Охота на крокодила

Размер шрифта: 13

* * *

Глава 1

Асфальт кончился внезапно и безапелляционно, без всяких там последних предупреждений и дипломатических намеков, еще до выезда из поселка, едва оборвалась за пыльными стеклами череда почерневших от старости и социальной ненависти двухэтажных бараков. А относительно приличной, плотно утрамбованной грунтовки хватило лишь на пару километров, после чего наш видавший не только родные японские, но и унылые сибирские виды тойотовский микроавтобус «Алфард» запрыгал по беспощадным полуметровым ухабам и заметался в узких границах двух прокатанных среди бурой травы широких колесных тропинок в поисках более или менее ровной поверхности для дальнейшего продвижения к нашей заветной цели.

Я подался вперед, чтобы посмотреть сквозь мытое в последний раз пару лет назад еще в Японии лобовое стекло «Алфарда» на три грозных антрацитовых «Сурфа», которые хаотично метались и ежесекундно подпрыгивали в полусотне метров перед нами. Деться им было принципиально некуда, так что я мог бы и не проявлять лишний раз свое рвение, но все-таки служебные привязанности заставили меня убедиться в том, что «Сурфы» по-прежнему находятся в поле моего зрения.

Чтобы отогнать зарождающуюся в недрах моего бренного тела горячую лаву, состоящую из давешних столовских пельменей, черного хлеба и того, что они здесь называют «пепси-колой», я попытался представить себе, что бы мне пришлось делать, если бы вдруг Като с его парнями решили вдруг от нас оторваться. Но ничего ни фантастического, ни реалистического мне на ум не пришло. Ведь даже этим хваленым полноприводным внедорожникам, завезенным сюда с моего родимого Хоккайдо, приходится несладко на этой двухколейной трассе, обозначенной на карте бескрайнего Хабаровского края как «автомобильная дорога районного значения». Собственно, это и не дорога вовсе, а эдакий тоннель без крыши со стенами из метровой полыни. По бокам – травы, про которые у меня за спиной урчит не поддающийся тошноте Ганин, над крышей «Алфарда» – холодное лазурное желе, а под колесами – готовая трасса для могула – только снежком ее присыпь. Ничего, этому спесивому Като полезно протрястись по бугоркам и кочкам нашего северо-западного соседа – не все же ему на том же «Сурфе» по гладкому японскому асфальту разъезжать.

Заветной цели мы достигли только часа через два. Едва Ганин в тысячный раз допел тоскливый рефрен про то, что какие-то травы не успели от чего-то там загнуться, сундукообразные тупорылые «Сурфы» синхронно уткнулись пыльными капотами в высоченные сосны на краю огромного, безнадежно заросшего полынью и коноплей поля. Когда водитель «Алфарда» – сорокалетний обладатель стальных зубов, рыбьих глаз и забавного имени Демид – остановил автобусик с нашими уже почти не подававшими признаков жизни телами поодаль от джипов, из их разверстых внутренностей вовсю вываливались на не знавшую ни свирепой крестьянской косы, ни продвинутой капиталистической газонокосилки земную поверхность ВИПы, то бишь «очень важные пассажиры». Като выдавил из «Сурфа» свое драгоценное тело последним, дав возможность Мацуи и Сато, а также трем вице-губернаторским громилам подставить ему для опоры обтянутые черной кожей бицепсы и предплечья.

Эта показная медлительность, которая, по мнению Като, должна была ежесекундно сообщать окружающей среде о политическом весе его обладателя, меня бесила все больше. Ну ладно еще, на судне он двигался как отлитая из самоварного золота статуя. В море эту деланую величавость можно списать на необходимость передвигаться по палубам и трапам аккуратно и не торопясь, дабы не стать жертвой качки или неловкого движения подвыпившего рулевого. Да и видел я его на корабле не так уж и часто. Но здесь, в пятидесяти километрах к западу от Ванино, в глухой дальневосточной тайге, где Като мог поразить своей гордой поступью нелепого чугунного командора лишь безмолвные сосны и не греющее ни душу, ни тело осеннее солнце, это окрашенное в яркие социально-иерархические тона шоу выглядело отвратительно. Я отвернулся, чтобы не стошнило: двухчасовое ралли по трассе повышенной сложности сделало свое черное дело, и, если бы я еще пару секунд понаблюдал за катовскими церемониями, меня бы точно вывернуло наизнанку.

Кстати, об изнанке. На нем ведь опять, как и все последние дни, красовался этот проклятый крокодильчик… Моя тошнота от этого безотчетного увлечения Като продукцией фирмы Crocodile только усиливалась. Не то чтобы я был против футболок, ветровок и брюк с симпатичными крокодильчиками на левой груди и правом заднем кармане, но когда у человека всю дорогу нет на теле ничего другого, кроме этих проклятых крокодилов, это уже чересчур. Это уже манией попахивает, а где, как любит говорить балагур Ганин, мания, там и мафия, и это не пустые для моей профессии слова. В них есть такая большая доля правды, что ее можно услышать без слухового аппарата, который в нашей странной автобусной компании имеется у каждого, исключая нас с Ганиным и, может, еще Демида, хотя рассматривать его уши – последнее дело.

Ладно бы был беден этот Като, а то он глава самой большой на Хоккайдо частной таможенной конторы, таможенный брокер номер один в наших портах. На растаможке одних только русских крабов он миллиарды йен в год зарабатывает. И при этом ничего, кроме «крокодилов», не носит. Конечно, тряпки эти недешевые, как их великий эксперт в области подиума Ганин обзывает, «понтовые», но нельзя же так обожать этих мерзких рептилий! Нельзя же так открыто денно и нощно демонстрировать свою собственную принадлежность к классу беспощадных хищников, которые если уж решили кого-нибудь сожрать, то сожрут обязательно. И особенно здесь, на ванинской земле, этот крокодильчик на левом бортике легкой, небесного цвета куртке Като выглядел одновременно нелепо и зловеще. Вроде и воды поблизости нет – а крокодилы, как известно, на суше серьезной опасности не представляют, – а все равно лишний раз подходить к нему, заводить беседу и вежливо поддакивать совсем не хочется.

Пока в моих разъятых бешеной тряской мозгах пытались слиться в едином антикатовском порыве не слишком светлые мысли про таможенных брокеров и их ближайших родственников-крокодилов, живчик Ганин извлек из «Алфарда» всех своих семерых престарелых самураев, состояние которых, судя по их лицам, сливающимся по цвету с жухлой октябрьской травой, было еще хуже моего. Бодрый сенсей продолжал свой «травный» концерт и теперь под нос самому себе сообщал, что он «сойдет на какой-то дальней станции» и при этом «покроется травой». Дедули кряхтели, постанывали и вообще едва держались на ногах: им было явно не до ностальгирования, по горько-сладкому зову которого они сюда заявились – или, как сказал бы тот же Ганин, приперлись – вместо того, чтобы мирно копаться у себя на домашних огородах, благо и дайкон уже поспел, и баклажаны за них тоже никто не соберет. Дети из семейных гнездышек уж лет двадцать как повыпархивали, а у благоверных бабуль поясницы скрипят еще громче, чем у них самих.

Ганинское «травой покроюсь» подходило к сложившейся ситуации как нельзя кстати. Где в этом могучем бурьяне эти деды будут искать своих не доживших до нашего японского послевоенного процветания кунов, то бишь, как любит говорить Ганин, корешей? Чтобы их под высокой травой разыскать, нужно всю эту лебеду вырвать из земли с корнем. А у этих дедушек запенсионного возраста давно уже в руках не то что лопата – элементарные палочки для еды долго не задерживаются…

Чувство долга – естественно, служебного (когда ко рту из глотки начинает подкатывать кислая волна, тут уж не до морали, тут главное – не смалодушничать и не начать возвращать природе взятое у нее по сходной цене в сегодняшней портовой столовке) – заставило меня боком двинуться к элитному отряду наемников-интернационалистов, окружившему Като. Он в этот момент шевельнул губами, и один из его русских нукеров тут же бросился к нашему Демиду. Улыбающийся чему-то мне неведомому Демид на приказ вице-губернаторского охранника отреагировал моментально, чем убедил меня в отсутствии у него проблем со слухом. Он потянул заднюю дверь своего многострадального микроавтобуса и достал оттуда обычную штыковую лопату. Като жестом указал ему вперед, на возвышающиеся над полем кусты, и Демид бойко пошагал туда, подобно одному великому русскому поэту-великану, раздвигая руками заросли ржи, роль которой в здешних условиях выполняла банальная полынь. Величавый Като последовал за ним с видом маршала-демократа, смело шагнувшего на минное поле, но предусмотрительно пустившего вперед себя рядового-камикадзе. Сато с Мацуи пошли следом, а русские охранники остались у джипов в компании с Авиловым.

Идти за Като к кустам не разрешило мне обостренное чувство самосохранения – хотя пойти очень хотелось, – поэтому я решил ограничиться служебным прослушиванием высокоинтеллектуальной беседы наших русских хозяев.

– Ну чего, скоро он там? – шепнул один охранник другому. – Куда он пошлепал?

– Хрен его знает! – шепнул в ответ другой. – Тормозит его постоянно. Ходит, как зубилом деланный. Выламывается все… Поди разберись в этих япошках…

– Нам бы засветло вернуться…

– Да не суетись ты! Успеешь засветло! Куда тебе спешить-то? – оборвал своих подчиненных «качков» сердитый Авилов, вяло отгонявший назойливую мошкару. – И насчет «япошек» сколько вам, ослам, мозги полоскать? Они же все по-русски понимают! Вот свалят завтра, тогда говорите что хотите! А пока варежки свои сельскохозяйственные захлопните! Въехали?

Обозванный заочно «япошкой» Като тем временем отмахал метров сорок по высокой траве и остановился неподалеку от нас в виде прижизненного бюста. Нам была видна теперь только верхняя часть его массивного тела – широкая спина, короткая шея и серебристый ежик. Демид продолжил было рассекать своей бронетанковой плотью девственные травы, которыми пять минут назад собирался покрыться мой друг Ганин, но короткий рык Мацуи заставил его повернуть назад. Искрящийся серебром затылок Като медленно повернулся налево, затем направо, после чего вместо затылка я вдруг увидел крутой изгиб его широченной спины. Старик нагнулся, затем не спеша распрямился и поднес к носу зажатые в щепоть пальцы правой руки. Мое «орлиное» зрение уловило легкое движение его пальцев, а заодно и содержимое щепоти. Като потер пальцами пучок сорванной травы и понюхал его. Видимо, от тряски по ванинским долинам и взгорьям у этого спесивца появился насморк, потому что между втягиваем лошадиными ноздрями запаха травы и одобрительным качанием его затылка прошла, по моим подсчетам, целая вечность или как минимум большая ее половина.

Наконец он отбросил выполнивший свою почетную функцию пучок травы и ткнул пальцем себе под ноги с левой стороны. Мацуи и Сато махнули Демиду, и тот вонзил лопату где-то в районе левой ноги Като.

– Попал? – прошипел у меня за правым плечом известный садист всех времен и народов Ганин.

– Ты, Ганин, не торопись, – прошипел я в ответ. – Он нам еще живым пригодится.

– Так я ж не про сердце и не про шею спрашиваю, – тихо огрызнулся Ганин, – а про ногу. Одной ногой больше, одной ногой меньше… Подумаешь, какая потеря…

Я с наигранной укоризной заглянул в искрящиеся пионерским задором глаза сенсея.

– Человеколюбивый ты наш!

– Можно подумать, Такуя, что ты не про то же самое подумал! – резанул правду-матку Ганин.

Естественно, Ганин был прав – слава богу, не первый год меня знает и понимает прекрасно, что частенько мы с ним мыслим и действуем синхронно, как те русские пловчихи с бельевыми прищепками на очаровательных носиках.

Демид нанес полтора десятка ударов, после чего воткнул лопату и подобострастно запрыгал в нашем направлении. Он пробежал мимо нашей разношерстой компании к своему автобусу и достал из его вместительной кормы небольшой жбан с крышкой.

– Много брать будет? – спросил у Демида подошедший к нему по директивному кивку Авилова охранник.

– Иди спроси у него! – огрызнулся Демид. – Он молчит все время! Медитирует, пукалка желтозадая… Пальцами только тычет…

Парень кивнул на своего начальника.

– А Башка говорил, он по-русски может!

– Может! Я сам слышал!

Демид прижал к груди драгоценную емкость из кровельного железа.

– Сколько лет прошло, а он помнит все!.. Все слова наши…

Второй охранник нагнулся к плечу шефа.

– Сергей Владимирович, так он много сейчас брать будет? А то мы не поняли, землекопов не взяли… Демида вот только. Может, еще за мужиками сгонять? Тут недалеко, в Займище, можно ребят с лопатами накопать!

– Пес его разберет! – прошипел Авилов, провожая взглядом удаляющегося Демида. – На «много» он мне должен заяву писать, с погранцами договариваться… Да и таможня наша начнет в его добре ковыряться, долю свою накапывать… Много вывозить – это такая головная задница! Так что не думаю, что сейчас много возьмет… Он же еще раз собирается приехать. Вот тогда, наверное, и загрузится по полной…

Поодаль Демид принялся лопатой наполнять не видный из-за травы жбан, а за моей спиной постепенно приходили в себя пенсионеры-самураи. Один из них на полусогнутых нырнул в коноплю, и оттуда тут же раздался сухонький писк:

– Ямада-кун! Сайто-кун! Я Такэси нашел!

Ямада с Сайто прыгнули на голос и моментально исчезли в блеклой густой траве.

Три дня назад началось все тоже с дедушек. Вернее, с одного дедушки. Труп Шепелева выловил Ёсиро Адати семидесяти двух лет от роду, проживающий в Отару по адресу, представляющему интерес исключительно для следственных органов, да и то провинциальных. Как он сам не без пенсионерского удовольствия поведал мне, возрастная бессонница, высокие цены на рыбную продукцию в местных магазинах и слишком уж скромная пенсия привели его в начале шестого утра в субботу 6 октября на один из портовых пирсов, откуда он собирался начать закидывать в покрытые мутным белесым туманом воды нашего родимого Японского моря свой старенький спиннинг, которым он, если верить его словам, наловил уже никак не меньше десяти тонн морских деликатесов типа минтая, наваги и ложного палтуса.

Я живо себе представил, как над его нелепой камуфляжной панамой взмывает гибкая сталь, как летит в молоко тумана сверкающая в первых солнечных лучах золотистая блесна и как в предвкушении двухсоткилограммового тунца, которого в Отару отродясь не водилось, начинает Адати крутить катушку своей старенькой кормилицы. Но на этот раз традиционное субботнее удовольствие старика в гастрономический пир не переросло. Катушка крутилась все медленнее и медленнее, и когда леска встала по отношению к кромке пирса почти перпендикулярно, рыбак заглянул вниз, где увидел, как о грубо отесанные камни причальной кладки бьется облаченное в синий адидасовский спортивный костюм тело утопленника-иностранца.

Отарским ребятам сильно повезло: я в пятницу заехал на ужин к своему приятелю Сёю Накагаве в Тейне. Дзюнко, естественно, ждать ни к ужину, ни к футону не стала: с Сёю я встречаюсь редко, особенно после того, как он уволился и открыл свою адвокатскую практику. А тут вдруг повод возник: его старшая в одночасье превратила моего давнего знакомца еще со времен академии в деда. Не сказать чтобы Сёю, который старше меня всего на три года, сильно обрадовался этому факту, но обмыть младенца, тем более рожденного в законном браке с молоденьким адвокатиком, подвизающимся в накагавской конторе, – дело святое. Короче говоря, слава богу, мы с Сёю приняли в пятницу вечером не так много (он все-таки особой радости от причины возлияния не испытывал), чтобы субботнее пробуждение по звонку стало для меня пыткой.

От саппоровского пригорода Тейне до Отару десять минут по пустой в столь ранний час скоростной дороге, так что, когда я ворвался в отарский порт на своем лихом кауром, как уверяет меня знаток всех лошадиных мастей Ганин, коне, взращенном в конвейерных конюшнях конезавода под названием «Мицубиси», местные ребята едва успели приступить к протокольным процедурам. Я подрулил к скоплению черно-белых машин и синих мундиров, по-муравьиному копошившихся-суетившихся возле самого края пустого причала.

Навстречу мне из этого муравейника шагнул мой давний знакомый – начальник международного отдела полиции Отару майор Ивахара.

– Приветствую, Минамото-сан! – козырнул он.

– Утро доброе, Ивахара-сан! – приветствовал я его из салона машины, пытаясь нащупать в бардачке коробочку с мятными таблетками. – Не для всех, правда, как я понимаю…

– Что «не для всех»? – удивился майор.

– Не для всех доброе, – пояснил я. – Утро, я имею в виду.

– А-а, вон что…

С юмором у Ивахары всегда было туго, поэтому он резко сменил тему:

– Как вы быстро!

Коробочка наконец нашлась, и через мгновение мой иссушенный рот наполнился благовонной прохладой.

– Я не из дома. У друга в Тейне ночевал. Скоростная еще пустая, так что долетел до вас за десять минут. Что у вас? Русский?

– Видимо, да, – кивнул Ивахара. – Вас ждали, не доставали. Сейчас начнем поднимать. Посмотрите, пожалуйста!

– Да чего там смотреть!..

Неторопливо, чтобы не уронить честь прибывшего из столицы ревизора, я выбрался из машины и нехотя стал продираться сквозь жужжащий рой экспертов и полицейских фотографов к краю пирса.

Я отодвинул одного из наиболее ретивых ивахарских сержантов, закрывавшего мне весь прекрасный утренний пейзаж, – внизу бились о камни, как и предупреждал по телефону Нисио, адидасовский костюм и упакованное в него инородное для наших пенатов тело.

– Скорее всего, русский, – сказал за моей спиной Ивахара. – Я так полагаю… Судя по виду…

– Судя по виду – да…

Я перевел взгляд с утопленника на корабли, стоявшие у соседних причалов.

– А судов их много сейчас в порту?

– Семь. Шесть рыбацких, одно пассажирское.

Ивахара кивнул на белевшее через два пирса судно, на котором патетически значилось «Анна Ахматова».

– Заявлений пока не было?

– Нет, спят все еще… Такая рань…

Я продолжил разглядывать флаги на судах.

– А остальные? Кроме русских…

– Наши – конечно, около двадцати. Еще китайские, корейские… – отозвался Ивахара. – Южные, в смысле.

– Что «южные»? – теперь уже не понял я.

– Корейцы южные, не северные то есть.

– Да?

Я опять посмотрел вниз.

– На корейца он никак не тянет… Ни на южного, ни на северного…

– Да и костюмчик! – добавил Ивахара. – Типичный для русских. Они в таких обычно приезжают.

– Да-да, – согласился я, глядя на тройные белые полосы на бедрах утопленника и трезубец на левой груди. – Типичный матросский костюм… Поднимайте!

Ивахара дал указания своим суетливым подчиненным, и шестеро из них принялись огромными петлями из пластиковых трубок подцеплять с двух сторон бездыханное тело.

– Вы извините, что пришлось вас в субботу дернуть, – виновато сказал Ивахара. – Я просто по уставу информацию в Саппоро направил… Никак не думал, что Нисио-сан вас заставит к нам ехать…

– Да вы тут ни при чем совершенно, Ивахара-сан, – отмахнулся я от деликатного майора. – Просто полковнику видеть меня без дела не слишком по душе. Вот он и устроил мне поездочку на выходные…

– Дел нет у вас сейчас в Саппоро? – участливо поинтересовался Ивахара.

– Убийств по моей линии нет. Слава богу, уже третий месяц. Так что сижу, бумажки переписываю…

Тело утопленника поместили на голубую простыню, разложенную в полуметре от кромки пирса. Это был крепкий русоволосый мужчина, на вид лет сорока – сорока пяти (хотя русские обычно выглядят значительно старше, чем указано в паспорте, так что я не удивлюсь, если выяснится, что он мне в младшие братья годится), в наглухо застегнутой на молнию синей адидасовской куртке и таких же брюках с уже изученными мной белыми трехполосными лампасами. На первый взгляд, никаких видимых признаков насилия на теле заметно не было.

Я посмотрел на майора, и Ивахара немедленно дал знак перевернуть покойника. Двое сержантиков в резиновых перчатках перевернули бедолагу на живот. Сзади на шее багровели две рваные раны от мощных ударов, видимо, ножом, с левой стороны спины, в районе сердца, зияли еще четыре аналогичные полоски.

Над трупом дружно защелкали затворы фотоаппаратов и засверкали фотовспышки наших служебных папарацци.

– Переверните его обратно, – приказал Ивахара. – Проверьте карманы! Вещи, документы…

Трое экспертов принялись заученными жестами шарить по телу и карманам трупа, но минутный обыск никаких результатов не дал.

– Пусто? – задал я никому не нужный вопрос.

– Пусто, – кивнул Ивахара. – Поди теперь найди, откуда он такой взялся на нашу с вами голову!.. Нам что, его по всем пароходам на себе таскать?

– Глаза откройте ему! – приказал я ивахарским ребятам, в душе посмеиваясь над недалеким майором.

Эксперты с недоумением посмотрели на меня, затем на своего растерянного шефа и после – опять на меня.

– Я говорю, глаза ему откройте, ребята! – повторил я свой умный приказ.

Один из экспертов покорно положил на навечно смеженные веки покойного свои обтянутые тонкой белой резиной пальцы и повел ими вверх. Глаза утопленника открылись, но вместо привычных цветных зрачков всеобщему взору предстали страшные блестящие жемчужины налитых сливками белков.

– Выкатите ему зрачки.

Я старался, чтобы мой голос звучал как можно более буднично.

Непонятливые эксперты опять принялись стрелять глазами по мне и местному начальству.

– Зрачки, говорю, выкатите ему! – прикрикнул я на отарских тугодумов. – Закатились они у него! Первый раз, что ли, такое видите?! Чего застряли на полпути? Пальчиками поработайте! Нежно только!

Один из экспертов – видимо, тот, которому до настоящего времени никак не удавалось шагнуть на следующую ступень крутой и неподатливой карьерной лестницы, – брезгливо подвигал резиновыми пальцами по мертвым белкам, в результате чего у покойника вдруг обнаружились темно-серые зрачки.

– Вот и славно! – резюмировал я. – А теперь волосы ему чуть поправьте, чтобы их в анфас видно было.

– Что?

– Прическу ему сделайте!

– Прическу?

– Да, причесочку сварганьте быстренько.

Эксперт послушно, но без малейшего намека на вдохновение погладил мертвеца по мокрым волосам.

– Не годится, – покачал я головой. – Это, конечно, «видал», но никак не «сассун». Салфетки есть?

– Какие салфетки? – спросил Ивахара.

– Обычные, бумажные.

– Салфетки есть? Бумажные? – переадресовал Ивахара мой вопрос своим остолбеневшим от моих загадочных команд и требований провинциальным сержантикам и лейтенантикам.

Один из них протянул мне пакетик дармовых салфеток, раздаваемых у нас на всех углах миловидными девицами, подрабатывающими в рекламных кампаниях ростовщических контор и телефонных фирм.

– Вот.

– Это не мне, это ему, – кивнул я на труп.

– Как это? – не понял эксперт.

– Волосы оботрите ему. Чтобы не такие мокрые были.

– Зачем?

– Я же сказал, чтобы не такие мокрые были.

Сержант исполнительно повозил пучком салфеток по челу и темечку мертвеца, отчего волосы на его голове несколько ожили.

– Отлично! – похвалил я исполнительного тугодума. – А теперь сфотографируйте его покрупнее!

Над трупом опять несколько раз, как сказал бы остряк Ганин, «молнией в начале мая» сверкнула фотовспышка.

– Вы под углом снимаете, – укорил я ивахарских ребят.

– Под углом?

– Да. Камера у вас слишком наклонена.

– А как надо?

– Перпендикулярно снимите его.

– Перпендикулярно?

– Да, перпендикулярно. И крупно возьмите, только по грудь. Чтобы только лицо вошло и плечи.

До отарских парней смысл моих указаний явно не доходил, но щелкать затворами и вспышками они из-за этого не перестали.

– Все! – доложил один из них.

– А теперь размножьте это фото и отправьте людей по русским судам, – приказал я Ивахаре. – Если толку не будет, пройдитесь по корейским с китайскими. Они сейчас иногда русских к себе в команды набирают… Или украинцев. На фотографию сколько времени надо?

Ивахара не без гордости кивнул на один из полицейских микроавтобусов.

– Да сейчас сразу и напечатаем. У нас с собой и компьютер, и принтер.

– Прекрасно!

Я посмотрел на часы.

– Значит, как напечатаете, начинайте утренний обход. И по трупу предварительное заключение хотелось бы побыстрее!

– Да как раз предварительно тут и без судмедэкспертизы все понятно.

Ивахара кивнул на перемещаемое четырьмя сержантами с бетона на тележку мертвое тело.

– И все-таки… – ответил я. – А я пока поеду перекушу где-нибудь, а то позавтракать мне Нисио-сан не дал.

– Конечно, – кивнул Ивахара. – Завтрак – дело святое. Сому дать вам с собой?

– Кого?

Ивахара указал головой на одного из офицеров.

– Сержант Сома. Помните его?

Я выдавил из себя по направлению к одному из самых главных знатоков русского языка в отарской полиции кислую улыбку.

– Конечно, помню! Но с горячим кофе я как-нибудь без вашего Сомы справлюсь. Он, я думаю, вам, Ивахара-сан, нужнее на русских судах будет. С его-то блестящим русским!

– Хорошо! – улыбнулся Ивахара и отпустил меня с одним из наших синтоистских богов.

В поисках кофе как высшей утренней субботней инстанции я подрулил к ближайшему приличному месту, где можно было к этой инстанции приобщиться, – огромному торговому центру «Майкал Отару», рассеченному надвое отелем «Хилтон».

У нас в Саппоро «Хилтона» нет. Гостиниц навалом – десяти- там, двадцатизвездочных, – а вот именно «Хилтона» нет. Не то чтобы я мечтал провести в нем хотя бы ночку, но и отказываться от этого, если бы вдруг у меня сказочным образом появилась такая возможность, не стал бы. А раз возможности понежиться с Дзюнко на шикарных королевских койках в номерах этого самого «Хилтона» у меня нет и, как я предполагаю, в ближайшие сто лет не будет, то ради частичного приобщения к красивой жизни не считающих наличные и безналичные людей я, когда появляется шанс, захожу в тамошний ресторан и пью кофе, а если в моем бумажнике имеется определенная, скрытая от зоркой Дзюнко наличность, то еще и заедаю кофе миниатюрным пирожным. Короче, как говорит мой друг Ганин, затягиваюсь по полной… Или нет, кажется, подтягиваюсь… Надо у него при случае уточнить.

Сегодня не ограничивать себя только смолистым кофе и эфемерным эклером я мог вполне. Хотя до Отару от Саппоро меньше сорока километров, это формально другой город, так что мне в понедельник нашей родимой бухгалтерией будут положены командировочные, сдобренные еще надбавкой за работу в выходной день. Поэтому я решительно заявил согнувшемуся передо мной слащавому метрдотелю, что желаю по полной программе ознакомиться с репертуаром их шведского стола.

Метрдотель передал меня молоденькому официанту, который быстренько довел меня до ближайшего свободного столика, указал на многометровые ряды столов с питием и яствами, входящими в традиционный, по версии роскошного «Хилтона», утренний шведский стол, и удалился.

Я сел и по профессиональной привычке осмотрелся. В просторном ресторанном зале сидели супружеские пары всех возрастов, дружные японские семьи с детьми и бабушками, поодаль расположилась немногочисленная группа весьма пожилых японцев, оживленно беседовавших между собой и кусавших при этом вставными челюстями глиняные стаканчики с зеленым чаем.

Оставшись довольным увиденным, я поднялся, пошел к закромам, взял большую белую тарелку, помедитировал для проформы около длинного стола, заставленного традиционной для классического японского завтрака снедью – рисом, вареными бобами, сушеными водорослями, маринованной редькой, жареным соленым лососем, – но ничего с этого стола, разумеется, брать не стал. День предстоял длинный и суетный, а легковесные водоросли и невразумительная редька имеют обыкновение проскакивать мой крепкий пока еще организм на манер синкансэна, высокомерно минующего безлюдную платформу. Так и не отдав дань национальной традиции начинать день с морепродуктов, овощей и бобов, я подошел к следующему столу, где на белоснежном крахмале дозревали солнечные омлеты, бордовые сосиски, розовый бекон и прочие составные элементы классического американо-европейского завтрака, и принялся накладывать образцы каждого из них себе на тарелку.

– И когда вы только сыты бываете? – вдруг раздалось у меня по-русски за левым ухом.

– Ба, какие люди! Ганин! – не оборачиваясь, воскликнул я, наблюдая своего внезапно укоротившегося и разнесшегося в талии русского друга в извращенном отражении в никелированной посудине с картофельными крокетами.

– Собственной важной персоной! – усмехнулся мой друг Ганин, держа в руках поднос, заваленный антипатриотично проигнорированной мною японской снедью.

– Ты что здесь делаешь? – вяло поинтересовался я и оценивающе посмотрел сначала на свою тарелку, а затем на его поднос.

– То же, что и ты, – весело ответил Ганин и потряс у меня перед носом своим «японским» лотком. – Махнемся?

– Не, не махнемся.

– А чего?

– А того! Мне сегодня весь день работать.

– Как скажешь! Ты где сидишь?

– Вон там, – мотнул я головой в сторону своего столика. – Присоединишься?

– Ага, сейчас! На, возьми с собой!

Ганин вручил мне поднос, уставленный разнокалиберной посудой, издававшей миазмы соленой редьки и полусгнивших бобов, и направился вглубь зала.

– Кофе захвати на обратном пути! – выстрелил я ему в спину. – И сахар не забудь!

Я поставил поднос и тарелку на свой стол, опустился на стул, поискал глазами попрыгунчика Ганина и увидел, что он разговаривает с уже отмеченной мною группкой японских старичков, которые после кивка ганинской головы в мою сторону принялись с почтительного расстояния, но без всякого почтения меня разглядывать.

Через полминуты Ганин оставил наконец своих дедушек и двинулся ко мне – разумеется, с пустыми руками. Я замахал ему и указал на столы с кофеварками и термосами. Старый склеротик Ганин покорно изменил курс на девяносто градусов и спустя еще полминуты поставил передо мной чашку дымящегося кофе, а перед собой – глиняный стаканчик зеленого чая, идентичного тому, что пили его старички, а также прихваченные по пути две плошки с вареным рисом.

– Тебя что, Дзюнко из дома выгнала, Такуя? – поинтересовался Ганин, палочками накладывая в рис вонючие ферментированные бобы натто и посыпая их сушеной морской капустой.

– А тебя – Саша? – парировал я, подцепляя вилкой ароматную полоску жареного бекона.

– Я долг интернациональный выполняю! – с деланой гордостью и набитым ртом произнес Ганин.

– Тоже мне, «израненный бывший десантник».

– Серьезно!

Ганин осторожно кивнул в сторону своих старичков.

– Вон, видишь, дедули сидят?

– Вижу, – глядя не на стариков, а на Ганина, ответил я.

– Вот с ними и выполняю.

– Долг?

– Долг… Ну, вернее, так, должок. Неброский такой. Но точно интернациональный.

– И бесповоротный?

– Назад дороги нет!

– Понятно… Ты мне, Ганин, вот что скажи. Мне тут музыка навеяла… Если ты хочешь покайфовать, ты хочешь подтянуться или затянуться? Или как?

– Или как! Оттянуться я хочу, – усмехнулся Ганин. – Только вон со стариками моими это вряд ли получится.

– А они кто?

– Дедушки мои!

– Вижу, что не бабушки…

– Это, друг мой Такуя, ваши прославленные ветераны.

– Какие ветераны?

– Второй мировой ветераны. Которые твое счастливое детство обеспечивали вдали от родных берегов.

– А ты-то с какого боку при них? – удивился я. – Вы, если мне память не изменяет, по другую сторону баррикад воевали… На другом берегу в смысле. Твои предки, Ганин… Дедушки твои…

– Память, Такуя, не женщина, без нужды изменять не станет! – мудро заметил этот самодовольный доморощенный философ. – Помнишь ты все правильно. По другую сторону добра и зла мы свою кровушку проливали, все правильно.

– Ну и?

– Короче, это ваши бывшие военнопленные… Вернее, наши… То бишь ваши… Или нет, все-таки наши… Они же у нас в плену сидели…

Ганин по своей извечной дурацкой привычке начал плутать в этих идиотских русских личных местоимениях. Я прищурился в направлении щебечущих пенсионеров-ветеранов.

– Это те, которых вы в сорок пятом в Сибири оприходовали? Я верно понимаю ситуацию?

– В какой Сибири, Такуя? До Сибири вы, слава богу, так и не дотопали!

– Да?

– Да! Кого-то мы в Монголии прихватили, кого-то – в Маньчжурии, кого-то – на Сахалине. А Сахалин – это тебе не Сибирь никакая!

– Большая разница…

– Для тебя, географа хренова, да, а для них, я думаю, нет. Хотя вот срок свой они действительно в нашей Сибири тянули. И на том же Дальнем Востоке.

– Так ты-то, Ганин, как с ними связан? С какого такого боку? Или, там, со спины…

– Да я им в Саппоро русский язык раз в неделю преподаю. Подработка у меня такая, Такуя. На пиво зарабатываю, которое мы с тобой время от времени хлещем. А деды эти – представляешь? – столько лет прошло, а русский не забыли!

– Ты бы в японском плену побывал, Ганин – у тебя тоже, небось, наши слова от зубов отскакивали бы!

– В Сибири, Такуя, не слова от зубов, а сами зубы от челюсти отскакивали. От челюсти! Я от них за эти годы такого понаслушался!

– А сюда ты их чего приволок?

– Да они меня попросили с ними в Ванино съездить, – заявил сенсей таким тоном, будто ветераны его пригласили в городской парк на партию крикета.

– Куда?!

– В Ванино. Это у нас, в России, в Хабаровском крае, порт такой, Такуя.

– Я знаю, где Ванино. И где Россия твоя. Чего тебя туда с ними понесло?

– А чего? В академии каникулы до конца сентября! Почему бы мне за их счет в Россию лишний раз не сгонять? Я в этом Ванино не был сроду и за свои деньги вряд ли туда когда поеду. А тут такой шанс хороший! Они взмолились, мне на билет, гостиницу и харчи скинулись. Умоляли не бросать их в трудную минуту. Да и минут этих надо чуть. Двое суток туда, трое там, двое обратно – за неделю управимся!

– И на чем поедете?

– А вон, видишь? Пароход стоит, белый-беленький.

Ганин указал за окно на акваторию порта.

– Черного дыма, правда, пока над трубой нет, но он будет скоро.

– «Анна Ахматова»?

– Да, «Анна Ахматова». Она же Анна Горенко, она же Анна Гумилева, она же Анна Шилейко, она же Анна Пунина. Волосы только подкрашивает стрептоцидом.

– Стрептоцидом?

– Им, Такуя, им!

Я решил свернуть с фармацевтической дорожки, на которой никакой уверенности не испытывал.

– А чего их туда потянуло вдруг, в это Ванино, а? Если они там уже, как я понимаю, один раз были.

– Иди спроси их!

– Да ну, неудобно…

– Чего неудобно? Ты же японец. Это я гайдзин проклятый!

Ганин полюбовался на зажатую узкими палочками сушеную морскую капусту, начиненную перебродившими бобами, и медленно отправил эту отраву в рот.

– А тебе, аборигену со стажем, они все как на духу выложат. Все свои потаенные чувства и поверхностные мысли. Тем более что они уже вон зеленого чая нахлестались – час как сидим тут. А это для них в их возрасте все равно что сётю тридцатиградусное принять с утра пораньше, граммов двести.

– Да ну их, Ганин, этих пенсионеров! Ты мне сам ситуацию обрисуй кратко, и я на этом успокоюсь.

– Вот все вы такие, японцы, – безразличные и беспомощные, – то ли моей реплике, то ли отправленному в рот ломтику маринованной редьки поморщился Ганин. – Я, Такуя, когда с ними заниматься начал, тоже думал, на кой ляд им это все упало?

– Упало?

– Ну, в смысле зачем им все это нужно. У всех дома, семьи, пенсия, на которую два десятка сахалинских пенсионеров содержать можно. А они, вместо того чтобы перед теликом остаток лет валяться, каждый вторник ко мне в вечерний класс приползают. Но потом саке с ними выпил, в баньке попарился, и оказалось, что у них о русском плене воспоминания очень даже светлые!

– Да? Значит, ты их просветляться везешь? А то у них тут – в смысле у нас, ленивых и беспомощных, – все мозги плесенью покрылись! И мраком тоже…

– Говорю же, долг интернациональный выполняю! А мозги… Все-таки вы же не Гитлер…

– Чего «не Гитлер»?

– Ну, я говорю, вы же не как Гитлер, который на нас первым рыпнулся… В принципе, это ведь мы вам войну объявили. Вы же на нас не нападали, и это святая историческая правда. А мы вас с Сахалина вышибли. Так что должок у нас перед вами. Вот я должок этот и отдаю. Частично, конечно, но я же человек маленький. И зарплата у меня скромная…

– Если ты такой совестливый, Ганин, лучше Курилы верни, чем наших дедов по ванинским портам развозить! А то про Сахалин вспомнил, а про Кунашир с Шикотаном – нет! Тоже ведь должок ваш! И про зарплату мне тут слезы крокодиловы не лей – знаю я ее, твою зарплату.

– Курилы – это, Такуя, уже не интернациональный долг, а государственная честь, – ловко увильнул Ганин от булыжника, пущенного мною в его финансовый огород. – Я за нее не отвечаю. Не женщина я и не солдат, чтобы честь отдавать. У нас на это президент есть и сподвижники его высокоинтеллектуальные… А дедуль этих везу в Ванино за прахом.

– За чем?

– Ну, ты же в курсе, небось, что твое, Такуя, распрекрасное правительство договорилось с моим, не менее распрекрасным, о том, что останки ваших пленных, которые у нас на Дальнем Востоке и в твоей любимой Сибири померли, можно перевезти сюда, в Японию, и похоронить по-человечески.

– Да, слышал об этом. На наши налоги, кстати, все это делается… Так они, значит, за останками едут за наш счет?

– Да. Там, под Ванино, лагеря были для военнопленных, кое-кто из них там сидел. Теперь вот и своих деньжат накопили, и государство ваше японское, как ты верно заметил, подсобило чуть-чуть. Короче, пока земля в этом Ванино не промерзла, они хотят землицы с костями своих боевых товарищей сюда перевезти, с полцентнера всего. А я им помочь должен там, на месте.

– Понятно. Значит, семь самураев, – пересчитал я ганинских дедов, – и с ними Ганин-сенсей в качестве гида-переводчика – как с русского на японский, так и самурайских пенсионных накоплений.

– Не семь, а восемь.

Обсуждать денежную сторону вопроса Ганин по-прежнему не желал.

– Я только семерых вижу.

– Есть еще один. Като его фамилия. Его нет здесь. Так что, ты его, Такуя, посчитать никак не мог.

– Като?

– Не слыхал?

– У нас, Ганин, Като на каждом татами по сто.

– Да я не о том…

– А о чем? Ты что, в Японии первый день, что ли? Не знаешь, что для нас Като, Сато и Ямада – что для вас Иванов, Петров и Сидоров? Без имени я тебе столько известных мне Като назову!

– Я в курсе, Такуя. Просто тут, в Отару, этот Като – персонаж известный. Контора у него таможенная. Он воротила в области растаможки.

– Ёсиро?

– Не знаю. Может быть… Он у меня русский не учит. Ни к чему ему это. Мои дедули говорят, что он и без занятий все прекрасно помнит. Да и дом у него тут, а не в Саппоро.

– А чего же он сюда с вами чаи гонять не пришел?

– Побрезговал, как я понимаю. Мы ему, Такуя, не ровня. Он прямо на «Анну Ахматову» приедет, к отплытию.

– Ясно. Значит, тебе в этом Ванино придется между двух огней вертеться?

– Не думаю. Старики говорят, с ним два помощника едут. Когда я в консульство бумаги групповые на визу возил, там в списках кроме Като еще какие-то Мацуи и Сато значились. Первый семьдесят шестого года, а второй – семьдесят седьмого.

– То есть в деды никак ребята не годятся.

– То-то и оно. Записаны как ассистенты этого Като. Может, они и переводить ему будут.

– А может, и нет, Ганин. Таким людям ассистенты для других дел требуются. Я про этого Като слышал много раз. Он у ребят из рыбного отдела постоянно на языке. Вашим крабом занимается, ежом, гребешком… Судя по всему, жук тот еще.

– А чего же вы его не того?..

– Не пойман – не вор, Ганин. Слышал такой афоризм?

– Слышал… Ладно, вернусь вот – расскажу тебе и про Ванино, и про Като, если он тебя к этому времени интересовать не перестанет.

– Договорились.

– А чего это мы все про меня да про моих ветеранов! – возмутился вдруг прожорливый сенсей, посыпая плошку вареного риса толстым слоем цветной смеси из сушеных водорослей и сублимированных яичных желтков. – Ты сам-то чего здесь, Такуя, в такую рань делаешь? Тебя что, Дзюнко теперь по субботам завтраком не кормит? И из дома ни свет ни заря выгоняет?

– Кормит, успокойся. И не выгоняет.

– Да я и не волнуюсь. Аппетит у меня хороший. Видишь, сколько японской пищи набрал?

– Ну, тогда чего я тебе буду твой аппетит портить? Кушай на здоровье нашу японскую пищу!

– Я же не отстану, Такуя, ты же знаешь! А аппетит мне испортить трудно, ты и это тоже знаешь.

– Ну, если ты такой смелый…

Я кивнул на море за окном.

– Утопленничка тут сегодня выловили.

– Русского, что ли?

Аппетит у сенсея от моего сообщения действительно никуда не делся.

– Скорее всего, да.

– И утонул он, как я догадываюсь, не по собственной комсомольской инициативе?

– Шесть ножевых ранений – два на шее, четыре на спине. Судя по виду, морячок, из твоих соотечественников.

– А тебе, значит, как всегда, больше всех нужно?

– Вроде того. Я же, Ганин, майор!

– Ты не майор, Такуя, ты тятя!

– Какой тятя?

– Который «наши сети притащили мертвеца»!

– Да не было там, Ганин, никаких сетей…

– Это я так, к слову. Понимаешь, Такуя…

Договорить Ганину не дал банальный звонок моего мобильника. Сенсей тактично умолк и принялся вбивать палочками в сырое яйцо, желтевшее в малюсенькой мисочке, соевый соус, чтобы этой смесью сдобрить очередную плошку вареного риса.

– Минамото-сан! – заговорила моя трубка голосом Ивахары. – Мы обнаружили…

– Судно обнаружили?

– И судно, и то, что пропал член экипажа.

– Русский?

– Так точно! Судно пассажирское, то, которое я вам показывал.

– «Анна Ахматова»?

– Совершенно верно! Мы уже здесь. Вы подъедете?

– Естественно!

Я нажал на кнопку отбоя, окинул взором недоеденные омлет, сосиски, бекон и тосты и поднес к губам чашку с остывшим кофе.

– Чего там про нашу «Анну Ахматову»? – поинтересовался счастливчик Ганин, которому никогда никуда спешить не надо.

– Да похоже, Ганин, что на ее борту я окажусь раньше тебя. У вас с дедулями отход во сколько?

– В восемь вечера.

– А я вот прямо сейчас туда скакать должен.

– Утопленничек утренний оттуда, как я понимаю?

– Верно понимаешь.

– И все остальное я тоже верно понимаю? – хитро прищурился сообразительный сенсей.

– Что «все остальное»?

– То, Такуя, что раз на судне ЧП, его капитан про расписание забыть может.

– Ты, Ганин, пока панику не поднимай.

Я поднялся со стула.

– Мобильный у тебя при себе?

– Ну, – похлопал себя по груди Ганин.

– Ну, значит, когда ситуацию для себя нарисую, я тебе позвоню. А раньше времени ветеранов своих не пугай!

Ганин встал вслед за мной. Пока я на кассе расплачивался за недопитый кофе и недоеденные деликатесы, сенсей принялся перетаскивать свои любимые шедевры японской кулинарии на ветеранский стол. Торопиться ему действительно было некуда.

Глава 2

«Анна Ахматова» выгодно отличалась от прочих российских посудин, не вылезающих из хоккайдских портов, своей неестественной белизной. Пока я продирался сквозь баррикады из ивахаровских «Седанов» и микроавтобусов, заблокировавших все подступы к трапу, отметил про себя, что даже под якорными окнами нет обычных потеков ржавчины. Значит, судно туристическое и находится в более или менее приличном состоянии, что и понятно.

Это рыбакам абсолютно безразличен тот факт, что борта их фрегатов и линкоров покрыты сантиметровым слоем запекшейся крови тлеющего металла. Для них внешний вид их элегантной каравеллы – дело десятое, главное – содержимое трюмов, которое можно загнать у нас за пухлые пачки десятитысячных купюр. А для таких вот изысканных белокурых «поэтесс» (Ахматова, впрочем, как я помню из книг отца, была брюнеткой) экстерьер очень даже важен, поскольку турист – что российский, что наш – это не безмолвные палтус с креветкой. Турист – существо капризное, грязь и тлен долго терпеть не будет, а если и будет, то оплачивать это сомнительное удовольствие точно откажется.

Они стали появляться на Хоккайдо последние два-три года. До этого ни о каких туристах из России у нас и не помышляли и даже не предполагали, что под боком – на Сахалине, во Владивостоке, в Находке – незаметно, всего за несколько лет, вырос абсолютно неведомый японцам класс платежеспособных российских граждан, время от времени изъявляющих желание, как пародирует своих курсантов Ганин, быть к нам. Их первые визиты вызывали у пограничников, таможенников и моих отарских коллег неподдельное удивление. Слишком уж разителен контраст между потрепанными рыбачками, облаченными в морские-адидасовские костюмы, как сегодняшний утопленник, и их вальяжными хозяевами в «Ролексах» и «Диоре», которые стали теперь заезжать на белых пароходах в наши пенаты. Денег у них определенно стало больше, тратить у себя на родине их особо не на что, а забитая под завязку товарами и услугами Япония – она ведь под боком. От сахалинского Корсакова до нашего Отару меньше суток ходу, необременительная прогулка на такой вот «Анне» или «Марине» – и ты уже в ином мире. Отару встречает злополучных «новых русских» «Хилтоном», бутиками и горячими источниками, а до центра «продвинутого» Саппоро – час езды.

У входа на трап на меня с обеих сторон вопросительно взглянули два строгих сержанта, которые явно не обратили на меня внимание двумя часами раньше у пирса с бултыхавшимся трупом, иначе козырнули бы и под локоток взяли. Но как только я открыл рот, чтобы сказать в их адрес что-нибудь начальственно-дерзкое, как сверху диетической колбаской-сосиской скатился мой давний знакомец Сома.

– Господин майор! – пропищал он трескучим фальцетом и властным жестом приказал дежурным раздвинуться и дать мне дорогу. – Мы нашли! Он отсюда!

– Утопленник отсюда? – уточнил я и стал подниматься следом за ним на корабль.

– Да, член экипажа! – с какой-то неестественной радостью ответил Сома, будто покойник сидел сейчас в одной из кают живой и невредимый. – Шепелев его фамилия.

Мы взошли на нижнюю палубу и стали пробираться к капитанской каюте наверх. У бортов и трапов шевелились малочисленные кучки разношерстных русских пассажиров, недоуменно разглядывавших неизвестно откуда появившихся в таком изобилии наших полицейских. Время от времени скрипели двери кают, из-за которых появлялись то помятые, похожие как две капли воды, недовольные лица обоих полов средневозрастной категории и славянско-дальневосточной внешности, то благодаря яркому боевому раскрасу смахивающие на апачей и команчей привлекательные мордочки легкомысленных русских девиц.

Меня эта девичья боевая готовность в столь ранний час слегка насторожила, и, как показали события последовавших секунд, мое профессиональное чутье в который раз уже за мое длительное восхождение по шаткой карьерной лестнице меня не подвело.

Мы шагнули на среднюю палубу, которую нам предстояло прошагать почти до конца, до трапа на верхнюю палубу, где, по словам Сомы, располагались капитанские апартаменты. Внезапно ближайшая из дверей кают у нас по ходу распахнулась и едва не уронила навзничь эфемерного Сому. Тот успел инстинктивно дернуться назад, и я налетел на него на своем полном командирском ходу.

– Осторожно! – инстинктивно крикнул Сома по-японски, обращаясь к невидимому из-за двери пассажиру.

– Извините! – раздалось оттуда тоже по-японски, без всякого намека на акцент.

Сома удивленно оглянулся на меня. Я же не стал делать вид, что меня ничуть не удивляет присутствие на российском судне пассажира-японца, и властной десницей приказал Соме посмотреть, кто это с нами там разговаривает на нашем родном языке. Сома дернул дверь на себя, открыл ее до конца, и мы увидели стоящего в дверях пожилого японца, одетого в стандартный серый костюм клерка средней руки, и за его спиной – длинноногую, на полголовы выше него русскую девицу, макияж и ажурно-пеньюарное облачение которой не оставляли никаких сомнений в роде ее профессиональной деятельности.

Сома на секунду замешкался, затем вопросительно взглянул на меня и в следующий момент начал опускать нижнюю челюсть, чтобы, как я безошибочно понял, потребовать от соотечественника удостоверение личности и объяснение, как он оказался на иноземном судне, да еще в такой сомнительной в моральном плане компании. Я поначалу тоже решил провести несколько минут в обществе этих двух голубков, тем более что русской девице явно было что мне показать и в нынешнем, стоячем положении, а если бы я предложил ей сесть, то смог бы увидеть еще больше – когда еще представится такая возможность? Но проклятое чувство долга (мы, японцы, вечно кому-то что-то должны, но как дело доходит до принятия у нас этого долга, желающих его получить, как правило, находится немного) заставило буркнуть Соме, начавшему уже пускать слюну от призывного вида девушки:

– Отставить! Я убийствами занимаюсь, а здесь все живы! Может, даже новая жизнь сегодня зародилась…

Сома со вздохом отступил, а мужичонка заискивающе хихикнул в ответ на мою скабрезность. Девица, изучением японского языка себя явно не обременявшая, и ухом не повела, зато одернула на себе пару раз коротенький прозрачный пеньюарчик, продемонстрировав мне соблазнительный животик и еще более соблазнительные трусики.

Мы двинулись дальше. Японец вышел на палубу, и у нас с Сомой за спиной разлилось сахарным сиропом приторное русское «пока-пока, мой зайчик!», за которым последовали сочное чмоканье двух пар губ, японское «саёнара» и деланый бабий вздох.

Когда мы подошли к трапу, ведущему на верхнюю палубу, нам навстречу спускалась пара, абсолютно идентичная той, которую мы только что видели: японец, лет семь-восемь назад разменявший полтинник, с зеленоватым от бессонной ночи и алкогольных возлияний лицом, в мятом костюме, жеваной рубашке и кое-как повязанном галстуке, и высокая стройная русская девица с мощными бедрами, выставленными на всеобщее обозрение из-под мини-юбки, и еще более мощным, слабо поддерживаемым полупрозрачной блузочкой бюстом. Японец испуганно посмотрел на полицейскую форму Сомы, так же, как и его предшественник, заискивающе улыбнулся и стыдливо отвел глаза в сторону. Девица, наоборот, мельком глянула на Сому, а затем с профессиональной заинтересованностью без лишних стеснений пристально оглядела меня, с ног до головы одетого в штатское, и специально сделала следующий шаг чуть в сторону, чтобы я получил возможность невольно прикоснуться на встречном ходу к ее аппетитным формам.

– Извините, господин майор! – полушепотом сказал покрасневший Сома, как только пара спустилась вниз.

– Это не вы у меня, сержант, должны прощения просить. Это наши драгоценные чиновнички перед своими женами должны извиняться! Да заодно и перед всеми нашими законопослушными согражданами. На что наши налоги идут, а?

– Да-да, конечно!.. Но вы видели этих женщин… – мечтательно чмокнул губами Сома. – Они любых извинений стоят!

В просторной капитанской каюте за столом в одинаковых начальственных позах восседали Ивахара и солидный русский мужчина в летней капитанской форме. У дверей стоял наш дежурный полицейский, а напротив, около иллюминатора, еще один русский лет тридцати пяти в морской форме.

Ивахара поднялся мне навстречу.

– Минамото-сан! Как вы быстро добрались!

– Сидите! Я сегодня быстр как никогда.

Я жестом остановил протокольный порыв своего коллеги, сел рядом с ним за стол и вопросительно взглянул на нашего визави.

– Кротов Виталий Евгеньевич, – представил у меня из-под правой руки сидящего русского Ивахара, – капитан судна.

Кротов сдержанно кивнул.

– Майор Минамото, полиция Хоккайдо, русский отдел, – представился капитану я по-русски. – Занимаюсь убийствами, связанными с гражданами России.

– Связанными? – переспросил капитан.

– Да, всем, что связано с вами, то есть с российскими гражданами. Когда их убивают, или когда они убивают.

– А что у вас тут чаще бывает? – поинтересовался Кротов.

– Трудно сказать. Все от сезона зависит.

Ивахара решил прекратить наш с капитаном пустой треп и показал на рассыпанные перед нами на столе фотографии.

– Минамото-сан, господин Кротов опознал в сегодняшнем покойнике члена своего экипажа.

Я посмотрел на Кротова.

– Это так?

– Так точно, – сухо ответил тот. – Шепелев Игорь, мой матрос. На фото точно он.

– Давно он у вас в команде? – спросил я.

– С мая этого года.

– Откуда он?

– Живет в Находке, кажется. Место рождения проверить надо по документам. Анатолий Палыч, поднимите дело Шепелева! – приказал Кротов стоявшему у иллюминатора мужчине и пояснил нам с Ивахарой: – Мой старпом Ежков Анатолий Павлович.

– Очень приятно.

Мы с майором синхронно кивнули вслед молчаливому старпому, который без лишних слов покинул капитанские покои.

– Что о нем можете сказать, господин Кротов? – вновь обратился я к капитану.

– Об Анатолии Палыче? – удивленно спросил тот, оглядываясь на закрывшуюся за Ежковым дверь.

– Нет, о Шепелеве.

– Ах, о Шепелеве… Да ничего особенного. У меня судно пассажирское, от матросов многого не требуется. Если матрос свои обязанности исправно выполняет, его капитан и не видит почти.

– А Шепелева вы лично когда в последний раз видели?

– Шепелева? Если не ошибаюсь, вчера утром на нижней палубе во время обхода.

– Чем он занимался?

– Он? – Кротов улыбнулся. – Он эту самую палубу драил.

– Простите, что?

Меня бесят эти одинаковые русские слова. Вот что сейчас Кротов сказал? Что покойный с палубой делал? Драл? Тралил? Ударил?

– Драил, – равнодушно повторил капитан.

– Драил – это значит мыл? – решил я уточнить свои бескрайние познания в русской лексике.

– Не мыл, а именно драил! – возмутился моему непрофессионализму Кротов. – Если ее не драить, а просто мыть, она через сутки слизью покроется!

– Вы давно в Отару? – решил я избежать дискуссии на санитарно-гигиенические темы.

– В этот раз?

– Да, нас с Ивахарой-сан интересует именно этот раз.

– С утра пятницы.

– Откуда пришли?

– Из Ванино.

– Обычный рейс?

– Да, обычный, – кивнул капитан. – Мы уже третье лето по маршруту Ванино – Отару ходим.

– Когда назад по плану?

– Сегодня в девятнадцать.

– Боюсь, что сегодняшний выход придется отложить.

Я стрельнул холодным взором сначала в капитана, а затем в изменившегося в лице Ивахару.

– Как это? – недоуменно выдавил Кротов.

– Вам, господин Кротов, Ивахара-сан об обстоятельствах смерти вашего Шепелева доложил?

– Чего тут докладывать! И без рапорта все понятно!

Кротов ткнул пальцем в разложенные перед ним фотографии.

– Как у нас дома говорят, порезали Игорька.

– Вот-вот! Все признаки насильственной смерти налицо, – согласился я. – Так что в рамках дела по убийству, боюсь, мы должны запретить выходить вашему судну из Отару.

– На сколько?

– Пока сказать не могу. Не исключено, что убийца находится на судне. У нас опыт в подобных делах имеется.

– Но у меня же и обычные люди на борту! Туристы! Им в воскресенье ночью дома надо быть! Всем в понедельник на работу! У нас расписание! Мы же, как-никак, бизнесом занимаемся! Вы представляете, какой это удар по нашему престижу?

– Представляю, господин Кротов, но мы с Ивахарой-сан тут тоже не дельфинов от нечего делать дрессируем. Расследование убийства требует определенных жертв.

– Ну да, мало вам одной, – прошипел Кротов, косясь на шепелевские снимки.

Тут без стука вошел немой старпом и положил перед капитаном тоненькую папочку. Капитан раскрыл документы.

– Вот он, наш Шепелев Игорь Константинович! Одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, Советская Гавань, Хабаровский край. Мореходка, «Дальморепродукт», БАМР…

– Что, простите? – встрял в нашу умную беседу на русском языке Ивахара. – БАМ?

– Какой БАМ? – не понял Кротов.

– Ну, БАМ, вы сказали, нет? Что, на железной дороге, что ли, он работал? – проявил вдруг свои глубокие познания в транспортной системе Российской Федерации скромный майор отарской полиции.

– На какой железной дороге? – поднял брови капитан.

– Ну как же! Вы же сами сказали, БАМ…

– Ивахара-сан, господин Кротов сказал не БАМ, а БАМР.

Мне пришлось взлететь над суетой и рутиной и показать этому недалекому Ивахаре, насколько глубока моя – столичная – информированность в российской экономике.

– То бишь База активного морского рыболовства. В Находке есть такая рыболовная контора. Так ведь, господин Кротов?

– Ага, – кивнул капитан. – Я бы даже ее конторой называть не стал. Солидная компания.

– Активного? – не унимался Ивахара.

– Активного, – подтвердил я. – Это, Ивахара-сан, когда русский рыбак не сидит у моря и погоды от него не ждет, а сам в море выходит и берет от природы все ее блага, милости и почести.

– Интересно, – искренне протянул Ивахара. – Выходит, у нас, в Японии, все рыболовство активное?

– Я вам потом, Ивахара-сан, и про БАМР расскажу, и про наше активное японское рыболовство, – прервал я Ивахару и обратился опять к Кротову: – До вас где он работал?

– До нас?

Кротов углубился в изучение анкеты Шепелева.

– До нас, до апреля этого года, в ДВМП, то бишь в Дальневосточном морском пароходстве. Ходил там матросом три года на «грузовиках», на контейнеровозах еще… Обычная биография.

– Семья есть?

– Отец умер восемь лет назад, – прочитал Кротов. – Мать живет все в той же Советской Гавани. Жена в списках не значится, дети, соответственно, тоже. Зато есть младший брат.

– В Отару Шепелев с вами в этом году уже приходил?

– Все семь рейсов оттрубил, это у него восьмой за сезон. Последний, выходит…

– Конфликты в экипаже есть? Или были?

– Это не ко мне вопрос. Вот Анатолий Палыч у меня за связи с нашей трудящейся общественностью отвечает.

Кротов охотно снял с себя ответственность за информирование принимающей стороны и указал на старпома. Ивахара пригласил его за стол.

– Господин Ежков, сколько матросов в экипаже?

Обретший наконец дар речи старпом опустился на стул.

– Матросов – тридцать восемь. Плюс еще обслуживающий персонал – медики, повар с поваренком, судомойки. На круг пятьдесят семь голов.

– Что вы можете сказать об обстановке внутри коллектива? – продолжил Ивахара.

– Что могу сказать… – угрюмо буркнул Ежков. – Хорошего мало, плохого – ничего.

– Как это?

– Ну, как… – недовольно пожал плечами старпом. – Вы же сами видите, мы не рыбаки. Это в «рыболовке» вся команда как единый кулак работает. Им вашу японскую йену долбить надо. А у нас судно пассажирское. Мы же круизников возим. А круизник у нас сейчас кто?

– Кто у вас сейчас круизник? – поинтересовался я, давая Ивахаре передышку в его нелегкой лингвистической борьбе.

– Барыга или бандит, что, по большому счету – да и по маленькому тоже, – однофигственно!

– Как, простите? – вклинился Ивахара, демонстрируя дилетантизм в области русского сленга.

– Ну, одно и то же, – грустно протянул Ежков.

– Понятно. И?..

– Пассажиров на рейс сюда, в Японию, за ходку девяносто-сто получается. На матросов наших все они смотрят как на шелупонь последнюю, как и полагается нашей широкой русской душе.

– Господин Ежков, – прервал я его, – о ваших социальных проблемах между богатыми и бедными я догадываюсь. Они – в смысле эти проблемы – и у нас, в Японии, тоже существуют. Сейчас я бы хотел услышать от вас поподробнее об обстановке внутри команды. Не было ли внутренних конфликтов, которые касались именно Шепелева?

– Нет, внутри экипажа ничего такого не было, – повертел головой Ежков. – Делить матросикам особо нечего, условия для всех одинаковые – неплохие, кстати сказать, условия. По пятьсот баксов за рейс имеют. Так что здесь ничем помочь не могу…

– А вот эти девушки ваши… – начал я, умышленно осекся и повернулся к иллюминатору.

– Какие девушки? – встрепенулся старпом. – У меня в команде девушек нет. Главврачихе за пятьдесят, обеим медсестрам за сорок, среди матросов одни мужики. Официантки есть, конечно, но…

– Нет, господин Ежков, я имею в виду девушек, которые обитают в пассажирских каютах.

– Майор Минамото, – вклинился в разговор капитан, – в каютах у нас не обитают, а спокойно живут пассажиры. И пассажиры эти, да будет вам известно, платят большие деньги, чтобы на моем судне сплавать к вам в гостеприимную, но уж слишком дорогую Японию. И за эти уплаченные деньги они могут заниматься во время круиза всем, чем они пожелают. Разумеется, в рамках законности. Нашей российской законности! Так что за поведение пассажиров мы начинаем отвечать только тогда, когда они нарушают законы вашей Японии, а нарушить их они могут, лишь сойдя на берег. Мое судно – территория России, не мне вам объяснять!.. Что же, кто-нибудь из них законы Японии нарушил?

– Да нет, насколько мне известно, пока нет, – вздохнул я притворно. – Как только это произойдет, мы вас тут же известим.

– Вот как только вы меня об этом известите, я и буду заниматься «своими девушками»! – холодно отрезал Кротов. – А пока меня заботит гибель Шепелева и визовые проблемы, которые ждут всех нас, если вы вдруг действительно захотите нас задержать в Отару еще на несколько дней! У пассажиров визы туристические, трехмесячные, с ними проблем не будет. А у команды только паспорт моряка, без всякой визы, с правом схода на берег только между приходом и отходом судна по формальному расписанию. Понятно?

– Понятно, – кивнул я.

– Эту проблему мы немедленно уладим с иммиграционной службой! – заверил Ивахара.

– Кстати, о паспорте моряка, – сказал я. – Где документы Шепелева? Нам они нужны.

– Пойдемте к нему в каюту, там посмотрим, – предложил капитан. – При нем, как я понимаю, паспорта моряка не было?

– Нет, – отрицательно помотал головой Ивахара. – Его карманы были пусты.

– Конечно! Иначе вы бы передо мной весь этот пасьянс не раскладывали! – горько усмехнулся Кротов, глядя на разложенные на столе фотопортреты Шепелева, изготовленные под моим чутким руководством.

Все мы по очереди покинули душную капитанскую обитель и вышли на свежий утренний воздух.

Когда наша официальная группа в полном интернациональном составе переходила с верхней палубы на нижнюю, на траповой площадке средней палубы появилась очередная сладкая парочка уже знакомой мне конфигурации. Только теперь, крепко обнимая за талию слишком уж легко одетую для прохладного октябрьского утра девицу лет двадцати пяти, с палубы на трап шагнул русский мужчина лет сорока пяти в дорогих модных очках в золоченой оправе, светлых летних брюках и плотной тенниске с зеленым крокодильчиком на нагрудном кармане. Мы с Ивахарой внимательно посмотрели на него. Мужчина был всецело поглощен талией и слабо прикрытой грудью своей молодой спутницы и никакого внимания на нашу капитано-полицейскую группу не обратил.

– Господин Баранов! – окликнул его я.

Русский испуганно обернулся на мой зов, увидел меня и всю нашу компанию и поспешил убрать руку с талии девушки.

Меня всегда удивляли эти русские женские фигуры. Мне непонятно, как при общей массивности верхнего и нижнего бюстов они умудряются иметь это изящнейшее сужение, предназначенное исключительно для сладостных объятий таких вот похотливых Барановых. У наших женщин телеса куда менее внушительны, по сравнению с этими грудасто-ногастыми кротовскими пассажирками они – сама эфемерность и бестелесность. Но при всем при этом никаких талий у них отчего-то не наблюдается. Вернее, не ощущается. Или, если уж быть абсолютно точным и откровенным, не нащупывается. Захочешь этакого сексуального панибратства в общественном месте – а рука твоя беспомощно скользит строго перпендикулярно асфальту или палубе от подмышки до бедра, и никаких изящных впадин на боку красотки-японочки не находит. Задержаться этой руке не на чем, не то что у этих русских…

– Господин Баранов! Неужели вы? Какими судьбами? – лицемерно обрадовался я.

– А, Минамото-сан!.. – растерянно пробормотал мой давний знакомый и блеснул тревогой из-под золоченых очков. – Здравствуйте…

– Это, господин Кротов, глава офиса рыболовной компании «Бара Суисан» в нашем Саппоро, господин Баранов! – представил я капитану импозантного обладателя крокодильчика на груди.

– Глава офиса? – удивленно переспросил Ежков. – Вы же, насколько я знаю, владелец этой самой «Суисан».

– Ну да… Тем не менее Баранов.

Баранов протянул руку сначала капитану, затем – старпому.

– Добро пожаловать на борт «Анны Ахматовой»! – сухо произнес Кротов.

– Да я как-то вот уже пожаловал… – скромно протянул смущенный крабовый магнат.

– Всегда рады высоким гостям! – продолжил капитан, проглотив барановский комментарий.

– Ну, не таким уж и высоким, – продолжил смущаться Баранов. – Есть люди и повыше… Впрочем, я уже ухожу.

– Как это «ухожу»? – делано удивился я и покосился на застывшую в недоумении девицу с охлаждающейся талией. – Я думал, вы только приехали! У нас тут как раз дело по вашей части! Вот, матроса этого судна убили. Я-то грешным делом подумал, вы уже в курсе…

– Нет, я не в курсе. Мне срочно в Саппоро надо. Дела! Поехал я… – откликнулся Баранов и кинулся к трапу.

Девица сделала инстинктивное движение, чтобы поцеловать его на прощание, но консул резко отодвинул ее рукой и бойко застучал горящими подметками по судовой лестнице.

– До одиннадцатого, значит? – громким полушепотом бросила вслед брошенная девушка.

Стремительно уменьшающаяся в размерах спина Баранова ответом ее не удостоила.

– Жене привет от меня огромный! – весело крикнул я ему в спину. – И детишкам тоже!

На площадке возникла немая сцена в лучших гоголевских традициях: с одной стороны замерла наша смешанная российско-японская сборная, а с другой высилась стройная грудастая солистка ансамбля «Березка», в глазах которой к еще недавней наглости и распутству теперь примешались смятение и легкий испуг.

– Вы с супругой господина Баранова знакомы? – язвительно поинтересовался я у нее.

– Чего? – растерянно промычала она.

– А с детишками его? – не унимался я. – У него их двое – сын и дочка. Оба, кстати, в Саппоро в обычной японской школе учатся. Молодцы ребята! Все в отца! И по-японски свободно шпарят, и русский не забывают. Супруга вашего крабового короля с ними сама занимается. Прекрасная женщина!

– В отца?

Девица продолжала недоумевать от моей осведомленности и моего русского языка.

– Конечно, в отца. Господин Баранов своим детям отец, а своей жене – муж… А вас, простите, как зовут?

– Люда.

Девушка смотреть на меня перестала и вперилась огромными, отороченными толстым слоем антрацитовой туши глазами в старпома.

– Людмила, значит. А по отчеству?

Тут Ежков, сжалившись над своей пассажиркой, потянул меня за рукав и предложил продолжить наше снисхождение в трюм. Я выразительно усмехнулся, Ивахара с Сомой непонимающе переглянулись, а Кротов с Ежковым метнули грозный взгляд на явно сломавшую им всю пассажирскую «икебану» развратницу-разлучницу.

Каюты матросов располагались в сумеречном трюме. Разница с пассажирскими покоями была разительной, хотя справедливости ради следует отметить, что ни в какое сравнение со зловонными карцерами рыбацких посудин они не шли. Любой российский рыбачок за счастье почел бы почивать в таких условиях.

– Вот, – указал нам на одну из дверей в полутемном коридоре расстроенный встречей с Барановым и его длинноногим эскортом Ежков. – Это его каюта.

Кротов без стука и прочих протокольных излишеств дернул перед нами ручку двери.

– Милости прошу к матросскому шалашу. Заходите, любуйтесь.

Каюта оказалась четырехместной, по две койки друг над другом справа и слева, и страшно тесной, так что даже вдвоем развернуться в ней невозможно. Ивахара приказал Соме вызвать себе подмогу и немедленно провести досмотр вещей Шепелева, сам же протискиваться в каюту не стал. Я влезать в это дело тоже не пожелал, поскольку все равно инструкция требует проведения досмотра силами местных защитничков правопорядка.

– Я думаю, подчиненные ваши здесь без вас справятся, – обратился Кротов к нам. – Анатолий Палыч с ними постоит, пока они будут здесь шуровать. Хорошо, Анатолий Палыч? А мы давайте пока поднимемся в кают-компанию и позавтракаем. Как вы на это смотрите? Все-таки утро еще. Вы, поди, не ели. Я так вот точно.

– Позавтракать – это, наверное, лишнее, – ответил я за себя и за Ивахару. – А вот кофе, я думаю, нам не повредит. Я только вас попрошу направить сюда, в эту каюту, в помощь к господину Ежкову, еще одного матроса. Нам нужно, чтобы при досмотре понятой был. Одного достаточно. Он потом протокол подпишет, хорошо?

– Разумеется! – кивнул Кротов. – Анатолий Палыч, вы тут распорядитесь, да?

Теперь уже втроем мы совершили обратное восхождение. Офицерская кают-компания располагалась на верхней палубе, там же, где разместился и элитный ресторан для самых состоятельных пассажиров. Между кают-компанией и рестораном находилась кухня, из которой доносились характерные звуки металла и фарфора, сигнализировавшие о финальной стадии приготовлении завтрака для гостей ресторана.

Кротов пригласил нас с Ивахарой за свой отдельный капитанский столик. Едва мы опустились за накрахмаленную скатерть, как к нам подлетела официантка средних лет.

– Добренькое утречко, Виталий Евгеньевич! Вы с гостями сегодня! Так завтрачек на три персонки, да?

Мы с Ивахарой отрицательно покрутили головами, и Кротов приказал услужливой женщине подать один завтрак и три кофе.

– Господин Кротов, – обратился я к капитану. – Мы понимаем, что вам по должности с рядовыми матросами общаться необязательно, но все-таки, пока несут кофе, не могли бы вы припомнить что-нибудь особенное, связанное с Шепелевым? Любые мелочи в этом деле могут оказаться чрезвычайно важными.

– Я рад был бы вам помочь, но вам же, японцам, законы субординации известны прекрасно, – ответил капитан. – У вас ведь тоже так. Даже, я слышал, еще похлеще. Ну не пристало мне с мостика в трюм шастать! За рейс я матросов своих по отдельности вижу по два-три раза, не больше. Старпом вам будет гораздо полезнее. Да и, как я понимаю, команду вам тоже придется опросить, так?

– Обязательно, – кивнул я. – Потребуются списки тех, кто сейчас на берегу, кто – на судне… В общем, полная бухгалтерия.

Неожиданно из кухни вышел грузноватый мужчина средних лет в белом поварском колпаке, фартуке второй свежести и с пластиковыми папками в руках. Он подошел к капитанскому столику и без разрешения и прочих этикетных излишеств тяжело плюхнулся на свободный стул около Ивахары.

– Виталий Евгеньич, подписать надо! – не обращая никакого внимания на высоких японских гостей своего капитана, заявил мужчина и похлопал по принесенным папкам.

– Ты что, Семенко! – возмутился капитан. – Ты что, не видишь, что у меня гости?

– А у вас всегда гости! – хладнокровно парировал «колпак». – А мне этих ваших гостей кормить надо!

– Подойди через час, – огрызнулся Кротов и повернулся к нам: – Это кок наш. Повар то есть. Ивахара-сан, Минамото-сан. Семенко зовут…

– Через час поздно будет, Виталий Евгеньич! – не сдавался Семенко, не обративший на свое представление ни малейшего внимания. – Я через пятнадцать минут завтрак кончаю и в город еду! Вечером выходить, а у меня холодильники пустые!

– Чего это они у тебя пустые, Семенко? Ты же в Ванино отоварился по полной!

– Как же, по полной! Что по полной, так это оттяги позавчерашние! Как в четверг вышли, так за дорогу все подмели, и главное – выжрали! Три ящика пива только осталось! Так что, если сейчас не отоварюсь, вечером после отхода поить-кормить этих ваших дармоедов будет нечем! Сами же кричать будете!

Капитан покосился на нас с Ивахарой.

– Вечером, Семенко, может, и не выйдем.

– Чего это «не выйдем»? – удивился повар и наконец-то соизволил посмотреть на ивахарские погоны. – Случилось, что ли, чего?

– Да так, проблемка одна возникла… – невразумительно протянул Кротов.

Кок недоуменно посмотрел на капитана, затем на нас и глубокомысленно заявил:

– Так тем более затариться надо! Чем я народ кормить буду? Мне-то по большому счету по боку, выйдем мы сегодня или не выйдем. Народ жрать по-любому должен – что в море, что у причала. Так что подписывайте счета, Виталий Евгеньич!

– Занят я сейчас, Семенко! Скажи Борщевской, чтобы так деньги дала.

– Смеетесь все… «Так дала»! Когда это Борщевская без вашей подписи валюту давала? Она, может, за «так» чего и дает, эта Борщевская ваша, но только не йены!

– Ну ладно, Семенко, давай свои бумаги! – недовольно пробурчал Кротов. – Прилипнешь, как пиявка цирюльная!

Повар с победным видом начал выкладывать перед капитаном свои драгоценные бумаги, которые Кротов принялся подписывать, лишь слегка пробегая по ним глазами.

– Масла растительного тебе надо тридцать литров! Ты что, его пьешь, Семенко?.. Крахмала двадцать кило! Муки – восемьдесят! Куда тебе столько?

– Вот ведь каждый раз, Виталий Евгеньич, попинать меня норовите! А как оладушек или, там, блинчиков в русском стиле, так «Семенко, сообрази»! Что я, для себя, что ли, стараюсь? Мне это масло упало, я только сливочное ем! А останется лишнее – через неделю, опять же, выходить, так что запас будет. Тем более вы бы хоть раз на цены посмотрели, Виталий Евгеньич! Тут вся бакалея процентов на двадцать дешевле, чем в Ванино. Это ж какая экономия! У нас же там то же масло подсолнечное в три раза дороже. Цены сами знаете какие у нас.

– Да будет тебе, «в три раза»! Скажешь тоже! – продолжал бурчать Кротов.

– Ну не в три, но в два точно.

Капитан продолжал изучать поварские документы.

– Риса – полцентнера! Соевого соуса – двадцать литров!.. А куда тебе столько морской капусты сушеной?

– Так с нами ж японцы сегодня едут!.. Или когда вы там выходить теперь собираетесь… Они, вы думаете, нашей картошкой с гуляшом сыты будут? Они же…

Повар осекся и виновато посмотрел на нас с Ивахарой.

– Я же должен подобать! Мы же все-таки солидная контора! Японцам ведь без риса никуда! А где рис, там и соевый соус, я правильно говорю?

Ивахара многозначительно кивнул.

– Одно тебе могу сказать, Семенко: кровопийца ты страшный! – заключил Кротов, подписывая последний листок. – Нельзя столько денег на жратву тратить! Кровопийца – он и есть кровопийца!

– Сейчас Галка вам мой омлетик со спаржей под майонезной бешамелью подаст, тогда вы, Виталий Евгеньич, от слов этих своих пакостных откажетесь!

– А что, сегодня у тебя омлет со спаржей? – довольным голосом спросил Кротов.

– А с чем же еще? Не со шпинатом же мне вам омлет делать… Тоже мне, нашли кровопийцу! И как вам только совесть ваша капитанская позволяет такие грязные слова про меня говорить?..

Повар распихал подписанные Кротовым бумаги по своим папочкам и удалился в свои кулинарные владения.

– Извините, – буркнул Кротов. – Это наш шеф-повар Семенко. Высокого класса специалист! Раньше в Комсомольске у мэра работал. Сейчас вот к нам перешел. Из ничего вам такой деликатес соорудит – язык проглотите! Это я его так, для профилактики гоняю. Вообще-то он деловой мужик, лишнего не попросит. Но их всех надо в черном теле держать, чтобы не расслаблялись в финансовом смысле.

Официантка со смешным птичьим именем наконец принесла капитану поднос с роскошным лимонно-изумрудным омлетом и золотистыми булочками и поставила перед нами по чашке кофе.

Не успели мы с Ивахарой его пригубить, как к столику подлетел встревоженный Сома и тихо, косясь на капитана, попросил нас отойти с ним в сторону. Портить налаживающиеся вроде отношения с русским капитаном мы не захотели, поэтому Ивахара приказал Соме сесть на тот стул, на котором только что сидел талантливый повар Семенко. Сома нехотя повиновался.

– Что у вас? – по-русски спросил Сому Ивахара.

– Вот, – ответил Сома по-японски и положил на стол паспорт моряка. – В кармане куртки лежал.

Ивахара раскрыл документ и показал Кротову.

– Шепелевский, – кивнул капитан.

– Где обычно эти паспорта хранятся? – спросил я. – Разве не у капитана? То есть не у вас?

– Во время плавания у меня в сейфе, – ответил Кротов. – Но как на якорь в японском порту встаем, я их вручаю старпому под расписку, а он матросам раздает. Как с якоря снимаемся, Ежков их обратно собирает и мне отдает, опять же под расписку.

– Значит, это нормально, что Шепелев сейчас держал свой паспорт у себя в каюте?

– Нормально, – кивнул капитан. – Непонятно только, как он на берег без него сошел. Если матрос на берег идет, он при себе паспорт иметь обязан.

– Обязательно, – эхом отозвался Ивахара.

– Ну что ж, – сказал я. – Раз паспорт цел и при Шепелеве в момент гибели его не было, можно предположить, что убили матроса здесь, на судне. Такой вывод напрашивается сам собой.

– Выходит, что так, – согласился Кротов. – Или, может, все-таки на берегу, но поблизости.

– Поблизости?

– Ну да. Если матрос на берег спускается, но в город не идет, а просто ноги хочет размять, по пирсу походить, машину, если он ее тут у вас прикупил, по причалам погонять, то он, в принципе, с собой паспорт брать не должен.

– Еще что-нибудь нашли? – обратился Ивахара к Соме. – Давайте выкладывайте.

Глазки Сомы тут же забегали в явной нерешительности и легком волнении.

– Что там у вас? – подстегнул я его.

– Еще нашли блокнот.

Сома положил рядом с паспортом небольшую записную книжку. Я принялся ее листать.

– И что здесь?

– Да, в общем, ничего особенного, – промямлил Сома.

Ивахара пристально посмотрел на своего сержанта, затем на меня и на записную книжку.

– Можно, Минамото-сан? – попросил меня Ивахара передать ему книжечку.

Кротов молча расправлялся с деликатесным омлетом, в который он уже успел накидать кусочки разодранной булочки, и внимательно наблюдал за нашими японскими манипуляциями с русской записной книжкой.

Ивахара пролистал книжку, остановился на одной из страниц, перевел взгляд на Сому, затем посмотрел на Кротова и сказал:

– Господин Кротов, я должен на время изъять этот блокнот. Сведения, которые в нем содержатся, могут оказаться важными для нашего следствия. Надеюсь, вы не будете против?

Кротов поскреб по дну тарелки блестящей серебристой вилкой.

– Не буду. Но хотелось бы знать, что вы там такого нашли. Надеюсь, на этот вопрос я могу получить ответ? Я, насколько мне помнится, здесь все еще хозяин.

– Конечно, – согласился Ивахара. – Но пока трудно сказать. Нам надо кое-что уточнить.

– Посмотреть-то хотя бы можно?

Ивахара протянул капитану записную книжку, тот полистал ее с полминуты и вернул отарскому майору.

– Думаете по этим телефонам на кого-нибудь выйти? Они же почти все российские.

– Пока трудно сказать, но проверить их мы обязаны. Сейчас сюда прибудет наша основная следственная группа. Она проведет официальный досмотр каюты Шепелева и займется опросом членов экипажа и пассажиров. Поэтому я попрошу вас дать указание о содействии нашим работникам, хорошо?

– Не только матросов, но и пассажиров? – уточнил Кротов. – Я вас правильно понял?

– Правильно, – подтвердил Ивахара.

– Это несерьезно! – отрезал Кротов.

– Что значит «несерьезно»? – удивился Ивахара.

– А то, что у меня сто пассажиров на борту, и они свои деньги заплатили не для того, чтобы в Отару в каютах преть. Достаточно того, что они тут вместо гостиницы ночуют. Команду на судне задержу, так и быть. А пассажирам приказывать права не имею! Так что это уже их добрая воля – с вами встречаться или же по магазинам удариться… Да и сошли уже многие! Времени-то вон уже сколько! По расписанию нам вечером выходить, так что, я уверен, большинство уже в город подались отовариваться. За этим ведь, собственно, сюда и ехали.

– Я думаю, Ивахара-сан, что одной команды пока будет достаточно, – вмешался я. – Что касается пассажиров, то к вечеру они ведь все вернутся, не так ли? Тогда с ними и побеседуем. А пока действительно ограничивать их передвижение по городу особой нужды нет… Спасибо вам большое за кофе, господин Кротов! Прощаться не будем. Пока следствие идет, видеться нам с вами предстоит регулярно, по несколько раз в день… Значит, мы сейчас распорядимся, чтобы иммиграционная служба начала оформление вашей задержки – пока на двадцать четыре часа, а там видно будет. Ну, а вы уж, как Ивахара-сан попросил, не откажите в любезности посодействовать нам в нашем расследовании.

Кротов посмотрел в сторону кухни.

– Это, как я понимаю, и в моих интересах. А то мы тут всю наличность нашу проедим. Особенно с таким коком, как мой Семенко. А на голодный желудок в море выходить как-то не очень…

В дверях я шепнул Ивахаре, чтобы он немедленно дал указание вывести на улицы Отару весь наличный состав и начать отслеживать передвижение по городу пассажиров «Анны Ахматовой». Ведь, как любит шутить мой друг Ганин, береженого бог бережет, а стереженого мент стережет. А если наш японский мент русских пассажиров стеречь не будет, они много чего наделать могут.

Я хотел было добавить Ивахаре еще пару слов относительно повышенной бдительности, но тут к нам добавился Ежков, и я начал вещать по-русски что-то невразумительное о превратностях осенней хоккайдской погоды.

Пока Ежков провожал нас на выход, мы еще несколько раз натолкнулись на расстающиеся на палубах русско-японские парочки, вызывавшие у Ивахары лицемерное недоумение, а у старпома – открытое недовольство. Все у них было одинаковым: фосфоресцирующий, люминесцентный, а-ля собака Баскервилей, макияж и декольте до пупа у девиц и бегающие глазки и блестящие на солнце лысины наших досточтимых мужей, которые вчера вечером дружно впаривали по мобильникам своим половинам про пятничную корпоративную вечеринку и насущную необходимость до самого субботнего утра заливать за воротник вместе с ненавистным боссом – исключительно в свете грядущего через два месяца декабрьского бонуса, на который обманутая жена и несведущие чада будут вывезены на пару-тройку дней в Сеул или Гонолулу.

– Туризм у вас такой, своеобразный! – ехидно заметил я. – В прямом смысле международный получается!

– Да, мы за дружбу народов, – вяло протянул Ежков. – За культурный обмен… У нас тут и правда все культурно…

Я иронично прищурился вслед очередным оголенным почти до самой талии бедрам.

– А девушки эти ваши, культурные, сюда японскую культуру приехали изучать? Или историю?

– Современность, – улыбнулся старпом.

– Ага! А командиры корабля как к этой их научно-практической деятельности относятся?

– А командиры – люди мудрые, майор Минамото, – глубокомысленно заявил Ежков. – Командиры понимают прекрасно, что всем жить как-то нужно. Всем нужно вертеться, ерзать, колбаситься…

– То есть, господин Ежков, никакого осуждения, никаких порицаний и запретов со стороны высшего командования, так?

– Девки все незамужние, проверено! Так что это их личное дело, кого и с кем. А этих ваших мужиков дома пускай бабы их порицают! Небось не от хорошей жизни эти пиджаки пыльные сюда каждый раз шастают!

Ежков посмотрел на очередного расставшегося с его грудастой соотечественницей японца.

– Я думаю, как раз от хорошей, – возразил я. – Девушки же ваши, я уверен, не забесплатно свои познания и опыт этим нашим «пиджакам», как вы изволили выразиться, передают.

– Стыдите их, майор Минамото? Но это ведь все лучше, чем на путине минтай потрошить.

– Чем лучше?

– Чем потрошить! – отрезал Ежков.

Внизу Ивахара дал указания следственной группе, и она дружными рядами направилась на борт «Анны Ахматовой».

Сверху следом за нами спустился кок Семенко, пере-одевшийся уже в цивильное. Отсутствие колпака обнаружило на его круглой голове небольшую плешь, а отсутствие фартука – слегка выпирающее брюшко. Повар деловито прошмыгнул между полицейскими и сел в поджидавшую его японскую машину местного судового агента.

– В управление, да? – спросил меня Ивахара.

– Да. Я на своей, так что могу взять вас.

– Если вас не затруднит, Минамото-сан. Я не люблю ребят от дела отрывать…

Ивахара посмотрел на спины забирающихся на судно полицейских в синих комбинезонах.

– Тем более тут убийство все-таки…

Они с Сомой сели ко мне в машину, и я на правах гостя быстро погнал к городскому управлению полиции.

– Что за телефоны вы в этой книжке разглядели, Ивахара-сан? – спросил я, выруливая от пирса. – Мне они ни о чем не говорят.

Ивахара покосился назад, на Сому.

– Водолазов послали?

– Уже работают, – ответил сержант.

– Ивахара-сан! – напомнил я майору о себе и своем вопросе. – Я про блокнот.

– Сейчас, Минамото-сан. В управлении сначала проверим, потом скажу.

– А водолазы вам зачем вдруг понадобились, Ивахара-сан? Нож искать?

– И нож тоже…

– Тоже?

– Тоже.

– А что еще?

– А еще, Минамото-сан, сдается мне, что у этого Шепелева должен был быть мобильный телефон.

– При себе?

– Да, при себе.

– Так русские мобильники, Ивахара-сан, у нас не работают! Системы не совпадают!

– А это должен быть наш мобильный.

Ивахара помолчал секунду, а затем не без удовольствия добавил:

– Японский. Не только модель, но и оператор.

– Хорошо, потерплю до управления, – согласился я, поняв, что Ивахаре действительно есть о чем мне рассказать. – А что вы про бордельную часть нашего предприятия скажете?

– А то вы не в курсе, Минамото-сан! – улыбнулся Ивахара. – Можно подумать, что до Саппоро эта информация не доходит.

– Конкретно – нет. Абстрактно я, конечно, представляю себе, зачем и, главное, почему наши с вами соотечественники – и ровесники, кстати, – этих русских девок навещают, но вот чтобы так весомо-грубо-зримо – это у меня в первый раз, правда! По крайней мере, такого человека, как Баранов, я действительно встретить не рассчитывал.

– Тут мы пас! – всплеснул руками Ивахара. – Их старпом прав на двести процентов! Что за дверями кают происходит, представить несложно – нас с вами тоже не из пластилина лепили. Но нашим ребятам из отдела по борьбе с проституцией вламываться на российское судно как-то не с руки, а на берег эти девки хитрые не сходят, понимают, что если сойдут, мы их из-под первого же клиента вытащим.

– И давно эти трепетные лани и изящные газели с такой секс-миссией сюда наезжают?

– А вы бы у своего друга Баранова спросили! – огрызнулся Ивахара.

– А что, он постоянно на «Анне Ахматовой» пасется? Надо же! Кто бы мог подумать… А с виду такой интеллигентный…

– А то! И девицу его Олеся зовут, а не Людмила. Ваш Баранов сам не знает, что каждый его визит на эту «Анну Ахматову» запротоколирован и подшит у наших ребят к чему следует. Но, опять же, Минамото-сан, не нам же жене его сообщать!

– Он единственный русский, который там таким образом оттягивается?

– В этом году да. Их проститутки по нашим расценкам работают: разовое удовольствие – десять тысяч йен, ночь – тридцать, так что местным русским преподавателям и переводчикам такие радости не по карману. Все клиенты – японцы, служащие компаний. Бывают, правда, и госслужащие – немолодые, у кого зарплата высокая.

– А откуда это у вас такие точные сведения по девичьей таксе, Ивахара-сан?

– Да засылали туда холостячков наших разведать, а заодно и развеяться… – хмыкнул Ивахара и покосился на вдруг покрасневшего и смутившегося Сому.

Глава 3

В управлении Ивахара, начавший из-за своего местечкового чванства недоговаривать и буксовать на ровном, казалось бы, месте, повел меня, заинтригованного и задетого, не к себе, а на четвертый этаж, где у них располагался так называемый «информационный» отдел, занимающийся не информированием всех и вся, как это может показаться благодаря названию, но, напротив, сбором всяческой информации, причем не только из официальных источников.

К отделу этому у нас, служивых, отношение двоякое или, как сказал бы поэт, амбивалентное. С одной стороны, заходить лишний раз туда, где каждый сотрудник «замазан» прямыми контактами с информантами, право слово, нас, благородных сыскарей, не тянет. Мне, разумеется, понятно, что от общения со стукачами наши парни хуже не становятся, но от одной только мысли о гнусных, продажных доносчиках и их невидимом присутствии в недрах компьютеров и папок на наших лицах проявляется печать брезгливости.

С другой стороны, если бы не они, этот отдел и его бессчетные апостолы Иуды и генералы Власовы, вся наша доблестная полиция была бы, как любит выражаться скабрезник Ганин, коллективным пациентом-хроником у садиста-проктолога, поскольку заоблачные проценты раскрываемости преступлений в последнее время обеспечивают нам именно этот отдел и его доморощенные ябеды. Всем нам рано или поздно, скрепя сердце и скрипя зубами, приходится переступать порог этой конторы в поисках нужной информации по висящему над нами чьим-то там мечом убийству или краже.

Сами «информационщики» самокритично сравнивают себя с ассенизаторами, общаться с которыми нормальным людям не самая большая радость в жизни, но без которых осуществление другой большой радости жизни (по крайней мере, для нас, японцев, – нации маленькой, но прожорливой) находилось бы под жирным знаком вопроса.

Правда, в последнее время вся выстроенная ими стукаческая система стала давать сбой. Винить в этом нам приходится как самих себя, так и, выражаясь научным слогом, демографическую ситуацию.

Что касается самобичевания, наше начальство занимается им уже четвертый месяц. Весной аудиторы из Хоккайдской ассамблеи депутатов обнаружили, что наши «ассенизаторы» в двух главных городах Хоккайдо, Саппоро и Асахикаве, пускали кругленькие суммы, предназначавшиеся для оплаты «интимных информационных услуг», на свои собственные нужды, включая те же интимные, но уже без всяких кавычек. Вместо того чтобы осыпать йеновым дождем поставщиков имеющей вполне конкретную, установленную государственным тарифом цену информации, эти проклятые «информационщики» поливали этим дождичком свои собственные огороды и палисадники, а также стимулировали рост производства алкогольной продукции и доходов ресторанов и сомнительных заведений в развеселом саппоровском квартале Сусукино. Причем поначалу ребята из этого отдела и покрывавшее их «за долю малую» руководство чувствовали себя в полной безопасности, поскольку формально начальству полиции Хоккайдо они не подчиняются, а выходят прямиком под информационный департамент японской полиции в Токио. Но столичным товарищам, в течение долгих лет открыто игнорировавшим провинциальные безобразия, эти финансовые выкрутасы региональных растратчиков в текущей политической ситуации почему-то по душе не пришлись, и Токио выдал хоккайдским властям «лицензию на отстрел» этих зарвавшихся поклонников сладостной неподотчетности.

Когда вся эта ассенизационная гнусность, как ей и полагается по всем законам физики и физиологии, всплыла наружу, нашему начальству пришлось начать извиняться по телевидению и через газеты перед трудолюбивым хоккайдским народом, покорно платившим налоги для удовлетворения низменных прихотей полицейских чинов, а заодно и перед губернаторством Хоккайдо, которое нашей работой недовольно уже с десяток лет. Причем сидевшие у телевизоров дедушки и бабушки недоумевали, почему это полицейское начальство извиняется за неподобающее поведение своих подчиненных, но при этом не объясняет, в чем именно это неподобание заключается, ведь не могли же наши боссы предать огласке систему вербовки и оплаты труда наших информаторов.

Тут как раз подоспевает и вторая причина угасания стукаческого дела – демографическая. Ведь прежде кто составлял костяк тайной доносческой армии? Правильно, пенсионеры, от нечего делать охотно переквалифицировавшиеся в Холмсов, Пуаро и Марпл. Денно и нощно из-за сдвинутых занавесочек и из-под опавших век наши инсомнические ветераны и ветеранки зорко блюли общественную безопасность, часто оставляя полиции непыльную работу формального ареста высмотренного ими карманника или убийцы. Теперь не то, теперь это поколение бдительных и неутомимых редеет и тает на глазах, опять-таки по законам физиологии, а смены достойной ему нет. Молодежь нашу, аморфную и нелюбопытную, такой сдельно оплачиваемой работой не заинтересуешь – как, впрочем, и любой другой работой тоже. Вот и опускается постепенно кривая раскрываемости не только у нас, на Хоккайдо, но и по всей Японии, а вместе с ней опускаются и наши полицейские руки, поскольку взамен стукачеству ничего более эффективного в нашем японском сыске пока не придумано и, чует мое сердце, придумано не будет.

Короче говоря, двойственно мы к этой структуре относимся, двойственно… Не только потому, что они безбоязненно бюджетные богатства в свои карманы перекладывают, но еще и потому, что у нас, простых смертных ментов, такой возможности просто нет. Мне, к примеру, оплата информаторов вообще не положена – можно подумать, что для раскрытия убийств одной моей головы достаточно. Так что хочешь не хочешь, а идешь на поклон к этой «золотой роте». Как вот мы сейчас с Ивахарой.

У отарских «ассенизаторов» нас встретил скромный сутулый мужчина небольшого роста в штатском. Он холодными равнодушными глазами посмотрел на меня, без излишних почестей слегка поклонился Ивахаре и пригласил нас в отдельный кабинетик, давая понять, что конфиденциальность и приватность здесь чтят превыше всего, даром что в аморальных фекалиях возятся по роду службы.

– Капитан Кобаяси, – коротко представил мне Ивахара эту саму ассенизационную любезность.

– Майор Минамото, – кивнул я ему и заметил, что на мое представление капитан отреагировал слишком уж сдержанно, словно мы с ним уже где-то пересекались.

– Ну так что, это он, Кобаяси-сан?

В голосе Ивахары сквозило нетерпение. Кобаяси молча кивнул. Я, добавив во взгляд кислотной раздраженности, строго посмотрел на Ивахару, и тот, реагируя на мою «кислоту честолюбия», наконец соизволил начать вещать членораздельно. Он пролистал записную книжку Шепелева и остановился на одной из страниц.

– Видите ли, Минамото-сан, вот тут мы с сержантом Сомой обратили внимание на вот этот вот номер. Видите?

– Ноль-девять-четыре, сорок шесть… – прочитал я. – Рядом ни имени, ни фамилии, ни клички…

– Да, именно этот телефон.

– Японский мобильный номер, как я понимаю? Я еще в машине обратил на него внимание. К России отношения не имеет.

– Верно.

– А откуда и зачем у рядового русского матроса с «Анны Ахматовой» японский мобильный номер?

– От нас, – тихо сказал Кобаяси.

– От вас?!

Конечно, я был готов к такому повороту событий, но чтобы вот так, в лоб…

– Видите эти первые три цифры – ноль-девять-четыре?

– Вижу.

– Обычно наши мобильные номера после ноля с девяткой или восьмеркой имеют или ноль, или единицу, так?

– Наверное. У меня, по крайней мере, после девятки ноль. А у жены – единица.

– Не повезло вам с женой, – заявил вдруг капитан.

– Ну почему же… – протянул я. – Я так не считаю…

– Я имею в виду не конкретно жену вашу, а ваши с ней номера. У вас – ноль, у нее – единица. Трудно запоминать.

– А я мобильные номера запомнить вообще не могу. И не пытаюсь даже. Они у меня все в контакты внесены.

– Это хорошо, – с удовлетворением заметил Кобаяси. – Это хорошо, когда внесены, особенно в контакты.

– Бог с ними, с нулями и колами – вы там что-то про какую-то четверку начали.

– Да, начал. Так вот, эту четверку нам эксклюзивно выделили все три главных сотовых оператора – и «ДоКоМо», и «Эй-Ю», и…

– Вам?

Мне перечисление главных наших кровососов, наживающихся на естественной потребности человека постоянно чувствовать себя нужным другим людям, хорошего настроения не добавило.

– Да, Минамото-сан. Наш информационный отдел… Понимаете… Мы в структуру городского управления не входим, точно так же, как и в префектуральном управлении, у вас. Мы напрямую Токио подчиняемся, поскольку работа у нас сверхконфиденциальная, нам наши источники засвечивать никак нельзя.

– Понимаю, я в курсе вашего подчинения. На вас информаторы висят, так ведь? А это вопрос деликатный, правильно я понимаю? Что бы из себя эти ваши информаторы ни представляли.

– Правильно понимаете. Наша главная задача – сбор информации о потенциальных и действующих преступных группах и отдельных преступниках, и, как вы верно заметили, получаем мы ее в основном от наших информаторов.

– Для этого у вас и четверка появилась?

– Ну, вы же понимаете, что нашей «якудза» ничего не стоит организовать прослушку сомнительных для нее телефонов. Я говорю об обычных телефонах, тех, которые доступны на каждом углу. То есть если бандиты заподозрят измену или изменника, сесть на его телефонную линию для них проблемы не составит.

– Поэтому вам для ваших стукачей…

– Источников! – холодно поправил меня Кобаяси.

– Хорошо, источников. Значит, для ваших источников вы отдельную линию организовали?

– Да, и эта информация не должна выходить за пределы этой комнаты. Операторы нам с огромным скрипом эту четверку выдали! Вопрос на самом верху решался. Для них ведь это головная боль, сами понимаете какая.

– Небось, не забесплатно они себя этой болью нагружают, – ядовито заметил я. – Значит, раз в записной книжке Шепелева был ваш телефон, то он, выходит, работал на вас?

– Нет, работал он, разумеется, на своем судне, то есть на судовладельца, на капитана, на кого там еще… На себя, в конце концов. А с нами он, скажем так, просто время от времени делился имеющейся у него и интересующей нас информацией.

– По телефону?

– Да. Свое согласие на сотрудничество с нами он дал два месяца назад здесь, в Отару, и мы снабдили его нашим внутренним мобильным телефоном. Как и где договоренность была достигнута, я раскрывать не вправе. Номер, по которому он должен был выходить на связь с нами…

Кобаяси недовольно посмотрел на запись в записной книжке.

– Мы его настоятельно просили не записывать его нигде и в контакты телефона не вводить, но, как теперь видно из этой записной книжки, Шепелев почему-то нашу просьбу не выполнил.

– Очевидно, на память свою не слишком надеялся, – мудро заключил Ивахара.

– Извините, Кобаяси-сан, а вы на каком языке с Шепелевым общаетесь? Вернее, общались.

Я не преминул – как там Ганин говорит? Пощупать его за вымя, что ли?

– Шепелев ни японского, ни английского не знал, – сухо произнес Кобаяси.

– Значит, вы русским владеете?

– Владею. И я, и двое моих подчиненных, которые на этом направлении работают.

– Понятно, – улыбнулся я и сделал на своем мозге зарубку при первой же возможности проверить уровень владения русским этого спесивого Кобаяси.

В его глазах блеснуло нечто, похожее на лукавство.

– Понятно? Вы, Минамото-сан, полагаете, что только в Саппоро служат специалисты, говорящие по-русски?

– Да вам тут, в Отару, и карты в руки… – протянул я, пытаясь сообразить, к чему это он клонит. – У вас вон тут сколько русских! Практикуйся – не хочу!

– Ну, мне и моим ребятам до вашего, Минамото-сан, уровня еще пахать и пахать в этом Отару.

– До моего уровня? А откуда вам мой уровень известен, позвольте поинтересоваться?

– У нас, Минамото-сан, информаторы не только среди мирного населения имеются, – зловеще промямлил Кобаяси. – Мы тут о вашем русском наслышаны, можно сказать, из первых рук.

Я метнул взгляд в Ивахару, но тот, похоже, сам был огорошен словами Кобаяси.

– Ну, точнее, из вторых, – кисло поправился капитан. – И не из рук, а из уст. С вами мы, Минамото-сан, если мне память не изменяет, не встречались раньше.

– Память, Кобаяси-сан, вам, в отличие от Шепелева, не изменяет, – успокоил я его. – Бог с ним, с моим русским. Давайте лучше про вашего – отарского – русского продолжим. Хорошо?

– Вы все о Шепелеве? Давайте.

– Он вчера выходил с вами на связь или нет?

– Нет. Я ждал от него звонка, но его не последовало.

– Это нормально?

– Что нормально?

– Что он, будучи в Отару, то есть на японской территории, не вышел с вами на связь?

– В принципе, у него был в запасе сегодняшний день, так что сегодня утром его вчерашнее молчание выглядело нормальным, если не считать того, что Шепелева уже несколько часов как не было в живых.

– О чем должна была поступить информация от него?

– Как же я могу вам ответить на ваш вопрос, Минамото-сан, если он мне так и не позвонил?

– Но зачем-то же вы его завербовали. Он что, должен был вам про пистолеты стучать?

– И про пистолеты тоже. Но завербовали мы его не ради огнестрельного оружия.

– А ради чего?

– По линии Ванино – Отару русские оружие ввозят к нам редко. С Сахалина через Вакканай и быстрее, и проще. Там направление рыбное, под крабом или в лососе можно целый арсенал спрятать, да и таможня наша, сами знаете, на все эти рыбные поставки сквозь пальцы смотрит, раз они такую выгоду нам приносят.

– А что идет в Отару? Русалочки? Девочки-рыбки?

– Девочки русские лезут к нам через все имеющиеся на наших границах щели, так что Отару в этом плане ничего экстремального из себя не представляет. Возьмите хоть Ниигату, хоть Йокогаму – там та же суета и перед клиентом, и под ним. А вот конкретно рыбы и краба в Отару идет меньше всего на Хоккайдо. Да и линия ванинская больше не рыбная, а грузовая. А теперь вот еще и пассажирская.

– И?..

– Вы ведь, Минамото-сан, как мы тут совместными усилиями вспомнили, в русском отделе в Саппоро работаете, в центре то есть, и русский очень хорошо знаете?

– Хватит этих комплиментов, Кобаяси-сан. При чем здесь мои познания в русском?

– При том. Что для русских «крокодил», никогда слышать не доводилось?

– Как что? Мерзость зеленая с зубами. Из-за нее детям в Африке гулять запрещается. По-нашему «вани», по-ихнему иногда почему-то «гена», а так крокодил, он и есть крокодил.

– Хм, «гена»!.. Если бы «гена»… «Крокодил», Минамото-сан, – это наркотик такой, научное название его что по-русски, что по-японски выговорить сложно – «триметилфентанил».

– Три… чего?

Я действительно не поймал с ходу эту латинскую абракадабру.

– «Крокодил» действительно попроще будет…

– Ну так вот. Что касается наркотиков, то обычно русские к нам с того же Сахалина что везут?

– Траву! – смело предположил я.

– Конечно! Или в худшем случае… Вернее, в лучшем… Или нет, все-таки в худшем – гашиш. В год того же гашиша и гашишного масла мы на судах только на Хоккайдо у русских до ста килограммов выгребаем. Но это легкий наркотик, и везут его в основном одиночки, у которых одна задача – загнать его здесь подороже и купить себе на вырученные деньги подержанный внедорожник или микроавтобус. Выйти на поставщика и перекрыть канал для нас раз плюнуть, тем более что, как правило, и канала как такового нет. Все эти любители «лекарственных трав» в одиночку работают и больше чем о пяти тысячах долларов за одну ходку и мечтать не смеют.

– А «крокодил»?

– «Крокодил»… По-нашему это «вани». Добавляем суффикс для прилагательного «-но». Получаем что?

– Ванино!

– Именно, Ванино! То есть по-японски – Крокодилово! Крокодильский такой поселочек на берегу Татарского пролива.

– И это Ванино-Крокодилово тут при чем?

– До этого дело еще дойдет. Пока давайте закончим с наркотиками. Тяжелые наркотики к нам доставляются гораздо реже, и с русской стороны в этом плане действует уже хорошо организованная мафия. Это с травкой особых проблем нет. Бабули у них под Находкой или в Тернее на своих огородах коноплю выращивают, а внуки их ее к нам вместе с треской и минтаем привозят. Героин же и прочая гадость там выпасается под более чем внимательным присмотром, соответственно, и у нас он прямо в подворотни не попадает.

– Я более или менее в курсе, Кобаяси-сан. Героин – дело серьезное, и на огороде его не вырастишь. Тем более в Находке. Поближе к Шепелеву в этом плане нельзя ли?

– А я к нему и двигаюсь! До последнего времени из «синтетики» у нас лучше всех шел «Эм-Ди-Эм-Эй».

– Что? – напомнил о своем присутствии явно отсталый в наркотическом просвещении Ивахара.

– Метилендиоксиметамфетамин, – выпалил Кобаяси.

– Экстази, – перевел я Ивахаре заковыристое название наркотика на более понятный язык.

– Ах, экстази! – воспрянул Ивахара. – Ну да, экстази…

– Да, экстази, – кивнул Кобаяси. – Идет он в основном с Филиппин и из Северной Кореи. Из Китая тоже. Причем в готовых таблетках. Знаете, таблетки такие, которые у нас под видом стимуляторов молодежи втюхивают на дискотеках там, в ночных барах… Вот. В конце прошлого года от наших людей в Хабаровске мы получили информацию, что у русских на внутреннем рынке появился этот самый «крокодил» – та же «синтетика», но раза в три сильнее героина. Основные потребители его у них в богатых регионах – Москва, Петербург, – а на Дальнем Востоке народ победнее. Поставки же пошли с запада энергичные, а покупательская способность местного населения весьма и весьма ограничена. Так что хабаровские бандиты – точнее, из Комсомольска-на-Амуре – стали на нас заглядываться. Комсомольск у них – вы ведь, поди, в курсе – криминальная столица всего Дальнего Востока. А Япония – мы, то бишь, – тут рядом, да еще и более чем платежеспособная. Способов доставки этой дряни в Японию у них только два – воздухом и морем. Если и правда когда-нибудь мост железнодорожный от Сахалина на Хоккайдо протянут, тут такое начнется!

– Ну, это, Кобаяси-сан, все-таки из области обеих фантастик, – встрял я. – Вряд ли мы с ними на это сподобимся.

– Надеюсь… Вот. А авиарейсы из Хабаровска и Владивостока в Ниигату мы просвечиваем до последней нитки, там особо не побалуешь. Что же до морской линии из Ванина – то есть из этого славного Крокодилова – до нашего Отару, то здесь такой строгий контроль не установишь. Корабли большие, упаковки маленькие – поди найди их на «сорокатысячнике». В общем, у нас есть все основания полагать, что если триметилфентанил на Хоккайдо пойдет – если уже не пошел, – то пойдет он именно сюда, в Отару.

– И почем этот «крокодил» пойдет или уже пошел сейчас в наших краях? – полюбопытствовал я.

– По нашим последним данным, наши местные оптовики дают русским за десять килограммов героина хорошей очистки не меньше трехсот миллионов йен – то есть около трех миллионов долларов – наличными при получении товара. Мы знаем, что бывают такие деловые встречи и здесь, в Отару. А «крокодила» при розничной фасовке на умеренную дозу в три раза меньше идет. Вот и считайте. Получается, что килограмм за сто тысяч долларов зашкалит как минимум.

– Внушительно! А по консистенции «крокодил» этот – это тот же белый порошок?

– Да, только чуть вязче героина. Ну, как бы более влажный на ощупь. А так они практически не различаются.

– А как же тогда, скажем, без химанализа определить, где героин, а где «крокодил»?

– Ну, как определить… Если наркоман тот же объем «крокодила», что и героина, примет, то кайфа он никакого не словит, а минут через пять-семь брыкнется кверху лапками. Те, что послабее и поизмученнее, отключатся раньше.

– А если под рукой наркоши-камикадзе не окажется, а надо все-таки определить кустарным способом, «крокодил» это или не «крокодил»? Ну, мне вот, к примеру, от нечего делать.

– Да есть, конечно, для этого примитивные способы. Проще всего взять пипетку с концентрированным сахарным сиропом и капнуть на него. Если это героин, то он розовым станет, а если «крокодил», тогда уже алым – запламенеет, в общем.

– А если бордовым?

Не могу я все-таки удержаться от малейшей возможности съязвить…

– Бордового цвета, как говорят наши специалисты, видеть пока не доводилось, – спокойно проглотил Кобаяси мою шпильку. – Но теоретически, Минамото-сан, скажу вам, уж так и быть, что чем темнее цвет, тем сильнее наркотик.

– Так, значит, у вас прошла информация, что готовится засылка этого «крокодила» к нам? От русских была информация?

– Да, от русских, и было это в декабре. Мы, естественно, начали принимать контрмеры, чтобы себя обезопасить. Но если в аэропортах, как я уже сказал, наркотик найти в багаже или на теле не очень трудно, то с русскими судами – проблема на проблеме. Например, собаки наши на российских рыбных судах работать не могут. Вы знаете, русские себя их мытьем не утруждают. Зимой, когда морозы стоят, еще ничего, но вот летом на этих траулерах такая вонь стоит, что псы наши работать отказываются.

– Остается одна надежда – на матросиков, которых никаким амбре не испугаешь, так? – предположил я.

– Да. Точнее – на российскую экономику.

– В смысле?

– Ну, пока эти матросики от своих хозяев получают гроши, их всегда легко можно перекупить.

– И сколько вы Шепелеву платили?

– Пока по сто тысяч йен при каждой встрече.

– То есть где-то по тысяче долларов?

– Да. Всего ему триста тысяч йен заплатили уже и на сегодня очередную сотню готовили.

– Немного…

– Это за так! Просто прикорм! Чтобы приехал, отзвонился, доложил, что жив-здоров, продолжает смотреть во все глаза и слушать во все уши. А вот если бы конкретную информацию выдал – номер каюты, имя матроса или пассажира, в какой сумке что лежит или под каким матрасом, то на этот случай мы в запасе имеем уже, скажем, миллион йен.

– Значит, миллион свой вожделенный бедный Шепелев так и не получит.

– К сожалению… Мы его с таким трудом купили! Это же «Анна Ахматова» – круизное судно, публика богатая, матросы тоже не самые бедные! Нам повезло, что он первый год на нем ходит, да еще и до денег жадный оказался.

– Не самый редкий среди русских случай, – заметил я. – В прежние три раза он что-нибудь вам сообщал?

– Конкретного ничего. Он сам из Приморья – в смысле живет там, а теплоход из Ванина ходит. Это уже…

– … Хабаровский край.

– Да, Хабаровский. Или даже край света.

– Лучше все-таки край, чем конец, – сказал я. – Что дальше будем делать по вашему Шепелеву, Кобаяси-сан?

– Я – ничего, – отрезал капитан. – И не мой он теперь, а ваш с Ивахарой-сан. Мне он живой нужен был, а в виде трупа он для меня никакого интереса не представляет. Все наши с ним прежние отношения – теперь материал для ограниченного доступа. А будущих отношений у меня с ним не предвидится. Так что мешать вам искать его убийцу я не буду… Правда, как найдете его, будьте добры мне все-таки представить этого типа, хорошо?

– Как найдем – представим, – кивнул я. – Если сами до этого не преставимся…

Выйдя от Кобаяси, мы с Ивахарой спустились в подвал, где у отарских находится отдел судмедэкспертизы, и прошли к патологоанатому, занимавшемуся трупом Шепелева.

– Готово у вас, Одадзима-сан? – спросил врача Ивахара и указал на прикрытое простыней тело.

– Предварительно да, – ответил медик. – Сейчас сяду за компьютер писать, за пятнадцать минут отстреляюсь. Окончательное заключение сделаем не раньше понедельника.

– А по предварительному что? – заискивающе запел перед суровым эскулапом Ивахара. – В двух словах?

– В двух словах? Для этого русского их вообще-то шесть. Два первых удара сзади, в шею, не смертельны, сосуды не задеты, но достаточно внушительны, чтобы повалить без сознания. Четыре остальных – в спину, весьма точные, проникающие, в сердце. Умер фактически мгновенно, после первого же удара в спину, то есть после третьего в общем счете.

– Значит, от первых двух ударов в шею он в море не упал? – уточнил Ивахара.

– Нет, в море его спихнули уже мертвым, – заявил хладнокровный хозяин холодной мертвецкой.

– Спихнули?

– Да.

Патологоанатом будничным жестом сдернул простыню с обнаженного трупа русского морячка-стукачка.

– Видите? На подбородке у него, на носу и на лбу характерные царапины в несколько рядов, параллельные. Явно тащили за ноги по бетону или асфальту, прежде чем скинуть в воду.

– Значит, бетон или асфальт? – выдавил я.

– Да, скорее всего. Одежда его у экспертов, на волокнах должно было что-нибудь остаться. Спросите у них, Ивахара-сан.

– Конечно, – согласился майор. – Но в любом случае, Одадзима-сан, убили его не на судне?

– Да уж вряд ли русские палубу бетоном кроют…

– А что по оружию? – поинтересовался я.

– Нож, – уверенно заявил эскулап. – Ширина лезвия – шестьдесят – шестьдесят пять миллиметров, длина – не меньше двухсот.

– Военный? Охотничий?

– Непохоже. Лезвие потоньше. В принципе, вполне мог быть обычный домашний нож, кухонный то есть… Водолазы-то ваши, Ивахара-сан, работают?

– Работают…

Договорить Ивахаре не дал ворвавшийся в покойницкую растрепанный Сома.

– Ивахара-сан! Вот вы где! Мне дежурный сказал! – завопил он и замахал руками, словно пытаясь отогнать от себя приставучий дух продажного Шепелева. – Из порта только что звонили! Там у «Анны Ахматовой» какая-то буча возникла! Каких-то наших граждан русские на борт не пускают! Вы не подъедете со мной? А то мне одному…

– Я поеду с вами, Сома-сан, – взял я инициативу в свои крепкие руки. – Мне все равно тут делать нечего. Так что, Ивахара-сан, не беспокойтесь, я там разберусь на месте.

Ивахара радостно удалился к себе, а я, усадив Сому в свою машину, двинулся опять по направлению к порту.

– Так, значит, вас к русским девушкам на разведку посылали? – не удержался я от деликатного вопроса, едва мы выехали из ворот отарского управления.

– Посылали. Двенадцатого июня, – покраснел до самых ушей скромняга Сома.

– Один раз только?

– Следующий раз будет одиннадцатого сентября…

– Следующий?

– Да, «Анна Ахматова» одиннадцатого еще раз придет.

Сома продолжал алеть-пламенеть, как кобаясиевский «крокодил» под воздействием сахарного сиропа.

– А чего до одиннадцатого ждать, если вот она, «Анна Ахматова», в порту стоит, – вожделенная и доступная?

– Моя очередь одиннадцатого…

Я чуть было не ударил по тормозам.

– Очередь?!

– А чего? – огрызнулся Сома. – Всем ведь хочется! Что, японцы не мужики, что ли?

– Что значит «всем»?!

– Ну, это же оперативное мероприятие…

– С русской швалью трахаться – это «оперативное мероприятие»?! – крякнул я.

– Ну чего «трахаться»-то сразу?.. Это, Минамото-сан, плановое мероприятие по профилактике международной проституции.

– Профилактике?!

– Конечно! Ведь если я с Леной там или с Наташей с какой всю ночь в каюте на судне нахожусь, значит, есть гарантия, что она теплоход как русскую территорию не покинет и не пойдет проституцией заниматься на территории Японии! Так что уж лучше пускай они себе на своей территории гадят, чем на нашей.

– Железная логика!

До свекольного состояния Сома решил не доходить и постепенно начал желтеть.

– А что? Это наш Мураки-сан придумал, начальник отдела по борьбе с проституцией. По-моему, хорошая идея! По крайней мере, все наши ребята довольны. И идеей, и Ленами.

– И что, вы сами эти свои утехи оплачиваете? У вас вообще какая зарплата, сержант?

– Двести десять тысяч. Маленькая зарплата. Только сами мы за это дело не платим. Я же вам говорю, это оперативное мероприятие. У нас для оперативных мероприятий есть служебное финансирование! Бюджет для этого имеется соответствующий.

– Скажите спасибо, что я в Саппоро в русском отделе не за девок, а за убийства отвечаю! А то вы со своим Мураки оперативно загремели бы у меня за «соответствующий бюджет»!

– Так я вам потому и рассказываю, что вы за убийства отвечаете, – нагло улыбнулся окончательно пожелтевший Сома.

– А что, если бы я, как наш саппоровский Сима-сан, за русских проституток отвечал, вы бы мне об этих ваших «мероприятиях» не поведали?

Сома вконец осмелел.

– А чего мне Симе-сан вашему об этом рассказывать? Он сам на «Анну Ахматову» регулярно ночевать приезжает. Вы сегодня с ним чуть-чуть разминулись! Он минут за десять до вас с судна уехал.

На причале около трапа «Анны Ахматовой» царило нездоровое оживление. Толпа пожилых японцев, над которой высилась русая голова моего друга Ганина, пыталась пройти на теплоход, а старпом Ежков, перекрывший проход вместе с двумя матросами, отчего-то не давал им этого сделать.

Я остановил машину около полицейских автомобилей, и мы с наглецом и распутником Сомой приблизились к этой шумной толпе.

– Русским языком вам говорят, отойдите! Сегодня посадки не будет! – кричал старпом. – Никуда сегодня судно не уйдет! И когда вообще отсюда выйдет, неизвестно!

Я вытащил из толпы воинственно настроенных японских стариков, явно не желавших реагировать на «русским языком», своего любимого Ганина.

– Что вы тут за шум устроили, Ганин?

– Да вот, у нас по билетам в десять утра посадка, а капитан не пускает! – недовольно сообщил Ганин, кивая на Ежкова.

– Это старпом, – уточнил я. – Стал бы нормальный капитан у трапа глотку драть, тем более русский… Тут, Ганин, такое дело…

– Какое дело, Такуя? Ты откуда вообще опять свалился? Ты что, в Отару, что ли, перевелся?

– Ты, Ганин, не части! – осадил я своего входящего в социальный раж дружка-подельника. – Понимаешь, Ганин, сегодня ночью матроса с этого парохода убили. Я тебе говорил в ресторане, помнишь? Поэтому старпом – или, как ты его по дурости своей и необразованности называешь, «капитан» – вам правду говорит. Лично я «Анну Ахматову» выпустить сегодня из Отару не смогу. При всем моем к тебе, Ганин, уважении. Так что успокой своих дедов и возвращайся в гостиницу…

Договорить я, как это часто бывает в моей профессии, не успел. За моим левым плечом громко прошипели тормоза, и прямо у трапа остановились два грозных черных джипа и представительская серебристая «Тойота Мажеста», на которых у нас разъезжают провинциальные шишки предпенсионного возраста. Из джипов вылетела стая здоровенных японцев, облаченных во все черное. Двое из них подскочили к задней левой двери «Мажесты», остальные быстро пробили своими громоздкими телами живой коридор в толпе крикливых стариков.

Из «Мажесты» медленно выбрался седой пожилой японец, облаченный во все черное, отчего его седина отливала на солнце благородным серебром. С показным чувством собственного достоинства, не обращая ни малейшего внимания ни на недовольных дедов, ни на суетящуюся вокруг него «черную» охрану, направился к трапу. При виде его Ежков погрустнел и сник, а ганинские дедушки тут же притихли и с визгливых криков перешли на подобострастный шепот. Старик ступил на трап, старпом инстинктивно подвинулся, и за японцем последовала четверка его телохранителей. Один из охранников задержался перед Ежковым и принялся вручать ему какие-то бумаги.

– Это кто? – спросил я у Ганина.

– Кто-кто – Като! – хмыкнул Ганин.

– Какой Като?

– Вон такой! – указал Ганин на спину степенного старика. – Видишь человека в черных одеждах? Я тебе сегодня про него уже говорил. Наш восьмой самурай.

– Ты его лично знаешь?

– Вчера вечером ужинали вместе! – съязвил сенсей.

– Так как он с дедами твоими связан, этот Като?

– А он председатель вашей хоккайдской ассоциации бывших японских военнопленных, – брезгливо выплюнул Ганин. – С сорок пятого по сорок девятый тянул советскую лямку и кормил советских же вшей у нас в Хабаровском крае.

– Значит, он с вами едет?

– Да. Он с нами на этой вот «Анне Ахматовой» в Ванино направляется, чтобы однополчан своих найти и их останки в Японию вернуть.

– Культпоход по местам боевой славы?

– Я бы, Такуя, с культурным отдыхом эти поиски захоронений рядом не ставил бы. То еще удовольствие комаров кормить да по ухабам прыгать. Като помнит, где под Ванино лагерь его был. Там же и корешков его боевых наши вертухаи хоронили. Они же там пачками мерли, японцы твои! Морозов-то не нюхали толком, а там ночью до минус сорока! Но все ж таки тянет его. В общем, он решил с моими дедами одним кагалом туда заехать и останки перевезти.

– Значит, Като весь этот ностальгический тур и организовал, так получается?

– Не просто организовал, но и проплатил! Ты что, Такуя, серьезно полагаешь, что вот эти вот дедули на свои мизерные пенсии по местам боевого бесславия едут?

– Значит, таможенные барыши идут на благое дело, – заключил я. – По крайней мере, на патриотическое.

– А это не одно и то же, – заметил мудрый Ганин. – Я вот одного только, Такуя, не пойму. Если он брокер обычный, чего тогда так откровенно под якудза косит?

– Косит?

– Ну, якудза подражает.

– А ты, значит, Ганин, уверен, что он не якудза? Ты у нас такой криминально грамотный!

– Сам же дал понять, что ваша контора против него ничего конкретного не имеет. А что до моей грамотности – мне довелось тут с дедушками с моими в его компании в бане париться. Так на теле у него, кроме двух военных шрамов на спине, никакой бандитской маркировки нет. И мизинцы на руках целы.

– Понятно, наблюдательный ты мой… Ладно, давай, успокой своих дедов и отправь их в гостиницу. А я пойду со старпомом поговорю.

Ганин отвел шумных дедушек в сторону и принялся объяснять им сложившуюся международную ситуацию, а мне пришлось взойти на трап к Ежкову.

– Что, господин Ежков, как я вижу, вы решили пока пассажиров не пускать, да?

– Ну так если вы нас из порта сегодня не выпускаете, чего им на борту-то торчать?

– Но они же из гостиницы наверняка выписались, и податься им некуда. Кто же им дополнительную ночь оплатит?

– В принципе, Минамото-сан, это не моя забота, – рубанул Ежков. – У меня приказ капитана до особого распоряжения японцев на борт не пускать.

– А как же.

Я показал старпому глазами на медленно проходящего на верхнюю палубу старика Като и его грозную свиту.

– Это тоже не ко мне! – недовольно огрызнулся Ежков. – Вот что ко мне, то ко мне.

Его последняя ремарка относилась к лихо подрулившей к трапу агентской машине, из которой бойко выскочил повар Семенко. К корме теплохода тут же прилип небольшой грузовой фургончик. Семенко посмотрел куда-то поверх наших с Ежковым голов, замахал рукой и закричал:

– Летеха, давай разгружать! Приехал я!

Через минуту вниз спустился парень, откликнувшийся на Летеху, а с ним еще трое то ли матросов, то ли рабочих, которые принялись выгружать из фургона мешки и коробки с провиантом, закупленные Семенко в городе, и заносить их на судно.

В это время наверху показался седовласый Като – теперь уже в сопровождении самого капитана Кротова. Като повернул голову к одному из своих телохранителей, тот прижал к уху мобильный телефон, и через несколько секунд к судну подъехали грузовой трейлер и таможенный «Ниссан». Из кабины фургона вылезли четверо японцев в чистеньких рабочих комбинезонах, которые тут же принялись вытаскивать из грузового отсека картонные коробки средних размеров. Они выгрузили на причальный бетон два десятка картонок и стали по очереди заносить их на судно. Из «Ниссана» вышел пожилой таможенник, прислонился спиной к своей машине и стал безучастно наблюдать за разгрузкой. На трапе моментально возник затор – рабочие с коробками вклинились в работу «живого» продовольственного конвейера, организованного деловитым коком.

– Эй, мужики! – закричал на японцев Семенко. – Вы что, слепые?! Мы же грузимся! Что вы тут таскаете, а?

Японцы в комбинезонах, явно не балующие себя вечерними курсами русского языка, продолжали молча делать свою работу, не обращая ни на Семенко, ни на его славянских кули никакого внимания.

– Я что говорю вам, а?! – продолжал выражать недовольство повар. – Куда вас японский бог гонит, а?!

На поясе у Ежкова запищала портативная рация, он щелкнул тумблером приема, и из динамика донесся голос Кротова:

– Анатолий Палыч, скажи кулинару нашему, чтобы притормозил. Пускай наши гости загрузятся, а уж потом он свой сельдерей в маринаде заносить будет.

– Понял, Виталий Евгеньевич! А как насчет таможни? Чего этот бычок стоит и не телится?

– Не беспокойся. Коробочки через таможню уже прошли, декларация тут у меня.

Кротов сверху помахал Ежкову белой бумажкой.

– А таможенник для проформы приехал.

– Эй, Котлетыч! – крикнул старпом Ежков. – Тормозни своих мясорубов! Перекурите пока! У японцев дел на три минуты! Слышь, Летеха? Поставь пока свой мешок и подыши морским воздухом!

Бригада Семенко покорно приостановила работу, а японцы в комбинезонах продолжили слаженно заносить на судно свои коробки.

– А что это за имя такое у это вашего парня – Летеха? – спросил я у Ежкова.

– У Лешки? – ухмыльнулся Ежков. – Да его фамилия – Майоров. Ну, до майора-то он вряд ли когда дослужится, а вот лейтенант для него в самый раз. Тем более что он еще и Алексей у нас, то есть самый натуральный Леха! Он же Летеха.

– А Котлетыч почему?

– Да это шеф-повар наш.

– Да, я с ним уже встречался сегодня.

– Ну а как еще повара назвать можно?

– Не очень понятно, но, конечно, к профессии подходит больше, чем, скажем, Аспириныч или Бензиныч.

– Да он у нас, вообще-то, Глебович по батюшке – Егор Глебыч. В начале навигации, в конце апреля, как он у нас плавать начал, мы его Хлебычем звали. Ну, Егор Хлебыч, короче. Он же Семенко, из украинцев, а для них это «хэканье» – норма жизни. Ну, а уж потом для краткости или не знаю для чего там мы его в Котлетыча переделали. Он, кстати, классные котлеты из свежей кеты делает.

– А что за коробки загружаете?

– Да это Като что-то с собой берет… Вы насчет Като и его дел у капитана спрашивайте. Я вам не помощник в высоких материях. Тут все вопросы на мостике решаются.

– Пойду спрошу, – кивнул я Ежкову и поднялся наверх.

– А, Минамото-сан! – воскликнул капитан Кротов, едва моя голова пересекла нижнюю кромку его зрения.

Стоявший рядом Като, облаченный в черную тенниску с зелененьким крокодильчиком на нагрудном кармане, скосил на меня свои холодные стеклянные глаза, но прямым взглядом так и не удостоил. Охранники его сделали предупредительные полшага в моем направлении, но их молчаливый босс легким движением локтя остановил их.

– Вернулись? – спросил капитан.

– Да, надо было товарищам объяснить, что им нечего беспокоиться, – кивнул я вниз на все еще взбудораженную толпу ветеранов, которая никак не хотела успокаиваться даже под умиротворяющие речи сладкоголосого Ганина.

– Из иммиграции мне уже позвонили, – сообщил Кротов, – сказали, к обеду подъедут, начнут оформление задержки.

– Хорошо.

Я выжидательно посмотрел на Като. Кротов предусмотрительно перехватил мой взгляд.

– Вы незнакомы?

Я как можно сильнее отрицательно покрутил головой, Като же вновь никаких эмоций не выразил.

– Минамото Такуя, майор полиции Хоккайдо, русский отдел, – по-русски представился я Като.

– Като Ёсиро, – почти без акцента также по-русски, верно артикулируя неподатливое русское «р», медленно произнес Като и щелкнул пальцами правой руки.

Стоявший ближе других к нему охранник достал из своего кармана серебристый футлярчик с визитными карточками, вынул одну и протянул мне.

– «Агентство “Като Касутому”, таможенные услуги», – прочитал я на карточке. – А-а, так вы тот самый Като!

Като никак не отреагировал на мои слова и продолжил распылять из своих глаз колкий лед.

– Като-сан – наш лучший партнер, – ответил за него Кротов. – Самый главный наш таможенный брокер. Через его фирму почти весь наш экспорт идет на Хоккайдо – и из Приморья, и из Ванина.

– А вы, Като-сан, стало быть, с нашими ветеранами в Ванино выезжаете, как я понимаю?

Я опять кивнул на начавших наконец-то отступать от судна ганинских дедушек. Като молча кивнул.

– А это багаж ваш сейчас грузчики заносят?

– Багаж? – выдавил наконец из себя гордый Като.

Продолжить чтение