Златая цепь

Часть первая. Иларий. Глава 1. Гость

«Только дырявый горшок может пытаться стать человеком знания по своей воле. Трезвомыслящего нужно затягивать на путь хитростью".

К. Кастанеда

Часы хрипло пробили два ночи. В гостиной послышалась отчетливая возня и Иларий Бурмистров оторвал наконец уставшие глаза от совершенно не читаемого почерка пожелтевшей и изрядно потрепанной рукописи. Если только можно было назвать рукописью пачку небольших, записных листков с выцветшими чернилами, местами размытыми, местами истертыми на сгибах, да еще и с ветвящимися в такую убористую, шуструю писанину строчками, что и язык автора угадывался с трудом.

Волнистые пряди темных, блестящих в пламени свечи, волос небрежно падали на высокий, гладкий лоб, длинные пальцы нервно, как испуганные паучки, пробегали по мелким строчкам снова и снова. Спать хотелось нестерпимо, но рукопись не отпускала Илария, медленно и скупо открывая свое фантастическое содержание. За окном ровно шумел дождь, изредка постукивая в окно и наколдовывая густую, непобедимую дрему.

Возня в гостиной повторилась. Иларий раздраженно вздохнул, отложил тяжелую, бронзовую лупу и с наслаждением потянулся. Время пролетело незаметно, тело затекло в однообразной, продолжительной позе, перед глазами поплыли зеленые круги. Зрение не могло больше справляться с таким напряжением и требовало отдыха.

Раздражающий шум в третий раз назойливо долетел до его слуха. На этот раз что-то упало и звякнуло. Решив, что это вероятно Елена и ей снова, как прошлой ночью, стало дурно, Иларий взял подсвечник и поспешил в гостиную. Однако супругу он там не обнаружил, испугавшись не на шутку шевелящейся у камина тени.

– Кто здесь? – встревоженно прошептал Бурмистров, услышав отчетливое прерывистое дыхание и поднял свечу повыше. В ту же секунду кто-то тихо выругался, а слабый свет придал неведомому источнику шума форму и очертания. Более того – Иларий разглядел лицо. Зрелых лет, чуть смуглое, худое, скуластое и в очках. – И кто вы?! – растерянно отреагировал он и незнакомец снова, словно специально, шмыгнул в тень.

– Т-с-с-с-с, – умоляюще произнес он, вытянув руку вперед. – Я прошу вас, не выдавайте мое присутствие. У меня к вам жизненно важный разговор.

– Постойте, а кто вас впустил?! – стараясь скрыть растерянность, гневно продолжил допрос Иларий. – И что вы искали у камина?! А вы определенно что-то искали.

– У камина я оказался случайно! Давайте пройдем в кабинет! – незнакомец указал на полуоткрытую дверь, из которой только что вышел хозяин. – Ведь это кабинет, не так ли? Поверьте – дело настолько серьезное, что лишние свидетели нам ни к чему! Я умоляю вас о терпении!

– Но… с кем я имею дело? – терпеливо вопрошал Иларий и гость обреченно и тяжко вздохнул. – Представьтесь хотя бы! – В ответ незнакомец приложил ладонь к губам, дав в очередной раз понять, что разговор в гостиной не безопасен. – Вдом вы как попали? Через окно, я полагаю?

Он внимательно осмотрел окна гостиной. Все до единого были закрыты и зашторены. Конец ноября, он бы почувствовал холод. Однако мужчина согласно кивнул и снова умоляюще приложил палец к губам.

– Через окно? – растерянно повторил изумленный хозяин, совершенно уже ничего не понимая в происходящем. – И оружие у вас имеется, я полагаю? – Вместо ответа гость приложил руку к груди и так посмотрел на Илария, что тот ему отчего-то поверил. Он даже заметил в его глазах тень бесконечнойгорести. Иларий ощутил это ярко, болезненно и тут же отругал себя за бестолковость и поверхностность. – Ну… что же… Так и быть, входите.

Незнакомец тенью прошмыгнул в кабинет и застыл у письменного стола. Что-то сразу же привлекло его внимание настолько живо, что хозяин, заметив это, быстро накрыл разложенные листки темно-синим алхимическим практикумом в кожаном переплете.

– Надо же, какое совпадение! – со светящимся во взоре торжеством заявил гость и беспардонноубрал старый фолиант с накрытых Иларием листков. – Я как раз по этому вопросу.

– То есть?! – Иларий нервнонакрыл обрывки рукописи ладонью, присев на мягкий, продавленный стул. – Располагайтесь.

– Дело в том, что это моя рукопись! – Мужчина весьма вальяжноопустился в широкое, цветастое кресло и снова приложил руку к груди. Видимо этот жест был частью его лексикона.

Лицо Илария помрачнело и сменило прикрытое недовольство крайним недоверием.

– Этого не может быть! – с холодной и надменной улыбкой констатировал он. – Это родовое наследство! – Иларий с вызовом убрал руку. – Авторство его принадлежит моему прапрадеду, которому пришлось повоевать с французами и который скоропостижно скончался в 1827 году!

– Разрешите представиться! – торжественно объявил гость и протянул хозяину руку. – Гавриил Павлович Загорский! Заместитель главного архивариуса Санкт-Петербургской научной библиотеки при Эрмитаже. И по невероятнейшему стечению обстоятельств – твой, Иларий, прадед!

Все только что услышанное Иларий не на секунду не воспринял всерьез, а лишь иронично склонил голову набок и задумчиво улыбнулся.

– Смешно! – Он попытался рассмеяться и одобрительно покачал головой. – Стараюсь только понять – это английский юмор или же французский? Судя по импровизации, французский, а вот по неуместности так уж русский будет.

Гость не ответил. Последовала длительная пауза, прежде чем лицо его снова просветлело. Хозяин ритмично и нервно постукивал пальцами по "Алхимии".

– Супруга ваша в положении сейчас, – неожиданно перейдя на другую тему, снова ошарашил его назвавшийся прадедом, – и… на нее, а впрочем, и на вас тоже, объявлена охота. Я явился, чтобы увести вас от этой смертельной опасности.

– А вот это уже английский…, – Иларий уперся руками в колени и внимательно посмотрел на гостя. Несколько секунд он изучал его честный, серо-зеленый взгляд и, вдоволь изучив, беспомощно и коротко хихикнул. – Потому что я ни черта не понял! Вы… любовник моей жены?

– Я не смею говорить долго, – проигнорировав столь глупый вопрос, продолжил гость, – ибо меня могут обнаружить. И у меня мало времени. Но я повторюсь: тебе, дорогой правнук, твоей супруге и вашему будущему ребенку грозит смертельная опасность! И в первую очередь ребенку. Ты, Иларий, учёный человек и можешь меня понять, если постараешься, а не жестоко и глупо игнорировать мой столь не простой сюда приход.

Гость замолчал и поднял на хозяина полный внимания взгляд. Он словно ждал какой-то нужной ему реакции на сказанное, но казалось, что потерял уже надежду, а потому был бесконечно расстроен.

– И что же я должен понять? – поморщился Иларий, устав от этого бессмысленного диалога и придя к выводу, что человек напротив – обычный сумасшедший. Он пожалел уже, что впустил его в свой кабинет и что вообще тратит на этот юродивый бред свое время и внимание. К тому же, этот тип может быть опасен.

И тут Гавриил достал из нагрудного кармана весьма странной, как заметил Иларий, одежды, сложенный листок бумаги и, развернув, положил его прямо на практикум по алхимии. Текст на бумаге был печатный, не письменный, в два абзаца.

– Перепиши это своей рукой и оставь здесь, – приблизив к Иларию напряженное лицо, тихо приказал гость. – Это прощальное письмо. Затем разбуди жену и скажи ей, что вам нужно срочно уехать. С собой возьмите только самое необходимое. А еще лучше самое дорогое вашему сердцу. Потому что вы сюда больше не вернетесь. Я буду ждать вас здесь. Постарайтесь, что бы ни одна живая душа, которая находится в этом доме, не видела и не слышала вас.

– Я не собираюсь этого делать, – словно и не слушая говорящего, раздраженно ответил Иларий и указал рукой на дверь. – И прошу вас немедленно покинуть мой дом!

Словно подготовившись к подобному ответу, из другого кармана гость вынул черный тонкий предмет, похожий на закрашенную с одной стороны стеклянную пластину и сунул её в лицо Иларию. Предмет вспыхнул ярким светом и прямо на стекле появились двигающиеся фигуры, знакомые комнаты… Но очень маленькие и плоские. Как в зеркале или на фото. Там были он и его жена. Они о чем-то говорили. Это было сегодня днем, за обедом. Иларий прекрасно помнил яблочный компот в графине и куски рыбы в посыпанной зеленью ухе. Но… почему это там – в этой штуковине?! И почему они такие маленькие?! Уж не сон ли ему видится?!

Иларий отпрянул от предмета с картинками, как от огня и испуганно посмотрел на гостя.

– Узнаешь? – только и спросил тот.

– Как это?! – громко выдохнул Иларий. – Это разве не синематограф?! Да как же вы его туда поместили?! И отчего там я и Лена?!

– Ну вот и славно! – Гавриил мягко улыбнулся и приложил палец к губам. – Но умоляю – не кричи так! Ты, как я уже говорил, человек научного склада ума. И ты правильно все понял. Это кино. Остальное объяснять долго. Потому, прости, но я краток! Там, где такое достижимо – иная эпоха. Эпоха будущего. Я переместился сюда из 2096 года. И я действительно твой прадед. И вам на самом деле грозит опасность. Да и мне теперь тоже. Я рискую жизнью, чтобы спасти вас. А посему будь благоразумен. Но если тебе нужны еще доказательства…, ты получишь их, когда вы с женой будете готовы. То, что ты увидишь – многое объяснит. Вас отправят в будущее, но в менее отдаленное. Таков план. И тогда ты сможешь решить – вернуться или нет. Тебя никто не собирается спасать помимо твоей воли.

– Но вы сказали – я не вернусь!

– Ты не вернешься! – Загорский обреченно качнул головой. – Потому что тебе все станет ясно. Я лишь введу вас в тоннель и приведу к месту назначения. Дальше пойдете по одному. И врозь! Она своей дорогой, ты своей! Я же – в свое время! Иначе вас могут обнаружить. Но куда бы вы не попали – вас обязательно отыщет наш сотрудники объяснит дальнейшие действия и состояние событий. Позже мы увидимся. Есть ли еще вопросы ко мне?

– А вы.. ты… вы как думаете – есть у меня вопросы или я безмерно счастлив?!

– Можно на "ты". Что тебя смущает? – Гость сжал худые, смуглые пальцы в кулаки и, поднявшись, нервно прошел к окну и обратно. Было видно, что он очень спешит. А может его просто раздражает непокорность хозяина? И вдруг совсем неожиданно:

– Будь по-твоему. Я расскажу о себе. – Иларий почувствовал неловкость, однако, закинув ногу на ногу, искусственно, не то надменно,улыбнулся, ожидая начала повествования. – Ты читал наверняка что-то о нашем роде. В частности обо мне, моих родителях. В воспоминаниях современников можно найти кое-что. Например, у графа Шахворостова или лорда Уивера. Об искусствоведческой моей деятельности подробно написал Глеб Зубнов. А вот о моем деде – Василии Ильиче Загорском, как о собирателе древностей и артефактов, табуированных для общества, упоминает Серафима Луко. И кто ее только просил? Табу на то и существует, чтобы обществу было лучше. Находятся же невежды, любящие хаос привнести. Но это все детали, коих много… О главном же вот что. Род наш не простой и даже не царями узаконенный. Он древнее. Предки наши в родстве с правителями старого человечествабыли. И первоначально имели отличительные их черты, отчего не везде их почитали. В некоторых землях нас изгоняли. В поддержку друг друга роды, подобные нашему сплотились, создав обществов родовом поместье, которое весьма известно и называть его я пока не стану. Известно оно благодаря нескольким фамилиям, приставленным блюсти это место как рай для наших сердец и умов.Некоторые из родов, в том числе и наш, несли на себе еще однупечать, расцениваемую отчего-то, как величие. – Загорский скептически усмехнулся. – Хотя я бы так не сказал. Наша кровь и наша биологическая информация были использованы в процессе создания неких человекообразных существи других млекопитающих. Например, свиньи, собаки, дельфина. – Выражение лица Илария сильно изменилось с начала повествования. Итень сомнения на нем весьма сгустилась.

– Я позволю себе вопрос, – с циничной усмешкой перебил он Загорского. – С какой целью это совершалось? И когда такое было?

– Это два вопроса, – Загорский улыбнулся. – Отвечу только на первый. – Существа эти первые, несовершенные попытки создания безупречного, послушного помощника. Это грубо, но это так. Однако создатели кое-в-чем ошиблись. – Загорский с укором покачал головой и брезгливо скривился. – Позже процесс был усовершенствован и итог оказался блестящим! Побочные же виды, случившиеся в ходе ювелирной этой работы, были просто забыты в тысячах исследовательских учреждений.

– Они есть среди людей? – глаза Илария казались стеклянными. – Вы это хотите сказать?

– Отнюдь. Они среди приматов.

– Но какие из них?

– Ты не представляешь себе – сколько видов было бесследного уничтожено, – проигнорировав последний вопрос правнука, продолжил Гаврила, – наверное больше, чем осталось. Создавались не только помощники, но и воины, а потому их были тысячи. Тьма неустанных, физически выносливых помощников с потребностью к абсолютному подчинению. Это ведь дешевле, чем строить машины и проще – живое само воспроизводится. Но вот что произошло… Передались болезни, норов, дурные привычки, передалось сострадание и способность анализировать. Совершенно ненужные рудименты в столь целесообразном деле. Исследования продолжились и открыли кое-что неожиданное. Легкая внушаемость искусственных видов при одном условии. Если внушающим был представитель донорского рода. Можешь представить, что это значит?

– Дайте сообразить… Те, чей биологический материал был задействован в создании этих особей, могли легко воздействовать на сознание только этих приматов. Я прав?

– Абсолютно! Надо ли говорить что-то еще?

– Конечно! Природа такого воздействия?!

– Она неизвестна. Но представь себе, какие возможности открывались перед обществом после столь красивого и неожиданного результата?

– О, да… Они захотели перенести это на человека? Я бы захотел.

– Захотели… И хотят по сей день!

– Так что же им мешает?

– Повторюсь: им неизвестна природа этого воздействия.

– А какая разница? С обезьянами разве они задумывались о каких-то механизмах? Все просто получилось, без погружения в теорию.

– А здесь не получается.

– Да не может быть! – Иларий усмехнулся и отодвинув "Алхимию", взял со стола рукопись. Он пробежался по страницам взглядом, пытаясь что-то отыскать.

– Я знаю, что хочешь ты мне сказать… Моя работа о частицах. Ведь ты забыл – это моя работа.

Иларий словно опомнился и виновато посмотрел на Загорского.

– Это очень интересная работа.

– Вот ты ее и закончишь! Боюсь, что у меня на это не хватает ни ума, ни дара.

– Как можно так… о себе? После всех регалий, посвящений и такого серьезного умственного труда. Грамотного труда… – Иларий бережно погладил старые страницы рукой.

– Благодарю. Но ты сделаешь это лучше. Поверь мне.

Загорский растерянно посмотрел на тот самый плоский, черный предмет. Брови его недовольно сдвинулись.

– Рискну спросить… – Выдернул его из замешательства Иларий. – Вы хотите подчинить себе все человечество?

– Они. Мы помогаем. Но теперь это вынужденная мера. Потому что в мире царит чужое влияние.

– Чужое?

– Ответа не последует, – тут же предупредил гость. – Ведь на сотрудничество ты не идешь.

– Вы не все мне рассказали.

– Нет времени. Расскажу, когда дашь согласие.

– И все же… Свиньи, собаки, дельфины… Что за мешанина? Для чего? Хотите этим подкупить мой пытливый ум?

– Ты пойми еще вот что, – Загорский недовольно нахмурился и поправил очки. – Эти животные и многие другие не для вас создавались! Вы никогда сотрудничать с ними не сможете.

– Сотрудничать?! Вот оно что… С этого и надо было начинать. Значит свинья… Но мы же ее едим. – Иларий нервно улыбнулся. – Как же это так? Человечество жрет наш родовой биологический материал! Фу!

От такого примера черного юмора гость как-то помрачнел.

– Это остатки каннибализма, – нехотя, но все же попытался объяснить он. – Рудиментарные пристрастия, если можно так сказать. В отдельных священных книгах это учтено и очень верно запрещено, без должных объяснений правда. Но они и не нужны. Я говорил уже. Обществу не стоит погружаться в детализацию происходящего вокруг.

– Откуда же у нас остатки каннибализма? Мы … тоже искусственны?

– Зачем же? Мы прямые потомки другого человечества.

– Как же? – Иларий с сарказмом рассмеялся и укоризненно покачал головой. – А где же тот блестящий результат, о котором ты упомянул? – Загорский растерянно задумался. – По созданию работника… – прадед продолжал изображать амнезию. – Ты сказал: они исправили кое-что и результат получился блестящий! Где же работники, безупречные помощники? Где блестящий результат?! – Напряжение с лица Загорского сошло, но взгляд был холоден. – Ах да, позволь угадать… Они не среди нас, они подле них? Так ведь?

– Правильно! – обрадованно согласился Загорский. – Ты все верно понимаешь.

– Да нет, я думаю, что в этом вопросе вы мне не договариваете. Ну допустим я поверю. Тогда объясните мне, как вы все же здесь очутились? Живой, здоровый и в расцвете сил?

– Путешествие во времени. Я кажется не упомянул, что наша организация обладает огромными возможностями как в области техники и политики, так и в области финансов, если тебя это интересует…

– Но как?! – напористо, с горящими от возбуждения глазами перебил Загорского Бурмистров, получив в ответ испепеляющий взгляд. – Как вы сюда попали?!

– Так же, как ты отсюда выйдешь!

– А что вы искали у камина? Или может что-то прятали?

– Нет, всего лишь не рассчитал… – Гавриил изобразил виноватую улыбку и посмотрел на часы подле книжного шкафа. – Половина третьего. Мои записки не забудь. Они тебе еще пригодятся. В них все! – Он отодвинул книгу по алхимии подальше и вместо нее положил две маленькие книжечки – серую с красными буквами «Удостоверение РСФСР» и темно-серую с надписью «паспорт» на шести языках. – Ваши новые документы. И новые имена. И… года… проживания у вас… тоже разные. Вам не предстоит жить вместе.

Иларий поморщился и испуганно открыл один из документов. Лицо его приобрело скорбное выражение. Больше доказательств не требовалось. Все это начинало его отрезвлять. Он проглотил панику и боязливо взял вторую книжицу. Слегка повел бровью и, упорноне желая верить в происходящее, болезненно посмотрел на рокового посланника.

– Это сон какой-то…

– О разлуке ей не говори. Сейчас для нее только одна версия – вы спешно переезжаете. Остальное предоставь мне. Подробности ей разъяснят уже на месте. Главное – спасти ребенка.

– Но почему?! – трясясь от шока, воскликнул Иларий и Гавриил на него тут же шикнул. – Кому помешал не родившийся еще ребенок?!

– Это долгая история. У нас нет времени! Но если тебя дорога жизнь твоей супруги и жизнь будущего сына – то поторопись! И запомни: у тебя будет одна возможность. Только одна. О которой тебя позже известят. Но при одном условии. Ты никогда даже не попытаешься разыскивать свою жену. Ни-ког-да! Иначе опасность вернется.

– Возможность? – как за спасительную соломинку ухватился Иларий за оброненное гостем слово.

– Иди! – резко оборвал его тот и взглядом указал на дверь. – Я жду вас здесь! У вас осталось пятнадцать минут.

Кажется так начинается история Илария Бурмистрова и его загадочного сына. По крайней мере, в таком виде она дошла до меня. И излагаю я её не дословно.

Кто я? Случайный свидетель со стороны. И я не лукавлю. Один незначительный, хотя и любопытный случай роковым образом изменил для меня всю дальнейшую жизнь.

Моё первое задание по эволюции психологии проходило под руководством наставника в двадцать первом веке. Мы камуфлировали проходы, ав свободное время я изучала тамошний интернет и так называемые соцсети. Живые люди той эпохи меня настораживали, но и увлекали.Они были малосодержательны, что вообще противоречит человеческой природе. Мне захотелось изучить причину таких серьезных трансформаций. Поверхностный анализ при помощи психодатчика помог выявить следующее: большую часть суточного времени психосубстанция людей находиласьвне тела процентов на восемьдесят пять. Все в этом временном радиусе, от мала до велика,ежедневно и бесцельно просматривали какую-то заполняющую их ерунду, по частоте сопоставимую с ритмом отмирающих нейронов. Эти разрушающие колебания отрицательно сказались наструктуре ДНК.

Самой почувствовать деструктуризацию менталитетамне помог личный опыт. Для этого пришлось завести полноценнуюстраничку в одной из соцсетей и понаблюдать изнутри за тем, что там происходит. Прекрасный опыт, скажу я вам. Особенно если знаешь, к чему подобная деградация привела в дальнейшем.

Так вот, однажды вечером некий незнакомец написалмне и, как оказалось, не просто так. Он извинился и сразу поведал о том, что не хочет жить. Страшно было слышать столь надрывный рассказ, но пришлось. У моего случайного собеседника произошло горе, а поговорить ему было не с кем. Он написал первому, кто оказался онлайн. Вот так мы и познакомились. Проговорили наверное часа два – хвала моему терпению! Он захотел увидеться, что и случилось через три дня. Отказать было сложно, да и бесчеловечно на мой взгляд.

Мы встретились на нейтральной территории, посидели в кафе, побродили по парку, немного подружились. Я схожусь с людьми тяжело, но ему это было слишком необходимо, а потому мое сострадание вынудило меня изображать охотное дружелюбие.

Через месяц на мой адрес пришло письмо с извещением о наследстве от нового знакомого, который якобы скоропостижно скончался по причине сердечного приступа. Да, видимо он очень не хотел жить. Но удивило меня другое. Покойный завещал мне не маленькую сумму в одном банке, особняк в какой-то российской глубинке и вот эти самые дневники. Однако все это переходило в мое распоряжение при одном условии. От меня требовалось отправиться в некую Охру и найти сына Илария Бурмистрова. Мне было дано даже описание ребенка – очень краткое, но обведенное красным карандашом.

Вот такое странное событие, закончившееся для меня сплошными вопросами. Отчего столь значительное наследство было оставлено именно мне? Неужто у этого сурового, подавленного горем человека нет никого, кому он мог бы доверить самое дорогое? Ну хорошо, допустим… Но ведь он так мало меня знал. С таким же успехом он мог выбрать любого человек с улицы. Хотя условие все же выдвинул. И вот в этом весь фокус. Его может выполнить только человек, имеющийдоступ к временным перемещениям. Так значит, мой случайный собеседник не такой уж и случайный? Одного только этого было достаточно, что бы не соглашаться на эти условия и бежать от него не медля. Даи не велик был пыл вступать в это туманное наследство. Однакокогда пришло время прочесть первые страницы дневников, все мое существо охватила крепкими щупальцами совершенно необъяснимая магия и Иларий Бурмистров с его ребенком стали желанной целью всей моей жизни!

Нужно сказать, что самым сложным в начале этого дела оказалось отыскать Охру. Это практически невозможно. На этот случай мне была оставлена краткая инструкция, в которой четко пояснялось, что необходимо сделать и как вести себя в последующие несколько дней, дабы люди из Охры явились сами. Все это казалось сказкой, если не комедией, но попробовать стоило. Я, конечно же, по понятным причинам, не стануописывать тот абсурдный обряд, не вяжущийся в моем сознании ни с чем разумным, но чудо произошло. Гости из Охры явились почти незамедлительно. Как пчелы и осы слетаются отовсюду на сладкое, как мухи собираются на падаль, как духи в древних гримуарах возникают на подавляющие их волю заклинания.

И вот я здесь, и медленно продвигаюсь по следам произошедших событий, внимательно вчитываясь в толстые, потертые и потемневшие местами тетради Илария. Через сколько же рук они прошли? Сколько судеб изменили? Как же так случилось, что и меня не миновало их наркотическое воздействие?

Мне незачемцитировать весь дневник, это было бы неприлично долго, я лишь приведу главные, все обрисовывающие, на мой взгляд, записи. Так как в Охре я недавно, то мне все в диво. И эта таинственнаяоперация, которая, к слову сказать, еще не завершена, поразила мое воображение своим двойным, нет – тройным, как мне показалось, дном. Не знаю, что подтолкнуло меня на детальное копание в происходящем – мой пытливый, неспокойный ум или богатое воображение, но остановиться я уже не могу. Ну что же, передавать потомкам, так уж честно и объективно, хотя и… в границах моих скромных пока возможностей. Не могу сказать, что мечтаю жить в удаленном от цивилизации особняке, но энтузиазм охватил меня с такой силой, что все поиски было решено подробно документировать, дабы плотным, в твердой обложке томом, вверить записивсем, кому интересна реальная трактовка демонизированных испорченным телефоном времени историй.

Сами дневники Илария состоят из восьми тетрадей. Две тетради записей сугубо личных, две посвящены происходящим событиям и четыре тетради можно назвать рабочими, а в них, конечно же, не все понятно для меня. К этому дивному собранию сочинений зачем-то прилагался томик рассказов Пушкина с вложенными в него отдельными страницами дневника Илария Афанасьевича. А еще имеется серо-лиловая, старенькая папка, содержащая отпечатанную на машинке рукопись в восемьдесят семь страниц под названием "Мемуары анатомички". Вот уж веселенький довесок ко всем головоломкам! Не имени, ни пояснений.

Но самое удивительное и волнительное в дневниках – это помещенная в серый льняной чехол, грубо схваченный черной, суровой нитью, рукопись самого, упоминаемого выше, господина Загорского. Ключевая фигура, как принято говорить, во всей этой истории. Именно с его появления у камина в доме Илария все завертелось хаотично и стремительно. Ну кому, как не ему, знать, куда он и его команда подевали ребенка? Поразмять бы его биографию помельче, пощупать получше, да не дала мне Охра такой возможности. А ведь архивы ее кажутся бесконечными. Мне же досталась общая, очень скупая и пресная информация. Задача моя, соответственно, усложнилась, но сдаваться не хотелось. Что-то подсказывало, что не прост Гавриил Павлович и уровень его личностной сложности превосходит уровень охринца любой категории – от повара до императора.

Не один месяц прошел, прежде чем все мои усилия и поиски в электронных ныне, исторических архивах старого мира, завершились одной-единственной страничкой с кратенькими данными о том самом Гаврииле Павловиче Загорском, дата рождения которого полностью совпадала с данными о родственной принадлежности к Иларию Бурмистрову. Ну не может же быть у Илария два прадеда с одинаковым именем и датой рождения? Удивительно, что подобная информация вообще обнаружилась. Ну кто такой Гавриил Загорский? Стоит отдать должное воспитанию людей прошлых веков, благодаря которым упоминания о нем зафиксированы в истории чьей-то заботливой, склонной к документированию, рукой. А потому привожу цитату полностью:

"Владелец Уральского каменного рудника и трех золотых приисков, малахитовый князь, в прошлом зять английского банкира, в настоящем – блестящий знаток древнеарамейского и древнего индийского языков, личный историк императора, герой Отечественной войны 1812 года".

Вот оказывается, в чем дело! Герой войны! Личный историк императора! Не он ли сам оставил о себе упоминание? Ан нет… Единственная эта запись содержится в "Истории России и Урала" некого Щеглова. Однако, почему нет? Возможно, это псевдоним.

Хотя в данном случае любопытно другое. В семье Бурмистрова никто никогда не упоминал об этих фактах из жизни Загорского. Кажется, что они даже не знали о подобных достижениях своего, почти что гениального, предка. Знали лишь, что участник войны, а еще из рукописи можно было понять, что принадлежал Гаврила Павлович к некому совершенно неясному в своей цели и деятельности обществу. Не к тому ли самому, о котором он поведал Иларию при первой встрече? Слишком все туманно… И совсем ничего о рудниках, об английском банкире и близости к императору! Вспомните, что он сказал Иларию.

"Заместитель главного архивариуса Санкт-Петербургской научной библиотеки при Эрмитаже". Как же так? Отчего бы не блеснуть перед потомком пышным списком всех своих достижений? Да и существовала ли вообще при Эрмитаже названная им должность?

Но это еще не все казусы. Ниже текста в два абзаца имеется портрет Гаврилы. Весьма реалистичный. Указано, что это масло, но вот Загорский на нем слегка упитан и без очков, а еще аристократично-белокож, несмотря на что Иларий указал, что он худощав и смугл, а потом взял и узнал его по имеющимся в семье портретам. Вот те раз… Интересно было бы взглянуть на них и сравнить с тем, что давненько хранится в архивах и считается официальным и единственным портретным описанием личности Гавриила Павловича Загорского.

Что-то не совпадает в этой личности, но не будем торопиться с выводами. Портреты той эпохи не всегда правдивы, да и Загорский мог измениться со временем. Ни одной его охринской фотографии мне обнаружить не удалось. Так же как и его личное дело или хотя бы служебную карточку, электронный вариант удостоверения на худой конец… Все отсутствует. А ведь он пришел спасти того самого не родившегося пока ребенка, которого теперь необходимо отыскать и мне.

В связи с ребенком сразу же осмелюсь предположить, что описанные в дневниках рассказы об установке, способной изменить мир, об изобретении Илария на основании незавершенной работы самого Гавриила Павловича и о многом подобном, могут оказаться чистейшим вымыслом. Ну так, на всякий случай, чтобы понадёжнее заинтриговать тайно помешанного на науке молодого еще романтика.

Но это лишь предположения и мы отвлеклись. Почитаем-ка лучше дневник. Ибо ночной поезд уносит меня туда, где должна я быть в конце своего повествования. Таковы условия для моей награды.

Глава 2. Разлука.

«Лучший способ предсказать будущее – это изобрести его»

Теодор Хук

"Нас каким-то чудом перебросили в 1922 год", – пишет в одной из своих тетрадей Иларий Бурмистров. – "Не описывать подобную фантастику я не могу. Слишком все неправдоподобно и страшно. Ощущения при переходе были легкими, в основном касались области головы и немного сердца. Во рту появился горьковато-соленый привкус, а воздух визуально казался чище. Но это лишь в первые минуты. Во все произошедшее я поверить не мог. Мне все время хотелось, чтобы это был сон и более всего я опасался, что схожу с ума, если бы не изменившийся до безликости мир.

Невероятная смесь бедности и салонного лоска окружала меня со всех сторон. Грязь, машины, солдаты, новое правительство, новая жизнь. От отчаянья и невысказанной обиды теснило грудь. Гаврила Загорский увел нас с женой из нашей спокойной и налаженной жизни в темную подворотню. Это и оказалось воротами в другое время. Мы были по-прежнему в Москве, но нынешние пейзажи и лица меня поразили. Супруга жалась ко мне, как ребенок, трясясь от страха и не понимая, как она здесь очутилась. А как иначе? Если мне было более-менее ясно происходящее, то ей ведь ничего не объяснили. Несколько секунд назад она находилась у себя в доме, за окном была ночь и шумел ноябрьский, холодный дождь и вдруг поток света, улица, непривычно одетые люди, автомобили.

Нас привели в полупустой дом с сильно затоптанным паркетом и пыльными стопками стоящих повсюду – на полу и мебели – книг. Я знал этот дом. Это был особняк князя Щербатова. И когда-то я имел честь бывать у князя в гостях в качестве ценителя редких книг, которыми всегда был с упоением увлечен. Сергей Александрович Щербатов планировал обустроить в этих комнатахмузей и прежде здесь все выглядело иначе. Неужто это и в самом деле будущее? В таком случае я отказываюсь его принимать.

В квартире пахло гарью, в одной из комнат, у окна, приложив что-то к уху, сам с собой очень громко говорил полный мужчина в очках. Он был так эмоционален, что я подумал ненароком о его помутившемся разуме. И тут же вспомнил о себе. Уж не то же самое происходит со мной? Сон ли это или сумасшествие?

– Шестого мы все там! Как всегда! Дата неизменна! – громко крикнул мужчина кому-то невидимому. Но я никак не мог понять – если в той комнате с ним кто-то есть, то почему не слышен его голос? – Нет! Ну разумеется! Тригорье! И я так думаю. Мудрите много. Пора приглашать товарища Антона! – Мужчина мягко рассмеялся. – А то он уже в таком мороке. – Дальше последовала длительная пауза, во время которой я, как завороженный, пытался понять, с кем он там все же беседует? Может с нами? – Да вырывайте вы его оттуда! – снова прокричал толстяк после нескольких секунд молчания. – И делу конец! – Я поймал на себе два взгляда – взволнованный принадлежал жене, а внимательный Гавриле. Мне захотелось спросить его, не с нами ли говорит этот человек, но последнему видно снова стало плохо и он принялся кричать, как не кричал до этого, заставив беспокоиться о его психике. – А что еще менять?! Нас так однажды прикроют! А Бурмистров, между прочим, сейчас в соседней комнате! – При упоминании своего имени я, конечно же, вздрогнул и изумленно посмотрел на Загорского. Тот жестом попросил меня сохранять полное спокойствие. – Но сколько можно менять?! – продолжил свое кликушество незнакомец. – Мы их так всех скоро потеряем. Вы недооцениваете управляющих. Приглашайте Антона в поместье! Это мое последнее слово!

Загорский видел, кажется, моё замешательство и периодически повторял, что все нормально. Особенно убедительны при этом были его глаза. Но лучше бы он успокаивал мою супругу. Ей, бедняжке, все это ни к чему. Но никому, ровным счетом никому, не было до нее дела. И это меня неприятно настораживало.

– Он говорит о тебе? – пребывая в таком же недоумении, не удержалась от вопроса Елена. – Или мне послышалось?

Я хотел было успокоить ее, но не успел, так как по дому сквозняком пронесся другой, воистину пугающий голос:

– Ну наконец-то! Мертвые раньше восстанут на борьбу, чем вы отправитесь в свой путь! – Я вздрогнул и вгляделся. Среди старинного и темного интерьера стала различима фигура женщины в черном плаще. – Смерти же нет… А вам дан шанс повидать любого из некогда живущих!

В большой зале с плотно закрытыми лиловым бархатом окнами она показалась нам вначале всего лишь тенью. Капюшон плаща скрывал верхнюю половину ее лица. Женщина внимательно рассматривала стоящий прямо на полу портрет Петра Великого в полный рост и, неожиданно произнеся свою загадочную речь, продолжала не реагировать на вошедших.

Гаврила тут же представил ее нам как мадам Магду, не вызвав, однако, в ней никакого движения. Честно признаться – она совсеммне не понравилась.

– Зачем это? – дрожащим голосом вопрошала моя жена, крепко вцепившись мне в руку. – Бога ради, Иларий, что происходит? И что значат эти ужасные слова?! – почти истерично крикнула она равнодушной черной даме. – Мы умрем?!

На этот раз ее уныние и истерика почему-то вызвали во мне раздражение. Ведь я так же не понимал ничего из происходящего и лишь старательно, ради собственного убеждения, прокручивал в голове предостережения Загорского о нашем плачевном положении и опасности для будущего ребенка. Как будто это и впрямь могло меня в чем-то убедить. Сейчас меня так же все пугало и загоняло в самый темный и безопасный угол разума, дабы избежать потрясения от нежелательных выводов и фактов. И признаюсь, что вот здесь, в Щербатовском доме, я словно протрезвел, а глупость происходящего стала для меня очевидной. Что я наделал?! На что я дал согласие?! Где мы теперь и кто все эти люди?! Быть может это результат гипноза и мы больше не хозяева своей воли?

Эмоции почти клокотали в моей груди, но я лишь успокаивающе сжал пальцы супруги. И тут Загорский закашлял. Женщина наконец-то обернулась. Ее и без того сокрытое лицо было спрятано за черной вуалью. И выглядело это угрожающе. Елена прижалась ко мне всем своим существом, в ответ же я сжал ее руку еще крепче.

– Не беспокойся, дорогая, – нарочито громко произнес я, решившись подтолкнуть наконец-то Загорского на объяснения для моей супруги. – Мы не умрем. Нам обещали даровать сказочное спасение. К тому же мы сможем побывать еще и в прошлом. И возможно узреем то, о чем читали только в книгах. Не так ли, Гаврила Павлович?

– Ну конечно же, – с улыбкой согласился Загорский, но вместо утешения Елена, кажется, получила очередной шок.

Ее реакция оказалась непредсказуемой. Она вскрикнула: «Нет!» – и, резко освободившись от моих цепких пальцев, прикрыла уши руками, словно не желая больше слышать ничего подобного.

– Да что же вы такое говорите?! – преодолевая нахлынувшую панику, истерично закричала она. – Зачем вся эта ложь?! Неужели ты поверил в это, Иларий?! Что они сделали с тобой?! Куда нас ведут?! Спроси у них, куда?! Спроси! Пусть они скажут это мне!

Ответ получить она не успела, так как из соседней комнаты, сопровождаемый шарканьем собственных шагов, вышел тот, кто так долго и ненормально говорил там сам с собой. В длинном, объемном пальто, с кустистыми, черными бровями, хмурый и нервный.

– Исчезаем! – взволнованно бросил он, не представившись и почти не глядя не на меня, не на Елену. – Они близко. Задержались, Гаврила! Почему так долго?

– Простите, но это только моя вина! – сам не понимая, зачем, ответил я вместо Гаврилы, удивившись своей фальшивой любезности.

Случайно я заметил, что Загорский взволнован не меньше, чем я и сильно взвинчен, но неплохо пытается это скрыть, что лишний раз убедило меня в реальности надвигающейся опасности и вот тогда я решился смириться. Однако, если, попав сюда, я сумел поверить в то, что это иное время, то разлуку с женой я не принимал и готов был отстаивать наше исключительно совместное спасение. Теперь же, узрев всю эту панику, я понял, что лучше им не перечить. Здесь происходило нечто несомненно серьезное и люди эти были обеспокоены не на шутку. Так мог ли я продолжать сомневаться? Не знаю… В вероятность происходящего я верил слабо. Но я вспомнил содержание рукописи и это подтолкнуло меня дальше.

Извинения мои толстяк проигнорировал, как и Магда, которой Загорский указал в сторону смежной комнаты, запертой лаковыми, двустворчатыми дверями.

– Пора, так пора! Вам туда, мадам! – нервно распорядился он и как-то отрешенно скользнул по мне взглядом. – Нам же, к сожалению, на поезд! Тоннель для нас теперь опасен.

Магда подошла к бедной, совершенно растерянной и взволнованной моей супруге и протянула ей руку в черной перчатке.

– Идемте, Елена! Нам с вами по пути! – голос женщины казался неестественным, холодным и отталкивающим, хотя и молодым.

Но Елена снова вцепилась в меня, как маленькая и в глазах ее я увидел слезы.

– Почему врозь?! Я без мужа никуда не пойду!

– Ну что вы, не бойтесь так! – попытался успокоить ее толстяк. – Врозь мы идем в целях безопасности. Через несколько дней вы обязательно воссоединитесь.

Полными ужаса глазами Елена смотрела то на меня, то на Загорского.

– Да, дорогая, все так! – бодро заверил я супругу. – Придется немного пострадать. Но это с пользой для нас. Будь терпелива и думай о хорошем. Иди же.

В дополнение моего убеждения Гаврила добавил, что все объяснения Елена обязательно получит от мадам Магды. Теперь же времени мало и нас необходимо разделить не медля. Эти его слова окончательно парализовали Елену. Она никак не хотела отпускать мою руку и я, в свою очередь, видя нарастающую нервозность наших новых друзей, дал ей слово, что мы действительно скоро встретимся и все пугающие перемены – результат небольшого политического переворота. Друзья вызвались нам помочь, спрятав на время у себя. Она, казалось, поверила наконец-то моей импровизированной лжи и утирая платком покрасневшие, полные слез глаза, послушно последовала за Магдой, даровав незначительное облегчение моей душе.

За таинственной двустворчатой дверью они скрылись по очереди. Сначала мадам, затем Елена и последним шел толстяк, имя которого так и осталось не раскрытым.

Боже мой, что я делал в тот момент, что творил, отдавая жену в руки незнакомцев?! Если бы я знал тогда, чем все это обернется, и что это все означает, я бы не пошел за ними. Потому что… Но это правда, о которой я догадываюсь лишь теперь – спустя пять с небольшим лет.

Я надеялся до последнего момента, что эти двое – Загорский и мадам в черном – объяснят нам все или хотя бы повторят при Елене то, что успел сказать мне Гаврила Павлович. Смешно называть его по имени-отчеству хотя бы потому, что выглядел он как мой ровесник. Даже несмотря на то, что являлся моим прадедом. Но я робел пред его знанием и полным тайны посвящением. Ведь каким-то образом он пересек границы времени и остался жив и молод. Такой логике я следовал, пока кто-то невидимый не шепнул в моей голове, что все это может быть блефом. И с чего я взял, что он тот, кем назвался?

Далее со мной произошло мощное отрезвляющее озарение. Мой внутренний спор с самим собой не прекращался теперь нина секунду. С одной стороны,мы в другом времени и это факт. И Гаврила очень похож на портреты прадеда Загорского. Но, с другой стороны,мало ли похожих людей? А если это все же ловушка? Возможно, но тогда кому надо устраивать подобную западню? Что мы из себя представляем? Достойного ответа на последний вопрос у меня не нашлось, хоть я и задавал его себя раз за разом, а потому именно на этом зыбком факте в пользу Загорского я незаметно успокоился.

Когда Елену увели, моему взору предстало то, что до этого изучала мадам в черном – портрет Петра Великого. Мне стало любопытно, что же в этом весьма заурядном изображении царя так привлекло внимание мрачной дамы. Быть может она поклонница данного жанра живописи или увлечена личностью самого императора? Портрет как портрет… В полный рост. Высокий, статный мужчина совершенно по-царски замер на фоне мятежного, закатного неба, повернувшись к зрителю в три четверти. Убранные назад, длинные волосы, затейливые усы, пронзительный взгляд, голубой кафтан, кружевные воланы на груди, ботфорты. Петр как Петр. Справа от фигуры золотом было приписано: "Петр Великий", а рядом, в скобках, то, что действительно удивило: "Ярослав Африка".

Внимание мое от столь притягательной надписи с трудом оторвал Загорский, крикнув в самое ухо, что нам пора на поезд, потому что он уже слышит в своем сознании их смертоносное приближение. Но я, кажется, не воспринял смысл сказанного им, так как пока мы убегали прочь из Щербатовского дома, золотые витиеватые буквы не оставляли мое сознание не на миг. Я не утерпел и задал Загорскому очередной, возможно неуместный, вопрос.

– Что это за странная надпись на портрете Петра? Кто такой Ярослав Африка? Это, быть может, псевдоним императора?

– Отнюдь, – вполне спокойно ответил мне Загорский. – Это его настоящее имя.

Я чуть было не поперхнулся воздухом, да еще при таком беге по лестнице… Ответ его привел меня в недоумение и я, конечно же, попросил объяснений. Мы вышли из дома и поймали извозчика. Слава богу, что этот вид транспорта еще не вышел окончательно из моды. Хотя в случае подобной спешки, автомобиль нам подошел бы больше.

– Итак, портрет… – неожиданно сам продолжил тему Гаврила, когда мы разместились в двуколке. – Человек на портрете – это охринец Ярослав Африка. Точнее, двойник.

Я, несомненно был удивлен такому поразительному сходству, на что Загорский стал весьма насмешлив и добавил, что откуда же я могу знать – похожи они или нет, если никогда не видел самого Петра.

– Ну как же? – удивился я. – Портреты, скульптурные изображения. Нам всем они известны.

– Ты удачно одурачен! – услышал я, отказываясь слышать то, что он сказал далее. – На всех известных изображениях Ярослав Африка.

– Это глупо и не остроумно! – выругался я. – Эта шутка – полная безвкусица и гадость!

– Ну-ну, не хмурься. Я действительно пошутил. Двойники были. Они необходимы всем правителям. Потому что большинство их являютсяпотомками старыхчеловеческих семей и за их биологическимкаркасом в мире давно охотаидет. Петр один из них. И скажу тебе – бывали времена, когда Ярослав заменял его по несколько месяцев. Были и такие правители, которых приходилось заменить безвозвратно. Но не думай, что это бесконечно и повсеместно. Скажем так – нередкое явление. А этот портрет не Романова Петра Алексеевича, а его двойника. Надпись легко замазать и все – перед нами царь… Но зачем? Это историческая правда. Только вот в обычных музеях и даже частных коллекциях такую правду лучше не видеть.

Дальнейшим рассказом Загорский удивил меня еще больше, отметив при этом, что присутствие потомков древних семей в отдельных случаях способно губительно влиять на геотов. Пара часов нахождения их в одной комнате способна вызвать у последних необратимую реакцию разрушения организма. Такие случаи отмечались.

– Не-об-ра-ти-му-ю! – со значением повторил Загорский и меня снова радостно озарило.

Я сказал ему, что весь наш род того же разлива и мы наверное так же воздействуем на самочувствие этих самых геотов, кто бы они ни были. Но он лишь плотно сжал губы и скупо пояснил, что наша кровь, к сожалению, сильно испорчена, так как в нынешнюю цивилизацию мы вошли не правителями.

Просить его рассказа о том, кто такие геоты, я в тот момент не решился, но и понять теперь не мог, что им надо от меня и моей супруги, когда в мире полно истинных потомков.

Загорский пояснил, что ответ на мой вопрос отчасти кроется в загвоздке с портретом, вернее с этим трюком, а я просто не вижу очевидного, да мне еще и рано что-либо видеть, но на этом тема для меня закрыта. Ну что же – нет, так нет. Больше вопросов я не задавал. Тем более, что мы приближались к вокзалу и сердце мое взволнованно колотилось.

Поезд до Петрограда был полупустым, хотя от разнообразных голосов рассаживающейся публики впечатление складывалось обратное. В богатом, почти императорском, купе, на столике, в обычном, с золотом по краю, стакане, стояли живые, свежие васильки. Я подумал, что здесь вероятно, очень обходительные и приветливые проводники, но от взгляда моего не ускользнула тень тревоги на лице Гаврилы, когда он, так же как и я, обратил внимание на этот живописный букетик. Заметив мой взгляд, он тут же переключился на происходящее за окном и задернул шторки. На стол он небрежно бросил свой синематографический предмет с экраном и тот сразу вспыхнул голубым светом.

Я рискнул взять его в руки и внимательно изучить. Мне было нестерпимо интересно, что же это за хитрое и универсальное приспособление.

– И куда же мы направляемся теперь? – решился я спросить, тут же получив ответ, что мы едем к месту моего нового проживания, где все уже давно готово.

Потом я посетовал на неприятное и неотвязное ощущение местности и окружающего. Мне все время казалось, что я в другой стране.

– Это нормально, – подбодрил меня Гаврила. – К тому же прошло всего пятнадцать лет. Я бывал в гораздо более отдаленных временных радиусах. И первые ощущения вызывали у меня шок. Чувство было сравнимо с глубоким погружением под воду. Абсолютный дискомфорт. Это оставило дурной след в дебрях моей психики. А потому путешествия во времени я не люблю. Поверь мне – предвкушение временных путешествий гораздо приятнее самого процесса. Напутешествуешься – поймешь. Но ты будешь поражен.

– А я должен буду побывать еще где-то? – попытался уточнить я.

Загорский ответил, что это суждено мне неизбежно. Тогда я нарушил свое обещание и попросил его поговорить о Елене, на что получил резкий отказ и гневный взгляд. Мне казалось, он считает меня мягкотелым, а этого мне не хотелось. И он снова предупредил, что никогда больше я не должен по своей инициативе поднимать эту тему. В ответ я, по своей глупости, решил возмутиться, на что Загорский зевнул и гневно стукнул по столу ладонью.

– Я сейчас уйду, а ты останешься! – неожиданно грозно заявил он. – И можешь говорить о супруге и не родившемся ребенке сколько угодно! С кем угодно! Можешь даже ринуться на ее поиски! А я просто умою руки и спокойно отправлюсь восвояси. Так как меня ждут действительно важные дела, которые пришлось отложить ради вашего спасения! Ты готов?

Да, я, конечно же, хотел вернуться! Я хотел найти Елену и что бы все стало как прежде. Я снова, в который раз уже, сильно пожалел, что согласился на эту непонятную мне до конца авантюру. Радуясь хоть мизерной возможности все вернуть, я пробубнил о том, что самостоятельно вернуться в свой год не могу и где теперь Елена – не знаю. Скверное выражение лица Загорского после этих размытых и малодушных реплик заставило меня устыдиться происходящего, но и тогда желание все повернуть вспять взяло верх.

Желваки на скулах Гаврилы туго задвигались.

– А то пошел бы ее искать?! – сдерживая гнев, поинтересовался он и нервно забарабанил пальцами по столу.

Я сказал, что да, пошел бы и Гаврила сурово сдвинул брови, не понимая, зачем тогда вообще я дал согласие на все происходящее теперь.

– Сам не знаю…, – пролепетал я. – Наверное ты владеешь силой внушения. Мне кажется, что вы все ей владеете.

– Я могу тебя вернуть, если хочешь, – видимо окончательно на меня разозлившись, предложил он и уставился в свой экран. Неожиданно оттуда донесся женский голос, который порекомендовал пока не выходить на связь, но Гаврила грубо перебил женщину.

– Он отказывается от дальнейших действий! – сурово отрапортовался он стеклу, не глядя мне в лицо.

– Да, я хочу вернуться! – громко и совершенно глупо крикнул я. – В мою жизнь грубо вмешались и что бы там не было, но считайте, что я иду на попятную!

В ответ последовала длительная пауза.

– Вернуть все обратно? – снова попросил разрешения Загорский.

И голос ответил. Устало и печально.

– Ну что же… Вернуть так вернуть. Но рукопись заберите. Она нам понадобится.

Я был так счастлив в эти минуты. Так, словно с меня сняли тяжкий, непомерный груз. Я благодарил, извинялся, оправдывая себя тем, что не подумал хорошо, что растерялся. Мне не терпелось поскорее оставить этот тяжелый для моего сердца поезд, все происходящее сейчас и вернуться в свой тихий, желанный 1907 год.

– Ах, Иларий, Иларий,– укоризненно качая головой, упрекнул меня Загорский. – Ты не ведаешь, что творишь… Но будь по-твоему.

И как только он это сказал, радость моя закончилась, так как с купе стало происходить что-то фантастическое. Все предметы вокруг отчего-то поднялись в воздух и медленно поплыли по кругу, в объединяющем их завихрении. Я не успел сообразить, в чем тут дело и в спешке ухватился за взлетающую чашку с чаем. Моя реакция меня порадовала, но происходящего я не понимал, а потому испуганно вскрикнул.

– Поздно! – не то торжественно, не то предупреждающе прокричал мне в лицо Загорский и взгляд его показался мне на тот момент взглядом сумасшедшего. Мне не на шутку стало страшно. Однако же ему, как мне ясно виделось, было страшно не меньше, но он был рад наверное, что летающие вокруг предметы могут помешать моему нежелательному уходу. – Они уже здесь!

Это были слова, прояснившие передо мной странность происходящего и, догадываясь, о ком он говорит, я все же решился уточнить.

– Кто?! – был мой совершенно риторический вопрос.

– Геоты! Я ведь говорил тебе, что они выследили тебя и ты в опасности!

Ну наконец-то мне назвали тех, кому так приспичило на меня охотиться – геоты! Самое время спросить, кто же они такие. Однако было очень странно, что появились геоты именно тогда, когда я намеревался уйти, а потому я снова подумал о хорошо сколоченном блефе.

– Ну нет! – крикнул я, решив, что сдаваться нельзя. – Я больше не куплюсь на эти уловки! Летающей мелочью меня не напугать!

– Акстись, Бурмистров! – грубо одернул меня Загорский, как провинившегося школьника и достал из внутреннего кармана пиджака два небольших, похожих на карандаши, предмета с тонким, стеклянным корпусом и темно-синей жидкостью внутри. Повернув верхнюю часть одного из них, он ловко выдвинул короткую, едва различимую иглу и я понял, что передо мной разновидность медицинского шприца. Качнувшись от толчка тронувшегося наконец поезда, готовый нанести неведомый укол, Загорский сделал ко мне шаг, но я быстро ухватил его за запястья и оттолкнул.

Кажется, я прокричал, что не позволю обращаться со мной подобным образом, на что Гаврила выдал обрывистую и взволнованную речь о целях безопасности. Однако воронка из вертящихся предметов быстро набирала обороты, превратившись теперь в сплошную круговерть и брошенная мной чашка взлетела-таки вверх, а выплеснувшийся из нее чай потерялся в расширившемся и завывающем вихре.

Дальше произошло нечто совершенно невероятное. Потолок купе стало засасывать в воронку так, словно он был жидкий. По мере расширения воронки нарастал и мой страх. И тогда я отбросил все сомнения и ринулся к выходу. Но за дверью спасения не было. Там была серебристая пустота, страшная, бесконечная… Я каждой клеткой кожи ощутил вдруг падение в эту бездну. И я благодарен счастливой случайности, что не шагнул туда сразу, но пока созерцал ее бескрайний, кричащий смертью в моем сознании блеск, Загорский успел рвануть меня обратно.

– Слушай, Иларий! – сбивчиво и взахлеб заговорил он и я наконец понял, как ему страшно. – Мы не успели! Сейчас начнется такое, что лучше бы тебе не видеть! А еще лучше не родиться вовсе! Ни мне, ни тебе! Это геоты! Не переодетые, не очеловеченные, не сотрудничающие с нами изо дня в день, это настоящие геоты!! Подлинные! – Загорский воткнул иглу шприца себе в плечо, прямо через пиджак и быстро ввел содержимое. Затем отбросил использованный и выкрутил иглу все еще зажатого в руке второго шприца. – Это, чтобы заблокировать и защитить разум от их воздействия! Иначе ты умрешь от того, что увидишь! Слышишь меня?! Доверься мне! Ты для меня важнее меня самого! В противном случае меня бы здесь не было!

В горле у меня пересохло, от ужаса я не чувствовал и не осознавал свое тело и, с трудом сообразив, о чем кричит мне этот человек, наконец решился и подставил руку под укол.

Ткнув меня иглой в плечо, Загорский снова упал, поднялся и схватился за ушибленную о край стола голову. Я увидел на его руке кровь и с ужасом поднял глаза на превратившуюся во вращающийся шар под самым потолком воронку. Она, как мне показалась, гудела жутким женским голосом, но в следующую же секунду гул прекратился и шар моментально распался на собранные в нем вещи. Они падали куда попало и я прикрыл руками голову. Когда же поймал на себе полный ужаса и рокового красноречия взгляд Гаврилы, страх обездвижил мое тело. Стало так тихо… Неужто все закончилось? Я попытался подняться, чтобы снова выглянуть за дверь, но не смог.

– Я не советую, – совершенно механическим голосом предупредил меня Загорский.

– Нет? – одними губами спросил я и Гаврила отрицательно покачал головой.

Я не слышал ничего. За дверью была мертвая тишина.

– Сиди смирно! – не смея пошевелиться, снова предупредил Гаврила и я прислушался к этой мертвой тишине. Она словно переливалась из одной части моего мозга в другую, она убивала всякую мысль о жизни, она звенела… Да, именно так принято называть абсолютную тишь. Она звенела моими нервами, моими фибрами. И я понимал, что это обратная сторона всего – и жизни, и смерти. Страх навалился черными, непосильными для моей души шипами и принялся стремительно разрастаться. Загорский не сводил с меня глаз и паника накрывала меня с головой. Пытку страхом переживал сейчас и он. Я понимал это по его плотно сжатым губам.

На мгновение мне показалось, что у двери кто-то стоит. Я хотел было повернуть голову, но Загорский опередил мое желание.

– Не смотри, – едва слышно предупредил он. – Они здесь. Умоляю тебя – не смотри…

Смотреть? Нет! Ни за что! Я закрыл лицо руками и отвернулся к стене, вспомнив детское желание спрятаться с головой под одеяло. Но даже закрыв глаза, я каким-то внутренним зрением ощущал, что кто-то стоит рядом и вот-вот коснется меня, схватит за руку, скажет что-то страшное… Кто-то не вмещающийся в моем сознании, способный сломать мою психику, а быть может и лишить жизни – единственного дара, данного каждому живущему. Дара тепла, любви, надежды… Я теперь вдруг понял, что значит отнять жизнь у кого бы то ни было… Это лишить его единственного света в этой ледяной, бесконечной бездне НИЧЕГО.

Переваривая рой навязчивых мыслей и ощущений, я пролежал так несколько минут к ряду и лишь когда услышал размеренный, успокаивающий стук колес поезда, и осознал вдруг, что несмотря ни на что, он все же движется, лишь тогда страх стал понемногу отпускать меня из корявых своих объятий. До слуха моего, как нечто невероятное, донесся обычный шелест газеты и мой внутренний голос стал смелее, шепнув мне изнутри: "Посмотри. Ну посмотри же". Не чувствуя больше не единого намека на прежний страх, я открыл глаза. Напротив сидел совершенно незнакомый, красивый брюнет с ярко-голубыми глазами и мирно читал газету, изредка на меня поглядывая.

– Уснули? – тут же спросил он, как только наши взгляды пересеклись. – Да вы прилегли бы. Верно устали. Дело уже все равно к вечеру. На месте будем только утром.

Ровным счетом ничего не понимая, я произнес первое, что пришло мне в голову.

– Вы кто?

На что мужчина удивленно приподнял бровь, а я подумал, что, быть может, и в самом деле уснул? Но куда же подевался Загорский? И почему я не помню этого незнакомца? А если это и есть то самое воздействие на сознание, о котором предупреждал Гаврила?

Но то, что я услышал, загнало меня в тупик собственной памяти.

– Что с вами, Иларий? Вы, я смотрю, крепко заснули.

– Наверное, – держа себя в руках, ответил я. – Не могу вспомнить ничего… Такое бывает…

– Соглашусь, бывает. – Мужчина отложил газету в сторону и мне в лицо, как от лампы, хлынул свет его белоснежного костюма с ярко-оранжевой бабочкой и оранжевым платком в кармане.

Этот щёголь вызвал во мне взрыв антипатии и заставил насторожиться. Я отказывался верить в провал памяти и крепкий сон. Я извинился и расспросил брюнета о ехавшем со мной мужчине – худощавом, в очках и темно-сером пиджаке. Но брюнет удивил меня снова, напомнив, что мы с ним вместе сели в Москве и никого другого рядом со мной он не припоминает.

– Вы сказали, что у вас жена в положении и вы везете ей подарки, – уверенно добавил он, странно поводя своими большими, красивыми глазами.

Я был потерян совершенно, а потому решил обследовать соседние купе, взяв свой саквояж и обратив на себя подозрительный взгляд брюнета.

Что только не передумал я в это время. И что это гипноз, и что обычный сон. Но если все это был сон, то каким образом я очутился в поезде?

Я заглянул в купе рядом. Там были две полные дамы. Весьма похожие. По-видимому, сестры. В следующем купе я обнаружил пару молодоженов, в третьем ехали военные. Ни на одной полке этого вагона Загорского я так и не нашел. Но у меня оставалась надежда. Ведь есть и другие вагоны. Однако стоит ли искать его, не понимая до конца, что происходит – сон или явь?

Я спешно вошел в уборную, запер дверь и открыл свой саквояж. Конверт с паспортом был на месте. Дрожащими руками я достал свой новый документ и открыл его. "Петр Алексеевич Розов" – значилось под фотографией и дыхание у меня перехватило. В таком случае я не мог понять, почему этот фанфарон на соседнем месте назвал меня Иларием? Кто он, во имя всего святого?!

Я направился обратно и, немного помявшись под дверью, решил, что самое лучшее, что можно предпринять в этой ситуации, это вернуться на свое место, закрыть глаза и, может быть, произойдет чудо… А если я в своем времени? Если мои мольбы услышали и вернули меня обратно? Но тогда я должен ехать в Москву, а не в Петроград. Сердце мое радостно забилось в надежде на подобный поворот и я смело вернулся в купе.

Брюнет увлеченно смотрел в окно и помешивал в чашечке кофе. Сложенная газета лежала на краю стола. И тут только я вспомнил про васильки. Их не было. Но это понятно… После той воронки все разбросало не пойми куда. Однако остальные принадлежности и мелочи купейного интерьера были четко на своих местах, словно здесь и не бушевал вихрь полчаса назад.

Брюнет посмотрел на меня так, будто знал очень давно и снова уставился в окно. Там, в пунцовых лучах стелющегося по самой земле солнечного света, огнем горела широкая река. Зрелище было потрясающее. И в самом деле, глаз не отвести.

Пользуясь моментом, я бросил взгляд на дату газеты. 27 ноября 1922 года. Мне оставалось надеяться на чудо. Но лишь только я присел поближе к окошку, лишь только собирался закрыть глаза, как в купе постучали. Заглянула девушка со стриженными выше плеч волосами, улыбчивая, в лиловом платье.

– Простите, – обратилась она ко мне, – можно вас на минутку.

– Конечно, – ответил я и приготовился внимательно ее слушать, но девушка поманила меня рукой. Я тут же последовал за ней, вызвав этим заметное раздражение в моем новом попутчике.

Девушка провела меня в свое купе и назвалась Дуней. Купе было большое, специальное. Ехали они всей семьей. Молодые еще супруги с дочкой лет трёх, двое подростков – девушка и юноша, а ещё упитанный, очень подвижный мальчик. Все они оказались сестрой и братьями молодожена. Девушка же, пригласившая меня, помогала паре с ребенком и кажется мне, была с ними давно, так как почиталась, как член семьи.

Стоило мне войти, как лица их просияли трудно скрываемой радостью, причина которой была мне не ясна. Но что самое поразительное – они знали меня и мое новое имя. Я был очень осторожен, а потому рушить подобную иллюзию не стал, решив, что вернее будет просто наблюдать и впитывать полученную информацию. Возможно, она еще пригодится мне.

Хотя, стоит признать – семья была очень странная. Но геотами – врагами, о которых упоминал Загорский, назвать их я не мог никак. Однако… много ли я знаю геотов? Ровным счетом ни одного… Они сразу назвали меня Петром и рассказали свою печальную историю о том, что дом их сгорел и жить им теперь негде. Отец пропал, двое младшеньких – брат и сестра, а так же мать, умерли от неизвестной болезни, а тетя Настя все еще тяжело больна. Они вели свое повествование так, словно я должен был понимать их и хорошо знать всех, кого они назвали. Перечить им я снова не стал. Они спросили, куда я еду и почему один?

Я сказал, что еду в Петроград, что очень их удивило, так как, по их мнению, поезд шел совершенно в другом направлении. Из их поверхностного, обрывистого рассказа я понял, что они считают меня своим дальним родственником. Иначе отчего им спрашивать, как умерла их мать, введя меня этим в полный ступор. Не зная, что ответить, я деликатно поинтересовался о цели их путешествия.

И вот тогда, после моего вопроса, лица их странно изменились и беспросветная печаль поразила всех, даже трехлетнего ребенка, на которого, вероятно, действовало настроение родителей.

– Нам надо переселиться, – пояснила женщина так, словно сама себе пыталась объяснить, куда направляется. – Мы не хотим, но пришло время. Ты можешь поехать с нами, – добавила она и попыталась улыбнуться. – В противном случае ты умрешь.

Я почему-то обрадовался тому, что им тоже известно о неведомой опасности, раз уж они принялись меня предупреждать и тут же спросил их о Загорском – не видели ли они его? На что получил ужасный ответ, что скорее всего он уже умер. Им казалось, что они от кого-то слышали эту весть.

Страх накатил наменя с новой силойи тогда я решил испытать их осведомленность, спросив про геотов.

На лицах семейства отразилось полное недоумение. И словно для того, чтобы уйти от неудобной темы, Дуня предложила мне пирог собственного приготовления. Ох, и вкусным же он оказался! Если бы не странная начинка, которую я сразу и не углядел. Обугленные, детские пальчики показались мне внутри пирога. Сначала я подумал, что у меня что-то со зрением, но присмотревшись, увидел картинку яснее и, поперхнувшись куском, выплюнул все на пол. Тарелку с оставшимся пирогом я швырнул об стену и гневно оглядел это милое, лиловое семейство. А я-то все гадал, что за странный копченый привкус? Боже, где твои глаза?!

– И чем это вы меня потчуете?! – беспрестанно отплевываясь, закричал я на невозмутимую, малообщительную чету.

Мальчик их, лет семи на вид, бережно собрал разбросанный пирог и пристально на него глядя, принялся плакать.

– Бедный Павлик! – прогнусавил он сквозь слезы. – И здесь тебе покоя нет!

– Не волнуйтесь так! – загородив собой совершенно индифферентную пару, затараторила Дуня. – Мертвых необходимо предавать земле, а у нас нет возможности. Мы все едем и едем. Уже год как едем. Посудите сами. С апреля двадцать шестого года.

– Как двадцать шестого?! – забыв на время о пироге, воскликнул я. – Разве же теперь не двадцать второй?!

– Типун тебе на язык, Розов! – гневно закричал на меня мужчина, голос которого я наконец-то услышал, но которого, клянусь, я совершенно не знал. – Опять все заново?! Нет! Нет! Нет! Я не хочу!

В этот моментдвери купе шумно раздвинулись и на пороге нарисовался мой сосед-брюнет в своем ослепительном костюме.

– Это что же вы тут такое творите?! – чуть ли не брызгая слюной, сходу заорал он на семейство.

Не стремясь уже разбираться в их связи, но чувствуя его авторитетность перед ними, я хотел было пожаловаться ему на то, какие пироги они гостям подают, но мне стало до того дурно, что все поплыло перед глазами. И сетовал я только на отравление младенцем, а может и самой ситуацией…

Как бы то ни было, но последнее, что я услышал, была странная фраза брюнета:

– Морозова на вас нет!

Дальше последовал провал, запах акации и нестерпимая жажда. Я хотел пить так, словно три дня прошел под палящим солнцем. Перед глазами моими возникла Елена и подала запотевший графин со студеной водой. Я жадно протянул к нему руки и… открыл глаза.

Меня окружало купе, я лежал на своем месте, поезд мирно и размеренно постукивал колесами. Напротив сидел Загорский, и с аппетитом, ложечкой, ел яйцо всмятку, закусывая бутербродом с маслом, радостно посыпанным зеленым луком. На столе стояли два больших бокала красного вина, тарелка с куском кремового, твердого сыра, помидоры и глубокая миска дымящегося, головокружительно пахнущего супа.

Однако все мое внимание сейчас завоевал стакан с ледяной водой, стоявший у самого моего лица, верно заранее приготовленный, словно Гавриле было известно о мучившей меня жажде.

Я поднялся и ошарашенно оглядел купе.

– Пить! – произнес я то, чего требовало все мое существо, совершенно не понимая причины такой нестерпимой жажды, хотя мне так и чудился во рту привкус пирога с ужасной начинкой.

Я схватил стакан и жадно его опрокинул. Загорский глазами указал на стоявший рядом, полный графин воды. Запотевший. Точь-в-точь такой, какой подавала мне Елена. Я выпил второй стакан и жажда немного отступила.

– Так это был сон? – волнуясь, обратился я к Загорскому. – Какой же ужас мне приснился. – Я совершенно не мог поверить в возможность подобного сновидения. Все было осязаемо и реально. Лица, голоса, осмысленность бесед и действий, мое волнение, страх, картинки, запахи, вкус… Ну неужто же всего лишь сон? – Ты не поверишь, если узнаешь, что я видел.

– Поверю, – кивнул Загорский, вытирая салфеткой руки. Он взял бокал с вином и сделал несколько глотков. – И советую тебе поесть. Этот суп твой.

Я с любопытством заглянул в тарелку, надеясь, что там нет никаких подозрительных останков, так как пережитое недавно чувство ужаса и отвращения скорее всего будет сопровождать меня всю оставшуюся жизнь.

Но здесь была куриная лапша, вызвавшая своим ароматом такой приступ аппетита, что перечить Загорскому я не стал. Он настоял и на вине с сыром, и на свежих яйцах и домашнем масле, обронив при этом фразу о нарушении структуры тканей.

Я посмотрел на Гаврилу с подозрением и мне снова нестерпимо захотелось задать ему несколько вопросов.

– Ты колол мне укол? – не сразу, но решился я начать свой допрос, жадно поглощая густую лапшу.

Загорский тоже ответил не сразу.

– Нет, укол я тебе не делал. С чего ты взял?

Уточнять я не стал. Мне был важен не столько ответ, сколько реакция. А ее я увидел и потому сразу перешел ко второму вопросу.

– А у нас был разговор о том, что бы вернуть меня обратно? Или это мне приснилось?

Загорский на несколько секунд опустил глаза.

– Да, у нас был такой разговор. Но твоего прошлого теперь уже не существует. – Он сделал сильный нажим на слове "теперь" и я кинулся гадать, что бы это значило. – Оно превратилось в пыль и возврата к нему нет.

– Как же такое возможно?

– Как это возможно, тебя касаться не должно. Это наша задача и наши проблемы. От тебя же требуется лишь довериться нам.

Ого! Вот это был поворот! Я отложил ложку, чувствуя, что жажда снова подступила.

– Даже если я сойду с поезда и попытаюсь вернуться домой самостоятельно? – Я неуверенно налил себе воды. – Путь закрыт?

– Отчего же… Тебя никто не неволит. Но предупредить я обязан. Если ты попытаешься вернуться, то лучшее, что случится с тобой, это нескончаемая череда снов, подобных тому, что так напугал тебя.

Я давно уже все для себя решил, но все же пытался понять, что он хочет сказать этой завуалированной, как всегда, фразой. И только теперь, случайно, в рассеянных раздумьях, я заметил, что васильки стоят в другом стакане и воды в нем нет. А ведь она была.

– Загорский, – оробев от озарившей меня догадки, тихо произнес я, – ты забыл налить в цветы воду. – Мы столкнулись, а потом обменялись красноречивыми взглядами и Гаврила осторожно, из графина, подлил василькам воды. – А мне вот все же интересно, кто оставил их здесь? – спросил я о том, что первое взволновало меня в этом купе.

– Это конечно же сделала женщина, – с хитроватой и бесконечно загадочной ухмылкой на лице ответил мне Загорский."

Был за окном закат в этот момент или же рассвет, палило ли солнце, или сияла луна, Иларий Бурмистров не упомянул. Иногда я планирую приводить цитирование его дневника без правок и цензуры, так как считаю все, описанное в нем, любопытным и заслуживающим ювелирного наблюдения.

Однако, на этом красивом, купейном эпизоде отвлекусь, смея гордо заявить, что в то прошлое отправляли и меня, так как, насколько мне известно – сейчас, когда я пишу эти строки, все подошло к своему завершению, а мне довелось повидать Илария лицом к лицу почти в самом начале всего. Сама бы я долго собиралась с духом, но в Охре лишних вопросов не задают, сюда приходят работать, как дышать.

Ну так вот представьте такое совпадение – меня приводят к главному распорядителю новыми кадрами и в общих чертах рассказывают сказку о семействе Бурмистровых, которая, собственно, и привела меня в эти края. На ловца и зверь бежит, как говорится.

Мне предложили, для начала своей деятельности, принять участие в этом деле по просьбе представителей из Охры. Великая награда для того, кто мечтает задокументировать все происходящее, вывернуть наизнанку все швы и неровности и, опираясь на официальные факты, добраться до истины. Если в этом мире официальные факты хоть чего-то стоят. В этом отношении человеческое общество не сильно изменилось. Но стремление мое было настолько велико, что пища уму находилась повсюду и даже смерть воодушевляла! Оттого, что только так – действуя осмысленно и упорно – есть вероятность отыскать хотя бы след мальчика.

Поговаривают, что слишком у многих историй в Охре была непомерно высокая цена. Мне же, как человеку новому, со свежей кровью и незамыленным впечатлением, свежесть эту хотелось сохранить, но совсем не обязательно выпячивать при этом свою позицию. Мой порыв не должен бросаться в глаза.

Конечно же, когда стало известно о корректировке событий прошлого, у меня появилось робкое желание подать прошение об участии в этом утомительном для многих действии, но руководство меня опередило, милостиво предложив первую, пусть скромную, но важную работу. В общем, Охра завербовала меня бесповоротно. И теперь я тоже в этой мясорубке и выкраденные каким-то чудовищем дневники Илария – главные свидетели его загубленной жизни – начинают не просто влиять на мою судьбу, а неотвратимо довлеют над ней!

Доверили мне маленькую роль в самом начале всей истории. Вот радости-то было! Я встречусь с самим Иларием! Это эпизод, который описан выше. Место действия – дом Щербатова. Задача – встреча "султана и женщины № 1". Так в оперативных сценариях иногда значились Иларий и Елена Бурмистровы. Почему султан – не скажу точно, но догадаться не сложно. Если уж есть женщина № 1, то будут и другие. И понятно и запомнить легко.

Волнение меня переполняло. Приходилось скрывать его за странным поведением, импровизируя вопреки строгим указаниям: "от хода событий по возможности не уклоняться". Ну ничего – все обошлось. Я внутри… Страшно и блаженно… Главное – не отступить от цели, не сбиться с пути в толпе манипуляторов и мошенников. Только факты: услышанные, прочтенные, просмотренные в многочисленных рабочих видеозаписях и вот так – если повезет, воочию. Мне необходимо сохранить свежий взгляд на происходящее, иначе я, как и многие другие, потеряюсь в этой неразберихе. Но первоочередно, несомненно – по дневниковым записям главного героя, в которых и подкупает и смущает весьма художественная форма описания. Отчего первое время мне казалось, что это очевидный аргумент в пользу их фикции, а все его старенькие, клеенчатые тетради – чистой воды вымысел. И даже участие в корректировке событий не спасает меня от сомнений.

Кстати, о корректировке. Ведь мне наконец-то повезло увидеть еще иЗагорского! Подтверждаю: смуглый, худой, в очках, белозуб и улыбчив. Да что описывать… Это совершенно не тот человек, что на представленном в труде Щеглова портрете. И кто же из них врет? Бурмистров или Загорский? Ведь Иларий подтвердил сходство Гаврилы с хранящимися в семейном архиве портретами.

Печально, что мне выделили всего несколько минут, в течении которых удалось лишь разглядеть всех участников и постараться запомнить их лица. И это все… Зато я знаю, что Елену доставили в Охру 2096 года и сразу же передали в распоряжение тех, кто и должен был объяснить ей всю суть происходящего. Из нас же двоих, сопровождавших ее до Охры, этим не уполномочили никого. Значит, ее попросту обманули, дабы не создавать панику и наконец-то их разделить. Мне пояснили, что главное в этом эпизоде – отвлечь женщину и безболезненно развести пару. Ужасное вероломство!

По инструкции, дальнейшим моим действием было возвращение в свое время, где меня ожидал сбор некоторых данных, а это на несколько лет позже, но другого шанса у меня ведь могло и не быть, а потомуэтот план я нарушила.

В столовой, после проделанной работы, всем полагался бесплатный и хороший обед. Вот где пришлось повертеться и втихаря пробраться на кухню. Лиловый поварской фартук оказал мне хорошую услугу и ноги сами понесли меня обратно – в апартаменты под номером 2765, где мы и передали Елену нашим коллегам. О, чудеса человеческого сознания! Теперь, в этом фартуке, на мне никто не концентрировал внимание! Но что с того? Елену я не нашла. А ведь прошло всего минут десять… Зачем же так скоро? К чему такая спешка? Куда подевали несчастную женщину?

Учреждение оказалось огромным и метаться по нему можно было бесконечно, а потому единственное, что мне сейчас оставалось, это выпросить здесь – в 2096 году какую-нибудь работенку для себя. Потому что очень хотелось не пропустить рождение ребенка. Это именно та идея, которая на данный момент владеламоим сознанием. Необходимо успеть к моменту появления на светсына Илария, пока его не подменили и не унесли в неизвестном направлении. Бьюсь об заклад – не обошлось здесь без подмены.

Но все мои домыслы и идеи пока эфемерны. Ответов я почти не получаю. Быть может они зашифрованы в дневнике Илария или Загорского и я просто не вижу очевидного? А что, если к этим записям нужны ключи и их следует читать повнимательней? Ну что же – вооружаюсь лупой и, затаив дыхание, листаю дальше… Я уже вижу в дали тот дом, к которому должна была придти. Его огни, освещенную дорогу и заветные ворота.

Глава 3. Кошкино.

"В какой год отправили Елену, я даже не догадываюсь. Меня же оставили здесь – в 1922-м и поселили почему-то в глухой деревне, далеко за Псковом, с пессимистичным названием «Кошкино». Время было тяжелое. Все заботы сводились к поиску нормального пропитания. Хотя, признаюсь, в отличие от остального населения деревни, участь моя была весьма радужной. Мне полагался небольшой заработок за должность библиотекаря в крошечной избе-читальне, где проводил я два раза в неделю вечерние чтения утвержденных большевиками лекций. Темы лекций были мрачными: от проблемы кормодобывания до политического воспитания. Иногда я выбирал темы чтений на свой вкус, с удовольствием пересказывая и зачитывая слушающим произведения Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина. Но особой любовью у населения стали пользоваться романы Дюма и приключения Шерлока Холмса, за которые я частенько получал выговор от сельского комитета в лице хромого руководителя Василия Петровича Кузнеца.

Скупой и хитрый партиец виделся мне простым приспособленцем. Стриженая на французский манер черная полоска усов придавала его стареющему лицу неприятную моложавость. Занудный и вездесущий Кузнец умел достать до печенок, дурно пах и любил себя, свою жадность и неряшливость. А я был вынужден подчиняться его распорядкам и терпеть назойливые нравоучения.

Работа помогала мне отвлечься от плохих мыслей и тоске по Елене. Книги уносили в мир чудесный, но нереальный. Читали подолгу, несмотря на плохо отапливаемое помещение и дефицит света. Иногда собирались при одной лучине, но немногочисленная моя публика была так поглощена происходящими в книге событиями, что боялась шелохнуться. Лишь теперь я понимаю, что для них это было равносильно появлению кинематографа. Ничего подобного они раньше не слышали. Как все же удивительно устроен человек. У него есть насущная и врожденная потребность в работе воображения и душевных движениях.

Село едва выживало от свалившихся налогов и неурожаев. Но когда с продовольствием стало получше – появились семена и корма для животных, а затем и хорошие лекарства. Люди повеселели, а долгожданные наши беседы стали проходить при свечах и керосиновой лампе. Вскоре нас порадовали и электричеством. Из рациона ушла постоянная ботва и полусырой хлеб. Вместо вечно гнилого кваса крестьяне стали позволять себе кислое молоко и даже компот. Большевики умерили свои аппетиты, урезав бесконечное изъятие продуктов для нужд святой партии. Дышать стало легче! В мою избу потянулись дети и молодежь. Репертуар книг расширился. Но и моя работа над рукописью Гаврилы Загорского неожиданно продвинулась в удивительном направлении.

Я тосковал по прежним временам, по жене моей и нашим добрым друзьям. По интересным моему уму беседам, хорошей музыке и хорошему чаю. Не так уж много хотел я для счастья. Порой лишь самого главного – видеть супругу. Большее же удовольствие я получал даже не от избы-читальни с моей духовной потребностью созидать и обучать, а от погружения в желтые, истертые почти в прах, листки рукописи. Они потрясали разум, жестоко и безвозвратно перечеркивая все добытые собственноручно знания и сроднившиеся с восприятием себя и мира убеждения. Череп трещал от того, что прочел я в едва разборчивой старой писанине, но это меньшее, что постигло меня. Наибольший удар был нанесен стабильности миросуществования. Причем не только моего, а человеческого вообще. И тогда я понял нечто важное: все теории и мировоззрения – религиозные, философские и даже научные есть парализующий развитие нашего мышления инструмент. Потому что рамки моего восприятия действительности раздвинулись неудержимо. Я знал все и одновременно ничего. Ведь чем больше я понимал, тем больше возникало вопросов. Однако все то, что понимал я прежде, казалось теперь детским театром и возвращаться к нему нужды не было.

Осмелюсьсказать, что прадед мой состоял в организации настолько закрытой, что писать ее название я не рискну. Да и организация ли это? Мне известно лишь, что есть люди, знающие что-то важноеи буквально руками создающие бытие. Есть должности, имена, деятельность, есть понятия, не воспринятые моим интеллектом, что чертовски досадно. Но то, что я понял, дало мне богатейшую пищу для размышлений и потребовало сторонней информационной и практической поддержки. Мне нужны были книги. Однако даже выбраться в Псков, в хорошую библиотеку, было бы непросто, не говоря уже о Петрограде.

Те же, кто с какими-то, так и не понятыми мной еще до конца, намерениями, отправили меня сюда, навещали мое бедное жилище четко раз в месяц с одной целью: задать несколько вопросов и повторить уже заученные мной наизусть правила и запреты. Выезжать отсюда мне никуда не разрешалось. Имя жены и свое настоящее имя нигде и никому не называть, фразу "нерождённый сын" не произносить и учиться вести себя как пролетарий, оставив свои дворянские привычки.

И что было мне делать? Ведь список необходимой литературы пополнялся чуть ли не каждый день. Учебники по физике и высшей математике, книги по механике и инженерному делу, труды о космосе, работы Успенского и Бехтерева.

Я поверил в то, что прочел в работе Загорского, потому что это единственное, что в моем понимании имело смысл и логично вплеталось в любое явление этого мира. Расшифровать рукопись было ребячеством по сравнению с тем, что домыслил я в ее содержании и что выстроил в своем воображении. Несчетное количество раз я вчитывался в ее строки, пока не обнаружил тот самый угол зрения, тот волшебный ракурс, с которого открылись мне картины описанного.

Как Загорский и говорил, в его работе делался акцент на мозговой связи между донором биоматериала и его получателями, в данном случае подопытными. У меня, к сожалению, не было такой возможности – проверить столь потрясающее открытие на практике. Оставалось додумывать буквально в уме и пользоваться в опытах тем, что было мне доступно. А это совсем немного. И я пошел с другого конца этого эксперимента – с его результата, представив, что факт передачи команд на расстоянии давно известен и очевиден. Это давало мне возможность найти причину столь загадочного обмена информацией. Так я предполагал. На практике же все было намного сложнее. Порой я по несколько месяцев не понимал, что делаю и чего жду. А порой я просто гулял по лесу. Изучал сорта местных ягод и грибов, с наслаждением при этом забывая о своих проблемах и, как ни странно, об исследованиях тоже.

Кто бы мог подумать, что я буду любить простоту и находить красоту и умиротворение в самых скромных пейзажах и в самой бедной и убогой жизни. Временами я был откровенно счастлив и совершенно не понимал, зачем человеку куда-то рваться, пробивать себе дорогу по службе, мечтать о больших деньгах и роскошной жизни. По мне так нет ничего прекраснее и благостнее тихого заката в любое время года, природы в ее естестве и отсутствии всякой суеты.

И вот однажды наслаждение тишиной так увлекло меня, что я далеко забрел в лес, не заметив в отрешенности, как скоро стемнело. Сумерки то были не замечены мной, то как-то сразу меня напугали, заставив шарахнуться не по той дороге. Я так предполагаю, потому что ни разу не бывал здесь, отчего сильно разволновался, зная по рассказам односельчан, к чему приводят такие неожиданные изменения в лесу. Заканчивается это всегда одинаково. Вернуться из леса в такой ситуации везет не всем.

Я никак не мог вспомнить, как оказался на незнакомой мне тропе, так как ходил всегда одним и тем же, проверенным маршрутом. Теперь же я просто стоял среди темнеющих деревьев и, боясь неправильно сориентироваться, долго размышлял и прикидывал, откуда пришел и куда мне двигаться дальше.

Неожиданно меж деревьев что-то сверкнуло. Я было испугался, но, раздвинув прохладные, тяжелые ветви, обнаружил, что почудившийся мне блеск – это светящиеся окна, ибо взору моему из темноты предстал невиданный и неслыханный здесь ранее дом. Широкая, проторенная тропа вела к самому его крыльцу. И радовало это немного, так как означало, что я наверняка заблудился. Ведь прежде на моем пути никакого дома не бывало.

Деваться мне было некуда, вокруг стремительно темнело и, вопреки сомнениям, я направился к ярко манящему и пугающему одновременно жилищу. Глаза мои попривыкли к наступившим сумеркам и вместо ожидаемой избенки, а то и простой хижины, в сгустившейся вечерней темноте я обнаружил высокий, с балясинами вдоль крыльца, терем. И вот уж трусость коснулась моего сердца. Ведь как бы безнадежно я не потерялся, но долгим путь мой не был, а значит зашел я не так уж далеко. Однако ни о чем подобном в этих местах я не слыхивал. Ни намеком, ни полусловом, ни краем уха, ни в ярких, кошкинских сказках не доводилось мне узнать о предпочитающих лес деревне зажиточных хозяевах. Хотя в нынешнее время перемен дом этот вполне мог принадлежать какой-нибудь, одной из сотни, организации или комитету. Клуб, лагерь, школа… Не осталось нынче в природе зажиточных хозяев. А посему, так как блуждать я уже устал, а на волков нарваться не хотелось, я решился и направился к крыльцу.

Вишневые пятна крупных,закрывшихся к ночи цветов сочно вырисовывались под самым окном. Я не спеша поднялся по скрипучим ступеням и, с минуту помешкав, постучал-таки в дверь.

Ни приближающихся шагов, ни какого-либо движения внутри дома я не услышал. В следующий раз я постучал сильнее и прислушался. Либо хозяева крепко спали, либо в доме не было никого. Делать нечего, выходит не судьба заночевать мне в лесном тереме. Однако ночь меня страшила и я решил остаться здесь – на крыльце – до самого утра. Все же лучше, чем ничего. Ну а если и обнаружат меня, авось не прогонят.

Сам не знаю зачем, но напоследок я просто толкнул дверь и, к моему удивлению, она открылась. Заперто не было, я счел это добрым знаком и вошел. Комната внутри терема была лишь одна, но очень большая и имелся второй этаж, куда вела простая, но тяжелая лестница. Интерьер оказался не богатым. Большая печь с прислоненным ухватом, прямоугольный стол, застеленный белой скатертью с вышитым по центру орнаментом, несколько новых табуретов вокруг стола, лаковый шкаф с посудой и больше ничего. Я хотел было подняться на второй этаж, но передумал и позвал хозяев. Однако мне снова не ответили. Сделав вывод, что хозяева, скорее всего, отлучились недалеко и ненадолго, я снова вернулся к идее выйти за дверь и, ради вежливости, подождать их на крыльце. Бродить по чужому дому без приглашения было равносильно преступлению. В конце концов меня могли принять за вора.

Но как только я направился к двери – с порога донеслись голоса. И вот тут-то, сам не понимаю, почему, но я запаниковал и заметался. Я испугался быть обнаруженным вот так и нырнул в единственный темный угол этой комнаты – под лестницу, ведущую на второй этаж. Здесь оказалось довольно просторно и я прижался к самой дальней стене, очень надеясь, что меня не обнаружат.

Дверь отворилась и по голосам я понял, что вошли двое мужчин. Один немного картавил, говорил много и складно. Второй выдавал редкие фразы, но голос его был неприятен. Словно он фальшиво пел, отчего показался личностью уголовной.

– Семен, ты не понимаешь одного, – говорил словоохотливый, – что все люди до единого хотят много лишь двух вещей – хлеба и зрелищ. А некоторые готовы продать за это и родину и семью. Проходи! Сейчас мы с тобой соорудим яичницу с салом!

– Станете топить печь? – с хрипотцой спросил второй. – Один черт – холодает!

– Нет, топить не стану. Но у меня есть керосинка. Очень уж я голодный!

Далее последовали говорящие за себя звуки. По ним можно было понять, что отворили шкаф, загромыхали в нем посудой, поставили что-то звонко, отодвинули табурет, чиркнули спичкой, замурлыкали под нос песню. Какой-то знакомый, легкий мотивчик. Затем осталось только тихое булькотание песни и, через некоторое время, потянуло характерным запахом керосинки. Кто-то из двоих довольно громко потер руки и на сковороде шумно зашкворчало.

– Что же это ты разложил? – послышалась картавая речь и удивленный присвист. – Королевская игра?! Или мне изменяет память? Это странно, Семен!

– Отчего же, Алексей Петрович? Разве уставом партии запрещены игры в карты?

– Да нет, голубчик, это совершенно ни к чему! Меня удивляет то, что этим вооружен ты.

– Жаль… Что недооценили.

– Постой, ты намереваешься играть со мной?

– Да просто руки уже чешутся.

– Выходит мои пристрастия тебе известны?

После столь странного диалога я не на шутку задумался. Как-то уж слишком серьезно они говорили об обычной карточной игре. И вообще они стали говорить странно. Но, не стану отступать, просто приведу весь диалог по памяти.

– Моя колода редкая и я не каждому ее показываю.

В комнате запахло жареным и я тут же почувствовал легкий голод.

– Постой, я яйца разобью и начнем-с, раз уж ты так настроен. Хотя удивил ты меня не мало. Картежника в тебе я не видел.

– Всех моих занятий вам не сосчитать.

Послышался звук разбиваемых яиц и шкворчание стало глуше.

– Ну что же, – после нескольких секунд молчания, снова заговорил Алексей Петрович, – королевская так королевская. Я к твоим услугам.

– Ну так вот вам номер первый, Алексей Петрович! Откровение белого храма! – с азартом воскликнул Семен и мое любопытство взяло верх.

Я оторвался от темного угла и прильнул к ступеням лестницы, вернее, к прорехам между ними. Картина нарисовалась воистину лубочная. В центре стола восседал вихрастый брюнет лет тридцати пяти, сильно похожий на цыгана и неторопливо, с видом человека, совершающего таинство, выкладывал на стол большие, пестрые карты, которые показались мне не столько игральными, сколько гадальными.

Справа от него стоял мужчина удивительно колоритный. В белой косоворотке, рыжеватый, лысоватый и с маленькой аккуратной бородкой. Кого-то он мне навязчиво напоминал. За спиной у мужчины, на табурете, стояла красно-коричневая, допотопная керосинка и красным, длинным пламенем лизала большую, черную сковороду. Золотой свет от похожего на праздничную шаль с бахромой абажура делал цвет кожи чернявого неестественно терракотовым и поигрывал каким-то камнем на левой его руке, взрывая периодически сверкания такой силы, что мне даже на расстоянии резало глаз.

У рыжего не блестело ничего, кроме лысины, зато взгляд его юрких глаз с прищуром неотрывно всматривался в разложенные на столе карты. И по взгляду этому я понял, что не в карты они играют, а совершают что-то неведомое мне, отчего слова их обрели в моем сознании еще более загадочную форму. Он даже не присел за стол. Карты себе не взял. Что же это за игра получается? Однако с выводами я поспешил, так как через несколько минут Алексей Петрович выключил керосинку и уселся напротив Семена, прямо спиной ко мне, загородив в итоге все происходящее меж ними. И мне снова оставалось только слушать.

– Король мечей? – услышал я картавую речь и обомлел. Они играли картами Таро! – И что мне с того?

В голосе рыжего послышались нотки обиды.

– Берите его прямо здесь и сейчас!

– Ну как же… – печально произнес Алексей Петрович, – у меня лишь Богодельня.

– Так все плохо? Но ведь посмотрите, Алексей Петрович, на месте золотого храма император! И король мечей открывает вам к нему дорогу. Именно вам! Всмотритесь! Вслушайтесь!

– К сожалению, голубчик, эта сила не моя! Вот она, видишь? Она мне мешает.

И рыжий звонко шлепнул картой по столу.

– Но есть храм серебряный. В нем ждет вас маг. Он справится с любой силой, направив ее не против вас, а к вам. Доверьтесь ему.

– И где же вы, Семен, были раньше с вашим магом? Ведь моя карта давно бита.

– Нет, Алексей Петрович, не сдавайтесь! Я даже знаю путь к королеве мечей!

– Я повторяю – моя карта бита. Но ради любопытства, позвольте узнать, откуда вы взяли королеву мечей?

– От шута, Алексей Петрович! Вот он – в храме цвета охры.

И все же не могу не прерваться и не описать свои ощущения в тот момент. Ведь именно после этой фразы я окончательно понял, что они не в карты играют, а секретной информацией обмениваются. А еще мне показалось, что они не осторожны, ведь даже я догадался о происходящем.

– Ну и каков же расклад вокруг этого короля? – с каким-то нетерпением в голосе поинтересовался Алексей Петрович, личность которого все же всплыла в моей памяти, но настоящее его имя на страницах своего дневника я писать не стану.

– Пажей много, Алексей Петрович! Имеются и рыцари. Но все ставки делались на вашу карту.

– Я пас, Семен. И давай-ка ужинать. Яичница стынет и это интересует меня сейчас больше, чем единственная карта под моей рукой. Карта жертвы. Повешенный.

– Неужто вы готовы ей играть?

– Конечно нет. Признаюсь, что ваш король заинтриговал меня.

– Ну так давайте переиграем! Хотя… я вижу у вас две карты, а не одну.

– А, эта… Карта смерти, мой друг! Как не крути…

Заколдованный их разговор начал уже выпадать из тисков моего внимания, снабдив идеей фикс о смысле всей этой игры, как вдруг над моей головой раскатисто скрипнула ступенька и сердце мое подпрыгнуло от неожиданности. Я вздрогнул, увидев, как колышется над ступенями подол длинного черного платья. Я внутренне заметался, когда мягкие, золотистые туфли остановились и повернулись носами ко мне. Бежать теперь было поздно и я услышал над собой женский голос:

– Отчего же вы здесь?

Она говорила немного с акцентом, но мое сознание уже влюбилось в ее некрасиво произносимые слова, потому что глаза мои утонули в ее ослепляющем лице. В тот момент я даже подумал, что наверное она с другой планеты.

Бархатный лиф платья удачно оттенял ее смугло-золотистую кожу, глубоко коричневые волосы небрежными волнами расплескались по плечам, тонкие черты лица мог бы наверное лучше описать художник или поэт, а я лишь жадно вкушал взглядом. Тонкие руки царственно покоились на высоком, округлом животе. Женщина была беременна. От одного ее вида я тут же забыл про страх и потерял дар речи.

– Я… Я…, – непростительно запинаясь, пытался я ответить хоть что-то вразумительное, но оказалось, что сказать ей мне нечего.

– Мадам Ядвига, вы проснулись? – с удивлением обратился к ней Алексей Петрович. – А у нас как раз роскошный ужин поспел.

– А что этот господин оставили здесь?

– Какой господин, Ядвига? О чем вы?

И тут я понял, что мне необходимо либо бежать, что было бы смешно, либо придется объясняться.

– А… я… заблудился в лесу, – начал я улыбчивые объяснения перед красавицей, но ко мне уже приближался растерянный Алексей Петрович. – Заблудился! – утвердительно повторил я ему. – Набрел на ваш дом… Я стучал, стучал… Дверь оказалась открыта, а идти мне некуда, ночь… Я вошел, никто не отозвался, а тут вы вернулись.

И в этот момент я увидел, как мои объяснения терпят фиаско перед лобастой логикой рыжебородого, а потому замолчал.

– И… что же вы? – с подозрительным прищуром следя за выражением моего лица, решил допытаться Алексей Петрович, но подошедший Семен совершенно сбил меня с толку. Его широкие, длинные, как у египтянина брови, при виде меня удивленно поползли вверх.

– Вот это да…, – негромко произнес он и видимо тут же пожалел о сказанном.

Алексей Петрович реплику его уловил и хлестко одарил меня тяжелой порцией очередного подозрения.

– Я не понимать, – вмешалась Ядвига, – господин гость или вор?

– Господин грибник, – с извиняющейся улыбкой пояснил я и опустил глаза к стоящей у моих ног полной грибов корзине. – И я заблудился.

– Надо проводить! – резко скомандовала Ядвига Семену и тот как-то нехотя кивнул.

– Что-то не так? – видя его замешательство, спросил рыжебородый.

– Нет, нет, Алексей Петрович, все в порядке! – оживился Семен и больно ухватив меня выше локтя, спешно подтолкнул к двери. – Я провожу. Вы верно из Кошкино? – обратился он ко мне, но я успел заметить, как левый, черный как уголь его глаз подмигнул Алексею Петровичу, что лишь подкрепило мою догадку.

Мне не стоит напоминать, как и почему я очутился в Кошкино, а потому и заговорщицкий вид этих двоих и их замаскированная игра в карты поведали мне о многом. Главным образом, я понял, что один из них если не геот, то уж точно послан сюда следить за мной. Удивление Семена было слишком откровенным. Он знал меня, а вот я его нет. Но он скрыл это, значит не хочет выдавать себя. Ну, если только у меня еще не развилась паранойя.

Семен действительно вывел меня из лесу. И я, кажется, понял, что со мной случилось. Я оказался не на той тропе, а так как солнце закатилось окончательно, а небо затянули тучи, то и понять, куда идти, я не смог. Поди и развернулся в растерянности не туда. В общем, до Кошкино было около километра. И как только я понял, что нахожусь в более менее знакомом мне месте, Семена я поблагодарил, спеша расстаться с ним как можно скорее.

– Здесь уже не заблудитесь, – хмуро бросил он на прощанье. – И еще… , – он как-то замялся и паранойя снова навалилась на меня. – Товарища моего узнали ведь? Алексея Петровича?

– Товарища? – Я сделал вид, что не понимаю его. – Нет, простите. А разве мы с ним знакомы?

Семен шумно выдохнул и, кажется, улыбнулся, так как в проблескивающем сквозь поредевшие теперь облака лунном свете один из его зубов сверкнул так же драгоценно, как давеча перстень.

– Ну хорошо, идите… – уже совершенно спокойно повторил он. – Я, кстати, тоже из Кошкино. По делу. Не надолго. Быть может еще придется свидеться.

Но свидеться с ним снова мне совсем не хотелось и я чуть ли не бегом пустился к редким, светящимся окошкам моей теперь деревеньки. И подумалось мне, что не просто так привела меня туда судьба. Знак это. Надо быть с этим Семеном настороже. И что здесь делает Алексей Петрович? Кошкино-то наше ему зачем? Многое я тогда еще не понимал. А может просто боялся сделать очевидные выводы? И не находил я объяснений всей сути и таинствам этих бесед, а присутствие меж ними прекрасной иностранки Ядвиги осталось для меня как будто за гранью происходящего. И теперь еще я не ведаю, кто же она такая. Но быть может решусь спросить о ней своих запредельных друзей. Пора бы уже спросить".

Судя по тематически разбросанным записям в дневнике, Иларий, которого теперь именовали Петром, проживая в Кошкино, с каждым днем на собственном опыте убеждался в опасности своего положения. Он стал подозрителен, мнителен, его мучили по ночам кошмары и нервы стали подводить. А с тех пор, как он заблудился в лесу и побывал в том тереме, его вера в слова и предостережения Загорского возросла и страх поселился в голове неотвязный. Если подумать, то в первые месяцы пребывания в Кошкино он был невнимателен, скептически воспринимал рассказы об избранности своего далекого сына и вел простую и весьма расслабленную жизнь обывателя-мещанина, за что позднее ему было стыдно.

Теперь он с нетерпением ждал прихода кого-нибудь из Охры, чтобы рассказать о виденном и слышанном, но своими призывами не добился ничего хорошего и вкратце описал этот казус в своем дневнике:

"Некто Алиеф Мерчи открыто упоминался в рукописи Загорского многократно как тот, под чьим руководством происходило поддержание в превосходном, обновляемом состоянии некого гигантского по масштабам аппарата, входящего в целую систему для управления районами, который назывался СИН. Расшифровка наименования в рукописи не приводилась, но упоминался еще ряд имен, частое произношение которых в связи с неоднократным чтением вызвало однажды преждевременный приход тех, кто напоминал мне раз в месяц о моем странном положении. Они не удивили меня, сообщив, что не стоит так часто произносить имена личностей, стоящих у руля мира. Ведь я и сам уже догадывался о подобном. Имена эти малоизвестны, а произношение может производиться лишь в исключительном случае, когда необходимо их непосредственное присутствие. Сигнал о наборе кодов, составляющих имя, приходит к ним сразу, что вызывает массу вопросов, отвлекающих от неустанной работы. Таким образом, вместо поддержки и объяснений, вместо ожидаемого разговора по душам я получил строгий выговор от блондина. А посему расспрашивать его я ни о чем не стал, дабы не портить ситуацию окончательно.

Но вот сам Алексей Петрович, о котором мне так не терпелось поговорить именно с блондином или Загорским, явился ко мне буквально через неделю с вопиющей просьбой поделиться с ним небольшим количеством моей крови. Якобы есть один ученый по фамилии Филипченко, который помогает ему иногда с переливанием крови для хорошего самочувствия, так как у него есть проблемы с сосудами. При чем здесь моя кровь – я не понял, но на процедуру согласился.

Покаместя уверен лишь в одном – извещать моих наставниково просьбе рыжебородого не решусь. Видимо не время. Может статься, что время это так никогда и не настанет, так как тайна эта не только моя. А посему мне лишь остаетсяслепо доверять наставлениям своего прадеда – выбора у меня нет. Ведья таю еще в душе надежду увидеться с теми, кто дорог мне более, чем жизнь моя".

Вот так раз! Иларий начал общение с Алексеем Петровичем! Это одна из многих бессвязных записей в дневнике Илария Афанасьевича Бурмистрова, получившего для проживания в 1922 году новое имя и биографию. Большинство записей весьма обыденные, иногда очень краткие, часть их носит чисто практический, математический и инженерный характер и касается скорости времени и возможности ее изменения, а также множества частот, составляющих сложную, жизнеобеспечивающую систему вокруг Земли.

Все началось с безобидных, почти самообразовательных формул и расчетов, но далее в содержание следующей тетради врезаются взрывные, ломающие стройный ход математики утверждения.

Загорский своими краткими трудами открыл для Илария совершенно иную математику и физику. Как будто все это принадлежало какому-то другому миру, с иной системой и формой жизни, однако абсолютно объясняющее устройство окружающего и нас мира.

Ниже шел перечень используемых в работе трудов. Список был довольно обширным, наводящим на подозрение, что из Кошкинской "тюрьмы" Илария Афанасьевича все же выпускали, а может доставляли ему книги собственноручно. Но литература присутствовала однозначно, так как вслед за увесистым перечнем работ по анатомии и антропологии аккуратные, каллиграфические страницы портили отталкивающие и пугающие рисунки опытов. Сначала над мышками, потом над поросятами и наконец, над человеком. Что такое пытался соорудить Иларий – страшно предположить, но то, что это было связано с электричеством – повествовали иллюстрации.

Предупреждений своих туманныхдрузей Бурмистров после встречи с Алексеем Петровичем бояться перестал, так как смело написал в дневнике о визитеАлиефа, которыйзакончилсяпровально. Зато он узнал, что родился ребенок.

Однажды Алиеф и Том пригласили Илария отправиться на одинлюбопытный, как они ему пообещали, конгресс, в 1948 год. Иларий удержаться не смог – в программе конференции значилисьвопросы по интересующей его теме жизнеобеспечивающих частиц.

Плоский, треугольный летающий аппарат доставил их и еще двух мужчин в пригород Лондона, Шервудский лес, где среди гигантских дубов, на аккуратной такой, идеально круглой полянке они перешли в другое время.

Иларий чувствовал себя неудобно, когда в компании прилично одетых сопровождающих, входил в Кейвортский колледж неподалеку от Британской геологической службы. Ему-то никто не предложил переодеться. Какое неуважение. Он был разочарован своими новыми друзьями. Да и о частицах на конгрессе не упоминал никто. Зато много говорили о геологии, шахтах, подземных тоннелях и проходах, об улучшении подземных мегаполисов, что Иларий принял вначале за неверный перевод. Но с переводом все было в порядке. Речь шла о будущих войнах с целью изменения границ, так как в связи с новой политикой Агарты наземная территория должна принадлежать дружественным их политике государствам.

«На обратном пути Том спросил меня, отчего я все время молчу или мне не понравился Конгресс? Но ответить мне было нечего. Я был вне мира, над миром, вне времени. Я знал теперь, как все начинается и что происходит. Стоит ли чего-то добиваться после этого, к чему-либо стремиться? Останется ли вообще желание жить? На что Алиеф ответил утвердительно. Но пока что такого желания у меня не возникает. Сплошное уныние. А ведь с того путешествия прошло уже три месяца».

Очень много непонятного показалось мне в его записях. Например, каким образом возник Алиеф, коего, судя по дате в дневнике прадеда Загорского, уже и в живых-то давно нет? В том смысле, что к Охре, как я понимаю,он не имеет никакого отношения. И потом, кто организовал эту встречу, где она состоялась и кто позволил Бурмистрову так самовольничать? Это же не по инструкции – встречаться с теми, кто не входил в список наставников Илария. А список я помню. Алиефа в нем нет.

Следуя записи, мифический господин Мерчи заявлялся к нему не раз: "Алиеф сегодня был не весел. Но он тщательно изучил мои расчеты и это значительно подняло его настрой. Он сказал, что то, что я здесь пишу о времени – практиковалось всегда. С самого начала работы системы. И каждую эпоху находится ум, делающий это открытие заново. С ним был высокий, бритый наголо мужчина, представившийся Томом и задающий много вопросов о днях посещения блондина и Загорского. Наверное хотел с ними пересечься. Алиеф с Томом чему-то хитро посмеялись и посмотрели тело – труп, лежащий в дальней комнате, куда я не впускал никого. К трупу было присоединено множество проводов, пучком лежащих на столе".

Это был уже второй труп, который Иларию посчастливилось обнаружить за деревней. Бездомный однозначно, судя по внешнему виду.

Первый был умерший с голоду юноша без ног, которого соседи выбросили из дома умирать, прибрав чужое, убогое хозяйство к своим рукам. Иларий услышал об этом от соседки Анны Николаевны и отправился к председателю Кузнецу, дабы решить проблему по-человечески. Но реакция председателя оказалась неожиданной. Он предложил Иларию забрать мальчика себе, если он такой сердобольный. Иларий хотел было выругаться в сердцах, да передумал. Чего бисер перед свиньями понапрасну метать? Махнул он рукой на потного, раскрасневшегося от горячих щей с уткой Кузнеца и направился на поиски несчастного калеки. Нашел его ближе к вечеру, в канаве, за березовым молодняком. Парень был до слез худым, с множеством синяков и засохшей кровью на голове. И оказался мертвым. То ли убили его, то ли поранился сам. Но тело было еще теплым.

Провидение пошло Иларию навстречу, подбросив этого забытого, мертвого калеку. По темному он отнес мальчика домой. Там, в тишине своего мрачного дома, мысленно попросив у него прощения, трясущимися руками сделал на коже трупа несколько надрезов. Ему нужно было человеческое тело, пусть даже мертвое, для своих секретных процедур по перемещению частиц. И тела этого хватило дня на четыре. Дальше держать не имело смысла и Иларий так же тайно, как и принес мальчика, похоронил его на краю кладбища – ночью, весьма осторожно, поставив серый, неотёсанный крест на могиле и оставив букет из какого-то цветущего повсюду бурьяна.

Так он вошел во вкус, перешел невидимую моральную грань и дальше было уже легче. Да и интересней. Остановиться он уже не мог, частицы молчали, а ведь с мышами получалось. Значит допустил где-то ошибку. Значит не учел каких-то особенностей. Он пересмотрел все свои расчеты, готов был даже провести эксперимент на себе, греша на отсутствие реакций у трупа, но пошел с другой стороны. Увеличил силу потока и изменил точки подсоединения. Он решил поэкспериментировать с железами внутренней секреции. И труп бродяги откликнулся. Подергивания были слабыми, но пространство над точками соединений замерцало голубыми всполохами. Радости Илария не было предела. Ток сыграл роль духа, оживившего на время нечто, почти умершее уже в этом теле. И это нечто он и называл частицами. По крайней мере, он надеялся, что не ошибается и что это именно те самые, заветные податели жизни.

Но вернемся к дневнику.

"Том коснулся проводов и сразу получил небольшой удар током, совершенно не испугавшись, к великому моему изумлению, а лишь сердито выругавшись чередой неразборчивых шипящих слов. Алиеф покачал головой и произнес что-то на неведомом мне языке. По телу он все время шутил, хотя был явно недоволен, а касаемо времени сказал, что весьма недурны мои идеи о радиусах и квадратах, повторив еще раз, что система сама по себе и является гигантской машиной времени. Иначе установку, создающую каждую картину земного бытия назвать и нельзя. Затем он резко перешел на тему моей супруги, предупредив, что все остается в силе и даже мой шанс увидеть сына. Но только не жену. Однако они предлагают мне кое-что получше – отправиться с ними и работать на благо системы. Я отказался, радуясь в душе возможности увидеть наконец-то своего ребенка".

Ниже, в течение почти месяца дневник Илария заполнялся тезисами по метафизике и биологии. Новоиспеченный исследователь был убежден, что между живыми существами имеется сокрытая на физическом, но очень микроскопическом уровне, связь. И на этом уровне мы все не просто общаемся друг с другом, а сообщаемся, как сосуды, обмениваясь необходимой для создания реальности информацией. Он сетовал на то, что не имеет доступ к этому микромиру и нет у него возможности изобрести подобные частицы вне организма. Он даже не в состоянии увидеть те, которые нащупал самостоятельно и почти вслепую, полагаясь исключительно на логику и с трудом добытые знания. В противном случае он смог бы, используя одного-единственного человека, создать целый новый мир, подобный уже существующей вселенной. Он был уверен в этом.

Когда дневник Бурмистрова Илария Афанасьевича уже был изучен мной вдоль и поперек, сомнений не было – это тот самый человек – Петр Алексеевич Розов – встречу с которым подробно описал в своих мемуарах Алексей Петрович Степанов, внесший в свое время в мир величайшие перемены и назвавший Розова отцом нового мира. Странное совпадение: Петр Алексеевич, Алексей Петрович… Две незаурядные личности, сильно повлиявшие на развитие такого спонтанного и не ожидаемого во Вселенной явления, как человек.

О встрече Илария с Алексеем Петровичем и его экстравагантными спутниками в тереме Охра узнала не сразу. Позднее же эпизод этот сильно встревожил многих и даже дал ответ на некоторые вопросы. Но меня в нем заинтересовала именно Ядвига, о которой, как и о Загорском, ни в Охре, ни в Геотии нет никаких данных. Со слов самого Илария, женщина яркая, плохо говорившая по-русски и, к тому же, беременная. Хотя, чему я удивляюсь? Имя-то наверняка фальшивое. В базах по сотрудникам и рабочим объектам женщины с таким именем нет. Ну если на то пошло, то и цвет волос, и даже беременность могут оказаться не настоящими. И все же не могу отмахнуться от мысли, что дама эта пик. Слишком эпизодична и темна, слишком козырна окружающая ее компания, слишком много кто вокруг нее поставил на сына Илария, а тут ее беременность. Существует ли вероятность, что это не факт, а стратегия, имеющая отношение именно к этой истории? Разум жестко игнорирует Ядвигу, а вот интуиция толкает поворошить чужие воспоминания.

Но осторожно расспрашивать о ней мне оставалось лишь сторожил и тех, к кому за недолгое мое пребывание в Охре появилось неожиданное доверие. Самым логичным, на мой взгляд, было побеспокоить того, кому первому Иларий поведал эту историю. Да, да, это был не блондин и не Загорский, и даже не Алексей Петрович, как оказалось.

С целью соблюдения некоторых запретов, возникающих в рассказе самого Илария, имя этого человека я называть не стану. К тому же оно вам пока не скажет ни о чем. Имя как имя. Просто он его скрывает. Хотя… было бы неплохо не называть его вообще. Очень уж личность героическая. И есть одна щепетильная деталь. Сейчас он находится не в лучшем положении. Мне было позволено увидеться с ним с условием полной секретности.

– Именно теперь ты хочешь поговорить об Иларии? – с тоской в голосе спросил он и мне стало стыдно за свой эгоизм. "Но ведь я не из любопытства, я дела ради" – хотелось мне себя успокоить. Но это было неправдой.

– Я хочу разобраться. Как знать – быть может это многим идущим следом подарит шанс.

– Ядвига? – он спросил еще более сурово и с жесткостью в голосе, мужественно проглотив мою болтовню про идущих следом. – Конечно знаю. Одно из множества рабочих имен.

– Чьих имен? Кто она?

– Эта особа везде и всегда преследует исключительно личные интересы. И ей одинаково плевать как на Охру, так и на Геотию. От кого беременна и что делала в этом лесу, я могу только предполагать.

– Не поделишься… догадками?

– Да уж, я смотрю твой напор серьезен. Ну что ж… В тот момент она находилась там, где можно было разжиться немалой властью. И ее беременность возможно ей в этом помогла.

– Так а куда же она подевалась и где находится теперь?

– Да ничего хитрого. Эта власть ей и досталась.

– То есть как?

– Я больше ничего не могу сказать. Если она так важна для тебя, ищи ее на самом верху.

– Так она связана с Иларием или нет?

Он устало усмехнулся, и тут мне показалось, что он знает обо мне что-то такое, чего я сама о себе не знаю. Но его позвалии наше короткое, вымоленное свидание подошло к концу.

– У тебя с ней в дальнейшем проблемная связь! – бросил он неожиданно, решительно, низко склонил голову и вышел, оставив меня в непростительном замешательстве. – А роман у нее был с Толей Кондрашовым.

Ох, видимо не те вопросы нужно было задавать моему несчастному товарищу. Кто такой ТоляКондрашов, я спросить не успела. Шанс упущен. А узнать что-либо о Ядвиге больше не у кого, потому что и доверять здесь некому. Остается искать этого Анатолия.

Но прежде подведу итоги. Судя по именам гостей в дневниках, и охринцы и геоты навещали Илария часто. По описаниям мне показался знакомым блондин. А вот их лестная оценка сомнительных научных открытий Илария попахивает блефом. Это же представителибудущего, жителигосударства, которое выжило благодаря невероятным изобретениям и открытиям, а их удивляет и восхищает то, что у них давно есть? Они определенно врут, а на деле просто что-то вынюхивают.

Но Иларий повествует, как они буквально подталкивают его к научной деятельности, снабжая сложной, неведомой ему доселе аппаратурой, нужными книгами и убеждая в необходимости этой странной, до конца им самим неопределенной работы.

Я старательно раздобыла информацию обо всех упоминаемых им личностях, чем очень горжусь. Ведь сделать это было не так просто. Но казалось бы – заглянуть в архив, расспросить коллег и, может быть, откомандироваться в прошлое. Последний способ я, как и многие, не люблю. Все в восторге от этих путешествий. Меня же они сильно дезориентируют, навевают необъяснимую, философскую тоску и физически после переходов я чувствую себя неважно. Это только в книгах и фильмах 20 и 21 века показана волшебная, завораживающая атмосфера прошлого. Поверьте, она иная. Я не так часто там бывала, но это как будто ты застрял в чуждых местах без цивилизации, культуры и малейшего понимания. Чаще наоборот. А еще во время подобных командировок меня не отпускает страх, что я могу не вернуться.

Подобное случилось однажды – я потеряла выход. Сотрудник, что был со мной, ушел раньше. Я осталась одна и металась в Лондоне 15 века, как запертая в страшном сне. Меня обвинили в ведьмовстве из-за наличия неизвестных, обладающих на взгляд аборигенов того времени, колдовскими возможностями, предметов. Мне грозил суд и казнь. Но появился человек из Охры по имени Владимир и показал мне другой проход. Я не была поставлена в известность о том, что в каждом радиусе живут годами наши агенты. Если бы я знала, не заработала бы таймтрафобию.

Этот казус случается часто с неопытными сотрудниками и позже они гордо вспоминают об этом, как об интересном опыте. Я же по природе чрезмерно впечатлительна. Ну да ладно, что прошлое ворошить. Охра держится на нашей работе. Мне выпала такая честь и я не могу трусить и рефлексировать. Надо уметь справляться.

Глава 4. Охра

Через месяц после знакомства в тереме в Кошкинский дом Илария явилась новая гостья – сиреневоглазая, мифически красивая женщина и тоже заглянула в его дневник. Может быть потому, что он был открыт на страницах с рисунками опытов? И он спросил ее как раз о наболевшем – о частицах. Ответа она, по видимому, не знала, сказала лишь, что он скорее всего приобщен, а потому легко ко всему приходит. И, как и все, предложила ему уйти с ней. Он же попросил лишь увидеться с сыном. Она проигнорировала его просьбу в явном замешательстве, что насторожило Илария. Кто она? Почему растеряна? Ненормальный цвет глаз. Уж не геот ли?

Он напомнил, что они обещали встречу, вызвав на ее лице тень плохо скрываемой тревоги. Она растерянно пробежала взглядом по комнате, потом опомнилась, улыбнулась и еще раз пригласила прогуляться с ней туда, где все может измениться. Иларий очень опасался подвоха, а потому долго тянул с ответом. В итоге купился, но лишь за поддержку в исследованиях. Она ответила с усмешкой, что он не сделал пока ничего ценного. И что там, откуда идет контроль, давно все изобретено. Здесь же изобретено будет не скоро. Но если он отправится с ней, то может стать первым. Кое-где произошла катастрофа и его изобретательность, и его ум могут оказаться очень кстати.

Иларий уже неплохо знал охринцев, а потому не поверил ей. На вопрос о Загорском она удивилась, напряглась, а после усмехнулась так, словно догадалась о чем-то. Красавица не казалась ему враждебной, а рассказами о своей стране так заинтриговала, что любопытство взяло верх над опасением.

И он согласился… На прогулку.

Далее в его записях возникаютяркие, неординарные, но сбивчивые, будто взахлеб от восторга, описания нашейстраны под названием Охра. Очень поверхностные описания и обрывочные. Складывалось впечатление, что несколько страниц были просто вероломноуничтожены. Но то, что осталось, многим покажется вымыслом.

"В ее мир мы вошли так же, как я в 22-й год – по круглому, блестящему, расстоянием в несколько шагов, тоннелю, с горечью во рту и давлением вокруг головы. В государстве этом нет никакого плана даже внешне. Много зелени: леса, парки, сады. Отдельные экземпляры деревьев имеют невероятно гигантские размеры. Просто горы, а не деревья. Это пугает и непохоже на реальность. То тут, то там стоят разнотипные дома. Их архитектурный стиль мне незнаком. Казенные отсутствуют вовсе. Все больше похожи на дачи, дворцы и открытые веранды. У местных жителей тяга к колоннам, фонтанам, скульптурам. Отовсюду видно морское побережье. А вот самих местных жителей немного. Охра напоминает по своим масштабам город и пригород. Интересно, это столица или вся Охра?

Сразу у выхода из тоннеля нас встретил открытый оранжевый автомобиль без шофера. У него имелась крыша и сиденья, но не было ни дверей, ни руля. Моя прекрасная проводница голосом приказала автомобилю ехать. Ехали мы не больше минуты, остановившись у здания в форме многогранного кристалла. Голос назвал его "Приумрей Исследований".

Встретил нас мужчина с очень незаурядной внешностью. Поражали его яркие, большие глаза, длинные темные волосы и лучезарная улыбка. Широкие, но совершенно по-женски изогнутые брови, выдающиеся скулы и ямочка на подбородке делали его лицо красивым, но веяло от него такой силой и властью, что перед всем его образом я спасовал и замешкался. Говорил он по-русски и это казалось мне странным. Представился глупым, вовсе не нашим именем Мэо и пожал мне руку. Его ладонь оказалась очень большой. Моя рука просто утонула в ней. Пальцы у него были длинными, тонкими, а сама кисть очень широкая и угловатая. Никогда не прежде, не после я не встречал таких рук и запомнил их навсегда. Одет Мэо был незамысловато. В белую рубашку, узкие брюки и черные, мягкие туфли. Он сказал, что хочет показать мне СИН, но просто так туда мы пройти не сможем, а потому экскурсия будет виртуальной. Да, кажется он сказал виртуальной.

Меня провели в большую комнату с серебристыми, похожими на металлические, стенами и удивительными приборами. Свет погас и я увидел образовавшееся словно из воздуха другое помещение. Я видел то, чему нет слов в моем языке. Но я постараюсь описать это доступно. Экраны, лучи, кнопки, провода. Много проводов. Я видел что-то, похожее на солнце. Огромное и текучее. И этот шар излучал те самые микрочастицы, о которых я так грезил в последнее время. Так сказал мне Мэо. Я спросил, откуда ему известно о моей работе, но он лишь улыбнулся и мне почудилось, что я сплю.

Я видел множество людей, опутанных проводами. И многие из них были некрасивы лицом. Но они имели власть над миром. Ибо весь мир был у них как на ладони. Каждый цветок и каждый человек, все судьбы и ход времени. И то, что у них было одним днем – для людей равнялось многим годам. Я спросил, почему так и женщина ответила, что это все искусственно. "А что же тогда реально?" – спросил я, но ответа не получил. Мэо лишь пояснил, что времени не существует. Это иллюзия. Примером служат сны и другие организмы. Муха видит одно течение времени, черепаха другое, человек третье… Все зависит от работы мозга. Но есть и внешнее воздействие.

"Стоит коснуться одного слова на панели" – сказал Мэо, – "и время остановится, и туда, где оно остановилось, не сможет проникнуть никто". И тогда я понял, что эти люди – хранители времени и творцы жизни и что им до моих детских, натужных записей?

"При стечении определенных обстоятельств и человек может оказаться вне времени", – дополнила объяснение Мэо женщина. – "Стоит лишь произнести то же самое слово". Я был в замешательстве от ее объяснения, но Мэо успокоил мой разум, назвав это "магией".

Как же я не понял сразу? Их высокую науку мы зовем в нашем мире магией, не ведая ее механизмов в силу своего невежества.

Обойти весь Приумрей за несколько часов оказалось невозможно. Мэо провел меня по самой большой части этого волшебного учреждения – лаборатории Анат. Здесь работали по-настоящему великие ученые и создавали они мир. Основная цель лаборатории заключалась в сотворении новых видов флоры и фауны, а еще в совершенствовании человека. Первое сравнение, пришедшее мне на ум при виде такого количества всевозможных тварей – Ноев Ковчег. Как жаль, что ни с кем я не имею права поделиться увиденным. Сколько знаний, сколько откровений!

Но дальше было еще интересней. Мы подошли к абсолютно пустой, со стеклянными стенами, комнате. Небольшая. Квадратов тридцать площадью. Мэо заманчиво улыбнулся и, указав на комнату рукой, шепнул мне:

– Лаборатория того света.

Я покосился на него с непониманием.

– Что значит "того света"?

– Тот свет – это чуть-чуть иной, алияфриквентный мир, куда мы уходим после смерти, переходя к другой, более совершенной форме жизни. – Так пояснил Мэо, сбив меня с толку незнакомыми словами. Хотя, стоит подумать – кажется это латынь.

Нижняя челюсть моего лица ощутимо поползла вниз. Никто и никогда не объяснял мне так просто и так доходчиво тайну жизни после смерти. И главное – сам факт ее наличия.

Я хотел было задать кучу вопросов, но он не дал мне сделать этого, запросто распахнув дверь в эти пугающие апартаменты. Он приглашал меня войти. Приглашал на тот свет. Было это абсурдно и страшно.

Я отрицательно покачал головой, дав понять, что не готов к подобному подвигу, но Мэо заверил меня, что не произойдет ничего плохого, ведь мой час еще не настал. Мы перейдем туда в своей плотной форме и никто из тамошних обитателей нас не увидит, потому что дальше микроскопа пути нам не будет. Это не так просто и день сегодня не подходящий.

– Дальше микроскопа? – не совсем понял я.

Но вместо ответа он снова пригласил меня войти.

– Не бойся же. Это только лаборатория.

Видя мою растерянность, Мэо красиво улыбнулся и уверенно вошел в комнату, тут же исчезнув. Это было похоже на фокус, если не на чудо. От произошедшего меня бросило в дрожь и я не только идти туда, я видеть это не мог. Но Мэо снова появился, выйдя из комнаты подобно призраку. Его искренне рассмешил мой страх и изумление, но он пообещал мне показать там кое-что весьма интересное и я согласился. Никогда и никто не приглашал меня прогуляться на тот свет. Привычный мир рушился в моей голове все больше и безвозвратнее.

Я шагнул в комнату, набрав полные легкие воздуха и, действительно, очутился в привычном для моего воображения помещении с микроскопами, экранами и погруженными в свои исследования работниками в количестве пяти человек, трое из которых были облачены в обычные белые халаты. Что можно было исследовать на том свете? И зачем? Я, признаюсь, попав туда, сразу же осмелел и даже пожалел немного, что нельзя увидеть этот мир вне лаборатории. Это было бы весьма любопытно, если не сказать больше.

Меня представили темноволосой женщине с тонкими чертами лица и в очках. Было в ее внешности что-то среднеазиатское, как мне показалось, но звали ее совершенно по-русски – Наталья. Мэо попросил Наталью показать мне открытые атомы. Само словосочетание прозвучало странно, заставив меня пораскинуть мозгами в эти несколько секунд – что бы это значило?

Мне предложили заглянуть в микроскоп, каких было много в лаборатории Анат. Он и на микроскоп-то походил мало. Странный аппарат, выводящий увиденное на экран крупным планом. Я заглянул и смог наблюдать незнакомые мне молекулы. Наталья предупредила, что это молекулы человеческого уха, засыпав мой интеллект еще одной порцией новых терминов. Иная терминология, иная биология, иная физика…

Картинка изменилась и мы стремительно погрузились вглубь совершенно бесцветной молекулы, узрев на экране несколько разбросанных с большим промежутком атомов. Это было удивительно. Столько пустого пространства между ними. Даже непонятно, каким образом они могут составлять что-то материальное. Мэо спросил, приходилось ли мне работать с микроскопом и наблюдать подобную картину. Я ответил, что приходилось, хотя и не с таким. И я имею представление, как выглядят мельчайшие частицы.

– Ну вот и хорошо! – обрадовался он и попросил посмотреть на экран повнимательней, ибо я невнимателен.

И действительно, я поймал себя на отстраненности от происходящего. А как иначе? Разум мой никак не мог привыкнуть к нахождению в мире мертвых. Дальнейшая картинка заставила меня содрогнуться. Я не мог понять, что вижу на самом деле. Только что это были атомы, но теперь… Теперь они напоминали узор ковра. Вернее сказать, пространство между ними было заполнено несимметричными, редкими и совершенно отличными друг от друга знаками.

Я подумал, что здесь это и есть цель работы – вытворять с атомами и молекулами нечто подобное. Я спросил, что это значит и чем это они здесь таким занимаются. Ответ Натальи был развернутым, но чуждым моей психике. Она объяснила, что в привычном мире мы видим мельчайшие частицы – молекулы, клетки, атомы, электроны закрытыми, а потому они выглядят для нас почти пустыми. Но они не являются тем, что мы привыкли о них думать. И в действительности это все искусственные частицы, диктующие носителю форму, цвет, качество. И выполняют роль пусковой кнопки программирующей информации вот эти вот символы, которые созерцать возможно лишь в этом мире. Здесь они открыты. И атомы в этом поле такие, какие есть на самом деле.

Я чувствовал, что Наталья старается объясняться со мной на максимально доступном языке, используя примитивные термины. И я благодарен ей за это, несмотря на свою относительную теперь подкованность в вопросах физики, так как все равно из сказанного и увиденного понял мало. И больше всего потому, что не мог поверить в то, что вижу.

Сложно было оторвать глаза от столь удивительного зрелища. Все знаки на атомах были мягкого желтого цвета. Они казались безупречно четкими, ровными, словно отпечатанными.

– Но что это значит? Эти знаки? И откуда цвет? Ведь его не должно быть.

– Этот рисунок составлен цифрами. Но не привычными для тебя. Он виртуален, я думаю. Вот это мы и пытаемся понять. Ну, в данном случае важен еще и цвет. Его излучают сами атомы. Этот, например, говорит о том, что это не конец и атом содержит другие частицы, к которым мы и обратимся.

Таким было объяснение Натальи, которое лишь еще больше перемешало мои скромные, самостоятельно добытые знания. Она увеличила изображение до электронов и я увидел невероятные по красоте символы. Они в корне отличались от предыдущих даже по своей стилистике. Но цвет их был нежно-зеленым, как просвеченная солнцем весенняя листва. Спросить я даже не успел. Наталья пояснила, что зеленый цвет обозначает еще меньшие частицы в составе электронов. Мы погрузились глубже и символы поменялись, став голубыми. Но и после этого погружение продолжилось. Мы добрались до синих символов, отдаленно напоминающих санскрит.

Я позволил себе угадать цвет символов клетки и молекулы, указав красный и оранжевый. Мэо довольно улыбнулся, что означало, я полагаю, мое точное попадание. А все было просто: радуга. Семиуровневый спектр. Последние частицы ожидались фиолетовыми. И так оно и случилось, но Мэо обрадовался, как ребенок и попытался меня удивить, намекнув лишь, что мы ведь не в своем мире, где информация дана дозировано, мы в мире ином. А здесь реальностьболее открыта, после чего я рискнул предположить, что радуга здесь тоже иная. Я спросил, сколько же цветов имеет спектр на самом деле и Наталья ответила, что двадцать семь.

После продемонстрированных мне чудес я поймал себя на неудержимом желании увидеть эти сказочные цвета и понять, что означают символы. Но я переоценил свою психику. Рассказа о полном спектре было бы достаточно. Я, к сожалению, почти все видел серым. Мэо сказал, что знал, но указать мне на это было важно. Я должен понимать, что есть информация доступная и запрещенная, а есть информация из потенциала и порциала.

Человеческое восприятие сильно ограничено. Я не смогу увидеть всех показанных мне цветов, у меня к ним дальтонизм, как и не смогу понять перевод на мой язык команд, которые заключают в себе эти таинственные знаки. В человеческих языках нет слов, способных перевести эти понятия. Но зато мне пояснили более доходчиво, что это не просто символы, а слова на высшем для меня языке, которые являются и информацией и командой, как фотоны с их дуализмом. Информация создает содержание, команда приводит его к жизни. Носамое любопытное из всегосказанногоМэо намекало на миллионную долю информации. Все, что мы видим – это лишь верхушка полной картины, а потому мы всегда будем в тупике. Может статься, что те частицы, с которыми мы пытаемся работать и которые всеми силами постигаем и приручаем, подобны небесному свету, долетевшему до нас от умерших уже звезд. Они могут быть лишь импульсом, лишь действием чего-то большего, невидимого, но узреймы это и врата разума распахнутся для нас полностью.

Я чувствовал себя первоклассником. Мэо успокоил меня, убедив, что для большего понимания мне неплохо бы изучить программирование и вообще принцип действия вычислительных машин. Это неведомая для меня область и он хотел бы помочь мне в этом, так как я талантливый мыслитель, которому не хватает элементарного пополнения своего словарного запаса и владения некоторыми существующими в природе научными достижениями. Эта фраза рассмешила меня и я поправил Мэо, заверив, что в природе нет научных достижений, они есть лишь у человека.

Мэо рассмеялся в свою очередь и с укором покачал головой, упрекнув меня в невнимательности к только что продемонстрированному ими научному достижению, пронизывающему своим бесчисленным множеством всю природу и создающему ее. К тому же ничто в мире людей не изобретается. Все привносится извне. Оттуда, где все это всегда было и есть.

Я был очарован виденным, но сокрушен осознанием своей никчемности. Я понял, что нет никаких гениев и избранных, святых и грешников, созидателей и разрушителей. Там, в мире, мы не делаем ничего такого, чего бы уже не было здесь. Но когда мы вернулись с того света, Мэо порекомендовал, словно прочтя мои мысли, продолжать работу над частицами. Странный Мэо… Я спросил, зачем? Ведь все равно у них это есть. На что он ответил, что я немного путаю. Есть на СИНе, есть у врага, а у них нет. А они Охра. И они на Земле. Но как же так? Он называл врагами тех, с кем плотно работал бок о бок. Фиалковоглазая женщина лишь кивала и улыбалась. В конце встречи он назвал ее Флореттой.

Перед моим отправлением домой мы прогулялись по Охре, у берега моря и мне почудилось, что я не вдыхал воздуха чище. Они словно ждали этого, а может снова прочли мои мысли и, указав рукой в небо, пояснили, что там невидимый купол. А воздух искусственный. И вся это биосфера тоже создана искусственно. И если я не помогу им с частицами, то так будет и дальше. И Земля никогда не будет восстановлена. Я долго всматривался ввысь, пытаясь разглядеть тот самый купол и снова подумал, что все это сон. Потом я невольно глотнул кристальный воздух ртом, желая им напиться на прощанье и сказал, что я конечно же продолжу работу над частицами, о которых ничего не знаю, но разве у них нет настоящих ученых? Флоретта сказала, что нет. Меня удивили ее яркие, чуть раскосые глаза. Они были прекрасны и не лгали. Еще она сказала, что их мало и им некогда. А я теперь свой. И мне можно доверять.

Когда мы сидели в парке, к нам подошел мужчина в очках и назвался Фернандо Ктахом. Плотный такой мужчина, с палочкой и маленькой бородкой. Попросил меня быть осторожным, обратившись по имени, хотя я и не представился. "Как же мала Охра…" – подумал я. Что же это за страна такая? Что за беда настигла Землю?

Ктах улыбнулся и напомнил мне, что здесь я могу быть абсолютно спокоен. Я ответил, что догадался об этом и восторженно рассмеялся. Но они кажется не заметили этого, так как были отчего-то грустны. Мне даже показалось на секунду, что кроме их троих в этой стране никого больше нет. Но, к счастью, я ошибся. Когда мы возвращались к моему тоннелю, я увидел много идущих по улицам людей. И я видел гуляющего просто так слона, но ни одного храма я не увидел в этой стране.

Я уходил на закате. И он ничем не отличался от обычного, естественного заката. И на лицах моих новых друзей я видел столько тоски и рока, что мне было жаль их оставлять. Но я хотел обратно – в свой убогий, теперешний дом, где ждал меня мой горячий чай и книги. Где мог я работать над своими частицами и новым телом, придавая ему сильную проводимость".

И это все, что есть у Илария о них – далеких, отчаянных, первых… Он счастливчик, он видел их глаза, слышал голоса. Мне никогда не повторить столь счастливый опыт. Та Охра теперь под запретом. Но я потолкую о них немного. Совсем чуть-чуть… О Мэо, например.

Был такой сотрудник в Охре, как Матиас Голландер. Появился он с первых дней основания и, как сказано в "Повествовании Ро Динаро о великих сердцах", с ним была Вероника Светлова. Так вот, ходят слухи, что Матиас Голландер и является тем, кого в дальнейшем по какой-то причине стали именовать Мэо. Но это действительно только слухи. По официальным документам Матиас погиб в первом же бою с геотами, отправившись на фронт с полным сердцем благородных порывов.

О Светловой Веронике известно не много. Честно и упорно пробовала себя в многочисленных видах деятельности на благо развивающейся Охры, но особенно нигде не задержалась. Последним видом ее занятости стала скромная должность лаборанта в генетической лаборатории. Больше информации о ней нет. И ныне она не проживает ни в Охре, ни в Геотии.

Мне же встречались такие отчаянные сплетники, которые утверждают, что Мэо по происхождению геот, однако, осмелюсь их переплюнуть, предположив его принадлежность к команде тех, кто прибыл из отдаленного будущего. А вдоволь начитавшись о его личности, рискну отправить его происхождение к предыдущим цивилизациям. Но назвать Мэо геотом… Величайший абсурд. И абсурд – его появление в нашей истории. Основатели настолько под запретом сейчас и так строго запечатаны с некоторых пор во времени, что даже я – дилетант – не могу допустить их причастность к делу Илария.

Ну положим, что информация о некой уникальности сына Илария могла дойти до них от пришедших из будущего. Мы еще столкнемся с этой командой. Валентиан, Жордан и Лука… Посланцы далекого двадцать девятого века, которым нужна была помощь в поиске все того же удивительного чада – сына Илария. Ну дали бы им такую возможность – подсказали, как и где искать… Но сами-то чего засуетились? Мне на ум приходит немного ответов. Либо по указке Фердинандо Ктаха, продавшего Охру геотам всю – до последнего гвоздя, либо цель икс, помноженная на секретность.

От себя хочу добавить немного горечи. Время моего появления в Охре совпало с буйным расцветом Охры-Геотии, а потому Мэо, к величайшему огорчению, повстречать мне не доведется. Самое большое мое сожаление, выросшее в процессе знакомства с историей этого зазеркалья, как цветок после дождя. Любопытнейшая была личность. Самая интересная, мощная и загадочная, на мой взгляд, из всей летописи Охры. Гораздо интересней Илария, да простят меня миллионы его поклонников.

Мэо за один день был способен посетить несколько эпох и везде, если не переворот совершить, то голову вскружить или войну прекратить. Нет, это не Матиас… – миллионер, владелец такого уникального бизнеса, как производство музыкальных инструментов, красивый, уставший от жизни, увлекшийся на этой почве розыском редких, археологических ценностей, работавший в свое время в Каирском историческом музее и пропавший без вести в Риме, где он и познакомился с Никой Светловой.

На самом деле в Риме им обоим просто повезло столкнуться в нетривиальной обстановке с основателями Охры и стать одними из первых, приглашенных в нее на постоянное место жительства. И случилось это за три года до катастрофы и конца старого мира.

Мэо – это вообще большой и жирный вопросительный знак. Самый вопросительный и неизвестный во всем новом мире.

Откуда появился? Куда исчез? Где его родина? Почему расстался с дамой по имени Анат? И куда подевалась эта вторая по загадочности личность? По какой причине он предпочел проверенной и надежной Анат мало ему известную, чересчур легкую в поступках Флоретту?

Я все время пытаюсь контролировать свое излишнее любопытство, отбирая лишь факты и людей, как-то связанных с сыном Илария и вот по этим фактам и выводам получается, что ни Флоретта, ни Мэо с ребенком не связаны и в нем не заинтересованы. Они вообще не в курсе актуальности этой взорвавшей новый век темы. Хотя…

Вспомните, когда Иларий спрашивает у Флоретты о разрешении на встречу с сыном, та в недоумении. Насторожила меня ее реакция. Ведь она даже не спросила, что за сын такой и самое главное – почему с этой просьбой он обращается к ней, уверяя, что ему обещали. Не придала значение?

На этот счет у меня есть кое-что интересное от самого Илария. Это еще несколько вырванных страниц из его дневника, сложенных вдвое и спрятанных все в том же томике рассказов Пушкина, который мне достался в наследство вместе со всеми тетрадями и свитками. Гадать, кто их вырвал не стану. Какой смысл?

"День вчера выдался дождливый и необычайно серый. Словно и не весна совсем, а осень. Я вышел на крыльцо и обмер. Подле колодца, за двором, вымокшая до нитки, стояла Флоретта и неотрывно смотрела на меня. Она дрожала так, что это было видно издалека. На улице никого, под ногами скользкая, покрытая лужами грязь, отражающая в себе странного оттенка небо – серо-желтое, отчего все вокруг становилось такого же цвета. Погоды отвратительней я не встречал. Что-то жуткое было в этом небе, в этом цвете и Флоретта показалась мне в эти секунды не в себе. Мне стало как-то по-детски страшно, но я пересилил себя и вышел к ней, намереваясь пригласить в дом и не капли не понимая, зачем она там стоит.

– Мне нужно увидеть Мэо, – стуча зубами и едва шевеля посиневшими от холода губами, вымолвила она и я опешил совершенно.

– Мэо здесь нет и никогда не было, – ответил я. – Войдите в дом, вы же промокли.

Но она тут же повернулась и пошла прочь. Вода ручьями стекала с ее волос и черный, брючный костюм плотно облепил все ее тело. Однако удивление мое усилилось, когда сделав лишь несколько шагов, Флоретта просто растворилась в воздухе.

В замешательстве я подумал, что видимо, здесь появился проход, но подобный факт вызвал во мне лишь раздражение и я поспешил домой. Мысли об увиденном не оставляли меня. Откуда портал? Что они опять задумали? И почему она искала здесь Мэо? Может случилось что?

Одолеваемый мрачными догадками, я снова вышел на крыльцо. И каково же было мое удивление, когда я увидел ту же картину. Ливень, серо-желтое небо и промокшая насквозь Флоретта у колодца. Я набросил брезентовый плащ и выбежал к ней с полной решимостью избавить от этого нескончаемого дождя. Но как только я приблизился, она снова ошарашила меня какой-то ерундой:

– Поймите меня, мне необходимо увидеть Мэо!

– Черт его знает, где ваш Мэо! Что же вы мокнете?! Идемте в дом!

Но видимо эта женщина стремилась добиться от меня какой-то определенной реакции, так как снова увернулась и, сделав несколько шагов, исчезла.

Проглотив гнев и решив, что с ней что-то не так, я вернулся в дом, собравшись растопить печь. Очень уж похолодало, да и обед готовить пора. Управившись с огнем и сунув в печку свекольник с пшенкой, чтоб сытнее было, я прислушался к дождю. Он не затихал. Мелкие домашние хлопоты не оттеснили мои размышления о произошедшем, а скорее генерировали их. И я подумал, что если Флоретта появится здесь ещёраз с разговорами о Мэо, то это будет означать только одно – какая-то тайна кроется в сегодняшнем дне.

Но Флоретта появилась у колодца не только в третий раз, но и в четвертый, и в десятый раз и я уже перестал выходить к ней и когда стемнело, плотно задернул шторы, так как по-прежнему лил дождь и она по-прежнему стояла у колодца. Но моя совесть чиста. Я сделал все, что смог. Я ее силой в дом затащил, отругал отборным матом, я ее и тряс, и в плащ укутывал и выталкивал силком обратно – в этот невидимый портал и сам пытался пройти следом, но у меня не вышло и никакого прохода я не ощутил. Тогда я плюнул на все происходящее и даже страх отступил, осталась только злость. Флоретту словно подменили.

А когда я ее в дом завел, она как будто разума лишилась, кинувшись бегать по всем комнатам. Я не узнавал ту самую красавицу Флоретту, которая первая познакомила меня с Охрой. Я не мешал ей и не говорил ничего. Наверное она искала Мэо. Ну что сказать? Думаю, что все же, что-то произошло, но на мои расспросы она реагировала неадекватно, продолжая заглядывать во все углы, под стол и под кровать.

– Где Мэо? Где он? – только и повторяла она и я не знал, что ей ответить. Она все равно не слышала меня и наблюдать это было страшно.

Но вот ночью, когда размышления не оставляли меня, а дождь, наконец-то стал тише, решил я прокрутить в голове весь сегодняшний день, чтобы понять, чем же он так ее заинтересовал. И как это связано с Мэо?

На другой день, после бесконечных визитов Флоретты, пришел Алиеф и принес с собой маленький, серебристый чемоданчик, в котором блеснули металлом инструменты и показались мне разноцветные флаконы. Он заявил, что пора сделать такой же укол, который пять лет назад, в поезде, по дороге сюда, мне сделал Загорский. После такой осведомленности о Загорском и тех событиях лишних вопросов задавать я не стал, а просто послушно подставил плечо. Надо, так надо».

Я пожалуй оставлю эти вырванные страницы из дневника Илария без собственных комментариев, так как в связи с написанным мне необходимо выяснить некоторые детали.

Глава 5. Валентиан.

Из "Мемуаров анатомички":

"Как только тоннель Охры закрылся за Иларием, став похожим на светящуюся мандаллу, Ктах сел в серебристый автомобиль и отправился домой. Постарел и поглупел великий некогда и могущественный в легендах правитель Охры. Силы постепенно оставляли его. И продлять свое существование, прибегнув к ухищрением современных научных достижений он не считал нужным. Устал… К тому же они проиграли эту битву. Охра умирала, а с ней и то последнее, по крупицам собранное, что могло поведать о прежней, безвозвратно ушедшей человеческой цивилизации. Не удержать… Как ни старались, что только не делали, даже за союз с геотами ухватились, как за спасительную соломинку. Но союз не получался. Геоты захватили все. Время, людей, власть.

– Давай присядем, – дрожащим голосом предложила Флоретта и они с Мэо опустились на ту самую скамью, где только что так мило беседовали в обществе Ктаха и Илария. – Наши гости обещали подойти.

– Полно, Флоретта, нам уже никто не поможет. Империя Ро погибла… Жаль расцвести так и не успела. – Мэо взял свою подругу за руку и с глубокой тоской посмотрел ей в глаза. – Но ведь мы не уйдем, не так ли?

– Я уже не знаю, Мэо, что лучше для нашего будущего…

Ее фиалковые глаза были полны сомнения и такой не проходящей усталости, что ему стало жаль Флоретту. Она совсем не обязана быть с ним солидарна, она не обязана также и тонуть с этим огромным кораблем под названием "Охра". То ли дело Анат…

– Ты вправе уйти. Еще есть возможность выбрать любое, милое твоему сердцу время или махнуть в Геотию, ну или строить здесь – на руинах нашей жизни то, что планируют геоты, ты…

– Ты прав – я уйду! – резко перебив его, ответила Флоретта и вдруг улыбнулась, радостно помахав кому-то рукой.

Мрачнее осенней тучи к ним приближался весьма любопытный гость. Он был из тех, кто прибыл из далекого, двадцать девятого века, с одним единственным намерением – отыскать своего создателя. Мэо считал эту идею бредовой, отказываясь понимать столь развитую цивилизацию потомков.

Невысокий, чуть полноватый и уже лысеющий жгучий брюнет с непривычным именем Валентиан. Ничем не отличающийся от нынешних представителей человечества, за исключением, пожалуй, языка, который трансформировался настолько, что понимать гостей из далекого будущего было бы невероятно сложно, если бы не их всесторонняя подкованность. Они говорили языках на двадцати каждый. К тому же и на большинстве языков прошлого. Движения ума считывали моментально, видели несколько частот, род продолжали силой квантовой мысли. Да много еще чего необычного было в арсенале их цивилизации, но самое глобальное, о чем они поведали последним правителям Охры, так это то, что прекрасная эпоха длится у них уже несколько веков и залогом благополучия является набор информационных генов, трансформировавших агрессию в интермиль. Это новое слово не имеет аналогов ни в одном языке до катастрофы. Но имеет приблизительное объяснение. Именно приблизительное. В старом мире его можно сравнить лишь с безусловной любовью. Новый термин родился в новой эпохе оттого, что просто невозможно было далее путать это высокое чувство со страстью, зависимостью, собственной значимостью, эгоизмом.

Мэо заспорил как-то с Валентианом, как знатоком и ценителем всей мировой истории о роли религии, о достоверности пророков и их чудесном влиянии на жизнь человека. В карих, пронзительных глазах Валентиана он увидел изумление.

– У тебя есть возможность проверить это, – понуро предложил он и Мэо показалось, что Валентиан был разочарован, плохо скрывая подавленность и печаль.

– Я проверял, – с неуверенной улыбкой ответил Мэо, сильно сожалея, что они друг друга не понимают.

За кратким его ответом последовал взгляд, на корню уничтоживший желание беседовать дальше.

– Все было не совсем так, как тебе хотелось бы? – Мэо не ответил. – О тебе через сто лет тоже многое додумают. Однако это не помешало одному из легендарных пророков создать новый мир.

– И к чему это привело?

– Нельзя постоянно искать кого-то, на кого можно переложить ответственность за все беды. Даже если это бог. Ведь и ты в глазах многих божественен. Как тебе? Не тяжела ли корона?

– Это не моя корона, а потому не тяжела.

– Но они этого не знают.

– Значит, на Земле наступили все же благоденствие, рай и счастье? – резко оборвав ненужный спор, спросил Мэо.

– Значит наступили. Но и знание у нас есть. Ты даже не сомневайся. И я скажу тебе, что все совсем не так, как нам кажется. И мы совсем не такие, какими видим себя.

Мэо вспомнил теперь эту беседу, задумчиво наблюдая за приближающимся к ним Валентианом. Что же так расстроило этого чистого сердцем, совершенно беззлобного человека?

– Что случилось, Валентиан? – с тревогой задала вопрос Флоретта.

– Добрый день, друзья! Все печально, к моему сожалению. Погиб наш друг Жордан.

– Как погиб?! – Флоретта приложила руки к груди.

Мэо сразу интуитивно почувствовал, что это конец.

– Уничтожен наш проход. Это сделано нарочно. Жордана расплющило в нем моментально.

– Ты связался со своими?

– Да, Флоретта, конечно же. Те, кого вы называете управляющими, запретили переход из нашей эпохи. Путешествий во времени с начала нашего века больше не будет.

– А вы? Как же вы?

– Это наказание…

– А Лука? Лука жив?

– Он в двадцатом веке. Его оттуда не выпустят. Помогите мне перебраться поближе к ним.

– К ним? – Мэо горестно посмотрел на Валентиана. – Ты имеешь в виду…

– Да, я о нашем создателе. Мне хотелось бы быть рядом. Это счастливый подвиг для меня. Не наказание… Это честь быть подле нашего родоначальника. Но конечно, если получится.

– Мы попробуем. Но ты говоришь, что Луку они не выпускают.

– Потому что он рядом с ним. А я нет. Но если вы мне поможете, обратно они меня тоже не выпустят. Но я и сам хочу этого. Я напишу об этом. И может быть в моем времени рукопись моя попадет в руки историков и даст нашему обществу именно то, зачем мы сюда и явились. Я соберу все, что можно, я зафиксирую каждую мелочь и я буду беречь его, как смогу.

– Похвально, Валентиан. – Не веря тому, что слышит, Мэо покачал головой. – Это тот самый порыв, которого так не хватает нам. Если бы в прошлом мире люди так светились от любви и подвига, катастрофы бы не последовало. И закат сейчас перед нами был бы настоящим, а не искусственным.

– Да, но и нас бы здесь не было, – заметила Флоретта, коснувшись руки Мэо своими холодными пальцами.

Он вздрогнул и устремил к ней скорбный взгляд.

– По-прежнему хочешь уйти? – неожиданно спросил он.

Она коротко и сухо кивнула.

– Мы поможем тебе, Валентиан, – почувствовав, как противно кольнуло в самое сердце, ответил Мэо, проигнорировав сухость Флоретты и теперь, наверное, и ее присутствие тоже. Он опять вспомнил Анат. Она бы не ушла. В таком случае почему он не с ней? "Нет", – глядя в полные тревоги глаза Валентиана, размышлял Мэо, – "я не потому о ней вспомнил, что Флоретта обманула мои ожидания. Я потому вспомнил, что сердце мое так и осталось с Анат. Тогда зачем я здесь?!"

Валентиан, казалось, угадал его мысли, так как переменил взгляд с тревожного на понимающий, а Флоретта вскрикнула.

– Мэо, ты делаешь мне больно!

Он даже не заметил, как размышляя о своей бывшей, исчезнувшей подруге, с силой сжал тоненькую ладонь нынешней.

– Прости, Флоретта! – машинально извинился он, отругав себя за глупость этих воспоминаний. Ведь Анат наверное уже и в живых нет.

А он продолжает забывать об этом, говоря с ней мысленно, как будто она рядом. А может не зря забывает? Что, если она действительно жива? Ведь мертвой ее не видели. Но и живую Анат никто и нигде давно уже не встречал. В тайне от Флоретты и Ктаха, он искал ее, где мог – и в прошлом, и в будущем. Безрезультатно. И все же не чувствовал, что Анат мертва. Самообман наверное. Хотя…, зная эту несломляемую женщину, он мог бы скорее предположить, что она очень сильно шифруется. И у него на этот счет давно была своя идея. Зашифроваться подобно ей и уйти. Есть большая вероятность, что она прячется от тех, кого знала и от него в первую очередь. Потому у него больше шансов встретиться с ней в чужом обличье. И почему он раньше не сделал этого? Столько времени упущено…

Снова отрешенно задумавшись об Анат, Мэо пропустил начало рассказа Валентиана.

– Они оставили сообщение…, – совершенно потерянным голосом вещал тот. – Они не впустят нас обратно.

– Но почему?! – безнадежно вопрошала Флоретта. – Это как-то не укладывается в мое представление о вашем обществе.

– Наше общество здесь не причем. Это все управляющие. Это их распоряжение. Мы все слишком заигрались со временем. И вы, и геоты. Это величайший соблазн и величайшее преступление.

– Весь этот мир, уважаемый Валентиан, – сурово сдвинув брови, категорично вмешался в его рассуждения Мэо, – одно безнаказанное преступление против человечества!

– Мэо, поосторожней, – предупредила его Флоретта. – Ты накличешь на себя беду.

– Ты считаешь, что я боюсь?! Нет! Я не по-ни-ма-ю! Может быть, вы мне объясните, уважаемый Валентиан, что там в вашем идеальном обществе поговаривают о смысле человеческой жизни вообще? О назначении этого мира, о его устройстве?

– Мы управляем этим миром по своему усмотрению. С тех пор, как он отдал нам своего сына.

– Ничем вы не управляете! – Мэо протянул Валентиану руку. – И разрешите откланяться! Я, пожалуй, пойду! Тоскливо мне видеть, как гибнет Охра.

– О чем ты? – растерянно бросила ему вслед Флоретта. – Ты собираешься покинуть нас?

– Собираюсь. – Мэо с грустью окинул бывшую возлюбленную взглядом. – Прости. Дальше нам не по пути. Я ухожу из Охры!

Флоретта хотела схватить его за руку, отхлестать по щекам, накричать, высказать все, что накипело лишь за то, что он ускользал из-под ее контроля. И так было всегда. Он не подчинялся ей, он был как песок в руке. И это мучило ее, унижало и злило.

– И вот так вот, теперь, он меня оставляет? Теперь, когда вам нужна наша помощь, – едва слышно пробормотала она, глядя в спину уходящему Мэо.

– Ну разве Ктах не сможет дать нам разрешение на мое путешествие в прошлое? – забеспокоился Валентиан.

– Я поговорю с ним конечно же…, – Флоретта вскочила со скамьи. – Мэо! – крикнула она вслед скрывшемуся за углом терракотового дома другу, но он не обернулся. – Ты не можешь меня оставить… Это должна была сделать я… я…

– Не расстраивайтесь, – попытался успокоить Флоретту Валентиан, который, по всей видимости, имел слабое представление о любовных отношениях между мужчиной и женщиной. В его времени все чище и понятней. Без надрывов и страстей. – Он вернется. Я не верю, что он может уйти… Но вот что странно – мне запали в сердце его слова о том, что весь мир – это преступление против человечества. Он в чем-то прав…

– Фу, Валентиан! Мэо любит попозировать красивыми, впечатляющими фразами. Но за ними, как правило, не стоит ничего. Поверьте мне, я изучила его неплохо.

Валентиан как-то странно посмотрел на нее, словно не узнавал.

– А вы знаете, может и хорошо, что он ушел. Вы не любите его.

Флоретта стрельнула в гостя сердитым взглядом и крепко сжала губы.

– Идемте к Ктаху! Он обязан вам помочь!

– О, да! Я буду благодарен ему безмерно!

Ктах был уже дома, а потому гости заявились к нему, когда вечер сгустил свою свежую синеву и цветы запахли сильнее.

Он встретил ихпо старинке – в домашнем, лиловом халате, с чашечкой розового чая в руке.

– Что там опять произошло? – небрежно почесав шею, полюбопытствовал он у чрезмерно взволнованных гостей. – Ну неужели завтра дня не будет?

– А если не будет?! – капризно надув губы, грубовато ответила Флоретта. – У наших друзей проблема, а ты будешь ко сну готовиться? – Она без приглашения уселась в кресло. – Мэо ушел!

– Куда ушел? – не понял Ктах.

– Совсем ушел! Совсем, понимаешь?!

– Не понимаю… Поясни.

– Он ушел из Охры! И это тогда, когда Валентиан обратился к нам с просьбой о помощи!

– Не может этого быть. Он ничего не сказал мне… А… что у вас за проблема? Простите, что я так небрежно одет…

– О, нет, ничего страшного! – успокоил главного Валентиан. – Вы, наверное, уже отдыхать собирались. А мне вот не до отдыха. – Глаза гостя при этих словах покраснели, а маленькие ноздри по-женски затрепетали. – Страшно на самом деле. Если вы меня конечно понимаете.

Ни Флоретта, ни Ктах никогда прежде не видели Валентиана таким жестким. Он даже показался им злым и опасным. Неужто же все россказни об отсутствии у них – искусственно перерожденных арсов – гена агрессии – ложь?

– Я с самого начала говорил, что эта затея ничем хорошим не закончится! И вот вам, пожалуйста. Нас заперли здесь и пути обратно для нас закрыты. А Жордан погиб… Как они могли так поступить с ним?! И не смотрите на меня так! – Валентиан одарил своих друзей ледяным взглядом. – Нет во мне агрессии. Не сомневайтесь! Я не чувствую в ней потребности. Я просто подавлен. Я скорблю, но я по-прежнему хочу быть подле своего создателя. Потому что ничего другого мне не остается. И кстати – моя прабабушка была геотка! Вот вам результат работы установки.

– Ктах, надо помочь Валентиану отправится в прошлое, – обратилась в свою очередь к главному Флоретта, налив себе стакан воды из графина и воодушевившись репликой об установке.

– Не понимаю… Для этого нужно было меня беспокоить?

– Что ты не понимаешь? Запрет установили управляющие. Помогая ему, мы рискуем так же попасть под запрет.

– Флоретта, Охра доживает свои последние дни. И если отсюда будут закрыты пути в другие радиусы и точки, то из Геотии они открыты настежь. А в скором времени, если ты помнишь, мы окончательно с ними объединимся. Так что… Ничего страшного не случится. К тому же я не уверен, что нас накажут. Меня это беспокоит гораздо меньше, чем уход Мэо. Ты уверена, что он отчалил навсегда?

– Валентиан был свидетелем его ухода. Он подтвердит мои слова.

– Да, я подтверждаю. Но не вижу в этом ничего страшного в связи с тем, что вы сказали. Объединение с Геотией – это не просто, на мой взгляд. Не каждому это по душе. Я его понимаю.

– Но он в первую очередь должен сказать об этом мне. Иначе позже ему придется иметь дело с новым руководством и их реакция на его уход из государства может быть непредсказуемой. А ведь он вышел из государства?

– Я думаю, да, – грустно подтвердила Флоретта.

– Первый опыт в этом отвратительном процессе, – Ктах брезгливо поморщился, как будто кто-то провел камнем по стеклу, – был у Анат, если мне не изменяет память. Руководство было потрясено. Надеюсь, она просто погибла, а не предала нас. – Валентиан скорбным взглядом отреагировал на последние слова руководителя. Его в очередной раз постигло разочарование. Не те люди стояли у руля Охры, далеко не те. – Следующим после нее был Ро… И это было невероятно печально. Он бросил меня одного управлять государством именно тогда, когда Геотия взяла нас в тиски. Быть может все сложилось бы иначе, не покинь он нас. Но он официально отписался от принадлежности к Охре. Он написал прошение, которое было мной подписано. Ну не казнить же его, в самом деле? Не знаю, где он теперь… Скорее всего, в Египте остался. Сильно он сердцем прикипел к тамошней царице. Не стану называть ее имя. Правда, никто из наших там его не видел. Но я почему-то уверен, что он там… – Ктах задумчиво посмотрел в пустоту. – Итак… Мэо…

– Нет, Ктах, не Мэо! – прервала его Флоретта. – Валентиан. Если ты позволяешь помочь ему, то на свой страх и риск мы можем переправить его уже теперь. Просто я думаю, что медлить в подобной ситуации не стоит. Может быть поздно.

– Да-да, я согласен! Действуйте на свое усмотрение.

– Но я прошу тебя сохранить эту последнюю тайну Охры в полной тишине.

– Ну разумеется, уважаемая Флоретта. Этот порыв на благо будущего уйдет в прошлое безмолвно.

Ктах довольно улыбнулся, радуясь так удачно найденному речевому обороту.

– Ну, мы пошли?

– Удачи! – Главный гордо вскинул голову и рассеянно кивнул Валентиану. – Не забудьте упомянуть вашему создателю, как вы его величаете, о нас – простых смертных охринцах, внесших мизерный вклад в дело его безопасности и кто знает – может быть и становления, как величайшей личности в истории человечества!

– Безопасности? – У Флоретты в сердце ёкнуло подозрение от его случайно оброненной фразы. А может не случайно? – Но мы не говорили о безопасности…

– Зато об этом говорю вам я! – Ктах властно поднял палец вверх. Честно сказать, весь его облик сейчас был более чем смешон. Нелепый, шелковый халат, сильно разошедшийся на груди и открывший густые, темно-рыжие волосы, босые ноги, неизменная трость в руке, смешно торчащая в стороны редеющая шевелюра и пухлый, монументально направленный вверх, указательный палец. – Идите, Валентиан и не просто найдите своего бога, но и берегите его, насколько хватит сил, ибо ничего другого вам не остается.

Валентиан был конечно чист сердцем и помыслами своими, но дураком он не был, а потому после столь театральной тирады главного, с недоверием покосился на Флоретту. По ее сосредоточенному и немного растерянному лицу он понял, что она сейчас думает о том же, о чем и он.

– Всего хорошего, Ктах! – живо бросила Флоретта на прощанье и незаметно поманив Валентиана, поспешила к выходу.

– Всех благ, господин Ктах! – почти на бегу попрощался Валентиан. – Благодарю за помощь! Если повезёт – еще увидимся.

– Надо спешить! Я в нём ошибалась! – прошептала Флоретта, когда они вышли из дома Ктаха в наступившую темноту. – Я уверена, что он расскажет о нас. Он ни за что не станет подставлять себя после всего, что здесь произошло. И как я могла ему довериться? Мы всё потеряли не потому, что ушел Ро и погиб Тэт, а потому что слишком сговорчив наш великий и могущественный Ктах. Что он, вообще, возомнил о себе? А ты знаешь…, – Флоретта вдруг остановилась и даже не заметила, что обратилась к Валентиану на "ты", – мы не пойдем к нашему главному порталу, где о нас сразу доложат. Мы пойдем к заброшенному, который не работает, как все считают, но Мэо нашел способ запускать его и нырять в радиусы в тайне ото всех. Вот туда мы и пойдем. К тому же это ближе, чем станция. Новая станция огромная, пятьсот тысяч квадратов площади. Там нас могут заметить те, кому не желательно бы знать, куда мы направляемся.

– А этот портал… он исправен? Доставит ли он меня, куда надо?

– Исправен…, – Флоретта небрежно махнула рукой и они сели в черный, маленький автомобиль. – Старая станция на переправе! – громко скомандовала она и автомобиль тронулся.

Было видно, что Флоретта сильно волнуется. Ее редкой красоты глаза пугали тревогой, но при этом ни один мускул на лице не дрогнул, словно оно окаменело. Брови были сдвинуты к переносице и между ними образовалась двойная горестная складка. Дыхание женщины стало неровным, темные волосы тугими завитками растрепались по плечам. Она казалось в эти мгновения мистически красивой, но Валентиану ее красота именно теперь показалась роковой. Он обладал даром мощной интуиции за несколько минут до важного события. И сейчас интуиция просто кричала. Ну, конечно же, как может быть иначе? Ведь скоро он навсегда запрет себя в чужом времени. Это роковой перелом в его судьбе. Быть может он должен поступить иначе? Быть может не стоит этого делать?!

Но на размышления времени уже не было. Флоретта оказалась права – до переправы они добрались минут за пять. Старое здание станции было невероятно обшарпанным и разбитым. Словно оно не в Охре находилось, а в захолустных трущобах, где все заброшенное моментально разбирают на стройматериал. И почему его до сих пор не снесли?

Они остановили автомобиль за кустами коралловой розы, что рослапрямо возле зданиястанции, потому что его освещал единственный уцелевший фонарь, а метрах в пятидесяти дальше белел пропускной пункт и их могли заметить. Станция даже не былазаперта. Более того – одна створка двери болталась на единственномвинтике, на полу валялась почему-то солома и яичная скорлупа, много обломков пенопласта и черные, пластмассовые втулки.

– Очень здесь подозрительно! – громко произнес Валентиан, надеясь, что Флоретта передумает отправлять его из такого сарая.

Но она его, казалось, не слышала.

– Ты помнишь, в каком он времени?

– Очень точно помню. Мы знаем о нем все. Это был одна тысяча девятьсот двадцать шестой год, но потом, – глаза Валентиана горели светом радости, когда он говорил о каком-то неизвестном, кажущимся ему богом, человеке. – Потом он побывал в Охре, после чего его отправили в другой год. Мы снабдили его дом прослушкой очень тщательно. Мы хотели уберечь его от опасности, так как не все из тех, кто вращался вокруг него, нравились нам.

– Двадцать шестой год, говоришь? А местность какая? Название точки ты помнишь?

– Ничего страшного, я доберусь, если что, – Валентиан улыбнулся, с благодарностью посмотрев на свою прекрасную спутницу.

– Я не о том, – она казалась озадаченной чем-то. – Назови мне местность.

– Это Кошкино. Деревня в Псковской губернии.

– Так он же был у нас сегодня. – Флоретта словно окаменела. – Изобретатель самоучка. Но нам почему-то было приказано завербовать его, как гениального ученого. Им …

– Кем приказано?

– Им геоты интересовались. Ктах сказал, что для строительства нового союзного государства нам нужны гениальные люди из разных времен. И чем больше – тем лучше. Такое вот интеллектуальное воровство. Постой, ты говоришь, что его переправят в другое время? Ты же не пройдешь следом.

– Вот поэтому мне и надо туда. В тот самый год. Там мы еще не наказаны.

– Рискуешь встретиться с собой!

– Мы умеем сглаживать подобный коллапс. Это нам досталось от арсов.

– Ладно… Поверю на слово. Так это его вы богом именуете?

– Нет, не его…, – только и успел ответить Валентиан, как неподалеку, возле станции послышались голоса.

– Надо спешить! – не дослушав его, побелевшими отчего-то губами пробормотала Флоретта и открыла старую, почерневшую от времени, огромную дверь.

Взору их предстал такой же старенький, как и все здесь, портал. Небольшой, с тремя тускло светящимися, голубыми лампочками по диаметру.

– Ты уверена? – в очередной раз засомневался Валентиан.

– Возьми это! – Флоретта протянула ему черную, пластиковую втулку. Такую же, как валяющиеся повсюду на полу. – Повернешь серебристую головку и вскроешь ее. Произойдет вспышка. Это нейтрализатор тела. Ты почти умрешь. Но если наденешь мой ксен, – она сняла с руки прямоугольный аквафон и нацепила на его правое запястье, – он удержит тебя в теле, во что бы то не стало. Он снабжен опознавательным чипом, гарантирующим возвращение в тело при любых обстоятельствах и спасение из любой смертельно опасной ситуации. И пока нейтрализатор тела будет делать свое дело и открывать портал как окно на тот свет, чип, удерживая тебя, усилит его работу и вместе они откроют его до конца, но туда, куда надо. Без этих ухищрений портал, к сожалению, не открывается полностью.

Он понимал, что она имеет в виду. Это фокусы из прошлого, простые для него как грабли и мотыга. А потому он сомневался, что подобный каменный век способен работать.

– А если…

– Все получится! Иди!

В помещении, за дверью послышался звук чего-то ломающегося и хриплые мужские голоса, переговаривающиеся с голосом искусственным, пугающим. Язык был не известен Валентиану, но все это ему не нравилось с самого начала.

– Ты рискуешь! – крикнул он ей и Флоретта буквально втолкнула его в портал.

– Ломай нейтрализатор! – крикнула она и дверь распахнулась. Валентиан сломал втулку и все произошло меньше, чем за секунду. Он даже не успел увидеть тех, кто явился им помешать, потому что почувствовал сильный толчок и все вокруг закружилось, потом вкус крови во рту, тяжелая боль в затылке и жужжание, как будто кто-то пытался просверлить ему череп. Ни Флоретту, ни тех других он уже не видел и не слышал. Неожиданно стало тихо-тихо, а в голове все время звучало чье-то пение, как фон… Он не осознавал его до конца. Но когда осознал, то тьма рассеялась. Он обнаружил себя внутри белёного помещения, без окон и очень похожего на лабораторию… И он кажется узнавал это место. Здесь они с Жорданом ставили прослушки. Он обернулся. То место, откуда он вышел, как ему показалось, было обычным зеркалом, искусно вделанным прямо в бетонированную стену.

– Неужели сработало?

Валентиан оглядел себя с головы до ног и прислушался. В подвале не было никого. Он медленно двинулся к выходу, очень надеясь остаться незамеченным. Красивый, женский аквафон Флоретты у него на руке мелодично пропиликал и потух…

Выход отсюда был ему знаком, как двери собственного дома. Все кнопки, мешки с известью для нейтрализации сигнала, новенькое лабораторное оборудование. Сердце колотилось как сумасшедшее. Теперь он понимал, что чувствуют религиозные фанатики. Его переполняли непередоваемые эмоции, и он, наверное, в эти секунды боялся только одного. Да, именно на этом Валентиан поймал себя. Он боится признаться самому себе в том, что именно теперь абсолютно счастлив. А может это действительно просто эмоции? Ну, в таком случае он может твердо сказать, что другой участи для себя не желает. Он просто задыхался от восторга. Он причастен к началу великой эпохи! Если бы знали об этом его родители, сестра. Если бы знала дочь! Ах, если бы они могли радоваться вместе с ним!

Валентиан убедился, что в подвале никого нет и открыл двери в следующее помещение. Здесь была лестница наверх. Он осторожно поднялся и, очутившись в пахнущем старой древесиной сарае, снова прислушался. Тишина… Странно, он попал в то время, когда деревья только начинали зацветать. Хотя сейчас они уже должны отцвести. Ну ничего. А если это другой год? Если портал ошибся? Одно лишь совпало – вечер. Валентиан прошел через сад и, оказавшись во дворе, рискнул заглянуть в окно. Маленький мальчик стоял посреди комнаты и наблюдал за хлопотавшей у печи матерью. Да, то были они. Он узнал их. Значит это тот самый год. Всего на пару месяцев раньше. Ну ничего… Это не страшно… Главное – он рядом. Жаль, Жордана больше нет. Вдвоем все же не так опасно.

– Вы кто? – услышал он и замер. На пороге, со светом в руке, стоял мужчина. Он поднял свечу и осветил незваного гостя. – Вы пришли оттуда? – Он кивнул в сторону сарая. – Вы из Охры? Почему я вас не помню? – Валентиан тут же опустил лицо и поспешил к калитке. – Эй, вы кто?! – повторил мужчина, но уже с возмущением в голосе.

– Я из Охры, – тихо бросил Валентиан, не оборачиваясь. – Но я не могу сейчас говорить. Простите… За мной следят… Я позже приду.

Мужчина ничего не ответил на его объяснения, но свет тут же убрал. Когда раздался звук закрывающейся двери, Валентиан вышел со двора и направился в неизвестность – куда глаза глядят. А какая разница – куда… Ему все равно, кем он станет в этом мире… Хоть пастухом. Главное – он будет рядом.

А в Охре в это время, на грязном полу старой портальной станции безмолвно и бездыханно лежала Флоретта. Самое ее сердце беспощадно прошило мощное, точечное оружие и, лишенная спасительного чипа, она потеряла связь с центром. А там, кажется, было все равно, что она умирает. Потому что без опознавательного чипа она обычный человек и даже не сотрудник. А кому нужен обычный человек? Опаленное сердце Флоретты затихло, с улицы доносились приглушенные теперь голоса удаляющихся палачей. И чья-то обтянутая тугой, темно-синей перчаткой рука бережно положила ей на грудь маленький букетик васильков. Таких ярких, пурпурно-фиолетовых, почти как ее потухшие глаза. Тихий шепот, похожий на молитву, опустился на прекрасное и мертвое ее чело и легкие шаги унесли в никуда того, кто поспел к моменту ее смерти.

Через несколько минут в помещение станции, привлеченный странным шумом, вошел дежурный из пропускного пункта. Он увидел звезду на внутренней стороне воротника Флоретты и набрал номер главного. В этой стране промежуточных контактов уже не существовало. Один руководитель, которому мог позвонить каждый. Потому что почти все давным-давно перебрались в Геотию.

– Я слушаю, – сонно ответили на том конце.

– Господин Ктах? – волнуясь от возможности говорить с самим императором спросил дежурный. – Прошу извинить меня за столь поздний звонок, но здесь, в помещении старой станции, как мне кажется, одна из ваших сотрудниц. И она мертва.

– А какого черта вы звоните мне?! Звоните в охрану или в больницу. Позвоните моим замам, в конце концов, секретарю! От меня-то вам что надо?!

– Простите еще раз, господин Ктах, но ведь здесь уже давно никого нет, а люди остались… Звонить мне больше некому… Охрана не приедет на старую, не работающую станцию, но в больницу я позвоню, вы правы. А вот секретарей у вас уже недели две как нет. Так нас проинструктировали.

– Ах, да…, – в трубку зевнули и промямлили что-то невнятное. – Сотрудница, говорите? Молодая? Документы при себе?

– Темная шатенка, очень красивая, в сиреневом костюме и букет васильков у нее на груди.

– Да, да, я понял… – В трубку снова зевнули. – Букет васильков?! Что за глупости?! Это же… Это же… Это мне, кажется, знакомо! Благодарю, я принял вашу информацию. Звоните в больницу. Мне сейчас не до бывших сотрудников.

Ктах тут же отключился, чем вызвал справедливый гнев у совершенно изумленного такой реакцией дежурного.

– Каким же императором он был? Ай-яй-яй… И с таким руководителем народ прожил столько лет? Теперь я понимаю, почему мы потеряли нашу страну. И теперь я уже знаю, что мне делать дальше. Я наверное останусь в Охре, даже если в ней не будет больше ни одной живой души. Хотя бы ради той руки, что положила сюда эти цветы. Нет, геоты, пока есть любовь и память, вам нас не одолеть! И Охра будет продолжать жить и бороться! Пусть даже в одном-единственном сердце".

Вот такие вот записи "анатомички". Головоломная какая-то вся эта история. Боюсь, что мне ее не осилить. Но останавливаться не стану. Столько открывается любопытных деталей и необычных личностей.

Например, само имя Флоретта… Странное для индианки. И оно конечно же не настоящее. В ее личном деле указано, что родом она из Дели и первое ее имя Леяна Синдху. Отец – потомок предыдущей цивилизации, но царских кровей в них нет. Врач в девятнадцатом колене. Нам даже и не снилась такая родословная, такая древность традиций.

Родилась Леяна непростительно белокожей для тех мест и с невероятным оттенком глаз – фиалковым. В их семье это считалось чуть ли не благословением, ведь девочке передался ген самых древних предков. Существует в Охре задокументированная информация о ее прабабке – Индире Кришнамурти, цвет глаз которой был ярко-сиреневый и в Охре, в свое время, были попытки ее клонирования с целью дальнейшего генетического изучения.

Изучали или нет Флоретту по той же причине – в записях не значится, но появилась она в Охре не с самого начала, а позже, почти сразу оттеснив от Мэо его неизменную напарницу и подругу Анат.

Официально погибла Флоретта там же – в Охре, при невыясненных обстоятельствах. Последний раз ее видели именно с Валентинианом Нарпашем. Ни ее могилы, ни урны с прахом, ни записей о заморозке или посмертном донорстве обнаружить не получается по сей день. Видимо все осталось там. Здесь – в новом мире – нет места для прежних героев.

Но мне кажется, что мой выбор пал на нее обоснованно. Ведь она одна из тех, кто, скорее всего исчез, нежели умер. Кочует из уст в уста очередная непроверенная охринско-геотская сплетня о том, что, якобы где-то не то в будущем, не то в прошлом видели сильно похожую на Флоретту женщину. Кто-то из ветеранов Охры дал мне информацию, что оначуть не стала правительницей Египта, а женщина из архива с крупным черным бантом на белых волосах уверяла меня, что Флоретта выжила после тяжелейшего ранения и бежала в геотскую уже Польшу.

Прошлое пахнет ложью. Но древний род Флоретты мне кое-о-чем напомнил. Смахнув скупую слезу, намечаю себе дальнейший маршрут: «синдром самоуничтожения геотов при близком нахождении с потомками царей первой цивилизации».

Мне показалось, что если подобное заболевание и существует, то информация о нем должна быть открыта, так как это серьезный недуг большей части населения Охры-Геотии, а посему целью моего следующего отважного визита стала "лаборатория Нинту". Это та самая лаборатория, которая в дневнике Илария именуется еще как "лаборатория Анат".

Молодой человек, сидящий на входе, предложил подождать и вызвал ко мне высокого, крупного мужчину в очках, с густой шапкой светло-русых с проседью волос. Он представился Алексеем и на мой прямой вопрос о синдроме не дернул ни одним мускулом на лице. Его стальной взгляд был словно неподвижен. Таким странным образом он сканировал меня довольно долго. Пауза затянулась настолько, что мне стало неловко и захотелось просто извиниться и уйти. Но словно желая меня рассмешить, Алексей неожиданно громко икнул и как-то внутренне, одним тугим, высоким, как он сам, животом, засмеялся.

– О, это… это не к нам. Это вам в ОГБИЧ надо. И конкретно к господину Безухову. Он об этом знает все.

– Куда мне надо? К кому? Вы не могли бы повторить. Я запишу. Что это? И как туда попасть?

– Боюсь, что вам туда не попасть. – Алексей снова от души рассмеялся животом. – Очень закрытое заведение. Но только там вам могут поведать все и обо всем. Я имею в виду заболевание.

– И что же – совсем никак?

– Ну… только через центр. Через их разрешение…

– А через вас значит никак?

Алексей задумался, оглянулся на дежурного и, тронув меня за руку, вывел на улицу.

– У меня к Безухову тоже давно одно дельце имеется. Но лишний раз туда лучше не соваться. Опасно. Если… возьметесь передать ему и мою просьбу, то я помогу вам выбить разрешение на проход в ОГБИЧ.

– Конечно! Можете даже не сомневаться!

Мое воодушевление и радость маленькой победы были следствием полной неосведомленности об ОГБИЧе. Но может оно и лучше. Будь я в курсе чрезвычайной секретности и закрытости этой базы, а также того, что многих, туда попавших, просто ликвидируют – ответ мой был бы иным, иной была бы дальнейшая моя жизнь, а дневники Илария Бурмистрова так и остались бы просто коллекцией чужих записей.

Прежде чем отправиться в ОГБИЧ, я решила встретиться еще с одним помеченным галочкой в спискечеловеком – тем самым Анатолием Кондрашовым, который был лично знаком с Нинту-Ядвигой. Уж и не знаю, как еще её величать.Я долго мешкала. На удивление, Маркс намекнул, что такие приемы разрешены и даже пообещал уговорить его на встречусо мной. Вот это оказывается было не просто.

Мой новоиспеченный информатор действительно согласился с трудом. Нопоставил одно странное, на мой взгляд, условие: принести ему молодой картошки с маслом. Тогда я в этом ничего не понимала. В моём времени так не питались. Наш рацион был в основном синтетическим и минеральным. Еда походила на всевозможные брикеты и муссы. Поэтому в такой неординарной прихоти я лично узрела некий хитрый трюк. Но я ошиблась. Он просто истосковался по домашнейпище.

Внешний вид помещения, где нам устроили встречу, нагнетал мрачное настроение. Все было грязно, серо, облезло. Повсюду решетки, старые кафельные полы, стойкий запах затхлости, плесени и мочи.

Ёмкость с картошкой мне дали уже здесь. Не очень чистая, странного вида кастрюля с кривой, коричневой надписью «соус». Такие я часто виделав прошлом. Но пахло из неёнеплохо. Я поставила кастрюлюна почерневший от времени и уже рассохшийся местами стол и стала ждать.

О будущем моём собеседнике яслышала много противоречивых фактов. Но знакомы мы не были. Я конечно же волновалась. Когда-то он нарушил запрет управляющихи был наказан временем. Есть у них такой вид наказания. Человека запирают в прошлом, в какой-нибудь тюрьме или тяжелой жизни. Чаще всего это пожизненно.Заперли его в России 80-х годов. Ради спасения своей страны он совершил восемнадцать прыжков в прошлое именно тогда, когда управляющиеналожили на подобные путешествия строжайший запрет. Страну он спас. Благодаря ему не случилась страшная, возможно последняя в истории мира, война. Но наказание понес. Закон есть закон. Ему лишь разрешили выбрать время. Он выбрал то, в котором был когда-то счастлив – восьмидесятые годы двадцатого века.

У меня были сведения, что именно от него Ядвига была тогда беременна. А ведь это ключевой вопрос. Являлась ли беременность настоящей или то был маскарад с целью появления чужого, возможно похищенного, ребёнка.

Встречус ним я выбила под предлогом сбора информации о личностях первых охринцев. И всё равно это был огромный риск, так как, по словам того же Кондрашова, скорее всего, за мной давно уже следят. Поэтому я пошла напропалую. Оттого манера нашейбеседыможет показаться довольно странной. Я вбрасываланекоторыеключевыеслова, чтобы собеседник мойпонял, зачем я здесь.

Наручников на нем не было. Взгляд больших, зелёных глаз абсолютно спокоен. Холодный, открытый, как будто скользящий поверх всего. Красивое, аристократическое лицо, черные волосы, высокий лоб, тюремная, неопределенного цвета, одежда.

Он молча взглянул на кастрюлю и удивленно повел изогнутойбровью.

– Это картошка, – пояснила я, – вы просили.

В ответ он лишь согласно кивнул и снова ни слова.

– Да, – я наигранно оглядела помещение, – тюрьмы наши требуют ремонта. Надеюсь, лет через сто это случиться. – Я улыбнулась и повторила первую ключевую фразу. – Лет через сто. – Так я хотела дать ему понять, что пришла из будущего. Но он по-прежнему был невозмутим.Анатолийбыл опытнымсотрудником и я надеялась, что он понял меня. – Я пишу учебник по истории. Меня сейчас интересует деятельность ваших коллег. В архивах немного информации о женщинах. О некоторых совсем мало. – Он смотрел на меня не мигая. – Я лишь знаю, что были женщины из Индии, России, Италии, Египта, Польши. Из Польши, – пришлось повторить мне и Анатолий наконец-то моргнул. – Есть информация о рожденных в непростое время детях. Неужели это правда? В Пушкинской библиотеке я отыскала статью об этом. В Пушкинской библиотеке, – повторила я. – Представляете, там работает человек, очень сильно похожий на Пушкина. Удивительное совпадение! – Сказав это, я дала ему намёк на своё тесное сотрудничество с моим другом и учителем Александром Бехдетским, который на самом деле имеет большое сходство с великим русским поэтом.Ондолжен начать говорить, а для этого он должен доверять мне, но ничто не могло отогреть его взгляд. – Я знаю лишь, что у вас были длительные отношения с одной из сотрудниц.

– Константин, – неожиданно заговорил Анатолий, но тон его мне не понравился. Казалось, что мой приход ему совсем не по душе. – Сыназвали Константин. Куда он делся, я не помню. А вообще, зачем вам писать о женщинах? Там нет интересных тем. Пишите лучше о великих изобретателях того времени и их потомках, например.

– Но я…

Анатолий придвинулся ко мне через стол и заговорщицки произнес:

– Вы слишком много сказали. Теперь я советую вам спрятаться. Немедленно. Вас будут преследовать.

– Я…

– А вы портрет её видели?

– Чей?

– Два, – он хитровато рассмеялся, – вам надо увидеть два портрета. Вы начинающая, что ли?

– Я же сказала, я пишу…

– Мне не интересна тема ваших учебников. Ложь сплошная. Вы ищете двух женщин. А портретов их не видели.

Он снова рассмеялся. Мягко, но это меня и задело. Походило на дискриминацию в отношении меня.

– Я… да… я начинающая.

– А вам вообще это надо?

Он как в воду смотрел. Я иной раз и сама не понимала, что ищу и зачем? Вернее, кого.

– Я разберусь, – как можно холоднее ответила я и брови его недовольно поползли вверх.

– Почему я должен с вами говорить? – он явно был рассержен. – Может вы врёте похлеще гороскопов и Зодиака. Нарисуйте круг зеленой краской, поставьте в него козу и возможноона расскажет вам больше, чем я. А я умываю руки. – Он взял кастрюлю и встал. – Соня, Сергей, Семен, Руслан… Эти мои коллеги возможно более разговорчивы, чем я. Поговорите с ними или с козой! Ноглавное – бегите! Прячьтесь! Теперь вас не оставят! Надо же быть такой дурой! Пятьдесят пять раз готов вам это повторить! Лучше бы я в Ростов попросился, а еще лучше в Красный Сулин – у меня там бабушка родилась. Или с товарищем Чичериным сотрудничать согласился! Но уже поздно! Не приходите больше!

Его тут же вывели, а я осталась не у дел. Картошка мне не помогла. Я ничего не узнала. Да еще меня унизили. Неужто я и в правду сделала глупость? О-хо-хо, меня теперь возможнодисквалифицируют. Вот тебе и прошла проверку. Главное, беды не натворить этим приходом. Но я не имею права опускать руки. И сейчас не важно – надо мне это или нет. Он, черт побери, прав – надо завершить начатое. Но прежде тщательно разобраться во всем, что я уже накопала и понять, что мне вообще делать дальше.

И что за бред он мне тут наговорил? Коллеги. Ну что же… Пойду к коллегам. Как их там? Соня, Сергей, Семён, Руслан? Не забыть бы. Соня, Сергей, Семён, Руслан, Соня, Сергей, Семён, Руслан. Я повторяла их имена раз за разом и это походило на считалку или скороговорку, которая в моей голове сократилась до начальных букв. С, С, С, Р. С, С, С, Р. СССР? Я правильно поняла? Или я сновабрежу? А если этокодовое слово? А ну-ка, что он там еще говорил? Что-то про козу, про зелёную краску. Пятьдесят пять раз он мне готов повторить. Это я запомнила хорошо. Может не зря мне показалось, что он приводит неуместные сравнения? Может это и не сравнения вовсе?

Намек на СССР. Это определенно. Но на какой конкретно год? Пятьдесят пять произнес. На пятьдесят пятый, что ли? Что же там такого особого? Я достала свой тоненький, почти прозрачный ксен и встряхнула его.

– Клеослушает! – ответил ксен голосом царицы Клеопатры. Год назад это стало модным. После путешествий в прошлое были записаны голоса исторических личностей. Можно было выбрать один и сделать его голосом своего ксена. Я уже использовала несколько, они мне быстро надоели. Клео весьма приятна на слух и говорит, как живой человек.

– Клео, что ты знаешь про одна тысяча девятьсот пятьдесят пятый год нашей эры?

– Одна тысяча девятьсот пятьдесят пятый год новой эры, – тут же ответила Клео, – это двадцатый век, год зеленой козы.

– Что? Год козы?

– Продолжать? – уловив мои интонации, остановила рассказ умная Клео.

– Ты права – не стоит. Этого достаточно. – Значит, все же год. А куда именно я должна отправиться? Он вспомнил про Ростов, а потом про Чичерина. Улица имени Чичерина? Нет, раньше он назвал некий Красный Сулин. Голову сломать можно с этими названиями! – Клео, Красный Сулин, – снова обратилась я к помощнице.

– Красный Сулин – город в Ростовской области.

– Стоп! – радости моей не было предела. – А есть ли в Красном Сулине улица Чичерина?

– Улицы Чичерина в Красном Сулине нет, но неподалеку есть поселок Чичерина. Относящийся к Красносулинскому району.

Значит поселок. Поселок Чичерина. Тысяча девятьсот пятьдесят пятый год. Но когда? Я вспомнила еще раз все слова Анатолия, но на конкретную дату намеков не увидела. Значит войдув самое начало года. Какой ужас! Как же не хочется снова лезть в эту чужую эпоху. Страшно, тревожно, но есть ли у меня выбор?

После каких же моих слов он начал отправлять меня в этот год? Когда я намекнула на его отношения с Ядвигой. И что же я увижу в этом поселке? Ядвигу или ее ребенка? А может я заблуждаюсь? Может просто стоит что-то в архивах поискать об этом времени и этом поселке? Нет, он сказал «прячьтесь». Прятаться? В смысле – отправиться туда или действительно придется прятаться? А еще про два портрета. Да уж… Внешность Ядвиги мне не известна. Ну икто же второй неизвестный?

Я в полнойрастерянности. Тоже мне – сотрудница Охры. Попробую еще раз поискать изображения этой беременной полячки.