Русское танго

Новая книга от автора «Квадратного треугольника» отсылает к эпохальным событиям в постсоветском обществе на стыке тысячелетий. Взгляд изнутри российско-казахстанского пространства позволяет увидеть то, что обычно остаётся за кадром.

Герои детективных историй и непростых ситуаций списаны с натуры – в них угадываются знакомые евразийские черты. Этакое русское танго с казахским акцентом.

Обе повести («Миллениум» и «Бабье лето»), а также рассказ «Детский сад» были опубликованы в журнале «Нива», г. Астана, Республика Казахстан.

Миллениум

2010–2011 г. г.

(«Нива», №№ 1, 2, 2015 г.)

– Ещё чего, – сказала крашеная блондинка, отбирая у своей подруги шампанское и передавая его мне, – у нас для этого как бы мужчина есть.

Я принял вино и стал вертеть бутылку и так и сяк, не соображая толком, с какой стороны к ней подступиться.

– Тоже мне, бизнесмен, – презрительно фыркнула крашеная, глядя на мои неуклюжие попытки вскрыть пробку, – проволочку крути! В обратную сторону, как бы против часовой…

В это время взбудораженное вино оглушительно выстрелило мощным зарядом, и с потолка на наш стол, головы и плечи посыпались осколки битого стекла – пробка угодила в один из плафонов ресторанной люстры.

– Вау! – взвизгнула белобрысая, вскочив со стула. – Ты чё, ненормальный?!

– Да ладно тебе, – заступилась за меня её подруга, и я сразу проникся к ней безграничной любовью и уважением, – он же не спецом, видишь, заторможенный какой-то, не как все.

– Вижу, – не унималась крашеная, – только как бы не понимаю, откуда такой тормоз приблудился за наш столик.

– Девчонки, – промямлил я, с трудом преодолевая сухость во рту и морщась от головной боли, – давайте не будем говорить обо мне как о потустороннем предмете.

Тут подбежала официантка и, чуть не плача, стала уговаривать нас заплатить за люстру. А я и не отказывался, просто у меня наличных не хватило, а пластиковую «Визу» она проигнорировала.

– Я знаю, где круглосуточный банкомат недалеко, – выручила подруга блондинки.

– Давай смотаемся, – предложил я, – а эту, – мои глаза нагло моргнули в сторону соседки, – в залог оставим.

– Хам! – выпалила та. – И вечер будет как бы за твой счёт.

Официантка, в несколько секунд оценив «залог», не согласилась и потребовала сверху ещё и номерок из гардероба. Я не стал спорить и молча положил ей на поднос квадратик дюраля с выбитыми на нём цифрами и аккуратно просверленной дыркой.

На улице чувствовался конец декабря. Неоновые завитушки реклам брызгали яркими искрами в разноцветный снег, предвкушая радостные события, деревья вдоль тротуаров были опутаны сверкающими созвездиями электрических гирлянд.

Поёжившись от холода, я завертел головой в поисках такси и сказал спутнице:

– Завтра Новый год, а я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

Девушка засмеялась, вытащила из-за отворота шикарной песцовой шубки свой шарфик и замотала им мои уши.

– Теперь ты похож на француза из Бородино, – она выскочила на проезжую часть и отчаянно стала махать правой рукой с зажатой в ней лакированной сумочкой.

Через мгновение взвизгнули тормоза, и я очутился на заднем диване в тёплом салоне праворукой японской машины рядом со своей заступницей. Она заботливо развязала шарф, опять рассмеялась и протянула мне тёплую маленькую ладошку:

– Ксения.

– Егор, – в свою очередь представился я, не выпуская её пальцы из своей горсти, – может, заскочим в какую-нибудь забегаловку по пути, а то у меня сейчас башка лопнет.

Водитель сквозь зеркало понимающе глянул на мою страдающую физиономию и порекомендовал Ксении со знанием дела:

– Тут, за углом, подвальчик. Своди его, пусть обстограммится, а я подожду.

Возле бара толпились такие же страждущие. Ксения протиснулась первой и потянула меня за собой. Я заказал две рюмки водки и, не дожидаясь, когда порежут лимон, залпом выпил предложенную порцию.

– Ты не алкоголик случайно? – настороженно спросила Ксения.

– Я приезжий, – ответил я, ощущая долгожданное облегчение, – меня сегодня ночью в гостинице клофелином траванули.

– Кто? – сдвинула брови девушка.

– Ну, познакомился случайно, вот как с тобой типа, их тоже две было, сидели в «Лизе», отдыхали культурно. Потом они пошли проводить меня, в номере опять пили, они – типа «ночевать здесь будем», а дальше я отключился и ничего не помню. Утром встать не могу, в портмоне пусто, хорошо, что до-кументы не тронули и банковскую карту. Промаялся на минералке до вечера, ну остальное ты в курсе, что к чему.

– Тебе что, переспать больше не с кем? – укорила меня девушка. – Кого попало в номер к себе тащишь.

– Да переспать-то не проблема, – стал оправдываться я, – а вот в театр сходить или там в музей, действительно, не с кем.

– Откуда приезжий? – поинтересовалась Ксения.

– Из Казахстана, – удовлетворил я её любопытство, – ближнее зарубежье, а в Перми по делам оказался. Вернуться не успеваю – придётся праздники здесь отмечать.

Выпив вторую рюмку, я обнаглел и, облапав девушку за талию, стал приглашать её на танец, но она решительно погасила моё либидо, и мы вышли наружу. Таксист, как и договаривались, ждал у входа. Я открыл заднюю дверцу и галантно уступил новой знакомой право сесть в автомобиль первой.

– Спасибо, – поблагодарила она, – у вас в Казахстане все такие вежливые?

– Через одного, – сказал я, располагаясь рядом с ней.

Шофёр завёл мотор, прогревая его на малых оборотах, а я опять левой рукой попытался обнять Ксению. Теперь она почему-то позволила мне осуществить задуманное.

Не успели мы отъехать от бордюра, как передняя дверь иномарки распахнулась, и на зачехлённое сиденье упал какой-то запыхавшийся тип.

– Газуй, шеф, – выдохнул он и надвинул на глаза козырёк кожаной утеплённой фуражки с опущенными наушниками.

Машина рванула с места, а я, оглянувшись назад, увидел тёмные силуэты людей, выбегающих из подворотни по ту сторону проезжей части заснеженной улицы.

– Тебе куда? – спросила Ксения незваного гостя.

– Подальше отсюда, – ответил тот, всё ещё тяжело дыша.

– Чего им надо? – стал допытываться я.

– Да так… В натуре никаких проблем, просто менты на хвост сели, – пассажир обернулся, и оказалось, что наш попутчик – это молодой парень лет двадцати пяти с золотой фиксой в верхнем ряду неровно выросших крупных зубов. Кроме кепки, на нём была меховая коричневая куртка, застёгнутая молнией под самый воротник.

– Димо́н, – отрекомендовался он и, разглядев мой раздетый вид, искренне удивился: – Тебя, мужик, чё, поставили на гоп-стоп?

– У нас ответственное мероприятие, – объяснила Ксения, – а кому не нравится, мы не держим.

– Стаканчики есть? – обратился Димон к водителю, вытаскивая из кармана плоский стеклянный шкалик, – децала за знакомство и так далее… Послезавтра двадцать первый век начинается, говорят, конец света наступит.

– Меня Ксенией зовут, а друга – Егором, – вступила в переговоры девушка, – нас, пока конец не наступил, ждут в «Старом Городе».

– Это ещё лучше, – сверкнул жёлтым металлом парень, – у меня там тоже стрелка забита.

– Посуда-то в машине имеется, – сказал озабоченно таксист, – но вы же половину расплескаете. Остановить?

– Не обязательно, – отмахнулся я, – мы чисто символически, по глотку, а двадцать первый век только через год начнётся, – поправил я Димона, – потому что послезавтра будет начало конца двадцатого.

– Я из горлышка не умею, – запротестовала Ксения.

– А тебе никто и не наливает, – ухмыльнулся Димон, – девчачьи капризы нам ни к чему, мы с Егором сами выпьем на бруденшарф.

Моя спутница демонстративно закурила и отвернулась к слегка приспущенному окну.

Минут через десять такси плавно припарковалось у отеля «Урал». Мы с Ксенией направились к фешенебельному входу, Димон остался в машине.

– Так, я не поняла, – допытывалась на ходу девушка, – в какой гостинице ты сейчас-то остановился?

– Жил в этом же здании, только с другого боку, – стал объяснять я, – думал, уеду вечером, а билетов – нету. И апартаменты все уже заняты, какой идиот их здесь для меня держать будет, пришлось оформиться в «Центральную».

– Не фонтан, – сказала Ксения.

– Пойдёт, – успокоил я её, – в речпорту ещё хуже, а я там как-то почти целую неделю проторчал.

– Часто к нам приезжаешь? – она стрельнула на меня глазами.

– Практически каждый месяц, – признался я, – соликамскую бумагу вожу для наших газет. А ты где живёшь?

– Недалеко, пешком дойти можно, – уклонилась от прямого ответа Ксения, – на Комсомольском проспекте.

Выудив из банкомата приличную сумму в российских рублях, я подошёл к ближайшему торговому бутику (их в фойе было понатыкано на каждом шагу) и купил красивую дорогую зажигалку.

– Это тебе, – сказал я, протягивая вещицу девушке, – типа подарок новогодний, ну и вообще… на память.

– Спасибо, – засмущалась она, – с меня тоже причитается.

В машине Димон уже разлил оставшуюся водку по трём складным стопкам.

– Ты модным своим лип***рончиком, в натуре, наши пермские морозы запросто на понт возьмёшь, – он хохотнул, намекая на мой вельветовый пиджак, и подал мне стакашек, – держи, Егор, для сугреву, а то засохнешь.

Мы чокнулись. Девушка всё никак не решалась выпить. Димон жестом фокусника образовал откуда-то небольшой апельсин.

– Презентую, как слабому полу, – несколькими движениями он снял кожуру и разломил цитрусовый на четыре части – таксист тоже получил свою долю. В машине запахло детским утренником.

Сразу за перекрёстком стояла патрульная машина. Гаишник, усатый служака в неуставных лохматых унтах, ушанке и дублёном тулупчике с портупеей, выскочил наперерез, указывая в сторону обочины полосатым жезлом.

– С наступающим, командир, – дружелюбно приветствовал стража дорог наш таксист, электроподъёмником открутив до половины оконное стекло, – какие проблемы?

– Холодно, – пожаловался офицер, заглядывая в салон, – документики предъявите.

– У нас всё в порядке, – подала голос Ксения.

– А почему товарищ раздетый? – стал придираться постовой, имея в виду меня.

– Это зарубежный гость, – отозвалась девушка, а я добавил:

– Мы на мероприятие опаздываем, если хочешь, дам на водку.

Гаишник ещё раз пробежал глазами по нашим лицам и задержался на Димоне.

– Кого-то напоминает, а кого – не могу понять.

– Он с нами, – соврал я, – мой личный телохранитель. Я такого специально подбирал, чтобы на артиста был похож, поэтому всем кажется, что его где-то видели.

– За рубежом, наверное, штрафы зелёными оплачивают, – мечтательно тянул время офицер, удерживая у себя водительские права таксиста и продолжая пристально всматриваться в Димона. Тот нахохлился и утонул в цигейковом воротнике по самый нос.

– Не везде, – возразил я, – в странах Интерпола штрафуют морально.

После чего протянул дэпээснику через плечо водителя новенькую купюру.

– На-ка вот пятихаточку, а то нас ждут серьёзные люди, и они могут чего-нибудь не так про твои мигалки подумать.

Гаишник без колебаний взял деньги, отдал документы таксисту и, небрежно откозыряв, пожелал нам счастливого пути.

Тапёр на клавишных аккомпанировал сам себе, наяривая «Мурку». Веселье в «Старом Городе», несмотря на тридцатое число, бурлило через край, лишь подруга Ксении скучала в одиночестве под разбитой люстрой.

– Сидишь? – спросил я её, плюхаясь на противоположный стул.

– Нет, как бы пляшу, – съязвила она и подозрительно повела в мою сторону прекрасными малахитовыми глазами. – Куда Ксению дел?

– В гардеробе, – успокоил я её, – возле зеркала охорашивается и пёрышки чистит.

К столику вразвалочку подошёл Димон. Оценив ситуацию, он бесцеремонно расположился рядом с девушкой.

– Давайте знакомиться, – предложил я, – это Димон, его фэйс даже милиционеры на местных дорогах сразу узнают.

Парень взял девушку за руку и подтвердил мою информацию:

– Димон.

– Инга, – представилась та. – Вы чё, как бы вместе?

– Почти, – сказал я, – у Димона тут стрелка забита.

– О-о-о, – кокетливо протянула Инга. – Такие деловые, куда деваться.

Её рука так и осталась лежать в ладони парня.

– А вот и я, – присела возле меня Ксения. – Это Егор, это Димон, а это Инга.

Мы, не сговариваясь, переглянулись между собой и рассмеялись. Глядя на нас, улыбнулась и подошедшая официантка.

– Ящик шампанского, – заказал я, – а за люстру посчитайте отдельно.

Димон с недоумением поднял глаза к потолку.

– Егор пробкой из бутылки как бы расшиб, – ввела его в курс дела Инга, – нечаянно, не умеет шампанским пользоваться.

– Я его пить умею, – обиделся я, – а это вам не понты в сметане.

– Бенгальские свечи будете брать? – спросила официантка.

– Обязательно! – воскликнул Димон. – Без них какой праздник.

Я неуклюже поддержал его:

– Если такую свечку в одно место сунуть, даже геморрой праздником покажется.

– Опять хамишь, – надула губки Инга.

– Больше не буду, – раскаялся я и притянул к себе Ксению. – Потанцуем?

– Имей в виду, – крикнула нам вдогонку Инга, – она как бы замужем и дети есть.

Танцующие пары кружились по залу, и тонкие лазерные лучики вспыхивали зелёными и красными точками на их лицах, плечах и причёсках, создавая вместе с музыкой легкомысленную атмосферу откровенного флирта.

– Много ребятишек? – стал уточнять я у Ксении, прижимая её к своему бедру под возбуждающие ритмы аргентинского танго.

– Один ребёнок в виде мальчика, – ответила она, – его тоже Егоркой зовут.

– Большой? – продолжал любопытствовать я.

– В садик ходит, – девушка с укоризной взглянула на меня. – Хватит уже во мне копаться, отдохнуть хочу от всего, а ты в душу лезешь.

Несмотря на то, что Ксения курила, от неё распространялся приятный запах карамели и шоколадных конфет с ликёром. Заметив, как я вожу носом, она шепнула мне в ухо:

– Я на кондитерской фабрике работаю. Официально у меня сегодня ночная смена.

– Понял, – кивнул я одобрительно, – больше всего на свете мне нравятся девушки в шоколаде, работающие по ночам.

– Неплохой вкус, – согласилась Ксения, откинув назад длинные прямые волосы, чёрные, словно крыло ворона, – а поскольку за мной ответный подарок, я угощаю.

Она обняла меня за шею и, прикрыв большие карие глаза пушистыми ресницами, сладко поцеловала мои пересохшие истомившиеся губы.

Через пару часов наша компания со стороны казалась одной большой и дружной семьёй. Бесконечные тосты ходили по кругу, спиртное в прямом смысле лилось рекой.

– Казахстан – это где маки растут? – допытывался Димон. – Или где раки зимуют?

– Не маки, а хлопок, – поправила его Инга, – недалеко от Ташкента, там ещё как бы озеро такое с прикольным названием – Иссык-Куль.

– В чём прикол? – вздёрнула бровки Ксения.

Инга перегнулась через край стола и что-то тихо сказала подруге – незамедлительно последовал взрыв девичьего смеха.

– Вообще-то в Казахстане хлеб сеют, – сказал я с некоторой досадой в голосе, – и столица не Ташкент, а Астана, бывший Целиноград.

– В переводе на русский чё обозначает? – не унималась Инга.

– Так и будет – Столица, – растерялся я.

– Круто, – подвёл итог Димон, – предлагаю тост за столицу Казахстана город Астану, которая по-русски тоже Столица!

– Дурдом, – сказала Инга, – жили как люди, а теперь как бы иностранцами стали.

– Пить надо в меру, – вставил я, – особенно, когда на троих в лесу соображаешь.

– Какая пьянка без баяна, – поднял фужер Димон, – давайте, в натуре, не будем о грустном, к чёрту политику – Новый год завтра. С наступающим!

Ксения прикоснулась краем хрусталя к моему бокалу:

– Я тебе правда нравлюсь? Только честно.

– Если честно – очень, – признался я, – никогда такой девушки не встречал.

– А как «очень»? – не унималась Ксения. – Приведи пример, чтобы я поверила.

– Ну… – растерялся я, подбирая сравнение, – примерно как отсюда до вокзала.

– Классно! – завизжала от восторга девушка. – Инга, ты слышала, я нравлюсь Егору, как отсюда до вокзала!

– Ты чё, уже как бы уезжаешь? – косо посмотрела на меня Инга.

– Не сейчас, – успокоил я её, – в следующем году.

– А причём тогда вокзал? – искреннее недоумение отразилось в затуманенных алкоголем зелёных глазах.

– Ты не въехала, – громко стал объяснять Димон, – это он её так любит – отсюда и до вокзала. Врубилась?

– Не-а, – замотала головой Инга, – мы его никуда не отпустим.

Девушки ушли в туалет, мы с Димоном остались вдвоём – оказалось, что ни он, ни я не курим.

– Давно у тебя менты на хвосте? – поинтересовался я.

– С осени, – вздохнул парень. – В сентябре с подельником одну богатую хату обнесли, его сразу повязали, а я на дно залёг – какие бабки были, вложил в конспирацию, теперь даже на жрачку не хватает.

– Как же вы так вляпались? – посочувствовал я.

– Ну менты – это ещё не косяк, – разоткровенничался собеседник, – самое поганое, что хозяин хаты оказался из этих… ну, сам понимаешь, и теперь нанял конкретных отморозков, а им: что печень запрессовать, что мочилово – абсолютно по барабану.

– За всё нужно платить, – философски изрёк я, – нельзя у людей безнаказанно воровать.

– А как жить? – возмутился Димон. – Вместе с чурками на стройке вкалывать?!

– Не знаю, – пожал я плечами, – в крайнем случае, лучше красть у государства, чем прятаться от своих.

– Я таких «своих» в гробу видал, – занервничал домушник и наполнил наши рюмки водкой «Смирнофф», – какая разница, кого колпашить.

– Большая, – заспорил я. – Человеку – любому – даже самому отмороженному, деньги с неба не падают. Он или, как ты говоришь, вкалывает по-чёрному, или грех на душу берёт, ну в смысле ворует типа тебя, мошенничает, а то и на мокрое идёт – значит, жизнью рискует, свободой и вообще… А государство? Грабит своих граждан почём зря от рождения и до смерти или воюет с собственным народом – и всё с рук сходит, чиновникам никакой дефолт нипочём, никакая гражданская война, наоборот, власть от потрясений ещё больше жиреет.

– Поэтому ты в Казахстане живёшь? – ухмыльнулся парень.

– Отчасти да, – признался я, беря рюмку. – По крайней мере, там, как здесь, в России, беспредела нет и предпринимателей в машинах не взрывают, хотя дороги и дураки те же, если не хуже.

– А родился где? – полюбопытствовал Димон.

– В Челябинске, – отрезал я, давая понять, что хочу перевести разговор в другое русло. – Давай, за наступающий двадцать первый век.

– Значит, советуешь, б***, мне свою Родину обворовывать, – не унимался мой собутыльник, – а я, может, патриот!

– Родину любить надо, – возразил я, – другой у нас нету, и, если припрёт, мы с тобой должны за неё жизнь отдать, не задумываясь. Другое дело – государство. Это ж не Родина, а так, бюрократическая машина. То в социализм едет, то в капитализм, то ещё куда-нибудь не в ту степь, а нам с тобой что остаётся? Горючее оплачивать, да водителя с кондуктором и контролёрами содержать. Так что ничего, Димон, я тебе не советую, решай сам, но помни – за всё придётся заплатить, бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

– Интересно с тобой тёрки тереть, – признался парень, опрокинув рюмку, – отлить не желаешь?

Я отказался и остался за столом один. В ресторане стоял дым коромыслом – народ гулял, как в последний раз. Неожиданно моё внимание привлекли двое плотно сбитых ребят, сидевших в дальнем углу. В отличие от остальных посетителей они пили сок и заедали его салатом. Один из них поднялся и направился вслед за Димоном. Почуяв неладное, я решил прояснить обстановку и, на всякий случай рассчитавшись с подавальщицей, тоже двинулся к выходу, специально подгибая ноги и делая свою походку заметно неуверенной.

Возле умывальника, прижавшись спиной к стене, стоял Димон, бледный словно мел. На него медленно шёл тот самый амбал, который, получается, не зря показался мне подозрительным. В правой руке у него блеснуло узкое лезвие финского ножа. Раздумывать было некогда, обратный отсчёт исчислялся даже не в секундах, а в их составляющих.

– Эй! – громко крикнул я. – Тушите свет!

– Чево? – обернулся в мою сторону киллер, и на мгновение в его хищно прищуренных бесцветных глазах мелькнуло недоумение.

Именно это мгновение и сыграло решающую роль в судьбе Димона. Воспользовавшись замешательством нападавшего, я с разворота, что было силы, двинул кулаком, целясь в подбритый висок, но в последний момент амбал сумел уйти от смертельного удара, и я услышал, как хрустнула моя кость, разбив надбровную дугу противника. Его отбросило влево, и финка выпала, металлически звякнув об выложенный турецкой плиткой пол, а незадачливый владелец холодного оружия стал медленно по стене заваливаться набок и, наконец, рухнул к моим ногам.

Рассечённая бровь рваным краем накрыла глаз поверженного бандита, обнажив желтоватую кость черепа. Из открытой раны хлестала, заливая всё вокруг, алая кровь.

– Валим отсюда, – крикнул я Димону, скрипя зубами от нестерпимой боли в повреждённой кисти, – в зал не заходи, там второй бык на подстраховке. Бери девок и вещи и сразу на улицу, я тачку пока зафрахтую.

Я впихнул Димону два номерка – свой и Ксении – и выскочил из заведения.

Нам повезло. Спасительный огонёк такси не заставил себя долго ждать, и через минуту-две мы в полном составе сидели в белой «Волге» – я с девчонками сзади, а Димон с моей дублёнкой и шапкой из чернобурки рядом с таксистом.

– Давай в Мотовилиху, – приказал я, и машина рванула с места.

– Вы чё, больные, – Инга не понимала, что происходит и водила мутным взором по сторонам, ожидая каких-либо комментариев. – Зачем нам в Мотовилиху, если сидели как бы супер?

– Всё ништяк, – успокоил её Димон. – Егор сам разрулит, не встревай.

Заметив телефонную будку, я попросил водителя притормозить и, опять выскочив раздетым на мороз, позвонил по «03» и сообщил о раненом человеке в ресторане «Старый Город». И сразу – будто камень с души свалился: не хотелось казнить себя за то, что оставил кого-то в беспомощном состоянии.

Заехав в первые попавшиеся дворы пятиэтажек, я отпустил такси, и мы пешком (девушки плелись в хвосте) двинулись наугад куда-то в неведомую сторону.

– Здорово ты ему хлебосос расквасил… С одного удара, – попытался выразить своё уважение Димон. – Где научился?

– В Афганистане, – я не расположен был к разговору – сильно болела сломанная рука.

– Егор, что случилось? – встревожено окликнула меня Ксения.

Я обернулся и, с трудом превозмогая боль, растянул непослушный рот в кривой улыбке:

– Не бери в голову, Ксюш, Димон стрелку неудачно забил, пришлось указатель срочно поменять.

– Насчёт стрелки я соврал, – признался парень, – хотел с вами на халяву позависать.

– Как же они тебя вычислили? – задал я риторический вопрос.

– Я же говорю – отморозки, – встрепенулся Димон, – дёргать надо из Перми, пока трамваи ходят.

Пройдя шагов сто по слабо освещённым закоулкам, мы вышли на широкую пустынную улицу. Остановившись под фонарём, я взглянул на правую кисть и поморщился – её раздуло, как баскетбольный мяч, а выбитый сустав превратился в глубокую ямку. С трудом достав из заднего кармана брюк носовой платок, я с помощью собственных зубов туго затянул им больное место, стараясь зафиксировать перелом.

Откуда ни возьмись, выехал ушастый «запорожец» и, проезжая мимо, сбросил газ. В приоткрытую дверь высунулся худощавый дедок и бодро предложил за «недорого» доставить нас «хоть на край света».

– Туда мы сами как-нибудь доберёмся, – заявил я, – ты, отец, лучше подбрось нас до гостиницы «Центральная». Сотни хватит?

– За сотню, к примеру, могу оба раза туда и обратно, – обрадовался старик. – Уже и праздник на носу, а пенсию дадут, кажись, теперь только опосля милленима, как в худшем случае.

Через час, попутно затарившись выпивкой и закуской, мы поднимались по гостиничной лестнице в мой номер.

Требующее капитального ремонта здание приглянулось не только мне. На некоторых дверях красовались таблички с названиями различных фирм, среди которых выделялись: организация, торгующая шенгенскими визами, и резиденция регионального представителя Президента России с лаконичной ссылкой на время приёма. А моё жилище представляло собой пару комнат с давно пришедшей в негодность мебелью и допотопным телефоном на покосившейся тумбочке из клеёных опилок. Правда, имелся ещё доисторический телевизор и санузел с пожелтевшей от времени ванной и косо стоящим лопнувшим унитазом.

Так что в целом жить было можно.

– Я же говорю – не фонтан, – Ксения критически осмотрела номер и вывалила из целлофанового пакета на раздвижной стол купленные по дороге продукты. – Тарелок, естественно, тоже нет?

– Почему, – засуетился я, показывая своё гостеприимство, – вот, в тумбочке целых две штуки имеются.

Из двух чайных блюдец, которые я извлёк на божий свет, одно оказалось с отколотым краем и глубокой трещиной поперёк, а ко дну второго намертво присохли сигаретные окурки с изжёванными оранжевыми фильтрами. Добавив к блюдцам два тусклых стакана с позолоченными ободками, Ксения всучила «сервиз» Димону и командировала его в ванную мыть посуду.

– Как знал, – сказал я и полез за пластиковыми стаканчиками в полированный шкаф, куда Ксения успела заботливо пристроить на алюминиевой проволочной вешалке мою дублёнку, – а из стеклянных запивать будем.

Наконец уселись за накрытый стол: мы с Ксенией на небрежно застеленной протёртым до основы пледом софе, Димон с Ингой с противоположной стороны на стульях. То, что не уместилось в тарелки, украсило застолье живописными горками на розовых салфетках.

– За продолжение банкета, – сказал я, стараясь подавить боль в правой руке, а левой чокаясь с гостями.

– С тобой не соскучишься, – поддержала тост Ксения, – непредсказуем, как перепады температуры в теплоцентрали.

Вилок тоже было две, поэтому стали закусывать по кругу, более-менее соблюдая очерёдность.

Местный телеканал транслировал праздничный концерт из Кремля с участием поп-звёзд и прочих знаменитостей.

– У тебя чё, вместо руки как бы матрёшка? – пьяно засмеялась Инга, когда я неловко выронил вилку, перешедшую мне по эстафете.

– Ого! – ахнула Ксения. – А я как-то внимания не обратила. Что с тобой?

– Упал, – отмахнулся я, но девушка уже бережно разматывала платок.

– Да тут посинело всё аж до фиолетового, – ужаснулась она, – в больницу надо.

– Можно как бы мочой, – посоветовала Инга, – кто писить хочет?

– Можно и мочой, – согласилась Ксения, – или детской, или чтоб девушка ни разу никого не рожала.

– Ты чё, – вскинулась Инга, – я как бы стесняюсь.

В конце концов её усадили на унитаз, а я, притулившись возле на корточках, сунул вниз свою руку. Инга хихикала, всё время сжимала ноги и тянула на бёдра тёплые коричневые колготки. Ксения контролировала процесс, а Димон нетерпеливо заглядывал в приоткрытую дверь санузла.

– Ну, – поторапливала подругу Ксения, – чего расселась, как клуша, мочись уже.

– Я щекотки боюсь, – оправдывалась та, – давайте выпьем ещё, а я как бы запью соком, тогда должно получиться.

Димон тут же подал всё необходимое, и мы, не прерывая лечения, опрокинули «за миллениум».

– Первый раз пью как бы на рабочем месте, – опять захихикала Инга, – ой, кажется, писию!

– Креститься надо, когда кажется, – проворчала Ксения. – Старайся точно на больное место попасть.

– Ты чё, напуганная, – удивилась Инга, – у меня там глаз-то нету.

– Хуже будет, если зубы появятся, – подытожил я, вытаскивая из унитаза мокрую руку, – а с глазами вообще прикольно было бы.

– Извращенец, – сказала Инга, одёргивая юбку, а Ксения потянула меня за рукав:

– Хватит пялиться, пошли к столу.

Босыми ногами я прошлёпал по полу, исполосованному отблесками уличных фонарей, и принёс Ксении телефонный аппарат, который предусмотрительно с вечера переместил из гостиной в спальню. Она взяла трубку и стала накручивать диск.

– Алло, – кому-то представилась девушка, – как там обстановка?

– Ничё, – ответил ей весёлый женский голосок, – твой заколебал, я сказала, что ты в цеху, а он истерику закатил, чтоб срочно перезвонила.

– Так, ты это, если чё, отвечай, как договаривались, – проинструктировала Ксения, – я-то тебя всё время выручаю.

В соседней комнате храпел Димон и тихо посапывала Инга. За окном горели огни большого города, а я проводил ночь с чужой женой, которая на моих глазах и при моём участии собиралась обманывать своего мужа. Мне стало неприятно, я поднялся и вышел в ванную. Рука, обмотанная гостиничным полотенцем (Ингин компресс), немного успокоилась, по крайней мере боль стала другой – не такой дикой и рвущей. А может быть, я просто уже к ней привык?

Странное дело, но, оказывается, к боли тоже можно привыкнуть, и тогда она становится неотъемлемой частью твоего бытия. Причём неважно, какая это боль – душевная или физическая. Когда она на время куда-то уходит, ты начинаешь с беспокойством искать её в себе, прислушиваться, заглядывать в самые укромные уголки опустевшей души, а обнаружив, успокаиваешься и опять живёшь с ней, лелея её и воспитывая как родное и близкое существо.

И только боль, вызванная предательством, почему-то не становится привычкой. Она саднит и саднит, напоминая о своём присутствии, и избавиться от неё никак не получается – даже по прошествии многих лет, порой, так захлестнёт тебя мутной волной, что впору упиться до зелёных соплей и выть на луну.

Особенно обидно, когда в предателях оказывается твоя родная страна или любимая тобой больше жизни женщина.

Из ванной я слышал, как Ксения недовольно отчитывала мужа:

– У нас тут аврал предновогодний, а ты отвлекаешь! Егорку накормил? В садик всё приготовил? А валеночки? А саночки? А сам чё ел? Утром супчик разогрей, не забудь, он в холодильнике на нижней полке, да, рядом с оливье. Ну всё, пока, побежала к транспортёру, целую.

Я вошёл в комнату и увидел, как обнажённая Ксения юркнула под одеяло.

– Пи-и-ить хочу, – капризно пропела она, сладко потягиваясь на кровати, словно большая ленивая кошка.

Её волосы рассыпались по подушке, отчего тонкие черты лица, слегка побледнев, приобрели некую загадочность и, чёрт побери, особую женскую привлекательность. Порок всегда привлекателен, а когда он граничит с греховным поступком, на который не каждый отважится, и в кровь поступает такое количество лишнего адреналина, что напрочь сносит башню, тут уже ничего поделать с собой нельзя – все последствия потом!

Я налил в стакан апельсиновый сок с мякотью и выплеснул туда из плоской бутылки остатки водки.

– Что за коктейль? – удивилась Ксения, однако отпила половину и протянула стакан мне. – А впрочем, кажется, вкусно.

Мне нравится, когда изящные женские пальчики исследуют моё тело. Их пугливые и нежные прикосновения заставляют вздрагивать мышцы, и тогда будто электрический ток пронизывает каждую клеточку до самых мозгов. А любопытные коготки двигаются дальше, теребят волосы на груди, прогуливаются по напряжённому животу, спускаются ниже, ниже и снова взбегают наверх…

– Почему у тебя весь бок разорван? – с придыханием прошептала девушка.

– Осколочное ранение, – тоже шёпотом ответил я, – там нервы к коже пришиты, ну и ты типа поаккуратней, а то может в глазах так потемнеть, что ноги сами вензелями пойдут.

– Где тебя угораздило? – в её шёпоте появились плаксивые нотки жалости, чего я не выношу в принципе.

– В аду, – буркнул я и отвернулся к стене.

С почти материнской ласковостью её тёплые и влажные губы начали искать на уродливом шраме особо чувствительные места и осторожно прикасаться к ним, гася мою глухую раздражительность. Я положил ей на голову левую руку и стал гладить по шёлковым волосам, чувствуя, как раненое место становится мокрым от её слёз, которые она слизывала своим горячим языком.

Плечи девушки вздрагивали.

Ксения беззвучно плакала.

Разбудил нас яркий свет лампочки – на середине комнаты стояла заспанная Инга, небрежно обёрнутая измятой гостиничной простынёй.

– А чё вчера было-то? – зевнула она, нисколько не стесняясь.

– Тридцатое число, – сказал я, бесцеремонно разглядывая её красивое молодое тело.

– Иди, оденься, – стала прогонять Ингу Ксения, – и вообще, что за дела: тут, может, интим в разгаре, а ты заплываешь, как к себе домой.

Будто не слыша Ксению, Инга обратилась ко мне:

– Тридцатое я как бы и без тебя знаю, а здеся вот, – она ткнула указательным пальцем в пол, – из-за чего как бы сушняк душит, чё было-то?

– То же самое, – невозмутимо ответил я, – тридцатник.

– Сам ты тридцатник, – решила девушка, – попить чё-нить дайте.

Она подошла к тумбочке, но там уже всё было выпито до неё. Безрезультатно подёргав за пустой мутный стакан, который присох к поверхности, Инга села на край кровати. Простыня сползла с матовых плеч, оголив изящную спину до самой попы, светлые волосы сбились на сторону, и тонкая шея трогательно просвечивала сквозь них. Ксения, положив голову на мою грудь, провела наманикюренным ноготком вдоль грациозно изогнутого стройного стана подруги и спросила томно:

– А где твой кулончик с цепочкой?

Инга обернулась и растопыренной ладонью залезла в спутанную причёску:

– Я как бы плохо помню, может, когда друг придёт, у него спросим?

Я приподнялся на подушке и взял её за руку:

– А куда он ушёл?

– Я чё, Пушкин? – она глянула на меня как на дурачка. – Друг-то твой.

– Да мы его случайно подобрали, – Ксения привстала, до половины сбросив одеяло, – возле банкомата.

– У кафешки, – уточнил я, – когда похмелялись. На всякий случай кошелёк проверь.

Инга удалилась в гостиную, волоча по полу окончательно свалившуюся простыню, и тут же вернулась с небольшим ридикюльчиком в руках.

– Такой же голый вассер! – она капризно бросила сумочку к своим ногам и неумело пихнула её под кровать маленькой ступнёй. – Вот урод, не оставил даже на троллейбус!

– Хорошая примета под Новый год, – язвительно заметил я и, достав из тумбочки пухлый бумажник, вынул из него пару сотен, – держи на проезд.

– Сама лоханулась, – недовольно проворчала Ксения, – нагрузилась вчера в сиську, а теперь кто-то, как всегда, виноват.

– А чё вчера было-то? – принялась за старое Инга. – Я так залипла, что местами темнота, как у негра в заднице, а дальше и подавно как бы ни черта не просвечиваю.

– Тебе же говорят: тридцатое декабря, – улыбнулась Ксения, – до двадцать первого века считанные часы остались.

– Вообще-то, целый год, – уточнил я. – Нам ещё предстоит через нули пройти, чтобы в светлое будущее заглянуть.

– Какая разница, – отмахнулась девушка, – всё равно столетию уже пипец.

Инга вышла, слышно было, как хлюпнула дверца холодильника, что-то загремело, и девушка из гостиной сообщила торжествующе:

– А я, между прочим, пивасик нашла! – после чего щёлкнул телик, и дикторша бодрым тоном принялась рассказывать о последних новостях.

– Мне домой пора, – Ксения поцеловала меня в щёку, – оставь телефон, тот, который ближнезарубежный.

– Записывай сотовый, – сказал я и спросил, глядя, как она одевается и приводит себя в порядок. – У вас что, рамсы с мужем?

– С чего ты взял? Нормальные отношения, – полуодетая Ксения подошла к шторам и выглянула в окно. – Не хуже, чем у других. Я люблю его и ни на кого не променяю. Никогда! А ты – другое. Ты – чтобы женщина иногда не чувствовала себя бужениной.

– Всё ясно, – сказал я, разматывая полотенце на руке, – надо что-то с этим делать, тюкает опять, будто в сельской кузнице.

– Я-то по-любому сейчас уеду, – у неё заело молнию на джинсах, и некоторое время она пыталась застегнуть их сама, но ничего не выходило, и Ксения с расстёгнутой молнией подошла ко мне, – помоги.

Я, стараясь не касаться кистью, локтевой частью правой руки притянул её бёдра к себе, а левой подёргал бронзовый бегунок вверх-вниз. С третьего раза всё встало на свои места.

– Моя смена как раз кончается, – продолжила девушка, – сам понимаешь, не могу лично, но Инга тебя отвезёт к врачихе знакомой, я адрес дам и записку напишу, хотя бы пусть гипс наложат. Перелом у тебя, к бабке не ходить – реальный перелом.

– Ты телефончик-то тоже черкани, – мне одной рукой одеваться было трудно, и Ксения, встав на колени, застегнула мои брюки и затянула ремень, – вдруг при случае звякну, поболтаем, молодость вспомним.

– Юморист, – съязвила девушка, но затем вытащила из сумочки миниатюрную записную книжечку с прикреплённой к ней шариковой авторучкой в виде никелированного гвоздя и, нацарапав что-то, вырвала листок, – только старайся вечером не звонить, а лучше через пейджер на меня выходи.

– Мы как бы идём или как? – уже одетая Инга с баночкой недопитого пива прошла и взяла меня под руку.

– Может, сначала «или как», а потом к врачу? – шутливо предложил я вопросом на вопрос.

– С тобой точно не соскучишься, – не оценила шутку Ксения, – не хватало ещё, чтобы ты с моей подругой переспал, инвалид.

Пенсию по инвалидности мне назначили в восьмидесятом, после того, как ровно двадцать лет тому назад, тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года, Витька Коробков, шедший позади меня, подорвался на растяжке. Этим сюжетом для нас война и закончилась, едва начавшись. Витьку «Чёрным тюльпаном» в запаянном цинковом гробу отправили домой, в деревню недалеко от Омска, а меня с развороченным боком и вывалившимися внутренностями в армейский госпиталь города Душанбе.

Позже, перед выпиской, командир десантников подполковник Гуляев привёз туда государственные награды и в будничной обстановке, не выходя из палаты, вручил мне медаль «За отвагу» и пенсионное удостоверение.

– Служу Советскому Союзу, – пробубнил я, стараясь не дышать спиртовым перегаром ему в лицо, а подполковник похлопал меня по плечу и наобещал кучу всяких льгот.

В учебке Витька спуску никому не давал, хорохорился и вёл себя как настоящий дед, вступая в конфликты со всеми подряд. Но за неделю до гибели, когда мы с ним в составе 40‑й армии на БМП пересекали советско-афганскую границу по понтонному мосту, наведённому стройбатом через Аму-Дарью, он как-то сник, в его голубых глазах появились тоска и отрешённость. Он будто предчувствовал свой конец, и все наши разговоры сводились к одному – как, если что с ним случится, будет жить его мать, у которой, кроме него, никого нет.

– Не думай об этом, – сказал я ему за полчаса до его смерти, – когда всё время думаешь об одном и том же, обязательно случится.

– Я не моджахедов боюсь, – ответил Витька, – мать вся изработанная, на таблетках, щитай, существует.

У меня матери не было с малых лет, а отец, отставной офицер, получал персоналку за фронтовую службу да ещё подрабатывал начальником караула во вневедомственной охране. Поэтому я и сказал Витьке, что пойду первым, – ведь никто и предположить не мог о таком исходе.

– В рубашке родился, – сказал потом про меня прапорщик Солодуха, – чуть-чуть вправо, буквально на полшага, и всё, «груз двести», а так с одной почкой бывает, что ещё больше пьют, чем с двумя. Главное, самопал не употреблять.

Самопальную водку я обходил стороной, а обещанных Гуляевым льгот так и не дождался. В горисполкоме, куда я пришёл после демобилизации хлопотать о предоставлении мне отдельного жилья (отец к тому времени женился на какой-то сорокалетней тётке), лощёный тип с козлиным галстуком и поросячьими ресницами сразу же в категоричной форме отказал по всем пунктам и напоследок по-змеиному прошипел:

– Мы вас туда не посылали.

Я, выкатив от бешенства глаза, упал на него, намереваясь размазать его морду по письменному столу, но, на его счастье, сознание моё помутилось и больше ничего не помню, хотя и пролежал в больнице чуть ли не месяц.

– Иди протирать штаны в институт, – посоветовал навестивший меня отец, – иначе без бумажки ты букашка, а с бумажкой безусловно станешь походить на порядочного советского гражданина.

Сначала я попробовал учиться в сибирском железнодорожном техникуме, затем в текстильном под Москвой и, наконец, подобно бильярдному шару, закатился в лузу дневного отделения естественно-географического факультета одного из известнейших вузов Ленинграда.

Это были мои лучшие годы.

Девчонки из студенческой общаги наперебой старались заманить дефицитных парней к себе и угостить чем-нибудь вкусным домашнего приготовления, а преподаватели, уважая в моём лице одновременно политику партии и личные заслуги ветерана локального конфликта, на многие вещи закрывали глаза, и свободное посещение лекций помогало добавить к стипендии приличную сумму.

Деньги же бездумно транжирились в антисоветской атмосфере кафе «Сайгон», находившегося на пересечении Невского и Владимирского. Сюда, как магнитом, тянуло фарцу, неформальную молодёжь, мазуриков и поэтов, художников-авангардистов и прочий ленинградский андеграунд, включая рок-музыкантов и хиппующих отпрысков известных и влиятельных папаш.

Когда менты устраивали облавы, посетители сваливали в «Эльф», небольшую кафешку в трёх минутах ходьбы от «Сайгона», и отсиживались там, пережидая исполкомовский и ментовской, а короче – совковый, беспредел. И гоняли нас не за то, что мы организовывали против советской власти какие-то политические акции. Нет, никаких акций мы не проводили, а просто жили так, словно этой самой власти не было совсем.

Здесь в пьяном виде читал свои изумительные и никогда не публиковавшиеся стихи непризнанный гений Геннадий Григорьев, неформальные стены помнили Шемякина.

До высылки из страны в «Сайгон» захаживал Бродский.

Третий наш друг по учебке, Петька Зелёнкин, летом восьмидесятого пропал без вести где-то под Джелалабадом. Его родным пришла похоронка, а он взял и объявился в начале девяностых через Красный Крест как Питер Грин из Калифорнии. До сих пор не совсем понимаю, каким образом Петьке удалось разыскать меня – к тому времени безработного, разведённого, обременённого алиментами и хроническим алкоголизмом.

Назначенной государством пенсии едва хватало на несколько дней, и, если бы не помощь престарелого отца, дело было швах.

– Ну как я выгляжу? – самодовольно спросил меня Грин-Зелёнкин при встрече, не вынимая коричневой гаванской сигары из слюнявых губ.

– Спереди очень даже ничего, – польстил я ему, – а сзади толстожопый.

– Это от фаст-фуда, – оправдался Петька, – жрать по-человечески в Америке большая роскошь.

– В России тоже, – успокоил я его, вываливая из помятой алюминиевой кастрюльки прямо на старую клеёнку варёный штатовский окорочок. – Вот, закуска вроде есть, а выпить нечего.

– Ноу проблем, – оживился Питер Зелёнкин, – только я не один, в такси жена с сыном.

– Пусть заходят, – великодушно пригласил я, – сейчас ещё одну порцию сварим.

Через мгновение Петька уже затаскивал в моё жилище огромную сумку, а следом за ним на пороге выросла пожилая чета: похожая на маринованную мумию древнеегипетской куртизанки кривоногая бабка – c оранжевыми волосами, ярко-красными губами и в цветастых штанах – и трясущийся сгорбленный старик с признаками витилиго на коричневом лице, которого та судорожно поддерживала за острый костлявый локоть.

– Вот это гербарий! – воскликнул я восхищённо.

– Ты, главное, не пугайся, – успокоил Петька, – я с ними сам замудохался. По-русски они не фурычат, а в двух словах – это моя нынешняя жена Джойс, а это – её бывший муж Эдвин. Он вообще-то придурок, но адвокаты, суки, так вывернули, что пришлось его сначала усыновить, а потом уже стать опекуном. Теперь он мой единственный законный наследник, – гордо заключил Петька Грин и выставил на стол ортопедическую бутылку шотландского односолодового виски.

– Сидау плиз, беби, – вежливо сказал я Петькиному наследнику, а он в ответ совсем по-детски заморгал белёсыми слезящимися глазками и затрясся ещё сильней.

– Ему не наливай, – оперативно предупредил меня заботливый отец, – для Эдвина мы припасли пюре фруктовое и алоевый сок – замечательно дёсны укрепляет.

– Понимаю, – кивнул я, разливая виски на троих, – у ребёнка старческий маразм, хотя на вид вполне смышлёный малыш, но мамаша-то, надеюсь, поддержит встречу однополчан?

– Ей можно, она меня из душманского плена выкупила, – махнул рукой глава необычного американского семейства, и его престарелая половинка тут же начала что-то быстро-быстро лопотать, показывая на тарелку.

– Спрашивает, чем ты нас угощаешь, – с ходу перевёл Зелёнкин, вытаскивая из сумки пакеты и свёртки и раскладывая их на столе.

– Ничего страшного! – громко объяснил я бдительной супруге, покрутив под её крючковатым носом свежеприготовленной ляжкой маленького тираннозавра. – Это ножки Буша! У нас их вместо мяса едят!

Услышав имя своего президента, Петькина супруга Джойс успокоилась, и наша историческая российско-американская встреча прошла на самом высшем уровне.

– Давай сначала как бы в аптеку зайдём, – сказала Инга, цепко держась за мой рукав, – «Постинор» надо купить и бинт гипсовый. Сейчас такое время, что даже в больницу люди ложатся как бы со своим матрасом и, желательно, с личной медсестрой, не говоря уже о чашках-ложках.

– А «Постинор»-то мне за каким хреном? – глянул я на девушку с искренним недоумением.

– Опять хамишь, – надула та губки, – в наказание возьмёшь противозачаточное как бы из своего собственного кармана.

В аптеке народу не было совсем, и мы свободно подошли к полукруглой норке, неровно прорезанной в оргстекле. Из норки выглянула белая шапочка и, словно не замечая меня, обрадовалась Инге.

– Привет, Ин, каким ветром тебя к нам надуло с утра пораньше?

– С наступающим, – поздоровалась моя спутница, – видишь, я как бы не совсем одна.

– Ой, а чё он такой страшненький, – хихикнула шапочка, нисколько меня не смущаясь, – опять за теми же таблетками?

– Нам упаковку «Постинора» и гипсовый бинт, – сказал я дружелюбно, совсем не обидевшись на нелестный эпитет. – В грядущем тысячелетии обещаю тебе понравиться.

Неожиданно Инга вступилась за меня перед своей знакомой:

– Это мы с бодунца потому что, а так он как бы ничё, щедрый.

Подтверждая её слова, я рассчитался, не взяв сдачи, и мы пошли к выходу.

– Тут крупная сумма осталась, – закричала вдогонку белая шапочка.

– Купи себе соску на «Пепси-колу», – обернулся я возле двери. – С Новым годом тебя, девочка, с наступающим!

– Ну чё ты всё время хамишь, – упрекнула Инга, останавливая такси, – хотя бы при врачихе веди себя как бы приличнее.

Врачиха оказалась симпатичной девушкой-гинекологом. Сначала в кабинет прошла Инга, затем пригласили меня.

– Мужчина, войдите на осмотр, – высунулась из-за двери помощница гинеколога – полненькая сексапильная медсестричка в коротеньком белом халатике, – и у всех женщин, сидящих очередью у стены, зрачки от удивления полезли на лоб. Однако я, не теряя самообладания, с задумчивым видом проследовал на вызов и, лишь переступив порог, позволил себе рассмеяться.

– Ну, девчонки, с вами даже в крещенскую прорубь не страшно окунаться. В кресло задом или передом залезать?

– Хоть буквой зю, но только на кушетку, – приказала хозяйка женской консультации, – и рубашку закатайте к локтю.

Я послушно снял пиджак и приготовил кисть руки для обследования. Её чуткие и холодные пальцы прошлись по перелому, слегка подавили на опухшую фалангу.

– Вообще-то, к травматологу нужно, – сообщила она, – если срастётся неправильно, образуется ложный сустав, тогда или на инвалидность, или заново ломать.

– Ломать не строить, – успокоил я докторшу, – бинтуй, и пропустим за предновогодие.

Врач улыбнулась:

– Кажется, за него кто-то уже успел пропустить.

– Мы вчера как бы тридцатое отмечали, чуть ли не до утра, – вмешалась Инга, – поэтому от него всё время такой фан.

После чего скомандовала:

– Егор! Рот пока не открывай, ладно?!

Между тем сестричка поставила на табуретку таз с тёплой водой, и обаятельный гинеколог, размочив бинт, плотно обмазала им больное место. При этом мои указательный и средний пальцы зафиксировались наподобие пистолетного ствола.

Все три девушки залюбовались проделанной работой, а я, расчувствовавшись, сказал симпатичной гинекологине:

– Достань из пиджака лопатник и возьми чего-нибудь за работу в честь Нового года, сколько не жалко.

– С мужчин денег не беру, – поджала яркие губы докторша, – тем более, вы со своим бинтом пришли.

– И как бы с шампанским, – радостно вспомнила Инга, выставив на кушетку бутылку и шоколад.

– А открывать-то кто будет? – деловито поинтересовалась помощница врача, разворачивая хрустящую обёртку шоколадной плитки.

– Могу отстрелить, – скромно предложил я свои услуги и прицелился в горлышко рукой-пистолетом, – получится гусарская баллада.

– Ему вообще ничего доверять нельзя, – заволновалась Инга, – он вчера в ресторане таким же «Советским» люстру как бы вдребезги кончил.

– Пробкой что ли? – уточнила докторша, осторожно раскручивая проволоку.

– Ну, – подтвердила девушка, отстраняясь вбок, – только в лицо не направляйте, пожалуйста.

– Фу, какой ты вонючий, – чмокнула меня в губы Инга и сунула в карман моей дублёнки какую-то бумажку, – звони, если чё.

Трамвай тренькнул и увёз её в сторону вокзала. Я постоял чуток, не зная, что делать дальше, и медленно направился в повседневную реальность. Снег хрустел под ногами, вокруг творилась особая предновогодняя жизнь с весёлой суетой и приятной озабоченностью. Народ спешил завершить последние дела в уходящих, как вода сквозь песок, буднях девяностых, чтоб войти в следующие двухтысячные по возможности комфортно и легко. И только мне было одиноко и неуютно – болела рука, а душа требовала зайти куда-нибудь наугад и забыться.

Не знаю как, но я оказался на высоком берегу Камы. Ледяной ветер сыпал горстями в моё лицо колючую снежную крупу, и я, спустившись к воде, поднял воротник. Однако это не помогло, пришлось отвернуться, а затем и вовсе уйти с набережной.

Ну почему, почему нет мне места нигде и никому я не нужен!

Такое состояние знакомо, наверное, каждому, но особенно страдают от одиночества жители крупных городов. Казалось бы, вокруг столько различных и заманчивых ситуаций, столько народа, но первое впечатление обманчиво: окружающим людям не до тебя, потому что у каждого из них масса собственных проблем и заморочек; они просто-напросто не хотят ничего видеть и слышать из того, что не касается лично их. Отсюда и забота о ближнем на деле оборачивается эфемерностью, и одиночество в толпе, да ещё накануне Нового года, превращается в настоящую пытку. И вот уже налицо маниакально-депрессивное состояние, тоска, запой, ну и так далее… По нарастающей.

С Ириной мы познакомились на втором курсе во время пионерской практики. Я работал воспитателем в пятом отряде, а вожатой у меня не было, потому что ей прямо накануне отъезда вынули острый аппендицит. Неделю я продержался, но в субботу нагло ворвался к начальнику пионерлагеря – молодящейся функционерше с выпирающим бюстом – и стал бегать по её кабинету, размахивая руками и нечаянно опрокидывая стулья.

– Изабелла Игоревна! – кричал я. – Вы не понимаете, что такое двадцать пять детей выкупать на речке! А конкурсы! Как я их, скажите мне, научу художественной самодеятельности, если Кунгурцев с Горячевым курят под сценой, а Пегова приходит на репетицию с кульком конфет?! У неё всё время рот чем-то набит и не поймёшь, то ли она роль читает, то ли сопли жуёт!

– Успокойтесь, Егор, – мудро сказала начальница, – Пегову можно прекрасно задействовать в танце маленьких утят, там, в принципе, неважно, что у пионерки во рту, а вот мальчиков таки старайтесь держать в поле зрения, иначе сгорит летний театр. Да-да! Такие нелепые происшествия уже имели место быть на нашей тернистой педагогической стезе.

– Всё равно без вожатой не справлюсь, – упрямо сказал я и удобно расположился в кресле, – пусть из других отрядов приходят, по очереди.

– Хорошо, – вздохнула Изабелла Игоревна, – в понедельник вожатая будет.

Она сдержала слово, и в понедельник, часам к десяти утра, моё имя пропели по громкой связи и предложили явиться в кабинет начальника лагеря.

– Вот, – с гордостью кивнула хозяйка кабинета на хрупкую миловидную девушку во вьетнамских кедах и в гэдээровском тренировочном костюме синего цвета, – это не абы что, а музпедфак, и попробуйте теперь не занять первое место.

А когда мы направились к выходу, Изабелла Игоревна вкрадчиво попросила меня задержаться на пару минут.

– Учтите, Егор, – сказала она полушёпотом, – вам таки повезло, как я не знаю: у вашей вожатой папа сам замначальника УВД, так что – имейте в виду и вожатую, и папу.

«Что имею, то и введу», – мысленно огрызнулся я и выскочил за дверь.

Первое место мы, конечно, не заняли, зато после зимней сессии подали заявление в ЗАГС, поскольку округлившийся животик моей бывшей помощницы всё более вызывающе стал напоминать о летней романтике нашей педпрактики.

Вскоре через её высокопоставленного родителя нам выписали ордер на двухкомнатную квартиру, а папа лично обустроил гнёздышко югославской мебелью. Более того, после окончания вуза молодой семье купили «Ладу», и я стал по доверенности ездить на работу в лучшую школу города, где рассказывал старшеклассникам о взаимосвязи земного климата с широтой и долготой, а также об особенностях ландшафта в какой-либо отдельно взятой стране.

Семейная идиллия закончилась, когда Ирина отвела дочку в обкомовский садик, а я каждое утро теперь завозил супругу в музыкальное училище. Там, прямо на рабочем месте – у фортепьяно – Ирина нашла своё новое счастье в лице кудрявого баяниста, подающего большие творческие надежды. Они вместе зашагали к музыкальному олимпу, а мне от размена квартиры досталась комната в коммуналке и тоска по вечерам, которую я добросовестно глушил алкоголем, вырывая с корнем воспоминания о былом.

Через пару лет меня вежливо попросили из школы, и началась странная, будто в тумане, неприкаянная жизнь, продлившаяся до середины девяностых, когда меня разыскал Петька Грин-Зелёнкин.

…Так я брёл по заснеженным тротуарам, на автопилоте переходя пешеходными зебрами оживлённую автомагистраль, пока не упёрся в старинную дверь Пермской художественной галереи. Я много слышал о ней и решил зайти поглазеть на произведения религиозной деревянной пластики, объединившей в себе язычество и христианство.

Что-то неуловимо мистическое было в древних изваяниях, похожих на живых людей. Долго я стоял перед скульптурной группой «Снятие со креста» – жизненная драма разыгралась на моих глазах. В какой-то момент почудились даже певучие голоса библейских героев. Потом вглядывался пристально в глаза Параскевы Пятницы и, наконец, встал на колени перед скорбящим Христом в терновом венце.

Комок набух в горле, и слёзы дрожали на моих ресницах. Я потрогал скульптуру и вдруг ощутил тепло – его излучало отполированное веками деревянное тело Иисуса. Он смотрел на меня понимающе, словно подбадривая и даря какую-то надежду.

– Где мне искать Тебя? – спросил я, едва шевеля пересохшими губами.

И неожиданно услышал лаконичное:

– Божественный среди вас.

– Господи, – прошептал я ошеломлённо, – подскажи тогда, что же мне делать дальше?

После чего опустил веки и прислушался к самому себе, и тот же самый мягкий и добрый голос внутри меня коротко ответил:

– Жить.

Выйдя из галереи, я невольно прищурился от снежной вакханалии, хотя солнце светило по-зимнему тускло. Необычайная лёгкость наполнила мою грудь, я распахнул дублёнку и бодро зашагал по проспекту, что-то напевая себе под нос. Возле пиццерии аппетитный запах заставил остановиться, я покрутил головой и, почувствовав голод, решительно зашёл в заведение, где заказал к пицце сто пятьдесят водочки с пивом и просидел там до самых сумерек.

Зимний день скупо мазнул куцей метёлкой заката по городским крышам, слегка тронул розовым колером морозные витражи витрин, завлекающие расцвеченными подиумами, а затем торопливо уступил место долгому предновогоднему вечеру.

Улицы пустели на глазах, а ноги сами несли куда-то. Иногда ведь хочется просто идти, безо всякой цели, не замечая ничего и никого вокруг.

Легковые автомобили сплошным потоком текли мимо, украшая город красными фонариками габаритных огней, окна высоток уютно светились в зимнем мареве, и захотелось вдруг оказаться там, за этими окнами, в компании хороших людей, готовящихся отметить рубеж тысячелетий во всю ширь российской души.

Неожиданно под жёлтым пятном электрического света, у обочины проезжей части улицы Ленина, возникла одинокая съёжившаяся женская фигурка. Она пританцовывала на холоде, отчего её красная куртка переливалась в лучах плывущих мимо фар, и казалось, что это раскачивается от ветра большой красный фонарь.

У этой улицы была дурная слава, и нетрудно было догадаться, кто передо мной.

– Привет, – сказал я, – может, вместе потанцуем?

– Триста в час, а просто минет – полторы сотни, – быстро ответила девушка, выбивая зубами барабанную дробь.

– Если до утра и с новогодними скидками, то годится, – стал торговаться я.

– Ты чё, проституток никогда не снимал, – уже раздражённо бросила она, – никаких скидок, рожай быстрее, у меня ботинки дырявые и кушать хочу.

– Тебя как зовут? – спросил я, переваривая информацию.

– Меня не зовут, – вызывающе вскинулась путана, – сама прихожу. Мой сутенёр уже с обеда в отключке, а я, бли`на, тут весь день голодная сижу. Ну чего зря вату катаешь, берёшь до утра или нет?

– Беру, – выдохнул я и остановил первую попавшуюся машину.

– С наступающим! – поприветствовал нас таксист. – Адрес подскажи.

– В ближайший универмаг, – отозвался я и стал по-хозяйски осваивать в иномарке переднее место.

Мотор взревел, и не успели мы оглянуться, как завизжали тормоза.

– А вот и он, – осклабился водитель и ткнул ладонью левой руки куда-то вбок и наискосок, – дорогу перейти – и «Стометровка» под самым носом, увидите сами, как реклама сверкает, сегодня на час раньше закроют, в честь праздника, так что удачи вам!

Кроме нас, в торговом зале были только работницы прилавка да несколько разновозрастных покупательниц, озабоченно роющихся в промтоварном ассортименте.

– Почему ваш магазин «Стометровкой» назвали? – спросил я у смазливой продавщицы, пока проститутка мерила тёплые кожаные сапоги.

– Потому что он ровно сто метров длиной, – рассмеялась та, – весь первый этаж жилого дома занимает. Вы не местный или чё?

– Я из прошлой эпохи, – ответил я, оценивая стройные ноги новой знакомой.

– Да мы, вообще-то, все оттудова, – поддакнула находчивая торговка, – старые ботиночки с собой заберёте?

– Выброси их на свалку истории, – пошутил я, оплачивая выбитый кассой чек.

В джинсовом отделе, скептически оглядев на свету остальной прикид путаны, я пришёл к неутешительному выводу, что на свалку надо выбрасывать всё, включая красную замызганную куртку. А оказавшись в кружевном мире женского белья, от многообразия которого чуть не поехала крыша, я купил ей сразу несколько комплектов.

– Ну как выглядит это дитя порока? – пропуская вперёд неузнаваемо преобразившуюся девушку, самодовольно и не без гордости спросил я у размалёванной кассирши, восхищённо глазевшей на мою щедрость.

– Им это выглядит очень шикарно, – промурлыкала та с нескрываемой завистью, – нам такие крутые подарочки, по крайней мере, почему-то никто и не предлагает.

– Мне с тобой теперь за год не рассчитаться, – тихо сказала путанка, когда мы вышли из магазина, – куда поедем?

– В гастроном, – ответил я. – Новый год на носу, хочется отметить его по-человечески.

– А я от голода сейчас умру в сугробе, – возразила спутница, пряча счастливое лицо за роскошным воротником из чернобурки, – может, сперва в кафе заскочим?

– Можно, – поспешно согласился я, чувствуя потребность пропустить внутрь, – лишь бы успеть хавчик потом купить.

Она аппетитно уплетала тёплые пирожки с ливером и запивала их горячим кофе. Я подвинул ей рюмку водки.

– За знакомство!

– Оксана, – промурлыкала девушка, не переставая жевать. Её щёки напоминали спелые алма-атинские яблоки.

– Ксюша, значит, – одобрительно кивнул я, вспомнив Ксению, – а я Егор.

– Прикольное имя, – впервые за вечер улыбнулась девушка, – мне такое ни разу не попадалось.

– Ты жуй быстрей, – поторопил я, – а то придётся в нулевые годы насухую шагать.

– Знакомый траходром, – сказала Ксюша, пройдя одетая в спальню и свалив на кровать покупки, – я здесь, кажется, уже была.

– Раздевайся! – приказал я. – И сразу мыться. Новый год надо встречать, как на смерть идти – обязательно в чистом, а если кажется – крестись!

– А ты не маньяк ли часом? – подозрительно глянула на меня Оксана, отступая спиной к двери. – Странный какой-то! Загипсованный весь, ни с того ни с сего одел меня с ног до головы, накормил, а теперь ещё и базары о смерти… Зачем жути нагоняешь? Скажи честно, хочешь моим сутенёром стать или продать в рабство?

– Думаю в жёны взять, – ответил я, – не навсегда, конечно, а на время, пока Новый год не кончится. Я в Перми наездами, и вот какая оказия с билетами приключилась… Что же теперь, со сломанной рукой волком что ли до утра выть от одиночества? Мне, как любому нормальному гомо сапиенсу, живая душа нужна, а где её в командировке взять?

Девушка улыбнулась, пожала плечиками и почему-то посмотрела в окно.

– Правильно, – сказал я, – только на Ленина, больше негде. Так что успокойся, работорговля здесь не канает, а сутенёр из меня… Ну ты же сама всё видишь.

Она приподняла край матраца:

– Последний раз, когда зависала тут, сто рублей припрятала, чтоб не отобрали, а вытащить, блина, забыла.

– Давай, давай в ванную, – грубовато прервал я её откровения, а после того, как она с полотенцем на шее ушла приводить себя в порядок, торопливо нашарил в кармане сторублёвку и, распрямив, сунул ассигнацию под изголовье.

Неожиданно затрезвонил телефон. В мембране послышался женский смех, растворённый в музыкальном бульоне, и ещё какие-то весёлые голоса. Я включил телевизор и уселся в кресло, закинув ногу на ногу, после чего, укрепив телефонную трубку в гипсовом пистолете, растянул губы приветливой улыбкой:

– Гостиница «Центральная» слушает.

– Пьяный, что ли, – поприветствовал меня голос Ксении, – с наступающим тебя!

– Аналогично, – ответил я, – уже празднуешь?

– Провожаем уходящий, – подтвердила девушка. – Как твоя рука? Болит?

– Не очень, – успокоил я её, – после гинеколога ей всё нипочём, правда, неудобно стакан держать, надо было его сразу в гипс вмонтировать, чтобы не заморачиваться, но тогда в туалет самостоятельно не сходить, пришлось бы кого-то на помощь звать.

– Ты один? – голос Ксении прозвучал трепетно и с намёком на ревность.

– Почти, – уклонился я от прямого ответа. – Нас трое: водка, я и Ксюша. Готовимся слушать бой курантов.

– Хорошая компания, – повеселела Ксения, – а за Ксюшу спасибо, я тоже о тебе думаю и скучаю. Давай поцелуемся?

– Давай, – я чмокнул пластмассовый микрофон и услышал, как на другом конце проделали то же самое, после чего раздались отрывистые гудки.

Из ванной вышла Оксана.

Обыкновенное полотенце, закрученное персидским тюрбаном, превратило её в настоящую восточную принцессу, ослепительно белое тело сверкало алмазными каплями водяных брызг. Она подняла руки и плавным жестом кокетливо поправила махровую корону – всё, что можно, было тщательно выбрито, и это придавало её женской соблазнительности особую пикантность. Я невольно залюбовался красивыми движениями, а девушка вдруг застыдилась наготы и поспешно обмотала вокруг округлых бёдер сдёрнутую со стола скатерть.

– Кто звонил? – спросила она небрежно, однако во взгляде промелькнула скрытая настороженность.

Я не стал врать и признался:

– Знакомая одна, мы с ней накануне ночь провели, а теперь никак расстаться не можем.

– Зачем тогда меня снял? – Ксюша посмотрела мне прямо в глаза.

– Да замужем она, – я встал и прошёл в спальню, – семья, дети, салатик с валеночками… А скатёрку верни на место, и так вся вином уделана.

– Отвернись, – Оксана присела на край кровати, – ты почему-то меня смущаешь и вообще не такой, как все. С тобой, блина, забываешь о профессии.

Я повернулся к девушке спиной, но в зеркале шифоньера отлично видел, как она торопливо надевала бежевые трусики и регулировала бретельки нового бюстгальтера.

– Ты веришь в чудо? – спросил я, вернув себя в прежнее положение.

– В детстве верила, – рассмеялась Оксана, – особенно, когда на Новый год под подушкой бабушкины подарки находила.

– Поправь постель, – попросил я и указал загипсованными пальцами то место, куда спрятал сторублёвую банкноту, – видишь, всё скукожилось.

Девушка послушно нагнулась и начала старательно разглаживать наволочки и заново перестилать простыню. Я стоял, прислонившись к стене, и молча наблюдал за её манипуляциями, отмечая про себя все достоинства точёной девичьей фигуры, подчёркнутые дорогим гипюровым бельём.

– Ой! – вдруг вскрикнула Ксюша. – Это же те самые деньги, которые я спрятала!

– Не может быть, – не поверил я, – прямо какая-то мистика.

– Нет-нет, – стала быстро убеждать меня девушка, – никакой мистики, я же помню: вот уголок примятый, а тут пятно от помады, – она протянула мне сто рублей. – Видишь? Всё реально! – в её огромных голубых глазах светилась наивная детская радость. Она была по-настоящему счастлива.

– Ну что ж, значит, надо верить в чудеса, – согласился я и пошёл в ванную, чтобы ополоснуть разгорячённое лицо.

– И почему ты в Казахстане живёшь? – прошептала Оксана, прерывисто дыша. – Тебе что, в России места мало?

Совершенно голый, я лежал на кровати, раскинув руки. Она склонилась надо мной, отчего её золотистые локоны, пахнущие французским шампунем (в «Стометровке» мы посетили и отдел косметики), упали мне на лоб. Я тряхнул головой и увидел перед собой тугие острые груди девушки с розовыми пипетками сосков. Возле правого соска темнел небольшой шрамик, похожий на маленький ожог.

Цветная полутьма комнаты, словно художник боди-арта, разрисовала наши обнажённые тела причудливыми бликами от незашторенного окна.

Где-то громко играла музыка.

– Там люди хорошие, – сказал я, – и девчонки красивые, особенно в северных областях.

– Лучше, чем у нас? – не поверила она.

– На тебя похожие, – я притянул её к себе и провёл губами по распущенным волосам, – надо вставать, пора праздник праздновать.

– С казашками тоже спал?

– Само собой. На одной даже чуть не женился.

В дверь то ли постучали, то ли поскреблись. Оксана вздрогнула. Я потянул на себя одеяло, а девушку попросил сходить и узнать, в чём дело.

– Я боюсь, – заупрямилась Ксюша, – вдруг это сутенёр за мной пришёл.

– Голову не морочь, – разозлился я, – администраторша, наверное, обходит постояльцев с поздравлениями; ответь ей чем-нибудь для приличия и свитер мой накинь, а то напугаешь бабку.

Она ушла. Из гостиной в дверной проём выплеснулся вспыхнувший свет; стеклянно звякнув, нечто упало со стола; зашуршала одежда.

– На обратном пути прихвати пивка! – крикнул я вдогонку. – Пересохло всё, как в пустыне Гоби.

– Тут к тебе пришли! – раздался звонкий голос Оксаны. – Говорят, знакомые!

– Скажи, что меня дома нет! – отмахнулся я, забыв, что гости тоже всё слышат. – И про пиво не забудь!

За час до Нового года ко мне ни разу знакомые не являлись, тем более в чужом городе. Да я и видеть-то никого не хотел, а тем более – знакомых. Но приглушённый мужской баритон довольно-таки нагло что-то бубнил и бубнил. Оксана, чтобы подыграть мне, возражала:

– Сказано ведь: никого не велено! Может, он уснувши, а тут вы, блина, со своими бутылками.

– Его-ор! – отчаянный вопль Димона заставил меня сесть и широко зевнуть. – Это же я, Димон! В натуре, б***, идти некуда и даже выпить не с кем!

Последний аргумент показался достаточно веским, и я, натянув штаны, вышел в гостиную. За входной дверью, размахивая пластиковыми пакетами, жестикулировал сам возмутитель спокойствия.

– Пропусти, – снова зевая, сказал я девушке, – его менты с бандитами ловят, пусть у нас отсидится пока, а ты готовь закуску и внешний марафет себе наведи.

– Ну, – глянул я на парня, залпом опрокинув стакан пива, – зачем Ингу обобрал?

Ничуть не смущаясь, Димон плеснул водки, выпил и стал оправдываться, одновременно пережёвывая закуску:

– Так я ж хотел как лучше, – он ещё раз наполнил стаканчики и пригласил меня чокнуться, – чтобы, короче, тебя с Новым годом поздравить не с пустыми руками, а то стыдно уже всё время за твой счёт на чужой шее висеть и шароё***иться непонятно где. Вот бананьев связку купил, шпротов, колбаски, бухалова… Всё по-людски. Давай, с наступающим! Как-никак ещё одну тысячу лет промаялись.

Из спальни вышла Оксана, одетая в джинсовую юбочку с накладными кармашками. Вымытые волосы были тщательно прибраны в конский хвост, открытый ворот пёстренького свитерка давал возможность любоваться изящной и хрупкой девичьей шеей.

– Знакомься, – пошёл я на мировую, – моя жена Оксанка.

– Классная девочка, – сощурился Димон, – но такой цветуёчек я уже, кажется, встречал. Где склеил?

– Не напрягайся, – сказала девушка, садясь мне на колени и сцепив свои длинные пальцы в замок на моей груди, отчего из её рук образовалось соблазнительное кольцо. – Егор меня с улицы Ленина привёз.

Густые ресницы Ксюши взметнулись кверху, она моргнула несколько раз, будто пытаясь избавиться от дьявольского наваждения, зрачки влажно заблестели и, оставляя дорожки размытой туши, по лицу скатились две прозрачные горошинки:

– Ну вспомнил теперь?

Парень осклабился:

– Кто ж, в натуре, эту улицу не знает – гремит на всю Пермь! Я этим летом на Ленина тоже одну сфотографировал и чуть не влюбился: красивая, стерва, четвёртый размер, а ноги – аж глаза вразбег…

– Вы подеритесь ещё из-за какой-то паршивой улицы, – проворчал я. – Сейчас Ельцин страну поздравлять будет, а мы тут ономастику выясняем.

– Опять, наверное, нажрётся, как лось, – Димон привстал и переключил телик на «Первый канал», – зальёт шары, аж рожа в экран не влезает, и давай корки мочить. Ни разу его трезвым не видел.

– А ты лучше, что ли? – я пересадил Оксану на диван и предложил выпить за уходящее в вечность столетие.

– Я хотя бы не ворую, б***, в масштабах страны. А кто тебе руку гипсовал? – поинтересовался Димон, морщась от водки и лимона, которым он попытался закусить.

– В женской консультации, – ответил я. – Мне с тобой надо в коридор выйти на пару слов, разговор есть не для дамских восприятий.

– Какой базар, – с готовностью вскочил парень, – пойдём, раз надо.

– Ты Оксанку улицей Ленина не потыкай, – я плотно прикрыл дверь и понизил голос, – она тут на одинаковых правах, что и ты. Понял?

Димон смутился и отвёл в сторону бегающий взгляд; он мучительно подыскивал нужные слова и интонацию, чтобы оправдаться, но я повторил убедительно и твёрдо:

– Не трогай девку, пускай в её жизни лишний раз будет хотя бы такой праздник.

– Замётано, Егор, – парень протянул свою ладонь и пожал мне загипсованные пальцы, – как скажешь, так и масть ляжет, пошли Новый год встречать, а то шланги горят.

– Пока вы, значит, за дверью ходите, Ельцин какого-то дядечку вместо себя проставил, – объявила новость Оксана, украшая магазинный винегрет веточкой свежего укропа. – По фамилии Путин, а на лицо худой.

– Такой же, наверное, алкаш в авторитете, – прокомментировал Димон, – кто-то с похожей кликухой у нас в натуре был. Ты не помнишь, Егор?

– Распутин, – подсказал я, – его дворяне в Петрограде замочили, и масонская революция началась. Так набурогозили, что расхлебать до сих пор не можем. А Ельцин в отставку, что ли, подал? – спросил я у девушки.

– Ну, – подтвердила она, – типа того, и вроде даже трезвый был, так и сказал на полном серьёзе, мол, в последний день уходящего года я, значит, граждане дорогие, с президентов увольняюсь и назначаю вместо себя Рас… Ой! В общем, теперь у нас, мальчики, всё переменилось.

– Этот Путин, может, походу, тоже из питерской братвы, – предположил наш незваный гость. – Думаю, и за него налить в тему будет. Прикинь, уже часы кремлёвские бренчат, ща все компьютеры, какие есть на земле, переглючит и везде конец света наступит.

– Сам ты братва, – возразил я, – он бывший фээсбэшник. Это когда в девяносто восьмом году террористы на Новой Земле ядерный полигон захватили, то как раз он и разруливал. Так что с Новым годом! Желаю, чтобы у нас с вами больше никогда ничего не глючило, и в третьем тысячелетии, которое уже не за горами, нам всем повезло немного не так, как не везло во втором!

За окном раздались оглушительные хлопки, похожие на артиллерийскую канонаду, и небо заиграло вспышками салюта – провинциальная Пермь по-столичному взбиралась на хребет истории, чтобы вместе с остальной русской цивилизацией преодолеть никем пока не изведанный перевал.

В уходящем в прошлое двадцатом веке мне было что вспомнить. Но среди множества событий я бы отметил, что по-крупному мне везло всего лишь несколько раз.

Далёкое детство вспоминается как реанимационная палата, в которой меня выхаживали после падения с высоты двухэтажного дома головой об камень. Юность подарила шанс жить дальше во время крупной драки, закончившейся для некоторых участников смертельными исходами. Но главный фарт выпал в Афгане, когда вместо меня на небо ушёл Витька, а я остался жить с чувством вины за его бессмысленную гибель. Потом был случай на автотрассе, где я снова заглянул в косые глаза смерти и увидел там жгучий холод равнодушной Вселенной, и, как ни странно, нашу встречу с Петькой я тоже считаю везением.

– К Витьке бы на могилу съездить, – стал мечтать Зелёнкин, выставляя второй литр заморского питья. – Ну, что ли, памятник ему обновить, матери Витькиной материально посодействовать, то-сё… У тебя есть машина?

– Только алименты и долги, – мотнул я растрёпанной головой, – а на них, к сожалению, далеко не уедешь.

– Завтра купим тебе какой-нибудь незамысловатый фордик и рванём, – подвёл черту друг, затем дёрнул полстакана виски и, чисто по-русски ткнувшись лицом в кучу недоеденного морского салата, смачно захрапел.

Его жена с престарелым сыном попытались вытащить Петькину физиономию из консервированной капусты, но у них ничего не получилось, и тогда я взял инициативу в свои руки.

– Я ща тачку вызову! – стал орать я в глупые лица американцев. – И нах хауз битте вас в гранд-отель! А Петьку, пока не оклемается, толкать всё равно бесполезно! Труп! Мэменто мори по-вашему! Его нихт махен трогать! Ферштеен?!

Не обращая внимания на возражения старухи Джойс, я впихнул её в такси, следом погрузил туда Петькиного наследника и, сообщив таксисту название гостиницы, помахал иностранцам рукой:

– Хай дуй ду, миссис, блин, Зелёнкина! Шнелль фарен зи шляфен в свои номера и гуд бай до утра, когда ваш драгоценный супруг проспится к благополучному исходу!

Джойс, высунувшись из окна, начала что-то бестолково лопотать с явным возмущением, но я был неумолим:

– Ауффидерзеен, фрау Грин, и с Петькиным дитём там, пожалуйста, поаккуратней!

Утром Петька залез в ванную и через час вышел оттуда уже как сэр Питер: морда напомажена, волосы зализаны через пробор, в голливудских зубах дымящаяся сигара.

– Предстоящая торговая сделка по приобретению авто, – небольшая пауза придала весу и значимости его словам, а сигара перекочевала из правого уголка рта в левый, – уже накладывает вето на твой стакан. Ищи, Егор, водительские права, пока я опохмеляюсь.

Права были заложены мной две недели тому назад в винно-водочном отделе ближайшего продмага.

– Выкупи документ, – Зелёнкин сыпанул на стол горсть скомканных дензнаков, – а на сдачу лимонад возьми холодненький и дринк поприличней.

– Учти, – предупредил я приятеля, – ввиду временной безработицы вернуть наличные не смогу долго, возможно, в этой жизни даже никогда.

– Сможешь, – возразил однополчанин, – потому что я в тебя верю безоговорочно и согласен проинвестировать любой коммерческий проект, который в корне изменит твоё захудалое, подлое и унылое бытие, а значит, и сознание тоже.

– Но у меня сейчас никаких проектов, – развёл я руками, – живу одним днём, разве что надбавку к пенсии дадут.

– Ага, дадут, – саркастически скривил губы американец, – только подождать надо, пока сначала себе наворуют. Если захотеть, проектов кругом – сколько хочешь!

Он покрутил головой, его взгляд упал на газету, которую я использовал вместо хлебницы, скатерти, туалетных рулончиков и разных там салфеток.

– Вот, – Петька оторвал от газеты край и вручил обрывок мне, – купи вагон бумаги и продай где-нибудь в Казахстане с выгодной для тебя маржой.

– Но почему именно в Казахстане? – изумился я Петькиной предприимчивости.

– Да хоть где, – Зелёнкин вынул карманный калькулятор и начал что-то сосредоточенно вычислять, – это не принципиально, бумага везде нужна, она как хлеб при любой власти, а Казахстан ближе всех к России и целлюлозы там нет. Видишь, если даже семь-восемь рублей с килограмма иметь, минус дорога, ну там погрузка-разгрузка, плюс коэффициент… Да, ещё – смотря сколько вагонов двинуть… В общем, дуй пока в магазин, а я тебе бизнес-план разом накидаю.

На авторынке у меня глаза разбежались от обилия легковушек. Плотно сбитые ребята в спортивных костюмах, чёрных кожаных куртках и с массивными золотыми цепями, похожими на бульдожьи ошейники, конкретно присматривали за продавцами, не забывая и покупателей. Особого внимания удостаивались несчастные владельцы престижных и дорогих моделей.

– Кажется, эта «Хонда» сама по себе ничего, – стал прицениваться мой инвестор, – выглядит свежо, резина неистёртая… Правда, руль справа, так, с другой стороны, японцы ведь как-то ездят, хотя и косоглазые…

– Ты что, ослеп! – заспорил я. – Ей стопудово перед продажей просто губы накрасили, а она и рада стараться – сверкает, падла, как новенькая, а у самой спидометр по десятому кругу назад скручен. Эта не годится, пойдём-ка дальше.

Так мы бродили от машины к машине и лишь после плотного обеда в закусочной наткнулись наконец на подходящую тачку. Непривлекательная внешне, она оказалась вполне добротной внутри и, самое главное, не притягивала к себе лишнего внимания показушной крутизной.

– Слушай, – сказал я Зелёнкину, когда мы с оформленной купчей отъехали от нотариуса, – ты по пьянке тратишься на меня, а вдруг с бумагой пролетим, что тогда?

– Опыт появится, – невозмутимо ответил американец, – в бизнесе никогда не знаешь, чем всё закончится, что верно, а что нет. Сегодня какая-нибудь идея выглядит нелепой и абсурдной, а завтра она же становится непреложной истиной. Объясни лучше, зачем ты выбрал эту задрипанную «Ладу»? Там же было можно купить автомобиль посолиднее.

– Дело в том, – откликнулся я, – что по России на крутых иномарках, не считая ментов, безнаказанно могут ездить либо депутаты, либо криминал. Это люди такие в концертных пиджаках цвета красного перца, их компартия, как рассаду, в комсомольских ячейках специально выращивала. А мы с тобой ни то и ни другое, поэтому с подобной машиной, как у нас, нам везде зелёный свет. Понял?

– Не-а, – замотал головой Петька. – В Америке всё наоборот.

– Не переживай, – подбодрил я друга, – вы, американцы, вообще тупые по жизни, для вас даже простые вещи кажутся непреодолимым препятствием, но… кое-что в своей жизни мы и сами не понимаем. Например, только у нас до недавнего времени старые авто стоили в полтора-два раза дороже новья, а подержанные иномарки и сейчас вне всякой конкуренции.

Между тем Новый двухтысячный год уже вступил в свои законные права.

Праздничному настроению нашей компании, замешанному на нетрезвом авантюризме, стало тесновато в четырёх стенах, и я предложил пройтись по новогодним улицам.

Сгущённый морозом воздух быстро напитал свежестью мою открытую нараспашку грудь, а в подсвеченном дорожным освещением небе с треском лопались разноцветные гроздья вспышек праздничного фейерверка – Пермь гуляла по полной программе.

Димон стрельнул шампанским в фонарный столб, промазал и слегка удивился:

– С двух шагов не попал, а ты в люстру, как в яблочко… Давайте, б***, прямо из горла за миллениум чухнем!

Ксюша слепила снежок и, смеясь, по-девчачьи неумело кинула им в Димона:

– Закусить не забудь!

Мы по очереди приложились к холодному горлышку толстостеклянной бутылки. Липкая пена потекла на мой подбородок и дальше вниз. Я утёрся рукавом и предложил Димону вернуться в номер и взять вместо шампанского обыкновенной водки.

– Там, в холодильнике, чекушки стоят, увидишь, как откроешь, они в дверцу насованы.

– Одну взять? – деловито осведомился гонец.

– Одну мало, – встряла в наш разговор Оксана, – две захвати и стаканчики не забудь.

– Две много, – возразил я, – бери три штуки, в самый раз будет.

Так, не спеша, останавливаясь и чокаясь на ходу с незнакомыми людьми, поздравляя их и принимая встречные поздравления, мы вышли к огромной наряженной ёлке, вокруг которой в свете перемигивающихся гирлянд вовсю кипела весёлая хмельная кутерьма.

Где-то рядом громко наяривала музыка, и Оксана пригласила меня танцевать.

– Имеешь право, – одобрительно сказал Димон, заметив мою растерянность, – все танцуют, а мы чё, рыжие, что ли?

Под звуки танго он увлёк какую-то разодетую в дорогие меха девицу и тут же повис на ней, неприлично облапав её нервными пальцами ниже талии.

Оксана прижалась к моей груди и томно прикрыла глаза.

Мимо, пронзительно визжа, с ледяной горки скатывались – кто на чём – весёлые компании всех возрастов; кто-то ставил в снег красочные картонные трубки китайских потешных ракет, и они шумно взлетали оттуда яркими букетами новогоднего салюта; в ноздри ударил восточный запах жаренного на углях мяса, обильно сбрызнутого синтетическим уксусом.

Мне тоже стало необычайно хорошо, и я поцеловал девушку в пахнущие дорогими сигаретами и вкусной ягодной помадой спелые губы, которые в ответ благодарно и доверчиво одарили меня горьковато-сладким привкусом искренней девичьей нежности.

Откуда-то из-за спины вынырнул Димон.

– Предлагаю вмазать под шашлычок на фоне ёлки!

Я попятился, кувырнулся пятой точкой прямо в сугроб и согласно кивнул:

– Наливай!

– Оксанка пока пусть очередь у мангала держит, – по-хозяйски распорядился парень, уваливаясь рядом, – а мы с тобой зарядим чисто по-мужски.

Он протянул мне стакан и карамельку в пёстрой обёртке, а Ксюша, с пучком выданных мной десятирублёвок, затерялась в толпе.

– Знакомая, что ли? – спросил я, намекая на его презентабельную партнёршу по уличному танго.

– Да какая там на хер знакомая, – открестился Димон, разливая по стаканам чекушку, – просто приятная на ощупь, а меня такие, знаешь, как вставляют! Вот, прихватил на память, Оксанке хочу подарить в честь её новой жизни.

Он раскрыл узкую ладонь, и на ней тускло блеснула золотом дорогая браслетка в виде ящерицы с топазовыми глазками.

– Зацени!

– Отдай, у кого взял, – отвёл я его руку, – новую жизнь с воровства не начинают.

– Ты чё, Егор! – искренне возмутился вор. – Она ж, наверно, из настоящего советского золота, и потом, я ведь не для себя… От всей души… В натуре, как лучше хотел… Давай, короче, за нас!

Радостная и счастливая, подошла Оксана с тремя шкворчащими порциями шашлыка на деревянных палочках и целлофановым мешочком, из которого Димон тут же извлёк нарезанный квадратиками свежий хлеб и аппетитные сиреневые кольца репчатого лука. Я плеснул водку в третий стаканчик и подал его девушке.

– Мы за нас решили пропустить, присоединяйся.

– Кто самые лучшие друзья девушек? – спросил Димон у Ксюши, хитро прищуриваясь на неё снизу вверх. Та, выпив залпом полстакана, не задумываясь, выдохнула:

– Презервативы!

Я заботливо протянул ей кусочек хлеба с мясом и луком, а Димон угловато, но галантно взял её за руку и застегнул на запястье браслетку, уточнив при этом:

– Лучшие друзья девушек – это золото и бриллианты. Дарю как любимой супруге Егора на вечную память о нашем миллениуме.

Девушка удивлённо посмотрела сначала на него, потом на меня, вольготно сидящих под сверкающей ёлочной мишурой.

– Ворованная, – прокомментировал я, активно пережёвывая горячее сочное мясо, – только что у какой-то пьяной размазни спёр. Сначала ангажировал, а потом – бац! И… Он у всех ворует, призвание такое. Анахронизм. Типичный жулик.

– Талант не пропьёшь, это вам не онанизм, – осклабился парень, приняв моё замечание за похвалу. – Никого я не шантажировал, на ней этих цацек понавешано, как игрушек на ёлке, а Оксанке носить нечего. Где, хочу знать, справедливость?

– Демагог! – парировал я. – Демагоги когда-то и царя хлопнули. Сегодня тёлку обул, а завтра под меня подкоп рыть начнёшь.

– Фильтруй базар, – возмутился Димон, – я тебя уважаю по всем понятиям, ещё никого по жизни так не уважал.

– Мальчики! – позвала нас Оксана. – Хватит ссориться из-за пустяков, шашлык стынет.

На самом пике празднования уже вступившего в свои законные права двухтысячного года к Оксане подкатил какой-то тип.

– Ты чё, шалава, на мыло села! Я тут хожу, пустой, как барабан, а ты развлекаешь непонятно кого на халяву. Прикинулась шлангой, сука, на мои бабки без спросу в меха вырядилась…

– Это кто борзый такой, – поднялся из сугроба Димон, – если выпить хочешь, так у нас мерзавчик есть. Налить или как?

Девушка побледнела, губы её по-детски беспомощно дрожали. Она виновато моргнула в мою сторону и отвернулась. А тип не унимался. Он грубо схватил её за руку и рывком повернул к себе.

– Ну, колись по-хорошему, сколько от меня скрысятничала? – вязаная серая шапочка наползла на его низкий лоб, из-под шапочки свесилась сальная прядь грязно-серых волос. – Ого! Да у тебя, сука, рыжьё даже завелось! А ну-ка, сама вылези из этой змейки.

– Эй, чувак, это мой подарок, – предостерегающе выставил стаканчик Димон. – Смотри, как бы ты, в натуре, у нас из своих почек не вылез!

– Да ты кто вообще, – развязно парировал пришелец, – я таких вертел на зоне, как хотел.

– Умный, что ли? – подал я голос. – Тебе череп не жмёт? А то как бы не пришлось в дальнейшем жить ногами вперёд.

Димон между тем вырвал у наглеца Ксюшину руку и встал спиной к девушке, загородив её собой. Я тоже выкарабкался из уютного снежного кресла и посмотрел на блатного исподлобья.

– Значит, сидел, говоришь? Случайно, не на параше верхом?

Не ожидавший отпора чувак попятился, мутные глазки забегали по сторонам.

– Да вы кто такие, ваще… Чё за наезд? У меня менты прикормлены, братве отстёгиваю, это моя прошмандовка. Вы чё, проблем хотите…

Коротким ударом загипсованными пальцами в область солнечного сплетения я остановил льющийся из него поток грязи. Димон присел на корточки и стал шарить в карманах зарвавшегося типа, который корчился, суча ногами по утоптанному снегу, и по-рыбьи хватал морозный воздух перекошенным ртом.

Никто не обращал на нас внимания.

Напоследок Димон пнул его в лицо, снег окрасился тёмной и горячей, дымящейся на морозе, кровью, и мы, не оглядываясь, быстрым шагом направились к мерцающим зелёным светом огонькам такси.

В гостинице Димон кинул на стол связку ключей и несколько пятидесятирублёвок, измятых и замусоленных.

– Это от съёмной хаты ключи, – сказала Ксюша, мельком взглянув на трофеи Димона, – он в отдельной комнате сам живёт и наши паспорта прячет.

– Где хата? – спросил я, жадно припадая к бутылке с пивом.

– На улице Девятьсот пятого года. Кроме меня, ещё три девчонки на него вкалывают.

– Езжай, Димон, прямо сейчас, – приказал я, кивая на ключи, – и без Ксюшиного аусвайса не возвращайся.

– Тогда на посошок, и я уже одной ногой там, – с готовностью откликнулся вор. – Считайте, что корочки у нас в кармане, только координаты б***дюшника уточни, – обратился он к девушке.

Та с готовностью продиктовала номер дома и объяснила, как лучше до него добраться.

Димон, выпив наспех и закусив, мгновенно исчез.

Я распечатал новую бутылку водки, налил себе и Оксане и предложил ей рассказать свою историю с самого начала. Она, зажмурившись, залпом осушила стакан, запила соком и, закурив сигарету, пустила в потолок несколько синих кольцеобразных облачков.

ИСПОВЕДЬ ПРОСТИТУТКИ

Отца я, значит, вообще не видела, потому что родилась через три месяца после его смерти – он погиб в восемьдесят первом где-то на афганском перевале. Мне мамка рассказывала, а ей папин друг, который привёз нам фотокарточку и краповый берет – всё, что осталось от моего отца. Официально его разорвало в клочья то ли миной, то ли какой-то страшно огромной бомбой.

Не знаю точно.

Они даже не расписаны были, думали – после армии распишутся, а вышло всё, как всегда, наперекосяк.

До шести лет я, значит, воспитывалась у бабушки, а когда у неё обнаружили онкологию, мамка забрала меня к себе, и я впервые узнала, что у меня есть маленькая сестрёнка – мать, оказывается, сожительствовала с парнем, но к тому времени, как забрать меня, его посадили за распространение наркотиков.

Женщине с двумя детьми, один из которых грудной, ни сейчас, ни тогда на работу устроиться нереально. Это я теперь понимаю, а в то время очень сильно хотелось есть и я часто ревела белугой. А чё толку-то? Реви не реви, а в магазинах, кроме маринованного лука и сока берёзового, шаром покати. Продукты все на рынке, а там цены, сам знаешь, как кусаются. Кто работал, и то не могли такие покупки себе позволять.

Мамка тоже плакала вместе со мной, а потом повадилась приводить в дом чужих мужиков, выпивать и спать с ними у меня на глазах, потому что наш дом состоял из одной комнаты в коммуналке, где, кроме нас, проживали алкаши-одиночки. Первые разы, правда, она выставляла меня в коридор, стеснялась, наверное, а потом как-то всё превратилось в привычку и стало происходить на наших с сестрёнкой глазах.

Ну я взрослела, конечно, потихоньку и начала понимать, что мать занимается чем-то постыдным – со мной не общались сверстники, соседи при встрече отводили взгляд в сторону; в школе я числилась хронически неуспевающей ученицей, сидела на последней парте и уже в третьем классе научилась курить.

Зато одета была всегда лучше других! Мамка не жалела на меня денег, видимо, старалась по-своему загладить передо мной свой грех.

Мамкиного сожителя выпустили из тюрьмы в начале девяностых, тогда дети мечтали стать бандитами и проститутками, и мою мать уже никто не осуждал, а некоторые даже завидовали моим нарядным обновкам, а я щеголяла ими назло всем соседям и одноклассникам.

Артур, так звали мамкиного сожителя и, получается, моего отчима, после освобождения больше месяца бухал и до полусмерти избивал мамку за то, что она изменяла ему, пока он мотал срок. И как-то вечером он так сильно отметелил её, что она попала в больницу, но ментам на него не показала, и отчиму всё сошло с рук.

Мы с сестрой каждый день навещали в больнице мать, приносили ей печенье и молоко. А отчим в её отсутствие пьянствовал, не просыхая, и смотрел на меня так, как будто я уже перед ним совсем голая. И как-то ночью, во время очередного кутежа… Короче, потом тоже избил и пригрозил, что убьёт совсем, если расскажу об изнасиловании кому-нибудь на стороне.

Я, значит, испугалась и молчала, а мамка сразу догадалась, что со мной, блина, что-то не того. Ещё в больничной палате она исподволь выпытывала у меня, что и как, да только на все её вопросы я мотала головой и плакала. Ну мамка не дура, она, конечно же, обо всём сама доехала и, как могла, успокаивала меня, говорила, что это надо перетерпеть ради маленькой сестрёнки, что теперь уже ничего не исправишь и надо как-то жить дальше.

Деваться некуда, живём, значит, мы, живём, но всё вокруг никак не меняется, а совсем даже наоборот.

Артур никогда не бывал трезвым, издевался над матерью, заставлял её проституцией зарабатывать деньги ему на водку. Мамка на глазах превращалась в старуху, но что я могла поделать?

А потом меня тошнить стало. Ну, я думала – от пирожков из буфета, а потом, когда начала мел жевать на переменах, догадалась, что с моей физиологией что-то не так. Сама догадалась, видать, повзрослела не ко времени. Ну, понятное дело, и современные фильмы сыграли свою роль…

Отчим, как только узнал о беременности, озверел совсем. Орал на меня, как, блина, потерпевший. Выпучит глаза – и орёт, орёт! Аж слюни брызгами во все стороны. Мать, пьяная, тоже масла в огонь подливала: я и шлюха, я и шалава, и во всём, получается, виновата я сама.

Плакать уже не было никаких сил. Свернусь калачиком и лежу на диване, разглядываю какую-нибудь трещинку на стене. Только сестрёнка и жалела меня. Сядет рядом и гладит по волосам – успокаивает.

Маленькая, блина, а всё понимала.

Однажды, когда дома никого не было, Артур, напившись, стащил меня с дивана на половик и стал пинать каблуками по животу. Я, значит, сознание сразу потеряла, потом уже мне объяснили, что соседи спасли, успели вызвать скорую помощь.

Врачи кровотечение остановили и через пару недель выписали меня с пожизненным диагнозом «посттравматическое бесплодие». Мать уговорила ментам на отчима не показывать, участковому вообще всё до лампочки, и покатилось наше житиё дальше некуда, как скорый поезд под крутой откос.

Апатия и равнодушие уберегли тогда от петли. Это я теперь такие слова знаю, а в те дни просто забила на всё и плыла по течению. Чёрные мысли, конечно, посещали не один раз, да было уже всё равно… И ещё, очень жалела сестрёнку – ну кому она будет нужна, если чё-то со мной… вдруг… Ну сам понимаешь, не дурак ведь.

А отчим обнаглел до такой степени, что… И дружки у него такие же… Ну с дружков, понятное дело, брал за это деньги, а деньги… О-ох, и вспоминать-то неохота. В общем, деньги тут же и пропивались. Правда, не все. Иногда удавалось какую-то часть заныкать, утаить от пьяной компании, и тогда у моей сестрёнки появлялись новые вещи.

А так о ней никто не заботился.

Никто.

Когда и как это произошло, помню как в тумане.

Прихожу, значит, со школы, стучусь – дверь заперта изнутри. Я давай тарабанить изо всех сил. А дверь фанерная, старенькая, гвоздики выдернулись из крючка – я и ввалилась в комнату, как к себе домой.

Лучше бы вздёрнулась, блина, когда мысли такие в голове бродили!

Можно, я себе плесну? Ты не смотри на меня так… Тяжело вспоминать… Душу наизнанку выворачивает. Мне в те времена было так плохо, что потом стало ещё хуже. Давай, чтобы всё было хорошо…

В общем, вваливаюсь я в комнату, а там…

Я, вся в шоке, иду на кухню, вижу: Артур за столом сидит, вокруг бутылки понаставлены, и глаза – как у бешеного таракана. И ухмыляется по-скотски небритой харей своей.

А я такая, ничё не соображаю, иду, значит, к столу, а ноги ватные-ватные, чужие будто. Вижу, на столе ножик лежит, обыкновенный ножик, острый такой, мы им хлеб резали и картошку чистили. Ну я схватила этот нож и со всего размаху ударила им в евонную грудь. Как по маслу вошёл, блина, по самую рукоятку, а я отступила на шаг и смотрю, чё дальше-то будет.

Он вроде сначала встать порывался, а потом сползать начал под стол и всё время на меня смотрит и сказать чё-то хочет, но вместо слов бульканье в горле и слюна красная изо рта тоненькой струйкой на пол текёт. Я, значит, решила ножик выдернуть, наклонилась над ним, а он задёргался вдруг, губы посинели, схватил меня за руку, и больше я, если честно, ничё и не помню.

Очухалась, когда отчима уже похоронили.

Теперь вот приходится с этим жить.

А куда деваться?

Говорят, время вылечит.

Меня по малолетству от суда освободили, дело закрыли, а мать лишили родительских прав. Правда, кодировали от алкоголя – толку нету. Но я всё равно навещаю её, помогаю, хотя бы чем. Приеду, испеку ей пирог со щукой, она любит пироги, радуется, когда приеду, денежек немножко подкину. Для того и в Пермь перебралась, подальше от дома. Мечтала прилично зарабатывать, а попала, блина, в кабалу к своему сутенёру. На точку. По улице Ленина таких точек – сам знаешь, сколько, но мест почему-то хватает всем.

Сначала, значит, сутенёр золотые горы наобещал, а я и повелась, дурочка. Потом паспорт отобрал, сказал, что для прописки, и оказалась я прописанная на одной из точек и у него по уши в долгах.

Распоряжается теперь, козёл, как личной собственностью.

Ну так-то, конечно, работать можно. Иногда очень даже приличные дядечки попадаются, из депутатов: не жадные, обходительные и всё такое… Иные заплатят за целую ночь, а через час уже храпят – пушкой не разбудишь. А на столе фрукты, закуска всякая – ешь не хочу. Да ещё утром, бывает, и денег дадут. «Возьми, – говорят, – на колготки, только чтоб твой мудило – сутенёр в смысле – не видел».

Жалеют, наверное.

Можно работать, если бы не маньяки и субботники.

Субботник – это когда бесплатно пашем или у бандитов, или у ментов. И те, и эти нас крышуют, ну чтобы, значит, у сутенёра ни с кем никаких заморочек не было. Чтоб всё чисто было и шито-крыто, и комар носа чтоб не подточил.

Приезжают на нескольких тачках, берут девчонок – и в сауну. А там, блина, делегация пьяная поджидает. И пускают нас по кругу, как хотят. Такое вытворяют – аж волосы дыбом встают. Особенно менты «стараются». Вот, видишь, прижигали мне грудь сигаретой. Я чуть с ума не сошла от боли и ужаса. Вот, у соска шрамик, видишь? Повезло, что пьяный был, не попал, куда целился. Зато знакомой моей, девчонке одной, оба соска реально сожгли. Она после того ментовского субботника седой стала, красится теперь в какой-то колбасный цвет. А другой путанке влагалище бутылкой напрочь порвали. Толкали на спор донышком вперёд. Еле откачали её потом.

Менты – это те же самые бандиты, только в тыщу раз хуже. Для них никакой закон не писан, и по понятиям, сволочи, не живут. А нас вообще за людей не считают. Иногда, блина, кажется, что родную мамашу запросто могут убить – так они людей ненавидят. В прошлом году увезли от нас девчонку на патрульной машине – и с концами.

Сгинула.

Слухи между собой такие, что закопали её живьём где-то на заброшенном кладбище. А сутенёр пригрозил язык за зубами держать, врёт, что несчастный случай, глаза свои обмороженные прячет.

Хорошенькая такая пацаночка была, ровненькая. Детдомовка, а никогда не унывала. Откуда-то из-под Екатеринбурга, что ли. Не помню точно. Городов-то у нас вокруг вон сколько!

Ну, что ещё тебя интересует? Вроде, всё рассказала – обыкновенная жизнь, бывает и хуже. Не знаю, как у других, а у меня вот так, всё через одно место, всё шиворот-навыворот да задом наперёд. Привыкла уже – кому жаловаться? В прокуратуре даже, говорят, завелись педофилы, в администрации губернаторской – не лучше. Депутатам? Так там один только господин Пастушков чего стоит! Столько мальчиков, блина, покалечил! Весь город, значит, шепчется, а ничего поделать не могут – все промеж себя повязаны. Никто и слушать-то не будет. Подумаешь, какой-то потаскушке сиськи поджарили! Да такое сплошь и рядом кругом. Скажут, знала ведь, куда голову-то суёшь.

Нет, жаловаться некому, потому и приходится, блина, самой выгребать.

Ещё спасибо, что на иглу не подсадили, хотя, было дело, колёсиками баловалась. Ну так себе колёсики, не очень-то и запрещённые. За деньги у нас всё, что захочешь, на любой вкус.

Если бы не субботники…

А так – ничё, жить можно.

В коридоре гулко затопали, и на пороге возник Димон с довольной физиономией.

– Держите ксиву, – он кинул на стол красную потрёпанную книжицу, – остальных я тоже распустил условно-досрочно, сказал, чтобы хиляли оттуда, шевелили булками кто куда, покуда ветер в спину.

– Кроме улицы Ленина, им идти-то некуда, – задумчиво произнесла Оксана, затем обратилась к Димону. – Если браслетку в комиссионный снести, сколько за неё дадут?

– Лет пять, – осклабился вор. – Я ж, походу, на «Опеле» приехал. Смотрю: стоит корыто, проверил ключ из связки – открылась. Сел. Ключом туда-сюда – работает, падла. Бензина полбака, техпаспорт в бардачке. Полный комплект, хоть и ушатана, б***, по самые помидоры, особенно ходовка. Завтра толкнём – знаю, кому барахло на блат сдать, – вот тебе и бабки. А в комиссионный лучше не суйся, спалишь всех, повяжут нас, как пингвинов в Африке.

– Да, это его тачка, – встрепенулась девушка, – он, если готовый, её у дома ставит, чтоб на косяки не нарываться.

– Какое там «завтра», когда утро уже, – зевнул я. – Давайте отбой, а там видно будет, может, сходим куда-нибудь для разнообразия, праздник ведь. Я, например, давно в «Джинс-клубе» не отмечался.

– Стриптиз тебе и я могу показать, – вскинулась Оксана, – и что вы за народ такой, мужчины? Прямо кобели ненасытные!

– Короче, пьём за нулевые – и спать, – скомандовал я, – утро вечера мудренее.

Под Омск, к Витьке в гости, мы собирались недолго. А чего тянуть: нищему собраться – только подпоясаться. Затолкали в багажник продукты и ящик водки, рядом, на всякий пожарный, уложили запасную канистру с бензином и пластиковую упаковку минеральной воды, ну ещё свежее масло залили. После чего заехали в шиномонтажку проверить развал-схождение и давление шин. Вот и всё, дальше трасса, путешествуй, сколько душа желает. Но тут у нас с Зелёнкиным разногласия возникли – кому за рулём ехать.

– Я хочу в России наверстать всё, что недоперепил в Америке, – заявил сэр Грин, – и, к тому же, после вчерашнего у меня в голове полнейший вазелин.

– А мне, как вынужденному аборигену, вообще законом положено местные традиции блюсти, – стал возражать я, – и после вчерашнего в моей голове абстракция не хуже, чем твой вазелин. Это не считая того, что тебе в любом случае собутыльник нужен. Или ты собрался своего сына подпаивать? Так он мало, что половину разольёт, а если невзначай выпрямится по дороге?

– Эду пить нельзя, – не на шутку забеспокоился друг, – мы за руль Джойс посадим, у неё стаж водительский больше, чем нам с тобой лет.

– Тогда ей на метле уже пора в полный рост летать, – озадаченно сказал я, представив себе фантастическую картину такого способа передвижения, – как бы она всех нас с собой на небо не утянула.

– Что ж, присматривать будем, – не сдавался американец, – зато какой комфорт! И потом, она же меня из плена выкупила, куда её теперь девать?

– Да, – сказал я, – сделала из тебя какого-то сэра Боба.

– Сэр Питер, – напомнил Зелёнкин, – а ещё состоятельный человек, с которым тебе в поездке будет интересно собеседовать.

На том и порешили: Джойс и Эдвин впереди, а мы с Петькой на заднем сиденье, где нами были предусмотрены все условия для общения двух задушевных приятелей.

– А чего ты с женой-то разошёлся? – спросил меня Зелёнкин, когда мы благополучно миновали пост ГАИ и выехали на оперативный простор. – Впрочем, дело твоё, можешь не рассказывать.

– Ну какие тут секреты, – махнул я рукой, – нашла в своей долбанной музшколе близлежащего Шуберта и… спелись, получается. Ну я, как пожизненный инвалид, обижаться не стал – дело-то житейское.

– И что, просто вот молча взяла и ушла? – удивился друг. – Неужели вы с ней даже не попробовали поговорить? У вас ведь общий ребёнок!

– Я пытался подъехать насчёт дочки, так она сказала: «Поцелуй меня в рояль». В общем, цени свою драгоценную половину, походу, Джойс бескорыстно тебя до гроба любить будет и беречь как зеницу ока.

Услышав своё имя, Петькина возлюбленная с беспокойством оглянулась на нас, и машина слегка вильнула в сторону.

– Мэм, это не ступа, следите за азимутом, – заволновался я, – а то как бы нам раньше времени обода не сплющить.

Незаметно для самих себя мы задремали, убаюканные спиртным и мерным гулом двигателя. Сколько проспали – не знаю, очнулись от мощного удара подвески.

– Ну и дороги! – возмутился Питер Грин.

– И где ты их видишь? – заступился я за российскую действительность. – Это у вас в Америке автобаны, а у нас дорог нет, только направления. Представь, если отец дурак, а мамаша – дорога, по которой мы едем. Что у них может родиться?

– Не знаю, – растерялся тот, – абсурд какой-то.

– Ты прав, – я ласково погладил дверную обшивку «Лады», – получится такое вот прелестное чудо! Не хочешь обратно в Россию?

– Я тоскую по Родине, – вдруг посерьёзнел Петька, – даже плакал первое время. Ночью. Уснуть не могу, закрою глаза и вижу, как наяву, мать, живую ещё, сестру, двор свой, где вырос, каждую травинку в нём помню. Теперь-то уж привык, да и нельзя мне было возвращаться. Сам знаешь, как в Союзе относились к предателям. Я же по тем законам изменник получаюсь, раз в плен попал. Отправили бы, куда Макар телят не гонял, и доказывай потом, что ты не верблюд. Ну-ка, пересохло что-то, добавь-ка в стакашек горло промочить.

– Я бы тоже уехал, да некуда, – сказал я вместо закуски, – а предатель не ты, нас всех предала страна, пославшая тебя и меня умирать за её идеологию и интересы. Вот и приходится водку пить, чтобы не видеть весь этот маразм. Вроде как внутренняя эмиграция.

– Получается, вся Россия в эмигрантах, – хохотнул Зелёнкин. – Это ж как надо свой народ ненавидеть, чтобы довести его до такого б***дства!

– Знаешь, о чём я мечтаю? – спросил я, выпив ещё раз и тщательно хрустя свежим огурцом. – Умереть у себя дома в собственной кровати. Сегодня у нас, россиян, это непозволительная роскошь.

– А мы сами виноваты, – немного погодя встрепенулся американец. – Все, кому не лень, на русских выезжают. Превратили Россию в окружающую среду – и всем всё до лампочки. Значит, правильно гнобят русский народ со всех сторон, заслуживаем, значит, такой участи. Кто позволил в своё время Гитлеру к власти прийти? Правильно, немецкий народ. Здесь, в России, то же самое происходит, особенно после семнадцатого года.

– Ты полегче на поворотах, – обиделся я, – имя Гитлера во всех языках проклято, а наши лежат себе на Красной площади, как в тёплой ванне… Мать и Родину не выбирают, какая есть, такая и есть, и за неё могу в пятак заехать, не посмотрю, что друг. У меня, может, у самого сердце кровью обливается; если бы в Бога не верил – давно бы уже с Витькой, вот как с тобой сейчас, по облакам плавал.

Ранним утром при въезде в Витькину деревню мы остановились возле придорожного кафе – убитого временем и людьми зелёного облезлого вагончика. По кривой фанерке, приколоченной гвоздями к стене, красовалась косо написанная масляной белой краской реклама: «Горячие блюда и шашлыки»; ниже добавлено мелом: «Пиво есть»; а ещё ниже кто-то нацарапал гвоздём: «Моча ослиная, а не пиво». И уже совсем внизу обломком красного кирпича, который валялся тут же, под фанеркой, было старательно выведено: «Сам ты мудак».

– Надо зайти, – показал Петька на рекламный щит, – смотри, какой здесь продакшен.

Перекинувшись с Джойс парой английских фраз, друг, кряхтя, вылез из машины и стал, приседая, разминать затёкшие ноги, матерясь вполголоса по-русски.

– О чём это вы? – полюбопытствовал я.

– Супруга, сука, поинтересовалась, какие закуски готовят в таком живописном заведении, – прокомментировал Зелёнкин свой разговор с женой, хрустя коленями и вытягивая перед собой полные волосатые руки, – может, говорит, гамбургерами ихними перекусим?

У входа в вагончик зевала заспанная девушка в розовом неопрятном переднике и такой же пилотке. Она, вслушиваясь в наш разговор, достала сигарету, прикурила и категорично сказала, как будто отрезала:

– Из горячего только шашлык, но его надо ждать, когда мясо привезут, если поросёнка зарезали. Теперича не каждый день режут…

– И что, получается, совсем закусить нечем? – спросил я, любуясь омской мадонной.

– Ну почему же нечем, – обиделась мадонна, – пиво есть и «Кириешки», сухарики такие подсоленные. Ещё в наличии орешки для «Сникерсов» расфасованные. Налить?

– Спасибо, – вежливо поблагодарил её Петька, – у вас тут в этой деревне наш однополчанин когда-то жил, Виктор Коробков. Как бы нам его мамашу повидать?

Девушка наморщила носик, выпустила из него две струйки сигаретного дыма и сказала загадочно, кивнув в сторону Эдвина и Джойс:

– Так вы сами по себе или с родителями? А то могу жильё предложить, баньку вам подтопим… Девчонки наши влюбчивые, напарят, что и уезжать не захочете. Налить пива-то? С «Кириешками», пока поросёнка режут?

– Мы по делу приехали, – вздохнул я, – всё остальное потом, в рабочем порядке.

– Так тёть Маша ещё лет пять тому назад как померла, – не сдавалась буфетчица, – рядом с сыном и похоронили, вроде как сама так просила. Пока пиво пьёте, смена моя и закончится, так уж и быть, покажу, где кладбище.

– Желудочные мы, – соврал я, косясь на рекламный щит, – кроме водки ничего пить нельзя, врачи запретили. А сухарики вынеси, мы ими занюхивать будем.

Над Витькиной могилой росла кривая косматая берёза. Металлическая пирамидка со звездой и выцветшей фотокарточкой была когда-то покрашена в синий цвет, но время облупило краску, и в углах её место активно занимала густая ржавчина. Под фотокарточкой неровные жёлтые буквы складывались в бесхитростный текст: «Сыночка, я тебя проводила живым и здоровым, а встретила в железном гробу. Каждый день плачу и вспоминаю, да теперь уже немного осталося».

Такой же обелиск, только поновее, венчал осевший соседний холмик. А с фотографии скорбно смотрела на нас усталая, постаревшая, но всё ещё похожая на Богородицу, Витькина мать.

Мы постелили рядом, прямо в траве, клетчатый плед и стали выставлять на него выпивку и закуску. Валентина, наша провожатая из придорожного гадюшника, сноровисто и со знанием дела превратила плед в скатерть-самобранку и скомандовала весело:

– Ну, зовите ваших бабушек к столу, будем Коробковых поминать.

Я посмотрел в сторону выходивших из-за кустов Эдвина и Джойс. Старики шли, взявшись за руки, и были похожи друг на друга не только усохшими головами и экстравагантной одеждой, но и фигурами, походкой… Даже лица у них были одинаковые – усталые и умиротворённые.

– Одна из бабушек дедушка, если чё, – попенял я Валентине. – Ещё не пили, а ты уже нюх потеряла.

– Извините, – смутилась на мгновение девушка, – всё внимание вам, а их по дурости даже не разглядела как-то второпях. Издалека к другу приехали?

– Здесь вообще-то я должен лежать, – зачем-то сказал я, – ну не здесь, конечно, где-нибудь в другом месте, но, получается, живу и маюсь теперь вместо него.

И, залпом выпив почти полный стакан водки, мрачно прошептал:

– Прости, Витька.

– Хватит самоистязаться, – похлопал меня по плечу Петька, – это же как лотерея: повезёт – не повезёт… Нам с тобой повезло, ему… Чёрт его знает! С такой жизнью непонятно, кому больше повезло. Отсюда прямо в Казахстан проедем. Небольшой крюк, зато организуем твой бизнес, договора на бумагу заключим… Раз ты теперь за двоих жить должен, то надо делать это достойно.

– Меня тоже заберите куда подальше, – скривила губы Валентина; она выпила наравне с нами и теперь, что называется, «поехала», – я тоже хочу за двоих красиво жить и маяться. Наподобие обложки журнала «Бурда».

– Как вариант, вполне приемлемо, – поддержал её Петька, – нам на первых порах всё равно помощник нужен. Кроме ослиное пиво продавать, что ещё умеешь?

– Я в Омске курсы бухгалтеров кончила, – заплетаясь в словах, стала перечислять свои достоинства девушка, – хоть бы куда уехала, хоть в Америку, лишь бы никогда вагончик проклятый не видеть. Берите меня, я хорошая, буду за вашими дедушками как за родными детьми в оба глаза присматривать.

– Плохих не держим, – зачем-то сказал я. – Если чё, один из дедушек бабушка, только сначала надо Витьке памятник мемориальный поставить, из гранита, а всё остальное в рабочем порядке.

– Их в райцентре делают, – с готовностью сообщила Валентина, – если оптом договориться, можно и со скидкой взять, за полцены, или по бартеру – тоже выгодно.

– Впрок, что ли, покупать, – возмутился я, – за полцены не пойдёт, возьмём два, но самые лучшие, и не по бартеру, а наличкой оплатим, чтобы Витьке с матерью за нас не стыдно было.

– Если мрамор качественный, можно и оптом, – неожиданно изрёк Зелёнкин, – погрузим в двадцатитонные контейнера и отправим в штаты. Там на такие вещи всегда имеется повышенный спрос.

Лишь к вечеру, когда огромное красное солнце медленно покатилось за скособоченные кресты, мы покинули гостеприимное кладбище и переместились в дом Валентины. Пришли какие-то гости, Эдвина и Джойс приютили у себя Валентинины соседи: напоили чаем с малиновым вареньем и уложили спать, а Петьку всё обхаживала миловидная поселянка, с которой он и исчез после полуночи на целые сутки.

Валентина же утащила меня на сеновал, где духмяный аромат высушенных трав окончательно свёл нас с ума, и мы до самого утра вытворяли такое…

Глубокое похмелье, обычно, наступает ещё до того, как я открываю глаза. Вялые студенистые мысли, сбившись в осклизлый ком, пытаются расползтись по привычным углам и отсидеться там до лучших времён, но им мешают яркие зайчики, мельтешащие хороводом вокруг копошащихся в собственном бессилии и замученных до крайней стадии опустошения бедных моих помыслов. По идее бы ещё спать и спать, да какая-то сволочь, жестокая и наглая, включает страшную дрель и начинает что-то сверлить изнутри моей черепной коробки, нисколько не заботясь о страданиях её полумёртвого владельца.

Чтобы приподнять непослушные веки, требуется неимоверное усилие, почти подвиг, потому что кажется, что сделать это без посторонней помощи практически невозможно. Откуда-то появляется гоголевский Вий, память угодливо предлагает пострадать над тем, как мерзкие твари помогли известному персонажу открыть глаза, но лень уже стоит на стрёме и не подпускает к полупарализованным мыслям посторонние видения.

Только пляшущие зайчики и гудящая на полную катушку ненавистная дрель!

Наконец получается каким-то образом обмануть эту сволочь с дрелью и разодрать слипшиеся ресницы. Образуются две маленькие амбразуры, щёлочки внутри болезненно опухших слезоточащих глаз. Но это полдела. Надо ещё напрячь мышцы окаменелой шеи и пошевелить безобразно чугунной головой, чтобы понять, где я, кто я и с кем я.

Серое утро застыло на стенах овсяным киселём. Через окно видно было, как со стороны Камы затаскивались на город клочья тумана. Захотелось проглотить слюну, но вместо неё в горле застрял комок поганой слизи, а нос оказался забит чем-то противным и твёрдым, и потому пользоваться им по прямому назначению совсем невозможно.

Со стоном я выкарабкался из-под одеяла, свалился на пол и на четвереньках пополз к ванной, опираясь правой рукой не на кисть, как левой, а на локоть. Звенящая упругая струя тёплой воды вернула меня к дальнейшей жизни, я высморкался, выплюнул застрявший в горле колтун и выполоскал изо рта остатки воняющего дерьма. И сразу легче задышалось, и захотелось пить.

– Тебе плохо, милый? – встретила меня на выходе из ванной встревоженная Оксана. – Смотрю: мучаешься не по-детски, дай, думаю, в холодильник загляну, а там, походу, уже Димон шурудил ночью – вот всё, что есть.

Она, чуть не плача, протянула пластиковую бутылку с остатками минералки.

– Ты-то как? – хрипло спросил я. – Надо же было, идиоту старому, так нажраться!

– Да я-то чё, – отмахнулась девушка, – всё равно не как ты болею, а на тебя, блина, смотреть в ломы, и всё время реально плакать хочется.

Я полез в шифоньер и вытащил заначку – запечатанную двухсотграммовку.

– Неси стаканы и типа колбаски кусочек, – распорядился я, – в таких делах главное без паники, жизнь-то продолжается!

Опохмелившись, мы опять легли, обнявшись, и Оксана вдруг стала неистово целовать меня, закрыв глаза и постанывая.

– Что с тобой? – удивился я. – Прямо бразильские страсти, а не поцелуи.

– Я боюсь потерять тебя, – призналась девушка сквозь слёзы, – впервые в жизни влюбилась и теперь боюсь тебя потерять. Дура, наверное.

– Конечно, – подтвердил я, – я сам тебя никому теперь не отдам. В золото закую!

– А зачем я тебе такая? – всхлипнула Ксюша, заглядывая мне в глаза. – Твои казашечки, наверное, кипятком писиют, а тут я такая нарисовалась и резинкой не сотрёшь.

– Точно дура, – проворчал я, – я что, влюбиться не могу? А любовь не смотрит, от кого башню снесёт. Да и не такая ты. Ты святая. Просто напридумывала сама себе всякой херни, потом поверила… Женщина без прошлого – это всё равно, что мужчина без будущего. Надеюсь, когда уедешь со мной в Казахстан, не станешь там перед каждым из трусов выпрыгивать?

– Глупый, – улыбнулась сквозь слёзы девушка, – об этом даже и не думай, ты – единственный, кто разбудил во мне эту самую женщину. Честно-честно, не улыбайся. Оказывается, настоящий секс – совсем не то, чем я занималась до тебя. Хочешь, в магазин сбегаю, к завтраку чего-нибудь куплю, вам с Димоном разговеться… Хочешь?

В соседней комнате заскрипел диван, затем раздался сиплый тембр Димона:

– По любому в магазин идти надо, не подыхать же тебе, Егор, раньше времени.

– Ты живой? – спросил я у него безнадёжно испорченным голосом.

– На***ярились вчера, как суслики, – простонал тот в ответ, – по-любому надо Оксанку в магазин засылать, а то подохнем здесь, в этом клоповнике.

– Ты же собрался машину на разбор гнать, – напомнил я, – первый же гаишник увидит, что суслик за рулём, и всё, считай, приезжий пассажир.

Между тем Оксана собралась, взяла у меня деньги и встала на пороге.

– Вы тут не умирайте пока, ладно, мальчики? Я быстро, туда и обратно. Да, походу, ещё в бывшую квартиру загляну на минутку – кое-что забрать надо, чего Димон не нашёл.

– А вдруг там этот отморозок, – забеспокоился я, – езжай с Димоном.