Сундук. Рассказы
Сундук
До сих пор 1 сентября я отсчитываю годы: «вот первый год, когда не иду в школу.... вот двадцатый год, когда не иду в школу».
…Первое в моей жизни 1 сентября 1999 года, когда не надо идти в школу. Это было счастье. 10 лет мучений позади. Но впереди, кажется, еще страшнее. Я думала: если в школе так скверно, что же тогда творится в жизни? Вообще полный беспредел!
В другое учебное заведение мне 1 сентября тоже не надо идти. Все нормальные студенты приступили к занятиям, а я студентка лишь наполовину. Одной ногой в университете.
Все яркие «звезды» или просто дети состоятельных родителей поступили на дневное. А я средняя – в меру талантливая, в меру серенькая. И денег на платное образование не было. Потому… другим – что получше, а мне – что осталось. Я поступила на журфак на заочное. А могла бы вообще не поступить, и теряла бы год.
Дело было так…
Завалив главный творческий конкурс, я в полном отчаянии поехала домой. Что я скажу родителям? Я уже не прошла – это ясно. Они от меня и не ждали подвигов, приняли бы любые кульбиты судьбы, но самой-то как плохо!
Первое в жизни крупное фиаско.
Зря я замахнулась на университет: дурацкая была затея, изначально обреченная на провал. Неужели было непонятно? Мое место – в профтехучилище: учиться на швею, парикмахера или, чего лучше, на секретаря-машинистку. Вот мой уровень – без особых талантов, денег и связей.
Родители тоже считали эту затею с университетом авантюрной. Однако чего только в жизни ни бывает. Тем более рассчитывали, что у меня какой-никакой приоритет есть. Единственный, но есть. Я вошла в число победителей краевого конкурса юных журналистов «Перышко–99». Мне выдали в подтверждение красные корочки, и мое имя прозвучало по краевому радио в новостях.
К этому преимуществу полагалась рекомендация от редакции районной газеты, где, собственно, уже публиковали мои статьи. Эти статьи и отметили на краевом конкурсе. У меня неплохое портфолио для поступления. Но в итоге оно мне не помогло.
Бойкие и пробивные абитуриенты – девахи и парни с крепкими длинными ногами – лезли во все щели университета, неслись по коридорам, пахнущим свежей известкой и краской, в аудитории на вступительные экзамены. И все знали, куда бежать. А я неслась за ними. Лишь бы поспеть, лишь бы не отстать, а то затопчут, обгонят и помчатся дальше, стуча своими мощными каблуками-копытами.
Так и добежала до ярко-солнечной аудитории, где сидел весь цвет региональной журналистики. Этот «цвет» проводил собеседование в рамках творческого конкурса. Выходили оттуда девицы, пробившиеся первыми. Кто-то подпрыгивал и прихлопывал в ладоши, кто-то матерился, что «тут все куплено», кто-то грустно произносил: «завалили».
Я завалилась сама. Меня спросили:
– Чего вам не хватает для работы журналистом?
От смущения я напустила на себя излишнюю самоуверенность и сказала, что мне всего хватает. На что получила ещё один резонный вопрос:
– А зачем вы сюда пришли?
– Учиться.
– Так вы уже все знаете.
Я будто червяка проглотила. Ничего больше не ответила. Должна была сказать, что не хватает теоретических знаний, эрудиции – именно это я ожидаю получить от прекрасного преподавательского состава университета…
Но вдруг бы им такой ответ тоже не понравился? Сказали бы: какая неуверенная в себе девочка, какой из нее журналист получится, даже тратить время на такую не стоит… А может, там и правда было все куплено и предопределено: кто поступит, кто останется за бортом. В любом случае мне влепили трояк, несмотря на то, что творческое сочинение было хорошее.
Непонятно, куда двигаться дальше.
Уезжая домой, на автовокзале где-то вдалеке я услышала баян. Не просто музыку, а полонез Огинского «Прощание с родиной». С детства он звучала в нашем доме. Папа играл на баяне. И я всегда силилась понять, ну как – как? – из семи нот можно сложить такую мелодию, которая пробирает до слез, будто ты действительно прощаешься с чем-то самым дорогим. И отдираешь это дорогое от себя с кровью.
Я побежала на звук полонеза, через все автобусные платформы, хотя уже подходил мой автобус. Мне надо было … дать хоть какую-то копеечку баянисту. Иначе все – конец. Будет хуже, чем завалить творческий конкурс. Я неслась к этой мелодии, плакала, и все-таки нашла дедулю, играющего полонез.
Положила монетки в футляр из-под баяна. Даже немного постояла и дослушала полонез. Слушала и понимала, что у меня тоже происходит прощание. Не с родиной. С детством, со школьным годами – они были ужасными, но привычными. Дальше – неизвестность. Я с первых дней новой жизни получила провал. Чего еще ожидать?
Я успела на свой автобус. Приехала домой. У меня так болели ноги, что, казалось, под кожей копошатся черви, а снаружи кто-то колет икры мелкими иголочками. Я же сдуру поехала на поступление в туфлях на шпильке – чёб красяво было (как тогда говорили). Дома первым делом опустила ноги в таз с теплой водой – черви и иголки понемногу отступили.
Мама сидела рядом, сочувствовала. Но недолго. Она человек действия. Хоть не особо верила в затею с университетом, она спросила:
– Чего ты расквасилась?
– Не знаю. Теперь только на следующий год.
– Два экзамена-то впереди. Надо дальше сдавать. А там – как получится. Хуже точно не будет.
Надо сдавать, а не сдаваться. Мама поехала со мной в университет – в качестве группы поддержки. Я сдала литературу на отлично. Выскочила из университета, спрыгнула с высокого крыльца, почти не чувствуя ступенек. Кинулась к маме обниматься:
– Пятерка! Отлично!
Она, еще издалека меня увидев, поняла, что все благополучно. Я наверное, светилась.
– Слава Богу! Всё не зря, – подпрыгнула она от радости.
Университет уже не казался большим недостижимым идеалом, потому что мрак между нами рассеялся, и даже солнце заиграло в окнах здания.
В этот день судьба сделала важный поворот. Случайно (а может, предопределено) из университета вышла Галина Александровна. Женщина с прической пушистого одуванчика. Кажется, дунь – и волосы разлетятся в воздухе. Однако этот «одуванчик» был грозой всего факультета журналистики. Декан, доктор философских наук, профессор университета. Я была о ней наслышана, начитана, и пару раз встречала в университете. Я замерла и прошептала маме:
– Это декан факультета идет.
Не успели мы опомниться, как декан факультета заметила нас и подошла.
Подошла не как гроза, а как ясное солнце.
– Как вы сдаете, Полина? – спросила она.
Я обомлела. Откуда она меня знает? Кто я, и кто она… Я никогда бы не решилась заговорить с ней. А рассчитывать на то, что она так запросто подойдет, – вообще из области фантастики.
Она даже не догадывалась, что в этот момент вернула мне веру в людей. Веру в то, что мир не такой уж враждебный. Не все продается и покупается. И моя победа в краевом конкурсе «Перышко–99» что-то да значит.
Я рассказала, захлебываясь и боясь упустить момент, про свои вступительные результаты. Литература и русский язык у меня на отлично.
Она сказала, что с этого года впервые набирают курс на заочное отделение. Именно с этого года, когда я окончила школу. Это же просто Божий промысел! Галина Александровна предложила пойти на заочное – с имеющимися вступительными результатами. Как же прекрасно, что мама не позволила мне остановиться на полпути и заставила сдавать экзамены. Иначе бы я не встретила Галину Александровну, не узнала о заочном отделении…
Моя жизнь пошла бы по другому сценарию.
Я представляла себе профессора в квадратном костюме, в квадратных же очках и при галстуке. А тут – стройная хрупкая женщина невысокого роста, в длинном синем платье в крупный цветок. Вовсе без очков, без заумных слов. Я поняла: чем умнее человек, тем проще выражает мысли, тем доброжелательнее в общении.
Вершиной этой доброжелательности стало предложение Галины Александровны:
– Пойдемте в кафешку, по мороженке съедим.
Мы с мамой были смущены до предела. Сказали, что нам на электричку пора. Галина Александровна пожелала удачи и растворилась среди бегущих абитуриентов.
Потом, во время учебы, встречая меня, профессор всегда передавала приветы моей маме, спрашивала о ее самочувствии и делах. Галина Александровна феноменально обо всех помнила и заботилась.
Ее боялись, восхищались, уважали, недолюбливали или обожали. Она вызывала целую гамму чувств. Потому что сама человек объемный, разносторонний и неисчерпаемый.
Она была грозой для раздолбаев, и солнцем – для трудяжек. Уважала нашу заочную группу – людей с периферии, из районов и сел, уже практикующих журналистов. Через десятки тысяч строк в районных газетах, через семейные и хозяйственные деревенские заботы – они искренне тянулись к знаниям, корпели над учебниками и полностью прорабатывали списки литературы, засыпая ночами с Франсуа Рабле, Ги Де Мопассаном и Хорхе Луисом Борхесом. Даже не для того, чтобы сдать экзамены, а просто утолить жажду знаний, наверстать упущенные возможности. Они ценили на вес золота учебу в вузе.
Для таких тружеников Галина Александровна была «мамой».
Итак, я поступила в университет одной ногой. Заочница. Увидела свою фамилию в списках зачисленных. Как все-таки приятно значиться в списках! Меня приняли, не выкинули за борт, где бушует жизнь. Посреди этой жизни я могу сидеть в теплой каюте лайнера, смотреть на волны и ехать в нужном направлении.
Я понесла в благодарность Галине Александровне цветы и конфеты, купленные на вокзале. Цветы она приняла. А конфеты, сказала, домой маме увезите. Отметьте поступление в вуз. Я только открыла рот, чтобы сказать: как я рада, как я признательна…
– Полина, идите работайте, – прервала меня Галина Александровна и поспешила по срочным делам.
Действительно: курица не птица, заочник не студент. Надо приобретать практический опыт. А поступление в университет, хотя изначально кажется великим достижением, – это всего лишь ступенька в начале пути. Вся работа впереди.
Я не посмела ослушаться женщину, которая вернула мне веру в справедливость мира…
Итак, 1 сентября неминуемо наступило. Учебный год начался, а мне впервые некуда идти. Я сидела за подлокотником дивана и слушала спиной сериал по телевизору. Берегла и без того слабое зрение. Оно мне еще понадобится. Но в голове у меня был не сериал, а мысль «надо идти работать».
Куда? Конечно, в районную газету, где публиковали мои первые журналистские труды. Но… страшно.
Одно успокаивало, что в редакции работала руководительница кружка юных журналистов, где я занималась последние школьные годы. Наталья Семеновна – женщина неказистая, с сединой, которая упорно лезла из-под краски «бургунд», с серебряными вставными зубами. Она не признавала никакой косметики. Этим и выделялась. Считала, что внешность не дает человеку никаких преимуществ. Ум человека (если он есть) виден во всем, даже в том, как он отодвигает стул и садится.
Я собрала всю волю в кулак и приехала в редакцию. Тогда мне казалось, что это сакральное место: здесь работают только небожители. Отсюда три раза в неделю выходила газета для всего 20-тысячного района. Ее знал и читал каждый сельский житель, как единственный источник информации.
Я зашла в кабинет, где на дверях была табличка «Заведующая отделом писем Воронина Наталья Семеновна».
Наталья Семеновна искренне мне обрадовалась:
– У-у-у, молодая подмога к нам пришла!
Она проводила меня к редактору. У меня от страха чесались десна под зубами, пересыхало во рту и инстинктивно сжимались ягодицы при входе в его кабинет.
Грозный редактор – крупный мужчина в солидном возрасте, лет 55. У него даже голова какая-то квадратная, будто приплюснутая сверху – такой эффект создавала короткая ровная челка.
В редакции его называли просто – шеф. При слове «шеф» все невольно приосанивались и готовы были честь отдавать. Он восседал в своем редакторском кресле, как уверенный хозяин судьбы, и не только своей судьбы.
Улыбнулся, как оскалился редкими короткими зубами:
– Победительница конкурса пришла, значит. Только не думай, что будешь здесь рассуждения за жизнь писать. Придется саму жизнь узнавать.
Я была придавлена его авторитетом, и ничего не могла сказать в ответ.
– Пиши заявление о приеме, – велел он мне.
– Наташа, – обратила он к моей наставнице, – а ты пиши заявление на отпуск. Пусть девочка без тебя поработает.
Сказал как отрезал. Вопрос решен.
– …А если вздумаешь помогать, я ее материалы сразу буду выкидывать в корзину.
Моя надежда на помощь наставницы рухнула.
Я написала заявление. Мне бы радоваться, что на работу приняли – меня, девочку без опыта и образования, вчерашнюю школьницу. Но радости не ощущалось.
Меня пугало здесь всё – вид секретариата, куда предстоит сдавать материалы, коридор с ядовито-зелеными панелями, кабинет с побеленными известкой стенами, где мне предстоит «творить». Главное – что творить? Откуда брать информацию, куда бежать, что вообще делать?
У Натальи Семеновны на столе стояла печатная машинка. Ее наличие было великой привилегией для корреспондента районной газеты. Значит, Наталья Семеновна у шефа на хорошем счету. Остальные корреспонденты писали материалы от руки. И вообще машинками пользоваться не умели.
Я села за соседний стол – свое первое рабочее место. Наталья Семеновна застучала на машинке. Звук был жуткий, как мелкой дробью по голове.
Наталья Семеновна могла одновременно писать тексты и разговаривать.
– У меня Витька Некрасов спрашивает: «Наташ, зачем ты копишь эти материалы? Сдавала бы по одному в секретариат». Нет, говорю, – я хочу Киселеву целой пачкой убить, – говорила Наталья Семеновна, шустро настукивая статьи, которые надо было «выписать» перед отпуском.
В редакции она была самой писучей, продуктивной и нужной. По крайней мере, она себя так позиционировала.
Я еще не знала, кто такая Киселева. Понятно, что она ответсекретарь и замредактора. Но чем эта женщина заслужила смертельных ударов пачкой материалов – я не решилась спросить у Натальи Семеновны. Впрочем, это потом станет ясно…
Сыпались дробью звуки печатной машинки. Я сидела, уставившись на обшарпанный стол, где почему-то лежала фанерка, обернутая старой желтой газетой. Зачем она тут лежит? Может, чтобы было мягче писать материалы на писчей бумаге? Так ведь Наталья Семеновна печатала все статьи на машинке. Ну да ладно.
Наткнулась глазами на машинописный список: «Руководители хозяйств». Колхоз имени Фрунзе, АО имени Ленина, ООО «Колос»…
– А разве колхозы сейчас есть? – спросила Наталью Семеновну.
– Один остался на весь район, в Сосновке. Все остальные уже приватизировались.
– А что такое АО, ООО?
– Акционерное общество и общество с ограниченной ответственностью.
– Надо же. Акционерное общество и Ленин – как-то не сочетается.
– Был же колхоз имени Ленина. Сейчас если название поменяешь, никто не поймет. Хоть что-то понятное людям должно остаться.
– А почему ответственность ограниченная? Кто ее ограничил?
– Почитай учебник по экономике, – Наталья Семеновна вновь начала долбить буковки на машинке. Некогда было объяснять мне элементарные вещи. Хотя для меня не элементарные…
Я решила обязательно взять в библиотеке учебник по экономике. Но сейчас от волнения нечем дышать. Завтра начнется другая жизнь. Мне предстоит уже себя показывать, что-то писать и сдавать в секретариат.
Наталья Семеновна, будто прочитав мои мысли, сказала:
– Завтра прям с утра начинай обзванивать председателей колхозов. Спрашивай, как идет уборочная. Сколько гектаров убрали, урожайность на круг, какие культуры…
Я ничего не поняла. Урожайность еще ладно, но причем тут круг? Но спрашивать не стала. Просто записала на листочке эти вопросы. Подумала: «спрошу у председателей колхозов, они поймут, о чем речь».
– И запомни, что все дела делаются с утра. Если будешь обзванивать после девяти часов, уже никого не найдешь.
Я уяснила.
– Ты рада, что шеф тебя на работу сразу взял? – перевела она разговор.
– Так работать же надо, – отозвалась я подавленным голосом.
– Ты еще и не рада! – хлопнула себя по коленке Наталья Семеновна. – Вот если бы ты побегала по городу, поискала работу, а потом с горем пополам устроилась в какую-нибудь школу техничкой, тогда бы поняла.
Может, и поняла бы… Но я не искала работу. Более того, в тайне надеялась, что меня не примут в редакцию. Тогда бы был железный аргумент дома посидеть с годик, учебой позаниматься. Однако работа меня сама нашла.
В этот день я купила трудовую книжку – единственную и на всю жизнь.
Дома у отца спросила, что такое намолоты, сенаж, силос, и почему коров называют фуражными.
– Они что – фуражки носят?
– Ага, еще хромовые сапоги на копытах и носки на рогах, – шутканул папа. – Так и пиши в газетенке.
Он в прошлом деревенский житель, просветил меня. Вроде как фуражная – это дойная корова, которую подкармливают фуражом – белковой добавкой. А где он растет – этот фураж? У меня бесконечные вопросы.
– Со временем разберешься. Там и разбираться не в чем.
– Это тебе не в чем. А я как напишу – все деревни хохотать будут.
– И пусть народ похохочет.
– А меня шеф выгонит.
– Не сси – не выгонит тебя этот сундук.
Ни разу не видя шефа, папа сразу окрестил его Сундуком. Я удивлялась, насколько точно ему удалось «схватить» сущность редактора – мужика квадратного, громоздкого и крепко сколоченного. Так и приклеилось к шефу прозвище – Сундук. Между нами, конечно.
Ночью меня бил озноб. Не уснула ни на минуту. Куда я пошла, в какую профессию? Мой удел – сидеть в кресле и книжки читать. Все, что за пределами этого кресла, вызывает болезненный страх.
А журналистика – это общение и трижды общение. Какой из меня журналист? Для меня подойти к незнакомому человеку и о чем-то спросить – нож в сердце. Сейчас это придется делать каждый день – ломать себя, выходить из уютной интровертной раковины в люди. Привыкать, адаптироваться. Вариантов нет – маховик запущен. Остается только встраиваться в этот маховик и двигаться вперед.
Утром на редакционном уазике ехали в редакцию как селедки в банке. Шеф на переднем сидении, а остальным сотрудникам пришлось потесниться. Из-за меня. Я чувствовала, будто всем мешаю. Я ничем не заслужила таких привилегий – ездить на служебном автомобиле. Но денег на рейсовый автобус еще не заработала.
Шеф сделал мне первую запись в трудовой книжке размашистым почерком. С этого дня начал капать мой стаж.
Пора собирать новости для первой газетной полосы: обзванивать председателей колхозов. Я смотрела на огромный машинописный список – он уже двоился и троился перед оцепеневшим взглядом. А я все не решалась набрать первый номер. Вдруг председатель колхоза имени Ленина пошлет меня на хутор бабочек ловить…
Часы тикали, таяли немногочисленные утренние минутки до того, как руководители хозяйств разъедутся по полям. Была не была – пусть пошлют, с меня же не убудет, а если килограммчик и растрясётся, то хорошо.
Я наконец сняла трубку с рычага и крутанула диск телефона.
– Але! – резко ответил мужской голос. Именно так: “алЕ”.
– Сергей Иванович, здравствуйте. Я новый сотрудник районной газеты. Звоню спросить, как у вас идет уборочная страда, – сказала я сдавленным от волнения голосом.
Чувствовалось, как этот председатель только что матерился на мужиков: проскользнул кусочек разговора с ненормативной лексикой.
– Что вы хотите узнать? – переспросил он несдержанно. – Техника разваливается, ГСМ не дают. Погода вот сегодня хорошая, а нам выйти не с чем… Да я сколько вам могу повторять, е-м-н!!!.. Это я не вам! Я же сказал, идите комбайны хоть ссакой заливайте…
Я услышала короткие гудки. Чуть не со слезами положила трубку на рычаг.
– А что такое ГСМ? – спросила у Натальи Семеновны, которая еще отрабатывала последний день перед отпуском.
– Горюче-смазочные материалы. Бензин, горючее для сельхозтехники.
Теперь понятно, что это за вещество, которого так катастрофически не хватает председателю.
Надо дальше звонить.
– Я новый сотрудник районной газеты. Хочу узнать информацию для газеты, как у вас идет уборка, – дозвонилась я до очередного председателя по списку.
– Какой сотрудник, какой газеты? – казалось, я неожиданно вырвала председателя из круговорота событий. Может он думал, что ему звонят, чтобы осчастливить 10 тоннами ГСМ. А тут я…
– Какого хрена вам тут надо?! – отчеканил председатель. – Это я по другой линии! Некогда мне, – сказал он, и вообще бросил трубку.
Я позвонила следующему. У меня уже возник какой-то злой азарт.
– Мне уже звонил сегодня сотрудник газеты. Я ему все рассказал. Вы там договоритесь между собой, – ответил очередной председатель.
Я обреченно положила трубку.
– Ему уже сегодня звонили… – сказала Наталье Семеновне.
– Витька, наверное, сидит и обзванивает. Но ты все равно звони. Он до низа никогда не доходит.
Она имела в виду нижние строчки машинописного списка.
У меня половина списка трубку не берут. Еще с несколькими была такая плохая связь, что, казалось, звонишь на самую дальнюю планету солнечной системы. В трубке что-то шумело, трещало и клокотало.
Я дозвонилась в самое нижнее из списка хозяйство – колхоз имени Фрунзе.
– Сегодня выдался погожий денек, – ответил доброжелательный голос. – С утра убираем. Уже 30 тонн зерна засыпали, ток работает на полную катушку, убрали 68 га пшеницы. Урожайность нынче плохая, но хоть убираем… Будем силос скоро закладывать, пахать зябь…
– А как ГСМ, хватает вам? – обрадовалась я.
– Сегодня немного достали – с трудом. Все в долг. Еще за те не рассчитались… У вас еще есть вопросы? А то мне бежать надо.
– Нет, спасибо.
Святой человек – этот председатель колхоза имени Фрунзе. Единственное хозяйство, которое не сменило форму собственности на АО и ООО, а осталось колхозом – только там по-человечески разговаривают.
Первый рабочий день не задался. В блокноте всего одна «молния». Ну хотя бы.
– А что такое ток? Это который по проводам идет? – спросила я у Натальи Семеновны.
– Ты о чем?
– Председатель Фрунзенский сказал: ток работает на полную мощность.
– А, это механизированный ток.
– Мы такой по физике не изучали…
– Конечно, не изучали. Мехток – это здание, где зерно сушится и сортируется перед отправкой на элеватор.
– А-а-а, об этом Шукшин писал свой рассказ «Дядя Ермолай», когда два пацана должны были на точке ночевать, а сами деда обманули, – догадалась я.
– Да, про это, – подтвердила Наталья Семеновна.
Позже, когда я побывала в нескольких селах, узнала, что мехток – это та самая сушилка, которую я видела в деревне у бабушки. Странное здание с окошками на высоких металлических «ногах». В детстве оно мне казалось избушкой на курьих ножках, откуда вот-вот вылезет косматая седая баба Яга. Поэтому я старалась быстрее пробежать мимо этого сооружения. А, оказывается, вон какие важные дела там происходят!
В общем, у меня начали выстраиваться свои ассоциативные ряды. Это помогло написать первую новостную заметку. Вернее, вымучить: слова с трудом складывались в стройные предложения, а предложения – во вразумительный текст. Вроде бы я не первый раз излагала мысли на бумаге. Но… Прав был шеф: одно дело – писать рассуждения «за жизнь», а другое – саму жизнь узнавать.
К тому же одна заметка – это так мало за целый рабочий день!
Чтобы день не пропал даром, Наталья Семеновна посоветовала взять интервью у заведующей районной аптеки. Я вооружилась двухкилограммовым диктофоном с кассетой. Встретилась и поговорила с аптекаршей. Вернулась радостная в редакцию, включила диктофон, а там одно шипение – ничего не записалось на пленку.
– Ты не надейся на рекордер, – сказала Наталья Семеновна. – Все фиксируй параллельно в блокнот. Так надежнее.
Я снова пошла к аптекарше, извинилась и попросила повторно рассказать то же самое. К моему великому счастью, она отнеслась с пониманием. Я записала все в блокнот, и параллельно на диктофон – для подстраховки.
Наталья Семеновна посоветовала взять интервью у главврача районной больницы. Примерно объяснила, как найти райбольницу, дала вопросы под запись.
Среди нескольких корпусов райбольницы я нашла нужный вход и чудом вышла на главврача Бабикова. Представилась.
– Можно поговорить с вами для газеты?
– Я не буду с вами разговаривать. У меня сложная операция, нужно идти.
Я подумала, что от меня просто отмахиваются, как от «девочки», ничего из себя не представляющей. Будто на самом деле главврачи операции не делают, а только руководят. Я стала настаивать:
– Ну, пожалуйста, я много времени не займу, у меня только несколько вопросов.
– Я же сказал: никогда мне. Кто вас сюда направил?
– Наталья Семеновна.
– А почему именно ко мне?
Я не нашлась, что ответить. Не говорить же, что она просто не знала, куда меня еще отправить за сбором материала. А главврач оказался «под рукой». Только мне в голову не пришло, что с руководителем такого уровня надо было заранее договориться о встрече, а не бежать сломя голову сегодня. Мало ли, что у меня «блокнот пустой» (так выражались корреспонденты, когда не удавалось материал для статей собрать) – это точно не проблемы главврача.
– Передайте привет Наталье Семеновне, – сказал Бабиков с почтением. Встал и вышел в окружении своих ассистентов.
Я вернулась в редакцию без результата. Первый рабочий день уже явно пошел насмарку. Хоть реви – да толку…
– Мне кажется, он меня обманул, – сказала я Наталье Семеновне. – Разве главврачи оперируют?
– Конечно. Он единственный хирург в районе. Приходится и лечить, и руководить.
Значит, не обманул меня Бабиков.
Мне оставалось ехать домой и писать единственное полученное интервью с аптекаршей. Впереди – мои первые рабочие выходные, за которые удалось написать что-то вразумительное.
Интервью с аптекаршей шеф даже похвалил: «первый блин не комом». Я обрадовалась, воодушевилась, летела до своего кабинета на крыльях – даже не услышала обычного скрипа коридорных половиц. Только … зря радовалась.
Это был всего лишь маленький лучик солнца перед началом черных рабочих будней.
Сундук взялся за меня на другой же день. На редакционной планерке (ее называли «летучка») он велел мне идти в мемориал славы. Туда приехал человек из Москвы, который занимается поиском солдат, без вести пропавших в Великой Отечественной войне. Собирает информацию по всей России и передает в такие вот мемориалы. Я имела неосторожность поинтересоваться у шефа: о чем нужно расспросить гостя и написать в статье. Не ожидала такой бурной реакции на безобидный (как мне казалось) вопрос.
Шеф рассвирепел.
– Может, тебе еще рассказать, где находится мемориал славы?!
Это звучало как «может, тебе еще в бассейн воды налить?».
– Всё, детство кончилось. Запомни это раз и навсегда. Здесь нянек нет. Никто тебя за ручку водить не будет. Принцип котенка знаешь? Бросили тебя в воду. Выплывешь – выплывешь, нет – утонешь. Но это твои проблемы.
Адаптивное наставничество – ничего не скажешь. Я почувствовала металлический привкус во рту: выброс адреналина от страха. Сидела притихшая: я ведь действительно не знала, где находится мемориал. Но – надо искать. Шеф два раза повторять не будет, он же не нянька.
В детстве нас возили на мемориал всем классом, но все, что я помню из этих экскурсий, – это бесконечная пустая площадь с огнем в центре. Учительница объясняла, что этот огонь – вечный, то есть никогда не гаснет. Мне было интересно: какой механизм есть под землей, что огонь горит без всяких дров.
Для себя решила, что огонь просто волшебный и исходит из земли, где находятся солдаты и поддерживают это пламя. Я реально думала, что там братская могила.
Вспоминая об этом, я дошла до мемориала. Ноги сами принесли. Московский гость оказался мировым дедулей. Сам мне все рассказал о целях приезда – и спрашивать не пришлось. Попили чайку вместе с директором мемориала.
Я написала заметку под названием «Следопыт». Отдала ответсекретарю Киселевой. Ждала какой-то ответной реакции. Даже страшно было представить, какой процесс пройдет моя статья от рукописи на писчей бумаге до публикации в газете. Сколько глаз будут ее читать – ответсекретарь, наборщик, корректор, редактор наконец. От этого мурашки по спине бежали.
Думала, мне скажут: написала полную белиберду, которую не то что в газете – даже на листке туалетной бумаги напечатать нельзя. Стыдоба. Однако все обошлось: статью опубликовали, и даже почти не поправили.
Шеф промолчал. Но в этом молчании слышалась приближение грозы. Будто гром где-то вдалеке грохочет, и ты точно знаешь, что его раскаты докатятся до тебя.
Интуиция меня не обманула. Он решил основательно взяться за мое воспитание по весьма своеобразной «авторской» методике. Чтоб уж наверняка – детство кончилось.
Мне все время казалось, что за моей спиной шушукаются, рассматривают под увеличительным стеклом как букашку. Куда в следующий раз она побежит, что будет делать…
Задания как таковые мне не давали. В командировки по селам не направляли. Но стабильно в начале каждой недели в кабинет заходила ответсекретарь Киселева и спрашивала с меня план материалов на неделю. То есть сначала я должна что-то запланировать, потом к концу недели этот план выполнить.
А что планировать и выполнять – решай сама.
Мои коллеги-корреспонденты колесили на редакционном УАЗике по разбитым сельским дорогам, привозили полные блокноты – писали о хозяйствах, соцкультбыте, заслуженных селянах… А я как новенькая боялась брать машину для командировок. Вдруг не наберу достаточно материала – и получу от шефа взбучку за холостое использование редакционной техники и топлива.
Я вышла из положения. Стала ездить по селам, которые располагались по железнодорожной ветке. Можно было добраться на электричке. Даже если блокнот окажется полупустой, – я потратила только личное время, а не редакционное имущество. Претензий не должно быть.
… Осень, утренняя темнота, первые заморозки будто обрамляют белыми контурами застывшую грязь дорог. Я приезжала в села и первым делом заходила в администрацию, которую еще по советской привычке называли сельсоветом. Это здание можно было узнать издалека – по российскому триколору на крыше.
Если не было главы администрации – в сельсовете всегда находилась словоохотливая секретарша, которая знала всех людей, могла рассказать все новости, даже если ничего значимого не происходило.
Я пока не лезла в сельскохозяйственную тематику, не посещала председателей хозяйств, – это был «хлеб» заведующего сельхозотделом редакции Виктора Некрасова. Я же писала о социальной сфере: школах, сельских клубах, интересных земляках.