Сергей Беликов. Исповедь, или где-то меж Правдой и Истиной. Автобиография певца и музыканта ВИА «Самоцветы» и группы «Аракс»

© Г.А. Симонян, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Предисловие

Как же давно это было. В 1976 году в августе месяце мне посчастливилось приобрести удивительную пластинку. Честно говоря, аналогов ей я до сих пор не знаю. Называлась она «По волне моей памяти». Авторская пластинка композитора Давида Тухманова с песнями на стихи поэтов различных эпох. Все, кто слышал этот альбом, сразу же обращали внимание на композицию «Из вагантов», а для меня главной и до сих пор любимой стала «Сентиментальная прогулка» на стихи Поля Верлена (в переводе Ариадны Эфрон). Загадочная аранжировка, загадочный текст и, самое главное, загадочный солист с каким-то уникальным голосом. Этот голос привлекал и завораживал. Имя вокалиста мне ни о чем не говорило. О группе «Аракс», в которой состоял исполнитель композиции «Сентиментальная прогулка», я слышал, так как они работали в театре имени Ленинского комсомола, и участвовали в нашумевших спектаклях, попасть на которые было нереально. Именно таким было мое первое знакомство с Сергеем Беликовым. Точнее, знакомство с его голосом. Потом, уже ближе к Олимпиаде-80, я увидел его в какой-то программе по телевидению. И у меня тогда сложился образ. Потом мне довелось посетить концерт группы «Аракс», где Сергей явно выделялся на фоне остальных участников, хотя солировал всего лишь в нескольких песнях. Сергей был одет в тот самый знаменитый белый комбинезон. Но не думаю, что форма одежды сыграла основную роль. В нем, в Сергее, уже тогда была харизма (хотя мы и слова такого тогда не знали) и та самая загадочность.

Потом были «Самоцветы» и сольная карьера. Были разные песни – какие-то лучше, какие-то хуже. Но Беликов был всегда узнаваем. Если Сергей записывал какую-то песню, то она становилась только его. Петь или записывать песни после Сергея Беликова просто бессмысленно, так как его исполнение почти всегда эталонное.

Среди музыкантов давно известен перфекционизм Сергея. И он такой не только в музыке, но и на футбольном поле. Недаром великий Николай Николаевич Озеров придумал такую фразу (сродни лозунгу): «Самый лучший футболист среди музыкантов и самый лучший музыкант среди футболистов». Это очень точно характеризует Сергея Беликова.

При всем при этом Сергей прожил довольно сложную жизнь в шоу-бизнесе: 90-е годы проехались по талантливому артисту со всей мощью. Но он выдержал и выдюжил. И продолжает выступать, несмотря на различные сомнения и (считаю, совершенно ненужное) самоедство. Публика его знает, она идет на это имя, идет на этот голос, потому что это дар свыше и не грех этим восхититься.

Замечательный артист с уникальным голосом – Сергей Григорьевич Беликов.

Симонян Георгий

Детство, семья

Я родился 25 октября 1954 года. Рядом с железнодорожной станцией «Павшино», что по Рижскому направлению в Красногорском районе, находился рабочий поселок, который назывался так же как и одноименный завод цементного машиностроения – «ЦЕММАШ». Сам поселок представлял из себя пару магистральных улиц и четыре небольших перпендикулярных, которые делили его на сектора. Еще был небольшой Дом культуры, куда местные жители ходили в кино и на танцы, а дети занимались в кружках и секциях. Рядом была небольшая летняя танцверанда в классическом стиле. Сцена – ракушка, пол – дощатый настил и деревянный штакетник, забор. Сейчас Красногорск начинается через два километра от МКАД, но, когда я появился на свет, Московской кольцевой еще не было, и, соответственно, расстояние от столицы казалось гораздо большим.

В поселке были преимущественно одно- и двухэтажные дома, так называемые финские насыпные (по-простому – бараки), в которых и обитало все население. Важным элементом жизни поселка была городская баня, куда я иногда ходил с отцом. Иногда – потому что наша семья жила в сталинском четырехэтажном кирпичном доме, единственном в поселке. Соответственно, с ванной и горячей водой. Жили на четвертом этаже в коммунальной квартире, нашими соседями были еще две семьи.

Самое удивительное, что несколько лет назад, приехав в место моего детства по какому-то душевному порыву, я обнаружил, что наш дом стоит до сих пор. Сохранился и двор, в котором мы играли в различные игры, в том числе в футбол, что вызывало негодование у жильцов дома, в основном женщин, за возможные разбитые окна. Их, конечно, можно было понять, ведь прямо за домом находился настоящий стадион.

Я увидел, что вокруг выросли огромные двадцатиэтажки, а мой маленький дом стоит как музейный экспонат в том же виде, что и шестьдесят лет назад.

Мой отец Григорий Иванович родом с Дона, его семья жила где-то в местах нынешнего Сальского района. Потом, когда я уже был в осознанном возрасте, его мама (моя бабушка) и сестра (моя тетя) жили в городе Шахты. Мой отец служил в армии, в части, которая находилась бок о бок с поселком ЦЕММАШ. Он был сверхсрочником, инструктором-водителем в автопарке части. Позже, и до конца своих дней, папа работал шофером большегрузного МАЗа на автобазе Министерства обороны. Спортивный, некурящий, практически не выпивающий, вне работы он одевался в костюм с галстуком. Отец был очень уважаемым человеком среди людей других социальных сословий, инженеров, руководителей. К нему обращались исключительно по имени-отчеству. Далеко не частый случай тех лет – мой отец в 1962 году купил «Волгу-21». Шофер-трудяга, с которым мне было всегда по-детски интересно и весело. К сожалению, папа прожил только 52 года и умер прямо за рулем, стоя со своим МАЗом под ковшом экскаватора – оторвался тромб. Его вытащили бездыханного из кабины, заподозрив что-то неладное – самосвал слишком долго не трогался с места после погрузки.

Мама Раиса Павловна родилась в селе Перво Касимовского района Рязанской области. По комсомольской путевке она поехала на стройки Москвы и оказалась в поселке ЦЕММАШ в качестве диспетчера АТК-2 (Автотранспортной колонны), рядом со станцией «Павшино». Там, в поселке, видимо, и пересеклись пути моих родителей.

Воспоминания о моем коммунальном детстве в общем достаточно хорошие. Соседствовали более или менее мирно. Я помню это отчетливо: соседка тетя Шура по моей просьбе, когда возникала проблема, помогала мне с математикой.

Тогда же, еще в детсадовском возрасте, у меня появились первые музыкальные увлечения. Я обожал слушать пластинки, которые в нашей семье были в большом количестве. Я слушал начинающих Майю Кристалинскую, Владимира Трошина, уже популярного тогда Леонида Утесова, Марка Бернеса и многих других. Судя по всему, я неплохо им подпевал.

Еще я очень любил слушать, как занимается на фортепиано девочка из соседней квартиры. Она была старше меня года на три-четыре и училась в музыкальной школе. Ее мама, как-то увидев, что я «подслушиваю», стоя под дверьми их квартиры, разрешила мне сидеть у них в комнате и воочию наблюдать за процессом музицирования. Для моих родителей это стало неким маркером, и они решили, что меня, похоже, надо начинать обучать музыке. Да и пение в детсадовском хоре, где мне поручалось исполнение сольных партий, тоже добавляло им уверенности в том, что их сын – мальчик музыкальный. И родители, посовещавшись со мной, отвели меня в музыкальную школу.

В нашей социальной среде наиболее популярным инструментом тогда был баян, и когда родители предложили мне учиться в музыкальной школе по классу баяна, я, конечно же, согласился.

В соседнем микрорайоне, рядом со станцией «Павшино», но с другой стороны железной дороги, располагалась Красногорская музыкальная школа, куда меня и привели на прослушивание. Выяснилось, что я на год младше положенного, но завуч музыкальной школы Зоя Геннадьевна Козлова решила, что меня можно оставить на обучение. Чем-то я ей приглянулся. Вот так и оказалось, что в музыкальную школу я поступил на год раньше, чем в общеобразовательную. Сама Зоя Геннадьевна преподавала сольфеджио, а ее муж Александр Владимирович Красников преподавал баян первые мои пять лет обучения.

Многие дети не любят сольфеджио, а у меня этот предмет не вызывал никаких затруднений. Видимо, природа не обделила меня, и с детства я обладал неплохим слухом и хорошей музыкальной памятью.

На следующий, 1962 год, я поступил и в первый класс общеобразовательной школы. Наша школа, в которой я проучился восемь лет, располагалась на окраине поселка, прямо напротив нынешнего комбината «КНАУФ». Прежде там располагался цементный завод, стоявший как некая крепость на берегу Москвы-реки, а на другом берегу был огромный песчаный карьер, куда постоянно причаливали баржи на разгрузку-погрузку и где я с друзьями с удовольствием проводил летние дни, загорая и купаясь. Любимой забавой, хоть и небезопасной, было подплыть к идущей барже, залезть по канатам на палубу и после небольшого «бесплатного проезда» нырнуть с баржи назад в реку. Далеко не все шкиперы отгоняли нас сиренами от баржи, но ни с кем ничего, слава богу, за эти годы не приключилось.

Что я вспоминаю о школе? Прежде всего, друзей. Мой хороший товарищ Володя Павлов был из интеллигентной семьи, его мама преподавала французский язык. Мы с Володей общались и несколько лет после окончания школы, но потом он уехал работать в другой город, и мы потерялись. Ничего не знаю о его судьбе. Еще один мой друг – Миша Долгов. С ним тоже очень тесно общались в юности. Потом все реже, реже – и тоже как-то потерялись.

Очень теплые, уважительные воспоминания об учителях. Моя первая учительница в начальных классах – Галина Георгиевна Сухарева, учитель по русскому языку и литературе, человек прямо-таки аристократических манер, очень внимательная к способностям детей, по натуре довольно поэтичная во многих смыслах этого слова. Еще я очень любил уроки истории, которые вела Диана Иосифовна. Как она дополняла своими уроками то, что было написано в учебнике, – заслушаешься! Увлеченный историей с малых лет, я был у нее в любимчиках. Точные науки мне давались так себе, и учительница по алгебре и геометрии, женщина весьма жесткая в преподавании, меня часто упрекала в том, что я мог бы учиться и получше. Гуманитарий, короче говоря…

Из одноклассников вспоминается Люда Жаринова, с которой мы сидели за одной партой. Отличница, которая всегда втихаря, с нравоучениями, но помогала мне в трудную минуту. Надо заметить, что почти всех ребят из класса я помню по именам. А в целом мои школьные годы были очень хорошие, можно сказать, теплые и обеспеченные. За что я очень благодарен своим родителям, давшим мне все необходимое в моей детской жизни.

Хотя в предпоследний год обучения в школе произошло одно странное событие, которое как бы положило начало и другим очень похожим, по сути, событиям в моей дальнейшей жизни. Мы с одноклассниками дружно готовились к вступлению в комсомол. Но в один прекрасный день меня вызвали в дирекцию школы на педсовет и… предъявили обвинение в злостном хулиганстве и неуважении к учителю. Передо мной размахивали неким письмом, в котором была злая карикатура на учительницу нашей школы и комментарии типа «Марь Иванна дура! Ха-ха!»

– Это твоя работа, Беликов? – гневно вопрошал кто-то из педсовета.

Я, абсолютно не ведающий о чем идет речь, естественно, сказал, что этого не делал. В ответ мне было объявлено, что коллективный учительский анализ почерка пришел к выводу, что почерк в письме более всего похож на мой. В результате я был с позором исключен из кандидатов в члены ВЛКСМ!

Через год мне наставят троек за выпускные работы и экзамены, в том числе и за сочинение по литературе, которое в дальнейшем будут зачитывать следующим поколениям учащихся как образцовое – это мне позже рассказали ребята из младших классов. Пройдет время, и мне не раз придется сталкиваться с подобными ситуациями. Но об этом позже.

Здесь надо вспомнить еще одно мое жизненное направление – это спорт.

В нашем поселке был стадион. На нем проводились футбольные и хоккейные соревнования, занимались дети. В дни, когда играла наша заводская команда, на стадионе царил праздник. На небольших трибунах было очень много народу, приходили поболеть семьями. В команде были местные звезды, которых мы, мальчишки, воспринимали как авторитетов. Вратарей с их сейвами[1], нападающих с их крутыми (нам так казалось) голами. У команды была настоящая футбольная форма, бутсы. Это очень нас притягивало. И мы, конечно, тоже играли на этом стадионе, учились азам футбола.

Опять же, когда несколько лет назад я проезжал мимо нашего поселка, а точнее, того места, где он был, то с удивлением обнаружил, что стадион не только сохранился, но и реконструирован: постелен шикарный газон, построены хорошие трибуны. И, как во времена моего детства, на этом стадионе проходят соревнования по футболу. Надо отдать должное администрации района за такое отношение.

А тогда, в какой-то момент, кто-то из ребят бросил клич:

– А поехали записываться в футбольную секцию в «Красный Октябрь»!

И мы поехали. Почему не в красногорский «Зоркий» – не знаю. Просто так сложилось. Забавно, но по прошествии нескольких лет, поднабравшись в «Красном Октябре» футбольного ума-разума, я с приятелями пришел в качестве игрока на какую-то контрольную игру с ровесниками из «Зоркого». Их тренером тогда был известный и популярный в Красногорске игрок «Зоркого» по хоккею с мячом Михаил Девишев, человек легкий и балагуристый. В той игре я показал все, на что способен: забивал, накручивал по несколько защитников. После этого Девишев очень активно стал переманивать меня в свою команду. Помню, речь даже шла о каких-то денежных выплатах, а в «Красном Октябре» денег не платили. Но я не поддался на уговоры.

Надо сказать, что стадион «Красный Октябрь», принадлежавший одноименному заводу, располагался недалеко от станции «Тушинская». А это всего две остановки от нашего «Павшино». Было довольно удобно.

Мы с ребятами прошли просмотр не только в футбольную, но и в хоккейную секцию. В те годы можно было совмещать: летом – футбол, зимой – хоккей. Если в футболе я был крайним нападающим, то в хоккейной секции – вратарем. Но с хоккеем пришлось через пару лет завязать. В какой-то момент я почувствовал, что не всегда четко вижу летящую шайбу. Играли на улице, и по вечерам при слабом освещении качающихся от ветра лампочек я не видел четко шайбы. Как потом оказалось, это было началом развития моей близорукости. Я принял решение сосредоточиться только на футболе, там все было крупнее, и зрительные проблемы мне совершенно не мешали. За несколько лет я вырос в довольно приличного крайнего нападающего. Скорость, резкость, хорошая левая – это были мои козыри. Я и сам забивал, и как ассистент очень много отдавал голевых передач нашему центральному нападающему Сереже Ломанчикову и правому крайнему Валере Ильину.

Чтобы было понятно, тогда московский юношеский футбол состоял из двух групп – чемпионат среди школ подготовки («ЦСКА», «Динамо», «Спартак» и другие) и чемпионат среди клубов. «Красный Октябрь» участвовал в чемпионате среди клубов. На тот момент, если не ошибаюсь, было четыре лиги клубного футбола. Мы участвовали в первой, самой высокой. «Красный Октябрь» по нашему году был и чемпионом Москвы, и призером. С огромной благодарностью я вспоминаю нашего тренера Валерия Ивановича Сухорукова. Сам в прошлом профессиональный футболист, очень много он в нас вкладывал, всей душой переживал за свою работу. Ближе к выпуску мы были уважаемой командой и в самом клубе, и среди болельщиков. Валерий Иванович нам говорил на домашних играх:

– Смотрите, ребята, на вас приходит полный стадион болельщиков. Помните об этом!

Мы видели своими глазами полные трибуны стадиона «Красный Октябрь», хотя они и были не такие уж большие, и готовы были разорвать соперника.

В 1973-м, по окончании выпускного года, Валерий Иванович меня и еще пару ребят отправил на просмотр в дубль команды мастеров московского «Локомотива». Он был знаком с тренером дубля и договорился о просмотре. Мы начали тренироваться с дублем и с такими же парнями на просмотре. Через некоторое время среди ребят прошел слух, что я играю в музыкальном ансамбле. Многие стали подходить, спрашивать и даже в какой-то мере восхищаться. Ведь в начале 70-х парень с электрогитарой был небожителем в сознании молодежи. Как сейчас бы сказали – это круто. Об этом узнал тренер, который с нами занимался.

Я забыл фамилию тренера, но отчетливо помню, что он был уже не молод. И как, наверное, все тренеры тогда, ходил в синей олимпийке со значком «Заслуженный тренер СССР» на ней. Так вот, он подошел ко мне прямо на тренировке и спросил, правда ли я занимаюсь музыкой, играю в ансамбле. Я ответил, что так и есть, и он произнес тогда фразу, которую я запомнил на всю жизнь:

– Молодой человек! Вы уж определитесь, пожалуйста, что вам важнее. Совмещать не получится.

Именно в этот период наш ансамбль пригласили работать в филармонию. В провинциальную Оренбургскую филармонию, но тем не менее. Все закрутилось, я стал пропускать тренировки. И в итоге принял решение – выбрать музыку. А, может, просто музыка забрала меня быстрее, чем футбол, о чем я по сей день не жалею.

И еще что касается футбола. С самых ранних лет я болел за московский «Спартак». Не знаю, почему так получилось, просто не помню. Но меня всегда привлекали эти имена – Игорь Нетто, Владимир Маслаченко, Геннадий Логофет, Юрий Севидов, Галимзян Хусаинов…. Кстати, Хусаинов был одним из моих самых любимых футболистов, кумиром детства. И позиция на поле у нас, в итоге, оказалась идентичной.

Музыка

Помимо моих совсем детских увлечений пластинками советских исполнителей, в моей жизни, благодаря старшим товарищам во дворе, появилась другая музыка. Я узнал о существовании западной музыки, которая тогда была не очень-то и роком. Брюки клеш (чем шире внизу, тем круче), удлиненные волосы, пронзительное пение «Е-е-е». Внешне – Волк из «Ну, погоди!», одним словом. Но более глубоко в эту музыку я окунулся благодаря моему дяде, младшему брату мамы. Его звали Анатолий Савин.

В 1967 году моей маме на предприятии выделили трехкомнатную квартиру. К тому времени в нашей семье случилось пополнение, родился мой младший брат Саша. Разница у нас ровно десять лет. Собственно, поэтому мы и смогли получить трехкомнатную квартиру. Это было огромным счастьем для нашей семьи. Панельная пятиэтажка, в которую мы переехали, располагалась практически в том же районе, но ближе к станции «Красногорская». Школу мне менять не пришлось, все было рядом. И поскольку с жильем у нас было хорошо, к нам приехал пожить мамин младший брат, который только демобилизовался из армии. Я его называл дядя Толя.

У дяди Толи был крутой по тем временам катушечный магнитофон и коллекция магнитофонных записей. На этих катушках были записи групп The Hollies, The Zombies, The Monkees, певца Тома Джонса. Были, конечно, и The Beatles, но на них я обратил свое музыкальное внимание не сразу. Дядя Толя разрешал мне слушать эти записи. Вспоминаю, что без конца крутил и крутил эти записи – вот так произошло мое погружение в музыку. В итоге в учебе появились проблемы, и родители запретили мне бесконечно крутить магнитофон: допуск к музыке в обмен на успеваемость. Дядя Толя прожил с нами около года, пока не встретил свою будущую жену Веру и не переехал к ней. С Верой они прожили до самой смерти Анатолия.

Я продолжал обучение в музыкальной школе по классу баяна. Но вокруг меня в социуме появилась совсем другая музыка, назовем ее электрогитарной. И у меня к этой музыке стал появляться огромный интерес. Это захватывало не только меня. Во дворах парни играли на шестиструнках, пытались копировать звезд американской или английской музыки, вместо оригинальных слов шла какая-то абракадабра, но, тем не менее, это затягивало все больше и больше. Что-то, пусть и в небольшом количестве, показывали по телевизору: выступления польских или болгарских ансамблей с электрогитарами в руках. Ты впервые видел электрогитару на расстоянии вытянутой руки: корпус, покрытый лаком, струны… Это действовало магически. Все это мне довелось увидеть на танцверанде в Красногорском парке. А еще в нашей школе, в спортзале, начал репетировать ансамбль. Дядьки (по сравнению с нами) разрешали потрогать инструменты. Вместе со своими друзьями, такими же увлеченными, я смотрел на них с благоговением.

И тогда мы с моим другом Володей Павловым стали активно прослушивать западную музыку у него дома на магнитофоне. Не просто слушали, мы пытались петь вместе со звучащей музыкой, раскладывать на голоса. Благодаря моей музыкальной подготовке, я мог обозначить тональность песни, четко скопировать партию баса, количество звучащих голосов…

Соседом Володи был радиолюбитель, наш ровесник, очень продвинутый в этом деле парень. Надо было видеть его комнату, увешанную транзисторами и прочими аксессуарами радиолюбителя. С его помощью мне удалось сделать первый инструмент. У мамы на работе столяр помог выпилить корпус и залакировать его. Наш товарищ что-то спаял, вставил в корпус, и получился какой-никакой инструмент, по виду гитара, издающая электрический звук, да еще и с фуззом[2]. Но родители Володи посчитали, что мы слишком много времени уделяем этим интересам, и дали мне понять, чтобы я приходил в гости реже. Тем не менее, в школе мы попробовали подключить этот инструмент к усилителю «КИНАП», который находился в кабинете физики, и что-то побренчать. Сам этот факт для нас стал огромным событием.

На этой волне я окончил восьмой класс, музыкальную школу, и подал документы в музыкальное училище имени Октябрьской революции – к тому времени стало ясно, что в девятый класс я не пойду и что я гуманитарий с музыкальным уклоном. Поступал на факультет народных инструментов. Легко сдав два экзамена – сольфеджио и баян, я прошел на первый курс.

Мои увлечения этой музыкой никуда не делись, скорее еще больше усилились. Я сразу обратил внимание на ансамбль, который состоял из старшекурсников. Они играли на различных вечерах в нашем училище, исполняли популярную на тот момент музыку. Точно помню, что они играли песни из репертуара польского ансамбля «Червоны гитары». Я стал всячески искать единомышленников, с которыми можно было бы осуществить что-то в плане создания подобного коллектива. Поскольку в училище, кроме класса баяна, у нас был второй инструмент – фортепиано, я часто садился в аудитории за него и что-то наигрывал. И так, постепенно, в течение учебы на первом курсе подобралась группа ребят со схожими интересами, с которыми можно было начинать репетировать хоть какой-то репертуар. Но начали мы эту деятельность не в стенах училища. Не помню, по какой причине, но мы стали искать, что называется, базу. Первой базой был Дом культуры на «Семеновской», рядом с кинотеатром «Родина». Я был настолько увлечен этим, что не замечал расстояний, которые приходилось преодолевать. «Семеновская», если ехать от Красногорска, – другой конец Москвы. Поездка до дома по времени составляла больше часа, но мне все было в радость. Потом были ДК немного ближе, в районе «Войковской», еще где-то. Я тогда играл на ритм-гитаре и пел.

До мутации голоса я был по-детски голосистым, а после голос приобрел юношеское звучание, и я стал понимать, что мое пение нравится слушателям и что у меня получается. На концертах или вечерах отдыха в пионерлагере, в школе, в училище, где после пары выступлений на студенческих вечерах я превратился в «суперстара» и среди студентов, и даже среди преподавателей, лояльно относящихся к такой музыке.

Кстати, именно в пионерлагере я впервые поиграл на бас-гитаре. Струны на ней были то ли от фортепиано, то ли от бас-балалайки. Я очень хорошо помню вздувшиеся подушечки пальцев после этого и мозоли размером с полпальца. Струн для бас-гитары в то время было не достать.

Группа «Мы»

Так прошел первый курс, началась учеба на втором. И тут в моей жизни произошло важное событие. На танцверанде нашего Красногорского городского парка иногда выступал ансамбль под названием «Мы» – три гитары и ударные инструменты. Это были уже взрослые ребята, всем далеко за двадцать. В один из таких дней я набрался смелости и подошел к ним после очередного выступления. Не помню точно, в каких выражениях, но я предложил им себя в качестве клавишника, а также пообещал поставить им более качественное звучание. Ребята от меня не отмахнулись и пригласили на репетицию в старом Доме культуры Красногорского механического завода.

На самом последнем этаже здания, практически под крышей, была их репетиционная комната. Колонки, усилители и прочая аппаратура находились там же, при этом в комнате было довольно свободно, и мы вполне комфортно там размещались.

Основной репертуар группы составляли каверы западных групп. Тогда все это называлось одним словом – шизгара[3]. Правда, было и небольшое количество советских песен, появившихся уже тогда первых ВИА. Мое вливание в коллектив произошло триумфально. На первой же репетиции я подправил им голосоведение в текущем репертуаре, добавил свой голос в определенные вокальные партии, подправил некоторые неправильно берущиеся аккорды. После этого ребята поняли, что зазвучали совсем иначе, и я был сразу же зачислен в коллектив. А так как группа состояла на балансе ДК и музыканты получали зарплату, то и я был сразу оформлен с возможностью получать деньги. Стандартный оклад в ДК на тот момент был 60 рублей в месяц. Именно тогда я и стал получать первую зарплату в жизни, вдобавок к стипендии в училище. В репетиционной комнате находился орган «Юность», который ребята практически не использовали. Я встал за этот клавишный инструмент.

Вокалистами в ансамбле были барабанщик Дмитрий Графонов и бас-гитарист Борис Денисов. Помимо сольных песен, я поставил еще точное унисонное пение. Где-то на два голоса, где-то на три. И, надо признать, именно тогда группа «Мы» заблистала на самодеятельной сцене. Нас сравнивали с другими коллективами, существовавшими тогда в округе, и признавали, что равных нам по части пения не было. На наши выступления на танцплощадке в Красногорском городском парке народу набивалось под завязку. И еще масса людей просто стояла на склонах вокруг танцплощадки, слушая нашу игру. О степени нашей популярности в городе говорят несколько похожих эпизодов, произошедших со мной. Как-то раз, идя от платформы домой после учебы, я услышал за спиной окрик:

– Пацан, стой!

Я обернулся и увидел приближающуюся ко мне группку из 3–4 парней моего возраста. Ну, и как обычно:

– Закурить не найдется?

Не надо объяснять, что они собирались сделать. Я никогда не был драчуном, и ситуация для меня принимала скверный оборот. И вдруг один из них восклицает:

– Так это же Беликов! Серега, ты?!

– Да.

Он обводит взглядом своих дружков и с придыханием восклицает:

– Это же Серега Беликов из группы «Мы»!

Избиение одиноко шедшего студента отменилось, и меня отпустили с напутствием:

– Серега! Если кто прие…ся, ты скажи. Мы тебя в обиду не дадим!

И почти такая же ситуация как-то повторилась в другое время, в другом месте.

Расписание наших выступлений было таким, что зимой мы играли три раза в неделю в здании самого ДК на танцах, а летом – три дня на открытой танцверанде в городском парке. Ну, и, конечно, были выступления, приуроченные к каким-то праздникам. Надо заметить, у бас-гитариста Бориса был талант к написанию текстов песен. Довольно легко он писал тексты на русском на музыку популярных западных композиций. Например, неплохой текст на композицию Uriah Heep – «Look at yourself». Также написал несколько русских текстов на песни «Червонных гитар», в частности, «Не задирай носа». Публике очень нравились его русскоязычные адаптации западных хитов.

Наш гитарист Борис Захарченко был довольно авторитетным музыкантом. Помимо собственного фирменного усилителя, у него была гитара фирмы Vox. Не Musima, не Cremona, а Vox! Фирма, известная по инструментам, на которых играли сами The Beatles – очень круто по тем временам! Если я правильно помню, то Борис служил в армии за границей и привез оттуда инструмент. В дальнейшем Борис стал стюардом на международных авиалиниях и поставил доставку аппаратуры из-за границы на серьезную основу.

Помимо ранее перечисленных групп, мы исполняли песни из репертуара Shocking Blue и The Beatles. Наши голоса и наши возможности очень хорошо ложились на эту музыку. Еще играли что-то из репертуара группы Iron Butterfly. Почему именно это запомнилось? А потому, что в этих композициях довольно длинные органные вставки. И если на улице было прохладно, особенно осенью, то руки замерзали, и играть эти куски мне становилось довольно тяжело.

В коллективе была довольно творческая атмосфера. Я мог периодически пробовать играть на репетициях на бас-гитаре, мог на ударных инструментах, причем в игре на них достиг немалых высот. Обучая себя координации и ритмике, я научился вполне сносно стучать. Были случаи, когда я отыгрывал несколько выступлений вместо барабанщика, и ребята весьма комфортно себя чувствовали со мной в качестве ударника.

Наши заработки, конечно же, не ограничивались окладом в ДК. Мы выступали на разных мероприятиях, то, что сейчас называется одним словом – корпоративы. Но надо сказать, что почти все деньги уходили на приобретение аппаратуры и инструментов. Если нужно было купить что-то, то мы все скидывались для этой покупки.

А дальше путь лежал в Москву на Неглинку. На этой улице, в доме номер 14 находился магазин «Ноты», там же был отдел инструментов – вот где кипела вся музыкальная жизнь. Например, становилось известно, что в понедельник выкинут болгарскую бас-гитару «Орфей». Естественно, количество ограничено. Инструменты в небольшом количестве попадали на прилавок, но большая часть расходилась среди особо приближенных. Те, в свою очередь, продавали своим людям, накидывая процент. Те – своим и так далее. В какой-то момент бас-гитара на улице перед магазином приобретает стоимость в три-четыре раза выше исходной. Дефицит, что поделаешь! Своего рода рынок музыкальных инструментов. В принципе, купить можно было все. Но, если уж ты увлечен музыкой, то инструмент нужен хороший. И, соответственно, дорогой. Поэтому наши вроде бы неплохие доходы уходили на приобретение качественных инструментов.

В какой-то момент группа «Мы» стала счастливым обладателем аппаратуры Regent-60 производства ГДР. Это было статусно и качественно. Когда мы играли, используя ее, слышно было по всей округе, на километр-два точно.

Однажды, когда мы выступали на танцверанде, появилась компания спортивных молодых людей, в которых мы узнали прославленных хоккеистов «ЦСКА» во главе с вратарем Владиславом Третьяком. База хоккейного «ЦСКА» была совсем недалеко, в Архангельском. До них дошли слухи о нашем коллективе, и они приехали посмотреть и послушать нас. После выступления Владислав Третьяк подошел к нам и сказал:

– Мне очень понравилось, как вы играете! Не могли бы вы поиграть на моей свадьбе?

Мы, конечно же, согласились. Свадьба была в гостинице «Украина», в большом зале на первом этаже. Красногорская группа «Мы» веселила всю хоккейную элиту Советского Союза. И наш ансамбль настолько понравился, что с некоторым интервалом мы отыграли еще на паре свадеб армейских хоккеистов.

В то же самое время я продолжал учиться в музыкальном училище. Где-то к третьему курсу мое обучение каким-то образом стабилизировалось, и учиться стало достаточно легко. Надо сказать, что к процессу обучения я подходил ответственно и организованно, и училище окончил с красным дипломом. Учебе совершенно не мешало то, что я играю в практически полупрофессиональном ансамбле и занимаюсь футболом.

Где-то на стыке 1973 и 1974 годов, после очередного нашего выступления к нам подошел человек и предложил перейти на профессиональную сцену. Это был Альфред Быков. Он когда-то был бас-гитаристом первого состава вокально-инструментального ансамбля «Голубые гитары» под руководством Игоря Гранова, но какой-то момент прекратил выступления в качестве музыканта и сосредоточился на организаторской деятельности. Быков хотел создать коллектив в какой-нибудь филармонии под своим руководством.

Альфред подошел к нам и предложил:

– Ребят! Не хотите перейти на профессиональную сцену?

Мы переглянулись.

– А что для этого нужно?

Быков нам объяснил, что есть место в Оренбургской филармонии. Для этого нужно подготовить соответствующую программу, сдать ее в филармонии и начать работать. Кроме этого, необходимо расширить состав музыкантов, пригласить певца и певицу. О духовых инструментах речи не было. Но тут возникли некоторые сложности: все ребята работали, у двоих были семьи и дети, я же был студентом музыкального училища, а нас звали в какие-то неведомые дали. На решение всех организационных вопросов требовалось несколько месяцев.

Тем не менее, мы начали репетировать. Из Москвы к нам приезжали певец и певица. Певец был лет на десять старше меня, уже взрослый сформировавшийся молодой мужчина. Пел баритоном, а-ля Магомаев или Мулерман. По плану Быкова он должен был исполнять несколько сольных песен в программе. Певица была весьма привлекательной и умной женщиной, тоже старше меня, пела в основном сольно. Не скрою, в какой-то момент я был тайно в нее влюблен. Такое впечатление она производила на меня своим поведением, спокойным, рассудительным, интеллектуальным, что ли.

Для начала мы отрепетировали композицию в стиле фолк. И хотя нам это не совсем нравилось, как сказал Быков, это было необходимо для сдачи программы. Чтобы было понятно, композиция была наподобие «Порушка-Параня» ансамбля «Ариэль».

Ближе к майским праздникам Альфред Быков пришел на репетицию и сообщил, что наш коллектив пригласили участвовать в праздничных сборных концертах во Дворце спорта в Лужниках. Это была программа в рамках «Москонцерта». Хедлайнером, как сейчас говорят, был тогда ансамбль «Веселые ребята». Честно говоря, остальных участников не помню. Наш коллектив должен был открывать концерт специальной для этой программы композицией. Перед этим мы съездили на просмотр в какой-то ДК. Комиссия (видимо, от «Москонцерта») нас посмотрела, прослушала и дала добро на участие. В программе мы значились как «вокально-инструментальный ансамбль под управлением Альфреда Быкова».

Впечатления от тех выступлений были просто духозахватывающими. Открывается занавес, мы стоим на авансцене, а перед нами огромный, переполненный Дворец спорта. И мы выступаем.

Как я понял, Быков нас хотел кое-кому показать. И, судя по всему, мы произвели очень хорошее впечатление. Режиссер программы и сам Быков были очень довольны.

Что еще запомнилось? Наш барабанщик Дима Графонов, человек склонный к задиристости и понтам, очень долго ходил вокруг барабанной установки «Веселых ребят». Тогда барабанщиком «Веселых» был Владимир Полонский. Они познакомились, нашли общий язык и что-то обсуждали. Но в итоге Дима оказался не в восторге от их установки, сказав нам, что его собственные барабаны лучше. Другого от Димы мы и не ожидали. Но подтвердить или опровергнуть его точку зрения не могли, доверившись Диме на слово.

После этого события наша жизнь вернулась в привычное русло. Я окончил музыкальное училище. Как уже говорил, курса с третьего я поймал нужный вектор обучения. Особо не напрягаясь и не перетруждая себя, я довольно легко сдал все экзамены и получил красный диплом.

После окончания училища решил поступать в Гнесинку на факультет народных инструментов по тому же баяну. Я был подготовлен очень хорошо, но во время вступительных экзаменов по основному инструменту потерпел фиаско. Первый экзамен – основной инструмент баян. Я сел играть и меня переклинило. Руки отказывались слушаться, забылось, что за чем следует. Забирая документы, случайно узнал, что в Институте культуры открылось дирижерско-оркестровое отделение. Меня это очень заинтересовало, тем более что в училище у нас был такой предмет. По части чтения партитур и дирижирования в училище я имел твердые пятерки. И преподаватели, и декан факультета отмечали мои неплохие способности по этой части, хвалили за то, как я чувствую оркестр. И я решил, что надо поступать туда. Институт культуры и по сей день располагается в городе Химки, рядом с МКАД. Сдав туда документы, я довольно легко прошел все экзаменационные туры и стал студентом первого курса.

Нас, поступивших на первый курс, сразу же отправили на «картошку». Знакомились с сокурсниками мы уже там, в колхозе. Жили в бараке. Утром оделся, что-то перекусил и прыгаешь в кузов трактора, который повезет тебя на поле. В процессе уборки я сблизился со студентами дирижерско-хорового отделения: Александром Клевицким, Олегом Курятниковым и его будущей женой Еленой Жигаревой, с Ириной Неугодниковой… Ирина впоследствии стала моей первой женой.

Мы часто собирались вечерами у костра, пели песни под гитару. И кто-то вдруг озвучил такую идею:

– А ведь в клубе наверняка есть какие-то музыкальные инструменты!

И когда нас запустили в местный клуб, мы обнаружили там и гитары, и ударную установку, и колонки. Кто-то умел играть на гитаре, кто-то на басу, кто-то на барабанах. Решено было провести одну репетицию и попробовать «сыграть танцы». Выбрали десяток известных композиций западных групп. Речи о каком-то сыгрывании и спевке не было. Тем не менее, отыграли неплохо, я пел. Мне показалось, что мое пение произвело впечатление, в частности, на Александра Клевицкого. Чуть позже будет понятно, почему.

В октябре «картошка» закончилась, и мы приступили к обучению. Хотя учебное заведение находится от Красногорска недалеко, добираться было не совсем удобно. Я садился в электричку у себя в «Павшино», ехал до «Войковской», там пересаживался в метро и ехал до «Речного вокзала», оттуда на автобусе минут двадцать до института – вот такой непростой маршрут. И тогда же, в октябре, в самом начале учебы на первом курсе я встретил в коридоре института Сашу Клевицкого, и он предложил мне прослушаться в группу «Аракс», работавшую в Театре Ленинского Комсомола. В коллективе происходили некоторые перестановки, и руководитель Юрий Шахназаров искал музыкантов.