Афанасий Никитин

Автор благодарит за помощь в написании книги Галину Андреенко, Артема Бандуриста, Дмитрия Засимова, Александру Захарову, Святослава Михню, Светлану Москвенкову, Екатерину Островскую, Юлию Овсянникову, Павла Иванова, Павла Мартюкова, Полину Петровскую, Сергея Панюхина, Людмилу Соколову, Карину Михайлову, Надежду Таранову, Елену Толстову, Диану Чернобаеву, Ирину Швагер.

© Толстов В. А., 2023

© Киноконцерн «Мосфильм» (Кадры из фильмов), 2023

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2023

Предисловие

Афанасий и мы

В октябре 2022 года на книжный фестиваль «Тверской переплет» приехал писатель и историк Вадим Эрлихман. После выступления (Вадим представлял свою новую книгу) я решил показать гостю красоты древней Твери. Между делом зашел разговор об известных уроженцах Тверской земли, увековеченных отдельными томами в серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия», где Эрлихман уже много лет работает редактором. Вспомнили много кого: и Алексея Аракчеева, и Артура Артузова (создатель советской контрразведки, уроженец Кашина), и Михаила Бакунина, в имение которого в Прямухине до сих пор со всего мира едут люди, желающие увидеть дом, где вырос основатель политического анархизма.

Это была увлекательная беседа. Вспомнили и Екатерину Фурцеву (родом из Вышнего Волочка), и Анну Керн (в девичестве Полторацкую, из Старицкого уезда), и патриарха Тихона (родом из Торопца), и «всесоюзного старосту» Михаила Калинина (из села Верхняя Троица по дороге в Кимры). Само собой, вспомнили и великого князя Михаила Тверского, и Александра Невского, который получил в правление удельное Тверское княжество, и многочисленных исторических личностей, которые не родились в Тверском краю, но были тверскими помещиками и дворянами, записанными в губернскую «Бархатную книгу» – а там список немалый, от Николая Пирогова до Александра Меншикова. Само собой, коснулись и советских вождей – Никиту Хрущева, например, чья знаменитая резиденция «Завидово» находится на территории Тверской области.

Вдруг в какой-то момент мы вспомнили про Афанасия Никитина. Я был уверен, что о нем есть книга в «ЖЗЛ». Не может быть, чтобы за 120 лет существования этой биографической серии в ней не появилось жизнеописания самого известного русского купца – или, по крайней мере, тверского, в Твери даже есть сеть магазинов «Тверской купец», названная сами понимаете в честь кого, не говоря уже о знаменитом пивном бренде). Но дотошный Эрлихман, который помнит наизусть, кажется, все тысячи томов серии, покачал головой и сказал – нет! Нет такого тома в «ЖЗЛ».

Поэтому и появилась эта книга. Она выходит в подходящий, можно сказать, исторический момент – российская политика совершает поворот на Восток, мы снова дружим с Индией, и туда активно ездят Афанасии Никитины нынешнего поколения. Тверской купец, который пять с половиной веков назад проложил дорогу из России в Индию, снова становится героем нашего времени. Удивительно, но наша книга об этом человеке – первая биография Афанасия Никитина. Хотя из того, что о нем написано, можно составить небольшую библиотеку: в ней есть очерки, газетные статьи, монографии, есть серьезные лингвистические и культурологические исследования, посвященные литературному памятнику «Хождение за три моря». О нем написано около десятка художественных произведений (даже пьеса для школьных театров). Есть популярный кинофильм, первая в истории нашего кинематографа совместная советско-индийская постановка, есть песня «Афанасий Никитин буги» в репертуаре группы «Аквариум», есть книжный сериал про изобретательного школьника (типа Гарри Поттера), которого зовут Афанасий Никитин, есть немало переизданий самого «Хождения за три моря»… а вот отдельной биографии Никитина не было. И нынешняя книга в серии «ЖЗЛ» призвана исправить эту досадную несправедливость.

Главная проблема – мы знаем об Афанасии Никитине только то, что он сам о себе рассказал, больше ничего. Сколько лет было Афанасию? Был он худым или имел плотное сложение? Высоким или среднего роста?

Да хотя бы такой вопрос – а сколько ему было лет, когда он поехал в Индию? Об этом можно судить лишь по косвенным сведениям. Например, Измаил Срезневский, один из первых исследователей записок Никитина, предположил, что он был человеком в годах. Есть в «Хождении» такая фраза: «Индусы не стали от меня ничего скрывать, ни о еде своей, ни о торговле, ни о молитвах, ни о иных вещах, и жен своих не стали в доме скрывать»[1]. Мол, раз не стали прятать от русского своих жен, значит, не особенно беспокоились, что «ходжа Юсуф» (так Афанасия называли на чужбине) что-то нехорошее с ними сделает. Значит, был он человеком почтенного вида, в годах. Хотя и не факт. Как всякий православный человек своей эпохи Никитин носил бороду, как европеец, живший в жарком климате Индии, наверняка сильно загорел – то есть выглядел старше своего возраста. Потому от него жен и не прятали. Хотя в другом месте сам Никитин нехорошо отзывается об индийских женщинах: «А здесь люди все черные, все злодеи, а женки все гулящие» – то есть можно предположить, что у него были отношения с местными девушками с низкой социальной ответственностью?

Впрочем, это все предположения. Таких гаданий в любом месте оставленных Афанасием записок – множество. Внешность свою он не описал. Все рассуждения на тему того, как он выглядел, – домыслы, плод писательского воображения. Вот, например, что пишет Марина Виташевская: «До нас дошел от XVI века рисунок, сделанный неизвестным художником. На рисунке изображен русский купец. Это человек лет за сорок. Ловкая, складная фигура. Лицо с длинной бородой, по-своему красивое. Чувствуются в нем ум и большая энергия. Купец грамотен, в руках у него свиток с какими-то записями. Одет он в длиннополый распахнутый кафтан, под кафтаном рубаха, на ногах мягкие щегольские сапоги, на голове отороченная мехом шапка-колпак». Так выглядел русский купец той эпохи, но можно ли считать это описание портретом нашего героя?

Елена Тагер в «Повести об Афанасии Никитине» описывает его так: «Он был довольно высок, широкоплеч, одет не по-здешнему – не в длинный, а в короткий кафтан с темными штанами; на ногах его красовались мягкие кожаные сапоги, на голове – чудная высокая войлочная шляпа с загнутыми полями». А вот Екатерина Мурашова, автор книги «Афанасий Никитин. Повесть о тверском купце»: «На вид человеку чуть более сорока лет. Годы и пережитые испытания не состарили, но как-то проявили его лицо, прорезав глубокими, выразительными бороздами. Каждому, кто глянет на это лицо, ясно – вот человек, который многое повидал, многое вынес, но не сломился, а лишь закалился и окреп, как закаляется в огне стальной клинок. Волосы его, брови и борода выгорели почти до соломенной белизны. Одет человек странно. На нем хорасанские штаны, арабстанская накидка, сандалии, какие носят на северном побережье Африки, рубаха неизвестного в Каффе покроя. Но самое странное в человеке – это вовсе не его одежда. Глаза. Светло-голубые, с черным ободком вокруг радужки. Как будто тоже выгорели под неизвестным палящим солнцем или выбелены морской солью. Как будто видели такое, о чем вечером у очага не расскажут и в сказках…»

Писатель Игорь Буторин и вовсе сделал нашего героя запойным алкоголиком (в повести «Путешествие Афанасия Никитина»): «Жил в Твери купец, звали его Афанасий Никитин, а попросту Афоня. Дело купеческое досталось ему по наследству от отца. Афоня сразу после похорон родителя, взялся было за торговлю, да вот с ней-то у него все никак не ладилось. От этих всех коммерческих неудач Афоня сильно пить начал». А Кирилл Кириллов, написавший две книги о нашем герое («Афанасий Никитин. Булат» и «Афанасий Никитин. Время сильных людей») переквалифицировал его из купцов в… кузнецы: «Род наш от кузнецов ведется. Деды в кузне, прадеды в кузне, прапрадеды в кузне. А там, сам знаешь, какая силища в руках образовывается. Хороший кузнец подковы не то что руками, пальцами гнет. А лавку дед мой открыл, чтоб скобяным товаром из собственных рук торговать, от него отец перенял, следом за ним и я, – зачем-то разоткровенничался с незнакомцем Афанасий. – И силушка тоже по наследству перешла». Зато автор популярной советской повести «За три моря» Константин Кунин реабилитирует тверского купца – не алкоголик и не кузнец, а полиглот: «В этот раз в караване были и москвичи, и нижегородцы, и тверичи. Главой каравана они выбрали тверского купца Афанасия Никитина. Правда, Афанасий не плавал в Шемаху по Каспийскому морю, но и другие купцы не могли этим похвастаться. Зато он знал грамоту и говорил по-татарски».

Возможно, подсказку могут дать записки иностранных путешественников, писавших о русских людях, какими они их видели. «Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый» (Амброджо Контарини, XV век). «Росту в общем Московиты среднего, но отличаются крепким и очень тучным телосложением. Глаза у всех серые, бороды длинные, ноги короткие и животы большие» (Павел Иовий, XV век). «Летом все ездят верхом, а зимой на санях, так что не свершают никаких упражнений, что делает их жирными и тучными, они даже почитают наиболее пузатых, зовя их Дородный Человек» (Жак Маржерет, XVI век). «Они придают большое значение длинным, окладистым бородам и толстым брюхам, и по тому обладающие ими пользуются большим почетом от других. Даже Его Царское Величество наряжает таких людей, обыкновенно бывающих между купечеством, на службу при торжественных представлениях, даваемых Послам, чем Его Величество думает придать большее уважение к своей особе» (Адам Олеарий, XVII век).

И ладно бы только внешность! Но Афанасию Никитину придумали и все прочие анкетные данные. Тот же Константин Кунин сочинил ему спутников-купцов – один носил фамилию Кашкин, другого якобы звали Кира Епифанов. Игорь Буторин, автор двухтомного «Путешествия Афанасия Никитина», придумал герою хворого младшего брата Емелю. Афанасий находит дома записку, оставленную отцом (к тому времени скончавшимся), где тот пишет: «Отправляйтесь за три моря в сказочный Индостан. Там растет волшебное Древо желаний. Оно выполнит сокровенное ваше желание и тогда будет вам счастье». Потайная записка прикреплена к рамке картины (!), которая в XV веке висит дома у тверского купца – хорошо еще, что не скотчем…

Вообще же из нелепостей, домыслов и фантастических допущений, приписанных Афанасию Никитину в разных художественных произведениях, можно составить небольшую энциклопедию. Понятны мотивы авторов: хочется рассказать больше об Афанасии, но о нем неизвестно ничего кроме тех весьма скудных сведений, которые он сообщил о себе в «Хождении», вот и приходится домысливать. Например, была ли у него жена? Елена Тагер пишет, что была, звали ее Дунюшка, и каждый раз, ложась спать в далекой Индии, Афанасий ее вспоминал. У Екатерины Мурашовой в «Повести о тверском купце» у Афанасия тоже есть жена, да такая, что не забалуешь: «Афанасий представил себе серые глаза Анфисы, через край плещущие радостью от его возвращения: “Муж мой, Афанасий! Вернулся, лада мой!”. Афанасий знал свою жену. Ни словом, ни взглядом не упрекнет, но куда от себя-то деваться?» Именно это воспоминание не позволяет ему повернуть назад, а отправляет странствовать дальше.

В общем, кто во что горазд. При этом мы ведь даже фамилии его не знаем. Для многих становится открытием, что Никитин – это не фамилия, а отчество, «Офонас Никитин сын тверитин», как написано в «сопроводительной записке» к его путевым «тетрадям», которые русские купцы передали дьяку Василию Мамыреву. Фаина Гримберг, написавшая, пожалуй, лучшую повесть об Афанасии Никитине «Семь песен русского чужеземца», говорит, что фамилий в то время у людей купеческого звания не было: «Это не только Афанасия касается. Мы ведь до сих пор не знаем, Кузьма Минин – он Минин или Минич, сын Мины? А Минин жил спустя полтора века после Афанасия Никитина».

Где жил Афанасий Никитин в Твери – тоже неведомо. Тверские купцы, что логично, селились в торговых посадах близ крупных рынков, но где именно на территории современной Твери они находились в XV веке, неизвестно. Учитывая к тому же, что со времен средневековья, с эпохи Афанасия Тверь пережила с десяток разрушительных пожаров, да и потом неоднократно перестраивалась. В годы Великой Отечественной за Калинин (такое название носила Тверь в советские годы) шли ожесточенные бои, после которых город пришлось отстраивать заново – словом, сегодня даже непонятно, где мог находиться дом Никитина. Со средних веков сохранились описания некоторых домов, есть довольно обширная литература о тверском купечестве. В одном из таких домов, принадлежавших купцам Арефьевым, сегодня располагается Музей тверского быта, но этот дом построили примерно 200 лет спустя после индийского путешествия Афанасия Никитина. А какими были купеческие дома в средневековой Твери и в каком из них, хотя бы в какой части города, жил Никитин – нам неведомо.

В России, в Твери не сохранилось об Афанасии никакой материальной памяти, не говоря уже об Индии. В индийском Бидаре, где долгое время жил Афанасий, возможно, и жили какие-то легенды: когда в середине ХХ века советский индолог Вячеслав Крашенинников расспрашивал о нем местных краеведов, ему ответили: «В Бидаре он пробыл довольно долго. Торговал помаленьку. Говорят, он женился на индианке и имел от нее детей. А когда собрался в обратный путь, то оставил ей большую часть того, что сумел накопить. Кто знает, может, и сейчас в жилах иных бидарцев текут капли русской крови».

В общем, человек-загадка. Очень мало мы о нем знаем.

Даже о его великом произведении, «Хождение за три моря» существуют разные версии. Кстати, сразу следует определиться. Я везде буду писать название произведения так как это принято в современном русском языке – «хождение», в том числе и в цитатах. Хотя до революции произведение Афанасия Никитина называлось «Хожением за три моря». Существовал такой жанр «хожений», паломнических записок, но чтобы не запутывать читателя с «хожениями» и «хождениями» договоримся называть это произведение так, как оно записано во всех современных библиотечных каталогах.

Исследователь Даниэль Волков, например, определяет «хождения» как распространенный жанр русской средневековой литературы – путевые записки. В разных случаях они назывались «хожениями», «скасками», «посольствами», «путниками», «странниками». Как раз в XV веке произведения в этом жанре стали приобретать более светский характер. В этом смысле «Хождение за три моря» – уникальный текст, описывающий путешествие в экзотическую страну, но при этом – небывалая вещь для литературы того времени – не имеющий конкретного адресата.

Интересный вопрос – знал ли тверской купец что-нибудь об Индии, прежде чем отправился туда? Сказать, что в Древней Руси ничего не слышали об этой стране, было бы неправдой. Знали, но к реальности эти знания имели весьма отдаленное отношение. Во времена Афанасия Никитина большой популярностью пользовалось «Сказание об Индийском царстве», содержащее письмо попа Иоанна – правителя легендарного христианского царства, под властью которого было «три тысячи триста царей». По количеству фантастических существ Индийское царство может дать фору «Звездным войнам» и прочим «Гарри Поттерам»: «И живут у меня в одной области немые люди, а в другой – люди рогатые, а в иной земле – трехногие люди, а другие люди – девяти сажен, это великаны, а иные люди с четырьмя руками, а иные – с шестью, и есть у меня земля, где у людей половина тела песья, а половина человечья, а у других моих людей очи и рот в груди. В иной же моей земле у людей сверху большие рты, а другие мои люди имеют скотьи ноги. Есть у меня люди – наполовину птица, наполовину человек, а у других людей головы собачьи; родятся в моем царстве звери: слоны, дромадеры, крокодилы и двугорбые верблюды. Крокодил – лютый зверь: если он, разгневавшись на что-нибудь, помочится – на дерево или на что-либо иное, – тотчас же оно сгорает огнем». Эти рассказы об Индийском царстве в Древней Руси воспринимали вполне серьезно хотя бы потому, что альтернативных источников, сообщающих о жизни в Индии, не было. Даже в XIX веке на лубочных картах, которые охотно покупали крестьяне, изображалось «царство попа Иоанна» и области, населенные людьми с песьими головами.

Если вы заговорите о «Хождении за три моря» с местными тверскими краеведами, вам обязательно скажут, что Афанасий Никитин не был никаким купцом. А был он, понятное дело, шпионом, который по заданию тверского князя Михаила Борисовича отправился налаживать контакты с индийскими правителями. Мол, тверскому князю требовались союзники в его многолетнем противостоянии с Москвой, и он отправил своего доверенного человека с неким секретным заданием в Индию.

Сразу же скажем, что никаких подтверждений этой версии не существует (но в книге постараемся максимально подробно ее разобрать). Да, «Хождение за три моря», действительно, временами напоминает разведсводку: Афанасий указывает, где находятся алмазные шахты, описывает состав и вооружение индийских войск. Но даже если вообразить, что он благополучно вернулся в Тверь, пришел к князю, с поклоном передал ему свои «тетради» – то что дальше, какие должны быть действия того, кому он доставил ценные сведения? Тверской князь просит у индийского раджи прислать экспедиционный корпус для войны с Москвой – так, что ли? Тем более в год, когда Афанасий отправился в свое «хождение», тверскому князю было 13 лет (об этом тоже как-то забывают). И о некоей «охранной грамоте», которую Афанасий Никитин получил от князя, тоже ничего толком не известно. Сам Никитин упоминает о ней только однажды: «И, отплыв из Углича, приехал в Кострому и пришел к князю Александру с другой грамотой великого князя. И отпустил меня без препятствий». Но совершенно не факт, что это была за грамота тверского князя. На памятнике Афанасию в Твери он держит в левой руке некий свиток – принято считать, что это и есть та самая «грамота». Но скорее всего – тоже плод творческого воображения, художественное преувеличение.

Главное – из записок Никитина остается непонятным, зачем он вообще отправился в Индию. Вернее, понятно, что изначально он ни в какую Индию не собирался. Судя по запискам, человеком он был скрытным, далеко не все свои мысли доверял бумаге – что вполне логично для человека, который занимается рискованными коммерческими операциями. Может, хотел найти какие-то товары, которые с большой выгодой можно продать в Твери? Но какие такие товары могли заинтересовать тверского потребителя последней трети XV века? К тому же, как считает один из лучших ученых-индологов России, автор замечательной книги «Средневековое мышление» Евгения Ванина, для этого необязательно было отправляться в Индию – довольно обширная колония индийских купцов к тому времени уже существовала в Астрахани, столице Астраханского ханства, в которой тверской купец побывал. А если он бывал там и раньше (скорее всего, бывал), то имел возможность изучить и ассортимент предлагаемых товаров, и цены, и посмотреть, насколько охотно их покупают.

К тому же даже с геополитической точки зрения это путешествие, если действительно усмотреть в нем некий государственный замысел, выглядит довольно сомнительно. Тверь во времена никитинского «хождения» доживала последние дни как самостоятельное княжество, некогда богатый город на глазах терял свои активы, богатые купцы и ремесленники потихоньку перебирались в Москву «под руку» великого князя Ивана III. Московская рать уже присоединила Серпуховское княжество, покорила Ярославль, а потом пошла на Новгород. Сложно представить, как через Тверь движется московское войско, с пушками и обозами, а по обочинам стоят тверские купцы и размышляют – может, продать москвичам что-нибудь? Не смешите.

К тому же интересный факт: тетради с записями Афанасия Никитина в 1475 году русские купцы, возвращавшиеся из турецкого плена, передали не тверскому князю, а дьяку Василию Мамыреву, который был, как считается, «серым кардиналом» московского княжеского двора. Мамырев эти тетради принял и – не показал никому! Даже Ивану III, своему непосредственному начальнику. Тут, кстати, еще один важный момент – нам недоступен первоначальный текст, рукопись самого Афанасия Никитина, мы не знаем, что там было написано, не знаем почерка самого Афанасия. Мамырев эти бумаги хранил у себя, завещав передать их после своей смерти в монастырскую библиотеку. Так что если Афанасия и подозревать в шпионаже, то скорее уж в пользу московского князя. Или кого-то из его окружения – например, того же Мамырева. Но мы не будем этого делать. По той же причине – нет никаких подтверждений. Тверь Мамырев сильно не любил, но полученные записки тверского купца почему-то распорядился переписать и включить в летописный свод, официальную государственную хронику. Спустя три века их обнаружит в древлехранилище Троице-Сергиевой лавры русский историк Николай Карамзин.

А между тем это интересный же вопрос! Как Афанасий относился к своей малой родине, любил ли он Тверь? В «Хождении» он довольно много пишет о том, как тоскует по родине, по русской земле, но Тверь не упоминает ни разу, «тетрати» свои отдает москвичам, вообще непонятно, собирался ли он в Тверь возвращаться. Нет ли в этом какой-то незаметной, но важной интриги? О, да сколько там таких незаметных интриг…

Более того – мы точно не знаем даже того, в какие именно годы состоялось его «хождение за три моря». Сам купец о времени своего возвращения на Русь сообщает, что отправился из Индии на пятую Пасху с момента своего путешествия и шел около года; отсюда можно вычислить примерную датировку его путешествия – 1468–1474 годы. Нижний предел, правда, целесообразнее датировать 1467 годом, учитывая время пребывания Никитина в Азербайджане и Персии. Однако в других, более ранних исследованиях высказывалось предположение, что путешествие тверского купца началось в 1466 году и закончилось в 1472-м. Измаил Срезневский, который первым провел тщательное исследование текста Афанасия Никитина, высказал именно такое предложение. Тогда вопрос – а где же до этого хранились записи, составившие «Хождение за три моря»? Ведь безымянный переписчик Софийской летописи указывает, что получил эти бумаги в 1475 году. Следует добавить, что в Калинине 500-летие путешествия Афанасия Никитина отмечалось в 1966 году, о чем сохранились фотографии и газетные репортажи…

Очевидно, что Афанасий не закончил свои записки, и даже не успел привести в порядок: в тексте встречаются повторы, разночтения, есть довольно занятные куски, написанные не на русском языке. При этом почти нет информации сугубо коммерческой, деловой: какие полезные товары Афанасий нашел в Индии, вез ли что-нибудь с собой, какие у него были планы по возвращению в Тверь? А что, если он не планировал возвращаться туда, а хотел перебраться в новую столицу? «Отъезд» бояр, княжьих чиновников да и купцов из стремительно терявшей влияние и деньги Твери в более благополучную Москву к тому времени уже стал явлением массовым. Но это тоже только предположения: сам Афанасий ничего о своих планах на будущее не сообщил. «Да был ли он купцом, на самом-то деле?» – задает резонный вопрос Фаина Гримберг, и ответ на этот вопрос найти непросто.

Однако то, что Афанасий Никитин был (и останется на века в истории русской литературы) писателем, – это бесспорно. Его записки с небольшими разночтениями вошли в три разных летописных списка, их успело прочитать немало людей, современников Никитина. Приходилось даже слышать, что слово «прохиндей» когда-то означало человека, купца, который рассказывает, что он-де тоже, такой молодец, был в Индии, «как и Афанасий из Твери», а на самом деле врет. Говорит, что ездил в Индию, а в Индии-то и не был – значит, прохиндей! А в 1980-е годы были найдены и опубликованы записки «гостя Василия», еще одного русского купца, совершившего путешествие в восточные страны. Есть версия, что эти записки сочинил тот самый дьяк Василий Мамырев и что они представляют собой подражание записям Афанасия Никитина – об этой версии мы тоже расскажем в книге.

Интересно и то, что «Хождение за три моря» сначала было издано как часть Софийской летописи, а отдельное издание случилось только в 1848 году – спустя 30 лет после того, как его обнаружил Николай Карамзин. И за весь XIX век – ни одного массового издания. «Хождение за три моря» существовало как литературный памятник в узком кругу ученых-историков, широкие читательские массы в Российской империи понятия не имели, кто такой Афанасий Никитин. Только при советской власти стали появляться массовые издания. Первое из тех, которые удалось обнаружить – это тоненькая книжка «Хождение за три моря тверитянина Афанасия Никитина», изданная в 1922 году. При Тверском губсоюзе решено было издавать дешевые брошюрки в серии «Библиотечка общества изучения Тверского края», там и вышла эта книжка. А первое академическое издание, с комментариями и дополненными вариантами, выпустила Академия наук СССР в 1948 году. Как раз за год до этого Индия обрела независимость от Британской империи, и издание записок тверского купца об индийском путешествии, видимо, сочли политически правильным. Спустя еще десять лет, после визита Хрущева в Индию, вышло самое полное издание – с обширным справочным аппаратом и подробными комментариями. А уже потом стали выходить многочисленные массовые издания, в том числе для детской и юношеской аудитории. Афанасий Никитин прочно вошел в пантеон исторических героев советской литературы.

Но самое интересное, что все последние годы «Хождение за три моря» почти не переиздавалось. Его нет в школьной программе (только иногда в списках для внеклассного чтения), поэтому даже в массовой «Школьной библиотеке», по данным Российской книжной палаты, последнее издание этого произведения датировано 2019 годом. Российский путешественник Евгений Кутузов, решивший пешком повторить путь Афанасия Никитина «от Твери и до Индии» (он еще появится в этой книге), попросил коллег автора этих строк из тверского медиахолдинга РИА «Верхневолжье» найти в Интернете текст «Хождения за три моря», распечатать на принтере и распечатку отдать ему. Так и сделали, и Евгений все путешествие таскал в рюкзаке эти листочки, потому что книги Никитина не было ни в одном тверском книжном магазине. Такие дела!

Во время работы над книгой автор этих строк перечитал «Хождение за три моря» раз, наверно, двадцать. На самом деле текст этот небольшой: даже с комментариями, даже с дополнительными вариантами, даже в академическом издании книга Афанасия Никитина имеет средний объем, какой-нибудь женский детектив Дарьи Донцовой и то больше.

Так часто бывает, когда несколько раз читаешь один и тот же текст. Кажется, что сквозь текст ты начинаешь различать лицо автора, слышать его голос, понимать, почему он вот эту фразу написал так, а не иначе. И еще начинаешь думать, что тебе становится понятно, почему он написал этот текст, что послужило движущей силой, причиной.

Хочу сказать, что меня поражает в «Хождении за три моря». Это очень личный текст, написанный человеком, который не по своей воле (или, скорее, по собственной беспечности) забрался в такую даль, что непонятно, как домой вернуться и получится ли вернуться вообще. Кажется, так и видишь, как сам Афанасий хлопает себя по ляжкам и приговаривает – «вот как меня угораздило!», и эта смесь азарта и смирения пронизывает весь текст «Хождения» (довольно сложный в восприятии для современного человека, ведь писался он в средние века) какой-то удивительно подкупающей интонацией. Исследователь этого памятника Я. С. Лурье тоже обращает внимание на личный, отражающий сомнения, переживания, тревоги, сокровенный стиль тверского купца, и пишет, что «личностный характер рассказа Никитина, способность его автора раскрыть читателю свой внутренний мир – этими чертами “Хождение” перекликается с величайшим памятником древнерусской литературы, созданным два века спустя, – “Житием” протопопа Аввакума». Россия – страна большая, и в русской литературе есть немало произведений, созданных в результате путешествий, или представляющих собой описание этих путешествий – от «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева до «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева.

Если мы посмотрим глазами автора на его записки, то поймем, что они являются отчетом о невольно проделанном путешествии. В Древней Руси пространство воспринималось с точки зрения ценностных категорий: те или иные земли рассматривались как «чистые» или «нечистые», праведные или грешные. Об этом много написано – в частности, адресуем читателя к уже упомянутой книге Евгении Ваниной «Средневековое мышление». Таким образом, «пребывание в чистом пространстве есть признак святости – отсюда объясняется паломничество в святые земли, пребывание в пространстве нечистом, напротив – признак греховности». Отсюда можно судить о том, что проделанное Афанасием Никитиным путешествие сам он воспринимал как некое испытание. А раз это испытание, логично, что оно предполагает и отчет о его прохождении. Отчет предназначался не столько для людей, сколько для высшей инстанции – Бога, чтобы быть представленным Ему на Страшном cуде. Мы можем видеть, что дифференциация чистого и нечистого пространства оказывается исходным пунктом в понимании причины написания купцом Никитиным своего «Хождения за три моря».

Сам факт того, что Афанасий Никитин в самом начале характеризует свое сочинение именно как «грешное хождение», говорит о точном содержательном указании на оборотный, «перевернутый» характер этого путешествия. Эта самопрезентация, это определение – «грешный» – очень важно для понимания всего произведения как целостного источника: нахождение в чужой, «поганой» земле объясняет причину антиповедения купца Никитина, того, почему ему приходилось так себя вести – есть непривычную пищу, определять дату Пасхи по мусульманским книгам, постоянно общаться с «бесерменами». К ним тверской купец относится весьма добродушно (хотя конфликты случались, конечно). Интересно, что он называет себя Юсуф Хоросанин – не потому что жителям Индии трудно произносить имя Афанасий, а просто, наверно, каждый раз приходилось объяснять, что он из Твери, а там такого города не знали, вот и придумал себе «временное прозвище», своего рода оперативный псевдоним.

Интересный образ просматривается сквозь текст его сочинения. Каким он является нам со страниц своего сочинения, каким представляется? Такой добряк, спокойный, хороший русский дядька. В Твери таких и сейчас много.

Таким образом, «Хождение за три моря» строится как антипаломничество – путешествие в грешную землю, а отсюда и столь подробный отчет о проделанном путешествии, который предназначен в первую очередь не для людей, а для Страшного суда как оправдательный документ. Вот, мол, побывал я в Индии, но старался себя вести как человек православный (начинаешь по-новому понимать фразу из известного фильма – «меня царицей соблазняли, а я тебе верен остался!»). И в качестве доказательства – вот мои путевые записки, «тетрати». Даниэль Волков именно об этом и пишет: «Афанасий в Индии осознает себя христианином, его поведение носит вынужденный характер, и обусловлено именно принадлежностью к православной культуре в ее специфическом русском воплощении».

Но все же больше всего завораживает в «Хождении за три моря» сам сюжет – как русский купец отправился по торговым делам, потом что-то (все) пошло не так, он оказался на развилке: один вариант – вернуться домой, в Тверь, а там злые кредиторы и просто коллеги, всегда готовые посмеяться над неудачником. И другой расклад – махнуть в Индию, а это ведь страна сказочная, где никто «из наших» (купцов, тверичей, вообще русских) еще не бывал. Как скажет спустя четыре века американский писатель Марк Твен: «Только о двух вещах мы будем жалеть на смертном одре – что мало любили и мало путешествовали».

«Хождение за три моря» в чем-то воплощает национальный русский характер. Вот перед нами русский мужик, пропеченный солнцем, стоит в торговом порту на острове Ормуз (сегодня это территория Ирана), смотрит, как грузится корабль до Маската, «за море Индийское». Это как в русских сказках, помните? «Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – головы не сносить». Но русскому интересно, что там направо (кстати, в Ормузе у Никитина был конь, об этом отдельный рассказ), почему там «головы не сносить»? А если получится назад вернуться – это же потом всю жизнь будет о чем рассказывать! Только о двух вещах будем жалеть – что мало любили и мало путешествовали. Эх, была не была!

И Афанасий идет на корабль. Хотя казалось бы – да возвращайся домой, хватит уже, нагулялся. Но нет: «Плыли мы морем до Маската десять дней, а от Маската до Дега четыре дня, а от Дега до Гуджарата, а от Гуджарата до Камбея… От Камбея поплыли к Чаулу, а из Чаула вышли в седьмую неделю после Пасхи, а морем шли шесть недель в таве до Чаула».

«И тут есть Индийская страна», – восхищенно выдыхает Афанасий. И как ему в эту минуту не позавидовать? Сегодня там (примерно там), где он сделал первый шаг в Индию, ему поставлен памятник. О нем тоже отдельно расскажем.

Есть, впрочем, еще одно важное обстоятельство. Для жителя Твери Афанасий Никитин – самый безусловный герой местной истории. Как-то автор этих строк в большом сибирском городе на встрече с читателями попросил аудиторию назвать героя-тверича, человека, который бы однозначно ассоциировался с Тверью. Люди постарше называли Михаила Калинина (в советские годы 55 лет Тверь носила его имя), люди попроще – Михаила Круга, продвинутые – князя Михаила Тверского. Проблема в том, что те, кто называл Калинина, чаще всего не знали, кто такой Михаил Тверской, а любители Михаила Круга, как оказалось, не знали, кто такой Михаил Калинин. Единственной тверской фигурой, однозначно известной всем, оказался тверской купец Афанасий Никитин. Даже любители Круга знали, что это такой купец, в честь которого названо известное пиво.

Афанасий отправился в свое путешествие из Твери и, возвращаясь, стремился в родную Тверь (скорее всего, так). Автор этой книги давно живет в Твери и решил, что будет правильным, если в книге появятся люди, которые так или иначе связаны с Афанасием Никитиным. Или, точнее, с мифом о нем. Человек, который проводит экскурсии по Твери, обрядившись в костюм тверского купца XV века; путешественник, решивший пройти пешком по маршруту Тверь – Индия по следам Афанасия Никитина; человек, строящий точную копию торгового купеческого судна, именно на таком отправился по Волге Никитин. И еще несколько жителей Твери, которым тоже есть что сказать об этом человеке. Об Афанасии Никитине говорят и сегодня самые разные люди. Пусть их голоса тоже звучат в книге.

Как ни удивительно, но спустя пять с половиной веков после его путешествия Афанасий присутствует в современной тверской жизни – о нем думают, говорят, объявляют в его честь конкурсы сочинений и спортивные соревнования… И это не только примета наших дней, так было и раньше. Например, в 1905 году тверской городской голова Лебедевский, открывая женское коммерческое училище на улице Миллионной, высказал такое пожелание: «Пусть воспитанницам коммерческого училища будет присущ дух торговой предприимчивости и стремление к широким коммерческим знаниям, какими обладал увековечивший свою память Афанасий Никитин».

И потом – это же такой русский, такой понятный сюжет: пошел человек неведомо куда, попал в настоящую сказку, а когда возвращался домой, не дошел до родины и помер в дороге. Жалко его. Но сам он о своем путешествии не жалел.

Глава первая

Афанасий и Хрущев

Краевед и экскурсовод Артем Бандурист в назначенные дни проводит экскурсии по Твери. Экскурсоводов в городе много, в выходные дни автобусы с туристами каждые десять минут паркуются на центральной площади близ памятника Михаилу Тверскому. Однако спутать Бандуриста с другими экскурсоводами невозможно. Он единственный в Твери встречает туристов, облачившись в полный исторический костюм тверского купца XV века – именно в таком когда-то ходил Никитин. У Бандуриста уже есть серьезная популярность, и хотя экскурсоводом он подрабатывает от случая к случаю, однако восторженные отзывы столичных туристов о том, что в Твери вас водит по городу «настоящий Афанасий Никитин», доходят и до него.

Да и к своему внешнему образу он относится чрезвычайно серьезно. Бандурист – человек добросовестный, член нескольких местных краеведческих и реконструкторских сообществ, много лет изучает исторический костюм тверского горожанина позднего Средневековья. Поэтому он максимально, как утверждает сам, похож на самого известного героя тверской истории, автора «Хождения за три моря». Зимой – в длиннополом охабне, меховой шапке, кафтане и подбитых мехом сапогах. Летом – в нарядном кафтане, подпоясанном широким кушаком, с которого свисает кошель, в шапке и сапогах. Артем не просто тщательно относится к аутентичности своего исторического костюма – он выискивает мельчайшие упоминания о том, как одевались жители русских городов 500 лет назад, поэтому последним штрихом перед выходом «в люди» становятся окладистая борода и усы.

Эффект, когда людей, приехавших в Тверь на экскурсию, у автобуса встречает «сам» Афанасий Никитин, переоценить сложно. «Они в полном восторге», – говорит Артем о реакции туристов. По его словам, с каждым годом уровень знаний людей, приезжающих на экскурсии в Тверь, растет. «Недавно я работал с группой северян, приехавших из Архангельской области, – вспоминает он. – Меня спросили о том, что я знаю о купцах, которые привозили свои товары из Весьегонска, самого северного муниципалитета нынешней Тверской области. И оказалось, что эти ребята давно и серьезно изучают торговые пути средневековой Руси, в которых Весьегонск играл важную роль. Приятно, когда гости нашего города демонстрируют такие знания отечественной истории».

Во время длинных выходных на экскурсию чаще всего приезжают целые семьи, родители с детьми. И детям «Афанасий Никитин» особенно любит задавать вопросы. Поскольку Артем Бандурист считает, что экскурсия должна быть не только развлечением, но и познавательным мероприятием, возможностью узнать больше о прошлом своей страны. К сожалению, нынешние дети, вздыхает он, почти никогда не знают, кто такой Никитин. Тем не менее экскурсии, которые проводит настоящий «тверской купец», неизменно пользуются большим спросом. В том числе и потому, что кто-то, может быть, впервые узнает о том, что был в русской истории такой замечательный человек, купец, путешественник, писатель – Афанасий Никитин.

В какой-то момент экскурсии Артем во главе с группой выходит на главную тверскую набережную, улицу Степана Разина и предлагает посмотреть на другой берег Волги, где возвышается восьмиметровый памятник Афанасию Никитину. В книге советского искусствоведа Н. Нерсесова о творчестве скульптора Сергея Орлова, создателя этого памятника, изданной всего через год после открытия монумента (памятник был открыт в 1955 году), говорится: «Нельзя не отметить удачное решение фигуры. Никитин изображен в дорожном платье, распахнутом кафтане, с непокрытой головой, идущим свободным и твердым шагом». Памятник к тому же, как сообщает Нерсесов, был задуман, выполнен, отлит в бронзе и доставлен в Калинин в рекордно короткие сроки – всего за три месяца! В левой руке целеустремленно шагающий Афанасий несет какой-то свиток. Что именно он означает – версии есть разные. Одни говорят, будто это охранная грамота тверского князя Михаила Борисовича, которую взял с собой Никитин, другие – что некий деловой документ, намекающий на то, что памятник поставлен человеку, которого до Индии довели коммерческие дела.

Кстати, интересная деталь: памятник Афанасию Никитину – первый (и как бы не единственный) в советские годы монумент, увековечивший бизнесмена, предпринимателя, купца! То есть, как сказали бы сейчас, бизнесмена и капиталиста. В Советском Союзе была запрещена частная собственность, слово «бизнес» считалось ругательным, и Никитин в галерее героев, которые были удостоены памятника в советские годы – явление уникальное. Может быть, поэтому люди, которые оказались причастными к появлению памятника тверскому купцу, тоже по-своему оказались необычными, тоже сильно выбивались из традиционного образа советских граждан…

В Твери, кстати, есть забавная легенда, с этим памятником связанная. Мол, когда советский лидер Никита Хрущев поехал с официальным визитом в Индию, индийцы решили его немножко, как сейчас сказали бы, потроллить. Продемонстрировали ему памятник Афанасию Никитину, и спросили, хитро прищурившись: вот мы чтим память тверского купца, а у вас в СССР есть такой памятник? Есть, ответил Хрущев, и тоже хитро прищурился и подмигнул своему помощнику. Который немедленно передал в Москву указание в кратчайшие сроки установить памятник Афанасию в Калинине. Зная, как скор на расправу был Никита Сергеевич, члены творческих организаций заметались, стали искать в мастерских подходящий памятник. И обнаружили на складе одного завода монументальной скульптуры фигуру сказочного героя Садко, предназначенную для какого-то парка. Садко, как и Никитин, тоже был купцом, только новгородским («Садко – новгородский гость», помните?) и тоже был изображен целеустремленно шагающим (не иначе как в гости к царю морскому), а в руке нес гусли. Гусли отпилили, вместо них приделали свиток, на пояс Садко повесили кошель с деньгами – и он превратился в Афанасия Никитина. Успели в последний момент привезти памятник в Калинин, установили, отчитались, выдохнули. Хрущев возвращается из Индии – а памятник уже стоит!

Все это, конечно, чушь, городская легенда. Единственное, что в ней соответствует действительности – что Хрущев действительно побывал с официальным визитом в Индии в том же году, когда в Калинине открыли памятник тверскому купцу. Однако памятник открылся в мае 1955 года, а официальный визит Хрущева в Индию состоялся почти полгода спустя – в ноябре. То есть памятник заказывали, ваяли, везли и устанавливали без какого бы то ни было аврала, в плановом порядке. Скорее всего, его открытие приурочили к визиту в СССР индийского лидера Джавахарлала Неру и его дочери Индиры Ганди, который состоялся в июне того же 1955 года. Открытие памятника Афанасию Никитину состоялось 31 мая – на левом берегу Волги, между двумя мостами (один из которых еще строился) была установлена бронзовая статуя высотой 4,06 метра, на гранитном (тоже четырехметровом) пьедестале. Чуть позже там же, на гранитном основании, укрепили ростр корабля (ладьи), отлитый из чугуна.

Репортаж об открытии памятника Афанасию Никитину в Калинине в 1955 году до сих пор можно найти в YouTube. Телевизоров в частном пользовании в то время у советских людей было немного, и этот репортаж крутили перед сеансами в кинотеатрах, в журнале «Новости дня». В трехминутном ролике еще можно разглядеть старые дома позади памятника – к нашему времени их давно снесли. А сам памятник Никитину сегодня является одной из главных городских достопримечательностей. Как горделиво сообщает местный туристический путеводитель, «здесь всегда много народу, к памятнику постоянно приходят жители Твери и приезжают гости города», и это правда: парковка рядом с памятником практически никогда не пустует. Сюда приезжают фотографироваться новобрачные (особый шик – запечатлеться вдвоем на самом носу ладьи). Сюда привозят гостей города. Сюда везут туристов. Сюда просто приходят люди, гуляющие вдоль берега Волги. Памятник действительно красивый, чего там. Мы тоже несколько раз побывали возле него, послушали, что говорят экскурсоводы, рассказывая о знаменитом тверском купце. Господи, что они порой говорят – а бронзовый Афанасий слушает и молчит!

31 мая 1955 года на открытии памятника присутствовал иностранный гость – полномочный посол Индии в СССР господин Менон, который заслуживает нескольких слов в нашем повествовании. И не только потому, что это был первый «индийский гость», приехавший в Калинин-Тверь по случаю открытия первого в мире памятника Афанасию Никитину. Господин Кумар Падма Шиваншанкара Менон (1898–1982) до сих пор считается в Индии одним из наиболее уважаемых государственных деятелей. Он родился в Керале, в семье юриста, происходил из княжеского рода. Учился в Мадрасе, в христианском колледже, а высшее образование получил в Оксфорде. Дипломатическую карьеру начал еще в начале 1920-х – служил в дипломатических миссиях Британской империи. В 1945 году Менон возглавил делегацию Британской Индии на конференции в Сан-Франциско, на которой была учреждена Организация Объединенных Наций (ООН). Послом в СССР его назначили в 1952 году, и эту должность он занимал девять лет, одновременно являясь аккредитованным индийским послом в Венгрии и Польше.

Кстати, его дипломатическая карьера в Москве складывалась не очень гладко. Едва Менон прибыл в Москву, он, как он сам писал в воспоминаниях, «вынужден был посетить МИД и выразить протест в связи с оскорбительным отношением советской прессы к признанному национальному лидеру, отцу нации Махатме Ганди». В ответ он услышал ссылки на то, что индийская печать также позволяет себе оскорбительные замечания в адрес Ленина и Сталина. Однако Менон не счел возможным согласиться с такого рода аргументацией и сказал, что в Советском Союзе пресса прямо отражает мнение руководства страны, в то время как индийская пресса свободна и не зависит от позиции властей. Кстати, Менон оказался последним иностранцем, видевшим Сталина живым – это произошло 13 февраля 1953 года. Его участие в открытии памятника Никитину в Калинине оказалось первым официальным мероприятием, в котором участвовал индийский посол за пределами Москвы.

После выхода в отставку Менон несколько лет возглавлял Общество советско-индийской дружбы и в конце жизни, в 1979 году, успел стать лауреатом международной Ленинской премии «За укрепление дружбы между народами». Остается добавить, что лауреат Ленинской премии еще и состоял почетным членом Королевского географического общества по изучению Азии в Лондоне и написал интересную автобиографию «Многие миры», которая еще в советские годы была переведена на русский… Достойный, в общем, человек представлял Индию на открытии памятника Афанасию Никитину в 1955 году. Впрочем, и авторы памятника – тоже не менее достойные люди. Расскажем и о них.

Скульптор Сергей Михайлович Орлов покинул наш мир более полувека назад, однако на форумах коллекционеров («Твой фарфор», «Форум любителей искусства и старины» и др.) любой артефакт, связанный с этим человеком, до сих пор вызывает серьезный ажиотаж. Например, за уже упомянутую монографию Н. Нерсесова, небольшую брошюру объемом в 27 страниц запрашивают 2900 рублей! В разделе «Советский фарфор» на форумах коллекционеров работы Орлова вообще считаются бесценными, к тому же их осталось очень немного.

Да-да, мы не ошиблись: автор памятника Афанасию Никитину в первую очередь известен как «малоформист», художник, создававший шедевры так называемого художественного фарфора, маленькие фигурки, а не гигантские монументы. Судьба Орлова – и творческая, и человеческая – была непростой. Начнем с того, что в детстве он едва не умер от голода в родном Петербурге в годы послереволюционной разрухи. Спасаясь от голодной смерти, семья Орловых переехала в Вологду. Спустя два года скончался от воспаления легких отец, и забота о детях легла на плечи матери. Еще в школе на уроках рисования проявились способности Сергея к лепке, а потом, обучаясь в ФЗУ на паровозного слесаря, он параллельно посещал занятия в вечерних мастерских Вологодского художественного техникума, а потом – в частной художественной студии Юлии Ферапонтовны Лузан. Она была талантливым педагогом, последователем народно-фольклорной линии «Мира искусства» и ученицей самого И. Я. Билибина. Орлов хорошо усвоил ее уроки, научился делать фигурки «в русском стиле», что нашло выражение в его тяге к украшению скульптурных композиций стилизованным орнаментом в билибинском духе. В скобках заметим, что среди работ самого Билибина после смерти художника нашли наброски, эскизы картины, где он собирался изобразить Афанасия Никитина. Вряд ли Орлов об этом знал, но интересное получилось совпадение: Билибин собирался изобразить тверского купца, а ученик его ученицы воплотил этот замысел в металле, создав памятник! Таких удивительных совпадений в истории Никитина будет еще немало.

В 15 лет Орлов создал свою первую скульптуру, представляющую собой вылепленную из глины и раскрашенную гуашью фигурку старика, стоящего на постаменте. «Фигурка раскрыла основы дарования будущего скульптора: страсть к полихромии, к гротеску, народному юмору, а также богатое воображение и природную фантазию», – отмечается в его биографическом очерке на сайте «Русский фарфор». 1929 год был переломным в жизни и всей страны, и художника. Орлов покидает Вологду, отправляется вслед за Ю. Лузан и ее дочерью в Москву, пытается найти работу в сфере искусства. Попытки поступить во ВХУТЕИН оказываются безуспешными, что впоследствии даст повод недоброжелателям писать, что «художник не получил систематического художественного образования». По счастливой случайности он попадает на работу в московский Музей керамики (находившийся тогда напротив Пушкинского музея), в керамическую лабораторию, где продолжил профессиональную работу.

Старший научный сотрудник музея керамики А. В. Морозов, брат знаменитого Саввы Морозова, разглядел художественную одаренность Орлова. Он и директор музея С. З. Моргачев дали скульптору возможность работать в фондах музея, богатейшей библиотеке, открыли ему мир мелкой пластики, шедевры фарфора Мейсена, Гарднера, Императорского фарфорового завода, керамику Строгановского училища. Знакомство со старой и современной фарфоровой скульптурой (в том числе с фигурками ленинградских художников В. Кузнецова и Н. Данько), общение с выпускниками керфака (керамического факультета) ВХУТЕМАСа, работавшими в лаборатории, способствовали быстрому творческому росту Орлова как скульптора. Хотя жилось молодому художнику трудно: днем он работал в фондах музея, а вечером выходил на московские улицы продавать бублики. Жил он с матерью в старом деревянном доме в Черкизове за Преображенской площадью, там же в старом сарае устроил мастерскую.

В 1935 году Орлов попадает на Дмитровский фарфоровый завод (бывший завод Гарднера) в Вербилково, где к тиражированию была принята его модель пепельницы «Обезьянка». Главные темы Орлова – цирк и русская сказка, – проходят сквозь все его творчество. Театральность, цветовая декоративность, острохарактерные персонажи, атмосфера всеобщего смеха и веселья – все это выделяло работы скульптора на общем, надо сказать, высококлассном фоне. На тему цирка были созданы целые серии: «Цирковая шутка с чучелом» (1936) и триптих «Цирк» (1936–1937), состоящий из трех отдельных фигур – танцовщицы и двух клоунов (фигурка одного из клоунов тиражируется на Дмитровском фарфоровом заводе до сих пор).

Интерес к былинному эпосу, русским сказкам и истории также не был случаен в творчестве Орлова, всегда отличавшегося активным использованием метода иносказания. В годы войны Орловым была создана большая многофигурная скульптура «Александр Невский». Орлов представил богатырей, преградивших путь врагу на родную землю. Вот как описывается эта скульптура в каталоге выставки «Советский фарфор» в 1990 году: «В центре Александр Невский, по сторонам – простые русские ратники – крестьянские сыны, олицетворяющие богатырскую силу, достоинство, уверенность и спокойствие. Нарядный, с золотом княжеский плащ и белизна рубах ратных людей придают праздничность и торжественность композиции. Этой сдержанной спокойной и пластичной группе противопоставлена фигура скорчившегося “завоевателя” – немецкого рыцаря, злобного, хищного, заведомо неправого». Следует добавить, что скульптура «Александр Невский» была создана Орловым в очень большом размере, что с технической точки зрения представляло собой явление примечательное в истории художественного фарфора.

«Александр Невский» принес молодому художнику Сталинскую премию II степени в 1946 году. А потом случилась история, которая обеспечила Орлову всесоюзную (если не всемирную) славу, но вместе с тем, надо думать, оставила немало седых волос. В 1946 году Москва готовилась к празднованию 800-летнего юбилея советской столицы. По приказу Сталина был объявлен конкурс на проект лучшего памятника основателю Москвы князю Юрию Долгорукому. Известно было, что у Сталина в русской истории было три «любимых» персонажа-правителя – Петр Первый, Иван Грозный и Юрий Долгорукий. Последнего, видимо, вождь чтил именно за «долгорукость», настойчивость в достижении цели (в смысле власти). Ведь ростово-суздальский князь Юрий Владимирович был всего лишь шестым в очереди на киевский престол, но «дотянулся» до него раньше всех. Именно по распоряжению Сталина Долгорукий и стал «отцом-основателем» Москвы. Хотя каждый школьник знал, что суздальский князь этот город не велел «заложить» (то есть основать), как тот же Дмитров или Юрьев-Польский, а всего-то пригласил в Москву на пир («дал обед силен») князя новгород-северского, написав ему «прииде ко мне, брате, во град Москов». По мнению многих историков, Москва к тому времени существовала уже давно, но раз Сталин велел праздновать 800-летие, кто бы ему тогда возразил?

Поскольку портретных изображений Юрия Долгорукого не сохранилось, по распоряжению Сталина в 1946 году в Киев была снаряжена экспедиция во главе с археологом и антропологом М. М. Герасимовым с целью разыскать останки князя, которого, как гласит самая распространенная версия, отравили на пиру у некоего боярина Петра и похоронили в предместье Киева, в Вышгороде, без особого почета. По идее вождя, во время юбилейных торжеств должно было состояться торжественное перезахоронение праха князя. Однако экспедиция оказалась неудачной; при изучении существующего и поныне «официального» места захоронения князя выяснилось, что оно ложное. Тем не менее там было велено установить массивное черное надгробие-кенотаф с надписью «Основателю Москвы». 800-летие Москвы осенью 1947 года по решению советского руководства планировалось отметить с особым размахом. Это был первый послевоенный большой юбилей, который рассматривался также как «генеральная репетиция» к торжествам по случаю 30-летия Октябрьской революции.

В сентябре 1946 года состоялся конкурс на лучший проект памятника. Победителем был объявлен проект С. М. Орлова. Сталин лично выбрал среди прочих претендентов кандидатуру Орлова, о котором высоко отозвался на кремлевском приеме американский посол Аверелл Гарриман. У Гарримана был повод похвалить советского художника. Есть известная история, как в 1944 году в Манеже проходила выставка народных промыслов, и глава внешнеполитического ведомства СССР Вячеслав Молотов пригласил посмотреть экспозицию господина Гарримана. К тому времени отношения с недавними союзниками по антигитлеровской коалиции уже портились, но еще оставались взаимно уважительными, и, когда посол, изучая экспонаты, стал восхищаться композицией «Сказка», Молотов широким жестом подарил ему это произведение советского скульптора, сняв его прямо с витрины. Автором композиции был тот самый Сергей Орлов. Когда он узнал, как Молотов распорядился его работой, то возмутился – я, мол, уже обещал подарить «Сказку» дмитровскому Дому пионеров! Сначала Орлов перессорился с устроителями выставки, а потом написал жалобу на имя самого Сталина. Вождь жалобу прочел и без внимания не оставил: пожурил Молотова, которому американские дипломаты дороже советских пионеров, а Орлову лично предложил заняться проектом памятника Юрию Долгорукому. Так это или нет, неизвестно, но эту байку до сих пор любят московские экскурсоводы.

Впрочем, Москва нескоро увидела монумент своему отцу-основателю. У Орлова постоянно возникали разногласия с его соавторами А. Антроповым и Н. Штаммом. Скульптора, прежде работавшего в малых формах и обладавшего неуживчивым характером, было трудно убедить в том, что художественные приемы, допустимые в мелкой пластике, не всегда подходят для монументального искусства. Споры были не только между соавторами: Орлов конфликтовал и с властями. Люди, хорошо его знавшие, рассказывали впоследствии, что скульптор был категорически против текста посвящения на памятнике: «Основателю Москвы от Советского правительства». Что это за бред? – возмущался Орлов. Где древнерусский князь и где Советское правительство? Как ни странно, ему удалось отстоять свою точку зрения: на монументе нет никаких упоминаний о правительстве.

Понятно, что всадник на Тверской наверняка имеет мало общего со своим историческим прототипом. Но смотрится величественно, мощно – этакий собирательный образ былинного русского богатыря. Одна из легенд гласит, что в момент открытия, когда упало брезентовое покрывало, кто-то из толпы крикнул: «Ну до чего похож!». По другой версии, крикнули диаметрально противоположное: «Не похож!». Как бы то ни было, в этом эпизоде проявился стилистический диссонанс: памятник-символ полулегендарной личности был решен подробно, портретно, со множеством деталей. Претензия на историческую достоверность, усиленная патетическим жестом бронзового князя, который простирает длань, будто бы беря под свою защиту все русские земли, тоже стала поводом для шуток.

Однако еще до открытия памятника «основателю Москвы» Советская площадь была у москвичей на устах, заслужив репутацию «несчастливого места» для монументальной скульптуры. Дело в том, что именно здесь в 1912–1918 годах стоял многофигурный монумент Михаилу Дмитриевичу Скобелеву, герою Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, знаменитому «Белому генералу». В соответствии с ленинским планом монументальной пропаганды он был уничтожен как памятник «слуге царизма», а на его месте осенью 1918 года появился 26-метровый трехгранный обелиск в честь советской конституции. В июне 1919 года он был дополнен статуей Свободы работы Николая Андреева, для которой позировала племянница Станиславского Вера Алексеева (по другой версии прототипом стала актриса МХАТа Евгения Хованская, славившаяся своей красотой). Памятник был построен из некачественных материалов и через 20 лет пришел в негодность, 22 апреля 1941 года его снесли под предлогом расчистки площади.

В большинстве календарей и справочников, посвященных юбилею Москвы, пишется, что в день юбилея 21 сентября 1947 года открыли и памятник Юрию Долгорукому. Однако в действительности сам монумент москвичи и гости города увидели только после смерти Сталина, 6 июня 1954 года. Известно, что после его открытия в Моссовет косяком пошли письма от старых большевиков, которых возмущала конная статуя «представителя эксплуататорской княжеской аристократии», да еще на Советской площади! Даже иностранные коммунисты просили убрать памятник русскому князю из центра Москвы. Тем более что памятник Долгорукому оказался первым в советское время памятником герою русской истории, никак не связанным с коммунистической идеологией. Хрущеву тоже не нравилось, что посреди Москвы стоит «какой-то князь». В 1962 году вышло постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О воссоздании к 7 ноября 1964 года монумента Свободы на Советской площади». Памятник Юрию Долгорукому планировали перенести в сквер у Новодевичьего монастыря. Однако в октябре 1964 года Никита Сергеевич лишился всех постов. Новой правительственной верхушке было в те дни не до памятника, а впоследствии советское руководство предпочитало не вспоминать о хрущевской инициативе.

Возможно, на это повлиял и конфликтный характер самого скульптора Сергея Орлова, который всячески защищал свое детище. С этим связано и то, что Орлов впоследствии так и не сделал карьеру в советской монументальной скульптуре, хотя имел для этого все основания. После Юрия Долгорукого он поставил всего два памятника, оба – героям из древнерусского, скажем так, исторического каталога: монумент Афанасию Никитину в Калинине и бюст Александра Невского в Переславль-Залесском. В последние годы жизни Сергей Орлов вернулся к малой декоративной скульптуре. Видимо, страсти и интриги, связанные с установкой «больших фигур», оказались для него слишком травматичными. В 1971 году Сергей Орлов скончался в возрасте 60 лет.

Архитектором памятника Афанасию Никитину стал Григорий Захаров, тоже сталинский лауреат (премию получил за оформление станции метро «Курская-Кольцевая), впоследствии ректор Московского высшего художественно-промышленного училища. В годы войны именно Захаров руководил строительством «имитаций Кремля» в излучине Москвы-реки, которые предназначались для введения в заблуждение пилотов люфтваффе, чтобы они не разбомбили настоящий Кремль. Всего Захаров принимал участие в проектировании и установке нескольких десятков памятников в разных городах СССР, среди которых самые известные – памятники Дзержинскому на Лубянке, Чехову в Таганроге, Ленину в Волгограде, Самарканде, Нукусе и многие другие, в том числе и памятник Афанасию Никитину. В отличие от своего соавтора Сергея Орлова, Григорий Захаров ни с кем не скандалил, с властями не ссорился, поэтому информации о нем удалось найти немного. Как и о втором скульпторе, который был помощником Орлова при разработке памятника Афанасию Никитину – в разных источниках даже фамилия его пишется по-разному, то Завалов, то Завилов.

Справедливости ради следует упомянуть еще один памятник Афанасию Никитину, который появился в России – хотя тогда это была еще не Россия. В 2008 году похожую скульптуру воздвигли в Феодосии, средневековой Кафе. Известно, что именно в Кафу (или Каффу, в разных источниках пишется по-разному) прибыл в 1474 году корабль, на котором Никитин вернулся из своего путешествия за три моря. Памятник установили возле православного храма, который (опять же по легенде) посещал Никитин после возвращения. Чугунная скульптура высотой 3,2 метра на постаменте, выложенном камнем, установлена в историческом месте города – на мысе Карантин. Автором памятника стал местный скульптор Валерий Замеховский, которого и по сей день местные газеты (например, «Крымский комсомолец») называют «лучшим феодосийским скульптором ХХ века». И вновь мы сталкиваемся с примером удивительной судьбы человека, создавшего памятник Афанасию Никитину.

Начнем с того, что Замеховский считал памятник Никитину главным делом своей жизни. В 1987 году в местной пресс появилось открытое письмо, в котором жителей Феодосии призвали начать сбор средств на строительство памятника Афанасию Никитину. Был открыт благотворительный счет, начался сбор пожертвований. Власти и общественность Феодосии поддержали эту идею. В городе был объявлен конкурс, в котором приняли участие авторы 14 проектов. Победителем конкурса стал проект местного скульптора Валерия Замеховского, который в середине 1970-х перебрался в теплую Феодосию из Москвы (а родом он из Сибири, из Омска). Однако путь от победы в конкурсе до открытия памятника занял более двадцати (!) лет. Сначала проект остановили перестройка и крушение СССР, потом грянули «лихие 90-е», когда всем стало не до памятников.

Замеховский, впрочем, даром времени не терял. За эти два десятилетия он поставил в Феодосии множество известных среди местных жителей монументов: «Матерям Феодосии», вице-адмиралу Соковнину, подводникам, чернобыльцам, Андрею Первозванному… Ему принадлежит и знаменитый скульптурный комплекс «Добрый гений», который в Феодосии считается самым популярным местом массового отдыха, куда гостей города привозят в первую очередь. Но все эти годы скульптор не оставлял попыток добиться установки памятника Афанасию Никитину. Замеховский считал, что если есть памятник в Твери, откуда Никитин отправился в свое путешествие, то должен быть памятник и в Феодосии, где тверской купец ступил на берег после долгого пути, помолился в местной церкви и отправился домой. К тому же местные краеведы уверены, что и текст «Хождения за три моря» Никитин тоже написал именно в Феодосии. Впрочем, это спорный вопрос, который мы разберем подробнее в одной из следующих глав.

Афанасию, есть такая легенда среди местных краеведов, невероятно повезло. Якобы ему предлагали после возвращения остаться в Кафе, завести какое-нибудь дело, обустроиться, но он так стремился домой, что не стал задерживаться, и тем самым избежал страшной участи. В мае 1475 года турки-османы осадили Кафу, а после того, как город пал, вырезали почти все местное население, и в том числе иноземных купцов. Повезло немногим, которых османы взяли в плен, и они провели на чужбине в неволе многие годы. Задержись Никитин в Кафе, он неизбежно попал бы под османский ятаган… Впрочем, он, как известно, все равно вскоре умер в дороге, неподалеку от Смоленска, но, наверно, если бы у него был выбор, он предпочел бы закончить жизнь в родных местах, а не сгинуть в турецком плену.

Валерий Зенонович Замеховский все-таки создал памятник Афанасию Никитину в 2008 году, а вот установить памятные знаки тверскому купцу в Балаклаве и Гурзуфе (Никитин упоминает эти крымские города в своих записках), как он собирался сделать, уже не успел. Вскоре после открытия памятника Никитину скульптор счел, что воплотил все свои земные замыслы. Он принял монашеский постриг под именем Савватий, а в 2015 году отправился в жизнь вечную.

Следует упомянуть и об индийском памятнике Афанасию Никитину. Как и у всех других монументов в честь тверского купца, у него потрясающе интересная история.

В начале октября 2000 года состоялся первый государственный визит в Индию В. В. Путина в качестве Президента РФ. И тогда-то во время официального приема, который в честь высокого гостя дал губернатор штата Махараштра П. Александер, Путин сказал, что ему стало известно о планах строительства памятника Афанасию Никитину – и что установить его планируется именно в том месте, где русский путешественник впервые ступил на индийскую землю. Президент подчеркнул, что российская сторона всячески поддерживает эту инициативу. Днем позже, на встрече с представителями местного бизнеса, он вновь вернулся к этой теме и подчеркнул, что поддерживает и одобряет идею установки памятника первому русскому путешественнику в дистрикте Алибаг. Об этом в тот же день сообщило информационное агентство ТАСС, и Владимир Путин стал, судя по всему, первым лидером нашей страны, который заговорил об Афанасии Никитине (Хрущев о Никитине нигде не упоминает, и, скорее всего, он никаких публичных заявлений на эту тему не делал, вопреки существующим слухам).

После слов российского президента немедленно закипела работа. Как ни странно, место «первого шага по индийской земле» Афанасия Никитина известно. Недалеко от Мумбаи есть небольшая деревня Чаул. Упоминание об этом населенном пункте можно встретить теперь лишь в книгах по истории и на старых картах. Чаул уже давно поглотил более крупный населенный пункт – Ревданда. Но русский купец не ошибся, записав в своем дневнике: «И есть тут индийская страна». Хотя территория Гуджаратского султаната, к берегам которого причалил баркас с Никитиным на борту, в те далекие времена формально не считалась Индией, а сам султанат был независимым государством. Строго говоря, и понятия «Индия», как его понимают современные люди, в то время не существовало. На Индийском субконтиненте в середине XV века, когда до него добрался тверской купец, находилось множество разрозненных индусских и мусульманских княжеств, непрерывно воевавших между собой. Гуджаратский султанат был присоединен к империи Бахманидов уже после возвращения Никитина в Россию.

Ревданда – даже по индийским меркам те еще выселки. Хотя расстояние между центральной, самой южной частью Мумбаи и городом по прямой всего около 130 км, последний расположен на полуострове, отделенном от материковой части и дистрикта Алибаг устьем бомбейской портовой гавани. Путь туда на прогулочном катере составляет около часа. Затем от пристани до колледжа Пиланкара, где планировалось установить памятник, нужно еще примерно 20 км ехать по дороге – а дорога там такая, что это расстояние в лучшем случае можно проехать часа за два. А если весь путь проделать по автомобильной дороге, с учетом местного трафика, путь в один конец занимает где-то 5–6 часов.

И это еще не всё: вернее, это оказалось самой маленькой проблемой из тех, с которыми предстояло столкнуться русским, решившим поставить памятник тверскому купцу. В Индии чрезвычайно пристально следят за сооружением памятников историческим персонам, поскольку в острой внутриполитической борьбе, в атмосфере которой живет индийское общество, «неправильный» памятник может стать объектом провокаций или серьезным раздражителем для местных сообществ. Поэтому прежде всего требовалось договориться об установке памятника тверскому купцу с авторитетными людьми дистрикта Алибаг. Несколько месяцев представители Российского центра культуры и науки потратили на переговоры с советами старейшин (панчаятами) в соседних деревнях и обсуждение проекта в муниципальных органах власти. Все разговоры заходили в тупик, как только выяснялось, что за проектом стоит иностранная дипломатическая миссия – индийские старейшины просто молча вставали и уходили. Их меньше всего интересовало, что установку памятника поддержал сам российский президент: сам факт участия иностранцев в этом проекте был непреодолимым препятствием.

И тут произошло чудо, которое директор Русского центра в Мумбаи Дмитрий Челышев, написавший замечательные воспоминания об этих событиях, назвал «феноменом Суварны». В Русском центре на какой-то незначительной технической должности работал индийский гражданин по фамилии Суварна. Такие опытные индийцы тогда состояли в штате практически всех российских официальных учреждений, работавших в Индии. Это были люди, которые знали всех местных авторитетов, они могли решить любой вопрос, и являлись для своих работодателей «палочками-выручалочками» в трудных ситуациях. Были такие старожилы в центрах в Калькутте (ныне Колката) и Мадрасе (ныне Ченнаи). В Нью-Дели большим почетом и уважением не только индийского, но и всего советского, а позже российского персонала пользовалась г-жа Бано, рафинировано-интеллигентная представительница мусульманской элиты столицы. А в Мумбаи главным «решателем» проблем оказался Суварна.

Он разыскал в дистрикте Алибаг человека по имени Датта Патил, руководителя местного отделения Народной рабоче-крестьянской партии (одного из мелких осколков некогда влиятельной Коммунистической партии Индии) и президента Образовательного общества региона Конкан. В действительности это был подлинный «крестный отец» всего региона: его слово являлось законом для местных силовых структур и полиции, чиновников административного аппарата дистрикта, не говоря уже об органах самоуправления. Патил оказался сочувствующим коммунистическим идеям. Он много говорил о Ленине и Октябрьской революции, которая серьезно всколыхнула индийскую творческую интеллигенцию (и это не клише!), вспоминал эпизоды из борьбы трудящихся Алибага за свои права в первые годы независимого развития страны. А главное, информацию о проекте строительства памятника Афанасию Никитину Патил воспринял с энтузиазмом и выразил готовность предоставить российскому посольству в бессрочное пользование участок земли на территории одного из колледжей. «Этот колледж, носящий имя видного деятеля культуры штата Пиланкара, оказался расположенным в живописном местечке в окружении кокосовых пальм на самом берегу Аравийского моря, возможно, действительно неподалеку от тех самых мест, где Афанасий Никитин впервые ступил на индийскую землю», – вспоминает Дмитрий Челышев.

Вскоре состоялось подписание официального договора дарения земельного участка под строительство памятника в офисе Патила в Алибаге. Всё было по-настоящему: гербовая бумага, печати, присутствие сотрудников российского генконсульства Михаила Кривошеева и Давида Мнацаканяна. С индийской стороны договор утвердил государственный нотариус. Более того: Патил решил, что необходимо тут же поехать в колледж Пиланкар и отметить это дело. Отказать ему было немыслимо. Когда представители российской стороны подъехали к колледжу, они увидели, что все школьники и педагоги колледжа собрались на торжественную церемонию. Площадь перед зданием была запружена народом. По традиции ее украсили цветами, разноцветными гирляндами и специальными тентами на бамбуковых шестах – так называемыми пандалами. Выстроившиеся по бокам музыканты в красочной форме играли бравурные мелодии. Для того чтобы по индийскому обычаю надеть на гостей гирлянды цветов, у входа собрались школьники и преподаватели колледжа. Специально к приезду русских они разучили песню «Катюша», которая даже в непрофессиональном исполнении растрогала гостей.

Тогда же решили провести торжественную церемонию закладки первого камня будущего памятника – но сделать это позже, пригласив на мероприятие делегацию из Твери, с родины Афанасия Никитина. Предварительно проект был уже оговорен с администрацией Тверской области, оставались вопросы по уточнению состава делегации для участия в мероприятии. Все развивалось по намеченному плану: была определена дата торжественной церемонии, тверская делегация купила билеты на самолет, для нее были забронированы места в исторической гостинице «Тадж Махал».

Вот что вспоминает один из участников этого проекта Владимир Митюк: «Церемонию закладки первого камня в основание будущего монумента по согласованию с Генеральным консульством РФ в Мумбаи было решено приурочить к празднованию 100-летия со дня основания в Индии первой российской дипломатической миссии. Эта юбилейная дата в истории отношений двух стран широко отмечалась в Бомбейском консульском округе. Для гостей был зафрахтован специальный прогулочный катер, напоминающий суда, курсировавшие по Гангу в XIX веке – этот исторический катер и должен был доставить на место российскую делегацию».

И тут… Слово Дмитрию Челышеву: «Когда до намеченной даты проведения церемонии оставалось 3–4 дня, на катер были уже завезены продукты и прохладительные напитки для членов делегации, от Патила пришло известие, что он передумал и проводить мероприятие не будет. Строптивый характер Патила к тому времени был хорошо известен, и поэтому ситуация выглядела безнадежной. Суварна сыграл роль спасителя. Он сумел отыскать друга молодости Патила и, возможно, соратника по классовой борьбе, который согласился помочь. Патила даже не пришлось переубеждать – он все сразу понял, как только увидел российских представителей на пороге своего кабинета в сопровождении своего товарища. “Все-таки вы меня обошли”, – только и процедил он сквозь зубы. Дальше уже всё пошло без приключений».

Торжественный митинг открыл главный гость – первый заместитель министра иностранных дел РФ Вячеслав Трубников. Он зажег светильник, что в Индии символизирует собой начало каждого ответственного мероприятия. После традиционных приветствий и речей членов кабинета министров штата Махараштра и российских гостей вице-губернатор Тверской области Юрий Краснов проследовал к постаменту будущего памятника и совершил символический обряд: под аплодисменты собравшихся заложил первый камень в его основу. На площади была открыта и установленная рядом с будущим памятником мемориальная доска, надпись на которой гласила, что здесь будет установлен памятник первому русскому путешественнику в Индии.

На строительство памятника ушло чуть более года, и 17 января 2001 г. на территории колледжа имени Пиланкара в Ревданде состоялась торжественная церемония его открытия. Мемориал в честь русского путешественника, возведенный при финансовом содействии администрации Тверской области по проекту местного архитектора Смиты Матре, представляет собой стелу из черного гранита высотой семь метров, в основании которой по периметру укреплены бронзовые таблички на четырех языках – русском, английском, хинди и маратхи. На них выгравировано, что тверской купец Афанасий Никитин впервые ступил на индийскую землю неподалеку от места установки памятника. Рядом со стелой установлена гранитная мемориальная доска, на которой графически изображен маршрут путешествия Никитина по Индии и приведена цитата из его записок, свидетельствующая о том, что он впервые высадился на берег Индии в местечке Чаул.

Из сообщения ТАСС об этом событии: «Для участия в церемонии прибыла делегация из Твери в составе вице-губернатора области Юрия Краснова, заместителя губернатора Ольги Пищулиной и мэра Твери Александра Белоусова, советника-посланника посольства РФ в Индии Николая Кудашева, представителя Росзарубежцентра в Индии Андрея Сорокина, генерального консула РФ в городе Мумбаи Дмитрия Казеннова, директора мумбайского РЦНК Дмитрия Челышева и старшего дипломатического состава генконсульства РФ. В качестве почетных гостей с индийской стороны в мероприятии принимали участие министр внутренних дел и заместитель главного министра штата Махараштра Чхаган Бхуджбал, министр городского развития правительства штата Махараштра Сунил Таткаре, президент образовательного общества Конкан, известный адвокат Датта Патил и его вице-президент Нанда Дешмукх, руководящий состав штатовских отделений Индийского общества дружбы и культурных связей с Россией».

Поели, попили, отдохнули. Памятник открыли – дело хорошее, чего там! Гости с чувством выполненного долга разъехались по домам.

И что сегодня? Нельзя сказать, что памятник Афанасию Никитину в Индии пользуется бешеной популярностью. Вот пост из ЖЖ одного из россиян под ником cute_russian, который в середине 2000-х годов специально ездил посмотреть на этот монумент: «Мы останавливаемся возле ворот в небедный двор, спрашиваем у сидящего за рулем “тойоты” индийца, не сможет ли он подсказать нам, где все же памятник, называем колледж, и, наконец, получаем ответ – да. Да, говорят, есть такой колледж имени Пиланкара, а там памятник. Русские туристы иногда интересуются. Километра четыре вперед, только смотрите внимательней… Мы снова в пути, стараемся не пропустить справа по курсу нечто похожее на колледж, и с опознавательными знаками… Ага, вот он! Действительно, все знаки на месте! Свастики на фронтоне, а звездочка на потолке портика. Вот и памятник в палисаднике, но не Афанасию Никитину, а пресловутому Пиланкару. Достойный человек, но нам-то нужен наш! На наше счастье, встречаем двух мальчишек, старший из которых прилично говорит на английском. Так вот же он, памятник, слева от входа! Только сразу не разглядишь, за площадкой. Вот ты где, Афанасий Никитин! Стела буквально в десяти метрах от дороги, но за деревьями сразу не разглядишь. Мы осматриваем памятник, моя спутница снимает его на камеру со всех сторон. Всё, цель достигнута. Жаль, нет книги, где можно оставить отзыв. Правда, Афанасию было гораздо сложнее. Да и сейчас русский человек здесь редкость. Туристов практически нет, если в Индию, то в Гоа, Агру, Мумбаи, Дели, Элору…. А сюда мало кто завернет, да и знает ли?»

Если идею установить памятник Афанасию Никитину в Индии подал, как мы уже знаем, Владимир Путин в 2000 году, то логично предположить, что в 1955 году, когда в Индию прилетел Никита Хрущев, никакого памятника в Индии тверскому купцу там еще не было. Понятно, почему Хрущев ничего не сообщал об Афанасии Никитине в своих индийских записках – он просто понятия не имел, кто это такой, и никто из помощников ему не подсказал. Но дело даже не в этом.

Вообще-то отношения с Индией у России (и Советского Союза) складывалось непросто. Первая российская дипломатическая миссия была официально открыта в Бомбее 9 ноября (22 ноября по старому стилю) 1900 года, когда состоялась церемония поднятия российского флага над служебным помещением генерального консульства России, располагавшегося в то время в гостинице «Тадж Махал» (эта гостиница существует до сих пор, именно там останавливалась в 2001 году тверская делегация). Указ об открытии дипломатической миссии в Индии император Николай II подписал еще в апреле 1900-го, однако согласование и оформление затянулось на полгода. Переговоры и официальная переписка между Россией и Британией об открытии российской дипломатической миссии в Индии носили затяжной и исключительно сложный характер. Достаточно сказать, что они продолжались, не поверите – 40 лет! В ноябре 1858-го русские впервые попросили дать им возможность открыть дипмиссию в Индии, но англичане мурыжили наших четыре десятилетия, поскольку британская администрация с очень большой настороженностью относилась к России, опасаясь усиления ее влияния в Азии.

После подписания консульской конвенции 24 января 1900 года между сторонами все равно возникали спорные моменты. Так, получив сведения о том, что в Бомбей в качестве российского представителя планирует прибыть Вильям Оскарович фон Клемм, блестящий дипломат, имеющий богатый опыт работы на Востоке, вице-король Индии лорд Керзон стал настаивать на том, чтобы ранг российского представителя был ни в коем случае не выше консула. Однако его депеша, которую он направил в Лондон 15 апреля, запоздала – десятью днями раньше в печати был опубликован указ Николая II о назначении в Бомбей генерального консула. Из архивных документов известно, что работа первого русского генконсула в течение всех пяти лет была сопряжена со многими сложностями, возникавшими из-за враждебного отношения со стороны лорда Керзона. Известно и то, что первый российский дипломат в Индии с честью вышел из этого трудного положения, установив, несмотря на препятствия, чинимые британцами, контакты с представителями широких кругов индийской общественности.

После завершения Второй мировой войны мировая колониальная система начала разрушаться. В 1947 году Индия, крупнейшая британская колония, «бриллиант в английской короне», объявила о независимости. Гигантская страна, которую по представлениям того времени относили к развивающимся, искала собственное место на международной арене, стараясь заручиться поддержкой мощных геополитических партнеров. Понятно, что главные связи по традиции осуществлялись с Англией и США, а вот с Советским Союзом отношений почти не было. Сталин к Индии относился настороженно, торговых договоров с ней не заключали. В первые годы независимости Индии объем ее экспорта в СССР только сокращался. За пять лет между обретением независимости и смертью Сталина в 1953 году экспорт из Индии сократился в 23 (!) раза – с 16,2 до 0,7 млн долларов. Советский экспорт в Индию тоже сократился в десять раз – с 9,8 до 0,9 млн долларов.

Близкие отношения с Индией, начавшиеся в 1950-х годах, представляли собой наиболее удачную в истории советской дипломатии попытку развивать тесные отношения со странами третьего мира. В то время у англичан возникли серьезные трения с американцами – те активно выступали за ликвидацию колоний, в частности британских, надеясь подчинить их своему влиянию. Советский Союз мог прекрасно сыграть на противоречиях между ближайшими союзниками – Вашингтоном и Лондоном. Однако вместо этого Хрущев и председатель Совета министров СССР Булганин отправились в турне по Индии, Бирме и Афганистану, где активно поддерживали борьбу с британским колониализмом.

Такие действия предсказуемо вызвали раздражение в Лондоне. Тогда в Кремле решили сгладить ситуацию, задобрив дорогостоящими подарками членов королевской семьи, а также представителей британского кабинета министров и их жен. Всего в этом списке было свыше 20 человек. Так, принц-консорт Филипп получил коня ахалтекинской породы, набор вин и шкатулку с портретом королевы. Елизавете II презентовали пелерину из соболей, бриллиантовую брошь с сапфиром, картину Айвазовского «Морской берег» и шкатулку с изображением семьи монарха. Королеве-матери досталась золотая брошь «Ландыш» с бриллиантами, ларец из уральских самоцветов и также пелерина из соболей. Сестре королевы, принцессе Маргарет, презентовали бриллиантовую брошь с сапфиром и палантин из соболей. Всё это стало своего рода «платой за вход» в Индию.

В июне 1955 года в Советском Союзе с официальным визитом побывал индийский лидер Джавахарлал Неру. Еще до этого, в 1953 году, в Москву с частным визитом приезжала его дочь Индира Ганди (спустя два года она приедет в Советский Союз уже в составе официальной делегации). Отношения между Индией и СССР стремительно теплели. Можно предположить, что открытие памятника Афанасию Никитину в Калинине в мае 1955 года было приурочено к визиту Неру в СССР, хотя индийского лидера в Калинин не повезли. О визите советские газеты сообщали скупо, куда больше писали о «первой ласточке» советско-индийской дружбы – начале строительства крупнейшего в Индии металлургического завода в Бхилаи. СССР выполнил за свой счет все проектные работы, полностью изготовил оборудование, металлоконструкции, огнеупоры, трубы. Для отправки всего этого в Индию было задействовано 188 пароходов. Монтаж технологического оборудования в Бхилаи тоже проводили советские инженеры и рабочие.

Но самым ярким, заметным, обсуждаемым и шумным событием, связанным с Индией в 1955 году, стало не открытие памятника Афанасию Никитину и даже не строительство в Бхилаи, а официальный визит советских лидеров (Н. С. Хрущева и Н. А. Булганина) в эту страну. Сам Хрущев в своих воспоминаниях писал, что видел огромную пользу от дружбы с Индией. Поездке в Индию он уделил несколько страниц, и есть огромное искушение опубликовать их целиком, без редактуры – это ведь тоже в каком-то смысле «Хождение за три моря», путевые заметки русского европейца о путешествии в Индию. Сравнивая впечатления Никиты Сергеевича от его индийской поездки, понимаешь, что чувствовал тверской купец Афанасий Никитин, который побывал в этой стране за 500 лет до советского лидера.

И Афанасий Никитин, и Никита Хрущев столкнулись с одной похожей проблемой: они ничего не знали об Индии. Сам Хрущев признавался, что часть знаний об Индии он черпал из… арии индийского гостя в опере Римского-Корсакова «Садко»: «Не счесть алмазов пламенных в пещерах каменных…» Знали, что там теплый климат, богатый животный мир. Самые общие представления имели о древнейшей индийской культуре. К тому же советских гостей напрягало, что Индия планирует развиваться как капиталистическая страна. «Ничто не свидетельствовало о строительстве там социализма, и это отталкивало», – вспоминал Хрущев.

К тому же с политической точки зрения визит советских руководителей оказался первым посещением Индии лидерами ведущих стран после обретения страной независимости. Но это и сработало! Советская делегация оказалась первой официальной делегацией, посетившей Индию с государственным визитом. И хотя визит готовился наспех, в ускоренном темпе, он вызвал эффект, отзвуки которого услышали во всем мире. Советских гостей в Индии принимали как звезд рок-н-ролла. Рой Медведев в политической биографии Хрущева писал, что в каждом городе, который посещали советские вожди, их встречали восторженные толпы.

Официальное приглашение Хрущеву и Булганину направил первый премьер-министр Республики Индия Джавахарлал Неру. С этим была связана еще одна сложность: Никита Сергеевич занимал тогда только высший партийный пост, и формально не мог рассматриваться как глава государства, поэтому приглашать, в общем-то, следовало не его, а председателя Президиума Верховного Совета Ворошилова или того же Булганина. Но индийцы этот щекотливый вопрос как-то обошли. «Мы приняли приглашение с удовольствием, – писал Хрущев. – Нам хотелось побывать в Индии, познакомиться с ее народом, увидеть его культуру и повседневную жизнь. Делегация в целом была составлена довольно солидная. Были там и мидовцы, и представители среднеазиатских республик. Мы хотели продемонстрировать индийцам советских людей разных национальностей, вероисповедания и культуры».

В Дели (советская делегация летела туда из Москвы через Ташкент) первые впечатления от Индии произвели на Хрущева и членов делегации оглушительное, невероятное впечатление. Рассказ Хрущева о первых впечатлениях невольно заставляет вспомнить записки Афанасия Никитина. Хрущев писал: «Русскому человеку трудно себе представить, с чем мы встретились: очень теплый климат, внешне до черноты смуглые люди, бесконечное разнообразие одежд по стоимости и по нарядности. Одни выглядели нищенски, другие рядом с ними роскошно одеты. Богатые расцветки и фасоны верхнего платья всех видов. Производят яркое впечатление на зрителя мужские головные уборы (белые, зеленые) и заплетенные косичками бороды. Все это было для нас сказочным и казалось каким-то спектаклем, театральным зрелищем. Встреча тоже оказалась невероятной: самое доброжелательное, горячее, дружеское, братское отношение к приезжим. Ни в одной иной стране мы не видели такого ни со стороны народа, ни со стороны премьер-министра».

Правда, президент Раджендра Прасад сильно огорчился, когда расположившись в его официальной резиденции (дворце, который прежде занимал британский вице-король Индии), русские первым делом заказали себе говядину, осквернив дворец поеданием запретного мяса священных животных. «В Индии религиозные предрассудки очень сильны», меланхолично заметил Хрущев. Афанасий Никитин о том же писал: «А разных вер люди друг с другом не пьют, не едят, не женятся. Иные из них баранину, да кур, да рыбу, да яйца едят, но говядины никто не ест».

Хрущев заметил, что большинство людей употребляют очень простую, бедную пищу, в основном овощи и рис. В XV веке Афанасий Никитин уже писал про скромный рацион местных жителей: «А еда у них скудна. И друг с другом не пьют, не едят, даже с женой. А едят они рис, да кхичри[2] с маслом, да травы разные едят, да варят их с маслом да с молоком, а едят все правой рукой, а левою не берут ничего. Ножа и ложки не знают».

Когда машины советской делегации ехали к очередному месту переговоров, проехать порой было затруднительно – улицы были забиты народом, люди запрыгивали на подножки, тянули руки, в итоге в одном из автомобилей отказали рессоры, раздавленные весом облепивших машину людей. Советских гостей немедленно перевели в полицейскую машину, которая была защищена решетками на окнах. Индиец, отвечавший за охрану делегации, сказал: «Для вас это единственная возможность доехать до пункта назначения, надеюсь, вы поймете всё правильно».

Хрущев вспоминал, что везде, куда бы они ни приезжали, стояла страшная духота и жара. И что члены советской делегации во все глаза рассматривали уличную толпу, кто во что одет. И опять нельзя не процитировать Афанасия Никитина: «И тут Индийская страна, и люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу заплетены, все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, а детей у них много. И мужчины, и женщины все нагие да все черные. Куда я ни иду, за мной людей много – дивятся белому человеку. У тамошнего князя – фата на голове, а другая на бедрах, а у бояр тамошних – фата через плечо, а другая на бедрах, а княгини ходят – фата через плечо перекинута, другая фата на бедрах».

Гостям предлагали освежиться традиционным индийским способом – обнажиться донага и погрузиться в ванну, наполненную прохладной водой (позволить себе это могут только состоятельные люди), но члены делегации, стиснув зубы, вежливо отказывались от купания и обливались потом в официальных строгих костюмах и шляпах. Местные жители толпами следовали за русскими, даже по ночам возле гостиницы, где размещались члены делегации, толпились желающие увидеть гостей из далекой северной страны. Тихо сидеть в ожидании индусам было скучно, поэтому гремели барабаны, завывали зурны, и все с энтузиазмом выкрикивали новый лозунг советско-индийской дружбы «Хинди-руси бхай-бхай!» («Русские и индийцы – братья»). В итоге русские осматривали достопримечательности из окон машин, поскольку выйти из автомобиля было просто невозможно.

Зная любовь Хрущева к сельскохозяйственным технологиям, его свозили на ферму, где получали молоко от буйволиц (молоко ему не понравилось, слишком жирное). В штате Керала гостям показали плантации кокосовых пальм. Хрущев писал, что в памяти у него остались сборщики кокосовых орехов, которые карабкались по стволам, связав ноги веревкой – ступни как бы «присасывались» к дереву. На чайной плантации Хрущев раскритиковал организацию работ, сказав, что она производит «жалкое впечатление»: сушка и сортировка чайных кустов проводилась вручную, а в советских чаеводческих совхозах уже работали машины. «Если бы советские люди, которые пьют индийский чай, видели, как его заготавливают, они, видимо, утратили бы аппетит», – пошутил советский лидер, обратив внимание на то, что почти нигде не соблюдались санитарные нормы.

Хрущева к тому же поразило количество обезьян, которые у индусов считались священными животными и буквально облепляли обочины дорог и заборы в ожидании подачки от туристов. Гостю рассказали, что миллионы обезьян наносят гигантский ущерб сельскому хозяйству, но ни у одного индуса не поднимется рука обидеть их. И тут опять же напрашивается цитата из «Хождения за три моря»: «Обезьяны же живут в лесу, и есть у них князь обезьянский, ходит со своей ратью. И если кто их обидит, тогда они жалуются своему князю, и он посылает на того свою рать. И обезьяны, напав на город, дворы разрушают и людей побивают. Говорят, что рать у них весьма большая и язык у них есть свой; детей они родят много, но которые родятся не в отца и не в мать, тех бросают по дорогам. Тогда индостанцы их подбирают и учат всякому рукоделью, некоторых же продают, но ночью, чтобы они не смогли убежать назад, а некоторых учат подражать лицедеям».

Зато Никите Сергеевичу понравились индийские традиции приема гостей. Даже на самых масштабных официальных приемах не подавали алкоголь. Столы предпочитали накрывать под открытым небом, в парках или садах. Из напитков подавали соки, на закуску – фрукты. «Обратное тому, что мы видим у себя, когда говорят, что без водки нет веселья», – записал советский лидер.

Поездка Хрущева стала настоящим «открытием Индии» для советских людей. Этому «открытию» требовался какой-то символ, которым и стал в скором будущем тверской купец Афанасий Никитин. Правда, пока что о том, кто такой Афанасий Никитин, и как он (если поглядеть на памятник) предположительно выглядел, знали только жители Калинина. Однако через два года об этом узнали все жители Советского Союза – на экраны вышел фильм «Хождение за три моря», и теперь Афанасий стал кинозвездой!

Глава вторая

Афанасий и кино

Тутаевский краевед Надежда Таранова по нашей просьбе совершила на велосипеде поездку к старой дамбе на левом берегу Волги, где в 1957 году проводились съемки «русских» эпизодов первой советско-индийской картины «Хождение за три моря». Мы попросили ее посмотреть, что осталось от съемок в тех местах, и Надежда Сергеевна крайне ответственно отнеслась к поручению. Правда, порадовать нас ей было нечем. «Ничего не осталось, – печально вздыхает Таранова. – Дамба разрушена, раньше там была пристань, дороги, но пристани больше нет, дороги заросли. И мало кто помнит, что это на самом деле историческое место». Конечно, жаль…

Следует заметить, что в первую официальную советскую делегацию в Индию вошла большая группа внешторговских работников, а также несколько представителей «гуманитарных» ведомств – Министерства культуры и недавно созданного Общества советско-индийской дружбы. Внешторговцы вели деловые переговоры о поставках индийских товаров на советский рынок и инвестициях СССР в разные отрасли индийской экономики. Благодаря этому в советские магазины вскоре стали поступать товары из Индии: знаменитый чай в коробках «со слоником» или «с танцовщицей», ткани, косметика, одежда… Забегая вперед, скажем, что к началу 1980-х Советский Союз был одним из главных торговых партнеров Индии: доля индийского импорта в структуре потребительских товаров СССР составляла 8 %, что очень много.

Само собой, немедленно возникли идеи крепить культурное сотрудничество: переводить и издавать в СССР книги индийских писателей (не всех подряд, конечно, а только идеологически близких), проводить в Индии гастроли советских театральных и музыкальных коллективов, приглашать граждан Индии на учебу в советские институты (кстати, одна из самых больших студенческих «диаспор» индийских юношей и девушек сегодня находится в Твери – городе, где стоит памятник Афанасию Никитину, который можно считать и своеобразным символом дружбы двух народов).

Идея о съемках совместного советско-индийского кинофильма возникла не сразу, но к этому всё шло. С предложением к руководству «Мосфильма» обратились индийские кинематографисты. Было принято решение сделать первой в истории советско-индийской картиной экранизацию «Хождения за три моря Афанасия Никитина».

Хрущев был не против такого выбора. Он благосклонно отнесся к открытию памятника Никитину в Калинине, тем более что в своих индийских записках упоминал о памятниках, которые в Индии советской делегации встречались повсеместно: «Когда мы ездили по стране, то в пути нам попадались памятники, которые были поставлены колонизаторами в честь их побед и захватов различных территорий Индии. Все это были какие-то военные, морские или сухопутные командующие, либо представители британской короны. И все эти памятники как-то уживались рядом. Индусы – удивительные люди, их терпение невероятно. Как можно, на наш взгляд, мириться с памятниками, которые свидетельствуют об утрате независимости и угнетении страны британскими колонизаторами? Мы у себя после революции почти все старые памятники сбросили. Некоторые только оставили с соответствующими надписями, как память о былых угнетателях».

В 1956 году началась подготовительная работа, написание сценария, выбор съемочной группы. Сценарий будущего фильма поручили писать Марии Смирновой – выпускнице знаменитой киномастерской Льва Кулешова. В истории кино она оставила свой след: в начале 1930-х Смирнова написала сценарий фильма «Айна» по рассказу Андрея Платонова «Песчаная учительница» – и почти на полвека эта картина стала единственной экранизацией платоновских произведений. Советская энциклопедия кино сообщает о Смирновой следующее: «Основная тема творчества автора – становление характера человека, гражданский долг, высокий трудовой подвиг, воспитание новой морали. Герои ее произведений – люди обыкновенные, внешне не примечательные, но обладающие большой духовной красотой». В 1948 году Мария Николаевна стала лауреатом Сталинской премии за сценарий фильма «Сельская учительница», который, по слухам, растрогал Сталина (Смирнова нигде не упоминала, что сценарий был в немалой степени автобиографическим – она сама до того, как пришла в кино, несколько лет учительствовала в сельской школе в Оренбургской области).

В 1950 году Смирнову наградили орденом Трудового Красного Знамени, еще год спустя – орденом «Знак Почета». Безусловно, человеку с такими регалиями смело можно было поручить создание сценария для первого советско-индийского фильма. Забегая вперед, надо сказать, что «Хождение за три моря» стало последним серьезным успехом Смирновой, после него она написала сценарии для нескольких слабых фильмов, которых сегодня никто и не помнит – «Украденное свидание», «Тоска», «Под одной крышей». Почти в безвестности Мария Смирнова дожила до 1993 года.

Необычным был выбор режиссеров-постановщиков с советской и индийской стороны. Режиссерами проекта назначили русского Василия Пронина и индуса Ходжу Ахмада Аббаса, причем оба прославились вовсе не как постановщики. Василий Пронин начинал как оператор, он крутил ручку киноаппарата на съемках фильма Николая Экка «Путевка в жизнь», первой советской звуковой картины. Потом Пронин решил стать режиссером, но нельзя сказать, что его фильмам сопутствовал зрительский успех. Из всех картин, которые указаны в его фильмографии, зрители могут вспомнить разве что «Сын полка» 1943 года, некоторые сцены которого, к слову, снимались в освобожденном Калинине, неподалеку от того места, где впоследствии будет установлен памятник Афанасию Никитину (интересное совпадение).

Однако Василий Пронин был одним из самых опытных и толковых в техническом, ремесленном плане режиссеров советского кино. Он постоянно использовал на съемках новые технологии, активно применял в работе съемочной группы всевозможные новинки. Для съемок сложного постановочного фильма, каким должна была стать картина «Хождение за три моря», кандидатура Пронина была идеальной. Индийскую сторону особенно поразила строчка в послужном списке советского режиссера, что работать на съемочной площадке он начинал еще в эпоху немого кинематографа, и первым записывал звук на съемках картины «Путевка в жизнь».

О том, каким живым визионерским киноглазом обладал Пронин, писал его друг киновед М. Власов в книге «20 режиссерских биографий»: «Уже первая крупная операторская работа Пронина, “Путевка в жизнь” (1931; до этого было снято несколько документальных и научно-популярных лент), свидетельствовала о том, что в советское кино пришел талантливый и своеобразный мастер. В его операторской манере счастливо сочетались изобразительная экспрессия и лиризм, умение дать выразительный пластический образ среды и чуткое, любовное внимание к человеческому лицу, глазам, мимике. В эпизоде, рисующем жизнь Кольки в семье до того, как случилось непоправимое несчастье с матерью, круто повернувшее мальчишескую Колькину судьбу, ощущение светлого, радостного, праздничного счастья возникает главным образом благодаря изобразительному решению. Сцена пронизана ярким весенним солнечным светом. Солнечные блики резвятся на белых стенах просторной, не заставленной мебелью комнаты, скачут по кипенно-белым праздничным косовороткам отца и сына, по туго накрахмаленной белой скатерти, где как символ безмятежного семейного благополучия излучает ослепительное сияние до блеска начищенный самовар».

О высоких профессиональных качествах Василия Пронина пишет в своих неопубликованных воспоминаниях и директор студии «Мосфильм» В. Сурин: «Все фильмы, поставленные В. М. Прониным, отличают высокая гражданственность и внимание к человеку. Среди них “Март-апрель” – о подвигах наших военных разведчиков, “Салтанат” – фильм, за который В. Пронин был удостоен звания заслуженного деятеля искусств Киргизской ССР, “Хождение за три моря” – картина, снятая совместно с индийскими кинематографистами. В. Пронин был одним из первых режиссеров, взявшихся за постановку фильмов для детей. Василий Маркелович любил студию, съемку, любил коллективный кинематографический труд. Он всегда был окружен молодежью, которую не только учил, но и сам учился у нее, постоянно совершенствуя свое мастерство. Фильмы Василия Маркеловича Пронина, в которые он вкладывал свое сердце, свою совесть коммуниста, будут жить и воспитывать людей».

С индийской стороны работа над совместной постановкой была поручена частной киностудии «Найя Сансар», которая пригласила на проект одного из самых заслуженных индийских режиссеров – Ходжу Ахмада Аббаса. В Индии он был известен не только как режиссер, но и как писатель, продюсер, сценарист и журналист. Аббаса называют «отцом индийского реализма»: именно по его сценарию был снят фильм «Бродяга», который в 1950-е годы прошел по экранам многих стран мира, завоевав поистине баснословную популярность (был он и в советском прокате).

Перед тем, как приступить к работе над фильмом «Хождение за три моря», Ходжа Аббас четко изложил свои творческие задачи. Индийская сторона рассчитывала, что первая советско-индийская постановка будет не столько экранизацией литературного памятника, сколько возможностью для широких зрительских масс Советского Союза и других стран познакомиться с природными красотами Индии, ее архитектурными и религиозными памятниками. В какой-то степени Афанасий Никитин, по замыслу индийского режиссера, должен был стать не только первым европейцем, добравшимся до Индии, но и первым европейским туристом. Поэтому Аббас предложил проводить индийскую часть съемок в разных локациях – в Дели, Бомбее (ныне Мумбаи), и других городах и штатах Индии, чтобы показать как можно больше красивых мест, видов подлинной индийской природы. По сути, «Хождение за три моря» снимался индийцами как большой рекламный ролик их страны. В связи с этим Аббас убедил советскую сторону внести некоторые изменения в сценарий (в титрах фильма он упоминается как соавтор сценария). Ему, конечно, разрешили. Скорее всего, именно Аббасу принадлежит и авторство любовной, лирической линии в сюжете фильма – о чем у самого Никитина нет ни малейшего упоминания. Но индийский режиссер лучше остальных знал, чего именно ждет от него индийский кинозритель (да и советский тоже), поэтому сильно посвоевольничал с оригинальным сюжетом.

Теперь всё было готово – сценарий, режиссеры, съемочная группа. Не хватало только исполнителя главной роли. Впрочем, это была главная проблема: индийцы даже специально побывали в Калинине, посмотрели памятник Никитину, он им очень понравился. И теперь они искали актера, который внешне выглядел бы так же, как Афанасий Никитин в монументальной скульптуре – длинноногий, поджарый, широкоплечий мужчина. На «Мосфильме» день за днем проходили пробы, но всё было не то. Исполнителя главной роли никак не могли найти.

И тут индусов пригласили на экскурсию на «Мосфильм».

Олег Стриженов, народный артист СССР, сыгравший роль Афанасия Никитина в фильме, до сих пор жив, ему 95 лет. К сожалению, Олег Александрович не смог по состоянию здоровья дать интервью для этой книги, но его сын подсказал, где найти прежние интервью, посвященные участию актера в фильме «Хождение за три моря». История это, безусловно, весьма интересная.

Стриженов к тому времени сыграл всего четыре главные роли, но уже был суперпопулярным советским актером. Он играл роли героические – итальянского революционера Овода в экранизации романа Этель Лилиан Войнич, боксера Фелипе Риверу в «Мексиканце» (тоже экранизация, рассказа Джека Лондона). В 1956 году на экраны вышел фильм Григория Чухрая «Сорок первый», экранизация повести Бориса Лавренева, где Стриженов сыграл главную роль – белогвардейского поручика Говоруху-Отрока, который влюбляется в девушку-снайпершу Марусю (ее сыграла Изольда Извицкая). Как писали советские критики, «Сорок первый» стал одной из лучших премьер года, и особенно отмечали главную мужскую роль: «В этой картине Стриженов исключительно точно воплотил сложный внутренний мир белого офицера». Именно «Сорок первый» принес молодому 26-летнему актеру первую награду – расширенная конференция Союза кинематографистов СССР на «Мосфильме» признала его работу в фильме лучшей ролью года. С огромным успехом прошел и зарубежный прокат картины: Стриженов теперь немало времени проводил за границей, представляя «Сорок первого» на различных кинофестивалях.

Однако эта картина едва не сыграла роковую роль в творческой судьбе актера. Теперь ему постоянно предлагали сценарии с ролями поручиков, подпоручиков, штабс-капитанов, белогвардейских офицеров разных чинов. Стриженов последовательно отказывался от всех подобных предложений – ему хотелось сыграть что-то совершенно иное. В очередной раз придя на студию, он увидел объявление, что на «Мосфильме» проводятся кинопробы на главную роль в совместной советско-индийской постановке «Хождение за три моря». Стриженов пришел записываться на пробы, но его даже не стали записывать – какой же из белого поручика положительный древнерусский купец? Впрочем, официально ему сообщили, что на его кинопробу нет пленки, чем сильно обидели молодого актера.

О том, что было дальше, Олег Александрович рассказал в интервью в 2018 году, к 60-летнему юбилею выхода «Хождения за три море»: «Помог случай. Приехала делегация индийских кинематографистов на “Мосфильм”. И вот их ведут по павильонам, показывают, рассказывают. После чего индийские товарищи попросили показать им какой-нибудь из новых “мосфильмовских” фильмов, а “Сорок первый” только-только приехал из Канн, с кинофестиваля! Отправились в тон-студию, там был большой просмотровый зал, после фильма пригласили исполнителей главных ролей – меня, Изольду Извицкую, Николая Крючкова. Фильм индусам очень понравился. Ахмад Аббас всем жал руку после просмотра, мне пожал руку и сказал, что моя роль ему понравилась больше всех. Он плохо говорил по-русски, с акцентом, но обходился без переводчика. Спрашивает – как ваши дела? А я ему отвечаю – дела у меня плохие. Аббас – а что случилось? Я говорю – да вот хотел попробоваться в вашем фильме на Афанасия Никитина, только мне сказали, что на “Мосфильме” пленка закончилась… Директор студии стоит за спиной индийской делегации, подает мне страшные знаки, а мне терять нечего. И тут Аббас говорит – а я как раз когда смотрел фильм, подумал, что именно этот актер должен играть Афанасия Никитина. Потому что мы представляем русского купца, будто это такой мужичок, который огурцами торгует, а Афанасий Никитин был человек образованный, просвещенный, знал несколько языков, и вообще он был великим романтиком. И тут же попросил организовать все для пробы. Мне сделали грим, приклеили бороду. Аббас посмотрел пробу – и меня утвердили».

В автобиографической книге «Исповедь» (1999) Стриженов рассказал эту историю несколько по-другому: «Когда я узнал, что намечается первый совместный советско-индийский фильм “Хождение за три моря” о тверском купце-землепроходце, совершившем в XV веке путешествие в Индию и оставившем о своих странствиях записки. Пошел в библиотеку имени Ленина, прочитал интереснейшие дневники Афанасия Никитина и размечтался: вот бы удивить всех, сыграв русского купца.

К сожалению, у нас издавна сложилось мнение, что купец обязательно должен представлять собой грубоватого, с внушительным животом торгаша-ростовщика, ведрами потребляющего чай и водку, поколачивающего свою супругу и ничего не читающего, кроме трактирного меню. Я создал для себя другой образ – образованного, жаждущего новых знаний путешественника с пытливым взглядом и глубоким умом. Решил даже, какая нужна бородка, как наложить грим, чтобы лицо стало пошире, как произносить слова с волжским выговором. Даже представил, какие на мне будут сапоги, кафтан. То есть, как учили нас в Вахтанговской школе, создал биографию, внешность и привычки героя, даже отрепетировал тональность его речи и самобытную походку. Лишь после этого обронил на “Мосфильме” предложение: “Хорошо бы пробу получить у вас на роль Афанасия Никитина”. Потом одна ассистентка режиссера рассказывала, что в группе, узнав, кого хочет играть Олег Стриженов, сочли, что я спятил. Им казалось ясным, что на эту роль нужен типаж вроде Бориса Андреева – грубоватый мужик, по силе и ширине плеч не уступающий былинному Илье Муромцу.

Помог случай. Прилетел из Индии с киногруппой известный писатель Ахмад Аббас, который был режиссером и вместе с Николаевой сценаристом будущего фильма. Надо встречать индийских гостей. Провели их по “Мосфильму”, показали павильоны и цеха. После экскурсии, по обычаю, надо похвалиться новой продукцией студии. Выбрали “Сорок первый”. Пригласили на просмотр в директорский зал и меня с Чухраем.

К тому времени я уже потихоньку прочитал сценарий “Хождения за три моря” и уверился, что смогу сыграть Афанасия Никитина. После просмотра Аббас поблагодарил меня в восторженных словах за “Сорок первый” и спрашивает:

– Что сейчас делаете?

– Да ничего, – отвечаю. – Хотел в вашем фильме участвовать, уже и образ придумал, да говорят: по типажу не подхожу.

– А я как раз хотел предложить вам роль Никитина. Чем же вы их не устраиваете?

– Хотят, чтобы нос картошкой был, – рассмеялся я, – мышцы, как у быка и бас, как у дьякона.

– Да зачем? – удивился Аббас. – Нос хороший. Что нужно, гримом сделаем, а душа-то у Никитина тонкая, он знаток восточных языков, по-моему, один из самых просвещенных людей своего времени. Мне как раз нужен актер мыслящий. Я все сделаю, чтобы пробы с вами состоялись.

Замечательный гример Вася Фетисов сделал все так, как я попросил, костюмеры тоже не подвели. Пробы прошли на отлично.

Меня утвердили на роль в августе пятьдесят шестого года, а уже в октябре, когда в Индии немного спадает жара и становится легче работать, я улетел на съемки в эту древнюю страну, которую знал с ученических лет по лекциям Бориса Николаевича Симолина».

Решение, как потом стало понятно, оказалось исключительно правильным. Поскольку описаний внешности Афанасия Никитина не сохранилось, было решено, что светловолосый и голубоглазый артист замечательно подойдет для воплощения образа хрестоматийного русича. Записки героя рисуют портрет довольно-таки прагматичного коммерсанта, но киношники, конечно же, решили романтизировать личность Никитина, отчего у них он похож скорее на былинного Садко, чем на расчетливого охотника за прибылью.

Кстати, вот еще интересный факт из творческой биографии братьев-актеров Олега и Глеба Стриженовых, о котором Олег написал в своей книге: «Когда я снимался в Индии в роли Афанасия Никитина, одновременно надо было сделать несколько эпизодов на “Мосфильме”. Думали: кого взять мне дублером? И решили – Глеба. Ему пришелся впору запасной костюм Афанасия Никитина, и он за меня снялся в общих планах. Завязались знакомства с работниками “Мосфильма”. И в пятьдесят седьмом году Глеба пригласил Володя Басов в картину “Необыкновенное лето”. Это была его первая самостоятельная роль в кино».

Сначала решено было провести съемки в Индии. Оператором «Хождения за три моря» пригласили Евгения Андриканиса, удивительного оператора-постановщика, создателя уникального поэтического стиля в советском кинематографе. Именно Андриканису, в частности, было доверено снимать Парад Победы 24 июня 1945 года в Москве. К тому же Андриканис оказался единственным членом съемочной группы, имевшим опыт совместных постановок – до этого он работал в советско-албанской картине «Великий воин Албании Скандербег».

Главная сложность заключалась в дикой жаре, вспоминал Олег Стриженов. За четыре месяца съемочная группа объехала почти всю страну, в кадр попали многие из знаковых для жителей Индии архитектурных и культовых сооружений. Нелегко пришлось русским кинематографистам привыкать к тропическому климату, особенно тяжело было исполнителю главной роли. Но эти неудобства компенсировались благожелательным отношением местного населения. По воспоминаниям Олега Стриженова, приглашенные в массовку простые индийцы снимались без грима, в своей одежде и всё это выглядело вполне аутентично. То есть если в кадре брахман, то он и в жизни индуистский жрец. Деньги за съемки многие не хотели брать, несмотря на бросающуюся в глаза бедность.

О четырехмесячной киноэкспедиции в Индию рассказал режиссер картины (сейчас эта должность называется второй режиссер) Дамир Вятич-Бережных: «Хинди-руси – бхай, бхай! (Индийцы и русские – братья!) – вот те слова, которыми встречали нас во всех уголках страны – в штате Мадрас, в Дели, Бомбее… Ходом съемок фильма интересовался премьер-министр Индии Джавахарлал Неру. Мы побывали у него на приеме, он имел с нами продолжительную беседу». Гости-кинематографисты из СССР удостоились аудиенции с первыми лицами Индии прямо как герой Олега Стриженова Афанасий Никитин, который в фильме встречается с неким «главным визирем».

А вот воспоминания Олега Стриженова о съемках в Индии, опубликованные в 1966 году в журнале «Искусство кино»: «Осенью 1956 года по поручению Союза кинематографистов я должен был поехать в Индию. Мне хотелось многое узнать об этой древней стране. Естественно, что прежде всего я позвонил Василию Маркеловичу Пронину. Ведь это он снимал в содружестве с индийскими кинематографистами фильм “Хождение за три моря”. Мы просидели с ним целый вечер. На столе лежали большие и малые блокноты, чертежи маршрутов и просто полустершиеся уже записки, сделанные второпях на бесчисленных дорогах Индии. Ведь он повторил путь своего будущего героя Афанасия Никитина. Должен признаться, что один этот вечер дал мне больше, чем множество уже систематизированных и отпечатанных материалов. В рассказе Пронина передо мной вставала жизнь и история древнейшего народа земли. Иногда это было точное знание, а иногда удивительная интуиция художника, ощущавшего глубины народного характера каким-то шестым чувством. Религия и философия. Реальные люди и мифы. То был не протокол спокойного созерцателя. В этом рассказе были восхищение и горечь, восторг перед величием древней культуры и острое беспокойство за сегодняшнюю судьбу страны и народа.

Именно этому вечеру, проведенному с Прониным, я был обязан тем, что приехал в эту удивительную страну не совсем чужим. Случилось так, что на бомбейском аэродроме носильщики в красных чалмах, похожие на сказочных персонажей, выгружали из самолета тяжелые ящики с пленкой. Это была последняя картина В. Пронина “Наш дом”. Признаться, я очень волновался перед первым ее просмотром группой бомбейских кинематографистов и писателей. Поймут ли, оценят ли? Переводчик успевал сообщать лишь об общем смысле сцен. И все-таки, когда окончился просмотр, я услышал тишину, почтительную, задумчивую тишину, а потом вдруг многоголосый и взволнованный гул зала. Часть сказанного мне переводили, о части реплик я лишь догадывался. Говорили, что картина очень талантлива и очень русская, что она многое помогла понять в сегодняшней жизни нашей страны и в поисках нашей кинематографии. Далекая русская рабочая семья стала вдруг близкой и понятной нашим индийским друзьям. Говорили, что при всем уважении к предыдущим работам Пронина эта последняя его работа поражает их новым и удивительным взлетом его творчества, что он очень современный и совсем молодой. Мне с трудом перевели чисто индийское выражение “заново родившийся”. Это сказал, как мне показалось, с некоторой грустинкой индийский писатель и сценарист, с которым работал когда-то Пронин, Ахмад Аббас. Он шел после просмотра рядом со мной в пестрой суете бомбейских улиц. Шел молча, задумавшись. “Да, да, он совсем еще молодой” – прощаясь, снова сказал Аббас, унося с собой какие-то внутренние раздумья».

В журнале «Киномеханик» (№ 2, 1958 год) о «Хождении за три моря» вспоминает сценарист Мария Смирнова: «В фильме множество массовых сцен. Некоторые из них снимались на Волге, в Тутаеве, под Ярославлем, на территории Борисоглебского монастыря, в песках Туркмении. И везде в них принимали участие местные рабочие, колхозники, молодежь. Так же охотно шло навстречу киногруппе и население тех мест Индии, где проходили съемки. А проходили они в разных районах страны, так как кинематографисты пытались в какой-то степени повторить путь Афанасия Никитина. Правда, в Индии, так же как и в России, многое неузнаваемо преобразилось, а многое просто исчезло. Поэтому приходилось использовать все многообразные средства кино, чтобы восстановить прошлое и представить его на экране как можно достовернее. Тут нам на помощь пришли советские и индийские ученые, историки и художники.

Внимание и поддержку съемочная группа ощущала повсеместно. Кроме павильонов фирмы “Найя Сансар”, съемки проходили в Бомбее, Дели штате Мадрас, пещерных храмах и во многих других местах. И везде съемочную группу окружало теплое внимание и забота. Например, жрецы одного из древнейших действующих храмов не только разрешили провести там съемку, но даже помогли организовать большое религиозное шествие, в котором приняли участие сотни прихожан.

Мне посчастливилось не только работать над этим сценарием, но и присутствовать на премьере кинокартины в Индии. Здесь картину ждали. Была подготовлена великолепная реклама. Залы кинотеатров были полны. Демонстрацию фильма часто прерывали аплодисменты. Огромным успехом пользовался Олег Стриженов. На премьерах присутствовали видные политические деятели. Они выступали с речами, в которых оценивали фильм как явление большого общественного значения, как серьезный вклад в укрепление культурных связей между двумя великими народами.

И на этот раз творческий коллектив был принят Неру, который выразил большое удовлетворение по поводу завершения работы над совместной постановкой и расценил ее как большое достижение советских и индийских кинематографистов».

Сроки натурных съемок были сжатыми, поэтому работали каждый день, снимая индийские сцены с участием Стриженова. «Индусы хотели показать самые красивые и экзотические места своей страны, чтобы все эпизоды с участием Афанасия Никитина проходили на фоне каких-то известных достопримечательностей, – вспоминает Олег Александрович. – А они находились в разных местах страны. Сняли одну сцену, в аэропорт – и летим в другой штат. Но я был молодой, я был счастлив, я благодаря этим съемкам увидел всю Индию. Я увидел Дели, Мадрас, Бомбей, Бенгалию, Калькутту, я ездил на слоне, я был в настоящих джунглях! Снимали старинные храмы на берегу Бенгальского залива, которые целиком высечены в скале, и их возраст – пятый век до нашей эры! А на закате приходят паломники, и молятся, все в разноцветных сари, и все это на фоне заходящего солнца. Или если снимали шествие, мы снимали реальное шествие с браминами. Такие съемки, конечно, уже не повторить, потому что тогда это все было совершенно бесплатно, индийская сторона была заинтересована в успехе предприятия. А режиссер Аббас был другом Джавахарлала Неру, он рассказывал, что идея совместного фильма у него появилась еще во время приезда Хрущева, и как только Хрущев улетел, он, Аббас, тут же сел писать сценарий».

Авторы ленты хоть и ориентировались на одноименный труд Афанасия Никитина, верности букве первоисточника не сохранили, круто поменяв большинство фактов из жизни купца. Например, в фильме появляется семья Никитина – мать купца сыграла популярная в то время актриса Варвара Обухова, известная главной ролью в фильме «Васса Железнова», а впоследствии игравшая комических старух в фильмах про участкового Анискина (которые, к слову, тоже снимались в Калининской – ныне Тверской – области).

Фильм начинается с того, что Афанасий решает в сердцах навсегда завязать с торговыми экспедициями после убыточной поездки в Литву, поставившего его семью на грань разорения. На самом деле такие коммерческие операции для тверских купцов чаще всего были успешными – Литовское и Тверское великие княжества находились в хороших отношениях. Так или иначе, страсть к путешествиям заставляет экранного Никитина нарушить обет и отправиться ко двору Ивана III (его сыграл актер Леонид Топчиев, актер мхатовской школы, это была его вторая роль в кино), чтобы с его благословения рвануть с товарищами в загадочную Индию.

Понятно, что всё это выдумка. К великому князю в Москву Афанасий не заглядывал, получив разрешение от собственного князя Михаила Борисовича. И об Индии в тот момент Никитин не помышлял – историки считают, что дальше Шемахи (Северный Кавказ) он ехать не планировал. Афанасий хотел примкнуть к посольству Василия Папина в прикаспийскую страну Ширван, но тот отплыл на юг по Волге раньше, поэтому предпринимателю пришлось дожидаться в Нижнем Новгороде ширванского посла Хасан-бека (его сыграл индийский актер Пайди Джайрадж), чтобы следовать с ним. В фильме встреча с Хасан-беком показана как случайная – посреди реки. И дипломат компанию герою не составил. Потом по фильму на экспедицию напали близ Астрахани татары, как и было на самом деле, однако дальше начинается полная отсебятина. В действительности русские лишились двух кораблей из четырех, и Никитин, потерявший все свои товары, был вынужден пересесть на судно ширванца. В фильме, как мы уже знаем, посла оставили за скобками. Создатели картины подали дело так, что все спутники Афанасия либо попадают в плен, либо гибнут, а он один спасается, примкнув к каравану, следующему через пустыню. Ничего подобного на самом деле не произошло. Наш купец со своими соратниками попал в морскую бурю, пережил нападение дагестанских горцев и все же добрался до Дербента.

После Дербента Никитин мог с другими оставшимися без товара коллегами вернуться домой, но решил попытать счастья на чужбине, надеясь как-то отбить финансовые потери. В поисках выгодных сделок он посетил Баку, Чапакур, Мазендаран, Кашан, Иезд, Лар и Ормуз (Гурмыз). В последнем он раздобыл коня, которого решил продать в Индии, поскольку откуда-то узнал, что тамошние богачи платят за хороших скакунов лучшую на Востоке цену. Все это он описал в «Хождении за три моря». Пронин и Аббас все эти многомесячные перипетии выкинули, придумав альтернативную цепочку событий: будто бы Афанасий купил коня у спасших его караванщиков, чтобы догнать предавшего его доверие вора – полностью вымышленного португальца Мигуэля. Эту роль сыграл Всеволод Якут, актер обладавший исключительным отрицательным обаянием, всю жизнь играл шпионов, немецких офицеров и алчных американских капиталистов. Его роль в фильме явно подсказана другим отрицательным португальцем – работорговцем Негоро из экранизации романа Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан» (его, правда, играл не Якут, а Михаил Астангов).

Кстати, экранный Никитин характерно, с нажимом окает – особенно в сцене аудиенции у Ивана III, где он произносит «надО бы нам пОйти» (имеется в виду – в Индию). Загвоздка в том, что в XV веке тверское оканье смягчилось под влиянием московского аканья и мутировало в оригинальный вокализм с глотанием безударных гласных. То есть там, где Стриженов, округляя губы, произносит в кадре слово «гОрОд», его герой должен говорить «горд» или «горыд». В общем, Афанасий изъясняется с экрана не как житель Твери, а как северянин или сибиряк. Но это мелочи, конечно.

Когда Никитин прибывает в Индию, более или менее достоверно киношники воспроизводят лишь историю с его конем. Наместник Асад-хан (индийский актер Дэвид Абрахам) присваивает жеребца, обещая вернуть его Афанасию, если тот примет ислам в течение четырех дней – в противном случае неверного ждет смерть. Афанасий отказывается, но находит авторитетного покровителя по имени Мухаммед, и тот заставляет явно вышедшего за пределы своих полномочий наместника вернуть скакуна. Этот сюжет кинематографисты с «Мосфильма» и студии «Найя Сансар» сохранили – правда, миссию спасения русского предпринимателя предпочли приписать уже знакомому нам ширванцу Хасан-беку. А тот в Индии, судя по документам эпохи, никогда не бывал.

Индолог Евгения Ванина в документальном фильме, посвященном съемкам «Хождения за три моря», обратила внимание, что на экране Афанасий Никитин предстает молодым, здоровым, полным сил романтическим героем – истинным русским богатырем. Однако из текста «Хождения» следует, как мы уже говорили, что реальный Афанасий был, скорее всего, человеком ближе к 50, почтенного возраста, что вполне нормально для средневекового купца. Потому-то индийцы, как пишет он сам, не прятали от него своих жен и дочек. Впрочем, среди тверских краеведов ходит и такая байка, что высокий белокожий «северный гость» привлекал своей внешностью состоятельных «женок» индусов, которые готовы были платить за, скажем так, благосклонность Афанасия к ним. И якобы именно на эти деньги автор «Хождения за три моря» и прожил до своего отъезда на родину. Версия, возможно, не лишена вероятности, хотя сам Афанасий в своих записках ни словом не обмолвился о каких-то отношениях с местными женщинами.

Впрочем, к моменту прибытия экранного Афанасия в Индию авторы картины окончательно перестали делать вид, что снимают историческую картину и перешли в режим типичного «индийского кино» – мелодрамы про любовь. Никитин о потенциальном романе с индианкой в своих записках даже не заикается, ограничившись кратким описанием местных сексуальных нравов. Однако в фильме есть целиком придуманная сценаристами линия отношений тверского купца со спасенной им от укуса змеи девушкой по имени Чампа (ее сыграла главная звезда студии «Найя Сансар» Наргис). Разумеется, дальше томных взглядов и мелодичных песен героини дело не идет. Борясь с греховными желаниями, Афанасий в конце концов предпочитает оставить чаровницу, продолжив свой путь.

К сожалению, это не значит, что в кадр возвращаются приключения. На финишной прямой режиссеры ударяются в этнографию: персонаж Стриженова любуется достопримечательностями, слушает рассказы о местных реалиях от нового друга Сакарама (актер Балрадж Сахни), наблюдает экзотические пляски в исполнении придворной танцовщицы Лакшми (Падмини) и поражается обсерватории, построенной просвещенным визирем Махмудом Гаваном (его сыграл отец знаменитого Раджа Капура, не менее прославленный в Индии актер Притхвирадж Капур). Из всех этих лиц реально существовал только визирь, но в астрономии следа не оставил, хотя и славился ученостью. А показанный в кадре циклопический комплекс – это на самом деле обсерватория Джантар-Мантар, которую махараджа Джайпура Джай Сингх II возвел позже, в XVIII веке. И настоящий Гаван не назвал бы Волгу в беседе с героем Волгой – индусы именовали эту реку Ранха.

«Потратив уйму времени на туристические виды, Пронин и Аббас уже не успевают показать полное приключений (арест турками по подозрению в шпионаже, зимовка в Крыму) возвращение Никитина на Русь. Вот он садится на корабль до Ормуза – и уже в следующей сцене падает на траву среди березок. И, конечно, нет никакого печального финала со смертью купца в 1475 году в окрестностях Смоленска, за несколько дней пути до родного дома. Удивляться не приходится: “Хождение за три моря”, честно говоря, снималось не для того, чтобы потчевать советских и индийских зрителей фактами биографии Афанасия Никитина. А для того, чтобы познакомить советских людей с Индией, а индийцев – с Советским Союзом. В надежде на долгую и крепкую дружбу народов», – пишет блогер Александр Чекулаев, составивший максимально тщательный разбор фильма.