Дуэль

История, которую я хочу рассказать, произошла на самом деле, к удовольствию читателя и к моему глубокому сожалению. Просвещенному обывателю она может показаться простой и не оригинальной, но в том и есть суть жизни обыкновенного человека, что в ней нет места выдумке. Простой человек живёт и умирает в безвестности, и если Бог озарит его путь светом любви или сострадания, то можно сказать, что такому человеку повезло.

Если слог мой может показаться кому-то невыразительным, но позволю себе заметить, что пишу я эти строки не для развлечения или заработка, а лишь затем, чтобы почтить память моего покойного брата и обелить имя человека, долгие годы напрасно считавшегося мною подлецом.

Зовут меня Иван Андреевич Зорин, от роду мне исполнилось двадцать пять лет, и уже два года я занимаю должность земского врача в Задонском уезде Воронежской губернии. О службе своей я затрудняюсь сказать что-то определённое. Смертность у нас по-прежнему превышает рождаемость, и вряд ли мы сможем что-то с этим поделать. Но речь в этих записках пойдёт не обо мне.

Пять лет назад мой старший брат Пётр погиб на дуэли. Он был офицером, и как удалось тогда узнать, заступился за честь некой женщины. Будучи от природы замечательно развитым физически, Пётр с детства мечтал о военной карьере, и, несмотря на некоторые опасения со стороны нашей матери, поступил в юнкерское училище, с блеском окончив которое, посвятил себя служению Отечеству. Не случись этой ужасной трагедии, я уверен, его ждало бы блестящее будущее.

Что касается меня, то имея склонность к естественным наукам, я поступил на медицинский факультет Московского университета, который окончил спустя несколько лет после его кончины. Моя бедная мать умерла годом ранее, так и не оправившись после смерти Петра. Вступив во владение нашей единственной деревенькой и двадцатью душами, и узнав истинное положение дел, я преисполнился глубокого уважения к этой тихой и мудрой женщине. Чтобы содержать меня, моя бедная мать отказывала себе буквально во всём. Окончив курс, я снова вернулся в свой старый дом, в котором остался один на всём белом свете.

Иногда, будучи свободным от службы, я делал визиты соседям, но моё положение земского врача не позволяло мне надеяться на искренность их симпатий ко мне. Так, я не был приглашён на именины дочери князя М., прелестной 16-ти летней девицы лишь только потому, что обо мне забыли.

Однако зла я ни на кого не держал, точно зная своё место, и коротко сойдясь с несколькими ближайшими соседями, приготовился прожить свой век хоть и не ярко, но достойно. Но судьба распорядилась иначе.

В середине апреля 187… года я неожиданно получил письмо, содержание которого сильно меня взволновало.

Было воскресенье, больница была закрыта для приёма, и я не торопясь совершал свой утренний моцион по английской системе. Я как раз делал дыхательные упражнения, когда к крыльцу подъехала коляска. Прибыл мой ближайший сосед Геннадий Александрович Воробьёв. Человеком он был замечательным. Он был рослым, статным мужчиной, с отличным чувством юмора и отменным аппетитом и никогда не ленился захватить мою почту со станции. Несмотря на разницу в летах, мы были с ним в самых приятельских отношениях. Поприветствовав меня, Геннадий Александрович уселся, по обыкновению, покурить, и окликнув Филиппыча, моего старого «дядьку», нянчившего меня ещё с пелёнок, велел тому подавать завтрак. Несмотря на возраст, Филиппыч придерживался старых правил и всегда прислуживал «господам» за столом. Я не возражал.

– Представьте себе, Иван Андреевич, – хохотнул Геннадий Александрович, заправляя салфетку, и принимаясь за еду с обычным для него усердием. – Провёл вчерашний вечер у князя М., он давал бал в честь дня рождения супруги. Вы же знакомы с Марьей Николаевной? Нет? Прекрасная женщина, а как поёт! Ну и грех нам было пульку не расписать, князь, вы знаете ли, большой любитель. И что же вы думали? Мы, хоть и в деревне живём-с, а своё дело знаем. Двадцать четыре рублика имею, сверх положенного. А? Каково?!

Сказав это, Геннадий Александрович опрокинул в рот рюмку вишнёвки, которую Филиппыч специально по такому случаю припас к завтраку. Привычка моего друга пропускать рюмку-другую за трапезой давно была всем давно известна. Чинно наполнив её снова, он занял своё место подле стола.

Поздравив Геннадия Александровича с успехом, я попытался, было, завести разговор о вреде вина и пользе физических упражнений, но тот лишь отмахнулся.

– Что же вы, Иван Андреевич, предлагаете мне мужика заменить? – удивился тот, принимаясь за грибной суп. – Каждый из нас должен знать свой шесток. Мужик пусть работает, а мы с вами приглядывать должны, хорошо ли он своё дело делает, да нас с вами почитает. Верно, я говорю, старина?

– Истинно верно говорите-с, – поклонился Филиппыч, убирая рюмку и графин со стала. Филиппыч был бережлив, и редко кому наливал больше двух рюмок зараз.

– Кроме того, – Геннадий Александрович проводил графин взглядом. – Увидит меня мужик в рубахе, и что подумает? А не сошёл ли барин с ума? И страх, и уважение ко мне потеряет. А этого допускать никак нельзя. Я не нашёлся, что ему возразить.

Просидев у меня с час, и напившись кофею, г-н Воробьёв стал прощаться. Надев шляпу и накинув пальто, он уже вышел на крыльцо и велел подавать, но внезапно хлопнул себя по лбу, и стал рыться внутреннем кармане сюртука.

– Запамятовал, батюшка, запамятовал, – воскликнул он виновато, вручая мне конверт из дешёвой казённой бумаги. – Почтмейстер отдал, а я засунул, поглубже.

Взяв его, я с любопытством прочёл обратный адрес. Должно быть, я сильно побледнел, потому что Геннадий Александрович воскликнул: «Что с вами»?

– Ничего, – ответил я, опомнившись. – Должно быть, переусердствовал с гимнастикой.

Проводив гостя, я прошёл в кабинет, где ещё раз прочёл имя отправителя. Первой моей мыслью было швырнуть письмо в огонь, однако, поразмыслив, я всё же решил прочесть его.

Вскрыв конверт, я нашёл внутри короткую записку следующего содержания:

«Уважаемый Иван Андреевич!

Прежде всего, прошу Вас не считать это письмо дерзостью или неуместной шуткой, ибо намерения, побудившие меня написать Вам, имеют основания самые честные и искренние. Я не питаю надежд, что Вы сумеете когда-либо простить меня, я лишь прошу выслушать меня, в надежде, что нам обоим станет легче принять то, что произошло между мной и Вашим братом много лет назад, и что невозможно никак исправить.

Мой полк будет расквартирован в Воронеже в течение всего следующего месяца. Если Вам будет угодно встретиться со мной, прошу обратиться по прилагаемому адресу.

С уважением, поручик Брагин»

Прочитав письмо, я пришёл в смятение. И пусть я ждал этого дня с тех самых пор, как похоронил Петра, но новость о том, что человек, виновный в его смерти, ищет со мной встречи, застала меня врасплох. Обдумывая, как мне следует поступить, я принялся ходить по кабинету взад и вперёд. Проигнорировать письмо, я, естественно, не мог. Следовало незамедлительно что-то предпринять. Подойдя к секретеру, я открыл один из ящиков и достал массивную шкатулку, принадлежащую моему отцу. Я знал о нём лишь со слов матери, и только то, что человеком он был безвольным, и однажды оступился. Где он сейчас, и жив ли – бог ведает. Больше мы о нём не говорили.

Открыв шкатулку, я убедился, что пистолеты на месте. Конечно, пускать их в ход у меня не хватило бы духу, но первое время по возвращении домой я даже немного упражнялся в стрельбе. Достав их, и взвесив в руке, я некоторое время рассматривал тонкую резьбу, покрывавшую рукоятки. Пистолеты были старыми, и, безусловно, дорогими, но продавать их я не решался. Пока я чистил стволы и проверял курки, мои нервы немного успокоились. Закончив, я уложил их обратно, и снова перечитал письмо. Что бы ни случилось тогда между моим братом и этим человеком, по всему выходило, что этот человек раскаивается и желает повиниться передо мною. Решив ехать немедленно, я снабдил необходимыми распоряжениями домашних, уложил несколько пар белья и дорожный набор в саквояж, и отправился на станцию, в надежде успеть на вечерний поезд.

В губернскую столицу я прибыл на следующий день, к обедне. Наняв номер в гостинице, и оставив там вещи, я тотчас отправился к поручику. После тихой жизни в деревне, Воронеж показался мне огромным и чрезвычайно шумным. Конечно, проведя четыре года в Москве, я повидал всякое, но и наш губернский городок был ей под стать. Мне вдруг остро захотелось домой. Вот уж не думал, что раскисну так скоро.

В полку г-на Брагина не оказалось. Дежурный ничего не знал, и на все мои вопросы отвечал «неизвестно» или «никак нет», отправив меня к фельдшеру, решив, видимо, что если я врач, то говорить мне нужно с человеком той же профессии. Проводив меня в лазарет, он оставил меня в компании очень молодого, худого и резкого человека, который отрекомендовался просто: Павел Извеков. Отчества своего он не назвал, основательно стеснив меня этим, но тут же предложил чаю, табаку и стул. По всему было видно, что г-н Извеков истосковался по новым лицам и желает оставить меня у себя как можно дольше. Узнав из разговора, что мы примерно одного с ним возраста, я быстро расположился к нему, и немного расспросив о службе, быстро перешёл на предмет, более меня интересующий. На мой вопрос о сущности поручика Брагина он дал мне ответ самый неожиданный:

– Замечательный человек и офицер. Никогда не бьёт солдат, не требует с них денег, не пьёт вина и в службе строг и точен.

Никаких других подробностей о жизни поручика мой новый знакомый не знал, и скоро простившись с ним, я отправился обратно в гостиницу.

В номере, дешёвом, и скупо обставленном, не было места для праздных мыслей. Усевшись за стол, я принялся размышлять о том, как мне поступить, когда наше свидание состоится. Никакой физической сатисфакции я не желал. Горестный путь выбирает человек, жаждущий мести, и этот путь был не для меня. Я очень хотел выслушать этого человека и понять причины, заставившие его написать мне. С этой мыслью я отошёл ко сну, намереваясь завтра встретиться с ним как можно раньше.

Проснувшись на следующий день очень рано, я в силу приобретённой уже привычки, быстро умылся, привёл в порядок платье и, не дожидаясь полового, спустился вниз, чтобы распорядиться насчёт завтрака.

Поднимаясь обратно, и не рассчитывая встретить кого-то в столь ранний час, я едва не столкнулся на лестнице с мужчиной, явно торопившимся прочь. Задев меня чемоданом, он слетел вниз и оттолкнув заспанного сторожа, выбежал прочь. На лице его был написан ужас, и я решил было, что позволил убийце или вору скрыться, но дело обстояло несколько иначе, но едва ли лучше. Поднявшись, я увидел, что в мою дверь отчаянно стучит коридорный. Я окликнул его.

– Доктор! Слава богу! – взмолился тот, и потянул меня за рукав. – Тут обморок, скорее!

Не теряя ни секунды, я бросился вслед за ним в соседний номер, где застал полнейший беспорядок. Стол, долженствующий стоять в середине, был сдвинут в угол, скатерть, вся в винных пятнах, касалась пола, недопитая бутылка валялась тут же. Один из двух бокалов был разбит, другой, опрокинутый, лежал рядом.

– Вот, доктор, вот, – пугливо бормотал малый, проталкивая меня в комнату, где на заправленной кушетке, за сдвинутой ширмой, лежала женщина средних лет, в выходном, не для гостиницы, платье и туфлях. Глаза её были закрыты, кожа бледна, губы сомкнуты. Проверив её пульс, и убедившись, что она жива, я отослал коридорного за саквояжем.

Приведя женщину в чувство при помощи нашатыря, я спросил, как она себя чувствует. Открыв глаза, та несколько секунд собиралась с мыслями. Слегка повернув голову, она посмотрела в сторону двери, возле которой стоял дорожный чемодан. Застонав, она снова закрыла глаза, прикрыв лицо ладонями. Отправив полового в этот раз за водой, я попробовал поговорить с нею с глазу на глаз, но тщетно. На все мои вопросы она отвечала молчанием, один лишь раз взглянув на меня, когда я спросил, есть ли у неё знакомые в этом городе. Горькая усмешка скривила её губы.

Накапав в стакан несколько капель успокоительного, я велел ей выпить их, а сам отворил окно, чтобы вывести из комнаты тяжёлый винный дух. Не желая более докучать пациентке, и подозревая настоящую причину её недуга, я решил на некоторое время оставить её одну. Выйдя из номера, я вновь наткнулся на полового, и тот поведал мне следующую историю:

– Известное дело, барин, влюбчивый народ, эти женщины. Въехали они третьего дня. Она и мужчина. По всему видать, не муж и жена, меня не обманешь. Он по вечерам выходил, а она всё больше в номере сидела, читала да вышивала. А сегодня он меня разбудил, этот господин, под утро, часиков в пять, и говорит, всё, мол, проигрался да нитки, и что у него одно средство только и осталось – бежать, и чтоб я его чемодан из номера тайно вынес и ему отдал. Я ему говорю: невозможно это, ваше благородие, барыня почивает ещё, и мне в номер войти никак нельзя. Тогда он меня ударил и ушёл. А с полчаса назад вернулся. Я за ним. Проследить, мало ли что. Слышу, в номере крики, брань, истерика. Потом он выскочил, оглянулся по сторонам, как безумный, и бежать. Я, честно говоря, струхнул малость, думал, до греха у них дошло. Заглянул, – она лежит, ни жива, ни мертва. Огляделся, крови вроде нет, ну и ваше благородие решил будить, а тут вы и сами.

Отпустив его, я велел ему никому ничего не рассказывать, и тихонько постучал в приоткрытую дверь.

– Войдите, – услышал я слабый голос.

Переступив порог, я нашёл несчастную в той же позе, в которой и оставил. Её глаза безжизненно смотрели в потолок, а тонкие пальцы с усилием сжимали недопитый стакан. Лишь немного порозовевшие щёки указывали на то, что ей стало лучше.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я, присев рядом с ней на стул.

– Это не имеет значения, – ответила она, едва слышно. – Моя жизнь закончена. Я уже мертва.

– Что вы такое говорите! – воскликнул я, вставая. – С вами всё будет хорошо.

– Вы не понимаете, доктор. Вы не понимаете…

Прошептав это, женщина снова закрыла глаза. Постояв в нерешительности некоторое время, я решил, что ей удалось заснуть, и повернулся, чтобы уйти, но она меня остановила.

– Доктор…

Я обернулся.

– Не уходите, доктор. Как вы молоды. Как вас зовут?

Я представился.

– Лучше бы вы меня не спасали, Иван Андреевич, – ответила она горько, снова спрятав лицо в ладони. – Так было бы лучше для всех.

Я промолчал. Исполнив свой долг как врач, я не представлял себе, чем я могу ей помочь, как человек.

– Спасибо, что не жалеете меня, – снова заговорила она через некоторое время. – Грех мой не исправить ничем. Я сбежала от мужа, а теперь ОН сбежал от меня. Мой бедный Герман, наверное, проклял меня. Прощайте. И не бойтесь, я ничего с собой не сделаю.

С тяжёлым сердцем я покинул комнату. Нет ничего хуже, чем быть обманутым в любви, это действительно так. Вернувшись к себе, я быстро уложил вещи, и, наскоро позавтракав, снова отправился в полк.

По сравнению со вчерашним днём, сегодня здесь царила суматоха. От топота копыт пыль стояла столбом, отчего мне пришлось обогнуть плац, чтобы попасть к казармам. Поручика Брагина не было и на этот раз, но меня ожидала записка от него, которую я немедленно прочёл:

«Уважаемый Иван Андреевич, прошу Вас быть сегодня у меня на квартире в девять часов вечера, ибо днём я своим временем располагать не имею возможности. Брагин».

По всей видимости, фельдшер доложил поручику о моём вчерашнем визите, и тот счёл нужным пригласить меня домой. Поразмыслив, я решил, что так будет даже лучше, ибо тема нашего предстоящего разговора не предполагала присутствия свидетелей. На обратной стороне записки был указан адрес.

Большого желания возвращаться в гостиницу я не испытывал, поэтому просто отправился бродить по улицам. Городская сутолока напомнила мне молодость, которая прошла не так, чтобы давно, но вспоминалась всё реже и реже. Поразительно, но даже тогда я не был по-настоящему счастлив. Жизнь обделила меня удовольствиями, и, потеряв родных, я начал жить так, словно простые радости жизни стали для меня невозможны. Может быть, со временем, я перестану искать покой и попрошу судьбу увлечь меня, но это будет ещё не скоро…

В назначенное время я с волнением постучал в двери тёмного парадного. Глубоко вздохнув, я попытался себе представить внешность и привычки этого человека, но, не имея должных знакомств среди офицерского сословия, оставил это занятие. Однако вопреки моим ожиданиям, дверь мне отворил мальчик лет шести, держащий в руках огарок свечи в старом глиняном подсвечнике.

– Вам кого, дяденька? – спросил он меня, с головы до ног окинув взглядом из-под светлых, давно не стриженых волос. Грязный, вздёрнутый кверху веснушчатый нос, равно как и его манера держаться, говорили о весёлом характере мальчугана. Встав в проёме двери, он вытянулся в струнку, словно заступил на пост. Узнав, кого я ищу, он звонко ответил: «так точно-с, здесь!», и, развернувшись через левое плечо, зашагал к тёмной деревянной лестнице, чеканя шаг босыми ступнями. Я поспешил следом.

Поднявшись на второй этаж, он остановился напротив обитой войлоком двери с медной ручкой в форме льва. Тонкая полоса света пробивалась снизу, и было видно, что кто-то ходит по комнате, туда и обратно.

– Господин поручик живёт здесь, – доложил мой провожатый и протянул мне свечу. В знак благодарности я дал ему пятак, который он тотчас спрятал в недра своей длинной, не по росту, рубахи, позаимствованной, должно быть, у кого-то из старших. Сверкнув на меня глазами, он кубарем скатился по лестнице, громко хлопнув дверью где-то внизу. Выждав немного, я постучал. Дверь почти тотчас открылась.