Флешбэк мечты
Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)
Переводчик: Александра Глебовская
Редактор: Анастасия Маркелова
Издатель: Лана Богомаз
Генеральный продюсер: Сатеник Анастасян
Главный редактор: Анастасия Дьяченко
Заместитель главного редактора: Анастасия Маркелова
Арт-директор: Дарья Щемелинина
Руководитель проекта: Анастасия Маркелова
Дизайн обложки и макета: Дарья Щемелинина
Верстка: Анна Тарасова
Корректоры: Диана Коденко, Мария Москвина
Рецензия: Артем Пудов
Иллюстрация на обложке: Ing Lee
© 2023 by Maurene Goo
Иллюстрация на обложке @ Ing Lee
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Если благодарные эмигранты из Азии считают, что обязаны своей жизнью Америке, то ребенок считает, что пожизненно обязан родителям за их страдания. ‹…› Готова признать, что все бремя истории лежит только на моих плечах.
Кэти Парк Хонг. «Невеликие чувства»
Ладно, Макфлай, порядок. Возьми себя в руки. Это сон. Просто очень похожий на правду.
Марти Макфлай (из к/ф «Назад в будущее»)
Посвящается маме, ясное дело
пролог
Телефон разряжен до семи процентов, а платье мне мало.
Я запретила себе одергивать красную ткань, прилипшую к попе, и паниковать из-за телефона. Сосредоточься на главном.
Обшарила глазами толпу.
Да, бал в честь начала учебного года проходил в спортзале, но оргкомитет умудрился превратить это помещение в нечто вполне романтическое. Повсюду развесили полоски фольги – по баскетбольным кольцам, по футболкам чемпионов в рамочках, трибуны украсили серебряными шариками. Все остальное тонуло во мраке – из освещения были только прожекторы всех цветов радуги. На блестящем полу толпились танцоры – яблоку негде упасть.
Я отыскала взглядом Присциллу – дивное видение в льдисто-голубом – за секунду до того, как в зале погас свет и раздались наигранно-испуганные вопли. Все разнаряженные гости нервно переминались с ноги на ногу – их радостное возбуждение граничило с подлинным страхом.
Во тьме мы пробыли недолго. На середину танцпола упал яркий луч прожектора – в нем стоял директор Баррет: к лицу приклеена улыбка, мохнатые брови наползают на оправу очков, костюм мешковатый и бесформенный.
Грянул Insane in the Brain группы Cypress Hill, свет запульсировал, директор Баррет странно задергался, поджав локти к груди и шаркая ногами в такт музыке.
Мама дорогая. Это ж он танцует.
Хохот в спортзале доброжелательностью не отличался. Что, сбрендившие директора существуют не только в плохих подростковых фильмах? Впрочем, не знаю, чему я тут удивилась. В последнюю неделю все вокруг напоминало плохое подростковое кино.
Музыка, к счастью, перешла в фоновую.
– Настал тот миг, которого вы все так ждали! – проревел директор Баррет.
– Вы сейчас застрелитесь! – взвизгнул кто-то из зала.
Хохот. Ну они и фрики.
Директор Баррет храбро все выдержал.
– Сейчас будут объявлены имена короля и королевы бала!
Зал отчетливо заволновался. Кто-то рядом со мной пискнул от неподдельного восторга.
Я посмотрела на Присциллу с этими ее локонами в стиле Ширли Темпл – черными, блестящими, безупречными. Они так и скользили по голым плечам – атласное платье было без лямок. Кожа, припорошенная блестками, посверкивала. Она была красива до боли – просто девушка мечты.
Присцилла перехватила мой взгляд, скорчила рожу:
– Сфотографируй – лучше запомнится.
Моя улыбка превратилась в злобную гримасу.
– У тебя прыщик из-под консилера видно.
Ладонь ее взлетела к подбородку. Микрофон хрюкнул, и мы обе стали слушать Баррета дальше.
Все зависело от одного этого мгновения. И тогда лихорадочная несусветица в стиле Дэвида Линча и длиной в неделю канет в прошлое. Уж надеюсь.
Очень хотелось вернуться домой.
Мы одновременно протянули друг другу руки.
Я стояла и ждала, назовут ли мою маму королевой бала.
глава 1
Мама моя очень любит рассказывать одну историю – про день моего рождения. В Лос-Анджелесе стояла рекордная засуха. Но, когда у мамы отошли воды («Вот Богом тебе клянусь, Саманта, ничего не выдумываю»), небеса разверзлись и хлынул ливень.
Десятилетняя засуха завершилась в тот самый день – ее смыло водяными потоками. А когда через одиннадцать часов я появилась на свет, в больнице отключили электричество, так что лицо мое мама впервые увидела в режущем глаза свете мобильника медсестры.
Когда я была маленькой, я очень из-за этого собой гордилась. Типа рождение мое стало чудом – таким, что даже природа придумала особую фишку и поприветствовала меня шикарным спектаклем. Легко было собой гордиться в детстве, когда весь мамин мир вращался вокруг меня, будто вокруг самого замечательного человека на свете.
А потом это изменилось – изменилось и мое восприятие истории собственного рождения. А что, если тем самым мироздание решило мне сообщить, что я с самого появления на свет буду главным геморроем всего человечества?
САМАНТА, ТЫ ГДЕ?
На экран мобильника упала дождевая капля, размыв мамино агрессивное послание. Я подняла глаза на потемневшее небо и как раз успела увидеть проблеск молнии.
– Блин, блин, блин. – Я засунула телефон в карман ярко-синего вязаного платья и бегом бросилась от машины к ступеням у входа в загородный клуб «Оаквуд». Капли посыпались настоящим ливнем, я за несколько секунд промокла до нитки. Когда я наконец-то добежала до навеса перед входом, носки уже хлюпали в «доксах». Ни фига эти кроссы на самом деле не водонепроницаемые. Платье же теперь годилось только для шоу фриков: из-за мокрых пятен ткань стретч стала напоминать картину художника-абстракциониста. Да уж, видок как раз для «клубного собеседования».
Вместо клубного собеседования я бы с огромной радостью:
1. Пожевала стекляшки.
2. Выкопала канаву.
3. Пободалась с белым по поводу «Все жизни имеют значение».
Дождь лил потоком, я отжала волосы. Телефон снова завибрировал.
НАДЕЮСЬ, ТЫ СКОРО.
Это я тоже проигнорировала. Я отвечаю на сообщения, набранные одними прописными буквами, только если они от моего лучшего друга Вэл или если, судя по гифке, там что-то ну очень срочное. Еще одна проблема в том, что мама никогда не ставит в сообщениях восклицательных знаков, даже если набирает все одними прописными, – и это тоже довольно гнусный приемчик. Делать вид, что тебе пофиг, – мамин любимый способ воздействовать на окружающих. Короче, нет, я не собиралась все бросать и писать ответ. К тому же на самом-то деле я на собеседование не опаздывала. Просто у мамы очередной психоз.
В это время на парковке едва не столкнулись два люксовых внедорожника. Один водитель в отчаянии вскинул руки – все окна у него запотели. Машина рывком обогнала другую, из-под колес вылетел целый водяной вал, обдал какую-то женщину, бежавшую к своему автомобилю. Та с совершенно ошалелым видом побрела дальше.
Какие страсти. Я инстинктивно вытащила телефон и стала записывать голосовое сообщение.
Привет, хальмони!
Замечала, что, когда в Лос-Анджелесе идет дождь, реальность меняется?
Типа солнечно-пастельные здания вдруг начинают казаться грязными – на уродской штукатурке стен проступают пятна. Из щелей на разделительной полосе вдруг вылезают цветы, которых там сто лет не было. Все разом забывают, как надо водить машину. Какое вождение? У меня вода на капоте!
Мальчишка с аккуратно подстриженными темными волосами толкнул двери клуба и вылетел наружу, звонко рассмеялся, увидев дождь: в здешних краях осенью это большая редкость. Родители тянули его назад, но он выскочил навстречу струям, в восторге выставив перед собой ладони.
И в этом даже есть что-то волшебное, правда? У нас здесь, если подумать, нет погоды. Так что, когда нам напоминают, что стихии нам неподвластны, возникает какое-то потустороннее ощущение.
Тут, будто в подтверждение моих слов, небо опять разрезала молния. Я вытянулась в струнку и стала ждать грома. Когда он зарокотал, почувствовала его всем телом – от раската у меня задребезжали кости.
Когда я вообще завела эту привычку? Пару лет назад: стала записывать всякую ерунду для бабули, которой страшно нравилось слушать эти сообщения, – получался такой ее личный подкаст.
Когда здесь идет дождь, начинаешь верить, что существует что-то большее, чем ты сам. Что-то божественное – и оно способно изменить твою жизнь ровно за то время, пока в небе блестит молния.
Я остановила запись и распахнула входную дверь – медные ручки покрыты изящной патиной. Может, на меня и снизошло какое откровение, но оно тут же испарилось, когда я оказалась в вестибюле загородного клуба «Оаквуд» и зашагала по мягким темно-зеленым коврам мимо великанской композиции из душистых лилий.
Каждый мой шаг навстречу родителям сопровождался хлюпаньем.
Хлюп-хлюп. Хлюп.
– Привет.
Родители обернулись на звук моего голоса. Мама заметила, что я мокрая как мышь, – смерила меня взглядом с ног до головы.
– Господи боже.
Я попыталась улыбнуться:
– Видишь, я не опоздала.
Папа явно был озадачен.
– Да как же ты… – Он махнул рукой куда-то в направлении моего испорченного наряда. Полагаю, у родителей было свое представление о том, как я должна выглядеть на собеседовании.
Мама как раз-таки выглядела на все сто: тренч от «Берберри», туго затянутый поясом, из-под него выглядывает юбка цвета пыльной розы. Длинные темные волосы, мелирование и безупречная укладка. Ни одна капля дождя не посмеет упасть с нею рядом.
– Ты же знала, что у тебя сегодня собеседование! О чем ты думала?
У меня аж челюсть упала.
– Чего? Я что, могла предвидеть, что польет, как только я припаркуюсь?
– Саманта, прекрати, на это существует прогноз погоды. – Мама у меня этакая бизнесвумен из фильма Норы Эфрон – язвительная. За словом в карман не лезет и может убить своим сарказмом.
Я махнула рукой:
– Да кто его смотрит в Лос-Анджелесе? Тут две погоды: свитер нужен или нет.
Мама ущипнула себя за переносицу:
– Где ты была после уроков?
– Помогала Карену снимать фильм для Нью-Йоркского университета.
Родители переглянулись. Мельком, но я заметила. Не то чтобы они моего бойфренда терпеть не могли, но и любили не слишком.
– Вечно ты этому парню помогаешь с его заданиями, – обронила мама, сжав губы в ниточку. – А свои заявления в университеты уже разослала?
То, что эту тему подняли не где-нибудь, а прямо здесь, меня реально выбесило.
– Мам, да все у меня в порядке.
– И что подразумевается под «в порядке»? Такие вещи нужно делать своевременно, чтобы потом не устраивать нервотрепку.
– Мам, не будет никакой нервотрепки. – Я провела пальцами под глазами в надежде стереть подтеки туши.
– Это верно: нервы у тебя железные.
Я коротко хохотнула, мама покачала головой:
– Буду умирать, загадаю одно желание: чтобы ты научилась правильно расставлять приоритеты, например что вступить в клуб важнее, чем помочь бойфренду.
Слово «важнее» запрыгало у меня в голове, ударяясь о стенки черепа, а мимо как раз прошла пожилая пара в одинаковых пастельных ветровках. Я обвела взглядом бледно-розовые обои, занавески с цветочным принтом.
А потом, не выдержав, выдала:
– Я просто… почему это так важно? Я вообще не понимаю, зачем вы меня сюда притащили.
Папа вдруг рванулся в сторону – его внезапно заинтересовала какая-то акварель с изображением французского кафе.
Мама шагнула ближе, заправила мне за ухо прядку мокрых волос.
– А затем. Они хотят познакомиться со всей нашей семьей. И если нас примут, может, в будущем и ты попадешь в число членов клуба.
Мне иногда кажется, что я – участница телешоу, которое снимают скрытой камерой. Например, когда мама начинает вести себя так, будто членство в загородном клубе – это ценное наследство, которое потом можно торжественно передать дочери.
– Чего? – спросила я, и слово это прозвучало глупо даже в моих собственных ушах. – Это… что-то такое… чего я еще и хотеть должна?
Мама не успела ответить – подошел какой-то белый парень с бронзовым загаром и вялым подбородком.
– Добрый день, это вы Канги? – спросил он, глядя на свой клипборд.
Мамино лицо из сердитого тут же стало сияющим. Лоб разгладился, глаза раскрылись пошире, улыбка сделалась ослепительной.
– Да-да! Я миссис Канг. Но, пожалуйста, зовите меня Присциллой.
Она протянула собеседнику руку, тот с готовностью ее пожал, слегка покраснев при этом. Когда мама включает режим «очарование», большинство мужиков начинают краснеть и потеть, точно похотливые извращенцы.
– Замечательно! А я Тейт Грин, руководитель отдела по приему новых членов. Можем для собеседования пройти в главный зал.
Он подвел нас к лимонно-желтым полосатым диванам у большого панорамного окна с видом на поле для гольфа. Мы сели на длинный диван, Тейт пододвинул кресло и устроился напротив.
Посмотрел на свой клипборд:
– Так, что у нас тут… Доктор Канг, вы работаете в клинике Вэлли-Вью?
Папа кивнул.
– Именно так. – Он сохранял полнейшую невозмутимость, правую пятку положил на левое колено. Темно-синий костюм, очки в черепаховой оправе – они с мамой выглядели этакой симпатичной богатенькой азиатской парочкой из рекламы автомобилей БМВ. Воплощенная американская мечта.
– Вы давно работаете там хирургом?
Пока шел разговор, я таращилась на Тейта. Типа это он серьезно – сколько нужно проработать нейрохирургом, чтобы тебя допустили на зеленый ковер в этих священных залах? Тейт, видимо, чувствовал мой взгляд, потому что посматривал на меня искоса и время от времени начинал ерзать.
Когда он в очередной раз глянул на свой клипборд – видимо, хотел спросить у мамы, сколько баллов она набрала, поступая на юридический, – я вмешалась в разговор:
– Тейт, я хочу спросить одну вещь про «Оаквуд».
Родители разом повернули ко мне головы, но мне было плевать, я подалась вперед – с ключицы на колени потекла струйка воды. Я не глядя ее смахнула.
– А когда в ваш клуб впервые приняли ЛИЦК?
Я не смотрела на маму, но почувствовала, что душа у нее вылетела из тела.
Тейт моргнул.
– А. Гм. ЛИЦК…
– Это значит «лицо с иным цветом кожи».
Он снова моргнул.
– А, ну да, это я знаю. Ну, так вот сразу не скажу…
Его запинки прервал мамин голос:
– Тейт, какие вы предлагаете летние программы для подростков? – И она не слишком деликатно, но твердо положила руку мне на колено.
Напряжение заметно разрядилось, когда Тейт, выпрямив спину, начал:
– У нас их несколько, на выбор. Лагеря по гольфу, теннису и плаванию, отдельный по художественному творчеству. Саманту что-то из этого интересует?
Я любезно улыбнулась:
– Я в этом году заканчиваю школу, Тейт. Так что меня вы, скорее всего, больше никогда не увидите.
Мама коротко, музыкально рассмеялась:
– Саманта – наш семейный юморист. Мы очень гордимся ее успехами в учебе.
Тейт еще раз посмотрел в свои записи.
– Она, как и ее брат Джулиан, будет поступать… ну, это… в Йель? – Он улыбнулся, без слов сообщая родителям: «Как же вам повезло». Они улыбались от уха до уха, но я-то видела, что довольно вымученно.
Медведь в лесу помрет, прежде чем я поступлю в Йель. Или в Калифорнийский университет. Или в какой-нибудь веселенький местный колледж, где гарантированы движуха и венерическое заболевание на первом же курсе.
Никуда я не поступлю – в отличие от братца Джулиана, который с детства был гением и вот теперь изучает что-то там страшно умное и такое специфическое, что про него даже писали в «Нью-Йорк таймс». Я же твердая хорошистка, и мне каждый год приходится торчать в летней школе, чтобы подправить средний балл.
Они еще некоторое время обсуждали крутость Джулиана, а я таращилась в окно – пришлось щуриться, потому что зелень травы просто слепила.
– Саманта.
Мамин голос оборвал мою травяную фугу.
– Тейт спрашивает, чем ты занимаешься в школе. – В голосе была молящая нотка типа: «Только, пожалуйста, без фокусов».
Чем занимаюсь. Мама же в курсе, что я не хожу ни в какие кружки и секции. Я бросила на нее многозначительный взгляд.
– Ну, сижу на уроках. Разговариваю с друзьями. Обедаю. Потом снова сижу на уроках.
Нервные смешки со всех сторон. Тейт что-то записал на своей бумажке, кивнул:
– Ха-ха. Очень смешно. То есть у вас нет никаких там особых хобби?
Я на все это согласилась лишь потому, что для мамы, похоже, оно важно, так не скандалить же теперь. Но они явно решили меня довести. А окончательно меня добило то, что, если бы мне не подсунули в собеседники тупого неудачника из фильма Джона Хьюза, я могла бы поговорить о том, что мне нравится. По-настоящему нравится. О кино, книгах, подкастах. Пересказать абсурдно длинную статью из «Нью-Йоркера», посвященную истории бананов.
Но Тейт не это хотел услышать. И предки тоже. Они все узколобые – видят только то, что им понятно.
Я совсем ослепла от травяной зелени.
– Да, интересы у меня есть. Например, климат.
Улыбку Тейт так и не отклеил, но качнулся назад с предвкушением.
– Замечательно.
– Ага, и отсюда следующий вопрос. В «Оаквуде» используют сточные воды для ирригации?
На физиономии у бедного Тейта мелькнуло отчаяние. Пробормотать очередной запинающийся ответ он не успел – мама глянула на меня с обманчиво безмятежным выражением лица.
– Саманта, я знаю, что ты у нас будущая активистка. – Чего? – Но вопросы здесь задают нам, не наоборот, так что давай посдержаннее, ладно? – Эти слова она произнесла непринужденно, с этакой доброжелательностью. Но я знала: потом мама меня просто убьет, если я сейчас не исправлю положение.
Поэтому я тоже улыбнулась, зная, как разрядить обстановку.
– Ха-ха. Разумеется. Просто об этом стоит подумать: я случайно узнала, что во всей Калифорнии ввели ограничение на полив полей для гольфа, а ваше выглядит просто изумительно зеленым. – Все задержали дыхание. – А если серьезно, я в последнее время увлекаюсь бодибордингом.
Все так дружно выдохнули от облегчения, что здание клуба едва не взмыло к самой луне.
глава 2
В тот же вечер в гостиной у нас орал телевизор, а родители готовили ужин. До меня, пока я шла от душа до кухни, долетали обрывки местных новостей.
«Самый сильный дождь в Лос-Анджелесе за несколько десятилетий… В последний раз подобная гроза бушевала в Лос-Анджелесе в 1995 году, тогда несколько человек погибли в результате затоплений и оползней».
Мама стояла ко мне спиной, жарила лосося на плите – тот громко удовлетворенно шкворчал. Папа резал фенхель на угловом столике, он поднял на меня глаза, глянул хмуро. Видимо, чтобы я сразу поняла, в каком мама настроении.
Я добралась до шкафа, взяла кружку, наполнила водой из-под крана, сунула в микроволновку.
– А чайник тебе на что? – Мама прижала филе лосося лопаточкой.
Я прислонилась к холодной мраморной столешнице – она врезалась мне в спину.
– Мам. Ну сколько раз говорить, что от микроволновок рака не бывает? Меньше слушай эту фигню из телевизора.
Она слегка улыбнулась, махнула лопаточкой в мою сторону.
– Гвинет она нравится.
– Если Гвинет скажет тебе засунуть нефритовое яйцо в…
– Сэм! – заорал папа.
Мы с мамой расхохотались, я осталась довольна. В последнее время заставить маму смеяться – дело нелегкое. Короткая пауза, а потом я решила вывести ее на чистую воду:
– Ну давай, говори уже.
– О чем говорить? – Мама убавила огонь под глубокой чугунной сковородкой, включила вытяжку – мне пришлось едва ли не орать.
– Я же знаю, что ты злишься из-за этого собеседования.
Она наконец взглянула на меня, вытерла руки о полосатый передник.
– Да нет, не злюсь. Просто…
– Давай угадаю! Ты мною недовольна.
– Слушай, ты дашь мне слово сказать? – Голос звучал запальчиво.
– Ладно, говори.
– Ну, ты уже слышала. Нет, я не злюсь. Просто хотелось бы, чтобы ты не так откровенно демонстрировала свое пренебрежение к тому, что для меня однозначно важно.
Микроволновка дзынькнула, но я не стала отвлекаться.
– Мне трудно понять, что для кого-то важно вступить в клуб. Ты сама понимаешь, что в современную эпоху это выглядит бредово.
– На самом деле, не понимаю. – Мама включила духовку. – Не все столь же нетерпимы, как ты, Саманта.
Я чуть не задохнулась. И она еще смеет такое говорить!
Мама продолжила:
– А еще мне было очень жалко этого паренька Тейта, когда ты задавала ему все эти неподобающие вопросы.
Я резко развернулась, вытащила из микроволновки кружку, все еще горячую.
– Неподобающе они звучат только в таких расфуфыренных учреждениях, как клубы. А еще у них поле для гольфа! Ты хоть знаешь, сколько воды тратится на содержание этих полей в Южной Калифорнии?
Мама бросила лопаточку в раковину.
– Хотя я очень ценю твою заботу об окружающей среде…
– Ну еще бы! Я же живу здесь, не где-то, у меня просто нет выбора! – оборвала ее я.
– Но не могу не задать вопрос: если у тебя столько энергии, почему не вступить в экологический клуб? Это тебе зачтется при поступлении в колледж.
– Чтобы ты знала: не все в этой жизни нужно делать ради красивой строчки в заявлении в колледж. – Я дотянулась до пакетика с ромашковым чаем, положила его в чашку. – А можно я заведу себе какое-нибудь хобби, которое не будут использовать, чтобы делать из меня добросовестного гражданина-потребителя?
Папа тихонько свистнул:
– А вот это уже грубость, Сэм.
Я покраснела:
– Прости, я не хотела…
– …оскорблять нас столь беспардонно? – закончила мама ровным голосом.
На кухне повисло неловкое молчание. Папа возился с чем-то в холодильнике.
– Я же в общем смысле говорю, – объяснила я. – В мире и так слишком много потребительства.
Мама рассмеялась:
– Ладно. Поживи в лесу в какой-нибудь коммуне.
– Мам. Отказаться от потребительства – не значит жить в экстремальных условиях. Существует золотая середина.
Ответить она не успела – загудел ее телефон, она нахмурилась, посмотрела на экран.
– И почему вопросы, которые нужно обсудить подробно, мой сыночек всегда задает в сообщениях?
– Потому что он предпочитает, чтобы за него говорили машины, а сам он поменьше общался с людьми? – сухо предположила я.
Во время локдауна Джулиан просто расцвел, в отличие от всех прочих обитателей планеты Земля.
Мама покачала головой, ткнула пальцем в экран. Телефон ее звякнул на всю кухню – фейстайм.
– Алло? – раздался спокойный голос Джулиана.
Мамино лицо расплылось в улыбке.
– Джулиан! Ну и что там с оплатой за следующий семестр?
Они заговорили о чем-то, связанном с деньгами, я засунула голову в кадр у мамы за спиной и скорчила рожу.
Джулиан прищурился:
– Привет, Сэм.
– Привет, Джулиан, – ответила я, вглядываясь в его лицо.
Странный переход – когда сперва ты видишь человека ежедневно, а потом раз в несколько недель, причем на экране. Что интересно, Джулиан на каждом звонке оказывался немножко другим. Сегодня у него на подбородке виднелась легкая щетина. Любопытно. И щеки впали сильнее обычного. При этом изменения всегда были почти незаметными – а в целом он оставался Джулианом. Короткая аккуратная стрижка – всегда одна и та же, как и темные серьезные глаза под прямыми серьезными бровями. Джулиану явно суждено было рано или поздно влюбиться в какую-нибудь порывистую творческую личность, потому что сам он играл роль строгого импозантного ученого, который все-таки не откажется немножко пожить.
Исследование его лица прервала какая-то яркая вспышка на заднем плане.
– Ты что… играешь в Breath of the Wild? – спросила я.
Телефон дернулся – Джулиан поспешно куда-то потянулся. Экран у него за спиной потух.
– Да. Решил сегодня вечером отдохнуть от учебы.
Судя по выражению его лица, Джулиан считал, что играть в видеоигры в своей комнате в общаге – это предел разврата. Это был полный улет, если вспомнить, что видеоигры – единственное, что нас объединяло в детстве. Мы никогда не обсуждали свои чувства, зато, играя, просидели бок о бок сотни, а то и тысячи часов. А поскольку понятия «ненавязчивое хобби» для Джулиана не существовало, его интерес к видеоиграм не сводился к тому, чтобы только играть. Он превратился в заядлого коллекционера антикварных игр – собрал все консоли Nintendo, начиная с первой Nintendo Entertainment System. Его старая спальня напоминала ностальгическую гробницу бывшего ботана из поколения X.
Мама бросила на меня косой взгляд:
– Джулиан имеет право на отдых, Саманта!
– Да я ж его не критикую! – воскликнула я.
Джулиан коротко рассмеялся:
– Видела бы, как я играю, критиковала бы. Я почему-то не смог пройти первый тайник Клана Йига. Инстинкт мне подсказывает все свалить на мультипликационные техники искусственного интеллекта, но на самом деле, наверное, дело не в этом.
Я покачала головой:
– Не ищи сложных объяснений, дружище. Клан Йига – действительно для продвинутых. Там на прорыв не пойдешь – нужна ловкость. И наблюдательность. В этой игре каждый проигрыш – шаг к пониманию. – Джулиан, что неудивительно, слишком тщательно анализировал компьютерные игры, препарировал их в уме, пытался вникнуть, что и как работает. – Я целые выходные сидела у себя безвылазно, пока не разобралась. – Я посмотрела на маму. – Мам, ты этого не слышала. Зато ведь здорово, да? Сюжет отличный, такой не забудешь.
– С наблюдательностью у меня не очень, – сознался Джулиан.
Папа пролез между нами, чтобы и его было видно:
– Привет, сын. Как там с биохимией? Такая же жесть, как в мои времена?
Я сделала шаг назад – меня, по сути, выпихнули из кадра.
Ответ Джулиана прервал громкий стук в стеклянную кухонную дверь. Снаружи в мокром плаще стояла моя тетя Грейс. Встретившись с нами взглядом, она махнула рукой.
Я открыла дверь – кухню заполнил шум ливня, а тетя Грейс проскользнула внутрь, вытерев ботинки о коврик у порога.
– Ух ты, ну и льет! – воскликнула она. – Я своими глазами видела, как на Второй улице машину взяло и смыло! Прямо библейский потоп!
– Ну да, все делают вид, что настал конец света. – Я взяла у нее плащ. – А я не знала, что ты к нам собираешься.
Она сняла ботинки, поставила на пол сумку с вещами для ночевки.
– Я же тебе сообщение послала!
– Что? – Я посмотрела на телефон. Разрядился. – Ой, прости. У меня аккумулятор в последнее время часа два жив – и все. Даже если не разговаривать. Как такое вообще бывает?
Мама цокнула языком:
– Ты так новый и не купила? Джулиан же дал тебе подарочный сертификат.
– А ты его так и не использовала? – поинтересовался бестелесный голос Джулиана.
– Привет, Джулиан, – поздоровалась Грейс.
Папа передвинул телефон, чтобы ее было видно.
– Привет, тетя Грейс, – сказал Джулиан.
Она помахала ему, ухмыльнулась:
– Надо же, щетина у него. Настоящий мужчина.
На миг повисло неловкое молчание – Джулиан ответил не сразу. Потом натянуто усмехнулся:
– Угу.
Тетю Грейс это не смутило – она привыкла к Джулиану.
– Впрочем, быть мужчиной не так важно. Во всех смыслах. Главное быть собой.
Я хохотала, пока Джулиан холодно отвечал:
– Спасибо.
Мама забрала телефон и отключила фейстайм; тетя Грейс принюхалась:
– М-м, у вас вкусно пахнет. Что готовим, ребята?
– Лосося с поджаренным фенхелем, – доложил папа. – Ты выпить не принесла?
Тетя Грейс показала ему холщовый мешок из хипстерского винного магазина на Ист-Сайд.
– Ты за кого меня принимаешь? – Она подошла к холодильнику, сунула туда бутылку, по дороге чмокнула меня в макушку. – Как же здорово оказаться в этом вашем теплом сухом пригородном доме.
Мама взяла бутылку в руки, посмотрела на этикетку.
– Нужно заставить твоего домохозяина ликвидировать эту протечку.
Тетя Грейс цапнула со стола кусок хлеба, засунула в рот.
– Пора, пожалуй, пустить в ход твои юридические уловки и как следует припугнуть этого сукиного сына.
Мама покачала головой и отодвинула тарелку с нарезанным хлебом подальше от тети Грейс.
– Не волнуйся, я уже составила черновик письма. Но, мне кажется, тебе правильнее будет вообще оттуда съехать. Ты отравишься этой черной плесенью.
– Онни, не каждый в Лос-Анджелесе может вот так вот раз – и переехать, – вздохнув, произнесла тетя Грейс. – Местоположение – пальчики оближешь, я ни за что не найду другой квартиры в Сильвер-Лейк с фиксированной арендной платой за те же деньги.
– Так, может, тебе и работу пора поменять? – намекнула мама, поворачиваясь посмотреть, как там лосось.
Тетя Грейс опустилась на стул в кухонном уголке и провела рукой по обесцвеченным волосам длиной до плеч. В ушах у нее болтались огромные неоновые кольца – довольно неожиданное дополнение к спортивному костюму сливового цвета.
– Прежде чем мы в тысячный раз вернемся к этой теме, можно я напьюсь?
Мама старше тети Грейс на одиннадцать лет и ведет себя скорее как ее мать, чем как старшая сестра. А оттого, что характеры у них совершенно противоположные, контраст только ярче. Тетя Грейс работала веб-дизайнером в кризисном центре для женщин. Мама тоже занималась благотворительностью, но при этом любила повторять, что скорее сдохнет, чем пойдет работать в НКО и будет жить от зарплаты до зарплаты.
Словом, в семье у нас это была очень больная тема. И мы с тетей Грейс понимали друг друга.
– Сэм, поможешь мне поставить это в духовку? – громко спросил папа, пытаясь прервать дискуссию, которой страшно боялся.
Я взяла у него противень с фенхелем.
– Кстати, тетя Грейс. А что ты думаешь про загородные клубы?
Родители хором застонали. Я бросила на них свирепый взгляд:
– Чего?
Тетя Грейс, прежде чем ответить, отхлебнула вина.
– А что, в наши дни кого-то еще интересуют загородные клубы?
Я с победоносной решимостью захлопнула духовку.
– Ха! Вот так-то.
– По-моему, это не совсем честно, ты так не считаешь, Сэм? – В голосе папы прозвучало скрытое предупреждение. Он налил вина в бокал, передал его маме, она оперлась на разделочный стол, поза напряженная. Мама всегда делала стойку, когда мы с тетей Грейс в чем-то объединялись.
– А что? Что случилось? – поинтересовалась тетя Грейс.
Кухню заполнил изумительный аромат оливкового масла и размякающего в духовке фенхеля. Мама начала мыть в раковине кастрюли – с громким неприятным звуком.
– У нас сегодня было собеседование в «Оаквуде». И кто бы мог подумать? Саманта не одобряет наше стремление туда вступить.
Тетя Грейс встретилась со мной взглядом – мы обменялись тайным сообщением. Бе-е. Потом, впрочем, она подалась вперед, навалилась на стол, задумчиво посмотрела на свой бокал:
– А знаешь что? Помню я этот загородный клуб. Твоя подруженька там праздновала свой шестнадцатый день рождения, праздник назывался «Я уже взрослая», верно? Как там звали эту сучку?
Я поперхнулась:
– Мама дорогая.
– Уж простите. – Тетя Грейс ухмыльнулась – ей совсем не было стыдно. – Была у тебя эта жуткая подруженция…
– Дейдре Бьюкенан, – вставила мама, усмехнувшись через силу. – Да, праздновала она именно там.
– «Я уже взрослая»? – Я скривилась. – Да уж, ну и времена были в вашей молодости.
– Да, классные были времена, – хихикнула тетя Грейс. – Загородные клубы, котильоны, а я увлеклась Аделой Брикстон.
Мама улыбнулась:
– Я про нее уже и забыла.
– А я нет. – Тетя Грейс сделала вид, что падает в обморок. – Она вечно собирала волосы в умопомрачительный хвост.
Папа прокашлялся:
– Ладно, я пойду переоденусь к ужину.
Когда он проходил мимо тети Грейс, она похлопала его по руке:
– Да уж, попроси лакея достать твой сюртук.
Он игриво потрепал ее по затылку:
– Шутница.
– А расскажи-ка мне про Аделу Брикстон, – попросила я, усаживаясь на табуретку и отхлебывая чай.
– Ах, Адела. Капитан команды по софтболу и вообще умереть-не-встать.
Я засмеялась:
– Да, рано ты определилась со своими предпочтениями.
Тетя Грейс поставила бокал, он проскреб по мраморной столешнице.
– Точно. – Она пошевелила бровями. – Вот только Аделе удалось от меня улизнуть.
Я ухмыльнулась:
– Как я люблю твои байки про школу!
– Эй. – Тетя Грейс ткнула в меня своим бокалом. – Только хальмони не рассказывай. А то запишешь ей в голосовом сообщении.
Я перестала улыбаться. Мама посмотрела в зазор между нами:
– Каком еще сообщении?
– А ты про них откуда знаешь? – спросила я, забыв про маму.
– Я тут зашла к ней на днях, она как раз одно из них слушала. – Тетя Грейс замолчала, встревоженно нахмурившись. – Но сама я ничего не уловила, если тебя это смущает.
Я покачала головой:
– Ну ладно, неважно. Хотя да… это очень личные вещи.
– Какие сообщения? – сурово осведомилась мама.
– Да ерунда всякая, – ответила я, проводя пальцем по бортику кружки. – Просто… я ей отправляю сообщения, чтобы она их потом прослушала.
– А просто позвонить нельзя? – спросила мама. Судя по голосу, она здорово рассердилась.
– Я ей звоню, – ответила я. – А это так, развлекуха. Хальмони нравится.
Маму что, в кои-то веки заинтересовали мои слова?
Она вскинула руки – тут как раз запищал таймер.
– Ну, если это очередное погружение в историю бананов, мне лишь остается порадоваться, что ты грузишь этим хальмони, а не меня.
Ну, понеслось.
Тетя Грейс допила вино.
– А как там у тебя с Кареном? – спросила она, явно желая сменить тему.
Мама открыла духовку, вытащила противень с фенхелем, сопровождая этот процесс непрерывным дурацким дребезгом металла. Хорошо придумала.
– Все нормально, – ответила я. – Мы почти доделали его фильм!
– Ух ты! А мне покажете? Ты ведь там в главной роли? – поддразнила меня тетя Грейс.
Я со всей дури пихнула кусок хлеба в чай.
– Ага, держи карман шире.
– Ты ему столько помогала, ты там точно второй режиссер, – заметила мама, перекладывая фенхель на блюдо.
– Не так уж и много я ему помогала.
Я потянулась за куском фенхеля, но мама шлепнула меня по руке.
– Да ты почти все лето убила на этот фильм, вместо того чтобы… – Она умолкла.
– Вместо чего? – поинтересовалась я, все-таки схватив кусок фенхеля.
Мама вздохнула. Ей, видимо, прежде чем со мной заговорить, необходимо было как следует успокоить нервы.
– Мне кажется, тебе стоило бы и о себе подумать. О том, как ты сама будешь поступать в университет, а не только Карен.
Она все разговоры переводила на эту тему. Я вздохнула:
– Ну а я, получается, просто провела лето как хотела. Какой ужас.
Тут комически – и космически – дом содрогнулся от раската грома. Мы все вскинули глаза к потолку, потом я снова посмотрела на маму – она взяла себя в руки. Никакого раздражения, лицо совершенно нейтральное. Это она хорошо умела – все неприятное соскальзывало с нее, точно экологичное кокосовое масло холодного отжима, не нарушая красоты безупречного фасада.
– Ужин готов.
Я встала с табуретки и пошла накрывать на стол. И тут на меня обрушилось странное чувство. Я впервые в жизни ощутила, что жду не дождусь того дня, когда на столе будет на один прибор меньше.
глава 3
На следующий день все явились в школу в пижамах.
Когда я открывала свой шкафчик, мимо прошла девица в пушистом лавандовом комбинезоне – как ни в чем не бывало. Мишель на мелочи не разменивалась. Первый месяц после начала занятий, а значит, каждую неделю устраивали какое-нибудь дурацкое мероприятие. Сегодня, судя по всему, Пижамный день.
– Привет, Сэм. – Мишель махнула мне рукой. Я тоже, скрывая ужас. Рука ее упала, когда она заметила, что я в нормальной одежде.
– Обожаю комбинезончики, – сказала я, чтобы она не так смущалась.
Она расплылась в улыбке.
– Честно? – И зашагала дальше, удивительно упругой походкой.
Тут раздался недовольный голос:
– А где твоя пижама?
Я выглянула из-за дверцы шкафчика. Мой лучший друг, Валери, или Вэл Кэрон-Ли, стояли, прислонившись к шкафчикам, ну прямо такая подростковая мечта – шелковая маска для сна задрана на лоб, над ней курчавятся каштановые волосы.
– Надо же, а ты, значит, решили как все? – осведомилась я.
Вэл были не из таких; а с другой стороны, только детишки госслужащих хоть как-то интересовались этим самым началом нового учебного года. Впрочем, Мишель в комбинезончике была не из этой категории.
На самом деле, на то, кто и что делает в нашей школе, всем было решительно наплевать. Если попытаться представить себе эпоху социализации, которая следует за всей этой старшеклассной хренью, так вот она у нас и наступила. В таком хаосе просто не может существовать никакой социальной иерархии. Наш Норт-Футхилл – очень многонациональный пригород Лос-Анджелеса, где все приехали отовсюду и никого за это ниоткуда не гонят. Ну, типа, если кто решит кому устроить травлю в стиле Реджины Джордж за то, что этот второй недостаточно богатенький, тут же явится толпа местных рэперов и наваляет ему по первое число.
Вэл пожали плечами:
– По мне любой повод нарядиться хорош.
– Ну, я решила избавить тебя от необходимости разглядывать мои домашние штаны с дыркой на заднице, – ухмыльнулась я. – Плюс, меня бы мама заставила надеть какую-нибудь атласную фигню. А это даже хуже.
– Мне бы такую маму.
Я забросила рюкзак на плечо, и мы двинулись вперед по коридору.
– Моя мама считает, что я ее недостойна. И страшно злится, потому что я вчера испортила им собеседование в загородном клубе.
Вэл шли со мной рядом в легинсах из флиса и уютном кардигане. На ногах высокие красные резиновые сапоги. Будучи запойным зрителем хорроров, Вэл всегда одевались по сезону, но только это был сезон из очередного романтического сериала.
– А, вот оно что. И как именно ты его испортила?
– Ну, для начала попала под дождь, а потом Тейт, который проводил собеседование…
– Тейт? – Вэл скривились. – Что, в нашей системе еще остались такие имена?
– Во-во. Короче, сижу я там, мокрая до нитки, со своими родаками-корейцами, в этом местечке, куда, типа, первого азиата пустили лет десять назад. – Мои высокие толстые каблуки зарылись во влажную траву, я чертыхнулась: так пока и не привыкла к этой погоде.
Вэл сморщили нос.
– Моих туда, наверное, и сейчас бы не пустили. Там вообще был хоть один чернокожий не из персонала? – Мама у Вэл чернокожая, папа – вьетнамец. Вэл вечно шутят, что не состарятся никогда.
– Да то-то и оно! Я их взяла и спросила, когда они приняли в клуб первого ЛИЦКа.
– Ух ты! – рассмеялись Вэл. – Присцилле это наверняка понравилось.
– Считай, мне повезло, что я оттуда живая вышла, – ухмыльнулась я. – Они потом просто сделали вид, что меня там нет, и заговорили про университеты. Я вообще похожа на родственницу человека, который хочет, в наше-то время, вступить в загородный клуб?
Из-за темных туч показалось солнце, Вэл подняли лицо к неяркому свету.
– Твоя мама – загадка. – Маму мою Вэл и любили, и боялись. Мама действовала так на многих людей.
– Вчера она взбесилась еще из-за одной штуки, – поведала я. – Зашла тетя Грейс и упомянула, что я посылаю бабуле голосовые сообщения.
– А мне твои халмонашки очень нравятся, – заметили Вэл.
Я поправила рюкзак на плечах.
– Ну, мама с тобой не согласна. Ей все это кажется… странным.
– В каком смысле странным?
Кто-то схватил меня сзади за талию.
– В таком смысле странным! – передразнил меня звонкий голос.
Я резко развернулась и врезала Карену по плечу:
– Эй!
Он улыбнулся от уха до уха – тут солнце вылезло на небеса, позолотило контуры его лица: прямой нос, четко очерченный подбородок. Лохматые черные волосы были заправлены за уши и не мешали мне заглядывать в его томные серо-голубые глаза. Мой бойфренд – красавец, и это не пустые слова. Он напоминал темного ангела с какой-нибудь там дурацкой картины.
– Грубиян. – Валери наморщили нос. – Спасибо, что прервал нашу беседу, Петросян.
Он тут же обхватил меня рукой – по-свойски, в духе Эдварда Каллена, как я люблю.
– Не стоит благодарности, Кэрон-Ли. И что там за изысканную беседу я случайно прервал? – Голос опять зазвенел. Я его ущипнула.
– Да так. Опять сплетничали про мою маму. – Я поплотнее завернулась в свою джинсовую курточку на искусственном меху: по школьному двору пролетел ветер.
– Да ну ее, – отрезал Карен, обхватывая меня обеими руками и заслоняя от холода. – Она считает, что «Настоящие домохозяйки» – это очень круто.
Я передернула плечами. Здорово, конечно, что Карен встал на мою сторону, однако меня каждый раз выбешивало, когда он говорил гадости про мою маму. Он и знал-то ее совсем плохо. Я понимала, что отчасти сама в этом виновата, ведь в основном ему приходилось выслушивать мои жалобы на нее. С другой стороны, мама тоже никогда не приглашала его на ужин и не трудилась сказать ему больше пары слов. Четкое отделение церкви от государства.
– Так не все ж такие творческие личности, как ты, Карен, – сухо обронили Валери.
Вэл были одними из тех немногих, кто запросто мог сказать Карену гадость. В принципе, Карен умел очаровать любого – например, меня. Когда в прошлом году мы начали встречаться, я это восприняла почти как чудо. Со мной? Да, мы с самого начала учебы вращались в одних кругах, и я, как и девяносто девять и девять десятых процента всех школьниц, считала, что он круче некуда. Но в прошлом году что-то вдруг сместилось. Он сосредоточил все свое внимание на мне, и тогда будто бы облако унеслось прочь и я начала впитывать лучи солнца.
Карен не снимал рук с моей талии.
– На самом деле, это просто загадка природы – что у твоей мамаши родилась ты. Ты ж у нас спокойная как танк. А она… ей нужно с утра до ночи пить успокоительное.
Он, видимо, хотел сделать мне комплимент, но я в то утро явно была не в настроении. Успокоительное? Да много он в этом понимает! Ну да ладно.
Прозвенел второй звонок, Вэл помахали нам рукой и ушли. А мы с Кареном вместе отправились на классный час – одно целое из переплетенных конечностей. Нам говорили «привет» – обоим сразу. В нашей школе понятия «популярность» не существовало, но Карен нравился почти всем, то есть почти что ею обладал.
Пока мистер Котт делал объявления, Карен пихал меня коленками. Я протянула руку и прижала указательный палец к ямочке у него на горле. Мне нравилось, что у меня есть доступ к самым разным частям его тела. Одновременно и тайна, и привилегия.
Мы так и трогали друг друга тут и там, прямо как настоящие взрослые любовники, пока мистер Котт рассказывал, какие на этой неделе будут спортивные соревнования и где можно купить билеты на бал в честь начала учебного года.
– Так, и сейчас я скажу, кто номинирован на звание короля и королевы бала!
Раздалось несколько возмущенных воплей. Уже и раньше некоторые призывали бойкотировать этот самый бал, потому что вся затея была страшно гендерно-упертой – особенно часть с коронованием короля и королевы. Как по мне, жалко тратить время даже на обсуждение всей этой безнадежно устаревшей чуши.
– Так, успокоились, – пробормотал мистер Котт, нацепляя на нос очки для чтения. Внимательно вгляделся в листок бумаги, который держал в руке. – Ну, поглядим. На титул короля бала номинированы Маркус Цаи, Карен Петросян, Джошуа Форд и Зефир Дауд. – Карен встал, поклонился, все захлопали. Я широко улыбнулась. Супер. Доказательство его харизмы: пусть никому не нравится идея этого бала, Карена все-таки любят, потому и номинировали.
Мистер Котт продолжил:
– На роль королевы бала номинированы Изабель Ким-Уотсон, Ораль Турнэм, Зелла Сюссман и Саманта Канг.
Все посмотрели на меня и захлопали, некоторые закричали: «Ура!» Я улыбнулась, слегка покраснела. Похоже, харизма Карена распространялась и на меня.
Он ткнул меня кулаком в бок:
– Ну мы крутая парочка!
Он произнес это игриво, но в сказанном была доля правды. Мы нравились людям именно как «парочка», и, несмотря на то что меня все это здорово смущало, приятно было получить всеобщее признание, особенно после того, как меня выставили полной посредственностью в этом загородном клубе. Хоть на что-то я могу рассчитывать.
Прозвенел звонок, классный час закончился, у меня загудел телефон – пришло сообщение от Вэл:
Поздравляю, принцесса. Маман будет в восторге.
Ой, да. Это уж точно.
Я как раз надевала рюкзак, когда меня окликнул мистер Котт:
– На секундочку, Сэм.
Карен нагнулся, чмокнул меня в щеку:
– На перемене увидимся, зай.
– Что, мистер Котт? – спросила я, глядя на телефон – туда сыпались поздравительные сообщения от друзей.
– Ты не сдала план своей выпускной работы.
А, по английскому языку. Мистер Котт, кроме прочего, преподавал у нас английский.
Я нахмурилась:
– А когда его нужно было сдать?
Он тоже нахмурился:
– Крайний срок – на прошлой неделе.
Вот блин.
– Э-э, простите. Скоро сдам, обязательно.
Я одарила его обаятельной улыбкой и повернулась на пятках, чтобы сбежать, но мистер Котт остановил меня снова:
– Погоди, не так быстро.
– Да? – Я пыталась сдерживать нетерпение.
– Ты уже решила, о чем будешь писать работу?
Я помолчала.
– Ну, есть у меня одна мысль… – Тут я осеклась, гадая, сгодится ли моя идея сделать своего рода вариацию на тему интервью со стариками из «Когда Гарри встретил Салли» для того, чтобы представить ее мистеру Котту. Я подумала: занятно, наверное, будет написать с друзьями из разных компаний развернутый комментарий по поводу места брака в современном мире.
– Ну? – Он выжидательно посмотрел на меня.
«Очередное погружение в историю бананов», – прозвучал в голове мамин голос.
– Э-э… – Я уставилась на стену за спиной у мистера Котта, мысль моя вдруг показалась мне совсем мелкой и глупой. – Мне хотелось бы еще продумать подробности.
– Ясно. А в каком формате ты будешь делать работу? – Мистер Котт скрестил руки на груди.
Блин.
– А это сюрприз. – И я, не сдержавшись, подмигнула ему. Как какая-нибудь шлюшка из 1940-х.
Ему это не понравилось.
– Формат – это сюрприз? Ты это о чем?
Зазвенел первый звонок.
– Мне нужно бежать, но обещаю, что все сдам!
– К пятнице, Сэм!
От самой двери я бросила ему:
– Чесслово, Котт!
И умчалась, пока мне не прилетело.
глава 4
Вечером я поехала в корейский район поужинать с бабулей. Тащиться от нас до ее дома сопровождаемого проживания для лиц пожилого возраста довольно далеко, но меня это никогда не смущало.
Дверь в квартиру оказалась приоткрытой. Хальмони никогда ее не закрывала, если ждала, что я приеду. Из-за двери плыл запах еды – я тут же почувствовала голод. Расстегнула молнию на сапогах и заорала:
– Хальмони! Я здесь!
– Отлично! А я в уборной! – Голос донесся издалека, но стало ясно, что дверь в уборную тоже не закрыта. У корейских бабушек свои понятия о личных границах.
И тут вслед за мной в квартиру зашел кто-то еще. Пожилая кореянка – спина сгорбленная, на лице смятение.
– Миссис Джо? – спросила я ласково. Это была «другая миссис Джо», которая жила в конце коридора. Она страдала деменцией и часто случайно забредала в чужие квартиры. Хальмони за ней приглядывала – помогала покупать продукты и все такое.
Миссис Джо посмотрела на меня с недоумением.
– Что ты делаешь в моем доме? – спросила она по-корейски.
Я к этому давно привыкла, поэтому просто отвела ее в ее квартиру, убедилась, что она больше никуда не собирается, а потом позвонила на ресепшен – сообщить, что миссис Джо, похоже, опять не в себе. Я ушла, как только появился дежурный, – в надежде, что теперь-то она под присмотром.
Я вернулась к хальмони, прошла через ее уютную квартирку, набитую фотографиями детей и внуков, всюду лежали стопки корейских газет, стояли горшки с цветами, здоровыми, не очень и выздоравливающими. Обратила внимание на нашу с мамой фотографию. Мне десять лет, Пасха. Мы сидим в розарии при Хантингтонской библиотеке в одинаковых цветастых платьях, вокруг толстые розовые цветы. Светит солнце, небо нежно-голубое. Мама так и сияет, глаза блестят, она держит меня в тесных объятиях. С полнейшей непосредственностью идет на физический контакт. Когда я была маленькой, такое случалось – мы надевали одинаковые платья.
Я дошла до обеденного стола, на нем уже стояли миски с рисом, закуски – панчхан, кастрюлька с острым супом на говяжьем бульоне – одно из моих любимых блюд.
Хальмони вошла, когда я ставила на стол стаканы.
– Ох! – воскликнула она, будто бы удивившись. Это было ее обычное приветствие.
Я ее обняла:
– Здравствуй, хальмони.
– Сэмми! Опять, что ли, подросла? – спросила она, гладя меня по голове. Бабушка моя была довольно высокой, почти одного со мной роста, а во мне сто семьдесят два сантиметра. Волосы, все еще довольно темные, она собирала в узел, лицо сияло чистотой – она его только что умыла. Мама вечно к ней приставала, чтобы она пользовалась косметикой: «Ты еще не такая старая, чтобы махнуть на себя рукой!» Но бабушка всегда отнекивалась и обычно отвечала: «Зачем лгать, а не говорить правду?»
Она прожила в США лет пятьдесят, но по-английски по-прежнему изъяснялась с ошибками; зато шутки ей очень хорошо удавались.
Она пристроилась на стуле – сложения бабушка совсем хрупкого – и жестом пригласила меня сесть напротив.
– Нормально доехала? Сегодня не такой дождь, как вчера?
– Да, все отлично, – ответила я, садясь. – Кажется, худшее позади.
– Мне понравилось твое сообщение вчера, – заявила она, накладывая панчхан мне на тарелку, прямо как маленькой. Я, впрочем, была не против. – Хальмони раньше не любила дождь, но здесь живу – тоже думаю, что он волшебный.
– Я рада, что тебе нравится, – сказала я, очень гордая ее похвалой. Подтянула правую ногу на стул, оперлась на нее рукой – прямо Тетушка из фильма[1]. – Все выглядит очень вкусно. А я страшно голодная. Мама посадила нас на кето.
– Мо? – Хальмони наморщила нос. – Что такое кето?
– Ну… много мяса, без риса и вообще без ничего, – ответила я, доливая суп в миску с рисом, дожидаясь, пока жидкость впитается.
– Если бы она готовила корейскую еду, ей не пришлось бы постоянно сидеть на диете. – Хальмони ловко располовинила палочками кусок маринованной грудинки, разделила ее на волокна, положила мне в миску.
Дома мы почти не ели корейскую еду, хотя папа тоже был корейского происхождения. Бред полный, но мама все твердила, что не для того она покупала морозильную камеру, чтобы там круглый год воняло кимчи и сушеными анчоусами. Офигенная система приоритетов.
Ели мы под портретом моего дедушки в рамке – официальный портрет, такие обычно ставят на похоронах. Собственно говоря, я почти не сомневалась, что для похорон-то его и сделали. Дедушка умер до моего рождения, мама еще училась в школе.
Хальмони перехватила мой взгляд:
– Никогда не заставляй меня делать еще одну такую фотографию, ладно, Сэмми?
– Э-э… ладно. – Я нервно хихикнула. – Просьба бессмысленная, ты же будешь жить вечно.
Она рассмеялась – лицом, не глазами.
– Да, когда ты молод, кажется, что смерть – это очень далеко. Впрочем, мои дети столкнулись с ней слишком рано.
У меня сжалось сердце. Я чуть помолчала, а потом тихонько спросила:
– А что харабоджи больше всего любил есть?
Бабушкина улыбка тут же стала искренней.
– Не было у него любимого. Он все ел. И очень был при этом счастливый.
Я засунула в рот огромную ложку риса и кивнула:
– Я поняла.
– Не говори, не прожевав, Сэмми, – остановила меня бабушка, но не особо сердито. – Да, ему нравилась любая еда. Мы стали куда меньше тратить на продукты, когда он умер.
Шутка не самая веселая, но мы с хальмони обе любим невеселые шутки. Хохотнули, точно два гремлина, и стали есть дальше – я, впрочем, почувствовала, как мрачнею. Я всегда мрачнела, когда думала о том, как они жили в первые годы после смерти харабоджи – каково было хальмони, которая внезапно оказалась одинокой матерью с двумя дочерьми в чужой стране.
Бабушка прервала мои мысли:
– Что интересное ты собираешься делать на этой неделе, Сэмми?
Я прожевала кимчи с редиской – дайкон был хрустким, свежим.
– Интересное? М-м. Ну, в школе там всякое в связи с началом учебного года. А это значит, ну…
– А, да. Хальмони помнит. Твоей маме в старших классах это очень нравилось. Она мне только про то и рассказывала.
Я закатила глаза. Мы жили в том же пригороде, где мама выросла, – вот как сильно она любила свою старшую школу. У нас в «Норт-Футхилле» и училась типа миллион лет назад.
– А я вообще не хочу во всем этом участвовать. Но ты ж знаешь маму, она страшно бесится, если я не делаю того, что положено делать в старшей школе.
– Она не сердится по-настоящему.
– Сердится, – возразила я. – А то ты ее не знаешь.
Бабушка помолчала, пододвинула ко мне еще парочку мисок. Лицо ее стало задумчивым.
– На самом деле, старшая школа для нее была непростым временем. Хальмони только потом это поняла. И начало учебного года… – Она снова умолкла, потом улыбнулась, повела плечами. – Ну, твоя мама, как большинство людей, знает, что делает.
Я нахмурилась:
– Да, все диктаторы знают, что делают.
Хальмони рассмеялась – отрывисто, будто каркая, и я так же.
– Твоя мама может быть сложным человеком. Она думает, что помогает тебе построить твою жизнь. Знаешь, вы во многом очень похожи, – добавила бабушка, аккуратно заворачивая рис в маринованный листик периллы.
– Да ладно тебе.
– А и не ладно. Вы обе все делаете… сегех. Сильно. – Она направила на меня свои металлические палочки. – И всегда держитесь своего мнения.
– Я вообще ненапряжная, – заметила я, вздернув плечи в подтверждение своих слов.
Хальмони засмеялась:
– То, что ты говоришь, и есть сегех.
Я расслабила плечи.
– Ну, может, я действительно такая. А вот мама – она считает, что ее слово – закон.
Бабушка снова усмехнулась:
– Да, верно.
– То-то. А я не такая.
Она потянулась ко мне, погладила по ладони. Я тут же размякла. Бабушка никогда ни для кого не жалеет ни ласки, ни любви, выдает их щедрыми порциями. Все чувства у нее напоказ, как и у меня.
– Ты не такая. Но вы обе любите принимать меры, или как это там называется? Решения. А потом всегда думаете, что приняли самое лучшее решение. А еще вы обе такие, что вам очень важно то, что вам важно.
Я тоже погладила хальмони по руке, кожа у нее была мягкой и тонкой, а под ней – крепкие кости. Я ни разу в жизни не видела у нее лака на ногтях, но за руками она ухаживала очень тщательно. Да и служили они ей хорошо: сперва она была портнихой в швейном районе, потом владелицей химчистки, потом бабушкой и вязала крошечные колючие свитерочки для моих Барби.
Я снова подумала про собеседование в клубе.
– Мне кажется, ты единственный человек в нашей семье, который считает, что мне что-то важно.
– Может быть, дело в том, что только мне ты это и показываешь. – Хальмони нахмурилась. – В твоих сообщениях к хальмони всегда очень много всего интересного! Ты необычно мыслишь.
Я покраснела от радости.
– Да тебе только потому и интересно, что ты пока не научилась стримить подкасты.
– Хальмони знает подкасты! Просто мне все равно, что там думают другие. А ты хорошо говоришь. И сама понимаешь, что я права. – Я не ответила, поэтому она положила мне кусок рыбы на рис. – А еще хальмони всегда права.
Я рассмеялась:
– Странное дело: в нашей семейке каждый всегда прав.
Она тоже рассмеялась, и наше карканье заполнило всю квартирку.
На заднем плане мурлыкал какой-то корейский сериал, а я стояла у раковины в квартире хальмони и мыла посуду.
В дверь постучали – я вопросительно посмотрела на бабушку. Она пожала плечами, не отрываясь от экрана. Я даже не успела вытереть руки, а уже раздался знакомый голос.
– Есть кто дома? – Мама просунула голову во входную дверь. Встретилась со мной глазами. – Саманта? Не знала, что ты сюда сегодня собираешься.
– Я папе сообщение написала. – Обо всем, что связано с хальмони, мне проще было говорить папе, не ей.
Мама вошла, плавным движением, которое знает от рождения каждый азиат, сбросила туфли. В руках у нее было два набитых холщовых мешка.
– Я тебе продуктов привезла, омма.
Хальмони встала с комической поспешностью, остановила сериал, подошла к маме.
– Ага! Ну и хорошо. Что купила? – Приговаривая по-корейски, она схватила мешки, как хватает жадный ребенок, посмотрела, что там внутри.
– Ну, продукты – вдруг у тебя заканчиваются. Рис, овощи, чай. – Мама ответила по-английски. Осталась стоять в дверях – смущенно, настороженно.
Входя в комнату, мама сразу же заявляет о своем присутствии, излучает невозмутимость и уверенность в себе. Только у хальмони она сжимается до собственных размеров. Точно хмурый подросток. Отношения у мамы с хальмони всегда были сложные, и сколько бы хальмони ни пыталась их сгладить, ничего не получалось. Так оно было всю мою жизнь, и стоило мне затронуть эту тему, мама тут же пыталась ее свернуть. А хальмони настолько болезненно реагировала на подобные разговоры, что при ней я их не заводила вовсе. Зато у нас с хальмони отношения были лучше некуда.