Дверь, ведущая во тьму

Ч. 1.

– И запомни, наконец, что ты – ничто. – говорит он. – Ты – дрянь. Самая никчёмная из всех. Ты живёшь в своём сказочном мире. Я даже иногда тебе завидую. У тебя нет никаких проблем. Ты не участвуешь ни в чём. А как же наша бедная больная мать?

– Ты не закончил. Тебе следует продолжить.

– Продолжить? Я могу, но надо ли? Ты настолько тупа, что вряд ли воспримешь мои слова верно. Ты здесь приживала. Ты и твой муж. Если вас устраивает в 40 лет сидеть на её шее… Ты не хочешь ни за что отвечать. У тебя и детей-то нет только по этой причине.

– Знаешь, это самый странный День рождения в моей жизни.

– Твой День рождения странный. И ты странная. А попросту – дура. И это ещё мягко сказано. – подводит он очередной итог, неторопливо поднося к губам бокал.

Напротив меня, за накрытым столом, сидит мой враг. Не то чтобы злейший, но постоянный. Он всегда рядом. Он не преследует меня, нет. Но присматривает за мной. Знает все мои слабости и все мои ошибки. Наверное, он дан мне в наказание за грехи из прошлой жизни. В последнее время я почему-то думаю именно так.

К претензиям и регулярным оскорблениям я уже привыкла. Но сегодня враг не в лучшей форме. То, что выпадает из его рта гнилой и слизкой рыбой, в этот раз выглядит довольно слабо. Впервые у него не получается. Ничего, и так бывает.

– Я пытался. Я честно пытался не устраивать скандал. – ровным голосом продолжает он. – Но эта тварь меня достала. Пошла вон отсюда!

Конечно же, я никуда не собираюсь больше уходить. Я вижу и отмечаю про себя уже который раз, что сегодня – не его день. Его что-то подвело. Или в нём что-то сломалось.

Мой взгляд неожиданно стал полон любви. Я не замечаю, как улыбаюсь в ответ на эти уже не годные, слабые и беззубые попытки стать тем, прежним. Большим и внушающим мне даже не страх, а настоящий ужас.

Ч. 2.

Мне было 9 лет, когда мы приехали в старый дом, доставшийся в наследство нашей матери. В большом городе, где отец то ли потерял, то ли снова бросил очередную работу, мы были больше никому не нужны. Тем более, что нам там ничего не принадлежало. Ни жильё, ни вещи. Друзей мы тоже не покинули. Родственники? Они жили свою жизнь далеко и редко с нами пересекались. Это если говорить о родственниках мамы. С отцовской семьей дела обстояли ещё хуже. Мы не виделись совсем.

Итак, мне было 9 лет, и я стояла посреди комнаты старого дома. Я подслушала: в нём никто не жил много лет. Может, все 11, а может, ещё больше. Мама не назвала точную цифру. Но сказала, что эта самая комната теперь будет моей. Я останусь в ней на ночь. Кровать, что здесь стоит, протрут тряпкой, застелют чистым бельем и подвинут к правой стене.

– Поставьте кровать так, чтобы можно было спать головой к окну, а ногами к двери. – попросила я. – Пусть свет луны льется на лицо. Так мне будет поспокойней.

Отец молча кивнул. День тогда вышел сумбурным и совершенно утомительным. Хотелось поскорей дождаться вечера, а лучше ночи, чтобы как следует отдохнуть.

Ночь, конечно же, пришла. Солнце как будто бы упало за горизонт, и темнота поглотила этот дом и весь тихий и безликий пригород. Меня никто не укладывал. Считалось, что я довольно сообразительный ребенок, способный убаюкать себя сам.

Я легла на новую жесткую простынь и, кажется, уснула. Сон был прерывистый. В последнее время я часто просыпалась от головной боли и противного тонкого звука в голове. Будто при настройке телевизора. Не так давно меня научили понимать время на часах, потому я знала, что в очередной раз проснулась в 2.31 ночи. До утра нужно было ещё дожить. Не знаю зачем, но я поднялась с постели и снова вышла на середину комнаты, посмотрев в окно над кроватью. Погода за ним меня пугала. Она была как в фильме, который я как-то случайно видела по телевизору. Ночь была уже не черной, а серой. Шел дождь, небольшой, но упрямый, с настоящей злостью бьющий в стекло. Ветки деревьев, голые и темные, раскачивались и царапали оконную раму. Они же создавали неприятный шорох, задевая кирпичную стену.

Я вдруг обнаружила, насколько заброшенно и неопрятно выглядело место, в котором я находилась. По сути, кроме моей кровати, маленького столика с темно-коричневой изрезанной столешницей и нескольких книг в углу здесь не было никаких нужных, или хотя бы приятных вещей. Только пыль и забытые с момента смерти деда клочки истлевших тряпок, обрывки пожелтевших газет и бумажек. Возле кровати валялась наполовину ржавая бритва без лезвия. В эту секунду меня пронзила мысль: "А что, если на этой самой кровати, в этой самой комнате и умер наш родственник, в чей дом мы заявились? Куда мне бежать? К родителям? Нет, всё равно выставят вон! "

Лучше уговорить себя вернуться в кровать и спать дальше. Даже если призрак деда попытается меня сожрать… То пусть, не жалко. По рукам и ногам разлилась слабость. Я легла обратно на свой матрас, натянула одеяло до самых глаз, и, сложив руки на груди, так как казалось, что именно оттуда из меня вытекает наружу сама жизнь, попробовала уснуть. Не добрый Морфей, к счастью, прилетел ко мне снова. Но перед этим я услышала стук в стену. Не громкий, но ясный. Помню, что высунула руку из-под одеяла и приложила ладонь к его источнику, будто пытаясь нащупать его. Или поймать.

Ч. 3.

Следующий день середины февраля был солнечным и уже бесснежным. Температура ушла в плюс. Остатки ледяной корки на земле стремительно таяли, создавая под ногами глубокие лужи с жидкой грязью.

Герман пригласил меня на прогулку. Герман – мой брат. Я восхищалась им и мечтала завоевать его любовь. Хоть на секунду, одну секунду! Он не был таким уж красавцем, но был уверен в своей красоте. Не был так уж талантлив, но был уверен в своей одаренности. Ладно, на самом деле он был дурак-дураком, но был уверен в своем уме. Откуда я это взяла, насчёт дурака? Слышала, как говорил о нас отец. Брат, Герман – старший дурак, а я, Рената – мелкая дура. Или тоже мелкий дурак. Частенько папа забывал, что у него есть младшая ДОЧЬ, и обращался ко мне в мужском роде.

Но вернёмся к брату. О себе он, конечно, говорил лишь в самой превосходной степени.

– А вот ты родилась тупой. А ещё вонючкой. Ты суешь руки в трусы. Я видел. Я расскажу родителям, что ты нас всех позоришь!

– Герман, научи меня английскому, – попросила я, прервав его очередной мерзкий монолог. – Я хочу узнать английские ругательства, тогда я стану крутой!

– Ты никогда не станешь крутой. Посмотри на себя: ты толстая и закомплексованная. Но… Так и быть, вонючка. Родители увидят, что я с тобой вожусь, и дадут мне денег на мороженое. Ты видела, какое мороженое есть в местном магазине? В шариках! Шарики кладут в хрустящий вафельный рожок и дают тебе. То есть мне. Ты такого точно не получишь.

– Ты заслуживаешь этого, Герман. Ты прав. Ты – не то, что я. Ты заслуживаешь самого лучшего в мире, Герман.

Я пытаюсь грубо подольститься к "самому лучшему" брату на свете. Ну же, полюби меня за то, что я люблю тебя, Герман. За то, что я готова подчиниться тебе, Герман. За то, что я готова унизить себя, возвысив тебя до самых небес, чёртов Герман! Но всё снова заканчивается не по-моему сценарию. Брат сводит брови к переносице, рот его черствеет, глаза полнятся злобой. Не обычной злобой, а из самых что ни на есть адских глубин. Две секунды, и зрачки Германа наливаются такой бешеной ненавистью, что я делаю шаг назад.

– Ты не думаешь так! Я знаю, ты не думаешь так! Только что в своей пустой голове ты проговорила тысячи плохих слов в мой адрес и кучу оскорблений! Я убью тебя! И этот английский… Эти ругательства ты тоже хочешь после применить ко мне?!

– Нет же, нет…

Брат пытается меня схватить. Одно мгновение, – и я бегу из дома на улицу. Без куртки, даже без обуви. Бежать по мокрой грязи в одних носках, то и дело попадая стопами на мелкие камни и ветки, неприятно. Но ещё неприятней стало тогда, когда Герман, более взрослый, более сильный, с длинными ногами и легким телом, настигает меня и толкает в спину. Я лечу в грязь. Он переворачивает меня , плюёт в лицо и я принимаю свой первый за сегодня тумак.

– Добегалась, сволочь? Меня из-за тебя накажут! Родители решат, что это я тебя довёл!

Я пытаюсь сопротивляться и плеваться в ответ. Силы не равны. К тому же меня пугает сила его ненависти.

– Я убью тебя! Была бы у меня сейчас вилка или нож, я б воткнул тебе в глаз! Быстро говори, что плохого ты обо мне подумала? Ревёшь? Ты похожа на сопливую свинью!

Я и правда реву. Реву так, что вороны с тревожным криком взлетают с веток. Чтобы быть подальше от нашей мало вменяемой парочки.

Допрос Германа длится от силы пять минут, но для меня он – вечность. Я сдаюсь. Я снова сдаюсь, не выдержав боли и унижений. Я просто глупый, любящий ребенок. И пока не могу противостоять чужой очень мощной и очень тёмной силе. Вместе со всхлипываниями я выдавливаю из себя то, что первое приходит на ум:

– Я… подумала… что ты – идиот!

– Это не всё! Я знаю, там было ещё что-то более мерзкое!!!

– Нет!.. Да… Я хотела, чтоб ты сдох!

– Сдох? Так сдохни ты!

Я получаю удары и пощёчины. Мой плач слабеет. Внутри опять не остаётся ничего, кроме стыда.

А какой был вечер в тот день? Вечер был с дождём и тёплым свежим ветром. Он был красивым, нежным и весенним. Я вижу это из окна своей комнаты. Там же я пишу 20 записок кривым детским почерком. Со всеми ругательствами, которые знаю. Жаль, не на английском языке. Эти записки я подбрасываю под дверь брату.

– Вы мне оба надоели. – тяжело вздыхает мать, когда мы, перебивая, начинаем жаловаться друг на друга. – Я очень устала. Помните, кто вас кормит. Не будет меня, не будет и вас. Разошлись по комнатам и дело с концом! И да, завтра вы снова останетесь дома одни. Выгоднее помириться. Уж извернись, Герман. Присмотри пока за младшей. Скоро я устрою вас в школу.

Хорошая новость была в том, что нам не влетело. Плохая новость – меня опять никто не защитил. Очень плохую я узнала, когда повернулась к брату спиной и услышала его шепот-шипение:

– Ты увидишь, что с тобой будет. Пусть только родители уйдут из дома. Мы ещё три дня будем одни, не забывай.

Ч. 4.

Вторая по счёту ночь в этом доме была тревожная, ледяная и липкая. Как мои ладони. Я не хотела, чтобы наступило утро, не хотела встречаться с Германом. Но и ночная тьма меня пугала. Тени в ней дрожали и быстро-быстро двигались по комнате. Казалось, они готовы выйти из стен или упасть на меня с потолка. Сил к ночи осталось совсем мало, дышать было тяжело. Я дотянула одеяло до самого лба и ощутила привычную волну страха. Мне было стыдно за это чувство. Хотя, кто сейчас, в этой тёмной комнате, смог бы меня увидеть? И заподозрить в том, что я боюсь?

Мои долгие, мучительные и бесполезные рассуждения вдруг прервал стук. Я узнала его и снова приложила руку к стене. Стук не прекращался. Перестав пульсировать под ладонью, он подвинулся вправо. Я переместила руку вслед за ним. Он будто звал меня, передвигаясь вдоль стены, по направлению к выходу. Когда он провёл меня до конца кровати и мне пришлось встать, стук резко иссяк. Забрав всю мою тревогу и унеся её с собой в неведомую пустоту.

Наступивший день повторял все мои дни из разряда "когда родители ушли на работу". Я снова боялась столкнуться с братом в пустом доме, но одновременно хотела этого. Я испробовала ещё не все способы завоевать его любовь. Ладно, пусть не любовь. Но хотя бы зерна снисходительности к моему убожеству, коим я была наполнена до самых краёв, мне ведь удастся однажды посеять?

Ещё меня тянуло поесть. Уснула я лишь к середине ночи, проспала тяжелым сном до самого обеда, и в животе бурлило. Пришлось идти на кухню. И, конечно же, там я увидела своего главного мучителя. Точнее, его затылок, в который мне тут же захотелось запульнуть случайно оставленной кем-то на столе огромной луковицей. Что я и сделала. Герман не спеша повернулся:

– Здравствуй, сволочь. – спокойно сказал он. – Мама просила проследить, чтобы ты поела. Кстати, она оставила нам конфет. Я уже расправился со своими. Твоя порция на подоконнике. Не бойся, подходи и бери. Жаль, мне бы хотелось ещё сладкого, а больше нет…

Я поела, а после решила заняться шоколадом. Шесть конфет – это было не так уж много. Я съела одну, и вдруг вспомнила огорченное лицо брата и его причитания. Не удивительно, сладкое перепадало нам крайне редко. "Нет денег" – всегда говорил отец. В моей душе началась борьба: желание поделиться, чтобы стать автором хорошего настроения Германа соперничало с ещё более острым желанием насладиться конфетами в одиночку. А если убить двух зайцев сразу? Я не придумал ничего лучше, чем взять нож и отрезать от каждой конфеты по половине. А после протянуть кусочки сласти братцу на красной и предательски потной от волнения ладони. Как оказалось, сегодня Герман не планировал искупать меня в выжигающей огнём всё живое ненависти. Нет, в этот раз внутри него заплескалось огромное, как сама планеты Земля, презрение. Которое он на меня тут же излил. Вздёрнув свою кривую бровь, он со всей дури вломил мне по руке. Драгоценные половинки шоколада разлетись по кухне: