Гребень Матильды
© Дорош Е., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Издалека
Последнюю сотню метров Анна сидела на изготовке: наклонившись и вцепившись в ручку автомобильной дверцы. Так не терпелось.
Стоило машине притормозить, она выскочила и побежала. Парадная их дома на Кирочной давно заколочена. Войти можно только с черного входа, а это лишние три минуты.
Она пулей взбежала по ступенькам, перескакивая через сломанные, с торчащими досками, и ворвалась в коридор. Дверь открыла заплаканная Фефа. У Анны болезненно сжалось сердце.
Неужели все плохо?
– У тебя в комнате сидит, – шепнула Фефа и быстренько заперла дверь. – Настрадался, бедняжечка.
Навстречу поднялся худой юноша, почти подросток.
– Здравствуйте, Анна Афанасьевна.
– Вы от Николая? Что с ним?
Анна кинулась к незнакомцу и схватила за руки. От неожиданности тот отпрянул и оперся рукой о стул.
– Простите, – побледнев, прошептал он.
Анна сразу пришла в себя.
– Это вы меня простите. Я даже не спросила вашего имени.
– Георгий Афлераки. Мы с Николаем вместе пробирались в Одессу.
– В Одессу?
– Да. Там… мы… собирались…
– Вы можете говорить совершенно свободно, не опасаясь.
– Николай заболел и был вынужден остаться на одном из хуторов.
Анна сжала руки.
– Где?
– Далеко от Одессы, к сожалению. Но вы не волнуйтесь. У него были деньги. За ним ухаживают.
Не сдержавшись, Анна всхлипнула. Афлераки страдальчески сморщился и громко сглотнул.
Боже! Да он сейчас в голодный обморок упадет!
Усилием воли она подавила рыдания и шагнула к двери.
– У меня сотни вопросов, но сперва мы с Фефой вас накормим.
Он хотел возразить, но в открытую дверь ворвался такой упоительный запах, что сопротивляться не было сил.
В кухне кипел самовар, на столе исходила паром вареная картошка и лежал нарезанный большими ломтями хлеб.
Анна с благодарностью взглянула на Фефу. Умница какая!
Георгий изо всех сил старался не торопиться и есть, как подобает греческому аристократу, но получалось плохо. Уж больно свежим оказался хлеб. Даже жевать не надо. А картошка с солью так вообще…
Фефа с жалостью смотрела, как двигаются от усердия его уши, и украдкой утирала слезы. Пару раз Анна глянула укоризненно – мол, нечего мокроту разводить, – но Фефа только махнула на нее рукой и шмыгнула носом.
Вид у Георгия действительно был удручающе истощенный.
Анна вздохнула украдкой.
Бедный мальчик!
Он заметил ее откровенно жалостливый взгляд и отложил вилку.
Не хватало только, чтобы к нему относились как к нищему!
– Чаю налить? – тут же подхватилась Фефа.
– Спасибо. Не стоит, – с горделивым достоинством ответил Афлераки.
– Да что ты спрашиваешь? Наливай! – рассердилась Анна и показала глазами на мешочек с сахаром.
– Жалко, пирогами нынче не разжились, – ставя на стол большую кружку, извиняющимся тоном сказала Фефа. – Ну хоть хлеб вовремя привезли.
– Все очень вкусно. Благодарю вас, – выдавил гость, с трудом удерживаясь, чтобы не вцепиться зубами в поджаристую горбушку, которая еще оставалась на тарелке.
– Да ты ешь, милок, не стесняйся. Не обеднеем.
Фефа подвинула к нему мешочек с сахаром и добавила:
– Через тебя и Колю нашего, считай, накормили. Авось и его кто-то приветит.
Она всхлипнула и тут же бросила испуганный взгляд на Анну.
Та сделала вид, что не замечает, и, решив, что уже можно, спросила:
– Как вы оказались в Петрограде?
Георгий сразу отставил кружку и вытер рот.
– Один я все равно не выбрался бы из России. Я… точнее, мы вместе решили, что мне стоит попробовать вернуться домой. Ну… то есть, не домой, конечно. Мои родители эмигрировали еще летом. Успели, так сказать. Но здесь у меня остались родные. И соотечественники, готовые помочь. Когда я был готов к путешествию, Николай попросил передать записку для вас.
Записку? Что ж он молчал!
– Батюшки, – прошептала Фефа, садясь на лежащее на стуле мокрое полотенце.
– Сейчас.
Гость кинулся в прихожую и, покопавшись в своем грязном армяке, вытащил из подкладки сложенный в квадратик листок.
– Вот.
Анна схватила быстрее, чем он договорил.
На крошечном обрывке бумаги не было слов. Только пять тоненьких кривых линий и несколько нот на них.
– Чего это? – спросила Фефа, заглянув через ее плечо.
– Ноты.
– Сама вижу, что ноты! Написано-то что?
– Это музыкальная фраза. Точнее, отрывок. Не пойму.
– Может, я прочту? – предложил Афлераки и смутился. – Нет, простите.
– Я сама разберусь.
Анна сложила листочек и спрятала в карман.
– Расскажите еще. Про Николая.
Георгий заметил, что она с трудом сдерживает слезы, и кивнул.
– Расскажу все, что знаю.
Они все-таки уговорили его остаться. Ночью в Петрограде Георгий наверняка налетел бы на патруль.
Подумав, тот согласился.
Уложили в комнате покойного тятеньки. Благо, там ничего не изменилось.
Сами легли в Анютиной комнате. Сентябрь – хоть было самое начало – нынче выдался холодный, а с дровами дела обстояли плохо. Если и надыбают где, то дня на три. Так что приходилось ужиматься. Фефину комнату закрыли, да и тятенькину тоже. Но ту уже давно. С конца восемнадцатого, после похорон.
Нынче отворили и немного протопили. Потом Фефа принесла от себя перину – любимую, деревенскую, – и в целом устроили гостя неплохо.
Он уснул, не дождавшись, когда хозяйки уйдут. Просто положил голову на подушку, и все. Засопел.
Фефа с минуту еще глядела горестно на его бледные впалые щеки, а потом, вздохнув, призналась:
– Сердце зашлось, честное слово. А ну как и наш там… так же.
Анна дернула ее за рукав.
– Хватит причитать. Пошли отсюда.
Фефа послушно вышла из комнаты.
– Так чего же там написано, Анюточка? Поняла?
И увидев, что та одевается, испуганно спросила:
– Да куда ты?
Анна застегнула тужурку и ответила:
– Пойду к Марье Николавне.
– Ночью? Рехнулась?
– Меня не тронут.
– Утра хоть дождись! Люди спят, поди!
– Не спят.
– А ты почем знаешь?
– Знаю, – отрезала Анна и открыла дверь. – Береги его, – велела она.
До дома Синицких добралась без приключений. Даже странно. Не встретила ни одного патруля.
Парадная в этом доме тоже стояла заколоченной. Анна прошла под аркой и, поднявшись по давно не мытым ступеням, постучала в дверь. Три раза. К Синицким теперь так надо стучать.
Не открывали долго. Анна терпеливо ждала. Наконец щелкнул замок, выглянуло испуганное лицо хозяйки.
– Анна? Что случилось?
– Марья Николавна, не пугайтесь. У меня новости.
Дверь торопливо распахнулась.
– Проходите. Только пролетариев не разбудите. Едва угомонились после пьянки.
Женщины на цыпочках прошли в дальний конец коридора, где в самой маленькой комнате – бывшей детской – жили «уплотненные» Синицкие.
– Какие новости? О Николае? – запирая дверь и поворачиваясь к Анне лицом, прошептала Синицкая.
– Он прислал записку.
– Как прислал? Почтой?
– Нет, что вы. Его товарищ добрался до Петрограда.
– А Коля? Он где?
– Он… на пути в Одессу.
– Как в Одессу? Зачем? Там же все закончилось давно.
– Георгий – его однополчанин – говорит, что контрабандисты за деньги могут переправить в Турцию.
– Боже! Это безумная идея! И я не понимаю… Если это возможно, то почему этот однополчанин не там, а здесь?
Лицо Анны против воли исказилось. Синицкая сжала ее руку.
– Николай ранен? При смерти? Говорите!
– Нет, что вы! Господи! Конечно, нет! Он… заболел в дороге.
Марья Николавна схватилась за горло.
– Я так и знала! Так и знала!
– Успокойтесь. Он живет в доме. За ним ухаживают. Георгий сказал, что Николай поправляется.
– Поправляется? Без необходимых лекарств? Не надо мне лгать, Анна!
– Коля крепче, чем вы думаете. Он три года был на фронте. Перенес ранение. Неужели теперь позволит доконать себя какой-то хвори?
– Не какой-то, а очень опасной. Чахотка обострилась еще тогда, в восемнадцатом, когда он полгода провел в сыром окопе.
– Но сейчас он на юге. Там еще очень тепло. И морской воздух. Ему уже легче.
Марья Николавна взглянула подозрительно.
– Это он вам написал?
– Нет. В записке совсем другое.
– Могу взглянуть?
– За этим я и пришла. Вот, смотрите.
Анна развернула листок.
– Честно говоря, я не смогла понять. Вернее, прочесть.
Марья Николавна пошевелила губами, пропевая фразу про себя, и вдруг улыбнулась.
– Это Пуччини.
– Что?
– Самое начало арии Каварадосси из «Тоски». Здесь написано…
Она посмотрела на Нюрку полными слез глазами.
– «Люблю, о, как люблю тебя». Простите, это очень личное, я понимаю.
Анна взяла листочек. Руки ее дрожали.
Марья Николавна отошла к окну.
– Это семейная игра. Мой муж когда-то тоже написал признание нотами. Это была ария Неморино из «Любовного напитка» Доницетти. Потом мы часто так играли. Передавали друг другу послания музыкальными фразами. Однажды Леонид написал сыну строку из «Онегина». Помните? «Учитесь властвовать собой».
– Раньше Коля никогда так не делал.
– Наверное, не хотел, чтобы записку прочли посторонние.
– Наверное, – почти беззвучно прошептала Анна.
Слезы душили ее. Синицкая стояла, отвернувшись. То ли не хотела смущать, то ли тоже пыталась справиться с нахлынувшими чувствами.
Анне хотелось подойти к ней и обнять, но что-то мешало. Ведь они с Николаем так и не обвенчались. Считает ли Марья Николавна ее членом семьи? До сих пор она держалась дружелюбно, но отстраненно. Поймет ли ее порыв?
Анна отошла к диванчику в углу и села.
Сейчас обе думают об одном и том же. Но думают врозь. Будут ли они когда-нибудь близки по-настоящему?
Она вопросительно посмотрела в спину своей несостоявшейся свекрови.
Спина была прямая и одинокая.
Ночью, забравшись в кровать и закутавшись в одеяло, Анна достала записку и прижала к губам.
И на мгновение, лишь на мгновение ей показалось, что прикоснулась к любимой руке, которая держала этот клочок бумаги.
Звонок старому другу
Хозяин кабинета побарабанил по затянутому зеленым сукном столу.
Стоит ли обращаться за помощью? Вернее, это скорее услуга, а услуга безвозмездной не бывает.
Поднявшись, он подошел к окну. Над Москвой вставала заря, еще по-летнему яркая и праздничная. Поколебавшись с минуту, он выглянул в приемную.
– Соедините с наркомом внутренних дел. По личному каналу.
Трубку на том конце провода взяли мгновенно.
– Доброе утро, Юзеф, – первым поздоровался он.
– Не забыл еще подпольную кличку, Никитич? – усмехнулся собеседник. – Привет наркому внешней торговли. Что нужно от нашего ведомства?
– Надежный человек для деликатного поручения.
– Насколько деликатного?
– О нем не должны знать в некоторых заинтересованных кругах. И вообще… никто.
– Другими словами, никто не должен догадываться, что это мой человек.
– Да.
– Какие ведомства следует исключить?
– Прежде всего Гохран.
– Почему именно Гохран?
– Ненадежная контора.
– Что тебя настораживает?
– Ты помнишь Джона Рида?
– Того, что написал книжку про десять дней, которые потрясли мир? Он еще на обратном пути на таможне попался с бриллиантами в каблуках ботинок.
– Тот самый.
– Я так понимаю, что предмет нашего разговора – вывоз ценностей? – усмехнулся тот, кого звали Юзефом. – Законный или незаконный?
– Незаконный – твоя епархия. Я туда не лезу.
– Тогда что именно тебя беспокоит? История с Ридом давнишняя.
– Думаешь, что-то изменилось? Некий негоциант по кличке Джеймс килограммами вывозит бриллианты в Германию. Просто горстями набирает в Гохране и набивает чемоданчик. Золото не берет, слишком тяжелое. Поэтому камни выковыривают из царских диадем. «Вылущивают», как они говорят. А золото скопом отправляют в плавильные печи.
– Да, я в курсе.
– Украшения Романовых от лучших ювелиров стоят баснословных денег, а караты россыпью – товар для мелких спекулянтов.
– Согласен. Глупо продавать такие вещи по дешевке.
– Не просто глупо. Преступно. Юровский – болван. Он нынче как раз Гохраном руководит. После расстрела царской семьи в Екатеринбурге привез с собой их драгоценности и передал коменданту Кремля Малькову. За это ему предложили хлебное место. Так сказать, для сохранения и приведения в ликвидное – слышишь? ликвидное! – состояние ценностей императорского дома.
– Ты мне рассказываешь об этом, как будто я не сведущ.
– Эмоции захлестывают. Прости.
– Так ты хочешь заняться царскими драгоценностям, а Юровский тебе мешает?
– И да, и нет. С Юровским я уже сталкивался. Понял, что становлюсь похож на Дон Кихота, воюющего с ветряными мельницами. У него индульгенция от вождя на веки вечные. А у меня связаны руки. Наркомату внешней торговли нужны средства на закупку зерна и станков, а мы продаем бесценные сокровища за копейки.
– Ты говоришь о Романовых?
– Не совсем.
Нарком внешней торговли помолчал, словно еще раз прикидывая, стоит ли продолжать.
– Помнишь историю с ящиками, набитыми драгоценностями Кшесинской?
– Которые она не успела вывезти? Их ведь до сих пор ищут, кажется. Учредительная комиссия в восемнадцатом сразу распотрошила особняк на Кронверкском. Неужели не все изъяли?
– Возможно, – уклончиво ответил собеседник. – Во всяком случае, стоит поискать тщательнее. Собираюсь выжать из сокровищ этой сучки максимальную пользу. Для страны, разумеется.
– Сокровища Кшесинской, конечно, уступают царским.
– Да, раритетов там гораздо меньше, но стоимость в целом может конкурировать. Говорят, драгоценностей сорок ящиков было. Даже если разделить на два, все равно солидно.
На другом конце провода молчали.
– Мне нужен тот, кто сможет найти этот клад, – вполголоса сказал комиссар внешней торговли и переложил на другой край стола тяжелое – оставшееся от царского министра – пресс-папье с круглой золотой ручкой.
– Охотник?
– Да. За сокровищами.
Снова повисло молчание.
– Ты сейчас в «Метрополе» обитаешь, Никитич? – неожиданно поинтересовался нарком внутренних дел. – Или уже сменил дислокацию?
Никитич усмехнулся. Как будто он не знает!
– Нет, все там же. Ехать в Петроград самому – значит привлечь ненужное внимание. Пришли человека, которому ты доверяешь абсолютно. Со своей стороны я дам ему парочку помощников.
– Понял тебя. И, кстати, привет Тамаре. Она все там же работает, в комиссии по сохранению художественных ценностей? И по-прежнему дружна с Горьким?
– Совершенно верно.
– Алексей Максимович на днях собирается выехать на лечение в Берлин. Будто бы у нашего классика обострился легочный процесс. На самом деле этот пингвин Пешков просто ищет повод удрать из России.
После паузы Никитич ответил:
– Понял тебя, Юзеф. О жене я позабочусь. Насчет моей просьбы…
– Подумаю, как тебе помочь.
– Буду ждать звонка.
Ждать пришлось недолго. Вечером Юзеф позвонил и без предисловий спросил:
– Где он должен быть?
– В ресторане «Метрополя» завтра в девять вечера.
– Он будет.
– Я твой должник, Юзеф.
– Одно дело делаем, Никитич.
Ровно в девять к столику наркома подсел человек в английском твидовом костюме и произнес:
– Я от вашего старого друга. Позвольте представиться. Кама Егер.
Народный комиссар внешней торговли отложил вилку и неторопливо вытер рот салфеткой.
Вид пришедшего его немного смутил. С чего это чекисты в дорогих костюмах разгуливают? Как денди лондонский одет, сказал бы Пушкин. А впрочем, теперь они сотрудники комиссариата внутренних дел, так что кто их знает. А имя? Странное какое-то.
– Вы немец?
– Чистый русак, – не моргнув глазом ответил собеседник.
– Откуда же такое имя?
– Кама – древнее русское имя. Мои предки – из старообрядцев.
– И что же оно означает?
– Кама – значит «сокровенный». Или, если угодно, «таинственный».
– Ну что ж, вполне в духе вашей, так сказать, профессии. А фамилия? По звучанию немецкая.
– А с фамилией вообще забавно получилось. Дьячок забыл мягкий знак пририсовать. Надо бы писать – Егерь.
– Смешно. А я уж было подумал, что вы – подданный какой-нибудь из стран «Тройственного союза».
– Ни боже мой. Не волнуйтесь.
Нарком едва заметно улыбнулся. Ему нравился новый знакомый.
– Я готов посвятить вас в суть дела. Только прошу ничего не записывать.
– Не имею такой привычки, товарищ комиссар. Все, что сочтете нужным рассказать, я запомню.
«Запомнит он», – недовольно подумал нарком и удивился себе. Уж не завидует ли он? Хотя… чему, собственно?
Он еще раз взглянул на невозмутимое, странно острое лицо сидящего перед ним человека. Ишь ты! Расслаблен, будто и правда поужинать в ресторан зашел, только и всего.
Словно в подтверждение его слов к столику подскочил официант и, изогнувшись, спросил, что товарищ будет заказывать.
Не поведя бровью и не глядя в услужливо протянутое меню, Егер быстро заказал все лучшее и ни разу не сбился.
Официант, сразу признавший в нем хорошего человека, посоветовал взять графинчик водочки.
– Не могу, – ответил Егер.
– Отчего же-с? – удивился тот, на минуту забыв, что он пролетарский официант.
– Сегодня постный день, – последовал краткий ответ.
Нарком, уткнувшись в свою тарелку, усмехнулся. А паренек не прост! Впрочем, простых ему не надобно.
Для того чтобы посвятить нового знакомого в суть дела, наркому потребовалось пять минут.
– Когда сможете приступить, товарищ Егер?
– Считайте, что уже приступил.
– Представительские апартаменты на Садовой.
– Мне нужна чистая машина. – И уточнил: – В смысле – не связанная с органами.
– Будет, – кивнул нарком, – и водитель в придачу.
– Разумеется, – кивнул Егер, усмехнувшись уголком рта.
Уже за полночь Егер зашел в кабинет начальника и закрыл за собой дверь. Сидящий за столом поднял голову от бумаг и потер глаза.
– Заработался. Ну что?
– Ввел в курс дела. Завтра выезжаю в Петроград.
– Небось спросил, откуда такая фамилия чудная?
– Поклялся на распятии, что исконный славянин. А фамилию пьяный дьячок испохабил.
Начальник хохотнул и погладил острую бородку.
– Ты будь с ним осторожнее. Он – тертый калач.
– Я понял.
Начальник взглянул пристально и как будто изучающе.
– Кама, дело не просто опасное…
– Не опасное вы бы мне не поручили.
– Это да.
Тот помолчал немного, покусывая ус, и снова уткнулся в бумаги.
– В помощь дам Векшина. Устраивает кандидатура, надеюсь?
– Устраивает.
– Докладывать будешь лично мне. Иди.
Кама развернулся и вышел, аккуратно притворив за собой дверь кабинета наркома внутренних дел.
Осень только-только начала отбирать у лета красоту и здоровье. Оно сопротивлялось яростно. Листва на деревьях желтеть не собиралась, а в воздухе чувствовался тот особый запах, что бывает в Москве лишь летом: нагретых камней мостовых, пыли и утомленных теплом цветов. Не чувствует приближения холодов и река. Рябь стала сильнее, но вода еще теплая. Или кажется таковой.
Егер долго стоял у парапета Москвы-реки и не обернулся, когда сзади к нему приблизился человек в пальто с поднятым воротником.
– Яков.
– Все готово, – ответил человек.
– Буду завтра.
Человек в пальто положил на край парапета связку ключей и, развернувшись, зашагал прочь. Собака, сидевшая у ног Егера, внимательно посмотрела ему вслед.
На крюковом
Еще затемно они с Фефой проводили Георгия, а потом долго сидели молча над остывшим чаем.
Не говорилось.
Фефа то и дело принималась плакать, даже с причитаниями, но быстро смолкала, взглянув на суровое Анютино лицо.
А утром сотрудница Петроградского уголовного розыска Анна Чебнева появилась в управлении с отекшими после бессонной ночи глазами.
Не успела зайти, как тут же услышала свою фамилию, произнесенную знакомым начальственным голосом.
– Где ее черти носят! Быстро найти и доставить!
– Не надо доставлять, товарищи! Я уже здесь, – сказала она, заходя в кабинет.
Стоявшие вокруг стола мужчины обернулись.
– Долго спите, товарищ Чебнева, – раздраженно буркнул начальник и зыркнул на нее единственным глазом.
«Пират настоящий», – в который раз подумала Нюрка, без трепета глядя в сердитое лицо с черной повязкой на правом глазу.
– Виновата, товарищ Кишкин. Исправлюсь.
Владимир Александрович глянул подозрительно. Чего это она послушная такая нынче? Съела, что ли, не того?
– На Крюковом канале двойное, – кашлянув, продолжил Кишкин. – Мужчина и женщина. Из бывших. Убиты одинаково: колющим ударом в сердце. В квартире погром. Ну это как водится. Рыклин, выдвигайся туда и Чебневу захвати.
– Я за старшего, товарищ Кишкин?
Начальник так и проткнул его взглядом.
– Рехнулся, что ли, Рыклин? Ты у нас без году неделя! Чебнева за старшую!
– Так вы же сами сказали: с собой захвати! Я подумал…
– Тебе, Рыклин, думать надо, как убийцу захватить! А ты все мечтаешь Чебневу? А мечталка не отвалится?
Грянул смех. Привычная к матросским шуточкам начальника, Анна стояла со скучным лицом.
– Чебнева! – снова зыркнул на нее он. – Что скажешь по Петроградской?
– Готова доложить, товарищ Кишкин! – с готовностью отозвалась Анна.
– Вечером доложишь! Сейчас на Крюков дуй! И смотри внимательнее!
– Да когда я невнимательно смотрела? – обиделась она.
Впрочем, на начальника обижаться – только время зря тратить. Кишкин – легенда уголовного розыска, начальник Петроградского губернского УГРО.
О его поистине невероятной храбрости ходили легенды. Бывший балтийский матрос разрабатывал операции по разгрому опасных банд и лично принимал участие в задержании. Анна не раз слышала, что число ликвидированных Кишкиным бандитов не поддается подсчету.
Работая с ним, Анна поражалась многому. Например, тому, что все двадцать четыре часа он проводил на работе. Спал ли когда-нибудь вообще? У Кишкина не было ни семьи, ни дома. Жил только делом, а питался, наверное, святым духом. Во всяком случае, она ни разу не видела его в столовой и вообще – жующим. Как такое возможно?
Его бескозырка с надписью «Грозящий» и черная нашлепка на правом глазу действовали гипнотически. Особенно на бандитов. Все были уверены: пуля Кишкина не берет. Ходили слухи, будто многие из главарей петроградских шаек стреляли в него и промахивались. Назывались имена Чугуна, Ваньки, Сибиряка, Дрозда, которые будто бы не раз палили в Кишкина с близкого расстояния, а ему хоть бы что!
Сама Анна только раз видела, как он, размахивая маузером, шел прямо под пули и не получил даже царапины!
Но самое невероятное случилось потом. Озверело отстреливающиеся бандиты после его демарша вдруг побросали оружие и вышли с поднятыми руками. Видимо, лишились последней надежды на спасение.
Даже у бывалых сотрудников челюсть отвисла.
Ну и как, спрашивается, на такого обижаться?
– Чебнева! Чего застыла?
Начальник посмотрел сердито и вдруг вытаращил глаза.
Чебнева – вот чертова девка! – ни с того ни с сего одарила его такой улыбкой, что не будь он матросом с «Грозящего», сразу потерял бы голову.
И что с ней такое творится?
В доме на Крюковом канале было темно.
– Грабитель пробки нарочно выкрутил, чтобы войти и уйти незамеченным, – поднимаясь за ней по лестнице, пояснил пожилой милиционер с этого района.
– А чего до сих пор не включили?
– Так он, паразит, повыдирал все!
– Ищите электрика.
– Будет сделано, товарищ… командир!
Анна усмехнулась. Никак не могут приспособиться, что команды баба раздает.
В квартире было темно и тихо.
– А свидетели где? Понятые? – почему-то шепотом спросил Рыклин.
– Иди поищи, – тоже шепотом ответила Анна, направляясь к лежащим около дивана телам убитых.
Внезапно зажегся свет, и ей понадобилось целых три секунды, чтобы взять себя в руки.
Труп мужчины с искаженным, неестественно белым лицом, со связанными руками и ногами лежал на спине, женщина – почти поперек вниз лицом. Сначала Анна подумала, что это, наверное, жена, но, заглянув, увидела совсем юное девичье лицо. И то же выражение муки.
– Дочка его, – подсказал милиционер.
Рядом с убитыми валялся стул.
– К стулу его убивец привязал, – охотно пояснил он. – Когда ударил ножом, тот свалился. Девка… то есть девушка подбежала, как видно, на крик, ну… преступник и ее рядом положил.
Рыклин присел возле трупа мужчины.
– Смотри, Чебнева, крови почти нет. Удар прямо ювелирный.
– Посмотри у девушки.
– Ничего не чипати без моего виришеня! Здоровеньки булы, товарищи! – раздалось вдруг громогласное.
Анна с Рыклиным синхронно повернули головы.
Криминалист Гнатюк радостно заржал и почесал выглядывавшую из ворота вышиванки волосатую грудь.
– О, как мене здесь ради!
– Привет, Олесь! Ты что так поздно? – не чинясь, ответила Анна и встала, чтобы пожать ему руку.
– Рады, видишь, ему! Приехал бы через три часа, мы бы еще больше радовались, – пробурчал, поднимаясь, Рыклин.
– Не сварись, Данилка, усе успеем! – хлопнул его по спине Гнатюк и оттер плечом.
– А ну-ка, видийшов вид селя. Зараз працюе Олесь Гнатюк!
Анна повернулась к милиционеру:
– Личность убитого установили?
– Так чего устанавливать, – пожал тот плечами. – Семья Савицких спокон веку тут жила.
– Род занятий?
– Ювелиры они. Савицкие то есть. В восемнадцатом почти всю семью расстреляли как врагов трудового народа.
– А этого чего ж? Раскаялся, что ли? – с издевкой спросил Рыклин, оглядывая комнату.
– Может, и раскаялся. Может, сам отдал, что было, не знаю. Хороший Арнольд Борисович был человек.
Милиционер вздохнул и тут же покосился испуганно. Нельзя сожалеть о смерти какого-то буржуя. Еще заподозрят в сочувствии чуждым элементам!
– Если все отдал, зачем тогда убийце пытать его понадобилось? – на чистом русском языке отозвался Гнатюк. – Поглядите-ка.
Он откинул полы надетого на убитом халата. Вся грудь жертвы была покрыта пятнами ожогов.
– Паяльником прижигал или каким-то другим инструментом. Что интересно: у старика губы сильно искусаны. Пытался не кричать. Боялся, что дочка услышит и прибежит.
– Она все равно прибежала. Как ее звали?
– Надя, – отозвался милиционер и, отвернувшись, утер непрошеную слезу.
Анна присела и подняла лежавший возле стула изящный инструмент, похожий на медицинский.
– Паяльная палочка, – прокомментировал Гнатюк. – Значит, где-то рядом горелка.
– На подоконнике стоит, – ткнул пальцем милиционер и посмотрел смущенно. – Я тут покрутился немного, пока вас ждал. Но ничего и пальцем не тронул, не сомневайтесь даже.
– Кто обнаружил трупы?
– Сестра убитого, – ответил милиционер.
– Где она сейчас?
– В квартире напротив. Соседи валерьянкой отпаивают.
– Займись, Рыклин.
Тот хотел возразить. Набрал полную грудь воздуха, но Анна глянула, и он ничего говорить не стал. Повернулся и молча вышел.
Гнатюк продолжал колдовать возле трупов, поэтому он ей не мешал, и Анна начала осмотр квартиры, по привычке замечая и запоминая каждую мелочь.
– Анна, глянь, – негромко окликнул ее эксперт.
Она подошла и присела рядом.
– Какой удар, а?
– Я видела.
– А ты у девочки погляди. Точно такой же. Миллиметр в миллиметр. Это ж надо так угадать! Прямо ювелир, а не убийца!
Гнатюк все тыкал пальцем в голую грудь девочки. Анна отвернулась. Когда она уже привыкнет реагировать спокойно?
– Что-нибудь можешь сказать? – сглотнув горькую слюну, спросила она.
– Убийство произошло между часом и двумя ночи. Действовал один человек.
– Это я уже поняла. Странно. Шум. Девочка закричала. Почему никто не позвонил в милицию?
Гнатюк пожал плечами.
– Буржуи недобитые! Каждый боится за свою шкуру. Уши задраят ватой, и все. Лишь бы не меня.
– Но все равно. Рядом с домом в магазине есть телефон.
– Так я ж говорю: буржуи. Оружие у преступника, кстати, интересное. Тычковый нож. Англичане придумали. По-ихнему – push dagger. На привычный нож, собственно, не очень похож, больше на стилет. Лезвие узкое, обоюдоострое, рукоять, как у кастета, поперечная, и дужка для пальцев вроде ручки у кружки вместо гарды. Общая длина пятнадцать с половиной, а у клинка всего двенадцать и четыре сантиметра. Вес – сто девяносто. На вид ну совсем не окопное оружие, хотя придумано специально для ближнего боя.
– Здорово ты разбираешься.
– А то ж! Края и глубина раны типичные. Оружие выбрано с умом, кстати. Заметь, крови почти нет. Не хотел запачкаться, понимаешь? Оружие он не бросил. Вытащил, обтер – спереди на одежде убитого след – и пошел. После войны у многих траншейные ножи появились. Но я, к примеру, больше уважаю немецкие «складники». Умеют боши ножи делать!
– Что еще видишь? – спросила Анна, глядя на разудалого и расхристанного с виду Гнатюка с уважением.
– На улице сухо, поэтому следов почти нет. Но я поищу. Лично для тебя.
Он кивнул на дверь:
– Из ваших?
Анна оглянулась. В проеме стоял и молча смотрел на трупы человек в темном костюме.
– Вы кто, гражданин?
Она быстро вскочила.
– Товарищ Чебнева, мы закончили! Товарищ Рыклин интересуется: сестру убитого отпускать?
В комнату протиснулся милиционер, закрыв собой незнакомца, а в следующий миг в коридоре уже никого не было.
– Нет, не отпускать. Подождите.
Анна выскочила на лестничную площадку и увидела давешнего мужчину, неторопливо спускающегося по лестнице.
– Гражданин, подождите!
– Товарищ Чебнева! – крикнули из квартиры.
Она оглянулась на голос и досадливо отмахнулась, а когда взглянула вниз, человек исчез из поля зрения. Лишь чей-то окурок дымился в консервной банке из-под гороховой похлебки на подоконнике. Это еще что за явление?
Анна выбежала из парадного, догадываясь, что и на улице никого не увидит.
Так и есть. И след простыл.
Первый промах, товарищ Чебнева. Хорошо бы – последний.
Сестру убитого привела под руки соседка. Та все никак не могла прийти в себя. Смотрела под ноги и бормотала невнятно.
Прошла мимо Гнатюка, но даже головы не повернула.
В соседней комнате Анна помогла усадить ее на стул и села рядом. Сможет ли бедная женщина связно ответить на вопросы? Вряд ли.
А ответы нужны. И именно сейчас, пока окончательно не впала в забытье. Человеческий организм защищается от горя. Может взять и вычеркнуть из памяти то, что его убивает.
С ней такое было, когда привезли тятеньку. Она видела и слышала. Каждый нюанс, каждое слово. А потом ничего не могла вспомнить. Из памяти словно стерли самое страшное. Кто? Как? Объяснить невозможно, но позднее Анна не раз думала, что если бы помнила – наверное, не вынесла бы.
Оглядевшись, она заметила на столе графин с водой, налила и, приподняв голову женщины, заставила сделать глоток.
Челюсти бедняжки мелко затряслись. Следом – руки. Анна сжала их в своих ладонях.
В таких случаях человеку говорят – «успокойтесь» и «не волнуйтесь». Обычно после этого тот начинает нервничать еще сильней. Как? Объясните мне: как успокоиться?
Лучше выдавать команды. Их человек в шоке точно понимает.
– Лидия Борисовна, посмотрите на меня, – твердо произнесла Анна.
Женщина подняла стеклянные глаза.
– Когда вы зашли, в доме были посторонние? На лестнице? В квартире?
Та помотала головой.
– Вы трогали что-нибудь в помещении?
Снова отрицание.
– До тел дотрагивались?
Женщина кивнула. Руки заходили ходуном. Анна еле удержала их.
– Матильда, – вдруг прошептала Лидия Борисовна.
– Матильда? Кто такая Матильда?
Снова мотание головой.
– Кто такая Матильда? – медленно повторила Анна, глядя женщине в глаза.
Та разлепила синие губы.
– Надя сказала… Она так сказала.
До Анны вдруг дошло:
– Ваша племянница была еще жива? Она произнесла имя «Матильда»? Кивните, если так и было.
Женщина кивнула и закрыла глаза. Она качнулась и стала валиться набок.
– Данила, помоги!
Рыклин с милиционером подхватили ее. Из прихожей прибежала соседка и увела беднягу прочь.
– Соседку допросил? – повернулась Анна к Рыклину.
– А то как же. Ничего не знает. Спала. Но тоже про Матильду слышала, когда сестру убитого отпаивала.
– У нее есть предположения, что за Матильда?
– Нет.
Анна повернулась к милиционеру:
– Кот в доме есть?
– Не могу знать. Не видел. Может, выбежал на улицу?
– Выясните, кого могли звать Матильдой. Опросите еще раз соседей.
– Будет сделано! – с готовностью вытянулся милиционер.
Видать, тоже из бывших. Скорей всего, городовой в прошлом. И как умудрился остаться на службе? В любом случае сейчас от него больше толку, чем от некоторых.
Анна взглянула на Рыклина.
Тот сделал вид, что приказа не слышал, и отправился в соседнюю комнату.
Ну и черт с ним! Пусть делает что хочет!
– Странно, что девочка была жива после такого удара.
– Бывает, – пожал плечами Гнатюк.
Закончив работу, он небрежно покидал инструменты в чемоданчик и с ходу перешел на мову.
– Пробачтэ, други, но бильше ничого. Усе завтра. А зараз до побачення, громадяне.
И кинул, проходя мимо Анны:
– Не журысь, дивчина. Зловишь ты того вурдалака.
– Так и будет, Олесь.
Ей показалось: он хотел сказать что-то еще, но Гнатюк быстро вышел из комнаты. По лестнице загрохотали его «чоботы».
Старый друг
Оставив Рыклина дожидаться, когда приедут за трупами, Анна отправилась в отдел.
Подозрительный гражданин все никак не выходил из головы. Поразмыслив, она решила доложить о странном явлении Кишкину.
Ее упущение, что не смогли задержать, ей и отвечать.
Начальник был на месте. Уже удача. А то вечно сам ездит на задержания. Неугомонный просто!
– Товарищ Кишкин, разрешите?
– Заходите, товарищ Чебнева, – неожиданно официально отозвался начальник и кашлянул.
Ага, значит, в кабинете посторонние.
Анна вошла и вытянулась в струнку.
– Разрешите доложить?
Сбоку у окна шевельнулась какая-то фигура. Не обращая на нее внимание, Анна бодро доложила:
– Взяли трех карманников, орудовавших в Таировом переулке рядом с Сенной площадью.
– На Сенном рынке? – откликнулся Кишкин. – Так что?
– Оказалось, один – из тех, кого видели во время ограбления второго универсального магазина ПЕПО в Гостином дворе. Во время допроса согласился показать, где квартируют остальные члены банды Синицы, бывшего подручного Ивана Белова по кличке Ванька Белка.
– Синица – мой давний знакомый. Столкнулся с ним на узкой дорожке в двадцатом году, когда Белку брал, – произнес Кишкин, выразительно глядя на подчиненную.
– Разрешите доложить в письменном виде?
– Разрешаю. Идите, товарищ Чебнева.
Она развернулась и неожиданно услышала:
– Давно не виделись, Анюта.
Остановившись, Анна уставилась на сидевшего у окна человека.
– Никита, ты? То есть товарищ Румянцев.
Поднявшись, тот шагнул и заключил ее в объятия. Дружеские, конечно, но все равно. Уж больно смело Румянцев себя ведет в кабинете начальника УГРО.
– Прости, не узнала сразу. Ты как здесь?
Она покосилась на Кишкина. Тот что-то искал в бумагах.
И что это значит?
– Да вот зашел по делу к Владимиру Александровичу.
Так они знакомы?
– Ты где сейчас?
– С весны в Петроградской ЧК.
– Я думала, в Москву подался.
– Ну… как подался, так и вернулся. Партия направила к вам на усиление.
В его голосе слышалась гордость. Значит, на повышение пошел.
– Так ты надолго?
– Надолго, Анюта.
Не зная, что еще сказать, она снова покосилась на Кишкина. Хоть бы приказал удалиться!
– Мы еще встретимся, Анюта, поговорим.
– Конечно, Никита. Рада была увидеться.
– Я тоже. Очень. Рад.
Произнес он это так, что у нее вдруг вспыхнули щеки. Сразу вспомнились его ухаживания, обида, что выбрала не его.
Она наклонила голову, чтобы ее смятение было не так заметно.
И тут на помощь пришел Кишкин:
– Идите, Чебнева. Дела не ждут.
Она повернулась и вышла из кабинета.
Сердце колотилось. С чего бы это?
Уйти далеко, впрочем, не получилось. Румянцев нагнал ее почти сразу.
– Анюта!
Решил, что по-прежнему имеет право звать ее как девочку-малолеточку?
А почему нет? Давно знакомы все же.
– Ты уже освободился?
– Да я в общем-то и не занят был.
– Я поняла, что вы с Кишкиным знакомы.
– Да. И давненько. Ты торопишься?
«Тороплюсь», – хотела сказать она, но вместо этого тепло улыбнулась.
– Ради тебя готова манкировать надоевшей работой целых десять минут.
Он усмехнулся при слове «надоевшей» и взял ее под локоток.
– Тогда пройдемся. Хочу услышать, как ты жила все эти годы.
Они вышли из здания и пошли по улице. Румянцев продолжал держать ее под руку.
Анна начала первой.
– Где ты был, Никита? Что делал?
– В шестнадцатом, после того как ушел из сыскной полиции, записался в действующую армию. Но это ты знаешь.
Анна кивнула, придумывая, как бы ловчее высвободить свой локоть.
– На фронте подался к большевикам, вступил в партию. Вел пропаганду, где скажут, в девятнадцатом добрался до Одессы.
При упоминании Одессы ее сердце тоскливо заныло. Слава богу, в девятнадцатом. Что было бы, если бы они столкнулись с Николаем?
– Там завел себе хороших друзей, – продолжал Никита и чему-то усмехнулся.
– Долго в Одессе был?
– Год. Затем в Москву направили, а уж потом – в Кронштадт. Нашим на подмогу.
Так вот откуда знакомство с Кишкиным. Что же он сказал – «давненько»? Полгода всего прошло с Кронштадтского мятежа.
– После этого оставили в ЧК. Вот и вся история. Ну а ты как?
Вопрос прозвучал дружески и заинтересованно. Анна лукавить не стала.
– Тятеньку убили в восемнадцатом. Уголовники. Прямо среди бела дня.
– Многих после революции выпустили. Теперь обратно ловить приходится?
Анна не ответила. Никита заглянул ей в лицо.
– Анюта, ты можешь мне доверять. Мы же старые друзья. Или уже нет?
Она взглянула с осторожностью.
– Если ты про ту дурацкую влюбленность, то забудь. Это по глупости было. Я давно выкинул все из головы и зла на тебя не держу.
– Ты женат?
– Нет пока, но дама сердца имеется. Как только жизнь наладится, сразу семью заведу. Пора остепениться. Тридцатник, чай, стукнул!
Его голос звучал благодушно, и Анна немного успокоилась.
– Может, в ресторан зайдем? – предложил Румянцев. – Сейчас снова открываться стали. Я, правда, еще ни разу не был, но с тобой готов.
– Спасибо, Никита, не сегодня.
Он махнул рукой.
– Ну и черт с ним, рестораном! Чего мы там не видели! Расскажи, как там наши? Я все связи растерял. Живы хоть? Золотарев, Бурмистров?
Она стала рассказывать, что знала. Он слушал, то хмурясь, то улыбаясь, и сердце потихоньку притихло. В самом деле, глупо думать, что Никита все еще влюблен в нее.
Только странно, что он ничего не спросил про Николая. Будто его и не было в их жизни. Нет, рано расслабляться. Никита – человек непростой. Вдруг хочет таким образом что-то выведать?
– Так ты к Кишкину повидаться заходил? – словно невзначай уточнила она.
– Да просто был в ваших краях. Забежал поздороваться.
А в кабинете начальника сказал, что по делу.
– Если честно, – продолжал Никита весело, – я не знал, что ты в следственно-разыскном отделе работаешь. Не думал, что продолжишь семейное дело.
– Почему же?
– Нет, я помню, конечно, что тебе нравилось в сыщика играть, но тут другое. Афанасий Силыч при царе служил, да еще начальником, значит, был врагом трудового народа. Не думал, что тебя с такой родословной примут в ряды советской милиции.
Ах, вот оно что! Враг народа, значит!
А как насчет тебя самого? Вместе служили, чай!
Она еле удержалась, чтобы не вспылить. Не стоит. Никита не подумавши ляпнул. За ним и раньше такое водилось.
– Аркадий Нестерович недавно сказал, что хорошие сыщики нужны любой власти, – примирительным тоном, стараясь больше для себя, произнесла она.
Никита внезапно рассмеялся.
– Жив, стало быть, старый хрен Рудницкий! А я спросить боялся! Вдруг его давно к стенке поставили!
– Зря ты так.
Никита покосился на ее расстроенное лицо и сдал назад.
– Да это я так, к слову! Если увидишь, привет передай!
Он все еще крепко прижимал ее локоть, и не было никакой возможности освободиться.
Они дошли до поворота. Румянцев вытащил из кармана тужурки часы, посмотрел на них и внезапно стал прощаться.
– Прости, Анюта. Служба. – И выпустил наконец ее руку.
– Понимаю, Никита. Рада была повидаться.
– Да ты погоди прощаться. Авось еще увидимся. Я в Петрограде надолго теперь.
– Конечно, увидимся, – стараясь, чтобы голос звучал воодушевленно, ответила она.
– Ну беги! Феофании Елисеевне от меня поклон! Помню ее пироги, век не забуду!
Он быстро скрылся за углом. Анна двинулась обратно и вдруг остановилась.
Сказал, что ни о ее жизни, ни о работе ничего не знает, но Фефе поклон передал. Уверенно так, легко. Значит, знает, что они по-прежнему живут вместе.
А они точно случайно встретились?
Ничего, сейчас она выпьет горячего чайку в отделе, успокоится и все хорошенько обдумает.
Вместо отдыха за чаем Анна пошла к наипервейшему в уголовном розыске столицы знатоку оружия Лапикову.
– Самсон Георгиевич, есть у вас английский окопный нож?
– Что за вопрос, товарищ Чебнева. У Самсона есть все!
– Дадите посмотреть?
– И посмотреть, и потрогать. Оружие надо изучать на ощупь. Особенно ножи. Вот, держи.
Она взяла тяжелую оловянную рукоять. Тонкое лезвие торчало между пальцев, как игла. Если повернуть, нож легко спрятать в рукаве.
Где носил его убийца старого ювелира? Важно ли это? А может, гораздо важней, почему он пытал жертву перед тем, как убить? Что хотел узнать? Где тот прячет остатки былой роскоши?
Что мог хранить Савицкий после стольких обысков? Неужели преступник рассчитывал обнаружить что-нибудь серьезное?
У Савицкого была дочь. Стал бы отец рисковать жизнью девочки? Наверняка тут же выложил бы, где находится тайник.
Но преступнику пришлось пытать беднягу. Ожогов было не меньше пяти-шести. Значит, информацию сразу выудить не удалось.
А если ему не нужны были драгоценности, оставшиеся у Савицкого?
Он хотел узнать что-то иное?
И добился ли он желаемого?
И что за человек неожиданно появился в квартире? Откуда взялся? Кто таков?
Вдруг это и был преступник?
Вернулся, чтобы закончить начатое? Не ожидал, что милиция окажется на месте преступления так скоро?
Тогда почему вел себя так, словно не боялся их? Ушел быстро, но не торопясь.
Быстро, но не торопясь? Смешно звучит, но именно так и было. Смотрел на нее без страха, а… задумчиво, что ли…
Анна закрыла глаза. Дорогой твидовый костюм. Нынче такие – редкость. Довольно высокий, худой, темные волосы, узкое лицо и глаза. Странные какие-то. Почти белые. Ледяные просто.
– Правильно делаешь, – прервал ее размышления Лапиков, – оружие лучше всего чувствуешь с закрытыми глазами. А теперь сожми его как следует и ударь!
Анна ударила.
– Молодец! Хорошо получается. Для женщины, конечно! Чувствуешь, как работает?
Она кивнула.
– Вот то-то же! Оружие довольно легкое, поэтому тыкать надо резко! Говорю «тыкать», потому что нож тычковый. Для женщины не очень годится. У вас руки слабые. Удар должен быть сильным.
– И точным, – добавила она.
– Верно говоришь. Лезвие короткое, если хочешь убить, тыкать нужно в определенные места. Знать куда.
– В сердце, например.
– Точно в сердце не так просто попасть, как все думают. Тренировка нужна.
– В сердце сосудов много. Как ударить, чтобы крови не было?
– Так я и говорю: тренировка!
Он посмотрел с любопытством.
– Кто-то именно им орудовал?
– Да.
– Таких ножей сейчас завались. В основном у тех, кто в окопах успел побывать. Хотя и на рынке немало.
– Понимаю.
– Ну… удачи, Чебнева.
К Кишкину Анна до самого вечера так и не попала. Он вообще на месте сидеть не умел. Вечно носился туда-сюда. Хотел быть в курсе всех событий. Многие считали, что начальнику не след вести себя как рядовому милиционеру. Ему положено в кабинете сидеть и доклады принимать. Но вслух этого Владимиру Александровичу не советовали, а то мигом получили бы такой отлуп, что мало не показалось бы!
Подумав о Кишкине, Анна невольно улыбнулась. Милиционеры боятся его, как огня, а у нее Владимир Александрович вызывает чуть ли не материнское чувство. Жалко его, такого неприкаянного в жизни человека.
Незаметно мысли соскочили с Кишкина на собственные проблемы, и она вдруг вспомнила, что обещала Фефе по пути домой забрать из починки ее боты. На дворе с каждым днем холоднее, а ботинки у Фефы по шву разошлись, и подметка на правом давно каши просит.
Анна достала из кармана часы на цепочке. Тятенькины. Наградные.
Ой, мастерская закроется скоро!
Вылетев из отдела, она на всякий случай огляделась по сторонам – не видит ли кто, как она сбегает с работы – и припустила в строну Литейного, где была хорошая и недорогая обувная мастерская.
Фефа встретила ее, уткнув руки в боки. Любимая поза, если собирается ругаться.
Анна помахала свертком с ботинками, однако Фефа продолжала стоять с угрожающим видом. В чем еще провинилась?
– Фефочка, так удачно твои ботики починили, ты удивишься! – начала Анна подхалимским тоном.
– Скажи лучше, охальница ты этакая, что за фармазон у нас опять нарисовался?
– Чего?
– А того! – объявила та и вытащила из-за спины букет.
Наверное, у Анны было очень глупое лицо, потому что, взглянув на нее, Фефа несколько сбавила обороты.
– Тебе, сдается, принесли. Вот стою и думаю: выкинуть, что ли?
И зыркнула плутовским глазом.
Анна нацепила маску равнодушия. Самую непроницаемую из своего арсенала.
– А кто принес?
– Халамидник какой-то лет восьми. Чумазый… ужас прямо!
– Халамидник? Тогда точно не ко мне. Ошиблись дверью, наверное. Я подношений ни от кого не жду.
– Правду говоришь?
– Истинную.
– Ну, тогда подожду выбрасывать, авось хозяин найдется.
Фефа с удовольствием понюхала цветы. Раз фармазоном тут не пахнет, почему бы и нет!
– Поставлю пока в ту вазу, что тебе Зина на день рождения подарила.
– Поставь, – пожала плечами Анна, взглянув на букет с подчеркнутым безразличием.
– А много ли мастер за боты взял? – спросила из кухни совершенно успокоившаяся Фефа.
– Нет! – ответила Анна, вспомнив, что, возвращая ботинки, мастер посоветовал в другой раз нести обувку сразу на помойку: «Все латано-перелатано у вас. Копите на новые!»
Раздеваясь и надевая домашнее платье, Анна вдруг вспомнила, что, прохаживаясь с Румянцевым, зацепилась взглядом за женские ботинки на витрине. Мимоходом, из-за блестящих пуговок, пришитых сбоку, и меховой оторочки вверху.
Сейчас боты вдруг встали перед глазами, и Анна, забыв снять второй чулок, кинулась к шкатулке на комоде.
Колечко невесть какое, зато с камушком. Хватит или нет? Было, правда, еще одно, но то – заветное, помолвочное, подаренное Колей.
– Завтра куплю, – сказала она себе шепотом и в этот самый миг вдруг поняла, что цветы – никакая не ошибка. Цветы принесли для нее, и, кажется, она знает, от кого.
Зачем он снова возник в ее жизни? Да еще букет этот. К чему? Ведь уверял, что детская влюбленность бесследно исчезла и к прошлому возврата нет.
И еще. Получается, он немало знает о ее теперешнем житье-бытье. Например, о том, что Николая здесь нет. Потому и решил, что можно.
А может быть, не только это. Знает больше, чем она.
Сердце вдруг заколотилось, как встрепехнутое. Она приложила ладони к щекам. Горят. Повернув голову, уперлась взглядом в зеркало.
Ишь, смотрит! Глаза плошками!
Анна отняла руки от лица и провела ладонями по волосам.
Все она придумывает! Букет не от него. А если и от него, это вовсе не значит того, что она себе напридумывала. Просто…
Чего «просто», она додумать не успела.
– Анюта, глянь, чего в кладовке надыбала.
Фефа встала перед ней в теплой суконной жакетке с каракулевым воротником.
– Новая? – удивилась Анна.
– Не помнишь? Году в девятом купили! Афанасию Силычу куш отвалили за помощь в поимке государственного преступника Он тогда еще в сыскной не служил. Потом жакетка мала стала, я ее и убрала. Хорошо никому не отдала, хоть и порывалась! Теперь в самый раз!
Довольная Фефа покрутилась перед ней, поблескивая глазами, и Анна неожиданно заметила, как сильно та похудела и осунулась. Только стать осталась прежней. Не сломать!
– Фефа, ты – красавица!
– Да где уж! – отмахнулась та, но было видно, что ей приятно.
И вдруг заметила непорядок.
– А ты чего тут сидишь в одном чулке? Нешто порвался?
– Нет, это я задумалась невзначай.
– Нечего задумываться, ступай в кухню. Я воду нагрела. Сейчас будем голову тебе мыть. Мыло вкусное нынче на рынке купила. Земляникой пахнет. Будешь как ягодка!
– А пойдем!
Обнявшись, они потопали в кухню и стали греметь тазами, наливать воду, нюхать мыло – в общем, веселить себя всеми доступными способами.
Про злосчастный букет не вспоминали. А ночью Анне приснилось, будто они с Колей гуляют по земляничной поляне. Вокруг красота. Лето.
И на небе ни облачка.
В стрельне
– Чебнева, на выезд! – услышала она, едва переступив порог отдела.
Навстречу выбежал Рыклин.
– Убийство.
– Где?
– В Стрельне?
– А почему нас вызвали?
– Да черт его знает! Кишкин приказал ехать!
– Ну раз приказал, поехали. Ты со мной?
– Так точно.
Анна, которая еще с вечера решила, что возьмет не его, спросила:
– А Бездельный?
– На другое происшествие послали.
Не повезло, а жаль. Макар – парень с головой, и гонору у него не в пример меньше.
Пока тряслись в разбитом автомобиле, все обдумывала эту мысль: выпросить себе в помощники Бездельного.
Рыклин, будто чувствуя, что ее одолевают насчет него нехорошие мысли, ехал молча и с кислым лицом.
– Здравствуйте, товарищи милиционеры! Примите наш революционный привет!
Анна и Рыклин, вывалившись из машины, замерли от неожиданности.
Перед ними стояли двое: низенький толстячок неопределенного возраста почему-то в летнем чесучовом костюме и пышногрудая молодая бабенка с хлебом-солью на вышитом полотенце. Оба радушно улыбались.
– Здра… – начал Рыклин, но его тут же перебили.
– Рады приветствовать вас на нашей земле!
Бабенка поклонилась и вытянула им навстречу руки с караваем.
– Ничего не понимаю, – шепотом призналась Анна.
– Перепутали с кем-то, – так же тихо ответил Рыклин.
Бабенка все стояла, протягивая хлеб. На ее губах застыла улыбка.
– А вы…
– Отведайте, гости дорогие! – поклонился толстяк.
Надо было немедленно пресечь выступление, но вместо этого они с Рыклиным отломили по куску и, помакав в солонку, стали жевать. Хлеб был непропеченный, кислый, но им с голодухи показался вкусным.
Пока они ели, встречающие следили за выражением их лиц.
– Спасибо за угощение, – наконец выдавила Анна.
Рыклин отломил кусок побольше и поинтересовался, есть ли чем запить.
– Неси, Люба! – скомандовал толстяк, словно только и ждал просьбы.
Метнувшись, Люба вернулась с кувшином молока.
Еще и молоко!
Решив положить конец спектаклю, Анна откашлялась и, строго глядя на толстяка, сообщила, что они прибыли по вызову.
– Убийство у вас.
– Да мы в курсе, в курсе, – закивал тот. – Специально вышли вас встретить и, так сказать, сопроводить до места.
– А вы кто? Начальник?
Толстяк замахал руками.
– Что вы! Что вы! Какой начальник! Я делопроизводитель. А Люба бухгалтерию ведет.
Час от часу не легче!
– А начальник где?
– В городе на заседании. Где ж ему быть? – немало удивившись вопросу, сообщил толстяк.
Люба с готовностью кивнула.
Анна оглянулась на Рыклина. Тот только головой потряс и припал к кувшину.
Нелепица какая-то!
– Где произошло убийство, покажете?
– А как же! Пожалуйте за мной.
Толстяк шикнул на Любу. Та мигом испарилась, оставив угощение, а делопроизводитель шустро потрусил вперед.
– Недалеко тут.
«Недалеко» оказалось километрах в полутора, под железнодорожной насыпью, рядом с заброшенной сторожкой путевого обходчика.
– А почему в сторожке не живут? – поинтересовалась Анна, оглядываясь по сторонам.
– Поезда после войны редко ходить стали. Обходчику не платили, вот он и подался к сыну на хлеба. Ума не приложу, чего его сюда потянуло? В доме давно все заросло.
– Так это обходчика убили? – догадалась Анна.
– А то кого же! Напоролся, видать, на злыдня какого-то! И чего он тут делал, старый дурак?
Из-за того, что он нес кувшин, Рыклин двигался медленнее. Наконец, тоже спустился и сразу взялся за дело.
– Товарищ делопроизводитель! Стойте тут! Ближе не подходите. Затопчете место преступления.
– Тут и так уж натоптали, товарищ милиционер. Бабы наши труп нашли. Их человек пять было.
– Что они тут делали?
– Из лесу шли. С грибами. Ну и наткнулись. Испугались, конечно, побежали нас звать. А мы что? Мы ничего. Справляемся как можем.
– Список тех, кто обнаружил труп, составили?
– Да зачем, товарищ? Наши бабы ни при чем! Они же потом из лесу шли, после. Никого не видели, а труп уже холодный был. Даже роса на одежду сесть успела.
Анна взглянула на делопроизводителя, в крайнем волнении прикладывающего ручонки к груди, и вдруг поняла, зачем все это – хлеб-соль, молоко.
Это он баб так спасает!
– Да вы не волнуйтесь, товарищ, как вас?
– Бронькин. Как я уже аттестовался, делопроизводитель.
– Не волнуйтесь, товарищ Бронькин. Вашим бабам ничего не грозит. Но так положено. Уточнить время. Спросить, что видели. Протокол нужен, понимаете?
Бронькин взглянул на нее с надеждой.
Рыклину это не понравилось.
– Надо вызвать всех до единой. Это они только говорят: ничего не видели, ничего не знаем!
– Да помилуйте, что они могут знать?
– Список составишь, а после всех соберешь у сельсовета.
– Слушаюсь, – кивнул поникший Бронькин и потрусил к поселку.
Анна взглянула на суровый лик Рыклина и вступать в пререкания не стала.
Присев, она стала осматривать убитого.
На видимой части тела и одежде следов не было. Она расстегнула на трупе рубашку. Есть. Края раны четкие и ровные. Крови чуть-чуть. Она присмотрелась. Выводы делать рано, но сходство налицо.
Точно попасть в сердце! Мгновенная смерть, и крови нет. Такого удара случайно не нанесешь. Тут годы тренировки нужны. Так, кажется, Лапиков сказал?
Может быть, что убийца на Крюковом и здесь – один и тот же человек?
Без Гнатюка не узнать.
– И где же ты, гад, так натренировался? – себе под нос пробурчала Анна и внезапно почувствовала спиной чей-то взгляд. Прикрывшись воротником пальто, она осторожно глянула.
На холме прямо позади нее стоял высокий мужчина в расстегнутой солдатской шинели и смотрел в их сторону. Полы шинели развевались на ветру, и вид этой молчаливой фигуры вдруг напомнил фильм про Дракулу, который они смотрели вместе с Николаем. Главный герой тоже любил молча стоять на краю обрыва и смотреть вдаль. И у него за спиной развевался черный плащ. Очень похоже.
А это что еще за любопытствующий?
Человек стоял против солнца, поэтому лица было не разглядеть.
– Рыклин, – негромко позвала она.
Помощник, осматривающий место преступления, неохотно оглянулся. Анна показала глазами на темную фигуру.
– Поди проверь у гражданина документы.
Неторопливо поднявшись, Рыклин отряхнул колени, а когда поднял голову, наверху уже никого не было.
– Черт! Куда девался?
– Догони! Быстро!
Рыклин послушно полез наверх. Анна ждала.
– Нету тут никого! – крикнул тот сверху.
– А куда он делся?
– На автомобиле уехал.
– Каком еще автомобиле?
– Да вон пылит по дороге. Наверное, в город подался.
По тому, как она выругалась, Рыклин догадался, что они упустили всего из себя непростого типа. Возможно, имеющего отношение к убийству.
Хотя откуда Чебнева взяла? Кто там стоял? Может, начальник из города ехал и остановился по малой нужде. Вишь, автомобиль какой! Убийцы на таких открыто раскатывать не будут!
Поглядев еще немного вслед удаляющейся машине, Рыклин нехотя вернулся к трупу, сделав вывод, что с Чебневой работать – никакого удовольствия. Даром что красивая, а честно сказать – сучка еще та! Корчит из себя невесть что, водку не пьет, на ласку неподатливая – одним словом, цаца! Не из дворян, но все равно из бывших! Гимназию окончила, видишь ли! По-французски изъясняется! И что с того?
Чебнева поглядела на него с осуждением и этим окончательно вывела из себя.
– В следующий раз сама за ним карабкайся! Я не побегу! – зло крикнул он и в сердцах сплюнул. Да неудачно: себе на сапог попал.
Пропади она пропадом, эта Чебнева!
Кама выбросил в окно окурок и тут же сунул в рот новую папиросу.
– Ну что там, товарищ Егер? Нашли что-нибудь?
– Нет, – коротко ответил Кама и подумал, что вторую за неделю встречу с этой девчонкой из уголовки уже нельзя считать случайностью.
– А чего ж вы так долго там делали? – не унимался Северьянов.
Кама прикурил и выпустил в открытое окно дымовое колечко.
– Да живот, понимаешь, скрутило. В кустах сидел.
Северьянов сразу вдохновился. Есть тема для разговора!
– Это, поди, со вчерашнего супа в столовке. Я как понюхал, сразу допер: горох прогорклый. Потому и есть не стал. А вы, значит, не отказались?
– Не отказался, – вздохнул Кама, который сроду не ел ни в каких столовках.
– Видать, проголодались сильно. И то: голод не тетка, я понимаю. Вот на прошлой неделе…
– Северьянов, заткнись.
Северьянов покосился на физиономию начальника. И правда, чего пристал к больному человеку? Ишь, рожа какая недовольная! Видно, неслабо приперло. Хотя кто знает этого Егера! У него, если честно, рожа всегда недовольная. Подумаешь, специалист какой специальный! Видали мы таких! Пыжатся, надуваются, а сами ничуть не лучше их, людей простых и скромных. На них все держится! Недаром товарищ Ленин говорил: пролетариат – господствующий класс новой России! Ну как-то так.
Сплюнув в окно, Северьянов поддал газку. Надобно пораньше приехать. Настасья утром тесто затворила. Пироги уже поспели, поди.
Кама продолжал курить и думать.
Дважды – это уже не случайность. А раз так, можно предположить, что убийства, которые расследует уголовный розыск, каким-то образом связаны с его заданием. Опять же, если это так, напрашивается один очень интересный вывод.
Северьянов вдруг резко нажал на тормоза, и Кама сунулся носом в переборку.
– Твою мать!
– Простите, товарищ Егер! Свинья поперек дороги разлеглась, видите? Хорошо успел заметить!
Выскочив из машины, Северьянов подскочил к хавронье, отдыхавшей в славной теплой луже посреди дороги, и стал пинать по мясистому боку.
Кама осторожно потрогал нос. Да нет, не сломан вроде.
До свиньи наконец дошло, чего от нее хотят. Она неохотно поднялась и почапала прочь, обиженно хрюкнув напоследок.
– Ах ты ж, собака такая! – погрозил ей вслед Северьянов.
Вернулся в автомобиль и, не удержавшись, начал объяснять начальнику:
– Видели, какая красавица? Так и тянет отрезать кусочек! Порода называется йоркширская. Из Англии, сразу видно. У нас хрюшки попроще. Эта, видать, от Кшесинской осталась. У меня неподалеку родной брат жил, я от него слышал. Интересовался, так сказать. Кшесинская свиней специально выписывала. Раньше у нее каждую животину с мылом мыли, чтоб чистая была. Посмотрела бы теперь, как ее породистые свиньи в грязи валяются!
– Поехали, – скомандовал Кама. – Мне до ночи надо в Гатчину успеть.
Дождавшись телеги, посланной за трупом, уже под дождем они вернулись в село.
Баб пришлось опрашивать в кабинетике делопроизводителя. По одной они заходили на допрос к Рыклину. Остальные толпились во дворе.
Анна, отлучившаяся в уборную, шла по узкому коридорчику, вытирая платком руки.
– Товарищ уголовный розыск! – окликнули ее.
Обернувшись, она увидела Любу, манившую рукой.
– Зайдите сюда на минуточку.
– Что такое? – строго спросила Анна, подходя.
– Я… – замялась Люба и вдруг выпалила: – Вы хлеба совсем чуток поели. Нельзя так. У вас работа умственная, силы нужны. Нате вам!
И протянула ватрушку. Творожная нашлепка сверху сытно поблескивала.
– Спасибо, не нужно.
– Да чего не нужно!
Люба сунула ватрушку ей в руку.
– Вы ж девочка еще! Вам питаться надобно. А то глянь, в чем только душа держится!
Анна откусила поджаристый краешек и только тут поняла, как голодна. Утром выскочила из дому, даже чаю не попила. Проспала! Все чудный сон про земляничную поляну досматривала!
– Шпасибо огомное! – прошамкала она.
Подперев рукой щеку, Люба с жалостью смотрела, как товарищ уголовный розыск уписывает ватрушку.
– Вы не подумайте, я не подлизываюсь. Просто сочувствие взяло. На трупы глядеть – это что ж за работа для девушки!
Анна хотела оправдаться, но вместо этого махнула рукой.
– И не говорите!
Ощутив поддержку, Люба расхрабрилась.
– Насчет баб наших сказать. Ничего они путного про Тихона не скажут. Кроме Авдотьи Грибановой. Они в молодости женихались. Авдотья до последнего с ним веселые беседы вела.
– Веселые?
– Ну да. И на Пасху завсегда челомкалась, хотя праздновать запретили.
– Это серьезно.
– Куда! Так что вы сразу к Авдотье толкнитесь. Чтобы времени зря не тратить.
– А которая из них Авдотья?
– В горохах.
Дожевывая ватрушку, Анна выглянула в окно. Белый платок в крупный синий горошек сразу бросился в глаза.
Она постучала по стеклу. Женщины обернулись, и Анна поманила рукой ту, что была ей нужна.
– Люба, я здесь с ней поговорю.
Понятливая Люба без разговоров шмыгнула в коридор.
Интересно, какой у нее резон на Авдотью показать? Не имела ли она сама видов на обходчика?
Авдотья вошла бочком и встала у двери, подперев притолоку. Только взглянув на нее, Анна поняла: женщина и в самом деле крайне взволнована. Даже хуже – убита случившимся.
– Вы были знакомы с Тихоном Васильевым?
– Была, чего уж тут, – ответила Авдотья еле слышно.
– Когда видели его в последний раз?
– Накануне. Но не вечером, а утром.
– Он говорил что-нибудь?
– О чем?
– Что собирается делать? Куда пойдет? Не ждет ли кого в гости?
– Не собирался он никуда. И гостей не ждал.
Авдотья все смотрела в пол, крутя концы платка.
Анна подошла к ней.
– Расскажите все, что знаете. Я же вижу: вам что-то известно. Кто и за что мог убить Васильева?
Авдотья подняла красные глаза.
– Тихон в прошлом путевым обходчиком служил. Тихий человек, незлобивый.
– Может, и незлобивый. Но кто-то же убил. Деньги у него водились?
– Да откуда же? Ни у него, ни у сына. Ума не приложу, кому понадобилось! Случайно на лиходея напоролся, видать. Из тех, кому все поперек глотки.
– Тихона убили не дома, не на улице. Как, по-вашему, он мог оказаться у насыпи? По грибы пошел?
– Не собирался он никуда. У него еще с воскресенья спина сильно болела. Видно, злодей его сюда приволок.
– Для чего?
Авдотья пожала круглыми плечами.
– Давно будка заброшенная стоит?
– Так еще с семнадцатого. Тихон к ней вообще не наведывался. Чего тут? Чапыжник один! Репей да крапива! Сами видели!
Авдотья глядела с искренним недоумением. Она в самом деле ничего не знает. Просто переживает потерю близкого человека.
Анна задала еще несколько вопросов, заходила то с той, то с другой стороны, но ничего от Авдотьи не добилась.
Отпустив вконец измученную женщину, она вышла в коридор в поисках Любы.
Оказалось, что та ушла.
А вот это интересно.
Не была ли ватрушка взяткой?
Поздно ночью Кама позвонил своему новому работодателю и доложил о первых выводах.
– Два убийства, говорите? Значит, охота на клад Матильды еще не закончена, – отозвался тот. – Что ж, это и хорошо, и плохо. Плохо, что у нас есть конкуренты, а хорошо – раз ищут, значит, еще не нашли. У вас есть шанс.
Кама решил, что будет уместно продемонстрировать уверенность в благополучном исходе дела.
– Не сомневаюсь, товарищ нарком.
– Надо же, какая бабенка ушлая! Сколько лет прошло, а ее драгоценности найти не могут.
– Думаю, дело не в ней. Этим посерьезнее люди занимались. После отъезда Матильды завершить ее дела в Петрограде взялись великий князь Сергей Михайлович и брат Матильды Иосиф.
– Потому Романов и не уехал, как считаете, товарищ Егер?
– Уверен. Именно он занимался сокровищницей, поэтому упустил возможность вовремя убраться. Князь собирался переправить драгоценности в Лондон. Но английский посол помочь отказался. Тогда этот великий знаток передовых технологий…
– Он, кажется, казематы любил строить?
– Не только. Еще пороховые погреба и подземные коридоры. Соорудить грамотный тайник в Стрельне мог легко.
– Почему вы думаете, что драгоценности спрятаны на даче, а не в особняке на Кронверкском?
– Для тайника такого объема городской дом не подходит.
– Но были же свидетельства, что в особняке инженерная команда рыла тайник, а потом туда опустили сорок ящиков якобы с шампанским.
– У жадности глаза велики.
– А в Стрельне? Там забор открытый. Все видно. К тому же копать надо было глубоко, иначе размоет грунтовыми водами. И закрывать герметично.
– Вот видите, товарищ нарком, сами сказали – воды. В Петрограде они гораздо ближе к поверхности. Конечно, мелкие тайники были и в особняке, причем закладывались еще на стадии проекта. Однако никто не предполагал, что прятать придется так много. Тайники в доме давно обнаружили… новые владельцы. Все было разграблено в первые дни. Перекопали территорию, вскрыли полы в каждой комнате. Наверняка обнаружили бы если не сам тайник, то его следы. Ставлю на Стрельну.
Комиссар выслушал и вдруг сказал:
– Сергей Романов – фигура страдательная. Видимо, сильно любил эту профурсетку, раз рисковал жизнью.
– Его расстреляли в восемнадцатом?
– Под Алапаевском. Вместе с остальными.
Кама отвернулся к окну. Серое петроградское утро только начинало теплиться, но уже не предвещало ничего хорошего. Отвык он все же от этой промозглости. Москва теплее, а потому уютнее.
– Хорошо, Егер, – прервал его раздумья нарком. – Принимаем твою версию за рабочую. Сосредоточимся на Стрельне. Но времени немного. Еще чуть, и молодчики из Гохрана туда нагрянут. В особняке они уже порезвились. Результат их не слишком удовлетворил, поэтому теперь они злые. Так что торопись. Если ничего, тогда вернемся к особняку на Кронверкском. Ты ведь не исключаешь его окончательно?
– Нет.
– Это правильно. Исключать ничего нельзя. Действуй. На тебя вся надежда.
– Служу трудовой России.
– Ну-ну.
Про сыщицу из уголовки Кама рассказывать не стал.
Нарком тоже был не до конца откровенен. Скрыл, что на поиски драгоценностей Матильды отправили еще одного человека.
Фокус в том, что Егер его знает.
Но наркому об этом неизвестно.
На большой посадской
Любу она не нашла. Активистка как испарилась. Делопроизводитель топырил глаза, махал рыжими ресницами, но помочь не смог.
– Не знаю, куда подевалась. Но вы не волнуйтесь, товарищи. Завтра же найдем и поставим.
– К стенке? – уточнил Рыклин, злой от того, что поголовный опрос женщин ничего не дал.
Бронькин стал хватать воздух ртом.
– Давайте так, товарищ делопроизводитель, – заслонив собой помощника, сказала Анна. – Любу вы найдете и привезете в Петроград в уголовный розыск завтра к восьми утра. А если не найдете, будете отвечать по всей строгости закона. Понятно?
Бронькин перестал дышать. Рыклин за ее спиной хмыкнул.
– Поехали! – повернулась к нему Анна.
– А если эта Люба удерет?
– Да никуда она не денется, – поморщившись, ответила она, направляясь к машине.
– Ну смотри. Ты – начальник.
– Именно. Я за рулем.
– Погоди, по нужде сбегаю, – остановил ее Рыклин и побежал в кусты.
Ну что за люди эти мужики! Уборная же есть! Так нет! Им обязательно надо помочиться на природе, почти у всех на глазах!
Сегодня же уговорит Кишкина дать ей в пару Макарку. Иначе дело у них с Рыклиным закончится мордобоем.
Кишкина в отделе, как всегда, не было, и Анна решила действовать на свой страх и риск. Вряд ли Рыклин будет против.
– Бездельного не видал? – поинтересовалась она у дежурного, ражего парня по фамилии Бурун.
Тот, уставший от целого дня сидения на стуле, со смаком потянулся и ответил с ленцой:
– С утра не видали. А чего он тебе понадобился?
– По делу.
– А-а-а-а, – протянул Бурун. – Тогда помочь нечем. Но если что, так, может, и я сгожусь?
И подмигнул так, по-свойски.
Анна похлопала его по плечу.
– Сгодишься, конечно. В следующий раз возьму тебя на расчлененку. Как у Финского вокзала в прошлом году, помнишь? Три трупа, и все кусками. Никто не хотел в мешки складывать, а ты сам помощь предложил. Я это очень ценю.
Бурун, лелеявший в голове совсем другие мысли, такого расклада не ожидал, поперхнулся и закашлялся.
Анна заботливо постучала по широкой спине, шепнув:
– Береги себя, ты – очень ценный работник.
Из кабинета вышел Егор Маркелов и, увидев ее, обрадовался.
– Чебнева, вот здорово! У нас убийство на Большой Посадской. Человек нужен.
– На Петроградке? – на всякий случай уточнила Анна, собиравшаяся отправиться в архив и посмотреть материалы по Стрельне.
Егор кивнул.
– Туда Бездельного послали, но, сама понимаешь, для двух трупов маловато.
– Он там с утра?
– Почти. До сих пор не вернулся, значит, дело непростое. Поезжай.
– Машину можно взять?
Маркелов вытаращил глаза.
– Ты обнаглела, Чебнева? Автомобиль только для дальних выездов. Он и так чуть жив. Скажи спасибо, что Кишкин к тебе неровно дышит, – Бурун хмыкнул за спиной, – и позволяет им пользоваться.
– Мы в Стрельну ездили.
– Я осведомлен. Но Петроградка – это тебе не пригород, так что чеши на трамвае!
– И на том спасибо, Егорушка.
На «Егорушку» сердитый замначальника среагировал ожидаемо: провел рукой по усам и откашлялся в кулак.
– Иди и… будь там осторожнее.
– Слушаюсь.
Что ж, если Бездельный не может прийти к ней, она придет к Бездельному.
До Большой Посадской она добралась за час и застала Макара в крайнем смятении. Перед парадной дома стояла небольшая, но голосистая толпа, единогласно требовавшая расправы над кровавым убийцей. Народ, как видно, собрался давненько и успел дойти до точки кипения.
Бездельный стоял на крыльце и уговаривал публику разойтись.
Но как тут разойдешься, если такая возможность погорланить представилась?
Анна протиснулась к бедолаге.
– Ты чего один-то?
– Был Малашкин, но его в отдел вызвали, а криминалиста с утра жду, – вытирая потный лоб, посетовал Бездельный и взглянул с надеждой: – Давай в дом. Там дело стоит. А я тут…
– Так ты еще полдня талдычить будешь. Ну-ка, посторонись!
Оттерев его плечом, Анна сделала шаг к толпе.
– Граждане! Милиции нужна ваша помощь! Сейчас будем записывать вас в свидетели! Подходите по одному с документами! Кто первый?
Наступило секундное замешательство, а потом народ стал быстро растворяться.
– Ловко ты их, – похвалил воспрявший духом Макар.
Анна окинула взглядом дворик и увидела жавшегося в сторонке мужичонку.
– Товарищ! – позвала она. – Подойдите.
Сняв кургузую кепчонку, тот приблизился бочком.
– Вы – свидетель?
Она думала, что мужичонка начнет отпираться, но он неожиданно кивнул.
– Зайдите к квартиру. Веди, Макар.
Бездельный, обрадованный, что кто-то взял в руки бразды правления, кинулся в темное нутро парадного.
– На первом этаже налево.
Комната в квартире была всего одна, поэтому лежащие на полу тела сразу бросились в глаза.
Анна повернулась к свидетелю. Тот стоял ни жив ни мертв.
Чего доброго, еще в обморок хлопнется.
Подхватив его, Анна вытолкала в кухню и усадила на табурет.
– Подышите открытым ртом. Я скоро.
Мужичонка молча кивнул и закрыл глаза.
Вернувшись в комнату, она встала на пороге и огляделась. Обстановка бедней некуда. Мебель вся на месте. Единственный шкаф открыт, но вещи не вывалены, да и вокруг сравнительный порядок. Только стулья на полу валяются.
На пьяную драку не похоже. На ограбление – еще меньше.
Она перевела взгляд на безжизненные тела.
– Что выяснил, Бездельный?
– Убитый Найденов Фома Фомич. Столяр. Сорок пять лет.
– А женщина?
– Мать его. Вера Кузьминична. Только ее не убивали. Сама откинулась.
– Как выяснил без криминалиста?
– Осмотрел. Судя по всему, сердечный приступ у нее случился. Увидела тело сына и… того. Я по признакам понял. У меня мамка и тетка от сердца померли. К тому же следов насилия не наблюдается.
– Ладно. Оставим пока. Что скажешь про Найденова?
– Этого закололи, но не сразу.
– С чего так решил?
– Да сама глянь.
Анна присела возле трупа. Из разинутого рта жертвы торчали края грязной тряпки. Засаленная рубашка распахнута, все пуговицы вырваны с мясом, на груди несколько порезов, а чуть ниже – небольшая рана.
– Почти без крови, видишь. Клинок у ножа был узкий и не очень длинный. Удар сильный и точный. Я уже видал такие следы.
«Я тоже, – подумала Анна, – и не далее как вчера днем. И позавчера тоже».
В прихожей затопали, и в комнату с чемоданчиком в руках вошел Грибанов, начальник отдела криминалистики.
– Чего тут у вас?
– Что так долго? – вскинулся Бездельный.
– Ты один, что ли? С утра на Васильевском, потом вообще в сторону Смольного пришлось тащиться. Пока до вас добрался, все силы растерял.
Раскрыв чемоданчик, Грибанов засучил рукава и встал над трупами.
– Сперва этого смотрите, – указал на Найденова Макар.
– Еще учить меня будешь? – поднял брови Грибанов.
Анна дернула Макарку за рукав.
– Пошли к свидетелю.
Мужичонка сидел в той же позе, в какой Анна его оставила. Только скрючился сильнее.
– Представьтесь, пожалуйста.
Услышав мягкий женский голос, мужичонка открыл глаза и вытер слезы.
– Сичкин Парфен Андреич, местный житель с тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, ныне безработный, проживаю на хлебах сестрицы. Двоюродной.
– Адрес ваш?
– Так в этом же доме. В соседнем парадном.
– Найденова знали?
– А как же. Фому Фомича и матушку его Веру Кузьминичну.
– Расскажите, что вы видели, Парфен Андреевич.
Анна кивнула Бездельному: записывай, мол.
Сичкин двумя руками скомкал кепку.
– Немного, ваша честь. У меня бессонница. Старческая, должно быть. Иной раз, если погода позволяет, на улицу выхожу. В квартире нашей полы скрипят, сестрица гневаться изволит. Так я босиком на цыпочках из дому выйду, а там уж и сапоги надеваю.
– В котором часу это было?
– Часы в комнате сестрицы пробили два раза, но пока одевался, выходил…
– То есть в начале третьего вышли и куда направились?
– Недалеко. За углом встал, папироску скрутил.
– Где именно стояли?
– За третье парадное завернул.
Бездельный выглянул в окно.
– Оттуда хорошо видно.
Сичкин кивнул.
– Неплохо. Даже ночью. На улице фонарь, так от него свет аккурат в наш двор падает.
– Вы все время парадное Найденовых видели?
– Нет, конечно. Курил. О жизни своей пропащей думал…
– Тех, кто зашел в парадное, рассмотрели? – спросил нетерпеливый Макар.
– Не тех, а того. Он один был. Но я не видел, как он зашел. Выглянул из-за угла, когда негромкий вскрик услышал.
Макар подошел к нему.
– И что сделали?
– Ничего, ваша честь, – глянул на него Сичкин. – Никак сообразить не мог, откуда звук. А через минуту вышел человек в шинели. Я за угол и к стене прижался.
– Чего испугались?
– Сам не знаю. Сердце замерло, и все.
– Он вас не заметил?
– Нет. Прошел не оглядываясь.
– Шел или бежал?
– Не бежал, точно. Но шел быстро. Словно…
– Что?
– Сердит был очень.
– Так вы его разглядели?
– Со спины.
– А почему решили, что он сердится?
– Не ведаю. По походке, наверное.
– Опишите этого человека.
– Среднего роста. А может, высокий. Не понял со страху. Шинель расстегнута.
Высокий в расстегнутой шинели? Так, так.
– Что еще запомнили?
– Ничего. Или… Папироску он выкинул, когда шел.
– А волосы? Или он в шапке был?
– Нет, без нее. Волосы вроде темные. Хотя не поручусь. В темноте все кошки серы. Больше ничего не знаю, ваша честь. Честное слово!
– А что потом делать стали? Милицию ведь не вы вызвали?
– Не я, – покаянно вздохнул Сичкин. – За углом долго стоял, а потом к себе прошмыгнул. Кто милицию вызвал, не знаю.
Анна глянула на Макара.
– Соседка сверху дверь открытую увидела, – пояснил тот, продолжая записывать показания. – Уже в восемь утра. Я ее допросил. Ничего путного. Причитания одни. На завтра в отдел вызвал.
Анна посмотрела на понурого Сичкина.
– Как вы думаете, за что могли убить Найденова?
Тот прижал вконец измятую кепчонку к груди.
– Верите ли, сам всю ночь думал. За что убивать простого человека? Жил Фома бедно, ко всяким темным делам отношения не имел.
– Откуда знаете?
– Да чего тут знать-то? Мы же все на виду. Столярничал Найденов всю жизнь! Выпивал так вообще не сильно! Вот и весь сказ! Хоть у кого спросите!
– Спросим обязательно! – с легкой угрозой в голосе пообещал Бездельный.
– Вы в какой квартире живете, Парфен Андреевич?
– А вам зачем?
– Показания ваши мы записали. Распишитесь. Однако вы можете потребоваться.
– Для чего, ваша честь? – испугался Сичкин. – Сестрица, ежели узнает, что я замешан в преступлении…
– А вы разве замешаны?
– Ни в коем случае!
– Тогда бояться нечего. А сестрице вашей мы скажем, что таких сознательных граждан нынче редко встретишь.
– Да что ей с того! – махнул рукой Парфен Андреич.
– А мы добавим: если будет своего героического братца притеснять, мы ей… штраф выпишем. Огромный!
Сичкин взглянул недоверчиво и вдруг улыбнулся беззубым – не сестрица ли выбила? – ртом.
– Спасибо, ваша честь. Понимаю, что просто так говорите, но все равно.
И добавил:
– Ежели чего вспомню, так мне куда обращаться?
– В уголовный розыск. Спросите Чебневу.
– Все понял, ваша честь.
Хорошо ему. Он все понял, а вот ей пока ничего не понятно.
Ювелир, обходчик, столяр. Крюков канал, Стрельня, Большая Посадская.
Три дня – три убийства. Пять трупов.
Что общего?
Ничего.
Но почему-то она совершенно уверена, что убил всех один человек.
– Я закончил, – выглянул из комнаты Грибанов. – Время смерти – около двух ночи. Проникающее ранение в сердце. Клинок или нож узкий. Все остальное дня через три.
– А пораньше нельзя?
– А через неделю не хочешь, Бездельный? Я и так без сна, без отдыха! В утешение скажу, что женщина померла сама. Инфаркт. За трупами выехали.
И потопал к двери.
– В утешение, – передразнил Макар. – Самому себе, наверное. Работы меньше. И что сказал? То, что мы и без него знали. Поезжай. Я дождусь труповозку.
– Вместе дождемся. Пойдем во двор. Подышать охота.
Они вышли на крыльцо.
– Дождь расходится, однако, – заметил Бездельный, потирая поясницу.
И вдруг ткнул пальцем.
– Гляди-ка, псина какая странная. Сроду таких не видал.
Анна повернулась. Прямо за ними стояла небольшая поджарая собака. Узкая длинная морда. Гладкая шерсть. Черно-белая с рыжим. Или, наоборот, бело-рыжая с черным.
– Привет, – обратилась к ней Анна, ожидая, что та гавкнет в ответ, но собака молчала.
– Ишь ты, не боится, – удивился Макар.
– И не лает.
Со стороны улицы раздался негромкий свист. Собака, не пикнув, уткнула нос в землю и побежала на зов.
– Чудно, – подвел итог Бездельный.
Рудницкий
При загруженности криминалистов это было удивительно, но данные по всем трем убийствам пришли одновременно. Плохая новость заключалась в том, что сведений, необходимых для установления личности убийцы, оказалось – кот наплакал. Отпечатки пальцев были и много, но кроме тех, что принадлежали жертвам, ни один в картотеке не значился.
Утром в отдел привезли заплаканную Любу. И тоже напрасно. Ничего путного услышать от нее не удалось, кроме стука зубов.
Ревновала она Авдотью, вот и все. Не конкретно к Тихону, а вообще. Сама всю жизнь одинокая, а к дуре Авдотье мужики так и липнут. А она чем хуже? Все при ней.
В общем, отпустили ревнивицу восвояси.
Собственно, на быстрый успех Анна и не рассчитывала, но выходило, что зацепиться вообще не за что.
Три жертвы, три не связанных между собой человека.
– Три карты, три карты, – пропела она, снова и снова читая показания свидетелей и родственников.
Или просто пока не смогла увидеть точку их пересечения?
И что за странные люди возникают в поле ее зрения?
Или не люди, а один и тот же человек?
Вчера она спросила у Бездельного, не заходил ли в дом подозрительный гражданин.
Он только плечами пожал и ответил, что во дворе много народу толпилось. Приходили, уходили. Всех не упомнишь.
Она попыталась описать того, кого видела на Крюковом, но безрезультатно.
И все же этот тип не давал ей покоя. Именно потому, что молча появлялся и молча исчезал.
Как та собака, которую они видели на Малой Посадской.
Вспомнив пса, она усмехнулась. Ну и сравнения приходят в голову!
Важно даже, не кто он. Важно другое: зачем приходил.
Версий, собственно, две. Первая и самая очевидная – это был убийца. Зачем приходил? Не успел закончить. Только что? Что именно не успел закончить? Не нашел ценностей? Ладно у ювелира, а какие богатства он искал у остальных? Ерунда! Скорее всего, преступнику были нужны сведения. Какого рода? Неизвестно. Но это снова наводит на мысль: всех жертв что-то объединяет. Или кто-то.
Версия вторая более вычурная. Кто-то – опять этот «кто-то»! – ищет то же, что и убийца. Идет по его следам в надежде, что выведет на искомое. Можно предположить и более прозаичную вещь: тот, второй, просто опаздывает. Появляется, когда убийца уже исчез с места преступления, выяснив все, что ему нужно.
И тут возникает следующий вопрос. Получил ли убийца нужную ему информацию?
Судя по всему, с ювелиром ему не повезло. С обходчиком тоже. А с плотником Фомой Фомичом? Тот знал больше остальных?
Или все иначе. Каждый из троих убитых обладал лишь частью сведений.
Тогда сколько таких частей нужно преступнику?
Другими словами, убийства прекратятся или продолжатся?
Анна поерзала на стуле, а потом поднялась и стала ходить по кабинету, благо в этот час там не было никого из сотрудников.
Что же получается?
Убийца ищет нечто ценное, за ним следует некто, ищущий то же самое, и сыщики, которые ищут убийцу.
Не выходит. Не складывается.
Помучившись, Анна вдруг собралась и поехала к Рудницкому.
Почему-то она верила, что Рудницкому можно рассказать все. Наверное, эта уверенность утвердилась в ней с тех пор, как Нюрка малолеткой бегала в полицейскую часть к тятеньке Афанасию Силычу. Там она впервые увидела знаменитого Аркадия Нестеровича Рудницкого. Разговоры с ним, его советы запали в душу и положили начало необычной дружбе ребенка и матерого сыщика, которая не прервалась и после того, как Нюрка Чебнева стала взрослой и – она смела думать – опытной сыщицей. Напротив, их общение стало еще интересней! Ведь теперь они могли общаться как коллеги. Рудницкий давно отошел от дел, но ум его по-прежнему был остер, а уж опыта – вообще не занимать.