Лесные ведуньи

Глава 1

Брошенный младенец

Наталья бежала по лесу, обливаясь слезами. День был тёплый, тихий и благостный. Птицы перекликались и беззаботно щебетали в кронах густых елей, весенний воздух пах пряной свежестью после ночного дождя. Но Наталье было всё равно, что творится вокруг. Она размазывала по опухшим щекам солёные слёзы и то и дело горестно вздыхала.

К своей груди Наталья прижимала младенца. Это была её дочь Аннушка. Аннушка спала и не слышала ни птичьего щебета, ни всхлипываний матери. Она сосала во сне большой палец и морщила маленькое личико, когда на него попадали солнечные лучи.

Наталья плакала, она чувствовала себя страшно виноватой перед дочкой. То, что она намеревалась сделать с ней сегодня, было ужасным. Но она так долго копила силы, что уже смирилась и настроилась на то, что скоро жизнь её станет легче, ведь она освободит себя от обузы. А обузой для женщины была именно она – девочка, завёрнутая в пелёнку, её маленькая дочь.

Наталья бежала в лесную чащу, чтобы оставить там Аннушку. Оставить и уйти… Наверное, поэтому ноги её путались в сухих корнях, колючих сучьях, скользили по влажному мху. Наверное, поэтому кусты и деревья цепляли её волосы, царапали острыми ветвями лицо и руки. Сама природа предостерегала Наталью от зла, которое она собиралась сотворить.

– Ты прости меня, Аннушка, но так надобно… – прошептала Наталья, прижавшись мокрой щекой к головке девочки, – просто уж сил моих больше нет…

Аннушке было три месяца от роду, но она была такой крошечной, что больше напоминала новорождённую. Девочка появилась на свет раньше срока, да к тому же с нечистой отметиной на лице. Старая повитуха Устина, принимавшая у Натальи роды, испуганно вскрикнула, взглянув в сморщенное личико выродившегося младенца. Нечистая отметина представляла собой большое тёмное пятно на щеке девочки. Словно на личико её случайно капнули чернилами и от них остался неровный тёмный след.

– Ты чего, Устина? Что там с моей девочкой? – спросила Наталья, испуганно глядя на повитуху.

– Отметина у неё, Наталья. Видишь? – старуха повернула к ней ребёнка и обвела толстым указательным пальцем тёмное пятно.

Наталья всё ещё тяжело дышала, отходя от родовых потуг. В комнате было жарко, но внутри у неё всё неприятно похолодело в этот миг.

– А чего это означает? Что за такая отметина, не пойму? – снова спросила она.

– Нечистая отметина, как изъян на теле. Когда ребёнок не таким, как обычно, рождается, а с пятном или с шишкой какой, значит, он меченый нечистой силой. Бывает, что пальцев у ребёнка больше или верхняя губа дырявая, зубы в два ряда или вовсе руки-ноги нет.

Старуха склонилась к уху Натальи и зашептала, страшно округлив глаза:

– Было при мне такое, что в соседнем селе двухголовый младенец родился. Тоже меченый был. Да, к счастью, помер сразу. Уж я тогда страху натерпелась!

– И что же мне теперь с ребёнком делать, Устина? – едва сдерживая слёзы, спросила Наталья.

– Не реви, скажу я тебе, что делать надобно. Теперича в это уж никто не верит, а раньше-то таких младенчиков у нас в деревне сразу в лес несли, да подальше, в самую чащу – туда, где Баба Яга живёт. Уносили, да и оставляли там.

– Насовсем, что ли? – растерянно спросила Наталья.

– Конечно. Баба Яга младенчиков таких в печь кидает, жарит да ест, косточками не давится.

– Да как же это? Жалко же, – прошептала Наталья, и на глаза её навернулись слёзы.

– А как не жалко? Жалко! Да только ребёнок с отметиной то же самое, что выродившееся зло. А зло лучше отправлять туда, где ему место.

Наталья сжала зубы и шумно вздохнула.

– Дай мне её, – сказала она, – я в эти глупости верить не собираюсь. Вон у Егора Мельника шесть пальцев на ноге, да что-то его жена не жалуется, что он больно зол и беду приносит!

Повитуха усмехнулась, её обвисшие морщинистые щеки задрожали.

– Да ты просто про то не знаешь! Егор Мельник всю жизнь хворает, и нога у него с шестью-то пальцами, гниёт. Как портянку-то он свою развернёт, так и вонь повсюду стоит – страх! Ох, Наталья, куда мир-то катится? Теперича никто в это не верит, а зря…

Устина остановилась на полуслове, замолчала, задумчиво посмотрела на новорождённую девочку и протянула её Наталье.

– Бойся этого ребёнка, она беду тебе принесёт, и не одну. Если, конечно, выживет. Уж больно мала, – сказала старуха.

Наталья с опаской взяла дочь на руки и стала внимательно рассматривать её красное, опухшее личико. Она была не похожа ни на Наталью, ни на её мужа Акима. Кареглазая, черноволосая – что-то было в ней чужое, словно неродное. А ещё девочка была до того крошечная, что казалась мягкой и бескостной, и женщина боялась её прижимать к себе.

– Жми, жми её пуще к себе. Не бойся, грей своим телом. Ей сейчас тепло нужно, – сказала повитуха и, торопливо собрав с пола грязное тряпье, ушла восвояси.

Следующие два дня Наталья пребывала в странном, подвешенном состоянии: родить родила, а матерью себя не чувствовала. А на третий день к ней пришло молоко, грудь налилась, стала тяжёлой. И вот тогда, вложив в маленький ротик девочки свой пухлый коричневый сосок, Наталья ощутила, что держит в руках свою дочь, пусть с изъяном, но родную. Девочка, наконец почувствовав на губах сладость материнского молока, перестала плакать и принялась жадно сосать. И всё внутри молодой матери наконец-то наполнилось теплом и нежностью.

А через неделю после рождения Аннушки, Акима, мужа Натальи, поймали на воровстве и тут же побили и прогнали из деревни. Он толком и не видел свою новорождённую дочь, так как всю неделю где-то пропадал и пьянствовал.

Мужчина и до этого был ненадёжен и нечист на руку, но никогда прежде на своих нечестных делишках не попадался, а теперь вот попался. Узнав об этом, Наталья искусала губы в кровь, переживая о том, что сейчас ей предстоит одной растить дочку. Женщина рыдала в голос несколько дней, а потом пришла с Аннушкой к старой повитухе Устине и сказала:

– Акима моего из деревни прогнали. Думаю, это девочка во всём виновата.

– Вот и начались твои беды, Наталья. А я ведь предупреждала тебя! – ахнула Устина, округляя глаза. – Неси скорее девчонку в лес, пока следующая беда не случилась.

– Да как нести-то? Она грудная, каждый час титьку просит! Как же я оставлю её одну в лесу? Кричать ведь будет, – растерянно ответила Наталья.

– Ну и пусть кричит. Что ж теперь, вечно из-за неё страдать? Ведь ты молодая ещё! – возмущённо воскликнула повитуха, уперев кулаки в толстые бока. – Не ты виновата в том, что она такая родилась!

Наталья и тогда не понесла дочку в лес, снова пожалела её. Но спокойствия в её душе не было. Каждый день она думала о том, что надо всё-таки было сделать так, как велела Устина. Во всех неудачах и мелких неурядицах она винила дочь. И, как назло, эти неудачи сыпались на Наталью одна за другой.

А потом к Наталье пришла настоящая беда – у неё сгорел дом. Переночевав первую ночь после пожара в бане, она решилась отнести Аннушку в лес, как учила Устина. Вот только никак не могла собраться с духом.

– Это ж какое холодное сердце нужно иметь, чтобы родное дитя оставить в лесу? – то и дело вслух спрашивала саму себя Наталья, глядя в маленькое лицо дочери.

Но в своей голове она уже не раз прокручивала, как оставляет Аннушку в лесной чаще совершенно одну и уходит прочь, не оглянувшись. Поначалу эти мысли так сильно пугали её, что она гнала их от себя. Но постепенно она всё больше и больше свыкалась с ними, и в конце концов они стали привычными.

От осознания того, что она всё-таки может оставить дочь в лесу, Наталье становилось стыдно. Тяжёлый груз вины давил на плечи. В какой-то момент женщине стало казаться, что она сходит с ума. Запутавшись в паутине собственных противоречивых мыслей, устав от бесконечных сомнений и безутешных страданий, пребывая в тоскливом одиночестве маленькой тёмной бани, она начала пить.

Сначала жгучий, пробирающий до слёз самогон бодрил и приносил облегчение, страдания и боль отходили на второй план. Но эффект был временным, и с каждым днём количество выпиваемых рюмок увеличивалось. Очень скоро Наталья стала напиваться до беспамятства. Она просыпалась утром с чугунной головой и огромным чувством стыда. Но стыд этот улетучивался уже к обеду, тогда на столе снова появлялась бутыль с мутной, остро пахнущей жидкостью, и всё начиналось снова.

Наталья перестала следить за тем, чистая ли Аннушка, не пора ли сменить пелёнки, она часто забывала её покормить. А когда в один из дней, проснувшись утром на полу с ужасным похмельем, Наталья увидела девочку, лежащую на ледяном полу рядом с ней: голую, грязную, худую и побелевшую от холода – ей стало так мучительно стыдно перед ней, что глаза защипало от подступающих слёз.

Она снова пришла к повитухе Устине.

– Вижу, после пожара-то к тебе очередная беда привязалась, – проговорила старуха, внимательно глядя на Наталью.

– Откуда знаешь? На селе уже болтают, что ли?

Устина покачала головой, хитро прищурилась.

– От тебя, Наталья, такой дух идёт, который ни с чем не спутать!

Наталья опустила голову.

– Ты права, Устина, беда это. И я никак с ней справиться не могу. Утром так плохо, думаю – всё, хватит! А вечером уже снова пьяная.

Устина подошла к Наталье ближе и заглянула в лицо Аннушки, спящей у неё на руках.

– А чего удивляться, коли ты своими руками к себе зло прижимаешь?! – тихо, чтобы не разбудить девочку, сказала повитуха. – Пятно-то у неё всё чернее и чернее.

Наталья это тоже заметила: нечистая отметина на щеке девочки будто ещё больше выросла и потемнела. Поэтому она никуда не ходила с дочкой, гуляла с ней лишь вокруг дома. Ей не хотелось, чтобы все перемывали её дочери косточки. Хотя бабы уже и так шептались и показывали пальцем в её сторону. В деревне невозможно иметь секреты, так или иначе, все кругом обо всём узнают.

– Я решилась, Устина, – тихо проговорила Наталья, – отнесу Аннушку в лес. Прямо сегодня отнесу. Прямо сейчас. Не могу больше. Всё у меня с ней не так.

Старуха ободряюще похлопала Наталью по спине.

– Вот и хорошо! Вот и умница. Наконец-то дотумкала. Нечего себе жизнь портить, ты молодая, нарожаешь ещё детей! – воскликнула она.

– Да, наверное, ты права, – задумчиво сказала Наталья.

– Раз решилась всё-таки, то иди, не медли!

Устина подтолкнула женщину к калитке. Наталья тяжело вздохнула, развернулась и медленно побрела со двора Устины к лесу, мрачно темнеющему вдалеке. Чем дальше она отходила от деревни, тем быстрее становился её шаг. А когда она вошла в лес, то и вовсе перешла на бег. Наталья рыдала, дав волю слезам, – здесь её никто не увидит, не осудит. Лес стерпит всё.

– Ты прости меня, Аннушка. Но так надобно… – то и дело повторяла Наталья.

Она бежала вперёд, не разбирая дороги, не глядя по сторонам, тяжело дыша. И вот, добравшись до чащи, куда почти не проникал солнечный свет, она в последний раз взглянула в личико Аннушки, а потом положила свёрток с ребёнком на землю, резко развернулась и не оглядываясь пошла прочь.

Какое-то время девочка спала, лёжа на мягком ковре из мха, туго укутанная в пелёнку. А потом она проснулась, закряхтела, завозилась внутри своего кокона. И вскоре звонкий младенческий крик разнёсся по лесу. Девочка плакала, отчаянно и громко, зазывая голосом мать, которая может перепеленать её в чистую пелёнку, согреть у груди и напоить молоком.

Девочка плакала, и лес тревожно шумел.

Девочка плакала, и птицы испуганно вскрикивали, взлетали с насиженных гнёзд.

Девочка плакала, и небо темнело, предвещая близкую грозу. И вот уже первые раскаты весеннего грома пронеслись над лесом, заставив содрогнуться и задрожать вековые ели.

А девочка всё плакала и плакала, чувствуя предательство матери…

И тут из-за деревьев появилась тёмная сгорбленная фигура. Старуха, хромая, медленно подошла к кричащей девочке и долго смотрела на неё, склонив голову набок. Её длинные седые волосы были заплетены в две тугие косы, свисающие до самой земли, а лицо скрывал большой тёмный капюшон.

Не говоря ни слова, старуха подняла девочку с земли, прижала к своей впалой груди и понесла её в тёмную глубину леса…

Глава 2

Встреча с бабой Ягой

На улице буйствовала весенняя гроза, а внутри маленькой бревенчатой избушки было жарко, пахло печным дымом и сухими травами, которые были развешены по стенам. По центру избы стояла большая русская печь, в которой потрескивали поленья. На печи горой возвышались подушки, прикрытые сверху ярким лоскутным одеялом.

В избушке было всего одно маленькое оконце, которое почти не пропускало свет, отчего внутри царил полумрак. У окна стоял деревянный стол с двумя широкими лавками по бокам. Другой мебели не было, да она и не поместилась бы здесь.

Когда низкая дверь распахнулась, впустив внутрь порыв ветра, с печи сразу же спрыгнул большой чёрный кот. Он выгнул спину дугой, потягиваясь, широко зевнул и громко мяукнул хриплым голосом.

– Брысь, Уголёк!

Горбатая старуха с длинными косами строго взглянула на кота и повесила свою промокшую насквозь накидку на ржавый гвоздь, торчащий возле двери.

Старуху звали Захария. Она была такой старой, что её уже клонило книзу, отчего на спине её рос большой безобразный горб. Остановившись у топящейся печи, Захария склонила голову к свёртку, который держала в руках и понюхала спящего ребёнка. Её некрасивое бородавчатое лицо с огромным горбатым носом и тонкими, как нитки, губами стало напряжённым и суровым. Седые брови нахмурились, желваки, обтянутые тонкой морщинистой кожей, заходили ходуном.

Положив свёрток на деревянный стол, она небрежными движениями развернула пелёнку. Крохотная девочка, проснувшись и почувствовав свободу, засеменила ножками, взмахнула ручками и, испугавшись незнакомой, страшной старухи, склонившейся над ней, громко закричала.

Захария покачала головой, облизнула кривой указательный палец и дотронулась им до тёмного пятна на щеке ребёнка. Быстро отдёрнув палец, она нахмурилась ещё сильнее. Потом она села на лавку и задумалась, почёсывая свою седую голову.

Девочка кричала, но Захария будто не слышала её душераздирающего крика. Её лицо, покрытое глубокими морщинами, было серьёзным и напряжённым. Она уставилась в деревянную стену перед собой, но, казалось, смотрела сквозь неё, при этом глаза её из прозрачно-голубых стали тёмно-синими. Удивительно, но цвет глаз этой древней старухи был ярким и глубоким, как у молодой девушки.

Захария поправила седые косы, лежащие на груди, поднялась с лавки и сняла со стены несколько пучков сухой травы. Девочка продолжала громко кричать, и старуха недовольно махнула на неё рукой.

– Ах ты, поганка! Помолчала бы лучше! – низким хриплым голосом проговорила она.

Потом она положила травы в деревянную ступку, залила их тёмным маслом, взяла горсть соли, пошептала на неё несколько неразборчивых слов и бросила соль в ступку. После этого она начала яростно толочь траву, без конца бормоча что-то себе под нос. Натерев получившейся пряной смесью красное от напряжения тельце кричащей девочки, Захария положила её на пелёнку и, наклонившись, достала из-под стола кадушку с ржаным тестом, которое уже ползло через край.

Чёрный кот, сидящий на лавке, внимательно смотрел на происходящее янтарно-жёлтыми глазами и время от времени мяукал, но старуха не обращала на него внимания. Помяв тесто руками, она вынула его из кадушки и положила на другой конец стола, обильно присыпав мукой. Раскатав тесто ровным кругом, она положила по центру ребёнка и быстрыми, умелыми движениями завернула девочку в тесто, оставив свободными лишь рот и нос. Всё это время она шептала себе под нос заклинания.

Завёрнутого в тесто ребёнка старуха положила на широкую лопату для хлеба, затем открыла печную заслонку и брызнула в печь водой. Внутри всё зашипело, и в избу из печного зева повалил влажный, горячий пар. Сдвинув раскалённые угли в сторону, старуха проговорила:

– Дыши пуще жаром, печка-матушка. Мне девочку нынче испечь нужно.

После этих слов Захария поставила лопату с лежащим на ней ребёнком в печь и, выждав с полминуты, вынула лопату обратно.

– Пекись-пекись, да не перепекись, – хриплым голосом проговорила старуха и облизнула пересохшие губы.

Тесто, в которое была завёрнута девочка, зарумянилось, покрылось тонкой корочкой. Захария наклонилась, принюхалась, покачала головой и снова сунула лопату в печь.

– Пекись-пекись, да не перепекись. Корка налейся золота да румяна, а начинка получись сочна да жирна.

Сказав так, старуха вновь вынула из печи лопату. Отщипнув горячее тесто, она попробовала его на вкус и, сморщившись, сплюнула на пол.

Когда она, задержав дыхание и сжав зубы, в третий раз сунула ребёнка в печь, то печь вдруг затряслась, из неё посыпались искры, вся избушка заходила ходуном. Стол и лавки заскрипели, зашатались, табурет отлетел к низкой двери и глухо стукнулся о неё, пучки трав с сухим шелестом посыпались на пол со стен и с потолка. А потом из печи, из её широкого тёмного зева, послышался гортанный низкий голос:

– Захария, опять дитя печёшь?

Голос звучал жутко, старуха затряслась всем телом, но лопату из рук не выпустила, держала крепко.

– Опять пеку, – ответила она тихим, уверенным голосом.

– Пеки-пеки! Да вспоминай, за что наказана!

В уголках глаз старухи задрожали две прозрачные слезинки. Они покатились по щекам и капнули на седые косы, свисающие до пола.

– Помню-помню, как забыть-то? – тихо проговорила она, сжав рукоять лопаты так крепко, что кривые пальцы побелели от напряжения.

Внутри печи снова что-то вспыхнуло, тлеющие угли вдруг загорелись алым огнём и стали со всех сторон лизать ребёнка, обёрнутого в тесто. Захария услышала детский крик, но не вынула лопаты из печи. Только когда крики стихли, а пламя потухло, она достала лопату и поставила её на стол. С красным, потным лицом старуха подошла к столу, отломила кусочек теста и положила в рот. Прожевав, она проглотила тесто и сказала, обернувшись к печи:

– Хорошо пропеклась девочка. Спасибо тебе, печка-матушка!

Накрыв тесто полотенцем, Захария села на лавку и затянула песню. Голос её звучал печально, в глазах застыла беспросветная тоска.

Голос старухи звучал на удивление мелодично, песня лилась, струилась по воздуху, словно мягкая атласная лента. Тихие слова взмывали вверх, к потолку, и звенели там маленькими колокольчиками…

Наталья снова шла к повитухе Устине. Дойдя до её дома, она остановилась, перевела дыхание и принялась громко стучать в дверь. Старуха, отпирая засов, хотела отругать Наталью за поднятый шум, но, увидев бледное, заплаканное лицо женщины, ничего не сказала ей, а молча пустила в дом.

– Ну, что тебе ещё надобно, Наталья? Тороплюсь я! – нетерпеливо сказала Устина.

– Прибежала я… Хотела её назад забрать. А там пусто! Нету уже никого! – выпалила Наталья, уставившись дикими глазами на Устину.

– Ну-ка успокойся, да расскажи всё по-путному, не тараторя! – строго сказала повитуха и усадила Наталью на лавку в сенях.

– Я утром за Аннушкой пошла в лес… Вчера хотела, да гроза всю ночь бушевала. Пришла я, значит, сегодня в чащу, но не нашла её, – Наталья всхлипнула и прижала ладонь к дрожащим губам, – нет Аннушки в лесу ни мёртвой, ни живой…

Устина недовольно закатила глаза, отвернулась от несчастной женщины.

– Значит, Баба Яга её уже забрала, – спокойно и строго ответила она. – И зачем ты только снова пошла туда, непутёвая?

– Плохо мне, Устина, – завыла женщина, обдав повитуху терпким запахом перегара, – ой, плохо! Ни есть, ни спать не могу!

– Ничего, время придёт – успокоишься, – сказала Устина и подтолкнула Наталью к двери. – Иди, Наталья, иди! Мне к роженице бежать надо, я и так задержалась, поди как разродится без меня! Не видать мне тогда ни соли, ни муки.

Наталья со скорбным видом вышла за калитку и поплелась, шатаясь, по улице. Придя в свою баню, она достала из-под лавки бутылку самогона и отпила несколько больших глотков прямо из горла.

Спустя какое-то время женщина поднялась с лавки, посмотрела вокруг мутным, пьяным взглядом, схватила топор и снова пошла в лес – к той самой непроходимой чаще, где накануне оставила Аннушку. Дойдя до места, Наталья закричала:

– Эй, Баба Яга! Выходи!

Крик многоголосым эхом разнёсся над густым лесом, запутался в туго переплетённых еловых ветвях.

– Выходи! Я знаю, что ты где-то здесь! Отдай мне мою дочку! – снова прокричала женщина, достала из-за пазухи бутылку с самогоном и отхлебнула из горла для храбрости.

День стоял солнечный и жаркий, но в чаще было темно и прохладно, и Наталья дрожала мелкой дрожью не то от холода, не то от страха. Никто не откликался на её зов. Наталья долго бродила по чаще и кричала, задирая голову вверх. Перед глазами у неё всё кружилось от выпитого самогона и ярости, которая переполняла душу. И в конце концов она упала на мягкий мох. Глаза её стали мутными, стеклянными, из уголка рта к земле потянулась ниточка слюны.

– Проклятая людоедка! – устало выговорила она заплетающимся языком.

И тут возле неё, откуда ни возьмись, появилась страшная горбатая старуха с длинным носом и седыми косами, свисающими до самой земли.

– Баба Яга? Ты?

Наталья встрепенулась, села, пытаясь сфокусировать на старухе пьяный взгляд. Старуха медленно подошла к женщине и коснулась указательным пальцем её лба. Наталью словно пронзило насквозь чем-то острым.

– Что ты сделала с моей дочерью, старая ведьма? – зло проговорила Наталья, отодвигаясь подальше от старухи и нащупывая рядом с собой рукоять топора.

– Так это ты оставила вчера грудного младенца в лесу? – спросила старуха, и взгляд её стал тёмным, строгим.

– Я… Я оставила здесь свою дочь. На этом самом месте, – Наталья указала рукой в сторону.

– Для чего же ты оставила своего малого ребёнка в лесу? – снова спросила Захария, склонив голову набок.

Наталья прижала к себе топор, его острое лезвие неприятно холодило ей грудь, но так ей было гораздо спокойнее. Один вид старухи внушал ей ужас.

– Она у меня дурная родилась. Нечистая отметина у неё на лице, беду она приносит.

– Никакая это не отметина, а родимое пятно, просто большое, – тихо ответила Захария. – Большой огонь ты, вероятно, беременная видала, вот и выскочило у ребёнка пятно на лице.

– Огонь? Ну, видала… – растерянно выдохнула Наталья. – У Фомы сарай горел, сено пылало, думали, на наши дома огонь перекинется, больно ветрено тогда было…

Захария кивнула головой, не сводя глаз с Натальи.

– Почему же тогда, как она родилась, у меня всё наперекосяк пошло? Мужа в тюрьму сослали, потом дом сгорел… Это она ко мне беду притягивает.

– Это не девочка беду тянет, ты сама её к себе тянешь, а на неё сваливаешь, – хрипло проговорила старуха, глядя в сторону.

– Ну так отдай мне её! Я за ней пришла. Жалко мне её стало. Это ведь ты её забрала? – всхлипнула Наталья, медленно поднимаясь на ноги.

– А вчера не жалко было? – ехидным голосом спросила старуха.

– Вчера я пьяная была, – тихо ответила Наталья и покраснела от стыда.

Женщина встала напротив Бабы Яги, пошатываясь из стороны в сторону. Взгляд её был всё ещё мутным от выпитого самогона, но при этом умоляющим, полным раскаяния. Захария спокойно и внимательно осматривала Наталью. Из-за пазухи у женщины торчало узкое горлышки бутылки, в руке она сжимала топор. Старуха не боялась её.

– Давно ли ты в плену у самогонки? – спокойно спросила она.

Наталья, не ожидав такого вопроса, покраснела ещё сильнее, схватила бутылку и отбросила её в сторону. Мутная жидкость расплескалась по земле, и воздух вокруг наполнился кислой вонью.

– Это я просто с горя выпила, – торопливо ответила женщина.

– По глазам вижу, что брешешь! – грозно сказала старуха, а потом добавила: – Ступай-ка отсюда подобру-поздорову. Не отдам я тебе девочку.

– Как это не отдашь? – возмущённо воскликнула Наталья.

– А вот так, раньше надо было думать.

– Видишь же, я повинилась перед тобой и перед ней повинюсь! – взмолилась женщина.

Старуха взглянула Наталье в глаза и усмехнулась недобро.

– Уходи. Некого мне больше отдавать. Изжарила я её и съела.

Сказав так, старуха замерла, наблюдая за там, как Наталья медленно опускается на землю. Потом она развернулась и скрылась между деревьями, оставляя Наталью один на один с бедой, которую она сотворила собственными руками…

Глава 3

Любовь Июлии

Девушка шла по лесу с плетёной корзинкой в руке и напевала себе под нос, щурясь от яркого света. Солнце проникало в просветы густых елей, ласково гладило румяные девичьи щеки, заставляло блестеть густые чёрные волосы, заплетённые в две тугие косы. Девушка пела и улыбалась.

Лес раскачивался и скрипел в такт нежному, тонкому голосу, птицы перекликались между собой в густых кронах. Природа вокруг была полна спокойствия и умиротворения. Но вдруг где-то неподалёку, в полумраке лесной чащи, послышался крик. Песня оборвалась на полуслове, девушка остановилась, замерла, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам.

– Ау! – повторился крик.

Кричал мужчина, и в голосе его звучало отчаяние.

– Ау! Помогите! Я заблудился!

Девушка поставила корзинку на землю и, бесшумно ступая босыми ногами по колючему ковру из опавшей хвои, стала пробираться туда, откуда доносился голос.

– Ау! Помогите мне! – крик слышался всё ближе.

Вскоре она увидела юношу, сидящего на земле. Он был бледный и растерянный, видимо, и вправду давно плутал по лесу. Юноша был высок, светловолос и хорош собою, это девушка тоже сразу заметила, и её юное, пылкое сердце затрепетало, на щеках выступил стыдливый румянец.

– Леший тебя запутал, что ли? – спросила она, выходя из своего укрытия.

Юноша вздрогнул от неожиданности, удивлённо уставился на девушку. Сначала он испугался её вида – лицо девушки уродовало тёмное пятно, как будто она обмазала одну щеку глиной.

– Ну, чего молчишь? – строго спросила странная незнакомка.

– Эка невидаль – увидеть девушку в непроходимой чаще, – неуверенно проговорил он. – Ты мне от усталости привиделась или, может, ты дух лесной?

Юноша смотрел на девушку настороженно и, казалось, боялся пошевелиться. Вдруг она тут же растает в воздухе? На ней было длинное светлое платье, что ещё сильнее делало её похожей на бестелесный призрак. Внезапно девушка широко улыбнулась и подошла к нему ближе.

– Я не призрак и не бестелесный дух, – сказала она.

Услышав нежный, тонкий голос, юноша осмелел и снова спросил:

– И кто же ты? Как звать тебя?

– Я Июлия, – ответила девушка, – я живу в этом лесу. Если ты заблудился, я могу помочь – проведу тебя короткой дорогой к деревне, мне леший не страшен, я от него наговор знаю.

– Спасибо! Буду обязан тебе жизнью! – радостно ответил он, чувствуя, как в обессилевшее тело возвращаются силы от осознания того, что он сумеет всё-таки добраться до дома. – Меня, кстати, Егором звать.

– Тогда пойдем, Егор! – сказала девушка.

– Имя у тебя необычное, я таких не слыхал, – сказал Егор, поднимаясь с земли.

– Ничего необычного, просто я в июле родилась, – ответила девушка, улыбнулась, а потом поманила юношу рукой, чтобы он следовал за ней.

Лицо Егора вновь расплылось в счастливой улыбке. Он без раздумий пошёл следом за девушкой, радуясь тому, что в дремучем, тёмном, недружелюбном лесу так неожиданно нашлась для него спасительница. Как будто колдовство какое!

– Значит, ты хорошо знаешь лес? – спросил Егор, не сводя глаз со спины девушки.

Она обернулась вполоборота и ответила, краснея:

– Как свои пять пальцев! Я здесь выросла. Лес – мой дом. Я тут каждое дерево знаю.

Июлия и сама была стройной и тонкой, как молодое деревце. Волосы её были чёрными, как ночь. Глаза карими, блестящими каплями сияли на лице, покрытом золотистым загаром. Алые губы, густые брови, длинные ресницы – всё было в ней прекрасно, за исключением безобразного пятна на щеке.

– А я-то думал в лесах только нечисть живёт, Баба Яга… А тут, оказывается, ещё и прекрасных девушек можно встретить! – попытался пошутить Егор.

Июлия смутилась, зарделась, словно алая заря, и прибавила шаг. Егор теперь едва поспевал за ней.

– Неужели ты одна здесь живёшь? – спросил юноша.

– Нет, не одна. С бабушкой, – откликнулась Июлия.

– Кто же твоя бабушка? Уж не Баба ли Яга, скрывающая тебя от людей?

Июлия обернулась, взгляд её стал строгим и укоризненным.

– Моя бабушка очень добрая, – серьёзно ответила она, – и вовсе она не Баба Яга, она знахарка. А в лесу живёт, потому что природу очень любит.

– Прости, если обидел! – сказал Егор, и в глазах его мелькнуло искреннее раскаяние. – Просто у нас всегда детей Бабой Ягой, живущей в дремучем лесу, пугают. А чтоб тут знахарки какие-то жили – о таком я не слыхал.

Какое-то время они шли молча, но потом парень засмотрелся по сторонам, споткнулся о сухую корягу и во время падения поранил ногу. Из раны потекла кровь.

– Не переживай, просто царапина! – махнул он рукой.

Но Июлия уже присела возле него и принялась осматривать рану. Развязав мешочек, висевший на кожаном поясе, она достала оттуда сухой листочек, пожевала его и, сплюнув кашицу на ладонь, аккуратно размазала её по ране. Кровь тут же остановилась. Июлия достала второй сухой лист и, прижав его к ране, обмотала этот самодельный компресс вокруг ноги верёвкой. Голова её при этом был так близко к лицу Егора, что он почувствовал едва уловимый аромат душицы, которой пахли её волосы.

– Как дойдёшь до дома, убери всё с раны. Только водой не смывай, просто стряхни. Всё само затянется к утру, – сказала она.

– Ты, значит, тоже знахарка? – спросил Егор, восторженно глядя на девушку.

– Я не знахарка, но кое-что знаю о травах, бабушка научила, – скромно ответила она, помогая ему подняться.

Когда они дошли до тропинки, ведущей в деревню, Июлия остановилась и сказала на прощание:

– Не заходи впредь так далеко, если не знаешь леса. Леший любит таких, как ты, кругами водить. Ему – смех, а тебе – смерть.

Егор послушно кивнул. Он смотрел в лицо Июлии и понимал, что не хочет уходить. Было что-то загадочное и притягательное в скромной лесной красавице. Сердце Егора забилось в груди, когда она, перекинув длинные косы за спину, улыбнулась ему. Он подошёл к девушке, взял её за руку и сказал:

– Спасибо тебе, лесная знахарка Июлия! Ты мне, считай, жизнь спасла. Век твоей доброты не забуду.

Июлия снова покраснела от смущения: она никогда раньше не общалась с мужчинами, тем более так близко, да к тому же держась за руки. Лестные слова Егора, его восторженные взгляды то и дело заставляли трепетать девичье сердце, давно готовое к чувствам. Егор помолчал немного, а потом спросил, заглянув Июлии в глаза:

– Можно мне увидеть тебя ещё хотя бы раз? Разрешишь?

Июлия высвободила свою руку и, взмахнув косами, торопливо пошла назад в лес. Улыбка медленно сползла с лица юноши. Лицо его стало разочарованным.

– Июлия! Я хочу снова увидеть тебя! – закричал он.

Какое-то время Июлия шла вперёд, словно не слышала слов Егора. Но потом, обернувшись, она крикнула:

– Буду ждать тебя послезавтра на том же месте! Если снова не заплутаешь в лесу, пока идёшь, то непременно увидишь меня!

После этого девушка звонко рассмеялась и побежала в лес, ловко перепрыгивая кочки и старые трухлявые пни. Егор смотрел, как чёрные косы девушки мелькают в высокой траве, и улыбался.

Подойдя к избушке, Июлия оглянулась по сторонам. Ни на крылечке, ни в огороде за избушкой никого не было. К Июлии подошёл чёрный кот и начал ласково тереться о ноги, подняв хвост трубой.

– Уголёк, хороший мой! – девушка присела к коту и принялась чесать его за ухом. – А где же наша бабушка?

Кот мурлыкал в ответ, ходил вокруг молодой хозяйки.

– Июлия! – вдруг раздался за спиной девушки резкий старческий голос.

Девушка обернулась и расплылась в улыбке.

– Бабушка Захария! Не представляешь, что со мной сегодня приключилось!

Девушка выскочила навстречу дряхлой, сгорбленной старухе, вышедшей из леса, взяла из её рук корзину с травами и, поставив её на крыльцо, вернулась и помогла старухе дойти до широкого пня.

– Садись, бабушка. Вынести тебе попить? – заботливо спросила Июлия.

– Нет, не хочу. Лучше присядь рядышком да расскажи, чего хотела.

Июлия села на соседний пенёк, посадила чёрного кота к себе на колени и заговорила:

– Иду я по лесу, собираю грибы и вдруг слышу – кричит кто-то. Я ведь помню, что ты меня учила к людям не выходить. Мало ли с какими они помыслами! Но тут уж больно жалостливый был зов. Посмотрела я сквозь деревья, а там парень – с виду безобидный, но весь худой, растрёпанный, как будто несколько дней по лесу бродил.

Старуха сжала губы и нахмурила брови.

– Я знаю-знаю, бабушка Захария, что ослушалась твоего наказа. Не гневись! – торопливо воскликнула Июлия. – Всё хорошо обошлось. Паренёк этот в чаще заблудился и путь назад, к деревне своей, никак не мог отыскать. Он не злой оказался, очень даже добрый.

– Июлия! – рявкнула старуха.

Девушка вздрогнула, замолчала, глядя на покрытое морщинами и бородавками лицо старухи.

– Я много раз говорила тебе, что при встрече с людьми надо быть осторожной. Вот с чего ты взяла, что он добрый был?

Июлия пожала плечами и, подняв лицо к небу, улыбнулась.

– Не знаю, по глазам, наверное, прочитала.

– По глазам? Ну-ну! – ворчливо отозвалась старуха.

Она встала и прихрамывая подошла к девушке, погладила её по волосам..

– Иди, приготовь мне травяной чай. Устала с дороги, – вздохнув, сказала Захария.

Когда девушка скрылась в избушке, Захария снова вздохнула, на этот раз в её вздохе послышалась тоска.

– Эх, поганка моя. Неужели всё? Даже жалко тебя, – пробормотала старуха, глядя на дверь избушки, которую только что притворила за собой Июлия.

Захария развела огонь в очаге, плеснула в котелок ключевой воды из ведра и повесила котелок на огонь.

Прошептав заклинанье, старуха низко склонилась над котелком и стала пристально смотреть в воду. Через какое-то время вода забурлила, и Захария, отпрянув, сурово сдвинула брови. Сняв котелок с огня, она резким движением выплеснула кипяток на землю.

– Ну вот, значит, и вправду пришло твоё времечко, Июлия, – прошептала Захария и с мрачным лицом поковыляла к избушке.

Чёрный кот, который всё это время наблюдал за старой хозяйкой, сидя на широком пне, спрыгнул на землю и пошёл следом за ней.

– Я рада, что ты запомнил путь и пришёл.

Парень и девушка стояли друг напротив друга на лесной поляне. Птицы не пели, прячась в кустах от летней жары, в лесу было тихо, спокойно. Июлия улыбнулась Егору, и лицо её словно озарило светом. Юноша смотрел на неё и любовался.

Июлия не была похожа на девушек, с которыми он в шутку женихался в деревне. Она была скромная, но при этом сильная духом, она не училась грамоте, но была умна. Июлия не носила цветастых платков и алых лент в косах, но и без всего этого она была яркой. А ещё Июлия не думала о том, что о ней подумают другие. Ведь в лесу не было «других», были только она и её бабушка. Поэтому девушка вела себя с ним естественно и не жеманилась, как деревенские девушки.

Всё это Егор понял, пока они гуляли по лесу. Он был очарован лесной красавицей. Что до её изъяна – тёмного пятна на лице, скоро он перестал его замечать. А сама Июлия была так сильно очарована юношей и его рассказами о деревне, что ей захотелось как можно скорее там побывать, прикоснуться к его миру.

– А ты приходи на вечорку, туда все деревенские парни и девки ходят. Весело у нас бывает – пляшем, поём, шутки шутим.

– Я бы пришла, да меня бабушка не отпустит, – с грустью в голосе ответила Июлия.

– Почему? – искренне удивился Егор.

Июлия отвела глаза в сторону, вздохнула печально.

– Не любит бабушка людей и меня от них уберечь хочет.

– Я с тобой рядом буду, Июлия. Поверь, ничего плохого с тобой в деревне не случится.

Юноша подошёл к девушке ближе и аккуратно убрал с её лица тёмную прядь, выбившуюся из косы.

– Я тебя от любой беды уберегу, – тихо сказал он.

– Правда? – спросила она, глядя на него.

– Правда.

Наклонившись к лицу Июлии, Егор собирался поцеловать её, но она отпрянула от него и воскликнула:

– Вот глупая! Как же мне на вечорку-то идти? Я ведь и плясать не умею!

Егор рассмеялся.

– Это не беда. Топотуху можно за пять минут освоить. Смотри на меня!

И парень стал топтаться и подпрыгивать на месте, а потом схватил Июлию под руку и закружил её по лесной поляне.

Июлия смеялась, запрокинув голову, и смотрела на Егора снизу вверх счастливым взглядом. Он был очень красивым: светлые волосы, бледно-рыжие веснушки по всему лицу, курносый нос. У неё перехватило дыхание и закружилась голова от его близости и мужской силы, так не похожей на её женскую.

Июлия перестала смеяться, снова смутилась и покраснела до корней волос. Егор, заметив её смущение, остановился, взял её за руку.

– Ослушайся бабушку хоть раз, приди в пятницу на вечорку?

Июлия вдруг дерзко вскинула голову, в её тёмных глазах сверкнули яркие огни.

– Приду! – голос её прозвучал слишком громко, пролетел эхом по чаще.

Где-то рядом из кустов, напуганная шумом, вспорхнула большая птица. Июлия и Егор вздрогнули от неожиданности и засмеялись разом. Звонкие, молодые голоса наполнили лес жизнью и ощущением близкого счастья. Егор и Июлия смотрели друг другу в глаза, и оба чувствовали те незримые, обжигающие искры, что летели от их горящих сердец во все стороны.

Июлия не сказала Захарии о том, что Егор позвал её в деревню на вечорку. Бабушка всё равно запретила бы ей идти, а ей уж очень туда хотелось. Молодость не даёт жить спокойно, она каждый день сподвигает на что-то новое, неизведанное: новые дороги, новые знакомства, новые чувства. Поход в деревню представлялся Июлии огромным приключением, а сама вечорка – важнейшим в её жизни празднеством.

Она долго думала, как ей одеться, ведь кроме двух одинаковых светлых льняных платьев у неё больше ничего не было.

– Мне бы хоть платочек какой на голову… – растерянно проговорила Июлия, глядя на своё простое, невзрачное платье свободного кроя.

В поисках платка Июлия открыла старый сундук Захарии. Каково же было её удивление, когда вместо платка она нашла в сундуке яркий, нарядный сарафан алого цвета. Схватив его, Июлия захлопнула крышку сундука и, скинув своё платье, торопливо примерила наряд. Он оказался ей впору и она, обрадовавшись, закружилась вокруг себя.

– Откуда у бабушки такая красота, если она всю жизнь прожила в лесу? – вслух спросила Июлия, радостно поворачиваясь из стороны в сторону и пытаясь танцевать топотуху так, как показывал ей Егор.

Чёрный кот в это время сидел на лавке и прищуренными глазами смотрел на девушку. Когда с улицы сквозь открытое окно послышался скрипучий голос Захарии, Июлия вздрогнула и в спешке стала стягивать с себя сарафан. Кот прыгнул на подоконник, а с него – на землю. Подойдя к ногам старухи, он громко мяукнул. Захария посмотрела на него и нахмурилась.

– Сарафан взяла, говоришь? – тихо спросила старуха, глядя в жёлтые глаза кота, а потом перевела взгляд на маленькое оконце избушки. – Ну, пусть берет, коли нужен стал…

– Смотри, не выдавай меня, Уголёк! – прошептала Июлия, пряча за пазуху алый сарафан. – Я его непременно верну бабушке в целости и сохранности!

Кот хрипло мяукнул в ответ.

– Не идти же мне на праздник без наряда! – воскликнула Июлия и коснулась кончиком пальца носа кота.

Кот снова мяукнул, будто и вправду понимал, о чём говорит девушка, потом вышел за ней на крыльцо. Июлия погладила его на прощание и убежала.

С самого утра с её взволнованного лица не сходила улыбка. Она заранее придумала отговорку для бабушки Захарии: скажет ей, что идёт сегодня на ночную рыбалку, а сама – через лес, бегом к деревне, где они договорились встретиться с Егором. К утру успеет вернуться. А рыба… Скажет, что клёва не было!

Захария, услышав сбивчивую речь Июлии о рыбалке, ничего не ответила, отпустила её и сделала вид, что поверила. А когда девушка, взмахнув косами, убежала, старуха вошла в дом и опустилась на лавку с потемневшим от тревоги лицом.

– Знала ведь, что всё этим кончится, и всё равно на душе тяжесть… – проворчала она себе под нос.

Переодевшись в алый сарафан, Июлия переплела косы, пощипала щёки для румянца, а потом вышла из леса. Волнуясь, она подошла к Егору, который уже ждал её, сжимая в руке букет тонких васильков. Юноша, увидев Июлию, раскрыл рот от изумления. Как могла лесная знахарка превратиться в прекрасную королевну? Колдовство, да и только!

– Ты прекрасна, Июлия! – выдохнул Егор.

Июлия покраснела и, повернувшись вокруг себя, без тени кокетства спросила:

– Ты, правда, думаешь, что этот сарафан подойдёт?

– Подойдёт! Он красивее всех платьев, что я когда-либо видел на деревенских девушках! – воскликнул Егор.

Он взял Июлию за руку и почувствовал, как сердце его заволновалось в груди от прикосновения прохладной девичьей ладони. Они шли к поляне не торопясь, но, чем ближе подходили, тем сильнее Июлия волновалась.

С поляны доносились крики, смех, звуки гармоней и балалаек. Одни девушки кружились, взявшись за руки, другие – прыгали через маленький костёр, подхватив подолы и бесстыже сверкая голыми ногами. Парни лихо отплясывали в стороне, с другого краю девушка с рыжими косами громко пела частушки, а другие хлопали ей в такт. Такого буйства и веселья Июлия никогда не видала, поэтому у неё сразу же закружилась голова от музыки, ярких нарядов, звонких голосов.

К Егору то и дело подходили то парни, то девки, всех своих друзей он знакомил с Июлей, и новые знакомые улыбались девушке, но исподтишка шушукались и пристально осматривали с ног до головы странную гостью в алом сарафане, с безобразным пятном на щеке. Июлии не нравилось такое внимание, и вскоре она не выдержала, сказала Егору:

– Зря я, пожалуй, сюда пришла. Шумно очень, не привычная я к такому шуму.

Юноша посмотрел на неё с пониманием и ответил:

– Давай в сторонке постоим, попривыкнешь.

– Нет, я хочу уйти. Мне чего-то нехорошо, – сказала Июлия.

Егор хотел уговорить девушку остаться, но, взглянув в её бледное, испуганное лицо, не стал и пытаться. Он крепко сжал её холодную руку и повёл обратно к лесу.