Реставрация Бурбонов, или Лекарство от революции. Книга первая

От автора

Друзья, эти строки, конечно, рассчитаны на тех, кто знаком с европейской историей XVIII – XIX вв. Ваш покорный слуга не стал перегружать текст объёмными сносками и биографиями упоминаемых персон – это можно найти в открытых ресурсах. Свою задачу я вижу не в перетасовывании исторических фактов и мемуарных сплетен, а в пробуждении вашего интереса к деталям и событиям, которые совершенно не утратили своей актуальности и сегодня. Можно сказать, что я приглашаю вас переосмыслить реставрацию Бурбонов в контексте дня сегодняшнего. Во избежание лишних споров и волнений рад буду считать свою работу не научным трудом, а художественной ретроспективой – упражнением для просветления ума и души…

Вместо предисловия

Пока Клио и Каллиопа не наполнили паруса ветром, и наш чёлн не подхватило течение истории, давайте остановимся на названии этой монографии – раскроем его. Или, выражаясь словами пушкинского Сальери, скажем, что название следует «разъять», чтобы лучше постигнуть суть дальнейшего повествования…

Реставрация сегодня понятна каждому. В попытках изобрести «новое» человечество всё больше начинает ценить «старое». В полной неспособности создать великое и вечное ищет это заблудшее дитя объятия прошлых веков и мечтает получить хоть глоток гармонии из груди матери природы. В своём порыве общество начинает подвергать реставрации всё – в том числе и откровенное безобразие, случайно оказавшееся в волшебной категории «прошлое»… «Таков наш мир, но он не должен быть таким»!

Актуальность реставрации как процесса сегодня бесспорна. Поэтому нет ничего удивительного в том, что человечество всё больше начинает задаваться вопросом – почему уровень жизни неизменно выше в странах с монархическим правлением? Чем больше наука показывает своё истинное лицо – лицо мировой катастрофы, клонирования и роботизации, тем сильнее проявляется потребность людей в духовном. Чем больше выступает из тени интеллект искусственный, тем больше мы хотим видеть свой живой интеллект. Возникает хаотичная реставрация авторитета религии. И наконец, начинает складываться пазл, где монарх есть персона незаменимая в достижении гармонии между религией, наукой и обществом, изуродованным последствиями мировых войн и последних столетий пропаганды… В свете этого такое политическое явление, как реставрация Бурбонов, приобретает огромное значение для глубокого анализа – анализа избавленного от республиканских и либеральных ретушей. Можно сказать, что появляется необходимость реставрации для Реставрации.

Королевская династия Бурбонов не нуждается в особом представлении. Однако, этот светлый образ не одно столетие завешивается грязными тряпками. Сбросим их! Любому зрелому россиянину памятна фраза героини фильма «Медведь» по пьесе А. П. Чехова: «Бурбон, палач, монстр!» Именно в таком контексте и преподносилась роль французской династии в среде либерального гуманизма. В XIX веке это имело ореол борьбы за абстрактные свободы, этим положено было бравировать в прогрессивном обществе подобно тому, как позже стало модным залезать с подружкой в дворянский склеп… В XX веке это стало уже несмешно – бесценное культурное наследие потекло между пальцев в небытие… Сегодня же, в XXI веке, либеральная демагогия выглядит уже не глупой циничной болтовнёй, а опасной патологией.

Беда в том, что история королей доходит до нас посредством людей нерелигиозных, а порой и воинствующих республиканцев (в вопросах Наполеоновских войн – еще и ярых бонапартистов), которые рады перепевать измышления легендарных авантюристов, исходя из своих неизбежных пристрастий… Именно неизбежность позиций часто делает авторов заложниками своих точек зрения. Например, все мы помним историю графа Монте-Кристо, где реальный прототип главного героя Эдмона Дантеса в действительности содержался в застенках Наполеона и был освобожден после Реставрации. Но мог ли не изобразить эту историю с точностью до наоборот Александр Дюма – сын революционного генерала и собрат Гарибальди по масонской ложе…

Не будем мы идти и вслед за современными «докторами наук» и честно признаем, что мыслители и философы прошлых времён были много умнее нынешних. Поэтому естественно, что совсем не малому количеству людей опасность либерализма была ясна еще в начале XIX века. Франция пережила все ужасы революции. Сотни тысяч погибших солдат, десятки тысяч казнённых. Храмы были поруганы и сданы в аренду для хозяйственных нужд, а священники приведены к присяге, сосланы или казнены. Деревни обезлюдели. В народе появилась отупелость – его «били по щекам» вчерашние стряпчие, журналисты, нотариусы и распущенные студенты. Вчерашние приказчики делали состояния на спекуляциях конфискованным имуществом. И все искренне полагали, что успешно манипулируют друг другом, пока не оказывались на гильотине. Появляется ощущение, что безумцы, устремляющиеся к трибуне, подобно маньякам, напрочь забыли о финале Цицерона1, к которому их нёс неумолимый поток событий…

О, революция, кто может поддержать тебя в здравом уме?! Но, пожалуй, самое любопытное и поучительное в этом вопросе то, что революцию никогда бы не поддержали её главные зачинщики, зная, как они закончат и в какой компании окажутся. Страшное и тяжкое зрелище вызывают люди, отторгнутые своими корнями. Как сорванные вихрем листья мечутся они, пока не сгорят в куче дворника или не сгниют в луже…

Бесстрастное время убедительно доказало, что либерализм и его производные – это социальные паразиты, которые могут существовать только на древе традиции… Чем сильнее выхолащивается основа, тем более уродливые формы принимает республика, опускаясь до глубин поистине бездонных. И никакие диктаторы не способны помешать этому процессу.

Что же особенно ценно в наследии Реставрации Бурбонов? Это, конечно, величие персон самих наследников престола, их глубокая искренняя религиозность и желание найти лекарство для своего отравленного народа. Это сейчас мы говорим «Франция» и подразумеваем страну и её народ2, но в те годы слово «Франция» было непосредственно фамилией короля. И именно король являлся олицетворением нации (соединением этносов государства), именно он, а не парламент, мог говорить от имени всего народа. Надо помнить, что в России и Франции разное отношение к восприятию монархической власти и к её наследованию. Вкупе последнее состоит из трех позиций: венчания на царство, порфирородности и священной крови. Для Франции последнее является базовым принципом: то есть если умирает король, всегда известно – кто его преемник. Здесь нет никаких двусмысленностей и вариантов. Именно это и является природой такой отчаянной лжи и наветов. Меняются республики, диктаторы и президенты, а король по-прежнему есть и служит постоянным укором для их ничтожества.

К 1814 году французская королевская династия была представлена младшими братьями казнённого Людовика XVI: королем Людовиком XVIII (ранее Луи Станислав Ксавье граф де Прованс; 1755—1824), наследным принцем Шарлем Филиппом Французским графом д’Артуа (будущим Карлом Х; 1757—1836) и сыновьями последнего: Луи Антуаном д’Артуа герцогом Ангулемским (будущим Людовиком XIХ; 1775—1844) и Шарлем Фердинандом д’Артуа герцогом Беррийским (1778—1820). Есть также две боковые ветви – это семья герцога Орлеанского и принцы Конде, потерявшие своего наследника в лице герцога Энгиенского. К подробным портретам мы вернёмся в ходе повествования.

Итак, Реставрация Бурбонов охватывает период с 1814 до 1830 гг. Уже отгремело сражение при Лейпциге, известное как «Битва народов», и теперь войска 6-й «антинаполеоновской» коалиции вошли на французскую территорию. Россия и Пруссия наступали от Рейна, Австрия – со стороны Швейцарии и Италии, британские войска Веллингтона – в Пиренеях. Мы не будем останавливаться на отдельных сражениях (которые были очень кровопролитны) и перенесёмся сразу в март 1814 года, когда союзные армии подходили к Парижу. Многие полагают, что нам противостояла империя Наполеона. Это фундаментальная ошибка. И дело вовсе не в том, что всем давно стало ясно – Францией правил диктатор, «живущий среди опасностей и крови, страданий других и своих собственных, как другие живут среди развлечений и удовольствий». Фактически империя была фикцией и воспринималась таковой только по аналогии с соседними империями – Российской и Австрийской. Наполеон не был императором Франции, он был императором французов. Буквально это значит, что французы выбрали его императором (со всеми вытекающими аспектами). Кто же были эти французы? Этот вопрос очень важен для понимания событий и 1814, и 1815 гг. Ещё после «18 брюмера»3 Франция стала динамично превращаться в милитократию. В действительности это была республика во главе с парламентом, гарантом которой являлась военная «хунта», если так можно выразиться, из маршалов (бывших генералов республики), возглавляемая императором, который в свою очередь был признан парламентом. Солдаты республики – вот те французы, которые выкрикнули Наполеона в императоры. Отсюда и весь гипертрофированный пафос солдатской гордости, культ героической смерти и военной удачи. Тогда это называлось «фанатизмом военной славы и плебейского патриотизма». Вся страна, сателлиты и данники – все работали для обеспечения армии, её пенсионеров и её побед. Всё это скорее напоминало тень Древнего Рима в момент перехода от республики к империи, чем Империю Христианскую. Именно мысль о римской республике не давала покоя подавляющему большинству революционеров – только эта языческая формация давала им моральное оправдание для всех произошедших бесчинств…

Теперь же Наполеон напрасно издавал указы о массовых сборах, о восстаниях, о разрушении дорог и о беглом огне по флангам врага. Там, где не звучали его пушки, Франция была безмолвна и неподвижна. Редкие выстрелы в случайных фуражиров – так закончилось национальное восстание, объявленное Наполеоном.

В свете вышеизложенного будут более понятны и последующие события. Рассмотрим их подробнее.

1

Когда бульвары Парижа наполнились ранеными и беженцами, беспечные парижане всё ещё не подозревали, что доносящиеся раскаты пушечных залпов – это реквием для наполеоновской империи. Вездесущие бюллетени по-прежнему извещали о победах императора. Точно неизвестно, кто из окружения Наполеона изобрел этот способ управления массами, но он, несомненно, изучался всеми последующими диктаторами. Священник должен был прервать проповедь, учитель – урок, танцовщица в театре – остановить свои па перед невозмутимым посланцем, который зачитывал очередной хвалебный бюллетень прихожанам, ученикам и зрителям (на всякий случай, если вдруг не успели прочесть на стенах домов).

Однако в Сенате прекрасно понимали, что происходит. Заговор здесь был делом привычным и тлел постоянно. Готовился к этому моменту и князь Талейран4. Теперь, на исходе марта 1814, будучи сенатором и членом Регентского совета при наследнике Наполеона5, он был занят созданием Временного правительства, которое собирался возглавить в качестве президента. Любопытно, что в это время другие члены Регентского совета – братья Наполеона – Жозеф, Луи и Жером, уже изгнанные из своих фиктивных королевств, пытались создать в Париже свой Верховный совет с участием Камбасереса6 и наиболее скомпрометированных членов Сената. Когда они зачитывали письмо Наполеона императрице Марии Луизе Австрийской с требованием «эвакуировать жену и сына за Луару», её трясло мелкой дрожью. В результате Мария Луиза твердо заявила, что покинет дворец только по письменному приказу Жозефа7 (именно он командовал обороной Парижа), который пока на это не отважился. Однако, это дало ей предлог заняться сборами (а это было десять карет8). С помощью Талейрана Мария Луиза удачно покинула дворец Тюильри. Начались скитания этого «вьючного двора», через Рамбуйе и Шартр в Блуа. Конечно, этот караван карет догнали братья Бонапарты. Конечно, продолжились унижения принцессы, в которой и так всё было унижено и оскорблено одной только связью с Наполеоном. В критический момент, когда Бонапарты и Камбасерес пригрозили силой увезти Марию Луизу, она вынуждена была в одной сорочке броситься за помощью к своему интенданту де Боссе, который со шпагой в руке встал между ней и её гонителями. Через несколько часов в Блуа прибыл русский генерал граф Павел Андреевич Шувалов, чтобы сопроводить Марию Луизу под защиту её отца, Императора Франца.

Нас пытаются уверить, что король Людовик XVIII узнал о ситуации в Париже чуть ли не случайно. Конечно же, нет! Уже в 1812 году вышло его воззвание к народу, и он был более чем внимателен. Дело в том, что Наполеон запрещал любые упоминания о короле и Бурбонах под страхом смерти. Теперь, в марте 1814 года занавес пал. Союзные армии ещё не начали свой манёвр к Парижу, а в городе уже появились листовки с новым обращением короля, и полиция не сильно усердствовала в их уничтожении.

Пока гремели пушки в предместье Бельвиль, Жозеф пытался проявить себя. Явившись к солдатам, он крикнул: «Защищайтесь, я с вами!» На что один из офицеров громко ответил: «Тень Наполеона защитила бы город лучше!» Ночью Жозеф приказал расклеить по городу прокламации, где писал среди прочего и откровенную ложь: что парижане слышат пушки Наполеона, которые громят врага с фланга. После того, как воззвание было расклеено, Жозеф Бонапарт бежал из города. Бежал и военный министр Анри Жак Кларк (1765—1818), который пытался делать свою игру. Началось бегство и тех самых «скомпрометированных». При этом Талейран обязан был покинуть город вместе с другими членами Регентского совета. Но он инсценировал собственный арест на глазах у Савари9 и Камбасереса. Так этот «милейший человек» остался в Париже и стал в глазах Наполеона «жертвой измены Сената».

Не успели солдаты русского генерала Ланжерона войти в Монмартр, как Талейран навестил маршала Мармона10 (главное звено в обороне Парижа) и нашёл для него нужные слова и аргументы – корпус маршала переходил в подчинение Временного правительства (которого еще официально не существовало). В результате состоялось это удивительное ночное посещение особняка Мармона делегатами союзников, где в два часа пополуночи 19 (31) марта 1814 года была подписана капитуляция Парижа. Горячие головы и сегодня склонны видеть в поведении маршала Мармона предательство. Возможно ли это? Возможно ли было предать Наполеона – человека, который предал последовательно: своего короля, веру, покровителей, любовь, снова покровителей, республику, опять своих покровителей, жену, многократно – армию и, наконец, Францию, когда решил бежать в США? Применимо ли вообще слово «предательство» в данном контексте? Я бы сказал, что произошло опамятование, и к чести Мармона – искреннее… Одна рука на перевязи, у другой простреляна кисть, под маршалом была убита пятая лошадь. Все это свидетельствовало о том, что Мармон при обороне Парижа трусом точно не был.

Увы, здесь нам снова придётся сделать остановку, в противном случае мы будем часто спотыкаться о «предательство». Сегодня уже прочно утвердились такие понятия, как «флюгера» или «перевернутые пиджаки», которые применяются по отношению к государственным и военным деятелям Франции первой половины XIX века. Создаётся впечатление, что это были люди без принципов и убеждений, переходящие из режима в режим сначала ради спасения жизни, а потом ради своего положения и выгод. Отчасти это так, но такое плоское видение вопроса в течение двух столетий уводило любопытные взгляды от истинного положения дел. Сегодня нам трудно представить, до какой степени политику в Европе конца XVIII и начала XIX вв. начали определять различные тайные общества. Мы не станем вытаскивать их секреты на свет. Тут важно понимать, что приоритетными становились только внутренние клятвы, а прочие присяги отходили на второй план или попадали в категорию интересов… Такие одиозные «флюгера», как Фуше11 и Талейран оказывались вдруг очень последовательными в своих действиях и стремлениях… Пожалуй, самое любопытное в этой ситуации то, что реальным «флюгером» неожиданно предстаёт фигура самого Наполеона… Со своей стороны, для интересующихся этим вопросом я бы порекомендовал оставить упомянутые выше фигуры в стороне и присмотреться к личностям: архиканцлера Камбасереса, герцога Луи-Филиппа Орлеанского, взошедшего на трон в 1830 году, Жозефа Бонапарта (посредника между масонами и Наполеоном), и, наконец, к послам США во Франции с их позициями в Великой ложе Востока…

Мы же обратимся к личностям Фердинанда де Бертье де Совиньи и Матье де Монморанси, которые доказывали, что тайные общества – есть «главный инструмент революции», и создали в 1810 году антимасонский Орден Рыцарей Веры (Chevaliers de la Foi) для защиты религии и законной монархии. Мы увидим, что именно такой подход и оказался наиболее эффективным и принёс значительные плоды. Для нас важно, что в 1812 году Орден был представлен Людовику XVIII, а в октябре следующего 1813 года король обратился к Рыцарям Веры с посланием, где писал: «Настало время проявить себя более эффективно»… Бытует стойкое убеждение, что благодаря неутомимому участию Рыцарей Веры Париж так быстро обзавёлся белыми кокардами, и мнение Императора Александра твёрдо обратилось в сторону восстановления Бурбонов на троне… Верится в это с трудом, однако та быстрота, с которой парижане стремились избавиться от Бонапарта, поражала очевидцев…

Итак, в полдень 31 марта союзная армия готовилась войти в Париж12. Этого события напряжённо ждали многие, чтобы использовать его резонанс в своих целях… Перед городскими воротами Сен-Мартен Государей приветствовала делегация муниципалитета и мэр города г-н де Шаброль. Александр I вновь повторил ему свою позицию: «Я далёк от желания отплатить Франции тем злом, которое она мне причинила. Французский народ – мои друзья, и я хочу доказать им, что пришёл творить добро. Один только Наполеон – мой враг. Я беру Париж, его жителей и его памятники под свою защиту…»

Генерал М. Орлов писал: «Все улицы, по которым союзники должны были проходить, и все примыкающие к ним улицы были набиты народом, который занял даже кровли домов»… Шествие возглавляли Л.-Гвардии Донской и Уланский наследника Цесаревича полки, императорский конвой и вслед за адъютантами ехали сами союзные монархи: наш Государь Александр Павлович на белом коне Марсе и прусский король Фридрих Вильгельм. За ними следовали генералитет, внушительный гвардейский оркестр и выбранные пехотные полки. «Народу было великое множество», но не все успели ознакомиться с воззванием Людовика XVIII и написанной утром прокламацией нашего Императора, в которой объявлялось особое покровительство городу и парижанам… По мере продвижения колонны войск менялись и осведомлённость, и настроение горожан. Слова, сказанные Государем мэру города, разносились как эхо… Невнятный гул сменился радостными криками и перешел в бурное ликование. Всюду были слышны крики «да здравствует Александр!» и «долгих лет Бурбонам!»… Государи и всё войско одели белые повязки – символы Реставрации. Во время парада войскам было запрещено кричать традиционное «ура», чтобы не задевать национальной гордости парижан… Всё это, и сам вид Императора Александра настолько возбудил толпу, что сминая национальную гвардию, многие кидались целовать ему сапоги и даже круп белого коня. Отважные парижанки просились в сёдла офицеров свиты и махали оттуда белыми шарфами… Проводив таким образом нашего Государя до дома Талейрана, толпа продемонстрировала и свою извечную сущность, образовав течение в сторону Вандомской площади… В славные времена здесь стоял конный памятник Людовику XIII, Наполеон воздвиг тут колонну (мы можем видеть её и сейчас) в честь победы при Аустерлице. Вершину колонны венчает и венчала тогда статуя самого Наполеона. Вот на шею этой статуе и стали накидывать верёвки темпераментные парижане. От вандализма колонну спасло снова вмешательство нашего монарха и расторопность городских властей. Однако парижане стали расходиться только после того, как статую замотали белым полотнищем. Вскоре её официально демонтировали…

Мы же вернёмся к одному из любопытнейших вопросов. Как вы помните, Император Александр направился не в какой-нибудь дворец или посольство, а в дом господина Талейрана, и именно здесь будет находится резиденция Государя до 12 июня. Более того, это будет единственный дом в городе, у которого будет стоять русский гвардейский караул… Конечно, можно было подумать, что президент принимает у себя Императора, как это видится сегодня, но увы. Талейран президентом ещё не был, зато был официальным агентом Императора под псевдонимом «Анна Ивановна»… Накануне Нессельроде уведомил Талейрана, что Александр желает с ним поговорить и поселится в его особняке после того, как союзные армии войдут в Париж13…

Повсеместно мы встречаем информацию о том, что Александр I сомневался в необходимости восстановления Бурбонов на престоле, что он выбирал кандидатов или требовал конституцию из либеральных убеждений, но усилиями ловкого и гениального Талейрана Людовик XVIII обрёл трон… Вся эта история и даже диалог Императора и Талейрана приклеиваются к Венскому конгрессу, но всё было иначе! Понятно желание французских республиканцев – превозносить заслуги Талейрана14. Они топили таким образом и Бурбонов, и русских, и даже Меттерниха15 с австрийцами. Вот только нам этого делать совсем не с руки, мы и не станем.

Действительным гением и военным, и политическим был именно Александр I. В военных вопросах он мыслил шире, чем Наполеон, и переиграл последнего не только в Тильзите и в России, но и в 1813 году (в том числе с кавалерийскими резервами16) и теперь в Парижском манёвре17… В вопросах политических наш Государь играл такую роль, какой не достигал ни один из его предшественников или преемников. «Александр обладал уступчивостью греков и фанатизмом северян, грандиозным величием и восточной ловкостью. В своих делах он стремился соответствовать античной добродетели и был всецело предан Божественному Провидению», – так воспринимали нашего Государя в Европе… С красивой лёгкостью он завербовал Талейрана в Эрфурте и теперь квартировал в его доме, держа все политические нити Парижа в своих руках. Это именно Талейрану нужна была конституция, чтобы Сенат и он сам не лишились права на существование и владения, добытые сомнительным путём. И это Талейран был заинтересован в том, чтобы на конституционном троне оказался его «тайный собрат» Луи-Филипп Орлеанский или сын Наполеона, при котором он же, Талейран, и состоял бы первым регентом как президент правительства… Поэтому, когда Император Александр спрашивал теперь Талейрана о будущем политическом устройстве Франции, был ли выбор в ответе у последнего? И если была сказана эта красивая фраза: «Бурбоны – есть принцип законного суверенитета», то могла ли она не быть сказанной в данный момент? И когда прозвучал провокационный вопрос о Луи-Филиппе и о сыне Наполеона как о возможных претендентах, был ли выбор у Талейрана для ответа? От него теперь требовалось безоговорочно подтвердить абсолютную лояльность белой повязке Государя. Единственное, что оставалось Талейрану – это торговаться, что он и сделал. Не будем забывать, что у Талейрана было много обязательств и в Сенате – не просто же так он становился президентом… При этом у Талейрана был «козырь в рукаве»18 – его дядя Архиепископ Александр де Талейран-Перигор (1736—1821). С 1808 года он занимает пост Великого Капеллана при Людовике XVIII в Англии, то есть возглавляет королевскую Капеллу – своего рода религиозный Двор. Можно представить себе, что это значило в сочетании с особым отношением короля и наследника к религии. Так что Талейран состоит в переписке со своим дядей и может всегда сказать, что играл именно за короля…

В ночь на 1 апреля в особняке Талейрана собралось секретное совещание, на котором присутствовали Император Александр, король Пруссии Фридрих-Вильгельм, фельдмаршал Шварценберг (в качестве доверенного лица Императора Франца), князь Талейран и герцог де Дальберг (от Временного правительства), граф Нессельроде, генерал-майор Поццо ди Борго19 (через 2 дня генерал-адъютант и представитель Императора при французском Дворе) и другие. Последний был тут же объявлен генеральным комиссаром Временного правительства. Его «изысканные манеры не могли скрыть глаз сверкающих злобой. Покинув свой остров (Корсику) бедняком, заслугами снискал он высочайшей благосклонности и богатства. Александр сделал его своим советником и доверял ему». Легко можно понять, что означало это странное назначение…

Было окончательно установлено: «трон Франции должен быть безоговорочно отрешён от рода Наполеона». Здесь и прозвучали знаменитые слова Талейрана: «В мире есть только две вещи: законность и случайность. Законность власти (легитимность) это не персоны – это принцип, а всё, что не есть законность власти, будет только интригой». Таким образом, права Бурбонов были бесспорными и неоспоримыми. Однако Александр I попадал в трудное положение. И это объяснялось его ролью не во Франции, а в России, где только Царь имел право быть либералом, иначе эта инициатива падала в грязные руки таких людей, какими впоследствии были так называемые декабристы. Он должен был поступить как «просвещённый монарх». Поэтому Император вынужден был взять под своё покровительство создаваемое Временное правительство и Сенат, а, следовательно, и проект конституции, который это собрание тайно вынашивало и мечтало навязать теперь королю Людовику XVIII.

Утром 1 апреля было объявлено о создании Временного правительства (до прибытия короля) в составе князя Талейрана, Пьера де Борновиля, герцога де Дальберга, аббата Франсуа Ксавье Монтескью (прямого представителя Людовика XVIII) и маркиза де Жокура. Каждая из этих персон достойна отдельной главы, вот только собирались они не для того, чтобы быть правительством в нашем понимании этого термина, а чтобы выбрать министров (что и было сделано к 3 апреля) … Сенат немедленно отправил депутацию к дому Талейрана, чтобы официально подтвердить решение союзных Государей и «изъявить верность законной королевской власти». «Крики „Да здравствует король!“ возносились к небесам и звучали через окна покоев, где ещё сидели Монархи»…

Вечером Александр посетил Оперу (зал Монтансье), где давали «Весталку» Спонтини20. «Восторг и восхищение публики были до такой степени велики, что нет возможности даже и передать наглядно; все, кто был в театре, поднялись как один человек, все взоры устремились на среднюю ложу; махали всем, что было под рукой: платками, шляпами; из тех лож, из которых не вполне было видно Государя, дамы, мужчины становились на балюстрады или свешивались чрез них, так что становилось страшно, ожидая каждое мгновение, что вот-вот, да и упадет кто-нибудь! Неумолкаемый крик и возгласы приветствий продолжались более получаса, и Государь беспрестанно раскланивался на все стороны и едва переставал кланяться и показывал вид, что садится, раздавались вновь крики: „Да здравствует Александр!“ и Государь подходил опять к барьеру и кланялся. Прусского короля никто не замечал, в ложе он или нет. Оркестр несколько раз начинал увертюру и несколько раз принужден был останавливаться. Наконец, около четверти десятого, волнение поутихло; в креслах и в партере все стояли спиной к сцене, а лицом к государевой ложе. Увертюра окончилась, и только с началом самой оперы устроился настоящий порядок в местах21»…

2 апреля Сенат низложил Наполеона, лишил его семью права наследования и освободил армию и чиновников от присяги…

3 апреля Наполеон пытался отречься от престола в пользу своего сына, но этот демарш был политическим абсурдом ввиду его милитократического титула, и попытка провалилась. Его отречение уже никого не интересовало… Дальнейшие действия стали напоминать фарс. Наполеон в гневе. Он снова кидает свою шляпу, разъезжает перед солдатами, кричит: «Солдаты! Враг опередил нас и овладел Парижем! Эмигранты, которых мы простили вступили в ряды врага. Трусы! Они получат „награду“ за эту новую попытку! Давайте поклянёмся победить или умереть!» Гвардия ревёт: «На Париж!» Но никто никуда не идёт… Приказы повисают в воздухе и не исполняются… Старинный замок Фонтенбло, где всё это происходило, начинал напоминать тонущий корабль, с которого бегут крысы. Бежали даже ближайшие слуги, а солдаты стали демонстративно проявлять небрежение и даже дерзость…

6 апреля ввиду возможности его ареста маршалами22, Наполеон согласился на полное отречение. Фактически речь шла о его уходе с поста главнокомандующего, как сказали бы сегодня – отдельные крупные соединения армии продолжали воевать (в том числе на юге Франции, в Германии и Италии), и это стоило многих жизней и французам, и союзным державам… Начался торг, который закончился договором 11—13 апреля. Наполеон отправлялся суверенным князем на остров Эльба. С этим решением не согласилась только Британия, справедливо полагая Бонапарта всего лишь узурпатором. Однако для Австрии он оставался мужем её принцессы, и главные статьи договора касались вовсе не острова Эльба, а итальянских княжеств Пармы и Пьяченцы, которые переходили в пожизненное владение Марии Луизы Австрийской. Измышления о пылкой любви этой принцессы к Наполеону – полный абсурд. При первой же возможности она предпочла брезгливо отстраниться от него и воспользовалась заступничеством отца… Другие статьи договора подробно перечисляли банки, счета, долги, акции и выплаты, которые полагались ненасытному семейству Бонапартов…

Ситуацию отчасти может характеризовать и поведение упомянутого выше военного министра Кларка. Сначала он горячо способствовал отъезду Марии Луизы Австрийской. Потом, покидая Париж, он отказался раздать оружие городской бедноте, которая объявила себя резервом Национальной гвардии… Теперь он объявился в Блуа и вошел в сношения с графом Шуваловым23. 8 апреля он уже писал Временному правительству, что полностью признаёт решение последнего по низложению Наполеона и «рад использовать свою свободу, … чтобы передать в руки правительства обещание быть верным королю и членам его августейшей семьи». Король был милостив – он сделал Кларка пэром, а позже и военным министром…

За интригами правителей и сотни сенаторов неизменно опускается мнение собственно жителей миллионного города. Даже если отсечь высшие и низшие слои, получится слишком внушительная часть горожан, чтобы её можно было игнорировать, или считать, что все эти люди были просто стадом баранов. Это были и потомственные ремесленники и разных степеней лавочники, которые обычно именуются буржуа. Также это был верхний слой административного управления всего государства. Большинство семей были связаны с традицией формирования Национальной гвардии, которая фактически была полком Парижа под командой генерала Жана Жозефа Дессоля24. Мнение горожан выражал Муниципальный совет25, который опубликовал следующее воззвание: «Жители Парижа! Ваши судьи были бы предателями по отношению к вам и нашей стране, если бы из низменных личных соображений они подавили бы голос своей совести и не осудили того единственного человека, которому все мы обязаны таким злом. Это он каждый год своим призывом расправлялся с нашими семьями! Кто из нас не потерял сына, брата, родственников или друзей? За кого погибли все эти храбрые люди? За него одного, а не за нашу страну! За что они погибли? Они были принесены в жертву безумию ужасного угнетателя! Это тот, кто вместо четырёх сотен миллионов, которые Франция платила при наших добрых королях, обложил нас пятнадцатью сотнями миллионов налогов и грозил прибавить ещё… Это он отгородил нас от морей обоих миров и иссушил источники национальной промышленности, оторвал земледельцев от полей, а рабочих от наших мануфактур. Ему мы обязаны ненавистью всех наций… Не тот ли это святотатец, кто удерживал в плену достопочтенного главу нашей Церкви и лишил его владений отвратительным вероломством… Взгляните на обширную территорию Европы, повсюду усеянную костями французов и людей, которым нечего было требовать друг от друга… Почему нам рассказывают о его победах? Что хорошего принесли нам эти роковые победы? Парижане! От имени магистратов мы отказываемся от всякого повиновения узурпатору, чтобы вернуться к нашим законным Государям! И если есть опасность следовать этому порыву сердца и совести, мы принимаем это. История и благодарность французского народа сохранит наши имена для почитания потомков. Вследствие этого Генеральный совет департамента Сены и Муниципальный совет Парижа заявляет всеми присутствующими членами, что мы отказываемся от всякого повиновения Наполеону Бонапарту и выражаем самое горячее пожелание, чтобы монархическое правление было восстановлено в лице Людовика XVIII и его законных преемников. Настоящая декларация должна быть напечатана, распространена и вывешена в Париже и в провинциях, и препровождена всем генеральным советам департаментов»… Нужны ли к этому комментарии?!

В воскресенье 10 апреля 1814 года православная и католическая Пасха приходились на один день, и Император Александр настоял на проведении грандиозного очистительного молебна, который и состоялся на месте казни венценосной королевской четы Франции26. Так описывает это событие в своих мемуарах И. Жиркевич: «Когда войска построились и стали на предназначенные им места, Государь и Прусский Король одни взошли на амвон, а свита их осталась в довольно почтительном отдалении… Никогда не забуду этих величественных и истинно драгоценных для русского сердца минут! Благословение так было сильно для своих и для чужих, что на террасе Тюльерийского сада, где я стоял, удалённый почти на 200 сажен от амвона, не только было слышно пение певчих, но каждый возглас дьякона или священника доходил до нас… Когда же гвардии русская, прусская и с ними вместе стоящая близ амвона национальная гвардия преклонили колена, то весь народ бросился тоже на колена, вслух читал молитвы и многие утирали слёзы. Необыкновенную картину представляла кавалерия, на лошадях, с опущенными саблями и обнажёнными головами. Государь и Прусский Король всё время, без свиты, вдвоём, с одними певчими, сопровождали священника, когда он проходил по рядам войск и кропил их святой водой; наконец, пушечные выстрелы возвестили об окончании этой необыкновенной церемонии, дотоле невиданной парижанами»…

Графиня де Шуазель-Гуфье так описывала это событие: «Площадь Людовика XV, навеки запечатлённая на кровавых страницах истории Революции. Здесь по приказу Александра была приготовлена благородная и благочестивая жертва; семь служителей греческого культа при помощи певчих из императорской капеллы совершили богослужение со всей пышностью, подходящей для столь торжественной церемонии, на богато украшенном алтаре, перед которым проходили войска, возвращавшиеся с блестящего парада. Огромная толпа сбежалась, чтобы наблюдать это зрелище, новизна которого ещё возбуждала природное любопытство парижан. Как только монархи поднялись к алтарю, гармоничные голоса запели „Тебя Бога хвалим“, воздух наполнился благоуханием ладана, и мы увидели, как государи, а также их армии, преклонили колени, чтобы получить Божественное благословение и смириться перед Тем, чьим благоволением правят короли»…

В этот день в Париж прибыл и австрийский министр иностранных дел князь Меттерних. Он был изумлён преображением Парижа и тем, как мало в городе напоминало о Наполеоне – бесчисленные орлы и литеры «N» сменились королевскими лилиями и белыми кокардами…

Теперь мы приближаемся к истории не столько занимательной, сколько поучительной, которая и завершит эту главу. Наполеону предстояло ещё достичь своего нового владения, но дело это оказалось совсем не простым. Одним из главных экспонатов музея Отечественной войны 1812 года является сабля, подаренная Наполеоном графу Шувалову в знак своего чудесного спасения… До береговой линии Франции Наполеона должны были сопроводить, скажем, специальные уполномоченные союзных держав. От России эту роль исполнял уже известный нам граф Шувалов. 1 (13) апреля он получил секретное письмо от статс-секретаря графа Нессельроде27 с Высочайшим повелением ускорить отправку Наполеона Бонапарта на остров Эльба и точными инструкциями. Отъезд Наполеона неожиданно откладывался: сначала он потребовал документы на владение островом Эльба, а потом и вовсе принял яд, который, увы, не подействовал, что стоило потом Европе ещё многих сотен тысяч жизней… Когда кортеж, «напоминавший похоронную процессию», отбыл из Фонтенбло, выяснилось, что ситуация вокруг стремительно меняется, и пришлось корректировать маршрут, который волей рока привел низложенного Наполеона в убогую бухту, где он высадился когда-то после египетского похода… Уже в Авиньоне толпа жителей предприняла попытку расправиться с бывшим императором. У следующей почтовой станции его встретило собственное чучело, раскачивающееся на верёвке… Толпа смяла конвой и бросилась раскачивать карету, пытаясь добраться до Наполеона. Спасла ситуацию только личная отвага Шувалова, который вскочил на козлы и показывая на свой мундир объявил, что является личным представителем Императора Александра, а Бонапарт и так, мол, уже довольно наказан своей судьбой… После этого случая Наполеон просил сопровождающих именовать его «сэр Ноэль Кемпбэлл», однако, это не всегда спасало его карету от комьев грязи и ругательств… Наконец, в деревеньке Сан-Рафо граф Шувалов смог отправить депешу в Париж, что 28 апреля Наполеон покинул пределы Франции и направляется к острову Эльба. Далее фельдъегеря должны были доставить это сообщение в Лондон, Берлин, Вену и Санкт-Петербург…

2

Ждал ли народ Франции своего короля? Этот вопрос, конечно, не может быть однозначным. К благам наполеоновской империи была допущена такая ничтожная и коррумпированная часть общества (которая и считала себя народом), что о выборе в национальном масштабе не могло быть и речи. В то же время были две важные позиции (которые абсолютно упускаются из виду), влияющие на полярные группы населения. На мнение бесправных сильно влиял военный фактор, а именно – выплаты по армии (в том числе пособия и приюты). Многократные призывы делали общество зависимым от наличия воевавших или воюющих родственников… Для власть предержащих было важным то, что эта власть (и имущество) им досталась незаконно. Даже если они успели выдумать соответствующие законы, тяжесть ощущения кражи никуда не делась. Революция была хороша до той поры, пока набивались карманы, но потом постоянно носился лишь один вопрос, как сохранить награбленное или достигнутое… В этой связи режим Наполеона никак не мог дать спокойствия и поддерживался только успехами армии и возможностью к дополнительным махинациям. Эта часть общества одновременно и мечтала легализовать свои приобретения, и боялась праведной мести ограбленных… Также важную роль сыграло и обрушение рынка. По мере продвижения союзных армий сами собой пали и блокадные требования. В города хлынули британские товары, а многие французские быстро потеряли свою конкурентоспособность… В подавляющем большинстве случаев торговые города тяготились наполеоновской континентальной блокадой со всеми вытекающими последствиями. Здесь надо рассмотреть и следующий вопрос – боялось ли общество «старых порядков», и хотел ли король восстановить «старые порядки»? Эти мифические «старые порядки» стали настоящей притчей во языцех – только тогда они были важной составляющей демагогии (ими пугали народ), а сегодня их предъявление выглядит натуральной глупостью. Подавляющее большинство французов не представляло себе, что это такое. Как если бы бабушка в 1930-е годы сказала сакраментальное «вот при Царе-то было лучше», но её дети и внуки понять этого «лучше» никак бы не смогли. Отчасти это согласуется с крылатой фразой того же Талейрана: «кто не жил в XVIII веке, тот вообще не жил»! «Старые порядки» – это не сословные привилегии, а социальный образ традиционного общества. То есть это огромный набор традиций – писаных и неписаных законов и привилегий, которые связуют и людей, и сословия, и бюрократию, и торговлю, и производство, и так далее… Всё, что накапливалось веками и поколениями. В период революции и репрессий фактически рухнул целый мир. Важно, что похоронил старые традиции именно Наполеон, когда отказался передать власть королю и стал агрессивным диктатором, накинув еще 15 лет «забвения». Таким образом, исчезли сами люди – субъекты (части конструкции) этого старого порядка… Он сделался невосстановим… Можно ли предполагать, что король этого не осознавал? Конечно, нет! Восстановить «старые порядки» он не мог физически, как мы не в силах сегодня восстановить социальную систему времён Николая I… Ни король, ни члены династии никогда не декларировали восстановления «старых порядков», но речь всегда шла о восстановлении справедливости и правопреемства – вещах абсолютно необходимых для гармоничного развития общества…

И представители династии вовсе не бездействовали. Уже 14 января граф д’Артуа и его сыновья покинули Британию на борту её военных кораблей. 2 февраля герцог Ангулемский (старший сын наследника престола графа д’Артуа и племянник Людовика XVIII) прибыл в расположение войск Веллингтона через порт в Сен-Жан-де-Люз и активно участвовал в событиях в Бордо. Этот крупный торговый город поднял восстание против Наполеона и поднял флаг Бурбонов до капитуляции Парижа. В своем призыве к французам герцог писал: «Я во Франции! Я пришел разбить ваши цепи, и поднимаю Белый флаг28 для свержения тирана! Сплотитесь вокруг меня! Мои надежды не будут обмануты: я сын ваших королей, а вы французы»!

27 февраля Веллингтон разбил армию маршала Сульта29 при Ортезе, заставив последнего отступать на Тулузу. Возник вариант флангового манёвра на Бордо, но Веллингтон не спешил его предпринимать. Союзные державы вели переговоры с Наполеоном, и Веллингтон не хотел быть скомпрометирован связями с роялистами, без точных полномочий от своего правительства… 10 марта город поднял восстание – комендант и деморализованный гарнизон из 4 тыс. солдат бежали, прихватив казну… Утром 12 марта британские гусары, наконец, вошли в пригород Бордо. Им предшествовал небольшой отряд герцога Ангулемского, которого окружали молодые дворяне из Бордо и Вандеи. Неожиданно толпа взорвалась криками «Да здравствует король!», увлекая за собой возбужденных горожан. Также внезапно в окнах стали появляться белые флаги. Их становилось все больше и больше… Мэр города Жан Батист Линч, встречая герцога, с криком «Да здравствует король!» сорвал с себя трехцветный шарф к всеобщему ликованию. В соборе был отслужен молебен во здравие Людовика XVIII. Город открыто признал власть короля. Герцог Ангулемский был провозглашен наместником. Он приближался к своему сорокалетию и был любимым учеником своего дяди-короля, которого неизменно сопровождал в Митаве, а позже в Англии. Это был скромный и даже застенчивый принц, строгий в супружестве и манерах. При этом он был талантливым командиром и отличался невероятной храбростью и пылкостью в бою. События в Бордо потрясли юг Франции. Депутации роялистов настойчиво просили Веллингтона помочь им войсками, но он оставался непреклонен…

Тем временем сам наследник престола граф д’Артуа, назначенный своим августейшим братом генерал-лейтенантом королевства (генеральным наместником), высадился в Голландии и прибыл в расположение главной армии союзников. Однако австрийское командование было настроено подчеркнуто нейтрально. Комендант австрийского гарнизона города Везуль отказался принять графа не иначе как частное лицо… Тогда он обратился с просьбой о помощи к российской стороне, и ответ был таким же неприлично уклончивым, если не унизительным – находиться в Нанси «без кокарды, без орденов, без какого-либо политического титула, кроме имени, при условии не занимать никакое общественное здание»…

19 марта в Нанси у графа д’Артуа был уже полноценный штаб, и сторонники его постоянно прибывали. По пути к нему присоединились Матье де Монморанси (1767—1826, будущий министр иностранных дел) и Эжен д'Арно барон де Витроль (1774—1854, также будущий министр и член тайного совета), которые сразу были назначены в штат. По мере изменения военной и политической ситуации менялось и положение вокруг графа д’Артуа. Наконец, парижские интриги привели к необходимости передать Временное правительство в подчинение законному представителю короля…

4 апреля 1814 года в Париже барон де Витроль30 вручил патентные верительные грамоты графа д’Артуа союзным Государям и Талейрану, получив от них согласие на въезд наследника французского престола в Париж… Но Талейран не был бы Талейраном, если бы не выхватывал козыри. 7 апреля Витроль получил его письмо о том, что вопреки договоренностям, Сенат «неожиданно» опубликовал проект конституции, в которой говорилось, что народ призывает принца Луи Станислава Ксавье Французского на трон, но провозглашён он будет королем только после принятия им данной конституции… Фактически, это была попытка республиканского переворота, прикрытая якобы покровительством Императора Александра. Пока лорд Каслри31 доказывал всем, что Сенат не имеет права писать конституции, граф д’Артуа принял единственно верное решение – игнорировать бывший наполеоновский Сенат в пользу Временного правительства.

Для своего триумфа граф д’Артуа выбрал белого коня и мундир Национальной гвардии32. В его свите, помимо аристократов, были и бывшие наполеоновские маршалы – Мармон и Ней33. 12 апреля, на второй день после Пасхи кавалькада въехала в ворота Виллет, где графа приветствовали члены Временного правительства, Муниципалитет и представители союзников. Теперь парижанам представилась возможность встретить своего принца лучше, чем иностранных государей, и это им удалось. Толпа ревела от восторга… По свидетельству очевидца: «самый миг его появления изгладил долгие годы страданий и принёс радость во все сердца»… Конечно, были и такие, кто младенцами встретили республику, стали юношами при консульстве и возмужали при Наполеоне. Они ничего не знали о истории своей страны и глупо озирались по сторонам в поисках совета – купить ли белую кокарду34…

Графу д’Артуа было 57 лет, но его моложавая, высокая и стройная фигура опытного наездника выдавала природного принца. Это был настоящий француз-аристократ – энергичный и жизнерадостный, в котором любовь к женщинам заменилась страстью к охоте… Как патрон Рыцарей Веры, он был очень религиозен, но не пошло, а с глубоким пониманием своей роли и роли Церкви в обществе. Он был эталоном, даже кумиром реставрации – настоящий принц, лёгкий в беседе и горячий в бою. Когда он появлялся на поле боя, вихрь вздымал белые плюмажи. И крик солдат был не громом наполненной армии, а раскатами роговой музыки. Чувство явления света сопутствовало ему…

В Соборе Парижской Богоматери в честь графа служили «Te Deum». После литургии народное ликование сопроводило наследника до королевского дворца Тюильри. Наконец, истинный принц ступил под его своды. Что чувствовал он, поднимаясь по лестнице, которая в дни революции была завалена трупами верных швейцарцев35, и проходя по залам, где его казнённые брат и сестра претерпели столько унижений…

Граф д’Артуа немедленно объявил членов Временного правительства своим Советом и подтвердил полномочия министров… Пост министра иностранных дел был занят талантливым дипломатом Антуаном де Лафоре. Среди прочих министров выделялись Жюль Англе (министр полиции) и Жозеф Доминик барон Луи (министр финансов). Утратив статус президента, Талейран должен был определиться с позицией, чтобы удержаться на плаву, и он решил играть за короля. Сенат пытался устроить подобие бойкота, но был сломлен усилиями Талейрана и Императора Александра36. Подключился даже Фуше, который пребывал в Париже с 8 апреля и пытался если не пристроиться, то хотя бы избежать возмездия…

В то время, как Александр I просил графа Нессельроде донести до графа д’Артуа своё желание не допустить разгона Сената, Талейран спешил донести до сенаторов, что у графа д’Артуа есть и войска Мармона, и Национальная гвардия, чтобы такой разгон произвести… Наконец, 14 апреля в своей декларации Сенат вынужден был признать полномочия графа д’Артуа «в ожидании того, что Луи Станислав Ксавье Французский, призванный на трон французов, примет конституцию»… Граф д’Артуа назвал это дерзостью и готовился к решительным действиям…

В чём же суть этого вопроса? За время республики и Наполеона (суть одно и то же) институты власти и особенно парламент приобрели знакомые нам черты политического плутовства, когда говорят лозунги, но подразумевают личные интересы, при этом все делают вид, что всё это невероятно важно для блага народа и государства… Вот только теперь это не работало. И король, и граф д’Артуа прекрасно понимали, в чём дело, но почему-то не хотели «играть в прятки» … Сенаторы готовы были отдать власть, но они не называют короля королём и хотят сказать: это мы вас вызываем, и вы нам должны… Но для короля власть не является куртизанкой. Он король уже с 1795 года. Ему не нужно это предлагать, тем более от людей, которые только что были на жаловании у Наполеона… Король-то понимает, что эта палата ничего общего с народом не имеет, и в погоне за амбициями стремится лишь нарушить естественную законность…

Вечером во дворце Тюильри появилась делегация Сената, но представить её взялся Талейран. Было похоже, что он преподаёт распоясавшимся сенаторам урок забытого хорошего тона. Начав со слов: «Сенат поддерживает возвращение Вашего августейшего Дома на французский трон…», он представил немного исправленный вариант декларации, который не задевал достоинства сторон так явно.

В ответной речи граф д’Артуа сказал: «Господа, я ознакомился с конституционным актом, который призывает на французский трон моего августейшего брата короля. Я не получал от него права принимать конституцию, но мне известны его чувства и принципы, и я без опаски заверяю от его имени, что он примет её основы…» После этого граф дружески приветствовал сенаторов и кратко высказал своё мнение по ряду статей… Всё это вызвало горячее одобрение. Казалось, все были удовлетворены, вот только Сенат был фактически распущен до прибытия короля, а граф удрученно сказал: «Данное слово придется выполнять. Но что с этим делать потом, когда выяснится, что всё это не работает?» Конечно, будущий король был прав и понимал всю бессмысленность подобных парламентских игр…

Теперь нам предстоит коснуться вопроса поистине сложного – из сфер духовных. Сколько не трудись над объяснением тонких материй человеческой души, это останется пустым делом, если не опирается на понимание чувственное. Последнее же дано от природы столь немногим, что представляет из себя препятствие почти непреодолимое… Попробуем всё же пройти сквозь этот вопрос с малыми потерями…