Дети Морфея

Армани Коллин

27.09.199Xг., 12:36 PM

Фабрика игрушек «Тедди’с Хоум»

Я, Армани Коллин, уроженец жарких итальянских полей, лучший знаток пасты во всем этом городе и расхититель женских сердец в отставке (одно из них, лучшее и ценнейшее, как раз и отправило меня на пенсию), официально заявляю, что ненавижу детей. С секунды на секунду меня ошпарит кипяток неодобрительных криков, поэтому оправдаюсь заранее – я не обижал ребенка, не было там никакого ребенка, кого-то этот чертик в человеческой коже, жуткая помесь перевертыша с гоблином и сможет одурачить, но уж точно не меня! Короче, до взрыва атомной бомбы три… два… один… Sancta Maria, mater Iesu Me, quaeso, custodi et serva[1]…

– Это безответственно! Недопустимо! Абсурдно! Возмутительно!

Кожа на горле, сухая, морщинистая, прыгала вверх-вниз, ее дергал острый, как копье римского легионера, кадык. Я почти видел, как в этом жерле кипящего вулкана колебались, скрипели, трещали, будто ржавые струны, старческие связки, но звук будь здоров, многие молодые позавидуют. На каждом таком словесном взрыве я все сильнее вжимался в кресло – он стрелял слюнной дробью, прямо-таки ополаскивал меня, спасибо, но я предпочитаю душ, а звуковая волна контузила еще на втором слове, в ушах звенели воскресные колокола.

– Даже сейчас, Армани Коллин, ты абсолютно не слышишь меня! Чем вынуждаешь подняться и низвергнуть еще более звучную ярость в твой адрес…

Человек слова, он и правда резко встал, колени хрустнули на манер выстрелов винтовки, и впился ладонями в стол, аж кожа сморщилась над костяшками. Мне искренне жаль его кабинет – картины наклонились от удара, настольная лампа моргнула, а сам стол вздрогнул, закачался, я буквально видел на нем пятна от пальцев, то ли вмятины, то ли раскаленные следы, на том самом месте, куда он ударял почти каждый день.

– Вот это новости! Я узрел частицу разума в этих пустых глазах. Разума, но не раскаяния! Ты ничуть не каешься ни о сегодняшнем безумно-неприличном происшествии, ни о сотне других в твоей коллекции…

Сначала я всерьез испугался, он так энергично размахивал жилистыми руками в приступе гневного монолога, что почти доставал до меня, а между нами было полтора метра. На миг я почувствовал себя боксером на ринге, каким-то ничтожным, слабым, неизвестно каким чудом (несчастьем) попавшим на ринг. И вот он справил нужду легких, как я это называю, воздуха там осталось только на жизненно-важные вещи. Передышка была короткой, он рухнул в начальственное кресло с высокой спинкой, мокрые ладони щупали такой же лоб, а краснощекое лицо пылало в лучах солнца.

– Боги! Сегодня, вне всяких сомнений, ты сумел превзойти самого себя… Нашей компании грозит в лучшем случае лишение клиента, но, учитывая статус той, кого ты унизил, мне придется послать не одно извинительное письмо и заплатить за неразглашение этого конфуза. Ты понял, что натворил?!

На самом деле, я понимал лучше всех, потому как сам все и спланировал. Лестно слышать, хотя не согласен, что это было гениально, на скорую руку все-таки, но я бы повторил еще с десяток раз для профилактики.

Лет шестьдесят назад родители назвали этого человека Бенедиктом Саввой, то бишь скучно, блекло, невыразительно, я такое не выношу, вот и придумал для него (а парни подхватили) прозвище Мудрый Филин. Сравнение идеальное, с этим никто не спорил, возникло оно примерно через десять секунд от знакомства, а прижилось к концу первого рабочего дня. Дело в том, что он некрупный телом, но, когда начинает махать ручищами, расширяется втрое, прямо как птица. Звание не врет, он действительно мудро начальствует над нами, и в его арсенале есть клюв, которым он не жалеет сил стучать о наши головы, на моей макушке характерная вмятина уже. И в конце концов, широкое окно кабинета на втором этаже позволяет ему суровым взглядом окидывать весь рабочий цех, будто с высокой ветки дерева, и издавать недовольное ууканье, если что-то идет не так. Не хватало плакатов, мол, Мудрый Филин следит за тобой[2], чтоб каждая мышь знала!

Как и любой отвратнейший день, этот начинался вполне себе сносно, даже хорошо, я бы сказал. Свежий утрешний воздух на пару с солнцем заливали всю фабрику, прямо-таки заражали редким желанием поработать на славу. Конвейер двигался резво, будто получил тройную порцию машинного масла на завтрак, не скрипел, не ломался, как это бывает, мы привычно подшучивали насчет усиков Луи, потели мозгами над новыми идеями для игрушек, пулялись декоративными пуговицами – в общем, направляли все творческие порывы на создание плюшевых гадов, идиллия в чистом виде.

Как только часы пробили заветный полдень, мы все повыключали и потопали в комнату отдыха – перекурить, перекусить и развалиться на диване, каждому свое или все по очереди. Чуть-чуть оставалось до блаженного убежища, но мы клюнули на наживку, синхронно обернулись, чем подписали себе приговор. Тормознутая извилина сильно поздно догадалась, что быть беде, стук каблуков и без того необычная редкость в рабочем цеху, а тут еще какой-то нелепый, не в ритм, причем дважды по тринадцать раз! Я проклял глаза за их наличие, хоть веки скотчем заклеивай, но все равно уже не развидеть, как пухлые свиные ножки дрожат в туфлях с каблуком, спотыкаются о каждую неровность бетонного пола. Шествовало создание лет эдак десяти ужасно карикатурно, приподнятый подбородок, слегка расставленные ручки, как на показе моды. И вот с таким видом королевской знати этот недометр роста встал перед нами, толпой грязных здоровых парней, и презрительно скривил ротик.

Чистейшая правда, мол, дети – цветы жизни, платье, слепяще-розовое, девчачье такое, с несуразным кое-где красным горошком, пародировало Раффлезию Арнольди, круглое тело в центре и ручки-ножки на манер лепестков, сразу видно, вкуса у нее нет от слова совсем. Зато духов вылила на себя целую тонну, известная попытка скрыть душевную вонь[3] – астматик Руди закашлялся, а остальные просто задержали дыхание (стратегия не из лучших) и обзавидовались Луи, чьи усики кое-как прикрывали ноздри. В общем, на лицо ужасная, внутри еще хуже, тут к гадалке не ходи, по характеру это мерзкий ядовитый кактус, а по своей сути – сорняк.

То ли мамаша, то ли нянька плелась сзади, как если бы ее тянули на привязи, сразу понятно, кто кого вел, выгуливала пустой взгляд по рабочему цеху.

– Нам нужно… – начала она перед нами, но продолжить не успела.

– Лучшую игрушку! – тявкнула девочка от возмущения и злостно взглянула на нее. Все-таки нянька, потому как бледное от всяких пудр лицо съежилось в страхе, будто ее сейчас уволят, а от матери прилетела бы оплеуха сразу же. – Чего встали? Оглохли, что ли? Сделайте мне лучшего медвежонка, самого мягкого и милого, и… Удивите меня!

Я чуть не прыснул от наглости этого цирка, прямо в нахмуренные плевки бровей, курносость и губы с какой-то блестящей дрянью. Ничего не мешало нам послать их в понятном направлении, но Луи, образец вежливости до мозга костей, вышел вперед и наклонился к девочке. Я решил попридержать смех, скопить как следует, чтобы обрушить этому цветочку вслед.

– И вам, мисс, несказанно повезло. На складе перед вами окажутся сотни самых красивых медведей.

– Нет уж! – взорвалась эта писклявая бомба и топнула ногой, я посочувствовал каблучку, как-то он искривился. – Вы делаете дешевку для магазинов. А я хочу особенную, чтоб ни у кого такой не было. Я сама скажу, как надо!

– Прошу простить, но у нас перерыв и конвейер не работает…

Мы с парнями шутим, когда говорим про усики Луи – вернее, когда-то это были две тонкие, сродни накладным, полоски, но они метили в настоящие усы и вымахали в пышный куст, который уморительно двигался в такт губе. В наших сердцах они навсегда останутся малюсенькими усиками, святыней коллектива. И вот короткие пальцы размером с пять сдобных булок шмыгнули к его лицу и схватили пучок. Я бы тоже не успел отпрыгнуть от неожиданности, у меня челюсть отвисла и побежала по полу, такую наглость я не мог и представить, а это надо постараться. Наш французский горе-альтруист заойкал, растерянно схватился за губу.

– Так пусть заработает. Включай, идиот усатый!

Ток, ярость гормонов или вселенское наставление – шут его знает, как обозвать то, что выстрелило во мне, пронзило все тело от пяток до третьего глаза[4], я сорвался с места так сильно, что парни вздрогнули, а девочка отпустила бедного Луи.

– Пойдем, сделаем тебе игрушку, – сказал я с такой доброй рожей, что дьявол позавидует и попросит сделать слепок. Чуть не стошнило, когда схватил эту потную ладошку, цени, Луи, на какие жертвы иду! – Так, парни, за дело! Мы же хотим удавить… в смысле, удивить клиента?

Ровно через пять минут машины гудели и пустая конвейерная лента пошла своим бесконечным ходом – понятное дело, никто не собирался работать, но после пары подмигиваний все разбежались по местам для видимости и якобы стали ждать моих команд. Такая слаженность бывает только против общего врага.

У конвейера было как бы два этажа, начиналась эта длинная змеюка внизу, где по программе вырезались, набивались и сшивались материалы, за этим надо глаз да глаз, потом, будто на американской горке, игрушка резко подавалась наверх – здесь мы проверяли швы и в духе процесса зарождения жизни наращивали на скелет мясо, всякие бантики, пуговки, сердечки, я имею в виду. Короче, больше работа головой и чувством прекрасного, чтоб все красиво было, но попробуй радовать современных сопляков чем-нибудь необычным каждую неделю. Куча лесенок с разных сторон вели к широким мостикам второго этажа, по одной такой мы поднимались с противным стуком каблуков по металлу, я не выдержал в конце и просто поднял этого молочного поросенка. Мысленное спасибо няньке за отрешенность, да и вряд ли она смогла бы возразить, раз дитятко само захотело!

– Ой! Куда ты меня завел? Тут высоко…

Я молча тянул ее, пока мы не встали в центре одного мостика, в очень правильном месте.

– Ты же сама хотела управлять процессом, отсюда лучше видно. Теперь говори, какую игрушку хочешь.

– Я уже сказала: самую лучшую!

– Это как вообще понимать? Хорошо… Что будет внутри игрушки?

– Как что? Мягкое что-то…

– Парни, у нас где-то завалялся кусок старой ваты? Он еще намок, когда крыша протекала. Его несите!

– Ты что, дурачина, совсем уже?! Какую еще вату?

Не знаю статистику, но многие дети топают ногами от злости, а у этой целые копытца – эх, и во второй раз каблучок героически вынес удар, сразу видно качество фирмы! Ничего, я так просто не сдамся.

– Мягче не придумаешь, сама увидишь! Теперь выбери ткань.

– Плюш! Плюш хочу. У моей подружки…

– Все слышали? – перебил я громко. – Луи, будь добр, пойди на склад за ворсом для ковров! Можно и обрезки пустить в ход.

На этот раз она пытала каблучок яростнее и дольше, как если бы давила кучу тараканов, а еще моя фляга с водой на поясе случайно открылась и кое-где случайно разлилась по мостику, скользкому, металлическому, я напомню. Остался последний штрих, гнилая вишенка на этом тошнотворном торте.

– У медвежонка не будет лапы, зато три глаза – один на лбу. Странное решение, но желание клиента превыше всего! Работаем, парни!

Сначала девочка застыла, тупо посмотрела на меня, я даже испугался, что ничего не выйдет, но вдруг оглушила диким поросячьим визгом и задергала всем, что вообще дергалось. Я испугался во второй раз – мостик закачался волной от этого припадка, как бы не рухнул вместе со мной, на такие жертвы я не согласен. Наконец-то она наступила на лужицу воды и по всем законам физики мой каблучный товарищ по несчастью не выдержал, заскользил и совсем обломался. Она развалилась на платформе пухлой морской звездой, одно щупальце свисает под перилами, а неловкие движения тянут за собой все остальное. И вот этот бочонок с дегтем висит на краю, а я притворился, мол, растерялся, забыл, как двигаться, и потянул руку очень лениво, медленно, аккурат перед падением – ай рохля, не успел, какая жалость!

Ладно, я ж не садист какой-то – во-первых, тут высота метра три, в детстве с деревьев похуже падали, и ничего, живые, хотя такие, небось, деревьев вживую и не видели, все детство в мусорное ведро, а во-вторых, под нами широкий контейнер со свежеиспеченными за сегодня медведями, все продумано. Розовое пятно приземлилось в море плюша и синтепона – да это ж детская мечта, за такое душу отдают с потрохами! С каждым барахтанием игрушки засасывали пухлое тело, как зыбучие пески, эдакая месть за неуважение к своим создателям.

– Выбирай любую, найди там лучшую! Вон слева от тебя красивая, нет-нет, ты перевернулась на живот – теперь справа!

Перерыв у нас сегодня вышел неполноценный, зато насмеялись на целую неделю вперед, очень злорадно, даже слишком. Нянька очнулась, подбежала и помогла девочке выбраться – та хромала на бескаблучную туфлю, озиралась на нас, вся заплаканная от стыда, красная, как банка томатной пасты. Обе кричали что-то неразборчивое, пока ретировались к выходу, и там, как назло, напоролись на Мудрого Филина, оплевали его желчью и угрозами с ног до головы. Луи успел пылко обнять меня и пустить пару слез благодарности на комбинезон – не стоит, мерзавка заслужила этого!

Я вспоминаю свою хитрость уже в который раз, местами видится несовершенство, глупость, но еще бы, это ж чистой воды импровизация была.

– Бенедикт Савва, ничего же серьезного не случилось. Все живы-здоровы, кто-то повеселился, кто-то, очень сомневаюсь, но может, выучил урок…

– Ничего серьезного? Ничего серьезного, говоришь?! Ты мог покалечить ее! Хуже…

Тут он совсем рассвирепел, кипящий чайник во плоти, но резко замолк, как если бы конфорку выключили и приподняли крышку. С добрую минуту Мудрый Филин мудро пепелил взглядом окно, на лице наглядное пособие техники успокоения, вроде медленно дышать, сосчитать до десяти, в таком духе.

– Единственный, кто сегодня вынес урок – это я. Мне осточертело изо дня в день отчитывать тебя за каждую оплошность, как дитя малое! И все не хватает духу вышвырнуть тебя куда подальше и перестать добавлять успокоительные в чай.

– Потому что я на самом деле хороший и придумываю лучшие дизайны игрушек?

– Потому что я жалостливый дурак! Хорошо, поступим вот как… – Он пошуршал стопкой бумаг под рукой, переписал что-то оттуда на огрызок листа и кинул на край стола. – Здесь написан адрес будущего клиента. Будущего – поскольку в ближайшее время он должен им стать, иначе можешь сейчас же прощаться с коллегами. Тебе нужно продать ему игрушку нашей фирмы, любым способом, каким только сможешь. Даю тебе три дня! Включая сегодняшний.

– Это что за нововведения… Бенедикт Савва, я хорошо работаю с творческими идеями, а не с людьми. Как вы уже поняли… Я не продавец, я вообще не знаю…

– Детям. Нужны. Игрушки! – сказал он раздельно каждое слово. – Даже такой, как эта избалованная жизнью девочка, а может, и в особенности такой, как она… Ты и сам знаешь, что в городе ежедневно пропадают дети – как никогда ранее, им всем нужна частица света и надежды в эти пасмурные времена!

– Да у нее этих игрушек больше, чем подушек – это как предлагать сытому черствый хлеб! Ей нужна килотонна хорошего воспитания и разве что вкус к одежде.

– К твоему несчастью, Армани Коллин, это не сегодняшняя девочка. Человек, чей адрес ты держишь в руке… не покупал нашу продукцию прежде, и нужно, чтобы подобный порядок вещей в скором времени нарушился. Для меня это крайне важно… Довольно разговоров – у тебя не столь много времени, чтобы бездумно сорить им. Подойди к этому делу со всей ответственностью, какая в тебе может быть, и не надейся, что я смилостивлюсь! Все, у меня нет более времени на тебя.

Питер Фирдан

27.09.199Xг., 01:17 PM

Холл Центральной школы города

Проклятые игрушки «Тедди’с Хоум» поработили мир! Каждую неделю о них пишут в новостной газете, с периодичностью в полчаса по телевизору повторяется отвратительная песенка, умело созданная, чтобы въедаться в память, а в последние годы они с успехом заражают собой билборды, этикетки напитков, детскую одежду и школьные принадлежности. Безо всяких преувеличений, они вклинились во все сферы жизни, и невозможно было провести день без напоминания об этой ненавистной компании. «Плюшевая лихорадка», как умело выразились журналисты, пронеслась по всему миру и охватила не только детей и подростков, но, к тому же, некоторых инфантильных взрослых. И как это часто бывает, истинное зло скрыто вуалью добродетели: частые пожертвования в школы, приюты, детские больницы и другие страны в качестве гуманитарной помощи, точно в нездоровом желании, чтобы у каждого в мире – от Северного-Ледовитого океана до берегов Антарктиды – был их товар.

Я вошел в школьный холл несколько раньше нужного часа (сегодня четверг, а значит, моя очередь забирать Виктима) и смог воочию убедиться в испорченности нынешнего поколения. Разодетые в яркие пестрые одежды, совсем не годящиеся для школы, дети выбегали из коридора нестройным потоком, оглушительно смеялись, задирали друг друга, восклицая ругательства, и, разумеется, у большинства виднелись игрушки и ранцы в форме злосчастных медведей. Никто, пожалуй, разве что кроме моего сына, не стеснялся брать их в школу, обмениваться и заниматься бог весть чем еще вместо основного – учебы. И пока одни писатели-фантасты предполагали, что наш мир поработят внеземные цивилизации, а другие грезили об искусственном интеллекте, это стало под силу каждому. Необходимо лишь создать нечто совершенно ненужное и в ярких красках рассказать об этом в рекламе, тем самым убедив всех в значимости этой вещи. Простейшим на внушение рычагом подобной хитрости были дети; управляешь умами детей – управляешь будущим, а быть может, и их родителями, то есть настоящим.

Один из немногих, мой сын был одет в спокойные тона и двигался прилежным образом, выделяясь из этой сумасшедшей, одичалой толпы. Виктим выглядел, пожалуй, даже задумчивее обычного, он скупо поприветствовал меня, держа руки на лямках своего ранца – конечно же, нормального! – и мы направились по какой-то малолюдной улочке в тишине. Я предвкушал отдых по возвращении домой, а он обыкновенно смотрел на асфальт перед собой или куда-то в сторону.

– Папа, а ты когда-нибудь верил в монстров? – сказал он вдруг на полпути к дому, но, к счастью, никого рядом с нами не было.

– В детстве, полагаю, все дети склонны воображать что-либо в темноте.

– То есть да… А почему перестал?

– Разумеется, я повзрослел и понял, что никаких монстров, будь то вампиры, оборотни, призраки – или что еще может придумать воспаленный разум фантастов – не существует!

– Но когда-то о вирусах и бактериях тоже ничего не знали. А потом смогли их увидеть.

– Верно. И пока люди не смогут доподлинно обнаружить подобных существ, они так же будут считаться вымышленными. И к чему такие вопросы?

– Нам сегодня говорили про похи… про исчезновения детей. Это странно. Полиция не может поймать преступника, и даже нет никаких следов. Так вот… Получается, его тоже никто не видел и не слышал, но все уверены, что он есть.

Я невольно сбавил скорость от странности услышанного и раздраженно сказал:

– Виктим, что ты такое говоришь! Как это его может не быть?

– Я и говорю… может, это что-то, что мы просто не можем увидеть…

– Ты бы меньше слушал россказни товарищей, взятые из жутких фильмов и комиксов, и запоминал то, о чем тебе говорят взрослые. Это однозначно человек, и остерегаться нужно не воображаемых чудовищ под кроватью, а людей. Следить за подозрительными мужчинами в общественных местах, не общаться и никогда не идти вместе с ними! Я надеюсь, вам все это подробно объяснили.

– Да, но зачем кому-то похищать детей?

– Я более чем уверен, что этот человек болен, и нам, здоровым людям, его не понять.

– А как он это делает, если он болен?

– Довольно, Виктим, я не вижу смысла продолжать этот разговор! Мне казалось, ты достаточно взрослый, чтобы даже предполагать подобные небылицы.

Благо, после этого он прекратил пререкания, впрочем, может и оттого, что мы свернули на Чайлд-стрит, встретившей нас дорожным шумом и видом фирменного магазина игрушек на другой стороне. В тот момент я был так зол, что подумывал сделать крюк или даже выждать автобус, лишь бы не приближаться ни на шаг к этому месту. Сегодня же в дополнение к зрительному ужасу, оттуда слышался голос, на который неволей обращаешь внимание: одетый в бирюзовый с белым горошком костюм мужчина с деланным весельем зазывал детей всевозможных возрастов, после чего задавал им вопросы с огромной стопки листов в руках. По-видимому, в честь грядущего Дня детей проводилась викторина с возможностью приза.

О времена, о нравы, как писали великие, – в наше время в полных одиннадцать лет дети тянулись к знаниям и достижениям, да пусть и к художественному, то есть нравственному обучению, а не к бестолковым играм и расточительствам! Виктим не проронил ни звука, но я отчетливо видел, куда скользил его полный жажды взгляд, а когда магазин «Тедди’с Хоум» остался на десяток шагов позади, он робко начал:

– У меня скоро день рождения…

– Разумеется, я помню об этом. Ты хочешь сказать, что выбрал что-то определенное?

Он еще более напрягся, ссутулился, краснея с каждым мигом.

– Да… Игрушку.

Чума, воистину тлетворная плесень разрослась по всему городу, и разве можно винить юные умы, если все вокруг погрязло в ней! А ведь зерно (или плесневые споры) сеют, разносят и не истребляют родители, передавая его в поколениях, но печальнее всего, что порой семена разносились ветром повсюду: это был не чей-то избалованный невоспитанный ребенок, а мой, мой сын. Мне не под силу образумить весь мир, однако своим родительским долгом я вижу воспитание Виктима – выполоть бесплодные корни, вытравить споры, иным словом, оградить его от этого.

– Это плохой подарок. Выбери что-нибудь другое. Быть может, книгу или новый ранец, – предложил я и тотчас же пожалел, добавив: – только умоляю, не в форме медведя!

– Нет, мне нужна игрушка.

– Я так не считаю.

– Нужна! И очень…

– Позволь же спросить зачем? И почему не машинку на управлении, не детский строительный набор? Виктим, ты уже не маленький, и то, что тебе действительно нужно – это учиться и получать хорошие оценки. Иным словом, развиваться, а не деградировать, впадая в детство с плюшевым питомником в обнимку.

– Н-но они есть у всех в классе! – вскрикнул Виктим дрожащим голосом.

– Это не значит, что так и должно быть. И вовсе не значит, что так должно быть у тебя! Будь выше этого. В жизни еще не раз придется выбирать между тем, что правильно, и тем, как поступает большинство. Или ты хочешь быть «как все», хочешь скупить половину этой чертовой фабрики ради хвастовства перед одноклассниками, позабыть об учебе и часами напролет разыгрывать сценки с плюшевыми медведями? Ты этого хочешь?

– Я просто… хочу… игрушку.

Вдруг Виктим показался таким печальным, таким бледным и безжизненным, точно я отказывал ему в воздухе. Однако я и не думал сдаваться: вначале это будет игрушка, позже новый телефон, телевизор, приставка, дорогостоящие кроссовки… – нет уж, праздность и расточительность нужно пресекать в зачатке, пока они не извратили юную душу! И я уверен, что когда-нибудь он поблагодарит меня за это.

– Я сказал, нет.

– Тогда мне ничего не надо!

– Отлично! В таком случае останешься без подарка в этом году. Будет тебе уроком, пока не вырастешь и не поумнеешь!

Всего мгновение его лицо дрожало и он ступал громче обычного от негодования, после чего резко повернулся и устремился назад со словами:

– Я сам выиграю!

Разумеется, я видел, как многие дети слезами и криком выпрашивают желаемое, но не мог и представить подобного от своего, как я считал, воспитанного сына – вот на что способны эти дьявольские игрушки! Он безрассудно рванулся через дорогу, и какое чудо, что неподалеку от нас был пешеходный переход, по приближении к которому машины притормаживали, даже несмотря на пылающий красный свет. Эта наглость настолько удивила меня, что я застыл от неожиданности, не пытаясь догнать его, чего у меня и не вышло бы с гудящими после целого рабочего дня коленями. Тем временем как я очнулся, Виктим уже стоял у пресловутого магазина и что-то говорил мужчине в странном костюме, после чего тот с белоснежной улыбкой кивнул ему. В ином случае я бы схватил его за руку и увел силой, но меня осенила мысль, что весь этот фарс щедрости строился лишь с целью, чтобы ребенок не справился и страстно захотел игрушку, которую (удивительно удачно) можно купить в нескольких метрах по близости. Я не считал своего сына гением, а потому и не переживал – напротив, его настроение сменится гневом от проигрыша и, быть может даже, он навсегда возненавидит этих медведей! Оттого я подошел к ним с преспокойным видом, сложив руки на груди и наблюдая, как Виктим в страхе чуть ли не вцепился в мужчину и умолял его быстрее начинать.

В первом задании мужчина в костюме потребовал назвать столицу Аргентины, с чем Виктим справился без затруднений – дело рук Фелиции, которая повесила карту мира на стене в его комнате. Однако уже следующий вопрос по астрономии («Сколько планет в нашей Солнечной системе?»), признаться, озадачил меня. Каково же было мое удивление, когда он пересчитал их очередью, загнув девять пальцев, и это число оказалось верным[5]! Оставался последний шанс на проигрыш – о пусть это будет математика, которая всегда вызывала у него трудности! Наконец, раздалось требование назвать первого президента нашей страны, и, как некоторые ликуют победам своих детей, я едва ли не подпрыгнул от радости, когда раздался неверный ответ.

– Ты держался очень достойно, парень, – закончил мужчина в костюме, подмигнув. – Увы, последнее мимо, но… не расстраивайся: за простую смелость участия мы все равно дарим утешительный приз – брелок!

Казалось, Виктим был безмерно рад и этому плевку в чашу человеческой гордости – как же крепко он вцепился в медведя размером с его ладонь, и мне пришлось приложить немало сил, чтобы вырвать его.

– Не нужно нам никаких утешительных призов! И вообще нам от вас ничего не нужно!

О какой стыд я испытал от этой нелестной сцены: криком я привлек всеобщее внимание, а когда схватил Виктима за руку и повел прочь от магазина, тот яростно пытался вырваться, готовый даже полезть в урну, куда и был вскоре брошен брелок! Славно, что после великого упорства последовало не менее великое бессилие, и он, опустив голову, наконец, покорно шел рядом со мной. Весь остаток пути я объяснял ему, как скверно он поступил, побежав через дорогу, и что мог учинить аварию, то есть погубить не только себя, но и меня, и многих других. Не думается мне, что он слышал и тем более в полной мере понимал мои слова – полагаю, все его мысли были заняты той упущенной игрушкой, точно одним своим видом они вызывали у детей наркотическую зависимость!

Ах если бы только это были все происшествия за сегодняшний день… Одновременно с нами к дому подходил молодой человек в помятой клетчатой рубашке, запятнанных пылью темных штанах и затертых кроссовках, явно взятых на распродаже и уже доживающих свой век. Дополняли неряшливый молодежный образ густые темные волосы под фирменной кепкой… «Тедди’c Хоум»! Господи Иисусе, этот кошмар не закончится никогда!!! Я ускорил шаг в попытке скрыться за дверью раньше, чем он сможет заговорить с нами, но все вышло наихудшим образом: свинцовый Виктим с трудом перебирал ногами, парень успешно стоял на крыльце, а я пожалел, что нашу дверь не сторожил злостный ротвейлер. Он долго собирался нажать на звонок, точно выдумывая хитрую речь, и встрепенулся, обескураженный нашим появлением за спиной; затем резво обернулся и, нарочно понизив голос, без промедления атаковал:

– Здравствуйте, вы мистер Фирдан?

– Да, – прорычал я, с каждой секундой начиная жалеть, что ношу это имя. – Кто вы и что вам нужно от меня?

– Меня зовут Армани Коллин, и я работаю на фабрике игруш…

– Папа, папа! – воскликнул Виктим, чем прервал и обездвижил рекламного агента. – Это что, доставка игрушек?!

Вначале тот скривился от звонкого удивления моего сына, но тотчас же просиял и – клянусь! – коварно усмехнулся. Я беспомощно выдохнул, когда этот искусный фокусник запустил руки за спину (видимо, к рюкзаку) и вдруг вытащил оттуда двух плюшевых медведей. В замешательстве я ослабил хватку, и этого хватило, чтобы Виктим вырвался и вскоре оказался рядом с ними.

– Можно и так сказать… Смотри, какие новинки у меня есть, с пылу с жару, причем буквально – вот мишка в стиле Шерлока Холмса, охотничья шляпа, пальто и трость, все как надо, а эта медведица – из серии «Планеты», горяч… в смысле огненная, как сама богиня красоты (и чего-то там еще) Венера, а потому рыжая и с пятнышками! Держи вот, попробуй!

– Вау, какие мягкие…

– А то! Это ж плюш, самый настоящий, мягче еще в природе не придумано, – сказал рекламный агент и поднял греховно-алчный взгляд на меня. – Так… берете?

– Папа, ты поэтому так сказал про день рождения и не хотел брать брелок? Потому что уже заказал, да еще и две сразу! Две же?

В тот час, когда мое вмешательство было особенно необходимо, я оторопел, глядя на беспредел невиданного размаха. Длинный паук пустил прочную нить, что крепко вцепилась в моего сына, и теперь он раскачивался в сети, как муха, еще не осознающая своей беды. Признаюсь, сегодняшний день лишил меня сил и на секунду мне подумалось отдать все деньги, лишь бы никто более меня не тревожил, собственно, как и делают большинство родителей. Однако я понимал, что это неправильно, и глубоко вдохнул, набравшись сил для нового противостояния.

– Виктим, ради всего святого, зайди в дом и не разговаривай с этим человеком! Лучше пойди помоги маме с готовкой.

– Но…

– Не пререкайся! Живо на кухню!

И вдруг случилось нечто настолько странное, что мне неловко признавать это в записи на бумаге: всюду замелькали черно-белые мушки, похожие на помехи телевизора, но более объемные и как бы зависшие в пространстве. Подобное бывает, если подскочить после долгого нахождения в кресле, и разве что в болезненном падении давления, хотя чувствовал я себя прекрасно. Удивительно, что рекламный агент также озадаченно озирался, словно наблюдая этот феномен, пока Виктим пронзительно глядел на меня с обмякшими руками и едва ли не слезами на глазах. К счастью, он не стал испытывать мое терпение новыми мольбами и устремился за порог, а затем по лестнице в свою комнату, даже не поприветствовав Фелицию, которая занималась ужином на кухне.

– Всего доброго! – сказал я без единой доброй ноты в интонации и прошел мимо него внутрь.

От сильного хлопка дом вздрогнул, будто во время землетрясения, осыпав меня горстью побелки. Не успел я сбросить туфли и продвинуться к кухне, как мой череп, казалось, раскололо на две части громом дверного звонка! В неистовом бешенстве я рванулся обратно, толкнув боком комод и повалив все, что на нем стояло, истошно выругался, но все же врезался плечом в дверь.

– Я же сказал, что нам не нужны ваши чертовы игрушки! И если ты, щенок, еще раз нажмешь эту кнопку и вообще приблизишься к моему сыну, клянусь, я вызову полицию!

Он придержал кепку, будто та могла слететь от мощной звуковой волны, а когда я стал закрывать дверь, вцепился в ручку и с силой тянул ее на себя – какое невиданное нахальство!

– Вам должно быть стыдно жалеть пару бумажек на сына! – крикнул он в узенькую щель проема, и от подобной наглости я невольно позволил раскрыть дверь настежь.

– А тебе не стыдно морочить ребенку голову своей ерундой? – парировал я в возмущении. – Как он расстроился из-за тебя!

– Чего-чего? Из-за меня?! Я просто показал ему медведей…

– Уж показал, так показал! Доволен?

– Да что за черт – он смотрел на них, будто никогда в жизни не видел мягких игрушек…

– И это воистину так: ни мягких, ни твердых, ни никаких-либо иных – не было, нет и не будет! По меньшей мере, пока я отвечаю за его воспитание и нахожусь в здравом уме… И что ты, сопляк, можешь знать о том, как зарабатываются честные деньги, о моем сыне и воспитании детей? Я не стану баловать его подобной чушью!

– Это же преступление!

– Преступление будет, если ты не уйдешь, наконец, отсюда. А теперь проваливай! Вместе со всем своим дрянным хламом.

Блаженством было не видеть его размашистой жестикуляции и не слышать быстротечной речи даже те секунды, пока он хмурил густые брови, покрасневший и весь вспотевший от напряжения моих угроз.

– Я не знаю, за что ему такое наказание, но скажу честно, мистер Фирдан, мне очень нужно продать вам игрушку или меня уволят. Давайте поможем друг другу – вы порадуете сына, помиритесь с ним и посмеетесь, мол, это все шутка, розыгрыш такой, а я не пойду просить милостыню. По-моему все в плюсе!

– Во-первых, у нас с ним все нормально, во-вторых, не советую тебе лезть в чужие дела, а в-третьих, меня мало волнуют твои проблемы – они твои и только твои, и решать их тебе самому, а не кому-то еще, и уж тем более не мне!

На этот раз дверь закрылась медленно и с умиротворительным щелчком замка, который ознаменовал тишину. Вначале мы остались на своих местах, прислушиваясь к шорохам друг друга – я за тем, чтобы, едва раздастся новый звон, мигом распахнуть дверь и прогнать парня с чем-то вроде зонта в руке. И лучшей мелодией этого вечера был его глубокий вздох, а затем глухие шаги по крыльцу и более звонкие, но с приятным декрещендо по каменной плитке. Блаженно скрипнула дверца нашей изгороди… Я чувствовал себя рыцарем, одержавшем осаду замка (лишь одну крохотную битву в этой бесконечной войне!), и мне стало горько от осознания, что в нашем обезумевшем мире проявление разума уже считается чем-то ненормальным и даже постыдным!

Проходя мимо комода, я задержался, чтобы привести упавшие вещи в порядок. Рамка с общей фотографией упала плашмя и разбилась так, что трещина на стекле перекрещивала всю нашу семью. Вот: одни беды и убытки от этих игрушек… По обыкновению, я поприветствовал Фелицию и рухнул на диван в гостиной, надеясь, что никто более не потревожит меня и мне удастся вздремнуть час-другой до начала ужина.

Алек Рей

27.09.199Xг., 03:44 PM

Неподалеку от дома семейства Фирданов

Каждый фонарный столб завешан объявлениями о пропажах детей. Но все не так: не пропажи, а похищения и убийства. Не фонарные столбы, а мини-кладбища через каждые 30 метров по всему городу. Не объявления, а надгробия – веселое невинное лицо ребенка и чудовищная эпитафия из поведения, одежды и особых примет. На уровне среднего роста человека их крепилось по 8-10 штук. Свежие были белоснежными, цветными, если позволяли средства, еще наполненными надеждой. Но большинство пожелтевшие и потрепанные дождями, со стертыми за 4 недели лицами – жутко смотреть. И не нужно: я помнил каждое и каждого, ведь подписывал приказ на их печать. Все равно что смертный приговор.

Я закрыл глаза на 6 секунд, вдохнул свежий ветер: будет дождь. Шелест листов, прибитых на гвозди, слева громче. Это старое объявление держится на одном уголке и скоро сорвется. Есть ли в них какой-нибудь смысл? Не знаю… Я встал напротив объявления, пошарил в карманах. Давно ношу с собой гвоздь, который брал для реконструкции на месте преступления. Забыл выложить. Выпрямив листок, я приложил гвоздь и ударил ребром кулака по шляпке. Затем снова и снова, пока стержень не вонзился в дерево наполовину. Пульсирующая боль и тепло. Малое наказание за то, что не спас никого.

Не выполнил долг полицейского.

Город охватила чума. Невидимый убийца не щадил мальчиков, девочек, сильных, слабых, богатых, бедных – он забирал всех, кого мог. Возрастной диапазон: 4-19 лет, чаще 6-16. Первое отличие: болезнь не убивает мгновенно, и есть время хотя бы проститься. Почти все похищения произошли ночью, прямо из кроватей. Ни стука, ни скрипа, ни шороха. Власти ввели комендантский час, мы патрулируем улицы, но нельзя приставить ежеминутную охрану к каждому ребенку города. Хотя некоторые родители дежурят у постелей всю ночь. Второе: болезнь распознается. Так или иначе. Рано… или поздно. Я не встречал преступника, который не оставляет улик: ни отпечатков пальцев, ни следов, волос, частиц ткани. Что-то должно быть – это закон! Но правила не работают здесь. У нас нет ничего. И третье: от болезни можно защититься, привиться. Сейчас ни у кого нет гарантий безопасности, и чей угодно ребенок может стать следующим.

Полиция бессильна. Нам остается лично опрашивать детей в надежде на любую зацепку.

Двухэтажный дом Фирданов в конце улицы. Низкий деревянный забор с заостренными кольями; дверца приоткрыта, покачивается на ветру, рядом почтовый ящик. Передний двор ухожен: дорожка из серой плитки тянется к крыльцу, газон острижен, на клумбах растут петуньи, бархатцы и георгины. Домашних животных на территории нет. Интересно, как преступник выбирает цель? Почему похищения случались в тех домах, где семьи завели собак, огородили дом высоким каменным забором, металлическими воротами и чуть ли не колючей проволокой; кто побогаче, даже купили камеру и карту памяти для круглосуточного наблюдения… А здесь нет никакой защиты.