Золотая роза для Гвендолин

Глава 1. Исток

Айрис была очень слаба. Бледная до серости кожа покрылась испариной, хриплое дыхание вырывалось из груди рваными толчками. Спутавшиеся волосы разметались по подушке.

Бриджит – одна из самых сильных целительниц Гларингела – склонилась над Айрис, положив ладони на ее хрупкое тело. Глаза обеих были прикрыты. Айрис – от боли, а Бриджит, должно быть, для того, чтобы услышать, почувствовать биение жизненных токов. Расплести запутавшиеся линии жизни и залатать те, что были слабы или и вовсе разорваны…

Так, во всяком случае, я представляла себе целительство.

Я перешагнула порог спальни Айрис и застыла, не дойдя до ее кровати нескольких шагов. Виной тому внезапно охватившее ощущение, что это именно я, Исток, лишняя здесь.

Бриджит недавно исполнилось восемьдесят. Поговаривали, лет шестьдесят из них она исцеляла жителей родного города, приходя им на помощь едва ли не каждый день. Если бы не она, многие из тех, кого я знала, могли попросту не появиться на свет. Если бы не Бриджит, линии десятков жизней оказались бы оборваны.

Однако и одаренным Дочерью Звезд порой требовалась помощь таких, как я.

Несвойственная мне неуверенность отступила. Хмуро мотнув головой, я приблизилась к Бриджит.

– Я пришла, госпожа.

– Хорошо, Гвендолин, – не поднимая головы, размеренным голосом отозвалась целительница.

Не поворачиваясь, подала мне руку. Я подобрала юбки и опустилась на пол. Помедлив лишь мгновение, сжала в своей ладони пальцы Бриджит. По венам заструилась прохладная сила, плавно и мерно перетекла от меня к Бриджит.

Порой я боялась, что в какой-то момент почувствую внутри себя пустоту. Что отдам всю свою силу без остатка. В такие моменты я ощущала себя так, будто стою на краю пропасти и уже занесла над ней ногу. Стать совершенно обычной, не успев даже стать кем-то по-настоящему особенным, но успев ощутить магию внутри себя… Это ужасало.

Глаза Бриджит зажглись золотистым сиянием. Оно же плясало на кончиках ее пальцев, которые целительница положила на виски Айрис. Та едва слышно что-то простонала. С порозовевших губ сорвался облегченный вздох. Болезнь, терзавшая ее, конечно, еще не ушла, но магия Бриджит вдохнула в истощенное тело новые силы.

Целительница положила руки с узловатыми пальцами на грудь Айрис и начала свое, невидимое глазу магическое плетение. Пряжей Бриджит были нити жизни, но даже я, обладающая толикой божественной силы, служащая всем одаренным подпиткой, проводником, не знала наверняка, как именно это происходит. Как плетется магия, исцеляющая израненные, изувеченные и тронутые болезнью тела.

Однако я видела, как с каждой минутой оживает Айрис. Как румянец возвращается на ее лицо. Подавшись вперед, я с жадностью наблюдала за движениями Бриджит – весьма лаконичными и сдержанными, надо сказать. Ее магия была тихой, едва заметной. Целительница медленно водила руками над телом Айрис. Я представляла, как Бриджит своей магией заполняет пустоты, латает бреши, соединяет звенья или прикрепляет друг к другу шестеренки, словно искусный часовщик.

Айрис открыла глаза и тихо рассмеялась.

– Никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас, – с улыбкой прошептала она.

Я закусила губу. Во мне боролись зависть – постыдная, недостойная… и восхищение. Да, я была проводником силы, однако чудо свершалось не моими руками. Айрис благоговейно смотрела на Бриджит, а я едва удостоилась ее взгляда и сдержанного, привычного уже кивка от самой целительницы.

Лишнее подтверждение тому, что такие, как я, лишь разменные монеты. Истоки, Искрящие, Дарующие, как ни называй, не способны на собственные чары. Единственное, для чего мы предназначены, для чего созданы Матерью Истоков, это делиться с другими магической силой. Живые сосуды магии… пользоваться которой сами мы не могли.

Как много детей по всей Даневии не спали ночами, вглядываясь в темноту за окном или уставившись в потолок и представляя, как в один, поистине волшебный день почувствуют внутри себя пробуждающуюся силу? Но почти никто из них – или и вовсе никто – не мечтал стать Истоком. Тем, кто просто усиливает способности других.

Дом Айрис я покидала в смешанных чувствах. Погруженная в себя, едва замечала окружающий мир. Да и на что тут смотреть? Гларингел был неприметным небольшим городком с одной-единственной часовней и несколькими лавочками и мастерскими, мимо которых я сейчас проходила. А вот и наш дом – скромное двухэтажное здание с черепичной крышей, притулившееся меж таких же безликих собратьев. Тяжело вздохнув, я отворила дверь.

Мама штопала платье в залитой солнцем гостиной. Иголка так и мелькала в ее руках.

Дросида отличалась той особенной красотой, что выделяла ее из всех женщин Гларингела. Ее, уроженку Элла́с с золотистой кожей и темно-карими глазами, в Даневии долго считали чужачкой. Происхождение мамы выдавал и эллийский акцент, который до сих пор, даже после стольких лет жизни в Гларингеле, то и дело проявлялся в ее речи.

Утонченная красота мамы отчасти передалась и Лили, и мне, окрасив нашу кожу в оттенок светлой карамели. И все же в Лили даневийской – отцовской – крови оказалось больше. Оттого ее волосы были словно подсвечены солнцем изнутри, в то время как мои лежали на спине темным, блестящим пологом.

Мама рассказала нам множество историй, которые пронесла в своем сердце из Эллас. О богах и монстрах и о магии такой мощи, о которой в Даневии и не слышали, не говоря о том, чтобы практиковать. Культура чужой страны, столь непохожей на нашу, захватило мои мысли с самого детства.

Из-за рассказов Дросиды я решила выучить кафу – язык Эллас. Далось это неожиданно легко, будто во мне пробудилась кровь чужачки-матери. Прочитав свою первую – детскую, совсем простенькую – книгу на кафа, я была так собой горда! Вот бы все в жизни получалось так – стоит лишь приложить немного усилий!

Подняв голову, мама встретилась со мной взглядом. Ласково спросила:

– Что такое, agapité mou1?

Ей всегда без особого труда удавалось разгадать настроение обеих дочерей. Впрочем, я и для других была словно открытая книга. Не умела ни сдерживать эмоции, ни оставлять их при себе. Чаще всего взрывалась потоком эмоций, словно сметенная бурлящим потоком воды плотина. Что до Лили… Печалилась она редко, еще реже гневалась и, кажется, всегда умела находить хорошее даже в самом плохом. Дар, не иначе.

– Неужели так всегда и будет? – выпалила я. – Неужели моя судьба – это быть лишь магической подпиткой для других?

– Ты – Исток, Гвендолин, – отложив шитье, мягко сказала мама. – Это твое предназначение.

– Но что, если я хочу большего, чем просто сиять для других?

– Твое желание – не иначе, чем проявление тщеславия.

Я нахмурилась, протестующе качнула головой.

– Нет ничего плохого в том, чтобы желать большего.

– Есть, если идешь против собственной судьбы, – мягко и одновременно настойчиво проговорила мама.

Я вздохнула. Мы не всегда, увы, ладили. И большинство наших ссор – или, во всяком случае, горячих споров – случались по поводу предназначения. С момента предыдущей ссоры новых аргументов я не придумала, а проигрывать не любила ни в чем. Да и сказывались усталость и магическая истощенность.

Уходя в нашу с Лили комнату, я упрямо буркнула себе под нос:

– Thélo na lámpso.

Я хочу сиять.

Вот только для себя, не для других. Стать лучшей в чем-то, но самостоятельно. Стать настоящим магом.

Почему все так несправедливо? Почему такие, как я, сосуды божественной силы, одаренные самой Матерью Истоков, обладающие необходимой для чар магией, не способны распоряжаться собственным даром? Не способны напитывать магической энергией свою кровь? Словно этот канал запечатан, а наша с самого рождения предназначена не нам…

Неудивительно, что, несмотря на редкость Истоков, многие до сих пор не считали нас истинными магами.

В комнате я скользнула взглядом по стоящему у окна книжному шкафу. После того, как я перешагнула порог беззаботного детства и узнала, что одарена, в моей личной библиотеке появились не только детские книги на кафа, но и книги на даневийском. Книги по магии.

Если бы только в этом был хоть какой-то смысл…

Я могла быть очень упорной. Могла часами вглядываться в исписанные чернилами страницы в неярком свете свечи. Могла надоедать всем знакомым магам, расспрашивая, как именно они обнаружили в себе и постигли свой дар.

Но ничто не помогло мне изменить собственную природу.

***

Меня разбудил чей-то крик.

Я подскочила на постели с тяжело колотящимся сердцем. Лили сладко посапывала в своей кровати – неугомонная, неусидчивая, вернулась, когда я уже спала. За окнами притаилась глубокая ночь – в небе ни намека на светлые мазки рассвета.

Крик, раздавшийся снаружи, повторился. Я вскочила с кровати. Лили, пробормотав что-то, лишь перевернулась на другой бок. Она не проснулась даже тогда, когда с грохотом распахнулась дверь дома. Позабыв об осторожности, я ринулась на звук.

Первыми я увидела проснувшихся много раньше отца и маму. Увидела страх на их лицах. А потом и тех, кто внушал им страх.

Они застыли в дверях – двое эллинес, а с ними – высокие, плечистые мужчины с бронзовой кожей и волосами ниже плеч. Элькхе, коренные жители Эль Кхара, Непримиримых Земель. Даневийцы называли их варварами за почти животную жестокость в бою и ужасающее отношение к женщинам. В Непримиримых Землях те могли рассчитывать лишь на роль бесправных рабынь. В Даневии рабство не просто было запрещено. Оно считалось чем-то поистине немыслимым.

Я вздрогнула. Армия Аргоса в нашем городе.

«Отец был прав», – промелькнуло в голове недоверчивое и вместе с тем – промораживающее до костей.

Настал тот час, когда война пришла и в наш дом.

Я хорошо помнила тот день, когда воины Аргоса Светорожденного, архонта граничащей с ними страны Эллас, вторглись в наши земли. Аргос появился словно из ниоткуда – с какого-то богами забытого селения к югу от границы. Вот только в его армии почти не было эллинес. Ее основу составляли элькхе – наемники, которые дышат войной, словно воздухом, питаются ею, как комары – кровью.

О жестокости архонта-завоевателя ходили легенды. К своей цели – подчинить Даневию, присоединить ее земли к своим – он шел буквально по головам. Аргос умело манипулировал людьми – запугивал, подкупал, принуждал, он внушал страх или желание идти за ним хоть на край света. Магия это или нет, однако Аргос быстро пополнил свою армию не только миролюбивыми эллинес, но и даневийцами, недовольными своим королем. Отщепенцы, оборванцы, преступники… кем бы ни были, они встали под его знамена, чтобы уничтожить собственную страну.

Но как они оказались здесь, так далеко от границ? Все это время я искренне верила в то, что в Гларингеле, небольшом городке в глубинке, они надежно защищены от ужасов войны.

Прятаться от захватчиков было поздно, и тогда – впервые за долгие годы – отец взял в руки меч. Он хорошо знал, что может ждать молодых девушек, попавших в лапы элькхе. Знал о торговцах живым товаром, что всюду шли за войском Аргоса Светорожденного.

Проклятые коршуны, привыкшие пировать на поле боя.

Джон Макграт слишком любил свою жену и своих дочерей. Дросиду, что с ужасом смотрела на ворвавшихся в дом варваров и людей из своей собственной, пусть и давно оставленной страны. Лили, которую наконец разбудили крики людей захваченного города, что доносились снаружи. Меня, которая сейчас, как никогда, жалела о том, что одарена Матерью Истоков, а не Дочерью Звезд.

Обладающая магической силой, я даже не могла за себя – за нас всех – постоять. Не могла защитить своих любимых.

На несколько мгновений реальность разбилась на разрозненные осколки. Растянутое в крике лицо матери, похожее на уродливую маску. Лили, что отчаянно жалась ко мне, будто моля о защите. Отец, диким зверем со сталью в руках бросившийся на врагов.

Врагов, против которых у него не было ни единого шанса.

Когда в грудь отца вошел меч врага, я увидела в его глазах не боль и страх, а… вину. За то, что подвел любимых, что не сумел уберечь. Пусть и защищал их до последнего вздоха.

Словно во сне, обернувшимся настоящим кошмаром, я видела, как отец умирал. Как руки Лили, моей хрупкой сестры, тянулись к нему, будто надеясь насильно выдернуть из объятий смерти. Я кричала до хрипоты. Казалось, сердце вот-вот остановится, чтобы уже никогда не забиться.

Сил для крика уже не осталось, а я все смотрела на распростертое на полу тело отца. Силилась поверить в происходящее… но не могла. Подняла взгляд в тщетной надежде, что все это окажется сном, иллюзией – и натолкнулась на застывшее лицо матери и ее потухшие глаза.

«Это действительно случилось. Папа умер. Папы больше нет».

Боль, острая, как лезвие ножа, грозила разорвать надвое сердце. Но ни мне, ни маме, ни сестре не дали шанса оправиться от удара. Вперед выступил убийца нашего с Лили отца – немолодой эллинес с властным взглядом. Поморщился, ткнул носком ботинка лежащего лицом вниз папу. С губ мамы сорвался приглушенный вскрик. Я едва задушила в себе порыв броситься на врага. Лили вцепилась в рукав моей ночной рубашки – то ли ища поддержки, то ли пытаясь удержать. Не позволить вцепиться властному чужаку в горло.

– Ну-ка посмотрим, что за рыбка попала в наши сети, – пробормотал тот на кафа.

Я с трудом различала слова – разговорный язык я знала плохо, мама редко на нем говорила. Однако отчаянно пыталась распознать чужую, непривычно звучащую в этих стенах речь.

Чужак неторопливо подошел к Лили, которая смотрела на происходящее полными слез глазами. Повелительным жестом взял ее за подбородок. Мои внутренности завязались в тугой узел, легкие обожгло огнем, имя которому ярость.

Желание подлететь к чужаку и с силой ударить по руке, чтобы больше не смел касаться Лили своими мерзкими пальцами, было настолько сильным, физически ощутимым… Казалось, я могла осуществить задуманное одной только силой мысли. Но нет. Я могла только бессильно наблюдать, до боли стискивая пальцы в кулаки и пронзая захватчика ненавистным взглядом. Впрочем, к подобным взглядам он наверняка давно привык.

Лили вздрогнула от его касания. По щеке к лебединой шее сбежала слеза. Сестра взглянула на меня с затаенной надеждой. Я ответила взглядом: «Держись».

Лили была старше на два года – совсем недавно ей исполнилось двадцать. Но, несмотря на разницу в возрасте, она отчего-то считала меня мудрее, опытнее и сильнее. Быть может, из-за моей способности к магии, а может, из-за собственного характера. Лили была мягче, добрее… светлее. Но то, что люди считали добродетелью, могло обернуться против Лили в эпоху войны. В эпоху, когда чужаки ворвались в нашу страну, словно саранча, а троном готовился завладеть беспощадный завоеватель.

– Бросьте всех троих к остальным рабыням.

Я задохнулась от гнева и страха, сжавших сердце ледяными тисками. Нас отдадут в рабство. Но он же эллинес… Или рабынями Аргос и его приспешники расплачивались с наемниками-элькхе?

«Богини… Мы и правда отправимся на невольничий рынок».

Прежде я лишь слышала о кощунственных обычаях элькхе. Но и представить не могла, что вместе с матерью и сестрой однажды стану их частью. А элькхе уже направлялись к Лили. К ее хрупкой, нежной Лили… Чтобы сделать ее – веселую, улыбчивую, солнечную – рабыней.

Барьеры рухнули, словно плотина. Самообладание, так тщательно удерживаемое мной, треснуло по швам. Я ринулась вперед, к мечу, лежащему рядом с бездыханным телом отца. Мечу, которым он так и не сумел воспользоваться.

Отец не смог. Я сумею.

– Гвен! – раздался за спиной полузадушенный голос мамы.

Я развернулась, сжимая клинок обеими руками и приказывая им не дрожать. Вонзить его в тело чужака, а потом… А потом будь что будет.

Губы захватчика изогнулись в мерзкой насмешливой ухмылке. Он шагнул было ко мне, медленно – нарочито медленно – вынимая из ножен собственный меч. Но, внезапно передумав, лениво обронил:

– Кьарго.

Рослый элькхе с хмурым обветренным лицом шагнул вперед и поднял руку.

Боль обрушилась на меня, разрывая тело на части. Вгрызлась голодным зверем, заставляя каждую клеточку тела гореть огнем. Я рухнула на колени – ноги не держали. Меч со звоном упал на пол. Вонзив ногти в ладони, стиснув зубы, я уговаривала себя терпеть. Не хотела еще больше пугать Лили, которая после всего пережитого и так была близка к обмороку. Не желала видеть удовлетворение в глазах чужаков и убийц.

Я и подумать не могла, что однажды мне доведется почувствовать на себе магию боли. Магию, которой на всем белом свете обладали только варвары-элькхе. Впрочем, преждея не допускала и мысли о том, что застану войну. И увижу, как захватчик разбивает мою семью на две неравные части.

«Не две, – прорвалось едкое, темное сквозь алый туман боли. – Нас – меня, Лили, маму – разделят тоже».

Кровь из прокушенной груди наполнила рот металлическим привкусом. Ногти заскребли по полу. Одуревшая от боли, я встретилась взглядом с полными сострадания взглядами сестры и мамы. Силы кончились, и я закричала.

Боль прекратилась в то же мгновение. Все, что нужно было Кьарго – это мой преисполненный муки крик.

– Все, уведите их. Мы и так кучу времени потратили, – недовольно обронил чужак.

Его люди рывком подняли меня. Грубые руки схватили Лили и маму. Сестра попыталась вырываться, даже куснула кого-то сгоряча, но ее запала надолго не хватило. Один из чужаков ударил ее по лицу, сорвав с моих губ яростный крик.

Нас повели прочь. Прочь из родного дома, ставшего вдруг чужим и незнакомым. Дома, где сам воздух, казалось, пропитался болью, кровью и отчаянием.

У нашего отца и мужа украли жизнь, нас похитили и собирались лишить свободы. Продать как вещь, как сувенир. Сделать из нас бесправных невольниц, с которыми можно обращаться как вздумается. У которых можно безнаказанно и так легко, по щелчку пальцев, отобрать все.

Я подавила горячее желание вырваться и убежать. Это невозможно – хватка элькхе подобна стальным оковам. И к тому же бессмысленно, когда их лидер стоит всего в нескольких шагах от меня. Я лишь снова унижу саму себя и дам ему повод надо мной издеваться. Я вздернула подбородок, несмотря на страх, ужом свернувшийся на сердце. Он не увидит моих слез и мольбы не услышит. Я не доставлю ему такого удовольствия.

Что-то в моем лице очень не понравилось эллинесу. Вперив в меня неприязненный взгляд, он процедил:

– Попрощайся с Даневией, maláko. Ты больше никогда ее не увидишь.

Единственное слово на кафа распознать я не сумела, но ни на мгновение не усомнилась, что это было оскорбление. А вот остальное эллинес произнес на ломаном даневийском. Хотел, чтобы пленницы его поняли. Хотел сполна насладиться их страхом.

Я стиснула зубы.

«Посмотрим».

С трудом, но мне удалось сохранить лицо. Силой воли превратить его в безликую маску, чтобы не выдать плещущейся внутри ненависти. Только это захватчику и надо. Протест одной из его жертв, который он с легкостью погасит. Повод проучить их, повод выдумать новое, еще более изощренное наказание.

Эллинес потерял к нам интерес – к почти послушным куколкам, играть которыми ему уже наскучило. И отправился искать другие.

С каждым шагом элькхе и их пленницы все больше отдалялись от дома. Еще совсем недавно полный тепла, смеха и приглушенных разговоров, он так страшно и так внезапно опустел.

Я шла, глядя в землю, но никогда – по сторонам. Боялась увидеть то, что осталось от Гларингела. Боялась, что картины захваченного, растерзанного чужаками города врежутся в мое сознание. Что будут преследовать в кошмарах – так же, как теперь меня будет преследовать смерть отца.

Я отчего-то больше не слышала человеческих криков. Должно быть, грохот тяжелых сапог воинов и магов заглушал все прочие звуки. Или мне лишь так казалось – голову словно набили ватой. Ватными стали и ноги Лили. Сестра едва шевелила ими, и одному из элькхе приходилось практически тащить ее на себе. Пару раз ее с мамой грубо толкнули в спину, чтобы шли быстрей. Лили всхлипнула. Мама осталась безучастна.

Элькхе подвели пленниц к веренице повозок с клетками. Я сглотнула – впервые видела нечто подобное. Клетки предназначены нам, будто мы были зверьем.

Лили при виде них впала в ступор. Замерла, словно наткнувшись на невидимую стену. Стоящие позади элькхе насильно затолкали ее в клетку. Мама со сгорбленной спиной, разом постаревшая, забралась сама. Вслед за ней в тесную повозку-клеть, в которой находилось еще три пленницы с заплаканными лицами и спутанными волосами, вошла и я. Металлическая дверца с оглушительным звуком захлопнулась за ее спиной, заставив вздрогнуть всех, кроме меня.

Я встретилась взглядом с мамой, стрельнула глазами в сторону Кьарго и его цепных псов. «Не выдавай, что знаешь их язык» – вот что говорил мой взгляд. У нас должно быть хоть какое-то преимущество. Я помрачнела, стоило только подумать о Лили.

Сестра вцепилась в прутья решетки, в отчаянии глядя на улицы Гларингела. Будто пытаясь отыскать в толпе чужаков, раненых или убитых того, кто ее спасет. Не нашла.

Что до меня… Страх, боль и отчаяние плавила моя ярость.

Наш с Лили отец убит. Нас похитили и вскоре повезут на невольничий рынок. Мир вокруг рушился, он больше не был цельным, он был разбит на куски. Смириться с этим было невозможно. Но я и не собиралась.

Пусть ни захватчик-эллинес, ни Кьарго, ни остальные элькхе не обманываются. Не принимают мое бездействие за покорность. То, что я не делала никаких попыток помешать чужакам отобрать у нее свободу, не значило, что я смирилась со своей судьбой.

Сквозь прутья клетки я смотрела на своих врагов. На лидера захватчиков, вонзившего меч в грудь папы. На Кьарго, что собирался превратить нас в невольниц. Я запоминала их лица, впитывала, вырезала в памяти каждую их черту.

Однажды они поплатятся за все.

1 Моя родная.

Глава 2. Невольничий рынок

Наш путь продолжался уже несколько часов. Все это время в повозке для рабов царила тишина, изредка прерываемая чьим-то судорожным всхлипом. Притихшая Лили свернулась калачиком в углу и положила голову на мое плечо.

Находясь словно в полузабытье, я смотрела прямо перед собой. Мир за пределами каравана работорговцев разделили на части железные прутья клетки. Оттого казалось, что мир этот разорвали на лоскуты.

Я всегда так мечтала побывать за пределами родного дома… Но сейчас мой взгляд лишь отрешенно скользил по простирающимся вокруг необжитым землям – голые деревья, хилые кустарники и практически высохшая река.

Работорговцы и их пленники давно оставили позади и сам город, и терзающих его захватчиков. Что ждет теперь Даневию?

Что ждет нас?

Мысль глухая, лишенная эмоций, будто принадлежащая не мне, а кому-то другому. Мне бы бояться, но страх, как и прочие чувства, во мне словно заморозили.

Я посмотрела на сгорбившуюся под невидимым грузом маму. Меня все больше тревожила ее безучастность. Она будто перегорела изнутри.

– Мама, – тихо позвала я.

Она даже не повернула головы. Ее взгляд был прикован к линии горизонта. Туда, где остался наш дом. И тело отца, которого даже похоронить теперь будет некому.

Не проронив больше ни слова, я ждала, когда закончится выматывающая дорога. Как и всех теснящихся в телегах, меня страшило то, что ждало нас за пределами родного города. Но неопределенность казалась еще страшнее.

Любой путь рано или поздно закончится. Этот подошел к концу куда быстрей, чем я предполагала. Ожидала, что нас вывезут за пределы страны, а потому путь займет несколько дней. Вместо этого нас привезли в приграничный Пэкфорд – первый взятый Аргосом Светорожденным город Даневии.

Для даневийцев места в нем больше не осталось. Во всяком случае, для тех, кого Аргос не переманил на свою сторону и кого не похитили его воины.

Городские ворота распахнулись. Телега загромыхала по мостовой. Не поднимая глаз, я чувствовала обжигающие взгляды, что ползали по коже, жаля и вызывая отвращение. Лили съежилась в своем укромном уголке. Мама, как и прежде, ничего не замечала.

Миновав несколько улиц, караван остановился на широкой, просторной площади. Я увидела помост с установленными на нем деревянными шестами. А рядом с помостом, в самом центре площади стояла статуя мужчины, держащего в руках мешочек – вероятно, с золотыми монетами. Мой взгляд, обращенный на статую, застыл. Эрмий, бог торговли и счастливого случая, что сейчас казалось издевкой, нежели призрачным шансом на спасение. Особенно если вспомнить, что над нашими головами возвышался бог чужаков.

Но не элькхе – эллинес. Эту статую, несомненно, установить здесь велел Аргос.

Люди молились Эрмию, чтобы обрести удачу в торговых делах. Но одними молитвами дело не ограничивалось. И ему, как и многим другим богам, эллинес приносили кровавые жертвы. Старинные легенды гласили, что Эрмий даже менял кость на металл. Животные кости – на серебро, человеческие – на золото. Запятнанная кровью история Эллас хранила память о том, что, обнищав, люди отрубали себе пальцы и приносили их к алтарю. А домой возвращались с мешочком золотых монет, подобным тому, что держал сейчас в своих руках каменный Эрмий.

Что бы ни находилось здесь раньше – площадь для увеселений, где проходили городские праздники, или рынок, изобилующий специями, фруктами, овощами и мясом, теперь это место превратили в рынок рабов.

Звякнула задвижка. Клетка распахнулась. Кьаро хватал за локоть рабынь и по очереди вытаскивал их из телеги. Не побега он, конечно, боялся. Просто не мог позволить, чтобы хоть одна из пленниц упала на землю, заработала синяк или царапину или вовсе по неосторожности выбила себе зуб. Если то, что я знала о невольничьем рынке элькхе, правда, такая мелочь могла сильно сказаться на стоимости рабыни.

У помоста застыли повозки, прибывшие из других городов. Скрежет задвижек – пленниц выпустили на свободу, которую вот-вот у них же и отберут. Времени до торгов, вероятно, осталось немного. Я закусила губу, чувствуя змеей свернувшийся в животе холодный, скользкий страх.

Кьярго и прибывшие вместе с ним на лошадях чужаки одну за другой провели рабынь на помосты. Поставили возле деревянных шестов и связали за спиной руки, лишая возможности побега и позволяя покупателям по достоинству оценить живой товар. Лили, как бы ни жалась она ко мне, с какой мольбой ни взирала бы на Кьярго, оторвали от меня и привязали к шесту самой первой.

«Не бойся», – одними губами шепнула я ей.

Следом настала очередь мамы. Она безропотно позволила элькхе себя обездвижить. Стояла, невидяще глядя вперед и почти не моргая, столь непохожая на ту улыбчивую женщину, что называла меня «agapité mou», учила ее языку и увлеченно рассказывала историю своего народа. Она словно превратилась в статую, выбранную в пару к Эрмию. Статую, готовую занять свой пьедестал, свой каменный трон.

Туман в глазах мамы – опасная вещь. Сейчас он помогал ей сохранить рассудок, ничего вокруг себя не замечая. Не позволяя едкой горечи утраты разъесть душу и сердце. Но что будет, когда туман рассеется? Что будет, когда Дросида очнется?

А очнуться, рано или поздно, придется.

Меня привязали к шесту последней. Я оказалась на другом конце помоста от матери и Лили. Торги еще не начались, а нас уже разлучили.

Из книг и рассказов родителей я в самых общих чертах знала, как устроены варварские законы элькхе, столь чуждые традициям даневийцев. Рабов элькхе не держали, только наемников, ведь жизнь мужчин священна, а любой их труд требует достойной платы.

Рабыни же делились на гостевых, личных, детородных, поварих и служанок. Самые привлекательные служили «гостевыми», призванными развлекать и выполнять прихоти гостей дома, а также «личными», предназначенными для всех мужчин дома или только для его главы. Чтобы стать личной или гостевой, рабыня должна обладать яркой внешностью, детородные отличались отменным здоровьем, поварихами брали только тех, кто хорошо готовил, а все остальные обычно становились простыми служанками. Львиная доля находящихся на помосте пленниц (а их оказалась дюжина) подходили под все категории, что увеличивало шансы Кьярго заработать кучу золотых монет.

У торговли рабынями был свой заведенный порядок. Распорядитель торгов называл сначала самых ценных из них, подходящих на роль личных и детородных. Затем начинались торги. Те, кто назначал самую высокую цену, забирал рабынь в свой дом. Главы самых бедных семей обычно ждали до последнего, забирая самых неказистых, старых или неумелых.

Несмотря на то, что Эль Кхара славилась бесконечной враждой домов, а на площади находились многочисленные их представители, драк или тем более убийств во время их пребывания на невольничьем рынке не возникало. Объяснялось это несколько неоднозначным законом правителя Непримиримых Земель. Он лояльно относился к междоусобным войнам, ведь мужчинам следует демонстрировать свою силу и отстаивать свое право на власть. Однако строго карал тех, кто развязывал войны непосредственно на невольничьих рынках или на несколько лиг вокруг них. Вероятно, отныне этот закон действовал и на захваченных землях Даневии.

– Я Роуз, – нервничая, представилась стоящая рядом светловолосая девушка примерно одного со мной возраста.

Я не ответила. Мне сейчас не до новых знакомств. Да и какой в них смысл? Все равно нас разбросают по разным уголкам чужой земли.

Взгляд против воли метнулся сначала в сторону матери, а потом и в сторону Лили. Что-то холодное снова заворочалось в желудке. Я прикрыла глаза, по капле собирая жалкие остатки храбрости.

Толпа за помостом росла, вальяжных, обряженных в дорогие одежды мужчин у площади становилось все больше. Однако прежде чем была озвучена первая цена и первая пленница стала рабыней, к помосту подошел облаченный в серый балахон старик с жуткими шрамами на лице. Толпа расступалась перед ним, на лицах высокородных элькхе застыл тщательно скрываемый страх, а порой и отвращение. Шепотки вились вокруг старика, словно мухи. Они выдали и его принадлежность к эллинес, и дар, которым он обладал.

Старик медленно, словно неохотно, поднялся на помост. Его белые глаза, лишенные зрачков и радужки, меня не обманули.

Слеп и немощен Видящий не был.

***

О Видящих я знала от мамы. Они обладали зрением иного рода, превосходящим человеческое, подчас зная то, что зрячему недоступно.

Ценный дар, но не безвозмездный. В то время как Дочь Звезд и Матерь Истока просто дарили людям свое благословение, магия Эллас была жертвенной. Многие боги эллинес требовали плату за то, что делились частицами своей силы с людьми, наделяя их способностью творить чары. Многие в момент обретения силы получали и физическое уродство. Целители чахли, исцеляя других, боевые маги и сами страдали от боли, которую причиняли.

– Какой же он страшный, – содрогнувшись, сказала Роуз. – Как будто его били плетями прямо по лицу. Что он мог такого сделать, чтобы это заслужить?

Не сводя глаз с Видящего, я покачала головой.

– Его шрамы – не человеческих рук дело. Они – проявление божественной кары.

Если сивиллы слепли, чтобы по-особому видеть этот мир, плата Видящих была куда выше. Одной только слепотой расплатиться с богами они не могли. Их сила была противоестественна: Артемия, богини прорицания, сочла, что заглядывать в будущее и ясновидеть дозволено лишь ей и женщинам, которых она одаривала своим благословением.

Эллинес не смирились. Они нашли способ обойти запрет, не позволяющий им ясносвидеть, и уподобиться сивиллам. Сложный способ, включающий в себя особые ритуалы и заклинания.

– Кары? – эхом отозвалась Роуз.

– Видящие поплатились за своеволие, за тщеславие и гордыню. Всякий раз, используя магию ясновидения, они испытывают на себе гнев богини Артемии. Ее ярость не убивает их, но наносит им раны.

Роуз громко сглотнула. Теперь она смотрела на Видящего с каким-то суеверным ужасом. Наверняка ей сложно было понять, зачем платить столь чудовищную дань. Как и мне, когда я впервые услышала о магии Эллас.

«Не хотела бы я молиться таким богам», – тихо сказала тогда я.

«А я, agapité mou, молилась. – Мама смотрела сквозь окно, на Гларингел, где еще не началась война. – И порой молюсь до сих пор».

Однако жестокость богов изумляла лишь прежнюю меня, совсем еще юную. Нынешняя за магию могла бы отдать даже собственную руку. Особенно сейчас, в это самое мгновение, когда родной дом перестал быть их крепостью и остался далеко позади, отец был мертв, а мать с сестрой обездвижены и неспособны защититься.

Видящий застыл перед вереницей привязанных к шестам девушек, со страхом ждущих его вердикта. А прежде – его касания.

Первой была Лили. Обезображенный шрамами старик протянул узловатые пальцы к нежной девичьей щеке. Но они, так и не коснувшись ее, застыли на небольшом расстоянии от кожи. Лили зажмурилась.

«Не бойся, родная, – подумала я, подспудно надеясь, что сестра каким-то образом почувствует поддержку. – Он лишь взглянет на тебя, используя свое богопротивное зрение, изучит каждую клеточку твоего тела, чтобы понять, годишься ли ты на роль детородной рабыни или не принесешь ли ты магическую заразу в чужой дом».

Видящим платили не работорговцы или устроители торгов, а их участники, которых с каждой минутой становилось все больше. Это была их гарантия беспристрастности.

Ясновидцу потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы исследовать тело Лили и заглянуть в самую ее душу. Чтобы увидеть то, что пряталось в ее глубине, сокрытое для всех остальных… но только не для него. По изуродованному лицу пробежала судорога.

– Она здорова, вынослива и действительно молода. Внешность ее – истинная, не морок.

Я поморщилась. Пора вам понять: если ваши женщины привыкли прятаться за масками, сотканными из иллюзий, мы, даневийки, не такие.

– А что с ее даром?

Голос говорившего – незнакомца, стоящего ближе всех остальных к помосту – звучал глухо, а лицо пряталось в тени глубокого капюшона.

К горлу подкатил едкий ком. Даром? Почему он спросил про дар?

Видящий, помедлив, покачал головой.

– Она пуста. В ней нет ни капли магии.

Для Лили эта фраза была сродни пощечине – и неважно, кто именно ее произнес. Она сжала губы в тонкую линию, но они предательски дрожали. Лили часто казалось, что она умеет прятать эмоции внутри, но правда в том, что они отчетливо читались на ее хорошеньком личике. А потому ее сокровенные мысли никогда не были тайной для людей, которые ее окружали. Это то, что роднило нас, двух таких разных сестер.

И пока я страдала от собственной неполноценности, Лили, как магический сосуд, была и вовсе опустошена. Она росла обычным человеком, лишенным толики магического дара, и тяжело это переживала.

Видящий тем временем подошел к другой – немолодой, измученной пленнице. Прикоснувшись ладонями к ее животу, он пробормотал себе под нос:

– Она слаба. Еще одного ребенка ей не выносить.

На лицах многих участвующих в торгах отразилось разочарование. Вероятно, они или те, на кого они работали, нуждались в детородных рабынях. Ходили слухи, что женщины элькхе в большинстве своем бесплодны. Одни твердили, что их поразила загадочная болезнь, другие – что они несли в себе печать божественного проклятия.

– К черту ребенка, – прорычал человек в капюшоне.

Участники торгов за его спиной зароптали, но он и внимания не обратил.

– Я заплатил тебе, чтобы ты нашел мне одаренную! Так хватит стоять столбом, найди мне ее!

– Они ищут одаренных, – хрипло прошептала я.

Роуз с шумным выдохом кивнула.

– Главное, чтобы в нас не обнаружили искру дара Матери Истока, – задыхаясь от волнения, сказала она. – А я, как назло, не знаю, кто мой отец. Мать точно не маг, а вот отец…

Я замерла, охваченная недобрым предчувствием.

– Что? Почему?

– Он обрюхатил ее, а потом сбежал, – скривившись, объяснила Роуз.

Я на мгновение вонзила ногти в сцепленные позади шеста ладони. Это чуть отрезвило, помогло не сорваться, не закричать на подругу по несчастью.

– Почему ты сказала про искру дара Матери Истока?

Роуз с трудом оторвала взгляд от Видящего.

– Ты не знаешь? Захватчики – эллинес, а не их цепные псы элькхе – ищут Истоки, чтобы как-то использовать в войне. Об этом все рабыни шепчутся. Я-то здесь не первый день.

Она скривилась, будто досадуя на то, что ее до сих пор никому не продали. А может, неизвестность и впрямь страшнее хомута, наброшенного на шею?

В бессмысленной попытке успокоиться я коротко хватала ртом воздух. Потом заставила себя выпустить его разом – медленно и прикрыв глаза.

Итак, дар Видящих и сивилл решили использовать в военных целях. Это логично, ожидаемо, но… Я была уверена, что большинство провидцев сидят в военных лагерях, чтобы указать генералам, куда направляется та или иная армия противников, и предположить исход того или иного боя. Быть может, так оно и было, пока им не нашли другое применение.

Хуже всего то, что использовать решили и нас. Чужачек. Пленниц. Будущих рабынь.

– С тобой все хорошо? – В голосе Роуз прорезалось беспокойство. – Я имею в виду… Ладно, хорошо – не подходящее сейчас слово. Но тебе как будто стало хуже.

Я медленно открыла глаза. Спрятаться от реальности так, как в детстве они с Лили прятались от выдуманных монстров под одеялом, уже не получится.

– Я – Исток, – безжизненно сказала я.

Роуз ахнула. Даже отшатнулась, будто боясь, что я невзначай могу заразить ее своим даром. И тогда ей придется отправиться прямиком в стан врага. Быть не просто рабыней, но воевать против своих.

Видящий подошел к маме. Поморщившись, мотнул головой. Даже зная, что в Дросиде никогда не проявлялся и след Истока, я облегченно выдохнула.

– В ней заронены зерна магической силы, но они так и не проросли.

Он ошибся. Проросли, но увяли, как только домом мамы стала Даневия. Боги Эллас не простили ей того, что молилась она уже не только им, но и иным богам, богиням своего мужа, одна из которых и одарила благословением ее младшую дочь.

Настала время другой пленницы, за ней – третьей. Чем ближе подходил Видящий, тем чаще Роуз поглядывала на меня. Будто ждала, что я с минуты на минуту сделаю нечто такое, что все изменит.

Будто я могла что-то изменить.

С каждым разом прикосновение Видящего (или то, что таилось за ним) все сильней искажало его лицо. Гримаса боли становилась все отчетливее. Провидец застывал, словно собирая по крупицам силы – не те, божественные, верней, украденные у бога, но человеческие.

– Может, вам отдохнуть?

Смешно. В голосе устроителя торгов – на мой взгляд, совершенно бездушного, как и все работорговцы, существа, даже… вида – прозвучало искреннее беспокойство. Однако стоило понимать, что он беспокоился за Видящего как за ценный инструмент и едва ли вообще видел в нем человека.

«Это у вас общее», – с ненавистью подумала я.

Ответный взгляд Видящего, казалось, мог превратить распорядителя в камень. Элькхе сглотнул, отступил на шаг, будто сраженный натиском невиданной прежде силы. Видящий, посчитав разговор законченным, коснулся ладонью очередной рабыни.

И рухнул на помост как подкошенный.

Пленницы ахнули, подались вперед. Разглядеть. Удостовериться. Но первым к провидцу подбежал распорядитель, за ним – несколько работорговцев.

– Он мертв, – ошеломленно проговорил элькхе. С запозданием сквозь шок на его лице проступила ярость. – Проклятье, он мертв!

Толпа зашумела. Человек в капюшоне в ярости сплюнул на землю.

– Что будем делать? – хмурый, как туча, спросил устроитель торгов. – Вызовем нового?

– И сколько на это уйдет времени? – вспылил один из работорговцев.

Его кивком и одобрительными возгласами поддержали другие. Взгляд устроителя торгов прошелся по рабыням.

– Он успел проверить половину. Какой шанс, что в оставшейся половине найдется Исток? Черт с ними. Продаем как обычный товар. Советнику архонта на этот раз придется перетоптаться. – Он скривился, не скрывая досады. – Платит он все равно ненамного больше.

Роуз развернулась ко мне – потрясенной, окаменевшей. В ее широко раскрытых глазах восхищение боролось с все тем же суеверным страхом.

– Твой путь освещен звездами, – прошептала она.

Что значило: «Ты счастливица. Тебе улыбается удача».

– Тебе благоволит не только Матерь Истока, но и сама Дочь Звезд.

Хотелось бы мне в это верить, вот только перед глазами упрямо вставало лицо убитого отца.

И все же… Неужели мне и впрямь улыбнулась удача? Ведь мне не придется становиться для какого-нибудь проклятого мага обезличенным подобием магического артефакта, усиливающего его собственный дар.

Я отыскала в череде пленниц Лили, на лице которой появилась бледная, неуверенная улыбка. Сглотнув, улыбнулась ей.

Это еще не победа, конечно, не спасение. Но уже кое-что.

Глава 3. Чужестранка

Хаос, воцарившийся после смерти Видящего, понемногу улегся. Тело унесли, разговоры взволнованных и испуганных рабынь затихли.

Я пошевелила руками – они начали затекать. Мельком взглянула на мужчин, собравшихся на площади и ожидающих начала торгов. От них волнами исходили предвкушение и нетерпение. Даже не глядя им в глаза, я ощущала все те же мерзкие взгляды, от которых все внутри переворачивалось.

Элькхе не терпелось приобрести живое существо, которое будет беспрекословно подчиняться их приказам.

Они дождались – вышедший на помост распорядитель объявил начало торгов.

Лили продавали третьей. Двух рабынь перед ней отдали в обеспеченные дома, если судить по деньгам, которые за них заплатили – десять и пятнадцать золотых монет. Распорядитель застыл рядом с Лили, и внутри меня все оборвалось. Сестра, что неудивительно, оказалась нарасхват – многие элькхе желали заполучить столь красивую рабыню, способную выносить здоровое дитя.

Лицо Лили было бледным, розовые губы – искусанными. Она вскрикнула, когда устроитель торгов объявил:

– Эта рабыня достается дому Браха.

Ее вскрик – наверняка не последний за этот долгий день – разнесся над площадью. Я подалась вперед. Веревки сведенных за спиной рук впились в нежную кожу запястий.

– Я найду тебя, слышишь? – хрипло сказала я, чувствуя клокочущую внутри ярость и страх, сделавший пальцы ледяными. – Лили!

На бескровном лице сестры ярко выделялись зеленые глаза. В них плескался ужас.

– Я тебя найду, – повторила я.

Лили неуверенно кивнула в ответ. И ее увели.

Я бросила взгляд на маму. Глаза ее были прикрыты. Понимала ли она, что происходит? Понимала ли, что сейчас решается судьба ее дочерей? Что их всех навсегда друг с другом разлучают?

Не навсегда – зло, упрямо, напомнила себе я.

Вскоре забрали и маму. Какой-то небогатый дом, ищущий дешевых служанок. Дешевых, мирных и безропотных.

Я окликнула маму, но она не обернулась. Не услышала или… не захотела. Просто шла вперед с прямой спиной, пока не затерялась в толпе вместе со своим будущим хозяином.

Оглушенная происходящим, я не заметила, как забрали Роуз и какой из домов это сделал. Рабынь дозволялось рассматривать вблизи, и когда настала моя очередь, этим правом незамедлительно воспользовались.

Ко мне подошел человек, облаченный в зеленый балахон с золотыми нитями, означающими принадлежность к довольно обеспеченному дому. Взяв меня за подбородок, он стиснул пальцы с такой силой, что стало ясно – синяков не избежать.

Незнакомец вертел мое лицо, стараясь рассмотреть его со всех сторон. Мне приходилось прикрывать глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. В Непримиримых Землях женщинам – особенно рабыням – запрещалось смотреть на своих господ, и любое неповиновение каралось очень жестоко.

В конце концов, вероятно, удовлетворенный осмотром, незнакомец в зеленом озвучил свою цену.

– Даю за нее пять золотых.

Незнакомец сошел с помоста, уступая место другому. При виде его одеяния я похолодела. Черный балахон и черная повязка, закрывающее лицо до самых глаз. Знающие – одни из самых жестоких эллинес. И для этой жестокости был не один повод.

Будучи немыми, Знающие считали унизительным объясняться с другими при помощи записей, а не языка жестов, и часто вымещали свою злобу на тех, кто его не знал. Вторым поводом был дар, данный им Метис – богиней разума Эллас. Телепатия. Она позволяла Знающим читать мысли других людей, зачастую не самых лестных. И за свои мысли они расплачивались сполна. Третьим, по слухам, было уродство Знающих, которое они старательно прятали за плотными повязками. Причина ему – все та же жертвенная сторона их дара. Отчего-то обозленная на весь мужской род, Метис крала не только язык Знающих, которых за глаза порой называли Немыми, но и красоту тех, кому даровала свою силу. Женщинам-Знающим она ее милостиво оставляла.

Я нервно передернула плечами. Боялась даже представить, что боготворящие Метис делают с неугодными им рабынями.

Знающий застыл напротив, пытаясь то ли увидеть во мне нечто сокрытое, то ли прочитать мои мысли. Я же изо всех сил старалась думать о чем угодно, только не о том, как ненавижу Знающих. Возможно, у меня получилось. Незнакомец в черном балахоне отвернулся, и я увидела его взметнувшиеся вверх руки. Он рисовал пальцами в воздухе, объясняя что-то устроителю торгов.

Наконец тот провозгласил:

– За эту рабыню было предложено восемь золотых монет.

Повисла тишина. Желающих выложить за меня столь внушительную сумму не было. Восемь монет в копилку Кьарго, и я буду принадлежать Знающему. Накатила сильная слабость, граничащая с дурнотой.

Только не это, пожалуйста! Только не это…

В миг, когда до меня донесся громкий крик со стороны площади, я решила, что высшие силы услышали мои молитвы и бросились мне на помощь.

Боги, как же я ошиблась.

– Подождите, – громко заявил властный голос, – я хочу на нее посмотреть.

Забыв о правилах, я вперила взгляд в образовавшийся проход, стремясь разглядеть говорившего. На губах смуглокожего элькхе застыла холодная усмешка, в глазах – сама тьма. Я поспешно отвела взгляд.

Незнакомец рассматривал меня очень долго и… пристально. Под его взглядом я чувствовала себя обнаженной перед лицом огромной толпы. Челюсти против воли сжались от ненависти и отвращения.

– Слишком худа, – недовольно заметил незнакомец.

Не успела я вздохнуть с облегчением, как он добавил с усмешкой:

– Но красива.

Сильные пальцы развернули мое лицо. Я привычно опустила глаза.

– Посмотри на меня, – на плохом даневийском приказал ледяной голос.

Сжав губы в тонкую линию, я едва заметно мотнула головой.

– Я сказал: посмотри на меня. Хочу увидеть твои глаза.

Закусив губу, я пыталась собраться с силами. Я еще не чья-то личная рабыня, но уже невольница. Я не могла ослушаться приказа, но догадывалась, что последует за его выполнением.

«Ни он, никто другой не смогут сделать мне еще больнее».

Резко вскинув глаза, я встретилась со взглядом элькхе. Ужаснулась тому, какими черными, словно сама бездна, были его глаза. Правую щеку обожгло резкой болью. Нет, элькхе не призывал на помощь магию боли. Он просто ударил меня изо всех сил.

Почувствовав во рту металлический привкус крови, я поняла, что от удара прикусила язык. Зло сплюнула кровь прямо на площадь, ожидая нового удара. Что странно, его не последовало.

Элькхе приблизил губы к моему уху и издевательски прошептал:

– Считаешь себя сильной? Я это исправлю.

Реальность все еще тонула в дымке неверия. Осознать, что все происходящее – явь, а не сон, я до конца не могла. Слишком быстро разрушился привычный мир, оставив после себя жалкие руины. Слишком силен шок от смерти отца и разлуки с мамой и Лили. Слишком невероятным казалось то, как стремительно на смену родному дому пришел невольничий рынок на границе с чужими, незнакомыми землями.

Не верилось, что все это происходит со мной. Но страх уже заползал ледяной змеей в сердце. Сворачивался в клубок, готовый в любое мгновение пролить свой жалящий яд.

Краем глаза я увидела, как элькхе поворачивается к распорядителю.

– Даю десять золотых.

– Забирайте, – немедленно отозвался тот, зная, что больше за нее никто не даст.

От самообладания остались жалкие крохи. Силы тоже меня покинули. Скользнув по шесту вниз, я упала на колени.

– Поднимись, – приказал голос, по холодности сравнимый лишь с ужасающими ветрами Северных Земель.

Я продолжала сидеть на деревянных досках помоста. Внезапно стало так все равно… На смену ужасу пришло упоительное ощущение безразличия. Должно быть, мама чувствовала именно его?

«Нельзя, Гвендолин. Нельзя ему поддаваться. Поддашься – станешь одурманенной куклой и никогда не сможешь сбежать. И отыскать маму и сестру не сможешь».

– Я сказал, поднимайся!

С трудом, но я послушалась. Ноги дрожали, отказываясь меня держать. Мне пришлось подчиниться – теперь я принадлежала ему. Элькхе. Варвару. Устремив взгляд в пространство, я ждала заслуженного наказания за промедление.

И боль пришла.

Казалось, чьи-то темные руки проникают в самую душу и терзают, кромсают ее. Мучительная боль распространялась по телу, но, что хуже всего, она была внутри. Собственное биение сердца, ток крови и прерывистое дыхание – все приносило страдание и было окрашено в черный цвет.

Я закричала, снова падая на пол. Крик все не затихал, пока новому хозяину не надоело меня мучить.

Магия боли и темноты ушла, а элькхе презрительно произнес:

– Запомни: отныне ты – моя рабыня, и вести себя должна соответствующе, иначе… – Ухмылка исказила его и без того отталкивающее лицо. – Думаю, продолжать не стоит.

Он был прав – не стоило. Боль была лучшим объяснением, чем обернется для меня неповиновение. Униженная прилюдно, не имеющая возможности даже взглянуть в глаза своему мучителю, чтобы не получить новое наказание, я стиснула зубы так, что они заскрипели. Стояла, невидяще глядя перед собой. Слезы могли бы принести мне облегчение, забрать с собой частицу страданий.

Но мои глаза оставались сухи.

***

Пропасть… На месте выжженных чувств осталась лишь бездонная черная пропасть. В нее падали осколки разрушенного мира, который еще совсем недавно казался пусть и не безупречным, но все же понятным и родным. А теперь я в одночасье перестала узнавать окружающую реальность.

Кошмары прошлого раздирали меня на части. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором вставало лицо отца и его виноватый взгляд. Отца, понявшего, что его ждет смерть, что ему придется оставить своих девочек. Затем его сменяло отрешенное лицо матери в рабской повозке. А после – лицо Лили, которую забирали невольницей в чужие, незнакомые земли.

Потеряв контроль над собственными мыслями, я тонула в океане отчаяния. Оно обрушивалось на меня волна за волной, и рядом не было никого, кто мог бы протянуть мне руку. Я тосковала по уютному кокону своих воспоминаний, где радость не была чуждым чувством, где мое сердце не было ноющей пропастью. Но каждое воспоминание, каждая волна ностальгии были окрашены тенью боли. Все светлое осталось там, в далеком, далеком прошлом. А впереди меня ждала одна лишь голодная тьма.

Измученная, лишенная ориентира, я просто отдалась этому иссушающему чувству без остатка. Позволила ему себя поглотить. Я кричала внутри, а мир вокруг меня продолжал свое безразличное вращение.

С каждым мгновением мы с мамой и Лили становились все дальше друг от друга. Отец и вовсе мертв – оттого, что бросился защищать меня… нас.

Злость на собственную слабость была вспышкой, молнией, разогнавшей темные, дурманные мысли. Папа рисковал своей жизнью и проиграл. И все ради того, чтобы каждая из женщин, которых он любил – его дочери и его жена – стали рабынями? Так не может быть. Так не должно быть.

Если я и могу что-то сделать для папы, так это не умереть и не сдаться. Сделать все, чтобы его жертва не была напрасной.

Я понятия не имела, как выбраться из ловушки, из опутавших меня пут, но твердо пообещала и папе, и самой себе, что покорной рабой не станет. Не смирится со своей участью и будет бороться до последнего. Не только ради себя и ради того, чтобы женщины семьи Макграт снова воссоединились, пусть и безвозвратно потеряв нечто очень важное. Но и в память об отце.

Отчаяние – молчаливый хищник, но я не могла позволить себе проиграть. Поддаться собственной слабости не значит потерпеть поражение. Слабость проходит. И отчаяние однажды уйдет.

Я не знала, сколько времени мы уже провели в дороге – была настолько вымотана и подавлена, что умудрилась задремать. Кажется, даже пропустила момент, когда мы пересекли черту, разделяющую две страны – Даневию и Эль Кхара. И хотя меня мучил голод, я предпочла бы, чтобы это путешествие длилось вечно. А мой новый дом – моя новая тюрьма – всегда оставался недосягаемой целью.

Новый хозяин посадил меня на лошадь позади себя, но руки связывать не стал. Понимал, что мне никуда не деться. В пути из разговоров сопровождающих элькхе мужчин я узнала имя того, кто меня выкупил.

Гаен Воргат, глава одного из враждующих в Непримиримых Землях домов.

Я заставляла себя прислушиваться к разговорам, которые вели ее враги, и запоминать все, что услышит. Поначалу было непросто различать чужую речь, даже при том, что говорили они исключительно на кафа.

Когда элькхе, прежде обособленный народ со своим собственным языком и культурой, заключили союз с эллинес, стало очевидно, насколько велико влияние последних. Многие элькхе отныне поклонялись богам Эллас, а кафа давно уже прижилась в Непримиримых Землях и стала едва ли не первым по значимости языком. Во всяком случае, для высокородных элькхе.

Воргат и его собеседники говорили быстро, порой перебивая друг друга, а их голоса заглушали посторонние звуки – шум ветра, топот лошадиных копыт. Различить удавалось лишь отдельные слова и фразы. Чаще всего повторялись «боевые маги», «битва» и «дом Тинар». Судя по всему, сопровождающий Воргата крепко сложенный мужчина был никем иным, как боевым магом его дома.

Стало чуть полегче, когда элькхе остановились на привал. Пока они наслаждались горячей ароматной похлебкой, мне бросили сухую краюху хлеба, словно собаке – кость. Но шум, заглушающий их голоса, ослаб, и разговоры стали отчетливее.

Мало-помалу из разрозненных выражений и фраз, словно диковинная головоломка, начинала складываться цельная картина. Судя по всему, дом Тинар давно присматривался к дому Воргат и строил планы о нападении. И вот совсем недавно наслал на дом моего нынешнего хозяина четырех магов. О самом бое ни он, ни маг не говорили – наверняка оба участвовали в нем. Однако из их беседы удалось понять финал: магам Тинара, убивших или смертельно ранивших охранников дома Воргат, в конце концов все же пришлось отступить.

У Воргата в распоряжении осталось лишь несколько магов, довольно молодых и не слишком опытных – вероятно, не считая того, что сидел сейчас рядом с ним. Нанимать новых было непозволительной роскошью – Воргат сетовал, что боевые маги в служении стоили в разы больше почти бесполезных рабынь.

Выходит, его дом сейчас уязвим, как никогда.

Поводом для радости это не назвать. Если на дом Воргат нападут и убьют его главу, меня заберут как трофей. Законы элькхе жестоки. Не зря даневийцы прозвали их варварами.

Оставшаяся часть пути показалась мне вечностью. Отчасти оттого, что впервые в жизни мне пришлось ночевать под открытым небом, на голой земле. Но не камни, впивающиеся в нежную кожу, стали причиной моей бессонницы. Не звуки дикой природы, непривычные для той, что всю жизнь прожила в не слишком большом, но городе. И даже не голод – сухая краюха едва смогла его утолить.

Мне казалось, что, стоит только уснуть – нет, даже закрыть глаза на мгновение, – и сам Воргат или служащий ему маг решит… скрасить ее одиночество. От подобных мыслей к горлу подкатывала желчь, а желудок сводило спазмом. Я никому не позволю к себе прикоснуться… вот так, против моей воли. Лучше уж умереть.

Хотя Воргат уже прикасался ко мне против моей воли – когда ударял меня по лицу.

Мои пальцы скребли остывшую за ночь землю. Этого я никогда не забуду. И никогда не прощу.

***

Через несколько часов после рассвета мы прибыли в земли Гаена Воргата. Он приказал мне слезть с лошади, что я, довольно неловко, и сделала. Взгляд устало скользнул по роскошной вилле в три этажа, что возвышалась на вершине холма, утопая в пышной зелени. Даже архитектуру элькхе, прежде предпочитавшие лаконичность и простоту, переняли у эллинес.

Я смотрела на стены, сложенные из крупного камня с теплыми песочными оттенками, на изящные деревянные решетки, закрывающие окна, на терракотовую черепицу крыши, создающую контраст с окружающей виллу изумрудной зеленью. А видела лишь красивую, но клетку.

Тюрьму.

Боевой маг открыл перед Воргатом входную дверь. Совершенно разбитая оттого, что за всю эту бесконечную ночь так и не смогла сомкнуть глаз, я перешагнула порог вслед за ним.

Меня встретил просторный зал, увешанный гобеленами и украшенный фресками ручной росписи. Фрески, конечно же, были вдохновлены мифологией и культурой чужой страны – как Эль Кхара, так и Эллас. В любой другой ситуации я бы рассматривала их часами. Соотносила увиденное с тем, что знала из книг и рассказов матери, открывала бы для себя нечто новое…

Но сейчас мне было невыносимо находиться здесь, среди культурного наследия страны, в которую меня привезли насильно. Я с тоской вспоминала родной дом – совсем не вычурный, простой, но очень уютный.

Немолодая служанка выслушала приказ Воргата, старательно глядя в пол или в грудь хозяина, но не в его глаза. Молчаливо отвела меня в комнату под лестницей, а затем исчезла. Я бесцельно бродила по комнатушке, порой замирая у дальней стены, за которой притаилась украденная у меня свобода. Повсюду на страже стояли маги, а вокруг виллы простирались земли элькхе. Чужестранку там мгновенно узнают. А значит, бежать некуда.

Я опустилась на пол возле деревянного ящика, заменяющего, вероятно, комод, и закрыла лицо руками. В душе царило полнейшее опустошение. Ни единой мысли. Просто… тишина.

Я сидела так до тех пор, пока не услышала приближающиеся шаги. Переметнулась на кровать и превратила лицо в безучастную маску. Не могла позволить Воргату увидеть мою слабость.

Однако в комнату вошла все та же рабыня с подносом в руках. Через открытый проем я видела маячившего у порога мага в синем балахоне. Неужели приставили присматривать за мной? Смешно. И впрямь думают, что, подкрепившись, я решу сбежать?

В присутствии верного стража Воргата служанка не посмела бросить на меня и мимолетного взгляда. Глядя в пол, поставила тарелку с двумя тончайшими, почти прозрачными ломтями сыра и горбушкой чуть зачерствевшего хлеба, и ушла.

Тарелка стремительно опустела. Сейчас не время думать о гордости – силы были нужнее. После нехитрого обеда я растянулась на неудобной, узкой кровати. Поджала ноги и положила ладони под голову. На полотне закрытых век отпечатались лица матери и Лили. Где они сейчас? Что с ними? Маме вряд ли причинят вреда – ее взяли в дом простой служанкой. Но моя красивая, нежная Лили… Что, если кто-то вздумает сделать ее своей… наложницей?

Знакомый привкус подступившей к горлу желчи. Знакомая боль от ногтей, мимолетно вонзившихся в кожу ладоней.

Лили слабее. Милосерднее, мягче, но слабее. Ведь жестокий мир мужчин-хозяев и их бесправных рабынь не ценит мягкосердечности. Лили не способна сказать обидчику резкое слово, не способна ударить – ни магией, ни собственной рукой.

Прежде я, как и Лили, считала, что мира можно добиться только миром, а добра и счастья – только добром. Но что, если пришла пора судьбе доказать, как сильно я ошибалась?

Я на чужой земле, вынуждена жить по чужим законам и отдать свободу в руки пугающего незнакомца. Что, если война – единственный способ вернуть все, что у меня отняли? Прежнюю жизнь, Лили, маму, свободу…

Если так, я буду бороться. Забуду о мире и встану на тропу войны, до последнего защищая свое право на счастье.

Глава 4. Дом Воргат

Вереницей потянулись серо-черные дни, как близнецы похожие друг на друга. Каждый из них я посвящала бесконечным обязанностям – уборке, готовке и обслуживанию гостей.

Наблюдая за жизнью виллы, я ужасалась, как жестоко Гаен Воргат наказывал рабынь и с какой легкостью избавлялся от неугодных. Любые провинности карались сурово. За любые огрехи в работе служанки наказывались десятками ударов плетей, после чего целыми днями отлеживались и приходили в себя. К женщинам в Непримиримых Землях относились намного хуже, чем к псам на привязи, но так жестоко, как обращался с рабынями Воргат, кажется, не обращался никто.

Я ошибалась, полагая, что эта участь минует меня, если я буду покорной рабой. Если я буду таковой притворяться. Однако Воргату слишком нравилось наблюдать чужие страдания, потому свою порцию боли я получала каждый день. В моем случае он почти никогда не использовал плеть, предпочитая обращаться к магии. И на то были свои причины. Несколько минут выкручивающей наизнанку боли… и никаких следов на молодом теле.

Воргат хотел, чтобы именно я подавала еду во время нередких приемов гостей – нынешних или будущих союзников. Мою красоту выставляли напоказ, словно дорогой расписной платок на рыночной витрине. Оттого серый, безликий наряд служанки был подогнан таким образом, чтобы выгодно подчеркнуть стройную фигуру.

В других обстоятельствах я радовалась бы нескольким часам, свободным от работы по дому. Часам, когда не нужно быть на виду, стоять с опущенными глазами под градом стрел плотоядных взглядов, как будто элькхе были дикими хищниками, а я – их добычей. Часам, когда я могла остаться наедине с самой собой. Однако даже уединение работало против меня. Я почти не спала, но выходить из комнаты не имела права. Предоставленная самой себе, я все больше погружалась в темные мысли.

Прежде я никогда не знала одиночества, но теперь оно поглощало меня, словно неукротимый зверь, пожирающий теплые воспоминания и оставляя взамен лишь холод. Смех никогда не унывающей Лили, утешающий голос матери и уверенный и вселяющий уверенность голос отца остались в моей голове лишь слабым эхом.

Мечты, которые я лелеяла в своем сердце, рассыпались, как изъеденные молью пергаменты. Прежде я мечтала о том, что однажды смогу стать кем-то большим, нежели просто Истоком. А теперь у меня отобрали даже это. Я разом стала никем. Рабыней. Принадлежащей кому-то другому вещью. Я чувствовала себя птицей, которой подрезали крылья, неспособной взлететь, обреченной на скитания по земле. Смотрела на себя, а видела незнакомку, носящую маску притворного безразличия. Притворного, потому что мне все еще было не все равно. Жажда борьбы – с Воргатом, с несправедливой судьбой, со всем этим миром – во мне не угасла.

Просто я никак не могла отыскать способ разорвать этот порочный круг, вырваться из капкана и вырвать из него сестру и мать. Страх, боль, ненависть, злость, что захлестывали меня – безумная смесь, разрушительная для моего разума, но, к сожалению, совершенно безвредная для всех остальных.

Погрузившись в мрачные мысли, я подметала пол, стараясь не оставлять на нем ни соринки. Последнее время хозяин дома (я отказывалась называть Воргата моим хозяином даже в собственных мыслях) был не в духе. Не стоило давать ему лишний повод для наказания.

Все здешние рабыни были родом из Даневии, а потому Воргат не стеснялся обсуждать дела в их присутствии. У меня же день ото дня все лучше получалось воспринимать кафа на слух. Поэтому я была осведомлена обо всем, что происходило в Эль Кхаре.

Совсем недавно дом Воргат с успехом отразил нападение дома Тинар, убив трех магов и пленив остальных. После этого Воргат решил сразу же атаковать уязвимый теперь соседний дом, пока они не успели к этому подготовиться. Довольно легко он завладел домом Тинар, сильно ослабленным войной с домом Брега. Земли объединились, а плененные маги Тинара без лишних сомнений перешли на сторону Воргата. Им было, в общем-то, все равно, за кого воевать, лишь бы им за это платили.

Все бы ничего, если бы Брега также не отбил у соседей земли. Магов у них было на порядок больше, а влияние – выше. Это заставило Воргата затаиться в собственном доме, опасаясь нападения магов Брега. Именно поэтому он и был в последнее время не в духе.

Оттого моя жизнь, и без того не особо счастливая, стала еще хуже. Воргат придирался ко всему, каждый раз наказывая меня за малейшие провинности: незамеченный островок пыли, недозрелое яблоко, поданное к столу, крохотное пятнышко на выстиранной одежде. Тогда следующее, что я видела, это тянущиеся ко мне руки с зажегшейся на кончиках магией.

Я сжималась в ожидании новых мук и молча стискивала зубы, когда они приходили. Казалось, применяя ко мне ненавистную магию боли, Воргат получал особое извращенное удовольствие. Я знала порядки элькхе, но не знала их богов. Однако не сомневалась, что подобную силу мог создать лишь бог-мужчина.

Другие служанки в ожидании боли опускались на колени. Склоняли голову в смиренном жесте, признавая свою вину и принимая наказание. Воргату нравилась подобная покорность. Она тешила его самолюбие.

В неком, возможно бессмысленном, протесте я переносила боль на ногах так долго, как только могла. Но даже когда ноги переставали меня держать, и я падала на пол, голову не опускала. Знала, что наказание за непокорность, за нежелание подчиняться станет только суровее, но пересилить себя не могла.

После нескольких дней, проведенных в доме Гаена Воргата, я поняла: привыкнуть к боли невозможно. Она может лишь немного притупиться, но полностью никогда не уйдет.

Когда на меня обрушивались магические искры боли, я представляла, что это не мое тело мучительно страдает, а чье-то чужое. Представляла, будто присутствует при наказании человека, который не имеет к ней никакого отношения. Правда, трудно сказать, был ли в этом хоть какой-то толк.

Помрачнев, я окинула взглядом помещение, в котором находилась. На сегодня уборка закончена. Однако это никоим образом не означало, что теперь я могла бездельничать. Обязанностей у меня еще немало, а отдыхала я лишь тогда, когда спала. Пять драгоценных часов.

За пару недель, проведенных в плену дома Воргат, я похудела настолько, что стала почти прозрачной. Голова постоянно кружилась от нехватки еды, а кожа была бледнее, чем у народа Снежных земель. Собственное отражение в зеркале превратилось в незнакомку. Лицо осунулось и растеряло краски. Глаза потухли, утратив блеск.

Несмотря на слабость, я понимала – жаловаться Воргату бесполезно. А если поддамся бессилию и начну плохо выполнять свою работу, меня просто накажут.

Видя мое состояние, повариха порой улучала момент и подсовывала фрукт или хлеб. Иногда мне даже доставался небольшой ломоть мяса.

Такое своеволие грозило поварихе крупными неприятностями. Воргат не жалел денег на боевых магов и экономил на всем остальном. Маги по его приказу следили за тем, чтобы рабыня при готовке не положила в рот лишнего. Что уж говорить о том, что подкармливать меня было строго запрещено. Однако несмотря на это, мне время от времени доставался какой-нибудь лакомый кусочек. Я, в свою очередь, старалась по мере своих сил облегчить поварихе работу на кухне.

У них с поварихой, которая отчего-то не желала называть своего имени, и старой рабыней Альтид даже появился общий секрет. Они научились разговаривать беззвучно, не привлекая внимания стоящих на страже магов. Прибегать к чтению по губам постоянно опасно, да и невозможно. Однако даже пары фраз в день для рабынь, которые были невидимками для всего остального мира, вполне достаточно, чтобы ощутить незримую поддержку друг друга.

Причина их молчаливости крылась в хорошо вызубренных правилах. Рабыням запрещено долго разговаривать друг с другом. Выходить из комнаты по ночам – тоже. До момента, как проснется глава дома, собственная каморка становилась для невольниц тюрьмой. Если после заката стоящий на страже маг поймает рабыню за пределами комнаты – сурового наказания ей не избежать.

Кроме того, каждый вечер комнаты обыскивали в поисках вещей, способных причинить вред или убить. Женщины элькхе, в отличие от мужчин, магией не обладали, а оружие в Непримиримых Землях считалось устаревшим способом нападения – большинство здешних мужчин применяли магию боли. Потому орудием рабынь могли стать только подручные средства: кухонный нож, секатор, осколки стекла. Именно на наличие этих вещей и проверялись комнаты. А то, что судьба уберегла меня от проверки Видящего, побуждало боевых магов проверять мою комнату еще тщательнее, чем комнаты остальных рабынь.

Понимая все это, я, тем не менее, постоянно нарушала правила. Не те, что касались орудий убийства. Конечно же нет. Если бы в моей каморке нашли что-то подобное, меня, скорее всего, убили бы прямо на месте. Неудобства из-за нехватки рабынь в доме Воргат меркли перед извечным страхом элькхе – смерти от руки восставшей рабыни. Если хоть одна из них заставила бы хозяина усомниться в ее покорности, поплатилась бы за это немедленно. Если хоть одна восстала бы против своего хозяина и убила его, все рабыни Непримиримых Земель до скончания веков ходили бы закованные в цепи.

Слава Матери Истока, подобного еще не случалось – вероятно, из-за полнейшей затравленности рабынь.

Я в совершенстве овладела способностью быть тихой, как мышка. Я и прежде, до нападения на Гларингел, была стройна, а при нынешнем питании поправиться попросту невозможно. Потому научиться передвигаться тихо оказалось совсем несложно.

Ночью тени, что ложились на виллу, становились моими сообщниками. Прячась в складках темноты, я осторожно продвигалась вперед, чтобы проскользнуть в каморку старой рабыни Альтид и вволю там наговориться. Наверное, мне не хватало разговоров с отцом, и, особенно долгих – с мамой. Оттого и тянулась к чужому человеку, как мотылек – к свету.

Альтид рассказывала о своей земле, которую помнила еще девочкой – до того, как стала рабыней. Я рассказывала о Даневии – близкой, но такой недосягаемой.

Погрузившись в воспоминания минувшей ночи, я не заметила идущего навстречу боевого мага. Столкновение с ним обернулось сильным ударом по лицу. Я упала на колени, тяжело дыша. Пусть маг и не был полноправным членом дома Воргат, а только наемником, он был мужчиной. А потому имел полное право наказать рабыню за недостойное поведение.

Сидя на полу, я потрясла головой – в ухе звенело.

– Смотри, куда идешь, – процедил маг.

И ушел.

Мои ногти проскребли по полу. Пальцы сжались, воскрешая в памяти то мгновение, когда под моей ладонью была холодная земля. Часы, когда я была так беззащитна. Унижена. Даже не тем, что кто-то посягнул на мою честь, чего, слава Дочери Звезд, так и не случилось, а собственным бессилием.

К горлу подкатил колючий, полный острых лезвий, ком. Нет. Я не поддамся слабости. Я не плакала, когда умер отец. Не плакала, когда расставалась с сестрой и мамой. Не заплачу и сейчас.

Шумно выдохнув, я встала. Гордо подняла голову и продолжила путь. Ее жест не был никем замечен, но много значил для меня самой.

Каждый день, каждый час, каждую секунду, я доказывала высшим силам, всему миру и, в первую очередь, самой себе, что сломить меня невозможно.

Глава 5. Заговорщицы

В один из дней, пропитанных болью и ненавистью, я стояла в гостевом зале виллы. Простирая над камином озябшие руки, наблюдала за Альтид, накрывающей стол для магов Воргата. Ее руки дрожали от тяжести блюда с яблоками. Старую рабыню снедала болезнь, что с каждым днем делала ее все слабее и немощнее. я подошла к Альтид, желая помочь, пока мужчины не видят, но опоздала. Тяжелое наливное яблоко упало с блюда прямо на край стоявшей на столе хрустальной пиалы и опрокинуло ее на пол. Раздался звон стекла, разбитого на множество осколков.

Будто хищник, затаившийся в засаде, в зал влетел Воргат. Я привычно опустила глаза.

– Ты мне надоела, старая. – Во властном голосе Воргата словно застряли кусочки льда. – Я трачу на тебя еду, а ты разбиваешь посуду, которая гораздо ценнее тебя. Ронак, отправляйся на невольничий рынок и приведи мне новую рабыню.

Новую? Меня пронзила мысль, от которой тело занемело. Воргат хотел убить Альтид за разбитую посуду? В глазах старухи плескалась обреченность. Как бы ни было ужасно положение женщин в землях элькхе, каждая из них, несмотря ни на что, хотела жить.

Я не успела остановить рвущийся из горла крик.

– Подождите!

– Что ты сказала? – прорычал Воргат.

Разговаривать с мужчинами без их разрешения, разумеется, запрещалось тоже.

– Простите, господин, – выдавила я, старательно глядя в пол. Ненавидела себя за нотки мольбы, звучащие в голосе, но иначе Воргата не задобрить. – Я только хотела сказать… Это я разбила посуду. Совершенно нечаянно. Я потянулась за яблоком, и оно упало.

– Ты пыталась взять еду без моего разрешения?

Воргат повысил голос, что не предвещало ничего хорошего.

– Простите, господин, – тихо повторила я.

– Значит, я недостаточно кормлю тебя?

«Да, проклятый ты скупердяй, недостаточно».

Я открыла было рот, чтобы возразить, но Воргат не позволил.

– Ты забываешь свое место, раба. – Его тон снова стал привычным, угрожающе-холодным. – Ты пыталась украсть еду – это раз. Посмела прервать меня – это два. Заступилась за другую рабыню – это три. Ронак, я отменяю предыдущий приказ. Принеси мне плеть.

Плеть.

Я смотрела в пол, чувствуя, как тело охватывает дрожь. Подняв глаза, встретилась взглядом с Альтид. Мгновения оказалось достаточно, чтобы понять: она хочет сознаться Воргату в содеянном. Воспользовавшись тем, что элькхе отвлечен разговором с боевым магом, я медленно покачала головой и безмолвно прошептала: «Не надо».

Меня Воргат не убьет. Я молода, привлекательна, и я – его новое приобретение. Ему будет попросту жаль лишиться меня так скоро. А боль… Когда-нибудь она закончится.

– А ты чего стоишь? Накрывай на стол и убирайся. И не забудь привести зал в порядок, – обрубил ледяной голос Воргата.

– Да, господин, – хрипло ответила Альтид.

Сквозь ресницы наблюдая за тем, как она поспешно собирает осколки с пола и уходит, я с облегчением вздохнула. Лучше плеть для меня, чем мучительная смерть для старой рабыни.

– Сними платье и повернись, – приказал Воргат.

Я расстегнула пуговицы рабского платья – чуть более изящного, нежели наряды остальных рабынь. Крепко прижала ткань к груди, оголяя спину. На меня обрушилась плеть, словно жалящий, обжигающий язык. От удара на глазах проступили непрошеные слезы. Дыхание перехватило. Я стиснула зубы в ожидании следующего удара плети, но его не последовало. Зато меня пронзила знакомая мучительная боль, скручивающая внутренности в тугой узел.

И снова руки, что тянулись ко мне, и снова фиолетовые искры на кончиках пальцев. Фиолетовый, когда-то мой любимый цвет, стал для меня цветом боли.

Казалось, пытка продолжалась несколько часов, но в реальности могло пройти не больше нескольких минут. Чередуя плеть и магию, Воргат добился того, что у меня потемнело в глазах от боли. Матерь Истоки пришла, чтобы вызволить свое дитя из чужих, мучительных рук хотя бы на мгновение. Я потеряла сознание и ускользнула в спасительную темноту.

Очнулась я в собственной постели. Я лежала на животе. Спина была будто в огне.

– Выпей, полегчает, – раздался в тишине еле слышный голос.

Подавив стон, я повернула голову. Замершая у постели Альтид протягивала мне кружку. Судя по запаху, в ней был травяной отвар.

– Спасибо, – пряча взгляд, произнесла старуха. – Не стоило заступаться за меня, но… Спасибо.

На миг забыв о боли, я слабо улыбнулась. Приятно слышать столь редкие для рабыни слова. Взяв кружку с теплым отваром, сделала глоток. Я не могла как следует рассмотреть комнату, но и без того ясно – боевых магов в ней нет.

Будто угадав ее мысли, Альтид прошептала:

– Господин не думал, что ты так быстро очнешься. Ты сильная, – добавила она с оттенком одобрения в голосе.

Я попыталась пожать плечами, но поморщилась от прострелившей спину боли.

– Не шевелись, – мягко произнесла Альтид. – Я обработаю твои раны.

Конечно, мне ведь еще предстоит служить Воргату месяцы, годы или десятилетия. До тех пор, пока какой-нибудь проступок не разозлит его до такой степени, что он захочет от меня избавиться.

Отвращение накатило волной и схлынуло, оставив лишь тошноту.

– Я хочу сбежать, – вырвалось у меня.

– Это невозможно, – раздалось над самым ухом, – бежать некуда.

Я скрежетнула зубами. Спины коснулся смоченный в чем-то, остро пахнущий лоскут ткани.

– Лучше умереть свободной, чем рабыней.

– Неправда, – возразила Альтид. – Неважно, как ты умрешь. Важно лишь, что твоя жизнь закончится.

– А зачем мне такое существование?

Ответом мне была тишина.

Я закрыла глаза. Нужно сбежать отсюда… Но как? Я и сама понимала, насколько безрассудна сама мысль о побеге. Вокруг – незнакомые земли, союзников там мне не найти. Не найти ни приют, ни помощь. Любую беглую рабыню, которая бродит по Эль Кхара в одиночестве, убьют или пленят, едва завидев.

Раздавшиеся в тишине слова Альтид заставили меня широко распахнуть глаза. И почувствовать, как среди пепла глухого отчаяния воскресает надежда.

– Если ты твердо решила сбежать, я тебе помогу.

***

Альтид сдержала слово.

На следующий день она пришла ко мне с нехитрой едой. Правда, в сопровождении боевого мага, а потому поговорить с ней не удалось. Но я все же сумела прочитать по губам Альтид одно-единственное слово.

Библиотека.

Не выказывая недоумения, я принялась за еду. Рабыня ушла, а боевой маг остался караулить, раздражающе маяча в проеме. Я знала, что библиотека заперта на ключ. Все же помимо книг на кафа и родном языке элькхе, о котором я имела весьма отдаленное представление, там наверняка хранились и книги на других языках. В том числе, на даневийском. А рабынь предпочитали ограждать от любых знаний о Непримиримых Землях. Очевидно, мужчины опасались, что полученная информация может быть использована им во вред.

Я не сразу смогла понять, что именно означают слова Альтид. Ответ нашелся сам собой. Пережевывая ломоть хлеба, я чуть не сломала зуб о попавшийся в нем кусок металла. Сердце на мгновение сбилось с ритма. Не зная, куда направлен взгляд боевого мага, я старалась не выказывать охватившего меня напряжения. Медленно проглотила хлеб, спряв металлический предмет за щеку. Ключ. Это должен быть ключ.

Осторожно подняв глаза, я увидела, что маг стоит ко мне спиной. Вынув изо рта маленький ключик, я стремительно спрятала его под тонким одеялом. Теперь оставалось только дождаться подходящего момента, чтобы воспользоваться подарком рабыни.

***

Последующие дни я вела себя настолько безукоризненно, насколько это вообще возможно. Однако при этом незаметно оценивала окружающую обстановку, стараясь подмечать каждую деталь.

Боевые маги и сам Гаен Воргат в дневное время обитали, в основном, в гостевом зале на первом этаже. Все спальни (не считая, конечно, каморок рабынь) располагались на втором. На третьем находилась библиотека, внушительных размеров балкон и длинный коридор, ведущий в пустующие сейчас гостевые комнаты. Маги редко забредали туда. Как объяснила Альтид во время наших коротких, почти мимолетных разговоров, библиотекой уже давно никто не пользовался. Мужчины Непримиримых Земель были слишком заняты войной друг с другом и с Даневией.

Несмотря на это, долго находиться в библиотеке слишком опасно – любой заглянувший на этаж маг мог меня там обнаружить.

Пытаясь успокоить бешеный стук сердца, я неторопливо поднялась на третий этаж и сразу же направилась к библиотеке. Руки дрожали настолько, что с первого раза попасть ключом в замочную скважину не получилось. Мысленно умоляя дверь не скрипеть, я осторожно ее открыла и проскользнула внутрь.

Библиотека оказалась достаточно вместительной. Льющийся из окна свет, рассеиваясь, падал на шкафы, подпирающие стены и заставленные множеством книг. Среди них я должна отыскать карту Эль Кхары, а также книги, которые помогут мне понять, что представляют собой окружающие земли, и что меня там ждет. Что-то я знала из книг, оставшихся в прошлой, свободной жизни, но для побега этого недостаточно. Даневия совсем близко, но в какой стороне? Карта и книги могли бы ответить на важный вопрос: как беглой рабыне выжить в чужой стране и добраться до родного дома?

А после нужно будет отыскать тех, кто поможет мне найти маму и Лили. Если в захваченном Гларингеле никого уже не осталось, я отправлюсь дальше, в другие города. Если будет нужно – и в саму столицу.

На поиски карты у меня ушло несколько дней. Как бы я ни храбрилась, каждый раз, находясь в библиотеке даже пару минут, я испуганным мышонком замирала при любых раздающихся снаружи звуках. Если Воргат или его приспешники найдут меня в библиотеке, прошлые пытки покажутся нежным, ласковым касанием.

Вполне возможно, это будет мой последний день.

Наконец судьба вознаградила меня за старания. Карта оказалась в моих руках. Не тратя драгоценного времени, я скрутила ее в свиток и прикрепила к бедру так, чтобы его придерживала ткань нижней юбки. Передвигаться со спрятанным свитком было не слишком удобно, но возможно.

Я выглянула в коридор и убедилась, что этаж по-прежнему пуст. Только после этого вышла и заперла библиотеку. Беспрепятственно спустившись вниз, я направилась в свою комнату. Мелькнула мысль спрятать карту под кроватью, но от этой идеи я отказалась очень быстро. Нужно более надежное хранилище.

Единственное, что я могла использовать в качестве тайника – узкое пространство между ящиком для одежды и стенкой. Успокоенная, я расправила карту на коленях. Прислушиваясь к звукам вне комнаты и готовясь в любое мгновение спрятать карту, принялась ее изучать.

Мысль о побеге больше не казалась простой фантазией. Только теперь я отчетливо поняла, сколь тяжелую задачу перед собой поставила. Даже если я смогу сбежать, не попавшись стоящим на страже магам, что делать дальше? Цепные псы Воргата, пустившись на поиски беглянки, могут очень быстро преуспеть. Чтобы пересечь Непримиримые Земли и выйти к границе с Даневией, мне нужен четкий план. Вот только плана у меня не было. Все, что мне оставалось – полагаться на судьбу, на милость Дитя Звезд и Матери Истока.

В один из бесконечно долгих дней Альтид вновь протирала лечебным отваром мою спину, пострадавшую от гнева Воргата. Ярость и злость за промахи и поражения в затяжной войне между домами Непримиримых Земель он выместил любимым и ставшим уже привычным способом.

Протирая смоченной в отваре тканью рубцы, старуха прошептала мне на ухо:

– Господин отправился в Эллас. Его не будет пару-тройку дней.

– Зачем? – одними губами спросила я, вполоборота повернувшись к рабыне.

– Хочет уговорить приехать одного из Немых. Тот нужен ему для войны.

И все. Больше ни слова.

Мой мозг лихорадочно работал, переваривая информацию. Воргата не будет несколько суток, а значит, я свободна от его гнета. И возможно, это мой единственный шанс сбежать. Воргат наверняка забрал часть магов с собой для собственной защиты, а значит, если я надумаю бежать, преследователей будет меньше.

Но что, если Воргат предвидел подобные мысли с моей стороны и приказал боевым магам следить за мной еще пристальнее? Тогда побег обречен на провал.

Я снова осталась в одиночестве, но уснуть, несмотря на утихшую боль, не могла. Сомнения раздирали меня на части. Больше всего на свете я хотела вырвать у судьбы свободу. Но если меня поймают, все мои страдания окажутся напрасными.

Пришедшая в голову мысль сначала показалась сумасшествием. Потом – неплохой идеей, которую я принялась обдумывать со всей тщательностью. К тому моменту, как зажили оставленные Воргатом рубцы, в моей голове созрел план побега.

Столкнувшись с Альтид на кухне, я улучила момент и сообщила, что намерена бежать. Кажется, старая рабыня не ожидала, что я все же решусь на это. По слову, по фразе я рассказала Альтид свой план. Не сразу, но рабыня меня поняла и ответила, что готова помочь.

К тому времени, как Воргат вернулся в особняк, я была готова к побегу.

Глава 6. Побег

Вместе с Воргатом на виллу прибыли поистине странные гости.

Знающий – неопределенного возраста мужчина, с ног до головы закутанный в черное. Молодой красавец лет тридцати, одетый, вероятно, по последней моде Эллас: белую рубашку и бежевые брюки, заправленные в штаны из мягкой светлой кожи. Последней гостьей оказалась жуткая седая старуха. Точно не элькхе и не эллинес – об этом говорили и черты лица, и очень бледная, тонкая, словно пергамент, кожа.

С самого приезда старуха ни на шаг не отходила от привлекательного незнакомца… впрочем, как и он от нее. Однако кем были друг для друга эти двое, что их связывало, я понять так и не сумела. У меня от старухи мурашки бежали по коже. Та вела себя одновременно жутко и странно: то смотрела по сторонам рассеянным, будто одурманенным взглядом, то плотоядно облизывала губы, то вонзала в меня тяжелый и давящий взгляд.

Но не зловещая старуха была главной для меня угрозой.

Каждый раз, когда я сталкивалась с Немым, сердце начинало колотиться как бешеное. Меня преследовал страх, что Знающий услышит это биение, словно оглушительный колокольный звон, и заподозрит неладное.

В такие минуты я заставляла себя думать о том, как тяжела жизнь рабыни. И как мне, днем и ночью запертой в доме, хочется увидеть солнце, почувствовать на коже его согревающие лучи. Оставалось надеяться, что эти мысли, вполне ожидаемые от невольницы, отводили от меня все подозрения чужеземца, облаченного в черный балахон.

Я всячески избегала и Знающего, и старуху со светловолосым красавцем, которого Воргат назвал Парисом. И вместе с тем понимала: дальше тянуть нельзя. Или я сбегу сейчас, или неизбежно настанет момент, когда мой план раскроется.

***

Я так нервничала, что, помогая Альтид на кухне, порезала палец. Ойкнув, приложила его к губам, оставив на них медный привкус.

Сложно не нервничать, когда решается твоя судьба.

Весь день в главном зале Воргат и его маги были увлечены каким-то жарким спором. Я накрыла на стол, дождалась, пока мужчины поужинают, а после снова наведалась к рабыне – якобы за едой для себя. На Альтид от волнения лица не было, и я начала опасаться, как бы слоняющийся на кухне маг (вероятно, приставленный наблюдать, чтобы рабыни использовали ножи исключительно по назначению) ничего не заподозрил. Однако он, кажется, был всецело поглощен собственными мыслями. Служанки на кухне поговаривали, что маг влюблен в девушку из враждующего с ними дома.

«Поделом вам обоим», – мстительно подумала я.

Как бы тяжело ни приходилось женщинам-элькхе, наверняка и они не гнушались использовать в своих целях даневийских рабынь.

И все же я с неослабевающим напряжением следила за действиями Альтид в ожидании того, ради чего пришла. Достав с полки хлеб, старая рабыня вложила в руку и небольшой мешочек. Я взяла оба предмета. Стрельнув глазами в сторону мага, убедилась, что он ничего не заметил. Мешочек спрятала в лифе платья.

Я встретилась глазами с Альтид, и та едва заметно кивнула. Это означало, что чай с порцией сонного эликсира для Знающего уже готов. Чуть позже личная рабыня отнесет ему чай.

Когда я только узнала об умении Альтид создавать различные эликсиры из покупаемых Воргатом трав, предложила воспользоваться этим и усыпить магов виллы. Однако Альтид быстро спустила меня с небес на землю: трав, необходимых для создания эликсира, было слишком мало и на большое количество мужчин просто не хватило бы. А вот на одного – вполне.

Быстро перекусив, я поднялась и вышла. Внешне я оставалась спокойна, но внутри кипел ураган эмоций – от страха до нервного предвкушения.

Ожидание момента, когда Знающий отправится ко сну, оказалось тяжелейшим испытанием. Его поселили на третьем этаже, в одной из пустующих гостевых комнат, потому я не рисковала блуждать по коридорам, а сидела в комнате и прислушивалась к каждому звуку за приоткрытой дверью.

Негромкие шаги… звон посуды – знак, поданный мне рабыней. Знак, что Знающий выпил чай с усыпляющим эликсиром.

Идти к нему было слишком рано, но и сидеть спокойно я больше не могла. Нервно ходила из угла в угол, мысленно отсчитывая секунды. Выждав время, которого должно было хватить, чтобы зелье Альтид подействовало, я начала приготовления. Разорвала вынутое из ящика платье, лоскутом ткани привязала к бедру карту, а оставшуюся ткань забрала с собой. Удостоверилась, что мешочек надежно спрятан в лифе и не выпадет при ходьбе.

Оставался последний, решающий шаг.

Открыв дверь, я прислушалась. До меня донеслись негромкие голоса мужчин, обсуждающих предстоящее нападение Воргата на один из домов Эль Кхары. Я легко различила голоса магов и самого Воргата, а вот молодого гостя и его пугающей спутницы слышно не было.

Некстати появившиеся мысли мешали сосредоточиться на плане. Мешал, конечно, и страх. Страх, что меня поймают и шанс на спасение из клетки исчезнет. А с ним из этого мира исчезну и я сама.

Я прикрыла глаза в попытке успокоиться. Собравшись с духом, открыла дверь шире и выскользнула в коридор. Призывая на помощь все свое новообретенное умение оставаться незаметной, я добралась до лестницы и бесшумно поднялась на третий этаж.

Остановилась, лишь оказавшись перед дверью в комнату Знающего. Стояла так несколько мгновений, пока не поняла – выжидать, пока успокоится сердце и разыгравшееся воображение, рисующее самые жуткие картины, бессмысленно и даже опасно. Я могу никогда не решиться на то, чтобы открыть эту дверь.

И тогда все мои страхи станут явью.

Не раздумывая больше ни мгновения, я легонько толкнула дверь. Та без усилий отворилась, являя лежащего на кровати человека. Не услышав ничего подозрительного, я вошла и прикрыла за собой дверь. Хотела сделать все как можно быстрее, но не смогла удержаться от того, чтобы не взглянуть на Знающего. Черная маска, как и вся одежда, лежала на табурете и больше не скрывала его лица. Людская молва не обманула – Знающий действительно был уродлив.

С трудом оторвав взгляд от лица, словно изъеденного рытвинами, я взяла с табурета облачение мага – и отрез ткани, служивший ему маской, и балахон. Осталось самое важное. Я достала из лифа грубого серого платья мешочек, отданный мне Альтид. Развязала его, вынула кресало, кремень и небольшой кусочек льняного трута – обычные атрибуты для розжига огня. Трут положила на принесенную с собой ткань, теперь лежащую на табурете вместо одежды Знающего.

Держа в руках кремень, я поднесла к нему кресало и резко ударила. Руки тряслись, и зажечь пламя удалось не сразу. С очередной попытки платье наконец загорелось. Не став дожидаться, пока пламя перекинется дальше, я выскочила из комнаты. Бросилась вниз по лестнице, звонко, отчаянно зовя на помощь.

Не было нужды притворяться напуганной – страх завладел моим телом и мыслями.

Началась паника. Привычка оказалась столь сильна, что даже сейчас я не могла смотреть в глаза магам. Они же, не обращая на меня никакого внимания, бросились наверх. Конечно, они боялись за жизнь Знающего, оставшегося в охваченной огнем комнате.

Мне нужно покинуть дом прежде, чем у кого-нибудь возникнет вопрос: а как, собственно, начался пожар?

Я бросилась на кухню, где меня уже ждала Альтид. Не теряя времени, сбросила рабское платье, оставшись в исподнем. Лоскутами ткани туго утянула грудь и облачилась в одеяние Знающего – черный балахон с закрывающей лицо повязкой. Благословленный Метис маг не был так худ, как я, но просторный, бесформенный балахон эту разницу скроет.

Я пыталась уговорить Альтид бежать со мной, но та лишь качнула головой.

– Кости у меня старые, не убегу далеко, а тебя задержу. И тогда ты потеряешь последний шанс обрести свободу.

– Но что, если Воргат поймет, что вы мне помогали?

– Тогда я с достоинством приму наказание. Да и недолго мне осталось. – Альтид выдавила улыбку. – Беги, дитя. Беги и думай только о том, чтобы выжить и вернуться домой. Живи и наслаждайся жизнью и свободой… за нас обеих.

Рабыня накинула мне на плечо сумку с едой и водой.

– Все, дитя. А теперь беги.

Усилием воли я сдержала слезы, закипающие в уголках глаз, и порывисто обняла Альтид. В благодарность и… на прощание.

Я вышла из кухни, намеренно замедляя шаг. Подавляя желание бежать со всех ног, как и завещала Альтид. Мой взгляд был прикован к входной двери – последнему препятствию на пути к свободе. А потому я не сразу обнаружила гостя дома Воргат.

Как ни в чем ни бывало, Парис сидел в кресле в гостиной. Сидел вальяжно, поигрывая ножом. И конечно, рядом с ним была странная старуха.

Я сглотнула. Казалось бы, что может быть легче – просто сделать дюжину шагов вперед. Просто преодолеть небольшое расстояние от кухни до входной двери. Но время словно замерло, а тело заиндевело.

«Иди, – приказала я самой себе. – Докажи, что ты не слабая, не безвольная, не покорная, какими принято считать рабынь».

Я сделала первый шаг – самый первый, самый сложный. Остальные дались чуть легче.

Все эти несколько дней, что Знающий находился в доме, я пристально наблюдала за ним. Отмечала малейшие детали: походку, осанку, широту шага. И сейчас, направляясь к двери, старательно копировала увиденное.

Расправить плечи и выпрямить спину – надменные Немые никогда не ходят с согбенной спиной. Делать шаг шире, подобно мужскому, стараясь только, чтобы наружу не показывались ботиночки – грубые, но узкие, исключительно женские ботиночки, которые мгновенно меня выдадут. Обуть сапоги Знающего я не могла – они просто слетели бы с меня при первом же шаге. Да и скрываться от преследователей в такой обуви будет нелегко.

Я контролировала каждое движение, стараясь идти ровно, без манерности и покачивания бедрами. Длинный, рубленный мужской шаг. Только бы не выдать истинную сущность того, кто скрывался под черным балахоном и повязкой, натянутой до самых глаз. К счастью, сами глаза – миндалевидные, окруженные ореолом пушистых ресниц – рассмотреть на расстоянии Парис не мог. Разглядеть могла лишь старуха, сидящая ближе к ней. Но ее взгляд был, как обычно, словно одурманен и обращен на молодого спутника.

Я видела, как тот поморщился при моем появлении. Едва ли не каждый человек в этом мире ненавидел и боялся Немых. Или, как в случае Париса, презирал, особенно этого не скрывая. Непросто смириться с мыслью, что твои мысли для кого-то – открытая книга.

Он же смотрит прямо на меня!

Я никогда прежде не испытывала такого сильного, сковывающего ужаса. Даже когда захватчики ворвались в наш дом. Тогда мои чувства оказались будто заморожены после столь жестокой и неожиданной утраты отца. Сейчас же страх был почти осязаем. Каждая клеточка моего тела словно онемела, хотя я продолжала идти. В голове звенело, мысли лихорадочно метались в ней, словно рой разбуженных пчел. Сама не знаю, как умудрилась не потерять сознание.

Я продвигалась вперед на ватных ногах, чувствуя бегущий по спине холодок. В опустевшей разом голове осталась одна-единственная мысль: какое препятствие ни встанет на моем пути, сколько лишений ни придется пережить в моем странствии, назад, в дом Воргата я больше не вернусь. И это знание меня окрыляло.

Я уже ощущала вкус свободы на языке. Ветер в волосах, сладковатый свежий воздух, до отказа наполнивший легкие…

Когда до двери оставалась лишь пара шагов, страшная старуха повела носом, словно голодная бродячая псина у пекарни.

– Какая сладкая кровь…

Вздрогнув, я повернула голову в ее сторону.

– Ты проголодалась, моя милая старушка? – насмешливо спросил Парис.

– Кровь… Ее запах – в воздухе. Сладкий, вкусный запах.

«Богини…Она чует мою кровь. Мой запах».

Палец. Проклятый палец, который я порезала сегодня за обедом…

Мне хотелось бежать. Но все, что я могла – это отвернуться и так же степенно, ничем не выдавая свой страх, продолжать движение.

– Ты получишь свою кровь, старуха, – лениво проговорил Парис. – Когда вернемся во дворец.

– Это особая кровь. Одаренная. Но не такая мерзкая, как у того урода.

Первой моей мыслью было: «Кто бы говорил об уродстве…» Вторая, будто с ног до головы окатившая меня ледяной водой: «Она говорит о Знающем. О том, кто горит там, наверху. В чьей одежде я сейчас нахожусь».

Дверь, ведущая на свободу, была так близко! И одновременно невозможно далеко…

– А ну стой! – скомандовал Парис.

Обмирая, я медленно развернулась. Парис, отложив нож в сторону, подался вперед. Из его позы исчезла вальяжность, из глаз – ленца. Сейчас они жадно, голодно горели.

– Сними повязку.

Сопротивляться было бессмысленно. Бежать – тоже. И все же я не могла заставить себя это сделать. Показать ему свое лицо – значит, подписать себе смертный приговор.

Правда в том, что каждая секунда промедления лишь оттягивала неизбежное.

– Безпута!

Имя старухи, вероятно, одновременно служило чем-то вроде приказа или команды «в атаку». Из груди вырвался лишь один прерывистый вздох, а старуха уже преодолела разделяющее их расстояние и сорвала повязку с моего лица. Разглядев то, что она скрывала, Парис недоверчиво хмыкнул.

– Рабыня, значит. Сбежать надумала, malako, – нехорошо улыбнувшись, произнес он. Наигранно поцокал языком: – Что ты распознала в ее крови, Безпута?

– Дар, – томно проговорила старуха. И громче, словно вынося вердикт: – Исток.

Я стояла, обратившись статуей, вперив в пространство перед собой опустевший взгляд. Не может быть, что между мной и свободой встала одна-единственная капля уже давно запекшейся крови. Такого просто не может быть.

Парис откинулся на спинку стула и громко расхохотался.

– А меня еще спрашивают, почему я держу это страшилище рядом с собой. – Он склонил голову набок, изучая меня. – Великолепный трофей, не находишь, моя дорогая старушка? Уверен, Фобос обрадуется столь очаровательному подарку. Он как раз совсем недавно лишился своего Истока. У бедняжки не выдержало сердце…

Безпута облизнулась, и я с ужасом увидела, что два ее передних зуба – клыка – в два раза длиннее человеческих.

Парис лениво махнул рукой в сторону старухи.

– Обездвижь ее.

«Роуз ошиблась, – прикрыв глаза, думала я, пока в мою шею впивались острые клыки. – Мой путь не освещают звезды. Мой путь – непроглядная тьма».

Глава 7. Дворец архонта

Я и впрямь сумела выбраться из дома Гаена Воргата. Но клетка, в которую меня, связанную магией, везли сейчас, была куда больше и страшней. Фобос, которому Парис решил вручить меня как подарок, оказался правой рукой самого… Аргоса.

Пока тот продолжал терзать на клочки Даневию, таинственный Фобос, судя по всему, не покидал Эллас. И именно туда, на родину матери, во дворец главного врага своего народа меня сейчас и везли.

Все то, что происходило со мной в последние дни, проведенные в доме Воргата, показалось лишь легкой насмешкой судьбы. То, что предстояло – ее ударом.

Я ехала прямиком в змеиное логово, чтобы стать игрушкой какого-то мага.

Парису нравилось видеть мою страх, мою слабость. Потому он так много говорил со мной на даневийском, пусть и нещадно коверкая слова. Мне, ошеломленной, оглушенной, полагалось молчать… и слушать.

Каждый день армия Аргоса захватывала все новые и новые земли. Каждый час список убитых и порабощенных им и его воинами все пополнялся. Король Эдуард начал стягивать силы к столице Даневии. Недалек тот час, когда Алькастер станет последним бастионом для даневийцев.

И если падет и он…

Парис хвастался военными успехами Аргоса так, будто они – его заслуга. Однако кое о чем он все-таки умалчивал.

Пусть один секрет – мое происхождение и сущность Истока – раскрыла Безпута, другой мне все же удалось сохранить. Я ничем не выдала, что знаю язык эллинес. Потому разговоры Париса с его кровожадной спутницей не были для меня тайной. А болтал он много. Очень много.

Шли пятые сутки с того момента, как я очнулась в запряженной лошадьми повозке, в которой вместе со мной ехали Парис и Безпута. К счастью, больше он не позволял старухе пить мою кровь – хотел преподнести подарок архонту в наилучшем виде. Вероятно, это понятие включало в себя отсутствие укусов на шее и болезненной бледности лица.

Парис сидел в палатке, с аппетитом поедая куриную ножку. Обглодав ее, выкинул косточку и брезгливо вытер длинные пальцы белоснежным платком.

– Вовремя же я повез Знающего к Гаену. Правда, это чуть не кончилось для него плачевно.

Парис стрельнул осуждающим взглядом в мою сторону, и я едва успела отвести свой. Прикрывшись маской безучастности, той самой, что целую вечность назад видела на лице матери, я отрешенно смотрела в землю. Пусть думают, что я никак не могу оправиться от шока.

– Как думаешь, может, мой подарок задобрит Аргоса, и он забудет о своем обещании?

Безпута что-то пробормотала. Наверное, она уже успела привыкнуть к словоохотливости Париса и понять, что порой собеседник нужен ему разве что для видимости. Чтобы не казаться странным, говоря с самим собой.

– Ты бы знала, дорогая моя старушка, как мне не хочется, чтобы архонт посылал меня на войну. – В голосе Париса появились жалобные нотки. – Там так грязно и всюду эта кровь…

Не удержавшись, я перевела на него мрачный взгляд, зная, что его собственный направлен на Безпуту. Внешне привлекательный облик Париса померк, растерял всю свою красоту. Сейчас он напоминал капризного ребенка, готового затопать ногами оттого, что взрослые не спешили исполнять все его желания.

– Это ты у нас любишь кровь, – хохотнул Парис. И тут же сник. – Еще эти проклятые адепты Звездного Истока…

Насторожившись, я вся превратилась в слух.

И снова цельная картина сложилась далеко не сразу. Сначала пришлось выслушать бесконечный поток жалоб Париса на свою судьбу, по воле которой он был вынужден покинуть родную виллу (по роскоши не уступающую вилле Гаена Воргата) и отправиться едва ли не в самую гущу сражений.

Затем – бессвязную речь, суть которой сводилась к надеждам Париса на то, что ему позволят остаться во дворце наряду с другими эллинес, оказавшимися чрезвычайно полезными для архонта. Подозреваю, Парису это нужно лишь для того, чтобы потом хвастаться перед теми, кому не повезло оказаться его друзьями.

И, наконец, вызывающий стыд скулеж о том, что, если этого не случится, на чужой земле его непременно убьют и позаботиться о «старушке» будет некому.

По крупицам собирая зерна смысла из этой лавины слов, я не без труда, но все же сумела понять главное. Аргос, прежде чувствующий себя едва ли не непобедимым, столкнулся с серьезной угрозой в лице созданного в Алькастере ордена Звездного Истока. О нем я знала от отца. В орден входили маги, благословленные как Дочерью Звезд, так и Матерью Истока. А также те, кто защищал свою страну и свой народ во имя богинь.

Даневия так просто не сдастся. Адепты Звездного Истока, сетовал Парис, уже теснили армию Аргоса к границе.

Не успела я воодушевиться, как он злорадно добавил:

– Ничего, они еще узнают, кто такие эллинес. Совсем-совсем скоро они узнают…

Закусив щеку изнутри, я изо всех сил старалась не допустить, чтобы эмоции отразились на лице. Что значили последние слова замолчавшего, как назло, Париса? Неужели Аргос готовил нечто, что могло переломить ход войны и выдернуть победу из рук даневийских солдат и адептов Звездного Истока? Нечто, наверняка связанное с противоестественной жертвенной магией Эллас?

Жаль, но больше ни о чем подобном Парис не заговаривал. А уже спустя пару суток мое вынужденное путешествие завершилось у стен дворца.

Он поражал и своими размерами, и внутренним убранством: белый камень с золотой отделкой, крученые мраморные лестницы с золотыми перилами, мраморные же колонны и золотые рамы зеркал и картин. Золотисто-белое великолепие ослепляло, но отзывалось в душе лишь глухой тоской.

Кажется, во дворце Париса знали – стража пропустила его со старухой без единого вопроса. Оказавшись внутри, он приглушенным тоном, не позволяющим распознать его слова, сообщил о чем-то немолодому мужчине, которого назвал советником. Тот, лишь кивнув в ответ, затерялся в глубине кажущегося бесконечным коридора.

– Готова встретиться со своим новым хозяином? – не скрывая злой насмешки, спросил Парис на даневийском.

Мои внутренности завязались в узел. На мгновение меня охватило ужасное предчувствие. Хорошо хоть, моим господином окажется не сам архонт, занятый борьбой с адептами Звездного Истока.

А затем я увидела его – своего будущего кукловода.

К нам неспешно направлялся темноволосый мужчина с чуть крупноватым носом с горбинкой и широкой челюстью. Не находись я в логове врага и не видя врага буквально в каждом, я бы даже назвала Фобоса привлекательным. Однако было в нем нечто отталкивающее, нечто, от чего меня пробирала дрожь. То ли дело в глазах цвета ночи, то ли в том, что скрывалось за ними.

В его глазах не было такого голода, как у Безпуты, не было капризной вседозволенности Париса и даже бездушной расчетливости Кьарго. Там, казалось, притаилась тьма.

«Кто ты? – хотелось спросить мне. – Почему, глядя на тебя, мне становится так страшно?»

Столь же страшно, как если бы во дворце меня встретил сам Аргос.

Фобос окинул меня изучающим взглядом с ног до головы. От этого взгляда захотелось немедленно отмыться. Облиться кипятком и тереть жесткой щеткой до тех пор, пока кожа не покраснеет.

– Значит, ты отыскал Исток?

– Ты всегда меня недооценивал, – весело отозвался Парис.

– Надеюсь, она будет стойче остальных, – не слушая его, обронил Фобос.

«Остальных? И как много Истоков у тебя было? И что ты с ними сотворил?»

Фобос махнул маячившему за его спиной советнику архонта – нервному бледнолицему мужчине.

– Отведи ее в комнату и оставь там. Я займусь ею завтра.

Я позволила советнику взять себя за локоть и увести, потому что иного выхода не видела. С языка рвались ядовитые оскорбления, но я молчала. Если я сейчас выплесну на Фобоса всю свою ненависть, ничего хорошего из этого не выйдет. Я только дам ему повод припомнить свою несдержанность в будущем, когда он получит надо мной абсолютную власть.

А это будущее наступит очень скоро.

***

Ночью мне не спалось – слишком ощутимой была ярившаяся в тесноте души тревога. Что ждет меня здесь? Как там мама и Лили?

Почему от нашей семьи отвернулись боги?

Перед глазами вновь и вновь вставали картины того страшного дня, что разделил мою жизнь на «до» и «после». Лица вторгшихся в дом захватчиков. Вскинутый для удара меч отца. И другой, вонзившийся в его тело.

Боль утраты не могло унять даже время. И все же тоска по семье странным образом придавала мне сил для борьбы. Я не могла умереть, не могла сгинуть в стенах роскошной клетки, как прочие Истоки Фобоса, не отомстив прежде за смерть отца. Не вырвав сестру и маму из лап врага.

Глупые надежды, почти несбыточные мечты. Но только они у меня и остались.

Я ворочалась в бесплодных, несмотря на усталость от бесконечного дня, попытках уснуть. Сдалась, поняв, что сон не спешит забрать меня в свои объятия. Накинула нечто вроде свободного, ниспадающего складками халата – вероятно, остался от прежнего Истока, что жила здесь.

Осторожно приоткрыв дверь спальни, я выскользнула в коридор. Поразилась тому, что к моим дверям так и не приставили стражу. Казалось, ни Парис (если он, заслуживший благосклонность архонта, остался здесь), ни сам Фобос, которому я была подарена, совершенно не боялись того, что я могу сбежать. Что это – уверенность, что меня поймают в ту же секунду, или понимание, что дворец мне не покинуть никогда?

Я сжала в кулак задрожавшие на мгновение пальцы и направилась вперед.

Я не знала, куда иду, просто прислушивалась к своим тихим шагам и изучала погруженный в полумрак дворец. Длинный коридор привел меня к балкону. Отсюда открывался чудесный вид на горы. А что видит Лили, глядя в окно своей обители – где бы она ни находилась? Как обращаются с ней?

За маму я тревожилась все же чуть меньше. Чужестранка, еще в молодости столкнувшаяся с насмешками и неприязнью других людей, мама очень стойкая и сильная духом. Лили же хрупкая, нежная, как прелестный цветок с тончайшим стеблем, которые так легко могут переломить чужие грубые руки.

Стоя на балконе в исподнем и тонкой сорочке, я дрожала от холода. Ветер продувал балкон насквозь, но покидать свой островок свободы я не спешила. Луна… такая огромная, что, казалось, занимала полнеба. И в ее умиротворяющем свете я вдруг почувствовала, что справлюсь со всем. Что даже судьба Истока врага – не конец, а лишь начало моего пути. Пути, где мы с Лили и мамой обязательно будем вместе.

Я прикрыла глаза – так, чтобы оставалась тонкая щель, сквозь которую не видно ничего, кроме лунного лика. Чувствуя ветер, холодящий кожу и играющий моими волосами, я представляла себя птицей, взмывающей ввысь, рассекающей своими крыльями серебристо-черничное небо.

– Простудитесь… – Вдруг раздалось за спиной.

Сердце застучало быстрее, но не от испуга, а от бархатных ноток в мужском, незнакомом голосе. Я стремительно повернулась.

Незнакомец стоял в дальнем углу балкона, словно отгородившись от пронизывающего ветра. Луна обрисовывала его спину, позволяя разглядеть лишь одеяние – длинный складчатый плащ с глубоким капюшоном. Я поежилась. Слишком уж наряд незнакомца напоминал балахон, который носили Немые. И почему он прячется в тенях?

– Вы не могли бы пообещать мне одно? – теплым голосом спросил незнакомец.

Он говорил на даневийском хорошо, с легким, едва заметным акцентом. Я чувствовала на себе его взгляд – мягкий, обволакивающий. Отчего-то казалось, что незнакомец хочет запечатлеть мой образ в своей памяти. Или я все это придумала сама?

– Что именно? – словно завороженная, отозвалась я.

– Не смотреть в мою сторону. Не смотреть… на меня.

Я закусила щеку. Разве это не наистраннейшая из всех возможных просьб? И все же что-то заставило меня кивнуть и отвернуться.

Краем глаза я заметила, как незнакомец – высокая черная тень – сделал шаг мне навстречу. Капюшон оказался слишком глубок, чтобы можно было рассмотреть черты лица. Однако я видела, как он порывисто подался вперед. Казалось, незнакомец хочет заключить меня в объятия… и поцеловать. Я задержала дыхание, щекам стало жарко.

Меня никто и никогда не целовал. Это Лили, которую некоторые старые сплетницы Гларингела называли слишком ветреной, успела за свою жизнь побывать на многих свиданиях. Замуж только не спешила, что вызывало досаду и матери, и отца. Что до меня… У меня всегда находились какие-то дела, не оставляющие и толики свободного времени. Сначала – изучение языка и культуры Эллас и других стран и народов, затем, после пробуждения дара – служение богине и жителям родного города в качестве Истока.

Горячие руки коснулись моих плеч и накрыли плащом, который снял с себя незнакомец. На мгновение показалось, что он и впрямь меня обнимает.

– Нельзя, чтобы увяла такая красота, – прошептал он.

Стоило большого труда выровнять дыхание и ответить спокойно, буднично:

– Разве во дворце нет целителей?

До меня донесся его смешок. Незнакомец опустил руки, и мне вдруг стало холодно, несмотря на укрывающий плечи плащ. Она плотнее закуталась в него.

– Спасибо, – пробормотала я.

– Это самое малое, что я могу для вас сделать.

И снова этот обольстительный бархатный тон… Завораживающий, зачаровывающий.

Я тряхнула головой. Да что это со мной такое? Я нахожусь в стане врага, я похищена из родного дома и навеки лишена свободы. Мне не должно быть никакого дела до чужака, чьего имени я даже не знала.

Наверное, луна так на меня влияла, что я становилась сама не своя. Во всем виновата луна… А еще ветер и эта мнимая иллюзия свободы.

«Мнимая, Гвендолин».

– Кто вы, госпожа? – шепнул незнакомец.

– Вы говорите со мной на даневийском, – злясь и на него, и на себя, резко ответила я. – А значит, вы прекрасно знаете, что я – только прибывшая во дворец рабыня. Исток Фобоса, правой руки вашего треклятого архонта.

Я прикусила язык, но было уже поздно. Проклятье. Только недавно я мысленно хвалила себя за сдержанность и благоразумие. А теперь оскорбляб Аргоса в присутствии его подданного… кем бы он ни был.

– Знаю, – невозмутимо отозвался тот. – Но я спрашивал ваше имя. Думаю, вам не придется по вкусу, если я стану называть вас Истоком Фобоса. А я бы очень не хотел вызывать вашу ярость. Мне отчего-то кажется, что вы очень опасны в гневе.

Не оборачиваясь, я сощурила глаза. Это издевка? Он же говорил с бесправной невольницей! И все же его слова отчего-то мне польстили.

– Гвендолин Макграт, – с достоинством ответила я.

– Очень приятно, Гвендолин. Я – Матиас.

И все – ни титула, ни фамилии. Я открыла было рот, чтобы спросить, однако новый знакомый меня опередил:

– Луна сегодня прекрасна, не правда ли? Впрочем, как и всегда.

Он стоял позади меня, словно тень. Я кивнула, глядя на небо. Совсем скоро мне придется вернуться в свою искромсанную жизнь, чтобы служить чужаку и строить план побега из золоченой клетки. Но пока я наслаждалась свободой – пускай, лишь ее иллюзией – и луной. Я радовалась – и злилась на себя за эту невольную радость, – что первую ночь новой жизни встречаю не одна.

Своим молчаливым присутствием Матиас словно перенял часть моих тревог. Они будто разделили их поровну, и дышать стало немного легче. И пусть все это пройдет, когда утро сменит ночь, я была рада этой недолгой отсрочке.

– Вы так хорошо знаете мой язык…

– Изучал его когда-то. Меня всегда привлекала идея путешествовать, посетить другие края. Долгое время я мечтал жить в Даневии. Тогда отношения между нашими странами были совсем иными… – Матиас помолчал. – Простите, Гвендолин, я не должен был этого говорить. Не должен был бередить вашу рану.

Я кивнула. Закушенная губа отозвалась острой болью.

Выходит, у нас с чужаком было кое-что общее. Вот только сказать об этом я ему не могла.

Они говорили, избегая опасных тем – войны, Аргоса или Фобоса. Говорили о землях за пределами дворца, о прочитанных книгах на даневийском. Матиаса увлекался легендами о Дочери Звезд и Матери Истока. Интересовался, как я впервые ощутила в себе божественный дар. В этом не было никакого таинства, ничего, что эллинес могли бы использовать в своих целях, а потому скрывать я не стала.

– Это сродни… озарению, но не только в твоем разуме – во всем теле. Нет, не так, наверное. – Я смущенно улыбнулась. – Сложно описать. Это чувство… оно рождается где-то в глубине души, словно золотистый цветок, распускающийся под солнцем. И от него во все стороны расходятся лучи тепла. Все лакуны, все пустоты в тебе словно заполняются этим солнечным светом. И тогда ты становишься цельным.

– Золотистый цветок… – задумчивым эхом отозвался Матиас.

– Вам это знакомо? – тихо спросила я.

– Нет. Увы, нет. Лепестки моего цветка черны, а сам он давно превращен в пепел.

Горечь в голосе Матиаса поразила меня. Связано ли то, что терзало его, с необходимостью – или желанием – скрываться в тенях? Как бы то ни было, спросить об этом я не могла. Да и он бы не ответил.

Мы свернули с опасного пути, с горной тропы – к поляне у подножья. Забывшись, еще долго болтали о пустяках. Вспугнутое присутствием Матиаса и разговором с ним обо всем и ни о чем одновременно, одиночество отступило. Этого слишком мало, чтобы тоска по семье и утраченной жизни, беспрестанно грызущая меня изнутри, исчезла совсем. Но она притупилась, ослабла, и впервые с того страшного дня, перевернувшего всю мою жизнь, мне стало немного легче дышать.

Когда чернильную густоту неба разбавили яркие краски рассвета, настала пора прощаться.

– Мне пора, – шепнул Матиас. – И я прошу вас, Гвендолин… Никому не говорите о нашей встрече.

Эту просьбу понять куда проще. Как и все здесь, он служит Аргосу. Известие о том, что он всю ночь мило беседовал с даневийской невольницей, грозило ему неприятностями. Мне должно быть все равно, ведь он чужак, враг, но…

Я кивнула. Сняла плащ и протянула ему, не оборачиваясь.

– Отдадите его в нашу следующую встречу. – В голосе Матиаса слышалась улыбка.

Я едва расслышала его шаги, затихающие с каждым мгновением. Оглянулась, но к тому времени Матиас успел раствориться в лабиринте коридоров. А мне ничего не оставалось делать, как вернуться к себе. В огромную по сравнению с каморкой в доме Воргата спальню.

Мысли, прежде порождающие хаос в голове, словно затихли. Тревога за родных улеглась, сменившись стальной решимостью. Эта ночь помогла мне увидеть свой путь. В голове начал формироваться безумный план на грани отчаяния.

Из роскошной клетки Аргоса, кишащей его магами, стражами и верными подданными, мне, быть может, не вырваться никогда. Но что, если у меня получится сблизиться с Матиасом и выведать информацию о тайном оружии архонта, на который намекал Парис? А потом каким-то образом передать весточку Ордену Звездного Истока?

Если же Матиас мне не поможет… Эллинес не знают о моем маленьком секрете. Так пусть остаются в неведении и дальше. А я тем временем буду наблюдать. За жизнью дворца, за Фобосом, за Матиасом. За всеми, кто стоит на пути между мной и свободой. Между мной и моей семьей.

В этом плане слишком много неопределенности и еще больше – переменных, но я готова рискнуть. На кону стояла не только моя жизнь, жизнь Лили и мамы.

Но и жизнь миллионов жителей Даневии.

Глава 8. Легион мертвых

Фобос пришел за мной утром.

Повезло, что я, за всю ночь так и не сомкнувшая глаз, была полностью одета. В прикроватном сундуке нашлось длинное кремовое платье, оголяющее одно плечо и драпированным отрезом ткани прикрывающее другое. Было приятно сменить узкое и дешевое платье гостевой рабыни на ласкающую тело мягкую ткань.

Взгляд ворвавшегося в спальню Фобоса прошелся по моему телу, оставляя на нем незримый липкий след. В темных глаза мага промелькнуло разочарование. Я с отвращением поняла: он надеялся застать меня в одном исподнем.

– Идем, – отрывисто бросил Фобос на кафа, жестом «переводя» свой приказ.

От волнения перехватило дыхание. Я почти успела забыть, каково это – быть Истоком. Какая горькая ирония… Впервые с того момента, как стала невольницей, я поделюсь заключенной во мне божественной силой – тем самым золотым цветком.

И с кем?

Разумеется, мое положение не оставляло ни малейшей возможности ослушаться приказа любого из эллинес, будь то Фобос или кто другой. Однако вместо того, чтобы сетовать на судьбу, я решила воспользоваться шансом узнать Фобоса получше. Кто знает, вдруг это однажды мне пригодится?

Прописная истина для любого военачальника: важно знать все силы и слабости своего врага. А дело всей его жизни, которым Фобос, вероятно, и заслужил себе теплое местечко во дворце архонта, могло многое сказать о нем. Ведь Парис, по воле случая столкнувшийся с Истоком в моем лице, отчего-то решил привести меня именно Фобосу, которого, к тому же, назвал правой рукой архонта. Выходит, работа Фобоса чрезвычайно важна. Осталось лишь узнать, в чем она заключается.

А вот и сам Парис… Недовольный, сонный, он ждал нас в коридоре. Вероятно, его все же оставили во дворце. А с самого утра разбудили, чтобы играл для Фобоса и его Истока роль переводчика.

«А как же Матиас? Вряд ли его увлечение даневийским осталось тайной для всех остальных. Или он никому не показывается при свете дня?»

Вновь вспомнилась закутанное в черное фигура, его загадочная просьба… и его руки на моих плечах. А еще – плащ, который я собиралась отдать в следующую нашу встречу.

Вслед за мужчинами я спустилась на надземный этаж дворца. Вторя Фобосу, замерла у узкого проема. За ним виднелась лестница, завернутая в тугую каменную спираль.

Фобос развернулся к Парису.

– Спроси ее, боится ли она мертвых.

Парис поморщился, но перевел. Я подавила желание отшатнуться.

– Нет, не боюсь, – с вызовом ответила я.

Живые – подлые, одержимые властью, готовые идти по трупам ради собственных целей – куда страшней.

– Вот и славно, – кивнул Фобос после того, как Парис перевел мой ответ. Неприязненно добавил: – Ненавижу истерики.

За мой дерзкий тон ни выговора, ни наказания не последовало. И все же я велела самой себе впредь быть осторожнее.

Втроем мы спустились на подземный этаж. Фобос привел нас с Парисом в длинную холодную комнату, навеявшую мысли о склепе. Что, впрочем, неудивительно: на каменных полках, врезанных прямо в стены, лежали человеческие тела. Их кожа приобрела землистый оттенок, грудь не вздымалась, не потревоженная дыханием.

Я смотрела на трупы во все глаза. Мои пальцы против воли сжимали край платья. Я никогда не видела так много мертвых. А затем Фобос нарисовал в воздухе какой-то знак и произнес что-то на чужом языке. Быть может, на древнем языке Эллас, которого я не знала.

И мертвые проснулись.

Они вставали со своих каменных алтарей, глядя перед собой пустым взглядом. Их ноздри не раздувались, губы были плотно сомкнуты, глаза – подернуты белесой пеленой. Парис побледнел до серости, казалось, даже его блестящие светлые волосы потускнели. Я вжалась в стену, уговаривая себя не кричать. Не доставлять Фобосу, жадно глядящему на меня, такого удовольствия.

– К-как? К-кто они такие? – пролепетала я.

На этот раз в переводе Фобос не нуждался. Он снова что-то произнес и щелкнул пальцами, заставив меня вздрогнуть. Мертвецы остановились и уже через миг рухнули на пол подземелья как подкошенные.

– Воскрешенные мною мертвые. – На губах Фобоса играла довольная улыбка. – Лучшие из всех возможных воинов.

С трудом заставив себя отлепиться от стены, я яростно замотала головой.

– Но такого ведь не бывает. Невозможно дать однажды умершему новую жизнь.

– Что она там бормочет? – раздраженно осведомился Фобос.

– Эта дура не знает о магии Гадеса, – хмыкнул Парис, переходя на родной язык.

Гадес… Один из богов Эллас. Бог мертвых.

Нет, не может быть. Я прочитала десятки легенд эллинес, и ни в одной не встречала упоминаний о том, чтобы Гадес благословлял смертных своей силой. Некромагия… Так ее, кажется, называли в других странах, где практиковались подобные ритуалы.

Но и боги там были иные. Гадес никогда не вмешивался в дела жизни и смерти… Во всяком случае, в масштабах целой армии – десятков, сотен человек. Неужели кому-то все же удалось до него достучаться? Но какое богам дело до войн обыкновенных людей?

И какую цену за подобную магию заплатил Фобос?

Он был не просто магом, которому для подпитки требовался Исток, не просто правой рукой самого архонта. Он был некромагом, вероятно, регулярно поставляющим для Аргоса все новых и новых воинов.

Вот оно, тайное оружие архонта.

В изнеможении прикрыв глаза, я вспоминала рассказы отца. Мама не желала говорить о войне – и она сама, и мы, ее дочери, отчаянно старались поддерживать видимость нормальной жизни. Я помогала целительницам Гларингела не потому, что боялась отправиться на поле боя. В конце концов, мне уже исполнилось восемнадцать. Но я знала, что своим отъездом разобью матери сердце. Что, каждый день глядя на убитых и раненых, разобью свое на осколки.

«А так ли я сильна, как все это время считала?» – пронеслось в голове почти обреченное.

Там, где не было войны, людям тоже требовалась помощь. Жители Гларингела, отныне почти стертого с лица земли, тоже нуждались во мне. И все же я знала, что моя дальнейшая судьба становилась частой причиной родительских ссор. Отец твердил, что мой долг – помогать воинам на передовой, в самой гуще боя. Та прежняя, глупая, незрелая я его не понимала. Отцовские слова мне казались даже жестокими – ведь он хотел отправить свою дочь на войну.

А когда та подошла к нашему порогу, когда унесла жизнь отца, я сожалела, что мы с матерью были так упрямы в своем желании отгородиться от ужасов войны.

Один Исток не смог бы переломить ход развернувшейся в Даневии битвы. Но если бы я не прятала голову в песок, кто знает, сколько жизней даневийских солдат смогла бы спасти. И как долго держала бы войну за порогом родного дома.

Именно от отца я и услышала о группе воинов под командованием самого Аргоса. О той самой армии, что практически не знала потерь и, словно саранча, опустошала даневийские земли, уверенно направляясь к Алькастеру.

Говорили, те воины словно зачарованы. Они сражались неистово, будто в их сердцах горело божественное пламя. Выходит, отчасти так оно и было.

Теперь я видела все иначе. Мертвецы, поднятые Фобосом, почти непобедимы оттого, что не ведают боли и усталости. Уже умершие однажды, смерти они не боятся. А значит, идут напролом. Именно это при меньшей численности армий Аргоса (даже с учетом примкнувших к нему элькхе) помогало ему одерживать верх в развязанной им же войне и планомерно уничтожать войска Даневии.

Теперь же, с появлением таинственного Звездного Истока, архонту Эллас потребуется еще больше бойцов. И я стану той, кто поможет Фобосу их создать.

– Они что, спят? – кивнув на усеявшие пол тела, брезгливо осведомился Парис.

Судя по всему, он знал, что именно Фобос делал для архонта, но в детали посвящен не был.

– Если бы я не погрузил их в сон, они бы растерзали тебя на части.

Парис поежился.

– Они что, настолько кровожадны?

Усилием воли я стряхнула с себя оцепенение, что затуманивало разум и превращало мозг в мягкую кашицу.

«Слушай внимательно все, что скажет Фобос. Слушай и запоминай».

Я должна во что бы то ни стало выбраться отсюда живой и рассказать обо всем Звездному Истоку. Должна открыть им глаза на то, каков источник силы непобедимой армии Аргоса. Возможно, адептам ордена – по слухам, одним из лучших магов Даневии – удастся отыскать способ разрушить ту противоестественную силу, что удерживала поднятых Фобосом мертвецов в мире живых.

– Все их действия подчинены одной-единственной цели – уничтожить всех, кто не помечен особым знаком. Что значит – уничтожить всех врагов Эллас. Они живут – существуют – лишь ради того, чтобы исполнить мой приказ, который звучит в их пустых головах, не умолкая. Это их долг.

Долг… Нет у мертвых никакого долга. Все, что должны делать мертвые эллинес, это спокойно лежать в своих гробах и видеть чудесные сны о прошлом. Или вовсе не видеть снов. Бродить по Царству Теней в надежде обрести покой и забвение или воссоединиться с родными и близкими.

Оживать, теряя разум и чувства, становясь лишь неким подобием себя прежнего, искаженной, уродливой тенью самого себя – не их долг, а навязанная Фобосом необходимость.

Он даже не понимал, какое творит зло, тревожа покой мертвых. Наверняка искренне верил в то, что совершает благое дело, обеспечивая армию Аргоса неупокоенными.

Я представила, как один из них набрасывается на ничего не подозревающего Фобоса, как сворачивает ему шею и бросает бездыханное тело на холодный пол. Стало чуть легче. Кто знает, возможно однажды эта невинная фантазия оживет.

– Так значит, воскрешенные мертвые бессмертны? – живо осведомился Парис.

– Не совсем так. – Фобос нахмурился.

Я даже чувствовала его досаду (или верней назвать это беспокойством?), порожденную тем, что даже его магия, дар некромага самого архонта, несовершенна. Однако, к моей досаде, развивать мысль Фобос не стал.

– А тебя, я смотрю, всерьез заинтересовала некромагия, – хмыкнул он. – Не хочешь стать моим учеником?

– Нет, спасибо, это не по мне. Хотя, признаюсь, я думал, пахнуть будет хуже. И ждал большего… м-м-м… хаоса.

– В этом зале находятся уже воскрешенные. Поэтому и запах здесь вполне терпим. – Фобос широко ухмыльнулся. – Самое интересное начинается дальше.

Он коротко взглянул на меня.

– Напугалась, бедняжка.

В его тоне не было и толики сочувствия, а вот насмешки – вдоволь. Только он не знал, что испугали меня не мертвые, а дар Фобоса, способный изменить расстановку сил в этой войне. Способный изменить все.

Фобос шагнул ко мне, взял было за локоть, чтобы повести за собой, но я ловко вывернулась и устремилась вперед, всем своим видом показывая, что не желаю быть ведомой. Неразумно, опрометчиво, ведь он непременно припомнит мне мою гордость. Но лучше вытерпеть боль, чем его прикосновения.

Переступая через тела, недовольный Фобос направился вглубь длинной комнаты, к двери, тонущей в полумраке. Распахнул ее и жестом пригласил Париса войти. Я вошла следом.

Теперь я понимала, что имел в виду Фобос, говоря о запахе. Зловоние гниющей плоти ударило в нос, мигом наполнив легкие. Либо Фобос давно уже к нему привык, либо во дворце не нашлось места магам, практикующим чары, способные оперировать запахами – трансформировать, изменять их. Потому всем остальным приходилось терпеть вонь разложившихся тел, которые лежали на длинных каменных столах, целомудренно прикрытые простынями.

Я старательно дышала ртом, Парис приложил к носу платок.

– Я наложил на них чары, останавливающие разложение, но полностью уничтожить запах они неспособны, – объяснил Фобос. – Так будет до тех пор, пока в венах мертвых не заиграет магия, заменяющая им кровь. Пока не обновит их тела.

– Так что мне нужно объяснить ей? Что от нее требуется?

– Как что? – Фобос шагнул ко мне. Я с трудом подавила желание отшатнуться. – Быть моим Истоком.

Голос некромага раздался над самым моим ухом, дыхание всколыхнуло волоски на шее. Я стиснула зубы.

«Терпи, милая, терпи. Собирай эту ненависть, наматывай ее как клубок, чтобы позже – как только выпадет такой шанс – сделать ее своим оружием».

Я верила, что такой час однажды настанет. И Немесис, крылатая жрица возмездия, поможет отомстить моим врагам за все.

Парис с интересом наблюдал за мной и некромагом. Фобос со скучающим видом отстранился.

– Я не могу позволить, чтобы она чинила мне препятствия. С Истоком воскрешение мертвых будет происходить куда быстрей. Мне больше не нужно будет бояться опустошения, рассеивать внимание и следить, чтобы магический резерв не истощился.

«Потому что ты можешь просто воспользоваться моим, полностью меня опустошив», – неприязненно подумала я.

Мной овладела злость. Зачем судьба сделала меня Истоком? Чтобы я против собственной воли помогла не только Фобосу – человеку, в котором нет ничего святого, но и самому архонту – завоевателю, который разрушил жизнь даневийцев? Чтобы помогла ему воевать против моего народа?

Пусть лучше убьет меня, чем использует в своих целях.

Я прикрыла глаза. Вот только умирать нельзя. Не только из-за мамы и Лили, но и из-за Звездного Истока, который непременно должен знать, что происходит в стенах дворца и какой силой обладает Аргос.

– Переведи ей вот что – у меня есть на нее управа.

Я нехотя открыла глаза. Фобос снова был слишком близко. Снова смотрел на меня, промораживая своим взглядом.

– Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня? – Его голос понизился, стал вкрадчивым и одновременно стальным. – Думаешь, я не знаю твоих потаенных мыслей? Я уже встречал таких, как ты. Непокорных, гордых, строптивых. Я слишком много времени тратил на то, чтобы их сломить. Порой, признаюсь, перегибал палку. Клара, спрыгнувшая с балкона дворца, Алексия, раздобывшая где-то внушительную порцию яда, Кассия, ограничившаяся старым добрым кинжалом, не дадут соврать. Я не могу позволить себе потерять еще один Исток. Потому наши маги специально для таких, как ты, создали сплетение.

Парис торопливо переводил, путаясь в словах. Стараясь не выказывать охватившего меня напряжения, я смотрела на Фобоса. Что это еще за новые чары?

– Ты только подумай, как это поэтично – наши жизненные нити переплетутся… Вернее, твои нити я вплету в мой собственный узор. Потяну за нить, и тебе ничего не останется делать, кроме как отдать мне свою силу. Видишь? Никакой ломки, никакого давления… и никакого выбора тоже. – Фобос замолчал на мгновение. – Все не переводи. Просто скажи, что отныне ее божественный дар целиком и полностью подвластен мне, а она сама – целиком в моей власти. Ах, да. Пусть не тратит зря силы, пытаясь напасть на меня или что-то в этом роде. Ничего не выйдет. «Привязка» не позволит ей причинить мне вреда. И она же сбережет нам драгоценное время.

Пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы не выдать, какое впечатление произвели на меня слова Фобоса, еще не переведенные Парисом.

Некромаг и впрямь оказался моим кукловодом.

Пока «привязка» не произошла, внутри еще теплилась слабая надежда, что уготованное мне не случится. Думать так не было никаких оснований: я на чужой земле в окружении врагов, а в моих руках нет никакой силы, кроме дара Истока. Я не могла за себя постоять. И все-таки надежда оказалась невероятно живучей.

Что ж, я была глупа. Сказок не бывает.

Я почувствовала дурноту, а после – вмешательство в мои разум и тело. Не самое приятное ощущение, надо сказать. Казалось, я стала податливой, словно глина, позволяя чужим рукам – чужой магии – грубо проникать в мое нутро. Чем дольше Фобос плел свой узор из чар, тем хуже мне становилось. Но останавливаться он не спешил.

Финальным аккордом стал браслет – тонкая полоска белого металла без камней и узоров. Не успела я выровнять дыхание после сплетения, как тот сомкнулся на моем запястье. И что он означает? Уж точно не милость Фобоса и его подарок за мои красивые глаза. Может, этот браслет – связующее звено между нами, некромагом и его Истоком? И именно он не позволит мне противиться воле Фобоса?

В его глазах читалось удовлетворение. Пути назад нет, и дверь клетки захлопнулась за мной с оглушительным треском.

На этом испытания не закончились.

Тратить время понапрасну Фобос, очевидно, не привык. Он подошел к каменному столу и откинул простынь, демонстрируя тело крупного, явно сильного при жизни мужчины. Не самое приятное зрелище – незнакомец был мертв не один день. Однако в то время как кожа Париса снова приобрела землистый цвет, мне удалось сохранить самообладание. Я чувствовала на себе изучающий взгляд Фобоса, и это придавало сил.

Некромаг хмыкнул, тщательно маскируя разочарование. Видимо, ждал, что я рухну в обморок прямо в его объятия или хотя бы побледнею и затребую нюхательную соль. А он будет хлопотать возле меня, такой хрупкой и впечатлительной…

Не дождется.

Фобос склонился над мертвецом, что-то чертя прямо в воздухе непосредственной близости от него. Я во все глаза смотрела на него, но понять рисунок чар так и не сумела – то ли дело в их сложности, то ли в том, что прежде с магией смерти сталкиваться мне не доводилось. Пока некромаг колдовал над телом, я скользила взглядом по его фигуре, гадая, куда он мог спрятать ключ от браслета. Носил с собой? Прятал в своей комнате? Или в тайнике под надежным замком?

Не успела я как следует обдумать эту мысль, а ту словно ветром сдуло. Голова стала пустой и легкой. Где-то глубоко внутри рождалось странное ощущение… высвобождения, опустошения. Я никогда прежде не испытывала подобного чувства, но мгновенно поняла, что оно означает. Истоков часто сравнивали с сосудом, полным чистой, искрящейся божественной силы. И вот сейчас я ощущала, как магией сплетения этот сосуд приоткрывается, и магическая энергия по протянутым между нами каналам течет к Фобосу.

Выходит, он не врал. Одного лишь его мысленного веления достаточно, чтобы магическая энергия живого сосуда передалась ему.

Голову вскружило, во рту пересохло, словно я брела под знойным солнцем пустыни. Неудивительно – из меня выпивали драгоценную силу, мою силу. Все равно, как если бы выпили кровь или лишили бы воздуха. Однако теперь, после сплетения слово «моя» потеряло всякий смысл.

Отныне моя сила принадлежала Фобосу.

Он стоял, выпрямившись и блаженно прикрыв глаза, как кот, налакавшийся сливок, тогда как я едва держалась на ногах. Если бы в некромаге была хотя бы толика сочувствия, он бы отложил сплетение до следующего дня, чтобы я могла немного отдохнуть после «привязки». Но о каком сочувствии может идти речь, когда дело всей его жизни – тревожить покой мертвых, без конца их воскрешая, и посылать на убой?

Фобос видел, что я близка к обмороку. К тому моменту он, насытившись, смотрел на меня этим своим взглядом – изучающим, цепким, властным. Он не сделал ничего, чтобы прекратить мою пытку, хотя блеск в глазах говорил о том, что большей энергии ему не требовалось.

Я знала, почему Фобос продолжает выпивать из меня магию – чтобы показать, какую отныне имеет надо мной власть. Если он пожелает моей силы, та сама потечет в его руки. Захочет – я умру мгновениями позже, до последней капли опустошенная.

Вот только смерть меня не пугала. Пугала участь безвольной куклы, которую сделало из меня сплетение.

Глава 9.