Иван Крылов

«Смеяться, право, не грешно…»

Вместо предисловия

Перелистав страницы литературной истории на пару веков назад, можно обнаружить, что первым писателем, которого Россия выдвигала на роль национального поэта, был вовсе не Александр Сергеевич Пушкин, а Иван Андреев сын Крылова. Его ещё в ту давнюю пору стали называть «дедушкой Крыловым». Порой не ведая, что выражение это в массы пошло из стихотворной здравицы Петра Вяземского, написанного в дни празднования 50-летнего юбилея литературной деятельности Крылова.

Того самого князя Вяземского, который десятилетием ранее писал о будущем юбиляре совсем иные слова:

«Как ни говори, а в уме Крылова есть всё что-то лакейское: лукавство, брань из-за угла, трусость перед господами, всё это перемешано вместе».

Случай не редкостный. Бывает такое меж литераторами: сегодня тебя не сочтут за грех публично облить грязью, а спустя какое-то время с великой радостью сподобятся употребить в твой адрес елей. Поэтому не каждому слову, произнесённому или сохранённому на бумаге, приходится верить.

И вообще личность писателя редко когда соответствует тому, какой мы её представляем, читая его произведения, включаемые в Собрание сочинений, и что мы называем творчеством, будь то даже классик.

О Крылове-литераторе знаем, что он писал басни, с некоторыми из которых нас знакомят в начальной школе. Поэтому традиционно называем его «баснописцем», и почти никто и никогда не произносит: «поэт Крылов».

С детства держим в памяти несколько принадлежащих ему фраз, ставших крылатыми. Зачастую даже не помня, в каких именно баснях они родились. Просто щеголяем своей «начитанностью»: «А Васька слушает, да ест», «Услужливый дурак опаснее врага», «Сильнее кошки зверя нет», «Избави Бог и нас от этаких судей»…

Да ещё при случае смеёмся над анекдотами, связанными с именем Крылова.

Но зачастую, увы, не представляем ни жизненной и творческой биографии известного автора, родившегося в эпоху правления Екатерины II, ни процесса становления Ивана Андреевича как писателя, ни его человеческих и литературных устремлений. Позволяем себе быть несведущими. «Мы не знаем, что такое Крылов…» – сам Пушкин в письме Бестужеву закрепил в словах эту мысль.

В большинстве случаев нам предлагают услышать, мол, слыл Иван Андреевич большим чудаком. А ещё именуют едва ли не самым загадочным из русских писателей, говоря: жизнь его была полна загадок. Что, впрочем, соответствует истине. Первая среди них: когда и где он родился?

По преданию, впервые свой голос будущий великий русский писатель подал в Москве 13 февраля (2 февраля по старому стилю) то ли 1769-го, то ли 1768-го, по другим сведениям, так и вовсе 1766 года.

Официальная точка зрения предпочитает придерживаться позиции, что годом рождения самого известного русского баснописца был 1769-й. Чем обоснован такой выбор, объяснить не берусь. Во всяком случае, в 2019 году страна торжественно, хотя и без помпы, отметила 250-летие знаменитого россиянина Ивана Крылова.

В то же время существует (хотите – сочтите это мифом, хотите – серьёзным предположением), что первое празднование юбилея баснописца, которое происходило в 1838 году, совершалось по прямой подсказке самого императора Николая I. Не из великой любви к Ивану Андреевичу родилась у него мысль затеять празднество. Оно своим пафосом и государственным размахом должно было отвлечь внимание просвещённого общества от годовщины гибели Пушкина и ненужного соотнесения трагического события с венценосным именем.

Хотя, если забыть на мгновение сопряжение литературы и политики, то можно припомнить более приземлённую версию. В начале 1838 года на вечере у В. Ф. Одоевского (духовная биография которого включала в себя встречи с тремя поколениями деятелей отечественной культуры на протяжении почти полувека русской жизни) возникла идея торжественно отметить 50-летие литературной деятельности Крылова. Эта версия не исключает, что власть не просто разрешила совместить юбилей с днём рождения Ивана Андреевича, а всемерно способствовала помпезности мероприятия.

Почему в качестве места рождения фигурирует Москва, на чём основано предание, опять же вопрос. Впрочем, удивляться и недоумевать нет смысла. Достаточно вспомнить, сколько десятилетий москвичи искали место рождения Пушкина (мемориальная доска, извещающая, что «Здесь был дом, в котором 26 мая (6 июня) 1799 года родился Пушкин», по сию пору висит на здании школы (напротив станции метро «Бауманская»), что не соответствует действительности. К слову, доска эта – великая путешественница.

Ранее её прикрепляли к флигелю дома 57 на Бауманской улице. Тогда, в 1927-м, был торжественный митинг, возникла очередная гипотеза о месте рождения гения, и, главное, подошла 128-я годовщина со дня его рождения. Вообще памятные события – коварная вещь. В 1886 году к торжествам по случаю открытия в Москве памятника Пушкину Городская дума решила подсуетиться и поспешила прикрепить мемориальную доску на двухэтажном доме 27 по Немецкой улице (на тот момент была такая гипотеза).

Однако позже место рождения поэта вновь подверглось пересмотру, и через четыре десятка лет доску перенесли на дом 42 по Бауманской улице (в полном соответствии с новой версией). Потом памятным местом был объявлен рядом стоящий дом 40. Уже с него доска затем перекочевала на здание средней школы № 353, которую построили в 1936 году. В феврале 1937 года в связи со 100-летием со дня смерти поэта правительства Москвы и РСФСР присвоили этому учебному заведению имя А. С. Пушкина. А в пришкольном сквере в 1967 году появился бюст юного Пушкина работы скульптора Е. Ф. Белашовой.

В настоящее время школа стала структурным подразделением ГБОУ № 345. Доска на ней продолжает висеть. Бюст стоит. Но известный московский историк-краевед Сергей Романюк обнаружил в архивах документы, свидетельствующие, что поэт родился на Малой Почтовой улице в доме 4. Дом не сохранился. Центральный административный округ Москвы и Басманный район, где полукирпичный-полудеревянный одноэтажный дом некогда стоял, имеют место быть. Однако доску повесить некуда.

С Крыловым просто-напросто решили не заморачиваться: родился в 1769 году. Решено – и точка. Что было на самом деле – на баснях это ведь не отражается. Поэтому какая разница?

Родился в Москве. Пусть даже родители в то время жили в Астрахани. Почему довелось мальчику родиться в Москве и там ли он действительно появился на свет, никаких документальных подтверждений нет. Но Москва большая, одним человеком больше или меньше… Памятуя крыловские слова «Звери мои за меня говорят» – так вот никто из его зверей о Москве ничего не говорил. Ни плохого, ни хорошего. Какие могут быть претензии? Мне за примером далеко ходить не надо. Я вот тоже москвич в каком уже поколении, а родиться довелось в Хабаровске, куда отца отправили служить в Амурскую пограничную речную флотилию.

Детство и отрочество

Отец Вани, Андрей Прохорович Крылов, был одним из тех немногих, кому солдатской полевой службой иногда удавалось добиться дворянского звания. «Полевой» – значит вдали от больших городов, в гарнизонах захолустных крепостей в степях, в горах, в лесах, на границе. По происхождению он «из обер-офицерских детей». Было в Российской империи такое сословие. Можно сказать, классовая прослойка: не дворяне, не купеческого рода-племени, но и не крепостные.

Для общего понимания: таковыми считались две группы так называемых лично свободных людей. Первая: дети чиновников недворянского происхождения, имевших чины «обер-офицерских» классов (с 14-го по 9-й), дававших не потомственное, а лишь личное дворянство (с 1845 года; для классов с 14-го по 10-й – уже не личное дворянство, а только личное почётное гражданство).

Вторая группа – дети офицеров недворянского происхождения, родившиеся до получения их отцами первого офицерского чина, дававшего право на потомственное дворянство (с 1845 года; до этого все офицеры являлись потомственными дворянами).

Первый офицерский чин был присвоен Андрею Прохоровичу после тринадцати лет тяжёлой солдатчины. В 1759 году его произвели в унтер-офицеры, в 1764-м – в прапорщики, в 1766-м – в поручики. Служил в частях и крепостях в составе Оренбургского драгунского полка. Когда началась Русско-турецкая война, довелось ему отбыть на прикаспийскую кавказскую границу России.

В начале 1772 года, став капитаном, отправлен в 6-ю лёгкую полевую команду, расквартированную в Оренбурге. Сохранилось реальное свидетельство (справка из дел армейского повытья, опись II, № 687), объясняющее причину направления в эту тьмутаракань. Там чёрным по белому пером писаря выведено: «…велено оного порутчика Крылова, как он по карабинерной службе парадными вещами исправлять себя не в состоянии… отправить в Оренбург».

К несению службы претензий не было. Офицер Крылов усерден и честен… но финансами не располагает, чтобы поддерживать блеск военной формы. А в пыльных степях Оренбуржья особый блеск не надобен. К тому же отправлен с понижением в звании. Бедность, конечно, не порок, но доблестной службе не способствует.

А уже в мае он был включён в состав карательной военной экспедиции, направленной на подавление восстания яицких казаков. После поражения восставших Андрей Прохорович получил назначение помощником коменданта в Яицкую крепость. И тут вновь пришёл приказ о присвоении звания капитана. Во время службы Крылова в Яицком городке (сейчас это город Уральск в Казахстане) его семья – жена Мария Алексеевна и сын Иван – оставалась жить в Оренбурге. Поэтому нет ничего странного, что раннее детство Вани Крылова прошло больше в разлуках с отцом да редких поездках с матерью в Яицкую крепость, которая располагалась недалеко от Оренбурга.

Так что ко времени Пугачёвского бунта Андрей Прохорович – скромный драгунский капитан. Был тогда в русской армии такой вид кавалерии, предназначенной для действий в конном и пешем строю. И чин, и должность невелики. Дворянин, но никаких тебе поместий и крепостных душ. Иных средств, кроме скудного жалованья, по-прежнему не имелось.

Детская память всегда отрывиста. Самое яркое воспоминание Вани Крылова о Яицкой крепости – это как уральские казаки на замёрзшей реке бьют баграми в прорубях рыбу. Незабываемая картина: весёлые крики, чёрные тулупы на белом снегу. Почему из множества других сохранилась именно эта сцена? Кто его знает. Но сохранилась. Можно предположить, что дал о себе знать отзвук голодного детства. Часть рыбы тогда перепала и им с матерью – то-то было пиршество!

Другое из ранних его воспоминаний связано с матерью: та, спасая ребёнка от наступающих пугачёвцев (участников восстания обездоленных, обиженных, угнетённых, озлобленных крестьян и казаков под руководством Емельяна Пугачёва в годы правления царицы Екатерины II), везёт его в большом глиняном горшке (корчаге[1]) из Яицкой крепости в Оренбург.

Следуя сегодняшним определениям, справедливо будет признать, что у Вани было самое что ни на есть военное детство. И не просто военное. На полгода город-крепость Оренбург оказался блокирован восставшими пугачёвцами. Продовольственных запасов в городе хватило только на месяц. От бескормицы пали даже лошади для перевозки орудий.

А люди стойко держались. Надеяться на милость взбунтовавшихся казаков даже гражданским не приходилось. Позже стал известен подготовленный пугачёвцами список приговорённых к повешению после взятия города. Жена капитана Крылова с шестилетним сыном были в этом списке. Как пережили осаду? Если коротко, одним словом, – голодно. Неискоренимое чувство голода Иван Крылов сохранит на протяжении всей жизни.

Тогда же его отец тоже переносил тяготы осады яицкой крепости, которая продлилась в итоге три с половиной месяца. В сложившихся обстоятельствах на капитана Крылова возложили командование 6-й полевой командой, оставшейся оборонять городовую крепость. Ему же поручили стать одним из главных распорядителей при строительстве укреплений. Серьёзное отношение к делу обернулось нешутейными разговорами между собой яицких казаков, ожидавших подхода основных сил Пугачёва: «…а Крылову уже неотменно быть убитым потому, что де он на работе наших казаков изнуряет…»

Осада крепости была снята лишь с приходом в Яицкий городок правительственного корпуса генерала П. Д. Мансурова. Только тогда у семьи Крылова, перенёсшей тяжкое бремя осады в Оренбурге, появилась возможность переехать к нему в Яицкий городок.

Если вдуматься, голод был не самый драматичный осколок военного детства. Когда обстановка позволила обосноваться в Яицком городке, дети, перенёсшие «прелести осады», завели между собой игру в пугачёвщину. Они делились на два лагеря: городовой и бунтовской. Крылов, как сын капитанский, был предводителем городовой стороны. Драки были нешуточные. Участники игры, а между ними были и довольно взрослые, выдумали, разменивая пленных, лишних сечь, отчего в ребятах произошло такое остервенение, что однажды игра чуть было не завершилась трагедией. Одного из участников, поймав, повесили на кушаке на дереве. Жертву снял прохожий солдат. Парень выжил. Принуждены были игру запретить. Сегодня такое поведение детей вполне могли бы счесть каким-нибудь оренбургским синдромом.

А дальше, как это часто в жизни случается, судьба поворачивается к капитану Крылову сначала одной, вроде бы доброй, стороной, а потом другой – не самой благоприятной. Летом 1774 года начальник секретной комиссии гвардии капитан-поручик С. И. Маврин, которому поручено начать следствие по делу схваченного предводителя крестьянской войны, привлекает Крылова себе в помощь. О чём даже сообщает П. С. Потёмкину:

«Сей достойный офицер, долгое время здесь жительствующий и сведущий о многих порядках, мне надобен».

Известно, что капитан Крылов участвовал в допросах пленных пугачёвцев, в том числе атаманов Чумакова, Творогова и Федулёва, тех, что выдали Пугачёва правительству, и даже в допросе самого Пугачёва. Работа Андрея Прохоровича в следственной комиссии продлилась до глубокой осени 1774 года, пока Маврин не отбыл в Казань.

А уже в марте 1775 года капитан Крылов, который до того на здоровье не жаловался, подаёт рапорт об отставке с военной службы «по слабости здоровья». И в апреле он был уволен от службы. Спросите: что произошло, чем вызван рапорт?

После победы над мятежниками пришла пора награждать спасителей отечества. Отмечен был и гарнизон Яицкой крепости. Награду получил подполковник И. Д. Симонов, в руках которого формально находилось общее управление в Яицком городке. В отличие от Симонова, награждённого императрицей имением c тремястами душ крестьян, Крылов по части наград остался обойдённым.

Явная несправедливость толкнула капитана подать рапорт об отставке. Симонов удерживать его не стал, и в том же году Крылов перебрался с семьёй из Уральска[2] в Тверь. Там устроился на гражданскую службу и в чине коллежского асессора[3] занял место председателя Тверского губернского магистрата[4].

Были ли родители Ивана Крылова одарены, увлечены чем-то, отличала ли их страстность к какому-либо занятию? Кто задавал тон в семье? Какие они прививали своим детям задатки? Был ли Андрей Прохорович строг к сыновьям, или служба не оставляла ему времени на них? Была ли Мария Алексеевна внешне привлекательной и обаятельной? Можно только строить догадки.

Далее новая загадка. Известно, что образование Иван Крылов получил скудное, но, много читая с самого детства, стал одним из самых просвещённых людей своего времени. Однако когда и как проявилось увлечение Ивана Крылова чтением, позже переросшее в любовь к литературе?

На сей счёт существуют три версии.

Первая: первоначальное образование Крылов получил дома, под руководством матери. Заботливая, хотя и «без всякого образования, но умная от природы» (по словам самого баснописца), Мария Алексеевна занималась воспитанием сына и пристрастила его к чтению. Правда, тут встаёт вопрос: много ли у неё было времени и возможности заниматься воспитанием и образованием Вани, если в семье в это время случается пополнение: у Вани появляется ещё брат – Лёвушка? Семья стала больше, жить стало только тяжелее.

Вторая: отец его тоже «наукам не учился», но грамоте сына научил он, и любовь к чтению Иван Крылов унаследовал именно от него. При этом обычно Андрея Прохоровича причисляют к большим любителям чтения и в качестве доказательства ссылаются на то, что, мол, после его смерти сыну достался в наследство солдатский сундучок с книгами, собранными отцом. Следует признать, что в то время такое можно счесть большой редкостью и роскошью. Особенно если принять во внимание житейские обстоятельства: походную жизнь бедного армейского офицера.

Сама тема наследства вызывает необходимость сказать, что ко всем семейным трудностям добавляется ещё одна: буквально на глазах отец, как говорится, стал таять. Диагноз врача был не сильно мудрёный: грудная болезнь.

Третья: каким-то образом десятилетний Иван Крылов стал, как тогда говорили, вхож в дом богатого тверского помещика П. П. Львова, председателя уголовной палаты. Да не просто вхож, Крылов стал учиться вместе с его детьми французскому языку и рисованию.

В ту пору, по-видимому, Крылов впервые пробует сочинять стихи. Не исключено, что именно они и послужили для будущего баснописца своеобразным «пропуском» в дом Львова.

Этот дом в Твери слыл «литературным»: хозяева любили поэзию, ставили любительские спектакли, в которых, надо полагать, стал принимать участие и Иван Крылов.

Судя по всему, на протяжении четырёх лет к услугам мальчика была и богатая библиотека Львовых. Положение местного аристократа просто обязывало хозяина иметь в библиотеке «Дон Кихота», «Робинзона Крузо», «Деяния Петра Великого», басни Лафонтена, модные по тем временам трактаты Руссо, Дидро, непременно Вольтера, любовь к которому императрицы Екатерины II была общеизвестна, и, разумеется, книги таких русских писателей, как Кантемир, Ломоносов, Сумароков, стоявшие на полках рядом с переводами древних авторов: Гомером, Платоном, Аристотелем, Горацием, Овидием, Эзопом…

Надо признать, даже сегодня это очень и очень достойный круг чтения.

Мало того, человек просвещённый, Львов был большим любителем музыки. Для Ивана Крылова это обернулось тем, что его стали учить игре на скрипке, в чём он очень быстро добился заметных успехов.

Впрочем, в книге «Крылов» Николай Леонидович Степанов изложил свою версию приобщения Вани к игре на скрипке:

«Как-то на рынке он познакомился со старичком итальянцем – сеньором Луиджи, который играл там на скрипке. Никто толком не знал, какими судьбами оказался в Твери скрипач итальянец. Скорее всего он был вывезен из Италии богатым вельможей для домашних концертов, а после смерти покровителя остался не у дел. Так он и застрял в неприютной России со своей скрипкой, никому не нужный и одинокий.

Подружившись с сеньором Луиджи, мальчик внимательно слушал его тоскливую игру. Иногда он приносил музыканту кусок пирога, а то и просто вареную картошку, густо посыпанную крупной зернистой солью. Они отлично ладили: старик на ломаном русском языке подолгу рассказывал о неудачах и обидах, о своей бесприютной жизни. Ванюша многого не понимал, но сочувственно выслушивал, молча кивая головой. Старик брал ветхую скрипку, и её рыдания заглушали базарный шум. Старый скрипач стал учить мальчика игре на скрипке, а заодно и итальянскому языку. Мальчик оказался очень музыкальным. Он на слух выучился играть пьесы, составлявшие излюбленный репертуар итальянца».

Как в действительности скрипка вошла в жизнь мальчика, можно фантазировать сколько угодно.

Далее опять приходится говорить предположительно. Кто знает, как сложилась бы судьба Ивана Крылова, но то ли в 1778-м, то ли в 1780 году его отец умирает, оставив вдову с двумя малолетними детьми на руках без средств к существованию. Невеликое жалованье отца и то исчезает. Мало того, что никаких сбережений не было, Марии Алексеевне отказали даже в пенсии.

И вновь загадка: чем в это время занимается десятилетний Иван Крылов?

Вероятно, не без помощи всё того же П. П. Львова мать в 1777 году смогла записать мальчика на гражданскую службу – подканцеляристом (писцом) в Калязинский нижний земский суд, а затем в июне следующего, 1778 года определить на службу подканцеляристом – переписчиком казённых бумаг – в Тверской губернский магистрат, где ранее работал отец.

Не отсюда ли и пошёл разнобой в дате рождения Ивана Андреевича Крылова? Чтобы получить место на службе, мальчику приписали лишний год. Поэтому при жизни Крылова и его первыми биографами годом его рождения считался 1768-й. И лишь в начале ХХ века исследователями была принята иная дата – 1769 год.

Правда, особой ясности о жизни юного Ивана Крылова в этот период нет. Кто-то считает, будто он, чтобы поддержать семейство, служил за ничтожную плату писцом. Другие предполагают, что служба была для него простой формальностью: в присутствие[5] Крылов не ходил или почти не ходил и денег не получал. По мнению третьих, служба была, по-видимому, только номинальной, и Крылов считался, вероятно, в отпуске до окончания учения.

Получается, что на работе он вроде бы лишь числился, а учился, как известно, в доме Львова. В свободное от чтения время Иван Крылов бывал там, где звучал хор или играл духовой оркестр, смотрел драматические представления, шедшие в Тверской духовной семинарии. Похоже, что именно в Твери у юного Крылова зародилась тяга к театру.

А ещё, по словам современника, «любил он бродить по городу, все закоулки и улицы Твери были ему известны, и всюду он имел товарищей. Он посещал с особенным удовольствием народные сборища, торговые площади, качели и кулачные бои, где толкался между пёстрою толпою, прислушиваясь с жадностью к речам простолюдинов».

Упоение чтением и таинственные звуки скрипки, начало взросления и первые мысли о будущем, появление в семье братика Лёвушки и смерть отца – такой осталась Тверь в памяти Крылова.

Переезд в столицу и первые годы в Петербурге

В конце 1782 года семья Крыловых покидает Тверь. Чем вызван этот переезд?

После смерти мужа в надежде добиться хоть какого-никакого вспомоществования по случаю потери кормильца вдова, безуспешно обивающая пороги чиновничьих кабинетов, решает обратиться с прошением о пенсии на высочайшее имя.

Коллективными стараниями после долгих обсуждений с друзьями составляется нужная бумага:

«Всемилостивейшая государыня! Сердобольное Вашего величества ко всем несчастным снисхождение и милость вливают смелость всем, бедствиям подверженным, припадая к престолу вашему, искать облегчения своего бремени и утешения своим горестям.

Я из числа сих несчастных. Муж мой сего году марта 17 числа, по власти божией окончивший жизнь, Тверского наместничества губернского магистрата председатель, коллежский асессор Андрей Крылов в службе Вашего императорского величества находился с 751 года, сперва в оренбургском гарнизоне, а потом в полевой службе капитаном и, командуя шестою полевою командою, в многократных против уральских мятежников военных действиях и в осаде от сих же злодеев в Уральском городке был, причем оказал отменную ревность и храбрость. Наконец истоща все силы, по окончании уже всех там бывших неспокойств в 775 году просил о определении в статскую службу, почему и отставлен с чином коллежского асессора и определен в Тверское наместничество; а хотя он был и из обер-офицерских детей, но никаких вотчин и ниже такого достатка, коим бы я себя с детьми и семейством содержать могла, не имел, а содержал себя одним токмо жалованьем; то я ныне лишением его с двумя сынами, из коих одному десятой, а другому второй год, всем происходящим от крайней бедности жесточайшим следствием преданная, без подкрепления Вашего императорского величества матерния щедроты, впаду в неминуемое отчаяние.

Всемилостивейшая государыня! в сей моей крайности дерзаю припасть ко священным Вашего величества стопам и повергнуть себя с детьми в беспримерные Вашего величества матерния щедроты, воззрите милостиво на наше несчастное состояние и, приняв во уважение двадцатисемилетнюю мужа моего беспорочную и ревностную службу, повелите на пропитание наше и воспитание детей определить, что Вашему величеству всевышний бог на сердце положит.

Всемилостивейшая государыня, Вашего величества всеподданнейшая раба».

Наивное прошение о пенсии было отправлено. Однако ответ не приходил. И тогда, полагают одни, Мария Алексеевна решает отправиться хлопотать о ней в столицу. Вместе с матерью едут и оба её сына, Иван и Лев.

Другие переезд Крыловых из Твери связывают с одним из известнейших в Петербурге людей – Николаем Александровичем Львовым, архитектором, живописцем, поэтом, музыкантом. Мол, тот, будучи в гостях у своего родственника в Твери, услышал или прочитал стихи юного поэта и способствовал переезду талантливого юноши в Петербург.

Как было на самом деле, сказать определённо невозможно. Однако факт остаётся фактом: Крылов перебирается в Петербург, и фамилия его нового покровителя, как и тверского благодетеля, тоже Львов.

Всё бы ничего, но в ряде работ (авторы которых, позволительно сказать, заблудились в двух соснах – запутались в двух Львовых) можно прочитать, уже о юноше Крылове, будто в Петербурге «он много жил в доме у Львова, учился вместе с его детьми и просто слушал разговоры литераторов и художников, приходивших в гости». Если учёбу с детьми по справедливости отдать всё же тверскому Львову, то знакомство молодого Крылова с литераторами и художниками, навещавшими Львова-петербуржца, уже имеет прямое отношение к Николаю Александровичу.

По приезде в Петербург Крыловы обосновались в слободе Измайловского полка – районе на окраине (между рекой Фонтанкой и Обводным каналом), где обычно селились солдатские семьи, офицеры, что победнее, небогатые торговцы да всякого рода «отставные» и заезжие провинциалы.

В столице матери выхлопотать пенсию тоже не удалось. Но для четырнадцатилетнего Ивана в сентябре 1783 года нашлось место канцеляриста – мелкого чиновника с нищенским жалованьем (25 рублей серебром в год) в Санкт-Петербургской казённой палате[6]. Хотя устройство на работу сопровождалось особой, довольно примечательной, историей.

Просто так взять и покинуть провинциальную Тверь, отправляясь с матерью в «прекрасный» город Санкт-Петербург, было невозможно, не получив отпуск по месту работы, пусть даже и номинальной. Иван его, как надлежало, оформил. Сроком на месяц. Когда положенное время истекло, никто по этому случаю не шелохнулся, потому что, как помним, частыми визитами в присутствие Крылов своё начальство не баловал. Тем не менее в следующем году тверской магистрат хватился пропавшего подканцеляриста Крылова. И после выяснения, что тот отбыл в столицу, послал в Петербург требование: «Крылова, яко проживающего засроком, сыскав прислать за присмотром».

Чем могло для юного Крылова закончиться это правонарушение, сказать трудно. Однако вмешался его величество случай. Напомним: при переходе с военной службы на статскую службу отец Вани Крылова не был награждён даже повышением чина. Но за него каким-то образом просил сам Потёмкин, всесильный и влиятельный человек. Ситуация сложилась щекотливая. Князю ответили, что Крылов уже уволен и награждение его зависит уже от сената, куда военная комиссия постановила «сообщить». Что сталось с этим сообщением, неизвестно. Можно предположить, что матери Крылова всё же удалось «достучаться» до кого-то из прежних начальников-сослуживцев мужа, которые были в курсе просьбы Потёмкина.

И вслед за грозным приказом о розыске младшего Крылова вдруг последовал приказ тверского и новгородского генерал-губернатора графа Брюса, коим подканцелярист Крылов, он же сын капитана, подававшего ранее прошение об отставке за слабостью здоровья, на основании указа о вольности дворянства – «поелику он из штаб-офицерских детей» – уволен с должности в Твери с награждением за беспорочную службу чином канцеляриста. Заодно ему разрешено проживание в Петербурге. Вслед за тем Крылова принимают на службу в Казённую палату с жалованьем 25 рублей в год. Надо полагать, князю Потёмкину не преминули доложить, что награда капитану «переадресована» его сыну из-за невозможности наградить старшего Крылова в связи с его смертью. Какие только чиновничьи выверты не случаются в жизни.

Спустя всего два месяца юный чиновник получает продвижение по службе. Теперь он провинциальный секретарь с окладом семь рублей в месяц.

Надо думать, столичная служебная карьера вряд ли влекла Крылова. Важно другое: столица предоставила ему возможность проявить литературное призвание.

Молодой Крылов словно не замечал непролазной грязи немощёных улиц слободы, построенной на болоте. После провинциальной Твери столичный Петербург поразил его и увлёк своей яркой театральной, музыкальной и литературной жизнью. С первых дней своего пребывания в городе на Неве он чувствовал, что здесь рано или поздно сбудется его мечта стать литератором. На первом месте среди увлечений Крылова – театр. В это время он пробует силы в драматургии.

Шестнадцатилетний канцелярист, всего два года назад перебравшийся из провинции в столицу, в 1784 году написал своё первое драматическое произведение – комическую оперу[7] в стихах «Кофейница», в которой живо изобразил вздорный нрав провинциальной помещицы-крепостницы Новомодовой, грубой и несправедливой, жадной и самоуправной, но желающей слыть модной и любящей развлечения.

Почему именно комическая опера? Думается, не потому только, что жанр был моден, что её представление на сцене всегда являлось увлекательным зрелищем. Крылова она привлекла тем, что давала пищу для более серьёзных размышлений над недостатками и пороками.

Позже, став уже знаменитым, он скажет о своей опере: «…там было кое-что забавное, и нравы эпохи верны: я списывал с натуры».

С какой натуры? Наблюдательный ум будущего баснописца рано обнаружил врождённую склонность к карикатуре и сатире, направленных на современные типы. В них легко узнавались черты окружающего быта. Лица, списанные «с подлинников», так назывался этот приём, хотя и маскировались автором, но не настолько, чтобы их нельзя было узнать.

Свою первую комедию юный автор писал по впечатлениям от знакомых тверских дворянок и чиновниц. Тверь для Крылова оказалась своеобразной миниатюрой России прошлого века. В губернском городе можно было почерпнуть не придуманную, а реальную жизнь с произволом крепостного быта, грубыми нравами, диким невежеством и суевериями вперемешку с неприхотливыми развлечениями и модными нарядами, кляузами и вымогательствами, нелепым подражанием иностранцам, что преподносилось как плоды просвещения.

«Кофейница» стала для него пробой пера. Здесь Крылов карикатурно изобразил то, к чему потом вернётся в журнальной сатире и позже в баснях. В присущей времени манере героиня оперы названа «Новомодовой». В качестве образца её рассуждений достаточно представить несколько фраз:

Кофейница (гадает, глядя на гущу). Как ваше имя, сударыня?

Новомодова. Да разве ты не можешь угадать это на кофе? Да на что ж тебе его и знать? Не по имени ли и по отчеству хочешь ты меня звать?

Кофейница. Конечно, сударыня.

Новомодова. О мадам! Пожалуйста, не делайте этого дурачества, для того что это пахнет русским обычаем и ужасть как не хорошо. Я никогда во Франции не слыхала, чтоб там друг дружку звали по имени и отчеству, а всегда зовут мамзель или мадам, а это только наши русские дураки делают, и это безмерно как дурно.

Поклонница Франции и французского языка, она, однако, в совершенстве спрягает глагол «драть» и склоняет существительное «палки».

Либретто оперы, как положено жанру, немудрёное. Крепостные Пётр и Анюта любят друг друга. Приказчик помещицы Новомодовой, желая расстроить их брак, потому что сам положил глаз на девушку, крадёт у помещицы серебряные ложки. Кофейница – так назывались в XVIII веке гадалки на кофейной гуще, – подкупленная приказчиком (он обещает ей половину украденных ложек), обвиняет в воровстве Петра. Новомодова намерена отдать его в рекруты. Родители Петра и Анюты, распродав своё имущество, уплачивают помещице стоимость пропавших ложек. Новомодова деньги берёт, но отказывается отпустить Петра. У неё намерение сделать его своим лакеем. Кофейница требует у приказчика обещанную плату. И в тот момент, когда мошенник отсчитывает ей часть ложек, входят Новомодова, Пётр, Анюта и родители. Злодей раскрыт, и его отдают в рекруты, кофейницу сажают в тюрьму. Пётр становится приказчиком. Справедливость торжествует.

Опера, которую можно счесть социальной сатирой на самодуров-помещиков, безусловно, наивна и драматургически неумела, но она не слабее произведений этого жанра того времени, принадлежавших более опытным авторам. Во всяком случае, в ней есть юмор, острая наблюдательность и чувствуется свежесть пробуждающегося дарования.

Правда, в печати или на сцене произведение юного дарования так и не появилось. Но гонорар автор всё же получил… Только вместо денег он взял книги: сочинения любимых им Расина, Мольера, Буало. О том, как это было, рассказал Пётр Плетнёв[8], оставивший яркие воспоминания о первых годах пребывания Крылова в Петербурге:

«На детей, родившихся с поэтическими способностями, обыкновенно первое и самое сильное впечатление производят драматические сочинения. Так было и с Крыловым. В голове его, наполненной героями Древней Греции и Рима, составились разные планы театральных пьес… На пятнадцатом году он написал свою оперу “Кофейница”…

В Санкт-Петербурге жил иностранец Брейткопф. Он содержал здесь типографию, торговал книгами и занимался музыкою как страстный её любитель и знаток. К нему решился обратиться Крылов со своею “Кофейницею”. Опера, которой слова сочинены ребёнком, показалась доброму Брейткопфу любопытным явлением. Он согласился купить её и предложил автору в вознаграждение 60 рублей. Крылов не соблазнился деньгами: он взял от него столько книг, сколько их приходилось на эту сумму».

Приход начинающего литератора именно к Брейткопфу – ещё одна загадка Крылова.

Случайно ли он попал к этому незаурядному человеку, решившему поддержать юного и явно нуждавшегося автора? Или пришёл по чьей-то рекомендации? Неизвестно. Ясно одно: Брейткопф готов был уплатить автору 60 рублей ассигнациями – по тем временам немалые деньги. Такое одобрение вселяло надежды на успех в литературе.

Крылов продолжает писать, из-под его пера выходит ещё одна комическая опера – «Бешеная семья». И хотя первые произведения не принесли молодому автору ни денег, ни известности, они помогли Крылову войти в круг петербургских литераторов. Он даже получил от театрального комитета даровой билет, поручение перевести с французского оперу «L’Infante de Zamora» («Инфанта Заморы») и надежду, что «Бешеная семья» будет принята театром, так как к ней заказывают музыку.

В 1786 году «Инфанта Заморы» в его переводе попадает на сцену, что ещё больше воодушевляет автора. Крылов пишет новые либретто для опер, много переводит. Ему начинает покровительствовать модный драматург того времени Яков Княжнин.

И всё же театра, книг, скрипки, на всю жизнь остававшейся его любимым инструментом, завязанных знакомств в театральных и литературных кругах Ивану Крылову мало. Будучи чрезвычайно одарённым от природы человеком, он обладал исключительными способностями и отсутствие систематического образования настойчиво и упорно, а главное постоянно, восполнял самостоятельным изучением литературы, математики, французского и итальянского языков, истории европейского музыкального искусства.

Был ли он виртуозным скрипачом? Из отзывов современников, а чаще современниц понять сегодня это трудно. Во всяком случае, его исполнение, в которое он вкладывал душу, слушателям нравилось.

Занятия математикой – не такое уж частое увлечение среди художественно настроенных личностей – служили Крылову неплохой гимнастикой для ума, помогали ему расслабиться, переключиться. Был ли он хорошим математиком – ещё вопрос. Но что он был лучшим математиком среди поэтов – несомненно. А это куда лучше, чем, занимаясь литературой, слыть лучшим поэтом среди математиков.

Впрочем, недостатки отрывочного образования сказывались впоследствии. Так, известно, что Крылов всегда оставался слаб в орфографии, даже тогда, когда с годами приобрёл достаточно прочные знания и широкий кругозор и недурно владел не одним только русским языком.

Ещё он был неплохим художником. Конечно, сколько людей – столько и мнений, но рисование влекло его и сопутствовало ему всю жизнь.

Эти пристрастия не изменились и после того, как в 17 лет Иван Крылов лишился матери, и на его плечи легли заботы о брате Льве, который был младше на восемь лет. О нём он и дальше будет постоянно заботиться, как отец о сыне (тот в письмах и называл его обыкновенно «тятенькой»).

Неудачи с постановкой собственных комедий нисколько не охладили пыла молодого Крылова. Он решает обратиться к другому жанру драматургии. И в течение последующих двух лет написал одну за другой две трагедии.

Свои новые сочинения («Клеопатра» и «Филомела») он отнёс на суд знаменитому Дмитревскому, который считался самым образованным актёром того времени. Тот, как в таких случаях говорят, поощрил начинающего автора к дальнейшим трудам, но пьесы вежливо, но решительно отверг как непригодные для сцены. Что, впрочем, не помешало установлению между ними добрых приятельских отношений.

А дальше… Дальше у Крылова (что не мудрено для самолюбивого и ранимого душой бедного человека, вращающегося среди богатых и знатных) случается конфликт с женой Якова Княжнина, самовлюблённой, спесивой женщиной, чрезвычайно гордившейся своим происхождением – она была дочерью Сумарокова[9].

По одной из легенд, великое множество которых ходит про Крылова, дело обстояло так. Как-то при встрече жена Княжнина снисходительно поинтересовалась, чем он сейчас занимается. Крылов ответил, что сделанный им перевод французской оперы «Инфанта Заморы» принят театром и постановка идёт на сцене.

– И что вы получили за это? – насмешливо спросила Княжнина.

– Мне дали свободный вход в партер, в рублёвые места, – ответил Крылов.

– А сколько раз вы пользовались этим правом?

– Да раз пять!

– Дёшево же! Нашёлся писатель за пять рублей! – зло рассмеялась в лицо Крылову ехидная Княжнина.

Если от любви до ненависти, говорят, всего один шаг, то от обиды до ненависти расстояние ещё короче. В тот раз он стерпел, смолчал, но обиду затаил. Ответить на оскорбление спесивой дамы Иван Крылов решил по-писательски. Его раздражение и гнев вылились в две комедии («Сочинитель в прихожей» и «Проказники»), в главных действующих лицах которых без труда узнавались тщеславная и капризная жена Княжнина и сам Княжнин, представленный самовлюблённым графоманом. Возможно, именно по этой причине (скандал ведь – двигатель торговли) их взял да напечатал журнал «Лекарство от скуки и забот».

Радость от первого появления на журнальных страницах сплелась у Крылова с горечью разорванных полезных отношений, которые у него начали складываться в околотеатральных кругах. Эти комедии рассорили Крылова не только с семейством Княжниных, но и с театральной дирекцией, от которой зависела сценическая судьба любого драматического сочинения. И хотя карикатуры получились смелыми, живыми и остроумными, а отдельные сцены были очень даже забавными, о постановке комедий не могло быть и речи.

Как повёл себя Крылов в атмосфере разразившегося скандала? Он, как мог, его… подогревал. Затеял даже переписку с Княжниным, которая напомнила мне подобный эпизод, хорошо знакомый из пушкинской биографии, когда поэт в 1835 году опубликовал откровенное стихотворение «На выздоровление Лукулла» («Ты угасал, богач младой…») и написал знаменитую стихотворную эпиграмму «В Академии наук» на министра народного просвещения С. С. Уварова и председателя Петербургского цензурного комитета и вице-президента Академии наук князя М. А. Дондукова-Корсакова. Всем было понятно, что своими должностными назначениями Дондуков был обязан не научным заслугам, а «античным» вкусам Уварова. Министр тем не менее пожаловался царю, и тот встал на сторону министра. После чего Бенкендорф пригласил поэта, чтобы донести до него неудовольствие Николая I.

Сохранилась запись Вигеля, который поведал:

«Когда Бенкендорф призвал Пушкина и спросил его [с угрозою], на кого он написал эти стихи, тот с смелою любезностью отвечал: “На вас!”. Бенкендорф рассмеялся, и Пушкин убедил его, что Уваров имеет одинаковое с ним, Бенкендорфом, основание почитать себя обиженным».

Пушкин полагал, что никто не решится официально признать в министре и президенте Академии наук расхитителя казённых дров и его оставят в покое. Но предложение шефа жандармского управления уладить дело и самому договориться с Уваровым его не устроило. Поэтому на следующий день после встречи с Бенкендорфом Пушкин обратился к нему с письмом, в котором, старательно избегая упоминать Уварова, пишет, что читатели сами, без подсказок, угадали в «наследнике» высокопоставленное лицо:

«В образе низкого скупца, пройдохи, ворующего казённые дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож, и т. д. – публика, говорят, узнала вельможу, человека богатого, человека, удостоенного важной должности. Я прошу только, чтобы мне доказали, что я его назвал, – какая черта моей оды может быть к нему применена».

Тем самым Пушкин ставил Бенкендорфа перед необходимостью либо признать в столь неприглядном обличье государственного человека, либо снять с автора сатиры вину за её публикацию.

Иван Крылов обыграл свою ситуацию с Княжниным очень схожим образом. «Переимчивый Княжнин», по выражению Пушкина, и впрямь заимствовавший драматические коллизии у западных драматургов, отдавая предпочтение Вольтеру, конечно, понял, что крыловская сатира обращена на него и его жену. Жаловаться не стал, но у Крылова спросил, зачем он это написал. Тот не растерялся и ответил, что не имел в виду ничего оскорбительного и что крайне удивлён тем, что Княжнин увидел в Рифмокраде себя. В продолжение затеянного возмущённым Княжниным разговора Крылов отправил ему очень большое «объяснительное» письмо:

«…желаю вам подать некоторое понятие о моей комедии.

Она (пьеса. – А. Р.) состоит из главных четырёх действующих лиц: мужа, жены, дочери и её любовника.

В муже вывожу я заражённого собою парнасского шалуна, который, выкрадывая лоскутии из французских и италианских авторов, выдаёт за свои сочинения и который своими колкими и двоесмысленными учтивостями восхищает дураков и обижает честных людей. <…> В жене показываю развращённую кокетку, украшающую голову мужа своего известным вам головным убором, которая, восхищаяся моральными достоинствами своего супруга, не пренебрегает и физических дарований в прочих мужчинах. <…>

Вы видите, есть ли хотя одна черта, схожая с вашим домом.

Я слышал также, государь мой, что вы, ещё не читав ни строчки моей комедии, уже меня браните; но я надеюсь, что вы не выйдете из благопристойности, сродной здравому рассудку, и не будете употреблять против меня брань, это грусное орудие пьяных ямщиков и солдатского сословия. Впрочем, напоминаю вам, что я – благородный человек, хотя и не был столь много раз жалован чинами, как вы, милостивый государь. Ваш покорный слуга

Иван Крылов».

Однако скандал способствовал тому, что имя молодого драматурга быстро приобрело широкую известность в театральном и литературном мире.

Конечно, его пьесы уступали художественным достоинствам сценического репертуара того времени. Далекие от совершенства драматургические опыты Крылова не сравнимы ни с «Недорослем» Фонвизина, ни с пьесами Мольера и Расина.

Да, в них было много ужасов и воплей и мало действия. Да, была разве что попытка коснуться серьёзных проблем современной автору жизни: высмеять развращённость нравов дворянского общества, обличить погоню за чинами и богатством, затронуть больную тему несправедливости крепостнических отношений. Но в пьесах молодого драматурга можно подметить естественность действия, разговорную лёгкость и живость, прекрасно подобранные народные словечки и поговорки, что было явлением для того времени замечательным.

Как бы то ни было, опыт написания комедий не прошёл для него даром: в них оттачивалось мастерство диалога, создание характеров, так необходимых для будущего басенного жанра. (Неслучайно современники молодого Крылова полагали, что «баснь – это малая комедия».)

И хотя на сцену комедии не попали, тем не менее их автор оставляет службу, решив полностью отдаться литературе.

Именно в это время Иван Крылов оказывается замешанным ещё в один скандал – громкую историю с женитьбой молодого актёра Силы Сандунова и начинающей оперной певицы Елизаветы Урановой. Дело в том, что избранница Сандунова глянулась самому канцлеру[10] графу А. А. Безбородко.

Всесильный вельможа беззастенчиво домогался беззащитной молоденькой певицы, в ту пору ещё воспитанницы театрального училища. И Крылов, друживший с Сандуновым, написал от имени Лизаньки прошение императрице с жалобой на канцлера и просьбой разрешить ей брак с Сандуновым, посоветовав девушке передать его прямо во время спектакля Екатерине II, благоволившей обладательнице чудного голоса. Что и было сделано. Уже через несколько дней молодые венчались в придворной церкви, получив царское благословление и пожалованное приданое. Граф Безбородко отделался испугом, а вот руководители театра были уволены.

Роль Крылова в этом конфликте стала известна, да он её не то что не скрывал, скорее афишировал. Он, «юноша тихий, кроткий», как о нём отзывался его современник, известный литератор Николай Греч – верный и циничный слуга власти, знающий «что почём», – таким образом смог поквитаться с театральной дирекцией.

Вообще, по словам его сослуживца и биографа Михаила Лобанова, Крылов был «вспыльчив иногда до крайности; любил отомстить своим врагам, особливо за оскорблённое самолюбие».

Так что подающий надежды писатель-драматург, бунтарь по натуре, был собой доволен, хотя и сознавал, что надежды на карьеру драматурга после этих событий рухнули и пьесам его путь на сцену заказан. А тут вдобавок к событиям на театральной ниве произошла семейная беда: скончалась Мария Алексеевна. Маленький Лёвушка остался полностью на попечении Крылова, которому именно в тот момент предстояло искать какую-то иную дорогу в литературу.

Крылова не оставляла его главная мечта: стать независимым властителем людских дум, свободным от принятой в те времена поддержки императрицы или покровительства знатных и богатых её приближённых. Осуществить её было задачей не из простых.

Круговерть дней и судеб

Порвав с театром, он намеревался обратиться к поэзии. Правда, достоинства первой оды – «Утро. Подражание французскому», написанной им в 1789 году, оказались ничуть не выше драматургических опытов:

Ни «бисер с багряницей», ни подражание французской эротической поэзии, построенное на игровом столкновении жизнеутверждающей вакханалии любовных наслаждений и ужасов и пороков цивилизованного мира, на читателя впечатления не произвели. Не задались у него и попытки написания лирических стихотворений. Если взглянуть объективно, собственно лирики как таковой у Крылова чрезвычайно мало. Причём это не тот случай, когда мал золотник, да дорог.

Среди заметных можно выделить стихотворение «К счастью». Чтобы не утомлять читателя лирическим многословием Ивана Андреевича, воспроизведу лишь маленький отрывок из него:

Пожелай Крылов издать сборник своей лирики, в лучшем случае читатели получили бы тоненькую брошюру. И не потому, что авторский отбор жёстко отсеял бы слабые стихи, чтобы представить только сильные и оригинальные строки. Нет, количество отражало тот факт, что рождённые им лирические тексты демонстрировали, прежде всего самому молодому автору, что это не его жанр. Безусловно, можно и сегодня (на любителя) прочитать написанную им тогда дюжину стихотворных произведений. Но они способны заинтересовать разве что тех, кто из любопытства захочет увидеть, с какого поэтического уровня начинал будущий классик: «К спящему дитяти», «Отъезд из деревни», «На случай грозы в деревне», ода «Блаженство», «К реке М… (Резвися, речка дорогая…)», «Ночь», «Вечер».

Позволю себе привести ещё два отрывка:

Надо отдать должное начинающему литератору: он быстро понял, что продолжать на ниве лирики для него бесперспективно. Душевные строки о любви и сердечных чувствах с мягкостью и тонкостью в переживаниях и эмоциях – это, как говорится, не про него.

Выбраться из беспросветности Крылов решил, попробовав себя как писатель-сатирик. За что только он не брался в то время. Откровенно говоря, несостоявшийся писатель-драматург превратился тогда в литературного подёнщика. На смену комической опере и трагедии пришли альбомные мелочи без подписи в журнале «Лекарство от скуки и забот». Потом к ним добавились всякого рода сатирические заметки и переводы из сборников анекдотов в журнале «Утренние часы». Там же появляются его злые эпиграммы на светских бездельников, подверженных страсти карточной игры. А ещё Крылов публикует незатейливые ироничные стихотворные послания друзьям. Позже этот жанр получит широкое распространение у Батюшкова[11] и молодого Пушкина.

Разумеется, не следует полагать, что Ивану Крылову было безразлично, о чём писать и где печатать написанное. Но на что-то ведь надо было жить. И он был рад любой возможности хоть где-то и сколько-то заработать. Это был период, когда думать приходилось не об известности и славе, а о том, как выбраться из нищеты.

К тому же приходило понимание, что литературное занятие – это не одни пироги и пышки, нередко вместо них жизнь подбрасывает шишки. Доведись ему, дожив каким-то образом до наших дней, давать интервью журналисту, тот наверняка услышал бы от мэтра честное признание, заключённое в одну ёмкую фразу: «В моей жизни никогда не было лёгкости и беззаботности».

Собственно, именно тогда у Крылова вошло в привычку жить в тени. Он взял за правило не сохранять никаких личных документов и свидетельств о своей незадачливой жизни. Его будущим биографам не повезло: кроме литературного наследия, Иван Андреевич не оставил почти ничего. Информацию о происходящих событиях, поведении и свойственном ему характере им пришлось восстанавливать по воспоминаниям друзей и знакомых знаменитого писателя.

Сколько продолжалось бы подобное литературное творчество, не найди Иван Андреевич в ту пору подход к владельцу и главному редактору журнала «Утренние часы», – из области гадания на кофейной гуще. Проще назвать это очередной загадкой Крылова. И раз уж судьбе было угодно свести его с Иваном Герасимовичем Рахманиновым, не оставим без внимания личность этого человека, которая по справедливости заслуживает оценки «незаурядная».

Российский дворянин, состоятельный помещик, он служил ротмистром в привилегированном конногвардейском полку, но в 1788-м, по другим источникам – в 1793 году вышел в отставку с чином бригадира[12]. Его родовое гнездо – поместье в селе Казинке Козловского уезда Тамбовской губернии[13].

Офицером стал по стопам отца, Герасима Иевлевича, выходца из старинного молдавского рода. Тот в Москву перебрался в начале XVIII века. Столица всегда манила провинциалов, мечтавших обустроиться и разбогатеть. Подвернулась заветная удача. В награду за участие в возведении на престол Елизаветы Петровны, будучи капралом гренадерской роты Преображенского полка, получил земли и село Казинку Козловского уезда Воронежской губернии (ныне село Старая Казинка Мичуринского района Тамбовской области). Появилась возможность выгодного сватовства. От брака с княжной Кропоткиной родился сын, названный Иваном. Подрастая, образование Иван получил домашнее, но достойное, которое можно счесть приоритетно гуманитарным. А далее на протяжении 23 лет – военная служба. Не знаю, как тогда, а сейчас можно сказать, что офицером он был довольно нетипичным. В 1782 году дебютировал в печати. Первая публикация – перевод сочинений Э. Юнга[14].

В течение 1784–1789 годов он издаёт в Петербурге в своём переводе с французского шесть сборников и отдельных произведений Вольтера: «Аллегорические, философические и критические сочинения» (1784), «Собрание сочинений» (1785–1789), «Философические речи о человеке» (1788) и его оппонентов: «Политическое завещание г. Вольтера» Ж. А. Маршана (1785) и «Известие о болезни, о исповеди и о смерти Вольтера» Н. Ж. Сели (1785).

А в 1788 году открывает в столице собственную типографию, которую спустя три года из-за давления цензуры решает перебазировать в своё родовое село Казинку. Факт примечателен тем, что по указу 1783 года устраивать типографии в сельской местности запрещалось. Новоявленный предприниматель, чтобы обойти закон, пошёл на хитрость. Было объявлено, что в Казинке начинает функционировать якобы книжный склад. Одновременно в уездном Козлове под вывеской «Типография» демонстративно производится финальная сборка книг части тиража.