Сердце Ведьмы

Посвящается моей любимой бабушке, Наговицыной Любови Петровне, чьи рассказы о жизни стали основой для многих моих мистических историй, в том числе, и для этой.

Часть 1. Запретная комната

Старая отцовская повозка скрипела и подскакивала на каждой кочке, и Маруся подскакивала вместе с ней. Утро было солнечное, теплое. Марусю пригрело на солнце, и она скинула с себя серую шерстяную кофту. Если бы не желтые листья на деревьях и не особый влажно-пряный аромат, идущий от леса, можно было бы подумать, что на улице все еще лето. Но сентябрь всегда лишь манит теплом, а потом дожди и промозглые ветры все равно берут свое.

А как хорошо было целых три месяца бегать босыми ногами по мокрой от росы траве, смотреть, как солнце неспешно выкатывается из-за леса, тяжело поднимается по небу выше и выше, пока не повиснет прямо над головой. Как весело было гулять под дождём, мокнуть насквозь, а потом, не переодеваясь, во влажном, холодном сарафане, собирать маленькие, едва проклюнувшиеся из-под прелой листвы, подосиновички в роще за домом. Лето – бесконечная, сладкая свобода, это целая жизнь!

Но лето, увы, закончилось, наступила осень, а вместе с ней – школьная пора. И сегодня был первый учебный день. В родной деревеньке было всего три класса, поэтому отец повез Марусю в соседнее село, чтобы устроить ее там на постой к местной попадье. Отныне девочка будет жить и учиться там, а домой сможет приезжать лишь на выходные. Маруся, до этого времени нигде не бывавшая, страшно волновалась. Она уезжала из родного дома впервые.

С попадьей отец переговорил насчет Марусиного житья еще неделю назад, когда ездил в село по своим столярным делам. Договоренность была, но, все равно, девочка выглядела взволнованной и испуганной. Еще бы! Сегодня у нее начиналась новая жизнь. Отцу было жалко ее, и он то и дело пытался ее отвлечь от тревожных мыслей, приободрить.

– Все будет хорошо, не бойся, Маруська! Знания есть знания, без них нынче никуда. Зато будешь у нас умной, образованной, ученой. Мы с матушкой гордиться тобой будем!

Маруся посмотрела на отца и криво улыбнулась. Какой ребенок не мечтает, чтобы родители им гордились? Вот и Маруся тоже мечтала. Ради родительской гордости многое можно стерпеть, даже разлуку.

– А учить-то вас будет до того красивая учительница, что я чуть было не ослеп, когда ее увидал! – весело и беззаботно проговорил отец, а потом добавил заговорщическим тоном, – Ты, Маруська, только матушке не говори, что я так сказал, а не то она меня ухватом по голове огреет!

Он по-доброму засмеялся, обернулся и легонько хлопнул Марусю по худым лопаткам, подмигнул левым глазом так, что густая борода приподнялась вверх.

– У попадьи тоже дочки есть, правда, болеют они, не выходят из дому никуда, вот напасть-то какая! Эх… – веселый отцовский тон резко переменился, стал грустным, – Такая правильная, набожная женщина, а с такой тяжелой ношей по жизни идет. Муж помер, дочки болеют. Жаль их! Очень жаль!

Маруся по-прежнему молчала, отец тоже смолк, а через какое-то время снова принялся успокаивать и утешать ее. Так они и доехали до села. У дома попадьи отец высадил ее, подал в руки узелок с вещами и книгами и остановился постоять напоследок у калитки, чтобы дать последние наставления да выкурить перед обратной дорогой самокрутку.

– Неделя пройдет быстро, Маруська, а в субботу к обеду я, глядишь, за тобой уже и приеду. Так что давай иди в дом. Да иди уже, не бойся! И еще, в школу-то, смотри, не опаздывай! Учись прилежно, доченька, набирайся уму-разуму! Да веди себя примерно, как подобает дочери Никанора Александрова!

Так он сказал, поцеловал Марусю в лоб и уехал. Маруся еще немного постояла, поплакала беззвучно у калитки, страдая от того, что уже скучает и по родителям, и по старенькой бабушке Фае, и по своей маленькой, совсем еще несмышленой, сестрёнке Аленке… Но делать нечего, пришлось переступить через свою тоску-печаль и идти в дом.

Дом у попадьи был крепкий, добротный. Сам поп давно умер от сердечного недуга, как поговаривали люди, а она осталась одна с двумя немощными дочерьми. Что за страшная болезнь их грызла с самого рождения, никто толком не знал, но из своей комнаты они никогда не выходили.

Чтобы прожить и прокормить дочек, попадья пускала на постой учеников из соседних деревень за умеренную плату. До Маруси у нее уже жила девочка, но, по какой-то причине посреди зимы родители забрали ее домой, четвертый класс она так и не окончила.

Отец рассказал Марусе, что девочка эта заболела какой-то нервной болезнью от разлуки с родными. И зря рассказал. Маруся только пуще разволновалась.

– Разве такое бывает? – удивилась она, округлив глаза.

– Всякое в жизни бывает, дочка. Бывает даже то, что мы ни понять, ни объяснить не можем, – задумчиво ответил отец.

И вот, теперь Маруся шла к дому попадьи на негнущихся ногах. Вдруг она тоже заболеет от тоски, как та девочка? А что? Все может быть, вон у неё и руки трясутся, и колени не гнутся. Чем не первые признаки болезни? Очень уж неспокойно было у Маруси на душе, очень уж хотелось поскорее вернуться в родной дом.

***

Попадья оказалась очень высокого роста, даже выше отца. Когда Маруся подошла к дому, ее крепкая фигура, облаченная в длинное черное платье, уже возвышалась в дверях, словно неподвижный столб.

Девочка смутилась от пристального взгляда и непроизвольно втянула шею поглубже в плечи. Лицо женщины было строгим, бледным и некрасивым, над верхней губой торчали темные усики, а черные глаза буравили Марусю насквозь.

– Здрасьте, – пискнула Маруся не своим, слишком высоким от волнения, голосом, – я Маруся Александрова, жиличка ваша новая.

Попадья осмотрела Марусю с ног до головы, а затем без единого слова провела ее на кухню, указала рукой на деревянную лавку, покрытую старой, замызганной рогожей. С краю на лавке лежало аккуратно свернутое лоскутное одеяло. Попадья произнесла, строго взглянув на Марусю:

– Вот твоё место. Спать будешь тут. Уроки можешь учить на краю стола, но только со своей стороны. Поняла?

– Поняла, – ответила Маруся и прилежно кивнула.

Перед отъездом матушка строго наказывала ей быть послушной и прилежной, на все указания попадьи – кивать.

– Только попробуй характер свой строптивый показать этой почтенной, почти святой, женщине! Я тебя так накажу потом, что неделю на спине спать не сможешь! – так наказала приглушенным голосом мать, а потом перекрестилась сама и перекрестила Марусю.

Маруся помнила ее наказ и боялась ослушаться. Если попадья пожалуется на нее – Марусе не сдобровать. Матушка ее была строгой на наказания.

– Сухари привезла? – спросила попадья, презрительно взглянув на маленький узелок в руках Маруси.

– Привезла, – еле слышно пискнула Маруся.

– Имей в виду, если крошки под лавкой увижу, накажу розгами. Веник стоит в углу у печи, мети за собой, как поешь. И помни: к плите не подходи, ничего хозяйского в руки не бери. Как все стоит тут – я помню. Если увижу, что что-то трогала, накажу по всей строгости!

Маруся вся сжалась от таких наставлений, но снова послушно кивнула головой. Попадья сделала шаг по направлению к девочке и подняла указательный палец вверх. Маруся уставилась на палец, затаив дыхание. Глаза ее были полны ужаса.

– И последнее, – попадья склонилась к Марусе и произнесла очень тихо, – в комнату к моим дочкам не заглядывай ни в коем случае. Даже к двери близко не подходи, не шуми, не топай. Болеют они. Поняла?

– Поняла, – снова пискнула Маруся и покраснела от стыда, как будто уже совершила какой-то проступок.

– Звать-то тебя как?

Голос попадьи был грубый и неприятный, Маруся почувствовала, как к глазам подступают слезы. Еще чуть-чуть, и она разревется, как маленькая.

– Маруся, – прошептала она, думая о том, что не должна бояться, ведь она пообещала отцу, что будет смелой и сильной, она не может его разочаровать в первый же день.

– Маруся, так Маруся. Если не будешь нарушать мои порядки, если будешь вести себя послушно да прилежно, то по пятницам буду угощать тебя пирогами. Но если ослушаешься – розги стоят рядом с веником у печи. Я сюськать с тобой не буду. Я тебе не матушка и не бабушка! – попадья выразительно скосила глаза в сторону печи, а потом скрылась в дверях своей комнаты.

Переведя дух, Маруся обвела тоскливым взглядом неуютную, мрачную кухню, а потом посмотрела на розги, которыми припугнула ее попадья. Поежившись, она положила на лавку свою котомку, поправила новую серую кофту, которую бабушка Фая связала ей специально к осени, и отправилась в школу.

***

Молодая учительница Катерина Ивановна Марусе сразу понравилась. Отец не преувеличил, она, и вправду, была очень красива. Весь первый урок Маруся рассматривала ее белую шелковую блузу и толстую косу, красиво уложенную вокруг головы. У Катерины Ивановны были раскосые зеленые глаза и румяные щеки. А губы ее то и дело расплывались в искренней, доброй улыбке. От того, что она постоянно улыбалась, она казалась еще красивее. Таких красавиц Маруся до этого не видала, поэтому все смотрела и смотрела на учительницу глазами, полными восторга. Девочке показалось, что и сама Катерина Ивановна смотрит на нее дольше и пристальнее, чем на других ребят. От ее внимания у Маруси по телу бегали мурашки, а к щекам приливала кровь.

После первого урока было знакомство. Все ученики поочередно называли Катерине Ивановне свои имя и фамилию, Маруся от волнения забыла, как ее зовут. Лишь спустя несколько секунд, она, заикаясь, пролепетала:

– Я М-маруся Александрова.

Учительница кивнула в ответ и проговорила с доброй улыбкой:

– Ты умница, Маруся. Не стесняйся и не робей! Мы тут все – твои друзья, и я тоже.

Маруся почувствовала, как на нее устремилось множество взглядов ребят, некоторые были дружелюбными, другие – насмешливыми, третьи – завистливыми. Маруся покраснела, как спелый помидор, и уставилась в парту. Как уж тут не оробеть, когда учительница из всех тридцати трех учеников обратилась по имени к ней одной!

После третьего урока учеников накормили горячей похлебкой. Обед для всех стал настоящим праздником. Почти все ребята были голодными. Многие из них были из бедных семей, они не завтракали и не ужинали дома. Единственной горячей пищей за весь день для них стала школьная похлебка.

Бабушка Надя, варившая обеды для учеников, вышла к ребятам во время обеда и погладила их всех по очереди по головам. От нее исходило доброе, материнское тепло, которого многим не хватало. И пахла она, как мама – чем-то съедобным и вкусным. От того, что бабушка Надя была заботливой, внимательной и пахла едой, ее все любили, ребятам она была будто родная. Многие после еды обнимали ее в знак особой благодарности. Марусе тоже захотелось обнять старенькую повариху за широкую талию, но она постеснялась подойти к ней.

Для Маруси школьная похлебка тоже была единственной горячей пищей за весь день. Отец предупреждал, что всю неделю ужинать ей придется домашними сухарями. Девочку это не пугало – она и дома не очень-то много ела, да, к тому же, у нее был с собой припасен целый мешочек сухарей, которые она привезла из дома. Матушка насушила их в печи специально для нее. Дома Марусе так хотелось попробовать хоть один ароматный сухарик, но матушка не разрешала.

– Это тебе на учебу! – строго сказала она и погрозила Марусе пальцем.

Однажды Маруся все-таки не выдержала и стащила с печи один сухарь – ароматную ржаную корочку. Матушка увидела это и больно стукнула ее по руке.

– Не имей привычки брать без спроса! – прикрикнула она, укоризненно глядя на Марусю.

Девочке стало стыдно и больше сухари она не трогала. Но теперь мысль о полном мешочке согревала ее, когда она возвращалась после уроков в дом попадьи. Она хранила сухари, брала на ужин по одной или две штуки. Но неожиданно к середине недели полный мешок сухарей опустел.

"Как же я так не рассчитала? Ведь совсем понемногу брала! Не во сне же я их съела?” – недоумевала Маруся, глядя на сухие крошки на дне мешочка.

Ей стало до того обидно, что слезы выступили на глазах.

В четверг вечером Маруся учила уроки. Желудок ее требовательно урчал. Она то и дело косилась на свежий ржаной каравай, оставленный попадьей на столе остывать, но ничего хозяйского на кухне ей трогать было нельзя, а уж тем более есть еду попадьи. Даже представить страшно, что ей за это будет!

Маруся прислушалась. Из комнаты попадьи слышалась монотонная речь, которая то становилась громче, то переходила на шепот. Женщина молилась целыми вечерами, до самой поздней ночи. Маруся знала, что в ближайшее время она не выйдет из своей комнаты. Поэтому она встала, подошла к караваю и с наслаждением вдохнула сладкий аромат свежего хлеба. Ей хотелось отщипнуть от каравая хоть крошечку, и она едва сдержалась, чтобы не сделать этого. Соблазн был силен, но страх был еще сильнее. Сглотнув слюну, Маруся отошла от стола и легла на лавку.

Попадья вышла из комнаты со свечой в руках уже тогда, когда Маруся лежала на лавке и пыталась уснуть. Крепко зажмурив глаза, чтобы попадья не подумала, что она за ней подглядывает, девочка слушала, как шелестит длинное черное платье по кухне. До носа ее донесся горький запах воска и ладана. Этот запах доносился из комнаты попадьи, и от нее самой тоже всегда так пахло. Несколько раз попадья подходила к девочке очень близко, склонялась над ней, видимо, чтобы проверить, спит ли она. В эти моменты Марусе становилось очень страшно. Она начинала дрожать и боялась, что женщина заметит это и отругает ее.

Походив со свечой по кухне, попадья убрала каравай в плетеную хлебницу и, наконец, ушла. Маруся вздохнула с облегчением, повернулась на бок, но и тогда не смогла уснуть. Живот урчал, голод прогонял сон прочь.

"Господи, хоть бы уснуть поскорее", – взмолилась про себя Маруся.

Но, как назло, ночью дом наполнялся странными звуками: то и дело скрипели старые половицы, и вдобавок кто-то постоянно скребся и шуршал под полом. И вот теперь Марусе вдруг показалось, что она слышит какой-то неразборчивый шепот, но откуда он доносится, она так и не смогла определить. Привстав на лавке, она прислушалась, а потом громко прошептала:

– Эй, кто здесь?

Никто не откликнулся, и вскоре шепот прекратился. Но Маруся так и не уснула, пролежала до самого утра, накрывшись с головой одеялом и дрожа всем телом от страха.

***

– Ночью под полом все время кто-то скребся, – сказала Маруся на утро попадье, – вы слышали?

– Это мыши! Одолели совсем окаянные, – попадья пристально посмотрела на Марусю, – Ты не бойся, у меня под полом отрава разложена, на кухню точно не проберутся.

Женщина нагнулась и заглянула под Марусину лавку. И тут же лицо ее потемнело от ярости.

– Это что такое? – закричала она.

Выпрямившись, она схватила Марусю за рукав платья и толкнула ее на пол. Маруся упала на колени и больно стукнулась лбом об лавку.

– Это что там у тебя под лавкой? Крошки? – снова закричала попадья.

Маруся заглянула под лавку и увидела, что ее мешочек для сухарей лежит вывернутый наизнанку, и крошки рассыпались по полу.

– Да как же так? Это не я! – воскликнула Маруся.

Она и вправду удивилась, ведь прекрасно помнила, что вечером аккуратно завязала мешочек и положила на пол. Кто же его так разворошил? Маруся взглянула на попадью, которая уже стояла у печи с розгой в руках. Она смотрела на Марусю злыми глазами.

– Клянусь, это не я! Мне за собой убрать не сложно! Может, это мыши? Всю ночь скреблись! – с мольбой в голосе проговорила Маруся, чувствуя, что сейчас разрыдается от страха.

Попадья подошла к ней, схватила за шиворот и легонько встряхнула. А потом, отпустив Марусю, она небрежно бросила розгу на пол.

– На первый раз прощаю. Бери веник и прибирай за собой.

Маруся тут же подбежала к печи, схватила из угла растрепанный веник и стала яростно заметать рассыпанные под лавкой крошки.

– Но больше поблажек не будет. Так и знай.

Сказав это, попадья взяла с плиты кипящий чайник и унесла его в свою комнату. Маруся замела крошки, бросила их в печь и судорожно вздохнула. А потом взглянула на часы и засуетилась, начала торопливо одеваться, чтобы не опоздать в школу.

***

Несмотря на то, что в доме попадьи Марусе было грустно, неуютно, а порой даже страшно, она все равно испытывала любопытство. Закрытая дверь в комнату, где жила попадья со своими дочками, была ей недоступной и от того казалась очень загадочной. Марусе интересно было узнать, что скрывается за закрытыми дверями и какие они, эти, невидимые ей, больные девочки, что живут там в четырех стенах, не выходя из комнаты и не видя белого света.

“Интересно, сколько им лет? Может столько же, сколько мне? А, может, не такие уж они и больные и хотят подружиться со мной, да им не разрешает строгая мать? Конечно! Попробуй-ка, ослушайся такую мамашу! Запорет до смерти своей розгой за непослушание!” – так думала про себя Маруся.

Ей было любопытно, но она не смела подходить к закрытой двери даже тогда, когда попадьи не было дома. Длинные ивовые розги стояли на самом виду, напоминая о том, что расправа за проступки, в случае чего, будет жестокой и беспощадной. И больше попадья не даст Марусе никаких поблажек. Поэтому девочка просто смотрела на дверь и фантазировала перед сном, что она может за собою скрывать…

Часть 2. Желанные сухари

– Ты, говорят, живешь на квартире у Елены Алексеевны? – как-то спросила Марусю учительница Катерина Ивановна, взглянув в сторону девочки своими красивыми зелеными глазами.

Маруся смутилась, покраснела и молча кивнула.

– Расскажи, Маруся, хорошо ли ты у нее устроилась? Удобно ли тебе? Спокойно ли спишь по ночам? А то, смотрю, ты по утрам иногда бледная бываешь, вон и тени под глазами появились.

Катерина Ивановна подошла к Марусе совсем близко и ласково погладила её по голове.

Маруся пожала плечами. Ей не хотелось жаловаться на попадью. Если отец или матушка узнают, что она плохо о ней сказала – будут злиться, может, даже накажут.

– Все хорошо, у меня там свой угол, сплю на лавке в кухне, – тихо проговорила Маруся, уставившись в пол.

– По родителям, небось, сильно скучаешь? – снова спросила Катерина Ивановна, и в голосе ее прозвучало искреннее понимание.

Маруся кивнула, громко шмыгнула носом. От напоминания об отце и матери на глазах у нее сразу же выступили слезы.

– Не переживай и не стесняйся своих чувств, Маруся. Все скучают по родным, даже если расстаются не надолго! Я ведь так же, как ты, когда училась, жила у чужих людей. Так что мне понятны твои чувства, Марусенька! Не стыдись их. А если будет совсем худо, приходи ко мне – попьем чаю, поговорим!

Учительница обняла Марусю и звонко поцеловала ее в макушку. Маруся совсем не ожидала от нее такой искренней ласки, даже плакать передумала.

– Спасибо вам, Катерина Ивановна! – смущенно проговорила Маруся, не глядя на учительницу.

– Зайду к Елене Алексеевне на следующей неделе, проведаю ее девочек, заодно посмотрю, как ты там устроилась на новом месте, – сказала Катерина Ивановна и еще раз погладила Марусю по голове.

Маруся снова кивнула, подумав о том, что за все прошедшие дни она сама так ни разу и не увидела дочек попадьи. Более того – она ни разу не слышала даже их голосов.

Приготовленную еду попадья забирала в комнату, видимо, ели девочки прямо там. Иногда, выходя в сени по нужде, Маруся останавливалась на пару секунд, замирала, прислушиваясь к тому, что происходит за закрытой дверью, но не слышала ни звука. Ей казалось странным, что девочки не разговаривают друг с другом, не смеются так, как она смеется в школе с ребятами.

Марусю много чего пока что настораживало и пугало в этом странном, неуютном доме, но она успокаивала себя словами отца. Он любил повторять, что “поначалу вечно все не так, да не эдак, а потом – ничего, ко всему привыкается”. Ей очень хотелось верить, что и она здесь ко всему привыкнет.

***

Первая учебная неделя показалась Марусе бесконечной. Попадья своего обещания про пятничные пироги не выполнила. Да и не пекла она в пятницу никаких пирогов, сварила гороховицу и унесла дымящуюся кастрюлю в свою комнату. Маруся с тоской посмотрела ей вслед и сглотнула слюну. Может, это из-за того, что она провинилась в первые же дни? Ничего, уже завтра за ней приедет отец и дома она, наконец-то, вдоволь наестся и матушкиных пирогов, и горячей картошки с маслом. Не с голодного края приехала, перетерпит.

В отличие от строгой попадьи, повариха бабушка Надя относилась к Марусе с добротой. Она словно чувствовала, что девочку что-то тревожит, подходила к ней каждый день, подсовывала исподтишка, чтобы никто не заметил, что-нибудь съестное – вчерашнюю лепешку или вареную картофелину, спрашивала, все ли у нее хорошо.

– Все хорошо, бабушка Надя. По родным только очень скучаю, – вздыхала Маруся.

– Попадьиха тебя не обижает? – спрашивала бабушка Надя, прищуривая и без того маленькие глазки, – Уж больно она сурова, говорят!

– Нет, не обижает, – отвечала Маруся, а самой при этом хотелось заплакать, броситься к ней на шею и рассказать, как тоскливо ей живется в доме злой и сварливой женщины, как она боится розг, стоящих в углу кухни.

Но Маруся скрывала свои чувства и переживания. Правда, она замечала, как после их разговора бабушка Надя подходила к Катерине Ивановне, и вдвоем они о чем-то долго перешептывались, поглядывая на Марусю.

– Смотрят и смотрят! Лицо, что ли, у меня сажей испачкано? – как-то раз подумала Маруся и покраснела от стыда.

На перемене она, на всякий случай, тщательно умыла лицо водой и обтерлась подолом платья. Очень уж ее смущали странные, задумчивые взгляды молодой учительницы.

***

Маруся ждала приезда отца с огромным нетерпением. Наконец, в субботу перед обедом она услышала знакомый грохот его повозки за окнами. Девочка соскочила с лавки и прильнула носом к стеклу. Губы ее задрожали от радости. Когда отец вошел в дом, она бросилась ему на шею и принялась обнимать и целовать его.

– Батя, хороший мой, наконец-то ты приехал! – радостно воскликнула Маруся, уткнувшись в отцовскую рубаху.

– Ну-ну, Маруська! Так сильно соскучилась, что ли, девка моя любимая?

– Соскучилась, батя! Сил нет, как соскучилась! – задыхаясь от счастья, проговорила Маруся.

Она торопливо схватила из-под лавки свой узелок, приготовленный еще с раннего утра, и подошла к дверям.

– Да обожди, торопыга. Дай хоть дух перевести! Расскажи, как в школе? Уроки прилежно учишь? – спросил отец, присаживаясь на лавку.

– Прилежно, Катерина Ивановна меня часто хвалит, – ответила Маруся.

– Умница, дочка. Так и надо учиться всегда, чтоб хвалили! – гордо произнес отец.

– Батя, пошли уже?

Маруся вопросительно взглянула на отца, и тут дверь в комнату попадьи открылась. Отец заискивающе улыбнулся и учтиво поприветствовал попадью, вышедшую из комнаты с улыбкой на лице. Маруся впервые за неделю увидела, как эта, вечно строгая женщина, улыбается. Но улыбка ее была неискренней и неприятной.

– Как дочка моя поживает у вас, Елена Алексеевна? Не сильно проказничает? Не докучает вашим девочкам? Розги, небось, не пригодились, как я и говорил? – спросил отец, с гордостью похлопав по плечу Марусю.

– Прилежная у тебя дочь, Никанор Андреевич, жаловаться на нее не буду. Приходит с учебы и сразу за уроки. Я после молитв из комнаты выгляну, а она уже спит, – сказала попадья ненатурально тонким голосом, и губы ее снова растянулись в масляной улыбке.

Она подошла к Марусе и потрепала ее по щеке, отчего у той мороз прошел по коже. Никогда Маруся не понимала, как с одними людьми можно быть одной, а с другими – другой, ведь это же вранье какое-то получается. С Марусей попадья – злая и сварливая, а с ее отцом – добрая и приветливая. Как же это так? То есть, взрослым можно врать, а детям – нет? Ведь взрослым за вранье ничего не бывает, а детей за то же самое вранье розгами лупят. Несправедливо!

– Девочки твои как поживают? Я вот гостинцев им привез, жена моя сдобные булочки с утра напекла, положила и вам немного.

– А ты зайди, Никанор Андреевич, сам отдай им. Они будут рады! – попадья гостеприимно распахнула дверь своей комнаты и махнула рукой, приглашая отца войти, – заходи, поздороваешься с девочками, помолимся вместе у иконки об их здравии.

Маруся снова почувствовала этот странный запах – тягучей горечи, растопленного воска и ладана. Она тоже хотела пройти за отцом в комнату, но попадья ловко преградила ей путь и закрыла дверь прямо перед ее носом.

– Тебе нельзя. Ты тут обожди, – строго сказала она.

Маруся слышала, как отец что-то говорит, обращаясь, по-видимому, к дочкам попадьи, но, чтобы они что-то отвечали ему – этого она не слышала.

Марусе стало так любопытно, что она не могла спокойно устоять на месте. Отец был здесь, поэтому ей было не так боязно. Зато любопытство теперь просто распирало ее изнутри. Слегка подтолкнув дверь ногой, Маруся прильнула одним глазом к образовавшейся щели.

В комнате попадьи царил полумрак, окна были занавешены плотной тканью, кругом горели свечи в старинных, позолоченных лампадках, и казалось, что их дрожащее сияние оживляет иконы, висящие на стенах. Только это были какие-то странные иконы, Маруся таких никогда не видывала. На них были изображены не святые, а какие-то непонятные существа. Или ей в потемках так показалось? Она видела, как отец перекрестился на одну из икон и поклонился ей. Он всегда так делал, когда бывал в церкви. Марусе стало не по себе. Нехорошее, гнетущее и давящее чувство навалилось на нее откуда-то сверху, стало трудно дышать, и она осторожно прикрыла дверь. Подойдя к своей лавке, она села и только тогда смогла вздохнуть.

– Как же они там живут? Там и воздуха-то нет совсем, дышать нечем! – прошептала Маруся, – еще и иконы эти…

Через какое-то время отец вышел из комнаты попадьи. Притихший и молчаливый, он отдал женщине оплату за следующую неделю, попрощался с ней и позвал Марусю:

– Пойдем дочка, ехать пора, мать да бабка уже поди заждались нас.

Они вышли из дома, и Маруся снова крепко обняла отца.

– Я-то дочек попадьи ни разу так и не увидела, батя, – тихо проговорила Маруся, забираясь в телегу.

Отец потрепал девочку по волосам, а когда она уселась, накинул ей на ноги старенькую накидку.

– На, Маруська, прикройся. Ветрено сегодня. Кабы не простыла ты, – сказал он.

– Батя, мне так интересно посмотреть, какие они, эти самые дочки! – не унималась Маруся.

– Да чего ж на них смотреть! Больные, немощные, несчастные дети. Если Елена Алексевна не позволяет на них смотреть, значит так надобно, ей виднее, она их мать, как-никак.

Маруся нахмурилась, тогда отец строго взглянул на нее и сказал тоном, не терпящим возражений:

– Они, в конце концов, не куклы какие-нибудь, чтоб их рассматривать!

Маруся отвернулась обиженно. Весь путь до дома они с отцом проделали молча, думая каждый о своем.

***

Выходные дни пролетели, как несколько коротких мгновений. Вроде бы только-только Маруся с отцом переступили порог родного дома, только она обняла и поцеловала по очереди матушку и бабушку Фаю, только потрепала по голове шаловливую сестренку Аленку, и вот уже опять нужно было отправляться в путь…

Как же Марусе не хотелось ехать к строгой и злой попадье! Но она ни с кем не делилась своими грустными мыслями. Что бы ей сказали в ответ отец и матушка? Ты должна, так надо, и все в том же духе. При этом в школу Марусе очень хотелось, за два дня она уже успела соскучиться по Катерине Ивановне. Играя с Аленкой в субботу, она попыталась устроить для маленькой сестры подобие школы – разложила перед ней деревяшки, которые нашла во дворе, дала в руки маленький уголек, чтобы можно было писать. Маруся учила Аленку буквам, цифрам и даже ставила ей отметки.

Аленка вовсе не похожа была на прилежную ученицу, она больше шалила и кричала, но Маруся старалась не злиться на маленькую сестрёнку, она вспоминала добрую улыбку Катерины Ивановны и старалась улыбаться точно так же, как улыбалась на уроках она.

“Вот бы выходные не заканчивались!” – думала Маруся.

Она сидела на телеге невыспавшаяся, хмурая, сжимая в руках свою школьную котомку и мешочек с сухарями, которые ей снова наготовила матушка. В воскресенье Маруся хотела наесться на всю предстоящую неделю, но аппетит пропадал от одной мысли о том, что уже утром ей снова предстоит ехать к попадье.

Дома было хорошо – никто не заставлял ее сидеть весь вечер на лавке, никто не смотрел на нее строго и зло. Дома все обнимали и целовали Марусю, хвалили ее, Аленка – та вообще умилялась, глядя на старшую сестру. А еще дома было вдоволь еды, да, к тому же, в сундуке лежали Марусины тряпичные куклы – целое семейство. Бабушка Фая их смастерила для Маруси два года назад, когда еще могла вставать с лавки. А вскоре бабушка сильно занемогла, слегла и больше с лавки так и не поднялась. Маруся помогала матушке ухаживать за ней: кормила бабушку Фаю кашей с ложки, стирала ее испачканные простыни.