Безобразное поведение

Безобразное поведение

Глава 1

Я всегда любила пятницы, но сегодняшняя радует вдвойне. После работы меня ожидает свидание: загадочный шатен по имени Марк пригласил меня в кафе. Предполагается, что мы выпьем кофе и немного поболтаем. Узнаем друг друга лучше. Познакомились мы всего неделю назад, в интернете, но мне уже не терпится увидеть Марка вживую.

Пока мы переписывались, он казался мне идеальным. Он не позволял себе ничего лишнего: ни сальных намеков, ни нытья. Он даже не попытался занять у меня в долг, как те два парня, с которыми я познакомилась в конце января.

Позавчера Марк впервые мне позвонил. Теперь я знаю, что у него потрясный голос – глубокий, с приятной хрипотцой. А еще у Марка восхитительное чувство юмора и врожденное умение говорить правильные комплименты. Упустить такого мужчину – верх безрассудства. Потому-то я и решила заявиться на свидание во всеоружии.

С утра совершила неслыханное – встала на час раньше, чтобы как следует уложить волосы и сделать макияж. Обычно я лишь ресницы подкрашиваю, но тут расстаралась по полной: тени, консилер, подводка.

Надеть решила короткое платье цвета кофе с молоком. Мама уверяет, что в нем я выгляжу намного моложе своих тридцати четырех лет. Я ей, в принципе, верю. Платье подчеркивает ноги, так что, когда я в нем, на лицо обычно никто и не смотрит.

Под платье я нацепила единственные имеющиеся ботинки на высоком каблуке. Вообще, я их недолюбливаю со дня покупки, соблазнилась чисто из-за акции: купи две пары – получи третью в подарок. Больше никогда на такое не поведусь. Эти гадские ботинки жмут и трут сразу во всех местах. Обычно я надеваю их только дома, чтобы полюбоваться, но тут решила, что ради Марка готова терпеть пытку чертовыми ботинками целый день. На всякий случай, правда, захватила с собой лейкопластырь, бинт и обезболивающее (большую пачку).

Поверх платья я надела то самое розовое пальто, на которое меня недавно уговорила сестра. Она уверяла, что в нем я – полный отпад. Но я все равно не хотела его покупать. Мне казалось, пальто настолько яркое, что издалека меня будут принимать за аниматора.

– Оля, это и должно так работать, – заявила Вика, когда я поделилась с ней сомнениями. – Ты должна притягивать взоры, если хочешь устроить личную жизнь. У тебя ведь почему с мужиками-то не клеится? Потому что ты в своих серых тряпках со стенами сливаешься. Мужики тебя просто не видят. Короче, бери уже это офигенское пальто, не зли меня.

Помнится, я тогда как в трансе почапала на кассу, а продавщица странно на меня смотрела. Наверное, решила, что я уже старовата для таких вызывающих расцветок.

Надев розовое пальто сегодня, я поймала себя на мысли, что Вика права: оно мне очень идет, да и вовсе не плохо выглядеть ярко.

Я прилетела на работу, как на крыльях. Даже не заметила, что стерла левую пятку до крови. На губах у меня играет дурацкая улыбочка, а мысли то и дело улетают вдаль – к совместному с Марком отпуску где-нибудь в Анталье.

На работе, завидев мою счастливую физиономию, тут же смекнули, что у меня вечером свидание. Девчонки стали расспрашивать: кто он, куда позвал. Я сначала пыталась отшучиваться, но потом язык развязался.

– Марк владеет магазином, – болтаю я, накручивая на палец прядь волос. – Никогда не был женат. Он обожает итальянскую кухню и путешествия. Прямо как я.

К обеду мне уже все завидуют. Танюшка-дизайнер поручает мне пробить, есть ли у Марка холостые друзья и братья. Рита, наш маркетолог, просит передать ей Марка, если мне он не подойдет.

А потом случается страшное.

Мне звонят из школы.

Мне оттуда только два раза в жизни звонили: когда у Люси заболел живот, и когда учительница ошиблась номером. В том году моя Люся еще училась в началке, их классная дама была очень старенькой, потому часто что-то путала. В классном чате мамы частенько жаловались, что учительница принимает их за терапевта, шлет им результаты своих анализов. А одного папу учительница осаждала звонками с требованием прочистить ей слив в ванной. Этот папа язык стер, объясняя учительнице, что он не сантехник. Когда та позвонила ему в третий раз за день, он матюгнулся, достал из кладовки трос и поспешил к училке с дружеским визитом.

Мой номер та учительница как-то спутала с номером химчистки. Она кричала, что я обязана спасти ее ковер. Я заметалась по квартире в поисках пятновыводителя, но учительница вдруг поняла, что ошиблась, и бросила трубку.

Теперь моя дочь в пятом классе. У нее новая школа и новая классная руководительница. Последняя выглядит так, что при встрече с ней мне постоянно хочется вытянуться по стойке «смирно» и не моргать. У нее такой взгляд, что кровь в жилах стынет. Ходят слухи, что раньше эта учительница работала в колонии для несовершеннолетних, что у нее разряд по боксу и папа-генерал.

– Ольга Викторовна? Здравствуйте. – Бас учительницы заставляет мое сердце биться чаще. – Вас беспокоит Наталья Николаевна, классный руководитель вашей дочери.

– Да-да, я поняла, – взволнованно лепечу я. – Что-то случилось?

– К сожалению, да. Случилось. И многое. – Голос учительницы звучит недобро, с оттенком осуждения. – Ольга Викторовна, мне необходимо срочно побеседовать с вами о поведении Люси.

– Я вас внимательно слушаю.

– Нет, что вы. Это не телефонный разговор, – отрезает Наталья Николаевна. – Подъезжайте, пожалуйста, в школу. Хочу побеседовать с вами с глазу на глаз.

Я кошусь на свой ноут, на начатый только что текст. Рита говорила утром, что эту статью для корпоративного блога следует закончить сегодня, что я и так с ней слишком затянула.

– Наталья Николаевна, я сейчас не могу подъехать, – виновато блею я, – я на работе.

– А когда вы освободитесь? Я сегодня буду школе примерно до половины восьмого, успеете меня застать?

– Я могу подъехать к шести.

– Прекрасно! – Классная руководительница очень довольна. – Подъезжайте, я буду вас ждать.

***

После звонка учительницы я пытаюсь работать, но быстро понимаю, что это бесполезно: мысли путаются, голова трещит. Я выхожу в коридор и набираю Люсе. Та уже должна была вернуться из школы. В пятницу у нее всего пять уроков и никаких факультативов.

С первого раза дозвониться до дочери не удается. Со второго тоже. Я, разумеется, еще больше нервничаю. Люся, по моим расчетам, сейчас ест пюре с котлетой, а значит телефон лежит у нее прямо на столе. Почему же она не отвечает?

Я нервно облизываю губы (дурацкая привычка!), набираю дочери снова и снова.

– Алё, мам, чё хотела? – Люся все-таки сподобилась дотянуться до мобильника.

– Ты где? – строго спрашиваю я, отбрасывая с глаз челку.

– В смысле? – Люся как будто что-то уронила: слышен глухой удар и звяканье.

– Я спрашиваю, где ты сейчас находишься! – нервно повторяю я. – Ты дома?

– Ну, конечно, – бурчит Люся. – Где же еще мне быть?

– Мне сейчас звонила твоя классная руководительница, сказала, что у тебя проблемы с поведением.

– Чего? – Люся как будто удивилась. – Какие еще проблемы с поведением?

– Это я у тебя хотела спросить. Что ты натворила, Люсинда? Быстро признавайся.

– Ничего я не натворила, – обиженно бурчит Люся. – День прошел как обычно.

– Значит, меня в школу вызывают не из-за сегодняшнего дня. Значит, ты раньше что-то отчебучила.

Дочь задумывается, даже сопеть в трубку перестает.

– Люся! – окликаю я. – Расскажи, пожалуйста, о всех своих грехах. Я ведь не шучу: меня правда вызвали в школу. Я должна знать, что случилось. Мне надо морально подготовиться к встрече с твоей учительницей.

– Мам, но я и правда не знаю, зачем тебя вызывают, – бубнит Люська.

– Подумай.

Люся чем-то скрипит, потом важно чихает.

– Люся!

– Ну… – Дочь явно чешет в затылке. – Может, это из-за сменки?

– Что ты имеешь в виду?

– Мы вчера с девчонками бесились и закинули обувь мальчишек в соседнюю раздевалку.

– Зачем?

– Просто! – возмущенно отзывается Люська. – Вы что, с подружками никогда так не делали?

– Нет, конечно.

– Мальчишки вообще не в обиде были, – оправдывается дочь. – Только Славка ныл и потом нажаловался класснухе.

– Ясно, – со вздохом говорю я. – Больше так не делай, пожалуйста.

– Не буду.

– Ты поела?

– Нет еще, сейчас буду картошку греть.

– Хорошо. Давай кушай и принимайся за уроки.

– Ну ма-а-ам! – сердито тянет Люська. – Завтра же выходной – зачем уроки прямо сейчас делать?

– Делай, я сказала. Приду из школы – проверю.

Я сбрасываю вызов и гляжу в окно. На улице светит солнце, зеленеет травка. Вот за что я люблю Краснодар – так это за то, что даже в феврале здесь приятно смотреть на улицу.

Напротив окна расположился куст жимолости. На нем уже появились первые робкие цветы. С виду они неказистые, но пахнут умопомрачительно. Сейчас по цветущим веткам скачут воробьи и так орут, что слышно даже через плотно закрытое окно.

Я встряхиваю головой. Хорошо все-таки, что ничего ужасного Люся не натворила. Я ведь уже всякое нехорошее подумала: что она подралась там с кем-то или нахамила учительнице.

Я уже собираюсь вернуться в кабинет, но дочь вдруг звонит мне сама. «Опять не смогла найти контейнер с картошкой, – думаю я. – Одиннадцать лет девке, а без мамки как без рук».

– На верхней полке она стоит, за пучком салата, – говорю я, ответив на звонок.

– Чего? – испуганно переспрашивает Люся. – Мам, у тебя все нормально?

– У меня все просто отлично. Я говорю: картошка с котлетой – в контейнере на верхней полке. – Я с трудом сдерживаю смех.

Несколько секунд Люся молчит, осмысливая ценную информацию. А потом вдруг выдает:

– Мам, я не по поводу картошки звоню.

– А по поводу чего тогда? Хлеб найти не можешь? Он на дверке.

– Мам, тут это… Я подумала… Короче, может тебя Наташка не из-за сменки вызывает.

– Какая еще Наташка?

– Ну, Наталья Николаевна, – нехотя исправляется дочь. – Наша классная! Она тебя, наверное, из-за психолога вызывает к себе.

– А что случилось с психологом?

– Ничего с ней не случилось. Она просто дура, – скрипит Люська. – Вечно всякие дурацкие тесты проводит и в мячик нас заставляет играть, как будто мы первоклашки какие-то.

– Боже, Люся, ты нахамила психологу?

– Никому я не хамила! Просто… – Люся издает какой-то странный звук: не то стон, не то рычание. – В понедельник психолог опять какой-то свой идиотский тест проводила. Про оценки.

– И что? – Я нервно скребу подоконник пальцем. – У тебя же хорошие оценки. У тебя ведь только три четверки в полугодии.

– Там просто был один тупой вопрос. Что-то вроде: «Что делают твои родители, когда ты получаешь двойки?» – спешит объяснить Люська. – А я, короче, написала: «Мама меня бьет веником и ремнем».

– Что? – Я наваливаюсь подоконник, чтобы не упасть. – Люся!

– Мам, не расстраивайся, пожалуйста, не злись, – воет дочь. – У нас полкласса так же написали.

– Да плевать мне на полкласса. Ты-то зачем такое накалякала? – сиплю я. – Я ведь за всю жизнь тебя ни разу не шлепнула. У тебя отродясь и двоек-то не было.

– Мне просто хотелось немного пошутить, – растерянно отвечает Люська. – Разве это не смешно?

– Нет, Люся, не смешно. Ни капельки. Мне теперь после работы в школу тащиться.

Люся сначала долго молчит, а потом вкрадчиво предлагает:

– Мамочка, а давай я к твоему приходу оладушек нажарю, а? Ты же любишь оладушки.

– Не надо мне ничего. Уроки делай.

Я сбрасываю вызов. Снова гляжу в окно. Солнце за ним уже не радует.

Так, надо собраться. Надо закончить статью.

Я делаю пару глубоких вдохов, разглаживаю подол платья. Телефон опять звонит. Снова Люся!

– Алло?

– Мам, а может, это и не из-за психолога все-таки, – радостно трещит Люся. – Может, это из-за того, что мы позавчера в столовке хлебом обкидывались. Или вообще, знаешь, из-за физрука.

– А с физруком-то какие проблемы? – устало уточняю я.

– Да мы с Арианой немножко поспорили во вторник. И там такое условие было, что проигравшая целует физрука. Я сама это придумала. Мне, если честно, казалось, что Ариана проиграет. Но проиграла я, мам. Мне и пришлось физрука целовать. Он на лавочке сидел, оценки выставлял. Я подбежала и быстро чмокнула его в лысину. Я так больше не буду, мам. Правда-правда!

***

Когда я еду в школу после работы, меня немного потряхивает. Я и не знала, что у моей дочери такая бурная жизнь. В начальной школе Люся казалась тихим спокойным ребенком. Первая учительница даже называла ее мышкой и советовала мне всячески подбадривать дочь, чтобы та меньше стеснялась на уроках. А теперь, выходит, моя Люся раскрепостилась. Теперь она, видите ли, нападает на учителей и мальчишек. Кошмар какой-то!

Уже подъезжая к нужной остановке, я вспоминаю про Марка. Мы ведь с ним тоже на шесть договаривались. Ужас как неудобно! Надо срочно его предупредить, что наша встреча отменяется.

Я скорей достаю телефон, открываю «Телеграм». Так, погодите. Писать, что меня срочно вызвали в школу, явно не стоит. Марк может подумать, что я плохая мать. Даже не может, а точно подумает. Со стороны все выглядит прескверно: дочь хулиганит, а мать, вместо того чтобы целиком посвятить себя ее воспитанию, бегает по свиданкам.

«Марк, прости, пожалуйста, но я вынуждена отменить нашу встречу, – немного подумав, пишу я. – Я, кажется, простудилась. Чувствую себя ужасно: болит горло, температура поднялась».

«Бедная моя девочка, – тут же прилетает от Марка. – Как же тебя угораздило? Еще и перед выходными…»

Волнуется за меня. Такой милый!

Я улыбаюсь, на душе очень тепло. Но потом Марк присылает еще одно сообщение: «А я уже цветы купил. Так жалко выбрасывать. Давай я заскочу к тебе – с лекарствами и вкусняшками? Пиши адрес».

Внутри у меня все сразу холодеет и противно сжимается. Вот не умею я врать, не дано мне. Ну ничего, ничего, главное – не раскисать, не терять самообладания.

«Не надо ко мне заскакивать: я, наверное, заразная, – дрожащими пальцами набираю я. – И не волнуйся ты так: я обычно долго не болею. Пару дней отлежусь, и мы сразу встретимся. Обещаю».

«Я не маньяк, Оля. Нечего меня бояться. Я только вручу тебе цветы и гостинец и сразу уеду, – пишет Марк. – Я буду в маске и перчатках – мое здоровье будет в полной безопасности».

– На следующей остановите, пожалуйста, – кричу я и скорей пробираюсь к выходу, строча по дороге:

«Марк, я без сил. Я сейчас не могу принимать гостей. Я выпью горячего чая и лягу спать. Прости».

«Ладно, – отзывается Марк, снабдив сообщение грустным смайликом. – Выздоравливай. Пиши, если понадобится помощь: я всегда к твоим услугам».

«Спасибо», – набираю я. Немного подумав, добавляю смайлик-поцелуйчик.

Автобус останавливается, распахивает двери. Выскочив на улицу, я с мрачным видом шагаю в сторону школы.

***

Кабинет Люсиного классного руководителя располагается на втором этаже. Дорогу к нему я помню смутно, приходится целую минуту слоняться по коридору, прежде чем я нахожу нужную дверь. Помявшись, я вежливо стучу и заглядываю в кабинет. За учительским столом сидит какой-то пузатый дядька, ест хлеб с вареньем.

– Здравствуйте, а Наталья Николаевна вышла? – с сомнением уточняю я.

– Одинцова?

– Угу.

– Одинцова в двести шестом пасется, – отвечает дядька, слизывая стекающие с ломтя хлеба капли.

Извинившись, я закрываю дверь и снова иду вдоль коридора. Ага, вот и двести шестой.

Я снова осторожно стучу.

– Да-да, – отвечает женский голос.

Я заглядываю в кабинет. На этот раз я все же попала по адресу. За учительским столом сидит именно Наталья Николаевна, в руках у нее какие-то бумаги.

– Здравствуйте, я мама Люси, – нервно тараторю я. – Вы меня вызывали.

– Девушка, здесь вообще-то очередь, – громыхает рядом со мной недовольный мужской голос.

Оглядываюсь. Позади стоит разъяренный бородатый мужик и изо всех сил пытается испепелить меня взглядом.

– Вы тоже к Наталье Николаевне? – с недоумением переспрашиваю я.

– Нет, блин, к Деду Морозу, – отвечает бородатый хам, потом гордо задирает подбородок. – За мной будете.

Я перевожу взгляд на классную руководительницу. Она всем видом изображает недовольство, отложив бумаги, выбирается из-за стола и идет к нам.

– Родители, немедленно прекратите шуметь: вы мешаете мне работать, – мрачно заявляет Наталья Николаевна. – Я пригласила вас на шесть. Дождитесь, пожалуйста, назначенного времени.

Она отодвигает меня от порога и с грохотом захлопывает дверь.

Я достаю из сумки мобильник, смотрю время.

– Но ведь уже без пяти шесть, – бормочу я скорей себе, чем бородачу. Вздохнув, облокачиваюсь о стену. Ноги гудят из-за неудобных ботинок и немного подкашиваются от волнения.

– Вон там, у окна, есть диван, – присядьте, – хозяйским тоном распоряжается бородач. – Он как раз под цвет вашего пальто, будете смотреться как единое целое.

Я посылаю ему ледяной взгляд.

– Спасибо, я постою.

– Даже не надейтесь проскочить передо мной, – с нажимом произносит бородач. – Я здесь уже двадцать минут ошиваюсь.

– Да не нервничайте вы так! – Я начинаю раздражаться. – Никто вперед вас не лезет. Я просто не знала, что тут очередь.

– Ну так и отойдите от двери.

– С какой стати вы указываете мне, что делать?

Дверь в класс снова распахивается, на пороге появляется рассвирепевшая Наталья Николаевна.

– Нет, я что, неясно выразилась? – скрежещет она. – Немедленно прекратите орать! Мне сейчас нужно отправить важный отчет, а из-за ваших криков я не могу сосредоточиться.

– Вообще-то, это все она, – бородач тыкает в меня пальцем. – Пришла и устроила тут базар.

– Что? – Я ушам своим не верю. – Я веду себя прилично, это вы орете как потерпевший всю дорогу.

Учительница закатывает глаза:

– Боже, ну что за родители пошли, а? И мы еще от детей хотим нормального поведения – с такими-то взрослыми.

Я краснею. Бородач, кажется, тоже.

– Отойдите к окну, – устало добавляет Наталья Николаевна. – Там и выясняйте отношения, сколько влезет.

– Я ничего не выясняла, – блею я.

– Выясняли, – нагло возражает бородач.

– А вас вообще не спрашивают, – огрызаюсь я.

– Все, закрыли рты! – вдруг командирским голосом рявкает Наталья Николаевна и снова скрывается за дверью.

Бородач мерзко ухмыляется. Мне нестерпимо хочется огреть его сумкой, еле сдерживаюсь.

Глава 2

Я все же отхожу к окну, сняв пальто, плюхаюсь на диван. Бородач немного топчется у двери, а потом тоже удаляется от кабинета на безопасное расстояние. Облокотившись о стену, он залипает на мои ноги. Сначала я стойко терплю его пошлый взгляд, изо всех сил надеюсь, что ему надоест таращиться. Потом не выдерживаю:

– И чего вы уставились?

– Да вот гадаю, как вы дотопали до школы на таких каблучищах и не свернули себе шею.

– Захотела и дотопала, – парирую я. – А вам, похоже, родители не рассказали, что обсуждать чужую внешность – моветон.

– Не вам критиковать моих родителей, – в ответ скрежещет он. – Сами воспитанием не блещете.

– В смысле?

– Вы четко посередине дивана развалились, да еще и пальто свое раскидали, заняли все пространство. А я, может, тоже присесть хочу.

Я тут же встаю, подхватив пальто, отхожу от дивана:

– Садитесь, пожалуйста.

– Я уже перехотел.

«Дурак какой-то, – заключаю я. – Лучше буду его игнорировать».

Достав из сумки телефон, я делаю вид, что читаю нечто важное. Бородач изображает жгучий интерес к стенду на стене. Тот чуток кренится под тяжестью налепленных на него плакатов. «Водке – нет, спорту – да» – написано на одном из них. А на другом красуется: «Наркотики – зло, выбери жизнь». Именно в него бородач и ворвался.

Через пару минут дверь в кабинет Натальи Николаевны распахивается. На пороге появляется она сама – заметно повеселевшая.

– Ну все, голуби мои! – кричит Наталья Николаевна на всю школу. – Освободилась я. Заходите!

Бородач радуется, как ребенок, и двигает в класс.

Вздохнув с облегчением, я снова втыкаюсь в телефон.

– Ольга… Викторовна, – окликает классная, – а вам что, особое приглашение требуется?

Вздрогнув, я смущенно смотрю на нее.

– Идемте-идемте! – оглушительным басом подгоняет Наталья Николаевна. – У меня не так много времени.

Немного волнуясь, я тоже прохожу в класс. Бородач уже занял парту напротив учительского стола. Он снял куртку, взгромоздил ее на соседний стул. Помявшись с ноги на ногу, я решаю присесть в третьем ряду – подальше от этого хама.

– Нет, так дело не пойдет, – обведя нас взглядом, возмущается учительница. – Сядьте, пожалуйста, рядом. Вадим… Юрьевич! Вещички свои переложите на парту за вами.

– Наталья Николаевна, я думал, вы пригласили меня на приватный разговор, – недовольно булькает бородач.

Учительница закатывает глаза.

– Голуби мои, у меня нет времени с каждым из вас по очереди языком чесать. К тому же проблема у вас общая.

Я нехотя отлепляюсь от парты третьего ряда, подхожу к той, что стоит напротив учительского стола. Бородач окидывает меня презрительным взглядом, но куртку свою все же убирает. Сев, я специально отодвигаюсь от него подальше, почти в проход.

Классная руководительница устраивается напротив нас, долго хмурится.

– Значит, так, родители, что-то вы совсем не справляетесь с воспитанием дочерей.

Мы с бородачом синхронно цепенеем.

Учительница достает телефон, потыкав в него секунд десять, разворачивает экраном к нам.

– Полюбуйтесь!

Мы с бородачом склоняем головы над ее мобильником. На экране запустилось какое-то видео. На нем моя Люся кружит у доски с указкой. Ее голову покрывает парик из серебристого дождика, ее спина перевязана огромным пуховым платком.

– Так, дети, сегодня мы с вами разбираем тему «Моря и океаны», – смешным голосом произносит Люся. – А так же мы немного поговорим о моем радикулите, будь он неладен. Тисецкая, к доске!

К Люсе подходит темноволосая девочка в брюках. Я ее знаю. Пару раз Люся приводила ее к нам домой, а еще моя дочь установила на аватарку в «Вайбере» фото с этой девочкой, подписав его «ЛП навсегда». «ЛП – это значит лучшие подруги, – пояснила дочь, когда я спросила. – Мы с Арианой будем дружить всю жизнь, мам. Мы уже договорились».

– Тисецкая, покажи на карте все океаны, которые ты знаешь, – с кряхтеньем произносит Люся.

Ее подруга забирает указку, тычет ею в карту, висящую на доске.

– Вот здесь у нас Атлантический океан …

Люся стонет, схватившись за спину.

– Что с вами, Татьяна Андреевна? – довольно натурально пугается ее подруга.

Люся всем видом изображает непереносимые страдания:

– Ничего, деточка, продолжай.

– Может, вам на больничный пойти, Татьяна Андреевна?

– А кто тогда вас, балбесов, учить станет? – взвивается Люся. – Пока я в больничке валяться буду, вы тут из-за своих гаджетов совсем отупеете. Вы у меня потом Словению от Словакии не отличите. А вам еще итоговую контрольную писать!

– Вот тут Индийский океан, – робко продолжает Люсина подруга, – тут – Северно-Ледовитый…

Люся кряхтит еще громче, еще больше скрючивается.

– Татьяна Андреевна, давайте я медсестру позову? – робко предлагает Тисецкая.

– Не отвлекайся от океанов, – рычит Люся, облокачиваясь о стол. – Все мне показывай. Все!

– У меня только один остался. Тихий. Он вот тут, – подруга дочери тычет куда-то мимо карты.

Люся снова кряхтит, сползает под стол.

– Татьяна Андреевна? – окликает ее подруга.

Ответа не слышно. Из-за стола теперь виднеются только Люсины ноги.

– Татьяна Андреевна, – еще раз зовет Люсина подруга жалобным голосом. – У вас все хорошо?

Несколько секунд ничего не происходит, а потом Люся выбирается из-за стола в белой простыне с прорезями для глаз. Видимо, теперь она изображает привидение.

– У-у-у, – воет Люся, бултыхая простыней. – Теперь, детишечки мои, мы переходим к морям. Кто готов показать на карте Средиземное?

Видео обрывается

– Что это? – обескуражено спрашивает бородач.

– Творчество ваших девочек. – Наталья Николаевна качает головой и смотрит на нас укоризненно. – Пародия на учительницу географии. А знаете, кстати, кто у нас преподает географию?

– Кто? – сглотнув, спрашиваю я.

– Мама директора школы.

– И что? – Бородач прищуривается.

– Она пожилая женщина и очень расстроилась, когда увидела это видео.

– А где она его увидела? – не понимаю я.

– Девочки выложили его на своем канале в «Ютьюбе», а потом кто-то из одноклассников запостил ролик в чат класса. Татьяна Андреевна тоже состоит в этом чате, потому и увидела запись.

– Что еще за канал? – раздраженно бурчит бородач. – У моей Арианы нет никакого канала.

– Вы не в курсе того, что творят в интернете ваши дети? – Наталья Николаевна демонстративно хватается за голову. – Боже, в какое время мы живем! Ну, ознакомьтесь на досуге. Канал называется «Ла-ла-ла-2013». Кстати, если вы не в курсе, по закону ваши девочки не имеют права заводить никаких каналов. Они для этого слишком малы.

Мне чертовски не по себе. У меня даже в животе чуть-чуть бурчит из-за нервного напряжения. Люся как-то рассказывала мне, что снимает с подругой видео, но я не придала этому значения. Мне и в голову не приходило, что моя дочь выкладывает что-то в интернет, тем более – вот такое.

Видео Люси меня шокировало. Я и не подозревала, что моя добрая милая девочка способна снять столь жестокую пародию. Бред какой-то! Если бы я не увидела ролик собственными глазами, ни за что бы не поверила в его существование.

– Я могу лично принести извинения Татьяне Андреевне, – предлагаю я. – Я уверена, Люся не хотела ее обидеть. Просто у подростков довольно специфическое чувство юмора…

– Вы думаете, это видео единственное в своем роде? – замогильным голосом спрашивает Наталья Николаевна. – Ошибаетесь.

Она забирает у нас свой телефон, водит по экрану пальцем.

– На канале девочек полно других роликов – не менее оскорбительных, – брюзжит Наталья Николаевна. – Вот тут, например, девочки глумятся над учительницей музыки. – Она снова кладет перед нами свой мобильник.

В новом видео Люся сидит за столом в парике уже из красного дождика. На ее пальцы налеплены длиннющие искусственные ногти ярко-розового цвета. Люся с увлечением листает какой-то модный журнал и то и дело закатывает глаза. Звенит звонок. Моя дочь нехотя откладывает журнал, обводит взглядом класс.

– Так, пупсики мои, открываем тетрадочки, гуглим текст песни «Крылатые качели» и списываем к себе, – воркует Люся.

– А потом что будем делать? – раздается из-за кадра голос Арианы.

Люся хмурится:

– Потом будете учить эту песню наизусть, Тисецкая.

– А может, не надо?

– Надо, Тисецкая, надо. Вы сюда не прохлаждаться пришли.

Люська выбирается из-за стола, вихляя попой, подходит к зеркалу. Крутится так и сяк, делает несколько селфи.

– Все смогли нагуглить песню? – наконец спрашивает она, утыкаясь в телефон.

– Я не смогла, – робко признается Ариана. – У меня мобильного интернета нет.

– Плохо, Тисецкая, – искренне возмущается Люся. – Очень плохо, что ты пришла на урок неподготовленной. Попроси тогда соседа, чтобы раздал тебе интернет. Кстати, пупсики, я кинула вам в чат ссылку на свою новую аватарку в «Контакте». Лайкните, пожалуйста. Я обязательно учту вашу отзывчивость при выставлении четвертных оценок.

Когда видео обрывается, мне даже страшно поднять глаза на классного руководителя дочери.

– Впечатлены? – сурово спрашивает Наталья Николаевна.

– А с чего вы решили, что это именно пародия и именно на вашу учительницу музыки? – лениво интересуется папа Арианы. – Может, это просто… детские фантазии о профессиональном будущем?

– Ну, знаете! – Учительница забирает у нас телефон и пылает гневом. – Конечно, это пародия. Многие узнали Виолетту Романовну. Там даже в комментариях пишут, что просто вылитая.

– Тогда у меня есть куча вопросов к этой Виолетте Романовне, – саркастично заявляет папа Арианы. – Интересный у нее подход к преподаванию.

– Мы с вами собрались здесь не для обсуждения учителей, – клокочет Наталья Николаевна. – Вы вообще в курсе, что ваши девочки для съемки этих вот видосиков на этой неделе дважды сбежали с урока физкультуры? Да и вообще, что это за развлечение такое – кривляться перед камерой? Вы хоть задумывались, чем подобное может закончиться?

– И чем же? – с любопытством уточняет папа Арианы.

– Вам ли не знать? – Наталья Николаевна качает головой. – Вы, как мужчина, явно в курсе, что сейчас полно девушек, которые снимают себя в непотребном виде и выкладывают в интернет.

– С чего это я должен быть в курсе такого? – папа Арианы каменеет. – Не знаю, где вы там шаритесь, лично я захожу в интернет только по работе.

Наталья Николаевна в очередной раз закатывает глаза.

– Очень жаль, что только по работе заходите, – заявляет она. – Могли бы хоть иногда заглядывать в аккаунты дочери, отслеживать, что она там выкладывает на всеобщее обозрение.

– Ладно, при случае – загляну, – ледяным тоном обещает папа Арианы. – Это все, что вы хотели мне сообщить? – Он глядит на массивные часы у себя на руке. – Я просто опаздываю на деловую встречу.

Наталья Николаевна становится еще злей:

– Вообще-то, я только начала беседу.

– Давайте тогда побыстрей, – цедит папа Арианы. – Время – деньги.

Учительница вскакивает, облокотившись о стол, нависает над нами:

– Я что-то не пойму: вы считаете, что выходки ваших девочек – это так, забавная ерунда? Милые детские шалости, на которые и внимания обращать не стоит?

– Я так не считаю, – спешу оправдаться я. – Я сегодня же проведу с Люсей беседу, объясню ей, что снимать пародии на учителей – это гнусно.

– Одной беседы недостаточно, – предупреждает классная руководительница, чуть смягчаясь. – Здесь нужная большая работа, настоятельное участие взрослых. Ваши девочки служат отрицательным примером для всех учащихся нашей школы, и мы, учителя, не можем оставить их поведение без внимания. – Она снова садится, принимает торжественный вид. – Посовещавшись на педсовете, мы решили поставить Ариану и Люсю на профилактический учет.

– Что? – кричим мы с папой Арианы одновременно. – Какой еще учет? Не надо!

– Надо, дорогие мои, надо. С сегодняшнего дня мы вместе с вами начнем проводить с девочками большую коррекционную работу. – Лицо Натальи Николаевны светится от восторга. – У них сейчас трудный возраст. Можно сказать, решающий. И грустно, что Люся и Ариана входят в него с таким вот бэкграундом. Им явно не хватает внимания, хороших хобби. Они потеряли здоровые ориентиры, а это, знаете ли, чревато дальнейшей деградацией. Но! – Она демонстративно поднимаем указательный палец. – Но мы этой деградации не допустим. Мы сплотимся и исправим все, сделанные вами огрехи воспитания.

У меня внутри все сжимается. Я просто не знаю, как реагировать на слова учительницы. Люся не заслуживает того, чтобы ее ставили на учет! Она всего лишь сняла пару неудачных видео. Разве недостаточно ее за это просто немного пожурить?

Я открываю рот, чтобы произнести это вслух, но в последний момент тушуюсь. Страшно, что сделаю дочери только хуже. К тому же мне еще в детстве внушили: «Не спорь с учительницей! Просто делай виноватый вид и кивай, так ее отповедь быстрей закончится».

– Моя Ариана не нуждается в коррекционной работе, – вдруг подает голос папа Тисецкой. – Она замечательная девочка – милая и спокойная. Она хорошо учится, ходит на плавание. У нас прекрасная атмосфера дома…

– Поверьте, нам, как профессионалам, видней, в чем нуждается ваш ребенок, – отрезает Наталья Николаевна. – Заместитель директора по воспитанию уже составила план работы. Она будет длиться около шести недель. Если по прошествии их девочки встанут на путь исправления, разумеется, мы снимем их с учета. Если же они продолжат морально разлагаться, мы будем вынуждены сообщить в комиссию по делам несовершеннолетних. – Она делает зверское лицо. – Вам же явно этого не хочется?

– Моя Ариана не нуждается в коррекционной работе, – с нажимом повторяет Тисецкий. – Побеседуйте хотя бы с ее первой учительницей. Ариана – беспроблемный ребенок. На нее никогда не было жалоб.

– Ну а теперь есть, – учительница качает головой. – Полно.

– Мне кажется, вы машете шашкой, не разобравшись в ситуации.

– На что это вы намекаете? – Наталья Николаевна чуть бледнеет.

– Я не намекаю, а говорю открыто: вы ведете себя непрофессионально, – цедит Тисецкий. – Мою дочь на учет ставить не нужно: она вообще жертва в этой ситуации. Она явно попала под влияние этой новенькой. – Он зачем-то тыкает пальцем в меня. – По-моему, это очевидно. Мою дочь заставили сниматься в этих нелепых видео.

– Что? – Кровь бросается мне в лицо. – Да как вы смеете клеветать на мою дочь? Моя Люся – добрый спокойный ребенок. Она… она не способна никого заста…

– Все предыдущие годы у Арианы не было проблем с поведением, – перебивает Тисецкий. – А тут в школе нарисовалась ваша дочь, и у моей все сразу пошло кувырком. Ну ясно же откуда ветер дует.

– А может, все наоборот? – взвиваюсь я. – Может, это моя дочь – жертва вашей? У Люси, знаете ли, тоже не было раньше нареканий.

Учительница демонстративно прикладывает ладонь ко лбу.

– Родители, прекратите скандалить. Под конец рабочего дня у меня нет сил слушать ваши вопли. Я уже все сказала: на учет ставим обеих. Работать будем сразу с двумя. Так даже удобней, ведь девочки – подруги. – Учительница, словно фокусник, достает откуда-то листы со странными кривыми таблицами. – И не переживайте так. Все будет хорошо. – Она подает нам свои листочки. – Вот вам список мероприятий, которые вы должны посетить в течение ближайших двух недель. Как видите, завтра у вас по плану консультация с нашим психологом. Приходить нужно без детей. К десяти утра.

– Я буду занят в это время, – бурчит папа Тисецкой.

– Тогда пусть подойдет мама Арианы.

– Она тоже занята.

Учительница багровеет.

– Я уже предупредила, но напомню, – скрипит она, – в случае вашего отказа от надлежащего исполнения родительских обязанностей, наш коллектив будет вынужден обратиться в комиссию по делам несовершеннолетних. И в службу опеки.

– Я подойду! – обещаю я. – Завтра к психологу. Обязательно.

Папа Арианы обводит меня презрительным взглядом, затем снова поворачивается к учительнице:

– У вас все?

– Да, теперь все.

– Потрясающе! – заключает он и, встав, нервно хватает куртку. – Тогда разрешите откланяться.

– Хорошего вечера, – с ядовитой улыбочкой говорит классная руководительница. – Только не забывайте, пожалуйста, что вы не только деловой человек, но еще и отец. И если на рабочем месте вас заменить можно, то дома никто не сделает за вас вашу работу.

Папа Арианы протискивается межу моим стулом и следующей партой и быстро выходит из класса. Напоследок, разумеется, от души шваркает дверью.

– Какие у нас мужики все-таки нервные, – тянет учительница. – Неудивительно, что меньше нас живут. – Она придвигается ко мне, говорит вкрадчиво: – Ольга… Викторовна… Попросите, пожалуйста, Люсю удалить канал. Я уверена, это значительно облегчит всем нам жизнь. Понимаете, какое дело: директриса рвала и метала, когда увидела ролик о своей матери. Пока канал девочек на месте, она не успокоится. Она нам всем мозг выест чайной ложечкой.

– Я обязательно поговорю с Люсей, – заверяю я. – Она все удалит.

– Как приятно видеть готового к сотрудничеству родителя! – хвалит учительница. – Жаль, что не все такие, как вы.

– Хотелось бы, конечно, обойтись без учета. – Я делаю жалобное лицо, надеясь смягчить сердце Натальи Николаевны. – Может, мне к директрисе с чем-то вкусным зайти, извиниться?

– Не-не-не, не вздумайте! – Учительница делает страшные глаза. – Она у нас сейчас на диете. Злая как кобра. Лучше вообще ей не попадайтесь, не напоминайте о случившемся. Пройдет немного времени – директриса сама по себе остынет. Главное – удалите канал.

– Неужели совсем ничего нельзя поделать с этим учетом?

Наталья Николаевна мотает головой, потом ободряюще улыбается:

– Да не волнуйтесь вы так, Смирнова. Девочки даже не заметят, что в их жизни что-то изменилось. Основная работа ляжет на наши с вами плечи. Просто не пропускайте все намеченные мероприятия, выполняйте задания социального педагога и психолога. А там и каникулы начнутся. В следующей четверти никто уже и не вспомнит, что у девочек были проблемы.

Глава 3

Шкондыбая в сторону дома, я до печенок ненавижу свои ботинки. Они кажутся пыточным орудием. Они так ужасно трут, что на глаза у меня то и дело набегают слезы. Проходя мимо мусорных баков, я мечтаю разуться и запустить ботинки в гору мусора. Я сдерживаюсь только потому, что неподалеку гуляет соседка с мопсом. Мне не хочется ее шокировать, не хочется, чтобы потом жильцы нашего дома болтали, будто у дамочки с восьмого этажа (у меня то есть) не все дома.

Сжав зубы, я доползаю до подъезда, поднимаюсь в лифте на свой этаж. Люся встречает меня прямо в дверях. Явно сторожила, высматривала меня в окно.

Когда я переваливаюсь через порог, Люся сразу бросается заботливо стягивать с меня пальто. Когда я с тяжким вздохом плюхаюсь на пуф, дочь падает передо мной на колени и с подобострастным видом стаскивает с меня ботинки. Видел бы нас школьный психолог! Точно бы решил, что у нас в семье тирания и террор.

Люся нацепляет на меня тапочки, заискивающе смотрит в глаза. Я принюхиваюсь. В квартире отчетливо пахнет чем-то горелым.

– Ты что-то готовишь? – с тревогой спрашиваю я.

– Уже приготовила, – гордо сообщает Люся. – Яичницу.

– По-моему, ты ее сожгла.

– Нет, с ней все хорошо.

– А почему тогда горелым пахнет?

– Это рубашка. – Люся сникает. – Понимаешь, мне очень хотелось тебя как-нибудь порадовать, потому я сняла белье с сушилки и стала гладить. У меня, между прочим, сначала очень хорошо получалось, но потом меня Ариана отвлекла. Она позвонила и потребовала немедленно прислать ей домашку по математике. – Люся красноречиво закатывает глаза. – Такая бестолковая! Ужас! Я ей говорю: спиши с решебника, а она ноет: «там ничего непонятно, пришли мне лучше свое решение». Я кричу: «да я сама с решебника списала, все там понятно». Но Ариана как будто не слышит. Канючит, как маленькая: «ну, пришли фотку своего решения, тебе трудно, что ли?» Вот я пока с ней препиралась, рубашка и задымилась.

– Сильно, что ли, прожгла? – уточняю я. – Покажи!

– Ой, а я ее уже на поделки пустила, – дочь чешет затылок. – Мне как раз в мой картонный домик нужны были занавески, я из рубашки и наделала. Вообще, не расстраивайся, мам, эта дурацкая рубашка мне никогда не нравилась. Ты давай лучше переодевайся, и идем кушать, пока яичница не остыла.

Люся стаскивает меня с пуфа, вталкивает в комнату. Я окидываю взглядом дочкин домик, стоящий на столе. Ну да, шторки из рубашки вышли прехорошенькие. Главное, теперь не думать, сколько та рубашка стоила. Я подхожу к домику ближе, заглядываю внутрь. Так, погодите. Кроме штор в доме теперь появились еще и коврики. И ткань, из которых дочь их вырезала, подозрительно напоминает ее теплые колготки.

– Люся! – зову я. – Иди сюда.

Дочь этот момент уже гремит на кухне тарелками, потому не откликается на призыв.

– Люся! – зову я еще раз – громче и строже. – Лю-ю-юсь!

Звон тарелок стихает, и некоторое время из кухни не доносится ни звука. Затем личико дочери все же появляется в дверном проеме.

– А?

– Ты из чего коврики в свой домик делала?

Взгляд у дочери начинает бегать из стороны в сторону, лицо идет пятнами.

– Э… не помню уже, – мямлит Люся. – Наверное, из старых шорт.

– Нет, Люся, это не из шорт. Это колготки, которые я подарила тебе на Новый год.

– Разве? – Люся делает придурковатый вид. – Ты уверена?

– Уверена! – сердито подтверждаю я. – И хочу знать, зачем ты испортила колготки?

Дочь подходит к домику, нарочито сосредоточенно его оглядывает.

– А, вспомнила! – наконец радостно сообщает она. – Колготки маленькие стали, мам. Я же с Нового года выросла на полтора сантиметра уже. Вот! Эти твои колготки перестали на меня натягиваться, потому я и пустила их на коврики.

– Почему меня не спросила?

– Зачем? – почти искренне удивляется Люся. – Ты же всегда разрешаешь все маленькое использовать на поделки.

– Да не маленькие они были! Не могла ты из них так быстро вырасти.

– Они еще и кололись, мам, – добавляет Люся. – И Светка Фролова сказала, что они детские какие-то.

– А ты больше всяких Светок слушай! Она, может, из зависти брякнула.

– Нет, не из зависти. – Люся становится серьезной. – Светка хочет стилистом стать. У нее, знаешь, сколько модных журналов? Тыща! Светка очень хорошо в одежде разбирается.

Я плюхаюсь на диван, устало обхватываю голову рукой.

– Люся, ты нас разоришь своими поделками.

Дочь подсаживается ко мне, прижимается.

– Мам, ну не ругайся! Мы просто с Арианой сейчас серию видео снимаем про кукольный домик. Это очень популярно. Если мы наберем много-много подписчиков, к нам будут всякие спонсоры приходить. Они будут нам рекламу заказывать и деньги платить. И ты тогда сможешь мне много-много колготок накупить.

– Кстати, про видео… – Я чуточку ерзаю. – Меня именно из-за них в школу и вызывали. Вашим учителям не нравится, что вы с Арианой снимаете на них пародии. Они требуют, чтобы вы немедленно удалили свой канал.

На Люсином лице проступает неподдельный ужас. Ее глаза становятся такими большими и круглыми, что мне делается не по себе. Я глажу ее по колену:

– Люсь, давай не будем ни с кем бодаться? Учителя правы: вы еще слишком малы для того, чтобы становиться блогерами. Если вы продолжите вести канал, у меня и родителей Арианы будут проблемы.

– Правда?

– Да, в школе очень сильно на нас ругались. Нам теперь даже придется посещать какие-то там профилактические мероприятия. – Я демонстративно вздыхаю. – Ваша классная руководительница заявила, что не отстанет от нас, пока вы не удалите канал. Давай ты прямо после ужина этим займешься? Сядешь и все удалишь?

– Я не могу! – выкрикивает Люся, вскакивая. – Не могу ничего удалить!

– Почему?

– У меня доступа нет, – нервно бормочет дочь, отворачиваясь. – Это Ариана завела канал, только она и может его снести.

Мы садимся ужинать. Яичница у Люси получилась ужасно соленой, но я не критикую. Я запиваю ее водичкой, заедаю майонезом и хлебом. То и дело мне попадается скорлупка, я стараюсь незаметно отложить ее на край тарелки. Пару раз удается, на третий – приходится кусок скорлупы отправить в рот, потому что дочь вдруг поднимает голову и смотрит на меня так пристально, будто впервые увидела.

– Вкусно? – спрашивает она с сомнением.

– Очень. – Я старательно пережевываю скорлупу.

Сама Люся просто размазывает свою порцию по тарелке. Настроение у дочери явно испортилось, глаза стали грустные-грустные.

– Чего пригорюнилась? – чуть погодя интересуюсь я.

Люся откладывает вилку:

– Чем плохи наши видео? Почему мы должны их удалять? У нас в классе многие что-нибудь снимают и выкладывают в интернет. Их родителей почему-то не вызывают в школу.

– Понимаешь, какое дело… Ваша классная руководительница уверяет, что одним из своих видео вы очень сильно обидели учительницу географии.

– Разве? – Люся наморщивает лоб. – Каким видео?

– Тем, где она умерла и стала привидением.

– А что в нем обидного? – Люся таращится на меня с недоумением.

– Вы показали географичку больной и старой, – пытаюсь объяснить я. – А так нельзя. Нельзя смеяться над чужими недостатками.

– Мы не смеялись. Да и вообще, разве болезни и старость – это недостатки? – Люся округляет глаза. – Вот в носу ковырять – это да, недостаток. И руки о скатерть вытирать тоже. А старенькими все будут, со временем. Это вот совсем не недостаток.

И что отвечать? Я мнусь и кошусь в тарелку.

– Ну… Из вашего видео следует, что географичка при смерти, но таскается на работу.

– Она нас любит, – сообщает Люся. – Вот и таскается. Биологичка так же делает. У нее со слухом совсем плохо, а она на пенсию не идет. О биологичке у нас, кстати, тоже ролик есть, но она вот чего-то не обижается.

Я хватаюсь за сердце.

– Люся, это никуда не годится. Пожалуйста, прямо сейчас позвони Ариане, попроси удалить видео – и о географичке, и о биологичке.

– Но ведь биологичка не жаловалась!

– Она просто еще не видела ваш ролик.

– Видела. Мы его еще в ноябре выкладывали.

– Тем более надо его удалить. Звони Ариане.

Люся кривится, выбравшись из-за стола, уходит в комнату. Не знаю, что она там делает: до меня не доносится ни звука. Возвращается дочь только минут через пять, на ее лице блуждает загадочная улыбка.

– Почему ты не позвонила Ариане? – строго спрашиваю я.

– Я позвонила, но она не ответила.

– Так напиши ей.

– Уже написала. – Люся закатывает глаза. – Она не в сети.

– Когда будет в сети, обязательно свяжись с ней. Надо убедить Ариану все удалить. От этого зависит ваша успеваемость.

– В смысле? – Люся даже рот от удивления разевает.

– Учителя могут начать к вам излишне придираться, – поерзав, предполагаю я. – Из-за обиды. Могут начать занижать отметки.

– Мам, ну ты придумала! – Дочь хохочет. – Глупости какие.

***

Ночью я никак не могу уснуть. Люся бодро сопит на своем диванчике у окна, а я верчусь с боку на бок, как поросенок на вертеле. Меня тревожит предстоящая встреча с психологом. Люся ведь написала в какой-то там анкете, что я ее ремнем стегаю. Вдруг психолог этому поверила? Я понятия не имею, как доказать, что у нас в семье и в помине нет телесных наказаний.

Утром в субботу я встаю совершенно разбитой. Вокруг глаз виднеются темные круги, голова раскалывается. Марк присылает мне картинку с котятами и голосовое сообщение. Спрашивает, как мое самочувствие. Я делаю селфи и высылаю ему. «Бедняга! – пишет Марк. – Выздоравливай». Мне становится грустно. Я ведь ожидала, что мои выходные будут наполнены романтикой, а вместо этого мне надо идти в школу и выслушивать о себе всякое неприятное.

Во всей ситуации радует только одно – то, что Тисецкий обещал не приходить. Мне не хочется снова видеть этого мерзкого бородача. И тем более не хочется оправдываться перед психологом в его присутствии. Он мою дочь выставил крайней, а если услышит о Люсиной анкете, вообще устроит истерику.

Я натягиваю черные брюки и глухой белый свитер, собираю волосы в хвост. Краситься лень, только синяки вокруг глаз замазываю тоналкой. Вместо вчерашнего пальто нацепляю куртку, вместо ботинок на каблуке – обуваю простые, на плоской подошве.

– Ариана удалила канал? – спрашиваю я у Люси перед выходом из дома.

– Нет, – помолчав, признается дочь. – Она еще не читала мои сообщения.

Мысленно чертыхнувшись, я чмокаю Люсю в щеку и тащусь в школу. В груди у меня копошатся дурные предчувствия.

Кабинет психолога располагается на первом этаже. Я нахожу его почти сразу, дергаю за ручку массивную дверь. Та почему-то заперта. Может, психолог и не в курсе, что у нее сегодня какая-то консультация?

Потоптавшись, я стучу и прислушиваюсь.

– Да нет там никого! – грохает рядом со мной голос Тисецкого. – Не ломитесь.

От неожиданности я даже слегка подпрыгиваю. Оборачиваюсь. Тисецкий нависает надо мной стеной, на его лице читается недовольство.

– Без вас разберусь, что мне делать, – цежу я и демонстративно стучу еще раз. Разумеется, мне никто не отвечает.

Тисецкий медленно окидывает меня взглядом, ухмыляется.

– Как вы интересно сегодня вырядились. Решили прикинуться пай-девочкой? – чуть погодя спрашивает он. – Думаете, поможет?

Я решаю не отвечать, отхожу немного в сторону, делаю вид, что изучаю плитку под ногами. Сердце бьется быстрей обычного, ладони потеют. Вот какого черта он притащился? Говорил же, занят будет.

Из кабинета, располагавшегося дальше по коридору, выглядывает полная кудрявая женщина.

– Вы ко мне? – спрашивает она.

– Нет, я к психологу. – Я нервно поправляю воротник свитера. – На консультацию.

– Чудесно! – нараспев произносит женщина с кудряшками. – Я и есть психолог.

Она выходит в коридор и подходит к нам.

– Вы родители Тисецкой или Смирновой?

– Мы не вместе, – быстро говорю я. – Я мама Смирновой.

– А я отец Тисецкой, – мрачно представляется папа Арианы.

– Так значит все в сборе! – Просияв, психолог отпирает дверь своего кабинета и любезно распахивает перед нами. – Проходите, дорогие мои.

Тисецкий прет вперед, а я остаюсь стоять. Психолог глядит на меня вопросительно.

– А можно нам как-то по очереди с вами пообщаться? – шепотом спрашиваю я. – Я не хочу обсуждать свою дочь в присутствии этого человека. – Я киваю в сторону Тисецкого.

– Я и не собираюсь обсуждать с вами детей, – с блаженным видом сообщает психолог. – Мы будем говорить исключительно о воспитании.

Она, как зомби из ужастика, наступает на меня и почти силой вталкивает в кабинет.

Глава 4

– Вот сюда, на вешалку, курточки свои пристраивайте, – воркует психолог. – И наденьте бахилы.

В кабинете у нее довольно уютно. У окна стоит кресло, а почти напротив него – диван. Между креслом и диваном расположился столик, заваленный какими-то книгами и вязаньем. Когда мы с Тисецким нацепляем бахилы, психолог падает в кресло и указывает нам на диван. Мы с Тисецким переглядываемся. Никто из нас не желает сидеть рядом друг с другом. Я озираюсь в поисках какого-нибудь стула. Нахожу только табуретку – в углу кабинета, правда, ее уже оседлал горшок с кривым кактусом.

Тисецкий плюхается посередине дивана, всем видом намекая, что я могу постоять. Я иду к табуретке, сгребаю с нее горшок. Тот, оказывается, адски тяжелый. Я верчу головой, гадая, куда его поставить. По правде говоря, хочется запустить горшок в Тисецкого, которой ведет себя совсем не как джентльмен.

– Не трогайте Аркадия! – нервно вскрикивает психолог. – Он у меня совсем недавно, еще не освоился. Ему противопоказаны стрессы.

– А куда же тогда мне сесть? – Я делаю жалобный вид.

– На диванчик садитесь, – психолог нацепляет очки, выуживает из-под горы книг на столике блокнот и ручку.

Я ставлю Аркадия на место, подхожу к дивану. Тисецкий и не думает подвинуться. Я сверлю его взглядом.

– Садитесь уже! – торопит психолог. – У нас мало времени. Через сорок минут ко мне придут другие родители.

– Подвиньтесь, – строго говорю я Тисецкому.

– Зачем это? – с вызовом спрашивает он. – Втискивайтесь так. Вы вроде стройная, должны поместиться.

Он откидывается на спинку дивана, складывает руки за голову. Вид у него крайне самодовольный. Я кошусь на психолога. Она снова роется в куче книг, совершенно игнорируя нашу с Тисецким перепалку. А я-то думала, психолог вступится за меня из женской солидарности.

Я снова поворачиваюсь к Тисецкому.

– Двигайтесь, – цежу я. – Быстро.

– И не подумаю. Мне именно так удобно и подстраиваться под вас я не собираюсь.

Помявшись, я все же впихиваюсь на край дивана, от души зарядив Тисецкому под дых локтем. Тисецкий охает и складывается пополам. Так ему и надо!

Психолог вскакивает, обойдя кабинет, останавливается у шкафа, начинает перебирать бумаги, в беспорядке сваленные на полках. Тисецкий все же отодвигается, складывает руки на груди. Вид у него снова делается напряженный и грозный.

Психолог находит какую-то розовую папку и светится от счастья. Торопливо вернувшись в кресло, она прикладывает пухлую ладонь к груди и выдает:

– Дорогие родители, хочу начать с того, что детки у вас замечательные. Очень талантливые. Творческие. И, конечно же, неординарные. Но, разумеется, проблемки в поведении у них имеются. Да… – Психолог помахивает папкой. – А у кого их нет? У всех они бывают время от времени. Ну и ничего, справимся.

У Тисецкого звонит телефон, чертыхнувшись, он сбрасывает вызов, но даже не думает извиниться.

– Поведение детей лишь индикатор проблем в семье, – продолжает с прежним энтузиазмом психолог. – Дети начинают хулиганить, когда дома им неуютно. Они как бы сигнализируют своими проделками: «помогите нам, спасите».

– У нас дома все замечательно, – вставляю я. – Мы с Люсей отлично ладим, она ни на что не жалуется.

– Пфф! – психолог закатывает глаза. – Ну что вы мне рассказываете, мамочка? Я работаю психологом двадцать пять лет, у меня опыт. Дыма без огня не бывает. Вашей девочке однозначно плохо дома.

– Да нет же! – Я чувствую, как закипаю. – Мы с ней даже не ссоримся никогда.

– Значит, ваша дочь болезненно реагирует на ваши скандалы с мужем, на напряжение в ваших с ним отношениях, – вворачивает психолог.

Тисецкий таращится на меня с любопытством. Как будто все, что говорит психолог, касается исключительно меня.

– У меня нет скандалов с мужем, – нарочито спокойно заявляю я. – Мы уже два с половиной года в разводе.

– Ага, вот оно в чем дело! – Психолог даже обрадовалась. – Ваша девочка до сих пор не справилась с травмой, случившейся из-за распада семьи. Ее сердце до сих пор кровоточит. Ее маленькая детская душа разорвана в клочья.

Я, кажется, зеленею.

– Вы… вы ошибаетесь. Люся хорошо восприняла наше с мужем желание развестись.

– На словах? Поверьте моему опыту, дети готовы заявлять все, что угодно, лишь бы родители не переживали. – Психолог приспускает очки, оглядывает меня поверх них. – Я смотрю, вы и сами еще не отошли от развода. Вон вы какая напряженная, вся сжались прямо. Голосочек-то как у вас дрожит. – Она сочувственно качает головой. – А дети, они же все считывают. Считывают вот это ваше напряжение, ваш раздрай. Вы, наверное, еще и плачете по ночам в подушку, да?

– Не плачу я! У меня все прекрасно.

– Разве? Вот вы сказали, что все прекрасно, а сами сжали руки в кулаки, – подмечает психолог. – Ваше тело сигнализирует, что вам плохо. Нестерпимо! Вы же прямо как на иголках все время, как зашли в кабинет. Ну и долго вы протянете в таком напряжении? – Она делает максимально трагический вид. – Вам необходимо ходить на личную терапию, чтобы проработать травму отвержения. Если вы этого не станете делать, у вас не только у дочери психика будет страдать. Вы сами нахлебаетесь проблем. Здоровье посыплется на раз-два. И вы однозначно не сможете построить новые отношения.

– У меня все хорошо в личной жизни, – вру я. – У меня уже есть новые отношения, в них все прекрасно.

– Серьезно? – Психолог выглядит неприятно удивленной. – Вот у меня на консультациях постоянно так: родители заверяют, что в их семьях все отлично. Но вот если копнуть… Я более чем уверена, что ваша дочь в контрах с вашим новым мужчиной, что он ее обижает.

– Нет! – почти кричу я. – Они еще не знакомы. Но он прекрасный человек, он умный и добрый…

– В общем, понятно, – перебивает психолог. – Все, как я и говорю, ребенок заброшен, маме не до него. Мама у нас бегает по свиданиям, маме срочно подавай новые отношения.

У Тисецкого вырывается смешок. Видимо, ему доставляет удовольствие наблюдать за моим унижением. А вот, кстати, почему психолог до него не докапывается? Почему она именно ко мне пристала? Зря я, наверное, призналась, что в разводе. У нас в обществе почему-то принято считать, что разведенная женщина – это человек с каким-то серьезным дефектом. Даже если ты сама подала на развод – все равно вердикт прежний: ты – бракованный элемент.

Впрочем, мне плевать, что обо мне думают такие, как Тисецкий.

В дверь неожиданно стучат и, не дожидаясь ответа, в кабинет заглядывает пожилая женщина с красными волосами.

– Антонина, можно тебя на минуту? – говорит она, удивленно на нас поглядывая.

– А что такое? – Психолог хмурится, делает максимально занятой вид. – У меня консультация, люди пришли…

– Там фотограф приехал, – перебивает красноволосая. – Надо щелкнуться по-быстрому.

– Щелкнуться? – Психолог оживляется. – Уже бегу.

Красноволосая скрывается за дверью, а психолог начинает метаться по кабинету.

– Так, родители, мне сейчас нужно ненадолго отлучиться, – тараторит она. – Буквально на пару мгновений. Вы же пока выполните небольшое задание. – Она достает из шкафа коробку с карандашами и фломастерами, пачку бумаги и выкладывает все это на столик перед нами, грубо спихнув книги на пол. – Нарисуйте, пожалуйста, каждый по дереву. Любому.

– Зачем? – обескуражено спрашиваю я.

– Это такая диагностика, – психолог глядит на меня снисходительно. – Проективный тест называется. Когда вернусь, я оценю ваши рисунки. Это поможет мне понять, какую философию вы транслируете детям, способны ли вы быть им надежной опорой.

Она наспех приглаживает свои кудряшки и выбегает вон. Мы с Тисецким почему-то поворачиваемся друг к другу.

– Странная тетка, – медленно произносит он. – По-моему, у нее самой не все дома.

– С чего это вы взяли?

– Она придумала имя кактусу. И задания у нее дурацкие. – Он кривится, ворошит карандаши в коробке. – С чего она решила, что мы станем заниматься такой фигней, как рисование? Еще бы пазлы нам предложила. Или пирамидку из кубиков.

Я задираю подбородок и быстро пересаживаюсь от него в кресло психолога. Уж я-то нарисую чертово дерево, как и просили. Новая порция упреков мне не нужна. У меня и так репутация изрядно подмочена той анкетой, где Люська написала, что я луплю ее за двойки.

Придвинув к себе столик, я выкладываю перед собой несколько карандашей и лист бумаги. Что там, по словам психолога, должен означать рисунок? Опору? Надо, значит, ствол потолще нарисовать и листья крупней. На меня ведь прекрасно опереться можно, никто еще не жаловался. Мой бывший муж вообще висел на мне, как коала. Палец о палец не ударил дома, считал, что уборка, готовка и мытье посуды – это исключительно женское призвание. А уж как нервы мне трепал придирками – ужас. И ничего, я справилась, не сломалась.

Я склоняюсь над бумагой и быстро набрасываю контуры будущего дерева-великана.

– Блин, вы серьезно? – вдруг цедит Тисецкий. – Вы правда без вопросов станете участвовать в этом балагане? У вас вообще, что ли, самоуважения нет?

Вздрогнув, я поднимаю на него глаза.

– Чего вы от меня хотите?

– Зачем вы вцепились в карандаши? Ностальгия по детскому саду?

– Мне совсем не сложно выполнить задание психолога.

– Но оно же бредовое!

– С чего вы взяли? Вы тоже психолог?

– Нет, – чуть помедлив, отвечает он. – Я краснодеревщик.

– Ну так и не вам судить, бредовое задание или нет.

Шумно выдохнув, Тисецкий встает, подходит к окну.

Я на секунду прикрываю глаза, чтобы подробней вспомнить поручение психолога. Она вроде бы говорила еще что-то про философию, которую мы транслируем. Видимо стоит добавить на ветки плоды, да побольше. Типа я питаю Люську собственной мудростью по полной программе.

Я быстро пририсовываю к дереву всякое разное: яблоки, груши и даже апельсины. Начинаю все с энтузиазмом раскрашивать. Тисецкий возвращается на диван, залипает в телефоне. Я стараюсь на него не смотреть, чтобы не отвлекаться.

Тоже мне бунтарь! Рисовать ему, видите ли, лень и не хочется. Сейчас психолог вернется и выдаст ему негативную характеристику. Даже хорошо, кстати. Пусть уже отвлечется от меня и моих семейных проблем. А то заладила тут: «вы не отошли от развода, вы такая напряженная, ко-ко-ко».

В животе у меня почему-то все сжимается и дрожит, во рту пересыхает. А что если психолог отчасти права? Что если Люсю на самом деле нервируют мои попытки устроить личную жизнь? Ворот свитера снова начинает меня душить. Я оттягиваю его пальцами, закусываю губу.

Вообще, дочь часто говорит, что хорошо бы мне снова выйти замуж. Но, может, она это в шутку, а в глубине души совсем не рада моим новым знакомствам. Хорошая мама, на моем месте, наверное, отложила бы свидания, пока у дочери все не наладится.

Я представляю, как пишу Марку, что пока не готова к отношениям. Стержень карандаша, которым я крашу листья, противно хрустит и отлетает в сторону. Наверное, я слишком сильно надавила на карандаш.

Украдкой вздохнув, я ковыряюсь в коробке, надеясь найти новый – точно такой же. Как назло, других зеленых там нет. Точилки тоже не видно. Ну класс! И как мне докрашивать рисунок? Оранжевым, что ли, оставшиеся листья замазывать? Типа я уже немолодое дерево, типа совсем скоро осыплется с меня листва. Буду стоять седой и одинокой, а злой ветер станет трепать и ломать мои ветви. А потом меня вообще какой-нибудь молнией бахнет. Если ты дерево-одиночка, каждый ураган способен смести тебя с лица земли.

Так, стоп! Что это у меня в голове за чепуха? Прямо какие-то поэтические фантазии. И все из-за этого дурацкого рисунка. Тисецкий прав, у психолога не все дома, не стоит принимать ее нелепые задания всерьез.

Я закрашиваю оставшиеся листья голубым, потом прохожусь поверх него желтым. Получается весьма сносный зеленый. Полюбовавшись, я начинаю раскрашивать кору.

– Ладно, уговорили, – вдруг брякает Тисецкий и резко дергает столик к себе.

Стержень коричневого карандаша у меня в руке проезжает через весь лист, оставляя под собой уродливую полоску.

– Что вы, черт возьми, делаете? – кричу я.

– А какого фига вы себе весь столик захапали? Делиться надо.

– Вы мне рисунок испортили! Вот, полюбуйтесь! – Я тычу пальцем в коричневую полосу. – Вы мне все изуродовали.

– Да ничего там у вас страшного не случилось, – огрызается Тисецкий, – стеркой пройдитесь.

– Это цветной карандаш, он не стирается.

– Ну давайте я попробую, – бурчит он и пытается выхватить у меня рисунок.

Мне почему-то кажется, что он собирается его присвоить. Я пугаюсь и со всей дури трескаю его по руке.

– Ай! – Тисецкий отшатывается. – Вы совсем уже?

– Руки прочь от моего дерева! – шиплю я. – Вы и без того уже напортачили.

Я беру ластик и остервенело тру коричневую полосу. Она, в принципе, стирается, но вместе с бумагой.

– Пририсуйте еще одну ветку, – с сарказмом подсказывает Тисецкий. – С бананами.

– Без вас разберусь! А вы вместо того, чтобы лезть с непрошеными советами, лучше своим рисунком занимайтесь.

– Каким образом? Вы, между прочим, отбили мне рабочую руку. – Он вытягивает ладонь перед собой, слабо шевелит пальцами. – Смотрите, пальцы с трудом шевелятся. Вам теперь придется нарисовать дерево вместо меня.

– Что? – Я даже цепенею от такой наглости. – Не дождетесь. Не стану я за вас рисовать.

– У вас нет выхода, Ольга. Если не будете рисовать, мне придется объяснять психологу, почему я не выполнил задание. – Он откидывается на спинку дивана, сложив ногу на ногу, прищуривается. – А я, знаете ли, не умею врать. Я честно расскажу, что вы на меня напали и покалечили.

– Психолог вам не поверит.

– Почему же? Я умею быть убедительным.

– Да я… я вас только слегка стукнула.

– Вы совсем не умеете управлять гневом, не способны себя контролировать, – с деланным сочувствием произносит он. – Наверное, вам и правда не помешает индивидуальная терапия. Без нее вы, может, начнете поднимать руку на ребенка.

– Ладно, уговорили! – цежу я. – Так и быть, нарисую это чертово дерево вместо вас. – Я выхватываю новый лист бумаги, достаю простой карандаш. – Что именно вы хотите? Яблоню, елку? Командуйте!

– Можете рисовать на ваш вкус, – великодушно разрешает Тисецкий. – Но проявите фантазию.

Я из вредности набрасываю щуплое деревце с корявыми ветвями. Показываю ему:

– Пойдет?

– Просто отлично. Раскрасить не забудьте.

– Одну минуту!

Покопавшись в коробке, я выуживаю оттуда желто-коричневый карандаш. С детства этот цвет не перевариваю. В школе мы с подружками называли его «цветом детской неожиданности». Самое то – для Тисецкого. Склонившись над рисунком, я добросовестно раскрашиваю желто-коричневым ствол и ветви.

– Листья рисовать?

– Листья не нужны. Просто обрисуйте контур кроны и закрасьте.

– Каким цветом? – Я злорадно усмехаюсь. – Зеленый сломался. Есть синий, оранжевый, фиолетовый…

Тисецкий придвигает к себе коробку с карандашами, покопавшись в ней, задумывается. Я не спешу делиться с ним тем лайфхаком, с помощью которого получила зеленый.

– Возьмите вот этот, – наконец говорит Тисецкий и протягивает мне розовый карандаш. Получится цветущая сакура. Цветущие деревья – это красиво, жизнеутверждающе.

Вид у него делается бесхитростный, даже немного наивный. Я решаю проявить милосердие и больше над его рисунком не глумлюсь. Не торопясь, обвожу ветви волнистой линией, закрашиваю. Потом пририсовываю сверху солнце и пару облаков. Получается довольно симпатично.

– Готово. – Я кладу рисунок перед Тисецким. – Довольны?

Он придирчиво оглядывает мою работу так и сяк.

– По-моему, у вас вышло как-то по-детски, – меланхолично сообщает он в итоге. – Психолог решит, что я инфантильный.

– Вы такой и есть! – злобно бурчу я. – Прикинулись жертвой, переложили свою работу на хрупкие женские плечи. Наверное, и посуду дома не моете, на жену скинули все дела по дому и сидите довольный.

– У меня посудомоечная машина. И робот-пылесос, – с гордым видом заявляет Тисецкий. – Перерисовывайте мне дерево.

– Не буду!

– Перерисовывайте, – с нажимом повторяет он. – Я понял, что хочу себе дуб с красной листвой. И коня.

– А я хочу миллион долларов. Если у вас есть – давайте сюда, и тогда будет вам дуб.

Я придвигаю к себе свой рисунок, продолжаю его раскрашивать. Тисецкий некоторое время молчит, но потом снова принимается канючить:

– Не хотите рисовать мне новый рисунок, отдавайте свой.

– Не дождетесь. И вообще, вашей руке уже явно легче – сами ваяйте себе хоть дуб, хоть баобаб.

Я все же пририсовываю своему дереву новую ветку, чтобы замаскировать нестирающуюся коричневую полосу. Немного подумав, добавляю к рисунку солнце и ромашки с васильками. Тисецикй зачем-то мнет бумагу. Я стараюсь на него не смотреть, сосредоточиваюсь на рисунке. В какой-то момент серьезно так увлекаюсь, с головой ухожу в раскрашивание небосклона.

Хлоп! В тот момент, когда я меньше всего это ожидаю, в лоб мне врезается шарик из бумаги. Я в изумлении гляжу на Тисецкого.

– Рисуйте мне дуб! – приказывает он и берет в руки еще один бумажный шар.

– Не буду.

Он бросает бумажный шар в меня. В этот раз тот попадает мне в грудь.

– Вы вообще адекватный? – сухо спрашиваю я.

Тисецкий берет в руки новый ком бумаги:

– Рисуйте мне дуб. И коня.

– Может, вам еще и спеть?

В лоб мне врезается новый шарик.

Я вскакиваю.

– Прекратите! Немедленно!

Он демонстративно прицеливается и мечет в меня очередной бумажный шарик. У меня чуть пар из ушей не валит от злости. Я хватаю с пола первую попавшуюся книгу и, задрав ее над головой, угрожаю:

– Сейчас же прекратите меня доставать, или я тресну по вашей тупой башке вот этим фолиантом.

– «Управление гневом», кстати, называется, – меланхолично констатирует Тисецкий. – Вам бы не помешало ознакомиться.

Я бросаю взгляд на обложку. И правда – «Управление гневом».

– Сейчас с этим замечательным изданием ознакомитесь вы, – с нарочитой суровостью сообщаю я. – Если не угомонитесь.

– Ну валяйте, – соглашается он. – Добейте меня, пусть психолог увидит, что вы опасны для общества. Так и представляю: она возвращается, а я тут валяюсь в отключке.

Я отшвыриваю «Управление гневом» и выбираю из кучи книг на полу самую маленькую.

– Раз вы такой хлипкий, я лучше вот этим вас сейчас приложу. – Я невольно изучаю обложку. – «Женская логика» называется.

– О, давайте, – Тисецкий оживляется, – будет довольно символично. Если не возражаете, я все это даже на телефон сниму. Для истории. Ну, и чтобы психолог заодно смогла полюбоваться.

Он включает на мобильнике камеру, направляет на меня. Я сразу подбираюсь. Мне вот только компромата для полного счастья не хватало.

– Хорошая, должно быть, книга, – спокойным голосом говорю я. – Полезная.

Аккуратно сложив «Женскую логику» на стол, я с гордым видом возвращаюсь в кресло, докрашиваю рисунок.

В кабинет вплывает психолог.

– Извините, что так долго. Фотограф немного увлекся, сказал, что у него давненько такой сочной фактуры не было. – Психолог смущенно хихикает.

Тисецкий тут же убирает мобильник, а я пересаживаюсь к нему на диван, освобождая кресло для психолога.

– Так-так, ну давайте сюда свои работы, – просит психолог, плюхаясь на свое место. – Крайне любопытно взглянуть, что у вас получилось.

Я первая протягиваю ей свое чудо-дерево. Руки чуть дрожат от волнения, сердце колотится часто-часто. Честное слово, я уже лет сто так не волновалась.

Психолог внимательно оглядывает мой рисунок и, поджав губы, качает головой.

– Проблемы, конечно, видны невооруженным глазом, – сообщает она с мрачной интонацией.

– Какие проблемы? – Я судорожно сглатываю.

– Дерево же олицетворяет вас, – с умным видом заявляет психолог. – А вы, вон, какой толстый ствол нарисовали. Не ствол, а прямо башня какая-то. Вам гибкости не хватает, легкости. Ветер дунет – вы сломаетесь. А все из-за того, что хотите казаться сильной. И листья у вас странные, похожи на лопухи. Вы за ними солнца не видите. Ваш рисунок демонстрирует, что вы пытаетесь закрыться от потенциальных опасностей, а в итоге как в подвале: ни радости, ни веселья.

– У меня в жизни полно радостей, – пытаюсь спорить я. – И веселья тоже достаточно. Я вообще человек позитивный.

Тисецкий хмыкает.

– Еще и разных плодов на дерево налепили, – вдохновенно продолжает психолог. – Вы как будто пытаетесь везде успеть, бежите одновременно за тремя зайцами. Бедный ваш ребенок! Нелегко ему приходится с такой мамой.

Я краснею и вжимаюсь в диван.

– А у вас что вышло? – Психолог, к счастью, спешит переключиться на Тисецкого. Тот с гордостью вручает ей нарисованную мною сакуру.

Хм, даже интересно, как она до этого рисунка докопается. Я вся обращаюсь в слух.

Психолог цокает языком и тут же кладет рисунок Тисецкого передо мной.

– Вот, полюбуйтесь! – радостно произносит она. – Рисунок психологически здорового человека. Ствол у дерева гибкий, ветви легкие. А крона какая хорошая! Заметно, что человек не циклится на мелочах, не вырисовывает каждый листик. И явно не достает ребенка мелкими придирками, как вы.

– Я не достаю дочь придирками.

– Вам это только кажется! – возражает психолог. – Близкие явно задыхаются от вашей дотошности. Кстати, а с мужем вы почему развелись?

– Мы не сошлись характерами, – с трудом выдавливаю я.

– А, ну понятно. – Психолог еще больше воодушевляется. – Мужчины плохо переносят женскую дотошность.

– Это точно, – подтверждает Тисецкий с ухмылкой. – Жить с занудой – то еще удовольствие.

Вот он-то куда лезет? Помалкивал бы. Мне мучительно хочется вскочить и раскидать по кабинету карандаши и бумагу. А еще заодно пнуть стол.

– Хорошо, я все поняла, – через силу скрежещу я. – Отныне буду следить за собой, чтобы никого не доставать. Большое спасибо за обратную связь.

Я надеюсь, что психолог теперь отвяжется. Наивная!

– Я вам сейчас дам дневник самонаблюдения, чтобы было легче работать над собой. – Психолог выбирается из кресла, подходит к шкафу. – У меня есть прекрасный. Будете каждый день заполнять, а на следующей консультации покажете мне.

– Это обязательно?

– Разумеется!

Вернувшись к столу, она протягивает мне какой-то журнальчик.

– Там еще на каждой странице небольшая раскраска-антистресс, – хвастает психолог. – Вы получите невероятное удовольствие.

– А ему дневник? – Я киваю на Тисецкого.

– Мне не нужно, – с самовлюбленной улыбкой отказывается он. – Я идеален.

– Да, вам не надо, – соглашается психолог. – Но на следующую консультацию все равно приходите. А так же не забудьте, что в понедельник вас ждет у себя социальный педагог.

– Мы можем идти? – Тисецкий тут же поднимается.

– Вы – да, – психолог подобострастно улыбается, – а вот с мамой Смирновой мы еще немного пообщаемся.

Я с большим трудом удерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Тисецкий смотрит на меня с жалостью, но ничего не говорит. Сцапав с вешалки куртку, быстро выходит.

Психолог снова копается в шкафу.

– У меня есть для вас одна хорошая книга. Надо только вспомнить, куда я ее засунула. Идите сюда, помогите.

Я подхожу.

– Сейчас я приподниму вот эту гору книг, а вы, пожалуйста, вытащите из-под них коробку, – просит психолог. – Только осторожно, чтобы она не развалилась.

– Хорошо.

Психолог подсовывает руки под лежащие хаотично книжки, пробует их поднять, часть книг сыпется на пол. Одна больно тюкает мне по ноге.

– Тяните коробку! – натужно сипит психолог. – Быстрей.

Коробка, про которую она говорит, больше похожа на ящик, обитый бархатом. Я скорей стаскиваю ее с полки. Тяжелая!

– Поставьте на пол, – разрешает психолог, запихивая гору вытащенных книг обратно.

Я подчиняюсь. Психолог присаживается рядом с коробкой, снимает крышку. Коробка под завязку забита старыми открытками.

– Ой, гляньте, какая милота! – взвизгивает психолог, вытащив одну из открыток – с зайцем.

Потом она достает еще несколько открыток, внимательно разглядывает. Я терпеливо дожидаюсь, когда она вспомнит обо мне. Проходит минут пять.

– Вот же раньше открытки делали. С душой. Не то, что сейчас. – Психолог наконец отрывается от коробки, с недоумением смотрит на меня. – Ах, да, книги! – Она снова открывает шкаф, снова там копается.

Я понимаю, что мне представился отличный шанс сбежать. Но, разумеется, не двигаюсь с места. Я с детства излишне добросовестная. В школе я училась на одни пятерки (боялась огорчить родителей и учителей), да и универ окончила с красным дипломом. У меня точно в наличии «синдром отличника», будь он неладен.

– Нашла! – еще минут через пять сообщает психолог и, вынырнув из шкафа, протягивает мне целых две книги.

На одной написано «Не одинокая, а свободная». Другая называется «Он меня бросил: переживаем развод мужественно».

Я шарахаюсь в сторону.

– Зачем это мне?

– Почитайте на досуге, – распоряжается психолог, – это поможет вам взбодриться. На вас же лица нет. Видно, как переживаете.

– Я… Я не нуждаюсь в подобном чтении. Я ведь уже говорила: у меня новые отношения, все отлично.

– Берите, не стесняйтесь! – настаивает психолог.

Я пячусь к двери.

– Если честно, мне вообще некогда читать, у меня много работы.

– Да не волнуйтесь вы так: мне эти книги пока без надобности, можете хоть месяц изучать. – Психолог зажимает меня у стены и силой всучивает свои книжонки. Ее глаза горят лихорадочным светом.

Ладно, так и быть, возьму с собой эту макулатуру, не переломлюсь. На следующей консультации совру, что ознакомилась. Она же не заставит меня пересказывать содержание, правда?

Глава 5

По дороге домой я размышляю о дочери. Пытаюсь определить, влияют ли на нее мои поиски нового мужчины. Мне упорно кажется, что не влияют. Мы с Люсей много времени проводим вместе, почти каждый день беседуем по душам. Психолог совершенно не права: я не обделяю дочь вниманием. Да и вообще, в интернете только ленивый не писал: каждому ребенку нужна счастливая мама. А мне для счастья как раз не хватает романтики: страстных объятий и волнующих встреч.

Поднимаясь в квартиру, я почти убеждаю себя, что имею полное моральное право продолжать общаться с Марком, несмотря на то, что у дочери не все гладко. Настроение у меня приподнимается, мерзкий Тисецкий со своими выходками как-то блекнет и забывается. Едва очутившись дома, я запихиваю книги психолога подальше. Переодеваюсь. Люся сидит на диване у окна, смотрит что-то в телефоне.

– Зубы почистила? – на автомате спрашиваю я.

– Угу.

– Позавтракала?

– Угу.

– Уроки сделала?

– Угу.

– Летающую тарелку подзарядила? – из вредности вворачиваю я.

– Угу, – не заметив подвоха, подтверждает Люся.

Я подхожу к дочери, машу ладонью перед ее лицом.

– Люся, ау? У тебя все хорошо?

Она нехотя отрывает взгляд от телефона, с недовольством косится на меня.

– Что ты там смотришь? – Я изображаю вежливое любопытство.

Люся пожимает плечами.

– Разное. Хочу понять, с чем сейчас можно залететь в топ. Вот Ариана говорит, надо снимать котиков. А мне кажется, лучше сбацать какой-нибудь смешной танец под популярную музыку.

– Люся, мы же договорились, что ты пока ничего не будешь снимать.

– В смысле не буду? – Дочь вытаращивает глаза. – Когда договорились?

– Вчера. – Я даже немного теряюсь. – Мы же решили, что вы с Арианой удалите канал, чтобы не злить учителей, наляжете на учебу.

– А, ну да, – Люся закатывает глаза. – Про учителей мы все удалим, но котиков-то снимать можно. И танцы тоже.

– Танцы не надо, – на всякий случай запрещаю я. Мне совсем не улыбается еще раз услышать от классной руководительницы, что моя дочь катится в вебкам-модели.

– Почему нельзя танцы? – возмущенно кричит Люся. – Может, мне еще и дышать нельзя?

– Дело не в танцах. Сейчас вам лучше вообще ничего не снимать. – Я сажусь рядом с дочерью, обнимаю ее за плечи. – Дайте педагогам немного успокоиться, отойти от случившегося. Вот летом можете заняться танцами. Только показывай, что вы там наснимали. Надо, чтобы вы выглядели прилично, не позорили родную школу.

Люся скидывает мою руку, отодвигается.

– Тебя в школе покусали, что ли? – строго спрашивает она. – Ты туда вроде нормальная уходила, а вернулась какой-то драконихой.

– Никто меня не кусал. – Из моей груди вырывается тяжелый вздох. – Я просто хочу, чтобы учителя скорей успокоились, забыли о вас с Арианой.

– Почему ты не объяснила им, что мы не делаем ничего плохого? – Люся смотрит на меня с вызовом.

– Ну как же не делаете? Вы обидели географичку, ваша шутка ее ранила. Не стоит снимать видео, которые задевают чувства других людей.

– Почему ты на стороне географички, а не за меня? – Люся вскакивает. – Географичка тебе никто, а я – твоя дочь, родная кровь, между прочим. Перестань меня третировать. Ты вообще не имеешь права запрещать мне делать то, что нравится.

Я так обалдеваю от ее слов, что на некоторое время лишаюсь дара речи. Лишь через минуту догадываюсь, откуда ветер дует.

– Ты звонила папе? – тихо спрашиваю я.

– Да, а что?

– Ничего.

Из меня словно разом выкачивают все силы. Я поспешно отступаю в ванную, чтобы умыться и немного прийти в себя.

Вот вечно мой бывший муж появляется не вовремя. Он разговаривает с Люсей от силы раз в месяц, но всегда пытается настроить дочь против меня. Пока я приучала ее к здоровому питанию – он посылал Люсе деньги и подстрекал к покупке за моей спиной чипсов и сухариков. Когда я внушала Люсе, что нужно ложиться спать до двенадцати, – бывший заливал ей, что они – совы и счастливы, только когда есть возможность ложиться под утро. А ведь у Люси слабый желудок и шалит вегетатика. Ее педиатр постоянно твердит как заведенная: «Мамаша, вы гастродуоденит захотели? Кормите ребенка нормально». Я передавала слова педиатра бывшему, но он пропускал их мимо ушей. Ему вообще бесполезно что-то объяснять и доказывать, я в этом прекрасно убедилась, пока мы были женаты.

Ну, ничего-ничего, я побеждала в битвах за режим – бой за удаление канала на «Ютьюб» я тоже выиграю. Нужно просто твердо стоять на своем.

К Люсе я возвращаюсь почти спокойной и абсолютно уверенной в своей позиции: никаких каналов с видео, мы больше не бесим учителей.

Люся сидит на диване, размазывая по щекам слезы и сопли. Лицо ее кажется белым, как мел, только на щеках играет нездоровый румянец. Сердце у меня ухает в пятки. Нестерпимо хочется измерить дочери температуру, пульс и давление. Я уже бросаюсь к шкафчику, где хранился тонометр и градусник, но потом решаю повременить с измерениями. Подхожу к дочери ближе.

– Люся, что случилось?

– Ничего. – Дочь всхлипывает. – Я просто очень несчастная, мне просто очень плохо.

Она отворачивается, утыкается лицом в подушку. Я присаживаюсь рядом, глажу дочь по спине.

– Люсенька, ну не расстраивайся ты так.

– Отстань, – еще раз всхлипнув, цедит дочь. – Уйди. Ты все равно ничего не понимаешь. Ты… Ты бессердечная!

Я не знаю, чем парировать. Молчу, до крови закусив губу. Дочь некоторое время хлюпает носом, потом искоса глядит на меня. Я все еще подбираю слова утешения: от стресса на меня частенько нападает легкая заторможенность.

– Даже если я умру, тебе будет пофиг, – рычит Люся. – Ты будешь трястись над географичкой. Может, я вообще у тебя приемная, поэтому ты со мной вот так.

Я улавливаю в воздухе запах эвкалипта. И сразу вспоминаю, что осенью дочь рассказывала мне, как расплакаться на камеру. Она смотрела одну блогершу, и та посоветовала намазать пазухи носа «Звездочкой». Люся, по-видимому, забыла, что поделилась со мной этим лайфхаком.

– Чем это от тебя пахнет? – вкрадчиво спрашиваю я.

– Отчаянием! – хнычет Люся. – Безнадегой!

– Ты что, натерлась «Звездочкой», чтобы меня разжалобить? – Я все никак не могу поверить, что моя дочь – криминальный талант. – Зачем так кардинально? Я слышала, можно просто на лампочку смотреть подольше – тогда слезы тоже навернутся.

– Что? – Люся заливается краской, даже кончики ее ушей вспыхивают. – По-твоему, я придуриваюсь?

– Не знаю. Но вообще как-то странно все.

– Я… Я не притворяюсь. Я намазалась «Звездочкой», потому что у меня от тебя голова разболелась, – заявляет дочь и начинает реветь довольно натурально.

У меня самой щиплет глаза: не могу видеть своего ребенка несчастным.

– Хочешь, я какао сварю? – чуть погодя предлагаю я. Мне хочется хоть немного поднять дочери настроение.

Люся как будто вообще меня не слышит. Она глубже зарывается в подушку и снова издает хлюпающие звуки.

– А после обеда можем на каток поехать, – не отступаю я. – Нельзя в телефон целыми днями втыкаться, надо хоть изредка выбираться из дома.

– Не нужен мне твой каток, – взвивается Люся. – И какао тоже не нужно. Я хочу снимать видео, хочу свой канал. Что ты со мной как с маленькой?

Вид у нее такой свирепый, что мне становится не по себе. Кажется, еще немного – и Люська к папе жить запросится. Тот, конечно, будет не в восторге, но чисто назло мне может и согласиться на время приютить ее у себя. Станет моя Люська жить на одних чипсах и ложиться под утро. Только этого мне и не хватало.

Дрогнув, я блею:

– А давай так: вы с Арианой удаляете нынешний канал и создаете новый, анонимный. Снимаете для него все, что хочется, но лица свои не демонстрируете. Идет?

Люся перестает выдавливать слезы, убрав подушку от лица, чешет в затылке:

– Даже не знаю. Звучит глупо.

– Ничего не глупо. Нужно уметь приспосабливаться к обстоятельствам, – глубокомысленно изрекаю я. – В искусстве всегда существовала цензура, но умелые творцы знали, как ее грамотно обойти.

Люся соскакивает с дивана, сморкается в какой-то носок.

– Ладно, я подумаю над твоим предложением, – в итоге бормочет она. – А что ты там говорила про каток?

***

С детства ненавижу зимние забавы: коньки, лыжи и игру в снежки. Я неуклюжая, мне эти развлечения крайне трудно даются.

Когда мы с Люсей приезжаем на каток в торговом центре, я сто раз проклинаю свою больную фантазию. Вот почему я предложила дочери каток, а не поход по магазинам? Или, на худой конец, боулинг? В боулинге мало шансов себе что-нибудь сломать, а на катке их миллион. Я еще недавно несколько пломб дорогущих поставила, теперь у меня совсем не получается отлепить себя от бортика. Я бреду, точней, качусь вдоль него, но сердце все равно бьется через раз, а перед глазами всплывают чеки из стоматологии.

Люся же на катке чувствует себя превосходно. Она падает каждые две минуты, но ее это не смущает.

– Смотри, я могу ласточку сделать! – верещит дочь перед очередным падением.

– Люсенька, осторожней, – умоляю я, сокрушаясь, что не прихватила с собой дочкин полис. Последнее было крайне неосмотрительно. Теперь, если нам понадобится в травмпункт, сначала все равно придется ехать домой. Мы намучаемся, потеряем драгоценное время, а сотрясение мозга – это вам не шутки какие-нибудь…

– Мам, тебе надо расслабиться. – Дочь, хохоча, влепляется в меня, расплющивает мою тушку по бортику. – Ты слишком серьезно ко всему относишься. Ну давай, поехали в центр, я научу тебя катиться спиной вперед.

– Не-не-не. Я уже старая, у меня кости плохо будут срастаться.

– Держись за меня и не навернешься! – Люся тянет меня в толпу народа, снующую в центре.

– Не хочу!

Пытаясь вывернуться из хватки дочери, я отпускаю бортик. Блямс! Я растягиваюсь на льду и сшибаю Люську. Дочь ржет как конь. У меня же перед глазами кружатся звездочки. Больше никогда в жизни не пойду на каток!

– Жалко, что я телефон не взяла, – говорит Люська, проворно вскакивая. – Ты такая смешная. Если снимать тебя, видео точно наберет миллион просмотров.

Я на четвереньках подползаю к бортику, кое-как привожу себя в вертикальное положение. И вдруг вижу его. Марка! Он стоит шагах в пятнадцати от меня, да не один. С ним рядом молоденькая брюнетка в фиолетовой толстовке. Она держит его за рукав, с щенячьей преданностью заглядывает Марку в глаза. Я отворачиваюсь, зажмуриваюсь.

Разве бывают в жизни подобные совпадения? Нет, не бывают. У меня, должно быть, галлюцинации от того, что я слишком сильно приложилась головой о лед.

Я осторожно тру шишку на затылке, выждав секунд десять, оборачиваюсь. Марк никуда не исчез. Он все еще стоит на прежнем месте, а вот его брюнетка грациозно кружит вокруг Марка, красиво виляя бедрами. Марк поглядывает на нее с заметным интересом.

Ну вот, приехали. Я не сходила с ним вчера на свидание, и он уже нашел себе другую. Моложе. Интересней. Эффектней, черт возьми! Оно и понятно: на красивых мужиков очередь.

Отвернувшись, я крепче вцепляюсь в бортик. Да почему мне вечно так не везет, а? Только познакомилась с мужчиной мечты, как все сразу пошло наперекосяк. Если бы не Люськины проблемы в школе, сейчас рядом с Марком могла быть я. Я!

Вздохнув, я утираю плечом сбежавшую по щеке слезинку. В груди неожиданно шевелится призрачная надежда. А может, это и не Марк вовсе, просто похожий мужик? Я ведь Марка видела только один раз, да и то – по видеосвязи.

Я снова оборачиваюсь. Нет, это точно он, без сомнений. Еще задолго до нашего созвона я внимательно изучила все фото Марка на сайте знакомств. Я и куртку его прекрасно запомнила, и джинсы вот эти мне тоже уже знакомы. Люблю, когда мужчина красиво одевается, не могу не задержать на нем взгляд.

Люська делает круг и возвращается ко мне, снова пытается оторвать меня от бортика.

– Люся, отстань, – с горечью шиплю я. – Мне и одной шишки достаточно.

Дочь хихикает и несется дальше.

Я бросаю еще один взгляд на мужчину своей мечты. Он уже снимает свою спутницу на телефон, что-то тихо приговаривает, отчего брюнетка заливается истеричным смехом. Я так сжимаю зубы, что мои бесценные пломбы чуть не крошатся. Зачем, черт возьми, я придумала себе температуру и насморк? Надо было сказать Марку, что у меня дочь приболела, или трубу прорвало. Мы бы перенесли наше свидание на сегодня, и не случилось бы в его жизни никакой брюнетки.

Марк убирает телефон, начинает обводить взглядом каток. Поджилки у меня мелко трясутся. Мне не хочется, чтобы он меня тоже заметил и узнал. Не хочется быть уличенной во вранье. Если с брюнеткой у Марка ничего не получится, он обязательно вспомнит обо мне. Но если я сейчас спалюсь, мои шансы на роман с ним полностью улетучатся. Лгуний никто не любит.

Я натягиваю на голову капюшон куртки, надвигаю его на глаза. Потом вспоминаю, что в кармане у меня валяется медицинская маска. Осенью мы ходили с Люсей в поликлинику, я немного покашливала, так что раскошелилась на маску. Выкинуть ее, как обычно, позабыла, так и таскаю в куртке четвертый месяц. Еще у меня в кармане буклет суши-бара и чек на какую-то булку. Они мне, конечно, не пригодятся, но все равно хорошо, что я запасливая.

Нацепив маску, я вновь гляжу в ту сторону, где тусуется Марк. Его на прежнем месте уже нет. Кручу головой. А, вот он – катит за ручку с брюнеткой, оба счастливые-пресчастливые, прямо как молодожены. Хнык.

В носу противно хлюпает, хочется высморкаться, но маска этому серьезно мешает. Ладно, буду терпеть.

– Мам, что с тобой? Зачем ты маску нацепила? – раздается рядом удивленный голос Люси.

Я поворачиваюсь к дочери:

– Ты знаешь, тут столько чахнущих – мне бы лучше поберечься. Вот непонятно, зачем люди с соплями и кашлем на каток прутся? Совершенная безответственность.

– А капюшон ты для чего надела?

– Уши мерзнут.

Люся явно меня стесняется и катит прочь. Я снова скольжу вдоль бортика. Ноги от волнения немного подкашиваются. Я стараюсь не искать Марка взглядом, но он все равно то и дело попадается на глаза. На него, кстати, многие засматриваются. И неудивительно: Марк похож на звезду кино: красивый, со спортивным телосложением, одет с иголочки.

Бух! Брюнетка Марка, увлекшись очередным пируэтом, неожиданно влепляется в меня. Я ойкаю и чуть не переваливаюсь через бортик. К нам сразу спешит Марк.

– Анечка, осторожней. – Он заботливо отлепляет от меня свою брюнетку, поправляет ей волосы. – Ты не ушиблась?

– Нет, все нормально. – Брюнетка недовольно косится на меня. – Женщина, смотрите, куда едете. Вы здесь не одна, вообще-то.

– Кгхм-хм, – выдавливаю из себя я, проворно поправляя чуть съехавшую маску.

Марк подхватывает брюнетку под руку, увлекает в толпу. Не узнал меня. Сработала моя маскировка.

На радостях я как-то слишком энергично разворачиваюсь, чтобы катиться дальше. Ноги скользят в противоположном направлении, и я прикладываюсь лицом о бортик. Мне очень больно. Но недолго. Оказывается, вообще ничего страшного нет в падениях. Они вполне терпимы.

Чуть погодя я снова скольжу вдоль бортика, уже чуть уверенней. Теперь я даже не держусь за него рукой. Почти.

Через минуту ко мне подкатывает Люся – довольная, раскрасневшаяся.

– Что это у тебя с глазом? – вдруг спрашивает она.

– В смысле?

– Он у тебя опух как будто. Ты упала, что ли? – Она тычет пальцем в место рядом с моим правым глазом, отчего я чуть не визжу.

Люся пугается.

– Прям сильно опух? – уточняю я, смаргивая выступившие от боли слезы.

– Ага.

Время, на которое мы арендовали коньки, как раз подошло к концу. Мы с Люсей направляемся к выходу. Переобувшись, я забираю из камеры хранения свою сумку. Зеркала у меня с собой нет, приходится тащиться в туалет, чтобы оценить, как оно там с лицом.

– А-а-а! – кричу я, когда вижу свое отражение. – Что это?

Мой глаз налился кровью и слегка заплыл, а вокруг него намечается внушительный такой синяк.

– Может, тебе что-нибудь холодное приложить к лицу? – робко предлагает Люся.

– Что, например? – Я внимательно оглядываю туалет, но не замечаю ничего подходящего.

– Давай я эскимо где-нибудь куплю. Его потом еще и съесть можно.

– Какое тебе эскимо после катка? – бурчу я. – Ангину захотела?

– Мам, я же для тебя стараюсь.

– Ага, конечно, я так и поверила. Хочешь мне помочь, лучше за мороженой курицей сгоняй, – продолжаю ворчать я. – От нее больше пользы в хозяйстве: и суп сварим, и рагу сделаем.

– Курицу будет неудобно к лицу прикладывать, – с деловым видом возражает Люся. – Она слишком большая, а тебе надо что-нибудь компактное. О, можно чебурек замороженный купить. – Дочь мечтательно закатывает глаза.

Я представляю, как иду по торговому центру, прижав к глазу чебурек. Картинка получается не очень. Впрочем, с курицей у лица я тоже буду выглядеть подозрительно.

– Ладно, поехали лучше домой, – решаю я. – Вряд ли моей красоте уже что-то поможет.

***

Когда мы с дочерью возвращаемся домой, я первым делом бросаюсь к зеркалу. Отражение не радует. Глаз снизу заплыл еще сильней, синяк стал просто огромным. С растрепанными волосами и синяком я похожу на какую-то бомжиху.

– Дурацкий каток! – в пространство выкрикиваю я. – Как мне теперь в таком виде ездить на работу?

– В солнечных очках, – подсказывает Люська. – Или это… сделаем тебе повязку, как у пирата. – Будешь то и дело кричать про сундук мертвеца и бутылку рома.