Стела КРККЗ

Вы захотели узнать? Вы сами захотели, я не предлагал. Вы спросили – я напишу. Напишу все как было, с подробностями. Так прочтите, раз вас это интересует. Прочтите до конца, не останьтесь равнодушны к моими душевным мукам, проявите уважение к ответу на ваш вопрос, который вы сами-же и задали.

Итак:

Тем днём, где-то между четырнадцатью-тридцатью пятью и четырнадцатью-пятьюдесятью тремя после полудня я сутуло ехал в маршрутном такси, погруженный в свои мысли как в кисельное болотце, липкое и вонючее. Ехал я уже достаточно долго для того, чтобы мне надоело смотреть в окно на мелькающие зелёные насаждения, изредка наводящие меня на вопрос – они сами так выросли или их высадили согласно определенному порядку, который нарушился уже на втором деревце от начала посадки. Было невыносимо жарко и уныло, я изнемогал и потел как все девять пассажиров, не считая водителя в майке-алкоголичке. Мой разум был в плену измождения повседневностью, я изнывал и с болью в душе подавлял яростные позывы помечтать о прохладе рижского взморья или хотя-бы о мороженном, только не о том, которое за сорок два рубля, а с шоколадной крошкой – за пятьдесят девять. Эх, чего уж там! О мороженном за пятьдесят девять рублей после того случая на набережной я даже думать опасаюсь. Ну вот я ехал в маршрутке, позволив себе слабость облокотиться на спинку сиденья, автомобиль с неотвратимой неизбежностью преодолевал последние километры, разделяющие мой родной городок Пуды с единственным в стране музеем целлюлозы от поселка городского типа Краснорусланска. Мне было херово, но я поставил себя на месте пожилого человека слева от меня и мне стало чуть-чуть полегче. На слегка приподнявшемся самомнении я надеялся перетерпеть последние полчаса автомобильного изнурения. Решено! На выходных обязательно вырвусь с Любкой или пусть даже низенькой Полинкой в центр в какой-нибудь кафе-бар. «Оазис» или «Княжеский», Витька Резиновый говорил, что в «Княжеском» караоке есть, а Любка когда надерется своего ликера жёлтого – петь любит. Алису Мон, кого-же ещё! В тот раз на «двадцать третье» напоролась у нас в «У Нади» и давай! «Алмаз твоих драгоценных глаз!» Мать ее! И лезет, ведь, шалава, своими губами, знает-же, что я эти слюни терпеть не могу! Давай, говорю, без этих твоих… почапали к Илюхе, у него как раз хата пустая… Ну да ладно, что-то я отвлекся.

Еду я, значит, в окно пялюсь, думы свои думаю, куда, значит, в следующем году лучше на даче у матери перец высадить – справа от смородины, или там, где сейчас чеснок. Но тогда там ходить будет не удобно, там-же клубника разрастается… А я говорил – клубнику надо было сажать ближе, перед скамейкой, но маме, видите-ли, тень от яблони.

Маршрутка остановилось, залез какой-то гражданин, раскорячился ко мне жопой и деньги считает. Не мог отсчитать на остановке. У меня, говорит, не хватает мелочи, давай, говорит он водителю, я тебе косарь, а водила ему – какой, к сранью, косарь, где, говорит, я тебе сдачу возьму, высру? Тогда этот чувак с жопой принялся переводом оплачивать, вот придурок! Там у водителя на панели телефонный номер был на листочке, а чувак с жопой ошибся в одной цифре, перевел не тому, водитель стал орать. Матом даже немножко. Чувак ему… Вообще не хочу об этом писать. Короче говоря, я был вынужден лицезреть заднюю часть хлопчатобумажных бридж нагнувшегося чувака, наверное, около полутора километров нашего кажущегося уже бесконечного пути.  Немилосердно палило зноем прямо мне в лоб, от вспотевших бровей щипало глаза и наконец я квакнул: «На следующей остановите», но этот гад водитель провез меня аж до самого комбикормового и даже дальше, чуть-ли не до шиномонтажки. Я повторил свое требование и через несколько секунд был выпущен на волю. Ура, я вышел. Солнце ударило меня с новой силой и мне стало казаться, что я испытываю влияние теплового удара ядерного взрыва. Плохо, что я не ношу головные уборы, в нашем поселке это, отчего-то среди мужчин не принято и даже за бутылкой спиртного мне стыдно признаваться о захватившей мою душу заветной мечте – купить широкополую шляпу с лентой. А в ленту я-бы вставил перо фазана. Но, блин, Витёк и Илюха будут ржать и называть меня пендосом-гомосексуалом.

Маршрутное такси двинулось дальше по своему замкнутому мебиусному кругу колеса сансары, а я направил стопы вдоль трассы назад вдоль бетонного забора местного комбикормового. Обычно я выхожу раньше на пару сотен метров, там где переулок на базу стройматериалов. Ну вы знаете базу стройматериалов перед комбикормовым, там ещё ворота такого превосходного оттенка бордового, как молодое вино «Брунелло ди Монтальчино». Вы спросите: а чего, вообще, мне делать на этой базе, у меня, типа, рабочее время и все такое. А я отвечу так – надо было. Надо и все, и не ваше дело, ясно? Я позвонил маме и она запретила писать об этом, потому, что это никого не должно касаться и вообще могут у меня с Ольгой Сергеевной быть личные дела? Могут? Могут.

Так вот. Моё движение вдоль забора в сторону базы было прямолинейным и строгонаправленным, я не из тех, кто привык петлять. Пришлось возвращаться к повороту и идти по незнакомому месту, но все в этой жизни приходится делать впервые – первая любовь, первый поцелуй, первый секс, первая сигарета, первая пьяная рвота в гостях у заведующей ТЮЗом. Первая неизведанная улица, тропа, дорога. В моем случае это направление вдоль фасада комбикормового, мимо проходной и рекламного щитка «Столовая». Было достаточно жарко. Сильно жарко, прямо-таки убийственно, у меня даже световосприятие нарушилось и зелень листвы стала казаться бесцветно-сероватой. Мимо проносился автомобильный транспорт, от солнечного зноя нагревались волосы и я задумался о том, имеет-ли время конец и начало и что было до начала времени и что будет после его конца.

Не иначе как по воле высшего проведения мой лик на десятую долю секунды сменил угол обзора, захватив взором немного иной пейзаж, в состав которого входил часть забора с колючей проволокой комбикормового завода, дерево ива, дерево калифорнийский клён, какая-то высокая хреновина у дороги, на которую я никогда не обращал внимания, хотя много раз проезжал по этой трассе. Прохожий… Рекламный щиток «Столовая»… Мой лик вернулся в прежнее состояние – прямо и чуть вниз. Но вдруг… Нет, я не могу себе это объяснить, не могу понять, какая высшая сила вернула взор моих очей туда… Туда! Чуть вправо и ввысь! Туда, где на фоне неописуемо голубого неба сияло ЭТО! Я был мгновенно ошарашен осознанием того неоспоримого факта, что высшие силы изначально, испокон веков, от самого сотворения мира выстроили перипетии всеобщей истории таким невероятным образом, что именно в этот час и в это мгновение, именно в этой точке мироздания солнце испустило поток ослепительной яркости на ЭТО как раз тогда, когда иные категории ментальных сил зацепили мой взор будто гарпуном и уже не позволяли оторваться, отвернутся, отпрянуть и забыть. Нет. Конечно я был бессилен против высшей воли всеобъемлющего разума, миллиарды лет сотворяющего неисчислимые миры. Кто я пред ликом верховного басилевса? Даже не пылинка, даже ни атом без названия и молекулярного веса – просто ничто. Ничто и никто, какая-то безыдейная составляющая рисунка структуры мироустройства и вот оказывается мне была уготована величайшая честь стать осью, костяком, крепчайшей основой от которой оттолкнулась развитие последующей исторической действительности на многие миллиарды лет вперёд. Одним словом, я, до селе живший в слепом неведении своего истинного предначертания, волей владык всего существующего увидел ЭТО. Это, с чьим мысленным взором отныне я шагаю по жизни широким шагом демонстранта, было накрепко вбетонировано во плоть земную, в грунт, в почву из которой вышло все живое и все живое в нее-же и вернется. С места где я на вмиг окаменевших ногах остолбенело взирал на ЭТО мне было не видно насколько глубоко слуги мирового порядка врыли в земную мантию основу основ этого ярчайшего свидетельства невиданных и непознанных сил другой материи, но интуитивно я мог-бы предположить (и пусть князь сущего разжует и разотрет меня в кашицу если я сильно ошибусь – я уже не боюсь смерти от вселенской воли), что глубина забетонированных стальных опор составляет от трех до шести метров, что в пересчёте на иноверные единицы измерения будет составлять от ста восемнадцати до трехсот девяносто четырех дюймов. Я не в состоянии не продолжить описание увиденного, ибо определенно знаю, что фиксация моих ощущений станет альфой и омегой для последующих после меня поколений человечества. Так вот: я мог своими глазами видеть, как с поверхности сухой от палящей звёзды Солнце земли, оттуда где во хладном мраке накрепко забетонированы стальные стержни божественного идолища, всеобщему обозрению является белый твердый как святые устои бетонный подиум. Это полуметровое возвышение со скошенными под четверть радиуса круга углами, это жертвенный алтарь, обагренный обжигающим потом и душевными страданиями рабочих, божественной рукою выбранных из кишащего многомиллиардного сонма человеческих организмов. О, как повезло им, этим непосредственным людям, как им невероятно повезло! Они, конечно не знали, что отливая в опалубке железобетонное основание тем самым вписывают себя в анналы сотворителей верховных владык, в крайне ограниченное число избранных личностей, чьи души достигли истиной цели в прошлых перерождениях. Ах, как же я хотел-бы быть одним из них, встать в их ряд, плечом к плечу, создать с ними единую целую живую силу, раствориться в общем психофизическом состоянии и впрыснуть свой накопленный за века перерождений энергетический сгусток в ещё жидкий бетон. И, счастливый, неотрывно наблюдать за волшебным процессом застывания, когда жидкая тягучая фракция уплотняется, кристаллизуется, навечно приобретает неизменную определенную форму своеобразного неправильного гексатерона, становится нерушимым монолитом. Час шел-бы за часом, утро сменилось бы следующим утром, а потом следующим, планета совершила-бы не менее двух полных оборотов вокруг солнца (не менее), а я-бы все смотрел-бы и смотрел, отрываясь только для того, чтобы моргнуть, ибо наблюдение за затвердеванием сей основы есть процесс достижения настоящей нирваны. А после, когда бригадир в оранжевой каске шуруповертом вывентил-бы черные саморезы из уголков и подошвой строительного ботинка разбил-бы деревянную или стальную опалубку, я бы растолкал-бы братьев-рабочих, выхватил-бы «болгарку» с диском по камню и принялся бы остервенело и самозабвенно шлифовать бетонные углы, придавая им строгий радиус четверти круга и не дай Боже моей руке дрогнуть и ошибиться хоть на градус!