Мемуарчики

Вот скажи, читатель, бывает у тебя чувство, будто современная молодёжь какая-то не сильно умная что ли… Со мной так постоянно. Не понимаю, что у них в голове! Мы были совсем другими. Кстати, в каком возрасте пишут мемуары? В сорок лет? В пятьдесят? В восемьдесят?.. Пожалуй, начну. Напишу, как молоды мы были, как ответственно поступали и осмотрительно действовали. Сейчас вспомню что-нибудь особенно поучительное и напишу…

Жаль только, вспоминается не серьёзное. Нельзя о таком писать в мемуарах. Что ж, значит будут мемуарчики!

Мемуарчик первый. Про дичку

Бреду как-то по городу, красивую рябину ищу, чтобы сфотографировать и выставить на страничку. И вдруг на пути – дичка! Так в детстве называли мы дикую сибирскую яблоньку, растущую в канавах, на пустырях и возле частных домов. Кусты таких не привитых яблонь никто не садил. Они прорастали в нашем суровом климате сами, из семечек. Через несколько лет крепли и становились маленькими деревцами, от которых никому не было совсем никакой пользы. Если не считать, что именно дичка раньше всех зацветала весной, а потом оказывалась усеянной мелкими ягодками-яблочками диаметром около сантиметра. От первых заморозков в сентябре ягодки становились «мятными». Конечно, речь шла не о мяте и не о ментоле. Неизвестно, кто придумал такое слово, но по-другому не скажешь…

– Знаю, где дичка мятная. Пошли, покажу.

Портфели в кустах, мы – первоклашки – на заборе. Доски скрипят и шатаются. Собаки рвутся с цепи… Но стоит ли обращать внимание на ерунду?! Главное – дотянуться повыше. И горстями эту дичку немытую, мягкую от первых морозов – в рот! Тают ягодки на языке, кислотой аскорбиновой сводит скулы… Не знаю, выживут ли нынешние дети после такого пиршества. Мы были другими. Нас не наряжали в розовые комбинезоны, не встречали после уроков нанятые гувернантки… Всё сами: собирались в школу, переходили через дорогу, обдирали дичку по пути… Чумазые, в разодранных колготках (а где вы видели заборы без гвоздей!?) вваливались домой, показывали родителям дневники, получали от них нагоняй за учительские замечания, написанные красной ручкой, за колготки, за бесцельное шатание по улице и садились за уроки… А потом читали Джека Лондона, Александра Дюма, Владислава Крапивина и мечтали стать врачами или космонавтами.

Мемуарчик второй. Вертолётики!

После истории про дичку виртуальные друзья оживились: «Где рябина?», «Ещё калина красивая»…

Рябины в городе предостаточно! Полезное растение и фотогеничное: хоть в соцсеть выложи, хоть на первую полосу в газету. Калина тоже прекрасна. Её можно найти на дачах, но поздней осенью публика там не очень респектабельная… Пойду сфотографирую «вертолетики»!

Как я уже писала, в 7-8 лет мы были в состоянии сами о себе позаботиться. Оставаться дома без взрослых – очень ответственно, но не так трудно, как кажется. Всего-то и требовалось:

Не выходить за ограду!

Не выпускать за ограду Пушка (жил с нами такой рыженький песик)!

Не вытаскивать на улицу велик!

Не залезать на соседский клён за «вертолётиками»!

Ну и не разбить опять в кровь коленки. Они ведь вот только зажили!

Если в силу непреодолимых обстоятельств, всё это каким-то образом происходило, до возвращения взрослых надо было успеть:

Загнать домой Пушка.

Заволочь в папин гараж велик со слетевшей цепью и погнутым крылом (там, в пыльном мраке папкиного гаража все неисправные машины и механизмы чудным образом самовосстанавливались уже на следующее утро).

Сочинить историю о том, как разбились коленки.

Сами. Случайно. Пока их обладательница мирно читала книжки и шила куклам наряды. Правдоподобность деталей и логика их изложения должны были быть настолько стройными, чтоб маме даже на секунду не залетели в голову лишние мысли про Пушка, велик и клён!

Сейчас я, конечно, догадалась бы избавиться и от вещдоков в виде кленовых «вертолётиков» в карманах. Они так забавно кружатся, как подсохнут!

Мемуарчик третий. Предательство

После уроков наш 4 «Б» потрясла невероятная новость! Злата Красолова решила покинуть отчий дом. Противоречия между ею и родителями возникли давно и с каждым днём становились неразрешимей. Злате оставалось одно – уйти. Во всяком случае, возвращаться сегодня домой она не собиралась и обратилась к друзьям за помощью.

Одноклассники искренне поддержали её непростое решение, но… приютить у себя подругу никто не мог. Дело было не в недостатке жилплощади. В далеких 1970-х мало кто из нас думал о квадратных метрах. Просто… это же не котенка домой притащить! В конце концов, сообща решили, что Злате будет лучше пожить пока у Вали Кольцовой. Она в классе новенькая, её мама должна всё правильно понять. Девчонки отправились жить к Вале, остальные разбрелись по домам.

Ночью к нам домой приехала милиция.

– Откуда она может знать, где живет эта их новенькая одноклассница? – недоумевали родители.

– Ну… Так получилось, – неопределенно отвечала я…

Не могла ж я признаться, что накануне мы с Валькой лазили в заброшенный сад за дичкой, потом жарили яичницу у неё дома, потом провожали друг дружку через пустырь, раскинувшийся позади школы. Чудесный был день!

Приехавший участковый оказался веселым и высоченным парнем. Так что в милицейский «бобик» уселась я без лишних разговоров: мужчины в форме одним своим видом могут в чём угодно убедить неопытную девушку! Вместе с красавчиком-милиционером, мы поехали к Вале домой. Златку, подняли из постели, посадили в машину и отвезли родителям. По пути вернули домой меня…

На следующий день весь класс был возмущен моим предательством. Как я могла?! Так вероломно сдать «мусорам» товарища, да ещё и показать «легавым» дорогу на конспиративную квартиру! Наверное, мне следует объявить бойкот, а ещё лучше – отлупить. Громче всех возмущалась Танька Синеградова. Это сейчас у неё собственный бизнес. По реставрации подушек. Тогда она была просто горластой троечницей. Внутренний голос подсказывал, скорее всего, именно Танька-то и не удержала язык за зубами. Ведь это её мама – член родительского комитета. Но доказать я ничего не могла.

Побить меня до того случая никто не пытался. Только двоюродный братец Славка. За что регулярно получал взбучку. А тут вдруг ополчился весь класс. Но я почему-то не боялась. Только не могла взять в толк, как же я им всем сразу-то наподдам?! Их много, я – одна…

Не помню уже, чем закончились школьные страсти той осенью, и помирилась ли Злата со своими родителями, но с Валей дружили мы до 10-го класса. Были, как говорится, «не разлей-вода».

Мемуарчик четвёртый. Воспоминания внучат

На выходных забежала в гости приятельница. На минуточку. А проговорили до вечера. Рассказывала Вера про свою покойную бабушку, остановиться не могла.

– Бабуля жила совсем не далеко от нас. Мы с родителями в квартире «с удобствами», а бабушка в частном маленьком доме с черемухой в палисаднике, на соседней улочке, – ушла мыслями в прошлое Вера, – Уроки я старалась успеть сделать с бабушкой, пока не вернулись с работы родители. Потому что дома, помимо удобств, дожидался меня новый письменный стол, сидеть за которым следовало прямо, не болтая ногами. Локти должны были лежать на столешнице под прямым углом, чтобы не развился сколиоз. Родители объяснили мне, что сколиоз – это горб на спине, как у соседки тети Тони и у Карлика Носа из сказки Андерсена. Отрастить себе горб я не могла. Поскольку, когда вырасту, собиралась стать геологом, ходить по лесам, собирать минералы в коробочку и петь песни. Горбатых людей в геологические экспедиции не берут – это любому понятно. Короче, своего новенького стола боялась я класса до пятого. У бабушки же за печкой стоял старый-престарый деревянный обеденный стол, накрытый клеенкой с подсолнухами. Если его как следует протереть «вехоткой», то стоя коленками на широченном стуле, можно было решить все задачки и исписать пол тетради упражнениями, не боясь никакого сколиоза. Помню, потрескивает печка, скрипит стул, а из-под шариковой ручки медленно выползают каракули. Бабушка в выцветшем платочке, отложит вязанье, сидит рядом и приговаривает: «Не торопись, Верочка, никто ведь за тобой не гонится. Все успеем с тобой потихоньку – старый да малый…» Так, никуда не торопясь, научила меня читать в пять лет. Примеры, благодаря ей, я быстрей всех в классе решала. А как мы с ней берегли друг дружку! Ни одна моя клякса, ни одна тройка, из-за которых переживала мама, ни разу не вывели её из себя. Я же, в свою очередь, старалась не проболтаться, что советские ученые, выпустившие учебник природоведения для первого класса, доказали: Бога нет, а весь мир создала природа. Так бабушка в полном неведении продолжала чистить свои иконки к каждому церковному празднику. Иконки были с окладами, украшенные камнями и эмалью. Я прекрасно понимала, что новые сведения о мироздании бабулю сильно расстроят, вот и помалкивала.

– Ещё бабушка умела рисовать смешных человечков, – продолжает свой рассказ Вера, – В такой интересной технике, которую я потом видела на лубочной росписи во Владимире, в музее искусств.

Надо сказать, Вера в техниках толк знает. Работает она не геологом, как мечтала в детстве, а дизайнером. За плечами – красноярское художественное училище имени Сурикова. Приятельница отставляет в сторону мартини и валяющимся тут же фломастером, одной линией на салфетке, изображает мужичка в старинной одежде. Человечек нарисован в профиль, на нём – кафтанчик, брюки заправлены в сапожки на небольшом каблуке.

– Похож на египетские рисунки, правда? – спрашивает Вера. – Одно время в школе я на промокашках таких рисовала. Перестала, когда их заметила учительница. «Какие красивые, – говорит, – Кто тебя так рисовать научил?» Я не призналась, и в школе рисовать перестала. Это ведь были только наши с бабушкой человечки! Мы рисовали их целыми полчищами. Только не в тетрадках, а на полях газет и на оберточной бумаге – женщин, мужчин, маленьких детей и детей постарше. А потом придумывали разные истории. Смешная у меня была бабушка. Я даже в родительский день не плачу, когда её вспоминаю. Только улыбаюсь.

После ухода Веры я вспоминала свою бабулю. Такую же добрую, раскулаченную в молодости, пережившую голод и войну, поднявшую четверых детей, не заработавшую ни «льгот», ни наград, ни денег. Единственным её богатством были любовь и доброта. Их хватало всем. Даже, сейчас, кажется, много ещё осталось …

Мемуар пятый. Когда Петя умер…

– Расскажи, как бедно жилось крестьянам до революции, – просим, помнится, сидящую на лавочке соседку бабу Аню.

– Никогда мы бедно не жили! – сердится старушка, - Наоборот, из раскулаченных! Бедно живут те, кто ленится, да бездельничает.

А поговорить-то охота, вот и заводит свой рассказ:

– Отца с первых дней войны на фронт забрали, а мама – целыми днями в колхозе. Конечно, голодали. Денег-то в войну не платили. Мать наша одна за трудодни и работала, чтоб всех прокормить. Нас в семье четверо. Я – старшая, десять лет уж исполнилось, а на работу гоняли только с двеннадцати. Сестренке Рае шесть годиков. Женьке – четыре. Петя – самый маленький, двухлетний, болел сильно… Не помню уж чем, мама говорила, родился слабеньким.

Вспоминаю эту историю сейчас, и мурашки по коже. Будничный кошмар. Четверо маленьких детей в холодной избе! Нельзя ведь оставлять детей без присмотра. Скажи я такое, баба Аня опять бы на меня разворчалась:

– Да кто им тогда, мамкам нашим, больничные-то давал?! Раз не померла с голоду, так иди и работай! Кому какое дело до твоих детей? Война!.. Вот, остались мы в тот день дома одни, а Петя-то и умер…

Кто знает, чего больше испугалась десятилетняя девочка, оставленная за старшую. Может, что от мамы влетит – недосмотрела, а может, просто побоялась оставаться дома, вместе с умершим братиком. Собрала она младших и пошли все втроем на колхозную пашню, за несколько километров от деревни. Маме сказать, что умер Петя.

– Конечно босые. Какая в войну обувь?! Мы зимой по снегу босиком носились, а снег-то, как Петя умер, уж сошёл. Тепло было. Туба разлилась, мост смыло, вот мы и пошли вброд через реку.

Ребятня местные окрестности вдоль и поперек излазила. Летом в Теси хорошо – грибы, ягоды… Дети, которые в колхозе работой не заняты, отправятся в лес, да и принесут оттуда чего поесть. Весной – луговые саранки копали, у них, говорят, луковки съедобные. Зимой только голодно: мороженые картофелины, забытые в полях – вот и вся еда, а летом жить можно! Но когда Петя умер, саранок не было, а Туба разлилась и смыла мост. Дети решили перейти реку вброд, но оказалось слишком глубоко.

– Мне уж по пояс, Раиске с Женей по грудь, течение с ног сбивает. Но идем. Плыли мимо какие-то мужики на лодке. Может из соседней деревни, может беглые – кто знает. Как закричат на нас: «Куда прётесь?! Утонете ведь! А ну быстро вылазьте и домой чешите!»

Мужчин в деревне в войну совсем не было, поэтому их Аня испугалась. Выбрались из воды и бегом домой. Прочь от сердитых дядек.

– Ну, и не попало вам? За то, что Петя умер? – спрашиваю у бабы Ани, затаив дыхание: я – сама старшая сестрёнка, Сашке качелей по губе прилетело, и то отругали!

– Не помню уж! Ну, вас, – отмахивается соседка и идет домой, вытирая глаза.

Раису с Женей мы знаем прекрасно. Тетя Рая взрослая уже тётенька, а ростом чуть выше нас. Очень добрая. Своих детей у неё нет, поэтому она тоже любит с нами поговорить. И печенье вкусное стряпает. А дядя Женя недавно вернулся из Ташкента. Ездил его восстанавливать после землетрясения 1966-го года. Как рассердится, кричит: «Вот я вам покажу! Ёхман-орек!». Это наверняка, неприличное среднеазиатское ругательство мы переиначили в «Ёжка-хорек» и обзывались так друг на дружку. Получалось смешно и вовсе не обидно. Кто знает, каким бы вырос Петя, кем стал… Но он однажды умер от голода. И, наверное, первое время сильно скучал в черном небытие без родных сестрёнок и братца…

Мемуарчик шестой. Девочка и велосипед

Новый велик обещали купить, если закончу четвёртый класс с одними «пятерками». По русскому вышло «4». Хоть я и очень старалась. Лучше бы «тройку» выставили! «3» в дневнике легко исправить на «5». Аккуратненько подтираешь «неправильный» хвостик сверху и загибаешь его в другую сторону. Сто раз такое проделывала и не только в своем дневнике. А вот с «четверкой» уже ничего не поделать…

Но велик все равно купили. Папка. С получки. Большой, почти взрослый, зелененький с дамской рамой. Я же девочка! Конечно, «уральская» рама удобней. На ней можно везти кого-нибудь из друзей, или Сашку – брата младшего – прокатить. Впрочем, устроится Сашка и на багажнике.

К новым велосипедам привыкаешь не сразу. Они сначала не слушаются, заваливаются на бок, могут больно ударить по ногам педалями… А после становятся продолжением тебя, когда ловишь телом инерцию на поворотах и радуешься этому. К велосипеду привыкаешь каждый день по чуть-чуть, и только спустя время каждый новый день каникул, начатый велосипедной прогулкой, превращается в приключение.

В тот день случилось страшное. Перед домом где мы жили, был большой пустырь, который называли «поляной». Сейчас там коттеджей настроили и заасфальтировали дорогу, а прежде по нашей поляне не ездили на автомобилях и мотоциклах. Там гоняли мы – малолетние велосипедисты, и срезали путь прохожие.

Задумавшись, мчалась я на своем новеньком велике по еле заметной тропке. В голове роились мысли о том, как было бы здорово, если б вместо зарослей старых акаций и кочек пыльного ириса вдоль тропинки стояли б фонтаны и мраморные статуи, как на картинках в учебнике по истории Древней Греции. Впрочем, совсем как в Греции не нужно: знаете ж, какие дураки мальчишки!..

Поэтому слишком поздно заметила я унылого мужчину, шагающего по той же тропинке впереди меня за несколько метров. В его голове тоже, видимо, роились какие-то мысли, и на мои попытки звонить в велосипедный звоночек своевременно отреагировать он не успел. И вот уже незнакомый дядька, сидя верхом на крыле переднего колеса моего велосипеда, машет руками и матерится! Полет по ямам и кочкам длится всего несколько секунд, но привносит столько смятенья в мою велосипедную прогулку, что даже нет слёз. Только панический ужас! Откровенно говоря, взрослый мужчина мог бы орать и потише. Ужасно стыдно, когда на воспитанную, в общем-то, девочку, почти отличницу, так укоризненно смотрят прохожие.

Ситуацию, помнится, спас опять же отец. Уж не знаю, как он почувствовал, что его ребёнок в беде, но папка возник перед нами через секунду. Сперва, велел замолчать злому дядьке. Нельзя ведь материться при детях! Вытащил из зарослей полыни нас с великом, убедился, что целы. Пожал зачем-то мужику руку, тот перестал злиться, даже вроде как улыбнулся и дальше пошел по своим делам. Между прочим, совсем не так уныло, как прежде. Он уходил прочь упругой походкой человека готового к любым жизненным неожиданностям.

И тут слезы хлынули из глаз.

– Ну, чего ты? Испугалась, что ли? – спросил отец.

Я отрицательно помотала головой.

– Дядьку жалко?

Я разревелась ещё сильнее.

– Не бойся ты никого, доча. И не жалей. Катайся, иди…

Мемуарчик седьмой. Кто такие «иждивенцы» ?

На днях в одном серьёзном заведении одна серьёзная девушка-госслужащая очень серьёзно спросила:

– Есть у вас иждивенцы?

Я слегка «зависла». Наверное, тупею с годами или становлюсь слишком впечатлительной. Так несколько секунд и хлопала глазами, боясь показаться «неадекватной». Вы же в курсе, серьёзные девушки из серьёзных заведений именно так и называют неправильных людей? Сама слышала. При этом подкрашенные глазки они обморочно закатывают вверх и всплескивают руками с дорогим маникюром… Мол, ужас-ужас! Эти простые люди – тааакие неадеквааатные!

Никто не хочет казаться неадекватным в серьёзных учреждениях. Я – не исключение. Вот и не стала выпендриваться, рассказывать, что понятие такое, вообще-то больше подходит некоторым чиновникам и даже целым чиновничьим органам и структурам, если разобраться… И, вообще, зачем умничать в учреждении, где нужно просто добыть справку о том, что ты – это всего лишь ты и особого вреда для общества не представляешь?! Просто ответь на странные вопросы, постой немножко в очереди, заплати немножко денег (от чего никто еще не разорился!). Рано или поздно тебе дадут бумажку, которую ты бодро отнесешь в другое учреждение и спустя некоторое время сможешь спокойно жить и заниматься тем, ради чего и затевался этот квест.

Одним словом, чтобы выглядеть адекватнее, пришлось изобразить для девушки-госслужащей самое доброе и наиболее простое лицо, на какое способна, и отрицательно замотать головой. Мол, нет-нет, что вы, никаких иждивенцев нет и никогда не было…

Жуткое слово «иждивенец» впервые услышала я в детстве, когда другие серьёзные люди, придя к нам в дом с какими-то бумагами, спросили родителей, вот точно таким же тоном: «Есть в семье иждивенцы?» Родители, помнится, тоже растерялись. Потом спохватились и сказали, что да-да, иждивенцы есть. Сами посмотрите. Вот эти двое (мы с братом) да ещё бабуля. Тоже ничего не делает, только и знает, что целыми днями толчется по хозяйству. Потом, папа, внимательней взглянув на старенькую тёщу, добавил, что нет, пожалуй, иждивенцев только двое (мы с братом). Бабулю следует записать в бланк как «домохозяйку». Серьезные люди серьезно кивнули, что-то написали и пошли к соседям, искать других иждивенцев…

Знаете, очень обидно после их ухода было вот так, за здорово живешь, оказаться "иждивенцем". Ну, брат, допустим, действительно, ещё маленький и ничего не понимает. А я-то? Я ведь… в школе учусь! Неплохо, между прочим. Пусть пойдут, да у классной руководительницы нашего 1 «Б» Елены Дмитриевны спросят, кто больше похож на иждивенца: я или Алёшка Кутузов, который ещё даже по слогам читать не научился! Своё возмущение я потом еще долго излагала родителям. Папка почему-то хохотал. Непонятные ситуации его всегда смешили – настолько несерьёзным человеком был мой отец. Настолько несерьёзным, что катание на каруселях в парке его, кажется, веселило куда больше, чем нас с братом. Мама успокоила, что если записать человека в иждивенцы в каком-нибудь бланке, то он от этого хуже не становится и никак не пострадает. Ведь это всего лишь мерзкое слово, которое тем, не слишком добрым людям с бланками необходимо для отчетов перед начальством. От того, что, по бланкам, мы с Сашкой отныне стали числиться «иждивенцами» родители нас любить не перестали, да и заботиться собираются по-прежнему.