Отсебятина и ксебятина. Сборник психосказок

Сказка про странного ребёнка

Послали один раз посмотреть на очень странного ребенка. Ребенок, говорят, у нас родился. Не наш.

Когда родился, не заплакал. Лежал, думал. Чихал. Потом заплакал, когда домой его принесли и отец с матерью орать друг на друга стали.

Смотрит не так, как наши. Молчит больше. Иногда, когда видит что – плачет. Бить его никто не бьет, он и сам плачет, без этого. А смотрит так, словно не наш. Глаза у него синие, неподвижные, ничего не отражают, не показывают, не отдают, не участвуют в жизни. Смотрят куда-то сами в себя.

Наши туда, в него, через глаза его, пробовали глядеть – страшно. И непонятно, как в бездну свалиться.

Поэтому мы его отвлекаем, за плечи трясем. Тогда у него на глазах пленочка такая временно образуется поверхностная, как у змей. Видит нас в пленочке, реагирует, отражает. Учиться может. Но только отвернешься – пленочка пропадает.

– А вы его в школу скорее отдайте, – посоветовал Главный местный Жрец. (Жрец похож на мужика из телевизора: треники, задница, пахнущая потом. Сплющенное лицо. Нос и рот, воняющие сигаретами).

В школе, как сказал Жрец, его эта поверхностная пленочка будет на глазах дольше удерживаться, и он держать ее привыкнет. Без пленочки невозможно постоянно задачи решать, а мы ему внушим, что все от него ждут задач решенных, он и захочет.

Только школы ему маловато, ему б институтскую программу, это действовало бы наверняка. И чтоб деньги зарабатывать был сам должен. На всю семью. Деньги зарабатывать на всю семью, это как обухом по голове сверху, вон смотрите, какой я сплющенный, сказал Жрец. Тогда совсем бы то, что в глазах у него, зарубилось.

Но только тогда он не проживет долго. Лет 15 проживет, постоянно с пленочкой. Вести себя будет почти как обычный. Как мы все.

На работу его потом отправьте. С утра и до ночи, или с ночи и до утра. Такому малосочному даже с утра до вечера хватит. И тогда он лет пять проживет. А вообще у него в настройках не заложено дольше 25 жить, терпя это, как мы, вот так же, как мы, живя с пленочкой. И ни отдых с телевизором, ни забродившая влага, ни покупки не помогут ему, нет у него органа такого, чтобы то всё его восстанавливало так, как нас, и это сакраментально, как если бы у рыбы не было жабр. А то, что нас будоражит, тонизирует, злит и придает смысл жизни, его разрушает, почему-то. Значит, слабый.

А так-то, конечно, если оставить как есть его, и что-то создать для него, чему на родной его родине быть положено, или помогать ему это создать, то прожить он может до 180, так у него в настройках, но кто и что это будет потом, что за дракон инородный или горлица певчая, или дельфин в теле, похожем на человека…

– Он безопасный? – спросили Жреца.

Да это всякому видно было, что он безопасный.

Посмотрели на него с жалостью, и увидели, что на поверхности он сам ещё не знает, кто он есть, потому что поверхность может знать только то, что отражается в ней снаружи, а снаружи нет никакого аналога.

И тогда рассказали ему, кто он есть. Что он раб такой же, как все.

Видно было, что очень ему это скучно. И что не умеет он радоваться тому, чему рабы рады. А радуется, напротив, ерундовым вещам, которые для рабов – еда, ландшафт или какой-нибудь мусор. Да, ходит и мусору радуется – земле, траве, камешкам всяким. Нет, говорит, никаких неодушевленных предметов, всюду Душа.

Запретили ему, конечно, засмеяли. Перестал напоказ этому радоваться, начал тайно.

Таким путем кончилась его жизнь в 19 лет. Обломался внутри один механизм, второй, и все тело пришло в негодность. Пленочку он содрал и выбросил чуть раньше. Но, вот в чем беда…

Техники-врачи у нас на высоком уровне, ремонтники для тел. Хрен к носу прикрутили. Костыли присобачили. Выдали ему жизнь снова, взаймы, под большие проценты, конечно.

Проценты те назывались «побочные свойства лекарства».

Платить дорого пришлось ему по кредиту за жизнь. Каждая съеденная с утра горсть таблеток ведёт к большей поломке того, что осталось от тела, но позволяет избежать смерти сейчас, приближая ее вдалеке. И он согласился. Смалодушничал, конечно, со страху умирать прям-сейчас, ведь выданная ему отремонтированная жизнь разве такая была, как вначале? Нет, конечно. И скорость не та, и сил не хватать стало, и даже мысли начали затупляться от вечной слабости. А он сказал, что не со страху, а напротив, ультиматум поставил кому-то там сверху, со своей родины:

«Или заберите меня отсюда, или я сделаюсь здесь счастливым!»

Его не забрали. И он решил, что сможет сделать себя сам счастливым, начал надеяться.

А все стали ждать, что будет он, исправно работая, платить по кредиту, пока не достигнет годам к 40 банкротства и не умрет полностью. Когда и новые взятые им кредиты (таблетки от вреда предыдущих таблеток) перестанут покрывать его энергетические затраты на жизнь… Как это со всеми бывает. Не все, конечно, странными родятся, но тела ломают и жизнь берут под проценты взаймы сплошь да рядом.

А он не помирал.

И кредиты не брал. Он всë чаще, часами, без пленочки ходил и сидел, сдирал свою пленочку. Его ругали, стыдили; а он, зараза, от наших научился и отрастил Орган Противодействия. Зубы, кулаки отрастил, морщиться научился и огрызаться. Чаще, конечно, убегал, убегать-то он с детства умел, но уже и в драку готов был вступить, чтоб от пленочки обязательной отмахаться. Так от него все и отстали.

А потом глядь… он пока без пленочки сидел, в себя глядел, напевал что-то, он в существо неведомое стал превращаться. С крыльями. С кисточками на концах крыльев. И вырос раза в три себя больше, а потом улетел. Говорят, уже до 300 лет дожил… Ну, или собирается дожить, в каком-нибудь облике. А сам он говорит, что уже не меньше 2000 лет живет, время там у него, в глубине, значит, идет как-то иначе. Жизнь-то он нашу, взаймы ему данную, выбросил, совсем ей не пользуется; а сочинил себе, сделал и применил какую-то другую Его Личную ни-к-селу-ни-к-городу непонятную жизнь. Ничего никому за нее не платит, а говорит, что платят даже теперь ему – те, сверху, которые его не забрали, он теперь у них как бы на работе. Ну или в сотрудничестве, как он говорит.

Говорит, говорит… Он много теперь говорит. А проку-то. Все равно он не сумел стать как мы и не научился жить правильно.

И значит смысла в его изысканиях и полетах нет никакого.

Молодежь смущать только. Не рабы, говорит; Душа везде, говорит; мир безграничен, говорит; всяк могущ и свободен, и никому не нужна ваша плёночка, говорит… Эх, достать бы его да заставить выпить чего-нибудь отрезвляющего, как сократовскую цикуту, чтоб говорить, гад, разучился. Да не можно его достать, он улетел.

Отсебятина

Сказка для условно взрослых составляющих. Действующие составляющие: Я, Себя и Доктор.

О себе необходимо позаботиться. Себя нужно куда-нибудь пристроить, нельзя вот так взять и бросить себя, самого себя где-нибудь забыть.

Нельзя оставить себя в супермаркете или на автобусной остановке, сделав вид, что это себя само по себе, не твоё и не ты; завернуть скромненько за угол, а потом как броситься бежать, бежать от самого себя, чтоб никто не догадался и не пришлось снова с собой нянчиться, обслуживать, заботиться, воспитывать, самому с собой считаться… Да сколько уже можно, когда жить-то. Как было бы хорошо, если б можно было себя вернуть себе запечатанной бандеролью по почтовому адресу, и чтоб никогда больше самому с собой не общаться.

Сам себе надоел. Это точно. Слюнявый, требует внимания, не приносит никакой пользы. Ну разве что иногда может по дому помочь, но и то через пень-колоду после стотысячного напоминания, и на лице у себя написано, как самого себя это раздражает.

Себя приходится везде с собой водить. Не бросишь же себя на чужих людей – неизвестно как там к себе отнесутся, вдруг не будут рады, а наверняка не будут. Говорят же «всё своё носи с собой», вот и приходится носить. Водить. Выгуливать. Вот этого себя, который вечно удовольствий хочет, то купить что-то клянчит, то ноет, что ему холодно, голодно, скучно, устал.

Постоянно хочется врезать себе подзатыльник. Или бросить себя и сбежать. Перед людьми стыдно. Возвращают «вот, вы забыли, это ваше». Приходится делать вид, что сам себе рад.

Себя все видят! Это самое ужасное. Пойдешь с собой гулять, и все видят твоего себя. Оценивают, наверно, как себя одет, какая фигура, здоровье, возраст, комплексы, болячки, тараканы, пыль в голове, скелеты на кухне в ящике для ложек, да сколько можно, как сам себя задолбал! Ни познакомиться нормально ни с кем себя не дает. Ни там даже пообщаться, поговорить с другими людьми. Себя же никуда от себя не денешь.

Самое главное – не пытаться спихнуть заботу о себе на окружающих. А то все окружающие заранее начнут держаться от себя подальше. Ну, чтоб им не повесили алименты и прописку в своем доме чужого и ненужного им себя. И они правы. У них есть они сами. И ты у себя сам. У себя. Как будто это себя тобой управляет! Как будто сам себе не хозяин. Не хочется-то как! Хочется самому собой управлять, а не чтобы эта мелочь несносная или кто попало управлял там. И чтобы не давать себя в обиду и в чужое распоряжение, а распоряжаться собой самостоятельно. Хотя и приходится преодолевать искушение тайком выбросить себя в мусорку или довести себя до могилы.

Сам себя до добра не доведёшь. Вернее, доведёшь, если правильно вести. Никого у тебя и нет, кроме себя, на самом-то деле. Сам с собой навечно неразлучен. Судьба, карма такая, не деться никуда. Можешь себя сто тыщ раз ненавидеть за разгильдяйство, характер, отражение в зеркале, недостигнутые успехи и вообще за то, что себя видно. Если б себя можно было как-то… замаскировать… тогда с собой очень даже можно было бы жить. И весело, кстати.

Если себя вовремя развлекать, утешать, кормить и причёсывать, то с собой неплохо. Хотя это ж опять предполагается всю жизнь с собой носиться??? Да сколько можно… И притом, хочется же, чтоб другие люди любили. И вообще чтоб с другими общаться, не только с собой. От себя не узнаешь ничего нового.

Хотя говорят, что за собой интересно наблюдать, за своим ростом; можно радоваться своим успехам. Если они есть, эти успехи. А если себя иначе как пинками ни на что не выгонишь, то чего же от себя ждать, кроме подлянки и пакости? Например, неожиданно вдруг всем себя покажешь, и это будет… это будет позор, караул. Все люди как люди, а ты с собой пришёл, и себя плохо ведёшь. Себя надо вести хорошо. А как себя хорошо вести, если собой не управляешь? Или себя это такое полуубитое (весь день до выхода в люди в профилактических воспитательных целях давал себе подзатыльники, чтобы себя сидел смирно и был похож на хорошего себя), что теперь, когда от себя ждёшь какой-то положительной активности (чтоб другие видели, что ты обращаешься с собой хорошо, любишь себя, себя всем довольно, вон какое жизнерадостное и милое себя…) – а это гадкое себя, как нарочно, так и сидит полуубитое, и на новые пощёчины и тайные твои щипки не отзывается. Как не стыдно себе? Люди ж видят. Надо произвести впечатление, что у себя всё хорошо, а с собой мы дома разберёмся.

Дома начинаешь пробовать в себе разобраться. Ну чтобы функционировало получше. Разбираешь себя. Рассматриваешь разобранное; понимаешь, что с собой, очевидно, совсем всё плохо; понимаешь, что обратно разобранное само собой не собирается, а как собрать себя обратно – не знаешь, не научен.

И тогда привозишь себя на лечение. Сам себя. Своими ногами. На автобусе. Или на машине. Везёшь себя в лечебницу, где себя лечат, втайне негодуя, что себя теперь ещё и лечить приходится, когда же это себя сдохнет наконец и перестанет себя мучить. Тратиться надо вот теперь на лечение себя, а если бы себя с самого начала вело себя хорошо, то не пришлось бы тратиться. Это себя во всем виновато.

А в лечебнице спросят: вы себя любите? Конечно, мы себя любим, мы же приличные люди. Мы покупаем себе одежду и кормим себя, оно живет в тепле, оно, паразит, моется в тёплой ванной, оно, скотина неблагодарная, поглощает пирожные по выходным!!! Мы себя даже в кино иногда водим. Можем чаще водить в кино, раз надо, пусть это себя заткнётся уже и не скучает. Да с него и телека достаточно.

Вот нет ли у вас волшебной кнопочки, доктор, чтоб себя успокоить? Чтоб себя стало поменьше, и, желательно, понезаметнее, чтоб внимания на себя можно было поменьше обращать. Потому что а жить когда, вы же меня понимаете. Нельзя же всё время только собой и заниматься?

«А вы себя понимаете?»

А что тут себя понимать. Себя ноет, жалуется, обижается, кричит, орёт, злится, пытается кусаться, сидит полумёртвое отлупленное, или хандрит, или ему тошно и нечем заняться. Вот сейчас оно разобранное, я кричу себе «Соберись, тряпка!», а оно не желает собираться. Это оно нарочно, оно всегда так пакостит, когда собираемся куда-нибудь. В самый ответственный момент, когда нужно быть собранным.

А мне приходится таскать себя на разные важные собрания, в организации и по работе. Ну потому что просто не с кем себя оставить. Никто ведь мне с собой не помогает, а с собой справиться в одиночку нелегко… растить себя это знаете такой адский труд. Надо постоянно держать себя в руках. Частенько требуется срочно привести себя в порядок и бежать с собой по делам, а себя, как нарочно, не в форме. И в этом деле совершенно не на кого рассчитывать! Разве что на вас, доктор, хотя это и траты. Видите вот как даже в этом мне приходится мучиться от себя.

«А давайте себя спросим, что оно хочет…»

Отдохнуть, говорит. Вот собака, кто ж ему не даёт. Один подзатыльник, себя в отключке и уже отдыхает. А на работу кто вместо себя ходить будет? Когда себя сильно злой и хандрёжный, можно себя отключить алкоголем. Снотворными. Наркотиками. Можно посадить себя смотреть мультики или порноужастик. Потом можно дать себе отдохнуть, себя проспится…

«Прийти в себя?»

Боже упаси. Это ж на кого я стану похож, если приду в себя.

«На самого себя».

Вот именно. И все увидят, что это я: инфантильный, глупый, злой, капризный, не желающий за себя отвечать, беспомощный, слабый, некомпетентный, печальный, тоскливый, унылый, лишенный цели и смысла существования, потерянный, нуждающийся в любви, ничейный, брошенный в одиночестве на пороге бездонного равнодушного существования, обречённый родиться, выживать как получится и умирать в одиночестве, никому не нужный, никем не любимый… Что? Мне себя жалко.

Вот так водишь-водишь себя, доктор, по улицам, стараешься сделать себя самостоятельным, а себя как сядет вдруг в лужу и давай рыдать, размазывая грязные сопли. И понимаешь вдруг, что себя любишь, и просто стараешься для себя же, чтобы себя как-то к этой жизни адаптировать, вырастить себя самостоятельным, не хуже других. А вообще сам себя защищаешь… Как умеешь.

И садишься вот с собой прямо в эту же лужу, прямо в офисноделовом платье, из солидарности, и пусть люди подумают, а нам всё равно. Потому что сам у себя один, больше у себя никого нет, как же себя бросить, доктор? Один ведь у себя. А у людей-то кто-нибудь есть, они себе найдут о ком думать, вот и пусть думают что хотят, а у себя больше никого нет, кроме себя.

И сидишь и плачешь вместе с собой неопредёленное количество времени, вытираешь себе слёзы. Себя неожиданно соглашается всё для себя делать и во всём себе помогать. Встаёт, обнимает себя, отряхивает грязь. И мы с собой куда-то идём.

Ну да, трудно с собой, но ведь никуда от себя не деться. И сам себе очень важен. Обязанность такая, любить себя, потому что больше у себя никого нет. Да и с собой веселее как-то. Больше себя собой чувствуешь, как будто не один, а в компании. И людей в эту компанию приходится выбирать только таких, которы царю юз жже себя принимают, которые себя обижать не будут. Приходится выбирать всё время между какими-попало людьми и собой. Приходится думать о собственном благополучии.

А ещё надо сводить себя куда-нибудь развиваться, доктор. Я вот сейчас подумал, что у себя много талантов. Пусть в студии занимается, рукоделием там каким, или тем, что себе интересно. Оно любознательное, аж загорелись сразу глазёнки у себя. Так, не для пользы, а для себя, хочется вот себя порадовать. Хочется себе хорошее что-нибудь сделать. Пусть себе станет хорошо. Пусть выберет себе подарок. И разрешить себе уже наконец ни от кого не зависеть, не выпрашивать одобрения. Чего ж мы сами, нищие что ли совсем, дома себе одобрения не дадим? Чушь-то какая. Попросить прощения у себя, что себя дома нормальным одобрением не кормили.

Да оно какое, смотрите, доктор, самостоятельное! Оно ни в чьём одобрении не нуждается. Оно только хочет, чтобы с собой кто-нибудь был, чтобы я был всегда на своей стороне, с собой заодно. Пока себе меня не хватало, надо было, чтобы с собой был кто-то. А теперь это необязательно. Даже вредно иногда (можно, но вредно), потому что хочется себе иногда побыть и одному. С Богом.

А я рядом с собой в это время тихонько постою, послушаю, о чём они говорят.

«Надеяться можно только на себя».

Да как же на себя надеяться? У себя много проблем. Все, что есть, проблемы – все с собой связаны или на себе как-то отражаются. Но никто более проблем у себя не решит. От решения проблем у себя никуда не деться. Только сейчас я какую-то даже радость и гордость, доктор, чувствую, что могу себе помочь. Что я за это ответственен. Это ведь способ проявить мою любовь к себе, доктор – сделать что-то нужное, хорошее и приятное для себя. Попробовать проблемы решить. Сказать себе: «не бойся ничего, я у себя есть, мы вместе».

А если сил моих не хватит решить свои проблемы, так я трезвым умом оглянусь, кто тут ещё есть в этом мире, и подумаю, как с ним сотрудничать, чтобы я смог решить проблемы моего себя, а он своего. И ещё я думаю, что никому эту обязанность не передам – о себе заботиться. Потому что вряд ли другие так, как нужно, о моем себе позаботятся. Откуда им знать, что себе нужно. Только я сам лучше всех себя знаю. Вот так.

Кажется, доктор, я знаю, что теперь с собой делать. Первым делом спросить себя, что себя хочет. Сделать насущное. А потом для радости и удовольствия пойти куда-нибудь с собой. На пару. Ну, можно еще кого-нибудь взять, кто не против себя, кто себя любит и уважает. Или с кем посотрудничать можно. Вместе с собой мы ого-го сколько дел сделать можем! Мы же вместе, мы сила.

Я б хотел, чтобы себя было больше, чтобы себя выросло мощным и сильным, и крепким. Но пока ещё маленькое себя, я помогаю себе расти. Лечу себя, люблю себя, поддерживаю, защищаю. Не взваливаю на себя слишком много дел. Интересуюсь собственными потребностями и самочувствием. Это всë делать для себя в радость.

Я смотрю, доктор, и другие чужие себя к моему подтянулись. Видят, что я самого себя не оцениваю, а ценю, уважаю, не обижаю. Завидуют. Хотят, чтобы я их тоже подкармливал иногда. А мне не жалко, пусть. Вот моё себя уже и друзей себе завело.

Я таким сильным сейчас себя ощущаю, доктор. Таким целым. Иногда меня критикуют, конечно, со стороны. Это те, кто ещё с собой не знаком. Они говорят «этот человек сам в себе, уходит в себя, живёт для себя, себялюбец». Им не нравится, что моё себя развивается, какую отсебятину производит.

Зато я всю свою отсебятину хвалю, и складываю отсебятину в папочку, на память, чтобы не потерялась. В старости вместе с собой посмотрим, что раньше было, похохочем, поплачем, умилимся. А им, бедным, даже порадоваться в старости будет нечему, потому что они всё время себя от себя отгоняли, как назойливых мух. Они что, думают, в таких условиях себя вырастет?

К себе же ласка нужна, бережность, доктор. Себя – оно у себя одно… Вот если бы, доктор, вернуть себя себе. Нет, не бандеролью. А в объятия. Самому себя обнять крепко-крепко, так, чтобы не разлучаться с собой никогда. Чтобы сам для себя был прекрасен, безусловно собой любим, окончательно себе верен. Вот такая чтоб была с собой близость. Полная. Но смотрю – нет больше отдельного от меня себя. Мы целое, мы слились. Я сам. Мне во мне хорошо. Только кого теперь обнимать-то? Ну ладно, доктор, тут, я вижу, другие люди есть. Пойду их обниму. А давайте я вас обниму?

Теперь я есть, вот он я. Это здорово. Раньше меня не было. Раньше и вас для меня не было.

Правда о любовной зависимости

I

Принцесса подумала: с ним я взбегу на высокую гору, рука в руке, и мы будем смотреть на звезды, а звезды будут смотреть на нас. Потом наши звездочки соединятся, и в нас вырастет звездное небо.

Принц подумал: эта принцесса такая красивая. Наверное, она настоящая.

Принц предложил ей ходить с ним, рука в руке, везде. И заниматься с ним не только этим.

Еще ухаживать за его Единственной Розой.

Эту розу он растил, чтобы дарить девушкам. Та девушка, которой дарилась Роза, уже не могла бросить принца без угрызений совести, потому что ей казалось, что она виновата в его страдании, а бедная роза вот-вот умрет. Ха-ха, у принца был целый пакетик семян для нового розария, на всякий случай. Об этом никто не знал, кроме принца.

Конечно, он предложил ей вместе смотреть на море, солнце, звёзды и на всё, что она пожелает. На самом деле он хотел видеть её, когда она смотрит на то, что ей нравится.

И она об этом догадывалась.

Ещё предложил он ей, как водится, жить в его замке, но уже в другой жизни, потому что в этой жизни у него замков не завелось, а отвоёвывать их слишком долго. И ещё богатств, коней, платьев, свой собственный сад, но это лет через 50 и если никто не передумает.

Ну и мало ли что он ещё предложил. А вот что подарил…

А подарил он (кроме, конечно, Единственной Розы, всегда угрожающей умереть) небольшой жёлтый камень.

Если камень вставить под рёбра, под солнечное сплетение, то принцесса начинала смеяться радостно, кружиться вокруг себя и чувствовать себя навеки и абсолютно счастливой, на веки веков.

Ибо всё, что ей было нужно, она нашла, и дальше уже нет и не будет её от него отдельно, а будут они всюду вместе.

Все печали, все возможные несчастья больше не возымеют никакой власти (разве вдвоём мы их не одолеем?); да и чего стоит какая-то мелкая, преходящая земная печаль по сравнению с их навечным единением; если что и будет отныне нерушимое, тёплое, постоянное, так это Любовь и Солнце, обнявшая Солнце Любовь.

«Всегда вместе, да-да…» – повторял за ней очарованный принц. Он знал: надо повторять, а то девушка убежит, и ищи её потом с ветром; поэтому надо повторять и ждать, возвращать ей её же сияющий свет, усиливая его и отражая. Пусть принцесса думает, что это принц светится. И тогда она будет довольна.

Жёлтый камень, как линза, увеличивал свет принцессы. Из-за камня ей казалось, что светится всё: принц, деревья, море, тропинка, прохожие…

II

Принц ощущал себя так, как будто нашёл пещеру Али-Бабы.

В этой пещере, то есть в принцессе, есть золото и уют – отдохновение усталым путникам; и это хорошо, он как раз усталый путник.

В пещере сладкие ягоды, рвёшь их – чувствуешь себя смелым, желанным, единственным, лучшим из путников; и это хорошо, он довольный путник.

Но самое вкусное в пещере (жаль, что этого всегда мало, буквально на один глоток нестерпимого свежего удовольствия) – напиток фей, нектар из пыльцы бабочек. Её таинственность.

Загадочность, тайна, притяжение-ворожба, обещание сказки, полёта.

Сколько принц по чужим пещерам ни лазил, всегда знал, что в любой пещере тайны ровно глоток. А потом будет пусто и скучно. Выпил, усы вытер, пошёл, золото взял… если было там золото. Одни только её, принцессины, барахлюшки, да игрушки, да слёзы ему вослед.

Некрасивая это уже часть сказки получается, малоприятная. А когда уже копья, и палки, и грязи комки от принцессы лететь начинают, то, чтоб не летели, пригождается сдохшая роза. «Не я тебе сердце разбил, а я сам поломался, разбился, и нет у меня больше счастья, вот же, видишь: моя Единственная Роза мертва, засохла она без любви и заботы». И пусть брошенная принцесса делает с розой всё, что хочет: оживить пытается, на стенку в рамочке вешает, молится, убивается, складывает в себя как трофей. И принцессе не так обидно, и у принца есть время, чтоб убежать.

(На поиски новых пещер).

Вот если б она, новая эта принцесса, была принцессой настоящей, и золота было бы у неё невероятное количество, то и нектара, наверное, было бы больше. Потому что принц голову бы ломал: зачем я ей, такой красивой и богатой, нужен? За что она меня полюбила?

III

«Я буду твоя навсегда, я пойду за тобой везде», – бормотала спящая, доверчивая ненастоящая принцесса. Она отвязала шляпку, распрощалась с няньками и суровым отцом, предупреждавшим её не верить никакому незнакомцу. Она законопатила щели разума, решила, что она девочка и потому ей можно купаться в счастье.

«Пойдешь за мною везде – нет, этого нам не надо», – решил принц. Взял золото, забрал обратно жёлтый камень, сломал сам свою розу. Пусть принцесса думает, что она разбила ему сердце и он страдает, тогда можно будет снова зайти к ней при случае (ягод поесть, соперников разогнать).

Потому что все путники иногда делаются усталыми. И не надо портить отношения с пещерой, в которой очаг для тебя не остыл. Принц оставил табличку у входа… нет, визитную карточку.

Принцесса проснулась, нашла себя одной, а пещеру пустой и ограбленной. И табличку нашла, которой её одарили: «Здесь был Принц». И запах везде, чужой, невыносимый, прежде бывший родным, и розу поломанную.

Прибралась, заперлась на двести замков.

У игрушек своих попросила прощенья.

И у тех, на кого смотрела с жалостью прежде, что одни, а она не одна; ведь казалось ей, что всякий ищет того же, всякий хочет быть не одним, идти вместе, разделять горе, боль, радость, цветение, моря, звезды, старость, и через смерть пойти вместе дальше, не разделяясь, зная: самое главное мы нашли. Ради главного прочь остальные соблазны. Нашли друг друга.

IV

Знала она, что всегда так бывает, как только расслабишься. Как только доверишься, расцветёшь, ключ от тайной хранилищницы отдашь, тут-то он, родимый, как льстивый вор, и скажет:

«Нам не по пути, милая, мы разного хотим, тебе в другую сторону, вон твоя остановка».

Но до того, пока не поверила, не отдала, будет он, как вор, соблазнять, будто ему того же, что и тебе, надо.

Будет розу подсовывать.

Будет на вершину горы тебя возносить.

Так тысячу раз с ней, принцессой, бывало, и она того не боялась. Ну, почти. Всё же тут просчитано, проверено: поверишь на 100 капель счастья, получишь 100 капель счастья и 100 капель боли. Взойдешь на 100-метровую вершину, получишь ровно 100 метров высоты и 100 метров падения. Да и шла она к принцу, как на расстрел: зная, что расстреляет, и разрешая себе расстреляться.

Так-то оно так, и пусть падение неизбежно. Но и времени у неё не вагон. Нет времени ждать, пока захочет кто-нибудь пойти с ней дальше, не разделяясь. Поэтому, кто первый пришёл, тот и принц. Любви-то хочется. И хоть какого-нибудь света. Хотя бы от камня.

Да и розу он ей оставит. Каждый из принцев оставляет ей свою Единственную Розу, как утешение. Можно что угодно с розою делать: оживлять её (и станешь целительницей и спасителем), на стенку вешать в рамочке (и другие будут сочувствовать тебе), молиться (и всегда благовонная аура будет в доме, где всё посвящено прекрасному). Можно убиваться (и будешь любящей и сострадательной, ибо раскаялась, но обратной дороги нет). Можно сделать розу трофеем, хвастаться подругам, какая ты сердцеедка. Вот всего сколько, оказывается, подарил ей принц, всего-то за ночь проведённую: и могущество, и духовную красоту, и возвышенность, и лебединую верность, и непобедимую привлекательность. Что понравится, то и примерь, в том и живи. Портит картину лишь знание, что у принца подрастает новый розарий, а у принцессы – гербарий. Знание это делает сказку некрасивой и малоприятной.

V

Придёт снова к ней принц. И спросит с порога, есть ли компот из предвкушений, надежд, обещаний и искусственной красоты. Сварит принцесса компот, но отдаст его не задаром, а за аванс – жёлтый камень, усилитель иллюзий; и за вознаграждение (за Единственную Розу, которая непременно умрёт).

Так они и будут играть друг с другом вечно, не соединяясь.

То отдаляясь, то приближаясь.

А то, представьте себе… самое худшее, что можно представить. Живёт напротив парочка уже сто лет. Не принц и не принцесса. Хомяки как будто.

Он к ней привык, всегда вместе. Она к нему привыкла, всегда вместе. Как нога и рука. Кажется, и замечать друг друга перестали.

Внимания перестали на это обращать. Есть и есть кто-то рядом, всегда тут и был, не денется никуда, добиваться не надо, любит, сбежать не пытается. На сторону, на поиск приключений, не хотят: лень им, обоим. Может, они кастрированные оба? Да нет, иногда хомячата рождаются.

Ни тебе иллюзий, ни компота из фей, ни измен, ни слёз, ни ножа под подушкой. Об чём они живут? Чего они вообще вот так живут, не разделяясь? Это же как с самим собой: сам себя лучше всех понимаешь, но для разговора всё равно собеседника ищешь другого. Такого, чтобы не понял тебя, чтоб заманил куда-то, чтоб доказать ему, убедить, победить его, побороть, склонить его на свою сторону, предать, оттолкнуть, испугать, притянуть, привлечь, соблазнить… и чтобы взять от него и убежать, и чтобы дать ему и получить в дар, и чтобы сварить компот, сила которого в первом глотке, а дальше пей не пей – всё будет однообразно.

Чтоб наиграться вдоволь и устать, треснуть хорошенько друг друга совочками, посыпать песком и пеплом, подраться, помириться, расцарапать друг другу морды и совместно напиться компоту. В том жизнь. Нет тут ничьей вины, а исключительно природа такая человеческая.

Все же знают, что близкие люди нужны, чтобы использовать их для удовольствия и ради страданий.

Необходимость в страдании такая же, как в удовольствии, потому что удовольствие у человека, по природе его, эндогенно-опиатное, и к нему появляется толерантность.

Затем и нужно устать, помаяться и побиться, совершить много глупых и вредных поступков, чтобы потом отдохнуть. Получить прощение, напитаться тем удовольствием, от которого отвык. А иначе не штырит компот, ну не штырит!

Правда о жизни и смерти

Жизнь крепко спала всю ночь и видела длинные разноцветные сны. С первым лучом солнца Жизнь вскочила и побежала к зеркалу, любоваться.

Хорошая штука Жизнь!

Далее прекрасная Жизнь умывалась, чистила зубки и делала зарядку ради здоровья тела. Тело у неё тоже было прекрасное.

Потом Жизнь одевалась. У нее много платьев. Все платья, существующие в мире, её. Она не может допустить, чтобы какое-то платье ей не принадлежало.

Одевшись, Жизнь украшает себя камешками, перышками, бусинками, ниточками, платочками и монетками, а также всем, чем можно себя украсить. Она укладывает волосы, красит лицо, смотрит, не появились ли морщины. Нет, Жизнь как прежде молода, очень молода. Она прекрасна.

Сейчас она побежит работать и учиться одновременно. Она всегда торопится. Должно быть, у нее мало времени. Она сама так считает, поэтому и спешит.

Вот ей стало вдруг неуютно, нехорошо даже. Это её мать встала рядом. Жизнь не любит свою мать.

Точнее, она её ненавидит. Избегает и боится. И о ней не думает. Главное – не попасться матери на глаза. Жизнь считает, что её мать самое отвратительное из существ на планете и в космосе.

Жизнь видит её безобразной старухой. Она зовёт её Смертью, хотя имя той было Бессмертие.

«Бессмертие – это я!» – заявляет Жизнь.

«Хорошо, пусть будет так», – соглашается Смерть.

Смерть всегда и со всем соглашалась.

Вот и сейчас Смерть постояла, посмотрела на своё дитя и отошла. Она приходит только тогда, когда её зовут.

Но Жизнь заметила и крикнула: «Пошла ты!»

Смерть ушла подальше.

И Жизнь засмеялась.

И, радостная, побежала учиться, работать, веселиться и развлекаться одновременно.

Впопыхах она толкала, бежала, спотыкалась, падала, разбивала себе нос и бежала дальше. Она расталкивала всё, стоящее у неё на пути, разбивала молоточком препятствия, сокрушала разные стены. И строила новые из песка.

Если кто-то вдруг мешал ей, она брала подручное средство и убивала его, чтоб не мешал. Мир принадлежал Жизни.

Она брала в мире всё, до чего могла дотянуться. И украшала этим свой дом. Дом был огромен, чтобы смог вместить в себя все украшения. Но Жизни всегда не хватало в нём места. Она строила и строила новые комнаты, и снова украшала их всем подряд.

«Мир мой», – заявила Жизнь.

«Хорошо», – разрешила Смерть.

Смерть вообще всегда со всем соглашалась.

Поэтому Смерть была бездомной, не имела одежды и ела то, что могла найти. Впрочем, она никогда не бывала особенно голодна.

Когда наступали холода, Смерть заворачивалась в выброшенные Жизнью тряпки. Зеркала у неё не было. Смерть долго думала, но так и не поняла, зачем нужно в него смотреть.

Смерть не была безобразной. Просто мир был один, и она делила его с Жизнью. А Жизнь однажды потребовала у неё: «Отдай мне красоту!»

«Ещё! Всю!» – так Жизнь получила всю красоту, что была в мире.

Получила, стала радоваться и прыгать, держа всю красоту в своих руках.

Смерть наблюдала за ней с любовью.

Любить – это была функция Смерти. Жизнь не умела любить. Точнее, то, что Жизнь называла любовью, было на самом деле чем-то другим.

Жизнь умела привязываться, чтобы получить своё. Своё ей нужно было всякое: всё, что имеет красоту; всё, что умеет радовать; всё, что способно приносить пользу. Потому что Жизнь, на самом деле, была хрупка и ранима. Она тянулась к сильным и надёжным, к прекрасным и добрым, к богатым и умным, и особенно к самым счастливым. Ей хотелось проглотить и всосать всех их в себя. Но она называла это любовью.

Добрые чувства, как платья, были её одеждой. Иногда она разнообразила свой переменчивый облик чувствами горячими и злыми, когда хотела этого. Но под верхним платьем гнева у Жизни было надето исподнее доброты и благодарности. Жизнь считала себя красивее в нежном нижнем белье.

Как приятно было вечером, наедине с собою или с любимым, обнажить плечико в невинной легкой белой сорочке доброты…

А затем Жизнь надевала камуфляж и бросалась в атаку. Она защищала себя, разрушала, строила, хватала, брала, бросала, бежала, падала, вытирала кому-то кровь.

Попутно она успевала читать добрые и хорошие книги, а также плохие и злые. При этом она часто плакала и одевалась в свои слёзы, как в платье. И смотрела в зеркало.

Жизнь любила жалеть несчастных и больных. Ей нравилось, что она довольна и здорова.

И бежала жить вперёд.

Вообще Жизнь никогда не ходила назад. Вправо и влево погулять могла, могла описать сложную запутанную кривую, но только прямо вперёд было её любимой дорогой.

Иногда на дорожке встречался ей кто-то мёртвый, воробей, или… или… Может быть, не мертвый, а больной. Просящий у неё помощи.

Цепляющийся за её ноги. Вонючий. Заразный. От него так и веяло смертью. Жизнь отбегала, закрывала глаза. Отталкивала его мерзкие скрюченные руки. Он заплакал. Ну и что. Он ведь уже не такой, как она, Жизнь. А только она имеет право жить. Значит, пусть он зовет к себе Смерть, может быть она ему и поможет.

И больной понимал. Что от Жизни любви не дождешься. Она любит только живое. Да и не любит даже, а ест…

Он звал тогда её маму, Смерть, и она приходила к нему и лечила: гладила по щеке.

Когда Жизнь уставала бегать, она вспоминала про еду. И устраивала застолье.

Жизнь садилась готовить. Готовила долго и замысловато. Раскладывала еду в блюда в прекрасном порядке. Празднично украшала стол.

И долго, долго, долго кушала всё подряд.

После этого Жизнь обычно валялась без сил. Потом начинала тревожиться о своем здоровье и садилась на диеты.

Жизнь очищалась, голодала и была вегетарианкой. Одновременно она кушала много мяса для энергичности. И много сладкого для души.

Вдруг Жизни отчего-то стало плохо. Она утомилась.

Она поранилась в битвах, ей всё вокруг надоело. Хуже всего: те сильные и красивые, которых она прежде любила, достались не ей.

Ведь они принадлежали не Смерти, а сами себе! Поэтому Жизнь не могла прямо потребовать и получить их. И Жизнь упала в печаль.

В печали Жизнь мучилась. Когда ей стало плохо, она позвала свою маму.

И мама пришла.

Смерть всегда приходила к тем, кто звал её, дабы утешить их, потому что сердце её было полно к ним любви.

«Нет, уходи прочь, я звала не тебя!» – закричала Жизнь.

Смерть ушла прочь.

Жизнь повеселела, окрепла, разрумянилась. Снова побежала в атаку. Вновь стала себя украшать.

А потом вдруг у нее округлился живот…

И у нее округлились глаза, увидев Божье чудо.

Жизнь стала матерью.

Но она как будто перестала быть Жизнью.

Жизнь перестала украшаться. Не смотрела в зеркало. Не меняла платья. Ела что придется. Могла ничего не есть. Никуда не бежала. Она вела себя как Смерть.

Она любила.

Кормила кого-то. Вынимала из себя сердце и кормила кого-то сердцем.

Дитя потребовало: «Мне! Красоту!»

«Возьми», – отдала, всю.

Дитя сказало: «Мир – мой!».

Жизнь согласилась.

Потом дитя выросло.

И она снова стала Жизнью. Продолжила себя украшать. Выгнала повзрослевшее дитя вон.

Попыталась отнять у дитя красоту, но не получилось, только кусок себе отщипнула.

Дитя претендовало владеть миром. Оно было сильно, хитро, умно и недоверчиво. Оно пошло на нее войной. Жизнь удивилась и …заболела.

Тяжко заболела.

Тяжело.

Перестала есть, не могла. Жить больше не могла. Была не в силах. Стала плакать.

К ней пришла Смерть. Смерть не приходила просто так. Лишь когда кто-то в ней нуждался.

Она обняла и поцеловала умирающую Жизнь, и помазала её ранки волшебным порошком. И они превратились в ранки маленькие-маленькие… А потом Смерть дунула на них, как в детстве на коленочку, и Жизни стало легко, светло-светло и хорошо, как никогда при… при… жизни?

«Мама, я тебя люблю», – сказала Жизнь.

«Я знаю», – ответила Смерть. – «А ты помнишь, как меня на самом деле зовут?»

– «Тебя зовут Вечность».

Жизнь долго лежала в ласковых объятиях своей мамы.

Она приходила в себя. Отдыхала. Набиралась сил и энергии, полноты и безграничного, плещущего Счастья.

Она медленно дышала, обретала постоянный покой. Черты её лица отпустили красоту, упустили красоту. Но обрели ясность. Чистоту. Она вновь стала маленькой, Божьим чудом.

Научилась плакать. Требовательно кричать. Вот она закричала матери: «Хочу есть, немедленно, прямо сейчас!»

А у её матери ничего с собой нет, ни еды, ни вещей. Она вытаскивает сердце из разреза на платье, и кормит своё дитя сердцем.

И говорит: «Если ты хочешь быть бессмертием, то должна стать похожей на меня.

Ибо бессмертие – это все-таки я, а не ты».

– «Хочу красоту!!!»

Пётр и Феврония

Эта история привлекла меня загадочной нелогичностью.

Крестьянская девушка ультиматумом женит на себе князя (выбор у него невелик: умереть или жениться) и становится причиной государственного раздора. Потом князь возвращает себе княжество, но умирает монахом (и она монахиней); стало быть, перед смертью они развелись и даже детей у них не было. Конец жизни добровольно провели порознь. Зато после смерти их тела мистическим образом оказались в одном гробу. И за всё это они стали святыми покровителями любви и брака.

Нельзя ли было, уважаемый фольклор, выбрать в качестве образца кого-нибудь поромантичнее, да хоть бы и святого Валентина? Ведь валентинки всё равно пишут, невзирая на запреты западных праздников и охаивание Дня всех влюблённых, а петрофевронийки почему-то не пишут. Ошибся, наверно, фольклор?

Но в историях такого глобального уровня не бывает случайностей и ошибок. Была ли любовь? Я использовала метод активного воображения (вход в состояние транса и безоценочное наблюдение), чтобы увидеть, как оно было на самом деле.

Было ли это действительно на самом деле (вряд ли, поскольку историки утверждают, что даже князя с таким именем на Руси не было в ту эпоху), или это история других похожих людей, или это вовсе не люди, а символы и архетипы коллективного бессознательного, или это мои собственные проекции моего бессознательного – да не важно.

Важно, что история есть, и в ней есть и логика и любовь, все паззлы сошлись.

ПЁТР И ФЕВРОНИЯ.

Картинка первая. Феврония ждёт великих гостей – княжеских визитёров. Очень волнуется. Она про князя знает только хорошее, она его уже любит (заочно), он для неё почти кумир.

Князь входит, она видит его пустые высокомерные глаза, чувствует его превосходство, его отчуждённость от земного. Простые люди вроде неё для него значат не более, чем одушевлённые зверушки. Режет эта его энергия Февронию, как ножом по сердцу.

Понимает Феврония: если не излечится Пётр от гордыни, то грозит ему смерть, потому что нет ему ниоткуда поддержки и дух его бедствует. Чувствует она так. А если излечится он от гордыни, то сердце его сможет немножко любви от мира, от людей принимать. И целительная эта любовь заразу лихую прогнать с тела может. А если и не справится любовь вселенская с заразою, так хотя бы счастлив князь какое-то время перед смертию побудет.

Очень она хочет принести ему счастья. Но нет у неё ничего, травки только, а они глубоко не идут. Выпьет Пётр травок, да и причинит себе смертельную рану.

Что же у неё есть-то? Да только она сама. Собой, значит, пожертвовать надо.

Тошно Февронии, страшно. Что задумала она: пожертвует собой, поможет ему через себя от гордости излечиться, даст возможность ему таким же, как она, стать… даст возможность.

Может, он ещё и откажется. И тогда ей не придётся покидать родные места, терпеть обиды и поругания, жить не своей жизнью. Он подумает, что берёт её в рай, из грязи в князи, но это для неё будет катастрофа всей её жизни. Может, он и откажется… и она будет свободна; но она не может не предложить, она не вправе, она должна предложить это из любви…

Она предлагает ему на ней жениться.

«А потому что травки не действуют, князь. А потому что ты пока с миром бороться не кончишь, ничего глобально с тобой не изменится. И улучшение твоё временным будет. Я девушка тёмная, я слепая, я не знаю: может, другие какие-то способы есть… может, тебе надо бросить жуткое это твоё княжеское правление и смертоубийственные занятия, и уйти жить отшельником. Но ты же князь, ты нужен народу, от врагов Русь защищаешь, нельзя, значит, тебе уходить.

А раз нельзя тебе плохое бросать, то возьми меня с собой, князь, там вместе как-нибудь разберёмся. Тебя будут бить за меня и ругать, а я буду помогать тебе видеть любовь и смиряться, так сердце твоё и очистится».

Картинка вторая. Пир у князя.

«Вот мои други, собраты мои, вместе со мной кровью мечи обагрявшие. Вот жёны их знатные. Все они меня дурачком считают убогеньким. Мол, лихая заразная хворь помутила ум князя, что дал он себя девке простой опоить-одурманить, пустил её в палаты свои. Фиктивным брак признать требуют. Митрополита, сволочи, подсылают, митрополит уж и прошение Патриарху составил: брак аннулировать по причине княжеского слабоумия.

Смеются над Ней. Убьют ведь Её… Надо бежать.

Куда бежать, как бежать? Растерянность. Не супротив же своих воевать. Знаю, они Её и подкупить пробовали, и запугивать. А Она твёрдословная: «Я женщина замужняя, только мужа слушаюсь, моего господина, а вы, иуды, прочь идите…»

Предлагали ей всё её село возродить, дать денег на стройку храма, больниц, чего она там хочет. Отвечала: «Если муж разрешит».

Я, значит, никто среди этих. По их правилам играю – вместе делим добычу военную, в верности мне клялись. А полновластно княжить тут мне никто не даст. Политика такая.

Февроньюшка, матушка, любушка, что делать будем?»

«А пойдем мы с тобою, Свет очей моих княже, на природу, на волю. Есть у тебя поместье? Где холмы, горы, деревья, озёра. Там у Бога спросим, что делать. А пока будем мирно там жить. Успокоиться нужно тебе… Видишь же, князь, только в спокойном месте болезнь твоя утишается, а в беспокойном растёт. Не хотят они, чтобы ты ими правил, так позволь им это, на то, значит, Божия воля».

«Кто Она мне? Половинка моей души, половинка моего сердца. Жил я без Неё так, словно сердце моё потеряно было. Сколько девушек красивых было! Знатных, ярких, интересных. Послушные были моей воле и моему кошельку. Ни к одной не было у меня доброты и милосердия.

А Она… у Неё сердце такое чистое. Только через Неё я познал спокойствие. Только Она показать мне сумела, что можно остановиться, глаза распахнуть – на небо, на воду… И никто не умрёт от этого, и мир не кончится. И, даже, только тогда не умрёт.

Она показала мне, что всё, за что я держался, и что причиняло мне боль – необязательно, даже умирать не обязательно. Что Бог – это жизнь, Бог живой.

Помню, когда увозить её из деревни собрался, батюшка ко мне прибежал тамошний, духовник, знавший её с малолетства. Просил меня: князь, не делай худое дело, пощади Февроньюшку, дитё ведь это малое. Худому она не научена, трудно ей будет, сгубят её там. Ты её понапрасну сгубишь, по прихоти, мало что ли тебе девок для б..дства! А я его толкнул, поди, мол, дурак, не твоё дело, я Её беречь буду и все условия Ей предоставлю!

А вышло всё по его словам. Только не погубилась Она, а и меня вытащила, второй раз».

«Так оно, значит, в Божьем мире, не в адовом. В адовом мире ты борешься с демоном, и чем более борешься, тем более он тебя изнутри поедает. И нет тому конца, ибо поедает демон даже то, что уже поедено, и нет исцеления.

В Божьем мире надо не бороться. Надо уйти туда, где есть чистота. Надо хранить сердце своё в чистоте. И любовь творить вокруг себя. Как не надо жить в огне, но надо жить в тихом месте, и только когда пожар потухнет и творящие его успокоятся – возвращаться.

Если нужен, сами позовут, сами придут и предложат. Вот же он я. Хочешь, народ, сумятицы и правителей, бьющих тебя палками? Или тишины, спокойствия, мира? Выбирай, народ. А народ, он всегда сердцем чист, он большой Божий ребёнок. Узнал народ, что князя хорошего выгнали, что князь сам ушёл и с женой, которая славная, которая помогала народу. Узнал народ, да и потребовал князя-мученика вернуть. Не обрадовался я даже такому повороту, ибо боялся уже, что всё повторится, что заставят меня творить неправедные дела.

Но нет, успокоилось как-то всё.

Потому что в Божьем мире всё само успокаивается, важно лишь зло отпустить и за зло не держаться».

Диеты и аскезы, часть первая

I. Диета.

Ум: Что-то мне в тебе, тело, не нравится.

Тело: Аааааа, мамочки, куда спрятаться, меня не любят!!!

Ум: Стой, гадина, к ответу! Вот это что за жирная складка? Зачем вчера мороженку жрало? Всё, слушай: теперь с утра вот эту штуку ешь. У неё вкус картона? Отлично. Потом эту. И всё.

Тело: Караул, она меня голодом уморит! От чего её бабушка в блокаду померла? Срочно перестраиваемся: в какое время она менее активна и бдительна? Ночью? Теперь мы хотим жрать ночью.

Ум: Стоп! Я ночью хочу спать!! Вот я тебя снотворным, допрыгаешься у меня.

Тело: Ничего, мы что-нибудь придумаем… У нее работа тяжелая? Отлично, после работы двойной заброс соляной кислоты в желудок, плюс отупляющее в мозг, плюс удовольствие от эндогенных опиатов… нее, на опиаты она не заработала, хватит ей и эндогенного алкоголя, пусть сидит пьяненькая и кушает.

Ум: Что происходит?? Почему меня после работы тянет выпить, и я всё жру как не в себя? Нет, так дело не пойдёт, займёмся самовнушением. Слышь, тело, ты должно быть красивое, а то тебя бросит мужик.

Тело: Кто? Мужик? Ха-ха. Я уже так оголодало, что его съем, пожалуй.

Ум: Тело, да это же стыдно! Нельзя распускаться, так мама говорила.

Тело: Кто, мама? Мама мне так не говорила, мама говорила «съешь побольше, нельзя на тарелке оставлять». Погоди-ка… точно, был кто-то, кто говорил «нельзя, нельзя», растопыривался, много места занимал. Надо стать пожирнее, занять побольше места и выпереть его с территории. Дай-ка мне булочку…

Ум: Тело, помоги мне, я чувствую слабость, сонливость, может я замерзаю и вот-вот умру… Что делать?

Тело: Всё нормально, это я жру.

Ум: Слушай, а может я просто отрежу от тебя жир, а? Вон сейчас в клиниках делают.

Тело: Чего????? Только попробуй. В другом месте наращу. Боли выделю столько, что всю жизнь помнить будешь, как со мной бороться.

Куда это ты вяло ползёшь? Холодно, надень мне на уши шапку. Что??? На тренировку? Эй, осторожнее, у меня стенокардия! У меня двоюродной сестры тётя третьего мужа племянница от ишемии померла! Усиливаем сердцебиение. Холодный пот. Да она поесть забыла!!! Скачок глюкозы. Трясущиеся ноги. Слышь, подруга, ещё пару раз и устрою тебе диабет, чтоб лежала смирно на коечке. Или лучше паническую атаку попробовать? Тренировка ей, ага конечно. Шапку надень и домой.

II. Пост.

Тело: Стой, а что это там так сладко пахнет?

Ум: Это нельзя, потому что Иисус умер.

Тело: Кто-то умер? Ой, какое горе. А сколько надо горевать? Всё, погоревали, хочу пироженку.

Ум: Тело, ты не поняло. Он всех любил, а потом умер.

Тело: Ой, божечки… (плачет).

Ум: Ты понимаешь, что мир убил Иисуса, мир сделал себе плохо.

Тело: … (взирает в ужасе).

Ум: И всё хорошее мир тоже в себе убивает. Вот ты, забыло о любви, хочешь всё время жрать, как свинья.

Тело: Я не забыло о любви!!! Я не хочу больше жрать!! Я… это… я вообще больше ничего есть не буду. Не лезет. Отвращение. Как это так, жрать, а Иисус умер. А он всех любил. Можно я заболею анорексией?

Ум: Анорексией нельзя. Жалко маму и бабушку, они переживать будут.

Тело: А как же тогда быть?

Ум: Нуу… пожертвуем собою ради них, съедим в гостях что-то. Надо быть терпеливыми к близким.

Тело: Ладно, но я должно как-нибудь выразить скорбь по этому поводу. Можно у меня выпадут волосы?

Ум: Да какая разница, можно.

III. Влюблённость и любимое дело.

Ум: Я встретил вас, и всё былое… Ооо!!! Аааа!!! Какая красота кругом!!! Творить, творить, творить!!!!

Тело: А поесть? (робко)

Ум: Что? Я тебя не слышу, говори погромче. Оо!!! Какая красота!! А я сейчас вот эту финтифлюшку к этой загогулине пришпандорю, офигенно будет…

Тело: Хм, а мне тоже нравится. Но… мы с тобой ничего не забыли?

Ум: ААА, не получилось! Развалилось!! Пипец!! Так, собираем вторую попытку…

Тело: Понятно, ум меня не слышит. Придется самому добывать питание. Расщепляем жиры. Поедаем шлаки. Это что, отходы? В какие такие моменты я так зажралось, что посчитало это отходами?? Нее, они еще вполне ничего, их еще можно расщепить и вторично переработать. Да и, кстати, пока он там маньячит, я могу побаловаться, включить древние инстинкты охотника. Адреналин в ноги, растим мышечную массу, сокращаем срок и увеличиваем качество сна, внимание, готовься, сейчас я поймаю мышь…

Ум: Почему я жру мышь????

А ничего, вкусная была. Так, на чем мы остановились?…

Тело: Я хочу кашки.

Ум: Погоди. Еще полчасика, я доработаю.

Тело: Я хочу кашки!!!!

Ум: Что-то я плохо соображать стал. Наверное энергии мало, надо поесть. Что это рядом лежит? Ням.

Тело: Уф. Наконец что-то кинул в желудок. Что это вообще такое, даже не пожевал? Бееее… Гадость. Ладно, надо переваривать. А может лучше стошнить? Да вроде не ядовитое. Беее, он это сигаретным пеплом сверху посыпал!!!!! Ну да ладно, всё равно там немножко калорий есть, переварю. А то вдруг он испугается и вообще больше ничего в меня не положит.

Ум: Какое хорошее тело у меня. Весь день всухомятку, и даже не тошнило.

Диеты и аскезы, часть вторая

Однажды в жизнь решает войти Оздоровительная Практика.

Ум: Эээ…

Тело (внутренний родитель №1): Я тебя слушаю.

Ум: Мне, конечно, очень неловко, но я хочу завести девушку.

Тело: Как ее зовут?

Ум: Ее зовут Практика Оздоровительная. Она очень многообещающая.

Тело: Все они много обещают. Много ли у нее было до тебя мужиков?

Ум: Не очень.

Тело: Не очень мужиков?

Ум: Ну, как бы, да. Она подходит и мужчинам, и женщинам.

Тело: Так она спит со всеми?

Ум: Не со всеми. Она пока еще молода.

Тело: А где она училась?

Ум: Ей не надо было учиться, она новейшее открытие, изобретение века.

Тело: Так она необразованна? Самоучка и выскочка? Она погубит тебя. Ей от тебя нужны только деньги.

Ум: Нет, она достаточно зарабатывает.

Тело: То, что годится для всех подряд, не может быть хорошим.

Ум: Я нашел наилучшую из доступных. О ней есть хорошие отзывы.

Тело: Позор на всю деревню.

Ум: Что же теперь, ждать, пока с неба свалится девственница, созданная для меня?

Даже если такая и есть, она может мне не понравиться.

Тело: Почему с неба, закажи на ярмарке невест, из достойной семьи, образованную и ответственную. Уважаемую в научных кругах. На худой конец, хотя бы красивую.

Ум: У нас нет столько денег.

Тело: А чем вы с ней собираетесь заниматься?

Ум: У нас много планов. Физкультурой…

Тело: Небось, в горы поведет тебя и ноги там тебе переломает.

Ум: Лечебным питанием…

Тело: Что?? А бублики, мама приготовила, кто будет есть? Они сами себя не съедят. На, кушай, а то маме обидно.

Ум: Медитациями…

Тело, подозрительно: А это что такое? Небось, грех и ересь?

Ум: Нет, это специальный настрой на хорошее.

Тело: Фокусы всё это. Чтоб настроиться на хорошее, надо заняться хорошим: работать на хорошей работе, купить хорошую вещь, поехать на море, а не мозг забивать.

Ладно, побалуйся пару дней со своей продажной шарлатанкой. И отстань, мне пора кормить твою сестру.

(Вбегает младшая сестра – Безалаберность).

Безалаберность: Ура, я хочу играть с новой тётей в прятки!

Ум: В общем, с понедельника она будет жить с нами.

Тело: Где?

Ум: В комнате Безалаберности. А её – в школу-интернат с продлёнкой.

Безалаберность: Что?? Ааа! Мамааа! А мои игрушки? Я исправлюсь, обещаю, я больше не буду! Я буду с утра до вечера на пяльцах крестиком вышивать, только оставьте дома!

Тело: Щас в лоб получишь. На сестру замахиваться, ишь. (Даёт Безалаберности пяльцы, любуется, как та превращает их в бубен).

Ум: Она хорошая хозяйка.

Тело: На моей кухне второй хозяйки не будет.

Ум: Она бы сделала всё красивым…

Тело: Тут и так всё красиво, не нравится – съезжай.

Безалаберность: Я хочу прыгать с новой тётей по лужам!!

Ум: Нда… ладно… надо думать, где её поселить.

Входит Уныл (старший брат).

Уныл: Посели её в моей комнате.

Ум: А ты где будешь?

Уныл: А я сдохну. Повешусь на люстре в зале.

Тело: На, мальчик, съешь пирожок. Запрещаю тебе выходить из комнаты, а то повесишься снова на люстре в зале, как в прошлый раз, а нам тебя откачивать. Ум, запри его и не выпускай.

Уныл (колотит дверь изнутри): выпустите меня!! Я все равно повешусь!! Я убью эту вашу Оздоровительную Практику, раз вы так!…

Ум: Она тебя вылечит. Хочешь, она тебя вылечит?

Уныл: Да. Но если она меня не вылечит, то я её убью и вас всех убью тоже, а потом себя, и сожгу дом. Я уже съел котенка.

Безалаберность: Уныл, пойдем играть.

(Уходит играть с Унылом; слышно, как во дворе они хохочут над лягушатами в луже).

Ум: Где же мне её поселить…

Входит старая дева тётя Забота.

Забота: Я слышала, какая-то девушка собирается вылечить Уныла? Этого нельзя делать. Я сама лечу Уныла. Уже много лет. Ничего не должно меняться.

Ум: Забота, а я бы хотел, чтобы ты принарядилась, заулыбалась, мужа б нашла, потом, может, и детки…

Тело: Какие ещё детки??? Я с одной Безалаберностью еле справляюсь. А вы мне ещё хотите деток на шею повесить?? Забота, марш в свою комнату, приберись или посуду помой.

Ум: Забота, я хочу перетянуть тебя на свою сторону. Моя новая девушка станет тебе подругой. Давай наденем тебе венок на голову и отправим тебя в поле гулять, мужа искать, а она пока в твоей комнате поживёт.

Забота: Нет, я стесняюсь.

Входит Тиран (внутренний родитель №2). Тело жмётся в угол, Ум бросается навстречу, остальные прячутся в своих комнатах.

Тиран: Так!!!!

Тело: Что?…

Тиран: Не подобру, так поздорову. С завтрашнего дня…

Ум, шёпотом: С понедельника.

Тиран: С понедельника, слышите, твари!

(оглядываясь на Ум) –А почему с понедельника?

Ум: Потому что блины мамины надо доесть. И ты шашлыка хотел, помнишь.

Тиран: А, да. Я шашлык люблю. Я его есть буду!!!! Всегда. Слышишь, тварь?

Ум: Но…

Тиран: (стукает по столу кулаком).

Ум: Ладно. Слушайте все здесь. Настоящим, мы с Тираном, выработали совместное постановление = государственный переворот, для общего будущего блага и культурной жизни в здравии и в красоте. Сейчас Тиран расскажет, что надо делать.

Тиран: Всем слушать Ум. А не то!!!! (стукает по столу, вскрикивает, уходит бинтовать пораненный кулак).

Ум: С понедельника ты, Тело, подчиняешься Оздоровительной Практике. А не то.

(Тело, дрожа, принимается шинковать лук для салата, рубит себе по пальцу и уходит плакать).

Ум: Ты, Забота, идёшь на занятия по имиджу, а после на вечеринку знакомств. Подготовь к исполнению что-нибудь, ну я не знаю, песню.

(Забота падает в обморок и покрывается трупными пятнами).

Ум: Ты, Уныл, приговариваешься к изгнанию… Уныл? Где Уныл??

Тело: Уныл сбежал. Видели в кустах, ножи точит и готовит запас сухарей и мыла к зимовке.

Ум: Нехорошо как-то под ложечкой… Не забыть попросить Тирана возвести ограду из колючей проволоки. А Безалаберность отдадим на удочерение кому-нибудь.

Тело: А вот и нет! Тиран вырубился и спит, а тебя – в комнату Уныла, на голодный паёк и принудительные мультфильмы. (Даёт Уму ремня).

… Продолжение, наверное, следует. А может, сами допишете? Это сказка с открытым концом, и целебно для вас будет, если её допишете вы.

В моей версии продолжения Ум всё-таки приводит Оздоровительную Практику в дом. Тайно, боясь, огородами. Угощает её мамиными блинами; Практика отказывается, она на диете.

Тело в это время в хорошем настроении переключает каналы, потому что объелось. Тело думает: пусть, помощница пришла. Потом настроение Тела перестанет быть хорошим, и они начнут драться за власть, и Практика получит от Тела ухватом по голове.

Но Практика найдёт, как зацепиться. Она полюбит Уныла, объявит его хорошим и полностью здоровым, и выйдет за него замуж. Ум будет дико беситься и ревновать. Уныл вместе с Практикой отъедут строить собственный дом и рожать детей: Сумасбродство, Неугомонность, Терпеливость, Коварство, Занудство, Дисциплину, Смирение, ну и так далее, каких получится, таких и рожать. Практика будет давать Уму платные консультации, как наладить отношения с матерью. Ум сначала будет прислушиваться, а потом, однажды, просто влюбится в Легкомысленность и уедет с ней путешествовать.

В это время Тело будет отдыхать и намывать посуду, и наконец-то сделает всё по-своему, совершенно красиво, под звуки хохота Безалаберности, разрисовывающей обои.

Безалаберность уже подросток, скоро выйдет замуж за философа-заучку по имени Мудрость, переселится к нему в библиотеку, создаст свои гениальные творения, а детей у них, наверное, не будет, а может быть, их ребёнком будет весь мир.

Забота наденет свою любимую ветошь, уйдёт на улицу кормить чужих внуков и голубей. А Тиран от пьянства умрёт. Иногда будет воскресать, но его отправят в наркологическую клинику, а потом и в дом престарелых. Тело будет ему туда приносить пирожки, по воскресен