Татьяна Лиознова

Вступление

В начале нового тысячелетия Россия остро переживала событие масштаба, прямо скажем, планетарного – развал Советского Союза. Более семидесяти лет строили мы общество нового типа – народной власти, социального равенства и справедливости, возможности миллионам простых людей свободно развивать свои способности в общем деле. Тяжкие испытания выпали строителям нового мира – в отдельно взятой стране и враждебном окружении, да ещё методом проб и ошибок, без надёжной, глубоко разработанной теории именно созидания – разрушать-то старое «до основания» всегда проще. Но какой же взлёт высоких мечтаний, жажды испытать себя в практическом деле выпал на долю первых послереволюционных поколений! Автору этих строк даровано было счастье тесно общаться с писателями-фронтовиками, их глазами видеть жизнь тех, кто родился всего лишь семь-десять лет спустя после Октября 1917 года, вынес тяготы создания невиданного ранее общества и государства, испытания жесточайшей войны, по праву названной Великой Отечественной. Моё поколение «детей войны» откровенно завидовало им, оставившим такой яркий след в истории, пример грядущим поколениям!

Немало довелось мне, мальчишке из маленького железнодорожного посёлка на Транссибе, став журналистом, встречаться с людьми того поколения. Писать о них, с кем-то прочно дружить, набираться от них гражданского мужества, стойкости в сражениях уже другого типа – с теми, кто хотел «жить по потребностям», личным, за счёт и в ущерб «живущим по способностям».

И теперь, когда страна вновь возвращается к прежней высокой мечте об обществе подлинной социальной справедливости, вглядывается в глубины многовековой истории своего народа, стремится анализировать и исправлять ошибки на тернистом пути, хочется воскрешать образы тех, кто стал ярким примером истинного героизма, глубокой, искренней любви к нашему Отечеству.

Так рождались многие статьи, очерки, а потом и книги, например, о Герое Советского Союза, известном в мире вертолётчике, облетавшем, обживавшем оба полюса планеты, вершины Гималаев, джунгли Индонезии и многое другое, Василии Петровиче Колошенко, настоящем государственнике, всемерно поднимавшем престиж родной страны. Или уже о человеке моего поколения «детей войны» – блистательном баянисте мировой известности Анатолии Ивановиче Полетаеве, создавшем легендарный Государственный академический русский концертный оркестр «Боян», увы, погубленный всё теми же врагами самобытного русского и – шире – славянского творчества.

И вот прикосновение к богатейшему внутреннему миру ещё одного яркого представителя первых послереволюционных поколений…

Эта книга рождалась в преддверии 95-летия со дня рождения народной артистки СССР, кинорежиссёра Татьяны Лиозновой (именно так определила она сама надпись на своём надгробии; режиссёр была верна профессии до последнего удара сердца).

Так получилось, что и выполнить последнюю волю свою, и сохранить свой архив она доверила своей дочери Людмиле Васильевне Лисиной. Дочери?! С этого её секрета и началась наша с Людмилой Лисиной беседа – первая из многих последующих. А знакомство с архивными материалами, с многочисленными вырезками из газет и журналов, бережно сохраняемыми вначале мамой Татьяны Михайловны, Идой Израилевной, а затем и названной дочерью, открывало всё более интересный, загадочный – и ясный в классической простоте своей образ гениальной женщины, творца и воина в неустанных поисках. Женщины, не познавшей земного счастья материнства. Но сумевшей потрясающе убедительно ответить своему былому воздыхателю, в чём её неоспоримое счастье – в плёнках снятых ею фильмов, которые крутят и крутят вот уже десятки лет! И конечно, в благодарной памяти её учеников и теперь уже в их поисках и деяниях, в ярких свидетельствах актёров, имевших счастье работать с ней, требовательной до предельной жёсткости, но искренне любящей их как детей своих, актёров, которым она помогла создать их самые звёздные роли.

Книга построена в виде бесед, на основе обильного цитирования публикаций о ней, редких фотографий, в какой-то мере раскрывающих отношения Татьяны Михайловны с людьми. А окружена она была не только поистине звёздными артистами, причём звёздами первой величины, но и вообще личностями творческими, яркими, мощными, достигшими больших высот в избранных ими профессиях.

Конечно, вплетаются то и дело впечатления и раздумья автора о роли того поколения первых послереволюционных лет, мечтателей и героев, на смену которым пришли поколения бескрылых прагматиков, «квалифицированных потребителей» того, что ранее называлось общенародным достоянием, служением в областях образования, науки и культуры. Теперь это (надеюсь – не навсегда) называется «услугами». О Господи! Какая огромная разница: служение – и услуги…

…Надеемся, что светлый облик Татьяны Михайловны Лиозновой не потускнеет со временем, как не тускнеет, а напротив – проясняется, вырастает в сознании новых читателей и зрителей образ времени, её создавшего. Времени побед народных и в Великой Отечественной войне, и в творении общества социальной справедливости, пусть и погубленного ошибками и предательством правящей верхушки, но возрождающегося вновь на наших глазах. Не потускнеет – и новые исследователи её творчества, её прекрасной и яростной жизни добавят новые штрихи к пониманию, прочувствованию глубин этой великой души.

Неожиданное и довольно тесное соприкосновение с жизнью человека широко известного и всё же по-своему скрытого от внешнего мира, от посторонних нескромных взоров, – это для литератора своеобразный подарок судьбы. Понимаешь для себя, по мере углубления в материалы личного архива, какой огромный и яростный мир бушевал в груди маленькой, хрупкой женщины с лучистыми глазами и обаятельной улыбкой. И переживаешь – получится ли передать хоть малую толику того, что открывается тебе…

В любом случае важно донести главное – понимание ею ответственности каждого человека перед самим собой, перед людьми близкими и дальними, перед обществом, в котором живёшь, перед Вселенной, перед Всевышним, наконец, за то, как распорядился ты полученным от Него даром земной жизни. Жизни, а не тусклого существования, завершающегося примерно так, по словам Максима Горького: «Ни сказок о нём не расскажут, ни песен о нём не споют».

К архиву Татьяны Михайловны Лиозновой мне довелось прикоснуться по долгу дружбы. Супруга Бронислава Лисина, моего давнего, с омских ещё, сибирских времён друга и единомышленника. Людмила Васильевна просила помочь подготовить несколько публикаций к 95-летию со дня рождения кинорежиссёра, фильмы которой знают и любят миллионы зрителей в нашей стране и за рубежом: «Семнадцать мгновений весны», «Евдокия», «Три тополя на Плющихе», «Карнавал», «Мы, нижеподписавшиеся». Далеко не все могут навскидку назвать имя того, кто заставил вглядеться в глубины души народной, задуматься о судьбах Отечества и шире – о смысле жизни человека на Земле. А надо, обязательно надо знать человека, оставившего такой яркий след в искусстве, в духовной жизни народа.

И вот читаю вырезки из газет и журналов, статьи, отклики на её фильмы критиков и обычных зрителей, написанные рукой самой Татьяны Михайловны документы, разработки сценариев, интервью, данные ею в разные годы, – и понимаю вдруг, что это лишь вершины того айсберга, который она воздвигла из волн бушующего моря жизни. Сияющие вершины! Впрочем, нет… айсберг – это же нечто холодное, а здесь мир огненный, страстный. Может, лучше сравнить с вулканом, мощь которого до поры скрыта – и вдруг взрывается всплесками огня, растекается сверкающей лавой, заставляя думать о мощи неведомой, о жизни совсем другого порядка, космического, вселенского.

Художник велик, когда он поднимается от мелкодумья «нормальной», бытовой, обычной жизни до высот понимания истин библейских – каждому человеку дарована от рождения частица Божественного огня. Того, который, вероятно, неосознанно имеется в душе любого существа, но разгорается дивно только от осознания связи малого, личного со всем человечеством, и прежде всего – со своим народом.

Личная судьба любого человека, и тем более художника, у каждого своя. У кого-то старт жизни легче и проще. Скажем, Александр Пушкин, стихи которого Татьяна Лиознова любила, как и Блока, Тютчева, Заболоцкого, с детства рос в мире искусства дворянского, на французский манер. И ему пришлось к высотам своего творчества пробиваться через сказки Арины Родионовны, погружения в стихию народной жизни на ярмарках, наконец, изучения сути пугачевского бунта не только по документам, но и по живым впечатлениям его участников и свидетелей. Правда, теперь открылись и такие неведомые страницы жизни, как история встречи поэта с волхвами ещё в лицейские годы. Встреча, которая открыла ему скрытую глубину древних народных сказок и пророчеств о судьбе России на долгие века. Иносказательно, разумеется. А ключ к пониманию своих пророчеств и иносказаний скрыл он в рукописи, которую тайно доставил на Дон в 1829 году наказному атаману Всевеликого войска Донского Дмитрию Ефимовичу Кутейникову, герою Отечественной войны 1812 года, другу генерала Николая Николаевича Раевского, с сыновьями которого Пушкин дружил. Доставил её, написанную на старофранцузском языке (!) с шифром, который доверял хранителям рукописи и наказом открыть миру лишь через 150 лет, исключения делая только для самых светлых и мощных умов России. Совсем по-другому предстаёт образ Александра Сергеевича Пушкина как знатока глубинной жизни народа, как зрелого государственника, ещё и из мемуаров графа Струтинского о личной, с глазу на глаз, встрече Пушкина с императором Николаем I. Но это уже другая история…

Иным был путь другого гениального поэта, Сергея Есенина – от простой крестьянской жизни с её ладом к высотам общечеловеческой классической культуры.

Я люблю сравнивать самые ранние стихи этих истинно национальных русских поэтов. Помните, как «француз» (лицейская кличка Пушкина) откликнулся на задание написать о розе?

Безжалостная легкость, порхание мотылька… А у Есенина в те же 14 лет, помните?

Почувствуйте разницу даже не только в языке, но и в самом мироощущении.

И к чему я это говорю? К тому, чтобы лучше представить потом, как складывался характер – и творческий почерк будущей «железной леди» советского кино. Подчеркнём: именно советского кино. Потому что «до конца, до смертного креста» оставалась она верной идеалам своего отца, погибшего под Смоленском в первые дни войны, идеалам своего пионерского детства и комсомольской юности, своей партии, куда вступила в зрелые годы.

Детство и юность. Её «университеты»

О детстве и юности Татьяны Лиозновой читатели практически не знают. Не об этом обычно допытывали её дотошные интервьюеры. Но вот как сама она «раскололась» в беседе со своей юной соседкой по подъезду в доме 15 по улице Алабяна. Ниже – несколько строк из интервью, которое она дала ученице 10 «А» класса школы № 739 Галине Гаямовой. Черновик этого интервью, опубликованного в детско-юношеской газете района Сокол города Москвы «Диалог – ПАРУС» в 2006 году, сохранился в архиве Лиозновой.

Крайне интересна и сама история появления этого интервью школьнице.

Об этом рассказала Галина Александровна Гаямова в передаче телеканала «Доверие», посвященной Татьяне Михайловне Лиозновой (запись передачи вели в квартире Лиозновой):

«О том, что в нашем подъезде живёт Татьяна Михайловна Лиознова, мы знали и очень гордились соседством с таким выдающимся человеком. А наша первая встреча произошла в 1972 году в лифте. Был поздний вечер, Татьяна Михайловна возвращалась со съёмок. Мы разговорились. “Я так давно не была дома. У меня даже хлеба нет”, – сказала Татьяна Михайловна. В начале семидесятых, как известно, ночных магазинов не было, купить продукты после 19 часов было невозможно. Я подумала: “У такого человека – и вдруг такие проблемы!”

– Татьяна Михайловна, позвольте вам помочь, – рискнула я к ней обратиться. – Я вынесу вам хлеба.

Мы остановились на десятом этаже, я забежала домой и вынесла своей знаменитой соседке чёрный хлеб.

– Спасибо большое! – сказала она. – Вы спасли меня от голодной смерти!

Конечно, Татьяна Михайловна обладала тонким чувством юмора, но даже в этой шутливой фразе проявилась одна очень характерная для неё черта: она была очень благодарным и уважительным по отношению к людям человеком».

И что же рассказала Татьяна Михайловна внучке этой соседки, тоже Галине?

«В школе уже чувствовалась моя тяга к театру: я играла в самодеятельности. Мы ставили пьесу “Детство Будённого”. Я играла Сёмку Будённого. Отец, хотя мы жили очень скромно, себе выписывал газету “Правда”, а мне – “Советскую культуру”. Я не только играла в школьном театре, но и писала рассказы, печаталась в нашей стенгазете. Отец понимал, что я хочу стать актрисой, и не особенно одобрял это. Но когда мама, провожая его на фронт, задала ему вопрос обо мне, он сказал: “Конечно, лучше быть хорошим инженером, чем плохой артисткой. Но пускай она идёт туда, куда она хочет”.

А хотелось мне очень многого: хотелось соединить музыку, жизнь любимых героев – Наташи Ростовой, князя Андрея, старика Болконского, жизнь моих одноклассников, соседей. Вот так родилось желание заняться режиссурой, которая вмещала всё, что так интересовало меня. Я подалась во ВГИК. Конкурс был большой: 20 человек на место. Я выдержала экзамены и стала студенткой режиссёрского факультета.

На мне лежал большой груз ответственности: надо было учиться только на “отлично”. Я была сталинской стипендиаткой и помогала нашей семье: ведь это была повышенная стипендия. А мама много болела, и мои деньги были очень важны для нас».

Интереснейшие выявляются подробности, мелкие, на беглый взгляд, но позволяющие многое понять в пробуждении таланта, его формировании, вызревании, осознании. И кстати, об отношении будущего художника не просто к абстрактному «человечеству», некому «обобщённому зрителю», а к вполне конкретным людям, в частности к соседям по коммуналке, где тогда жили они с мамой, к своим одноклассникам.

«Мы жили в маленькой комнатке в коммунальной квартире, и мама решила разделись нашу комнату на две части, повесив занавески.

Получалось так: к нам могли приходить гости, и это ужасно возбуждало фантазию, всё время хотелось что-то представлять. Так оно и было. Когда ко мне приходил кто-то из друзей, мы показывали друг другу какие-то сценки. Каждый за занавеской играл свой спектакль.

Я стала замечать, что люди чрезвычайно разные и чрезвычайно интересные. Я это видела, запечатлевала и старалась понять, почему человек выглядит так, а не иначе. Я стала наблюдать за людьми. Меня очень привлекала тайна чужой жизни».

Еще одна драгоценная особенность будущего режиссёра, о которой Татьяна Михайловна обмолвилась бегло:

«Было ещё одно обстоятельство. У меня был абсолютный музыкальный слух, маму вызывали в школу и ругали за то, что меня не отдают в музыкальную школу. Но у нас не было средств, чтобы купить хороший инструмент. Так что слушала я чаще всего то, что передавали по радио, зато могла слушать 1-ю симфонию Чайковского, 3-й концерт Рахманинова».

Потом я узнал, как остро воспринимала Лиознова звучание обычной плохонькой скрипки: та же волшебная нота, которая поразила её на концерте профессионала, вдруг резала слух. Такое вот стремление к совершенству – с юности, даже в мелочах…

Кстати, о скромности Татьяны Михайловны – строки о своём абсолютном слухе она в рукописи перечеркнула. Но в фильмах её он явлен вполне. Музыкальность её картин бесспорна и очень художественно оправдана. А что касается её школьной активности, знаете, какое изумительное подтверждение тому имеется в архиве?! Номер газеты «Правда» от 16 января 1939 года, где на шестой полосе дан снимок с краткой надписью: «Учащиеся 7-го класса 273-й школы Ростокинского района (гор. Москва) во время перемены». В центре – девочка с хорошо узнаваемым лицом Лиозновой и широко распахнутыми руками явно о чём-то рассказывает – и все взоры устремлены на неё. Лидер! Уже тогда…

А через два года в её счастливо складывавшуюся юность вошла война – и сразу на трагически скорбной ноте. Помните кадр из «Семнадцати мгновений весны», где по Москве ведут пленных немцев?

«Так вот, я стояла вместе со всеми нашими людьми на 1-й Мещанской улице. Многие плакали. Я тоже заплакала. Но плакали мы не потому, что жалели немцев, а потому что в каждом из них видели убийцу кого-то из своих близких. Я вспомнила своего отца, которого мы потеряли в первые дни войны: он ушёл добровольцем на фронт. Конечно, наша жизнь с мамой сразу изменилась, как и у всех в стране. Было так же, как и у всех, только хуже».

Вспоминает она и другие слёзы – в замечательный день, 9 мая 1945 года:

«Когда стало известно о том, что подписана капитуляция, мы, вгиковцы, не сговариваясь, помчались на Красную площадь и все там встретились. Первым, кого я увидела, был Михаил Кузнецов, которого считали самым красивым артистом страны. Потом мы рванули к американскому посольству. Оно тогда находилось на Манежной площади. Мы стояли на клумбах около Большого театра. А потом начали танцевать. Кто-то падал в цветы, кто-то поднимался, кто-то плакал, чужие люди обнимались и, обнявшись, шли к другой группе людей, чтобы обняться с ними, поздравить их. Незабываемый день! А мне он памятен ещё и тем, что, когда мы начали расходиться, меня пошёл провожать Михаил Кузнецов. Для меня, как и для большинства девочек, он был кумиром. Я очень хорошо помню, что он проводил меня в метро, мы пропустили один, потом ещё один поезд, потом расцеловались и простились. Домой я возвратилась на рассвете. А назавтра весь дом ходил ходуном: люди поднимались из квартиры в квартиру, обнимались, поздравляли друг друга. А слёз сколько было пролито! Но это были святые очищающие, да не облегчающие слёзы».

Обратите внимание на вполне естественное сочетание восприятия великого общественного события с чисто девическим упоминанием личного общения с кинозвездой. Сколько будет потом таких переплетений – и не стихийных, а весьма продуманных и режиссёрски выстроенных…

Татьяна Лиознова позже рассказывала:

«У меня на войне погибли отец и три маминых брата. Папа отвоевал на фронтах Первой мировой и после ранения плохо слышал, его не должны были призывать, но он записался в добровольцы. В июне 1941 года я работала старшей пионервожатой в подмосковном лагере, не могла бросить ребят и вернулась домой, когда папа уже ушёл на передовую. Он погиб в том же 41-м… Знаете, тот, кто пережил войну, никогда её не забудет. Это вечная боль и рана».

Так что тема всенародного подвига, любви к Отечеству входила в её жизнь естественно – и потребовала потом выхода в творчестве.

Той десятикласснице Татьяна Михайловна могла бы рассказать и о том, как во время войны сдавала кровь, будучи студенткой ВГИКа:

«Я подрабатывала этим, ведь остались мы вдвоём с мамой. Я весь ВГИК проходила в юбке, которую сшили из отцовских брюк. Вырезали места, которые уже светились, и сшили юбку». Вспоминая об этом в одном из поздних интервью, она добавила: «И я не чувствовала себя ущербной, потому что жизнь была такая насыщенная и счастливая. Можете написать, что я счастлива, что пожила в стране, которая называлась СССР».

История появления упомянутого интервью школьнице – яркий штрих, характеризующий отношение Лиозновой к так называемым «простым людям». Бабушка Гали Гаямовой в передаче канала «Доверие» вспоминает и такое:

«Татьяна Михайловна очень хорошо относилась к моей внучке Гале. Однажды она попросила Галю помочь ей настроить видеомагнитофон, чтобы смотреть любимые фильмы. Внучка с удовольствием ей помогла. После этого Татьяна Михайловна начала называть её “мой учитель” и подарила маленький календарик, посвященный Вячеславу Тихонову. На обратной стороне Татьяна Михайловна написала: “Будущей чемпионке мира по фигурному катанию с наилучшими пожеланиями Галочке Гаямовой от Татьяны Лиозновой”. Моя внучка занималась фигурным катанием, и Татьяна Михайловна знала об этом, помнила.

В 2006 году Галя училась в десятом классе и была юным корреспондентом муниципальной детско-юношеской газеты района Сокол “Диалог – Парус”. В преддверии Дня Победы она получила задание от редакции взять интервью у известного человека района Сокол. Я рискнула попросить Татьяну Михайловну дать Гале интервью. Она согласилась, и мы пришли к Татьяне Михайловне. Причём Татьяна Михайловна сказала, что интервью “взрослым” журналистам она не даёт, что на днях отказалась встретиться с сотрудниками “Комсомольской правды”, потому что журналисты очень часто искажают то, что она говорит».

Понятно, это же было в «новой» России, с прессой, живущей уже по законам рынка. И ещё несколько слов бабушки юной «корреспондентки» из упомянутой передачи:

«Знакомство с этим великим человеком было для всей нашей семьи не только большой честью, но и большой радостью. Осознавая степень её таланта, её гениальности, понимая, что это наше национальное достояние, мы видели перед собой очень доброго, уважительного, простого человека, который любит и ценит людей. Это было особенно ценно для нас, её соседей. Наверное, поэтому и когда мы смотрим горячо любимые фильмы Татьяны Михайловны Лиозновой, и когда мы просто вспоминаем наше общение “по-соседски”, мы невольно улыбаемся и на время забываем о своих проблемах: такой светлый человек, как наша дорогая Татьяна Михайловна, дарит тепло и свет всем, кто её знает и любит».

Сколько ещё встретишь подобного в воспоминаниях коллег Лиозновой, её учеников, актёров, которым выпало счастье работать с ней!

Как проходит становление личности человека в первые две «семёрки» жизненного цикла? До семи лет человечек – просто ангел, tabula rasа – чистый лист, впрочем, как считают ныне, многое впитавший генетически. И конечно, реальный мир, его окружающий, открывается свежему его восприятию по-разному. Что видит, что слышит этот «почемучка» – впитывает без особых раздумий, как должное. И вот где роль семьи – кого растят в любви и заботах? А вдруг эгоиста, который сочтёт, что весь мир только ради него одного и создан, только вокруг его персоны и вращается. В классических, «патриархальных» семьях это почти невозможно. Рано приходит понимание, что нужно не только брать, но и отдавать окружающим, заботиться о братьях и сёстрах, любить и почитать родителей. Татьяне Лиозновой повезло: она хоть и одним ребёнком в семье росла, но умные, любящие отец с матерью воспитывали её со стихийной мудростью. Ещё больше проявилось это в подростковом возрасте будущего режиссёра. Основа личности уже заложена, но как повлияет на человечка вхождение в более широкую общественную среду? Школа тех времён была ещё вполне советской (не в пример нынешней, когда богатство и высокое положение родителей поневоле сказывается в отношениях отпрысков с одноклассниками). А отец ещё и мудро направлял общественно-политическое взросление дочери. Наверное, многое объяснял ей из прочитанного Таней в «Советской культуре». Да и мама с житейской мудростью своей помогала лучше понимать окружающее, заботливо принимала школьных друзей и подруг Таточки.

…О школе уже несколько сказано. О семье Лиозновой я многое узнал из рассказов Людмилы Лисиной. Отец, безусловно, влиял на характер и мировоззрение будущего режиссёра. Он сам себя «сделал» в условиях взвихренного революциями мира, стал инженером-экономистом, наверняка убеждённым членом Компартии. Во всяком случае, это же поступок настоящего человека: освобождённому от воинской повинности по состоянию здоровья добровольно вступить в ополчение в 1941 году. Чтобы погибнуть в боях под Смоленском, где на дальних подступах к Москве уже решалась в определённом смысле судьба столицы.

История семьи Лиозновых интересна сама по себе примером любви с первого взгляда – и на всю жизнь. Отца Татьяны Лиозновой свёл с её матерью случай. Но… случай ли по большому счёту? Есть же в случайностях своя закономерность. 1917 год, солдат Первой мировой войны едет из госпиталя домой, в поезде знакомится с девушкой, влюбляется, а потом по пылающим дорогам Гражданской войны добирается к ней, чтобы сделать предложение руки и сердца – это история родителей Татьяны Лиозновой. Это пример любви настоящей, огромной, единственной. Наверное, только при такой любви и рождаются таланты и гении. Моисей Александрович Лиознов привёз свою Иду в Москву, где и родилась 20 июля 1924 года Татьяна. Ида Израилевна, простая девушка с Украины, сумела стать по-настоящему интеллигентным человеком, много читала, любила музыку, театр. А строгость при воспитании особенно необходима, когда любовь к единственной дочери становится продолжением великой любви к мужу.

Как хотелось бы побольше узнать об этой семье, рождённой в смутную пору хаоса революции, Гражданской войны и первоначального строительства нового общества – социалистического! Как удалось сберечь в этом случае одну из величайших ценностей человечества – крепкую семью, тогда как вокруг бушевали подхваченные с очередным западным «-измом» страсти? Ведь родилась Таня, когда только налаживалась жизнь после разрухи, военного коммунизма, когда новая экономическая политика ещё только внедрялась. Но чуть ранее уже и сам Ленин вынужден был недвусмысленно высказаться относительно признания такой яркой представительницы новой элиты – коммунистки Александры Коллонтай. Для неё, по её же признанию, вступить в половые отношения с новым партнёром значило всё равно что «выпить стакан воды». Более того, в сознание строителей нового мира внедрялись установки, будто женщины настолько «свободны», раскрепощены, что чуть ли не обязаны отдавать своё тело пролетариям как общественное достояние.

…Мне раньше казалось, что это грязная пена в бурных потоках нового мира, что краски сгущены, чтобы опорочить победную поступь большевиков. Но вот перечитываю роман Андрея Платонова «Чевенгур», созданный им в 1926–1928 годах по горячим следам событий – и понимаю, что писал он правду. И выстраивается цепочка: общность жён, а детей (как побочный продукт) воспитает государство. Правда, хватит ли на всех грядущих сирот таких талантливых воспитателей, как Антон Макаренко с его «Педагогической поэмой»? Сирот же хватало и без такой «идейной» борьбы с наследием старого мира – патриархальной семьёй, после двух-то разрушительных войн.

Крайне интересно было бы узнать, как рядовой двух войн Лиознов стал инженером-экономистом. Вступил в партию, прошёл рабфак? Следил за политикой, наверное, обсуждал это с женой и взрослеющей дочерью. Во всяком случае, росла Таня советской девочкой и сохранила убеждения в социальной справедливости нового общества на всю жизнь.

Конечно, страсти о «свободной любви» несколько поутихли к началу первых пятилеток. В 1927 году появился Кодекс законов о браке, семье и опеке. Всё-таки коренные, врождённые особенности русской патриархальной семьи как одной из основ государства постепенно брали верх. И кстати, Татьяна Михайловна очень чутко уловила это, откликнулась по-своему в фильмах «Евдокия» и «Три тополя на Плющихе».

Да, Татьяне Лиозновой повезло расти в хорошей, не тронутой мутными «инновациями», крепкой, любящей семье. Тем острее болела незаживающая рана – гибель отца, в её творчество глубочайше вошла тема сиротства.

…И опять вспоминается «Чевенгур» Андрея Платонова. Как тосковал Саша Дванов об отце, сгинувшем в водах озера в поисках разгадки смерти и потустороннего бытия! И о матери, рано оставившей его в неприютливом мире. Какие жуткие в своей лаконичности и точности описания сцены вынужденного попрошайничества в те годы на дорогах между Луганском и Киевом… И какие горькие раздумья рождаются, когда, перебирая материалы архива Лиозновой, думаешь о зловещей роли войн, будь то Первая мировая, Гражданская или наша Великая Отечественная. Кроме миллионов погибших, ещё и миллионы сирот. Всё расширяющаяся с гибельным сокращением нормальных семей просека в человечестве, в численности родного народа. Где 450 миллионов человек в России к середине ХХ века, о которых вполне обоснованно грезил великий Дмитрий Менделеев? Сколько нерождённых детей, внуков, правнуков и праправнуков. А тут ещё и так называемые «перегибы» в сплошной коллективизации рушили семьи, множили число сирот. А до этого ещё и «сокращение нетрудового элемента»… В «Чевенгуре» жуткие сцены: как буднично собирали и расстреливали «буржуев», кого-то и просто изгоняли из «построенного коммунизма», но когда обнаружили, что их семьи не хотят расставаться и устраиваются за пределами Чевенгура, вновь говорил пулемёт…

Понятно, что строительство нового общества не могло обходиться без ошибок и перегибов. Но вот ещё какую особенность ярко, образно обнажил Андрей Платонов: навязываемую сверху необходимость «жить по науке», то есть по очередному «-изму», и это в отнюдь не пролетарской стране с миллионами крестьян и сотнями мелких городов с преобладанием обывателей. Ну поступали инструкции из Москвы, затем (пóнятые по-своему) – из губернии, уезда вплоть до городского ревкома, как в «Чевенгуре». А там люди, искренне верившие в революцию, вершившие и отстаивавшие её на фронтах Гражданской войны, всей душой желали ускорить наступление коммунизма. И доводили до абсурда ложно понятые установки «науки», считая коммунизм уже достигнутым в отдельном граде Чевенгур… На нашей памяти останется и «построенный в боях социализм» Маяковского, и «развитой социализм» при Брежневе, и обещание хрущёвское, что «нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Но у истории своя поступь, свои сроки…

Не знаю, читала ли Татьяна Лиознова «Чевенгур» Андрея Платонова (широко издавать писателя стали только в годы перестройки, хотя в интеллигентных кругах его произведения знали и обсуждали). Но, чуткий художник, она в одном из своих нашумевших фильмах «Мы, нижеподписавшиеся» остро высветила необходимость живой жизни в непременной борьбе с бюрократическими установками, а не слепого следования указаниям сверху. И кстати, не такое уж «слепое», а рождающее своих прихвостней и перевёртышей-приспособленцев, вроде того, образ которого блестяще сыграл в том фильме Олег Янковский.

Конечно, не только из интервью соседке-школьнице можно узнать о семье Лиозновых. В книге Любови Юрьевны Пайковой «Стратегия успеха: О творчестве кинорежиссёра Татьяны Лиозновой» (о ней речь ещё впереди) очень много рассказано самой Татьяной Михайловной. Так, она вспоминала:

«Не могу сказать, что я воспитывалась в семье необыкновенно образованных людей. Моя мама закончила только три класса украинской школы. Тем не менее я никогда не считала её малокультурным человеком, потому что культура, образованность даются не только и не столько дипломами и свидетельствами, которые человек получил, но и чем-то зачастую более важным. Мою мать нельзя исключить из числа лиц, повлиявших на мой выбор профессии. Её оценки были для меня высочайшей школой, и во многом именно своей матери я обязана пониманием, любовью к прекрасному. Плюс к этому – в нашей школе были замечательные словесники, открывшие нам, что литература – это огромный мир, существующий рядом с нашей жизнью, и что благодаря литературе ты можешь сказочно обогатить свой внутренний мир, почерпнуть, присвоить, прожить то, что могло бы пройти мимо тебя.

Если говорить собственно о выборе профессии, о том, благодаря чему я стала режиссёром, то, наверное, самой побудительной силой было могучее воздействие литературы.

Я очень хорошо помню то потрясение, какое испытала, в первый раз прочитав “Войну и мир”. Это было в седьмом или восьмом классе. Мои одноклассники помнят, как я оставалась с ними после уроков и рассказывала то, что прочитала накануне, – очередную главу из “Войны и мира”. Наверное, это были первые минуты совоображения, сотворчества, сорежиссуры в моей жизни. После этого я в нём по крайней мере раз 16 перечитывала роман, и всякий раз открывала в нём что-то новое. “Странное дело, – думала я, – почему наши фильмы так быстро стареют, начинают казаться старомодными, перестают волновать зрителя, а такие книги как ‘Война и мир’ живут вечно?..” И каждый раз в течение этих 16 раз я вновь испытывала чувство потрясения и плакала совсем не в тех местах, что прежде. Потом, с годами, поняла, что просто ты открываешь в гениальном произведении моменты, которые в прошлый раз были для тебя закрыты, и уже по этим новым потрясениям можно судить, что с тобой за это время произошло, что ты пережил, в чём стал иным, какие тайны бытия тебе открылись, благодаря которым ты стал вдруг замечать нечто новое.

Не менее страстно я люблю музыку. И долгое время нашей любимой с Герасимовым игрой была следующая: мне стоило только войти в павильон (это уже после окончания института), где он снимал очередной фильм, как он уже приветствовал меня, напевая какую-нибудь музыкальную фразу, а я должна была мгновенно включиться в игру, подхватить эту мелодию и продолжить её. Это могла быть “Неоконченная симфония” Шуберта, Четвёртая симфония Чайковского, Девятая симфония Бетховена… У второго режиссёра Герасимова – Клеопатры Сергеевны Альперовой – просто темнело в глазах, когда она меня видела: она знала, сейчас начнется наш странный дуэт! Причём Сергей Аполлинариевич был таким великолепным знатоком классической музыки, умел так мастерски напевать её, что, казалось, воспроизводил звучание отдельных инструментов… Я же могла подпеть лишь основную мелодию.

Люблю музыку столько, сколько помню себя. В детстве недолго училаcь играть на фортепьяно, но наше материальное положение было столь напряженно (работал один отец – инженер-экономист), что родители вынуждены были прервать мою учёбу. Уже в институте я умудрялась экономить те крохи, которые мне давались на завтраки, – я их просто не ела для того, чтобы купить абонемент в консерваторию, где, сидя на ступеньках знаменитой лестницы, с наслаждением слушала своих любимых классиков.

Живопись. Тут мама мне многое подсказала. Ещё до моего рождения мои родители жили в Кадашевском тупике, рядом с Третьяковской галереей и, когда мама была беременна, ей кто-то сказал, что для того, чтобы ребёнок родился красивым, надо смотреть на прекрасное. И мама часами простаивала перед картинами в Третьяковке, воспитывала в себе любовь и интерес к живописи (она была и музыкально одарённым человеком, прекрасно пела украинские песни). Мама могла, увидев, например, в “Огоньке” репродукцию какой-то картины, очень долго мне рассказывать, что за люди там изображены, как они жили в прошлом (что сделал и автор этих строк в своей книге «“Вечная Россия” Ильи Глазунова». – В. С.). Она с наивным упорством придумывала историю их жизни и глубоко верила в безошибочность своей версии. У нас была такая фигурка из Гжели: на санях сидят мужчина и женщина с двойняшками на руках, а лошадка везёт их. Изо всех гжельских вещиц, какие у нас были, мама больше всех любила эту, потому что гжельские художники по-настоящему народны. Рассказывая о том или ином событии, они исполнены симпатии, сострадания и юмора к своим персонажам. В гжельских композициях всегда рядом куры, собаки, ещё какие-то животные – это прелесть! У мамы эта фигурка стояла отдельно. Мама придумала про неё, что это молодой мужчина везёт жену из роддома, а она ему всё рассказывает, как тяжело рожала этих двойняшек. “А ты посмотри, как у неё ноги сложены замечательно, – говорила мама, в этом видна вся её бесхитростная натура, – …как она детей держит, а как она не жалуется, а просто рассказывает обо всём, что пережила, а он её очень внимательно слушает, и кажется даже, что лошадка в это время замедлила ход”.

Её рассказы проявляли во мне интерес к такому предмету, как сюжет. Для мамы сюжет был использованием всего знания о предмете. Иногда её рассказы рождали во мне и скептицизм по отношению к тому, о чём она говорила.

– А зарабатывает он мало, – изрекала она про очередной персонаж.

– Ну, откуда она могла это знать? – думала я.

Или:

– Ну, им всегда не хватало на еду, – сочиняла она.

И это было толчком, чтобы я сама начала думать об этом. Но помимо того, что мне открывалась правда и понимание ею народной души, какое даётся не окончанием факультета живописи, а сердечностью, добротой, мерой сочувствия к человеку, мне открывалось и многое другое, что было ей, наверное, неизвестно».

Впрочем, я далеко отклонился от основного повествования. Повторюсь, что с гибелью отца оборвалось детство Лиозновой, наступила юность с яростной борьбой за свою мечту, наступили её «университеты» – учёба во ВГИКе и первые шаги в творчестве. А рассказ о семье Лиозновых завершим несколькими штрихами отношений Татьяны Михайловны с мамой, Идой Израилевной.

Из бесед с Людмилой Лисиной я усвоил, что самым главным человеком в жизни Татьяны Михайловны оставалась её мама, которая ласково звала дочку Таточкой:

«После гибели отца на фронте в семье Лиозновых навсегда осталось ощущение хрупкости, ненадёжности этого мира. С детства Таточке приходилось выживать: в трудные времена они с мамой шили халаты на продажу, а когда не было возможности купить одежду, вязали свитера».

В то же время подруга Татьяны Михайловны школьных и студенческих лет Наталья Попова-Сараджева отмечала:

«Мама Тани, Ида Израилевна, запомнилась мне очень гостеприимным и добрым человеком. Она всегда чем-нибудь старалась угостить, что в те голодные годы было редкостью. Хотя нам, студентам, давали дополнительные пайки, которые мы между собой называли “УДП” – “умрём днём позже”».

Забавно, что подруга воспринимала комнату, разделенную занавеской, как две комнаты. Людмила Лисина, в свою очередь, отмечала, что «мама следила, чтобы Таточка умела вести хозяйство, хотя дочка не особенно этим увлекалась. Наш папа однажды спросил, умеет ли она готовить борщ? И её борщ удался на славу! Моего отца Ида Израилевна выделяла, всегда радушно принимала в своём доме:

– Так, я считаю, Вася – один из лучших!

– Нет, он лучший, просто очень скромный, – так они с дочкой перешучивались, смущая гостя».

А ведь мама очень строго подходила к отбору «женихов» Таточки! Ей, к слову, очень не нравился Арчил Гомиашвили – и материнское чутьё не подвело…

Забегая вперёд, скажу, что после окончания ВГИКа и увольнения с Киностудии имени Горького Лиознова какое-то время подрабатывала в «Литературной газете», и на неё обратил внимание главный редактор, известный писатель Константин Симонов. Однажды он даже подвёз её к дому. Поскольку Таточка задержалась, мама ждала её на улице у подъезда. И вдруг видит, как дочка выходит из машины, за рулем которой сидит немолодой мужчина. Строго спрашивает:

– Я тебе давала денег на такси?

– Нет, мам, это же сам Симонов меня подвёз!

– Я тебе деньги не давала! – отрезала Ида Израилевна.

И всё.

«Ну и я подумала – где я, а где Симонов? – рассказывала потом Татьяна Михайловна». Маму она слушалась, берегла, делала всё возможное, чтобы продлить драгоценную её жизнь. Перебирая её письма к Иде Израилевне, сохранившиеся в архиве, я не могу без подступающих слёз читать такое, к примеру, послание: