Конченая луна
Дизайнер обложки Арина Станкевич
© Денис Славиков, 2024
© Арина Станкевич, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0064-7820-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Конченая луна
Предисловие
Не любя макаронистые предисловия, сейчас читателю-зрителю я лишь настойчиво дам рекомендацию. Итак, на протяжении всего представления наши абстрактные софиты, что погружают сцену в глубокий синеватый свет, справляются; однако, когда напряжение сбоит, а сбоит оно частенько – они выключаются, а перезагружать их приходится долго. Поэтому, пока амплуа сменяются перед вами, наденьте очки холодных сумерек, дабы страницы, сцена и ваше сознание погружались в синеватые мистические оттенки. Этакий исчерна-синий светофильтр в глазах у зрителя, этакий исчерна-синий светофильтр в сознании у читателя. И даже если он вдруг смешается с другими фоновыми колоритами и родит новые тона – ничего страшного; наслаждайтесь!
О, и чуть не забыл: включите на фон «Мистическое» в «Яндекс Музыке» – так будет вкуснее.
Дивертисмент (первый танец)
И в начале было никак не слово, то была мысль моя: «я излишне хорош для неё…». И как же ошибочна была та мысль…
Я приметил ту шатенку на лакированных лоферах ещё на входе в театр, что располагался близ «Медного всадника». И в тот поисковой вечер лишь одну её мой внутренний сонар обнаружил: не потому, что лишь одна она была столь притягательна и лишь отчасти подходила под критерии «охоты» среди посетительниц сего заведения.. нет.. то было ошибкой в работе прибора, но судьбою уготованной неслучайно.
Кулисы распустились, и точно распустился пышный цвет из бутона мака – на сцену вышла компримарио, когда я сделал умозаключение, что на нашей с вами сцене метатеатра минутами ранее появилась солистка, точно расцвело уже поле маковое, всецело, в один миг, в миг, когда её рука толкнула огромную входную дверь, а я сосредоточенно выискивал жертву из приходящих зрителей.
Пока свет не приглушили, та фрейлейн заняла место в двух рядах передо мною, и я уже блаженствовал в предвкушении того момента, когда я примкну губами к её кудрявым карамельным волосам; когда я глубоко вдохну лёгкий и ненавязчивый земляничный аромат её духов.
Меня уже никак не интересовало, что бурлило под светом софитов. Лишь одно – тёмный силуэт, что въедался в глаза; лишь бы придумать, как после к нему подобраться поближе. Я бы сравнил это с ловлей бабочек, однако по завершению их накалывают на булавку, а я же выискивал раненых и покалеченных, дабы даровать им благо, высвобождая от их собственного плена. Да, цепи её не так уж и длинны, но упустить такову прелесть не представлялось возможным. Варианты развития событий так и мелькали в возбуждённом сознании, пока не выстроился идеальный план действий, мною нелепо проваленный, и всё же победный…
Все начали расходиться, и в толпе я юркнул за нею. Вечерний город пал в лёгкую хандру, то есть заморосил дождь (это было видно из огромного окна), я же подстраховался и прихватил с собою зонт, мне лишь оставалось не упустить девушку, пока пришлось бы стоять в очереди к гардеробу. «Как же мне свезло» – подумал я, когда увидел, что и она заняла позицию в соседней колонне. Я любовался, и налюбоваться не мог: такое изящное элегантное чёрное платьице; на нежной ручке пару браслетиков; незатейливая укладка, но какая милая, с непонятной штучкой у виска; и всё-всё, на что я засматривался – всё-всё определённо было ей к лицу, фигуре и нутру. Будто кукла на витрине, самая дорогая, вот подойди, купи, и забери домой, потом на самое видное место в доме поставь. Но мне так не хотелось, мне вспомнились этакие фразы: «кто владеет ничем, тот не боится это потерять» или же, «кто ничем не обладает, тот обладает всем». Поэтому, будь она этой куклой, этой бабочкой или этим полем маковым, я бы ни за что на свете не обладал всем вышеперечисленным. Верно, чтоб она просто цвела, летала и красовалась в свободе и живой.
Вдруг меня окликнули: «Молодой человек, вы дадите уже свой номерок?! Очередь задерживаете!» Тут то я и опомнился: цепи.. мне от неё нужны лишь цепи, чуждые раздумья пусть исчезнут.
Пока я возился с курткой, упустил из виду жертву и сразу устремился на выход. Упустил? Раздосадовался. Но вдруг косой дождь сменил направление, и меня понесло за ним. Ускорив шаг, я шлепал по лужам, и вот он, тот самый силуэт в пятнадцати метрах. Никого вокруг, канал по правую руку, узкая тусклая улица и усилившиеся осадки. И цель моя, сердешная, без зонтика.. идеальный повод проводить до дома. Но затея изначально была вовсе другая: я собирался подойти и сыграть дурачка, мол, извините, я всю оперу проспал, расскажите мне, что да как.. за чашкой кофе…
Я побежал за ней, зонтик беспощадно сдувало ветром. И вот на полпути, крича: «Девушка! Девушка! Позвольте вас…», ваш покорный слуга был уже в пяти метрах от той самой, но не успел он закончить реплику, как запнулся, и всем телом рухнул в лужу.
Не в грязной воде я лежал, не в сырую землю уткнулся я.. то были разочарование и неминуемая гибель последних надежд. Так печально мне было в тот миг, потому и голову поднимать не хотелось, но когда всё же это сделал, то увидел перед собою её. И так хорошо сложилось – так хорошо дождь скрыл мои слёзы. Я ведь всплакнул не потому, что валялся там, не потому, что вот-вот мог упустить намерения, а лишь из-за неё. Как она не убежала и не покинула меня. Другая убежала бы, вероятнее, а она не испугалась, протянула руку даже.. так по-ангельски…
Либретто
Прошу простить меня, простить как прощает любовь бугорки и неровности того, на кого направлены её лучи; простить как прощаем мы маленького котёнка, что помочился не там, где хотелось бы; простить легко и понимающе. На нашей сцене декорации будут, но возможно, не в стольком количестве или не в столькой детализированности, как вам позволительно ожидать. Мы же акцентируем внимание на внутренних пейзажах: на перегное, тенях, шероховатостях, пыли, запахах душевных, головных. В течение всего представления попрошу это хотя бы припоминать. Также не забывайте разглядывать, например, рояли в кустах, тумбочки с выдвижными ящиками, цвет и структуру блюд, отражение, одежду, частные домики или многоэтажные высотки где-то и у себя. Зритель, актёр, рассказчик – одно и то же лицо: и нутро наше, это целое, это, если вам понятнее, наша сцена. Простите за то, что вы можете увидеть и разглядеть здесь; простите себе непонимание и слепоту вероятную; простите, если увиденное и внемленное не понравится вашему критику, возможно, он фанатик своего дела; и простите моё занудство; ещё чуть-чуть и представление начнётся. Слышатся вздохи, смех, бормотание в полном зале, и полон он лишь одним зрителем, как полна скорлупа орехом и только. Свет приглушается, и взбирается занавес. Прошу не влюбляться, не кривить губою, не кидаться камнями и не отдаваться дремоте. Нас ждут четыре акта, два дивертисмента, и, конечно же, антракт, дабы вы были сыты не только питательными буквами и вкусными образами, но и метафизическими изысканными закусками, сочными фруктами, горьким пивом, бурлящим шампанским и неласковым вином в нашем не более реальном буфете «Приятного аппетита»!..
…Вечно печальный город П кутали сумерки, каждый раз когда я выбирался на свою «бесцеремонную охоту». Бесцеремонной она являлась в первую очередь для меня самого, как бы это не противоречило самой сути этого слова: она противилась мне в ином состоянии – состоянии вне ловли и мании. И если процесс ловли я поясню с минуты на минуту, то картину мании озарю позднее.
В периоды обострения, если же их так можно обозвать, мои зрачки изрядно увеличивались для обнаружения «оков». И были они точь солнечное затмение, точь лунный диск, в тот миг опалённый по окружности остатками солнца, в тот миг своего величия и превосходства. Слух усиливался и позволял за сотни метров улавливать звон и скрежет цепей, что тянулись за поникшими девушками. Как бы они не пытались скрыть внутреннюю искреннюю безнадежность за натянутой гримасой – это не спасало их от меня. Кандалы, свисающие, громоздкие, адски впивались в их тела и позволяли опознавать цели. Оковы отчаяния – это инструмент моего воздействия на жертв.
Не зная пленниц лично, или же зная (это не имело значения) я легко подбирал металлические тяжелые поводья и мастерски овладевал ими. Отчаяние оставляет глубокие шрамы, что в мгновение позволено заполнить забытьём. Однако забытьё, что я внушал, служило и ядом и панацеей для нас обоих.
Я затаскивал их в постель. Тот алтарь и тот акт являлись завершающими во всём нашем обоюдном спектакле. Когда же они были на мне, все их страхи исчезали; последние сомнения просачивались с потом; а отчаяние сменялось на смирение: смирение существующее в полудремоте и порождённое ею. И оковы спадали с их нежных шей, изувеченных запястий и натёртых лодыжек. И устремлялись прямо на меня. Я разбивался как хрусталь; вновь и вновь, дабы собраться правильно. Моему безумству и.. были нужны сверкающие чарующие цепи… Резон сие необходимости, уверяю, вы обязательно узнаете…
Мимесис
– А вот ты как-то выражался: абсолютная свобода наступает со смертью; а наша с тобою близость есть акт освобождения от оков… Тогда получается верно и следующее: соитие – это смерть? Или как?
– Что-то в этом духе. Тем самым мы делаемся свободнее, но никак не свободными абсолютншо. Однако, и смерть там присутствует, а именно в лице бесконечной темноты… Мы ведь обычно занимаемся под одеялом, ночью и без источников света…
– Дурак! – возмутилась она, и щеки её опалились. – Я ведь серьёзно спрашиваю.
А серьёзен я, в действительности, тогда был лишь в одном. В намерении укорениться в её бедном сердце, в её наивной голове, дабы первое никак и никогда не наивно, если же можно приписать ему такое качество. В делах обольстительных важно понимать, что захватить ретивое труднее, тогда как рассудок более шаблонен – в данной ситуации он улавливает прописную истину, мол дурачество с умным свыше умничества с дураком, и поэтому клюёт даже на такую пошлость.
Показательно обидевшись, лишь на толику, она аккуратно встала и направилась к холодильнику, вынула дорогой херес, бахнула его на стол, а после, подставив дряхлый табурет, полезла за бокалами. Не торопясь огорчать её, я только после всех процедур заявил, что компанию в распитии ей не составлю.
– В следующий раз – обязательно, – утешил я, – сегодня что-то не хочется.
Однако я врал: мне же желалось, но не дело пенициллиновым в моей крови бултыхаться со спиртным – печени не по нраву такие нагрузки. Да, и с такими бывавшими жертвами ради дела приходилось мириться и справляться. Что ж, пока что, с минуту назад я лицезрел белизну её стройных ног, чтобы в конце таки концов, не только лицезреть, но и слиться, сегодня – с ней, а уже завтра – с белизной, пока что и лишь пока что, недосягаемой Луны. Да, такими мыслями я тешился из раза в раз с такими же, как она, прелестными бедными сердцами…
Плыл вечер медленно; также как и холодные крупные лохмотья за окном, точь кто-то свыше распотрошил облачные подушки и одеяла и расшвыривал их набивку всеми десятью руками своими; фонарный свет улицы внутри кухни сливался с приглушёнными лучами настольной лампы; шуршали страницы неизведанного журнала в её руках; томилась батарея, иногда в ней еле слышно булькала вода; а подо мною поскрипывал стул. Второй бокал опустел.
– Ты ведь ко мне ничего не питаешь? Правда?
– Определённо я питаю…
– Сь! Питаюсь! Вот именно! Я тебе даже не нравлюсь! Ну подожди, дай мне сказать, пожалуйста. Ты приходишь так уже месяца два.. а зачем всё это?.. Чтобы что?.. Когда тебя любят.. в глазах всё видно.. а у тебя там ничего, у тебя там пустота.
Мне резко вспомнились тёмно-карие глаза, не собеседницы; другие; вот они, а вот и другие; на тёмно-кареглазых мне когда-то не везло – в таких зеницах трудно различить хоть что-то.. вот оно что…
– Если же я не умею выражать это…
– Прошу замолчи… Всё ты умеешь, я знаю…
Она застала меня врасплох: от неожиданности и притуплённого чувства вины хотелось вовсе ничего не говорить, покорно соглашаясь, проваливать взор куда-то вниз. Она начала плакать.
– Не делай из меня дуру, пожалуйста…
После она молчала – лишь шмыгала носом, тёрла глаза и выжимала оставшиеся слёзы. Я тоже молчал. Спустя пару минут щёлкнула пальцами и широко раздвинула ноги, продолжая плакать. Таков был звоночек к действию: и я спустился под стол.
Её стопы укутаны в шерстяные чёрные носочки, особо, на удивление, колючие; я аккуратно снял их; рассмотрел каждый пальчик, они мне нравились: базовый педикюр, ровные и милейшие; после, нежно и подробно, предварительно увлажнёнными губами, покрыл поцелуями путь дальше, путь, изредка вымощенный шрамами селфхарма – и левая, и правая не оставались обделёнными никогда. Плач прекратился, а я добрался до соединения ног-дорог, уже вовсю покрытых мурашками; поёрзав, она позволила мне стянуть своё единственное нижнее белье. Первое прикосновение, дёрнулась еле заметно, а после, глубокие нарастающие вдохи…
После полуночи я сбежал от неё. С небес всё также рушился снег, так тяжело он падал на меня, так мне казалось… На такси я добрался в окрестности своего дома, лишь потому, что собирался сначала забрести в круглосуточный магазин за песочными палочками. Захотелось сахара добавить в горькую реальность. После таких встреч на меня всегда накатывало… То вовсе не удивительно: мне и самому от всего этого было тошно, но больше воздействие оказывали приобретённые цепи. Они никуда не девались, они нарастали на меня, прорастали в меня, вселяя в каждый уголок нутра чужую боль. К утру становилось полегче, однако после содеянного иногда бывало и вовсе невыносимо. Зависимость прямо пропорциональна: чем длиннее похищенные цепи, тем больше похищенных страданий; тем свободнее спасённым, тем ближе я к своей цели… Когда-то я любил жизнь, её целиковою, когда-то я любил людей, каждого по-своему. Но что-то произошло – цвета померкли, окружение отпало, словно некогда листья потеряли Солнце, скукожились, а затем сгодились перегноем. Настала зима внутренняя: в ней же я не знал чего хочу: ни от себя, ни от других… Простейший обыватель, что бороздил привычные улицы, вдыхал неогранённый тяжёлый воздух и плыл в бензиновых лужах. Ничто не волновало меня: сам себя не волновал, окружающие и тем более меня не интересовали… И явилась весна! Нам, каждую минуту, точно прописано доктором, что-то или кого-то любить, и я вновь полюбил… И любовь та сталась обречённой на вечность…
Близ шкатулки с товарами на высушенном канализационном люке теплилась дворовая кошка, окинувшая меня тусклым взглядом, пока я проходил мимо.
– Снова вам не спится… Ну, хоть не под утро пришли…
Я ночной завсегдатай сего заведения, а добрый пожилой продавец – и работник и хозяин.
– Да уж, пораньше пришёл… Мне три штучки палочек, и пачку кошачьего корма.
Досадно! К лакомствам кисочка не притронулась, лишь шелестнула хвостом о брюки и выпросила почесать за ушком. Я не отказал ей в этом. Была бы она определённая, ну такая, какую мне разрешила Она, я бы забрал её к себе…
Впустить в свою обитель я мог лишь конкретную кошку: кошку белую-белую, короткошёрстную, с большими электрическими разрядами-вспышками справа и слева от розоватого влажного носика, с параллельными антеннками длинными-длинными, а главное – дабы кличка была ей Мунка. Она бы встречала меня как-нибудь грациозно или как-нибудь вприпрыжку, махая хвостиком; теплилась со мною в кровати, сладко мурлыкая и рефлекторно тиская кровать, оставляя при последнем зацепки на простыне; и в нашем маленьком мирке любила бы меня по-соседски или ещё как, была бы просто счастлива. А за такое счастье я бы разбивался в лепёшку, если потребовалось бы; был учтив и внимателен к маленькому комочку снега; развлекал и веселил; частенько готовил бы специальные угощения для всепростительной проказницы; когда надо – отвозил к филинологу и подлечивал.
До квартиры оставалось минуть безфонарную аллею голых клёнов. В ней мне обычно насаждались раздумья о тенях, или же раздумья о себе. И та ночь не сбылась исключением…
И если прежде я был тенью своего окружения, без которой никуда, хоть она и просто тень, то ныне я полутень того, кем я был когда-то, полутень бывалого окружения. Если тогда со мной можно было поиграть, сложив руки, а следом и пальцы, то ныне я блеклый и еле-еле заметный, хоть все еще и существую. А быть мне тенью Хиросимы, что запечаталась на стене в мгновение взрыва ядерной бомбы, быть мне обездвиженным и заточенным навечно в мгновении и пустоте одновременно, я станусь просто-напросто мыслью о прошлом, кому-то забредшей в голову…
А когда же домыслов становилось достаточно, я предварительно осмотревшись и убедившись, что впереди и сзади никого, где-нибудь на середине пути ложился спиною в сугроб, рассматривая ответвления деревьев надо мною. Черных сосудов движения завлекали меня наравне мыслей о тенях. Часто засматриваясь, я поднимался от жуткого холода или от прохожих, деликатно или не очень интересующихся, а жив ли я вообще… И та ночь не сбылась исключением.
Только я минул входную дверь, на телефон прилетело обыденное сообщение от «точки с запятой»: «Больше видеть тебя не желаю, не приезжай!» Мне же оставалось только дожидаться следующей весточки от неё, лишь дня через три-четыре, а может и меньше.. а может и через три-четыре месяца вовсе.
В квартире у меня уютно, минималистично и аккуратно; жилплощадь небольшая, однако со всеми удобствами и комфортная до жути. Три станции Алисы: две мини, одна из них лимитированной версии; одна побольше цвета малины. Лампочки, светильники, розетки, датчики влажности и движения, чайник, увлажнитель.. и все подключены к Алисе.. короче самый настоящий умный дом. Из всего этого хайтека выделялся пожалуй лишь старый кабельный телефон для особенных разговоров с особенной собеседницей. Мы с ней не виделись вживую, однажды она просто позвонила мне на этот самый телефон.. так и созваниваемся иногда по ночам.. и всё же – тягать цепи через два медных провода тщетная затея.. и чтобы забрать их в достаточном количестве, я кое-как подведу к личной встрече…
Что-то я отвлёкся, итак, насчёт квартиры.. в её цветах преобладает альпийский зелёный и его оттенки; под ногами кварцвинил, выложенный ёлочкой; по бокам дерево-дерево; комнатные растения, блэкаут шторы, кондиционер, книжки, всякие копилочки… Всего одна комната, кухня и раздельный санузел… Достоинство мыльной – это сразу два отдельных места для купания: резервуар для водных процедур, то есть ванна, и тропический душ. На кухне холодильник, морозилка, газовая плита, духовка, кофемашина, электрогриль, стационарный блендер, микроволновая печь, вытяжка, набор чугунной посуды и ещё всякого по мелочи…
– Алиса, я дома.
И загорелся свет где надо, включился котелок, заиграла музыка. Раздевшись и пригубив кружечку чая, я завалился в кровать, и запросив звуки камина, укутавшись в одеяло и красно-белый клетчатый плед, уснул во избежании трёпки собственной души.
В ту ночь мне снился сон, сон необычный и красочный, страшный и приятный. Я стоял в высокой траве, что нежно щекотала моё голое тело. Небо серо-голубое, однотонное и глубокое смотрело на меня; в ушах шумел ветер и шелестела растительность. И вдруг из пелены серых облаков показалось что-то.. сначала я отличил пальцы, затем фланги.. это была ладонь. Не успел я опомниться, как она заняла четверть купола надо мною. Она медленно приближалась, уже рука целиковая, и мне становилось страшно; казалось она вот-вот оторвёт кусок планеты и остальных впридачу… Я не отводил взора. Рука гладкая-гладкая розовая лоснящаяся вот-вот придавит меня… Я зажмурился и растворился в звуках природы, и тогда, уже готовый принять смерть и проснуться, я ощутил нечто. Рука гладила меня, сначала по голове, затем по лицу, по плечам, и тут она как-будто разделилась на десятки таких же рук, только нормального и привычного размера. Они ласкали меня уже везде, абсолютно везде.. принялись за член, несколько секунд, и мне уже чудилось, что он вот-вот лопнет; и только в мгновение небывалого оргазма я поднял веки и посмотрел вниз. Руки те не останавливались, всё ласкали и ласкали; а из уретры вытекала чёрная густая слизь, она сочилась без остановки, стекала по рукам тем и устремлялась к почве. Экстаз сменился жутким отвращением, а я сразу же проснулся…
– Алиса, который час? – пустил в темноту я, весь покрывшийся испариной.
– Четыре часа, тридцать девять минут.
Затрещал телефон – это она на проводе.
Я подтянулся поближе к подушке, уселся позой бабочки, протянул руку к столику близ кровати и, ухватив аппарат целиком, положил его рядышком. Замолк. И снова звонок.
– Умри! Умри! Умри! Умри! Умри! Умри! Умри! Умри! Умри! – пискляво и быстро звучало оттуда.
Щелчок. Это я бросил трубку. И опять вызывают.
– Алло. Не разбудила, надеюсь?
Её спокойный бархатистый голос пришёлся кстати: он сразу же успокоил меня; и в ночи всегда казалось, что беседую я не с человеком по ту сторону, а с феей с другого измерения, или же с другой галактики, где звёзды между нами отдают неописуемыми звуками-свечениями в динамике.
– Это ты только что звонила? Твои проделки?
– Эм, о чём ты? Я первый раз вот только набрала тебя. Ты чего?..
– Да ничего…
– Я это. Я. Решила пошутить так. Испугался?
Она посмеялась.
– Ну и жуть. Мне только что приснился кошмар, вот и проснулся. А тут ещё ты со своими приколами.
– Прости.. кто ж знал. Вот и тема для разговора.. хотя у меня была одна заготовлена на сегодняшнюю ночь. Поделишься своим кошмаром?
– Разумеется – ответил я и в подробностях описал своё сновидение, наматывая на свой палец шнур звонилки.
– Что это может значить? Как думаешь? – поинтересовалась она.
– Ничего в голову не лезет.
– Ну у меня есть пару догадок; я насобирала их, пока ты рисовал. Первая. Раз сон есть наша проекция, точнее проекция нашего сознания – верно то, что тебе явилось – это своего рода зонг от самого себя себе же. То есть.. как бы так сказать.. ну ты понял…
– Понял, тогда уж грустновато это всё.
– Да, видно вокруг и в тебе та чёрная флегма, тот чёрный секрет…
Услышав такое сравнение я призадумался, но дабы не прерывать, поставил воображаемую засечку на этот счёт у себя в сознании.
– Вторая. Может быть это предзнаменование? У меня вот, например, сны часто сбываются. Кстати! Недавно мне снился ты. Хоть мы и не виделись, но я точно знаю, что это был именно ты.
– Предзнаменование говоришь?.. Такс, и чем мы там занимались с тобой?
– Ну знаешь.. ну.. мы там просто гуляли, хи-хи. А ты что подумал? Извращенец! Вот и снится тебя всякое.. небось и трусы испачкал… Это моя третья догадка. Просто давно у тебя не было…
– А у тебя когда в последний раз было? Мм?
– Такое не спрашивают.. и тем более по телефону…
– Ну ладно, ладно. Раз сны у тебя часто сбываются, тогда значит мы и правда отправимся на променад? Значит мы и правда просто погуляем? – перевел тему, выделив интонацией два последних слова.
– Всё может быть… Но я даже не знаю как ты выглядишь.. и ты не знаешь как выгляжу я. Как я тогда узнаю тебя? Давай ты опишешь себя прямо сейчас.
– Я выгляжу как все. Как все, кто выглядит на четвёрку из пяти. Такую твёрдую четвёрку.
– Аа.. а я на пятёрку. Ну всё – не перепутаем получается. А если серьёзно?
Выкручиваться я не стал и подробно, вплоть до такой мелочи, как родинки в форме сердечка на одном из своих предплечий, описал свою внешность. А после мы болтали о природе снов, затрагивая все-все аспекты сего процесса: от мифологии до научного подхода и щепотку Фрейда. Когда же закончили – на часах горели цифры: ноль, шесть, пять, девять, а за окном было всё так же темно. А ровно в семь пришло уведомление: это время для цитаты какого-либо малоизвестного автора.. и так каждый день.. замечательное приложение… Тогда афоризм был таков: «„Зацикленность питает гений и безумие“, Дониэль Клейтон, Сона Чарайпотра, „Хрупкие создания“»
Вкусив мысль, за полчаса вытворил хокку и после снова отправился в просторы Морфея. Но перед этим путешествием кольнула засечка, и мне вспомнились слова о предзнаменовании и о её способности видеть вещие сны. Насчет первого мне на ум пришли некоторые догадки, а вот касаемо второго, я уверился в следующем: значит мы всё же с ней встретимся, и я смогу похитить цепи более привычным и результативным способом…
…Полчище снежинок, кружившееся подле фонаря в захудалом дворике, сменилось на полчище мошек, а мне же по-прежнему оставалось кружится, точь коршун, вокруг захудалых душ. Я забирал цепи новых девушек, я всё так же лишал оков прежних. Я вот-вот освобожу и ночную собеседницу; и снова получу сообщение от той, что и в феврале, и в марте, и в июне видеть меня больше не хотела; я вот-вот накоплю треть металлически-метафизических звеньев от требующегося; и снова, и снова буду разбиваться сам, и собираться сам; и уже скоро всё же соединюсь с Луною. Быть может, читателю интересно: где я их нахожу, как я с ними знакомлюсь, почему и чем я привлекаю их? Ответа я и сам толком не знал.. мне всегда казалось, что меня движут невидимые нити; и что они подвязаны и к моему языку и к голосовым связкам; что я, как будто бы, знаю что делать, и что говорить.. разумеется нити те спускались с небес.. это Она испускала их. Иногда, когда девушки ловили мой взор, будь на почти несуществующее мгновение, мне даже чудилось, что в расширенных зрачках моих висла Она, будь на такое же несуществующее мгновение… Но его хватало сполна: увидав нечто такое, они никак не могли перестать думать об этом, а, следовательно, не могли перестать думать о владельце лунных зрачков. Вот так это и работало. Получается – Она верила или знала, что я осилю такой путь.
Однако я и сам понимал те механики воздействия, часто подмечая их уже после взвода тросика управляющим, и всё же…
К лету, уже привыкнув к процессу со всеми его тонкостями, мне пришлось ускориться, дабы поспеть закончить сбор к суперЛунию семнадцатого октября следующего года. Если же в январе была необходима передышка в четыре дня после встречи, то в мае я практически полностью отходил уже на следующий день. А сейчас даже не май, сейчас – душный городской август.
Мы обусловились встретиться у неё на Спасской под вечер, когда пыл дня сойдёт на нет. Она караулила меня у пешеходного перехода напротив входа в метрополитен, такая красивая и лёгкая. Снизу вверх: виднелись её пяточки в чёрных слингбэках; гладкие ноги скрывали брюки-клёш, с максимально зауженной частью в коленях, а поддерживали на подвздошной кости их тонкий кожаный ремешок; грудь третьего размера сглаживала хлопковая молочная футболка; шею украшала кружевная бархотка; вороньего цвета волосы собраны в пучок; а на носике прямоугольные окуляры с тонким стеклом. Очертания лица строго-сексуальные: с чёткими, но не грубыми линиями; с аккуратным подбородком и пухлыми губами, выделанных естеством; а также с прелестно в меру торчащими ушами. Как только я подошёл ближе к ней, запах краски, недавно нанесённой на скамейки поблизости, и доносящийся чуть ли не до эскалатора подземки, смешался с чудным ароматом лалары. Жженый сахар и летучие органические соединения – невкусно.
– Пойдем в магазин! – приказала она, и, живо подхватившись за мою руку, повела меня быстрым шагом куда-то в переулки.
– Надо взять перекусить! И тебе достанется! – на ходу делилась она, обгоняя вместе со мной статистов.
– Сегодня как обычно играем в шахматы? – разведывал я, пытаясь передать ей своё неутолимое желание её через эпидермис наших соприкасающихся предплечий в локтевых участках.
– Скорее.. как обычно я выигрываю несколько раз, а ты так и уезжаешь неудовлетворённый. И от игры, и от вздутой мошонки! Но всё в твоих руках! О! Как получилось! В твоих руках.. и там и там в твоих руках! – она рассмеялась. – Ну ты понял! – и снова залилась смехом.
– Сегодня я уверен в своей победе! Точнее в трёх! – заявил.
На самом же деле я не был в этом уверен вовсе; лишь чувствовал, что сегодня мне поможет Она. Да и не могу я, посетив её уже шесть раз, удалиться и в этот раз без цепей. Иногда и такие попадались… Однако с такими и сам акт ярче, да и получается добыть гораздо больше за раз. Причины возникновения таких исключений мне не были известны. И всё же сонар никогда не ошибался…
– И с чего бы это? Вот.. то есть.. только так фигуры теряешь-теряешь.. и опа.. вдруг всё наоборот?!
– До этого я поддавался как мог!
– Не верю!
– Ну, и не верь!
Дискуссия прервалась на входе в магазинчик, где я остался ожидать. Вернулась она с упаковкой зернёного творога со сливками в одной руке, и парой спелых инжиров в другой, напоминавших китайские музыкальные шары баодинга в таком положении.
Дома она первым делом закурила, прямо в разложестой гостиной с высокими обшарпанными потолками и арочными замутнёнными окнами; ещё, прямо там же, с сигаретой в зубах, мастерски, никак эту сигарету не потревожив, сняла с себя футболку. Видно она подготовилась: и была сразу в том самом красненьком браллете… Или в нём, или в тёмном бюстье её чертовски изумительная грудь была по обыкновению на протяжении всех наших партий, и ничем более не прикрытая. Признаться, во время мозгового поединка это здорово завораживало и тем самым отвлекало; но всё же соперницу это не волновало.. как она выражалась – это должно меня мотивировать… Издёвки! И только… Так как на кону у нас всё же был секс; а я так и ни разу не выигрывал. Вот так и сидела она всё время передо мной в браллете или в бюстье: то ноги раздвигает, то поигрывает ими, то гладит их, а то и вовсе снимает штаны, и сидит практически в чём мать родила, пуская дым… Получался у нас своеобразный шахматный перфоманс; где я – зритель, она – сама грация-гравитация.
Обмакнув кончик злодейки и выбросив в урну, решила похозяйничать: обмыла плоды фигового дерева; обдала кипятком; и отрезав хвостики, аккуратно порезала на дольки, а затем на масенькие кусочки; далее, вытворивши две глубокие чаши, разделила творог по посуде и добавила в него фрагменты субтропической сказки.
– Творог со сливками! С добавлением смоковницы обыкновенной! – презентовала она и вручила угощение.
Остатки сливок смывала струя воды, а новая сигаретка уже смаковалась очаровательницей.
– Вкусно! Возьму рецепт на заметку! – ёрничал.
– Ещё бы! – невозмутимо поступил ответ.
Табачный дым трудно выбирался из помещения – селился в обивку или копился в трещинках наверху. Его понемножку поджимала еле заметная и ещё неощутимая свежесть, тянувшаяся с Фонтанки, крадущаяся по переулку. Она заняла позицию на кожаной софе с закруглённой низкой спинкой; между нами, привычно, помимо нарастающего притяжения, находился невысокий двухъярусный книжный столик с игровой доской и разбросанными по нему пешками, конями, ладьями, офицерами.. также с пепельницей, портсигаром и огнивом на этажике повыше; и с тонким слоем пыли на нижнем. Я уместился на шофрезе…
– Расставляй! А я пока докурю.
Молча сосредоточив по позициям наши войска и не начиная битву, я поднялся и подался варить кофе, а она, докуривая, о чём-то долго думала, будто бы куда-то провалившись; её мысли были точно не в той квартире… Её разбудил стук кружки о столик.
– Ого! Ты точно знал, что я сегодня и позабыла даже выпить кофе с корицей. Даже запомнил, что по четвергам я маюсь такой ерундой?! А у меня что-то совсем из головы вылетело. Ну ты молодец! А то осталась бы без денег… – хоть она и склонила голову, было видно, как она улыбнулась, закончив реплику.
Внимание к мелочам, своим и чужим – вот ещё один ключик к сердцам. Да и записывал я такие мелочи обо всех в заметки, разумеется.. всего бы не запомнил.
– Угу, ещё без сахара и очень крепкий, как ты любишь.
Первый бой выдался нудным; мои съеденные фигуры неохотно лезли за бархотку на шее их пожирающей, по чуть растягивали ткань и придушивали. По моим подсчётам, так туда вмещалось максимум шесть-семь фигурок, а после она вытаскивала их и освобождалась от мягкого ошейника. Перемещая деревяшки, наклонялась к доске и, как бы невольно, жгуче дразнила ниспадающими персями.
Как и предвещал: три победы оказались за мной. Единичная ничья оказалась за нами; так и проиграли до двух ночи с перерывом на ужин. Мадмуа удивила вчерашним классическим «гранатовым браслетом», и ничего.. выдалось у неё и правда замечательно…
– Да вчера после работы так скучно было.. вот и придумала чем занять себя… – хвасталась и жаловалась она одновременно, аккуратно собирая чайной ложкой оставшиеся отделившиеся зёрнышки на тарелке.
Отужинав, сняла и штаны.
– Теперь моё пузико свободно! – заявила так, будто бы меня там и не было…
В третий раз король пал; и сразу же полетели все солдатики по сторонам, туда-сюда… Моё окаменевшее тело выпрямилось, зашагало под окном, заловило голубоватое свечение раскрепощённого небесного полотна, и точь забурлило, предвкушая заслуженную, причём где-то выстраданную, награду.
Подошёл и уселся рядом; она повернулась ко мне, молчала.. приближаясь, я пытался разглядеть её карие глаза через лазурные пятна на тонких стёклышках.. безуспешно… Соприкоснувшись, наши суховатые губы причмокнули.. и ещё раз.. и ещё…
…Пожалуй, я немного расскажу и о себе… После окончания магистратуры несколько лет назад я устроился на неплохую и хорошо оплачиваемую работу в офисе. Работал так, работал.. около пяти месяцев, попутно, как и раньше, пописывал рассказы в стол.. и вот, тогда же.. на меня свалилось крупное наследство от дальнего родственника в виде квартиры и нескольких десятков миллионов рублей. Что делать с такими деньгами я сразу не сообразил и поначалу никуда их не пристроил, лишь уволился, а после собрал все свои истории в сборник и издался, немного потратившись на пиар-компанию. Позже, часть денег вложил в расписки на золото, часть отправил на обычный вклад, квартиру оставил наживать стоимость, а сам же снял местечко поменьше, где и поныне живу. Сейчас же большой процент приносит растущее золото, средний – вклад, а малый – два опубликованных сборника. На то и живу. Вполне хватает и на аренду, и на еду, и на постоянные свидания. Не на что жаловаться… И вот, когда у тебя что-то есть, то всегда чего-то и нет, и постоянно хочется то ли прежнего, то ли другого…
И вот, с приходом таких сумм меня будто бы отксерили на принтере, при этом оригинал намертво приклеили к счетам этих самых сумм; осталась чёрно-белая копия меня, никому не интересная, по сравнению с оригиналом.. хотя признаться, ничем они не отличались друг от друга.. разве что.. а впрочем.. неважно… Так и осталась копия одна… Я не винил в случившемся наследство, не винил людей, не винил себя.. только лишь остыл ко всему и ко всем, и только. Не остыло только моё некое неравнодушие к Ней… Луна всегда манила меня: как свидетельница тайн и укроев; как безмолвная сообщница, то ли бедная, то ли, напротив, счастливица; как светило душ человеческих; как ключик к их сердцам, закрытых по дню… Но, казалось мне, что совершенно одна Она – тогда я пристрастился разговаривать с Нею, целиком отдавался Ей в ночи, стараясь разделить тяготы затерянности вместе. И тогда же, ответила мне и поведала о мечте своей Она, и моё одиночество скрасила… Так и осталось нас двое…
Рассказала тогда о большой тайне соединения, что если к суперЛунию семнадцатого октября завладеть некими цепями суммарной длиною в триста пятьдесят семь тысяч сто восемьдесят два километра, то ровно в три часа и сорок семь минут ночи возможно объединить наши одиночества в одну величайшую исключительную любовь. Объяснила всю подноготную и все риски сего процесса; не торопила с решением; внимала каждому вопросу… Осветила подробности процесса:
– Я дарую тебе способностью видеть и чувствовать боль, боль разную, боль чужую; научу придавать ей форму; и похищать её через близость душ.. твоей и душ страдалиц. Девы чаще ощущают полноценнее и чаще им сложнее; и от этого ужаснее их путь. Покажу как её хранить до назначенной даты; буду помогать во всём, поддерживать, буду для тебя почти всем…
– А что станет потом? Ну, после соединения? – поинтересовался я у Царевны ночи…
…Наконец-таки, созрели цветы реальности.. и ночная собеседница решилась на рандеву. Сошлись на «Сан-Галли», ей там очень нравилось, отмечала она…
Поймались у входа, у чугунной ограды; неспешно минули «Рождение Афродиты» и скрылись в тени пышных крон и флёре сладострастий. Уселись на скамейке меж ярких соцветий, там.. где до нас редко добирались посторонние взгляды. Она была в белом летнем платьице, в шёлковых мюлях с невысоким каблучком, с серебряным кулоном на шее.
И всё бы ничего.. однако с момента, как мы встретились, а потом дошли и приземлись, она не издала и звука. Совсем. И если же сначала я думал, мол застенчива моя сопутница, и разбавлял томное молчание с удовольствием, то в дальнейшем даже насторожился. Тут то она это заметила, вытянула из сумочки телефон, тапнула разок-другой по экрану и протянула коммуникатор мне. Тоже молча…
Оказалось, что эта рыжеволосая молчанка вовсе не моя душа по медным проводам, а её приятельница.. к тому же.. немая. В огромном тексте, насыщенном оборотами и в целом скомпонованном как-то даже идеально, говорилось о том, что с рождения она только и мечтает обладать голосом; что разговаривала со мною её подруга, не заинтересованная во мне, в отличие от неё; что всегда слушала меня, пока сообщница развлекалась и серьёзна не была.. хоть могло показаться обратное; что так она и влюбилась меня.. вот только сказать об этом не может.. только написать… Каждые три-четыре предложения разделяла одна и та же фраза: «только не пойми меня неправильно, и не сочти за сумасшедшую».
Наверное, я всё же счёл её таковой, однако убегать не собирался.
Когда я дочитал, она впервые издала хоть какой-то звук – похоронно хмыкнула.
– Я не убегу. Выполняю сегодня любые капризы.
Она что-то начала печатать, весело помахивая ножками.
– Будет сделано!
А что мне оставалось? Да и буду откровенен, её недуг никак меня не смущал и не отталкивал. Такой недуг только будоражил сознание: каково всю жизнь молчать, когда все вокруг говорят.. такое рождает заполняющиеся цепями глубокие омуты всевозможных алгий. А такие стечения обстоятельств – возможность освободить кого-то, кому это невыносимо необходимо.
Сначала мы отправились кататься на трамвае по кольцевому маршруту, где в солнечных осколках она теплилась на моём плече, почитывая Акутагаву, а я просто молчал, слушал тихонькое дыхание да шелест тонких страниц. Пару раз, в перерывах от чтения, она мурлыкала какую-то песенку, что крутилась у меня в голове, но никак не вспоминалась.
Задремал в тех уветливых минутах, а она развеяла их, пихая меня и подсовывая телефон.
«Возьми меня у меня дома, пожалуйста».
Никто прежде меня так не обнимал жадно; так раскалённо не целовал всё моё тело; не покусывал неистово и взволнованно частицы моей сущности; никто так не прошибал бесконечными разрядами накопленных чувств; не прикасался ко мне своим сгорающим сердцем; так не терялся в беспамятстве и безвременности со мной; не дрожал лихорадочно со мной; так взахлёб не поглощал меня; так сильно не любил за один вечер.. никто.. кроме неё тогда… Только стонала.. только ахала.. казалось, только и вмещала всё несказанное в прикосновения и движения.. в их остроту, силу, глубину, импульсность и ненасытность… Только мы, толпа поглядывающих на нас книжек и протяжённый флейтовый свисто-скрежет вокзала, доносящийся в тишине города…
У неё дома на полу блестел точно такой же стационарный телефон.. я поднял трубку, а там… Это случилось, когда я рассыпа́́лся.. когда мы уже не могли продолжать… А там.. длинный гудок, тоже рассыпающийся по комнате…
…К кончине последнего летнего месяца насобиралась уже треть цепей от необходимого количества, или же, если быть точным в формулировке – от необходимой общей длины. Около двух суток заточали в себе около одной встречи, и из каждой такой встречи я старался извлечь максимум волшебного ресурса: на плохой конец – пара актов сброса оков, пара актов поглощения, и усилие совладать с ними: удобно, как это возможно, куда-нибудь к себе прикрепить…
Все эти встречи скомкались в некое однородное подобие близнецов, в кашу из тридцати трёх букв алфавита. А те, что мне припомнились отчётливее других, и те, что на сцене перед вами – лишь знаки препинания, и запечатлим мы лишь их. Точка, запятая, запятая, тире, многоточие… исключительно они в памяти отчетливы. Жизнь – маленький текст, запомнившийся символами разделяющими его.
Любительница ставить точку, однако добавляя к ней запятую после, и так по кругу, и по кругу; ночная компаньонка на телефонном проводе, что, растягиваясь между нами, то сближал, то отдалял нас.. гудки и длинный гудок в конце, словно многоточия, повисшее между диалогами… Непобедимая соперница в шахматы с дымящимся восклицательным знаком в левой руке, то и дело выкрикивающая позиции на поле… Шах! Мат! Шах и мат!.. А в будущем – и девушка-скобка на пару с девушкой-кавычкой, и мадмуазель с заготовкой нетипичных и часто затруднительных вопросов. Вот мои символы. В отдельной высшей категории заслуженно значились другие: солнце и Луна. И тех и других объединяло одно – отчаяние. Я забирал отчаяние через него же; и для того, чтобы от этого же отчаяния исцелить Её. И во всей этой феерии, мостом, везде и со всеми выступают именно цепи отчаяния.
Антракт
Осень подкралась. Эта приятная пора всегда приносила с холодами и что-то новое. Именно той осенью я познакомился с ангелом… Хотя.. быть может.. другие назвали бы её «слишком доброй», «наивной дурочкой» или даже «жалкой»… Однако, все эти словечки не про неё. Она, действительно, была ангелом. Таких, как она, я, признаюсь, не встречал никогда… Умная, но не занудная; хитрая, но не хитросделанная; простая, но не простодушная… Пахла светом и теплом.. а ещё земляникой.. быть может.. поэтому, её постоянно волилось съесть.. или на худой конец – откусить какой-нибудь её кусочек.. щёчки, например.
Дело было после театра: грязно и холодно валяться на земле в такой сезон, но только не в тот миг, когда она протянула ручку. Тоненькую хрупкую ручку жертва тогда подала охотнику.
После мы иногда выбирались совместно на премьеры; один раз засиделись в кофейном домике; но чаще списывались и общались онлайн; это я повадился заводить разговоры. Такие они были лёгкие и честные; а мы же в них растворялись и время не замечали; понимали друг дружку с полуслова, точь знали друг дружку сотни лет; она даже мысли мои вскоре читать научилась, и я не отставал. Так и взялся величать её солнцем или ангелом. Так и запретил себе аж думать о похищении её цепей. Клялся, что никогда не кольну её большое сердце…
…В те же дни настигли меня и неожиданности, неприятные и ошеломляющие – «Она поставила только точку…»
Дома уже горел свет, а я, покончив с отмоканием и часовым чтением завершающих глав «Волхва», разбирал сообщения: принимал эстафету взаимных вопросов и комплиментов; с кем-то лишь доводил связь; планировал, назначал и записывал встречи, дабы никакая не спуталась, никакая не запропастилась. Так и наткнулся на эту прискорбную весть:
«Это сообщение с отложенной отправкой. Я настроила на неделю. Если оно пришло – значит, что я это сделала. Сделала не только из-за тебя, разумеется.. скорее это комплекс проблем.. ты знаешь. Родным я тоже отправила сообщение.. но не такое, как тебе.. чтобы они не беспокоились.. хотя всё равно, конечно же, будут… Хотя.. я вообще не понимаю.. зачем тебе пишу об этом.. ты, наверняка, ничего и не узнал бы, если бы я не написала… Хотя.. знаю. Я всё же хотела бы, чтоб ты почувствовал хоть что-то из-за меня.. ведь.. больше всего меня убивало твоё безразличие. Но я и не могу сказать, что ты был полным говном.. не был… Поэтому, спасибо тебе за то малое, что мне досталось. Я ставлю точку.
Эти последние минуты я проведу в воспоминаниях с тобой. Вероятно, меня найдут раньше недельного срока.. скорее всего, это будет из-за моей знакомой.. мы с ней сдружились.. жаль мне её.. и тебя жаль… И правильно ты говорил. Жуткие мысли формируют жуткую реальность.. ну что ж теперь… Хотелось бы что-то ещё написать, но у меня начинает темнеть в глазах, да и руку уже не чувствую… Прощай».
Я перечитал его несколько раз. Сначала воспринял это за злую шутку и манипуляцию или месть.. на неё это могло походить.. однако…
Ворошились эти строчки, ворошились какое-то время и выползли бледнотой на моём лице. Был поздний вечер, был только он у меня, пока Она по темноте не начнёт понемногу забирать эти же строчки из моей головы и из моего телефона, а может и вовсе из реальности… Я рванул к ней…
И действительно.. простучавши о закрытую дверь порядком сорока минут, я так и не отворил её, а когда на грохот выходили соседи, один из них прискорбно доложил, что видел, как из квартиры, пять дней назад или около того, выносили разбухший от воды труп. Но даже после его слов я не перестал долбить в дверь; лишь через минут пятнадцать, медленно передвигая ноги, спустился по лестнице и тронулся восвояси. А пока спускался представил её: лежащую в тёплой ванне; набирающую влажными пальцами текст; поглядывающую, то на своё мрачно-милое личико в отражении, то на экран. Представил, как, надавливая, рассекает лезвием плоть в нескольких местах; и опускает руку в жидкость; как кровяной дым распространяется внутри купальни; и как Лунный серп через запотевшее оконце сначала наблюдает, затем спускается, и только убедившись в её смерти, ныряет в сполна насыщенный жизненным соком кипяток… Не привыкать Ей лицезреть смерть.
Не выкинуть мне было эти думки из своего вспененного сознания, а отозвать прилив могла лишь Она.. и всё же – не всегда… Связано было это с тем, что энергия воздействия всегда распространялась исключительно в Солнечных лучах. То есть, чем более освещено тело Луны, тем более Она могущественна; ближе к полноЛунию – эффективнее методы. Классика.
Вот и выпало это на двенадцатые сутки убывающего Волчьего солнышка, а сообщение прибыло на четвёртые растущие…
Вернувшись, места себе не находил, ведь только и сомневался – стоит ли игра свеч, стоит ли покой моего сердца сердец других?
Смотрел на руки, вымазанные кровью; на потолок, с него же кровь капала вместе с водой; а в зеркало и взглянуть боялся… Тогда же и решился написать солнцу на этот счёт; описал ей ситуацию, разумеется без подробностей; затем мы встретились, тогда же и обсудили ещё раз произошедшее…
Выслушивала она старательно и любовно, вглядываясь в мой бегающий союз радужки и зрачка, то в одном глазу, то в другом; в мои переживания; тем самым заполняя неопределённости, точь покрывая их веснушками-частичками себя…
…Эти же буравчики сменили цвет на электрический синий, отказавшись от серо-голубого, а значит – на улицы выпал январь.
После новогодних праздников дейтинг-просторы взбудоражила и увлекла некая парочка ищущих любви. Монозиготные близнецы, две девушки-восточных дракона нетривиально и точно каждый раз в новом обличии заводили интрижки с приглянувшимися им бедняжками… Их обсуждали в узких кругах весьма не однополярно: кто-то их выносить не мог, не понимая такое повышенное внимание к их персонам; кто-то считал их вовсе сказками, кем-то успешно спродюсированными; у кого-то голову сносило только при мысли о ночи с ними двумя наедине; а кто-то и вовсе рассказывал в комментариях, как знакомый его знакомого ходил с ними на свиданки, а потом лечился в дурке. То самое.. интернет-чудо! Я не погибал в соцсетях и видеохостингах; мне когда-то и кто-то это рассусоливал… Случилось, что и не зря…
После полуночи выскочил в круглосуточный, и пока смиренно поджидал своей очереди в завладении песочными палочками, моим же взором завладели две необычные белянки передо мной, спешно выбирающие между ментоловыми леденцами и леденцами со вкусом фруктов и ягод. Тут же Она и подёргала мой язык, а я как выдал чушь:
– О. О, и мне возьмите. И мне возьмите… – дремотно выразился я, скорчив физиономию.
Посмеиваясь, недолго спорили, дескать – купить, или оставить меня с носом. Похоже, одна из них была за, другая – против, и всё же, та, что расплачивалась, попросила мужичка достать ещё пачку, после передала мне, не поднимая глаз. И сразу убежала с союзницей, снова же мило хихикая.
На весах проявились цифры. Рассчитавшись за своё, не спеша покинул лавку с пакетиком в руках через тот же выход, что и бабочки. Они пыхтели у выхода, мерцающие в холодном свете ближайших фонарей, в кристалликах снега, в фиолетово-зелёных пятнах под собою. В шапках-ушанках, в пуховиках, в колготках и уггах с высокой подошвой. Во всём одинаковом, одинакового роста, с одинаковой манерой покуривания. И всё же.. мерцающих разными оттенками.
– Что смотришь? Поблагодари и иди куда шёл! – сказанула кавычка, швырнув ножкой чуть снега в сторону.
– Постой… – оспорила скобка и поманила ручкой к себе.
Разорваться, как ни пытался, не смог…
…За окном, под лоу-фай мелодии винилового проигрывателя танцевали маленькие одуванчики, пока кавычка вдруг не подняла иглу и не заговорила…
– Каждая снежинка за окном имеет свою неповторимую форму.. и каждая шепчет.. даже сейчас.. о том, о чём хочет… Я им даже немного завидую, правда; мы так.. ведь, не можем… А шепчутся они.. потому что их всё равно никто никогда не слушает, а только слышат.. например, их скрип под ногами ранним утром по дороге куда-нибудь.. куда, верно, не хочется… – сладко баюкала кавычка.
– И как с этим быть? – подключилась скобка.
– Надо прислушаться… – ответила кавычка максимально тихонько.
Я не встревал в разговор, и не прислушивался ни к чему.. просто, лёжа на матрасе, с выключенным светом в ночи наслаждался премягким постукиванием в комнате. Словно, как тогда.. зажатый сугробом.. разглядывая ветви деревьев, и думая о тенях – лежал, так же гипнотически, зажатый ими и высматривал уже собственные гнетущие ответвления. Так сжалось сердце, как давно не сжималось, словно переспал я не с дуэтом бидзё, а с квартетом. Скобочка-скобочка, кавычка-кавычка, скобочка-кавычка, кавычка-скобочка…
– Ты что-нибудь слышишь? – придвинулась ко мне одна из них.
– Только их стук о стекло.
– Он не исправим, – подвела другая.
– Ну ты ещё научишься, уверена. – успокоила та, что придвинулась поближе, и принялась наглаживать меня по соображалке. Это была мягкая, как её ладонь, скобочка. Сам изгиб этой самой ладони во время процесса напоминал скобочку, поэтому, отсюда и прозвище. Вторая – колючая, как её язык, кавычка.
Мы все, совершенно голые и остывшие, лежали рядом на трёх матрасах, сложенных вместе. Картина сделалась завершённой: они дополняли голую белую квартиру своими голыми белыми одинаковыми телами…
…Фарфоровые куколки были хафу, оставленными и покинутыми в городе вечных дождей своими родителями очень давно. Ныне живущими в небольшой чистой квартирке, такой же бледной и безжалостной, как и они. В квартире.. в которой ровным счётом ничего, кроме белого обогревателя, белого проигрывателя и трёх белых односпальных матрасов с белым бельём на белом полу. Ни столика, ни стульчика; лишь белая кухонная панель, белый холодильник и большой белый шкаф с одеждой; ещё белая стиральная машинка, белый унитаз и белая ванна. Из мелочей – диффузор на белом подоконнике, тоже белый. Чайник и микроволновка – других цветов.
Две уроженки Киото воплощали собою изящную простую красоту без изъянов: две чёрноокие и чёрноволосые балеринки с одним лишь внешним отличием… Две вьюги, забредшие в мои мысли; сковавшие мои серверные линии нейронов.
На первом свидании мы навострили лыжи в «Сайго», по настоятельной рекомендации обоих. Близ симпатичного украшенного входа притормозили: бабочки решили посмолить, хлюпая грязью под башмачками, переглядываясь и пошёптываясь.
– Тут классное саке подают! – сказанула скобочка и, смастерив рожки из указательного и мизинца, быстренько подвигала ими перед собой, вытянув руку. Сверкнули её серебрянные ноготки и подпрыгнувшие комиссуры овальных потресканных губ.
– Сейчас мы тебя проверять будем, дружочек, – так кавычка меня припугнула, пощёлкивая пальцами по воротнику, будто бы по шее. Нахмурились её редкие брови без единой морщинки меж собой.
Осадки отсутствовали; транспорт наматывал на колёса месиво из последствий утреннего недолгого снегопада, реагентов, выхлопов, пыли и резины; клубился пар, выбирающийся из канализации; равнодушие витало в начинающем темнеть городе. Простояли с минуту, подзамёрзли и зашли внутрь бар-ресторана с пятью звёздочками в поисковике.
Усадили нас за деревянный толстый столик для компании; кавычка забронировала его, соврав, что гостей будет семеро. Освободились от верхней одежды и сразу же заказали саке и моти. Я уселся сначала сбоку, но меня уговорили пересесть на стул посредине, а сами компаньонки, хихикая, приземлились справа и слева от меня. Оказался я точь между изумительных магнитов с противоположными полюсами в чёрных свитерах с идентичными рисунками вишнёвой грозди из двух обрамлённых огнём плодов на груди. Над нами расширялся кирпичный свод; снизу, сбоку сочились серые, приятные глазу, оттенки; рядышком пустовал бар; на стене позади – висели под разным наклоном светящиеся линии; а под ними тянулся заборчик, на котором скляночки-баночки с загадочными сухоцветами и всякая дивная посудина.
– И почему это он нам подходит? – спрашивала кавычка у сестры, прильнув ко мне. Я чуть отодвинулся назад, но был сразу же успешно возвращён обратно отлаженным синхронным движением их рук, подхватившими ножки стула с двух сторон. Левая, то есть кавычка, так она сидела слева от меня, снова прижалась ко мне и продолжала правой.
– Ты тогда сказала, что он сто процентов подходит. Вот этот вот… – закатив глазки в правый верхних уголок, не прекращала левая белянка. При этом голова её располагалась у моей груди, и видел я токмо её макушку.
– Я тебе говорю.. он.. особенный… – точно так же придвинулась правая и после этого ответила.
Теперь я лицезрел две макушки. Их чернющие волосы, да что уж там, сами они.. благоухали, подобно двум цветкам Виолы Виттроки сорта «Атлас Блэк», да что уж там.. и выглядели сверху они точто так же прелестно.
– И почему же?
– Упрямая! Вот смотри… – заинтересовала скобка, а после, отпрянув, уставилась на меня и полюбопытствовала; кавычка тоже отпрянула. – Красавчик, а расскажи, что ты видишь, когда смотришь на нас?
Необычная загадка. Однако на неё тут же, будто бы сама, вылезла и странная отгадка.
– Я вижу.. я вижу два пятна за каждой из вас. Например, у тебя большое фиолетовое, обрамлённое серебром, и зелёное поменьше. А у тебя всё наоборот: что побольше – зелёно-серебряное, а что поменьше – фиолетовое, – удивлял я, повернувшись сначала к скобочке, потом к кавычке.
Вылупившись друг на друга, лишились дара речи…
«Странно…» – подумал я.
Да уж.. ты или откуда-то знаешь всю подноготную о нас.. или, и правда, особенный… – неуверенно очнулась кавычечка.
– Я же говорила…
– Какую подноготную? – теперь удивился пишущий эти строки.
– Да так. Потом узнаешь.. наверное…
Принесли подогретую выпивку и шесть штучек сладкой закуски. Ярко-жёлтые матовые упругие шарики из рисовой муки, украшенные сверху сердцевиной какого-то цветка, дразнили и соблазняли невыносимо; так, что я моментально схватил один из них и устремил в рот.
– Стой! – заорали обе.
– Сначала прожуй цветок. Это очень изысканный труд тысячи пчёл, опыляющих его, неблагодарный.
– Что ж, окей.
«Не стоило этого делать…» – сначала подумал я, пока язык и полость рта начинали изрядно неметь, – «А это даже забавно…» – размышлял, когда перестало неметь, и внутри уже плясала вибрация.
По моему лицу они, конечно, поняли, что мне понравилось испытанное.
– Это электрический цветок. Правда классно? Но ещё восхитительнее – это целоваться, отведав их. Так что остальные мы прибережём… – ехидно улыбаясь, излагала скобочка. Другая сделалась недовольна. – Ну чего ты?..
Атмосферность заведения быстро заплыла теплом щёк и алкогольным дурманом, и дабы смыть их и с тела и с подкорок – расплатившись, шумно переместились на стужу, где уже абсолютно всё покрылось влажным снегом: каждая веточка каждого куста и дерева, каждый фонарный столб, каждый провод, дорожный знак. Космос пропитался жёлтым светом; мир притормаживал.
Решили срезать по натоптанной тропинке через дворы. Там, скобочка, идущая впереди меня, остановилась и почти закричала:
– Ааа! Я кажется примёрзла, не могу идти дальше. Помоги мне!
Я сразу же рассмеялся.
– Чё ты ржёшь! – рядом возмутилась кавычка и слегка стукнула меня по руке.
– А что делать то?
– Отдери её, ну же.
Чувствовал я себя ничуть не сконфуженно с ними, даже при таких глупостях; и поддержал забаву.
– Сейчас-сейчас.
Я глубоко обхватил её за талию под аспидным пуховиком, так, что мои пальцы уже считай касались моих же локтей. Замер. И вот.. её овальное личико заполнило всё обозримое пространство; смотрела на меня так умиротворённо волчьими ягодками, покусывая лепестки розовых роз… Подошла кавычка, достала электрические плодики и аккуратно засунула по одному нам в рот, а потом, сделав шажок назад, сказанула:
– Иногда так хочется джаза как у Фицджеральда.
И сама принялась пожёвывать такой же.
И как тут удержаться? Только мы сплелись пульсирующими языками, вторая тоже присоединилась.
Целоваться сразу с двумя одинаковыми и одинаково невероятными девушками – тонкое и трудное искусство. Тут ведь соблазн быть обманутым собственным сознанием, втянувшись в иллюзию одинаковости ощущений, очень высок. Поймать тот самый баланс между реальностью и нереальностью мгновения – единственная возможная истина. Ни на секунду, ни на толику страсти и блаженства никого из двоих не обделить… И знаете, проиграть в таком случае на пьяную голову запросто, но я справился…
…На второе свидание напросился к ним в гости, сразу же на следующий день после попойки в «Сайго». Забежал неподалёку от дома в цветник и прихватил два букета белых лилий. Хотя вокруг этих красавиц соткано немало поверий и легенд, как и жутких, так и не очень; для меня же, в первую очередь – были они комплиментом изящества моих новых горюний. Затем забрал из дома ящик хорошего нефильтрованного пива, и только потом, вместе с этими презентами, еле их удерживая, двинулся в рай. Свезло: жили то мы в соседних домах.
– Какая-то камера для психбольных, – подмечал я, протиснувшись через встречающих меня японских синичек сима-энаг (обязательно отвлекитесь и заяндексите их прямо сейчас), по-домашнему одетых сверху в восковые мешковатые толстовки и чёрные мохеровые носочки снизу.
– Сдвинь матрасы вместе, пока мы с цветочками разбираемся, – приказала кавычка. – А вообще, да.. чем белее комнаты, тем чернее душевные омуты.
Её аура изменилась: фиолетовый оттенок главенствовал. У скобки по-прежнему – фиолетовый с серебром спереди. Так я и приноровился их различать потом.
Они достали из шкафа у входа массивную вазу, набрали в неё воду, подсыпали в неё идущий в комплекте порошок-консервант и, наконец, уместили туда лилии. Хорошо они там смотрелись, на кухонной белой панели в прозрачной амфоре.
Давно покончив с заданием и ожидая их, я покорно стоял посреди маленькой студии и расспрашивал белянок о чем-то, как это обычно бывает, совершенно неважном. Ну и ладно.. ведь, беседа сделалась живой и искренней, когда каждый из нас уже уничтожил по одной банке хмельного.
Мне гадали на картах таро; рассказывали о прежних кавалерах; частенько вытаскивали с собой дышать дымом ванильных сигарет на общий балкон и плеваться с него.. и я тоже поразвлёк их: около часа притворялся котом – сначала мурлыкал; затем меня гладили, и я мурлыкал; потом вылизывал их. Так мы впервые и переспали…
После лежали и остывали долго, слушали пластинки…
Вообще, что касается секса с ними… Выделялся он рядом особенностей. Во-первых, как бы я ни старался.. но кончал я сразу одновременно в двух.. то есть, в момент своего оргазма их будто бы кто-то ненадолго накладывал одну на другую и превращал тем самым в одну; подобно схлопывающимся крыльям бабочки.. вот их два, а вот ненадолго одно…
Во-вторых, их никогда не было в ночи двое.. всегда четверо: скобка-скобка, скобка-кавычка, кавычка-кавычка и кавычка-скобка; подобно тем же самым крыльям бабочки при внимательном рассмотрении: левое переднее крыло, правое переднее крыло, левое заднее крыло, правое заднее крыло.. вот их четыре.. два.. и одно. Вот сменяются они, двигаются, а с них пыльца летит.. необъяснимая и прекрасная.. летит на меня…
– В постельных ласках у тебя.. на исключение.. чёткое чувство ритма и такта… – одинова подметила скобка…
Любить сразу двух одинаковых и одинаково невероятных девушек – тонкое и трудное искусство. А любить сразу четверых – боль.
…Однажды пригласили к себе вечерком испробовать новенькое саке, заказанное месяц назад в каком-то специальном магазинчике. Впервые я тогда находился в квартире один на один с одной из них: другая куда-то отлучилась, а куда именно мне не поведали. То была скобка-кавычка, активно расхаживающая по квартирке в джинсах и бадлоне, нервно рассматривающая в малочисленных отражающих поверхностях обновлённое каре, и точь желающая плакать.. по крайней мере, так мне показалось тогда.
– Что произошло?.. Не молчи… Даже если ты думаешь, что я тебя не смогу понять… Даже если ты сама не понимаешь себя.. я всё равно выслушаю. Если, конечно же, оно тебе нужно… – неожиданно выливалось из меня.
Она подутихла и присела на застеленный матрас.
– Да всё нормально. Просто.. не уживается во мне неизвестно что…
Её прервали. Явилась кавычка-скобка вся психованная: войдя, кинула габаритную сумочку вглубь помещения, швырнула куртку на пол, прямиком на коврик для ног, и потрудилась нормально снять лишь обувь; после смылась в уборную, херанувши за собою дверь.
– Прости.. подожди немного… – сказала уже скобка-скобка.. когда она хотела мне что-то рассказать, в тот миг её аура поменялась.
К-к возвратилась; приподнявшись на носочки у плиты, прихватила бутылку и чашечку; и прямиком в гардеробе нырнула под одеяло, предварительно расположив инструментарий у подушки.
– Шесть аптек обошла! Твари! Бу-бу-бу.. срок рецепта закончился… Бу-бу-бу.. к сожалению, мы не сможем вам продать… Бу-бу-бу.. продлите рецепт у специалиста. Да пошёл он.. этот специалист непутёвый… Все они…
– Завтра ещё я схожу. Или может.. нам его подделать? Мм? Я об этом уже подумывала.
– Делай что хочешь.
Я молча бездействовал в углу у окна. С-с подлетела и прижалась ко мне, стараясь точно так же, как и сестра, где-нибудь да спрятаться от колючего окружающего мира; и тут хорошо сгодились мои объятия. Хрупкий цветок, который так боишься потерять. Хрупкий цветок, который так боишься потерять.
– Мы тебе не рассказывали, и, возможно, ты сам уже догадался.. догадался, что у нас у двоих едет крыша. Три года назад поставили диагноз.. хотя мы, разумеется, замечали странности ещё раньше.. диссоциативное расстройство идентичности. По-простому, расщепление личности. Ходили на сеансы, но становилось только хуже… К разным врачам… И вот, с лета.. исключительно на таблетках и держимся. Только вот рецепт недавно истёк. Мы думали, что и так продадут.. но как видишь… – говорила мне в ключицу с-с, а на последних словах приподняла голову.
– Может.. вам продолжить лечение полноценно?
– Да ну брось! Вокруг одни ментальные инвалиды. И мы такие же.. и наш папаша.. зачем от этого избавляться… – высунулась к-к.
– Раньше она говорила, что вокруг одни тупые материалисты, – шепнула мне на ушко с-с.
– Она хочет сказать.. не переживай за нас, пожалуйста, – перевела с-с…
…Получается, будто бы должны были они родиться в разных мирах, но почему-то оказались в одном. Должны были, по задумке, жить по разные стороны.. всё так же вместе, но в одном теле и в одном экземпляре себя…
…Ту упоительную зиму я проводил исключительно с ними, безостановочно похищая их запутанные цепи. Не успел оглянуться, как вместо снега стали лить дожди.. дожди, которые смыли скобку и кавычку.
Много слухов бороздило интернет: говорили, что повесились они; что перебрались в другой город; что отправились на лечение в санаторий… Писали, мол поседели две сестрицы даже, исхудали и совсем свихнулись; и никого им больше не нужно, «мэтчи» никому не ставят; на свидания не ходят… И только я точно знал… Они просто-напросто растаяли, стоило потеплеть. У меня осталось от них лишь одно – их единственное несходство – родинки. В виде уникальных и по форме, и по размеру песчинок, насыпанных в точном, соответствующем каждой из них количестве по двум стеклянным баночкам. В баночке скобки их насчитывалось шестнадцать, а в баночке кавычки – девять. Да, заморочились они однажды над этим необычным и даже странным, точно таким же, как и они сами, памятным подарком, пока считали друг у друга на белых телах эти чёрные пятнышки холодным вечером.
Коллизия или гумоз
Сделалось к заветной дате совсем мне тяжело и невыносимо: награбленные кандалы намозолили нутро и тело, сдавливали диафрагму, нейроны, мышечные волокна; просочились в кости и сосуды; особенно в кости и сосуды шеи; головы поднять уже практически не мог, а спать боялся – казалось, что и артерии вот-вот перекроет сон. Казалось, задушат меня, сорвут сердце с предназначенного места, разорвут внутренности. Оставалось совсем немного освободить… Актов шесть-семь низкого качества. Всего лишь.
Третьи растущие сутки за окном; на небосводе путешествует тоненький месяц; Санкт-Петербург беспокоят дожди, давящее серое небо и отголоски бабьего лета; до соития ещё тринадцать дней…
Утром аж позвонила мне, хотя таким прежде не отмечалась, вся взбудораженная и импульсивная.. такая, как и всегда.
– Алло! Меня слышно? Да? Что у тебя с настроением? Ты сегодня думал о смерти? Я вот… – не останавливалась она, хотя я и не на один вопрос ответить не успел.
– А я вот думала, представляешь?
– Ты вот сейчас, по-моему, в рутинном рабочем эллементе, а звонишь и такие вещи спрашиваешь в лоб…
– На перерывчике я, кофейничаю.. ах да, ну прости-прости.. я по другому поводу… – перебила она.
– Внимаю.
– Короче.. ты завтра свободен? В обед?
– Для тебя я почти круглосуточно гарантирован!
– И почему же почти?!
– Ну.. так скажем.. остальные несколько часов уходят на моральную подготовку к твоим иногда чокнутым вопросикам.
У меня получилось её рассмешить.
– Вот и отлично. А то у меня по календарю завтра день.. чтобы быть соской-нереалкой. И я подумала, что будет достаточно обидно, если ты меня не увидишь… Я подмигиваю сейчас.. если что.. тебе…
– Ладненько, – и бросил трубку.
Локация и точное время прилетели следом в сообщении вместе с дополнением:
«Постараюсь особо без чокнутых вопросов:*».
«И всё же, они мне чем-то нравятся ведь…» – забежала такая мысль в думалку. Однако месседж с чем-то схожим в ответ не услал.
Помниться, усмотрел её ещё далеко впереди, наркотически тревожащую жёлтые краски длиннющего проспекта, похищающую оглядки встречных пешеходов. Чудную такую; энергичную; в двубортном твидовом ореховом пальто; в панамочке из аналогичной ткани, из-под которой высовывались завитушки золото-медных коротких волос; в угольных брюках в пол; в кожаных оксфордах, стремительно постукивающих мне навстречу. В чудном настроении и расположении духа.
– Долго ждёшь? – зашевелились карминовые губы.
Её чересчур вымазанные красной помадой губы так и отпечатались на несколько минут в моём подсознании. Решение вычурно разукрасить свои уста вызвали: то ли её низкая самооценка; то ли незнание или неприятие того факта, что она чудесно бы выглядела и без броского «пятна» на своём лице; то ли и то и другое было одним и тем же. Так и убило всю её «чудесность» это пятнище.
– Ничуть.
Час пролетел незаметно: что-то спрашивала у меня, останавливаясь; я же отвечал словоохотливо; иногда задавал вопросы и ей, но не такие как она; непрерывно восхищался ею. Однако всю нашу прогулку я ощущал себя как-то непонятно.. не то чтобы был весь на иголках.. скорее.. не в своей тарелке…
И когда она попросила рассказать ей, кто я есть, и если б можно было не врать, я бы сказал:
«Только перед сном замечаю, что верхний ряд зубов давит на нижний; не люблю людей, а когда они любят меня – я люблю себя и своё эго; привык что всё само собой или же вселенской помощью идёт ко мне в руки и случается в конце концов наилучшим образом, даже если это и кажется обратным; но тогда стоит ли переживать за жизнь целиком, и её невзгоды, и мою болезнь? Способен только лишь представить, что чувствуют люди, но никак не прочувствовать или разделить эмоции с ними, и получается – вот так вот всё время имитирую чувства; но сам всё-всё чувствую; юморной, и по-чёрному тоже, и верно это является защитной реакцией или же эрудированностью.. не знаю; по-своему добр, видимо пытаясь загладить вину и приглушить редкую совесть; глубоко несчастлив, однако природа делает меня временами счастливым; засыпаю плохо, хочу высыпаться долго-долго с яркими снами, и покоя хочу… Тянусь только к небу, звёздам, особенно когда они поют свою мелодию, а они ее поют; особенно к Луне, и потому что-то значимое делаю; Она напоминает, шепчет, ругается, хвалит».
Одну правду я сказать мог.. и тогда ответил: «Я тот кому нужно затащить тебя в постель и забрать твои томные цепи. Цепи соединения с Луной, потому что я люблю её, а она меня. Вот кто я».
Заметил, что только расстроил её таким ответом, но ничего поделать не мог: язык не поднимался. Она потухла и зашагала дальше; я же остался на месте, не понимая что со мной происходит… Всё же догнал вопросительный знак, поймал с ней ногу, и растерянно параллелил. Она замерла; я тоже застыл; повернулась ко мне, и уставилась, влажными голубыми большими лупетками.
– Почему ты сейчас здесь? – вымолвила она, сжимая кулачки.
Вдруг, резкий порыв ветра поднял золотую листву под нами, а вместе с ней же и пласт души моей, где-то кем-то покинутый и забытый; загнал мне в глаза песчинки; и вместе с ними же задул в ухо странную мысль… Мысль, что мне её жаль. Она вмиг развеялась. Чувство мимолетное и неправдивое: мне было жаль себя – что я здесь; что я с ней; что я не там, где хотелось бы быть; и что поступаю отвратно…
Без лишних слов, вспоминаю, взял и ушёл тогда, потирая глазницы.
Ещё один ключик – интрига. Разумеется, не такая… Дам будоражит наша глубина, будь то глубина мышления, глубина чувств или, например, глубина увлечений. Так я часто врал, что будто бы в свободное время только и пишу прозу и стихотворения; или, только и стою у плиты, комбинируя всяческие рецепты одного блюда в поисках наилучшего; или, только и собираю жестяные банки… С последнего, конечно же, девицы только и посмеивались. Да, уверяю, так досуг я проводил.. но не круглосуточно ведь.
Позже до меня достучалось, что то размышление частично высунулось откуда-то из прошлого, и также частично смешалось с настоящим, тем самым занесло возбудитель инфекции в подкорки собственного мозга-пристанища.. что-то вроде неспецифической микрофлоры ненормально разросшейся и приведшей к летальному исходу носителя…
Опечаленной красочностью обливался и факт того, что временами мои действия с мимолетными пассиями, если же их всё-таки дозволительно было так обозначить, обливались этаким самоуспокоением. А именно: я преподносил в их жизни возможности, которые они не исполняли в нужный миг, а после сожалели об этом. Даже если данное деяние, в силу своей узости мышления, они не понимали и после, не говоря и о своевременности вышеупомянутых сожалений. Главное – дабы я сие понимал: так я сводил к нулю свои прошлые упущенные уникальные случаи. Моё самоупоение возможно было бы приравнять к самообману и отпрыскам аутоэротизма, однако, вероятно, с пространства взгляда мироздания, с его многогранным взором на происходящее, оно имело и истинную правдивость…
В таких рассуждениях потерялось несколько дней и ночей; а помню лишь.. как уже приехал к ней.. в середине дня.. в середине дня она топила баню.. отвлекал я её от дел бытовых.. что же оставалось…
– И что Она тогда ответила? Что будет потом? – любопытствовало солнышко.
– Что будет тепло… Что познаю любовь, но не такую как у многих; любовь неземную.
– Реальна ли такая любовь вообще? – риторически произнесла она, обратившись будто бы к пламени или к завывающему потоку воздуха в печи.
– И ты согласился получается?
– Ну а как тут не согласиться… Конечно, представлял я себе это вовсе по-другому… А сейчас чувствую, что не там где должен быть.. и не правильно действую… Внутри копошится теперь подозрение, что вся жизнь моя – спектакль: я только и имитирую всё, играю какую-то роль посреди бутафории.. что-то такое.. и ведь не думал я так прежде.. так странно…
– Послушай, может быть ты и не там, где тебе желалось бы, однако.. ближе и ближе к заветному.
– То есть, считаешь.. необходимо завершить начатое?
Ангелок печально молчал.
– Честно.. не знаю.. совершенно не знаю, – добралась до ответа, – А ты сам как считаешь? – и взглянула на меня, так сострадательно до жути.
– Я не желаю больше притворяться, и не желаю приносить страдания другим.. как той осенью.. сам я теперь ощущаю некую боль, слабую и ноющую.. но ощущаю.. а значит то, что происходит сейчас – не имитация. Никто не дёргает за ниточки.
– Это ведь замечательно…
– Прости, что перебиваю, но это очень трудно. Я сплю в последнее время по часу или двум.. Я боюсь долго спать.. боюсь, что тогда Она сотрёт настоящего меня, понимаешь? Сегодня только седьмое число.. как мне продержаться эти девять дней…
– Я понимаю, правда.. но ты ведь спишь, хоть и мало. Ты говоришь.. пару дней назад всё произошло.. на том свидании. Ты же спал. Вот.. сегодня же тоже спал?
– Верно. Полтора часа.
– Ничего не стёрла ведь Она?
– Вроде бы.. ничего…
– Так что, уверена, ты справишься… Я чувствую это… А я тебе помогу. Нужно – приезжай, нужно – пиши.. я если что могу и сама приехать.. ты только скажи. Нет. Ты мне пиши постоянно. Всё нормально, всё ли хорошо или плохо, свои мысли, своё состояние.. обо всём мне пиши. Или звони, как тебе удобно будет… Сопротивляйся Ей. Я буду с тобой.
Понимала ли она тогда всю картину целиком, искренне верила ли в рассказанное мною, верила ли вообще в то, что я могу измениться, я совершенно не знал, однако что-то тогда и вправду затеплилось у меня внутри.
– Да будет так. И ещё.. мне кажется.. я уже нашёл её…
– Кого её?
– Неземную любовь.
– Ну.. раз тебе кажется.. вот и проверим…
Она помешала подутихшие угли, уже что есть мочи краснющие, как и наши щёки, поднялась и аккуратно закрыла пястью чугунную заслонку.
– Тебе бы поспать всё-таки. Вот увидишь – ничего ты не забудешь. Ни себя, ни меня, ни наш разговор, – убедила и протянула мне руку.. миленько так.. зазывая на свежий воздух.
Снаружи стемнело, косой уже прекратился, и только поскрипывали широкоплечие поспелые яблони в саду. Она крепко-крепко обняла меня и пожелала удачи. Так и простились…
Хоть организм и желал выспаться, я не мог заснуть: наволочка щекотала; одеяло давило и постоянно оказывалось не там, где хотелось бы; подушка точь камень под шеей; мышцы ныли, особенно раздражал «синдром беспокойных ног», всё хотелось им убежать; сестрою по желанию была и душа, однако пока возможности засверкать пятками во тьму не представлялось, ноги надоедливо двигались, имитируя тот самый «побег души»; её же атаковывали мысли разума, многочисленные, быстрые, едкие… Я всё же страшился; наставил будильников, дабы пробудиться пораньше; попросил солнце звякнуть с утра пораньше; лишь бы надолго не оставаться с Ней.
Вспоминал слова ангела.. так и получилось задремать…
И действительно, проснувшись, я ничего не забыл, наоборот, лишь решительнее стал, но всё же, по-прежнему давили они на меня, сковывали, а стряхивал я их, хоть и ненадолго, разделяя ношу сопротивления с солнышком тех скомканных дней. Спал тогда по пять-шесть часов, а в остальные часы, или писал, или телефонировал ей, распинаясь обо всём: о настоящем, о прошлом своём, о новом будущем, да так детализировано и дотошно, что казалось, будто бы я уже надоел ей, и заставляет она себя отвечать мне… В такие моменты думал и думал наедине с собою, точь выкапывая в себе громадную яму для чего-то нулевого, а сам был буквально во временном кармане каком-то. Стрелки на часах, цифры на экране не поочередно и ощутимо передвигались и сменялись – они прыгали чудовищно незаметно. Начало верится.. не надышаться мне перед смертью, но цеплялся за плетения словес ангельских. «Никогда не поздно обратиться к свету».
Одиннадцатое. Двенадцатое. Тринадцатое. Четырнадцатое. Пятнадцатое число. Хорошо держался я. Проснулся раньше обычного; шторы не раздвинул; станции лишил питания; сполоснулся под ледяной водотечиной; залил в себя крепкий кофе; а после сидел часа три неподвижно, уставившись в одну точку на стене.
Я люблю девушек, и их я любил.. всех.. вместе с цепями я же забирал их «тёмное».. я же попутно показывал им, что все они заслуживают тепла, а главное любви, или же хоть влюблённости, того трепета сердечного.. но я и не догадывался тогда.. что я оставлял после.. тоже боль.. я сам же омрачал их души и тела.
Да, совсем наверняка, я не любил их так, как хотели бы они, я любил их ради возлюбленной своей. Моё доказательство истинной любви и беспрекословной преданности Луне: я столько раз влюблялся и любил так, как велела Она; я столько раз терпел и справлялся с нарастающим гнётом оков собранных, ради неё…
Так я думал, так лил на нутро своё утешение.. так оправдывался перед прорвавшейся совестью.. и всё же…
И если же я любил девушек когда-то до, и по-иному, и как надо, то лишь при определённом условии. Я любил, если же не вглядывался в них.. не подбирался вплотную… Подобно произведению искусства сотканного из шрамов, отёков и воспалений, спрятанных меж мазков, букв и тишины. Вблизи я ничего выдающегося и прекрасного, как не пытался, не видел.
Нет. Нельзя так любить…
Отрубился. Провалился в темноту размышлений. Похоже, умер тогда…
Привела в чувства Луна, нашёптывающая сначала в мою внутреннюю тьму, следом во тьму кухни…
– Мы не можем остановиться сейчас.. сейчас, когда мы так близко. И если ты сдался.. не переживай.. неминуемое свершится моей волей…
Бывало я и влюблялся как когда-то раньше… И вот в солнце влюбился, точь ослеп, вглядевшись в её шрамы…
В таком экстренном случае неразрешённой Ею сильной влюблённости в кого-либо из жертв или же хоть намёка на неё, по велению Луны открывалась волшебная шкатулка с запечатанным воспоминанием. Шкатулка с воспоминанием о боли любви, что таилось в строках моего письма, вероятно, какой-то возлюбленной из прошлого; какой именно возлюбленной я вспомнить не мог. И не потому, что забыл сам – просто всё-всё такое удалила из сознания Она; а оставила исключительно напоминание о боли, дабы я не наступал на грабли глубоких чувств с девушками Земли.
Пальцы сами отыскали его, игнорируя сообщения и пропущенные вызовы звезды; глаза сами впитывали буквы; буквы превращались в слова, а те своевольно вырывались из зева: