Бомбардировщик
1
Отрыв от земли, как всегда, оставил ощущение вязкости, растекшейся по внутренностям. Что-то в животе отчаянно хотело вернуться на землю, буквально тянулось вниз, пытаясь просочиться в кишечник, а уже из него – в исподнее. Схожее недомогание испытывали все члены экипажа «Петляка» – бомбардировщика Пе-8, четырехмоторного тяжелого громилы. Впереди взлетали два таких же самолета. Они грозовыми тучами поднимались в слепое ночное небо, уходя на задание: бомбить нацистский Кёнигсберг.
– Терпим, братцы, терпим! – прокричал Нестеров. Штурвал в его руках противился подъёму и разве что не лягался. – Еще полминутки – и мы в небе, на посыльных у Бога и его ангелочков!
В динамиках наушников послышался хохот Игната Кожедуба и Юсуфа Бегочароева. Штурман-бомбардир и бортмеханик сидели прямо под ногами у пилотов, в штурманской каморке. Отсюда можно было перебраться к бомбовому прицелу или нырнуть в носовую оборонную сферу, чтобы засесть за спарку пулеметов ШКАС1. Сейчас мурманец Кожедуб и лезгин Бегочароев тянули картишки на старшую масть. Выигрывал лезгин.
– Пропащий ты человек, Нестор, – заявил Кожедуб, вытягивая короля червей. Чертыхнулся, обнаружив трефового туза в руках улыбающегося лезгина. – Кто ж тебя за язык-то дергает? Сейчас ведь точно прилетит: Козинак терпеть не станет.
– А пущай прилетает, – бодро отозвался Нестеров. – Вдруг земля легче отпустит.
Как и ожидалось, Василий Коккинаки по кличке Козинак заколотил в пол ногами. Коккинаки был вторым пилотом и потому, сидя в кабине позади Нестерова, на равных разделял тяжесть штурвала, направлявшего «Петляка» в брюхо темных облаков. А еще Коккинаки отличался здоровым академическим атеизмом, который приобрел в довоенные годы на кафедре прикладной физики Пермского политеха.
– Смейтесь громче, черти, чтоб вас! – азартно потребовал Коккинаки, адресуя топот смеявшимся штурману и бортмеханику. – Да поддайте-ка нам жару! Взлетим как горячий воздух!
В разговор включился Владимир Романов. Он и Александр Покрышкин сидели в бомбовом отсеке. Из распахнутого бомболюка бил ночной ветер, подбрасывая воротники их шуб.
– Козинак, а ведь по твоему разумению и безверию потешному – чертей тоже нет. Или ты только в нечистого веришь?
– А сам-то как думаешь, Романыч? Нечистому гостинец и везем.
Все примолкли. «Петляк» между тем набирал высоту, оставляя позади сигнальные огни аэродрома «Пушкин». Тьма и тревожное ожидание покрывали землю, заполняли воронки от снарядов, струились по лицам. Цепочка из трех бомбардировщиков неторопливо ползла за облака – к звездам и полуночным просторам.
«Гостинец», как выразился Коккинаки, представлял собой пятитонную авиационную бомбу ФАБ-5000НГ. Бомба была столь огромной, что створки бомболюка наотрез отказывались закрываться. По салону гулял апрельский ветер, становясь ледяным по мере набора высоты. Сидеть приходилось в шубах, унтах и кислородных масках, отчего весь экипаж «Петляка» напоминал простуженных полярников на высокогорье.
Имелась проблема и посерьезнее. «Петляк» был способен поднять около четырех тонн, а сейчас его перегруз – при нехитром сопоставлении с весом супербомбы – составлял всю тысячу килограммов. Внешние бомбодержатели также были под завязку набиты свободнопадающими боеприпасами. Чтобы хоть как-то компенсировать общий перевес, экипаж «Петляка» пришлось уменьшить с десяти человек до шести. Но большой ли довесок от четырех мужиков, отощавших без нормальной еды?
В напряженное молчание вклинился голос Гулаева, пилота Пе-8, летевшего прямо перед «Петляком»:
– «Тетерев» вызывает «Петляка». А вы у себя на посылочке что написали?
– Мы? – Нестеров попытался оглянуться на Коккинаки. – Братцы, а что мы у себя накарябали?
Традиция оставлять надписи на снарядах, танковой броне или фюзеляже шла еще от Первой мировой, и в Красной армии свято ее придерживались. Обычно на бомбах писалось что-то вроде «Новогодний подарок для Гитлера», «За отца и мать», «За товарища Киселёва». Однако Нестеров был уверен, что надпись на их супербомбе вовсе не такая важная. Важной она не была лишь по той причине, что «Петляк» к третьему году войны сбросил столько бомб, что многие успели по несколько раз помянуть погибших.
– Товарищ майор, а можно я отвечу «Тетереву»? – В голосе Покрышкина слышался кураж. – Мы тут с Романычем как раз на первую часть надписи глазеем.
– Отвечай, – разрешил Нестеров.
– «Тетерев», сверху видим: «Всякому фашисту…»
– Так, а дальше?
– А дальше: «…х**м по лбу».
Гулаев замолчал, а потом расхохотался. Экипажи «Тетерева» и «Петляка» тоже засмеялись. Грубый и усталый смех звучал еще несколько секунд, прежде чем стихнуть.
– «Тетерев», а вы? Что у вас? – поинтересовался Нестеров.
– Ну, у нас точно не по лбу.
На этот раз засмеялись и на борту «Звезды», возглавлявшей этой ночью боевое звено «Свень», состоявшее из трех тяжелых бомбардировщиков. Пустую болтовню оборвал Котов, первый пилот «Звезды». Смех тут же растворился в холоде, наполнявшем дистиллированным субстратом внутренности бомбардировщиков. По какой-то причине экипажи «Петляка» и «Тетерева» подумали об одном и том же: что у ведущего звена на супербомбе написано кое-что похлеще.
А еще многих перепоясывало странное предчувствие. Не хорошее и не плохое.
Но касалось оно почему-то только экипажа «Петляка».
2
Кёнигсберг приближался. Точнее, он приближался где-то под облаками, лежавшими посеребренным покрывалом на высоте двух тысяч метров. Бомбовый прицел ощущался бесполезным, поскольку показывал лишь ночную муть.
– Ни хрена не видно, – шепотом пожаловался Кожедуб. Он сидел у окуляров бомбового прицела и терпеливо ждал, поглаживая рычажок сброса.
– Скоро уже, Игнат, скоро, – заверил его Нестеров. – Увидишь столько, что глаза и глотка пересохнут.
– А мне столько без надобности, – пробормотал в ответ штурман.
«Петляк» заходил на город с востока, лидер звена надвигался с запада, а «Тетерев» шел прямым курсом. Боевая задача «Свени» сводилась к поражению береговых укреплений Кёнигсберга, его вагоностроительного завода в предместьях, штамповавшего танки вместо аккуратных голубых вагончиков, и аэродрома на территории замка Нойхаузен, где располагалась авиабаза люфтваффе. Береговые укрепления достались «Звезде», завод – «Тетереву», а «Петляку» предлагалось ударить по базе воздушных сил вермахта.
Три Пе-8.
Три цели.
И ни одной толком не видно.
Снижаться приходилось стремительно. Показал нос из облаков – и сразу за дело, крути немцу уши. Небо над Кёнигсбергом уже вовсю кишело истребителями. Единственное спасение звена – высота. Именно высота позволила 19 мая 1942-го, чуть меньше года назад, перелететь на одном из Пе-8 через всю оккупированную Европу Вячеславу Молотову, наркому иностранных дел. Всё ради того, чтобы англичане и американцы собрали слизь между ног в кулак и открыли наконец второй фронт.
И прямо сейчас спасительной высотой приходилось жертвовать.
– Выходим! – объявил командир звена.
Нестеров ощутил, как от напряжения вспотели ладони в утепленных перчатках. Позади закашлял Коккинаки, прочищая горло. Остальной экипаж уже давно находился на боевых позициях. Кожедуб по-прежнему не отрывался от бомбового прицела. Бегочароев в носовой полусфере водил спаренными пулеметами ШКАС, проверяя их управляемость. В пулеметной мотогондоле левого крыла таился Покрышкин, а Романов выжидал в кормовой оборонной полусфере, напустив на себя задумчивый вид. «Петляк» готовился дать прикурить всем желающим.
За секунду до того, как вынырнуть из облаков, на «Петляке» услышали глухие частые звуки: птук-птук-птук, птук-птук-птук. Где-то строчили тяжелые авиационные пулеметы. «Петляк» вывалился из мутного купола и навис над Кёнигсбергом, разве что не раскинув крылья, точно хищная птица. Город-крепость сверкал прожекторами в кирпичных коронах, обследуя низкое небо, а заодно завывал и всячески огрызался из больших бетонных зенитно-артиллерийских блокгаузов, напоминавших башни смерти.
Небо, ставшее бело-оранжевым из-за близости облаков к городу, потемнело от шапок зенитных разрывов. Тут и там, точно заговоренные на бессмертие, шныряли «сорокопуты» – одноместные истребители немецкой авиастроительной фирмы «Фокке-Вульф». Летевшему с запада «Тетереву» – не говоря уже о «Петляке» – повезло чуть больше, чем лидеру звена. «Звезда» же, сверкая пулеметными вспышками, отбивалась от трех «сорокопутов», пытавшихся сесть ей на хвост.
– Сука! – выругался Нестеров. – Юсуф, рассей их!
В носовой полусфере «Петляка» яростно заплясало пламя, когда лезгин открыл огонь из спарки пулеметов. В эфир вплелось рычание Бегочароева.
– Задача! – проорал Котов, обнаружив, что «Звезду» пытаются прикрыть. – Всем выполнять свою боевую задачу! Никому не вмешиваться, даже если всё огнем полыхает, это приказ!
– Стреляй, Юсуф, – упрямо проговорил Нестеров. Первый пилот «Петляка» даже не заметил, как перешел на шепот. – Всё равно стреляй, пока можешь, ясно тебе?
– Яснее дня, Нестор.
Откуда-то сверху упал нацистский «сорокопут» и совершенно неожиданно завис справа от «Петляка». К оторопи пилотов, немецкий ас тряс головой и что-то напряженно высматривал в противоположной от «Петляка» стороне. Казалось, «сорокопут» добровольно вызвался в сопровождение тяжелого бомбардировщика.
– Ради бога, Саня, скажи, что ты сейчас сидишь в гондоле правого крыла, – произнес Коккинаки сдавленным голосом.
– Ты же не веришь в Бога, Козинак. – Голос Покрышкина был таким же низким, ничего не выражающим. – А если бы, сука, верил – глядишь, я бы там и сидел.
Пилот «сорокопута» всё еще не замечал опасного соседства.
– Держитесь крепче, братцы. – Нестеров плавно потянул штурвал вправо.
«Петляк» надвинулся всей тушей на «сорокопута», точно хотел поглотить его. Стремительно вращавшийся винт четвертого двигателя, способный обеспечить бомбардировщику скорость до четырехсот пятидесяти километров в час, нацелился на хвост истребителя.
– Относ бомбы при прицеливании! Относ бомбы! – пролаял Кожедуб. – Вы чем там думаете?! Козинак! Нестор! Дайте прежний курс!
– Не дури, Нестор, – сказал Коккинаки. – Пусть Юсуф его собьет.
– Он глухой, – отозвался Нестеров.
– Кто? Юсуф?
– Я тебе дам – глухой! – немедленно огрызнулся черкес.
– Нет, пилот «сорокопута». Он либо глухой, либо у него контузия. Иначе бы он услышал «Петляка». А у нас совершенно нет на это времени.
Вопреки опасениям Коккинаки, Нестеров и не планировал рисковать «Петляком». Он пустил винт выше вражеской машины, и мощный поток воздуха сбросил «сорокопута» с курса. В последний момент немецкий пилот оглянулся, а потом и его изумленное лицо, и запутавшаяся в воздухе машина резко ушли вниз.
Исход опасной ситуации заметили только Нестеров и Коккинаки. Покрышкин, так и не покинувший левую мотогондолу, поливал огнем еще одного «сорокопута», что в этот момент сверлом поднимался от земли. Романов в кормовой оборонной полусфере не давал трем нацистским истребителям сесть «Петляку» на хвост. Бегочароев пристально высматривал среди зенитных разрывов врага, а Кожедуб не отрывался от бомбового прицела.
Неожиданно всё расцвело нестерпимыми, перенасыщенными красками. К задымленному ночному небу, исполосованному лучами прожекторов, поднимался огромный огненный шар. Береговые укрепления города-крепости разлетались медленно, словно во сне, но это лишь говорило о стремительной скорости обломков, наблюдаемых с высоты, и чудовищной силе взрыва. Поверхность Балтийского моря пошла темной, пенистой гармошкой.
На фоне пузыря адского пламени, пожиравшего берег Кёнигсберга, взлетал ведущий звена. Тяжелый бомбардировщик напоминал клеймо, поставленное прямо на шквал огня.
– Вот вам х**м по лбу, фрицы е***ые! – проорал Кожедуб. – Погодьте-погодьте, сейчас и мы свою подкинем!
– Фотопулемет! – быстро скомандовал Нестеров.
– Есть фотопулемет! – отозвался Бегочароев.
На носу и на корме «Петляка», как и на любом другом Пе-8, находились так называемые фотопулеметы. Они представляли собой фотокамеры, фиксировавшие использование боеприпасов. С их помощью экипажи выручали не только себя, но и боевых товарищей. Не самое бесполезное занятие, учитывая приказы НКО СССР, в которых говорилось о необходимости документального подтверждения того, что цель поражена. Разумеется, все делали вид, что эти самые подтверждения требовались исключительно ради выплат.2
Раздался голос Котова:
– «Звезда» – звену. Задачу выполнил. Ухожу.
Говорил он тяжело – так, словно тащил только что сброшенную супербомбу на собственном горбу. Котову что-то ответили с «Тетерева», но никто ничего не понял. Динамики пронзительно завизжали, нагоняя на всех необъяснимую крупную дрожь.
– А немцы-то опять учудили, – заметил Коккинаки.
Нестеров отрыл было рот, чтобы разузнать, о чём речь, и тут же захлопнул его.
Рядом с замком Нойхаузен, что располагался в семи километрах от Кёнигсберга, воздух как будто остекленел и накалился. Там, казалось, пылали невидимые печи, выдыхавшие необозримое количество жара прямиком в ночь. За колебаниями пространства просматривалась авиабаза люфтваффе. Такая же грозная и опасная, способная породить десятки погибельных жал, она словно пряталась за этим призрачным щитом.
Очарование экипажа «Петляка» нарушил вопль Гулаева с «Тетерева»:
– Сделано, родненькие! Сделано!
Не сговариваясь, Нестеров и Коккинаки повернули головы в другую сторону. «Петляка» легонько тряхнуло. Второй раз за десять минут ночь превратилась в ослепительно яркий день. Северо-восточные предместья Кёнигсберга – там, где располагался вагоностроительный завод, – раздирал пламенный монстр, порожденный детонацией трех тонн взрывчатого вещества из тринитротолуола, гексогена и алюминия.
– Вышли на цель! Готов отправить посылку! – отрапортовал Кожедуб. – Жду команды!
Однако сотрясалось не только побережье Балтийского моря, вырванное из иллюзии сна. Прожектора пытались сжечь облака, тревожно выли сирены, по оранжево-черным клубам дыма полз «Тетерев» – всё это внезапно предстало фальшивой декорацией к тому, что разворачивалось по курсу «Петляка». Окрестности немецкой авиабазы заливало багровое сияние.
– Не лети туда, – пробормотал Коккинаки, с каким-то детским упоением разглядывая искажения воздуха. – Ради бога, Нестор. У меня дурное предчувствие.
– Сбрасывать или нет?! – проорал Кожедуб.
Нестеров что-то прокричал и с удивлением понял, что не слышит собственного голоса. Звуки словно были выкрадены необычным свечением.
«Петляк» влетел в центр атмосферных возмущений.
3
– Так сбрасывать или нет?! – не то вскрикнул, не то проблеял Кожедуб.
Штурмана услышали, но никто не сподобился дать хоть сколько-нибудь осмысленный ответ. Кожедуб и сам бы не припомнил, что за слова исторг его рот. Все поголовно озирались по сторонам. Широко раскрытые глаза с испугом изучали незнакомый мир.