Как найти любовь в книжном магазине

Размер шрифта: 13

Veronica Henry

HOW TO FIND LOVE IN A BOOKSHOP

Перевод с английского Валентины Чепиги

Оформление обложки Виктории Манацковой

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Издательство Иностранка^®

* * *

Посвящается моему любимому отцу,
Уильяму Майлзу Генри
(1935–2016)

Чтение и еще раз чтение.
Нора Эфрон

Пролог

Февраль 1983 года

Еще год назад он бы в жизни в это не поверил. Не поверил бы, что будет стоять в пустом магазине с ребенком в коляске и всерьез раздумывать над полученным предложением.

С коляской ему, конечно, повезло. Он увидел объявление о гаражной распродаже в шикарном районе Северного Оксфорда и не смог удержаться от выгодной покупки. У пары было двое маленьких детей, и они собирались переезжать в Париж. Коляска была как новенькая, с такой и сама королева не постеснялась бы выйти – ну или, по крайней мере, королевская няня. Женщина хотела за нее всего-навсего пять фунтов. Джулиус был уверен, что коляска стоит гораздо больше, просто женщина такая милая попалась. Но последние события как раз и научили его этому – принимать доброту других людей. И побыстрее, пока те не передумали. Так что он забрал коляску, тщательно помыл, хотя она и без того казалась наичистейшей, купил новенький матрасик и одеяла – и вот оно, идеальное гнездышко для драгоценного груза, пока этот самый груз не научится ходить.

Когда дети начинают ходить? Задавать подобные вопросы своей матери – рассеянной, вечно витающей в облаках, живущей в пропитанной запахом пачули квартирке на цокольном этаже на Уэстборн-Гроув – он считал бессмысленным: воспоминания Дебры о его детстве были весьма расплывчатыми. По ее словам, Джулиус начал читать уже в два года, и он не очень-то верил в эту легенду. Хотя возможно, что так оно и было, ведь он не помнил времени, когда не умел читать. Читать было для него так же естественно, как дышать. Так или иначе, он не мог и не желал полагаться на советы матери по воспитанию детей. Он часто думал о том, что выжил каким-то чудом. Мать оставляла его одного в кроватке, а сама просиживала все вечера в винном баре на углу. «Ну а что могло случиться? – говорила она потом. – Я оставляла тебя всего-то на часик-другой!» Возможно, поэтому он так и опекал собственную дочь. Ему было трудно оставить ее одну хотя бы на мгновение.

Он снова оглядел голые стены. Пахло сыростью, а сырость – это катастрофа. Лестница, ведущая на антресоли, прогнила настолько, что подниматься по ней было опасно. Два эркерных окна по обе стороны от входной двери заливали магазин перламутровым светом, дубовый паркет и декоративные завитки на потолке золотились в солнечных лучах. Из-за пыли казалось, что вы попали в другую реальность: в магазин-призрак, который ждет, когда что-нибудь произойдет, ждет, что наступит преображение, обновление, что он возродится к жизни…

«Изначально тут была аптека, – уточнил риелтор. – А потом лавка старьевщика. Да-да, не антикварный магазин, а самая настоящая лавка старьевщика. Вы никогда в жизни не видели столько хлама!»

Надо бы, конечно, обратиться к профессионалу. Посмотреть документы из строительной конторы, прикинуть, сколько будет стоить вывести плесень, – но голова у Джулиуса кружилась, а сердце бешено колотилось. Это было то, что надо. Он знал это, чувствовал. Два этажа наверху идеально подходили для того, чтобы они с малышкой жили здесь. Над магазином.

Книжным магазином.

Джулиус начал искать жилье три недели назад, когда решил, что для того, чтобы у них с дочерью было подобие нормальной жизни, необходимо предпринять какие-то действия. Он проанализировал свой опыт, свой потенциал, проверил банковский счет, прикинул, каково это – быть отцом-одиночкой, и понял, что у него есть только один вариант.

Он отправился в библиотеку, взял справочник «Желтые страницы» и положил рядом подробную карту. Обвел Оксфорд кругом радиусом миль пятнадцать, размышляя, каково это – жить в Кристмас-Коммон, или Даклингтоне, или, например, в Гуси. Затем просмотрел список книжных магазинов и поставил крестик на тех городах, где они были.

Окинул взглядом оставшиеся города – те, в которых вообще не было книжных магазинов. Их оказалось полдюжины. Джулиус выписал названия и в течение следующих нескольких дней посетил каждый из городков, передвигаясь на автобусах с кучей пересадок. Первые три показались ему бездушными и унылыми, это его обескуражило настолько, что он почти отказался от своей идеи, но что-то в названии «Писбрук» ему понравилось, и он решил все-таки туда съездить, прежде чем полностью позабыть о своих фантазиях.

Писбрук находился в центре Котсуолда, на внешнем периметре нарисованного Джулиусом круга, – примерно в этом районе он и хотел жить. Он вышел из автобуса на главной улице, широкой и засаженной деревьями, с тротуарами и всякими разными зданиями. Здесь были антикварные магазинчики, традиционная мясная лавка, торгующая крольчатиной и фазанами, с неизменными сосисками на витрине, большой трактир, пара уютных кафе и сырная лавка. Женский институт устроил распродажу у городской ратуши: там стояли столы, на которых красовались сочащиеся вареньем пироги, груды овощей прямо с грядки и цветочные горшки с темно-фиолетовыми и желтыми цветками.

Писбрук тихо гудел, как пчелиный улей в жаркий полдень. Люди останавливались на улице и разговаривали друг с другом, кафе тоже были переполнены. То и дело звенели кассы: люди с удовольствием и энтузиазмом делали покупки. Нашелся и симпатичный ресторан с лавровым деревом у входа и длиннющим меню современной кухни под стеклом. Был даже крошечный театр, где играли «Как важно быть серьезным». Хороший знак! Джулиус любил Оскара Уайльда. Он писал по его творчеству работу под названием «Влияние Оскара Уайльда на У. Б. Йейтса».

Джулиус решил, что выбор сделан, но для очистки совести еще раз прошелся по улицам, хотя и опасался найти за каким-нибудь поворотом то, чего видеть совсем не желал. Он был здесь, в Писбруке, и хотел, чтобы этот городок стал его домом – их домом. Однако оставалось загадкой, почему в таком чудесном месте нет книжного магазина.

Ведь город без книжного что человек без сердца.

Жителям Писбрука наличие книжного пошло бы только на пользу. Джулиус представил себе каждого встречного как потенциального покупателя. Вообразил, как они заходят в магазинчик, спрашивают у него совета, а он складывает их покупки в пакет, узнает их предпочтения, приберегает ту или иную книгу для какого-нибудь постоянного посетителя, зная, что она придется ему по душе. Вообразил, как наблюдает за людьми, которые листают книги и радуются тому, что открыли для себя нового автора, целый новый мир.

«А если я попрошу сбавить цену?» – спросил он у агента по недвижимости.

Тот пожал плечами: «Попробуйте».

«Здесь надо столько всего отремонтировать».

«Это учитывалось при оценке».

Джулиус назвал свою цену: «Вот мое единственное предложение. Я не могу позволить себе больше».

Месяц спустя, когда Джулиус подписывал контракт, ему казалось, что это сон. Он был один в целом мире (если не считать его матери, но пользы от нее кот наплакал), зато у него был ребенок и книжный магазин. И когда его малышка протянула к нему растопыренную ладошку, он дал ей подержаться за палец и подумал, что происходит что-то невероятное. Судьба – удивительная штука.

А если бы тогда, почти два года назад, он не поднял носа от книги? Если бы он продолжал стоять спиной к двери и переставлять книги в разделе «Путешествия»? Если бы его коллега, а не он занялся той рыжеволосой девушкой?..

И вот шесть месяцев спустя, после нескольких недель, проведенных в пыли и грязи за распиловкой досок, подметанием полов и покраской стен, после нескольких сногсшибательных счетов, нескольких моментов самой настоящей паники и потока доставок, на магазине появилась вывеска, выкрашенная в цвет морской волны с золотом. Вывеска гласила: «Найтингейл букс». Там, конечно, не нашлось места, чтобы написать: «Поставщики книг для самых взыскательных», хотя это как раз то, кем и был Джулиус. Поставщиком книг, книготорговцем.

Самым лучшим книготорговцем.

Глава 1

Тридцать два года спустя…

Чем вы занимаете себя, пока ждете, когда ваш близкий уйдет в мир иной? В буквальном смысле, когда сидите у его постели в пластиковом кресле, ужасно неудобном с точки зрения человеческой анатомии, и ждете, когда он испустит последний вздох, потому что надежды больше нет.

Никакое занятие не могло быть уместным при таких обстоятельствах. Дальше по коридору находилась комната, где работал телевизор, но это казалось каким-то бессердечным, да и вообще Эмилия не любила смотреть телевизор.

Вязать и вышивать она не умела. Разгадывать судоку – тоже.

Она не хотела слушать музыку, боясь потревожить отца. Самые лучшие наушники пропускают звучание литавр. Это раздражает даже в поезде, а на смертном одре, наверное, и того больше. Она не хотела лазить по Интернету в телефоне, считая это верхом дурных манер двадцать первого века.

И в целом мире не существовало книги, которая заставила бы ее хоть на миг позабыть о реальности.

Так что она просто сидела рядом и дремала. И время от времени просыпалась от страха: вдруг его больше нет, а она и не заметила. Тогда она на несколько минут брала его за руку. Сухую и прохладную, безжизненную. Постепенно рука тяжелела, Эмилии становилось нестерпимо грустно, и она клала руку отца обратно на простыню.

Затем снова погружалась в дрему.

Время от времени медсестры приносили ей горячий шоколад, хотя вряд ли можно так его назвать. Он был не горячим, а чуть теплым, к тому же Эмилия была уверена, что при его приготовлении ни один какао-боб не пострадал. Такая себе бледно-коричневая сладковатая жижа.

Лампы ночного света в больнице были тусклыми, с тошнотворным желтоватым оттенком. Отопление было включено на максимум, и казалось, что в палате не хватает воздуха. Эмилия смотрела на тонкое покрывало с узором из оранжевых и желтых цветов и на очертания отца под ним, неподвижного и такого маленького. Несколько бесцветных прядей волос лежали на подушке, обвивая его голову. Раньше у него были такие густые волосы. Он ерошил их пальцами, обдумывая, что посоветовать покупателю, или стоя перед столом с книгами и решая, какую книгу поместить на видное место, или разговаривая с кем-нибудь по телефону. Волосы были неотделимы от его образа, как бледно-голубой кашемировый шарф, который он постоянно носил, дважды обернув вокруг шеи, хотя тот был поеден молью. Эмилия быстро расправилась с молью, как только заметила это. Она подозревала, что дело в толстом коричневом вельветовом пальто, купленном ею прошлой зимой в благотворительном магазине, и чувствовала себя виноватой в том, что моль пожрала единственную вещь, которую любил ее отец.

Именно тогда он пожаловался, что неважно себя чувствует. Не то чтобы пожаловался, это было не в его духе, просто поставил ее в известность. Эмилия забеспокоилась, но он отмахнулся от нее со своим фирменным стоицизмом, и она перестала волноваться и улетела в Гонконг. Пока на прошлой неделе ей не позвонили.

«Думаю, вам лучше вернуться, – сказала медсестра. – Ваш отец придет в ярость из-за того, что я вам позвонила. Он не хочет вас тревожить. Но…»

Эмилии хватило этого «но». Она вылетела домой первым же рейсом. Когда она приехала, Джулиус притворился сердитым, но то, как крепко он держал ее за руку, сказало ей все, что нужно было знать.

«Он не принимает ситуацию, – сказала медсестра. – Борется. Мне очень жаль. Мы делаем все возможное, чтобы ему было комфортно».

Эмилия кивнула. Чтобы ему было комфортно. Не «мы делаем все возможное, чтобы он поправился», нет. Просто «комфортно».

Казалось, теперь отец не испытывал ни боли, ни дискомфорта. Накануне он с удовольствием съел немного лаймового желе. Эмилия подумала, что от желе у него не так сильно будут сохнуть губы и язык. Когда он открывал рот и вытягивал шею навстречу ложке с дрожащим зеленым лакомством, у нее было такое чувство, будто она кормит маленькую птичку. Потом он, обессилев, откинулся на подушки. Это было все, что он съел за несколько дней. Ему вводили смесь болеутоляющих и седативных препаратов, врачи чередовали их, чтобы обеспечить наилучший паллиативный уход. Эмилия ненавидела слово «паллиатив». Оно звучало зловеще и, похоже, служило синонимом неэффективности. Время от времени отец проявлял беспокойство – то ли от боли, то ли потому, что предчувствовал неизбежное, – и она знала, что в такие моменты лекарства не выполняют свою функцию. Корректировка хотя и проводилась быстро, никогда не действовала сразу. Что, в свою очередь, приводило Эмилию в ужас. Какое-то бесконечное страдание.

Но всему приходит конец. Всему. Надеяться на выздоровление было бессмысленно, точка невозвращения была пройдена. Это было понятно даже тому, кто верит в чудеса. Оставалось лишь молить Бога о скором и милосердном конце.

Медсестра приподняла покрывало и посмотрела на его ноги, мягко проведя по ним рукой. Эмилия перехватила ее взгляд и поняла, что ждать осталось недолго. Кожа была бледно-серой, как у мраморной статуи.

Медсестра поправила простыню, погладила Эмилию по плечу и вышла, поскольку сказать ей было нечего. Оставалось только ждать. Врачи сделали все, что в их силах. Боли не было, по крайней мере так казалось. Обстановка была умиротворяющей, ибо к приближающейся смерти здесь относились с тихим благоговением. Но кто мог сказать, чего на самом деле хочет умирающий? Может, он предпочел бы, чтобы его любимый Элгар[1] звучал на полную катушку или чтобы ему зачитали прогноз погоды? А может, ему хотелось послушать сплетни и веселые рассказы медсестер о том, с кем они встречались накануне вечером и какое печенье пекли к чаю? Может, он желал отвлечься от мыслей о неминуемой кончине и подумать о разных пустяках?

Эмилия не знала, что ей нужно сделать, чтобы он почувствовал ее любовь, прежде чем уйдет навсегда. Если бы она могла вынуть свое сердце и отдать ему, она бы сделала это. Отдать этому чудесному человеку, который дал ей жизнь, был ее жизнью и сейчас собирался оставить ее одну.

Она шепотом делилась с ним воспоминаниями, читала рассказы и его любимые стихотворения.

Говорила о магазине.

– Я буду заботиться о нем, – обещала она. – Сделаю все, чтобы он никогда не закрылся, пока я жива. И не продам наш магазин Яну Мендипу ни за какие деньги, потому что магазин – это самое важное для меня. Хоть все золото мира предложи. Книги дороже драгоценностей.

Она искренне верила в то, что говорила. Что такое бриллиант? Так, игра света. Он блестит секунду, а книги вечны.

Эмилия сомневалась, чтобы Ян Мендип хоть раз в жизни открыл книгу. Она злилась, думая о том, как он потрепал отцу нервы в это непростое время. Джулиус старался держаться, но она видела, что он расстроен, что переживает за магазин, персонал и покупателей. Сотрудники рассказали ей, как сильно он грустил, и она в очередной раз прокляла себя за то, что уехала так далеко. Теперь она была полна решимости успокоить отца, чтобы он мог спокойно уйти, зная, что его детище находится в надежных руках.

Она поерзала, устраиваясь поудобнее, наклонилась вперед и положила голову на руки у изножья кровати. Она очень устала.

Было два сорок девять, когда медсестра тронула ее за плечо. Это прикосновение было красноречивее любых слов. Эмилия не могла бы сказать, спала она или бодрствовала. Да и проснувшись, она чувствовала себя как-то странно, ей казалось, что все происходит будто в замедленной съемке.

Когда все формальности были завершены и вызвали гробовщиков, Эмилия вышла на улицу, холодную и мрачную. Ей подумалось, что все краски тоже покинули этот мир, но потом она увидела, как красный свет на светофоре у больницы сменился желтым, затем зеленым. Звуки тоже казались приглушенными, будто в ушах после бассейна осталась вода.

Станет ли мир другим без Джулиуса? Пока что она не могла ответить на этот вопрос. Она вдыхала воздух, которым он больше не дышал, и вспоминала о его широких плечах, на которых сидела, когда была совсем крохой, барабаня пятками ему по груди, чтобы он бежал как ветер, зарываясь пальцами в его густые, спадавшие до воротника волосы, с тридцати лет уже тронутые сединой. У нее в руке были серебряные часы с ремешком из крокодиловой кожи, с которыми он не расставался, но в последние дни она сняла их с его руки, не желая, чтобы они травмировали его тонкую кожу, и оставила их на прикроватной тумбочке на случай, если ему понадобится узнать, который час, потому что они показывали более точное время, чем больничные часы, – время, сулившее гораздо больше надежд. Но волшебное время на его часах не смогло изменить неизбежное.

Эмилия села в машину. На пассажирском сиденье лежала пачка мятных леденцов, купленных специально для отца. Она взяла один и положила в рот. Это было первое, что она съела со вчерашнего завтрака. Эмилия рассасывала леденец до тех пор, пока тот не начал драть небо, и на мгновение отвлеклась на неприятные ощущения.

До поворота на главную улицу Писбрука она прикончила половину пачки, и у нее на зубах скрипел сахарный песок. Городок был окутан жемчужно-серым рассветом. Золотистые каменные дома выглядели мрачными без солнечного света. В утренних сумерках Писбрук был похож на унылую даму, оставшуюся на балу без кавалера; но через пару часов выйдет солнце – и город превратится в ослепительную дебютантку, покоряющую всех, кто ее увидит. Это был истинно английский городок, с дубовыми дверьми, забранными решеткой окнами, мощеными тротуарами, красными почтовыми ящиками и вековыми липовыми аллеями. Никаких уродливых современных коробок, ничего неприятного для глаз, одно сплошное очарование.

Рядом с каменным мостом через ручей, давший название городку[2], и находился «Найтингейл букс», трехэтажное здание с двойным фасадом, двумя эркерами и темно-синей дверью. Эмилия стояла на улице спящего города, где гулял только легкий утренний ветерок, и смотрела на дом, в котором прожила всю жизнь и иного дома не знала. Где бы она ни находилась, чем бы ни занималась, ее комната над магазином была такой же, как всегда, с кучей ее вещей, накопившихся за тридцать два года.

Она прошла в дом через боковой вход и на мгновение замерла, стоя на кафельном полу перед дверью, ведущей в жилое помещение на втором этаже. Она вспомнила, как отец держал ее за руку, когда она была совсем маленькой, и помогал ей взбираться по лестнице. Это занимало немало времени, но она была полна решимости, а отец – терпения. Когда она училась в школе, то бежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, с рюкзаком за спиной и яблоком в руке, и вечно опаздывала. Спустя годы она босиком на цыпочках поднималась по лестнице, когда возвращалась с какой-нибудь вечеринки. Джулиус не был особенно строгим и никогда не кричал на нее, просто все так делают в шестнадцать лет, когда слишком налегают на пиво и возвращаются домой далеко за полночь.

Слева была дверь, ведущая в магазин. Эмилия толкнула ее и шагнула внутрь. Ранний утренний свет потихоньку проникал сквозь окно. Эмилия слегка вздрогнула, ощутив движение воздуха. Ее охватило чувство ожидания, то самое чувство, будто она перенеслась в прошлое или куда-то в параллельную реальность, которое возникало у нее всякий раз, когда она входила в «Найтингейл букс». Она могла попасть в любое место и время. Но не в этот раз. Она бы все отдала, чтобы вернуться назад, в то время, когда все было хорошо.

Ей казалось, что книги спрашивают ее о новостях. «Он ушел», – хотела она ответить, но ничего не сказала, потому что не доверяла своему голосу. И потому что это было глупо. Книги рассказывают вам все, что нужно, но вы же не вступаете с ними в диалог.

Остановившись посреди магазина, она почувствовала, что ей становится лучше и сердце ее успокаивается. Будто Джулиус все еще был здесь, в окружении книжных обложек и корешков. Он говорил, что знает любую книгу в лицо. Может быть, он и не прочел каждую из них от корки до корки, но он знал, почему они здесь оказались, каков был замысел автора и кто, соответственно, может захотеть их прочитать, от простенькой детской книжки до увесистого и мудреного фолианта.

Пол был покрыт великолепным красным ковром, уже поблеклым и потертым. Вдоль стен тянулись ряды деревянных полок, доходящих до потолка – чтобы дотянуться до редких книг на самых верхних полках, необходимо было пользоваться лестницей. Художественная литература располагалась в передней части магазина, справочная – в задней, а в центре стояли столы-витрины с книгами по кулинарии, искусству и путешествиям. Наверху, на антресолях, за стеклом хранилась коллекция первых изданий и подержанных раритетов. Джулиус управлял всем этим оркестром со своего места за деревянным прилавком. У него за спиной лежали заказанные книги, завернутые в крафтовую бумагу и перевязанные бечевкой. Здесь была даже старинная касса, поблескивающая хромом; Джулиус нашел ее в лавке старьевщика, он ею не пользовался и держал в ней леденцы, чтобы угощать ими ребятишек, которые были особенно прилежны и хорошо себя вели.

На прилавке всегда стояла наполовину наполненная чашка кофе, который он никогда не допивал, потому что, увлекшись разговором, забывал о нем и кофе остывал. К Джулиусу постоянно кто-нибудь захаживал поболтать. Столько советов, знаний, мудрости и, прежде всего, доброты не было ни у кого другого.

Постепенно книжный магазин стал Меккой для всех слоев общества Писбрука и окрестностей. Жители гордились своей книжной лавкой. Она стала местом, куда шли за уютом. И люди стали уважать ее владельца. Даже обожать. Более тридцати лет он питал их умы и сердца, а в последние годы у него появились помощники: приветливая и работящая Мэл, которая занималась приемкой и раскладкой книг, и долговязый Дэйв Гот, который знал о книгах почти столько же, сколько сам Джулиус, но говорил редко, – хотя, если кому-нибудь удавалось его разговорить, остановить его было уже невозможно.

Эмилия подумала, что отец все еще здесь, среди тысяч страниц. Среди миллионов слов, миллиардов слов. Всех тех слов, что спасали, развлекали и учили многих и многих читателей. Джулиус менял умы. Он менял жизни. Она поклялась себе, что продолжит его дело, чтобы он мог жить дальше.

Джулиус Найтингейл будет жить вечно.

Эмилия покинула магазин и поднялась по лестнице в квартиру. Она слишком устала, даже чайник не хотелось ставить. Ей нужно было прилечь и собраться с мыслями. Она пока ничего не чувствовала: ни шока, ни горя, лишь камень на душе. Случилось самое страшное, самое ужасное из всего возможного, но жизнь все-таки продолжается. Небо постепенно светлело. Эмилия услышала пение птиц и нахмурилась. Их щебетание предвещало новый день… но вдруг солнце никогда не взойдет, вдруг дни так и будут навечно серыми?

Казалось, что все комнаты лишились обычного тепла. На кухне, где стоял старый стол, сколоченный из сосновых досок, и лежали такие же древние тарелки, было прохладно и сумрачно. Гостиная с полузадернутыми шторами производила грустное впечатление. Эмилия не стала смотреть на диван, опасаясь, что он все еще хранит отпечаток Джулиуса. Сколько часов они провели на этом диване: сидели, подобрав под себя ноги, с чашечкой чая, какао или бокалом вина, за какой-нибудь книгой, слушая пластинки Брамса, Билли Холидей или Джони Митчелл… Джулиус не увлекался современными технологиями, он любил старые проигрыватели и очень дорожил своими колонками «Grundig Audiorama». Однако в последнее время они молчали.

Эмилия поднялась в свою спальню на верхнем этаже, откинула одеяло и забралась на высокую кровать с медными шашечками, на которой спала, сколько себя помнила. Она взяла подушку и прижала ее к себе – чтобы согреться и почувствовать себя защищенной. Подтянула колени к груди, ожидая, что вот-вот расплачется. Но слез не было. Она ждала и ждала, а глаза оставались сухими. Эмилия подумала, что она, наверное, чудовище, раз не может заплакать.

Через некоторое время она проснулась от легкого стука в дверь и не сразу поняла, почему лежит в постели полностью одетая. Осознание реальности отдалось болью в груди, и ей снова захотелось погрузиться в забытье. Но нужно было общаться с людьми, что-то делать, принимать какие-то решения. И ответить на стук. Она сбежала вниз в одних носках и распахнула входную дверь.

– Девочка моя.

Джун. Уверенная в себе и сильная Джун, возможно, лучший клиент книжного магазина с тех пор, как три года назад она вышла на пенсию и переехала в Писбрук. Она подменяла Джулиуса с тех пор, как он попал в больницу. У Джун более сорока лет было собственное дело, и она с готовностью взяла бразды правления в свои руки вместе с Мэл и Дэйвом. Стройная, с густыми темными волосами и кучей серебряных браслетов, она выглядела по меньшей мере на десять лет моложе своих реальных семидесяти. Энергичная, как двадцатилетняя девушка, умная, как физик-ядерщик, и храбрая, как лев. Эмилия сначала подумала, что между Джун и Джулиусом может завязаться роман (Джун дважды была замужем), однако их отношения были дружескими и исключительно платоническими.

Эмилия поняла, что надо было позвонить Джун, как только все произошло. Но ей не хватило ни сил, ни слов, ни присутствия духа. Их и сейчас не было. Она просто стояла, а Джун прижимала ее к сердцу своими мягкими и теплыми, как ее кашемировый свитер, руками.

– Бедная малышка, – сказала Джун.

И только тогда Эмилия расплакалась.

– Сегодня магазин можно не открывать, – сказала Джун Эмилии, когда та, выплакав все слезы, наконец смогла приготовить себе что-нибудь поесть.

Но Эмилия была непреклонна: магазин должен быть открыт.

– Много кто заходит в четверг. Это же рыночный день, – сказала она.

В итоге это решение оказалось лучшим из всех, что она могла принять. Мэл, обычно словоохотливая, молчала. Дэйв, обычно молчаливый, пять минут на одном дыхании говорил о том, как Джулиус научил его всему, что знал сам. Мэл включила радио «Classic FM», чтобы им не нужно было поддерживать беседу. Дэйв, у которого было множество неожиданных талантов, в том числе каллиграфия, вывел надпись:

С глубокой печалью мы вынуждены сообщить вам о кончине Джулиуса Найтингейла, любимого отца, друга и книготорговца, ушедшего мирно после непродолжительной болезни.

Они открылись с небольшим опозданием, но все же открылись. В течение всего дня в магазин заходили постоянные посетители, чтобы отдать дань уважения памяти Джулиуса и выразить свои соболезнования Эмилии. Одни приносили открытки, другие – домашнюю выпечку, а кто-то оставил у кассы бутылочку Chassagne Montrachet, любимого вина Джулиуса.

Эмилию не нужно было убеждать в том, что ее отец был замечательным человеком, но к концу дня она поняла, что все, кто его знал, тоже так считали. Мэл готовила бесчисленное количество чашек чая и выносила их на подносе в магазин.

– Приходи на ужин, – предложила Джун, когда они наконец повесили на дверь табличку «ЗАКРЫТО», спустя долгое время после официального окончания работы магазина.

– Я не очень голодна, – ответила Эмилия, которой не хотелось даже думать о еде.

Но как отказать такому человеку, как Джун? Она подхватила Эмилию под руку и почти силой отвезла в свой просторный коттедж на окраине Писбру-ка. Джун была из тех, у кого всегда припасен пирог с мясом. После двух порций Эмилия и правда почувствовала себя гораздо крепче, и это придало ей сил обсудить то, что она обсуждать совсем не хотела.

– Не хочу устраивать пышные похороны, – сказала она.

– Тогда и не устраивай, – ответила Джун, положив к пудингу немного ванильного мороженого. – Устрой небольшие похороны, только для своих, а через несколько недель мы сможем провести поминальную службу. Так будет гораздо лучше. И это даст тебе время как следует все организовать.

На мороженое Эмилии капнула слеза. Она вытерла глаза.

– Как мы без него?

Джун протянула ей банку с соленой карамелью.

– Не знаю. После ухода некоторых людей жизнь очень меняется. И твой отец – один из таких людей.

Джун предложила ей остаться на ночь, но Эмилия хотела домой. Лучше грустить в собственной постели.

Она включила свет в гостиной. В этой комнате с бордовыми обоями и длинными тяжелыми занавесками было, кажется, больше книг, чем в книжном магазине. Две стены занимали книжные шкафы, и вообще повсюду громоздились книги: на подоконниках, на каминной полке, на пианино, рядом с драгоценной виолончелью Джулиуса. Эмилия погладила гладкое дерево и увидела, что инструмент покрыт пылью. Завтра она сыграет на виолончели. Она не так хорошо играла, как отец, но ей хотелось, чтобы виолончель ожила, и она знала, что Джулиус тоже хотел бы этого.

Эмилия подошла к книжному шкафу, который считался ее собственным и в котором уже давно не было места для новых книг. Провела пальцем по корешкам. Ей захотелось почитать что-нибудь утешительное; что-нибудь, что вернуло бы ее в детство. Не Лору Инглз Уайлдер: сейчас ей было бы невыносимо читать о маленьком домике в лесах. И не Фрэнсис Ходжсон Бёрнетт: все ее героини были сиротами, а Эмилия понимала, что и она теперь тоже сирота. Она достала свою самую любимую книгу, в красной матерчатой обложке с золотой надписью на корешке, потрескавшейся от старости, с пожелтевшими страницами. «Маленькие женщины»[3]. Села в кресло с высокой спинкой у камина, перекинув ноги через подлокотник и прислонившись щекой к бархатной подушке. Через несколько мгновений она уже была у камина в Бостоне, с Джо Марч и ее сестрами, за сотни лет и миль отсюда…

К концу следующей недели Эмилия чувствовала себя опустошенной и измученной. Все были так добры и заботливы с ней, говорили о Джулиусе такие чудесные слова, но это эмоционально выматывало.

В крематории состоялась небольшая панихида, на ней присутствовали только его мать Дебра, приехавшая на поезде из Лондона, Андреа, близкая школьная подруга Эмилии, и Джун.

Перед тем как отправиться на службу, Эмилия взглянула в зеркало. На нее смотрела молодая женщина в длинном черном пальто, похожем на шинель, и в блестящих сапогах для верховой езды, с рассыпавшимися по плечам медно-рыжими волосами. У нее были большие глаза, густые брови и ресницы. Цвет лица она унаследовала от матери, чья фотография стояла на пианино, а тонкую кость и крупный рот – от отца. Дрожащими пальцами она надела серьги, которые Джулиус подарил ей в прошлом году на Рождество, открыла бутылку Chassagne Montrachet, выпила бокал, а затем надела шапку из искусственного лисьего меха, в точности подходившую к ее волосам. Ненадолго задумалась, не слишком ли она похожа на актриску из какой-нибудь костюмированной драмы, но решила, что это не имеет значения.

На следующий день, когда они посадили мать Джулиуса на поезд до Паддингтона – Дебра не любила надолго покидать Лондон, – Андреа провела Эмилию через дорогу в «Писбрук армс». Это был традиционный трактир, с полами из плитняка, деревянными панелями на стенах и обеденным залом, где подавали котлеты по-киевски и стейки по-шассерски и стояла старомодная тележка с десертами. Было что-то успокаивающее в том, что его не выкрасили сверху донизу в современном стиле, а оставили в прежнем виде. Трактир и не претендовал на что-то большее, не притворялся тем, чем не являлся. Здесь было тепло и уютно, хотя кофе был отвратительный.

Эмилия и Андреа устроились на диванчике в баре и заказали себе горячий шоколад.

– Ну что, – спросила Андреа с присущей ей практичностью, – какие у тебя планы?

– На работу не вышла, как видишь, – ответила Эмилия. – Они не станут вечно держать за мной мое место, так что не знаю. – Она преподавала английский язык в международной языковой школе в Гонконге. – Я не могу вечно мотаться из страны в страну.

– Не понимаю, что тут сложного, – сказала Андреа.

Эмилия покачала головой:

– Мне давно пора разобраться в себе. Взгляни на нас: я до сих пор живу на чемоданах, а ты добилась многого.

После школы Андреа подрабатывала секретарем у финансового консультанта, занимаясь на вечерних курсах по бухучету. Теперь она вела бухгалтерию многих малых предприятий, появившихся в Писбруке за последние несколько лет. Она знала, как ненавидят многие люди заниматься финансами, и поэтому делала свое дело очень хорошо. И добилась огромного успеха.

– Не надо сравнивать несравнимое. Что ты будешь делать с магазином? – Андреа была не из тех, кто ходит вокруг да около.

Эмилия пожала плечами:

– У меня нет особого выбора. Я обещала папе, что продолжу его дело. Он бы в гробу перевернулся, если бы узнал, что я собираюсь его закрыть.

Андреа на мгновение замолчала. Когда она заговорила, ее голос был мягким и ласковым.

– Эмилия, обещания, данные человеку на смертном одре, не всегда нужно держать. И не всегда это возможно. Конечно, вы об этом говорили, для твоего отца магазин был всем. Но это не значит, что ты должна продолжать его дело. Он бы понял, я уверена.

– Мне невыносима даже мысль о том, что я могу это бросить. Я всегда знала, что в конце концов унаследую дело отца. Но наверное, я думала, что это произойдет, когда я буду уже в очень зрелом возрасте. Не сейчас. Я надеялась, что он проживет еще лет двадцать, не меньше. – Эмилия почувствовала, что вот-вот расплачется. – Не знаю, справлюсь ли. Я начала просматривать счета, но у меня совершенно не получается сконцентрироваться.

– Если что, я помогу. Ты же знаешь.

– Папа всегда говорил, что я не умею считать. И это правда. Мне постоянно кажется, что я что-то пропускаю. Я думаю, что под конец папе стало тяжело следить за отчетностью. Есть пара коробок, полных счетов-фактур. И просто тьма нераспечатанных писем, с которыми я до сих пор не могу разобраться.

– Поверь мне, нет ничего такого, с чем бы я уже не сталкивалась. – Андреа вздохнула. – Жаль, что люди не хотят учиться финансовой грамотности. Это бы очень упростило им жизнь, потому что в итоге они переплачивают за мои услуги.

– Было бы здорово, если бы ты просмотрела все эти бумаги. Но я заплачу сколько положено. – Эмилия погрозила ей пальцем. – И никаких там дружеских тарифов.

– Я с радостью помогу тебе. Твой отец всегда был очень добр ко мне, когда мы были маленькими.

Эмилия рассмеялась:

– Помнишь, как мы пытались познакомить его с твоей мамой?

Андреа фыркнула в свой бокал с вином:

– Вот бы кошмар был!

Мать Андреа была немного хиппи, носила всякие фенечки и цветастые юбки. Андреа была полной противоположностью матери и выросла самым консервативным, целеустремленным и законопослушным человеком из всех, кого знала Эмилия. Она даже сменила имя, когда начала заниматься бизнесом, посчитав, что никто не воспримет всерьез бухгалтера по имени Autumn[4]. «Мне бы никогда ничего не доверили с таким-то именем», – говорила она.

Джулиус тоже был человеком добрым и беззаботным. Мысль о том, что их родители могли быть вместе, сейчас вызывала у них смех, но в двенадцать лет они считали это совершенно гениальной идеей.

Когда они отсмеялись, Эмилия вздохнула:

– Папа так никого и не встретил.

– Слушай, каждая женщина в Писбруке была влюблена в твоего отца. Все за ним бегали.

– Да, я в курсе. Он никогда не испытывал недостатка в женском внимании. Но ту самую так и не встретил.

– Он был счастливым человеком, Эмилия. Это было видно.

– Я всегда чувствовала себя виноватой. Что, возможно, он остался холостяком из-за меня.

– Я так не считаю. Твой отец не был каким-то страдальцем. Думаю, он умел находить счастье в своей собственной компании. А может, он и встретил ту самую, просто мы с тобой этого не знаем.

Эмилия кивнула:

– Надеюсь, что так и было… Очень надеюсь.

«Теперь я никогда не узнаю об этом, – подумала она. – Всю жизнь мы прожили вдвоем, а теперь отец ушел и унес с собой все свои секреты и тайны».

Глава 2

1982

Книжный магазин находился на Литтл-Кларендон-стрит, вдали от бурлящего центра Оксфорда и недалеко от улицы Сент-Джайлс. Он примостился среди множества магазинчиков модной одежды и кафе. Помимо новинок художественной литературы здесь продавались принадлежности для рисования и царила легкая атмосфера, без академической строгости, как в «Блекуэллс» или в других более интеллектуальных книжных магазинах города. Это был такой книжный, который воровал ваше время, – бывало, что люди опаздывали на важные встречи и поезда, блуждая среди стеллажей.

Джулиус Найтингейл начал подрабатывать в этом магазине – на студенческую стипендию прожить трудно – с тех пор, как приехал в Оксфорд, чуть больше четырех лет назад. И теперь, получив степень магистра, он не хотел покидать ни Оксфорд, ни магазин. Но на самом деле он не хотел покидать университет, хотя прекрасно понимал, что с классическим образованием далеко не уедешь, надо как-то зарабатывать на жизнь. Что он будет делать дальше, Джулиус пока не знал.

После окончания магистратуры он решил поработать летом на полную ставку, подкопить денег. Затем, возможно, съездить куда-нибудь, а уж после приступить к изнурительному составлению резюме, его рассылке и подготовке к собеседованиям. По его мнению, кроме блестящего диплома, в нем не было ничего такого особенного. Поставил несколько пьес, но кто не ставил? Был выпускающим редактором в поэтическом журнале, но, опять же, вряд ли он такой уж уникальный. Ему нравилась живая музыка, вино, красивые девушки – как и большинству молодых людей. Но кое-что выделяло его из их массы: казалось, людям было приятно находиться в его компании. Он родился в западной части Лондона у матери-одиночки, дамы весьма примечательной, но без гроша в кармане, и учился в обычной городской школе. Можно сказать, что его воспитала улица, но воспитала хорошо, поэтому он легко находил общий язык как с ребятами попроще, так и с теми, кто прилежно учился в частных школах.

Стояли последние выходные августа, и Джулиус подумывал о том, чтобы съездить к матери и отправиться на Ноттинг-Хиллский карнавал[5]. Он ходил туда с малых лет и любил эту атмосферу, грохочущие басы, резкий запах травки, ощущение, что может произойти все, что угодно. Он уже собирался закрыть магазин, как дверь распахнулась и в помещение влетела девушка. У нее были спутанные волосы, ярко-рыжие (практически цвета почтового ящика, неужели натуральные?), и фарфорово-белая кожа, казавшаяся еще более светлой на фоне черного кружевного платья. Джулиус подумал, что она похожа на диву, одну из тех певиц, что выходят на сцену прямиком из костюмерной, нацепив на себя самый шикарный наряд.

– Мне нужна книга, – сказала она, и его удивил ее акцент.

Американский. Американцы, по его опыту, ходили повсюду с путеводителем и фотоаппаратом, а не выглядели так, будто заскочили в книжный после затянувшейся вечеринки.

– Что ж, значит, вы по адресу, – ответил он, надеясь, что это прозвучало без сарказма.

Она посмотрела на него, затем развела большой и указательный пальцы.

– Пять сантиметров. Она должна быть по крайней мере такой толщины. Пока я буду лететь в самолете домой. Десять часов. А я читаю очень быстро.

– Ясно. – Джулиус любил краткость. – Возьмите «Анну Каренину».

Она улыбнулась, обнажив ослепительно-белые зубы:

– «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Джулиус кивнул:

– Ладно. А как насчет «Улисса»? Джеймса Джойса? Что скажете?

Девушка приняла театральную позу:

– «Да, я сказала да, я хочу да».

Она цитировала Молли Блум, распутную жену героя, и на мгновение Джулиусу показалось, что она выглядит именно так, как выглядела Молли, но потом он напомнил себе, что Молли – это литературный образ. Он был впечатлен: не так уж много людей из его окружения могли процитировать Джойса. Его не испугали ее обширные познания в литературе. Он был готов посоветовать ей что-нибудь более простое, но достойное восхищения.

– «Мир глазами Гарпа»?

Девушка улыбнулась. На правой щеке у нее появилась невероятно глубокая ямочка.

– Неплохой совет. Мне нравится Джон Ирвинг. Но я предпочитаю его «Отель „Нью-Гэмпшир“».

Джулиус усмехнулся. Ему давно не попадались такие начитанные посетители. Конечно, он знал эрудированных людей: в Оксфорде их было более чем достаточно. Но они, как правило, были снобами-интеллектуалами. А эта девушка, похоже, бросала ему вызов.

– Как насчет «Мидлмарч»?[6]

Она открыла рот, чтобы ответить, и он сразу понял, что этого она не читала. Девушка рассмеялась.

– Превосходно, – заявила она. – У вас есть экземпляр?

– Разумеется.

Он подвел ее к книжной полке и достал книгу в классическом оранжевом оформлении издательского дома «Пингвин».

На мгновение они замерли: Джулиус держал книгу, а девушка смотрела на него.

– Какая у вас любимая книга? – спросила она.

Он изумился. Его удивил и сам вопрос, и то, что она его задала. Джулиус задумался. И уже хотел ответить, но тут девушка подняла указательный палец:

– Нужно дать только один ответ!

– Но это все равно что спросить, кто твой любимый ребенок!

– Отвечайте!

Джулиус видел, что она говорит серьезно. И у него был ответ – «1984», небольшой, но идеально написанный роман, не перестававший его волновать и будоражить, – однако он не собирался уступать так просто.

– Скажу, – ответил он, сам не зная, откуда у него взялась смелость. – Если пропустите со мной стаканчик.

Она сложила руки на груди и склонила голову набок:

– Не уверена, что мне будет с вами интересно.

Но ее улыбка говорила об обратном.

– Будет, – ответил Джулиус и отошел к кассе, надеясь, что девушка последует за ним.

Она была своенравной. Она будто вызвала его на дуэль и ждала, кто победит. Что ж, он решил дать ей шанс.

Она подошла к прилавку. Джулиус пробил книгу, и девушка дала ему фунтовую купюру.

– Сегодня вечером выступает одна группа, – сказал он. – Сидр и панки, но я не знаю лучшего способа для американки провести последний вечер в Англии.

Он положил книгу в пакет и протянул ей. Она смотрела на него с недоверием, но и заинтересованно.

Джулиус всегда уверенно держался с девушками. Он уважал их. Его привлекал их ум – значительно больше, чем внешность, и этим он нравился женскому полу. Он был задумчив, немного загадочен. И сильно отличался от самоуверенных типов из университета. Он и одевался иначе – в стиле свободных художников, носил бархатные пиджаки и шарфы, чуть обесцвечивал волосы. И он был симпатичным – скуластым, большеглазым, причем глаза он иногда подводил, чтобы сделать их еще более выразительными. Детство в Лондоне придало ему смелости делать это, не опасаясь насмешек со стороны тех, кто не понимал моды того времени.

– Почему бы и нет? – сказала она наконец.

– Я буду там к восьми.

Когда Джулиус добрался до паба, было уже двадцать минут девятого. Девушки нигде не было видно. Он не знал, опаздывает ли она или уже ушла. Или вообще не придет. Он не станет волноваться из-за этого. Будь что будет…

Он заказал в баре пинту мутного сидра, какого-то затхлого, отпил немного, а затем вышел на улицу, чтобы посидеть на скамейке и насладиться последними солнечными минутками. Паб был популярным, но довольно простецким, Джулиус любил его за этакую непритязательность. И здесь всегда выступали хорошие группы. В воздухе витало ощущение праздника и ожидания, прощания с солнцем в эту последнюю неделю лета. Джулиус чувствовал приближение перемен. Будут ли они связаны с рыжеволосой девушкой, он не мог сказать, но что-то такое предчувствовал.

В девять часов кто-то хлопнул его по плечу. Он повернулся и увидел ее.

– Я не собиралась приходить, – сказала она. – Потому что не хотела влюбляться накануне отъезда.

– Влюбляться не обязательно.

– Это уж как получится, – ответила она серьезно.

– Ну давай посмотрим, что мы можем сделать, чтобы избежать такой неприятности. – Он встал и поднял свою пустую кружку. – Ты уже пробовала скрампи?

– Нет, – произнесла она с сомнением в голосе.

Он купил ей полпинты, потому что после двух пинт развозило даже самых крепких парней. Они наблюдали за ребятами, сумасшедшей панк-группой, которая пела песни на цыганские мотивы о разбитом сердце и полной луне. Он купил ей еще кружечку и наблюдал, как она улыбается все шире, а глаза ее становятся сонными. Ему хотелось провести рукой по ее великолепным волосам.

– Где ты сегодня ночуешь? – спросил Джулиус, когда группа закончила концерт и подвыпившие посетители начали выходить из паба.

Она обняла его за шею и прижалась к нему всем телом, прошептав:

– С тобой.

Ее поцелуй отдавал последними летними яблоками.

Позже, когда они лежали, обнимая друг друга, она тихо сказала:

– Ты так и не ответил.

– Что?

– Какая твоя любимая книга.

– «1984».

Она задумалась, кивнула в знак одобрения, закрыла глаза и уснула.

На следующее утро Джулиус проснулся и обнаружил, что сжимает ее лилейно-белую руку. Он спросил себя, во сколько у нее может быть рейс, как она предполагает добраться до аэропорта, собрала ли вещи… Накануне вечером они об этом не говорили. Он не хотел ее будить, потому что чувствовал себя хорошо рядом с ней. Он никогда раньше не испытывал подобного чувства – ощущения полноты жизни. Оно придавало смысл многим из прочитанных им книг. Ему казалось, что он понимает такого рода чувства умом, но теперь он понял и сердцем. Джулиус едва мог дышать от благоговения.

Если он будет лежать очень тихо, возможно, она и не проснется. Возможно, она пропустит свой рейс. Возможно, ему удастся провести с ней еще одни волшебные сутки.

Но Джулиус был человеком ответственным. Не безрассудным. Поэтому он пощекотал ей щеку волосами, и она стала просыпаться.

– Эй, – прошептал он. – Сегодня у тебя самолет.

– Не хочу уезжать, – пробормотала Ребекка, уткнувшись ему в плечо.

Он провел рукой по ее теплой коже:

– Ты можешь вернуться.

Он стал гладить пальцем ее веснушки. Их было сотни. Тысячи. Он никогда не пересчитает их.

– Во сколько у тебя рейс? Как ты будешь добираться до аэропорта?

Она не ответила, просто взяла его за руку и посмотрела на часы у него на запястье.

– Самолет в час дня.

Джулиус в тревоге сел на кровати. Было уже десять.

– Черт! Тебе нужно вставать. Ты опоздаешь! Я могу отвезти тебя, но не думаю, что ты успеешь.

Он хватался за одежду, натягивая, что подворачивалось под руку. Ребекка не двигалась.

– Я не поеду.

Он уже надевал джинсы, но при этих словах посмотрел на нее:

– В смысле?

– Я решила. Еще вчера вечером. – Она тоже села на постели, и ее волосы разметались по плечам. – Я хочу остаться здесь. С тобой.

Джулиус засмеялся:

– Не может быть.

Его охватила легкая паника.

Ребекка широко раскрыла глаза:

– Разве ты не чувствуешь то же, что и я? Как будто ты встретил любовь всей своей жизни?

– Да, но…

Это была невероятная ночь. И он был сражен наповал, если можно так выразиться. Но Джулиус был достаточно благоразумен, чтобы понять, что нельзя принимать судьбоносные решения после одной проведенной вместе ночи.

Похоже, Ребекка считала иначе.

– Все вполне логично. Я хочу специализироваться на английском языке. Я хочу заниматься языком в лучшем месте на планете. И это место здесь, в Оксфорде, разве не так?

– Так. Полагаю, что так. Или в Кембридже.

– Я достаточно умна. Это точно. Если я смогла поступить в Браун, то смогу поступить и в Оксфорд.

Джулиус снова рассмеялся. Не над ней, а над ее самоуверенностью. Девушки, которых он знал, никогда не были столь дерзки. Их воспитали скромными и сдержанными. Ребекка же собой гордилась.

Она скрестила руки на груди:

– Не смейся надо мной.

– Я не смеюсь. Я просто думаю, что ты слегка погорячилась.

И это было еще мягко сказано.

– Никуда я не полечу.

Джулиус сглотнул. Она не шутила. Кроме того, она все равно не успеет на самолет. И насколько он знал, ей некуда было больше идти.

– А что скажут твои родители?

– А что они могут сказать?

– Много чего. Разве ты не собиралась поступать в университет?

– Собиралась. Но знаешь что? Это никогда не казалось правильным. Я просто подала туда документы, потому что от меня этого ждали. Но сейчас я уверена, что принимаю верное решение. Прямо чувствую – вот здесь.

Она прижала кулачок к груди. Джулиус настороженно посмотрел на нее, не вполне уверенный, что она говорит серьезно. Он знавал немало капризных девушек, но обычно их капризам был предел. Он почувствовал беспокойство: Ребекка была умная, своенравная и богатая, а это убийственная комбинация. Он достаточно узнал о ее жизни, чтобы понять, что она девушка очень балованная. Именно поэтому она считала, что имеет право делать все, что захочет.

– Я достойна Оксфорда! – Она вскочила с кровати. – И работу найду. Прямо здесь. В Оксфорде. Сдам вступительные экзамены, пойду учиться в следующем году.

Она выглядела немного сумасшедшей. Джулиус не знал, как себя с ней вести. Он ее не понимал. Обычные аргументы на нее не действовали. Он решил притвориться, будто думает, что она шутит.

– Это все из-за сидра, – сказал Джулиус. – Это он так подействовал на тебя.

– Ты думаешь, я шучу, да?

Джулиус почесал затылок:

– Я не уверен, что ты все взвесила.

– Очень даже взвесила. А что такого? Почему бы и нет? Серьезно, скажи, почему бы и нет. Я же не собираюсь сбежать с каким-нибудь рок-музыкантом. Я хочу поступить в лучший университет в мире! Это же здорово!

Она была одной из тех раздражающих людей, которые заставляют поверить в осуществимость самых безумных идей.

– Слушай, давай я отвезу тебя в аэропорт. Ты сможешь поменять билет, вернуться домой и поговорить с родителями. Если они согласятся, то вернешься.

– Я тебя напугала?

– Ну вообще-то, да. Есть немного.

Она подошла и обняла его. Джулиус вдыхал ее запах, сердце его колотилось. Он чувствовал себя невесомым, потому что слишком мало спал этой ночью, а еще потому, что Ребекки было слишком много. Он чувствовал себя будто наэлектризованным, но бдительности не терял, потому что знал: от его реакции будет зависеть все, что произойдет дальше, то есть их будущее. Он должен взять себя в руки, немного замедлить ход событий.

– Это самое удивительное, что когда-либо со мной происходило. Ты и я. Ты не чувствуешь этого? – требовательно повторила она.

– Чувствую. Это так и есть. Поразительно. Я… поражен.

Джулиус видел, что она все больше погружается в свои фантазии. Придет ли она в себя? Или будет все более увлекаться выдуманной историей жизни?

– Но я все же считаю, что тебе стоит поговорить с родителями.

Сказав это, Джулиус осознал, как буднично это прозвучало. Но он не был готов брать на себя ответственность за то, что она испортит себе жизнь, и навлекать на себя гнев ее близких.

– Хорошо. Прямо сейчас и поговорю.

Судя по реакции Ребекки, ей и в голову не пришло, что родители могут посчитать ее решение не очень хорошей идеей.

– Думаю, они будут очень рады. Мой папа любит Англию, он ездил сюда по студенческому обмену, когда был чуть старше меня теперешней, и провел здесь полгода. Поэтому он и отправил меня сюда на лето. Где здесь ближайший телефон?

– Внизу, в холле, есть телефон-автомат, – ответил Джулиус. – Но он платный. К тому же ты их разбудишь. Может, стоит подождать до полудня?

– Возможно, ты прав. Сейчас у них три ночи. Пойдем перекусим. Умираю с голоду!

Он повел ее в кафе, где подавали традиционный картофель фри – лучшее средство от похмелья, – и молился, чтобы после еды эффект от крепленого сидра и их бурной ночи немного спал. Как бы не так. К трем часам дня Ребекка была полна решимости довести свой план до победного конца. Он представил себе, как ее родители, сидя в своей идеальной кухне в Америке, будут шокированы, узнав, что им не надо встречать дочь в аэропорту. Он подумал, что они, возможно, уже привыкли к фантазиям Ребекки. А может, она сейчас вернется в комнату в полном расстройстве чувств?

Он прислушался к ее голосу, доносящемуся из холла.

– Оксфорд мне очень нравится, пап. Как только я приехала сюда, то сразу это поняла. Я хочу тут жить. Учиться. Он мне прямо в душу запал…

Джулиус в удивлении поднял брови. Ребекка была очень убедительна.

– Ты ведь знаешь, как здесь здорово. Ты сам мне говорил! Вот приедешь сюда и сам убедишься. А если тебе тут не понравится, то я сразу же улечу с тобой домой. Договорились, пап?

Вот это да! Да она настоящий дипломат!

Ребекка вернулась в комнату и прыгнула на кровать.

– Папа приедет! Он считает, что это потрясающая идея, но хочет увидеть все своими глазами.

Джулиус оглядел комнату:

– Не думаю, что ему тут понравится.

Джулиус обожал свою норку, но это была не та комната, которая могла бы обрадовать отцовское сердце. Стены были выкрашены в чернильно-фиолетовый цвет и увешаны открытками с изображением любимых писателей и актеров, от Хемингуэя до Мэрилин Монро, которые он собирал годами. В углу стоял проигрыватель – его самая крупная покупка – и лежала стопка пластинок метра три в высоту. Матрас на полу служил одновременно кроватью и местом для гостей. На импровизированной вешалке висела одежда: костюмы из благотворительного магазина и коллекция шляп. Джулиус был настоящим денди. В другом углу стояли чайник и газовая плитка. Хотя он старался питаться разнообразно, в мусорном ведре лежали в основном коробки из-под готовой лапши. Кухня внизу не особо располагала к готовке. Джулиус любил есть и готовить, но от столбняка не прививался.

– Не волнуйся. Сюда папу приглашать не обязательно. Я скажу ему, что остановилась в каком-нибудь женском пансионе и ищу жилье. Ты, главное, не мешайся под ногами.

– Э-э… – Джулиус был слегка уязвлен.

Ребекка снова обняла его:

– Извини, я не это хотела сказать. Если отец поймет, что тут замешан парень, он точно увезет меня в Америку. Дай мне несколько недель. Я позже ему намекну, что кое с кем познакомилась. Давай ты приедешь к нам в Америку на Рождество!

Джулиус кивнул, немало обескураженный этими планами. Все происходило слишком быстро. Он познакомился с ней лишь вчера, и она перевернула всю свою жизнь из-за одной ночи, проведенной с незнакомцем. Но все же он был вынужден согласиться: их действительно невероятно тянуло друг к другу. Он был очарован ею, она была очарована им. Их взаимное влечение было и физическим, и душевным, и духовным. Всепоглощающим и пьянящим. На самом деле он был в восторге от ее напористости. У него самого не хватило бы смелости на такое. В конце концов, ему нечего терять, если он согласится с ее планом.

Отец Ребекки прилетел в четверг и поселился в гостинице «Рэндольф». До этого Ребекка успела уговорить начальника Джулиуса взять ее в магазин на полставки. В свой первый рабочий день она перебирала разномастные коробки со старыми книгами на складе и либо возвращала их, либо расставляла по полкам. Этим никто особенно не хотел заниматься.

А еще она побывала в разных университетах и расспросила нескольких кураторов приемных комиссий о том, есть ли у нее возможность учиться. Она вернулась со стопкой прошлогодних работ, выданных ей для того, чтобы она подготовилась к вступительным экзаменам. Оставалось меньше двух месяцев.

Джулиус был впечатлен. Когда эта девушка чего-то хотела, она делала все, чтобы добиться своего.

– Я поняла, что моя жизнь изменится, как только встретила тебя, – сказала она Джулиусу. – Это самое удивительное, что когда-либо со мной случалось. Поверить не могу, что готовлюсь к поступлению в самый скучный колледж на планете.

Когда Джулиус увидел Ребекку после того, как она вернулась от отца, то не узнал ее. Она была одета в серые брюки и белую блузку, ее волосы были разделены посередине на пробор и убраны в аккуратный хвост. Заметив его удивление, она расхохоталась. Распустила волосы и начала расстегивать рубашку, протискиваясь мимо него вверх по лестнице.

– Он считает, что я гений! – сказала она Джулиусу. – Мы прошлись по его любимым местам, и он снова влюбился в Оксфорд. И это будет таким, знаешь, статусным: ни у кого из его друзей дети не учатся в Англии! Он оплатит мне аренду квартиры и университетские сборы, если я поступлю. Придется летать домой на День благодарения, Рождество и Пасху. Таков уговор. Но это небольшая цена!

Они снова со смехом упали на смятые простыни, в полном восторге друг от друга и от ее новой авантюры. Джулиус не мог противостоять ни энтузиазму Ребекки, ни ее хитрости, ни ее телу. Внутренний голос говорил ему: «Будь осторожен!», но, когда он провел пальцами по огненным волосам Ребекки, когда распушил их, когда коснулся губами ее маленькой круглой груди, голос замолчал. Джулиус был старше и мудрее Ребекки. Он справится с ней.

Разве не справится? Джулиус понимал, что чувствует что-то новое: влечение иного масштаба, чем все, что он испытывал до этого. Интересно, это очередная интрижка или настоящая любовь? И если настоящая, то что это за любовь? Любовь, как он знал из книг, не всегда является благом, но он сделает все возможное, чтобы все было хорошо.

И все же он чувствовал, что Ребекка не способна контролировать свои чувства так же, как он. Она была гораздо более страстной и порывистой. За короткое время он успел понять, что она немного взбалмошна, а последнее, что можно делать с такими людьми, – это пытаться их контролировать. Ему придется отдать ей свое сердце и вернуть ей ее голову.

А пока он показывал ей новый для нее мир. Это было чудесно – заново открывать для себя Оксфорд чужими глазами. Джулиус прожил здесь более четырех лет и перестал воспринимать эту красоту и чудеса по-прежнему. Ему стало уже казаться, что это обычное дело, когда все живут в уютном мирке из булыжных мостовых, церквей, зеленых газонов и велосипедов. Но он очень гордился этим и, показывая Ребекке разные достопримечательности Оксфорда, вдруг понял, почему не мог решиться уехать отсюда, почему не хотел думать о своем будущем, если это будущее связано с отъездом из Оксфорда. А теперь и не нужно будет уезжать.

Он показал Ребекке свою бывшую комнату в колледже, и она была поражена старинной обстановкой и одновременно отсутствием некоторых современных удобств, прямо как в фильме «Возвращение в Брайдсхед»[7].

– А где твой плюшевый медвежонок? – спросила она, смеясь.

– Уверяю тебя, я совершенно не похож на Себастьяна Флайта! И нет такого роскошного дома, куда можно было бы вернуться.

– Как жаль! – сказала она, притворяясь разочарованной. – А я-то уже вообразила себя хозяйкой твоего родового поместья.

– У нас будет свое маленькое поместье, – сказал Джулиус, притягивая ее к себе. – Не дворец, но что-нибудь симпатичное.

Он пригласил ее на концерт, в котором участвовал – играл на виолончели. Оркестр был третьесортным, потому что в Оксфорде было полно отличных музыкантов и исполнителей и Джулиус не дотягивал до их уровня, а значит, не мог войти в один из элитных коллективов, но Ребекка посчитала его просто невероятным. Она сидела в первом ряду в церкви и не сводила с него глаз, когда они исполняли «Реквием» Форе[8].

– А есть что-то, чего ты не умеешь? – спросила она. – Никогда не встречала человека, который столько всего умеет.

– Сбацать мелодию на виолончели и поджарить курицу? – рассмеялся Джулиус, преуменьшая свои достоинства.

Ребекку впечатлили даже его кулинарные способности. Готовить он научился самостоятельно, методом проб и ошибок, поскольку его мать совершенно не интересовалась стряпней.

Они договорились, что проживут вместе в Оксфорде следующие четыре года, пока Ребекка будет учиться. Джулиус собирался искать работу, за которую платили бы больше, чем в книжном магазине, чтобы они могли снять небольшой домик.

– Ты сильно не беспокойся, – сказала Ребекка. – Если нам не будет хватать денег, я просто попрошу у родителей.

Джулиус посмотрел на нее в ужасе:

– Никогда в жизни.

У него и в мыслях не было жить за родительский счет. Это была одна из первых вещей, которым он научил Ребекку, – рассчитывать только на себя. И она приняла это, хотя он знал, что родители все же посылают ей немного денег. Он и не надеялся, что она сразу же откажется от прежних привычек.

Наступила осень, природа стала еще более чудесной. Они подолгу гуляли у реки, ели в пабе сосиски и жареную картошку, бродили, разглядывая диковинные экспонаты Музея Питта Риверса (больше всего ей понравилось чучело маврикийского дронта), ходили на концерты. Музыкальные познания Ребекки были скудны, но Джулиус познакомил ее со струнными квартетами и камерными группами, с хоровыми произведениями, от которых наворачивались слезы, и с ленивым воскресным джазом.

Он помогал ей готовиться к вступительным экзаменам, заставлял читать, запоминать цитаты и писать одно сочинение за другим. Не то чтобы ее нужно было подталкивать. Ребекка была более целеустремленной, чем все студенты, каких он когда-либо встречал, и у нее была идеальная память. Она была способна процитировать что угодно после всего лишь одного прочтения.

– Я ненормальная, – сказала она однажды. – В семь лет я могла рассказать наизусть «Что Кейти делала»[9].

– Ты действительно ненормальная, – поддразнил ее Джулиус.

На самом деле он был поражен ее способностями. Он думал, что она способна на многое. Однако Ребекка не зацикливалась на учебе. Она хотела веселиться, как и все остальные студенты. Он сидел рядом с ней, когда она впервые сильно напилась, позволил сделать первую затяжку, показал, как водить машину, – для этого они отправились на заброшенный аэродром на его древнем коричневом «мини». У Ребекки были американские права, но механику она никогда не водила, и он был втайне рад, что ей все же потребовалось некоторое время, чтобы разобраться со сцеплением.

– Значит, ты не идеальна, – поддразнил он, и она надулась.

Ребекка сдала вступительный экзамен и была уверена, что поступила (Джулиус снова был очарован такой уверенностью в собственных силах и объяснил ей, что в Англии принято не бежать впереди паровоза). Она сообщила родителям, что переехала из квартиры в дом, не слишком вдаваясь в подробности того, с кем она его делит.

– Они мне полностью доверяют, – сказала она Джулиусу.

– Какая неосмотрительность, – ответил он, и она притворилась, что возмущена.

В своей среде они слыли душой компании. Их всегда и везде звали. Они были молоды, мало спали и очень мало зарабатывали. Вино и музыка – только это имело значение, правда еще хорошая беседа и книги. Они говорили о книгах день и ночь. Им разрешалось брать книги в книжном магазине и возвращать их после прочтения, лишь бы не испортили. Они читали по одной книге в день, а иногда и по две. Это было блаженство. Ребекка увлеклась Мюриэл Спарк и Айрис Мердок, была очарована своей тезкой Ребеккой Дафны Дюморье и поглощала все романы этой писательницы. По ее рекомендации Джулиус открыл для себя Джона Апдайка, Филипа Рота и Нормана Мейлера. Он дал ей список культовой классики, а она заставила его прочитать «Мидлмарч», когда он признался, что не читал.

Джулиус много раз думал предложить Ребекке выйти за него замуж, но что-то его останавливало. Он хотел, чтобы они были финансово обеспечены и могли позволить себе собственный дом. Хотя он и представлял себе скромную свадьбу с последующей бурной вечеринкой на берегу Чаруэлла[10], но считал, что брак – это для взрослых, а они еще не повзрослели. Вместо этого он начал откладывать часть зарплаты на счет в строительном тресте, чтобы накопить на первый взнос, поэтому покупал по пятницам не две бутылки вина к ужину, а одну, и Ребекка ничего не замечала.

– Ты моя принцесса, – как-то сказал он ей.

– Принцесса – это у нас считается так себе. Это такое уничижительное слово, обозначающее женщину, которая все время делает только то, что ей взбредет в голову, – ответила Ребекка.

– Я так и сказал, – улыбнулся Джулиус. – Ты моя принцесса.

И она рассмеялась.

Джулиус знал, что его мать, Дебра, отнесется к тому, что они живут вместе до брака, терпимо, – Дебра была человеком широких взглядов и никогда в жизни ни за что его не критиковала.

Они приехали в Лондон, и Дебра пригласила их на обед в винный подвальчик в Кенсингтоне. Стены в нем были покрыты орнаментом из виноградных лоз, и они заказали курицу по-итальянски и шоколадный торт.

Ребекка была очарована Деброй с ее нитками янтарных бус, сигаретами «Сент-Мориц» и хриплым голосом. В Дебре чувствовалась некая усталость от мира. Возникало ощущение, что она многое повидала и через многое прошла, хотя теперь вела очень скромное существование. Ее ничуть не испугали ни пытливый ум Ребекки, ни ее сила характера, ни ее вызывающий стиль одежды. Они удивительно подходили друг другу, хотя были совершенно разными.

Когда по окончании обеда Ребекка отправилась в туалет, Дебра закурила очередную сигарету:

– Будь осторожен, милый. Ничто не вечно.

Джулиус сказал себе, что так его мать проявляет заботу. Это было довольно странно, потому что она не была такой, когда он был помладше. Большую часть времени она оставляла его одного. Он спросил себя, что же изменилось.

– Надо познать любовь и все в этом духе, – вздохнул он.

– Я просто не хочу, чтобы ты страдал, если что-то пойдет не так.

– Что может пойти не так?

Дебра выпустила струйку дыма:

– Да что угодно.

Джулиус не собирался расстраиваться из-за материнских слов. Когда Ребекка вернулась к столику, обняла его и назвала ангелом, он улыбнулся Дебре, словно говоря: «Вот видишь?»

– У тебя такая суперская мама, – сказала Ребекка, когда они ехали обратно по трассе А40.

Джулиус закатил глаза.

– Мать всегда беспокоилась только о себе, – сказал он, пытаясь избавиться от предчувствия, которое заронила ему в душу Дебра. Его это злило: то, что она устала от жизни, не означает, что она должна портить ее окружающим, верно? – Ей все равно, что думают другие.

– Тогда она полная противоположность моей мамы, – сказала Ребекка. – Мою волнует, что думают все вокруг. Вплоть до почтальона.

Дебра оказалась права.

Наверное, Джулиус должен был это предвидеть. Но с какой стати, собственно говоря?

Дело в том, что все девушки, с которыми он когда-либо встречался, принимали противозачаточные таблетки. Это было почти само собой разумеющимся: большинство девушек начинали принимать их еще в старшей школе. Достаточно было сходить к терапевту, чтобы он прописал им эти таблетки. Ему и в голову не могло прийти, что американки живут иначе. Что Ребекка приехала в Англию, не позаботившись о контрацепции. Конечно, в Оксфорде все относились к сексу довольно свободно. Все могло случиться. Джулиус ничем не отличался от сверстников, но потом встретил Ребекку. Встретил любовь всей своей жизни. И забыл о самом важном.

Поэтому, когда однажды утром она встала, бледная как простыня, и побежала в ванную, он был потрясен, узнав о причине недомогания.

– Кажется, я беременна.

– Разве ты не принимаешь таблетки?

Она покачала головой.

– Почему ты меня не предупредила? – Он был в ужасе от собственной неосторожности и от ее неосмотрительности. – Я думал, что… Ты ведь понимала, что это может случиться?

Ребекка закрыла лицо руками:

– Наверное, я просто надеялась.

– Надеялась на что?

– Что все обойдется.

– Это не самая надежная форма контрацепции!

– Не самая.

Она выглядела совершенно несчастной. Сидела на кровати, держась за живот.

– Что ж, полагаю, нам следует обратиться в клинику планирования семьи.

– Что это такое?

– Туда ходят за контрацептивами. Или, э-э…

Ребекка вскинула руку:

– Не надо. Не произноси это слово.

Он и сам не хотел произносить это слово.

– Они могут устроить… всё.

Она посмотрела ему прямо в глаза:

– Об этом не может быть и речи.

Джулиус моргнул. Ему и в голову не приходило, что она так скажет.

– М-да. Так. Ладно. Что ж… – Он почесал в затылке. – Так каков план?

– В каком смысле – план?

– Ты хочешь учиться в университете. Мы живем в одной комнате. У нас нет денег.

Ребекка откинулась на спинку кровати и уставилась в потолок.

– У нас нет выбора. Я не избавлюсь от него. Не избавлюсь от нашего ребенка.

Джулиус не знал, что думать и что чувствовать. К такому развитию событий он не был готов. Он не знал никого, кто побывал в подобной ситуации. Такое уже случалось с парой знакомых девушек, но они сами быстро и тихо уладили все дела и сделали выводы. И он, конечно, не знал никого, кто бы оставил ребенка. Но он не собирался заставлять Ребекку делать то, чего она не хотела.

– Ты скажешь родителям?

Она тяжело вздохнула. Помолчала.

– Скажу, когда поеду домой на День благодарения. В конце месяца.

Она снова села на кровати и, к его удивлению, улыбнулась:

– Ребенок, Джулиус. Я сразу поняла, когда увидела тебя, что ты станешь отцом моих детей.

– Что ж, это прекрасно, – сказал Джулиус, подумав, что все это, конечно, чудесно, но что он хотел бы подождать еще немного. Однако он не стал говорить это вслух. – Надо найти жилье получше. И приличную работу.

Вот черт, подумал он. Какая же глупость. Они оба были виноваты. Он не должен был брать на себя такую ответственность, не должен был.

Ребекка снова бросилась в ванную. А Джулиус оглядел комнату, которая была их домом последние несколько месяцев, и подумал: «Я стану отцом».

Ребекка ничего не сказала семье, когда прилетела в Америку на День благодарения. Она все еще была стройной как кипарис, потому что не прошло еще и трех месяцев и ее тошнило каждое утро и каждый вечер точно по часам, несмотря на то что она ела сладкие жирные пирожные, которые Джулиус приносил ей из булочной.

– Просто как-то не нашлось подходящего момента. Я пробыла там недолго, а гостей было так много. Расскажу им на Рождество.

К Рождеству она набрала вес, но было холодно, и она смогла спрятать округлости под мешковатой одеждой. Она опять не раскрыла им тайны.

– Ничего не сказала. Не хотела портить им праздник.

– Затянула ты.

Джулиус был встревожен. Он сообщил об этом матери, и та не выказала никакого удивления. Ничто и никогда не удивляло и не шокировало Дебру, которая «многое повидала».

– Только не думай, что я буду сидеть с ребенком, – сказала она, и Джулиус рассмеялся, но не стал говорить, что она была бы последним человеком, которому он доверил бы ребенка.

Когда Ребекка была на четвертом месяце беременности, она узнала, что поступила в Оксфорд, и наконец рассказала о беременности родным. Джулиус понял, что до этого она боялась, как бы они не заставили ее сделать то, чего она делать категорически не хотела. У нее была железная воля, но беременность сделала ее уязвимой и мягкой, и она переживала, что дома на нее будут сильно давить.

– Давить? На тебя?! – Джулиус не верил собственным ушам.

– Я не такая крутая, какой кажусь. И ты не знаешь мою семью. – Ребекка скорчила гримасу. – Папа прилетает.

– Я думал, ты вертишь папой как хочешь.

– Есть кое-какая разница между желанием учиться в лучшем университете мира и перспективой родить ребенка в девятнадцать лет.

– Все будет хорошо, – сказал Джулиус. – Я с тобой.

Он понял, что Ребекка напугана, несмотря на ее боевой настрой. Возможно, она боялась, что может сдаться, ведь это было бы самым простым решением. Как ужасно, подумал он, опасаться манипуляций собственной семьи. Дебра, может быть, и витает в облаках, но она никогда не вмешивалась в его жизнь и не контролировала сына. В тот момент он поклялся себе, что никогда не будет пытаться контролировать собственного ребенка. Он будет поддерживать его, не манипулируя им.

Джулиус гадал, не собирается ли Томас Куинн прихватить с собой дробовик. Если да, то он был готов к этому. Джулиуса мало волновало, что чувствует Томас Куинн, он беспокоился только за Ребекку и их будущего ребенка. Иногда надо думать о себе, а не о чувствах других людей.

Томас Куинн отнесся к ситуации на удивление разумно и спокойно. Ребекка вернулась после встречи с ним немного подавленной, но была рада, что обошлось без заламывания рук.

– Хорошо, что мама не приехала, – сказала она Джулиусу. – Папа утверждает, что она не может даже говорить об этом. Я знаю маму. Она воспринимает все так, будто это ее жизнь, будто это касается лично ее.

– Звучит неприятно.

– Ей не нравится все, что не вписывается в ее представления о том, как должно быть.

– Полагаю, она в этом неодинока.

– Наверное. А еще это ты во всем виноват.

– Хорошо, что она не приехала.

– Да, – согласилась Ребекка. – Папа хочет с тобой познакомиться.

– Конечно. Думаю, мы должны встретиться.

Он хотел постараться успокоить Томаса Куинна.

Ребекка с интересом посмотрела на него:

– А ты храбрец.

Джулиус пожал плечами:

– Я не сделал ничего дурного.

– Ты ведь знаешь, большинство парней на твоем месте просто распсиховались бы.

– Зачем закатывать истерики? Или притворяться, что ничего не произошло? Жизнь продолжается.

Ребекка обняла его:

– Знаешь что? Благодаря тебе я чувствую себя в безопасности. Я и подумать не могла, что мне это нужно…

Джулиус встретился с отцом Ребекки Томасом на следующий день в гостиной арендованного им гостиничного номера. Ребекка решила держаться в стороне.

– Я разволнуюсь, если он скажет что-то, чего я не хочу слышать. Не позволяй ему издеваться над тобой.

– Не беспокойся, – ответил Джулиус.

Он не нервничал, но ему было немного не по себе. Он не хотел, чтобы сложная ситуация превратилась в неприятную.

Томас Куинн был предельно вежлив, он впустил Джулиуса и заказал им кофе. Джулиус чувствовал себя странно: они сидели друг против друга в креслах, словно главы государств, собравшиеся обсудить внешнюю политику.

– Я хотел бы, чтобы мы вышли из этой ситуации с наименьшими потерями, – начал Томас. – Вы, конечно, знаете, насколько Ребекка умна. У нее блестящее будущее.

– Да, – ответил Джулиус. – Она очень умна. Гораздо умнее меня.

– И как ее отец, я хочу, чтобы она максимально использовала свой потенциал.

– Уверен, все мы хотим этого для своих детей. – Джулиус выдержал его взгляд.

Томас Куинн откашлялся.

– Я ценю, что вы повели себя по-мужски и согласились поддержать ее. Ребекка говорит мне, что вы сильный человек. Я очень благодарен вам.

Джулиус ожидал не совсем такой реакции. Он ожидал неодобрения. Критики.

– Спасибо, – ответил он, гадая, что будет дальше.

– Однако мне кажется, что вы оба идеалисты. Вряд ли вы представляете, как рождение ребенка повлияет на вашу карьеру, образ жизни, материальное положение. Ведь вы пока еще не сделали карьеры, не так ли? Вы работаете в книжном магазине?

Джулиус смотрел на отца Ребекки, и внутри его закипала острая неприязнь. Он почувствовал, что Томас что-то задумал. И старался оставаться спокойным и вежливым.

– Да. Но у меня хорошее образование. Я вполне уверен в своих…

– Ваша уверенность очаровательна. Но вы наивны. Поймите меня правильно. У меня трое детей. Благие намерения – это все очень хорошо в теории. Заслуживает похвалы. Но настоящая жизнь совсем иная.

– Мистер Куинн, люди рожают детей каждый день и прекрасно их воспитывают…

Томас Куинн снова прервал его:

– Я не хочу, чтобы потенциал моей дочери был растрачен впустую. Я хочу, чтобы она стала самым лучшим человеком, каким только может быть. И сомневаюсь, что рождение ребенка в девятнадцать лет ей в этом поможет. Не важно, как сильно вы ее поддерживаете.

– Она сможет продолжать учебу. Мы выкрутимся.

Куинн фыркнул:

– Слушай, парень, я не стану притворяться, что считаю это хорошей идеей. Внешне Ребекка – кремень. Но на самом деле она очень уязвима. И не такая сильная, как кажется. Поверь мне, я ее отец. Я знаю Ребекку. Именно поэтому я так обеспокоен. Ты думаешь, что дело во мне и в моей жене, но это не так. Я очень беспокоюсь. И я знаю, что Ребекка о тебе высокого мнения и готова делать все, что ты говоришь.

Джулиус почувствовал нарастающий ужас.

– Слишком поздно делать аборт. Если вы это имеете в виду.

Ему было даже приятно видеть, как Томас вздрогнул. Джулиус не собирался смягчать свои слова, чтобы пощадить чувства этого человека.

– Я знаю, – осторожно сказал Томас. – Но можно отдать ребенка на усыновление.

Джулиус не сумел скрыть своего потрясения. Правильно ли он расслышал?

– Что-о?

Он скрестил руки на груди и уставился на человека, который теоретически, если бы все шло как надо, мог бы стать его тестем.

Томас подошел к зарешеченному окну гостиничного номера. Джулиус смотрел на его широкую спину и гадал, о чем он на самом деле думает. Действительно ли он делает все возможное для своей дочери, или у него на нее какие-то другие планы? Неужели все это ради спасения ее репутации? Или репутации собственной?

– Я предлагаю тебе сделку.

Томас развернулся, прошел через комнату и сел.

– Если ты убедишь Ребекку отдать ребенка на усыновление, я выпишу вам чек на пятьдесят тысяч фунтов. И помогу найти ребенку самую лучшую семью. – Он сделал предупреждающий жест. – Подумай, не отвечай сразу. Помни, что я действую исключительно в интересах Ребекки.

Джулиус подошел к окну и встал там, где до этого стоял Томас. Он смотрел на здания, на университетский корпус: в этих стенах рождались надежды и мечты стольких молодых людей, в том числе и его самого, в том числе и Ребекки. Он вернулся в кресло.

– Полагаю, в мире не так много проблем, которые, по вашему мнению, нельзя решить с помощью денег.

Томас улыбнулся:

– Я уверен, что однажды ты поймешь мою потребность защитить собственного ребенка, – ответил он. – Особенно если это девочка.

– Я бы позволил своей дочери самой принимать решения. Я бы только направлял ее.

– Если ты откажешься от этого предложения, я не буду оказывать вам с Ребеккой никакой финансовой поддержки. Ты это понимаешь?

– Мне и в голову не приходило рассчитывать на вашу финансовую поддержку. – Джулиус встал и протянул руку. – Будьте уверены, что я буду заботиться о вашей дочери и внуке или внучке в меру своих сил и возможностей.

– Если передумаешь, предложение остается в силе до конца недели. До моего отъезда обратно в Америку.

– Я не буду рассказывать Ребекке о нашем разговоре, не хочу ее расстраивать. Просто скажу ей, что вы пожелали нам всего самого лучшего.

Томас Куинн ничуть не выглядел смущенным, пожимая руку Джулиусу.

В конце концов Джулиус все же передал весь разговор Ребекке, потому что она настойчиво просила его рассказать о том, что они обсуждали.

– Он предлагал тебе деньги? – спросила она. – Точно предлагал.

– Он хотел, чтобы я убедил тебя отдать ребенка. На усыновление.

Ребекка пришла в ярость:

– Чертов манипулятор.

– Думаю, это потому, что он беспокоится о тебе. Я пытался представить себя на его месте.

Джулиус не знал, почему он решил защитить Томаса Куинна, – наверное, не хотел, чтобы Ребекка расстраивалась. Он чувствовал себя сильнее Ребекки, особенно теперь, когда у них должен был появиться ребенок. И сделал ей предложение. После долгой и нудной бумажной волокиты они наконец поженились солнечным весенним днем.

– Знаешь, что мы должны сделать? Мы должны открыть свой книжный магазин! – сказала Ребекка, когда они шли домой рука об руку.

Джулиус остановился:

– Это отличная мысль!

– «Книги Найтингейла», – сказала Ребекка. – «Найтингейл букс». Как тебе такое название?

Джулиус почувствовал прилив радости. Перед глазами у него возник маленький магазин и они оба за прилавком.

Между тем он занял место менеджера в книжном магазине, что позволило ему получать чуть большую зарплату, чем раньше, и нашел для них двухкомнатный домик в районе Джерико. Второе помещение на самом деле было «тещиной комнатой», но, по крайней мере, у них получилось создать собственное пространство. В свободное от работы время он выкрасил стены в свежие тона, повесил полки и крючки, чтобы у них было много места для хранения. Свозил Ребекку в довольно дорогой мебельный магазин, чтобы она выбрала диван.

– Мы можем себе это позволить? – спросила она.

– Мы будем пользоваться им каждый день по крайней мере следующие десять лет, так что стоит потратить на него деньги.

Он не сказал ей, что Дебра подарила ему пятьсот фунтов. Не хотел, чтобы она стала сравнивать ее со своими родителями. Дебра предложила ему деньги с радостью, поэтому он принял подарок не раздумывая. Дебра была человеком нервным, но щедрым, без всяких «я же тебе говорила». Просто, зная, что она рядом, он чувствовал себя уверенно, поэтому понимал, что Ребекке, должно быть, сейчас нелегко. Ему было интересно, как отреагируют ее родители, когда родится ребенок. Джулиус подозревал, что они выжидают, надеясь, что она сломается. Что, возможно, он бросит ее, когда станет совсем трудно.

И трудности начались.

К третьему триместру беременности Ребекка стала меняться на глазах. Она раздулась. Раздулся не только ее живот, но и все остальное: пальцы, лодыжки, лицо. Она была несчастна. Беспокойна. Не могла спать. Не могла устроиться поудобнее. Перестала работать в магазине и целыми днями лежала в постели.

– Тебе надо двигаться, – говорил ей Джулиус, очень волнуясь.

Она уже не казалась очарованной мыслью о будущем ребенке, как это было вначале. Она была напугана.

– Прости. Я больше не чувствую себя собой. Думаю, мне станет лучше, когда ребенок появится на свет, – сказала она ему однажды вечером, и он гладил ее по спине, пока она не уснула.

Однажды ночью, за три недели до родов, Ребекка проснулась, извиваясь от боли. Простыня была мокрой.

– У меня отошли воды, – с трудом произнесла она.

Джулиус вызвал «скорую», говоря себе, что женщины часто рожают раньше срока и что все будет хорошо. Роды – самая естественная вещь в мире. Персонал больницы заверил его, что так оно и есть. Ребекку положили в родильное отделение и осмотрели.

– У вас нетерпеливый малыш, – сказала акушерка, улыбаясь и не выказывая ни малейшего беспокойства. – Он будет немного недоношенным, но вы не волнуйтесь. У нас большой опыт в таких делах.

– Недоношенным?

– Просто родится раньше срока. – Она положила ладонь ему на плечо. – Вы в надежных руках.

В течение восемнадцати мучительных часов Ребекка боролась с волнами боли. Джулиус втайне ужасался этому, но, судя по воплям, доносившимся из соседних палат, это было в порядке вещей. Никого из персонала не смущали крики Ребекки, когда схватки становились невыносимыми. Джулиус делал все возможное, чтобы поддержать ее.

– Ей действительно нужно пройти через все это? – спросил он у акушерки, и та посмотрела на него с тенью жалости, как на блаженного.

Да так оно и было: он никогда не видел беременных женщин, не говоря уже о том, чтобы присутствовать при родах.

Вдруг, как будто хуже уже быть не могло, все вокруг забегали. Джулиус почувствовал, как его сердце сжали ледяные тиски. Пока акушерки сравнивали записи и ждали врача, их с Ребеккой как будто не существовало, и наконец после короткого совещания с врачом было принято решение.

– Ребенок в опасности. Мы забираем ее в операционную, – сообщила Джулиусу акушерка, всем своим видом показывая, чтобы он больше ни о чем не спрашивал.

Все закрутилось. Несколько минут спустя Ребекку уже везли по коридору. Джулиус бежал за санитарами до двойных дверей в операционную.

– Можно мне туда? – спросил он.

– Нет времени одевать вас, – ответил кто-то, и вдруг он оказался один в коридоре.

– Пожалуйста, не дайте ребенку умереть, пожалуйста, не дайте ему умереть, – бормотал Джулиус, не в силах помыслить, что происходит внутри.

Он представлял себе бойню: кровь и ножи. По крайней мере, Ребекка перестала кричать.

И вот появилась медсестра с чем-то крошечным в руках и протянула это ему.

– Девочка, – сказала она.

Джулиус посмотрел на головку ребенка, на ее крохотный ротик. Она прекрасно устроилась у него на руках: теплый комочек.

Он узнал ее. Как будто знал всегда. И с облегчением рассмеялся. Как он мог подумать, что она в опасности?

– Привет. Привет, кроха.

Потом он поднял глаза – в дверях операционной стоял хирург, с состраданием глядя на него, и Джулиус понял, что все это время молился не за того человека.

Малышку оставили в больнице, потому что она родилась раньше срока и потому что все так произошло.

Две недели спустя их выписали, и они стали самой маленькой семьей в мире. Ребенок был укутан в белую фланелевую пеленку, теплый, мягкий и податливый. Джулиус взял светло-желтое одеяло в клеточку и завернул в него малышку. Медсестры смотрели на них и кудахтали над ними, как всегда, когда выпускали в мир новую маленькую семью.

На запястье у младенца все еще болтался пластиковый браслет. «Ребенок Найтингейл», – гласила надпись.

Джулиус очень надеялся, что выйти из больницы и оказаться среди людей будет не так сложно, как кажется на первый взгляд.

Малышка засопела и уткнулась ему в грудь. Ее покормили перед выпиской, но, возможно, она снова проголодалась. Может, стоит попробовать дать ей еще одну бутылочку, а уже только потом заказать такси? Или это слишком? Такого рода вопросы были теперь его реальностью.

Джулиус поднес кончик пальца к ее ротику. Крошечные губы сжались вокруг него. Казалось, это ее успокоило.

У малышки все еще не было имени. А имя ей сейчас было нужно больше, чем молоко. Джулиусу нравились два имени: Эмили и Амелия. Он не знал, какое выбрать. И решил объединить их в одно.

Эмилия.

Эмилия Ребекка.

Эмилия Ребекка Найтингейл.

– Привет, Эмилия, – сказал он, и при звуке голоса ее маленькая головка повернулась, а глаза расширились от удивления, когда она посмотрела на того, чей голос услышала.

– Это я, – сказал он. – Папа. Папочка. Я здесь, малышка. Ну что, давай отвезем тебя домой.

– А ваша жена? – спросил таксист. – Еще в больнице? Не выписывают никак?

– Вообще-то, я один, – ответил Джулиус.

Он не мог рассказать таксисту, что случилось. Не хотел будоражить постороннего человека. И ему не нужно было его сочувствие.

– Что, бросила вас с ребенком на руках? – спросил таксист, оглянувшись на него.

Джулиус предпочел бы, чтобы он не отвлекался от дороги.

– Да.

В каком-то смысле она так и сделала.

– Черт. Никогда о таком не слышал! Я подвозил много юных мамочек, чьи парни просто сбегали. Но никогда не было, чтобы наоборот.

– Ну… – протянул Джулиус. – Что ж, полагаю, это и правда необычно. Но я уверен, что справлюсь.

– Вы ведь довольно молоды?

– Мне двадцать три.

– Черт, – повторил водитель.

Джулиус сидел на заднем сиденье, пока такси ехало по окраинам Оксфорда, и думал, почему же он не чувствует себя испуганным. Но страха не было. Совершенно.

С Томасом Куинном он встретился через несколько дней после смерти Ребекки. Куинны хотели отвезти ее тело домой, и Джулиус не стал этому противиться. Она была их дочерью, и он считал правильным похоронить ее на родине.

При встрече они оба были мрачны и сухи, потрясены случившимся. Джулиус был удивлен тем, что Томас не винит его в смерти дочери. В нем была какая-то человечность, благодаря которой он понял, что гнев, обида и обвинения будут бессмысленны. Вместо этого он протянул Джулиусу чек:

– Возможно, вы захотите швырнуть его мне в лицо, но это для ребенка. Я поступил неправильно. Я должен был поддержать вас обоих. Пожалуйста, используйте деньги по назначению.

Джулиус положил чек в карман. Протестовать и отказываться было так же бессмысленно, как и обвинять друг друга.

– Держать вас в курсе? Посылать фото?

Томас Куинн отрицательно покачал головой:

– В этом нет необходимости. Для матери Ребекки это слишком болезненно. Нам нужно прийти в себя и жить дальше.

Джулиус ничего не ответил. Хотя его удивляло, что кто-то может отвернуться от собственной кровинки, но так даже лучше. Никто не будет им мешать.

– Если передумаете, пишите.

Томас Куинн то ли кивнул, то ли покачал головой, давая понять, что они, скорее всего, не передумают, но что он благодарен Джулиусу за предложение.

Джулиус уходил, полностью отдавая себе отчет, что прошлая полубогемная юношеская жизнь закончилась навсегда.

Он вернулся домой. День перевалил за половину. Самое спокойное время суток. Джулиус заварил себе чая, затем приготовил новую бутылочку с молочной смесью и оставил ее остывать. Поставил пластинку Нины Симон.

Затем лег на кровать, согнул ноги и положил Эмилию к себе на колени так, чтобы ее спинка имела опору. Осторожно удерживая на месте, улыбнулся. Взял в руки фотоаппарат и сделал снимок.

Его малышка, всего две недели от роду.

Джулиус опустил фотоаппарат.

Когда раздались звуки пианино, он стал двигать ручками Эмилии, как будто она танцует, а сам принялся подпевать.

Он понял, что никогда раньше не возился с ребенком. Никогда не укачивал. Как удивительно, подумал он, что первый ребенок, которого он держит на руках, оказался его собственным.

Глава 3

Это было хрупкое равновесие, попытка отыскать золотую середину между данью уважения и почитанием святыни. Меньше всего Эмилия хотела быть сентиментальной, и все же ей не пришло в голову ничего лучше, чем заполнение витрины книжного магазина любимыми книгами Джулиуса. Но, судя по тому, с какой быстротой она двигалась, скоро тут окажутся все имеющиеся в магазине книги.

Эмис-старший и Эмис-сын, Беллоу, Булгаков, Кристи, Диккенс, Фицджеральд, Харди, Хемингуэй… Место на витрине закончится задолго до того, как она доберется до Вудхауса.

Эмилия не поддалась искушению выбрать черный фон и предпочла роскошный бордовый. Она также не положила на витрину фотографию, не написала отцовское имя или какое-либо объявление. Она просто хотела передать его дух, запечатлеть память о нем.

И это отвлекало ее от чувства пустоты.

В течение недели в магазине было многолюдно, посетителей больше, чем обычно, в том числе и новых покупателей. Каждый раз, когда звенел колокольчик, она поднимала глаза, ожидая, что это будет отец, с кофе в руках и дневной газетой. Но он так и не появился.

Ее внимание привлекла большая машина, подъехавшая и припарковавшаяся на двойной желтой линии перед магазином. Эмилия подняла брови: водитель рисковал. Дорожные инспекторы в Писбруке были очень строгими. Обычно никто не осмеливался нарушать правила дорожного движения. Однако, присмотревшись, она поняла, почему конкретно этот водитель не считается с правилами. Машина была «астон-мартин» с персональным номером.

Ян Мендип. Когда он вышел из машины, ее замутило. Он был высоким, бритоголовым, загорелым, в джинсах и кожаной куртке. До Эмилии донесся запах его лосьона после бритья. На мгновение он замер, оглядывая магазин прищуренными от яркого солнечного света глазами. Наверное, прикидывал, сколько стоит квадратный метр.

Ирония заключалась в том, что он решил не пользоваться парковочным местом у книжного магазина, хотя именно оно его интересовало. Книжный магазин Найтингейлов стоял на главной улице у моста. За ним находилась принадлежащая магазину большая парковка, где умещалось не менее десяти автомобилей. А рядом с книжным, чуть дальше от главной улицы и ближе к ручью, находилась старая перчаточная фабрика, заброшенная и обветшалая, которую Ян Мендип несколько лет назад приобрел, чтобы вложить деньги. Он хотел превратить фабрику в элитное жилье. Заполучив парковку при книжном магазине, он мог бы увеличить количество квартир, а так у него были связаны руки, поскольку без дополнительной парковки городской совет не дал бы ему на это разрешения. В маленьком городке парковка была достаточно серьезной проблемой.

Эмилия знала, что Ян обращался с этим вопросом к Джулиусу, который спокойно указал ему на дверь. Поэтому она не удивилась его появлению, хотя даже такой корыстный человек мог бы немного обождать. Она знала Мендипа с давних пор: они учились в одной школе, но он был на несколько классов старше. В детстве он ее вообще не замечал. Он был игроком, авантюристом; вокруг него был ореол какой-то загадочности, но на Эмилию это не действовало, поскольку она видела, как он обращается с женщинами. Не очень хорошо. У него была трофейная жена, но слухи ходили разные. В общем, Эмилию от него замутило.

Она выбралась из витрины, чтобы быть готовой к встрече. Колокольчик у входа звякнул, когда Мендип вошел в магазин.

– Чем могу помочь? – Эмилия улыбнулась как можно шире.

– Эмилия. – Он протянул руку, и ей ничего не оставалось, кроме как пожать ее. – Я пришел выразить вам свои соболезнования. Мне очень жаль.

– Благодарю, – сказала она, не теряя бдительности.

– Я знаю, что могу показаться назойливым, – продолжил он. – Но я предпочитаю ковать железо, пока горячо. Вы, вероятно, в курсе, что у нас с вашим отцом были кое-какие разговоры. И я подумал, что будет правильнее прийти к вам лично, чтобы обсудить это. Я люблю вести дела открыто. Мне нравится беседовать с глазу на глаз. Надеюсь, я не задел ваши чувства.

Он одарил ее очаровательной, по его мнению, улыбкой.

– Мм, – неопределенно произнесла Эмилия, не давая ему форы.

– Я лишь хочу, чтобы вы знали: то предложение, которое я сделал вашему отцу, действует и для вас. Если вы не знаете, как сейчас поступить.

– Видите ли, – ответила Эмилия, – я уже приняла решение. Я буду управлять магазином. И поверьте, никакие деньги не заставят меня передумать.

– Вы вряд ли получите лучшее предложение. Это здание мне просто необходимо.

Эмилия нахмурилась:

– Вы, кажется, не поняли. Я не собираюсь ничего продавать.

Ян самодовольно пожал плечами, как бы говоря, что знает, к чему она в конце концов придет.

– Я лишь хочу, чтобы вы знали, что предложение все еще в силе. Возможно, вы перемените свое мнение, когда все утрясется. Конечно, это замечательно, что вы хотите продолжать дело отца, но если окажется, что это немного сложнее, чем вы предполагали… – Он развел руками.

– Спасибо, – сказала Эмилия. – Но тут вам, как говорится, нечего ловить.

Она была горда тем, что отстояла свою позицию. Отец недаром научил ее, что в жизни есть нечто большее, чем деньги.

В воздухе витал аромат богатства – аромат дорогого лосьона после бритья, приторный и назойливый. Внешне невозмутимый, Мендип протянул Эмилии визитку:

– Вы знаете, где меня найти. Звоните в любое время.

Она провожала его взглядом, пока он садился в машину. И закатила глаза, когда он рванул по главной улице.

Дэйв подскочил к ней:

– Он приходил из-за магазина?

– Угу, – кивнула Эмилия.

– Надеюсь, ты указала ему на дверь?

– Указала.

Дэйв величественно кивнул:

– Твой отец считал его полным придурком.

Дэйв, с его крашеными черными волосами, забранными в хвост, бледной кожей и многочисленными татуировками, был совсем не таким человеком, какого ожидаешь увидеть в книжном магазине. Эмилия знала о нем только то, что он до сих пор живет с мамой и у него есть игуана по имени Бильбо. Но его познания в литературе были энциклопедическими, и покупатели его обожали. Эмилия тоже почувствовала к нему прилив любви – за его преданность и доброту.

– Дэйв, я еще не знаю точно, что буду делать с магазином, понимаешь? Теперь все по-другому. Но ты не волнуйся. Я очень дорожу тобой. Для папы ты был одним из лучших людей в мире…

– Твой отец был легендой, – ответил Дэйв. – Это ты не волнуйся. Я все понимаю. Тебе тяжело.

Он положил руку ей на плечо. Его пальцы были унизаны перстнями с черепами.

Эмилия похлопала его по руке:

– Ну все. Сейчас я опять разрыдаюсь.

Она отошла к полкам, чтобы взять очередную порцию книг. Эмилия отчаянно надеялась, что все останется по-прежнему. Так, как было. Но оказалось, что все упирается в бумаги, завещание, счета. Она с упавшим сердцем начала просматривать документы и банковские выписки отца и потом просто отдала их Андреа. Она жалела, что не обсуждала с ним дела более детально, но, когда человек находится на смертном одре, последнее, о чем хочется говорить, – это сведение дебета с кредитом. А с этим как раз и были проблемы.

Не все так плохо, подумала Эмилия. У нее есть магазин, верный персонал, сотни книг и прекрасные покупатели. Она найдет способ удержать дело на плаву. Возможно, ей следовало приехать раньше, а не мотаться по миру в поисках себя. Ей ничего не нужно было искать. Все это было здесь, в «Найтингейл букс». Но Джулиус был непреклонен. Он практически вышвырнул ее из семейного гнезда, после того как у нее случился неудачный роман с одним мужчиной из Оксфорда, чья бывшая жена оказалась не такой уж и бывшей, когда тот понял, во что ему обойдется развод. Эмилия не была виновата в том, что его брак рухнул, и считала, что достаточно скрашивает его существование, но, похоже, ему этого было недостаточно. Эмилия думала, что у нее разбито сердце. Джулиус тогда не позволил ей впасть в депрессию и купил на день рождения билет в кругосветное путешествие.

«Билет в один конец?» – пошутила она тогда.

Конечно, он был прав, заставив ее выйти из зоны комфорта, потому что Эмилия очень быстро поняла, что ее сердце вовсе не разбито, но для этого оказалось очень полезно уехать подальше от бывшего возлюбленного. И она увидела удивительные вещи, наблюдала за тем, как солнце встает и садится над сотней различных достопримечательностей. Она никогда не забудет то ощущение, которое возникло у нее на восемнадцатом этаже ее гонконгской квартиры с видом на гавань, – как будто ты находишься прямо в облаках.

И все же, несмотря на приключения и новых друзей, она знала, что до конца не свободна. Ее домом был и всегда будет Писбрук.

Раз в месяц Томазина Мэтьюс заходила в «Найтингейл букс» – это всегда было во вторник, ее единственный выходной день на неделе, – и присматривала себе новую кулинарную книгу. Так она делала себе подарок. Полки у нее дома были завалены книгами, но Томазина считала, что кулинарных книг никогда не бывает достаточно. Чтение было для нее способом расслабиться и отключиться от суеты, свернуться вечером калачиком в постели и полистать рецепты, узнавать о блюдах иных культур или поглощать аппетитные описания, сделанные известными шеф-поварами и любителями.

До недавнего времени она всегда беседовала в магазине с Джулиусом Найтингейлом, и он советовал ей авторов, которых она, скорее всего, сама бы и не заметила. Он тоже увлекался кухней, и время от времени она приносила ему что-нибудь из приготовленного: кусок паштета из дичи с крыжовенным соусом или пирог с абрикосами и миндальной прослойкой. Джулиус всегда был этому рад и давал объективную оценку ее изделиям, а Томазине нравилось, что он не боялся критиковать ее творения и предлагать новое. Она уважала его мнение. Без Джулиуса она никогда бы не открыла для себя Элис Уотерс или Клаудию Роден, во всяком случае не сразу; несомненно, в конце концов она бы добралась и до них.

«Дело не в картинках, – вполне серьезно сказал ей Джулиус. – Дело в описании рецепта. Великие кулинарные писатели обладают даром описать какое-либо блюдо так, что вы увидите его будто наяву, почувствуете его запах и вкус, и для этого вам не понадобится фотография».

Но Джулиуса больше не было. Томазина узнала о его смерти из газеты «Писбрук адвертайзер», которую выписывали у нее на работе. Она спряталась за газетой, и слезы потекли по ее щекам. Она не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как она плачет. Все и так считали ее слишком ранимой. Томазина была застенчивым человеком. Она никогда не участвовала в разговорах и не ходила с коллегами на корпоративы. Она была самым настоящим интровертом. Ей хотелось бы, чтобы было по-другому, но она ничего не могла с собой поделать. Хотя и пыталась.

Джулиус был одним из немногих, кто не вызывал у нее чувства стеснения. Благодаря ему она поняла, что быть собой – это нормально. Без него магазин уже не будет таким, как прежде. Она не заходила сюда с тех пор, как узнала новости, но сейчас снова очутилась здесь. Эмилия, дочь Джулиуса, как раз заканчивала оформлять витрину. Топчась на пороге, Томазина собиралась с духом, чтобы заговорить с ней. Она хотела рассказать ей, как много значил для нее Джулиус.

Томазина была на три класса младше Эмилии и до сих пор считала, что Эмилия гораздо старше и опытнее. Эмилия была популярна в школе: она обладала неуловимым флером умной и добросовестной ученицы, но при этом не зануды. Томазина такой не была. Иногда ей казалось, что она вообще не существует. Никто никогда не обращал на нее внимания. У нее было мало друзей, и она не понимала почему. Ничего ужасного в ней не было. Но когда ты застенчива, полновата, не очень умна и совсем не спортивна, оказывается, что ты никому особенно и не интересна, даже если ты милая, добрая и заботливая.

Еда стала для Томазины отдушиной. В этом она разбиралась на отлично. Она поступила в колледж общественного питания, а затем стала вести там же курс по пищевым технологиям. А по уик-эндам у нее был «À Deux»[11], наверное, самый маленький временный ресторан в стране: столик на двоих в ее крошечном домике, где она готовила праздничные ужины для всех, кто хотел их заказать. К ее удивлению, людям очень нравилось питаться у нее: им была по душе камерная атмосфера этого места. Готовила Томазина великолепно. Она почти не получала прибыли, поскольку использовала только самые лучшие ингредиенты, но делала это потому, что ей нравилось смотреть, как счастливые люди уходят от нее вечером после ужина, наевшиеся и напившиеся вдоволь.

К тому же без «À Deux» ей было бы непросто одной в выходной день. Ресторан занимал ее мысли, мотивировал: в воскресенье утром она убирала дом, и у нее был еще целый день, чтобы сделать все необходимое, постирать и приготовить ужин.

Томазина привыкла к одиночеству и смирилась с ним, поверив, что она не способна никому понравиться. У нее было круглое лицо, розовые щечки, она быстро краснела, а волосы обрамляли ее голову пушистым облаком. Однажды она посетила парикмахера, который посмотрел на нее с отвращением и сказал, фыркнув: «Не знаю, что с этим можно сделать. Давайте просто кончики подстрижем». В итоге ничего в ее облике не изменилось, а ее мечта появиться на людях с сияющей гривой так и осталась мечтой. Больше она к парикмахерам не обращалась и сама подстригала секущиеся кончики.

К удивлению Томазины, ученики ее любили, и ее уроки были одними из самых популярных как у девчонок, так и у мальчишек, потому что она учила их тому, что готовить можно в радость, и даже самый хулиганистый парень уходил с урока с чем-то вкусным, что он приготовил сам. Когда она говорила о еде, то становилась уверенной в себе, ее глаза сияли, появлялся энтузиазм. Но вне кухни, будь то дома или в колледже, она была человеком стеснительным.

Именно поэтому она ждала, когда магазин опустеет, прежде чем подойти к прилавку и выразить Эмилии соболезнования.

– Томазина! – воскликнула Эмилия, и Томазина покраснела от радости, что ее узнали. – Папа часто говорил о тебе. Когда он лежал в больнице, он сказал, что сводит меня к тебе в ресторан, как только ему станет лучше.

Глаза Томазины наполнились слезами.

– Ох, – ответила она. – Для меня было бы честью готовить для него. Хотя у меня не совсем ресторан. Не настоящий. Я готовлю у себя дома.

– Он очень любил тебя, я знаю. Говорил, что ты одна из его любимых клиентов.

– Вы ведь не закрываетесь? – с тревогой поинтересовалась Томазина. – Ваш магазин для меня – настоящая отдушина.

– Надеюсь, что не закроемся, – ответила Эмилия.

– Что ж, я просто пришла сказать, как сильно мне будет его не хватать.

– Приходи на поминальную службу. В следующий четверг. В церковь Святого Николая. Если захочешь, можешь сказать небольшую речь. Только дай мне знать, что это будет – стихотворение или отрывок из какого-нибудь произведения. На твой выбор.

Томазина прикусила губу, обдумывая это предложение. Больше всего на свете ей хотелось согласиться, почтить память Джулиуса. Но мысль о том, что придется выступать перед незнакомыми людьми, ее пугала. Может быть, Эмилия забудет об этой идее? Томазина по опыту знала, что если она начнет отказываться, то Эмилия будет настаивать, а если более или менее согласится, то та может и позабыть о том, что планировалось.

– Это замечательная идея. Можно, я подумаю и отвечу попозже?

– Конечно.

Эмилия улыбнулась, и Томазина поразилась тому, насколько она похожа на отца. Она была такой же гостеприимной и умела дать почувствовать собеседнику, что он для нее особенный.

Томазина пошла к полкам с кулинарными книгами и провела там добрых полчаса. Выбрала две книги и стала изучать их, раздумывая, какую купить, как вдруг голос, раздавшийся у нее за спиной, заставил ее подпрыгнуть.

– Берите Энтони Бурдена. Даже не сомневайтесь.

Томазина повернулась и почувствовала, как краска бросилась ей в лицо. Она узнала говорившего, но не могла точно вспомнить, кто это. Возможно, он был у нее в ресторанчике? Он был высоким и худым, а она – маленькой и кругленькой. Ей стало стыдно, что она не узнала его.

– Это лучшая книга о пище, которую я когда-либо держал в руках, – продолжал неизвестный.

И тут она вспомнила. Он работал в сырной лавке. Без белой шапочки и полосатого фартука, в джинсах и свитере этот молодой мужчина выглядел совсем по-другому, и она осознала, что впервые видит его волосы: они были вьющимися и светлыми, и сам он был немного похож на ангелочка благодаря по-детски округлому лицу. Томазина всегда покупала у него сыр, потому что в ее меню обязательно входило что-нибудь с сыром: она подавала его с домашним овсяным печеньем, айвовым желе или чатни из ревеня. Пару раз этот продавец обслуживал ее, давая попробовать маленькие кусочки сыров «комте», «таледжо» или «губбин», чтобы она могла выбрать подходящий сорт в зависимости от блюда, которое собиралась приготовить.

– Простите, – вновь заговорил он, и его щеки тоже стали пунцовыми. – Я не хотел вам мешать, просто это одна из моих любимых книг.

– Тогда ее и возьму. – Томазина улыбнулась и поставила вторую книгу на место. – Я вас не сразу узнала.

Он откинул волосы назад и показал руками подобие поварской шапочки. Томазина рассмеялась. Она почему-то не чувствовала себя неловко. И в то же время не могла сообразить, что бы еще сказать.

– Значит, вы любите книги? – наконец спросила она и тут же подумала: «Ну что за дурацкий вопрос!»

– Да, – ответил он. – Но я еще ни разу не смог проглотить целую книгу.

Томазина нахмурилась, неуверенная, что понимает его.

– Шутка, – пояснил он. – Глупая шутка. Из серии «Любите ли вы детей?».

Она по-прежнему смотрела на него с недоумением.

– Я люблю книги, – уточнил он. – Но у меня почти никогда нет времени на чтение. Вы даже не представляете, насколько беспокойным может быть сырный мир.

– Ну да, не представляю, – кивнула Томазина. – Но по-моему, это очень увлекательно. Вы всегда работали с сыром?

Он уставился на нее:

– Вы что, смеетесь надо мной?

– Нет, что вы! – вскрикнула Томазина, ужаснувшись, что он мог так подумать. – Вовсе нет.

– Ладно. Просто некоторые люди смеются. Им почему-то кажется, что работать сыроделом смешно. Куда бы я ни шел, я везде слышу шутки о сыре.

– Шутки о сыре? А что, есть такие?

– Ну вот, например: какой сыр вы используете, чтобы замаскировать пони?

Томазина пожала плечами:

– Не знаю.

– Маскарпоне. А какой сыр делают задом наперед?

– Мм… какой?

– Эдам[12].

Томазина не удержалась от смеха:

– Очень глупо, но смешно!

– Да. Предпочитаю рассказывать все эти прибаутки прежде, чем это сделает кто-нибудь другой. Потому что я этого не вынесу.

Она посмотрела на него с интересом:

– Про камамбер тоже есть шутка?

– А как же, – кивнул он с серьезным видом. – Но давайте не будем об этом. Знаете, – он обвел взглядом полки, – я ведь пришел за подарком для мамы. Она обожает кулинарные книги, но, сдается мне, я уже купил ей почти все книги, которые есть в этом магазине. Так что я немного растерялся.

– Ей нравятся рассказы?

– Да, кажется… – Он наморщил лоб. – Она постоянно читает. Это точно.

Томазина кивнула:

– Можете подарить ей роман о еде. Например, «Оскомину» Норы Эфрон. Он вроде бы смешной, но грустный, и с рецептами. Или, может быть, «Шоколад»? И еще купить к «Шоколаду» коробку шоколадных конфет. – Томазина увлеклась. – Мне бы, например, это очень пришлось по душе.

Мужчина посмотрел на нее с уважением:

– Ей точно понравится. Гениально. – Он оглядел магазин. – А где найти эти книги?

Томазина подвела его к полкам с художественной литературой и помогла найти нужное.

– Эти две книги – мои хранители, – сказала она. И добавила, заметив его озадаченный взгляд: – Понимаете, какие-то книги вы одалживаете, теряете или отдаете в благотворительный магазин, но эти – на всю жизнь. Я перечитывала «Оскомину» раз семнадцать. – Томазина зарделась, потому что всегда краснела, когда говорила о себе. – Кажется, мне надо чаще выходить на улицу.

– Чаще? Если перефразировать «Алису в Стране чудес», то как вы можете чаще выходить на улицу, если вы вообще никуда не выходите?

Он похлопал ее по плечу, и у нее внутри все задрожало.

– Не зря все считают вас звездой. Увидимся в магазине?

Томазина улыбнулась и хотела сказать что-то еще, но нужных слов не находилось, поэтому она просто кивнула, и мужчина направился к прилавку, а она поняла, что даже не знает его имени.

Она наблюдала, как он болтает с Эмилией, пока расплачивается. Он был таким приятным, дружелюбным и открытым. И вдруг она поняла. С ним она не стеснялась разговаривать. Она чувствовала себя почти нормальным человеком. Ей было легко. Да, она покраснела, но она всегда краснела. В этом как раз не было ничего такого.

Единственным человеком, с которым она не чувствовала себя неловко, был Джулиус. Может быть, дело в магазине? Может, здесь в воздухе витает нечто, что делает ее такой, какой она хотела бы быть? Кем-то, кто способен с легкостью поддержать разговор?

Оплачивая книги, она набралась смелости и заговорила:

– Эмилия, ты не знаешь, как зовут того молодого человека, с которым я только что разговаривала? Я знаю, что он работает в сырной лавке.

– Ты про Джема? Это Джем Гослинг. Он чудо. Всегда откладывал для папы кусок бри, когда в магазине все раскупали.

Томазина опустила взгляд на прилавок. Она не отваживалась спросить, есть ли у Джема девушка. Другой женщине, более дерзкой, чем она, не составило бы труда задать такой вопрос. Но только не Томазине.

Эмилия посмотрела на нее с пониманием. Но в хорошем смысле.

– Насколько я знаю, – сказала она как бы между прочим, – он свободен. У него была девушка, но она уехала в Австралию. Он говорил об этом с отцом, когда она только-только уехала. Думаю, он уже перевернул эту страницу.

Томазина почувствовала себя неловко. Она не знала, что сказать. Не хотела говорить, что ей все равно, чтобы это не выглядело грубо. Но ей было очень не по себе оттого, что Эмилия вообразила, будто она положила на Джема глаз. Она надеялась, что Эмилия ничего не скажет ему, если встретит, даже в шутку. От одной этой мысли ей стало дурно. Нужно было как можно скорее сменить тему, в надежде, что Эмилия забудет о ее расспросах.

– Кстати, я решила, что выступлю, – сказала Томазина неожиданно для себя. – На поминальной службе.

– Чудесно, – улыбнулась Эмилия. – Скажешь мне, что будешь читать, и я включу тебя в список.

Томазина кивнула, и в висках у нее застучало. Зачем она это сказала? Ей никогда не доводилось выступать на публике, перед заполненным церковным залом. Но было уже слишком поздно. Эмилия внесла ее имя в список. Она не могла отказаться, это было бы неуважительно по отношению к Джулиусу.

Чувствуя легкое головокружение, она быстро расплатилась и вышла из магазина.

Глава 4

– Надо будет выкопать «Desprez à Fleurs Jaunes». Он совсем захирел. Не знаю, как я это переживу. Он растет тут, сколько я себя помню. Но наверное, ему уже ничем нельзя помочь.

Сара Бэзилдон говорила о розовом кусте так, словно это был ее домашний питомец, с которым она вынуждена расстаться. Она поглаживала то место на плане посадок, которое занимал больной цветок, будто спинку любимого котика.

– Я выкопаю его сам, – ответил Диллон. – Вам не обязательно знать об этом. А когда его уже не будет, возможно, вы и не заметите.

Сара благодарно улыбнулась:

– О, я непременно замечу. Но спасибо тебе. Я просто слишком сентиментальна.

Конечно, на самом деле Сара была далеко не сентиментальна. Она была решительной, если не сказать суровой, особой, начиная от резиновых сапог и заканчивая проницательными синими глазами. Диллон Грин был о ней высокого мнения.

И она тоже ценила его. Они были так близки, как только могут быть близки аристократка и сын честного труженика с разницей в тридцать лет. Они обожали сидеть в полумраке зимнего сада, пить крепкий, пахнущий дымком чай и макать в него печенье. За утро они с легкостью расправлялись с пачкой чая, пока приводили в порядок окружающий мир и заодно сад.

На топчане посреди помещения был разложен план посадок Сары на следующий год, латинские названия были напечатаны на бумаге крошечным черным курсивом. Диллон знал все названия не хуже самой Сары: он работал у нее в поместье с тех пор, как окончил школу.

В отличие от других особняков, главный дом поместья Писбрук был маленьким и уютным: красивое симметричное здание в палладианском стиле, построенное из золотистого камня и расположенное на двухстах акрах холмистой земли. Диллон поступил на работу помощником садовника, отвечающим за стрижку газонов, и почти сразу подружился с Сарой. Он точно не знал, что именно она увидела в нем: он был обычным застенчивым семнадцатилетним пареньком, который не собирался поступать в университет, потому что никто в его семье никогда этого не делал. Все они всегда работали на открытом воздухе, их жизнь была суровой и напрямую зависела от капризов погоды. Диллону нравилось работать в такой обстановке. Просыпаясь, он смотрел на небо, а не в Интернет. Утром он никогда не валялся в постели. Он был на работе уже в половине седьмого, в любую погоду.

Один из учителей пытался убедить его поступить хотя бы в сельскохозяйственный колледж, но Диллон не видел смысла просиживать за партой, когда можно учиться на практике. Да и Сара была лучше любого учителя. Она проверяла его работу, давала задания, наставляла, показывала на своем примере, как надо делать, а потом наблюдала за тем, как он справляется сам. Хвалила, когда было за что, а ее критика всегда была конструктивной. Сара быстро принимала решения и всегда точно знала, чего хочет, а Диллон всегда точно знал, что нужно делать. Его все устраивало, даже богатая глиной земля здешних угодий.

«Ты прирожденный садовод», – с восхищением повторяла ему Сара. У Диллона было чутье на сочетания, на то, какие растения будут вместе отлично расти и цвести. Чтобы развить свои врожденные способности, он начал читать книги, и Сара никогда не возражала, когда он брал ее книги домой – Гертруду Джекилл, Виту Саквилл-Уэст, Капабилити Брауна, Банни Уильямс, Кристофера Ллойда. Диллон не просто разглядывал картинки – он вникал в слова, описывающие вдохновение этих мастеров, их видение, проблемы, с которыми они сталкивались, и решения, которые они находили.

Однажды Сара поняла, что Диллон знает гораздо больше, чем она. Он стал чаще ставить под сомнение ее схемы посадок, предлагая другие варианты, когда переделывал одну клумбу или продумывал концепцию другой. Он предлагал кривую, а не прямую линию, однотонную грядку, а не цветастую лужайку, клумбу, задуманную им ради ароматов, а не ради внешнего вида. Он использовал в декоре вещи, которые находил в поместье: старинные солнечные часы, старые садовые инструменты, обновленную им скамейку. Это была рекультивация в лучшем ее проявлении.

Самым большим страхом Сары стало потерять Диллона. Его вполне могли переманить в какой-нибудь другой загородный дом, ведь сады в поместье Писбрук с каждым годом становились все более популярными. Здесь были три розария, французский сад и обнесенный стеной огород, лабиринт и миниатюрное озеро с островом и руинами храма для любителей побродить по таким местам. В журналах появилось множество статей, где были фотографии Диллона за работой, потому что он, без сомнения, был весьма привлекателен. Даже сердце самой Сары порой замирало на мгновение, когда она, завернув за угол, натыкалась на Диллона в камуфляжных шортах и огромных ботинках, орудующего лопатой, и видела, как перекатываются у него под кожей мускулы. На телевидении его бы с руками оторвали.

Она сделала бы все, что в ее силах, чтобы удержать его. Она не представляла себе жизнь в Писбруке без Диллона. Но платить ему больше, чем платила сейчас, Сара не могла. Времена были трудные. Несмотря на все усилия, ей часто не хватало денег.

Однако сегодня, по крайней мере, стресс отвлек ее от горя. От ее тайного горя. Ей пришлось надеть на сердце смирительную рубашку, и она хорошо скрывала свою душевную боль. Она не думала, что кто-то догадывается о ее чувствах и о том, через что ей пришлось пройти.

Шесть месяцев, если считать с самого начала. Это чувство пронзило ее насквозь, поглотило с неприличной скоростью, и она ничего не могла с этим поделать. Они проводили вместе столько времени, сколько могли, но…

Она старалась забыться. Ей не хотелось снова вспоминать или возвращаться к этому. Благодарение Богу, что есть сад, думала она. Надо заботиться о саде. Растения требуют постоянного внимания. О каких выходных может идти речь? Если бы не сад, она уже давно сошла бы с ума.

– А как насчет «Каприза»? – спросил Диллон, и Сара остро взглянула на него:

– А что с ним такое?

– С ним нужно что-то делать. Или восстанавливать, или ломать. Из него может получиться нечто особенное, но…

– Давай пока не будем об этом говорить. – В голосе Сары зазвучали железные нотки. – Это долгосрочный проект, а у нас нет денег.

Он посмотрел на нее, и она выдержала его взгляд, молясь, чтобы он не начал на нее давить. Знает ли он? Поэтому ли он заговорил об этом? Ей приходилось быть осторожной, потому что Диллон был проницательным. Более чем. Как будто обладал шестым чувством. Именно это ей так нравилось в нем. «Чувство» не совсем подходящее слово, подумала она. Может быть, «интуиция»? Однажды он сказал ей, что у его бабушки был особый дар. Такое может передаваться по наследству. Если в это верить. Сара не знала, верит ли она, но в любом случае сейчас она не собиралась ничего говорить.

Однако Диллон был прав. О «Капризе» следовало подумать. Этот садовый домик находился на окраине поместья, высоко на холме за лесом. Восьмиугольник из крошащегося рыжего камня, окутанный плющом и паутиной, он как будто явился прямо из сказки. За ним уже много лет никто не ухаживал. Штукатурка осыпалась, половицы прогнили, стеклянные двери слетели с петель. Чудом сохранился старый диван, сырой и покрывшийся плесенью. Сара ощущала его запах, уютную затхлость, смешанную с запахом кожи. Она не обращала внимания на царящую разруху. По ее мнению, там было ничуть не хуже, чем в гостинице «Георг V» или «Савой».

Сара не хотела, чтобы кто-то еще заходил туда.

– Давай пока перекроем дорожку к нему, – сказала она Диллону.

Она вспомнила, сколько раз проходила по этой узкой лесной тропинке, которая вела на холм, к месту их встречи. Он ставил машину у ворот на проселочной дороге, за полуразвалившимся сараем. Дорогой почти не пользовались, за исключением некоторых фермеров, так что свидетелей можно было не бояться. Иногда, конечно, по дороге ездили подвыпившие ребята из паба, и достаточно было одного внимательного взгляда, чтобы сложить два и два…

Почему она продолжает беспокоиться? Теперь это почти не важно, и уж точно никто ничего не сможет доказать. Сара постаралась выбросить все из головы и сосредоточиться на главном – на свадьбе дочери. Однако все и так шло будто само по себе. Не было той истерии, которая обычно сопровождает большинство свадеб. В конце концов, у них был богатый опыт: поместье Писбрук уже несколько лет имело лицензию на проведение свадеб, это была одна из статей их доходов, так что свадьбу организовать они умели. К тому же Элис не была взбалмошной и требовательной невестой. Вовсе нет. Для Элис было важно, чтобы все, кого она любит, были рядом, чтобы было достаточно шампанского, чтобы всем хватило торта, и тогда можно считать, что день прошел идеально.

«Я не хочу суеты и свадебных подарков, мама. Ты ведь знаешь, я все это ненавижу. Это же прекрасно – выходить замуж дома, среди своих. Что может пойти не так? Мы сделаем это даже с закрытыми глазами».

Элис. Ее кровинка. Элис, которая относилась к жизни как к одному длинному выходному дню. Элис, чье сияние притягивало всех и чья улыбка никогда не угасала. Сара не могла не гордиться своей дочерью, ей хотелось ее оберегать. Хотя Элис вполне могла позаботиться о себе сама. Она была очаровательна. Она уверенно шла по жизни, этакая пышечка, всегда в обтягивающей рубашке поло, джинсах и спортивных туфлях «Дюбарри», с распущенными и растрепанными светлыми волосами, без макияжа, с румянцем на щеках, постоянно спеша перейти от одного дела к другому.

Сара, конечно, немного волновалась, когда Элис уехала учиться в сельскохозяйственном колледже, – в конце концов, она была наследницей поместья, так что это казалось логичным, но она с треском проваливала экзамены два года подряд. Она никогда не была старательной ученицей, и этот курс оказался ей не по силам. Конечно, было слишком много вечеринок, но другие студенты, похоже, как-то справлялись.

Элис вернулась домой, принялась за работу, и внезапно стало совершенно ясно, что управление поместьем – это то, для чего она создана. Она понимала, что и как нужно делать, обладала кипучей энергией и внутренним чутьем на то, что может сработать и чего хочет публика. Местные жители каким-то образом чувствовали себя причастными к поместью, как будто оно принадлежало им. Элис была идейным вдохновителем переоборудования каретного сарая на конюшенном дворе в сувенирную лавку, где продавались красивые вещи, бесполезные, но такие желанные, и одновременно в чайный салон, где подавали легендарные фруктовые булочки размером с кулак. И у нее получалось блестяще организовывать разные мероприятия. За последний год у них прошли опера под открытым небом, охота за пасхальными яйцами и распродажа старых автомобилей и запчастей. На будущий год Элис подумывала организовать летний лагерь для детей: «Гластонбери встречает Энид Блайтон».

1 Эдуард Уильям Элгар (1857–1934) – британский композитор романтического направления. – Здесь и далее при-меч. перев.

2 От англ. Peasebrook – гороховый ручей.

3 «Маленькие женщины» – роман американской писательницы Луизы Мэй Олкотт.

4 Осень (англ.).

5 Ноттинг-Хиллский карнавал – празднество, которое проводится с 1966 года на улицах лондонского района Ноттинг-Хилл в конце августа. Главными участниками карнавала являются выходцы с островов Тринидад и Тобаго, в 1950-х годах составлявшие основную часть жителей указанного района.

6 «Мидлмарч» – роман английской писательницы Викторианской эпохи Джордж Элиот.

7 «Возвращение в Брайдсхед» – британский телефильм 1981 года по роману Ивлина Во. Себастьян Флайт – один из главных персонажей, богатый аристократ.

8 Габриель Форе (1845–1924) – французский композитор, педагог и дирижер, наиболее известный хоровым сочинением «Реквием».

9 «Что Кейти делала» – повесть американской писательницы Сары Чонси Вулси, писавшей под псевдонимом Сьюзан Кулидж.

10 Чаруэлл – левый приток Темзы.

11 Для двоих, тет-а-тет (фр.).

12 Edam наоборот – made (англ. сделано).

Продолжить чтение