Не ходи служить в пехоту! Книга 3. Завели. Сели. Поехали. Там разберёмся. 25-летию начала первой Чеченской войны посвящается! Том 2

Февраль 1995 года. Чеченская республика. Южный пригород Грозного. Позиции

N

–ского мотострелкового полка

На сей раз подготовка к наступлению шла по всем правилам военной науки. Я с ротой даже отработал все вопросы на макете местности. Никто не лез и не мешал. Напротив, помогали. Со мной и с командирами взводов отрабатывал командир батальона, начальник инженерной службы полка, начальник связи полка, начальник разведки полка. Потом отдельно хорошо отработали с нашим командиром артиллерийского дивизиона и начальником артиллерии полка, обещавшим очень активное участие артиллерии соседей, за которую он и отвечал.

Два дня командиры моих взводов проводили занятия с личным составом совместно с командиром инженерно-сапёрной роты и его командирами взводов.

Командир миномётной батареи батальона тоже со мной отработал, и мы с ним тщательно пристреляли его батарею, наметили многое и даже хорошенько лично сдружились.

БМП отгоняли глубоко в тыл и на одном из каналов хорошо потренировали механиков-водителей БМП и сержантов.

Дисциплина постепенно улучшалась, и можно было больше времени тратить на занятия. Результат не заставил себя ждать. Сначала артиллерийская подготовка атаки, потом авиация, потом дерзкий десант одного из взводов соседней роты на противоположный берег, инженерно-сапёрная рота навела мосты. Рота с большим трудом, но быстро переправилась на тот берег.

На удивление легко развернул роту в линию боевых машин. Командиры взводов сработали образцово. Классический, отработанный годами в боевых полках боевой бронированный порядок одиннадцати БМП-2 полноценной укомплектованной сверх штата личным составом мотострелковой роты на БМП-2.

Набрали скорость. Прём уверенно. По второй справа машине выстрел из гранатомёта, попадание в борт, в висевший на броне ящик с патронами. Пронесло. Через несколько секунд второй выстрел в эту же машину. Рикошет.

Коля Герасимов первым открывает огонь по лесопосадке, откуда был обстрел из гранатомёта. Все три машины его взвода, развернув башни, ведут огонь по лесопосадке.

Рота продолжает движение, не останавливаясь. Прибавили скорость, противник произвёл ещё несколько выстрелов. Мимо.

Чуть позже начался сильнейший обстрел из гранатомётов и стрелкового оружия всей роты. Противник залёг в бетонном русле одного из каналов. Пехота быстро спрыгнула с брони и залегла намертво. Все попытки командиров взводов поднять людей не увенчались успехом. Рота лежала, и поднять её было невозможно даже с применением знаменитого метода под названием: «Ебом, матом, автоматом».

Комбат орёт, требует движения вперёд. Я готов был к такому морально, теоретически. Сам для себя неоднократно прокручивал в голове порядок мыслей и действий в подобном положении, сам давал себе вводные и реагировал на них.

Поэтому даю команду на открытие огня миномётной батарее. Командир батареи, который был рядом со мной, реагирует мгновенно. Через сорок секунд на канал посыпались мины, темп огня у нашей миномётной батареи был, как в лучшие времена на каком-нибудь германском полигоне (слышал много рассказов от своих однополчан).

Всё-таки как правильно и хорошо, когда командир приданного или поддерживающего артиллерийского подразделения находится рядом со мной, с общевойсковым командиром. Именно командир батареи, а не командир взвода. Когда сам командир батареи на переднем крае, в боевом порядке роты и на своей шкуре получает все ощущения общевойскового командира, тогда вся его батарея, находящаяся на огневых позициях, за несколько километров от передка, начинает очень хорошо работать.

Огонь миномётной батареи остановил. Спокойно, максимально спокойно приказал командирам взводов опять поднимать пехоту. Замполит роты и так уже был там, где и должен быть. Перебегает, сам ведёт огонь из автомата. Молодец!

Вместе с офицерами поднялись и самые морально-психологически устойчивые – их совсем не много, человек двенадцать в общей сложности. Через некоторое время начали подниматься и другие, потом уже все остальные. Заработали пулемётчики, открыли огонь из пушек БМП, пехота открыла бешеную стрельбу.

Пошли дальше. Тяжело и даже очень тяжело, но всё-таки пошли, попёрли вперёд. Критический момент преодолели.

Пошла пехота! Пошла родная!

Очередной мелкий канал преодолели сходу. Механики-водители уже неплохо обучились, действовали уверенно и даже дерзко.

Снова обстрел из гранатомётов. Остановил роту, не дал ей самой принять такое самостийное решение. Кстати! Это очень важно. Если пехота сама примет такое решение, то поднять её обратно будет очень сложно, иной раз и невозможно. Вот такая есть особенность.

Огонь гранатомётов вёлся с предельной дальности, сплошные недолёты. На меня напрямую вышел командир полка. Приказал оставаться на месте, где стою. Противник обнаружен, меня поддержит наш самоходный гаубичный артиллерийский дивизион (САДН) полка. Калибр нашей полковой артиллерии тоже имеет громадное значение. Всё-таки 152-мм снаряды – это очень хорошие снаряды, и когда они ложатся по противнику, боевой дух пехотинца поднимается очень хорошо и быстро.

Командир миномётной батареи к этому времени умчался по приказу комбата в другую роту. Впервые в жизни я сам лично в боевой обстановке корректировал огонь артиллерии. Делал эту работу с большим удовольствием. Вспомнил с благодарностью и училище, и особенно своего отца. САДН отработал очень чётко. Безупречно.

До назначенного рубежа оставалось немного. Очередная лесополоса и канал справа. Слева густой кустарник. Впереди Алхан-Юрт. Двум взводам дал команду на обстрел лесополосы, скорее, на всякий случай, без конкретных оснований. Ответа не было.

Первому взводу приказал обстрелять кустарник и получил мгновенный ответ из РПГ и ружейно-пулеметный. Шквал огня обрушился на роту.

Крайняя левая БМП «разулась» и прокрутилась вокруг своей оси. Несколько прямых точных попаданий в эту БМП, экипаж выскочил, я это видел лично. Заминка.

На своей БМП направился на левый фланг. Как только появилась возможность безопасно для своих машин вести огонь по кустам, дал команду своему наводчику-оператору делать это непрерывно, но короткими очередями. Пять БМП обрабатывали кустарник. Противник, перемещаясь, отвечал.

Когда чеченцы начали отвечать из лесополосы, загорелась ещё одна БМП. Герасимов доложил, что экипаж подбитого БМП его успешно покинул, три прямых попадания.

Рота вела самый настоящий бой с противником, боевой и численный состав которого, был никак не меньше двух рот. Но у нас техника, которой не было у противника, и огневая мощь моей роты превосходила его огневые возможности.

Дал команду на отход без согласования с командиром батальона, затем доложил ему. На сей раз не орёт, предупредил, что опять вызовет огонь САДН. Но неудовольствие в голосе, оттого что я самостоятельно принял решение на отход, почувствовал.

Только сейчас, когда я отчётливо увидел, что и с одного, и с другого направления по нам ведёт огонь не менее двух расчётов СПГ-9, я решил задействовать приданный мне из танковой роты танк. Командиром экипажа был мой хороший знакомый – командир взвода из этой роты лейтенант Серёга Шикарев.

Я уже в горячке боя успел услышать упрёк от комбата о том, что я не умею пользоваться приданными средствами, танком. Обидно было слышать, ведь я его берёг и не считал нужным задействовать, это, вместе ещё с одной БМП управления роты, был мой реальный резерв.

Поставил задачу командиру танка на уничтожение СПГ-9. Сразу понял, что лейтенант, давно ждал эту команду и с большим рвением принялся её выполнять.

Отошли к тому каналу, который самостоятельно форсировали. Сначала отработал наш полковой САДН, потом артиллерия старшего начальника – батарея из шести БМ-21 «Град».

Вперёд!

Рота задачу выполнила.

Доложил. Две БМП уничтожены гранатомётами противника. Трое раненых, один тяжело в живот. Уже погрузили их в БМП и повезли в полковой медицинский пункт.

Командир полка слышал мой доклад, вклинился в разговор и сделал мне замечание, что я сначала доложил о железе, а потом о людях. Обидно, но он прав. Что поделаешь, если у нас это в крови, это в мозгу: сначала думаешь об утрате боевых возможностей роты, а потом о людях? Вырвалось.

Немедленно приступили к инженерному оборудованию позиций. Это и есть самый передний край, какой только мог быть на этой войне. Личный состав роты не нужно уговаривать и убеждать в том, что нужно много копать. Офицеры указали только места.

Я выбрал КП роты. Всё закрутилось. Бойцы возбуждённо продолжают обмениваться впечатлениями от боя. Такой риск для жизни пережили. Это останется с ними на всю жизнь.

Вдруг на позициях роты разорвалось штук пять 120 миллиметровых мин. Бежать некуда и укрыться пока что тоже. Двое раненых, один погиб. Быстро увозим в медпункт полка. Могло быть гораздо хуже. Доложил комбату.

Не прошло и минуты, как я отчётливо услышал разрывы снарядов нашего САДН. Видимо, артиллерийская разведка засекла огневые позиции миномётной батареи противника. Страшное дело – ощутить на себе огонь миномётной батареи противника, да ещё такого калибра, да при условии, что укрыться вообще негде.

После миномётного обстрела рота начала окапываться с такой скоростью, что мне не приходилось командовать этим процессом совершенно.

Короткие бои сначала соседнего батальона, потом соседней со мной роты нашего батальона. Далее почти непрерывный огонь всех двух миномётных батарей и САДН. Позднее подключился целый реактивный дивизион старшего начальника. Самих разрывов с моего КП не видно. Очень высоко в воздухе висит вертолёт, видимо, артиллерия корректирует свою стрельбу с вертолёта.

После обеда все боевые подразделения полка находились там, где было приказано. Полк задачу выполнил. Всегда бы так! Умеем, если хотим. А самое главное, ведь все знают, как нужно. Просто командиру полка дали самому сделать то, что он может и знает.

Тем временем я взял с собой Колю Герасимова, пятерых солдат и мы пошли обследовать ближайшую местность перед позициями. У меня была ВСС и автомат. Напросился с нами и Серёга Шикарев. За себя оставил Андрея Кузнецова.

Старались выдвинуться скрытно. Шли аккуратно, соблюдали тишину. Впереди шёл Коля с Гавришем (напросился сам). Сзади на небольшом расстоянии – Серёга Шикарев, который взял у меня в роте РПК-74.

Лесопосадка закончилась, упёрлась в небольшой арык. Прислушались. Тишина.

Встали и побежали в полный рост. Я был первым. За мной все остальные. Поднялись на край канала. От неожиданности я что-то прохрипел. Это был ужас, как в кошмарном сне. На склоне этого канала находилось человек пятнадцать вооружённых боевиков. Я заметил их первым и мгновенно открыл огонь из своей ВСС, одновременно отступая назад с задержкой в несколько секунд. Никакой команды я подать не сумел, просто прохрипел. Только увидел падающего на бок бородатого мужика, потом падающего тоже на бок сидящего рядом молодого боевика. В этот момент оказавшийся справа от меня Шикарев открыл стрельбу из пулемёта.

Коля потащил меня назад, Сергей сам отскочил. Упали. Боевики открыли бешеный огонь. Гавриш тут же начал бросать гранаты, потом все остальные последовали его примеру. У меня было с собой две гранаты, и я бросил одну.

Я никаких команд не подавал, но после того, как арык забросали гранатами, все почти одновременно вскочили на край арыка и начали вести стрельбу. Это, конечно, было крайне безграмотно.

Я смог взять себя в руки только через несколько секунд. Подал самую примитивную команду:

– Коля! Вправо двадцать метров. Сергей влево десять!

Офицеры быстро пришли в себя и тоже отдали команды типа: «Гавриш, за мной!».

Вокруг всё тихо. Успокоились. Картина была понятна. Двенадцать чеченцев убитых, четверо раненых. Собрали оружие. Вот она школа Советской армии наяву. Вот что значит не выставить охранение и не организовать наблюдение. Вот цена разгильдяйству, хорошо, что на примере чеченцев. Сидели в траншее, и просто прятались. Если бы организовали службу, как положено, нам бы не поздоровилось. О чем я тут же сообщил всем присутствующим.

– Привыкли спать в Советской армии на посту, вот и получили. Так всегда бывает, когда нет дисциплины, – заключил я.

Коллективно решали, что делать с ранеными. Я колебался, не знал, что делать. Все участники боя имели равное право голоса, не только офицеры.

Подавляющее большинство хотело убить раненых. Мне тоже этого хотелось. Меня возбуждало то, что я в этом бою уже убил двоих. Особенно радовало, что убил их лично. Хотелось увеличить этот счет. Очень хотелось. С другой стороны, особой радости добить раненых мне не доставляло. Все ждали моего решения, и я его сообщил:

– Если убьём, то толку не будет. Если оставим живыми, то будет возможность их обменять на наших пленных, причём там даже обменять могут двух или трёх к одному. Представьте, что за этих четырёх полутрупов можно будет получить двенадцать наших пленных. Что выберете?

Офицеры меня поддержали. Высказался Гавриш:

– Если бы так, как вы говорите, то и разговора нет. А если мы их сдадим, никто их не обменяет? Продадут их за деньги, и через несколько месяцев эти четверо опять будут в строю.

– И такое может быть. Спору нет, – согласился я.

– Тогда давайте этих оставим в живых. Посмотрим, как будет, а в следующий раз решим, как поступать, – высказался Коля.

Так и решил поступить. Выставил охранение. Доложил о состоявшемся бое комбату. Через несколько минут он мне ответил, приказал немедленно возвращаться.

Вызвал четыре своих БМП. Загрузили и живых, и мёртвых, всё трофейное оружие. Пока ждали БМП, успел осмотреть обоих убитых мною лично. Мне было очень интересно знать, кого я лично убил. По документам тот, что постарше, был 42 лет, родился в Казахстане. Тот, что младше, двадцать один год, родился в Урус-Мартане. По прописке оба жители Алхан-Юрта. Нашёл у них по двести долларов, купюры новенькие, забрал себе. Никаких мук совести, наоборот. В них, в этих убитых, я не видел людей. Произошёл какой-то перелом. Мирные или не мирные, не было жалко. Прокрутив всё произошедшее в этом бою, я с досадой отметил, что если бы был более собранным и решительным, то мог бы лично убить больше чеченцев. Вдруг меня посетило какое-то чувство неудовлетворённости, досады от упущенной возможности.

С другой стороны, очень хорошо, что я, как командир роты, находился на своём месте и уверенно командовал ротой в бою. Не прыгал лично пострелять за наводчика или лично поразить какую-нибудь цель за гранатомётчика, что и привело к тому, что в роте только трое раненых, те, что попали под миномётный обстрел, не в счёт. Впрочем, это заслуга всех командиров. На сей раз надо бы похвалить и командующего, и командира полка, и комбата (тяжело это признать), и особенно похвалить нужно командиров взводов.

С третьей стороны, какого чёрта я лично попёрся в эту разведку, да ещё офицеров за собой потащил? Это не дело командира роты. Надо командовать, а не рейнджера из себя корёжить, все равно не получится. Надо готовить своё ротное внештатное разведотделение. Срочно. Человек шесть-семь отобрать. Достаточно на первое время.

Я долго смотрел на этих двух убитых мною лично боевиков. Этот, который постарше, мог бы выращивать спокойно хлеб, явно колхозник, явно мужик на все руки мастер. Руки сильные, натруженные, нелегко ему его хлеб доставался. Курил. Да и без этого видно, что он не правоверный мусульманин. Второй тоже сильный парень, тоже, судя по рукам, не бездельник, но этот явно отморозок, таких надо убивать, таких оставлять в живых нельзя. Забрал себе его зелёную повязку.

Резко повернулся в сторону раненых. Мои подчиненные, добрые души, вкололи раненым промедол. Один, тот, что постарше, в сознании. Просит не убивать. Трое других тоже мужики в возрасте за сорок лет. Молодых нет.

Не успел я вернуться на КП роты, как тут же меня настиг заместитель командира батальона по вооружению (зампотех).

– Тимофеев, а кто, нахрен, будет заниматься эвакуацией твоей подбитой техники?

Этот майор был очень хороший человек, добрый и грубый, много помогал, часто делал то, что не должен был делать зампотех батальона, но должен был делать я со своей ротой, причём не ставил это нам в вину и не выпячивал свою работу. Но сейчас, после боя и перед лицом неминуемо наступающей ночи, при нерешённости очень многих задач он вывел меня из равновесия.

– А что, командир роты должен эвакуировать с поля боя повреждённую технику? Это моя, нахрен, работа? Я что её другими БМП таскать должен?

– У тебя танк стоит без дела. Ты чего орёшь?

– Танк воевать должен. Вы что, не знаете, чем надо эвакуировать технику?

– Ладно. Я сам справлюсь. В другой роте возьму танк.

Майор явно обиделся. Я был не прав.

Только вечером я вызвал к себе экипажи подбитых машин. Давно хотел с ними поговорить, руки не доходили. Эти ребята пережили в бою такое, что врагу не пожелаешь, попадание кумулятивных гранат в БМП – это не простое испытание. Мне надо было понять их состояние. Конечно, к этому времени все четверо были уже пьяные, но держались бодро. Немного поговорил и уложил их спать на КП роты.

Дал команду старшине организовать ужин для офицеров и прапорщиков роты, со спиртным. Попросил приехать зампотеха, сказал, что нужна срочная помощь. Майор приехал. Я с ходу попросил у него прощение. Офицеры прибыли уже все слегка пьяные, даже замполит был выпивши, старшина и техник – непонятно.

– Как вы могли без меня? Зря вы так, – единственное, что я им сказал.

Ужин отменил. Сели ужинать с зампотехом. Нормально поговорили, обсудили всё и расстались очень дружелюбно. До сегодняшнего дня я думал, что этот вечно чем-то недовольный майор относится к категории тех людей, у которых всегда и всё плохо. Им какое начальство не поставь – оно всегда очень плохое. Что бы не делало какое-либо начальство – оно плохое и «всё украло» или много украло, хоть и сделало что-то хорошее.

Теперь знаю, что я очень сильно ошибался. Послушал этого уроженца Норильска и понял, что такие, как он, люди не могут просто так сесть и нормально, что называется, по душам поговорить. А вот если выпьют – то смогут. Но только если выпьют. Я задумался тогда, почему уроженцы Кубани могут, а жители северных районов нашей страны в массе своей – не могут.

Ответ не нашёл, но разговор с майором был очень полезным, и я сам немного, что называется, «отмок».

Ночью при проверке выявил, что вся рота выпившая, но сильно пьяных не заметил. Ничего не говорил, потому что бесполезно, да и мне самому было всё понятно. Я сам захотел выпить сегодня, снять напряжение.

На следующий вечер собрались на ужин все офицеры и прапорщики. На сей раз всё нормально. Разобрали всё до мельчайших деталей. Обсудили. Даже пошутили и наметили кое-что.

Полк контролировал большой участок от Промышленного канала до Алхан-Юрта. Роту растащили и растянули на несколько километров. Некоторые блокпосты состояли всего-то из одного отделения во главе с сержантом-срочником, естественно. Меня ни на минуту не покидало беспокойство, и было предчувствие чего-то трагического. Вместе с тем разведданных не было никаких совершенно, а вот уверенность в том, что чеченцы где-то совсем рядом и внимательно нас изучают, была.

Чтобы обезопасить по возможности свою роту в предполагаемых мною местах возможного нахождения боевиков, ночью я «обнаруживал» цели и вызвал огонь миномётной батареи или САДН. Каждую ночь. Иногда два или три раза.

К государственным наградам за последний бой я представил весь личный состав роты. В разговоре с командиром полка настоял на том, чтобы отдельно были представлены к наградам командир миномётной батареи со своими солдатами и весь экипаж танка. Он не был против того, чтобы представить к награде миномётчиков, но экипаж танка не хотел. Помогла моя настойчивость.

Командир полка, и так уважительно относившийся ко всем командирам рот и батарей, особенно уважительно начал относиться к командирам мотострелковых рот и разведроты. Поскольку сам командир полка позволял нам больше, чем это было принято обычно, то и отношение, типа, «Ванька-ротный», сложившееся на фронте Великой Отечественной войны, прочно ушло в прошлое, у нас такого не было вообще. Даже напротив, командир полка очень внимательно выслушивал наше мнение и часто с нами соглашался. Комбатам не всегда это нравилось, но явно они это не показывали.

Кроме того, у меня было подозрение, что командир полка выделяет меня из числа командиров остальных мотострелковых рот, больше и чаще спрашивает моё мнение, что вызывает раздражение у комбата.

С другой стороны, комбат начал действовать всё более и более уверенно и профессионально. Одновременно с этим у него в общении даже со своими заместителями, начало проявляться некоторое высокомерие и раздражение. Он категорически не любил разговаривать с людьми. Всё больше комбат склонялся к тому, чтобы просто отдавать короткие приказы и отказывал в разрешении задать вопрос или возразить.

Все начали проявлять неудовольствие комбатом, а мне такое его поведение чем-то нравилось. Например, совещания были очень короткими и предельно конкретными.

Однажды я даже заступился за него, когда услышал критику в его адрес. Он не был самодуром, он был умён, начитан, иногда что-то цитировал и делал это очень уместно. Зарубежную литературу он тоже знал, иногда прибегал к цитатам из неё. Как-то однажды он мне задал вопрос:

– Ты знаешь, кто такой Сунь-Цзы?

– Это автор трактата «Искусство войны»?

– Уже неплохо. Читал?

– Нет.

– Плохо. Приедём с войны, займись серьёзным чтением.

На этом разговор был закончен. Я перестал быть ему интересен как собеседник.

Он не любил людей, это было видно. Педант во всём, он делал над собой очень большие усилия, для того чтобы сдерживаться. Низкий уровень воинской дисциплины в батальоне и то, что он не мог что-то кардинально изменить, делали его крайне нетерпимым в общении, а его вполне нормальные требования для батальона, где соблюдались бы все воинские законы, здесь выглядели как придирки и чванство. С ним было невыносимо тяжело. Но я всё-таки часто просил его уточнить задачу в целях её уяснения и добивался того, чтобы комбат начал со мной разговаривать, хоть он всем видом при этом показывал, что я тупой. В общем, комбат был полной противоположностью командира полка.

Утром меня вызвал командир полка. Прибыл. На КП полка, кроме командира полка и офицеров штаба полка, находился мужик в камуфляжной форме, в туфлях, без знаков различия. Командир полка обращался к нему «товарищ генерал-лейтенант». Перед штабной палаткой стоял БТР-80 внутренних войск МВД, а у входа в неё рядом с нашими бойцами, стояли здоровые солдаты в обмундировании спецназа внутренних войск МВД.

– Подходи, Юра, сюда. Ближе, – сказал командир.

Генерал поздоровался со мной за руку.

– Юра, тебе предстоит сегодня выполнить очень важную, деликатную и секретную боевую задачу, о её выполнении ты не будешь рассказывать никому до того момента, пока не выполнишь.

Задача выглядела, как несложная. С запада на Грозный наступал один из мотострелковых полков Северо-Кавказского военного округа и упёрся. Не может пока пройти дальше, сильное сопротивление боевиков. Применять в том районе артиллерию и авиацию нельзя по той причине, что в одном из зданий находится засевшая там группа СОБР во главе с майором ФСК, к тому же с ними находится ценный агент-чеченец. Силы у группы на исходе, вот уже второй день они отбивают яростные атаки боевиков. Только что пропала с ними связь, видимо, сели аккумуляторы (надеются, что в этом причина), двое раненых было, медикаментов нет, воды нет, боеприпасы на исходе.

Чеченцы явно не ждут удара с юга. Они хорошо осведомлены о том, чем занят наш полк, и понимают, что мы в город не сунемся, пока не попрёт тот мотострелковый полк, а лишь блокируем его с юга и ждём, когда на нас начнут выходить отступающие под натиском того полка чеченцы. Нашу группу во главе с этим майором надо вытаскивать. Разведроту командир отправить не может, она слишком занята на выполнении другой боевой задачи, но выделит мне одно отделение из этой роты на БРМ.

Обговорили замысел, силы и средства, взаимодействие. Задачу понял. Вопрос, почему бы эту задачу не поставить спецназу внутренних войск МВД, задавать не стал.

Я беру четыре БМП: с каждого взвода по одному штатному отделению, плюс свою БМП, со мной пойдёт один мой командир взвода и командир взвода из дивизиона. Кроме того, сажаю на свою машину ещё пять пехотинцев из числа добровольцев, включая санинструктора и артиллерийского разведчика, который был вместе со своим командиром взвода.

За себя в роте оставил Герасимова, поехал со мной Кузнецов. В город пошли не по дороге, пришлось сделать крюк по полю. Самый опасный участок был около километра. Укрылись за посадкой.

Далее пошла пешая разведка из состава приданных мне людей из полковой разведроты. Разведчики доложили, что в прилегающих к дороге домах боевиков не видно. Приняли решение замазать грязью все опознавательные знаки на машинах. У разведчиков нашлось два чеченских флага. Прикрепили один на БРМ, второй на мою БМП. Жаль, раньше не додумались.

Началось творчество. И вовсю начала раскрываться солдатская смекалка. Вот так должен быть устроен настоящий воинский уклад. Командир полка торопит.

Кузнецов с разведчиками пошли в стоящие в нескольких сотнях метров заброшенные дома, привели оттуда двух чеченцев и кучу гражданской одежды: плащи старые, пальто, куртки. Чеченцы оказались боевиками, вооруженными автоматами. Взяли их без единого выстрела, потому что они спали безмятежным сном в лучших традициях пройденной ими Советской армии. А что ещё делать на дежурстве? Ну не службу ведь нести.

Принесённое барахло разобрали и надели поверх формы или вместо неё. Я снял шлемофон и надел когда-то формованную меховую шапку. В сочетании с моей небритостью получилось хорошо, даже вблизи в нас трудно было разглядеть русских. Сохранившуюся у меня зелёную ленточку, которую я снял с головы убитого мною чеченца, отдал Кузнецову.

Дошли руки до пленных.

– Жить хотите? – спросил я, направив на них свою ВСС.

– Хотим, не убивайте нас. Мы ничего плохого не сделали. Мы в колхозе раньше работали, нас Дудаев мобилизовал, мы не хотим воевать.

– Я раньше каждое лето в Россию ездил, строил. Не убивайте, пожалуйста.

– А мы и не хотим вас убивать. Если поможете нам, то останетесь живы.

– Чем мы можем помочь?

– Недалеко отсюда, в одном из домов, в вашем окружении находится группа наших боевых товарищей. Нам надо её вытащить оттуда. Покажите, как лучше пройти и подойти к ним.

– Давай, командир, покажи, где они находятся.

Я достал карту и показал, где находимся мы и где этот дом.

– Туда можно нормально пройти, но без техники.

– Сейчас наступят сумерки и на технике можно подъехать вот сюда, – один из чеченцев ткнул пальцем в карту.

– А оттуда спокойно пройдём к ним пешком, – добавил второй чеченец.

– Как это спокойно пройдём? Там что, никого нет? – удивился я.

– Там к ночи в соседнем доме оставят одного пулемётчика и одного гранатомётчика. Сейчас там, в Грозном, не до вашей группы.

– А как мы их обезвредим?

– Товарищ капитан, мы справимся, – произнёс сержант из разведки и ухмыльнулся такой улыбкой, что у меня по телу мурашки пробежали.

– А что в остальных домах?

– В них ночью человек по десять-пятнадцать, там другое дело.

– А почему здесь только два человека?

– Потому что там хорошо простреливается, там почти сто метров пустыря. Зачем там больше?

– Логично.

– А откуда вы всё это знаете?

– Мы сами из этого отряда.

Поверили.

Как только начали спускаться сумерки, тронулись в путь. Подъехали к установленному месту. Разделились на группы и обследовали ближайшие частные дома. Собрались, оставив в некоторых домах охранение.

Впереди, метрах в ста от нас, тот самый кирпичный частный дом со сваленным по периметру забором из красного кирпича. Просочиться к нему незаметно не получится. Что дальше? Возможно, мы захватим этот частный дом. Допустим, даже без стрельбы. Что дальше? Наши в пятиэтажке не знают, что здесь уже свои. Связи с ними нет. Если мы попробуем подойти, то они по нам откроют прицельный огонь. Решение?

Собрал всех. Два варианта. Если возьмём частный дом без боя, тогда один из солдат снимет нательную рубашку и пойдет, размахивая ей, к нашим без всяких криков. Не должны по нему стрелять. Там его из пятиэтажки, в которой сидят чеченцы, будет не видно. Потом уже с оружием подойду я и поговорю с майором из ФСК, если он ещё живой.

Опять вышел командир полка и торопит.

Если тихо взять чеченцев в частном доме не получится, тогда штурм. Вызываю две машины, они подъезжают на определённые мною места, и каждая из них открывает огонь в определённом мною заранее секторе. Очертил сектор огня непосредственно по дому и прилегающей территории. Мы начинаем кричать нашим отходить к частному дому и сами пробуем идти к ним. Остальные силы и средства действуют по моей команде и по обстановке. Не умно и не хитро, но до других вариантов не додумался. Как только отойдём, в любом случае артиллерист вызывает огонь дивизиона, и она накрывает весь этот район.

Чеченцев оставили на броне связанными, заложники. Я с двумя разведчиками отправился к дому. Страх меня сильно сковывал. Я мысленно молил бога о прощении и просил оставить нас всех живыми.

Шли открыто. С первых же шагов мне казалось, что за нами пристально наблюдали. Разведчики оказались хорошими артистами, шли вдвоём впереди и делали вид, что тихо разговаривают, поизносили еле слышно какие-то выученные несколько слов из чеченского языка, так что их нельзя было различить, изображали полную расслабленность, показывая всем видом, что они знают, что находятся в безопасности.

Я посмотрел на всё вокруг. И вдруг меня пробила острая мысль, пробила как копьём по всему телу. Мы были хорошо видны не только чеченцам, но и с крыши, пятиэтажки, которую занимали наши бойцы МВД. Они нас могут убить. Черт! Как я не просчитал? Как не додумался? Такая детская ошибка! Ещё несколько пар шагов, и мы попадём в мёртвую для «нашей» пятиэтажки зону. Ещё чуть-чуть. Вот уже бойцы вошли в эту зону. Всё, нормально. Обошлось, теперь и меня не подстрелят.

Это всё торопыжничество и невнимательность моя. Ну и что, что командир полка торопит?! Надо успевать думать, если ты настоящий командир. И всё-таки не хватает мне ещё и опыта. Это тоже факт.

Осталось совсем чуть-чуть, метров двадцать. Из частного дома раздался гортанный чеченский голос. Видимо, спросили пароль. Я заметил того, который спросил. Он был в проёме окна возле входной двери на первом этаже. Второго не видел. Мы продолжили движение. Один из разведчиков обернулся ко мне и слегка пригнулся. Я рванул к нему, опёрся на его плечо своей ВСС и произвёл выстрел. Заскочили в дом. Я пролетел мимо чеченца, в которого стрелял. Он убит.

В комнате была хорошо оборудованная пулемётная точка.

Второй чеченец как сидел на стуле. Он так и не успел с него встать, один из разведчиков успел приставить к его рту автомат. Я посмотрел чеченцу в глаза. Мне показалось, он хотел что-то крикнуть, и я тут же выстрелил в него. Получился только громкий вздох. Подошёл вплотную и выстрелил в голову. Разведчики тут же обшарили карманы, быстро обменялись чем-то и через несколько секунд протянули мне купюры в долларах.

– Это ваша доля, товарищ капитан.

Я на секунду задумался и забрал деньги. Первоначально я хотел оставить деньги этим храбрым солдатам. Я не знал их совсем, но уже сильно уважал. Это были уже не школьники и не пэтэушники, это были настоящие Солдаты – с большой буквы. И для них эти деньги не были обычной наживой. Для них это боевой приз и только. Конечно, мне эти деньги были не нужны, а точнее, им они были нужнее. Но я хотел ощутить этот боевой дух опять, ведь первый раз мне очень понравилось. Эти деньги – это самый настоящий запах добычи.

Оказывается, в доме было трое чеченцев. Один из них спал, и разведчики его просто и тихо зарезали.

Вызвал в дом Кузнецова с группой. Связался с полком. Дождался от полка ответа, что связи с нашими по-прежнему нет.

В дом к осаждённым пошёл солдат из моей роты. Доброволец. В одной руке он тащил радиостанцию, а другой размахивал белой нательной рубахой. Солдата впустили в дом. Через несколько секунд я уже разговаривал с их командиром.

Пошёл я и двое разведчиков. Влетели в выбитую дверь подъезда, и мой лоб сразу наткнулся на холодный ствол автомата. Даже в такой темени я смог разглядеть напуганное и крайне уставшее лицо бойца СОБР.

– Спокойно, ребята. Свои. Где ваш командир? Быстрее, мужики, соображаем, если жить хотим.

– Я здесь! – из проёма квартиры первого этажа вышел человек.

– Товарищ майор, быстро и тихо отправляй своих людей в тот дом. Ясно? – немного повысив голос, произнёс я.

– Ясно. Все ко мне! – голос майора мне показался очень знакомым, но я не придал этому значения.

Через несколько секунд на лестнице собралось человек двенадцать.

– Собираемся все здесь. Уходим в частный дом, тихо, без всякого шума.

Ко мне обратился какой-то собровец.

– Кто командир?

Я назвал свои звание, фамилию и должность и уже тише добавил:

– И не командир, и не ты, а товарищ капитан.

– Ну, извини, командир, я старший лейтенант и у себя в отряде обращаюсь к капитанам на «ты». А потом ты в такой форме, что и не скажешь, что ты капитан.

Я только сейчас вспомнил о том, что одет, как чеченец. Надо же, в такой обстановке, в такой момент и все сильно, но тихо рассмеялись. Конечно, это было смешно немного, но и нервы давали о себе знать.

– Всё. Хорош! Давай, мужики, собираемся живее.

Ко мне подошёл их старший, майор ФСК, и произнес:

– Здорово, Юра!

Это был Игорь Копылов. Обнялись.

– Игорь, быстрее выноси раненых сюда, к выходу. Сколько их у тебя?

– Трое.

Видимо, ещё одного ранили, пока мы шли им на выручку.

В квартирах первого этажа были пробиты дыры в стенах между квартирами, так что можно было перемещаться по всему дому, не выходя на улицу. Когда мне доложили, что все в сборе и на позиции остался только пулеметчик из СОБРа, для прикрытия нашего отхода, я дал команду немедленно покидать дом.

Прошло всё тихо. В частном доме разобрались немного. Первыми пошли разведчики, за ними понесли раненых, мои бойцы помогали их нести. Мы отправились дальше, Кузнецов с группой остался прикрывать.

Как только впереди идущие достигли домов, за которыми стояло два БМП, началась стрельба со стороны боевого охранения справа. Я дал команду одной из БМП выдвинуться в сторону охранения и прикрыть его огнём. БМП завелась, выехала из-за дома, проехала метров на пятьдесят в сторону. Остановилась.

В чём дело? Почему не открывают огонь? Неужели что-то с пушкой? Эти мысли промелькнули мгновенно, казалось, что прошла уйма времени. БМП наконец открыла огонь, видимо, наводчик не сразу сориентировался.

Я обернулся в сторону того дома, где осталась группа Кузнецова, они уже вовсю бежали к нам. Молодец!

Заняли позиции. Надо было ждать отхода боевого охранения, такую команду они получили.

– Товарищ капитан, дайте нам сходить за ними. Мы быстро, – обратился ко мне сержант-разведчик.

В этот момент началась стрельба со стороны боевого охранения слева, и почти одновременно с ним начался обстрел пятиэтажки, где ещё недавно находились мы вместе с этой группой. Видимо, чеченцы ещё не поняли, что произошло. Они не знают, что их уже там нет.

– Идите, – сказал я разведчикам.

Ко мне подбежал командир собровцев со своими бойцами.

– Командир, что делать будем? – произнёс он, продолжая снаряжать свои магазины.

– Воевать будем, – раздражённо ответил я.

– Это понятно. Какая у нас задача?

– Ждать мою команду.

Дал команду второй машине выехать и прикрыть боевое охранение слева, остальным двум БМП подъехать ближе ко мне. БРМ оставил на месте. Тем временем Кузнецов связался с обоими боевыми охранениями.

Доклад от боевого охранения справа, что все, включая разведчиков, в сборе. Отходят, не прекращая огня.

– Командир, давай отходить. Время! В этом районе чеченов, как грязи. Я тебя прошу, отходим! – опять наседал на меня командир собровцев.

С одной стороны, он прав, я и сам хотел раньше уйти. И психологически я его понимал, он уже почти спасся из того ада, в котором оказался, а тут опять на грани.

Вспомнилось, как тогда, после первой своей курсантской сессии, я приехал на Южный вокзал в Калининграде, и как, ухмыляясь, со стороны осматривали меня, курсанта-первокурсника, пехотинца, местные милиционеры. Невольно посмотрел на уставшее лицо этого милиционера, в нем была мольба, выражавшая огромное желание поскорее всё закончить.

Бой слева не утихал. Дал команду двум БМП из тех, что были в резерве, подъехать и вести огонь по противнику. Подъехали и тут же открыли огонь. Погрузка произошла мгновенно. Начали отходить.

Доклад от командира БМП, прикрывавшей боевое охранение слева, что все в сборе. Дал команду двигаться в сторону БРМ. Сам, отъехав метров на триста в сторону, в поле, остановился. Все три БМП набрали скорость и вели огонь короткими очередями. Противник пытался достать их из СПГ. Посмотрел на наводчика.

– Вижу, товарищ капитан.

– Огонь!

Дал команду механику-водителю догонять наших. Впереди выстроилась уже колонна из трех БМП и БРМ. Кузнецов дал им команду прекратить огонь. Сейчас мне не давала покоя мысль, всех ли я собрал. Вроде бы доклады были. Но кто проверял? Всё-таки одно дело, когда штатные подразделения, сержант и все знают и чувствуют локоть соседа, а здесь сборная солянка.

Прекратила огонь и моя машина. Всё спокойно. Хотя там, откуда мы только что улизнули, правда, сильно нашумев всё-таки, судя по звуку, шёл очень интенсивный огневой бой. Интересно, кто там и с кем воюет? Усмехнулся, допустил минутную слабость мысленно поиздеваться над врагом. Признаюсь, это огромное удовольствие, очень сладкое, но очень вредное, и нам ещё в училище запрещали так думать.

– Быстро проверяем людей!

От моей роты все на месте, от разведчиков все на месте, артиллерист со своим артиллерийским разведчиком на месте. Игорь доложил, что у него тоже всё в порядке. Только сейчас я дал команду артиллеристу вызвать заранее оговорённый огонь его могучего артиллерийского дивизиона. Решил дождаться открытия огня, чтобы лейтенант из дивизиона мог его скорректировать хоть приблизительно.

– Командир, чего ждём? Я тебя прошу, давай скорее, у меня трехсотые, боюсь, что один из них не дотянет, – деликатно, уставшим голосом попросил меня командир собровцев.

– Терпение. Ждём три-четыре минуты. А зачем ты со мной кодовыми словами разговариваешь?

– Что? Не понял тебя, Юра.

– Я говорю, зачем ты раненых трехсотыми называешь?

– Ну так принято.

– Ты что, в эфире? Кроме того, для обозначения раненых сейчас действуют другие кодовые слова.

– Какая, хер, разница! Что ты умничаешь?

– Я и без этих уже жаргонных, но не кодовых слов вижу, что вы тут хватили через край. Не надо передо мной этого всего, и так достаточно.

Увидел разрыв одного 152-мм снаряда. Ясно. Пристрелочный. Тут же реакция лейтенанта из дивизиона, он дал целеуказания и доворот.

По лицу милиционера я понял, что от моих слов он был ошеломлён и крайне недоволен. Он очень сильно себя сдерживал, и я был уверен, что сейчас, если бы не такая обстановка, то он кинулся бы бить мне лицо. Ведь я умничаю, вместо того чтобы спасать раненых его боевых и своих теперь, кстати, тоже товарищей. Я в его глазах обнаглевшее, потерявшее все нормальные человеческие свойства бездушное животное, которому наплевать на людей.

Отлично! То, что нужно! Именно такую реакцию я от него ожидал. Специально решил вывести его из равновесия, разозлить и переключить на другое, чтобы он тут не ныл и терпел. По-человечески я его хорошо понимал, но я тут командир, и мне ещё задачу надо выполнить – до конца (!). Более-менее точный огонь дивизиона делал наш уход отсюда совершенно безопасным. Вот таким нехитрым приемом из курса военной педагогики и психологии любого высшего общевоинского и не только командного училища я решил нейтрализовать вполне понятные мне переживания и желания нормального командира.

Ну что поделать? Милиционеры не изучают военного дела и многое не знают, поэтому заглотил он мой примитивный приём полностью, дал мне возможность спокойно сделать то, что я, как общевойсковой командир, считал нужным. Но это командир собровцев очень хороший командир и человек с самой большой буквы. Уважаю его, искренне.

В этот момент в нужном районе начали рваться снаряды нашего дивизиона. Лейтенант вышел на свой «Тобол» и начал корректировку огня. Я как вальсом Штрауса наслаждался в эфире словами наших артиллеристов: «Ока, стой! Цель двести первая.... Пехота укрытая. Уровень… Основное направление левее.. Заряд… По три снаряда беглым, Огонь!» Вот теперь поехали!

Обернулся, посмотрел на всполохи огня, и мне стало спокойнее. Точнее, я получил от этой артиллерийской речи в эфире и разрывов снарядов огромное удовольствие. Эти их шаблонные слова с цифрами расчётов для стрельбы действуют на любого общевойскового командира умиротворяюще и успокоительно. Блаженство! Есть у нас, у пехоты, своя эстетика. Есть!

Шли в темноте, но на хорошей скорости. До полка дошли нормально. Уже на подходе к полку нас два раза обстреляли из пулемётов свои. Обошлось. Но орал я так, что меня, возможно, и без средств связи могли услышать на КП полка.

Подъехали сразу к медпункту, все уже ждали раненых, я заранее предупредил. Потом подъехали прямо к КП. Построились. Вышел командир полка и начальник штаба полка. Командир всех поблагодарил и сказал, что все, кто участвовал в этой вылазке, будут представлены к государственным боевым наградам.

Разведчики повели пленных к себе. С ними будет разбираться начальник разведки полка, а потом особисты.

Всю группу во главе с Игорем позвали в штабную палатку, кроме агента-чеченца, его сразу увели в сторону и повели к кунгу особистов нашего полка. До меня дошло, что не зря у него было постоянно спрятано под балаклавой лицо.

Туда же, в штабную палатку, позвали и меня с Кузнецовым. Генерал обратился к Игорю и милиционерам, крепко каждому пожал руки, поблагодарил и сказал, что всех наградят. Сказал он спасибо и нам с Кузнецовым, сказал, что лично проконтролирует наше награждение. Командир полка объявил, что всех сейчас помоют, покормят, устроят на ночлег, а генерал добавил, что утром они вместе с ним уедут в Ханкалу.

– Я что-то не пойму, вы знакомы? – вдруг задал вопрос Игорю генерал.

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант, – ответил Игорь.

– Откуда?

– Мы вместе с капитаном Тимофеевым начали службу в Сибири, но оттуда нас двоих отправили служить в Степанакертский полк, попали в одну мотострелковую роту. Я был замполитом роты, а он командиром взвода.

– Ну и отлично. Забирай его, Тимофеев. Отметьте свою победу. Можно. Заслужили.

Я вызвал старшину роты и попросил организовать самый хороший, который только возможно, стол. Вызвал Гену Василевского, познакомил их с Игорем, сказал Гене, что он сегодня дежурит всю ночь.

Старшина договорился с батальоном, и мы с Игорем и Кузнецовым пошли в баню. Быстро помылись, воды горячей было мало. Когда вернулись, стол был накрыт. Кузнецов с нами посидел недолго, но разобрали по косточкам весь бой.

Проговорили почти всю ночь. Я рассказал о себе. Игорь рассказал о себе. Получилось так, что прибыв в мотострелковую дивизию в Нахичевани, которая была подчинена в тот момент через Погранвойска КГБ СССР, Игорь показал себя с хорошей стороны, и после передачи дивизии в 1991 году обратно в Вооружённые Силы ему предложили продолжить службу в КГБ СССР, направили на учёбу, потом оставили в Москве. Подробнее он ничего рассказать не мог, я отнёсся к этому с пониманием. Женился, получил квартиру в Москве. Родил сына.

– Как, по армии не скучаешь?

– Бывает, вспоминаю, как мы служили, ностальгия. Нравилось мне многое. Мотострелковая рота, мощь какая! Но ты сам знаешь, какое отношение к замполитам в войсках, я терпеть это уже не мог. Поэтому не жалею.

Вспомнили всех, Новикова особенно, и только хорошими словами. Несколько раз добрым словом вспомнили комдива в Сибири, который настолько к нам по-отечески отнёсся, что выдал в самый разгар антиалкогольного маразма по бутылке конька в дорогу и закуску.

Я рассказал про тот ужас, как мы формировались. Оказывается, Игорь знал о ситуации вообще и про наш полк в частности. И самое страшное, с его слов, что о том, что представляет собой наш полк, знают все боевики.

Игорь рассказал, как оборонялись они с собровцами в этом доме, что он пережил. О том, как сильно обрадовались, когда узнали, что им на выручку будет направлена группа из полка. Как ждали все они нас, простую пехоту, но боялись, что если мы не дойдём, то придётся умирать. Сопоставили время, когда им сказали о том, что мы идём, и время, когда я получил задачу, вышло, что им сказали намного раньше. Хотелось поговорить и всё рассказать, но Игорь буквально выключался, засыпал, да и меня так тянуло в сон, что я не мог дальше с ним бороться.

Утром расстались. Игорь оставил мне телефон и адрес. Договорились встретиться. Осталось только выжить.

Политики объявили перемирие. Это вызвало взрыв недовольства в войсках. Пошли разговоры про предательство. Дошло до того, что мы, офицеры, между собой заподозрили в предательстве генерала, в тот момент командовавшего тем, что пафосно называлось нашей «группировкой». Генерал был слишком болтлив на телекамеры и никогда не разговаривал с командирами батальонов и рот. А ведь в этой группировке батальонов было всего-то несколько. Лично мне, как и моему комбату, все эти разговоры не понравились сразу.

Тут нужно пояснить. Дело в том, что как бы офицеры не скрывали от солдат своё мнение, но на самом деле скрыть его невозможно. Каким бы аполитичным не был солдат, но общий настрой офицера против генералов, точнее, командования и Верховного Главнокомандующего, не скроешь, и если личный состав думает, что его большие начальники предали, жди беды.

Эта война вообще показала, насколько у Верховного Главнокомандующего оказались болтливы генералы. Особое раздражение среди них вызывал командующий внутренними войсками МВД. Почему? Потому что эти самые внутренние войска МВД холили и лелеяли, комплектовали по потребности за счёт Вооружённых сил, ведь в армии даже бригады спецназа ГРУ Генштаба оказались не укомплектованы полностью личным составом. Планировалось наводить порядок на Кавказе без привлечения Вооруженных сил. Армия сейчас делает работу именно МВД и оказалась не боеготова именно по той причине, что комплектовались части внутренних войск МВД. И этот генерал громче и чаще всех виден в телевизоре. Ну ладно, не получилось, бывает. Тогда повинись на всю страну, признайся или хотя бы рот закрой.

Наши армейские генералы перед перемирием начали публично заявлять о том, что основная часть сил противника разгромлена, что врагу осталось немного и недолго. Волей или неволей и личный состав это слышал, хотел верить и думал, что осталось немного, и войне придёт конец. Что войска в целом и без нашего полка как-то справятся с этим. А тут новость о перемирии и тут же приказ о запрете открывать огонь, что стрелять можно только в ответ.

Солдат не будет сильно философствовать и сразу же найдёт простой и объясняющий всё универсальный ответ. Нашли ответ быстро: все Предатели. Особенно Борис Ельцин и все, кто ниже.

Мы быстро среагировали и поняли опасность произошедшего, но не молниеносно, что было большой ошибкой. Мы всё-таки не предполагали, насколько сокрушительно это всё повлияет на боевой дух личного состава.

Комбат и все, кто выше, тоже очень поздно опомнились, начали всячески оправдывать Бориса Ельцина, правда, быстро поняли, что ничего у нас не получается, и плюнули на всё.

Гена всё-таки предпринял ещё попытку во всём обвинять коммунистов, которые «развалили Российскую империю и потом СССР», тем самым отвести лютую ненависть личного состава от Бориса Ельцина. Не получилось, так как они на самом деле ненавидели и коммунистов, и Бориса Ельцина тоже и, кстати, также считали его коммунистом. В общем, не увидели мы никакой пользы в этой пропаганде, плюнули и начали думать, как выправлять ситуацию по-другому.

Тем временем начались бесконечные переговоры с полевыми командирами чеченов. Я категорически не хотел в них участвовать. Повезло, что всё-таки командиров рот и взводов не особенно к ним привлекали. А вот офицерам управлений батальонов и полка не открутиться. Офицеры рассказывали, что видели полковника Масхадова, передавали свои впечатления. Но мне было это совсем не интересно.

На фоне катастрофически упавшего боевого духа я очень большую опасность чувствовал оттого, что рота сильно разбросана. Повторю два критерия острой проблемы одновременно:

– тактическая проблема объективного характера;

– низкий боевой дух личного состава.

И что ждать? Только беды. Все мои мысли были занятыми тем, как обеспечить в таких условиях несение службы.

Начал личному составу рассказывать про ужасы чеченского плена, в который запросто можно угодить из-за халатного несения службы. Умышленно разжигал в них ненависть к противнику, хотя никакая официальная информация подобного характера нам не доводилась. Но нужного результата не достиг. Плохо действовало, хотя, конечно, они во всех чеченцах видели врага, но как-то уже безразлично всё воспринимали, если не сказать жёстче.

На помощь пришёл мой заместитель по политической части, Гена. Оказывается, он через своего коллегу, заместителя командира роты материального обеспечения полка, узнал, что кто-то из водителей этой роты на рынке в Моздоке, куда они регулярно ездят на склады, купил CD-диск с записью многочисленных кадров зверского, варварского обращения с русскими пленными, снятыми самими чеченцами для запугивания призывников (якобы для этого, но не точно).

Гена выкупил этот диск у солдата-водителя и попросил своего коллегу приобрести при следующем визите в Моздок продолжение. Вся рота увидела отрезание голов нашим пленным солдатам и очень много другого, что я не стал бы смотреть и показывать личному составу при других жизненных обстоятельствах.

Вот так выглядит правда о том, как я выровнял ситуацию с боевым духом и морально-психологическим состоянием личного состава в своей роте, точнее, вернул его в то состояние, которое хотел. Тем самым кардинально изменил отношение личного состава к несению службы. Я был уверен, что халатности и сна при несении службы теперь должно быть гораздо меньше.

Вместе с тем я, конечно, заметил и влияние этих фильмов на межнациональное мировоззрение личного состава. Но я бы не смог найти таких слов, которые бы объясняли что-то, типа, «народ хороший, есть отдельные люди…» и так далее. На самом деле правда звучит так: на войне нужно расчеловечить противника. Это надо делать, чтобы победить.

Позднее роту пополнили двумя утраченными в бою БМП. Почти новые. Опять же личный состав задумался над вопросом: к чему бы это? Я пришёл им на помощь и объяснил, что нас жду тяжёлые бои, что чеченцы не сдадутся просто так, что никуда мы не денемся, и придётся воевать много и долго. Но личный состав воспринимал мои слова как то, что их командир специально нагоняет тревоги, дескать, мне по должности положено это делать. Информация о перемирии обнадёживала личный состав, и трудно было переломить их мнение и надежду.

Однажды вечером меня вызвал комбат и предложил немного поужинать (выпить, соответственно) вместе с офицерами управления батальона и остальными командирами рот и батареи.

– А ты почему, Юра, увиливаешь, не хочешь в переговорах поучаствовать?

Я посмотрел на комбата и раздумывал, ответить ли ему правду.

– Не хочу.

– Почему? Неужели не интересно посмотреть, с кем воюешь?

– Не интересно, я и так знаю, кто эти люди и этот народ.

– Скрытный ты какой-то, не могу тебя понять. Командир ты хороший. Но я, как твой командир, обязан знать не только твои деловые качества, но и личные.

– Я открыт.

– Это ты-то открыт?

– Всего, что касается службы.

– А я вот, Юра, с удовольствием здесь воюю. Давно пора этот Кавказ на место ставить.

– Я без удовольствия. Считаю, что можно было и без войны обойтись.

– Ты что, пацифист?

– Не обзывайтесь. Какой же из меня пацифист?

– Как без войны? Без войны они отсоединятся от России.

– Вот и хорошо.

– Не понял?!

– Я говорю, а что плохого, если Чечня отсоединится?

– Россия развалится. Другие захотят.

– Кто другие?

– Дагестан, Кабардино-Балкария и вообще весь Северный Кавказ.

– Не думаю, что весь. Не думаю, что Северная Осетия этого захочет. Во-вторых, если все, кого вы назвали, уйдут из России нам будет лучше, им не знаю, о них не думаю, но нам будет легче.

– Чем лучше?

– Без Кавказа будет нам легче. Слишком разный у нас с ними менталитет, разное мировоззрение. И я совсем не люблю этот Кавказ, очень не люблю.

– А ты прав. Я тоже не люблю их всех. Но ведь что нам политики говорят? Говорят, что тогда уйдёт Татария и Башкирия!

Только сейчас я уловил в его словах лёгкую издёвку, не ко мне, а ко всем этим пропагандистским штампам.

– Не уверен. Не вижу связи никакой.

– Выходит, ты, Юра, воюешь за то, чтобы Чечня осталась в России, но не хочешь победить?

– Победить хочу. Ничего уже сейчас не поделаешь, войну мы начали. Теперь надо побеждать. Мало ли, как я думаю. Я офицер и есть приказ. Моё мнение спросят на избирательном участке.

– Избирательный участок! Это дерьмо. Это дерьмо затеяли дерьмократы и довели страну до такого состояния, – в его словах опять была лёгкая издёвка. Я догадался, что он так не думает.

– До какого?

– Союз распался, – здесь он уже почти в открытую ухмылялся.

– Ну и что? Что в этом плохого? Что плохого в том, что мы с туркменами, грузинами, украинцами, азербайджанцами и прочими живём в разных государствах? Нахрен нам все эти республики? Что плохого оттого, что они ушли? Я вижу только хорошее. Живём мы так плохо не потому, что они ушли, а потому, что у нас власть такая тупорылая. Потому что мы сами её нормальную выбрать не можем.

– Насчёт всех согласен. А вот насчёт белорусов и украинцев не согласен.

И опять у него лёгкая ухмылка.

– Так ведь это сами украинцы не захотели новый союзный договор подписывать, поэтому подписали Беловежские соглашения.

– Да, украинцы были самыми главными сепаратистами Союза, кроме прибалтов, ничего не скажешь. Выходит, воюешь ты, Юра, без идеи.

– Идея моя – это приказ командования. Не важно, как я думаю, важно, что решили те, у кого власть. Иначе анархия. Может, они и правы, что Новгородская область уйдёт от Псковской области, если Чечня получит независимость, а мне, такому тупому сапогу, этого не объяснили, и мне этого не дано понять.

Давно слушавшие завязавшийся диалог между мной и комбатом остальные командиры рот и заместители комбата поддержали меня.

– Да поставить забор метров десять на границе с Чечнёй и нас на прикрытие госграницы – и делу конец, – высказался начальник штаба батальона.

– На каждую автоматную очередь с их стороны, залп САДН, – добавил командир миномётной батареи.

Комбат ухмыльнулся, и я понял, что ему совсем не чужды эти радикальные, но не реальные мысли.

– Ладно, я с вами согласен, господа офицеры. Но вот что делать будем с солдатскими матерями? Они у нас тут ходят, как у себя дома. Жалуются на вас, что вы бездушные и всё такое.

– Надо прекращать эту вакханалию с матерями. У них одно на уме – увезти своего сына домой.

– Предложения? – резко оборвал офицеров комбат.

– Надо, чтобы как-то МВД ими занялось.

– Легко сказать. Кто им команду такую даст?

– Ельцин. Кто ещё? – ответил я.

– Понятно. Ельцин бухает беспробудно, он об этой проблеме не знает.

– Тогда собрать их всех и вывезти в Моздок.

– Не пойдёт. Они сюда быстрее нас доедут обратно.

Все замолчали. Комбат был прав. Но и разговоры с ними разговаривать ни у кого не был ни сил, ни желания.

– А кто отвечает за охрану тыла? – спросил я.

– Умный? – резко ответил комбат.

– МВД в полном составе, включая ВВ, – глухо произнёс начальник штаба.

Наступила полная тишина. Никто не знал, что делать, но их подрывная деятельность под личиной всемирного добра всем уже очень надоела.

– Моё решение такое. В роты комитет не пускать. Заниматься матерями будет замполит батальона, поэтому всех их из рот разворачивать и привозить сюда, к замполиту. А что здесь с ними делать, мы с тут с ним подумаем. Другого выхода нет.

Я вышел после ужина полный решимости прекратить деятельность солдатских матерей. Благо, в моей роте их появление носило эпизодический характер. Если приехала мать конкретного моего солдата, им встречу обеспечу и устрою её нормально. А если приедет какая-то общественница из комитета – эту в батальон, и без всяких разговоров, в роте ноги её не будет. Тем более возить её по отдельным постам, по которым разбросана рота, возможности нет. Рота разбросана на три с половиной километра. У меня не на постах две БМП с экипажами и пять пехотинцев, на второй только наводчик и механик, один танк Т-80БВ, старшина, техник роты и два автомобиля с водителями из взвода обеспечения батальона. Все офицеры роты, кроме меня, на постах. И это всё. Больше резервов нет. Хватит. Пусть жалуются, кому захотят.

Ночью решил проверить, как моя рота несёт службу. Было подозрение, что дела обстоят очень плохо, так как чеченцы соблюдали перемирие и нас не обстреливали, а солдаты ждали долгожданный мир, и им, почти всем, было плевать на то, где и в каком качестве окажется эта Чечня. В общем, народ ждал дембеля.

Скрытно вышел примерно на триста метров вперёд от позиций. Предупредил на всякий случай техника роты. Обогнул минное поле, прошёл вдоль лесопосадки, (не заходя в неё, там растяжки) и, слегка пригнувшись, спокойно дошёл почти до позиций. Немного ползком. Встал на бруствер и соскочил в окоп.

Бойцы были сильно напуганы, но, увидев меня, обрадовались. Зря. Всю ночь гонял все посты роты. Давал вводные. К утру расстреляли почти весь боекомплект. Дисциплина была уже на удовлетворительном уровне. Война расставила всё по своим местам. Но с несением службы большие проблемы, как я и думал.

Утром в лесопосадку пошли старшина и пятеро бойцов, нашли там трёх убитых боевиков с оружием. Это послужило хорошим уроком всей роте. Убитые случайно боевики оказались украинцами в нашей форме, один из них с погонами старшего лейтенанта. Прежде чем отдать эти трупы особистам, я провёз их по всем постам роты. На роту это подействовало, ведь чисто внешне этих украинцев от нас не отличишь.

Потом, правда, эти трупы забрал комбат и предъявил всему личному составу батальона, а потом их повезли и в соседний батальон. Вот это очень хорошо подействовало на личный состав, ведь при таких делах дембель может оказаться в опасности.

Я тоже принял самые решительные меры. То, что я сам лично дежурю каждую ночь – это было уже сложившейся традицией еще с Закавказья, но меня на все три с половиной километра по фронту не хватит, и хронический недосып тоже давал о себе знать (иной раз забываешь кое-что). Во-первых, дал взбучку командирам взводов. Во-вторых, вытащил с позиций к себе замполита, чтобы разделить с ним ночь по частям. В-третьих, направил вместо замполита старшину (они через ночь менялись с техником). И главное – обязал командиров всех солдат, которые будут дежурить ночью, укладывать спать не позже шестнадцати часов дня. На деле они имели возможность лечь спать уже где-то в половине третьего, что я приветствовал.

Повторную подобную проверку я уже не проводил. Боялся. Могли свои подстрелить. Но стрельбу ночью вели частенько. Вызов огня артиллерии превратился в хорошую ночную традицию, как салют. Я знаю, что командиру полка жаловались на этот счёт неоднократно, но до меня претензии не доходили. Комбат тоже меня покрывал и одобрял своим молчанием.

Постепенно моя пехота обживалась.

Натаскали ковров, кастрюль, чайников, печек разномастных, солений, варений и всякой всячины. Частенько меня кормили свежей говядиной. Я знал, откуда всё это. Одно слово «мародёрка». Специально закрывал глаза, потому что считал важным, чтобы у солдата был быт как можно лучше. Чем лучше у солдата быт, тем лучше он службу тащить будет. И это для меня самое главное, ведь я им дать ничего не могу. Мне было всё равно, что будут думать о нас чеченцы. Чем хуже – тем лучше, меньше будет желающих в Россию вернуться.

Однажды техник притащил на КП роты ЗиЛ-131 с кунгом и прицепом. Это был брошенный кем-то автомобиль, прострелянный и разукомплектованный. Зато салон кунга и прицепа, на мой крайне непритязательный в этих условиях вкус, был в удовлетворительном состоянии и готов к проживанию. Приказал отмыть, и кое-что подделать. Договорился с командиром инженерно-саперной роты полка, и он отрыл нам окоп. Натянули маскировочную сеть. Жить можно. В кунге разместились мы с замполитом, в прицепе – прапорщики роты.

Май 1995 года. Чеченская республика. Окрестности Алхан-Юрта

На майские некоторых офицеров отпустили на несколько дней домой. После праздников пришли первые государственные награды. Для их вручения приехал генерал. Тридцать пять человек из моей роты, включая всех офицеров, были награждены. Получил орден Мужества и я.

Отметили. Налили водки в каску, и все награждённые, включая солдат и сержантов, из неё отхлебнули. Ради такого случая можно было выпить с подчинёнными, это не ради пьянства. Вот такую фронтовую традицию мы возродили. Как-то она пришла сама собой. То есть это не было каким-то продуманным заранее действием. Действительно, просто так получилось. Никаких пафосных слов и тем более грузинских тостов. Просто я сказал:

– За победу!

Это событие очень положительно повлияло на личный состав, и хоть мы не знали, за что именно нас наградили, по какому именно наградному листу, судя по составу награждённых, это были самые первые представления. Плохо было то, что многие из них увольнялись, хотя могли послужить очень хорошим примером всем остальным.

Многие бойцы к этому времени полностью преобразились, сильно поменялось мировоззрение, и теперь мы без всякого пафоса могли считать друг друга товарищами. Я всё меньше и меньше походил на «полицейского» и стал для них своим командиром.