Пятая стадия

Пролог

Жизнь похожа на большую зебру: белая полоса сменяется черной так же, как хорошее сменяется плохим. Может быть, это слишком просто – делить всю жизнь исключительно на чёрное и белое. Но Женя точно знал, что за лучшим днём всегда идёт кошмарный, а падение будет таким же резким, как переход из белого в чёрный на теле африканской лошадки.

Первый раз он столкнулся с этим в десять лет, когда вернулся со своих первых соревнований. После долгих упорных тренировок Женя Звягинцев впервые переступил порог дома с бронзовой медалью на шее. Другой ребенок на его месте, наверное, расстроился бы: всё-таки каждый хочет оказаться на вершине пьедестала и носить гордое звание чемпиона. Но для маленького Жени даже третье место было большим достижением и прорывом, доказывающим его способности.

Не так уж это и просто управлять большой лошадью. Все дети катаются на велосипедах, роликах и самокатах – но в них нет жизни, только колёсики да гайки, обретающие движение от усилий человека. А вот у лошади есть своя воля, свои желания – её невозможно подчинить, только приручить, стать с ней единым целым. Женя три года учился этому слиянию под строгим руководством своего тренера Сан Саныча: как шевелить руками и ногами, держать спину и делать так, чтобы лошадь двигалась нужным образом. Теперь же первый маленький плод висел на его тонкой мальчишеской шее, грел душу и давал стимул вырастить другие, не менее сладкие фрукты достижений.

Его семья не часто собиралась за одним столом. У Звягинцевых не было какой-то общности, присущей дружным семьям. Они не ужинали вместе, не выбирались в город на совместные прогулки, не играли по выходным в настольные игры, да даже по душам они толком не говорили. Каждый жил обособленно, будто они не родные друг другу люди, а всего лишь соседи, делившие жилплощадь на четверых.

В тот день мама вопреки всему расстаралась и накрыла стол, достойный чьего-то дня рождения или Нового Года. Женя чувствовал себя героем вечера: показывал всем свою долгожданную награду, с упоением рассказывал о соревнованиях, то и дело подскакивал с места, активно изображая то своего коня, то тренера, то лица соперников. Мама широко улыбалась, сестра смеялась, подыгрывая Жене, и даже отец казался не таким серьёзным как обычно.

Но тема соревнований исчерпала себя. Родители принялись обсуждать работу, новую горничную, друзей, – всё то, отчего и без того уставшего Женю клонило в сон. Он лениво соскребал остатки крема от торта с тарелки, чувствуя, как голова с каждой минутой становится всё тяжелее, а нос вот-вот ткнётся в деревянную поверхность стола.

– Жень, – сестра мягко коснулась его плеча. – Пойдём спать?

Он заторможено кивнул. Маша взяла его за руку, как совсем маленького ребёнка, и повела на второй этаж. Женя всё делал медленно: переодевался в пижаму, чистил зубы, расстилал мягкую постель; но Маша терпеливо ждала, когда брат закончит приготовления ко сну уляжется поудобней в кровати.

– Почитать тебе на ночь?

– Я же уже не маленький, – серьёзно заявил Женя, на что Маша звонко засмеялась.

– Думаешь, взрослым никто никогда не читает книги вслух?

Женя хмуро посмотрел на сестру, не желая признавать её правоту. Он лишь молча взял с прикроватной тумбочки тоненькую книгу рассказов.

– Прочитай тот, который про лошадь!

– Опять? Ты же его уже два раза слушал.

– Хочу про лошадь!

Капризный тон Жени заставил Машу тяжело вздохнуть и открыть уже знакомую страницу, на которой начинался рассказ Паустовского «Тёплый хлеб». Занятия конным спортом заставили Женю полюбить всё, что связано с лошадьми – он читал про них книжки, смотрел фильмы и мультики, а на письменном столе даже поставил игрушечную фигурку лошади.

Он вновь слушал рассказ о мальчике Фильке, обидевшем коня, и недоумевал: как вообще можно ударить это животное? Женя испытывал перед лошадьми необъяснимый трепет. После занятий в конном клубе он всегда гладил своего покладистого скакуна по шее, ласково и аккуратно перебирал жёсткую гриву, а иногда доставал из карманов жилетки припасённое угощение. Лошади они ведь почти как люди – даже их взгляд полон чувств и эмоций. Разве можно их обижать?

От жалости к вымышленному коню, мягкого голоса сестры и тепла домашней постели Женя практически уснул, но его погружение в мир грёз приостановило едва ощутимое поглаживание по волосам.

– Жень, – он приоткрыл один глаз и невнятно хмыкнул, давая Маше понять, что слышит её. – Можешь пообещать мне одну вещь?

– Какую?

– Никогда не становись таким же, как этот Филька.

Женя неохотно приподнялся на локтях и нахмурился.

– Никогда не обижать лошадей?

– Вообще никого не обижай. Ты добрый мальчик, постарайся сохранить это в себе, – Маша замялась, собираясь с мыслями. – А ещё… Пообещай, что ты никогда не будешь сдаваться и станешь настоящим чемпионом. Третье место – это хорошо, но ты можешь добиться куда большего.

Женя смотрел на сестру с недоумением. Он не понимал: зачем Маша говорит ему это? В душе зародилось чувство, которое взрослые характеризуют словом «тревога». Жене хотелось задать сестре кучу ещё не сформировавшихся в голове вопросов или вовсе попросить её остаться рядом на всю ночь. Казалось, что ночью неминуемо может случиться что-то плохое, если он этого не сделает.

Молчание затянулось, Маша заметно нервничала, выламывая пальцы на правой руке, а Женя всё не мог подобрать нужных слов.

– Обещаю… – наконец, пробормотал он совершенно не то, что хотел сказать.

Маша шумно выдохнула и её плечи опустились, словно с них сняли огромный груз. Она молча поцеловала Женю в лоб и выключила прикроватный светильник. Лишь на выходе из комнаты она обернулась и посмотрела на брата, сидевшего в кровати без движения.

– Спокойной ночи, Жень… – слабо произнесла сестра и еле заметно улыбнулась. – Главное, ничего не бойся.

Женя кивнул, чувствуя удушающий ком в горле. Маша ушла, а он ещё долго смотрел на то место, где она стояла, и никак не мог закрыть глаза. От разговора с сестрой внутри всё дребезжало так, словно её слова были огромными шурупами, которые ввинчивали в грудную клетку.

Женя боялся, что стоит ему уснуть, как обязательно произойдёт что-то плохое. Маша никогда не говорила с ним так серьёзно. Она любила подкалывать и подшучивать, дразнить и смеяться. А ещё сестра никогда ничего от него не требовала, а тут аж целое обещание попросила дать. Разве Маша не знает, какой силой может обладать? Знает, а значит просит не просто так… Но зачем? Неужели она знает что-то неизвестное самому Жене? Гул мыслей был таким громким, что его перебивало лишь гулкое биение сердце.

Женя долго ворочался в кровати, и не заметил, как тревога усталость утянули его в беспокойный бредовый сон. Ему снилось, что он бежит за Машей по большому садовому лабиринту. За поворотами живых изгородей он видел то кончики её волос, то подол платья и босые ступни. Женя слышал смех, разгонялся, игнорируя маленькие неприятные порезы острых травинок, но всякий раз, когда пальцы почти хватались за белую ткань, сестра оказывалась быстрее, то и дело ускользала и исчезала. Силы быстро покидали изнурённое бегом тело – перед очередным Женя упал на землю и не смог подняться на ноги. Он лежал на траве, а Машин смех всё звучал и звучал, превращался из весёлого издевательский. В жалкой попытке спрятаться от злого хохота Женя свернулся калачиком, обхватил голову руками и закрыл глаза, стараясь слушать лишь своё шумное дыхание.

Воздух разрезал громкий крик. Женя подскочил и не сразу понял, что вместо колкого газона под ним вновь мягкий матрас. Он сонно растёр глаза, оглядывая свою комнату, залитую солнечным светом. Шкаф, полочки с учебниками и игрушками, письменный стол, тумбочка, а на ней сборник рассказов – никаких зарослей и изгородей, всё было прежним.

Неохотно Женя встал с кровати и поплёлся в сторону персональной ванной, всё-таки вялое трение щёткой по зубам никто не отменял даже для вчерашних триумфаторов. Он почти схватился за дверную ручку, но рука замерла в воздухе от пронзительного воя.

По позвоночнику будто пустили разряд электрического тока. Звук был из коридора. Но кто мог кричать в их доме? Женя чувствовал себя героем глупого фильма ужасов – они всегда чувствуют, что в тёмном подвале скрывается зло, но всё равно спускаются туда. Он вышел из комнаты и увидел напряженную спину отца. Виктор Михайлович стоял у входа в Машину комнату, опираясь на дверной косяк.

Яростный стук сердца вторил: «Происходит что-то плохое. Что-то очень плохое». Женя побежал к сестре в комнату, но отец, казавшийся каменным изваянием, удивительно резво схватил его за ворот пижамы и дёрнул от двери. Он успел увидеть лишь человека в синей форме с надписью «Скорая помощь», и в душе стало ещё тревожней. Хотелось вырваться из крепкой отцовской хватки и забежать в комнату, узнать кому плохо и больно: люди ведь кричат и воют, когда им больно? Но отец крепко обхватил его за плечи, не давая вырваться и узнать всю правду.

– Тебе туда нельзя, – прохрипел Виктор Михайлович не своим голосом, и Женя наконец-то посмотрел на отца.

Казалось, что за ночь он состарился на несколько десятков лет: морщины изрезали грубое лицо, руки сжимающие Женины плечи то и дело подрагивали, а в глазах застыла нечеловеческая боль. Женя открыл было рот, чтобы что-то сказать, но воздух застрял в лёгких.

– Ты сейчас пойдёшь в свою комнату, переоденешься и пойдёшь к Савицким, – тихо начал Виктор Михайлович. – А я позвоню тёте Наташе, она тебя встретит.

В душе всё противилось этому указу, хотелось увидеть маму и Машу, убедиться, что с ними всё в порядке, а скорая помощь приехала за кем-то из домашнего персонала. Но Женя так испугался болезненно-строго взгляда отца, что смог лишь кивнуть и приступить к воплощению отцовского наказа в жизнь.

Женя натянул на себя вчерашнюю одежду и выбежал из дома. У ворот его и вправду ждала тётя Наташа. Она была весёлой и улыбчивой женщиной, поэтому сложно было не заметить, что в это утро она болезненно закусывала губы, пытаясь сдерживать непрошенные слёзы. Женя не рискнул спросить, почему она плачет, и покорно пошёл за ней в соседний дом.

Лишь через несколько дней он узнал, что скорая приехала тогда из-за Маши, но не для того, чтобы лечить. Врачи забирали её тело. Тело… Будто она никогда и не была живым человеком. В тот вечер, наполненный счастьем, Женя в последний раз видел сестру, слышал её звонкий смех, чувствовал прикосновения, наполненные теплом, и не мог представить, что уже ночью она покончит с собой и превратится в огромную пустоту.

Из года в год, взрослея, Женя всё чаще вспоминал их последний разговор и задавал сестре одни и те же вопросы. Почему ты это сделала? Я мог тебя остановить в тот вечер? Я должен выполнить обещание, чтобы ты спала спокойно?

Но ответов никогда не находилось.

Отрицание. Глава 1

За восемнадцать лет своей жизни Женя никогда не лежал в больнице. Его обходили стороной серьезные болячки и травмы, поэтому сейчас всё происходящее казалось дикостью. Отвратительная каша, приготовленная на воде, медсёстры, огрубевшие от долгой работы в травматологии, странные соседи по палате: жертва драки ярых футбольных фанатиков по имени Вани и мужчина без имени и определённого места жительства. Атмосфера городской травматологии мало напоминала условия, к которым Женя привык.

Он откровенно маялся, прозябая здесь седьмую неделю. Женя привык к движению, – институт, тренировки, встречи с друзьями, – весь его день был расписан по часам, если не по минутам, и он не давал себе шанса на безделье. Раньше даже простое лежание на кровати казалось привилегией ночного сна, но жизнь всегда щёлкает по лбу самых удачливых людей, бросая их из огня да в полымя. Активный, неуёмный Женя получил свой щелчок и теперь не мог встать с койки полтора месяца: переломанную ногу заковали в замысловатую конструкцию, которую сотрудники больницы назвали «вытяжкой».

Но жить в бесконечном потоке негативных мыслей о затёкшем теле и слабеющих без нагрузки мышцах – невозможно; и Женя пытался найти плюсы в больничной жизни. Тут тоже всё было по расписанию, изо дня в день: подъём в семь, измерение температуры утром и вечером, уколы, обеды на эмалированных совковых тарелках. Но лучший пункт распорядка дня по праву приходился на четыре часа дня – в это время травматология открывала свои двери для посетителей.

Женя постоянно поглядывал на часы и ерзал на кровати, пытаясь уловить дёрганные движения стрелок. Стоило короткому лучу соприкоснуться с позолоченной четвёркой, как в дверь палаты легонько постучали, и Женя с надеждой приподнялся на локтях. В их палате навещали только его и любителя футбола, к мужчине алкоголической натуры, на его памяти, никто не приходил.

Мила переступила порог, не дожидаясь ответа, и в палате стало на порядок светлей. Ее белое платье струилось кружевом по хрупким плечам, а широкая белоснежная улыбка превращала её в ангела, спустившегося с небес в обшарпанную больницу по ошибке. Женя сразу просиял, увидев свою девушку, и махнул ей рукой, словно она могла перепутать его с бритым скинхэдом или, не дай бог, бомжом.

– Женя, Женечка, Евгений, – пропела Мила, на что с соседней койки послышался мерзкий раздражающий смешок. Женя повернул голову, чтобы сказать Ванечке пару ласковых, но Мила, кажется, заметила его враждебный настрой и поспешила сесть к нему на край кровати. Она ловко заставила Женю переключить внимание на себя, обхватив его лицо руками и повернув к себе. – Я говорила с твоим врачом, и у меня для тебя хорошие новости.

– Он сказал, что я сросся с кроватью и буду догнивать тут остаток своей жизни? – насмешливо спросил Женя. По местным меркам – паровая котлета на ужин тоже считалась хорошей новостью и чего-то более воодушевляющего он уже и не ждал, но Мила больно ткнула его в плечо.

– Ты дурак? – Возмутилась она. – Что за упаднические мысли? На следующей неделе выпишут тебя уже, а ты догнивать собрался! Тоже мне – кабачок на грядке!

– Так они и на прошлой неделе говорили, что на следующей выпишут, а я всё ещё тут!

– Жень, у тебя нога в двух местах сломана. Нельзя недельку полечиться, а потом встать и побежать. Врачи тоже не дураки.

– Но эти же два места не по очереди срастаются, – в голосе Жени просквозил шутливый протест, но перешёл на серьёзный настрой, заметив, как Мила недовольно поджала губы. – Мил, я уже пропустил соревновательный сезон, нужно готовиться к следующему, чтобы наверстать упущенное. Я устал лежать, у меня уже все мышцы атрофировались, я не могу так больше.

– Ты же помнишь, что, когда тебя выпишут, будет реабилитация? Тебя не пустят сразу на тренировки.

Мила общалась с ним, как с маленьким ребёнком, и Жене не нравилось чувствовать себя пятилетним малышом, которого мама отговаривает есть песок. Хотелось спорить с пеной у рта, но спорить с Милой – дохлый номер. Проще согласиться с женщиной и сделать по-своему, чем пытаться что-то ей доказать.

– Я помню. Я не собираюсь сразу запрыгивать в седло. Вот восстановлюсь и буду нагонять.

Мила слабо улыбнулась, и Женя понял, что она ему не поверила – лишь сделала вид, принимая тактическое отступление во имя временного перемирия. Прохладная ладонь коснулась его скулы в нежном жесте, и Женя, повернув голову, прижался к её тонким пальцам губами. Мила медленно выдохнула, прильнула к нему в молчаливой просьбе объятий. Руки сомкнулись вокруг её тонкой талии, лёгкие наполнились тонким запахом фиалкового парфюма, глаза закрылись сами по себе. Покой и умиротворение заполнили душу, и в этом тёплом чувстве хотелось раствориться.

Мила тихо рассказывала о жизни во внешнем мире: про экзамены, про вручение аттестатов и выпускной, который Женя пропустил, про то, что уже подала документы в институт и проходит по конкурсным спискам на бюджет. Женя внимательно слушал её, хотя несколько раз терял нить повествования за путанными перескоками с историю на историю. Кончики пальцев скользили по рисункам тонкого кружева, когда телефон на тумбочке противно засвистел от входящего сообщения.

– Что там? – Мила приподнялась и подала ему телефон, не дав Жене извернуться. – Родители решили заехать?

– Нет. У них важные дела, которые не требуют отлагательств, а любимый сын может и подождать, – Женя сосредоточенно напечатал ответ и поставил файл на загрузку. – Сан Саныч видео прислал.

– Какое?

– С соревнований. Я его месяц назад просил, но он же с техникой не дружит, только сейчас растелился.

Мила нахмурилась и выпуталась из объятий, будто вся нежность в миг испарилась.

– Зачем тебе видео с соревнований?

– Хочу посмотреть, что сделал не так. Надо же понять, почему мы с Талисманом так свалились.

Не успел Женя открыть загрузившееся видео, как Мила резко выхватила телефон и убрала в нижний ящик тумбочки, куда Жене при всём желании не дотянуться.

– Мил, ты издеваешься что ли?

– Давай ты потом посмотришь?

– Да почему потом!

– Тебе сейчас не нужны негативные эмоции.

Мила мягко погладила его по щеке. Она успокаивала его, как разбушевавшеюся лошадь – водила рукой по мордашке и пыталась поймать зрительный контакт, наладить связь с буйным зверем внутри. Она отвечала на злость и протесты нежностью и тихими увещеваниями, и, на удивление, это работало. Женя поддавался её мирному настрою – фырчал недовольно, кривился, не соглашался с ней, но всё равно успокаивался.

– Жень, ты не скоро выйдешь на арену. Ты будешь восстанавливаться, расхаживаться, заниматься физкультурой. Тебе никто не разрешит сразу вернуться в прежний ритм тренировок, – Женя открыл рот, чтобы возразить, но Мила, предугадывая мысль, сразу оборвала его. – Даже Сан Саныч. Он тоже не дурак – знает, что будет, если ты с прыгнешь с места в карьер, и лишаться своего единственного взрослого чемпиона точно не захочет.

– Ну и что мне теперь, вообще о спорте не думать? – с ноткой детской обиды возразил Женя.

– Думай, но не углубляйся. Ты лучше отдыхай, набирайся сил… Почитай книжку, сериалы посмотри – я тебе на ноутбук подключила кучу подписок… Когда ещё у тебя на это всё будет время? Ты же со своим конным спортом вообще жизни не видишь.

– Ладно! Ладно! – Женя согласился, лишь бы Мила не придумала ему тысячу и одно занятие. В желании срочно перевести тему, он зацепился взглядом за черный пакет, оставленный Милой на тумбочке, и кивнул на него. – Чего ты мне сегодня вкусненького принесла?

Мила тихо ойкнула и принялась разбирать продукты, о которых, кажется, вовсе забыла.

– Творог и йогурт, их нужно съесть сегодня, а то испортятся. Остальное когда захочешь. Тут орехи разные, яблоки, сок апельсиновый, ещё печенье… В общем, сам разберёшься.

– Спасибо, Мил.

– Пожалуйста, – Мила наклонилась и крепко поцеловала Женю в щёку. – Я побегу, надо ещё успеть завезти оставшиеся документы в институт. Я к тебе завтра обязательно загляну.

Женя внимательно проводил её взглядом, выжидая момент, когда дверь закроется и Мила пройдёт по коридору достаточное расстояние, чтобы не услышать ни звука из-за тонкой стены палаты. Согласиться – не значит выполнить, и Женя не собирался отлучаться от спорта так проста. Может быть, он не сядет сразу в седло, но ему ничего не мешает строить планы: анализировать свои ошибки, думать о программах выступлений и сложных маршрутах, прикидывать на какие соревнования он сможет попасть в новом сезоне.

– Эй, Ванечка, – сосед повернулся и скорчил недовольную, злую рожу,но Женю мало волновали его чувства. – Достань мне телефон из тумбочки.

– Нахрен ты мне обосрался?

– Можешь взять пожрать что-нибудь из моего.

Тупоголовый кретин, приманённый съестным, бодро вскочил с койки и залез в Женину тумбочку. Телефон упал Жене на грудь, и под хруст печенья на соседней койке он включил видео с соревнований, достойное сборника самых эпичных паданий в дурацкой телевизионной передаче, которую так любил его отец.

Женя помнил всё едва ли не до мельчайших подробностей. Шёл третий день Чемпионата России по конному троеборью и заключительный этап полевых испытаний. Они с Талисманом прекрасно преодолели дороги и тропинки, отдохнули в десятиминутный перерыв и подготовились к кроссу. Волнения не было: Женя наперед знал, что все пройдет гладко, и завтра, блестяще отработав конкур, они станут чемпионами.

На экране заиграло видео фееричного падения, и Жене до сих пор казалось, что всё это произошло вовсе не с ним. В моменте он ничего не понял: мир вокруг закрутился, превратился во множество ярких пятен, и Женя даже не успел сгруппироваться перед тем, как оказаться придавленным к земле конём. Женя смотрел в серое небо, затянутое тучами, а боль медленно растекалась по телу вместе с невыносимой тяжестью. Воспоминания превратились в замедленную съёмку, которую Женя мог разобрать на кадры мгновений, но на телефоне короткое видео проигрывалось заново уже шестой раз.

Он всё пытался понять: что же пошло не так? Может, неправильно запомнил препятствия на трассе? Или забыл именно о прыжке с перепадом высоты? Но до этого все барьеры он прошёл успешно. А может не расслабил руки и повис на поводе? Гадать смысла не было: всё привело к тому, что Талисман перевернулся через голову. В мыслях Женя оправдывался чем угодно: сложностью трассы, скользким грунтом, опасностью препятствия. Ему не хотелось признавать свои ошибки, хотя Сан Саныч подробно расписал ему каждую. Всегда легче переложить вину на обстоятельства, нежели признать, что пострадал от излишней самоуверенности.

Отрицание. Глава 2

– Жень, давай я помогу!

– Мам, не надо! Вот чем ты поможешь?

Женю раздражала материнская суетливость и забота. За два месяца больничного мама приезжала навестить его от силы раз пять. Отец и во все снизошёл до проявления внимания дважды: когда Женю только привезли в больницу и через месяц, пристыжённый хлёстким обвинительным сообщением сына. Женю взбесил общий отказ родителей привезти ему чистые вещи, и он зло напечатал отцу: «Вы, наверное, приедете только на выдачу моего трупа»; острые иглы стыда впились в него позже, но в моменте удар кнута сработал – отец приехал через три часа с пакетами.

Женя хотел внимания и сострадания родителей, когда лежал на больничной койке, но стоило получить выписку на руки, как желаемое начало раздражать. Мать пыталась компенсировать свое чувство вины за упущенные недели, а Женя уже не нуждался в подачках. В голове вновь засела застарелая обида: у его родителей другие приоритеты, в число которых сам Женя давно не входит. Они слишком заняты работой, хобби и самими собой, чтобы навещать его чаще раза в неделю. Благодаря их безграничному эгоизму Женя вырос самостоятельным мальчиком, и добраться до машины без материнской помощи не составляло большого труда.

Мама неловко кружила рядом, словно не знала, куда себя деть. Она напоминала назойливую муху, Женя упрямо клацал на костылях через парковку, борясь со злым желанием отмахнуться от неё грубым словом. После долгого лечения хотелось выйти из больницы на своих двоих, но врач равнодушно сообщил, что ближайший месяц придётся провести в гипсе. Чувство безвыходности положения затянулось на шее тугой петлёй, а бесполезная материнская участливость подстёгивала удушье и лишний раз напоминала о беспомощности.

За последние три дня в травматологии Женя неплохо освоился на костылях, гоняя по невзрачным коридорам под присмотром ворчливой медсестры, и теперь доказывал самому себе, что даже на костылях может бежать. Бежать подальше от больницы, раздражающих указаний врачей и ограничений, даже будучи сломанным.

Мать осталась позади. Она потерянно оглядывалась по сторонам, будто не могла найти сияющий чёрный Мерседес среди бюджетных припыленных городской пылью шедевров автопрома. Женя не стал её дожидаться и резво направился к цели, желая поскорей плюхнуться в прохладный кожаный салон и унять ноющую боль в копчике.

У багажника стоял многофункциональный семейный сотрудник Юра: он был и охранником, и водителем, и курьером, и вообще Юру можно было просить о чём угодно, он выполнял поручения любой сложности. Завидев его, Женя тут же расплылся в улыбке – за десять лет работы Юра стал странной частью их семьи, и Женя успел соскучиться по его невозмутимой гаргульей морде.

– Стражник, шухер! Королева сейчас снесёт тебе голову!

Шутливая кодовая фраза, появившаяся из старой детской игры, сработала безотказно – Юра всполошённо завертел головой, кинул сигарету в асфальт и притоптал тлеющий окурок, не щадя подошвы дорогих лаковых туфель. Но момент оказался упущен: мама, казалось, ещё минуту назад отстававшая на десяток шагов, оказалась прямо у Жени за спиной и недовольно проскрипела:

– Ой, Юра, поздно прятаться. Вижу же, что куришь.

– Извините, Вероника Ильинична.

– Передо мной-то чего извиняться? А вот, если Виктор Михайлович узнает… Ну, ты сам знаешь.

Юра машинально кивнул и принял сумку из рук Вероники Ильиничны. Женя с долей отвращения наблюдал за круговоротом условной покорности: мама сделала замечание Юре, а Юра притворился, что принял его к сведению. Он не бросит курить, а родители не перестанут его ругать – не из-за едкого запаха табака, въедающегося во все поверхности после прикосновения кончиков пожелтевших пальцев, а потому что лёгкое чувство власти над простым человеком кружило голову и побуждало влезть ему под кожу с неуместными замечаниями.

А Юра, человек подневольный, с дежурной улыбкой открыл дверь машины перед матерью, будто она не отчитала его за вредную привычку как школьника. Ловким движением Юра забрал у Жени костыли и подставил крепкое плечо для опоры. Стоило Жене приземлиться в мягкое кресло, как напряжённые мышцы расслабились, болезненный спазм, зажимавший жёсткими тисками, спал, и тело стало единым целом с кожаной обивкой.

Машина мягко зафырчала, тронулась с места, и Женя поднял взгляд на зеркало заднего вида. Сквозь отражение мама разглядывала его, и холод её глаз вызывал у него лёгкий озноб. Жене не досталась голубизна её радужки – всё затопила чернота, передавшаяся от отца. Но в глаза папе она иногда смотрела часами, а зрительный контакт с ним не выносила. Женя мысленно досчитал до трёх, глядя в льдистую бездну, и на последней мама отвернулась к окну.

– Ужасное место, – заключила она, как бы между делом, разглядывать удаляющийся корпус травматологии.

– Да нормальное место, обычное, – вяло отозвался Женя. Материнская страсть к бессмысленным беседам уже давно не вдохновляла. Погода за окном, последние новости из телека, новая машина у соседей – темы были разные, но суть одна – обсудить весь мир и ни слова не сказать о себе, не спросить о других.

– Нет, Жень, оно угрюмое, – возразила мама, и Женя подумал, что лучше молчал. – Понимаешь, атмосфера играет очень важную роль для выздоровления человека. Больной должен чувствовать комфорт, тепло и уют, чтобы его душа стремилась к исцелению. А здесь мрачно и серо, это угнетает и замедляет процесс лечения.

Женя покосился на мать. Она говорила со знанием дела, будто много лет отработала в медицине, лечила людей в государственных здравницах и частных кабинетах и теперь точно знает, где люди лучше выздоравливают. Тепло, уют, душа – тонкие материи, витающие в воздухе, так обожаемые мамой и недоступные Жене.

– Мам, я лежал в одной палате с постоянно стонущим и кашляющим бомжом и придурком, который подрался на футбольном матче, при этом в больнице он каждый день смотрел футбол. Ты серьёзно считаешь, что им нужен комфорт и уют?

– Конечно. Они ведь тоже люди.

– Да ладно, мам, им хватает укола с обезболом и пюрешки на ужин. – Женя с усмешкой глянул в зеркало. – Хреновые условия тоже неплохо исцеляют, больше стимула выздороветь и наконец-то слинять из больнички.

Мама посмотрела на него в ответ, и её лицо искривилось – видно, его грубость, точно наждачная бумага неприятно проехалась по её нежному восприятию мира

– Женечка, ты знаешь, – и, услышав эту фразу, Женя сразу пожелал закатить глаза, достать наушники и не слушать продолжение маминой речи. – Я много езжу по больницам или детский дом, а там есть детки, которых никто не навещает. От них веет брошенностью, что ли… А им ведь ничего не нужно, кроме внимания, заботы и уюта… Они хотят, чтобы их любили. Вот и все. Стоит дать им кроху тепла, как они расцветают, и стены, где они обитают не должны быть такими мрачными. Это банальное человеколюбие.

Женя невольно стиснул зубы. Лучше бы он правда достал наушники и включил Сплин на полную громкость, чем слушал про бедных детей, которых мама балует своим вниманием, подарками и пожертвованиями. Её страсть к благотворительности у других людей восхищение, но Женя чувствовал лишь душащую ревность – мама всегда находила время, чтобы осветить белоснежной улыбкой богом забыты приют, но общение с ним, родным сыном, сводилось к нескольким минутам в день.

– А ко мне ты почти не приходила, потому что я слишком благополучный и во мне недостаточно брошенности? Или человеколюбие нужно только отбросам?

– Женечка, миленький, ну прости… Ты же знаешь, что у меня жизнь на месяцы вперёд расписана… Я очень хотела приезжать к тебе чаще, просто…

– Просто приехала бы, если хотела… – её жалкие оправдания оседали неприятной липкостью на душе, и Женя пытался от неё отделаться. – Давай не будем об этом.

Мама согласилась ним молчанием, и Женя уткнулся в телефон. Пальцы бездумно скользили по экрану в поисках игры или занятной переписки, но он не мог отвлечься от роящихся мыслей. Разве мать не должна отдавать любовь своему ребёнку? Разве она не должна волноваться и переживать за него? Она ведь, по сути, тоже бросила его в этой больнице, приходила раз в неделю, чаще навещая чужих обездоленных детей. Мама сочувствовала всем вокруг, и Женя мог полюбить её большое сердце, если бы в нём нашлось место и ему

Тишина, о которой он так просил, теперь не радовала, а давила. Жене хотелось закричать, потребовать материнской любви, как вещь, принадлежащую ему по праву или просто попросить поговорить с ним – не о больничных стенах или бедных сиротах, а о той жизни, что каждый из них проживает как бы отдельно друг от друга. Но крики и мольбы всегда гасли в горле под гнётом бесполезности – у него никогда не получится достучаться до мамы, которая жила в своём выдуманном мире. Наверное, она тоже хотела ему что-то сказать, но не решалась.

Казалось, что с каждой минутой воздух в салоне становился всё тяжелее. Он оседал в лёгких, притягивался к коже и душил. Женя даже подумал, что выпрыгнуть из машины – не самая плохая идея; но гипс на ноге освежал больничные воспоминания, и Женя нажал кнопку стеклоподъёмника, пуская прохладный ветер в салон. Водитель Юра, видимо, тоже чувствовал сковавшее их напряжение: машина ощутимо ускорилась, муравейники многоквартирных домов сменились лесами, шумное шоссе – узкой дорогой, а за будкой КПП среди разномастных дворцов нашёлся их скромный особняк.

Женя выглянул в окно и увидел на пороге дома отца. В сером кардигане и мягких брюках он выглядел расслабленным, лицо, обычно строгое и грозное, на расстоянии казалось печальным. Женя давно не видел его таким домашним. Строгий костюм, долгие телефонные переговоры, рявкающий тон большого начальника, гудящий от натуги ноутбук и стопки бумаг, достающие до кончика носа – весь образ отца сплетался из работы, а дома его будто бы никогда и не было. Жене проще рассказать, какой он руководитель и какие каменные громады отстраивает его фирма по Москве, но на вопрос «Какой твой отец человек?»; не смог бы дать внятного ответа.

Папа подошёл к машине и открыл дверь с Жениной стороны. Кажется, он хотел увидеть маму и по-джентельменски подать ей руку, иначе Женя не могу объяснить удивление на его лице.

– Ну, привет, лётчик, – неловко выдал папа, растерянно потерев свою лысину.

– Я не лётчик, я всадник.

– А разбиваешься как самый настоящий лётчик.

Папа несмело протянул Жене руку, и тот с трудом выкарабкался из машины, вцепившись в чужое предплечье. Держаться за отца было неловко – Женя не мог вспомнить, когда в последний раз его обнимал, и теперь, оказавшись прижатым к его крепкому телу, чувствовал себя в ловушке. Юра суетливо достал костыли из багажника, и Женя с облегчением едва не выпрыгнул из отцовских рук, перехватывая деревянные опоры.

Отец окинул его странным, нечитаемым взглядом и переглянулся с матерью, а та в ответ лишь пожала плечами. Женя скрипнул зубами – их немое общение раздражало. В свой тайный язык они его не посвящали, а он вечно хотел понять, что можно сказать одними глазами.

– Жень, как ты?

Жене захотелось рассмеяться от отцовского вопроса – глупого, неуместного. Такое спрашивают, когда не знают что сказать, и Женя почувствовал, как едкость приятно растеклась на языке.

– Ногу обещали ампутировать, – Женя попытался удержать скорбное выражение на лице, но смятение отца невольно вызвало улыбку. – Но, может, это и к лучшему, маме вот нравятся особенные дети.

– Женя! – мамин возмущённый вскрик резанул ухо, и Женя прикусил щёку, чтобы не улыбка не стала шире.

Взгляд отца потемнел, сквозь зубы он процедил:

– Ты можешь разговаривать нормально? Или ты там совсем озверел?

– Могу, – приторное благодушие пропитало Женины связки. – Дела не очень. Двойной перелом голени со смещением будни не скрашивает. Полежал в больнице. Надеялся, что выйду и смогу тренироваться, а нет. Врачи припасли гипс специально для меня. Приехал домой. Стою с вами вот разговариваю, но очень хочется в дом и лечь.

Мама прильнула к отцу, словно молчаливо просила у него поддержки. Женя видел закостенелую усталость во взглядах родителей; видел то, что они не особо желают терпеть его колкости, но в тоже время справедливо рассудил – он тоже устал терпеть их равнодушие и попытки сделать вид, что им не всё равно. Он мог бы проявить сочувствие и уважение к своим родителям, но не находил в себн такого желания. Зато находил кипящий котелок из злости и обид, который постоянно пополнялся и плевался пеной в тех, кто подкидывал новые «ингредиенты».

– Если на этом обмен новостями закончился, я пойду в свою комнату. Страсть как хочу вспомнить, что такое нормальная кровать.

Женя почти обошел родителей, когда отец положил руку на его плечо, молчаливо прося остановиться.

– Жень, давай помогу. Тебе ведь будет тяжело подняться на второй этаж.

– Да не надо, мне Юра поможет. Да, Юрец?

Женя посмотрел через отцовское плечо на охранника. Юра замялся, поглядывая то на Виктора Михайловича, то на Женю, и всё-таки неуверенно кивнул. Они уже направились в сторону дома, когда мама вновь неуверенно подала голос:

– Жень, может, поужинаешь хотя бы?

– Не, ма, я попозже, – нормальной еды хотелось ужасно, но провести с родителями ещё полчаса на кухне казалось большим испытанием, чем голод.

Юра помог Жене добраться до комнаты, придерживая его на каждой ступеньке, а уже через несколько минут принёс сумку с вещами. Стоило водителю выйти из комнаты, как Женя устало плюхнулся на кровать.

Он хотел бы радоваться тому, что вернулся домой, но все мысли крутились вокруг родителей. Когда-то его мама не была такой фанаткой благотворительности, а вела себя как обычная женщина, которой не нужно работать. Ходила по магазинам, встречалась с подругами, водила Женю на тренировки и делала с ним уроки. Вероника Ильинична с удовольствием спускала деньги на дорогую одежду, украшения и отпуска, не думала о больных детях и сиротах, зато заботилась о своих домочадцах. Да и отец тоже не всегда жил одной работой.

Восемь лет назад не стало Маши, и их благополучная, счастливая семья в миг окрасилась цветами горя, что не стираются годами. Маша сама лишила себя жизни и семейная аптечка, полная разноцветных таблеток на все случаи жизни, ей в этом помогла. Она не оставила записки – только боль и вопросы, на которые никогда не найдётся ответов. Иногда Женя вспоминал свой последний разговор с сестрой, хотел закричать себе, маленькому мальчику, что надо попросить её остаться с ним на ночь, уснуть в обнимку, не пустить, задержать рядом. Наверное, у родителей были такие же мысли, и они отдали бы всё, лишь бы вовремя остановить дочь.

Они жили горем и прошлым, которое невозможно вернуть. Мама пыталась искупить вину благотворительностью, будто помощь сотне детей поможет забыть о неспособности помочь родной дочери. Отец забивал себя работой и больше никогда не улыбался. А Женя… Женя отдал всего себя спорту и лошадям, потому что находил там больше отдачи, чем дома.

Но он не мог простить родителям их замкнутость. Может быть, Маша и умерла, но он-то… Он-то остался, и ему тоже нужны были родители, нужны были их любовь и забота. В детстве он цеплялся за их внимания, но к восемнадцати годам внутри не осталось тепла и ласки. Сознания раздваивалось: хотелось оттолкнуть родителей, уколоть их и без того израненные сердца, но что-то мерзопакостное внутри жаждало их любви, как голодная собака тонкой косточки.

Но сейчас в их доме каждый был сам за себя. И Женя тоже.

Отрицание. Глава 3

– А физнагрузка уже разрешена?

Маленькие поросячьи глазки медсестры вспыхнули возмущением. Она зло сдавила ножницы, гипс затрещал под лезвиями. Кожа, соприкоснувшись с воздухом, зазудела, и Женя едва сдержался, чтобы сразу не разодрать её ногтями. Если он сейчас начнёт трогать ногу – медсестра точно оттяпает ему пальцы.

– Вы посмотрите на него, Константин Александрович! Только гипс сняли, а он уже бегать хочет! Молодой человек, Вам ещё восстанавливаться и восстанавливаться!

Женю раздражал её визгливый тон, как и то, что она говорила вместо врача. Ответная грубость вызрела в голове, как ядовитый плод, но сорвать его Женя не решился – вдруг, врач решит продлить ему больничный в отместку за напарницу-хабалку. Но травматологу было всё равно – усталый взгляд скользил по серой бумаге для справок и назначений, визги медсестры его не привлекали.

– Ты сначала расходись. Тебе сейчас нужно походить на лечебную физкультуру, физиотерапию, массажи… Кстати, на электромиостимуляцию тоже можно, вроде неплохо помогает… – Константин Алексеевич потёр глаза, словно пытался избавиться от тяжкой сонливости, и вздохнул. – В любом случае, со спортом придётся пока повременить.

Врач бухтел, перечисляя рекомендации, но Женя его уже не слушал. Тело сковало напряжением: ладони сжались так, что ногти впились в грубую кожу ладоней, челюсть стиснулась до боли, а перед глазами потемнело. Гадкий внутренний голос подсказывал: нет времени на ожидание и восстановление. Пока он восстанавливается, его соперники тренируются и во всю набираются сил.

Хотелось забрать все важные награды сейчас, пока молодой, пока кровь кипит в жилах, а суставы и связки ещё выдерживают запредельные нагрузки, пока есть силы и можно навесить на себя столько медалей, что шея не выдержит и подбородок от тяжести невольно коснётся груди.

Олимпийские игры, Кубок наций, Всемирные конные игры, Чемпионат Европы – Женя хотел победить везде и на меньшее был не согласен. Он чувствовал себя лошадью, что впервые сорвалась в зверский галоп и уже не может остановится. Вкус победы был таким же сладким, как ветер полной свободы. Но теперь его насильно тормозили жёсткими поводьями и чувство утекающего времени доводило до нервной дрожи в напряжённых мышцах, соскучившихся по работе

Дома Женя целыми днями сидел в своей комнате и чувствовал, что он вот-вот задохнётся. В глазах рябило – казалось, что светлые стены просторной комнаты постепенно сдвигаются, пространство уменьшается и воздуха едва хватает на короткие вдохи. Он попал в персональную клетку с кормёжкой, чтением и обязательными работами по расписанию. Даже мягкий матрас и отдельная ванная быстро перестали радовать. Рамки, ограничения, рекомендации врачей – бесконечная карусель, вызывающая тошноту на третьем круге

В дверь тихо постучали, и Женя без интереса поднял голову – в это время к нему заходила только домработница, чтобы позвать ужинать. Но вместо маленькой иссушенной горничной на пороге комнаты замерла мама. Нормальные люди носят дома старьё, которое уже не наденешь в люди, но мама даже в родных стенах предпочитала наряжаться – шёлковая накидка, расписанная на китайский манер журавлями, струилась до пола и по цвету походила к тёмному костюму. Но даже красивая одёжка не придавала ей уверенности: она мялась в проходе, точно застенчивая девчонка перед выходом на сцену, и, глядя на её ссутуленные плечи, Женя не ждал от её выступления ничего хорошего.

– Можно с тобой поговорить?

– Можно.

Женя подвинулся, безмолвно предлагая маме присесть на кровать, и она приняла приглашение, опустившись рядом. Он не мог ей отказать, не мог указать на дверь и прогнать, пока она не сделала ничего дурного. Негласные правила мирного семейного существования гласили, что дети не могут атаковать первыми – лишь выжидать, когда родители нанесут первый удар.

Мама играла в мирного жителя: разглядывала его лицо, словно видела в первый раз, и аккуратно коснулась тонкими пальцами его волос. Наверное, она пыталась быть ласковой и нежной, и Женя хотел бы почувствовать эту мимолётную материнскую любовь, но её руки ощущались чужими и незнакомыми, от них не исходило тепла.

– Ты что-то совсем нос повесил без своих тренировок, – рот Жени невольно искривился в подобии улыбки, и мама тяжело вздохнула. – Это ведь не конец света, и даже не конец спортивной карьеры.

– Конечно, – неохотно поддакнул Женя, опустив взгляд. – Через один месяц и двадцать два дня я смогу нормально тренироваться.

.Мама, почувствовав его бессилие, и притянула его в объятия – худые руки легли на спину, и Женя не смог под ним пошевелиться, будто его придавило тяжёлым грузом к матрасу.

– Жень, мир не крутится вокруг манежа, и жить исключительно спортом тоже нельзя.

– Твой может и не крутится! – глухо возразил он, уткнувшись в материнское плечо. – А я одиннадцать лет занимаюсь спортом. Это уже не просто увлечение или детская забава – это как работа. Ты же не просишь папу закрыть компанию, потому что десять часов в день он проводит за ноутбуком.

– Но у папы есть жизнь за пределами работы… – Мама осеклась и замолчала., словно слова застряли в горле. Женя не торопил её – не хотел ускорять и без того неприятный разговор в призрачной надежде, что молчание его завершит. – Понимаешь, любая спортивная карьера рано или поздно заканчивается. Это очень короткий путь…

– Но я не собираюсь заканчивать её сейчас, у меня ещё лет пятнадцать в запасе!

– Ты не дал мне договорить!

Женя, насупившись, резко выпутался из её рук. В один миг объятия стали не только тяжёлыми, но и противными. Надежда на понимание потухла, не успев разжечься в полноценный огонёк. В мамином взгляде сквозило лёгкое чувство вины. Она потянулась к его лицу, но Женя дёрнулся в сторону, избегая прикосновения. Усвоив урок, мама положила беспокойные руки на колени и сцепила пальцы в замок для пущей надёжности.

– Ты не так меня понял, – мягко пошла на попятную она – Я не говорю тебе всё бросить и больше никогда не подходить к конюшням. Но жить одним спортом тоже не получится, потому что рано или поздно карьера закончится, и тебе придётся выйти в реальный мир. Надо уже сейчас заводить друзей, искать увлечения, не связанные с лошадьми, получать профессию. Я не хочу, чтобы ты проснулся в тридцать лет и понял, что у тебя не было жизни за пределами арены.

Её слова задели невидимою болевую точку и тело прошило неприятной дрожью. Хотелось закричать матери в лицо, упрекнуть во лжи. Но друзей у него правда не было – лишь хорошие знакомые, с которыми можно приятно провести время и повеселиться. Но к ним никогда не побежишь со своей боль, потому что не поймут и не поддержат. Все увлечения выместили из жизни первые серьёзные тренировки, а об учёбе и будущей профессии он толком и не задумывался – кем ещё быть, если не тренером?

Спорт был главной звездой в его солнечной системе – всё вращалось вокруг него. Стоило солнцу ненадолго погаснуть, как вся жизнь застыла во льдах, потому что других источников тепла он не заимел. Даже мама, будучи лишь пролетающей мимо кометой, замечала ледниковый период, и её внезапная проницательность вызывала у Жени протест.

– Но я хочу стать чемпионом. Я не могу отвлекаться на ерунду.

– Жень, ты уже чемпион.

Мама махнула рукой в сторону стеллажа. Часть весомых наград забирал тренер: выставлял их у себя в кабинете и в холле конноспортивного центра, как бы показывая всем результат своего педагогического мастерства. Но те кубки и медали, что Сан Саныч позволил забрать домой, громоздились на полках, сверкая металлической краской. Женя разглядывал их каждый день, любовно протирал от пыли, планировал куда поставит новые напоминания о своих победах…

– Я хочу большего

Мама поднялась с кровати и подошла к стеллажу.

– Чего большего? Победитель первенства России, победитель Всероссийских спортивных соревнований по троеборью, призёр первенства Европы… – Женя, словно сторожевой пёс, следил за каждым движением матери. Кончики её пальцев скользили по кубкам и оставляли мутные следы на глянце, пока не наткнулись на деревянную рамку, заставив маму на секунду замолчать. – Хорошая фотография.

Последний снимок с сестрой ютился среди золота. Первого сентября отец заставил их сфотографироваться перед школой. Он тогда пошёл в третий класс, а Маша в десятый. В этом году он поступал в университет, а Маша так и не окончила школу, чернила принтера – единственное, что не давало ему забыть, какими крепкими и теплыми бывали объятия сестры, как ярко она улыбалась, как забавно щурила глаза на солнце.

– Хорошая, – отстранённо согласился Женя – Поставь на место, пожалуйста.

Мама замерла, сжав фотографию в руках до побелевших костяшек, и Женя всерьёз подумал, что рамка сломается под давлением её пальцев. Язык прижался к нёбу для новой жёсткой просьбы, но повторять не пришлось – мама вздрогнула и поставила снимок.

Они не говорили о сестре, не произносили её имени, но одного взгляда на фотографию хватило, чтобы всколыхнуть память о неё о ней – ящик Пандоры, в котором хранились воспоминания, то и дело вырывающиеся наружу вместе с болью и оцепенением. Призраки прошлого сновали по комнате, и, может быть, от их присутствия в груди, где пряталась душа, повис тяжёлый груз.

– Ты ведь скучаешь по ней, Жень.

– Наверное, скучаю, – неуверенно отозвался он.

Можно ли, будучи взрослым, скучать по тому, кого ты любил в десять лет? Наверное можно, но Женя терзался: скучает он по светлому образу, сохранившемуся в памяти, или по реально существовавшему человеку? Но правильный ответ один – скучает; нельзя говорить другого про родную сестру.

– Ты мог бы съездить к ней на кладбище, – она прошлась ногтями по его затылку, и по спине Жени пробежали мурашки.

– Зачем? Привезти пластиковый венок, который будет грязью покрываться, и помянуть под водочку? Ей это не нужно. Вообще ни одному умершему не нужно.

– Умершим, может, и не нужно, – мягко согласилась мама. – А вот живым да. Близкие и родные могут уйти, но память о них остаётся, её не вырезать ножом. Кладбище – всего лишь точка на карте, где мы можем дать памяти выход. Я иногда езжу, чтобы просто поговорить с Марусей. Знаю, что ответа не будет, но мои слова не уходят в пустоту.

– Ерунда какая-то. Почему нельзя дать выход памяти дома или где-то ещё?

– Потому что ты знаешь, что человека уже нет в этом мире, но у его тела есть место погребения. Это как писать письмо и сознательно искажать адрес – ты знаешь, что оно не дойдёт.

– Оно в любом случае не дойдёт. Адреса «выше неба» или «на два метра под землёй» не существует.

Улыбка не сошла с лица мама, но в ней появилась глухая печаль. Она поцеловала Женю в лоб, и он невольно подумал: «Как покойника»; тут же стирая липкий след её бальзама для губ.

– Подружись с кем-нибудь в институте. Человеку нужен человек.