Ковры из человеческой кожи

Глава 1. Лазурное Марево

Российская империя, 1771

Слепящий туман опустился на Выборгскую губернию, облако гадкой густой мглы рухнуло в объятья Малого Цветочного озера, словно обломанная ветка. Суровый декабрь сковал беспорядочные старицы водоема пятнами льда, напоминавшими маленькие островки плесени на поверхности воды. Метровые пласты снега давили на соломенные крыши десятка крестьянских халабуд и кокетливо укладывались на толстой кровле земской избы.

Далекий и жалкий рыбацкий поселок Лазурное Марево, забытый на ранних стадиях своего возведения в результате экономических издержек Семилетней войны, отсвечивал мутный лед Малого Цветочного озера на протяжении последних пятнадцати зим. Собирая плесень и тину, рота косых свай держала добрую четверть Лазурного Марева надо льдом. Длинный каменный виадук и десятки хлипких деревянных помостов связывали водный угол села с большой землей.

Несчастный четвертак имел худую славу; провиснув в хлюпкую бездну на полметра и уже почти скрежеща о лед досками, он всегда казался куда более отдаленным и даже чужим для всего остального поселка. Высокая концентрация жуткого тумана, окутывавшего угол и его окрестности почти каждые сумерки, уж точно не внушала благополучия суеверным крестьянам.

Столбы дыма уверенно и безмятежно поднимались к слепому белому небу из устьев печных труб, пока равновесие нелюдимой декабрьской ночи не нарушил грохот деревянных ставней! Дверь покосившейся крестьянской избы возле конюшни смяла невысокий сугроб, яркий желтый прямоугольник дверной рамы упал на разглаженную землю.

– Последний ушат из дому вынес, свинья! – заверещал отчаянный женский голос. – Пьянчуга!

В ту же секунду, кряхтя и спотыкаясь, из-за порога вывалился спившийся плотник Тарас. Бубня что-то сквозь немногочисленные зубы и сопливую бороду, безнадежный выпивоха рухнул в снег.

– Марфа! – протянув руки к слепящему свету, зарыдал мужик.

Дверь захлопнулась перед его носом.

– Открой, сдергоумка! – барабаня в раму синеющими кулаками, закричал Тарас. – Я брошу! Господом клянусь! – с каждым вдохом тон потерянного человека становился глуше, плотник с трудом верил собственным словам.

Ударившись лбом о ставни, Тарас медленно сполз на холодную землю. Развернувшись к избе спиной, пропащая душа устремила взор к горизонту. Острая вьюга осыпала поворот конюшни снежной стружкой, метель завывала неизвестную траурную мелодию над пыхтящими трубами. Колья деревянного забора, знаменовавшего границу рыбацкой четвертины, бледнели в тумане. Мысли и образы расплывались в разуме крестьянина, а контуры таяли в нечеткую однородную массу в его дрожащих глазах.

– Черт возьми… – плотник пыхнул эти слова обессиленно и неразборчиво, почти про себя. Никто не был способен услышать их… пожалуй, кроме самого черта.

Долгая и холодная тишина придавила узкую снежную тропу, больше напоминавшую неглубокий окоп. Ничто не беспокоило гнетущего безмолвия ночи, кроме завывания ветра и необъяснимого космического рокота высоко в облаках, пока Тарас не услышал странный шум, напоминавший ритмичное звяканье металлических деталей.

Настороженный плотник с трудом поднялся на ноги и, вычесав из задубевшей бороды надоедливые сосульки, высунулся из-за сугроба. Затем он устремил встревоженный взгляд в сторону конюшни. С каждым мгновением, металлический лязг становился отчетливее, пока не начал доминировать над воем метели. Вскоре компанию ему составили поскрипывания снега, утрамбовываемого под чьими-то тяжелыми шагами.

Словно тусклая акварельная клякса, из мглы появился человеческий силуэт. Темная фигура в старом изорванном кожухе остановилась у пустующих стойл. Тарас не мог различить лица таинственного незнакомца, однако чувствовал на себе его взгляд, тяжелый и холодный, в точности, какой была та злополучная декабрьская ночь…

Как зачарованный, взор несчастного крестьянина оказался прикован к горизонту, будто ожидая реакции тени, смотревшей на него с другого конца снежной траншеи. Только сейчас Тарас заметил, что туловище, руки и ноги мутного человека были обтянуты короткозвенными цепями, – именно они стали источником жуткого ритмичного лязга.

Густые снежные хлопья запорошили ресницы непутевого столяра в самый неподходящий момент. Подцепив сеченый подол рубашки, Тарас протер одеревеневшее лицо, прервав зрительный контакт с таинственным силуэтом.

Сердце крестьянина оборвалось, а его диафрагма подскочила, казалось, до самого горла в ужасающем протяжном вдохе, когда тот вновь открыл свои глаза. Горизонт опустел, зловещее приведения исчезло без следа и объяснения…

– Господи… – перекрестившись дрожащими пальцами, проронил плотник. – Марфа, открой! – спотыкаясь, нескладный пьяница метнулся к порогу дома, принявшись отчаянно барабанить в дверь.

Никто не ответил.

Кровь застыла в жилах Тараса, когда, внезапно тихий железный скрип донесся из-за его спины, а тяжелое свербящее дыхание змеей протянулось по затылку. Тяглый медленно развернул дрожащие плечи, в его горле встал ком. Плотник был слишком напуган, чтобы кричать…

Ужасающее существо, с трудом напоминавшее живого человека, отбрасывало длинную тень на порог. Ветер покачивал связку цепей, обвившую почти все его тело, безостановочно лязгая ржавым металлом. Его босые и ороговевшие дочерна ноги уходили глубоко в снег, а в правой ладони, заиндевевшей кровавыми струпьями, был зажат длинный изогнутый секач. Такой же секач, что скорняки использовали для снятия шкур убитых зверей.

Но самым кошмарным, совершенно необъяснимым и даже невозможным для восприятия ординарным крестьянским умом было его «лицо». Конечно, если слово «лицо» было уместно для описания этого уродливого и вывернутого полотна плоти, будто вручную натянутого к затылку на железных крючьях и кожаных ремнях.

Его губы и нижняя челюсть были полностью вырваны, оголяя частокол редких зубцов, свисавших с бордового месива десен. Левый глаз монструозного создания был зашит, а правый, уже практически вылезший на лоб перекошенного обличья, без остановки пожирал безумным взглядом Тараса, обездвиженного морозом и ужасом…

Дрожащее троеперстие плотника медленно потянулось ко лбу, чтобы перекреститься, как вдруг священное знамение прервал острый металлический свист! Взмахнув заточенным клинком, одноглазое отродье оставило глубокую рану на ладони крестьянина!

Вцепившись в кровоточащую кисть с обрывистым вскриком, Тарас упал на четвереньки, уклонившись от второго удара, который должен был прийтись в его горло! Черпая снег большими неуклюжими лаптями, плотник ринулся к покосившемуся частоколу, кряхтя и взвизгивая от боли, словно недорезанная свинья.

Взмахнув подолом рваного кожуха, монстр совершил пируэт и угрожающе зашагал к забору. Проронив обрывистый возглас ужаса, Тарас ринулся по лабиринту траншей, выбирая случайные повороты, пока адреналин не вывел плотника на виадук. Выдохшийся крестьянин облокотился о кладку каменного моста, оставив на снегу кровавый отпечаток ладони.

Тарас был уверен, что сумел оторваться от безумного преследователя, однако новый заряд адреналина ударил его сердце, когда ужасающий дерганый силуэт возник из дымки на конце виадука! Размахивая окровавленным секачом, уродливый монстр миновал метры глубокого снега заячьими прыжками!

Отстукивая пятками помосты, плотник слишком поздно осознал, что сумасшедшая погоня, больше напоминавшая лихорадочный ночной кошмар, вывела его на рыбацкий четвертак. Мечась по злополучному прокаженному району, мужик барабанил в каждую дверь, крича о помощи.

Никто не ответил.

Ленты шерстяных портянок, прилично расслабившиеся в результате интенсивной ходьбы, обвивали ноги Тараса, пока намертво не спутали его колени! Несчастный рухнул на землю в нескольких метрах от обледеневшего пирса.

Пульсирующее темное пятно, едва различимое в вертикальном снегопаде становилось ближе и ближе, пока Тарас не ощутил морозящее оцепенения в своей шее. Кровь принялась фонтанировать из его сонной артерии, когда одноглазое чудище вытянуло секач из крестьянской глотки…

– За… – хлюпая кровью, с трудом прошептал ремесленник, – что?

Монстр наклонился, закрыв снегопад затылком. Его единственный глаз прищурился с садистским удовольствием сквозь слой зловонной штопаной плоти.

– Не буди Лихо, – шевеля ошметками нижней челюсти, протянул демон зловещим болезненным хрипом, – пока оно тихо…

Звякнув ржавыми цепями в последний раз, жестокая нечисть приставила лезвие ножа к глазнице обреченного батрака! Секач погрузился в плоть и начал сползать вниз, медленно срезая человеческую кожу. Лазурное Марево проглотило истошный вопль Тараса, сделав его почти неотличимым от очередного порыва ледяного ветра…

***

Две недели спустя.

Колеса дорогого экипажа переваливались через холмы и скользили по паутине обледенелых ручейков. Искривленное отражение серых туч, практически полностью затянувших небо, плыло по позолоченным глухарям и бамперу купе. Упряжка из четырех белоснежных жеребцов лениво тянула карету Тайной экспедиции при Сенате по туманной низине Выборгской губернии.

С опаской раздвинув маленькие лиловые занавески, кто-то впустил в экипаж тусклые, но жгучие на контрасте, лучи утреннего солнца. Единственный пассажир кареты раздраженно прищурил тусклые и усталые голубые глаза, частично закрытые неухоженным занавесом пепельной челки. Михаил Святославович Кисейский, именитый экспедитор сыскного отдела Тайной канцелярии, держал курс из столицы. Его экипаж бросился в странствие по снежным пустошам после того, как Канцелярия получила таинственный донос от имени сельского старосты Лазурного Марева, ничтожного и забытого богом поселения на Малом Цветочном озере.

Выходец Смоленского драгунского полка, Кисейский занимал пост срочного экспедитора больше десяти лет и давно стал безразличен к ужасам кровопролития и изощренных пыток. Разоблачив десятки кровожадных изуверов, орудовавших в необъятных широтах Российской империи с начала правления Екатерины II, Михаил был способен без труда составить полный психологический портрет душегуба на месте преступления, не отвлекаясь на сантименты, омерзение и страх.

Возможно, поэтому Канцелярия поручила это дело именно ему.

Разгладив старый зеленый мундир, еще сильнее подчеркнув объем и небрежность своего взъерошенного жабо, Кисейский провел по лицу холодными пальцами, вытянув глубокие мешки под глазами. Экспедитор его уровня получал задания редко и имел возможность высыпаться, отдыхать и веселиться, сколько хотел, однако по жестокой иронии Михаил не имел ни малейшего желания делать это.

Время шло, и агент стал замечать эту закономерность все сильнее: с ростом стажа, ранга и уважения к его персоне, радости богемной беспечности становились для экспедитора глухими и блеклыми, бессмысленными. Год за годом приглашения на балы и игровые вечера копились под его дверьми, а дорогие испанские вина пылились в погребе.

Порой, хотя экспедитор и не хотел признавать это, он мечтал столкнуться с делом, которое не только заставило бы его пораскинуть мозгами, но полностью перевернуло представление о мире и ужасе еще один раз…

Экипаж увеличил скорость.

«Но!» – кучер подогнал лошадей, звонко взмахнув вожжами. Очертания неказистых избушек, проглядывавшихся сквозь хвойную изгородь, выплыли из голубого тумана.

***

Экипаж медленно полз по узким улицам Лазурного Марева, чтобы ненароком не поцарапать золотое покрытие глухарей о неровные срубы хижин. Улицы чудной деревушки были пусты. Кисейский подозрительно прищурил глаза, когда заметил неестественное движение ставней почти каждого окна вокруг. Они шатались из стороны в сторону, ведь кто-то держал их изнутри, не давая ветру открыть окна, и внимательно следил за дорогой каретой, боясь высунуться наружу.

«Очевидно, темные события последних недель неплохо усилили натуральную паранойю и страх крестьян Марева, обеспеченные многолетней изоляцией от внешнего мира» – обыденно задумался Михаил, застегивая верхнюю пуговицу мундира.

Версия Кисейского имела смысл. Находясь в сердце идеально-круглой снежной проплешины, гладко-вырубленной в сплошном лесу, он ощущал себя на спусковом механизме охотничьего самолова. Как лезвия капкана, заснеженные пики сосен и голых берез выглядывали из-за домов, готовые сомкнуть железную пасть и размозжить Марево и его жителей в кровавые щепки.

В последнее мгновение перед тем как экипаж миновал бедную деревянную церквушку, теснившуюся в ряду изб, пытливое периферическое зрение Михаила Святославовича заметило темный силуэт в единственном открытом окне часовни. Тощая женская фигура с длинными распущенными волосами, черными как уголь, проводила взглядом дорогую карету. Легкомысленно или со злонамеренной насмешкой, незнакомка сложила руки у груди и облокотилась о раму.

Экипаж затормозил у конюшни, неподалеку от земской избы. О подножку кареты стукнули высокие каблуки старых и неухоженных сафьяновых сапог, некогда ярко-зеленых, но затертых до бледно-изумрудного оттенка. Почесав щетинистый подбородок, успевший покрыться морозным инеем, экспедитор вытянул из-под сиденья дорожный погребец и сделал шаг вперед, технично погрузившись в снег по колено.

Дав отмашку кучеру, Михаил обогнул карету и с трудом разгреб путь к одной из многочисленных снежных траншей, чья сложная паутина являлась единственным маршрутом пешего передвижения по деревне. Внезапно экспедитор услышал хруст снега и человеческие голоса, доносившиеся из-за поворота траншеи.

Неровные шаги расписных ичигов, с высокого каблука до голенища усеянных диковинными цветочными узорами, чередовались со стуками дорогой трости, инкрустированной драгоценными камнями. Кто-то приближался к гостю Лазурного Марева такой уверенной и жизнерадостной, хотя хромой выступкой. На широких плечах коренастого мужчины тридцати лет лежала статная боярская ферязь, чьи кружевные рукава развивались за его спиной как плащ. На его голове сидела высокая горлатная шапка, приплюснутая и рассыпчатая, будто слепленная из маковых семечек.

Но самым выразительным элементом внешности энергичного боярина, несомненно, была его огромная и невероятно-пушистая борода. Белокурая, почти золотая как спелая пшеница. Большие янтарные зубы, скрещенные в легкомысленную улыбку, едва не сливались с волосяным покровом, выглядывая из-под густых усов хромого дворянина.

Кисейскому не пришлось думать долго, чтобы понять: к нему приближался земской староста.

Позади бородатого аристократа семенил тощий, сгорбленный мужичок, то и дело выглядывавший из-за плеча статного господина и донимавший того вопросами. Бесконечный лебезящий словестный поток прерывался лишь редкими односложными ответами главы деревни.

С первого взгляда Кисейский определил в призрачно-бледном заике зажиточного крестьянина, а может даже канцелярского работника при земской избе. Несмотря на то, что скрюченный смерд носил самый обыкновенный серый кожух и валенки, на его носу сидело сверкающее металлическое пенсне с регулирующей заклепкой. Это удивительное устройство коррекции зрения было крайне редким новшеством даже в знатных кругах. Сейчас же обыкновенный крестьянин то и дело прижимал его к переносице в перерывах между приглаживанием своей седой козьей бородки.

Двое остановились в нескольких метрах от конюшни. Легкий, перламутровый взгляд широкоплечего боярина столкнулся с непробиваемой и подозрительной лазурью зениц Кисейского, словно никогда не выходящих из режима анализа. Элегантно, насколько это слово применимо к волочащейся конечности, протянув по земле правую ногу и облокотившись о трость, солнечный мещанин поклонился особому гостю.

– Захар Романович Ячменник! – громогласным медовым тоном воскликнул он. – Земской староста Лазурного Марева, самого мирного и законопослушного поселения Выборгской губернии и всея Руси!

Протянув вперед ладонь, ожидая хоть намека на рукопожатие от мрачного экспедитора, Ячменник почти сразу виновато отдернул ее с неловким смешком. Он был поражен и сбит с толку бессменно-сухим и отдаленным взором молчаливого оппонента.

– Этот достопочтенный господин, – злорадно хихикнув в ус, продолжил староста и указал на своего сгорбленного спутника, – Ираклий, мой верный заместитель и наш ответственный деревенский писарь!

Прищурившись и натянув на свое острое лицо лживую улыбку, старик услужливо кивнул, прижав к груди стопку свежих берестяных грамот.

Кисейский завороженно хлопнул глазами. Нет, ему было совершенно наплевать на дешевое представление, организованное земским старостой; пытливый взор экспедитора не мог оторваться от странного участка снега, прямо под ногами Ираклия. Михаил был готов поклясться, что писарь стоял на еле-заметном бордовом разводе уже почти впитавшемся в утрамбованную гололедицу.

– Да… – медленно и хрипло проговорил Михаил. По его голосу было легко определить, как долго, из ненадобности, служащий Канцелярии не задействовал голосовые связки. Все свои мысли он держал при себе.

Метнувшись мимо ошарашенного старосты, Кисейский опустился на колено, начав заинтересованно рассматривать контур широкого углубления прямо под валенками деревенского писаря. Очевидно, некогда след был алой лужей неизвестного, однако, весьма очевидного происхождения.

Здесь пролилась кровь.

Прищурив темные веки еще сильнее, экспедитор интенсивно зашагал к земской избе. Встревоженные чиновники Марева ринулись за ним.

– Извольте, милостивый господин, – умело перебирая дорогим костылем, воскликнул запыхавшийся Ячменник. – Вам не стоит так беспокоиться, а самое главное СПЕШИТЬ! Я желаю уведомить вас о том, что донос, подписанный и отправленный мной в Петербург, под гнетом бестолковых и суеверных тяглых, имеет мало общего с действительностью!

Кисейский сбавил шаг, когда понял, что говорливому калеке не так просто угнаться за ним.

– Но даже если он соответствует ей в той или иной мере, – не слабя широкой, хотя уже далеко не такой уверенной улыбки, продолжил Захар, – нам не стоит выносить эту смешную ссору из избы! Ваш покорный слуга избирался на пост земского старосты Марева два сельских схода подряд и точно знает: местечка спокойней не найти в атласе Эйлера! – приказчик победоносно расставил руки в разные стороны, взмахнув длинными рукавами ферязи.

Порыв ветра прокатил лохматую челку экспедитора по его холодным, темным очам, казалось, еще глубже утонувшим во впалых глазницах. Кисейский медленно приблизился к старосте, раздраженно поводя подбородком.

– В таком случае мне будет интересно послушать, как вы оправдаете бесследное исчезновение пятерых крестьян перед губернатором… – так отреченно, но резко и сильно, словно ударом кувалды, пророкотал Михаил Святославович.

Зачарованный гневным взглядом экспедитора и ошеломленный его стальным монотоном, Ячменник покорно отступил. На его лице застыло выражение смущения и испуга… сменившееся опалом и недовольством, стоило Кисейскому отвернуться, взмахнув подолом своего зеленого мундира.

***

Приемный зал земской избы ломился от количества видоков.

Некоторые из них действительно обладали важной информацией, напрямую связанной с работой Кисейского. Другие использовали массовый допрос свидетелей как предлог, чтобы почувствовать себя хоть чуточку безопасней в надежном и светлом административном здании. Пульсирующий силуэт крестьянской толпы, как единая сущность занявшей целую главу стола, отражался в стеклянных глазах трофейной кабаньей головы, висевший прямо над резным табуретом задумчивого экспедитора.

Михаил перевел удивленный и осуждающий взгляд на старосту, который пристроился сбоку. Ячменник виновато пожал плечами. Экспедитор мысленно пересчитал каждого черносошного крестьянина из дюжины сельских целовальников, выстроившихся по стенам комнаты. Все они носили разноцветные кафтаны и почти все носили бороды. Все, кроме одного.

«Мор, кровь, чудище, секач и Одноглазое Лихо» – были немногочисленными внятными и наиболее часто повторяющимися словами, которые агент сумел разобрать в каше батрачьих криков.

Дюжина целовальников насторожилась.

С усталостью зажмурив глаза, Кисейский потянулся к своему поясу. Вынув из-под стола ударный офицерский мушкет, инквизитор несколько раз ударил скругленной рукояткой смертоносного огнестрельного оружия по залавку! Шум крестьянской кучи полностью стих, оборвавшись отвесным возгласом ужаса, когда десятки дрожащих взоров слетелись к пистолету. Деревенские жители встревоженно ахнули в последний раз, когда экспедитор устрашающе щелкнул кремневым замком пистолета. Наконец, добившись полной тишины, сыщик положил табельное оружие на стол.

– На вашем месте я бы не терял времени впустую, господа землепашцы, – усмешливо вздохнул Кисейский. – Ведь чем скорее данные временные сельские неудобства будут разрешены, тем скорее вы сможете вернуться к работе, поддерживая государственный домострой великой Российской империи. Но мне необходимо ваше содействие.

Крестьяне хлопнули глазами и перевели бестолковые взгляды на земского старосту, требуя разъяснения возвышенного языка экспедитора.

– Михаил Святославович здесь, чтобы расследовать исчезновения, – с неохотой протянул Захар. Он явно не хотел признавать насильственного характера бесследной пропажи пятерых человек, ведь это невероятно сильно ударило бы по его репутации, а, возможно, даже, поставило под риск должность.

– Именно так, – монотонно вывел Кисейский. – Из экстренного доноса, отправленного на рассмотрение Тайной экспедиции при Сенате неделю назад, было заключено, что пятеро тяглых крестьян Лазурного Марева пропали без вести с первого по шестое декабря. В четырех из пяти случаев на месте предполагаемого преступления были обнаружены следы крови и борьбы на снегу.

Пока экспедитор проговаривал подробности жутких сцен и улик, описанных в кляузе, кровь стыла в жилах бедных крестьян. Автор доноса, который Кисейский уже успел выучить наизусть, явно имел задатки талантливого прозаика.

– Из чего содружеством подметных видоков, как и несколькими представителями земской избы было заключено: упомянутые исчезновения являются просчитанной и выверенной серией похищений, – продолжил Михаил. – Все ли из перечисленного мной соответствует действительности?

Экспедитор окинул взглядом толпу, безмолвную и съежившуюся от страха.

– Семеро… – донеслось из сердца ватаги.

– Прошу прощения? – переспросил Михаил.

– Пропало семеро тяглых… – тленно задрожал голос тощей молодой крестьянки. – Еще двое исчезло, пока мы ожидали вас…

Кисейский в очередной раз посмотрел в сторону непутевого старосты с укоризной.

– Драки и кровопролитие происходили среди крестьян всегда и везде, – воскликнул сельский писарь Ираклий, бросившись на защиту своего господина, – и у такой статной персоны как земской староста полно обязательств важнее, чем разнимать каждую хмельную потасовку!

– Это была не потасовка… – с опаской прокряхтел тихий старческий голос, – а кровавый убой…

Развернувшись к крестьянской ватаге, Михаил обнаружил во главе стола маленькую скрюченную старушонку в спальном чепце. Глаза пожилой крестьянки пульсировали нервным тиком, ее встревоженный взгляд метался из стороны в сторону, словно балансир маятниковых часов. Она точно находилась в компании видоков не просто так.

– Вы знаете что-то об одном из ночных происшествий? – навострив взгляд и слух, поинтересовался экспедитор.

– Я не просто «знаю», ваше благородие… – выдавила женщина. – Из окна собственной курени я видела, как оно повалило на землю плотника Тараса, рассекло его горло кривым кинжалом и сточило лицо до кровавой выи…

Стоны ужаса тяглых становились все громче и громче, многие начали молиться.

– Затирая бордовый след на снегу, – продолжила старуха, – оно утянуло Тараса за сугроб и исчезло в слепом мареве…

– Кто? – как никогда ответственно и пытливо сорвался Михаил. – Кто сделал это?

Крестьянка огляделась по сторонам и перекрестилась.

– Лихо Одноглазое… – прошептала она с жутью.

Вихрь панических криков взвился над столом вновь! И лишь повторный удар рукояти мушкета, такой силы и звона, что глубокая трещина протянулась по сосновому залавку, словно по корке арбуза, помог Кисейскому взять под контроль дикую публику. Кем бы ни был туманный и зловещий элемент, получивший от крестьян Лазурного Марева имя «Одноглазое Лихо», он, несомненно, держал земскую избу, как и всю деревню в цепенящем ужасе.

– Лихо? – вздохнул Михаил. – Одноглазое Лихо? Вы действительно пытаетесь убедить меня в том, что великан-людоед из детских быличек сошел со строк народных сказов и крупетает крестьянское селение?

– Вы имеете полное право не верить мне, ваше благородие, – пролепетала дряхлая беднячка, – но я привыкла верить собственным глазам. Кровожадный упырь бренчал кандалами и скалил уродливый одноглазый лик, виляя разорванной пастью. Он мерил кровавые суметы заячьими прыжками, пока утаскивал изувеченного покойника-Тараса во мглу и возвышался над Маревом в шесть локтей… – мужики подхватили старуху за плечи, когда ее ноги подкосились от волнения и усталости, – и он вернется…

Взгляд невозмутимого экспедитора сделался призрачным и отстраненным. Плечи Михаила завороженно отплыли от главы рассеченного залавка. В тот момент какая-то искра вспыхнула в его полой душе спустя долгие годы, а диафрагма медленно погрузилась в леденящий эфир. Холодок пробежал по его спине…

– Одноглазое Лихо, – произнес Кисейский. Его голос больше не был легкомысленным и надутым, а стал серьезным и напряженным, рабочим, – или за кого бы другого он не хотел выдать себя, кровожадный душегуб, держащий в страхе Лазурное Марево, будет пойман.

Инквизитор обдал комнату пытливым взглядом в последний раз: земской староста Захар Ячменник, его заместитель и деревенский писарь Ираклий, ватага напуганных крестьян и дюжина настороженных целовальников, – все эти люди смотрели на него с разными намерениями и эмоциями, но кое-что объединяло их.

Каждый из них мог быть причастен к серии холодных исчезновений.

***

Беспокойные мысли отказывались так просто укладываться в бессонной голове экспедитора. Шагая по пятам хромого старосты вдоль длинных, но весьма узких сеней земской избы, Михаил медитативно провожал взглядом все новые лучинные светильники. Те создавали крошечные нестабильные пятна теплого света раз в несколько метров темного коридора.

– Я, как и вся наша деревня несметно благодарен за ваше беспокойство, любезнейший Михаил Святославович, – лояльно вздохнул Ячменник. – Конечно, я совершенно не согласен с тем, что мелкая крестьянская поножовщина стоит внимания и ценного времени агента Тайной канцелярии. Однако как земской староста, я с превеликой радостью предоставлю свою кооперацию на каждом этапе вашего расследования!

Остановившись у входа в опочивальню, безвозмездно выделенную ему земской избой, Михаил перевел на старосту усталый и отстраненный взгляд. Кисейский был способен прочитать недалекого приказчика как открытую книгу. Ячменник боялся только за собственную шкуру и был бы счастлив, замять это дело только ради того, чтобы не краснеть перед губернатором и не ставить под угрозу свою должность.

Ничего не ответив, Кисейский захлопнул дверь перед носом бородатого боярина.

Покои экспедитора не преисполняли роскошью. Пирамида толстых подушек лежала в изголовье простой деревянной ложницы, тихий, но постоянный и оттого довольно гнетущий свист ветра доносился из цокольного окна.

Расположив свой дорожный погребец на письменном столе, Михаил распахнул створки чемодана и вытянул из него лист хлопчатой бумаги и графитовый мелок. Рисование было тайным увлечением экспедитора, легкомысленной деятельностью, к которой он прибегал практически каждый вечер, чтобы выбиться из колеса тревожных воспоминаний, но, которое давным-давно стало очередной спицей этого проклятого колеса.

Коротая стагнирующую бессонницу в своем столичном поместье, Кисейский смотрел на закат. Он наблюдал за контурами деревьев, медленно погружающимися в тень. Когда наступала тьма, он зажигал свечу и рисовал по памяти один и тот же знакомый клен. Однако картина становилась подробнее с каждой попыткой. На знакомой графитовой зарисовке появлялась новая деталь, которую ранее сознание Михаила блокировало из ненадобности. Оно просто дорисовывало на ее месте логичную пустоту как слепое пятно на сетчатке глаза.

Агент решил возобновить ритуал, хотя был вдали от дома и больше не видел клена. Но это ему совсем не помешало, ведь дерево навсегда отпечаталось в его памяти от того, как часто он смотрел на него, с целью запомнить.

Графитовый стержень принялся выводить узорчатые полумесяцы на бумаге, вырисовывая ствол, листья и кривые ветки. Вскоре знакомый клен был завершен, смотрелся детальнее обычного и уже был готов отправиться в картотеку идентичных набросков, собиравших пыль в особом тонком кармане погребца. Как вдруг случилось кое-что необычное. Твердая рука Кисейского дрогнула, его пальцы оказали слишком сильное давление на пишущий инструмент. Маленький кусок мелка откололся и прокатился по бумаге, оставив на пустом островке листа прерывистое черное пятно.

Теперь человеку, неосведомленному об инциденте с мелком, могло показаться, что Михаил Святославович целенаправленно нарисовал у неизменного клена тусклый человеческий силуэт. Но экспедитор знал правду: таинственная тень нарушила покой медитативного полотна без ведома художника…

Кисейский поспешно смял пейзаж и затушил высокую свечу, погрузив опочивальню в темноту. Не прошло и нескольких минут, как зеленый мундир Михаила украшал одинокий гвоздь в стене, а его пепельная голова проминала ямку в основании пирамиды подушек. Экспедитору не раз приходилось ночевать не в своей кровати, и это не вызывало у него дискомфорта. Нет, его тревожил силуэт, тот самый, что он сам случайно вывел на последней зарисовке. Ведь теперь он мог видеть его не только на бумаге.

Неподвижный Михаил был готов поклясться, что кто-то смотрел на него сквозь мутное и заиндевевшее цокольное окно…

Глава 2. Часовня

Холодная темнота обволакивала тело Михаила Кисейского с ног до головы как вязкая тина, не давая ему сориентироваться в пространстве. Агент Тайной канцелярии чувствовал, будто его вестибулярный аппарат вышел из строя как размагнитившийся компас, пока в пустоте не возникло пятно света. Неестественно-яркое сияние подчеркнуло контуры длинного деревянного коридора.

Как зачарованный Михаил зашагал вперед. Нечто вскружило холодную голову невозмутимого экспедитора, оно удивляло и пугало его до такой степени, что он просто не мог не посмотреть на это ближе. Что-то на конце сюрреалистичного брусового тоннеля без окон и дверей манило его к себе.

Кисейский остановился и поднял дрожащую голову, трепетно взглянув на уродливый кусок полотна, натянутый между стен как паутина. Хотя даже паутина обладает симметрией. Эта хаотичная тканевая вырезка цеплялась за стены почти в дюжине мест, словно выросла тут сама, подобно какому-то кошмарному адскому плющу.

Белое сияние пробивало полотно насквозь, оставляя видимыми лишь многочисленные пульсирующие вены. Сплошная паутина изобиловала пигментными пятнами. Все это было хорошо дубленой и натянутой до упора кожей. Процесс выделки коровьей шкуры не напугал бы и любого крестьянина, что уж говорить об агенте Тайной экспедиции, вынужденного сталкиваться с ужасными и кровавыми злодеяниями почти каждый день. Однако что-то полностью меняло контекст описанной картины; в середине венозного пергамента находилось человеческое лицо… или то, что от него осталось…

Глазницы были вытянуты до такой степени, что, казалось, могли разорвать полотно по двум диагоналям сразу. Нос полностью выпрямился, уступив место узким змеиным ноздрям. Губы застыли в гримасе душераздирающего вопля, который Михаил мог почти слышать, просто смотря в пустые веки этого отродья.

Чем больше он заглядывал в ее сквозные глазницы, тем больше экспедитору казалось, что людская оболочка смотрит на него в ответ. Она преследовала его каждую ночь, терроризируя сны с того дня, когда невинный Михаил столкнулся с самым ужасающим и богопротивным преступлением, которое только способен совершить человек.

Ковер из человеческой кожи с хрустом покачнулся на холодном бризе, ринувшемся из белого сияния…

Кисейский открыл глаза.

Ветер дул из окна. Михаил вспомнил, что приоткрыл его ночью, когда в тесной опочивальне стало стишком душно, а метель наконец унялась. Он взъерошил свои липкие длинные волосы и прикрыл ими глаза, лениво вжав затылок в подушку.

Вокруг больше не было холодной бездны, бесконечного брусового тоннеля или гнетущего ангельского свечения, – обыденный кошмар, заложником которого экспедитор давно стал, подошел к концу. Однако Михаил был готов поклясться, что все еще чувствовал на себе пустой взгляд, полный боли, ужаса и вины, как и слышал крик дубленой человеческой оболочки.

***

Облака над Лазурным Маревом заметно поредели, но солнечный свет все еще с большим трудом просачивался сквозь зловещую белую дымку. Дюжина целовальников выстроилась у конюшни, еле уместившись в один из самых широких снежных окопов зимней деревни. Кисейский приказал созвать стражей, чтобы лично познакомиться с каждым из них, ведь хотел и имел полное право знать все даже о самых высоких и ответственных чинах Марева.

Ячменник берег хромую ногу, сидя на кружевном пуфе в изголовье траншеи, зевая и недовольно кряхтя. Ленивый староста явно оттягивал серьезное расследование не только из-за того, что не хотел поднимать шум, но и потому что лишний раз не желал покидать теплой опочивальни в суровую зимнюю пору.

Экспедитор расхаживал из стороны в сторону, тщательно анализируя бородатые лица и разноцветные кафтаны дюжины, каждого из членов которой Ячменник представил ему поименно полчаса назад. Павел, Ярослав, Алексей, Андрей, Федор, Дмитрий, Николай, Иван, Петр, Сергий, Игорь и Святорад – орава статных богатырей была вооружена короткими саблями и киянками, однако все еще страшилась острого и непредсказуемого ума агента Тайной канцелярии. Казалось, они могли превратить в лепешку тощего и бледного Михаила одним ударом, но были скованны страхом перед его хищным интеллектом слишком сильно, чтобы сжать кулаки.

– Что ж, – Кисейский произнес это так неожиданно, что целовальники и земской староста вздрогнули, – я не боюсь слукавить, сказав, что Лазурное Марево обладает одной из самых непреступных защит, которую я когда-либо видел в простой деревне.

На лице Захара Ячменника вытянулась искренняя радостная улыбка.

– Ну, конечно, ваше благородие! – похвально воскликнул он. – Эти добрые молодцы были тщательно подготовлены к службе в одной из самых престижных целовальных школ в Кремлевском дво—

– И это в очередной раз показывает ваше наплевательское отношение к безопасности своих крестьян, господин Ячменник, – сурово перебил Михаил.

Староста побледнел.

– Все заслуги этих шкафов не стоят и ломаного гроша, если они не смогли защитить тяглых от… – Кисейский задумался, пытаясь вспомнить имя, которым бедные крестьяне наградили похитителя, – Одноглазого Лиха.

Ячменник нахмурил брови и провел ладонью по лицу. Подход Кисейского успел порядком утомить его за эти полтора дня. Захар упер трость в утрамбованный снег и с неохотой поднялся на ноги.

– Извольте, господин Кисейский, – уже чуть ли не с усмешкой произнес он. – Даже если бы я верил в россказни этих вечно-пьяных суеверных оболтусов, как в них верите вы, ни одно войско не смогло бы распознать серийного душегуба во мраке зимней ночи и мгле бешеной метели! Что уж говорить о том, чтобы остановить его!

Михаил вновь развернулся к целовальникам.

– Это и есть причина? – агент обратился к богатырям напрямую, застав их врасплох.

– Ну… – произнес целовальник в фиолетовом кафтане, – не единственная причина.

Этого патрульного звали Святорад. Он сразу привлек внимание Кисейского, ведь был единственным целовальником с гладковыбритым подбородком без следа щетины, что сильно выделяло его на фоне бородатых соратников. Голос Святорада также был очень необычным. Он напоминал мало угрожающий лирический тенор, но уверенный ударный тон, которым богатырь заканчивал каждое слово, приемлемо компенсировал это.

– Я не знаю, насколько это уместно для расследования, ваше высокородие, – помялся он, – но после третьего исчезновения, Захар Романович приказал обеспечить ему круглосуточную защиту. Именно поэтому большая часть дюжины была занята.

Экспедитор перевел презрительный взгляд на главу поселка. Ячменник тяжело сглотнул и нервно хихикнул. Ничего не сказав, Михаил отвернулся от него, пренебрежительно взмахнув подолом мундира, и зашагал к хилой деревянной часовне, чья крыша выглядывала из-за снежного окопа.

– Господин Кисейский, я не имел другого выбора! – взмолился староста, нервно потянув себя за густую золотую бороду. – Если деревня останется без управленца, мы все будет обречены!

– С таким управленцем как вы, мы будем обречены в любом случае, – рявкнул экспедитор.

Захар злостно прикусил губу и сжал кулаки, но вовремя затушил фитиль своей злобы, чтобы не дай бог не сорваться на агента Тайной канцелярии.

– Ваша трусость стоила жизней семи человек, – разочарованно вздохнул Михаил, остановившись и наконец развернувшись к старосте вновь. – И я не хочу, чтобы она стоила еще хоть одной.

Ячменник нахмурил брови и потупил виноватый и раздавленный взгляд. Экспедитор возобновил шаг.

– Могу я поинтересоваться, куда вы направляетесь? – осторожно произнес Захар.

– Я должен встретиться с вашим думным дьяком, – объяснил Кисейский, – чтобы изучить сведения о каждой отдельной жертве Одноглазого Лиха.

В этот момент староста прищурил глаза и виновато прошипел сквозь стиснутые зубы.

– Что-то не так? – насторожился Михаил.

– Мне очень больно об этом сообщать, господин Кисейский, – староста скорбно стянул с прилизанной золотой челки горлатную шапку, – но наш уважаемый думный дьяк исчез в ночной метели несколько дней назад. Именно его исчезновение побудило меня обеспечить себе круглосуточную охрану.

Холод пробежал по спине Михаила, когда он узнал, что кровожадного душегуба Марева интересовали не только тяглые крестьяне.

– Однако у него была очень способная ученица, – повеселел Захар! – Матрена до сих пор живет в церкви и умело выполняет обязанности покойного дьяка, пока мы ищем ему замену!

В ту же секунду в памяти Михаила возник тощий длинноволосый силуэт, смотревший на его карету из окна часовни.

– В таком случае я хочу поговорить с Матреной, – подозрительно заявил он.

***

Редкие лучики света просачивались в приходскую часовню сквозь заиндевевшие окна, усыпая иконостас ленивой белой рябью. Дешевые и облупленные репродукции портретов святой Анны и праведной Елисаветы смотрели друг на друга с параллельных стен.

Тощая молодая девушка с длинными пречерными волосами, напоминавшими лезвия шпаг, индевея и загибаясь у пояса, расставляла тонкие тома переписных книг по полкам. Она носила короткий валяный зипун, из-под которого тянулась рваная и выцветшая покосная рубашка, больше похожая на мешок. Любой думный дьяк имел обязательство проживать скромную жизнь, поэтому его протеже была вынуждена придерживаться тех же стандартов. На ее ногах были кожаные поршни, изрядно утепленные мехом, а на голове красовался короткий киноварный платок, связанный в заячий узел прямо на затылке как разбойничья косынка. На ее щеках были ямочки, а под большими медовыми глазами вырисовывались глубокие темные круги, рваные как угольная роспись.

Взгляд черноволосой крестьянки скользнул к двери, когда в сруб часовни раздался вежливый стук.

– Входите, – спокойно, почти отстраненно произнесла она.

Дверь отворилась. Взгляды Кисейского и Матрены встретились и зафиксировались, словно взоры двух давних приятелей, узнавших друг друга в толпе людей. Ведь их тяжелые и потухшие глаза источали похожую, почти родственную энергию. Двое долго молчали, пока ветер заносил снег в часовню. Казалось, они анализировали друг друга.

– Ты – Матрена? – наконец начал Михаил, закрывая за собой дверь.

– Да, – односложно ответила девушка. – Михаил Святославович Кисейский, агент Тайной экспедиции?

Следователь одобрительно промолчал.

– Про вас уже вся деревня знает, ваше благородие, – казалось, Матрена обращалась к Кисейскому с таким же пиететом как все остальные крестьяне, однако что-то в ее интонации отличало протеже даже от высоких чинов. Ее слова звучали выверено и играючи, словно музыкальный инструмент, которым та овладела в совершенстве и всегда была готова использовать, чтобы очаровать и вскружить разум слушателя. Как ведьма, впрочем, и внешне Матрена отдаленно ее напоминала.

Михаил оббил сапоги от снега и переступил порог. Экспедитор подошел к книжной полке, которую сортировала странная крестьянка. Теперь их разделял только письменный стол. Матрена оказалась на полголовы ниже Кисейского.

– Я был уведомлен о том, что ты временно исполняешь обязанности думного дьяка.

– Так и есть, – сухо проскрипела протеже, – с того дня, как Петр Степанович пропал в метели.

В комнате вновь стало тихо.

– Ты действительно думаешь, что Петр Степанович пропал в метели? – словно подначивая, спросил Михаил.

Матрена промолчала, но ее взгляд не изменился и все так же оставался прикованным к переносице экспедитора. Кисейский выдвинул из-под стола скрипучую табуретку и присел, сложив перед собой руки.

– Ты должна предоставить мне имена и краткие характеристики каждого из семи пропавших людей, а также обстоятельства и даты их исчезновения.

Агент перевел взгляд на полку переписных книг, ожидая, что крестьянка возьмет одну из них и начнет долго выискивать нужные абзацы. Однако произошло то, чего уверенный и даже в меру напыщенный экспедитор никак не ожидал: не двинувшись с места, Матрена заговорила, четко и быстро:

– Плотник Тарас, 35 лет, пропал в метели первого декабря, когда жена выдворила его на мороз. Следы крови найдены на виадуке и рыбацком четвертаке. Лесоруб Семен, 29 лет, исчез в лесной чаще третьего декабря, когда отправился за хворостом. Лавочница Евдокия, 21 год, исчезла четвертного декабря, когда вышла на улицу ночью, чтобы очистить ведро с помоями…

Брови Михаила удивленно подпрыгнули. Он был поражен такой сосредоточенностью, грамотностью и невероятной памятью обычной крестьянки. Хотя Матрена была далеко не самой обычной. Подмастерье думного дьяка, одного из самых важных звеньев в домострое любой деревни, отвечавшего за перепись населения, должна была быть как минимум вполовину такой же ответственным как ее наставник. Имея опыт конфронтации с великим множеством чиновников и писарей за свою десятилетнюю карьеру, Кисейский ни разу не слышал ничего подобного. Никто их них не говорил так выверено и остро как худая крестьянка в красной косынке.

Закончив восхищаться своей новой знакомой, Михаил понял, что пропустил несколько имен, которые она без труда перечислила.

– Повариха Ольга, 19 лет, – продолжала она, – испарилась во мгле при неизвестных обстоятельствах десятого декабря. – Матрена сделала долгую паузу. Наконец что-то выбило ее из колеи. – Думный дьяк Смирнов Петр Степанович… – неуверенно произнесла она с нервным кашлем, – исчез в сумерках седьмого декабря, когда отправился на встречу с деревенским писарем-Ираклием… – Кисейский заметил, что она забыла назвать возраст крайней жертвы и дату ее исчезновения.

Часовня погрузилась в вязкую и тяжелую тишину.

– Он был дорог тебе, не так ли? – внезапно произнес Михаил без доли насмешки или высокомерия. Казалось, Матрена была первым человеком в Лазурном Мареве, к кому закостеневшая душа Кисейского почувствовала хоть какое-то притяжение. Возможно, он был впечатлен ее мнемоническими и ораторскими способностями, искренне сожалел потере или даже видел в ней едва различимое отражение самого себя, – экспедитор не мог знать точно.

Крестьянка удивленно взглянула на столичного гостя исподлобья, будто бы цинично интересуясь, с чего такой профессионал как он решил опуститься до сантиментов. Но как бы она не пыталась это скрывать, скорбь и тоска действительно таились в ее сердце, моля вырваться наружу. Матрена села напротив. Она была готова рассказать все.

– Когда я потеряла родителей, – вздохнула она, – Петр Степанович взял меня под свое крыло и воспитывал с девяти лет, – голос Матрены оттаял, и, подобно возобновляющемуся кровотоку, все больше теплоты и эмоций начало появляться в ее словах. – Он научил меня всему, что знал сам, дал кров, еду и знания, но что самое главное, он подарил мне любовь, – крестьянка издала заключительный слабый вздох. – Любовь, которая так жестоко была отнята у меня судьбой.

Взгляд Матрены замер на своих ладонях, сцепленных в замок. Она долго молчала, будто переступая что-то внутри себя. Внезапно она подняла уверенный и пронизывающий взор на Кисейского, и Михаил вздрогнул, словно на него направили дуло мушкета.

– Нет… – серьезно произнесла она, – я не думаю, что Петр Степанович пропал в метели.

Глаза Кисейского расширились. Матрена сразу поймала его интерес, но теперь она завоевала его внимание.

– На самом деле, – продолжила она, – я совершенно уверена в том, что он был похищен и убит кровожадным душегубом, что держит Лазурное Марево в страхе и бездействии. – Голос крестьянки наливался ненавистью, которую та, что стоит отметить, умело сдерживала, не давая перевалить через край.

Михаил приоткрыл рот, в попытке добавить к зловещему монологу Матрены, но девушка перебила его мысли:

– Именно я вынудила тяглых отправить кляузу в Петербург и вызвать вас в эту забытую богом деревню.

Крестьянка не переставала удивлять экспедитора. В памяти Кисейского возникло то самое красивое и строгое письмо, которое тот перечитывал вслух в земской избе буквально вчера.

– Это ты составила письмо? – поинтересовался догадливый агент.

– Да, – кивнула девушка. – Ячменник не хотел «выпускать ссору из избы», – она сымитировала манеру речи земского старосты, которая успела порядком надоесть Михаилу, поэтому он быстро ее узнал, – чтобы спасти свою шкуру. Но правда всегда сможет просочиться наружу.

Несмотря на огромную разницу в статусе, Михаил не заметил, как подсознательно стал воспринимать Матрену равной себе. Его ладонь задумчиво поглаживала подбородок, а рот все еще был слегка приоткрыт, будто он обсуждал крупное дело с другим экспедитором.

– Я ждала вас, – ее глаза сузились. Казалось, Матрена была уверена в том, что только экспедитор Тайной канцелярии сможет понять ее чувства и мотивы лучше всего, – но не для того, чтобы вы решили проблему за меня. Я жажду оказать помощь, господин Кисейский. Любую помощь, чтобы заставить Одноглазое Лихо ответить за всю боль, что он причинил.

В тот момент Михаил в полной мере осознал, кто сидел перед ним. Матрена не была беззащитной жертвой без пяти минут, и ей не двигал страх, а справедливость. Или, по крайней мере, эта девушка была достаточно умна, чтобы полностью убедить экспедитора в этом.

Кисейский поднялся из-за стола и подошел к выходу. Открытая дверь снова занесла в церковь несколько призрачных волн метели.

– Я хочу увидеться с тобой вновь, Матрена, – монотонно произнес агент. Даже по его лицу было трудно определить, говорил он с похвалой или подозрением. – Мы сможем встретиться у земской избы завтра в полдень?

Крестьянка замешкалась и удивленно поморгала, но быстро сосредоточилась вновь.

– Конечно, господин Кисейский, – ответила она так же многозначно.

Вежливый скрип ставней подвел к концу беседу двух очень разных по сословию, но почти идентичных по складу ума личностей, которые тянулись друг к другу как два небесных тела. Но, подобно тем же небесным телам, они были способны разрушить друг друга, если станут слишком близки.

***

Солнце скрылось за верхушками драных сосен несколько часов назад.

Михаил Кисейский пересекал тот самый жуткий каменный виадук, разделявший основную часть Лазурного Марева и рыбацкий четвертак, когда из снежной мглы появился целовальник. Единственный безбородый богатырь-Святорад, именно тот, с которым Михаил разговаривал сегодня утром, прошел мимо, не проронив и слова. Вербальная экзекуция, которой экспедитор подверг Ячменника, явно пошла на пользу деревне, ведь это был далеко не первый целовальник, которого Михаил застал сегодня. Наконец гвардия патрулировала некогда совершенно пустые снежные тоннели.

Несмотря на то, что многие крестьяне настойчиво советовали агенту не посещать водный угол ночью из-за множества мифов, которыми тот порос среди деревенщины Марева, Кисейский совершенно не боялся. Он не был суеверным человеком.

Михаил в принципе мало во что верил, и это часто упрощало его работу, однако усложняло социальную жизнь. Он с трудом мог заставить себя искренне интересоваться человеком, полностью построившим свой характер из мнительных или даже религиозных убеждений. Свое неприятие последних Кисейский был вынужден скрывать в целях безопасности, поэтому редко беседовал с кем-либо на эту тему.

Рыбацкий угол оказался именно таким, каким его описывали тяглые, – городом-призраком. Покосившиеся халабуды, больше похожие на заиндевевшие шалаши, устилали набережную как грибы. Одинокий пирс, недалеко от которого встретил свою смерть плотник-Тарас, указывал на противоположный берег Малого Цветочного озера, который с трудом можно было разглядеть в тумане.

Михаил не заметил, как обнаружил себя на краю причала. Лед озера застыл несколько раз, создав множество мутных слоев, поэтому экспедитор не видел своего отражения. Однако он чувствовал отражение внутри себя, и оно принадлежало не только ему; за ним стояла крестьянка Матрена, староста Ячменник, писарь Ираклий, дюжина целовальников и толпа крестьян, напуганных и потерянных. Все они рассчитывали на его ум, дедукцию и решимость, и только сегодня экспедитор в полной мере осознал, что не сможет предать их доверие, ну или, по крайней мере, ее доверие…

Внезапно глухой стук донесся из-подо льда. Кисейский медленно опустил дрожащий взгляд вниз, но картина не изменилась.

Должно быть, ему показалось.

Глава 3. Широкий след

Последние окна на мезонине земской избы затухли, гремучая зимняя ночь полностью поглотила Лазурное Марево. Только когда деревня окончательно исчезла из виду, далекое красное свечение, просачивавшееся сквозь сплошные ряды деревьев, можно было заметить. Оно отбрасывало тусклый отблеск на сверкающий снег у кромки густого ельника. Источник кровавого света прятался глубоко в лесу и оставался абсолютно неуловимым, пока деревню освещало хоть что-то, кроме холодных звезд.

Крестьяне всегда боялись заходить в лес, окружавший их собственные дома как тюремная стена, слишком глубоко. Именно поэтому никто из них не знал о маленькой покосившейся землянке, неоткуда возникшей в глубине хищной чащобы этой зимой. Истоком потустороннего киноварного сияния было единственное слуховое окно зловещего деревянного склепа как круглый глаз циклопа, наблюдавшего за Маревом мимо деревьев.

Из приоткрытой двери хлева доносился болезненный человеческий хрип. Казалось, кто-то хотел закричать, но не мог, поэтому ему оставалось жутко выть как неспокойное приведение…

Интерьер сарая напоминал мастерскую сыромятника, пришедшего из самой преисподней. Шаткие стены оказались покрыты калейдоскопом двуручных пил, заточенных скобелей и тесаков, чьи гнутые лезвия были усеяны агрессивными бандитскими зазубринами и вымочены кровью до самой рукояти. С кончиков лезвий кровь стекала на рабочий станок, омывая рудой извилистый ручной секач, словно закаляя его в страданиях. Источником тусклого красного света, обволакивавшего помещение, был слюдяной фонарь, застекленный алым витражом, стоящий на угловой полке для домашнего иконостаса.

Злополучный мучительный стон тянулся с противоположного угла проклятого амбара. Человеческая фигура, почти полностью сокрытая во мраке (только простые контуры расставленных рук и ног были подчеркнуты красным свечением лампы), оказалась растянута по стене веревками как дубленая звериная шкура. Лишь только тело шевелилось, а точнее болезненно подергивалось как рыба, выброшенная на берег. Этот человек был жив… но его судьба давно была предрешена.

Звеня цепями и тяжело дыша сквозь маску штопаной кожи, Одноглазое Лихо протянул рукав изорванного бурого кожуха к кровавому верстаку. Ладонь монструозной горы плоти, спрятанная под перчаткой из толстого сукна, сжала рукоять секача и подняла его. Паранормальной душегуб вытянул свою единственную челюсть в ужасающей садисткой улыбке и занес скорняцкий тесак над грудью обездвиженной жертвы как ритуальный кинжал.

Глухая чащоба проглотила очередной душераздирающий вопль…

***

Погрузив руки в глубокие карманы своего зеленого мундира как в теплую воду и задумчиво пиная ледышки, Михаил Кисейский шагал по одному из многочисленных снежных окопов, встречавшихся на пороге земской избы. Именно там он договорился встретиться с Матреной, удивительной крестьянкой, заставшей его врасплох и серьезно заинтересовавшей своим непосредственным интеллектом и решительным настроем в поимке Одноглазого Лиха.

Несмотря на то, что Кисейский без сомнения заметил в протеже думного дьяка огромный потенциал, он не был готов доверять ей помощь в расследовании так просто, каким бы смелым и амбициозным не было ее желание. Матрене следовало показать экспедитору Тайной канцелярии, что она способна не только рассуждать, но и действовать как он. Что она будет готова столкнуться с опасностью лицом к лицу, когда другого выхода не останется.

Солнце прошло большую часть горизонта, ведь все утро Михаил проводил допросы самого различного контингента Лазурного Марева. Он усердно выуживал из родственников и знакомых жертв хотя бы немного сведений относительно внешности и повадок душегуба, чтобы вычислить его почерк и предугадать новое нападение.

Первая косая избушка, на пороге которой оказался экспедитор этим утром, принадлежала старушке-Агафье. Она была той бедной, пожилой крестьянкой в спальном чепце, которая оказалась достаточно смелой, чтобы в подробностях описать атаку Лиха на массовом допросе видоков. И помощь светлой старушки не ограничилась этим, ведь из ее сегодняшнего свидетельства Михаил узнал еще больше бесценных данных. Экспедитор до сих пор мог слышать ее хриплый голос:

– Сперва я была готова поклясться, что двое латрыг сцепились по пьяни, – потирая костлявые руки, то ли от холода, то ли от тревоги, говорила Агафья. – Когда я пригляделась, я поняла, что это была охота. Но так не охотится человек, только зверь; гнутый секач заменял чудовищу когти и клыки. А человек был добычей…

Следующей была Марфа, вдова самой первой жертвы кровожадного маньяка. Рыдая и сморкаясь в тряпку, она описывала Кисейскому все, что смогла услышать через закрытую дверь:

– Спустя пару мгновений, как я вытолкала этого бестолкового забулдыгу на улицу, чтоб он хоть немного отрезвел, – всхлипывая, лепетала она, – тень молнией метнулась мимо моего окна! Звон цепей обогнул весь дом, пока не стих у порога. Следом был крик… душераздирающий вопль Тараса заставил меня оцепенеть от ужаса. Я не могла ничего сделать, пока это создание гнало его на рыбацкий угол…

В последнюю очередь экспедитор наведался к Бориславу, высокому и мускулистому деревенскому кузнецу. Крестьянин сложил свои огромные руки на груди, его голос был уверенным и невозмутимым, а глаза скрывались в рваной тени плетеного очелья. Однако сквозь эту тень Михаил мог чувствовать ужас в его обреченном взгляде.

– Когда я услышал обрывистый вскрик своей дочери… – на этих словах тон бестрепетного ковача впервые задрожал, – я ринулся из кузницы без раздумий. Мне было неважно, кого я встречу там: человека или зверя… но я не думал, что встречу самого дьявола, держащего тело Евдокии через плечо. Его лицо выглядело так, будто он украл его у нескольких человек сразу. В центре ужасающей аппликации плоти был единственный глаз. Нижняя челюсть… – Борислав запнулся, нервозно потерев собственный подбородок, – ее не было…

Рассказы прямых свидетелей злодеяний безумного убийцы казались Кисейскому искренними. Никто никогда не смог бы сымитировать подобные эмоции или выдумать столь ужасающий образ. Однако кое-что не давало экспедитору покоя, и как ни странно, это было Одноглазое Лихо. Каждый из трагичных видоков, чьих родственников и друзей отнял убийца, не уставал ссылаться на его сверхъестественную натуру, описывая как совершенно невозможное существо. Демона, пришедшего из преисподней, живого мертвеца или уродливого циклопа в шесть локтей.

Кисейский не просто не считался с суевериями, он насмехался над их сторонниками, что и сделало его одним из самых невозмутимых, беспристрастных и успешных следователей Тайной канцелярии. Здравый смысл и чуточка железного упрямства не давали агенту переступить через свое убеждения и поверить в то, что он действительно охотился за кровожадным упырем. Михаил был потерян и до сих пор не мог понять, как все, что происходит вокруг него, может быть реальностью.

Столичный гость отвлекся от тяжелых раздумий, когда земская изба наконец возникла из-за поворота снежной траншеи. Матрена стояла у порога, облокотившись об бревно козырька, беззаботно сложив руки у груди. Она выглядела в точности как в тот раз, когда Кисейский увидел ее в окне часовни впервые, только заезжая в Лазурное Марево. Но теперь тело крестьянки не было покрыто мраком, – Михаил видел ее четко и ясно.

Длинные и заиндевевшие волосы Матрены качались на ветру как колосья пшеницы, вымоченные в чернилах. Ее локоны не были плавными и текучими как шелк, наоборот, они казались колючими и малоподвижными, но это не выглядело нелепо. Это выглядело статно и устрашающе, словно по спине Матрены тянулся тяжелый черный плащ воеводы, подранный в клочья в результате отважных сражений. Когда девушка заметила экспедитора, ее брови поощрительно подпрыгнули. Ответственная протеже не опоздала на встречу в отличие от Кисейского.

– Добрый день, Михаил Святославович, – зевнула крестьянка, оттолкнувшись от земской избы подошвой.

– Привет, Матрена, – потерев уставшие глаза, вздохнул следователь.

– Могу ли я поинтересоваться, почему вы решили устроить со мной встречу?

Кисейский сделал паузу и огляделся по сторонам; улица была пуста. Он махнул рукой и зашагал к одной из многочисленных траншейных развилок, сложив ладони за спиной. Матрена последовала за ним.

– Я долго думал над твоим предложением, Матрена, – начал экспедитор. Взгляд Крестьянки не отлипал от его лица, в то время как он лишь изредка поглядывал на нее. – Я хочу начать с того, что предложить помощь и выразить такую озабоченность вопросом безопасности деревни, было очень самоотверженно с твоей стороны…

Периферийным зрением Кисейский заметил, что крестьянка закатила глаза, стоило ему перейти на этот напыщенный бюрократический язык. Михаил тут же замолчал, но не от злости или обиды. Он понял, что до сих пор сильно недооценивал свою потенциальную напарницу.

– И я знаю, – внезапно тон следователя сделался тихим, абстрактным и липким как темнота, – что ты всем сердцем желаешь отомстить душегубу, отнявшему жизнь твоего названного отца…

В тот миг Кисейский и Матрена, словно оказались заперты в вакуумном пузыре; шум ветра, хруст снега под их ногами и все другие звуки исчезли, будто у собеседников одновременно заложило уши. Рамки их восприятия потемнели.

– Да, – прошептала крестьянка.

Экспедитор одобрительно кивнул.

Звуки вернулись так же неожиданно, как исчезли.

– Я солгу, сказав, что обойдусь в поимке Одноглазого Лиха без помощи, Матрена, – Михаил вновь перешел на чиновничий язык, но только в целях формальности, чтобы подвести свою речь к выводу. – Но я не могу подвергать тебя такой огромной опасности, пока не буду уверен, что ты сумеешь защитить себя.

– Я живу в Лазурном Мареве, ваше благородие, – усмехнулась девушка, боевито уткнув запястье в бедро. – Если я еще жива, я точно могу за себя постоять!

Экспедитор поощрительно хмыкнул, гордо выпрямив грудь. Вчера это было лишь догадкой, но теперь стало очевидным. Смотря на Матрену, он видел себя десять лет назад; юного и идейного авантюриста, питаемого чувством справедливости.

– В таком случае, – Кисейский ускорил шаг, вытянув руки из-за спины, и опустил их в карманы, снова войдя в рабочее состояние. Матрена помчалась за своим новым наставником, не уступая в скорости, – есть несколько мест, которые мы с тобой должны посетить сегодня.

Не прошло и десяти минут, как новоиспеченные напарники внимательно инспектировали подножье монструозного виадука. Именно тут в последний раз была замечена крестьянская повариха-Ольга перед своим исчезновением шестого декабря. Огромный каменный мост, разделявший районы деревни, до жути пугал каждого, кто бы ни оказался на его середине в непроглядную метель. Это была дорога без начала и конца, нависшая над бездной, словно чиневед к небесам.

Однако эта картина не могла сравниться с тем, что таилось внизу. Толстые цилиндрические опоры, из которых уже успели вытянуть половину каменных кирпичей, утопали в слоеном льду. По мутной поверхности замерзшей реки то и дело пробегали низкие язычки метели, напоминавшие призраков мышей, задубевших тут до смерти.

Кисейский боролся с сильным ветром, который едва не сбивал его с ног; на поверхности такой проблемы не было из-за многочисленных строений и, конечно, тоннелей, которые не давали вихрю пробраться в деревню. Матрена же, к великому удивлению экспедитора, цепко держалась на месте. Морозный шквал не мог даже немного сдвинуть девушку с мертвой точки, словно кто-то установил на ее ботинки скалолазные крючки.

Это было не так удивительно, как казалось. Расследование редко требовало от находчивого сыщика больше двух дней, поэтому авторитетному столичному гостю не приходилось сталкиваться с грязной работой или суровой стихией слишком часто. Матрена была рождена и провела в бедной рыбацкой деревне почти двадцать лет и встречала суровую зиму как старую подругу.

– Тебе не обязательно было сюда спускаться, Матрена! – закрывая лицо воротником, пытался перекричать вьюгу Кисейский. – Если тебе тяжело, – Михаил опять чуть не поскользнулся, но вовремя вцепился в колонну, – ты можешь подняться обратно!

– Не беспокойтесь, ваше высокородие, – лояльно усмехнулась недвижимая крестьянка, будто совершенно неуязвимая к ярости стихии. – Я справлюсь.

Михаил осторожно отшагнул от каменной сваи и вытянул из кармана толстый берестяной блокнот, обитый штопаной кожей. Именно в него экспедитор записывал показания множества видоков, допрошенных сегодня.

– Итак… – Кисейский перевел внимательный взгляд на Матрену, приставив к странице графитовый мелок.

– Днем шестого декабря придворная повариха-Ольга возвращалась домой на рыбацкий угол, – начала крестьянка. – Она закончила работу до срока, поэтому в земской избе ее отпустили раньше. Разыгралась метель…

Матрена сделала паузу, ведь ненадолго обратила внимание на блокнот Кисейского. Удивлению девушки не было придела, когда она поняла, что экспедитор Тайной канцелярии не записывал ее слова, а рисовал их! В считаные мгновения на бересте появилась молодая крестьянка в кружевном фартуке, шагавшая мимо каменного моста с плетеным кузовком кухонной отвари в руках. Глаза протеже округлились, ведь Ольга выглядела именно так.

– Сильный порыв ветра сбил кухарку с ног, – продолжила Матрена, – тяжелая корзина утянула ее к подножью моста, пока Ольга кубарем катилась по снежному склону. Несколько прохожих заметило это, но они не оказали ей помощи, позже, обосновав это тем, что «она могла справиться и сама».

Кисейский оторвался от рисунка и посмотрел на злополучный склон, который привел к неминуемой смерти кухарку-Ольгу. Непрекращающийся снегопад пытался это скрыть, но на косогоре все еще был виден широкий след, оставленный человеческим телом, потерявшим равновесие и обреченно катившимся вниз. Михаил прищурил взгляд; несмотря на рассказ Матрены, он знал правду, ведь только недавно говорил с теми самыми «случайными прохожими», обрекшими придворную повариху на гибель своим бездействием.

Они обе были бедными стряпками, многие годы державшими обиду на Ольгу за то, как сильно она поднялась по карьерной лестнице, оставив их гнить в крестьянской приспешне. Деревню, несомненно, терроризировал серийный убийца, но куда больше ее убивала ревность классов и социальная раздробленность. Завистливые соперницы бросили свою главную конкурентку умирать за право готовить для земского старосты. Сам же староста, усыпанный драгоценностями с ног до головы, окружил себя дюжиной охранников и проклял на риск десятки беззащитных людей.

Домострой Марева гнил. И гнил с головы.

Но была еще одна причина, по которой Кисейский прищурил глаза. На широком следе он обнаружил еле заметные отпечатки, проявившиеся только тогда, когда новый снег припорошил холм. Кто-то шагал по шлейфу от тела Ольги, чтобы его собственные следы не были заметны…

– Спустя несколько минут, – подвела Матрена, – из-под моста донесся крик. Свидетели не обнаружили на поверхности льда ничего, кроме корзины с утварью.

Не прошло и получаса, как в записной книжке Кисейского возникла новая иллюстрация. Широкоплечий мужчина в высоком треухе стоял напротив темной чащобы, утопая в снегу покалено. В одно руке он держал топор, а через его плечо была перекинута связка хвороста. Михаил опустил берестяной блокнот, но картина почти не изменилась; сосны, усыпанные пластами снега, все так же покачивались на ветру, темнея в глубине леса. Только человек, являвшийся главным действующим лицом его рисунка, пропал.

Экспедитор с Матреной прибыли к месту бесследного исчезновения лесоруба-Семена, растворившегося в метели у этой чащи третьего декабря.

Кисейский не мог объяснить этого, но смотря в чащобу сплошных деревьев, подобных слоям театральных декораций, скрывавших арьерсцену от взора зрителя, он чувствовал, как что-то тянуло его туда. Ритмичный и протяжный хруст многолетних стволов, напоминавший дыхание. Ленивый рокот клюва пестрого дятла, похожий на биение сердца. Михаил чувствовал, что смотрел в пасть ужасающего исполина, готового сомкнуть на нем зубы.

Все его инстинкты кричали об угрозе, но профессиональное любопытство было сильнее. Кисейский стал медленно приближаться к кромке леса. Как вдруг он остановился, ведь понял, что потерял из виду Матрену. Следователь принялся удивленно оглядываться по сторонам, пока не обнаружил крестьянку далеко за своей спиной.

Некогда бесстрашная и неприкасаемая девушка смотрела в хищную чащу с ужасом, обхватив себя руками; не чтобы согреться, а успокоиться.

– Матрена! – подозвал ее Кисейский. – Иди сюда! Мы должны исследовать место исчезновения!

Тишина. Подол экспедиторского мундира и длинные волосы протеже взвил общий порыв ветра. Метель усиливалась.

– Нет… – дрожащим голосом произнесла крестьянка.

– Почему? – удивился Михаил. – В чем дело?

– Простите, Михаил Святославович… – запинаясь, продрожала она, – но я не очень люблю заходить в лес…

Острые и недоумевающие черты Кисейского медленно обмякли, когда он заметил, как сильно побледнела Матрена. По личной причине лес пугал ее до такой степени, что приближение к нему вызывало физический дискомфорт. Михаил вновь устремил взгляд в жуткую чащу, точно выбирая, чем он не был готов пожертвовать. Потенциальная зацепка или целый ворох улик, полезных в дальнейшем расследовании сидели на одной чаще весов. Но душевное благополучие напарницы были на другой.

Покачав головой, экспедитор направился к встревоженной крестьянке, чтобы покинуть злосчастную лесную кайму как можно скорее. Кисейский не знал, что случилось с Матреной в этой чаще и оставило на ее сознании такой глубокий, ноющий шрам, но был уверен в одном. Заставлять эту умную и талантливую девушку страдать ради его прихоти, было последним, чего он хотел.

– Ты права! – приободряюще воскликнул экспедитор, резво пробираясь сквозь метровый снег. – В лесу мы замерзнуть всегда успеем!

Крестьянка проводила чудного столичного гостя удивленным взглядом, когда, вдруг, болезненная, призрачная безружь уступила место зимнему румянцу на ее щеках. Матрена перестала дрожать и тепло улыбнулась, признательно и искренне, чего у нее не получалось сделать уже очень давно. Наступая на проложенные Кисейским следы, она зашагала к соломенным крышам, оставив леденящую душу чащобу позади.

Напарники не могли знать этого, но как только они отошли достаточно далеко, темная фигура мелькнула между деревьев, звеня цепями.

Нечто терпеливо стерегло их в лесу, и наверняка было в ярости, когда благодаря Матрене Кисейский поменял свое решение в самый последний момент…

***

Обследовав еще несколько мест происшествий, некогда скованные и неуклюжие незнакомцы, а ныне радушные приятели, хорошо узнавшие друг друга лишь за один декабрьский полдень, весело шагали по темнеющей улочке. Конечно, никакие высокие масляные фонари, подобно тем, что стояли на набережной Невы возле Петровского Зимнего дворца, не могли освещать переулки нищей деревни. Единственным источником тусклого света были немногочисленные окна; крестьяне принялись зажигать свои лучины и топить печи.

После того, что произошло у подножья виадука, Кисейскому стало очень интересно, каким образом Матрена сумела выработать такую впечатляющую стойкость на льду. Выяснилось, что крестьянка была не понаслышке знакома с подледной рыбалкой, которой каждую зиму занимались ее родители-удильщики. С трех лет она заинтересованно наблюдала за процессом, а потом начала делать это и сама.

– Стоило льду на Цветочном схватиться, – радостно вспоминала протеже, – как ты прыгаешь в салазки и мчишь ко льду вместе с ветром и метелью! Лунки, из которых носили воду коровам, всегда были готовы заранее! Закидываешь конский волос, а через часок-другой у тебя в корзине уже три окуня! – Матрена сделала тон чуть менее восторженным, когда поняла, как эмоционально описывала свое любимое дело. – Ну, это если повезет, – застенчиво добавила она.

Конечно, Кисейский не был против. Наоборот, ему нравилось слышать такие искренние и яркие эмоции в голосе своей отреченной напарницы. Он считал, что крестьянка более чем заслуживала быть счастливой, хотя бы в такие редкие моменты.

Взамен следователь решил рассказать Матрене забавную историю о том, как полгода назад Тайная экспедиция при сенате в срочном порядке отправила его в Ярославскую губернию. Семья одного видного вотчинника засыпала Петропавловскую крепость кляузами после того, как помещик таинственно и бесследно пропал на несколько дней, даже не покидая фамильной усадьбы.

– Спустя полчаса поисков, – еле сдерживая смех, проговорил Михаил, – дворянин был обнаружен в личном винном погребе, в который трагично свалился два дня назад, а люк за ним намертво захлопнулся.

Щеки Матрены надулись! Любой другой крестьянин на ее месте был бы в ужасе даже подумать о том, чтобы подписаться под высмеиванием высшего рода заливистым хохотом. Протеже заткнула рот обеими ладошами, но сверкающие и уже почти слезящиеся глаза предательски выдавали ее настоящие эмоции.

– На протяжении двух дней бедный вотчинник был вынужден употреблять в пищу только вино, – еле держать на ногах от буксующего гогота, продолжил экспедитор, – но он не сильно жаловался!

На этот раз Матрена не смогла сдержаться! Огромное количество теплого воздуха, мгновенно превратившегося в пар, вырвалось из ее рта вместе с громким смехом!

Будучи представителем бомонда и одним из сторожевых псов императрицы, сумевшим достичь признания самой Екатерины II, Кисейский являлся частым гостем множества престижных ассамблей. И одна вещь, которая заставляла экспедитора больше всего ненавидеть, а вскоре и вовсе перестать посещать эти балы, был смех. За эти бесчисленные вечера Михаил услышал сотни различных хохотов, но ни один из них не был смехом радости. Смех претенциозности, злорадства, фальшивого впечатления или почтения, – возможно. Но не радости.

Кисейский был уверен, что искреннее звучание и предназначение смеха полностью стерлось из его памяти, пока он не услышал Матрену. Этот дерзкий и неграненый крестьянский хохот был таким свободным и жарким, без намека на мнимое изящество. Такой смех не был инструментом манипулирования или защитной реакцией, а окном в самую душу.

И, естественно, он был жутко заразительным.

Михаил не заметил, как разразился грохочущим, почти хрюкающим, хохотом сам! По разным причинам смех был для напарников долгожданным высвобождением эмоций, погребенных под тяжелой апатией и горем. Поэтому они забыли обо всем, упиваясь радостью в унисон.

Это было одной из причин, почему они слишком поздно услышали шаги. Снег хрустел под чьими-то валенками, пока тот интенсивно приближался к Матрене с Кисейским. Не переставая хихикать и выдувать пар, приятели взглянули в конец снежного тоннеля. Насупив тонкие извилистые брови, и сердито кряхтя, деревенский писать-Ираклий подлетел к экспедитору и протеже. Он недовольно сложил руки у груди и принялся топать ногой, демонстративно дожидаясь, когда двое прекратят смеяться. Мелкому чиновнику не пришлось ждать слишком долго.

– Что у вас тут происходит? – недовольно проскрипел писарь. – Михаил Святославович, – Ираклий осуждающе покачал головой, – уж такому статному столичному гостю негоже ржать как конь посреди улицы, особенно ночью…

– Да, сейчас едва ночь, Ираклий! – задиристо усмехнулся Михаил, разведя руками. Только теперь он понял, как темно стало за считаные минуты. – Да и не волнуйтесь по поводу нас! Эти два коня уже идут в свои стойла! – экспедитор схватился за воображаемые лыжные палки и забавно подвигал руками.

Зажмурившись, Матрена захохотала вновь. Разъяренный взгляд писаря метнулся к крестьянке как к самой легкой добыче.

– Позвольте узнать, – нервозно крутя облезлый седой хвост на затылке, прошипел Ираклий, – что эта безпелюха делает рядом с вами?

Смех оборвался. Словно линия термометра, погруженного в снег, эмоции девушки медленно опустились до состояния флегматичности и терпения. Она попросту не могла позволить себе более агрессивного лица. Как бы комично ни выглядел и ни вел себя писарь, он был правой рукой самого Захара Ячменника.

– Я, конечно, надеюсь, – со злорадным причмокиванием продолжил смерд, учуяв запах крови, – что эта жалкая сермяжница не считает себя равной экспедитору Тайной канцелярии…

Ираклий протянул свою длинную изогнутую шею к лицу девушки, словно пытаясь загипнотизировать ее взглядом как змея. Как вдруг их разделило плечо Кисейского! Недолго думая Михаил лишил гадкого чиновника возможности издеваться над неповинной крестьянкой дальше, ударив его сердитым и пренебрежительным взглядом, ровно таким, что тот сам использовал на Матрене.

– Разве у деревенского писаря нет более важных обязанностей, – монотонно проговорил Кисейский, – чем донимать следователя и его подручницу в разгар расследования серийного убийства?

Почувствовав вкус собственного лекарства, Ираклий ссутулился и попятился назад.

– Но… – его голос задрожал.

– Да, – уточнил экспедитор, – Матрена работает со мной. И пока это так, я хочу, чтобы вы относились к ней с такой же степенью уважения как ко мне. Конечно, если в вашем мнимом почтении есть хоть доля искренности.

Шок на лице Ираклия быстро сменился зловещим ропотом. Он выпрямил спину, но каким-то образом казался еще более горбатым, чем раньше. Щипнув свою седую козью бородку, писарь сделал то, что должен был уже давно. Топая ногами как невоспитанный ребенок, он прошел мимо и скрылся за поворотом тоннеля, отпустив в сторону напарников последний гневный взгляд.

Кисейский и Матрена остались одни вновь. Но они больше не смеялись. Они просто были рады, что это закончилось. Изнеженный пиететом и уважением к своей персоне, которые достались ему вместе с должностью, рангом и многолетним опытом, экспедитор хотел возмутиться.

«Что себе позволяет этот старый хрыч?! – кричал Михаил про себя. – Кто дал ему право так сильно давить на нее?!»

Но горькая логика не позволяла этим совершенно правильным словам так просто вырваться из его уст. Ведь Кисейский понимал: Ираклий имел полное право быть настолько мерзким по отношению к безвольной крестьянке, насколько ему хотелось. Таковы были правила, по крайней мере, здесь и сейчас; в этом ужасном месте, в это бесчеловечное время.

Через свое плечо экспедитор обратил внимание на Матрену. Она, буквально, потухла, в ее стеклянных глазах читалось бессилие, грусть и вина. Но, несмотря ни на что, она стояла прямо и гордо. Возможно, сердце крестьянки было порвано в клочья как корабельное ветрило, не сумевшее пересилить чудовищный шторм. Но ее тело, разум и душа все еще держали уверенную и хладнокровную марку, подобно тому смелому судну, лишенному парусов.

Как бы удивительно это ни было, душа холодного и отстраненного следователя была той, что выла от несправедливости в тайне. Но трудности не могли сломать его просто так. Трудности делали его сильнее, учили находить решение и надежду в самых непростых ситуациях.

– Не беспокойся, Матрена, – уверенно произнес Михаил, развернувшись к крестьянке, которая все это время пряталась за его спиной, – каждое слово, что я сказал – правда.

Протеже молчала и лишь удивленно повела бровью.

– Ты смогла доказать свою полезность, уверенность, а самое главное, решимость, – продолжил Кисейский. – И, несмотря на то, что тебе придется научиться еще очень многому, я не боюсь объявить тебя первым помощником следователя в деле об Одноглазом Лихе.

Потухший и обреченный взгляд девушки налился восторгом, она приоткрыла рот от волнения!

– Это – огромная честь, Михаил Святославович, – радостно, но кротко ответила протеже, – и я не могу дождаться, когда мне выдастся повод оправдать ваши надежды в действии!

Кисейский гордо улыбнулся. В тот момент он в очередной раз убедился в правильности своего решения. Михаил поднял голову. Его брови азартно подпрыгнули, когда тот заметил десятки брешей, открывшихся в сплошном покрывале облаков, и обнажавших прекрасное ночное небо. Матрена тоже заметила это, устремив отрадный взгляд в игристый фиолетовый космос.

Создавалось впечатление, будто невидимые нити знаний, вариантов и догадок, тянущиеся из двух самых светлых умов Лазурного Марева, открыли небесные клапаны, чтобы пробраться в темное проведение и свиться в единый и самый важный ответ. Ответ, который спасет десятки жизней и освободит деревню от террора.

Ответ, который сможет остановить дьявола.

Глава 4. Стук

Необъятная опочивальня Захара Романовича Ячменника занимала верхний этаж земской избы целиком. Несмотря на то, что солнечный свет проникал в окна наиболее высокого и роскошного здания Марева самым первым, его главный резидент, пожалуй, просыпался позднее всех жителей деревни.

Каждое утро земского старосты начиналось с неотъемлемой получасовой сессии тяжких раздумий о судьбах народа. Утопая в мягкой перине и смотря в дорогой скатный потолок из мореного дуба, Захар Ячменник думал о том, какие дела муниципальной важности запланировал на сегодня. И что самое главное, какие уже успел сделать вчера, месяц или несколько лет назад. Староста Лазурного Марева больше всего на свете любил заглядывать в прошлое и упиваться своими не самыми значительными заслугами, не просыхая. Это сильно отличало его от столичного гостя-Михаила Кисейского, который усердно пытался отдалить себя от опыта и воспоминаний, сделавших его сильным, но бесчувственным с течением многих лет.

У следователя не было времени лежать в кровати, ведь он был вынужден постоянно бежать, чувствуя, как прошлое медленно приближается к нему каждую ночь. Их диаметрально противоположные подходы к жизни нельзя было оценить объективно, но факт оставался фактом: Захар Ячменник просыпался с улыбкой на лице.

Кряхтя, земской староста опустил ноги на холодный пол и потянулся за своей тростью, инкрустированной драгоценными камнями. Не прошло и нескольких минут, как ее рукоять опиралась о личную фарфоровую раковину Ячменника, стоявшую в углу спальни, прямо напротив пластины полированной бронзы, исполнявшей роль зеркала. Захар аккуратно промочил редкие участки своего лица, не занятые растительностью, мочалкой, не забыв про большой нос. Вооружившись узорчатым гребнем, смоченным кипятком, барин зачесал набок свою пижонскую белокурую челку. Та выглядела очень нелепо, ведь была едва заметна на фоне его огромной пушистой бороды, за которую он принялся следом.

Втерев в этот золотой стог несколько пахучих масел и бальзамов на растительной основе, староста распушил главное достояние своего лица еще сильнее! Он завершил утренний туалет синхронной закруткой усов, и широко улыбнувшись в полированную бронзу, в которой совершенно не отображалась истинная желтизна его зубов.

Умело свистнув в широкую ферязь и расписные ичиги, земской староста спустился на этаж ниже, где наконец занял свое рабочее место, начав изучать многочисленные рукописные отчеты, оставленные писарем-Ираклием. Ячменник был знатным эпикурейцем и просто не мог позволить себе начинать рабочее утро был нежного омлета с луком и зеленью. Благоухания дыма ароматических свечей, выполненных из пчелиного воска, знатно улучшали его аппетит. Их было много, и на столе свечи занимали даже больше места, чем документы и пишущие принадлежности.

Обязанности праздного боярина прервал неожиданный стук в дверь. В тот момент Ячменник подозрительно прищурил глаза и задумался над личностью незваного гостя. Только целовальникам и другим приближенным старосты было разрешено посещать земскую избу в это время, поэтому у Захара было не так много вариантов.

– Входи! – опустив глаза на бумаги, крикнул староста.

Дверь в приказной кабинет отворилась. В проеме стоял Ираклий. Деревенский писарь почти всегда смотрелся болезненным и недовольным, но в тот момент раздражение на его лице вышло на новый уровень. Злобно пыхтя и скрипя кулаками, дряхлый старик замаршировал вперед, пока не уперся в рабочий стол.

– Ираклий, – удивленно и даже с испугом протянул Ячменник, подняв на своего секретаря взгляд, – что стряслось?

– Я бы хотел задать вам тот же самый вопрос, – прошипел писарь сквозь зубы, – ваше благородие…

Ячменник принялся дезориентировано оглядываться по сторонам, в попытке понять, что так сильно вывело из себя Ираклия.

– При всем уважении, – продолжил старик, – я не могу поверить, что вы действительно посчитали это хорошей идеей!

– Какая муха тебя укусила, Ираклий?! – недоумевающе воскликнул Захар. – Я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь!

Писарь насупил бровь и пыхнул паром как бык.

– Почему вы позволили Кисейскому работать с какой-то грязной мирянкой?! – пророкотал он, топнув валенком!

Староста выпучил глаза.

– Мирянкой? – поведя бровью, удивленно переспросил он.

– Только не говорите, что вы не осведомлены об этом! – ахнул Ираклий.

– Конечно, осведомлен! – Захар неумело скорчил обеспокоенное лицо и стукнул кулаком по столу. Он явно ничего не знал. – А… можешь напомнить? – нервно хихикнул староста.

Писарь вздохнул и закатил глаза.

– Вчера, – прошептал он с неприязнью, – я застал экспедитора Тайной канцелярии Михаила Святославовича Кисейского в компании крестьянки-Матрены, той, что работает в часовне! Эти двое обхохатывались в снежном тоннеле и чуть ли не катались по земле с гоготу!

Брови Ячменника удивленно подскочили, и он издал обрывистый хрюкающий звук, который обычно получается, когда человек сильно пытается не засмеяться.

– Я не вижу в этом ничего дурного, Ираклий! – староста хихикнул в ус. – Честно говоря, я рад, что хоть у кого-то хватило духу развеселить такую панихидную личность как Михаил Святославович!

Глаза деревенского писаря налились кипящей яростью до такой степени, что, казалось, круглые линзы его пенсне вот-вот треснут. Ираклий был уверен, что земской староста разделит его недовольство, но тот лишь над ним посмеялся.

– Это не все! – отчаянно взвизгнул смерд! – Когда я попытался вежливо вразумить Матрену, Кисейский бросился на меня, объявив простую крестьянку своей напарницей! – Ираклий хлопнул обеими ладонями по столу, нависнув над старостой. – Это неслыханно, чтобы беспризорная простолюдинка расследовала серийное убийство на пару со следователем Тайной экспедиции! Вы обязаны сделать что-то с этим!

Ячменник тяжело вздохнул и провел ладонью по своему лицу до кончиков бороды. Захар постоянно напоминал всем, что не верил в насильственную причину исчезновения тяглых, но с каждым днем это становилось все сложнее и сложнее отрицать. Казалось, последним человеком, которому он еще врал, был он сам.

– Если Михаил Святославович считает, что ему нужна помощь "беспризорной простолюдинки", – опустив глаза в документы, отстраненно произнес Захар, – я не могу ему в этом отказать.

Ираклий потух. Его длинное лицо свисло в гримасу разочарования и провала как глина… но быстро сосредоточилось в эмоцию раздражения и злобы вновь. Ячменник усердно пытался делать вид, что ему все равно, чтобы не поддаваться на провокацию, но он просто не мог не отпустить в сторону гневного секретаря короткий любопытный взгляд. Сердце Захара дрогнуло; очки писаря заплыли солнечными отблесками, а верхняя половина лица погрузилась в гнетущую тень. Лишь на мгновение блики метнулись с линз, обнажив широкие звериные глаза, наполненные ненавистью и пустотой.

Ничего не сказав, Ираклий развернулся к выходу и покинул приказ, закрыв за собой дверь.

***

Прошлой ночью Кисейский почти не спал, что не сильно отличалось от любой другой его ночи. Однако в этот раз кошмары не держали его бдеющим, несчастным и отчаянным, а совсем наоборот. Это было его вдохновение, решимость и поток сознания, хорошо заточенного оружия, которым именитый следователь поразил множество монстров. До самого рассвета Михаил был занят тщательной ревизией огромного количества данных, которые они с Матреной насобирали с целых семи криминальных сцен.

Это были пересказы и версии, улики и доказательства, факты и предположения. Каждый из них артистичный следователь изобразил графической иллюстрацией, пометил несколькими словами или интерпретировал каким-то небольшим предметом, типа соснового хвороста, осколка кувшина или пласта корзинной коры. Погрузив рукописные труды в свой родной походный погребец, Кисейский уверенным шагом направлялся к часовне, к самому порогу которой проводил Матрену вчера вечером.

Дверь в церковь быстро открылась после того, как следователь постучал в нее. В проеме стояла бодрая и улыбающаяся Матрена. Бодрость и радость, – именно этими двумя качествами были начисто обделены почти все жители Лазурного Марева, как, до недавнего времени, и сама Матрена. Также она совсем не выглядела параноидальной и открыла дверь так быстро и уверенно, словно даже и не боялась, что на пороге могло оказаться кровожадное Одноглазое Лихо. Это сильно насторожило Михаила.

– Как ты поняла, что пришел именно я? – поинтересовался пытливый следователь.

– Оу, – задумалась крестьянка, – у вас очень отличительный стук! Он напоминает мне какую-то мелодию, и я запомнила его еще с того раза, когда мы с вами встретились впервые!

Кисейский удивленно выпучил глаза. Он всегда стучал в двери, отбивая один и тот же длинный и извилистый ритм, но никогда не задумывался над тем, откуда именно эта последовательность возникла у него в голове. Поведя взгляд к небу, и шатнувшись к срубу часовни, экспедитор повторил свой привычный замысловатый стук по дверной раме. Внезапно на его лице вспыхнула улыбка озарения!

– Точно! – воскликнул он. – Это же вступление либретто Сумарокова!

– Сумарокова? – заинтересованно переспросила Матрена, отойдя в сторону, чтобы дать Кисейскому дорогу.

– Да! – воодушевленно выпалил Михаил, оббивая сафьяновые сапоги от снега. – Это – мелодия из «Цефала и Прокриса», первой оперы, написанной на русском языке! Франческо Арайя поставил ее в Зимнем дворце в 1755! – следователь сентиментально прикрыл глаза. – Помню как вчера!

– Надо же! – удивилась крестьянка, закрывая дверь. – Неужели вам удалось побывать на премьере?

– Можешь в это поверить? – восторженно усмехнулся экспедитор, ставя громоздкий погребец на стол. – Мне было всего девятнадцать, когда вместе с другими отличившимися членами своего полка я был вызван на просмотр как военный приглашенный!

– Наверняка это было необыкновенно, – мечтательно вздохнула Матрена. – О чем эта пьеса?

Лазурное Марево было практически полностью отрезано от внешнего мира, поэтому даже служащие земской избы с трудом могли узнавать о последних культурных новостях империи вовремя. Что уж говорить о тяглых крестьянах. Матрена являлась воспитанницей и протеже думного дьяка и была куда образованней большинства крепостных, но, конечно, не знала ничего про новинки зрелищного искусства и музыки. Именно поэтому она слушала своего нового наставника с таким большим интересом.

– Что ж, – Михаил беспечно облокотился о стол, выгнув грудь и задумчиво пыхнул, – я бы назвал это историей любви, недопонимания и предательства, а также страстей в мире людей и богов!

– Как интересно! – ахнула крестьянка. Матрене определенно была очень приятна эта беседа, ведь Кисейский еще ни разу не видел, чтобы ее глаза сверкали так ярко, а голос звучал так пестро и жизнерадостно. – Я даже представить не могу, как прекрасен Зимний дворец!

Счастливое лицо Кисейского медленно перекосило в гримасу тревоги и раздражения, когда тот вспомнил случай, омрачивший его опыт в тот знаменательный вечер.

Все началось с того, как на входе в Эрмитажный театр чрезмерно напыщенная барыня начала оскорблять и высмеивать солдат драгунского полка. Дикая ховрячиха набросилась на Кисейского и его сослуживцев с бессмысленными усмешками, называя их «лободырными истуканами», глумясь над самим фактом того, что они были приглашены на оперу. Им всем было неприятно, но Кисейский был в ярости. К девятнадцати годам будущий следователь Тайной канцелярии прочитал всего Вальтера и знал наизусть «Мещанина во дворянстве». Поэтому Михаил не мог принимать пустые оскорбления своего интеллекта молча.

Болезненно тощая женщина носила безвкусное однотонное платье в обтяжку, а ее лицо было отбелено до неузнаваемости. Именно поэтому, усмехнувшись, Кисейский с гордостью сравнил ее с застывшей сосулькой свечного воска. Никогда в жизни его не покрывали большим количеством проклятий и угроз. От ярости тон сошел с лица барыни. Крючась как горящая ведьма, она кричала, что сделает все возможное, чтобы закрыть каждого из товарищей Михаила в штрафном батальоне.

Кисейский смотрел на нее с молчаливой усмешкой, но глубоко внутри его душа разрывалась от несправедливости и отчаянья. Его впечатлила опера, но это событие определенно затмило ее в голове сыщика. По какой-то причине подсознание экспедитора заставляло того вспоминать о беззаботном солдатском прошлом только хорошее. И ему нужно было сильно постараться, чтобы помянуть зло. Будто нырнуть в омут, чтобы достать его со дна реки.

Это началось десять лет назад. Началось, когда первое дело Кисейского на посту следователя Тайной экспедиции разделило его жизнь на «до» и «после». Показав, что такое настоящее зло, сделав все прочие его проявления незначительными, побочными вспышками в памяти Михаила. Такими как его низменный и очень отличительный стук…

– Да… – вздохнул оцепеневший и выбитый из колеи столичный гость. – Зимний дворец действительно прекрасен…

Матрена волнительно нахмурила брови, когда заметила, как сильно ее напарник изменился в лице. Проницательная крестьянка догадывалась, что их разговор заставил экспедитора вспомнить что-то плохое, хоть она даже не представляла масштаб рефлексии. Девушка знала, что хотела и должна была сделать.

– Михаил Святославович, – мягко и аккуратно произнесла она, подойдя к столу, – у вас все в порядке?

Эти слова заставили экспедитора прийти в себя, только ради того, чтобы перевести на крестьянку удивленный и такой уязвимый взгляд. Одним лишь вопросом Матрена заставила Кисейского полностью обезоружить себя и открыть перед ней душу. Вопросом, который закостенелый экспедитор не надеялся услышать никогда. О котором мечтал, но которого до ужаса боялся.

За окном засвистел сильный ветер, заставивший оконные рамы трещать.

– Да… – тихо соврал Михаил.

Матрена долго смотрела на Кисейского. Он смотрел на нее в ответ. Крестьянка слышала, что сказал экспедитор вслух, но она прекрасно знала, о чем он думал на самом деле. А Михаил знал, что она знала.

Наконец их взгляды разорвались. Немного побродив глазами по комнате, Матрена сжала маленький костлявый кулак и медленно постучала по столу, отбив первые ноты либретто Сумарокова.

***

Не прошло и получаса, как пустынный притвор деревянной часовни стал напоминать кабинет сыщика-конспиролога. Благодаря усилиям Кисейского и Матрены стены оказались увешаны десятками берестяных листов и предметов. Все они были пригвождены к срубу каплицы толстыми деревянными спичками для починки обуви.

Графические иллюстрации, изображавшие девушку с плетеным кузовком, проходящую мимо моста. Мужчину, стоящего напротив темной чащи. Другого старого мужчину, в ужасе убегающего от таинственной сущности по рыбацкому четвертаку и еще четыре таких обозначали семь исчезновений и, конечно, семь жертв. Спички, которыми каждый рисунок был прикреплен к стене, были обвиты длинными отрезками нити и вели к одному из семи предметов, олицетворявших места преступлений. Например, сухая сосновая кисточка обозначала лес, в котором без вести пропал лесоруб-Семен. Кусочек кальки был мостом, к подножью которого кубарем свалилась повариха-Ольга и так далее.

Наконец метафорическая и литеральная паутина расследования сходилась в сердце доски свидетельств. Семь нитей были стянуты в узел под большим вопросительным знаком, нарисованным на берестяном листе.

Такому необычному способу ведения дела Кисейский научился у одного причудливого сыщика-консультанта из Англии, с которым они вместе пытались выйти на след таинственного секретного общества. Визуализация беспорядочного вороха фактов в организованную паутину картинок и талисманов не только помогала с легкостью проследить роль и развитие каждого отдельного элемента. Она также делала участие в процессе расследования доступным любому человеку, на каком бы языке он ни говорил и каким складом ума ни обладал.

– Одноглазое Лихо… – насупив бровь, произнес Михаил Кисейский, ткнув пальцем в вопросительный знак в центре сети, – серийный душегуб, ответственный за похищение, нанесение тяжких увечий и, предположительно, убийство семи тяглых крестьян с первого по десятое декабря 1771 года.

Создавалось впечатление, будто экспедитор вел дневник, каким-то образом записывая все это несчетное количество информации прямо в свой мозг.

– Жертвы едва связаны, – продолжил он, – а убийца страшен и совершенно неуловим.

На этих словах Кисейский отвернулся от схемы и посмотрел на Матрену c любопытством. Как он и подозревал, взгляд незаурядной крестьянки, жаждущей ринуться в бой, сиял ничуть не тусклее.

– Насчет этого я бы сильно поспорила, Михаил Святославович, – воскликнула протеже. – Исходя из бесчисленных показаний, Одноглазое Лихо без сомнений имеет отличительный алгоритм поведения!

Крестьянка подошла к стене улик и широко расставила руки, будто ухватив за края массив знаний как простыню.

– Каждое из семи исчезновений связано с другими тем или иным образом, – продолжила девушка. – Например, мы можем быть практически полностью уверены в том, что Лихо полагается на завесу ранней зимней темноты или непроглядной метели, чтобы застать врасплох свою жертву и свести шансы ее побега к минимуму. Так он точно поступил с плотником-Тарасом, которого похитил в момент одного из первых сильных буранов или поварихой-Ольгой, которую дикий ветрище вообще сбил с ног!

Кисейский никогда не выглядел таким впечатленным и гордым, как в тот момент, когда простая крестьянская девушка пришла к столь непростому и детальному выводу. Проведя у завершенной карты улик чуть больше десяти минут, Матрена смогла составить и доступно разъяснить запутанную систему атак Одноглазого Лиха. Теперь она переводила восторженное дыхание и смотрела в мудрые глаза своего наставника, ожидая отклика.

– Изумительно! – воскликнул Михаил, будто проверяя решение арифметического упражнения. – Далее!

Девушка смутилась. Конечно, она была неимоверно счастлива поощрению экспедитора Тайной канцелярии, но одновременно чувствовала словно добыча, заработанная тяжким трудом, улизнула из ее рук. Но, конечно, она не была готова сдаться. Развернувшись к кластеру вновь, протеже принялась тщательно изучать улики по кругу, выискивая зацепки, которые могла упустить.

– По какой-то причине Лихо охотится только на крестьян, у которых есть семья! – заметила девушка.

– Верно! – подметил Кисейский. – Кстати, это меня сильно удивило, ведь большинство душегубов убивает людей, которых не будут искать! Это может значить, что мотив преступлений Лиха как-то связан с идей учинения горя по утраченному члену семьи, – задумался Михаил. – А, может, ему просто все равно, кого убивать.

– Это также значит, что душегуб отчаян, – добавила Матрена. – Если он готов идти на такой риск, как расправа над человеком с семьей, да еще и в маленькой деревне, где все знают друг друга, ему это действительно очень нужно.

В этот раз напарники погрузились в раздумья вместе.

– Перейдем к самому сложному вопросу, – произнес Михаил. – Каждый видок описывает Одноглазое Лихо как невозможного монстра, собранного из людских останков, – Кисейский перевел на Матрену взгляд, полный надежды. – Но, я надеюсь, мы оба понимаем, что этого просто не может быть.

– Я полностью согласна, – уверенно ответила девушка, – но если свидетели врут, почему они врут так одинаково? Неужели они сговорились, чтобы запутать вас? Если так, зачем им это?

– Как бы странно это ни звучало, – нервно вздохнул следователь, – я сильно сомневаюсь, что они врут, Матрена…

По спине девушки пробежал холодок.

– Пока я не могу найти этому должного объяснения, – его голос стал тише и Кисейский оглянулся по сторонам, – но каким-то образом они действительно видели все, что рассказывают…

Хладнокровный следователь сделал жуткую паузу. Матрена впервые увидела искреннюю тревогу и смятение в его глазах. Это заставило ее волноваться еще сильнее.

– И я вынужден признаться, – продолжил агент вполголоса, – я сильно опасаюсь момента, когда мне придется увидеть это самому…

Кисейский и Матрена синхронно перевели широкие и холодные взгляды к окну, когда из-за того донеслась таинственная ледяная трель. На улице почти полностью стемнело. Казалось, начиналась метель.

– Ой! – хлопнув себя по лбу, воскликнула крестьянка. – С этим расследованием я совсем закрутилась!

Матрена подошла к подоконнику и подняла из-под него большое деревянное ведро, больше напоминавшее обрубленную половину бочки.

– Что ты делаешь? – насторожился Михаил.

– Мне нужно зачерпнуть снега до полной темноты, – объяснила девушка, – чтобы поставить уху на огонь. Иначе я останусь без обеда завтра.

Экспедитор вновь посмотрел в окно. За минуту стало еще темнее.

– Ты считаешь, это безопасно? – обеспокоенно сказал он.

– Конечно! – уверила его Матрена, подходя к выходу. – Если вас беспокоит, что вместо меня может вернуться кто-то другой, – девушка гордо улыбнулась и приставила кулак к дверной раме, – вы знаете, как это определить.

Внезапно крестьянка выстучала вступление либретто Сумарокова, тот самый ритм, который всегда использовал Кисейский. Исполнение было неотличимым. Михаил натянул нервную улыбку; такая мера предосторожности не сильно успокоила следователя, ведь его собственная сохранность беспокоила его не так сильно.

Конечно, Кисейский переживал за Матрену.

– Что ж, – неуверенно пролепетал он, – хорошо.

– Скоро вернусь! – весело скомандовала девушка, открыв засов и впустив в часовню сильный ветер.

Взмахнув длинными волосами, Матрена выскользнула на улицу через едва приоткрытую дверь, оставив Кисейского в одиночестве. Михаил еще долго смотрел в окно, наблюдая за тем, как метель становится сильнее, и уже начал сожалеть, что не додумался предложить напарнице сопровождение. Он специально замедлил ритм своего сердцебиения и почти не дышал, прислушиваясь к каждому звуку, чтобы не пропустить стук. Инстинктивно ладонь Кисейского одернула подол мундира и обняла кобуру, где хранился его ударный мушкет.

Едва пересиливая ветер и тяжесть огромного ведра, Матрена шла по снежному тоннелю, отдаляясь от церкви. Она не могла зачерпнуть снег здесь, потому что многие крестьяне имели привычку опустошать ведра с помоями у часовни. Спустя пять минут протеже наконец нашла подходящее место. Здесь стены снежного окопа становились куда ниже, и на них почти можно было запрыгнуть.

С горкой зачерпнув огромное количество утрамбованного снега необъятным ведром, девушка поставила его на землю, чтобы немного передохнуть. Воспользовавшись моментом, Матрена триумфально поставила руки в боки и оглядела ночное Марево. Большинство окон либо погасло, либо еще не успело вспухнуть, лишь едва различимые силуэты соломенных крыш, усыпанных пластами снега, были видны на горизонте. Что же касается звуков, даже если они были, их полностью блокировал нарастающий вой ветра.

Внезапно что-то послышалось издалека…

Матрена прищурила веки и наклонилась к темноте в надежде на то, что звук станет четче. Сердце девушки екнуло, когда она поняла, что это был звон цепей. Также это был хруст снега под чьими-то ногами. Также это был высокий человеческий силуэт, который становился все яснее в слепящем буране… ведь приближался.

ОНО остановилось. Крестьянка оцепенела от ужаса, словно ОНО сковало ее движения одной устрашающей аурой. ОНО смотрело. ОНО медленно вытянуло из рукава разодранного кожуха гнутый секач, отнявший жизни семерых человек, и жаждущий отнять еще одну…

Электрический шок пробежал по всему телу Матрены, когда ОНО сорвалось с места! Забыв про ведро, девушка ринулась назад по тоннелю, не оборачиваясь и едва не споткнулась, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов!

Сажени белых стен проносились по обеим сторонам от нее, медленно сужаясь. Комплекция Матрены делала ее очень юркой, но скорость, с которой ОНО преследовало ее по пятам, была феноменальной. Заячьими прыжками ОНО пересекало около полутора метров снега одним только шагом. Это было совершенно невероятно, но, казалось, ни цепи, которыми было обмотано все его тело, ни громоздкий кожух ничуть его не замедляли.

Сердце крестьянки барабанило в бешеном ритме, но она была слишком умна и рассудительна, чтобы дать панике овладеть собой. Наоборот, Матрена использовала лошадиную дозу адреналина, которую выработал ее организм, чтобы бежать так быстро, как она никогда не бежала, не уставая.

Наконец церковь выплыла из тумана! Еле затормозив, чтобы не сломать плечо от удара в сруб, Матрена принялась дико и беспорядочно барабанить в дверь, не понимая, почему Кисейский ей не открывает!

Она вспомнила про код! Прислонив дрожащий кулак к дереву, девушка судорожно начала отбивать первые ноты либретто Сумарокова, но не успела закончить, когда ОНО схватило ее за плечо!

Из-за двери послышался ужасающий вопль! Он принадлежал Матрене! Михаил был наготове и снял мушкет с предохранителя еще в когда его напарница постучала впервые! Свистнув засовом и выбив дверь ногой, следователь ринулся наружу! Он мгновенно обнаружил на пороге живую и невредимую Матрену, которая вовремя успела выскользнуть из своего зипуна, когда ОНО схватило ее! Девушка была парализована страхом и указывала в тоннель!

Недолго думая Кисейский выбросил дуло смертоносного оружия вперед! Прогремел выстрел и снежный окоп погрузился в густую дымовую завесу!

Экспедитору крайне редко приходилось прибегать к таким радикальным методам, несмотря на то, что этот пистоль хранился в его кобуре последние шесть лет. Поэтому каждый раз для него был как первый. Михаил начал громко кашлять и махать перед собой рукой, чтобы рассеять смог.

Адреналин уколол и его сердце, когда что-то схватило Кисейского за ногу и перевернуло! Использованный мушкет выскользнул из его пальцев! Михаил болезненно взвыл и зажмурился, ведь его затылок ударился об лед! Он определенно промахнулся.

Открыв глаза, обомлевший следователь понял, что его худшие ожидания оправдались. ОНО выглядело в точности, как описывали видоки: аппликация омертвевшей и уже почти зеленеющей плоти заменяла ему лицо. Вся кожа ниже области носа и губ полностью отсутствовала, обнажая частокол зубов разной формы и длины. Вся эта мясная «маска» была опоясана маленькими крючками и имела в своем центре вытянутое отверстие, в котором лежало и пристально смотрело единственное глазное яблоко.

Его бурый и истрепанный кожух, обмотанный цепями, выглядел так, словно был снят с мертвеца-утопленника, а запястья и щиколотки покрыты сморщенной и ороговевшей кожей, что еще больше соответствовало этому ужасному образу. Наконец его голые ноги были постоянно зарыты в снег, что делало невозможным определить его рост.

– Одноглазое… – дрожа и запинаясь, пролепетал Кисейский, – Лихо…

Покосившись как гниющая свая, внезапно кровожадный маньяк ринулся на Михаила, выставив вперед секач! Очевидно, Лихо был очень расстроен, что следователь дал Матрене убежать, испортив его охоту.

Это мгновенно включило рассудок контуженного и оглушенного выстрелом следователя! Выставив ладони вперед и облокотившись о землю, Михаил схватил кинжал за рукоять, когда лезвие было в считаных сантиметрах от его груди и уверенно становилось ближе! В момент отчаянной борьбы с паранормальным душегубом, кряхтя и дрожа, Кисейский посмотрел в его единственный глаз. Это было одним из самых страшных зрелищ, которое столичный гость лицезрел когда-либо. Ведь, несмотря на абсолютно изничтоженное монструозное тело Лиха, этот глаз выглядел живым.

Он выглядел человеческим…

Конец был близок. Лезвие секача уже почти соприкоснулось с взъерошенным жабо Михаила, когда, вдруг, чьи-то костлявые руки схватили Лихо за шею! Матрена пришла на помощь и, стиснув зубы, делала все, на что хватало ее мощи, чтобы оттянуть монстра назад! Это дало Кисейскому шанс, и он со всех сил ударил чудовище в живот коленом!

Сквозь слой штопаной плоти послышался обрывистый вскрик боли! Лихо ослабил хватку и выронил нож! В тот же момент Кисейский схватил убийцу за запястье, мгновенно сорвав с него огромный шматок ороговевшей кожи! Как ни странно, это не было настоящей плотью Лиха, а только костюмом, под которым скрывалась здоровая светлая кожа!

Единственный зрачок монстра панически сузился, когда он понял, что произошло. Он наконец сбросил Матрену со своей широкой спины и выхватил секач обратно, но не для того, чтобы продолжить схватку. Одноглазое Лихо отпрыгнул в сторону на четвереньках, как огромная жаба! Воспользовавшись непроглядной дымовой завесой, которая еще не успела осесть после выстрела, душегуб перемахнул стену снежного окопа как та же самая жаба! Звеня цепями, он скрылся в темноте…

Этот ад наконец закончился.

Матрена и Кисейский завалились в церковь ползком, собирая свои мысли по осколкам. Они судорожно закрыли дверь на засов и забаррикадировали ее столом, а потом собственными спинами. Чуть не давясь от такой интенсивной отдышки, взъерошенные и вываленные в снегу, напарники сидели на полу. Они молчаливо смотрели друг на друга самыми большими и пульсирующими глазами, которые только можно представить.

– Мы… – схватив себя за лоб и смяв челку, пролепетал Михаил, – выжили…

– Мы выжили… – упершись коленками в подбородок, одержимо повторила Матрена. – Вы спасли мне жизнь, Михаил Святославович! – чуть не плача, воскликнула девушка.

– Да, если бы не ты, – возмутился следователь, – я бы уже лежал с секачом в шее, Матрена! Это ты спасла мою жизнь!

От такого переизбытка эмоций они оба хотели рыдать и истерично смеяться одновременно, но напарники знали, что не могли давать слабину в такой важный момент. Однако никто не говорил, что они не могли быть друг другу благодарны.

– Я навечно в долгу перед вами! – продрожала крестьянка.

– Мы уже квиты, – вздохнул экспедитор.

Друзья стали успокаиваться. Бродя по комнате, двоящийся взгляд Михаила остановился на странном клочке плотного и эластичного материала, который он сам держал в левой руке. Поднеся предмет к лицу, Кисейский понял, что это.

– Что это за мерзость? – скривилась Матрена, когда заметила.

– Шматок плоти Лиха, – обыденно объяснил Михаил, – который я сорвал с его запястья.

– Как это возможно? – пролепетала девушка. – Нельзя просто так сорвать кожу с человека… – она сделала паузу, – или кем бы он ни был…

– Можно, – усмехнулся догадливый следователь. В его глазах сверкнул огонек, – если кожа ненастоящая. Если кожа – это просто костюм.

Лицо Матрены полностью выпрямилось, а глаза расширились еще сильнее.

– Вы же не хотите сказать, – медленно произнесла она, – что…

– Одноглазое Лихо – обычный человек, – триумфально усмехнулся следователь, – который пытается выдать себя за монстра, надевая особый костюм.

– Из чего же этот костюм? – воскликнула девушка.

Михаил задумался и покрутил перед собой шматок.

– Судя по толщине, шероховатости и характерному розоватому оттенку, – Кисейский поднес материал еще ближе к лицу и понюхал его, – а также запаху, я могу предположить, что это – свиная кожа! – следователь подумал еще немного. – Да, свиная! У коров, куриц или лошадей на ощупь она совершенно другая!

На лице Кисейского не было ничего, кроме гордости и триумфа разгаданной тайны, в то время как лицо Матрены становилось все страшнее и бледнее.

– Очевидно, Одноглазое Лихо подворовывает у вас свиней, чтобы делать себе новые костюмы, – подвел Кисейский, – поэтому ты просто должна провести меня в ваш свиной хлев, где мы устроим засаду и выследим убийцу!

– Михаил Святославович, – обреченно произнесла Матрена, – у вашей версии есть одна неувязка…

– Какая? – удивился экспедитор.

– В Лазурном Мареве не пасут свиней…

Эти слова звучали как приговор. В мгновение лицо Кисейского побледнело даже сильнее, чем лицо его неопытной напарницы. Ведь он знал, какая кожа так сильно напоминала свиную почти по всем характеристикам.

В тот момент следователь осознал, какому млекопитающему принадлежал ороговевший клочок плоти, что он держал в руке…

Глава 5. Аудиенция

Солдатская казарма была вторым самым длинным зданием в Лазурном Мареве после конюшни. Словно рухнувшая набок башня, долгая деревянная караулка без фундамента тянулась по волнистому пустырю, подпрыгивая на холмах и меняя свою высоту каждые несколько метров. Именно здесь ночевала дюжина целовальников, те самые отважные и несокрушимые богатыри с пышными бородами и в разноцветных кафтанах.

Они охраняли покой жителей деревни с переменным успехом с того самого дня, когда прибыли сюда с Захаром Романовичем Ячменником как часть его свиты.

Каждый из дюжины был подготовлен к службе в одной из самых престижных целовальных школ Кремлевского двора, и со стороны таких профессионалов было бы очень странно относиться к своим обязанностям халатно. Дело в том, что вся профессиональная карьера дюжины была взращена, чтобы служить одному человеку. Молодому и неприлично богатому боярину-Ячменнику, вволю случая избранного на пост земского старосты Марева восемь лет назад.

Конечно, они были вынуждены последовать за ним, предоставив крошечной рыбацкой деревушке-призраку, в теории, одну из самых мощных защит в губернии. Они поклялись обеспечивать справедливость и охранять сон десятков людей на кресте, но их сердца все еще принадлежали лишь одному.

Целовальники были мускулистыми и бородатыми шкафами, устрашавшими крестьян одним лишь внешним видом, но в глубине души они были озорными мальчишками, знакомыми друг с другом с самого детства. И они позволяли своей истинной натуре вырваться наружу, когда оставались одни. Великовозрастные балбесы, стриженые под горшок, носились по сторожке, прижав головы, чтобы не удариться об потолок, прыгали по койкам и швыряли друг в друга панталоны.

Каждый вечер это продолжалось до тех пор, пока вакханалию не останавливал Святорад. Единственный безбородый целовальник, одетый в фиолетовое, медленно выходил в центр комнаты и непринужденно стучал по стене кулаком. Ну, возможно, это казалось непринужденным только ему, ведь все остальные богатыри замирали в ужасе, когда от его единственного удара долгая хижина начинала шататься, а с потолка сыпались опилки.

Все они знали, что случится дальше. Но волосы одиннадцати братьев становились дыбом каждый раз, когда Святорад набирал полную грудь воздуха и медленно зажмуривал глаза.

«ВСЕМ СПА-А-А-А-А-А-АТЬ!» – это он кричал около полуминуты, не нарушая тона, будто играл одну ноту на самой большой в мире трубе. Повседневный голос Святорада был необычно высоким для мужчины, но в момент этой агрессивной «колыбельной», состоявшей всего из двух слов, он превращался в густой бас, повергавший в ужас.

Каждый из одиннадцати богатырей оказывался под одеялом до того, как безбородый витязь открывал спокойные глаза и оглядывал тихую караулку с улыбкой на лице.

Дюжина целовальников не имела поверенного старшины, но они всегда считали Святорада своим лидером, ведь именно он был готов не только воспитывать, но и защищать своих братьев от опасности с ранних лет. Именно он был самым смелым из них и часто шел на волевые решения, которые давались другим с огромным трудом, что заставляло богатырей уважать его сильнее всех. Ведь именно Святорад был единственным, кто осмелился объясниться перед экспедитором Тайной канцелярии Михаилом Кисейским несколько дней назад.

Прежде чем занять свою собственную койку, безбородый богатырь несколько раз подергал ручку входной двери как ответственный родитель. Он сделал это дабы удостовериться, что никто не сможет выбить ее силой, даже если постарается. Одноглазое Лихо и бесследное исчезновение семерых тяглых заставило всю деревню погрузиться в страх и паранойю. И даже ее несокрушимая гвардия боялась; не как боятся душегуба, но дикого зверя, чьи движения безумны, а действия непредсказуемы, и чья жажда крови неутолима…

Убедившись в безопасности дюжины, Святорад мог позволить отойти на покой и себе. Стянув с широких плеч и повесив тяжелый фиолетовый кафтан на гвоздь, богатырь сел на свою койку, стоявшую у самой дальней стены караулки, прямо возле окна. Как со смотровой башни, он мог наблюдать за деревней сквозь это окно даже ночью.

Осмотревшись по сторонам, Святорад вытянул из-под кровати большую круглодонную колбу, напоминавшую склянку для зелий. На ее узком горлышке красовалась ярко-голубая ленточка, а по запотевшему дну каталась теплая бледно-зеленая жидкость с множеством листьев и веточек, напоминавшая травяной чай. На самом деле это был медицинский отвар, который Святорад готовил из корешков алтея и солодки, а также сушеного шалфея по рецепту одной старой повитухи, и пил почти каждый день.

Витязь стыдливо скрывал лекарство не только от широкой публики, но и от собственных братьев, пускай они знали, что он его пил. Ведь этот отвар предназначался для закалки голосовых связок. С далекого юношества Святорад боролся с проблемой, которая заставляла его чувствовать себя немощным и робким, несмотря на огромную физическую силу и несокрушимый дух. Этой проблемой был его собственный голос. Он был слишком высоким.

И несмотря на то, что звонкий голос являлся последним, на что обращали внимание люди, смотря на статного и мускулистого мужчину, каким он был, Святорад не мог не чувствовать напряжения и противоречий внутри себя. Это не было виной или проблемой кого-либо вокруг, но конфликтом, который безбородый витязь должен был разрешить с самим собой. Чтобы почувствовать себя свободным, ощутив тем, кто он есть на самом деле.

Вытерев капли отвара с губ, Святорад заткнул склянку винной пробкой. Запустив руку под койку, он поместил бутылку на дно большой глиняной корчаги. Именно она помогала теплому напитку так хорошо сохранять свою температуру.

Лидер опустил голову на подушку и закрыл глаза. Казарма погрузилась в кромешную, даже немного пугающую тишину.

Но покой не продлился долго…

Сквозь сон Святорад услышал интенсивный и быстро приближающийся хруст снега, словно целый табун лошадей проскакал мимо длинной караулки и остановился на самом ее крыльце. Отважный витязь был прекрасно осведомлен о том, что за дверью его могла ждать верная смерть… но он не спрятался под одеялом, дрожа от страха. Святорад опустил ноги на пол и потянулся за своей верной двуручной саблей, которую всегда хранил возле кровати.

Целовальники дернулись в каждой из одиннадцати коек, когда, внезапно, что-то принялось бешено барабанить в дверь, не боясь последствий. Безбородый витязь прищурил глаза и свистнул ножнами.

Он был готов встретиться со смертью лицом к лицу…

– Откройте дверь, – вдруг с улицы донесся чей-то до боли знакомый, требовательный и вечно чем-то недовольный голос, – меня там вообще слышно, увальни?!

Брови богатырей удивленно подпрыгнули и один из них, самый близкий к двери, молча открыл засов, впустив внутрь ветер и лунный свет. На пороге оказались запыхавшиеся и извалянные в снегу Михаил Кисейский и Матрена.

– Мы требуем аудиенции с Захаром Ячменником, – грозно заявил экспедитор, – немедленно!

Целовальники удивленно переглянулись и похлопали сонными глазами, почти сразу устремив взгляды в сторону Святорада.

– Боюсь, вы не сможете поговорить с ним до утра, ваше высокородие, – с пренебрежением произнес безбородый витязь. – Захар Романович наверняка уже спит.

– Я уверен, это его разбудит, – усмехнулся Кисейский, – ведь мы знаем, кто такой Одноглазое Лихо на самом деле!

Эти слова звучали как удар молота о наковальню! Их эхо еще долго бродило по караулке, пока шок и трепещущий ужас остывали в глазах дюжины целовальников. И лишь только в стальном взгляде Святорада не было страха. На его место пришел холод и попрание, пока он пристально смотрел в лицо Михаила Кисейского.

Сквозь множество взъерошенных голов и длинный коридор столичный гость обдал богатыря встречным подозрительным взором.

***

Громкий и интенсивный стук трости отражался эхом от стен земской избы. Распахивая многочисленные двери, появляющиеся на пути, Захар Ячменник агрессивно хромал по деревянному коридору. Насупив грозные брови, недовольно кряхтя и часто протирая сонные глаза, земской староста двигался к приемному залу, той самой комнате, где Кисейский впервые узнал о душегубе Лазурного Марева. Староста был сильно раздражен тем, что нелюдимый экспедитор вынудил его отложить отдых и предстать перед ним при полном параде в такое позднее время. Но одновременно ему было очень любопытно, какое невероятное откровение не могло позволить Михаилу подождать до утра.

Достойный себя, писарь-Ираклий нервозно семенил позади, едва не наступая на подол длинной боярской ферязи. Его глаза бегали туда-сюда, а рот периодически открывался, чтобы что-то сказать, но спустя несколько мгновений колебаний, закрывался вновь. Худощавый чиновник серьезно невзлюбил Кисейского и Матрену после того, как они выставили его посмешищем. Поэтому он хотел воспользоваться вспышкой гнева Ячменника, чтобы обратить ярость старосты на них, когда стороны наконец встретятся лицом к лицу. Но дальновидный Ираклий опасался, что обожжется, играя с огнем, и по случайности выплеснет эту злость на самого себя. Поэтому он решил помалкивать.

Последняя пара дверей была открыта! Сияние десятка лучинных светильников протянулось по гладкой поверхности длинного стола переговоров. Усмешливо и беззаботно заложив одну руку за спинку стула, Кисейский развалился в противоположной главе залавка. Несмотря на позу, его лицо было серьезным.

Матрена сидела рядом и делала это куда более цивильно, положив ладони на колени. Ее взгляд расширился и почти сразу виновато упал в стол, когда она заметила в дверях земского старосту. Безнаказанная раскрепощенность Кисейского в присутствии главы Марева не укладывалась у нее в голове, но каким-то образом она ожидала от своего чудного и дерзкого наставника именно такого поведения. Протеже невольно ухмыльнулась.

Две живые стены целовальников оцепляли стол переговоров с параллельных сторон, словно веревочные ограждения на боксерском ринге, предвещая свирепый бой: не кулачный, но схватку умов. Кисейский и Ячменник обменялись меткими и фиксированными взглядами, точно взяв чужое внимание на абордаж перед тем, как хромой барин сел в противоположной главе стола.

– Михаил Святославович, – начал староста. Его слова были вежливыми и формальными, но голос звучал раздраженно и отстраненно. – Деревенская гвардия уведомила меня о том, что вы нещадно требовали встретиться со мной посреди ночи, – в его тоне появились первые злорадные нотки, – чтобы обсудить кое-что очень важное, касательно дела Одноглазого Лиха.

Ячменник перевел вымотанный и ищущий надежду взгляд на Святорада, стоявшего рядом. Было видно, что староста уважал и доверял безбородому витязю, как это делали его братья и, возможно, даже считал самым ответственным и вменяемым человеком в комнате, по крайней мере, в данный момент. Святорад одобрительно кивнул.

– Я все правильно сказал? – тяжело вздохнул усталый Ячменник. Он явно был жаворонком, что в очередной раз делало его полным антиподом Кисейского.

– Да, – односложно ответил Михаил, наконец вытянув руку из-за спинки стула и сложив ладони в замке. Следователь был готов к долгой и запутанной дискуссии, – все верно.

На этот раз тяжелый и блуждающий взгляд Ячменника упал на Матрену. Захар усмехнулся, даже не пытаясь скрывать своей потехи. Его широкие плечи подпрыгнули.

– Вы действительно припахали к расследованию простую крестьянку! – с искренним восторгом и лишь легкой насмешкой воскликнул староста. – Не сочтите за грубость, но, – он зажмурил глаза и стыдливо улыбнулся, – все ли следователи Тайной экспедиции прибегают к подобной вербовке, или вам просто по вкусу батрачки?

Матрена раздраженно прищурилась и сердито смяла свою рубашку. Будучи тяглой крестьянкой ей часто приходилось терпеть оскорбления и насмешки в свой адрес, и многие смирились бы, а может даже начали верить всем этим словам, очутившись на ее месте. Но Матрена никогда не переставала злиться, не потому что хотела, а потому что честь не позволяла девушке поступить по-другому. Не такая честь, которую можно купить и облачить в серебро, но та, с которой нужно родиться, которую нужно взрастить и закалить.

Так ее воспитали бедные, но гордые родители-удильщики, которые никогда не находили оправдания, чтобы не принести еду на стол и защищали свою дочь до самого конца. Так ее научил приемный отец, скромный и мудрый думный дьяк.

Несмотря на то, что Матрена была сильной и гордой и никогда не сдавалась, она страдала, как страдал бы любой воин, оставшийся в поле один. Но наконец, спустя столько времени крестьянка ощутила новое крепкое плечо. Когда она обнаружила взгляд полный злости и повстанческого запала на лице Кисейского, именитого следователя из Петербурга, сидевшего в полуметре. Того самого настоящего наставника, который относился к ней как к равной себе, хвалил достижения и корректировал ошибки.

– Матрена умна и наблюдательна не по годам, – гордо утвердил Михаил, – и я не побоюсь заявить, что она куда более смела и решительна, чем половина людей в этой комнате… – он сделал паузу, – да и во всей этой деревне.

Целовальники принялись щепаться. Писарь-Ираклий оскорбленно фыркнул из-за спины старосты. Святорад пустил в сторону Кисейского совсем не завистливый и даже не оскорбленный, а, скорей, изучающий взгляд. Казалось, витязь мысленно интересовался: что именно заставляло экспедитора так пренебрегать людьми, которые не нравились ему лично? Было ли это искреннее презрение или инструмент манипуляции?

– Именно по этой причине я сделал ее своей помощницей, – с резкой улыбкой на лице подвел Михаил, явно наслаждаясь поднявшейся суматохой, – и лишь из-за нее я сейчас сижу перед вами…

Шепот стих. Улыбка мгновенно сползла с губ Ячменника, когда тот недоумевающе склонился над столом. Кисейский усмехнулся и обыденно выковырял из своих волос несколько ледяных осколков.

– Этой ночью мы были атакованы Одноглазым Лихом, – хладнокровно отрезал он.

Ритмы дюжины сердец оборвались одновременно, а следом обрушились самым уродливым рокотом, словно все клавиши пианино, нажатые разом. Лица целовальников, Ираклия и Захара стали белыми как мел. Они молчали, но не из-за того, что не хотели перебивать Кисейского, но потому что были в ужасе.

– Так все-таки, – тяжело сглотнул староста, – он существует?

– Не просто существует, – усмехнулся Михаил, поворочавшись в стуле, – сегодня он попытался убить Матрену. Он преследовал ее по пятам, но девочка смогла спасти себя. Более того, – Кисейский стукнул по столу локтем и выдвинул указательный палец, – она спасла и меня!

Красноречивый экспедитор знал, что держал своих слушателей на острие ножа, когда все в комнате ахнули, а Ячменник даже прикрыл рот ладонью.

– Я отвлек душегуба выстрелом, – Кисейский сжал кулак со скрипом, – но он сбил меня с ног и попытался пронзить сердце! – следователь указал на свое жабо, которое чуть не проткнул изогнутый секач. – Матрена подоспела вовремя! Несмотря на ужас, опасность и неразбериху, моя отважная напарница набросилась на Лихо сзади, дав мне возможность высвободиться!

Крестьянка была удивлена и польщена. Ни один чужак никогда не отзывался о ней так лестно, и тем более не называл отважной. Только сейчас она заметила, как изменились лица всех вокруг. Взгляды целовальников больше не чурались ее, теперь суровые богатыри одобрительно и даже уважительно кивали в ее сторону. Ячменник прищурил глаза в напряжении истории и часто поглядывал на Матрену как на иллюстрацию в книге. И только Ираклий оставался скептичным, пытаясь показать это всем своим недовольным видом.

– На самом деле, – внезапно произнесла Матрена, – это не только моя заслуга. Если бы Михаил Святославович не дезориентировал Лихо выстрелом, я бы не смогла напасть на него. – Девушка усмехнулась. – Что уж говорить, я бы была мертва.

Ее первые слова за столом переговоров были тихими и неуверенными, но это было очень похвально, что простая крестьянка отыскала в себе кураж, чтобы начать говорить в окружении высоких чинов. Она могла чувствовать, как удивлены, но приятно впечатлены все вокруг. Но ей было важно одобрение только одного человека, и она его получила. Кисейский бросил на нее обрывистый взгляд, улыбнулся и кивнул.

– Если бы не наша слаженная кооперация, – подвел следователь, – мы бы несомненно стали восьмой и девятой жертвами Одноглазого Лиха. Но вместо этого мы не только заставили убийцу бежать, – Михаил запустил руку во внутренний карман мундира, – но также заполучили ключевую улику, которая пролила свет на истинную природу маньяка.

Кисейский вытянул из кармана маленький кожаный футляр для улик, обитый бархатом, положил его перед собой и метнул вперед. Как граненый стакан по барной стойке, футляр проскользил по гладкой поверхности стола и остановился прямо под носом Ячменника.

Староста удивленно повел бровью и боязливо взял в руки мешок. Головы Ираклия и дюжины целовальников нависли над ним, когда Захар потянул за фиксирующие шнурки дрожащими пальцами. Его лицо позеленело. На дне оказался ороговевший клочок плоти, тот самый, который Кисейский сорвал с запястья убийцы.

– Михаил Святославович, – с отвращением пробубнил Ячменник, отпрянув от футляра, – я боюсь спрашивать, но… что это?

– Шматок кожи Одноглазого Лиха, – объяснил экспедитор, – а если точнее кожаного костюма, который носит маньяк, чтобы наводить ужас на жителей Лазурного Марева.

Очередная волна мурашек прокатилась по спинам персонала земской избы.

– Ведь Лихо – человек, – смело заявил Михаил, – пытающийся выдать себя за сверхъестественное чудище. Под его, не буду лукавить, весьма устрашающим карнавальным костюмом, сотканным из шкуры животного, скрывается здоровая человеческая кожа и глаза… – Кисейский задумался, – или глаз.

Челюсть Ячменника давно отвисла до ключиц и нервозно подергивалась. Боярин явно не ожидал, что ему придется разрешать такого рода проблемы, когда он только вставал на пост земского старосты этой деревни.

– Вы смогли определить, – тяжело сглотнув, пролетал он дрожащим голосом, пустив обрывистый взгляд на шматок кожи, – какому именно животному принадлежит эта шкура?

Спокойный и уверенный взгляд Кисейского потускнел, ровно как в тот раз, когда они с Матреной обнаружили роковую улику впервые.

– Это – кожа… – Михаил запнулся, – кожа… – казалось, он начал переживать, – я пока не уверен! – нервно вскрикнул экспедитор. – Что-то из домашнего скота! Это не так важно!

На протяжении всей этой полуночной аудиенции, Михаил был тем, кто держал ситуацию под контролем, но лишь один простой вопрос заставил опытного и сурового следователя выпустить этот контроль из рук. Не потому что он не знал ответа, а как раз наоборот. Он знал, но до жути боялся признать правду. Матрена заметила это.

– Мы с Матреной оба успели очень внимательно рассмотреть душегуба вблизи, – продолжил экспедитор, вернувшись в образ, – и сможем предоставить вам его точный портрет-угадайку к утру.

– Также мы выявили и изучили каждую из многочисленных повадок Лиха, – к триумфальному монологу подключилась Матрена, – и смогли разгадать натуру его поведения и атак. Мы знаем, в какое время суток и погодные условия, а также при каких обстоятельствах убийца может напасть вероятней всего и должны оповестить об этом всех жителей!

Зал переговоров погрузился в тишину, но эхо десятков строчек ошеломляющих откровений все еще витало в воздухе. Все настороженно посмотрели на Ячменника, когда глаза старосты погрузились в тень, плечи навострились, а пальцы медленно соединились в замок.

– Всем выйти из комнаты… – серьезно произнес он, – я хочу поговорить с господином Кисейским наедине.

Дюжина целовальников построилась в единую шеренгу и послушно зашагала к выходу еще до того, как Ячменник успел закончить предложение. Староста сердито взглянул на Ираклия исподлобья, когда понял, что он не собирался никуда уходить. Покривив лицом несколько секунд и оскорбленно фыркнув, писарь развернулся и вышел из приемного зала.

Теперь в комнате был лишь глава деревни, Кисейский и Матрена… но это все еще не было тем, чего пожелал первый. Ячменник нахмурил густые брови и грозно посмотрел на крестьянку, понадеявшись на то, что этого будет достаточно, чтобы заставить ее уйти. Девушка не шелохнулась.

– Михаил Святославович, – произнес староста угрожающим басом, – я не запрещаю вам работать с ней, но в данный момент ваша подручная-мирянка должна удалиться.

– Матрена никуда не пойдет, – усмехнулся Кисейский.

Грозные глаза Ячменника недоумевающе расширились.

– Она – часть расследования, – объяснил экспедитор, – и пока это так Матрена имеет полный доступ ко всем сведениям, к которым имею доступ я. Я доверяю ей.

В тот момент глаза крестьянки мечтательно засияли. Она гордо расправила плечи, которые до этого только сутулила, больше не собираясь себя принижать. Протеже положила руки на стол и подвинула свой стул ближе к Михаилу, бесстрашно вступившемуся за нее. Не просто перед Захаром Ячменником, но перед всей этой бесчеловечной системой. Матрена и Кисейский смотрели в сторону земского старосты одинаково грозно и уверенно, словно две пушки, целящиеся во вражескую крепость.

Бородатый приказчик смирено вздохнул.

– Я был земским старостой Лазурного Марева на протяжении восьми лет, – изнеможенно зажмурившись, продрожал Захар, – и я вынужден признаться… – он сделал длинную паузу и наконец разинул глаза, красные и водянистые, – я никогда не встречался ни с чем более кошмарным…

Теперь стало понятно, зачем староста приказал своим подчиненным покинуть комнату.

– Я в ужасе… – чуть не плача прошептал он, схватившись за края своей рассыпчатой шапки и натянув ее на глаза, – и я не знаю, что делать…

– Это не ваша забота, Захар Романович, – обнадеживающе усмехнулся Кисейский, имевший дело с психическими срывами и кататониями на местах преступления, – а наша. Душегуб будет пойман в любом случае, но если вы заинтересованы в том, чтобы это произошло как можно скорее, вам стоит сотрудничать с нами.

– Конечно! – всхлипывая, воскликнул староста. – Я сделаю все! Просто скажите, что вам нужно!

– Как сказала Матрена, нам необходимо оповестить всех жителей Марева об угрозе, а не отрицать ее, как это делали вы. Каждый тяглый крестьянин должен знать, когда ему можно или нельзя появляться на улице, если он хочет остаться в живых. Только когда мы сможем обеспечить безопасность окружающих, мы сумеем добиться и поимки маньяка.

Ячменник кивнул.

– Но перед этим, – экспедитор поправил лацканы своего мундира и кокетливо отвел взгляд в сторону, словно готовясь к торгам на аукционе, – вы должны обеспечить нас с Матреной новым большим помещением для проведения расследования, а также жилья и сна.

Услышав это, стало трудно определить, кто был в шоке больше: Ячменник или сама Матрена.

– О чем вы говорите?! – воскликнул староста. – Господин Кисейский, я уже выделил вам комнату! Более того, земская изба платит за ваше проживание и питание!

– Вы про этот чулан? – усмехнулся следователь. – Я сам еле там помещаюсь, а мы с Матреной туда даже не пропихнемся!

– Но разве Матрена не живет в часовне?! – Ячменник выпучил ошалевшие глаза. – Почему вы не можете проводить расследование там?! Я уверен, господь на вас не сильно обидится, дело-то правое!

– Матрена была первой, кто встретился с Одноглазым Лихом лицом к лицу и выжил, – объяснил дальновидный сыщик, – и теперь ничего не мешает маньяку вернуться на место преступления, чтобы закончить начатое! Матрена – его цель номер один, и ей должна быть предоставлена максимальная защита.

Ячменник отчаянно протянул дрожащие руки вперед, но быстро опустил их на стол, смиренно вздохнув. Он знал, что Кисейский был прав, но был слишком жаден, чтобы просто так предоставить напарникам большое помещение. Но вариантов не оставалось.

– Хорошо… – недовольно проворчал староста, – я попрошу Святорада и его ребят освободить мою бильярдную комнату для вас. Это – безразмерная гридница в самом конце цокольного коридора, двадцать пядей в длину и десять в ширину. Надеюсь, это удовлетворит ваши стандарты, – глумливо фыркнул Захар, – господин Кисейский.

Практически одновременно на лицах Михаила и Матрены вспыхнули торжествующие улыбки. Они получили даже больше, чем ожидали! Напарники обменялись широкими, радостными взглядами и стукнулись кулаками под столом. Они не были уверены, зачем сделали это, но каким-то образом этот жест заставил триумф победы циркулировать по их телам как вспышка молнии.

Ячменник был сильно расстроен потерей бильярдной комнаты, но быстро оправился. Несмотря на корысть и абсурдный уровень отреченность от нужд своего народа, земской староста понимал, что было важно на самом деле.

– Михаил Святославович, – вздохнул он, зябко дрожа, – перед тем как я отпущу вас, у меня есть последний вопрос…

– Да, конечно, – кивнул Кисейский.

Захар насторожено осмотрел комнату, даже потолок, и нагнулся к самому столу.

– У вас уже есть версия, – прошептал староста, – кто именно скрывается под кожаным костюмом Одноглазого Лиха?

Экспедитор легко вздохнул и отпрянул от главы, откинувшись в скрипучем деревянном стуле. Он тоже посмотрел на потолок.

– Это может быть кто угодно… – откровенно ответил следователь.

***

По аристократически тусклый желтый свет трех слюдяных люстр иллюминировал стены бильярдной комнаты, усеянные извилистой деревянной резьбой, тянувшейся по каждому плинтусу. Узоры изображали стебли и лепестки, похожие на те, что были вышиты на ичигах Ячменника. Земской староста явно очень любил цветы.

Матрена и Кисейский стояли рядом друг с другом у входной двери, наблюдая за тем, как целовальники вытаскивали из зала два огромных стола для русского бильярда. Следом они несли охапки игровых жердей и большой погребец дорогих белых шаров, сделанных из слоновой кости. Эти игровые снаряды являлись ключевой деталью, отличавшей русский бильярд от классического пула, ведь были куда больше, из-за чего становилось намного сложнее закатить их в лузы с первой попытки. Да и лузы в русском варианте были намного уже.

Скромная крестьянка с интересом провожала взглядом каждый предмет изысканной фурнитуры, проплывавший мимо нее. Отреченный следователь витал в собственных мыслях и черкал что-то в берестяном блокноте. Матрена пустила в записную книжку обрывистый и незаметный взгляд, осознав, что Кисейский дорисовывал портрет-угадайку Одноглазого Лиха…

Девушка не представляла это возможным, но каким-то образом следователь обыденно заключил в простую графическую иллюстрацию животный ужас и панику. Тот самый безысходный кошмар, который до сих пор не мог быть стерт из ее памяти. Матрена почувствовала, словно тысячи маленьких иголок проткнули ее лицо и скальп, как только она взглянула в блокнот. Протеже отвернулась и обхватила себя руками.

Кисейский заметил внезапную смену настроения своей напарницы, но не сразу понял, что к ней привело. Наконец, догадавшись, глаза Михаила обескураженно расширились, и он захлопнул блокнот.

– Прости, – виновато буркнул нелюдимый сыщик. До абсурда реалистичные угадайки с мест преступления были обыденностью для него.

Матрена неловко, но благодарно улыбнулась и продолжила обнимать себя только одной рукой.

Постепенно комната практически полностью опустела. Из трех бильярдных столов остался только один; Кисейский попросил не трогать его, чтобы использовать вместо письменного. Спустя еще несколько минут целовальники занесли в гридницу два деревянных кроватных каркаса, позаимствованных из гостевых спален. Также они принесли погребец с личными вещами Кисейского, оставленный им в часовне и мешок с одеждой и другими пожитками Матрены. По совету Михаила крестьянка составила список вещей, которые хотела получить и передала его гвардии, чтобы не покидать земскую избу самой.

– Мы здорово постарались, Матрена, – уткнув запястье в бедро, усмехнулся Кисейский, пока последние целовальники покидали комнату, – честно сказать, я сомневался, что нам действительно удастся выбить из этого скряги-Ячменника целую комнату!

На лице протеже возникла скромная улыбка, практически мгновенно сменившаяся гримасой ужаса. Михаил удивленно повел бровью, пока не заметил длинную тень, появляющуюся на стене. Что-то огромное приближалось к нему сзади. Поспешно развернувшись на сто восемьдесят градусов, он обнаружил перед носом шерстяной воротник чьего-то фиолетового кафтана. Этот кто-то был на голову выше Кисейского и грозно смотрел на него сверху, уверенно поставив руки в боки.

Это был Святорад.

– Прошу прощения, Михаил Святославович, – уверенно и хищно произнес безбородый витязь, – но если у вас есть какие-либо претензии к земскому старосте, я прошу высказывать их лично ему, – великан сделал паузу и прищурил глаза, – или мне…

Кисейский тяжело сглотнул. Еще никто из Лазурного Марева не был достаточно смел, чтобы вступить с ним такую агрессивную конфронтацию. Следователь не боялся Святорада, несмотря на его огромные габариты, ведь знал, что простой целовальник не имел права тронуть его и пальцем. Но он явно стал испытывать к нему больше уважения после того, как безбородый витязь так храбро вступился за Ячменника.

Наблюдательный сыщик сразу понял, что этих двоих связывала длинная история. На его лице возникла заинтересованная улыбка.

– Договорились, Голиаф, – усмехнулся экспедитор, по-дружески стукнув Святорада в каменную грудь.

Богатырь улыбнулся в ответ, когда недопонимание наконец было разрешено. Он покинул бильярдную комнату последним, закрыв за собой дверь.

– Это была бешеная ночь… – с усталостью вздохнула Матрена, рухнув в новую постель в верхней одежде.

– Слабо сказано, – усмехнулся Кисейский, усевшись на свою кровать, стоявшую рядом, – мы расследовали Лихо, потом чуть не были им убиты, а теперь еще и узнали, что убийца скрывается среди нас, нося чертов кожаный костюм! – На двух последних словах голос Михаила стал особенно громким и даже паническим.

Следователь взялся за затылок и болезненно простонал, зажмурив глаза.

– Все нормально? – обеспокоенно спросила Матрена.

– Могло быть лучше, – усмехнулся Кисейский, – если бы я не приложился об лед.

Крестьянка вспомнила, как Лихо сбил ее наставника с ног в хаотичной полуслепой потасовке. Внезапно длинная и безумная ночь пронеслась мимо Матрены целиком, но подсознание остановило перемотку на определенном моменте. На вопросе, над которым она размышляла до сих пор и мечтала получить ответ.

– Михаил Святославович… – неуверенно сказала девушка.

– Да? – Кисейский повернул на нее голову.

– Вы знаете, из кожи какого животного сделан костюм Лиха, правда?

Михаил впал в ступор. Его глаза расширились.

– И вы боитесь этого… – продолжила проницательная крестьянка, – правда? Боитесь, потому что сталкивались с этим раньше.

Кисейский долго смотрел на нее мертвыми глазами. Создавалось жуткое впечатление, будто его душа покинула мир живых, оставив за собой одну оболочку, застывшую в несменном пустом взгляде. Наконец он отпустил это, смиренно посмотрев в цокольное окно над двумя кроватями. Сквозь заиндевевшее стекло светила мутная луна.

– Этот костюм сшит из человеческой кожи, – отреченно признался Михаил…

Глава 6. Ненастоящие люди

Амбар для хранения зерна, рыбы и избыточной кухонной утвари был хорошо знаком каждому крестьянину Лазурного Марева. Самые разные люди считали это место чем-то вроде своей общей кладовой и захаживали сюда по нескольку раз на дню, чтобы запастись продуктами и предметами первой необходимости. Конечно, они не приходили с пустыми руками. Забирая предмет, каждый тяглый должен был оставить что-то от себя. Таким образом, амбар никогда не мог опустеть.

Эта покосившаяся халабуда находилась на достаточно большом расстоянии от других домов. Она стояла на четырех высоких сваях, чтобы лесные звери, почуявшие запах пушнины и дичи, не смогли обчистить хранилище. Сваи держали амбар только по углам, поэтому вскоре его дно стало провисать. По этой причине здание обзавелось запоздалым фундаментом, представлявшим собой узкую и полую каменно-кирпичную колонну, больше напоминавшую инвертированную печную трубу или подвальный тоннель. Хотя подвала у амбара никогда не было.

Стоя на предмостье сарая, любой его посетитель возвышался над снежной пустошью на несколько метров и с легкостью сумел бы заметить приближающуюся угрозу издалека. Конечно, если бы она не шла из леса, направления единственной слепой стены.

И в ту глубокую ночь кто-то воспользовался этим просчетом…

Темная фигура кралась по снежной глади, не оставляя следов. Кожаные ремни намертво фиксировали на его ступнях снегоступы, сетчатые ступательные лыжи, которыми круглый год пользовались народы Кавказа. Эти хитрые приспособления позволяли носителю без проблем держаться на поверхности самого глубокого снега, не оставляя очевидных отпечатков.

Более того, все тело таинственного силуэта было обмотано хаотичной аппликацией рваной ткани, торчащей в разные стороны из-под тугих ремней. Этот бессистемный наряд делал практически невозможной задачу определить телосложение человека, угрожающе крадущегося к сараю. За его спиной был большой мешок.

Обмахнув висячий хлев в несколько зайчих прыжков, незваный гость взобрался на предмостье по отвесной лестнице. Перед тем как открыть дверь, силуэт обернулся, чтобы охватить взглядом деревню. Тусклый лунный свет упал на его лицо, которое было обмотано бесчисленными фланелевыми лентами не хуже туловища. Единственная технологическая брешь во всем этом обтягивающем, но также совершенно бесформенном костюме располагалась на месте правого глаза. Его одинокая зеница прищурила веки и метнула зловещий взгляд на луну, будто видя в ней нежелательного свидетеля.

Его зрачок одержимо и сладострастно трясся словно светлячок, мечущийся в банке. Казалось, незваный гость не мог дождаться, чтобы провернуть то, ради чего пришел сюда.

ОНО открыло засов и прошло в амбар, волоча за собой мешок. На предмостье остался широкий кровавый след, тянущийся внутрь…

Наступило утро.

Лазурное Марево только протирало глаза от короткого и неспокойного сна, пока доярка-Прасковья интенсивно маршировала к амбару ни свет ни заря. Трудолюбивая мирянка содержала четверых детей и, конечно, им редко удавалось наесться вдоволь. Поэтому Прасковье частенько приходилось прибегать к запасам коллективной кладовой, чтобы прокормить семью. И тот раз не был исключением. Поднимаясь по крутой лестнице, женщина просто надеялась наскрести немного гречневой крупы и муки.

Прасковья оказалась парализована ужасом, когда обнаружила под своими валенками дорогу высохшей крови, скрывавшуюся под щелью входной двери. Создавалось впечатление, будто кто-то затащил в амбар мертвого оленя. В общем, запах был соответствующим. Неописуемый трупный смрад сочился сквозь стены.

Женщина нашла в себе смелость прикоснуться к входному крюку дрожащей ладонью. Она медленно открыла дверь. Ее зрачки сузились в животном ужасе, а ноги подкосились. Нечто настолько чудовищное, но пока известное только ей, заставило Прасковью упасть на пол. Ее челюсть задрожала.

По деревне разнесся душераздирающий и жалобный женский вопль.

***

Этот крик был достаточно звонким, чтобы его едва притухшее эхо с легкостью достало до цокольных окон земской избы.

Михаил Кисейский панически разинул глаза! Вскочив из-под одеяла в одной рубашке и панталонах, экспедитор судорожно сунул обе руки под подушку и вынул оттуда свой ударный мушкет, мгновенно приставив его к плечу. Этому удивительному и даже немного жуткому трюку его научили на службе в драгунском полку. Подвергнув себя многочасовым тренировкам, больше напоминавшим дрессировку рефлексов, Михаил сумел превратить собственный организм в спящее оружие. Любой звук, который он считал угрожающим себе или кому-то важному, мгновенно мобилизовал его тело. Кисейский был готов стрелять в цель, несмотря на то, что его глаза еще были мутными.

Этот навык не раз выручал Михаила в опасных ситуациях, хотя еще чаще срабатывал по ошибке. И казалось, случилась очередная ошибка, ведь в бильярдной комнате Захара Ячменника, преобразившейся в детективную контору за один вечер, было совершенно спокойно. Восстановив подорванное дыхание, следователь опустил оружие и усмехнулся, взглянув на себя со стороны. Экспедитор Тайной канцелярии стоял посреди пустой комнаты в одной рубашке, наполовину заправленной в трусы, и сжимал в руках пистолет. Михаилу сильно повезло, что никто не застал его в таком виде.

Кисейский быстро натянул мешковатые черные порты и недоумевающе почесал затылок. Только сейчас он понял, что разбудило его. Это был пронзительный женский вопль, донесшийся из-за окна. Должно быть, сквозь сон Михаил подумал, что этот крик принадлежал кому-то важному.

Обеспокоенный взгляд следователя метнулся к кровати Матрены!

Она была пуста, а постельное белье беспорядочно скомкано и разбросано по сторонам. Сердце Михаила екнуло, когда он заметил, что дверь в цокольный коридор была открыта нараспашку. Его напарница пропала без следа…

«Кто-то пробрался в комнату ночью. Он забрал ее. Почему он не тронул меня?» – вихрь беспочвенных страхов поднялся в его только прогревающейся утренней голове. Михаил рухнул обратно на кровать, смяв длинную и липкую челку, которая закрывала то одну, то другую сторону его лица как подранный и выцветший театральный занавес. Он делал так всегда, когда его восприятие немело, а глаза становились отчаянными и пустыми.

Кисейский был профессионалом и быстро взял себя в руки, ведь знал: каждая секунда могла быть на счету. Вскочив и оттолкнувшись от борта кровати, он ринулся к двери, не выпуская из рук мушкета. Прислонившись к раме спиной и решительно выдохнув, отважный экспедитор совершил пируэт в неизвестность. Его воображение в мгновение нарисовало лужи крови и горы тел, которыми был завален цокольный тоннель. И конечно, жестокое Одноглазое Лихо, вооруженное ритуальным секачом, возвышалось над трупами…

Михаил был искренне удивлен и даже обескуражен, когда увидел «пропавшую без следа» Матрену в конце чистого и приятно пахнувшего коридора. С беззаботной припрыжкой его напарница возвращалась в бильярдную комнату из уборной. Она вытирала лицо полотенцем.

– О, – радостно воскликнула протеже, убрав узорчатый красно-белый утирник с глаз, – доброе утро, господин Кисейский!

Камень упал с души экспедитора, когда тот наконец убедился, что Матрену никто не похитил. Вчерашнее нападение Лиха сыграло недюжинный номер с его нервами.

– Привет… – все еще отходя от паники, запинаясь, проговорил следователь, – где ты была, Матрена?

– Я? – удивилась крестьянка. – Просто умывалась! – внезапно ее глаза мечтательно засверкали. – Вы видели, какой тут красивый расписной рукомойник?! Я думала, такое только в императорских купальнях бывает!

– Это точно… – нервозно усмехнулся Михаил, стыдливо опустив взгляд и спрятав за спину пистолет.

Конечно, Кисейский невероятно переживал за нее. Позволив молодой и неопытной мирянке стать своим боевым товарищем в сражении с ужасающим серийным убийцей, Михаил возложил на свои плечи огромную ответственность. Совершенно ничего не случилось бы с таким высоким чином как он, если бы в один день жизнь Матрены оборвалась по его халатной оплошности. Но Кисейский не намеревался пользоваться этой привилегией. Мушкет, из которого он чуть не выстрелил по воображаемому похитителю, был тому отличным подтверждением.

– Вы выглядите так, будто шишигу увидели! – с долей юмора, но обеспокоенно заметила крестьянка. – Что-то случилось?

– Да вот, – Михаил почесал затылок и взглянул в чистое утреннее небо через цокольное окно, – меня разбудил вопль. Казалось, какая-то женщина кричала на улице.

– Неужели это… – загробным голосом пролепетала Матрена.

– Нет, – Кисейский сразу понял, чего она боялась, – это не Лихо. Смотри, в небе ни тучки! А мы с тобой уже поняли, что он не атакует в такое время.

– Ну да, – девушка вздохнула с облегчением.

Михаил сложил руки у груди, незаметно спрятав мушкет в широкий рукав, и задумчиво насупил бровь.

– Итак, – скомандовал он, – сегодня нам стоит заново собрать доску улик в бильярдной комнате и понадеяться на то, что Ячменник не убьет нас за то, что мы изуродовали его стены!

Матрена прикрыла рот и стыдливо посмеялась над очередной дерзкой колкостью своего чудного наставника.

– Это замечательная идея! – продолжая хихикать, саркастично согласилась крестьянка.

Внезапно с другого конца цокольного коридора донесся ритмичный деревянный скрип. Кто-то быстро спускался сюда по лестнице. Взгляды Кисейского и Матрены оказались синхронно прикованы к великану-Святораду, возникшему из-за поворота. Едва убираясь в потолок, фиолетовый целовальник подбежал к ним и сделал паузу, чтобы отдышаться.

– Михаил Святославович… – встревоженным голосом пропыхтел солдат, – Матрена… вы должны срочно пройти со мной!

– Что случилось? – насторожился Кисейский.

– Я… – запнулся Святорад, – я не могу описать это словами…

– Уж попробуй! – Михаил злился на нерешительность витязя, хотя и сам начинал тихо паниковать.

– Это… нечто ужасное! – отчаянно воскликнул солдат. – Вы должны это увидеть!

Кисейский и Матрена прищурили глаза и обменялись запальчивыми взглядами.

***

Не прошло и десяти минут, как компания из пяти человек быстро приближалась к отдаленному продовольственному амбару по изолированному снежному тоннелю. Подол мундира Кисейского и шлейф покосной рубашки Матрены грозно развивались на ветру, словно плащи инквизиторов. Эти двое шли впереди. Из-за их плеч боязливо выглядывали заспанные головы Захара Ячменника и Ираклия. Земской староста был обязан прибыть на место неизвестного происшествия после того, как за считаные минуты вокруг общественной кладовой собралась целая толпа зевак.

Несколько целовальников обступило лестницу к предмостью хранилища, чтобы любопытные батраки не смогли пробраться внутрь. Какие-то добрые женщины успокаивали бедную Прасковью, которая до сих пор не могла оправиться после того, что ей пришлось увидеть.

Что касается Ираклия, этот подлиза просто увязался за Ячменником, как любил делать. Линию замыкал Святорад, сопровождавший персонал земской избы.

Ватага крестьян, окруживших амбар, мгновенно расступилась, когда они заметили экспедитора, дав группе спокойно пройти к лестнице. Одни сделали это из искреннего уважения, другие от страха, а были и те, кто зловеще глядел на Михаила исподлобья с дальних рядов. Казалось, некоторым крестьянам в этой деревне следователь уже успел не понравиться.

Но Михаил не намеривался отвлекаться на недоброжелателей, ведь его работа началась.

Следователь насупил бровь и безынтересно фыркнул, когда наступил в след запекшейся крови, тянущийся к двери. В то же время Матрена отвела встревоженный взгляд в сторону, а Ячменник и Ираклий побледнели от страха.

– Не будем медлить, – решительно скомандовал экспедитор, взъерошив жабо и толкнув дверь в сарай ногой.

Компания прошла внутрь. Смотря на яркий белый снег достаточно долго, их глаза отвыкли от темноты, поэтому первые несколько секунд они не могли видеть ничего. Но они чувствовали запах. Ужасающая некротическая вонь пропитала помещение…

Внезапно время остановилось. Ну, или, по крайней мере, так чувствовал Кисейский. В одно мгновение все перестало иметь значение, цвета затухли, а звуки исчезли. Ведь Михаил увидел полотно… полотно, туго натянутое между параллельных стен амбара как полная паутина. Свет из окон позади пробивал бесформенный и хаотичный холст насквозь, подчеркивая бесчисленное множество пигментных пятен и извилистых линий, похожих на кровеносные сосуды.

И конечно, в центре было лицо.

Пустые глаза, ноздри и рот, – это лицо застыло в гримасе душераздирающего крика в последний момент, пока кому-то принадлежало. Как и все другие части дубленого эпидермиса, который был развешен посреди продовольственного амбара, словно свежий шедевр изобразительного искусства, которым явно очень гордился его автор.

Худшие кошмары Михаила Кисейского, что преследовали его во снах и терроризировали каждую ночь, ужас прошлого, который он безуспешно пытался выдворить из своего искалеченного сознания многие годы, стали реальностью вновь…

Ковер из человеческой кожи с мольбой о помощи и осуждением смотрел на него пустыми глазницами.

Захар Ячменник выронил трость и упал на колени. Его вырвало.

Ираклий панически схватился за голову и принялся кричать от ужаса, одержимо носясь по комнате.

Святорад, который уже успел это увидеть, прикрыл половину лица ладонью и отвернулся.

Глаза Матрены были широко открыты, она не моргала и не могла оторваться. Ее челюсть медленно отвисла до ключиц в выражении абсолютной прострации и шока.

Кисейский не выражал эмоций до самого последнего момента… перед тем, как его руки повисли плетьми, и он начал падать. Матрена проводила тело наставника ошарашенным взглядом, наблюдая за тем, как оно с треском рухнуло на пол.

Белый свет.

В этот раз звуки исчезли по-настоящему, а на смену им пришел свербящий писк в голове. Но, казалось, обтекающий шум начал понемногу возвращаться вместе с тусклым изображением. Кисейский обнаружил себя на улице, продовольственный амбар уже скрывался за холмом. Учитывая тот факт, что Михаил не чувствовал ничего ниже шеи, догадливый сыщик предположил, что его кто-то нес.

Оглядевшись по сторонам, он понял, что, подхватив под руки, его тащили на себе Святорад и Матрена. Конечно, большую часть работы выполнял громила-целовальник, но хилая крестьянка выкладывалась на полную, чтобы помочь ему. Наконец, придя в сознание, Кисейский привлек внимание товарищей, поводив рукой перед их лицами.

– Михаил Святославович! – воскликнула Матрена. – Слава богу, вы очнулись!

Святорад аккуратно опустил следователя на ватные ноги, но продолжал придерживать его за плечи в целях предосторожности.

– Вы в порядке, господин Кисейский? – обеспокоенно проговорил витязь.

– Да… – с усталостью булькнул Михаил, не поднимая головы, – как долго меня не было?

– Минут десять… – вздохнула крестьянка, – вы упали без сознания в сарае, когда… – она запнулась, – мы обнаружили это дьявольское отродье…

– Как кто-то мог сотворить такое?! – воскликнул Святорад. – Какой душевнобольной палач способен снять шкуру с человека и вывесить ее как гобелен?!

Кисейский молчал, но чем дольше и громче говорили эти двое, тем сложнее ему становилось сдерживать нарастающую панику.

– Зачем Лихо делает все это?! – прокричала Матрена.

– У меня есть вопрос получше! – добавил Святорад. – Зачем маньяку понадобилось вывешивать шкуру на всеобщее обозрение?!

Михаил стиснул зубы и сжал кулаки.

– Что, если он хочет привлечь внимание?! – у него больше не получалось понять, кто именно кричал это. – Что вы думаете, Михаил Святославович?!

– Да, что вы думаете, господин Кисейский?!

Экспедитор не мог терпеть. Он резко расставил руки в стороны и оттолкнул от себя Святорада с Матреной! Витязь еле колыхнулся, в то время как маленькая крестьянка едва не упала в сугроб. Они оба изумленно ахнули.

– Я НЕ ЗНАЮ! – чуть не плача взревел Кисейский. Голос уверенного следователя никогда не звучал так жалобно и с испугом. – Оставьте меня в покое!

Крестьянка и витязь мгновенно замолчали. Они потерянно смотрели на Михаила, который отчаянно пытался отдышаться. Его лицо стало красным, зубы все еще были гневно скрещены, а на ресницах сверкали слезы.

Увидев испуганные глаза Матрены, которую он чуть не кинул на землю, лицо оступившегося экспедитора стало остывать. Он расслабил ладони и опустил голову. Обе половины челки закрыли его лицо как настоящий театральный занавес. Только сейчас Михаил понял, что Лихо сделал с ним. Жестокий спектакль душегуба заставил его сорваться и выместить гнев совсем не на тех людях.

– Михаил Святославович… – пролепетала Матрена, – пожалуйста, простите…

– Да, – тихо добавил Святорад, – нам стоило быть тише, простите.

Безликий Кисейский сделал шаткий шаг вперед, пройдя мимо своей верной напарницы, которую подвел. Он остановился у поворота снежного тоннеля.

– Матрена… – отреченно произнес экспедитор, не оборачиваясь.

– Да? – жалостно произнесла девушка.

– Пожалуйста, подойди в бильярдную комнату через полчаса, – смиренно выдавил он, – я хочу рассказать тебе кое-что.

На этих словах Кисейский скрылся за поворотом снежного окопа, оставив обескураженных и потерянных Матрену и Святорада наедине.

***

За высоким цокольным окном еще было светло, но на миниатюрном геридоне, одноногом столике для выпивки, без которого не могла обойтись ни одна бильярдная комната, горела свеча. Михаила всегда успокаивал запах плавящегося воска, а спокойствие нужно было экспедитору как никогда раньше.

Склонившись над пульсирующим пламенем, Кисейский сидел на краю войлочного кресла, периодически погладывая на входную дверь. Суровый следователь, сразивший десятки изуверов и раскрывший сотни загадок, готовился к самому сложному испытанию в своей жизни: откровению.

Дверь открылась.

– Михаил Святославович, – боязливый голос Матрены послышался из коридора, – я могу войти?

– Да, Матрена, – монотонно произнес Кисейский, не отрывая взгляда от пламени свечи.

Крестьянка зашла в бильярдную комнату и закрыла за собой дверь. Сцепив руки у пояса, она осторожно подошла к геридону и села в противоположное кресло. Только тогда Михаил наконец осмелился поднять на напарницу глаза. К большому удивлению Кисейского на ее лице не было обиды, злости или отвращения. Не отрываясь, девушка смотрела на своего наставника с искренним сожалением и заботой.

– Матрена, – серьезно произнес следователь, – я бы хотел извиниться за то, что устроил на улице.

Протеже удивленно хлопнула ресницами и протянула ладони ближе к свече.

– Вы не должны извиняться, – прошептала она, – любой человек потерял бы себя в такой ситуации.

– Ты не потеряла себя… – одновременно стыдливо и гордо произнес Кисейский, – я видел твое лицо, когда мы обнаружили ковер. Ты была в ужасе, но не позволила панике овладеть собой. Ты намного сильнее, чем думаешь, Матрена.

По спине крестьянки пробежали мурашки, а ее сутулая спина гордо выпрямилась, когда легкие доверху наполнились теплым воздухом. Казалось, долгие годы Матрена ждала именно этих слов, чтобы осознать себя важной и по-настоящему сильной, какой была всегда.

– Вы хотели рассказать мне что-то важное, – трепетно произнесла девушка, решительно взяв течение разговора в свои руки.

– Да, – прошептал экспедитор, – и я никогда не был более уязвимым…

Михаил сделал глубокий вход и наконец расправил плечи.

– Матрена… – он замешкался и нервозно помассировал лоб, – ты была совершенно права, когда предположила, что мне приходилось сталкиваться с методами Одноглазого Лиха до этого…

Глаза девушки стали огромными от всепоглощающего шока.

– Неужели, – тяжело сглотнула крестьянка, – вы действительно видели подобное раньше?

– О да… – Михаил покачал головой. Ему явно не хотелось рассказывать это, но он прекрасно осознавал необходимость данного разговора. – Более того, это было мое самое первое дело…

«Первые числа октября 1761 года, – Кисейский начал свою историю, – стали самыми первыми и совсем неуклюжими днями на посту экспедитора Тайной канцелярии для меня. Волевые качества, интеллект и боевой опыт, заслуженные в драгунском полку помогли мне получить звание младшего следователя в свои двадцать пять лет. Я был большим исключением из правил с горячей головой, который рвался в бой, не зная своих сил и слабостей. За что я и поплатился.

Я проводил много времени со старшими тайнописцами, наблюдая за тем, как они раскрывали свои дела: одно кровавей другого. Но ничего не пугало меня, ведь я никогда не переставал чувствовать необратимый триумф справедливости над злом. Вскоре я стал помогать товарищам, стремительно выходя на передний фронт. Не прошло и месяца, как мне выдалась возможность вести первое настоящее дело самостоятельно.

Более дюжины крепостных крестьян пропали без вести на Кузнецком Мосту. В первом снегу мною были обнаружены клочья одежды, пятна крови и следы борьбы. Все указывало на похищение и убийство.

Опросив местных жителей и прошерстив полицейские архивы, я кое-что обнаружил. Похищения были подозрительно связаны с городским именьем влиятельной московской помещицы Натальи Ярославны Лубянской. Почти все пропавшие тяглые принадлежали ей или были в последний раз замечены у ее ворот.

Не медля, я направил в ее дом полицейский комиссариат, и в тот же вечер Лубянская была задержана по подозрению в серийном убийстве. Боярыня имела серьезные связи в должностных органах, но даже это не смогло спасти ей от суда. Доказательства были слишком очевидными…

Первый же крепостной рассказал мне о ее взрывном характере и садистских наклонностях. Лубянская избивала тяглых поленьями и поджигала им волосы за малейшие проступки. А те, кто провинился особенно сильно, навсегда исчезали…

Крестьяне не были уверены, куда именно отправлялись виновные. Но каждую ночь они могли слышать душераздирающие крики из подвала поместья.

Спускаясь в темную каменоломню под особняком Лубянской с тусклым слюдяным фонарем в руках, я ужасался все сильнее. Стены медленно окрашивались в бордовый от количества запекшейся крови, которой были опрысканы. Длинные скамьи были усыпаны тесаками и скорняцкими секачами, словно в этом проклятом подвале обитал безумный мясник. Впрочем, я не был далек от правды…

Оцепеняющий ужас сковал все мое тело, когда я встретил их в конце кровавого тоннеля. Дубленые кожаные оболочки… с человеческими лицами…»

Свеча почти полностью расплавилась. В бильярдной комнате еще никогда не становилось так тихо. Михаил смотрел в одну точку и едва шевелился. Казалось, это откровение выжало из него все жизненные силы. Лицо Матрены было охвачено страхом и искренним непониманием. Прикрывая губы обеими ладонями, крестьянка пристально смотрела на своего наставника, не моргая, хотя он не смотрел в ответ.

– Она была монстром в человеческом обличье, – дрожащим голосом произнес Кисейский, – который ненавидел крестьян больше всего на свете. «Ненастоящие люди» – так она называла их, когда мы вели следствие. Так она оправдывала самое ужасающее и богопротивное преступление, которое только способен совершить человек…

– Зачем… – жалобно проронила Матрена, – зачем она делала все это?

– Прошло десять лет, – вздохнул Кисейский, смяв челку, – но никто до сих пор не знает наверняка. Нашей самой правдоподобной догадкой был серьезный случай истерической психопатии. Лубянская не просто не считала крепостных людьми, она даже не воспринимала их живыми… – наконец Михаил отпустил волосы и осмелился посмотреть напарнице в глаза. – Поэтому она убивала их и превращала кожу в предметы мебели. Чтобы доказать господство и овладеть ими во всех смыслах этого слова.

Стало понятно, почему экспедитор не хотел рассказывать эту историю крестьянке.

Но, несмотря на то, что Матрена была напугана, она не впала в кататонический ступор. Девушка провела по лицу ладонью и тяжело вздохнула, начав барабанить ногой по полу, чтобы вновь разогреть свои мысли.

– Неужели, – насторожилась она, – Лубянская могла вернуться?

– В этом я сильно сомневаюсь, – усмехнулся Кисейский.

– Почему? – удивилась протеже.

– Обвиненная в двенадцати доказанных убийствах и пытках дворовых людей, – объяснил Михаил, – Наталья Лубянская была лишена дворянского звания и приговорена к пожизненному заключению в Иоанно-Предтеченском монастыре. Безумная убийца была обречена коротать вечность в каменной тюрьме без света и общения с внешним миром, чего заслуживала как никто другой.

Кисейский сделал паузу. Он явно чего-то недоговаривал.

– Но спустя четыре года, – тяжело сглотнул экспедитор, – в момент ее перевода в другой монастырь, конвой Лубянской был подкараулен и атакован толпой неизвестных крестьян. Разъяренная ватага подвергла убийцу лапидации…

– Что это значит? – спросила Матрена.

– Среди бела дня они закидали ее камнями, – отрезал Кисейский, – и запинали ногами до смерти. Конвоиры не смогли этого остановить… а может просто не хотели. Лубянская истекла кровью на мостовой, – он сделал очередную нерешительную паузу, – но я никогда не смог сжиться с мыслью, что ужасающее зло, нашедшее приют в теле и сознании этой женщины, умерло вместе с ней. Я всегда чувствовал, как призраком оно рыскало по самым темным подвалам и лесным чащам… пока мы не встретились снова.

Матрена молчала, но она даже не представляла, какую огромную услугу оказывала сломленному экспедитору, просто слушая его.

– С того самого дня, десять лет назад, когда ковер из человеческой плоти заглянул в мою душу своими пустыми глазами, – Михаил поднес к лицу дрожащие ладони, – он никогда не покидал моих мыслей. Крупетал в кошмарах. Но именно это дало мне силу, справиться со всем остальным. Я считал свой разум непреступным после того, как опустился на самое дно и вернулся. Но вот я снова здесь… – глаза Кисейского погрузились в тень, – и я напуган и потерян точно как в первый раз…

Наконец все стало понятно. Матрена боялась Одноглазого Лиха не меньше любого другого несчастного жителя или гостя Лазурного Марева, обреченного на смертельный риск. Она не обладала физической силой дюжины целовальников, властью Захара Ячменника или многолетним опытом и отвагой Михаила Кисейского. Но она могла видеть истинную натуру человека, с которым провела так много времени и прекрасно понимала, что нужно было ее падшему и обезоруженному наставнику, потерявшему веру в себя.

Он должен был услышать правду.

– Михаил Святославович, – мягко, но так уверенно произнесла крестьянка, – вы можете чувствовать себя потерянным, но прекрасно знаете, что всегда сможете найти выход. А если у вас не хватит сил, я приду на выручку!

Глаза экспедитора наконец показались из сумрака отчаянья и сомнений.

– Мы – команда, – воскликнула девушка, – способная отстоять жизни друг друга перед лицом смертельной опасности!

Потухшее и выцветшее лицо Михаила засияло надеждой, когда его напарница демонстративно вскочила с кресла и всплеснула руками.

– И мы спасем Лазурное Марево от гнета Лиха, – протеже боевито выбросила к потолку кулак, – и заставим душегуба ответить за все, что он сделал! – отважная крестьянка азартно нахмурила брови. – Как-никак у нас с ним личные счеты…

Впервые за долгое время на губах Кисейского появилась искренняя триумфальная улыбка. Экспедитор мог чувствовать, как его отважное сердце застучало в решительном ритме, словно барабанная трель.

– Заметано, – гордо усмехнулся Михаил.

Хлопчатый фитиль погрузился в лужу оплавленного воска, когда свеча, стоявшая между двумя боевыми товарищами, познавшими друг друга в беде, растаяла до основания. Пламя наконец затухло.

Глава 7. Девочка в лесу

Бесчисленное множество густых елей, практически неотличимых друг от друга, словно усидчивый летописец переписал их на бересту огромное количество раз, составляли далекий участок темного бора. Если кромка леса, окружавшего Лазурное Марево, могла напомнить кому-то челюсти исполинского монстра, это место определенно было его желудком. Несомненно, любой, потерявшийся тут по собственной глупости или трагичному стечению обстоятельств, был бы вынужден сражаться с судьбой до самого конца, чтобы вернуться к цивилизации и спасти свою жизнь. Леденящий холод не знал пощады и морали, как не знали ее и изголодавшиеся дикие звери.

Заснеженные ели-близнецы не видели края. Деревьев было почти так же много как хаотичных царапин всех длин и изгибов, которые со временем возникают на поверхности лакированной мебели. Поднеся к такой облицовке источник света, беспорядочный терновник царапин обзаводится аккуратным пустым островком, совсем невредимым ими. Эта удивительная оптическая иллюзия заставляет поверить, что царапины боятся света и буквально обступают его эпицентр, куда бы он не двинулся дальше.

Такого описания мог удостоиться и лес, или то как он выглядел с высоты птичьего полета. Мечась по самым разным закоулкам бора, твой взгляд преследовал одну и ту же одинокую полянку, оазис в море сплошных еловых пик.

Но ты был там не один.

Маленькая крестьянская девочка, укутанная в огромный валяный зипун, выглядящий на ней как платье, стояла в самой середине пустого снежного ромба. Погрузившись в хищный снег покалено, кроха дрожала от холода и ужаса. Ели смотрели на нее с каждой из возможных сторон, словно стражи паноптикума, заставляя девочку волноваться все сильнее. Ведь она знала, что в любой момент оно могло выпрыгнуть из чащобы и сотворить то, чего ум маленькой крестьянки еще с трудом мог осмыслить, но чего она боялась на инстинктивном уровне.

Оцепеневшая деревенка наконец нашла силы поднять свои тоненькие дрожащие руки к киноварному платку, которым были завязаны ее длинные черные волосы. Она заслонила краями косынки свои большие медовые зеницы, чтобы спрятаться… когда из леса донесся истошный волчий вой.

Матрена открыла глаза и вскочила с подушки в холодном поту.

Ее разгоряченное, паническое дыхание начало успокаиваться, когда девушка обнаружила себя в теплой постели бильярдной комнаты. Да, ночные кошмары были еще одной вещью, которая неразрывно связывала протеже с ее наставником, словно невидимые кандалы двух каторжников. Она убедилась в этом вчера, когда Михаил Кисейский открылся перед ней с совершенно новой стороны, найдя смелость признаться в самых сокровенных и калечащих страхах.

Кстати о нем: на этот раз кровать следователя была пуста и небрежно расправлена. Прошлым вечером, перед тем как напарники легли спать, Михаил решительно сообщил о своих намерениях вернуться в злополучный продовольственный амбар. Тот самый кровавый лабаз, в котором команда обнаружила ковер из человеческой кожи. После душераздирающего откровения при убывающей свече, Кисейский почувствовал себя достаточно уверенным и сильным, чтобы столкнуться со страхами еще один раз.

Матрена не сомневалась в наставнике, хотя понимала простую, но свербящую душу правду. Рано или поздно время должно было настать и для ее собственной исповеди… конечно, если девушка хотела стать сильнее.

Крестьянка тяжело вздохнула и опустила ноги на пол, превозмогая потрясение ночного кошмара. Решимость и неутолимая жажда справедливости были куда сильнее ее тревоги, хотя Матрена все еще могла чувствовать страх в самой глубокой мышце вольного сердца.

Боевито затянув узел киноварного платка на затылке, и свистнув в рукава своего короткого валяного зипуна, первая ассистентка встретила новый день с азартной улыбкой на лице. Вопреки тому, что этот день мог стать для нее последним.

***

Перипетия снежных тоннелей у парадного входа земской избы давно не была так переполнена людьми. Спускаясь с барского порога, Матрена изумленно ахнула, когда два молодых крестьянина пронесли мимо нее высокую стопку досок и несколько коробов гвоздей. Следом перед лицом ошарашенной батрачки проплыл ящик навесных замков самых разных размеров и причудливых форм. Апофеозом этого инвентарного парада стала охапка огромных ухабистых дубин, выточенных из дерева на скорую руку. Матрена быстро поняла, свидетелем чего являлась.

Протеже переполняла гордость и надежда, ведь крестьяне Лазурного Марева наконец взяли свои судьбы под контроль. Они больше не дрожали от ужаса, думая о том, как Одноглазое Лихо может расправиться с ними в любую секунду. Теперь они уверенно шли к успеху, чтобы защитить себя и своих близких. Тяглые заколачивали окна и снаряжали каждую дверь десятком старых замков. И конечно, они держали наготове грубое, но действенное оружие.

Да, никто из них не смог бы управляться деревянной битой как невесомой и элегантной шпагой, чтобы поразить Лихо в честном бою. Однако сплотившись, храбрые жители сумели бы справиться с кровожадным убийцей подобно лавине, обрушившись на того шквалом ударов.

Конечно, если бы разобщенная толпа могла сделать это, крестьяне Марева объединились бы недели назад. Матрена знала, что кто-то подтолкнул их к изменению, как ангел-хранитель. И на лице девушки засияла теплая улыбка, когда она заметила этого ангела в конце одного из многочисленных снежных окопов.

Уверенно и энергично выбрасывая ноги вперед как молодой солдат, которым тот уже давно не был, Михаил Кисейский появился на площади во главе дюжины целовальников. Экспедитор умело чередовал стороны, успевая командовать тяглыми и советоваться со Святорадом, который шел рядом. Они были уже достаточно близко, чтобы Матрена могла услышать их разговор.

– Как вы и приказали, господин Кисейский, – начал безбородый витязь, – секретные грамоты с правилами и методами предосторожности во время метелей и темноты были распространены по общине этим утром.

– Отличная работа, Голиаф! – усмехнулся следователь, сжав кулак. – Труд твоих ребят окупается стократно, – Михаил развел руками, восхищаясь слаженной работой крестьян. – Очень скоро мы не оставим Лиху ни единого шанса появиться в деревне незамеченным. И он уж точно больше не получит того, что хочет.

– Не сочтите за дерзость, ваше высокородие, – вдохновленно ухмыльнулся Святорад, – но мне до сих пор с трудом вериться, что вы сумели добиться всего этого простой пачкой писем. Неужели эти тревожные объявления так повлияли на крестьян?

– Мы добились этого оглаской, – объяснил Михаил, экспрессивно указав на целовальника пальцем. – Ячменник боялся поднимать шум, предпочитая заметать смертельную опасность под ковер. Но он не понимает, что подыгрывает убийце этим!

Брови Святорада изумленно подпрыгнули до кончиков его меховой шапки.

– Что вы имеете в виду? – насторожился богатырь.

– Лихо хочет, чтобы его боялись, – внезапно к дискуссии подключилась Матрена. Удивленные взгляды Кисейского и Святорада опустились на нее, когда девушка встала между ними, деловито упираясь запястьями в бедра. – Противодействие – его самый страшный кошмар, поэтому мы должны сделать все, чтобы этот кошмар стал явью.

– Именно так! – радостно и азартно воскликнул Кисейский. – Здравствуй, Матрена, – он уважительно поприветствовал свою напарницу.

– Добрая заря, Михаил Святославович, – продолжая улыбаться, протеже игриво наклонила голову набок как удивленная собака.

Несмотря на весь кошмар, что происходил вокруг, Матрена держала свой разум холодным и находила повод для забав. Ведь она знала, что в такое время это было нужнее всего, чтобы не сойти с ума.

– Как прошел ваш повторный визит в продовольственный лабаз? – сложив руки на груди, серьезно спросила протеже.

Кисейский настороженно огляделся по сторонам и дал отмашку Святораду. Витязь молчаливо кивнул и прошел вперед, оставив напарников наедине. Дюжина целовальников последовала за ним.

– Это было не самое приятное опознание в моей жизни, – наклонившись к Матрене, вполголоса признался Михаил, – но в этот раз я справился… – он тяжело вздохнул. Кисейскому до сих пор было стыдно за то, что он потерял сознание вчера.

– Конечно, вы справились! – воскликнула Матрена, пытаясь воодушевить наставника. – Любой другой бы даже смотреть в направлении этого сарая побоялся!

– Спасибо, – Михаил улыбнулся и отвел смущенный взгляд в сторону. Он слабо верил в то, что был единственным, кто мог справиться с этой работой. Но ему было приятно, что протеже захотела это сказать.

Силуэты Матрены и Кисейского, чья голова все еще была наклонена до уровня ее глаз, темнели на фоне редчайшего чистого неба. Последние целовальники из колонны проходили мимо.

– Я почти уверен, – вздохнул экспедитор, – что кожа принадлежит Семену, лесорубу, пропавшему третьего декабря.

– Господи… – ахнула Матрена.

– Да, определить это было непросто, – Кисейский нервно потер переносицу. – Несмотря на то, что прошло почти две недели с того момента, как Лихо убил его и сделал это, кожный покров не сгнил.

– Как это возможно? – пролепетала бледная крестьянка.

– Он был дублен и бальзамирован, – объяснил сыщик.

– Дублен… – гневно повторила Матрена, с отвращением оскалив зубы. – Этот бесноватый мерзавец режет людей как зверей…

– Потому что он сам зверь, – отреченно ответил Кисейский, – который должен быть заперт в клетке, – сыщик сделал паузу, – навсегда…

Матрена сжала кулаки и скорбно наклонила голову. Ее глаза погрузились в тень киноварного платка. Боковым зрением она заметила, как два последних целовальника, замыкавших колонну, волокли по земле большой, бесформенный мешок. Она сразу поняла, что в нем было.

– Останки нам больше ничего не скажут, – вздохнул Кисейский, – поэтому они будут сожжены сегодня ночью.

Наступила долгая и гнетущая пауза. Наконец Михаил сжал и собственные кулаки в солидарной злости и сожалении.

– Вы… – прохрипела Матрена из тени, – сумели выяснить что-нибудь еще? Хоть что-то, что поможет нам выйти на след Лиха?

Кисейский чувствовал, как омут эмоций взвинчивался в сознании его стойкой и беспристрастной напарницы. Матрена еще никогда не жаждала правосудия сильнее, и экспедитор мог ей его предоставить.

– Интересно, что ты это спросила, – подметил Михаил, азартно ощерив зубы, – ведь я обнаружил след, способный привести нас в логово убийцы.