Приключения Уэнсдей в России

– Худших отправят в область.

Карина закуталась в плед и стала похожа на гигантскую куколку, которая уже должна была стать бабочкой, но окружающий мир заставил одуматься и остановиться. В мансарде их точно не будут искать, но от этого здесь не становилось ни уютно, ни тепло.

– Это как? Какая еще область? – Кто-то мог бы решить, что собеседница Карины замерзла вусмерть, если бы синеватый оттенок кожи не был для Уэнсдей естественным. – Области, это что?

– Ну… У них так говорят. Есть города, а между ними области. Там мало кто выживает. Поехал туда – всё.

Уэнсдей мечтательно зажмурилась:

– Значит, там мало людей.

– Там очень холодно.

– Как здесь?

– Можно замерзнуть.

– Совсем?

– Будешь сосулькой. Ну такой. С ногами.

Уэнсдей попыталась себе представить:

– И руками.

– Точно.

– Так. Карина, теперь о главном. Что делать, чтобы гарантированно стать худшей?

Глава № 1

Станция Мга

Станция как станция. В январе в России таких много. Еле угадываемые под снегом. Но даже на самой маленькой станции – блестящие рельсы. Стоит только смести снег – блестят. Но не здесь.

Над этими рельсами ржавчина работала не один год. Никто ей не мешал. Ни один поезд не приближался к станции Мга уже очень давно.

Антон Каверин любил тут выгуливать Крошку. Вокруг никого. Некому пугаться здоровущего алабая. Крошкой тот был недолго и три года назад.

Пес резко встал, видно, что-то услышал. Антон остановился не сразу, затормозив с помощью натянувшегося поводка. Алабай не отреагировал. Каверин в свои уже почти шестнадцать недотягивал по весу, чтобы как-то действовать на Крошку. Смысл поводка точно не заключался в том, чтобы хозяин мог удержать свою собаку. Вероятно, настоящая цель была в том, чтобы Марк не оказался слишком далеко от Крошки.

Вот как сейчас.

Теперь уже и Антон слышал. Что-то приближалось к станции. Было бы логично подумать, что это поезд. Что-то такое и угадывалось на горизонте – стучащее, хрипящее, посвистывающее и дымящее. Только Антон Каверин точно знал, что в километре отсюда, там, где когда-то был мост через речку Эбэ, рельсы обрываются. С той стороны мог приехать только поезд, умеющий летать.

Черный паровоз. Единственный грязно-зеленый вагон. Казалось, если поезд не остановится прямо сейчас, то еще метров пять – и он просто развалится.

До платформы он и не дотянул. Колеса в последний раз провернулись и будто приморозились к рельсам. Паровоз выдохнул и окутал станцию дымом.

Крошка ждал. По какому-то особому собачьему наитию он застыл как раз в том месте, где оказалась дверца остановившегося вагона. И она попыталась открыться. Дверцы делаются специально для того, чтобы открываться и закрываться. Но какое-то ограниченное количество раз. У этой разы закончились. Крошка еле успел отпрыгнуть – сверху падало дверное полотно.

Антон тоже отпрыгнул. Ну как – поводок дернулся, и он следом. Оставаться на ногах и одновременно не отпускать поводок требовало немалых усилий. Особенно притом, что большая часть массы Антона осела не в мышцах и не в костях. Алабая Антону Каверину купили в свое время с явной надеждой на то, что ежедневные прогулки с собакой как-то повлияют на пропорцию «мясо/кости/жир». В сторону уменьшения последнего. Пока не повлияли.

– Господа, вы нас встречаете? У вас тут мило.

Говорили сверху. Из вагона. Тоненькая брюнетка в платье с синим отливом, похожем на школьную форму, изучала станцию. Крошку. Антона.

– Это же Мга?

– Она, – сказал Антон, и гавкнул Крошка. – Здрасте, – добавил человек. – К нам особо никто не приезжает. На поезде.

– Да, было нелегко, но мы справились. Где у вас тут снег, чтобы мерзнуть?

Антон никогда не чувствовал себя глупым. Но вот сейчас…

– Практически везде… – Где-то в горле застрял знак вопроса.

Уэнсдей – а это, конечно же, была она – легко соскользнула, приземлившись чуть слева от бывшей дверцы вагона. Посадка прошла идеально. Только что она коснулась поверхности, и вот уже на этой поверхности нет ничего. И никого.

Крошка кинулся на помощь первым. Антона привычно поволокло следом. Скорее всего, если бы первым рванул Антон, он бы просто бежал на месте.

Кожа Уэнсдей стала немного синее обычного своего оттенка, а на лице появилось то, что видели только члены семьи. Дни, когда это случалось, бережно заносились в анналы истории Аддамсов. Уэнсдей улыбалась.

На этот раз уже Антон смотрел на Уэнсдей сверху вниз. Уэнсдей Аддамс провалилась в снег с головой и даже не пыталась выбраться на поверхность.

– Я не чувствую рук. И ног. И губ…

Кажется, Уэнсдей нравилось не только мерзнуть. Она наслаждалась попытками Антона вытащить ее на поверхность.

Появление Карины О’Келли и Марка Мрака осталось незамеченным. Они выбрались из вагона осторожно и смогли выгрузить чемоданы и себя на твердое.

Марк спускался осторожно. Последняя ступенька все еще была достаточно высоко, чтобы Марк Мрак боялся. Хотя он боялся всего. Боялся экзаменов. Боялся любых оценок и не вызывался отвечать, даже если знал ответ. Из школы не выгоняли никого, но в тройку худших он попал. Сейчас Марк Мрак, или, как его называли в классе, М2, спиной вперед сползал вниз. Прыгать не пришлось. М2 даже попытался помочь спуститься Карине. Ну как пытался – смотрел в то место, где она была до того, как он начал свой путь вниз. У Карины был свой способ перемещаться. Облачко тумана сгустилось, чтобы превратиться в Карину сразу внизу. Это у ее семьи врожденное. К сожалению, не только это.

Теперь они наблюдали за Антоном. Было интересно, что произойдет раньше: у него получится, или Уэнсдей станет скучно лежать и мерзнуть.

Вероятно, это был первый случай в биографии Антона Каверина, когда за ним наблюдали сразу трое. Ему захотелось оказаться находчивым. Решение нашлось. Простое. Все должно было получиться.

Поводок Крошки спустили в провал, Уэнсдей милостиво обмотала поводок вокруг руки. Только вот Крошка потерял всякий интерес к происходящему. Алабай застыл. У Антона закралась мысль, что где-то в генетическом древе Крошки есть не только собаки, но и несколько ослов. Сдвинуть алабая он не пытался. Опыт как-никак.

А Крошка явно снова что-то услышал. Вероятно, он не умел одновременно думать и двигаться. Но вот решение было принято, и алабай кинулся навстречу пока еле слышному рычанию. За ним вылетела из ямы Уэнсдей, Антон попытался не отставать, но быстро увяз в снегу и надеялся только не потерять из виду эту парочку.

Чтобы так рычать, нужно иметь хотя бы десяток глоток. Или одну турбину. К ним приближалось нечто, распугивая всю живность в округе.

Если бы не огромный двигатель, выпирающий позади, это можно было бы принять за большую машину. Такой себе седан вполне представительского вида и класса. Небесно-голубого цвета. На лыжах. Аэросани «Север-3».

Сани, прежде чем остановиться, сделали вираж, обдав Крошку и Уэнсдей небольшой метелью. Обоим понравилось. Турбина замолчала, и на несколько секунд Каверин решил, что оглох. Секунд было бы больше, если бы не водитель, который попытался выбраться наружу.

Вероятно, сани собирали прямо вокруг него. Водитель с трудом доставал себя из них, и совершенно непонятно, как потом он собирается вернуться за руль.

– Гости!

Корнелий Иванович Громов. Видимо, это был он. Других людей (вероятно, он все-таки был человеком) таких габаритов и голосовой мощи в округе больше не водилось. Говорил он с той сдержанной силой, которая не оставляла сомнений в том, что турбина не помешала бы ему быть услышанным.

– Наконец!

В глубины саней были заброшены последовательно Уэнсдей, Крошка, чемоданы, Антон и Карина с М2. Корнелий Иванович оглянулся в надежде обнаружить что-нибудь еще годное к отправке во внутренности вездехода. Антон почти решился рассказать, что Крошка еще не выгулян, и спросить, куда их намерены везти. Но он не собирался оставлять Уэнсдей. Или не так. Не собирался оставаться без того, кого только что извлек из снега. Никого страннее и никого чудеснее он в своей жизни еще не встречал. И уже точно не встретит.

Корнелий Иванович скользнул взглядом по поезду. Не заинтересовался и одним вероятно долго тренируемым движением нырнул за руль. У него получилось. Турбина взвыла, и сани рванули, отбросив пассажиров на заднюю стенку кабины.

– «Север-3»! – проорал Марк.

Внутри турбина была не так оглушительна, но наушники типа вертолетных явно не помешали бы.

– Не поняла?..

Уэнсдей швыряло по всей кабине, и она даже не пыталась как-то этому помешать. Вероятно, надо было просто пристегнуться, но тогда ушло бы все очарование от поездки.

– Марк, какой еще «Север-3»?

– Так написано на боку вездехода. По-русски. Но северов же не может быть трое?

– Вот ты знаешь русский. Это тоже довольно странно. Почему бы не три?

М2 вернулся в свое привычное состояние. Молчания. На самом деле он не молчал. Он вел яростный диалог с собой. Просто иногда Марк включал звук и окружающим казалось, что он говорит с ними.

– Вы же к нам по обмену? – Громов развернулся всем телом, явно не переживая из-за необходимости управлять санями. – Отдохнете у нас, развлечетесь, у нас тут – ух!

Сани встали на дыбы – вероятно, от обиды, что хозяин не обращает на них внимания. Иванович легким движением руля направил транспортное средство в колею и больше не отвлекался.

Минут пять они ехали по внезапно идеально ровной трассе: если бы не снег и сосны, вполне можно было бы подумать, что летят где-нибудь над Атлантикой. Ровный гул, редкое потряхивание, даже не убаюкивавшее. А потом справа моргнуло. Вот было светло, и вдруг словно какая-то очень быстрая туча скользнула вдоль дороги. Показалось? И тут на них обрушился рев.

Сани рвались вперед, а рев не становился тише, будто его источник следовал за ними с той же скоростью.

Только минут через десять, когда сани понемногу начали снижать скорость, рев прекратился.

«Север-3» остановился. Выдвинул колеса и переключился на обычный движок. Теперь они катили по городу.

Эти дома, наверное, построили за одну ночь. Вытащили линейку длиной с километр, такой же угольник, расчертили кусок, отвоеванный у леса, и построили. Одинаковые подслеповатые пятиэтажки. Чтобы зимой не замерзнуть, с какими-то бойницами вместо окон. Через такое окно свет пробивается как-то вскользь, неохотно. Как бы уже давно день, но лампочку не выключай. Только оттенок, только намек.

Ехали, пару раз свернув на девяносто градусов то влево, то вправо. «Север-3» переключил двигатель на какой-то уж совсем бесшумный режим и вдруг покатил по дуге. К одноэтажке, стоявшей под углом ко всему городу. Будто линии улиц в этом месте стерли и оставили место для одноэтажного огрызка, который и не подозревал об окружающем его царстве прямых углов.

Вездеход встал.

Корнелий Иванович выкарабкался наружу и собрался вынимать пассажиров, но те уже выбирались сами.

– Вы тут живете?

Мысль Уэнсдей была понятна, двери оказались их водителю как раз по росту. Собственно, это единственное, что было крупным в домике. Не двери – врата.

– Нет. – Кажется, Корнелий Иванович тоже примерил дом к себе, и результат ему понравился. – Пока нет. А вы да. Дом отапливается. Не весь. Но у вас будут спальня и удобства. А прямо сейчас я буду вас кормить. В спальне – там теплее.

– Тут раньше была Академия Севера, – встрял Антон, – пока не сгорела. Вместе с городом.

– Какой-то этот дом маленький для академии, – прикинул Марк. – Наверное, как карликовые березы. На севере все маленькое…

– Это то, что осталось. Академия из камня. Была. А город деревянный. Был. Все сгорело. Зато теперь все каменное. Красивое. – Антону явно хотелось верить, что вот эти все прямые углы – это очень красиво. – Тут был флигель. Он сохранился, а в центре академии пожар был такой, что и камень не выдержал. И вот это дерево еще осталось. Почему-то.

У входа во флигель действительно что-то стояло. После слов Антона в нем можно было угадать дерево.

– Я думала, это скульптура. – Уэнсдей аккуратно обошла нечто. Черное, ветвистое, без намека на то, что когда-то было живым. – Если в аду есть деревья, наверное, такие. Только оно точно не горело. Скорее, его что-то распирало изнутри.

Карину О’Келли дерево не зацепило.

– …страшное очень, – послышалось от Марка.

– А наши вещи тоже сюда доставят?

Карина вспомнила все съедобное, что уложили родители с собой в дорогу, и как она была против тогда, и вот как она совершенно не против теперь.

– Они в поезде.

Корнелий Иванович не спрашивал и даже не констатировал. Он обещал. То, что было в поезде, в поезде и останется. Прощай, поезд, привет, флигель.

– Можно я с вами? – задыхаясь от собственной смелости, предложил Антон. – Я вам все покажу.

– Веди! – скомандовала Уэнсдей.

Глава № 2

Крик банши

Еда в железных банках – такое с Уэнсдей бывало. А вот гнущихся ложек с ней еще не случалось. Вначале она даже решила, что только что овладела суперсилой – гнуть ложки. Нет. Особую гибкость столовые приборы приобретали при столкновении с тушенкой. И кашей.

Хлеб тут был странный. Серый и влажный. Щедро обсыпанный мукой, как бы намекавшей, что его еще надо выпечь.

Все съедобное хранилось в мешке, извлеченном из багажника «Севера-3». Размером мешок не уступал Корнелию Ивановичу. Еды должно было хватить надолго. На пару лет.

Еще в багажнике оказались электрическая плитка и чайник.

– Вода там. – Иванович всучил чайник Марку.

Пока чайник оставался пустым, у Марка были шансы его приподнять. M2 не производил впечатление тяжеловеса. Рядом с ним любой чувствовал себя чудо-богатырем. Становилось страшно: вдруг Марка можно сломать одним неловким движением? Громову страшно не было. Он не боялся сломать вообще ничего.

– Вода там. «Там» – это далеко?

– Это Мга, парень, тут все близко.

Кран обнаружился прямо в прихожей, на конце трубы, торчавшей из стены. Выливалось скудно. Труба издавала странный звук, будто вот-вот прокашляется и как споет… Марк прикинул, что к моменту наполнения сосуда как раз закончатся каникулы. Он очень хорошо себе представил, как Уэнсдей и Карина уходят все дальше, а он ждет, когда же воды будет достаточно для кружки чая.

Антон перемещался из прихожей в спальню с восторгом щенка, уверенного, что все это веселая игра.

Посмотрел на чайник, оценил струйку, ухватился двумя руками за кран, провернул, и вот – поток воды хлынул из трубы.

– У нас, Марк, надо все двумя руками. Иначе не работает.

– А закрыть сможешь?

Остаться во Мге один Марк уже не боялся. Теперь он боялся утонуть.

Нести чайник вдвоем было норм. Теперь веселился уже Крошка. Он пытался обежать чайник максимальное количество раз и непременно чтобы об него споткнулся либо Антон, либо Марк.

Уэнсдей попробовала языком край банки с тушенкой. Острая. Корнелий Иванович вскрывал консервы – кажется, просто не мог остановиться. Кашу пробовать Уэнсдей Аддамс не решилась. В теории каша – это из чего-то съедобного, да еще и вареного. Но создатели этого продукта, вероятно, придерживались очень широких представлений о том, что можно пускать в организм.

Прихватив еще одну банку тушенки и новую, еще прямую ложку, Уэнсдей решила пройтись.

Обогнула приближавшийся чайник с группой поддержки, свернула к удобствам. Наверное, «удобствами» это назвал тот же человек, который назвал кашей нечто в консервных банках. Слово «неудобства» было бы уместнее.

В прихожей, кроме холода и трубы, не обнаружилось вообще ничего. Уэнсдей рукой попробовала трубу. Ржавчина обыкновенная. Неприятная. А вот ниже… Прямо в том месте, куда падают капли… Решетка слива и слой рыжей краски могли обмануть кого угодно, но не Аддамс.

Уэнсдей чуяла тайные ходы примерно с тех пор, как начала самостоятельно передвигаться. С восьми месяцев. Няни у нее менялись часто. Часто из-за того, что ребенок пропадал. Сразу было понятно, кто виноват. Ребенок находился, а вот нянь приходилось искать новых.

– Карина!

Уэнсдей не кричала. Шептала. Ее особенным даром было прошептать так, чтобы все услышали. В соседних домах заплакали дети и завыли собаки.

Карина материализовалась рядом. С недоеденным куском хлеба и слегка припорошенная мукой с него же.

– Попробуем?

Карина видела трубу, пол под ней и палец подруги, указывающий на мелкую решетку канализации

– Э-э-э, попробуем что?

– Там ход. Я чувствую.

Карина О’Келли уже в который раз пыталась понять, почему безропотно делает то, о чем просит Уэнсдей. Она и здесь оказалась только потому, что Уэнсдей изобразила нечто похожее на страх отправиться в Россию без подруги. Устоять было невозможно. Блондин-увалень Эрих Долем долго не верил в свое счастье. Его место в тройке худших на курсе занял кто-то по своей воле. В область Эрих не хотел.

А еще Аддамсы странно действовали на Карину. При них она не кричала. Почти. То есть кричала, но значительно реже, чем обычно. А крики Карины никогда не были просто криками.

– Уэнсдей, даже если там есть ход, то это что-то холодное, грязное, мокрое. Зачем?

О’Келли не любила помещения, где, стартанув от одной стены, нельзя было набрать приличную скорость до другой. Она хорошо бегала. И плохо помещалась в лазы, ходы и туннели. С ростом под метр восемьдесят это нормально.

– Смотри.

Уэнсдей ухватилась одной рукой за трубу и дернула. Не получилось. Аддамс попыталась снова. С тем же неуспехом.

– Ну?! – Она начинала выходить из себя.

Карина отреагировала правильно. Теперь они вцепились в трубу вместе. Тянули на себя. Труба не реагировала.

– Давай в другую сторону?

Подружки дали. Раздался треск, и труба вместе с куском стены и пола провернулась. Канализационная решетка ушла в сторону.

– Там лестница. Винтовая. – Карина, забыв про грязь и сырость, уселась на пол, свесив ноги в провал.

Частота, с которой Уэнсдей обнаруживала тайные ходы и секретные комнаты, наталкивала на мысль, что, если Аддамс в чем-то уверены, то это «что-то» тут же образуется. Достаточно просто посильнее дернуть за трубу. Или за не-трубу. Что-то да обнаружится.

Карина спускалась. Со стороны казалось, что она просто ввинчивалась в черноту, постепенно исчезая, пока не осталась одна голова, но вот не стало и ее.

Уэнсдей включила мобильник. Связи тут не было, но фонарик вполне справлялся. Вовремя. До того, чтобы шагнуть не на ступеньку, а на голову Карины, оставалось всего ничего.

Винтовые лестницы странные. Ты почти сразу не понимаешь, сколько ты прошел, ну то есть точно вверх или вниз, но вот сколько? И… это ты крутишься вокруг, или все крутится вокруг тебя. В какой-то момент кажется, что ты не идешь, а накручиваешься на лестницу, как гайка на винт. И как ты жил до этого, ходил по прямой? Странное воспоминание о том, что было, кажется, уже давно. До лестницы.

Лестница закончилась. Нога Карины сделала следующий шаг, и он вдруг не был вниз.

Все закончилось неинтересно. Лестница никуда не вела. Как будто просто спуститься вниз – вполне себе достойная задача.

– Теперь вверх? – робко поинтересовалась Карина?

Уэнсдей медленно прошлась вдоль стены, окружавшей лестницу. Они оказались на донышке большого каменного стакана. Кирпичи тут были… ну как бы и не кирпичи вовсе – большие каменюки, которые кто-то сложил вместе и щедро смазал раствором. Уэнсдей выключила фонарик. Повторила движение, ощупывая стены.

О’Келли темноту любила. Но в меру. И чтобы зачем-то. Возмутиться не успела.

– Нащупала. – Фонарик снова включился. – Карина, тут дверь. Мы с тобой должны пройти.

– Должны?

– Дай руку.

Уэнсдей выключила фонарик, предварительно вцепившись в подружку, а та закрыла глаза. У подножия лестницы не осталось никого.

Не вдохнуть и не пошевелиться. Почему-то Уэнсдей не паниковала. Подумала, что если дышать так и не получится, то можно особо и не двигаться. Но, если сильно дернуться, может, получится дышать. Додумать не успела.

Дышать получалось, а вот двигаться с трудом. Кажется, кто-то держал ее за спину. Крепко.

Карина была рядом. Ее никто не держал, но она тоже не двигалась. Карина О’Келли лежала, уткнувшись в землю носом. Уэнсдей попыталась отмахнуться от того, кто упорно держал ее. Получилось плохо. Уэнсдей выскользнула из своей черной джинсовой куртки. Не то чтобы ее держали. Куртка осталась в каменной кладке за спиной, будто они только что вышли из этой стены, но не до конца. То есть Уэнсдей вышла, а куртка все еще была в процессе.

Карина не рассчитала. Потайную дверь было не только трудно найти: за ней обнаружилась толстенная каменная кладка, и даже со второй попытки О’Келли еле вытащила их в место, где они смогли дышать. Будь стена толще – им могло так не повезти. И ведь не нашел бы никто. А может, в этой стене уже замурованы те, кто пытался попасть сюда. Кажется, через пару десятилетий замурованности именно так получаются привидения.

Уэнсдей аккуратно перевернула Карину носом кверху. Карина плакала. Не издавая ни звука, как-то просто выделяя слезы. Будто кто-то нажал кнопку, и они потекли. Вероятно, где-то должен находиться рычажок, регулирующий температуру.

– Ты же не любишь на твердом?

– Что? – Карина, оказывается, могла и говорить.

– Лежать и плакать на твердом. Лучше на мягком и чтобы вокруг много кого и все тебя жалели.

– Мы могли остаться в этой стене. Из-за меня.

– Ага. Как динозавры в асфальте.

– Как это?

– В юрском периоде часто встречались озера жидкого асфальта, динозавры туда проваливались, тонули, зато потом их кости сохранялись долго и хорошо.

– Только динозаврам от этого не легче. Ужас какой!

– Знаешь, не каждому дано остаться в истории. – Уэнсдей как будто с неким сожалением посмотрела на стену, в которой могла остаться, и изо всех сил дернула за висящую куртку. Стена поддалась, и куртка вернулась к хозяйке. – Пошли, Карина, посмотрим, что тут, и потом, ты же не кричала, значит, все будет хорошо. Какое-то время. И почему я тебя вижу?

– Уэнсдей, сколько можно?! – У Карины был недостаток. Не один, но этот был главным. – Ты же знаешь, я не могу!

Карина О’Келли единственная из своего клана не умела становиться невидимой. Старалась, но не получалось.

– Карина. Я не про это. Тут почему-то светло. Я вообще все вижу. А еще тут эхо, ты послушай.

Уэнсдей заухала, изображая то ли сову, то ли заикающегося волка. Пещера радостно подхватила.

Когда спускаешься по лестнице в подвал, рассчитываешь попасть в подвал. Что-то такое небольшое, где сыро и неприятно. Здесь было очень холодно. Карина и Уэнсдей оказались между двумя каменными плитами – одна сверху, одна снизу, каждая размером с аэродром. Обе старые, в трещинах и дырах. Красноватый камень мерцал из-за сполохов света вдали.

Уэнсдей принюхалась – знакомый запах. Так пахнет на катке. Чувствуешь, только когда только собираешься выйти на лед. Потом привыкаешь, а тут… Она решительно пошла на свет.

Идти на свет – давняя традиция. К сожалению, статистика не сообщает, какой процент отправившихся на свет не вернулись. Кстати, те, кто отправляется во тьму, чаще всего возвращаются целыми и невредимыми. Потому как тьма – обычно просто место, где ничего нет.

Каменная плита, служившая полом, постепенно сужалась, пока не превратилась в вытянутый язык. Свет не добирался до дна провалов по бокам. Уэнсдей попыталась подсветить фонариком – тот тоже не справился.

Становилось холоднее. Неправильно. Все холоднее и все светлее. Должно же быть наоборот?

Язык превратился в мост с неприятной особенностью: выпуклый в центре и никаких перил.

Уэнсдей уверенно шагала вперед, Карина боролась с выбором: повернуть назад или опуститься на четвереньки. Чем ниже центр тяжести, тем устойчивее должна быть фигура. Особенно если твоя фигура – это нечто вытянутое и тонкое, легко падающее на обычный ровный асфальт.

Карина уже почти решилась сменить способ перемещения, но ей помешала спина. Спина Уэнсдей мешала идти дальше.

– Наверное, тебе этого лучше не видеть.

Мало кто после такого не посмотрит. Карина послушно закрыла глаза. Подождала секунд пять. Не выдержала. Открыла, увидела.

Было очень светло. Никаких шансов не увидеть хоть что-то. Карина мелко задрожала, закрыла глаза и начала кричать. Эту картину она не забудет уже никогда.

Крики Карины О’Келли даже смотрелись страшно. Она выгибалась дугой, будто пыталась изобразить лук, невидимую тетиву которого натягивал кто-то позади. Карина кричала сразу десятками голосов, одновременно выла, причитала, высоко и истерично – и вдруг почти басом.

Уэнсдей не реагировала. Она была занята. Рассматривала. Свет и холод шли из мертвого чудовища. Этот ужас был довольно просто скроен. В нем было мало чего, кроме круглой пасти диаметром метра два. И цилиндрического тела, которое начиналось пастью и заканчивалось хвостом, но далеко не сразу. Где-то через семь метров. Синевато-серое. Ни лап, ни шерсти и, что страшнее, – без глаз.

Карина замолчала. Уэнсдей очень медленно, шажок за шажком, приближалась к чудищу. Она собиралась ткнуть пальцем в раскрытую пасть.

– Скажи, когда без глаз – страшно? – Уэнсдей резко обернулась и закрыла глаза ладонью.

Карина молча кивнула. Обычно после фирменного крика она теряла голос. А еще после ее выступления в течение суток кто-то рядом умирал. Карина О’Келли не была тому причиной. Она была всего лишь вестником, как и все в ее клане банши.

Уэнсдей все-таки не удержалась. Прикоснулась. Положила руку на кожу чудища чуть дальше челюстей. Будто сомневалась – погладить или нет. Холодная, очень холодная, шершавая. Аддамс вспомнила, что кожа акулы почти такая же. У старых акул часто кожа такая, будто хищник перенес пару десятков пластических операций. Где-то как новенькая, гладенькая, а где-то – старая, в шишках и рубцах. Чем дольше живешь, тем чаще тебя кто-то норовит укусить. Акула растет всю жизнь. И зубы новые растут, и новая кожа появляется.

Эту безглазую тварь обкусали везде, кроме челюстей. Там кожа была явно старше и толще. Уэнсдей решила изучить зубы. Ничего общего с акулой. Даже на зубы не очень похоже. Скорее, жернова. Круглые, серые. Чтобы не кусать, а молоть.

Уэнсдей отступила. Слишком холодно. Ее бил озноб, мороз от пасти толкал, заставляя отступать. Аддамс посмотрела на руку, которой касалась странной кожи чудовища. Пальцы не гнулись. Ей стало интересно: если повторить эксперимент, может, они вообще сломаются?

Самым странным был хвост. На нем вообще кожи не было. Только кость и какое-то мясо. Будто вон с того места ее кто-то начал грызть и бросил.

И еще тут пахло. Не льдом и холодом. А… В детстве Уэнсдей Аддамс пыталась ухаживать за дворняжкой, надеясь, что из нее вырастет большой свирепый волкодав. Еды носила много, чтобы рос быстрее. Все съесть щенок не успевал. И вот от того, что оставалось, пахло очень похоже.

– Уходим! – Уэнсдей отступала, не отрывая глаз от кости.

Карина обняла подругу, и в подземелье снова не осталось никого живого. Наверное, Уэнсдей просто показалось, что, когда они уже почти что исчезли, плита вздрогнула. Чуть-чуть. Как на причале, так, что даже не знаешь: это ты покачнулся или это волна.

Наверное, показалось.

Глава № 3

Два вида чудовищ

Марк привычно боялся. У него были тысячи видов страха. Сейчас к нему пришла разновидность страха «ушел и не вернулся». Антон изумлялся, М2 – нет: Карина и Уэнсдей могли уйти или просто пропасть в любой момент. Это Марк знал. А вот вернутся ли – тут были сомнения. По той же причине М2 боялся уезжать. С его точки зрения, не было никакой разницы, кто-то ушел от тебя или ты уехал от всех.

– Антон, их бесполезно искать. – М2 старался быть торжественно-печальным. С печалью получалось, с торжественность не очень. – Они на многое способны.

– Это как? – Антон верил, что Уэнсдей способна на многое, но в это многое не входило исчезновение из крошечного флигеля. – На улице очень холодно. У нас и тут не жарко. Я пойду… Крошка! – Он накинул куртку и даже не удивился, когда алабай послушно замер у его ног. – Обойду тут вокруг… И мы их спасем!

– Это какой-то ритуал?

Двери точно не открывались, но Уэнсдей и Карина стояли в комнате, будто никуда не пропадали.

– Вы вернулись, – констатировал М2. – Что-то нашли интересное?

Марк надеялся, что не нашли. Но… Уэнсдей Аддамс всегда что-нибудь находила.

Алабай обошел и обнюхал ее.

– Карина кричала. Значит, кто-то скоро умрет. До следующего вечера. А внизу есть чудовище. – Аддамс погладила Крошку. – Давайте поедем в другое место. Мне тут уже не интересно.

Уэнсдей дождалась, пока все лягут. Некоторые вещи она предпочитала делать в одиночестве.

Хороший нож нашелся на кухне. Без крови заклинание не работало. Ее всегда раздражали заклинания, требующие массы труднодоступных ингредиентов. Кровь Аддамсов спасала. Мортиша Аддамс была бы недовольна. Она считала, что собственную кровь надо тратить экономно. Желательно вообще не тратить. Впрочем, мать Уэнсдей бывает недовольна в двух случаях. Когда причина есть и когда ее нет.

Кровь Аддамсов, немного воды из-под крана, соль и длинное заклинание. Чем меньше нужного у тебя для зелья, тем длиннее заклинание. Уэнсдей предпочитала учить слова, а не бегать за какой-нибудь кроличьей лапкой или глазами лягушки. Лапка кролика, как назло, обычно находится прямо в кролике, а глаза – в лягушке.

Уэнсдей все сделала правильно. Пальцы шевелились и даже согрелись. Но гладить чудище больше не хотелось.

Было хорошо слышно, как Громов едет на своих аэросанях. Все дальше, все тише. Казалось, сейчас все стихнет, но… Ночь, снова кто-то рычит.

Аддамс не спала. Она лежала на спине и изучала потолок. Уэнсдей помнила потолки всех спален, в которые когда-либо попадала. Этот был не лучшим.

Спала Карина, обессилевшая от собственного крика. Тревожно спал М2, во сне он продолжал чего-то бояться. Спал Антон, рядом с которым храпел Крошка.

С момента прибытия во Мгу стало уже привычно, что кто-то непременно рычит. Рычали аэросани «Север-3», рычал их водитель Корнелий Иванович. Кричала Карина. А еще был рев, который преследовал их, пока они ехали в город. Вот о нем Уэнсдей и думала. На что это похоже? Что-то большое и быстрое. Что-то, что любит побегать и пореветь, но не любит город. А еще местные почему-то вообще не обращают на это внимания. С чего бы? Кажется, только она это слышит.

Самым тихим было чудище – внизу. Если забыть об Уэнсдей Аддамс, которая умела быть не просто тихой – бесшумной.

Собралась быстро. В последний момент захватила несколько банок тушенки. Скользнула за порог. Крошка перестал храпеть. Дернулся за Уэнсдей, но успел только ткнуться в уже закрытую дверь. Некоторые вещи Уэнсдей Аддамс любила делать в одиночестве.

Уэнсдей могла бы что-то найти по гугл-картам или сориентироваться по звездам. Легко. Зачем? Она шла на звук. На рев. Если снизу было холодное, тихое и мертвое, то здесь, наверху, громкое обещало быть теплым и живым.

Мга – очень маленький город: улицы, а вместе с ними и прямые углы оборвались с неизбежностью строчки в рабочей тетради. Уэнсдей слышала – кто-то большой рядом. Затих, выжидает. Еще пару лет назад она бы побежала к нему. Не сегодня. Она кое-чему научилась. Пусть он думает, что Аддамс его не видит. Стоило ей немного прищурить глаза, и любая тьма отступала. Все Аддамсы так умеют.

Уэнсдей пожалела, что тушенки она взяла мало, но уж сколько есть. Аккуратно вскрыла банки и вывалила содержимое на пенек. Не на землю же. Банки забрала. Еще порежется этот, который думает, что она его не видит.

Повернулась и зашагала к флигелю. Если бы не крик Карины, день выдался бы неплохим. И снег, и чудища… Но завтра кто-то умрет.

На этот раз Уэнсдей заснула быстро и крепко. Она даже не почувствовала, как ее обнюхал Крошка.

Кошмары Уэнсдей любила. Так, чтобы за ней кто-то гонялся или чтобы падать. Долго и жутко. Любимый – вначале падать, а потом тонуть. Сегодня ей снилось другое. Солнышко, кажется, даже птички поют. Снег искрится. И весело хрустит под ногами. И весь город собрался на горке. Санки, ватрушки. И даже «Север-3» Громова. Горка – большая, можно славно разогнаться.

Уэнсдей стоит внизу. В том месте, где ее гарантированно должны сбить. Все катились мимо. В миллиметре проносились, смеялись, повизгивали. Такой особенный звук – смесь страха и счастья.

Она хотела сказать. Она пыталась. Но губы упрямо складывались в улыбку – это все, что Уэнсдей могла. И только она видела, как за горкой медленно вспухает склон. Как рассыпается флигель Академии Севера, как падает дерево у входа и разбивается, будто из стекла. Уэнсдей не видит чудовища, но чувствует: вот-вот из-под снега покажется пасть с круглыми зубами.

Мимо скатился Громов на своем «Севере». Вдруг у Уэнсдей получилось перестать улыбаться, и она заговорила – так, как умела только она. Почти шепотом, но чтобы услышал каждый. Всегда получалось – только не сейчас. Аэросани проехали мимо со скоростью инвалидной коляски. Только Корнелий Иванович все равно ничего не слышал. Никто не слышал. Громов улыбался. Это даже немного пугало. У Громова были довольно большие клыки. Уэнсдей проснулась.

Завтрак ничем не отличался от ужина. Разве что консервы открывались быстрее. На обед Громов пообещал бульон. Наверное, где-то в санях завалялась пара упаковок для приготовления горячего и жидкого. Уэнсдей пыталась рассмотреть челюсти Корнелия Ивановича: это у него только во сне такие клыки или на самом деле? Карина грустила.

Антон не мог оторваться от телефона. Его ночевка не дома подействовала на родителей и друзей. Утро славы. Первая эсэмэска пришла в ночи. От лучшего друга – Тёмы Власова. «И как она?» Все, что Каверин мог сформулировать: она была.

Корнелий Иванович решил провести экскурсию по местным достопримечательностям. Антон тоже пошел. Чтобы вот это «она была» – продолжалось.

Уэнсдей шагала чуть впереди всей процессии, ей надо было проверить одну вещь.

Они как раз дошли до знакомого ей по ночной вылазке пенька, когда привычный рев обозначил: все хорошо, со вчера мало что поменялось.

– Давайте так. Мы были в подземелье академии. Что это такое там вообще? – Уэнсдей убедилась, что тушенка на пеньке не обнаружена, и мысленно пообещала себе, что вернется с кормежкой снова. – И. Кто? Это? Ревет?

– Туунбак.

Вероятно, Корнелию Ивановичу показалось, что он произнес какое-то понятное слово.

– Еще раз? Туунбак? Это, вообще, что?

– Пойдемте, тут рядом классная горка, у нас по выходным там весь город. А потом буквально пара километров, и вы сможете насладиться главным чудом Мги – Малым водопадом. Кстати, сегодня же выходной! – Корнелий Иванович широко улыбнулся.

Клыки оказались нормальными. Если только они не умели выдвигаться.

При упоминании горки Уэнсдей стало по-настоящему нехорошо.

Громов упорно шел вперед. Постепенно становилось понятно, почему сегодня они без «Севера». Проходимость у Корнелия Ивановича не хуже, а между деревьями он протиснуться может. Довольно странно, что к месту отдыха всего города ведет узкая тропинка. Вероятно, она входит в пакет развлечений.

Уэнсдей остановилась. На горку ей идти не хотелось.

– М2, сделай.

Марк выдохнул и сделал. Марк Мрак сделал одну из двух вещей, которые он умел. Шорох. Будто кто-то развернул огромную шоколадку. Солнце выключилось. Уже никто никуда не шел. Просто не сделать ни шагу в вязкой тьме. Во мраке. Корнелий Иванович пытался. Как заводная игрушка, уткнувшаяся в стенку. Недолго.

– Не получится, – озвучила Уэнсдей. – Если Марк такое выкидывает – никто никуда не идет, пока он не перехочет. Ну?

– Вы к нам не по обмену. – Громов расстроился. – Тут рядом есть кафе, давайте туда. Я все расскажу, что знаю. И кто вы вообще такие?

Корнелий Иванович попытался ущипнуть стену мрака. Наверное, показалось, но та дернулась.

– Марк? – Тьма развеялась. – Тут точно рядом?

Уэнсдей не очень любила ходить на длинные дистанции. Она не уставала. Просто ее мучило, что вот она идет, и время тоже. А ведь можно было бы просто оказаться там, где надо.

Вероятно, для Мги это было кафе. Стульев тут не предвиделось. За столы – спасибо. За оба. И за то, что дверь закрывалась. Это не согревало, но хотя бы ветра не было. Вывеска – жестяная табличка размером два метра на метр – висела внутри. Видно, чтобы метель не унесла. Название читалось легко. «Туунбак». Конечно. Художник, казалось, тоже не знал, что означает это слово, поэтому порезвился: судя по количеству конечностей, туунбак был пауком, но голова медведя и рыбий хвост заставляли задуматься о непростых буднях секретной генетической лаборатории.

– Двойной эспрессо.

Уэнсдей любила цвет кофе и не любила вкус. Цвет казался важнее.

– Чай. – Бармен был суров и немногословен.

Уэнсдей попыталась сообразить, по какой местной традиции кофе нельзя, а чай можно. Не получалось. Аддамс не выдержала:

– Вообще-то, слово «кафе» происходит от слова «кофе»…

– У них кофемашина не работает, – вмешался Громов. – Давай чай, Никита. И плюшки какие-нибудь. И можно к тебе в подсобку? Нам с молодыми людьми серьезно поговорить надо.

– Крошку тут оставьте, он буйный.

Голос бармена Никиты заставлял слушать и жалеть, когда он замолкал. И совершенно неважно, что именно он говорил. С таким тембром – куда-нибудь в озвучку, переводить своим бархатом героев и утонченных злодеев. И никогда-никогда не показывать слушателям крошечные глазки неопределенного цвета и фигуру, находящуюся в поиске своей формы. Сейчас она как раз выбирала между сферой и эллипсоидом. Вероятно, чтобы не вносить определенности, Никита был в шерстяных штанах и балахоне зелено-болотного цвета со множеством цветных пятен. Из всех людей, которых Уэнсдей встречала, Никита, наверное, был самым широким. При росте метра полтора от силы.

– Собака остается здесь, – почти промурчал Никита.

Антон попытался возразить, ну просто, чтобы предупредить, что алабай сам решает, где ему оставаться. Не успел. Крошка послушно расположился у стойки. Идеальная собака. И никакой он не буйный. В конце концов, иногда ведь такое должно случаться. Раз в год. В этот. Антон Каверин отцепил и аккуратно смотал поводок. Пожал плечами, будто пытаясь извиниться, что не берет с собой, и пошел за остальными.

Кафе надо было делать здесь. А может, так оно и есть, а то, с двумя столами и без стульев, – отпугивающая маскировка для чужих. Интересно, откуда тут чужие?

Все чинно расселись, кроме Антона. Каверин, вероятно, решил вместо Крошки все обнюхать.

Тайная часть кафе была круглой, посредине, конечно же, стояли круглый стол и круглая же скамья со спинкой, скрытой под чем-то с длинными и жесткими волосами.

Внимание Антона привлекла каменюка с него высотой. Из нее торчала рукоять меча.

– Настоящий?

Рукоять была большая, воображение рисовало драконов и спасенных принцесс. Стоит только хорошенько ухватиться и нанести правильный удар.

– Меч, что ли? – Никита ухмыльнулся. – Когда кафе строили, нашли. Даже хотели назвать кафе «Меч». Не звучит.

– А «Меч в камне»?

– Лучше, но все равно… Мне «Туунбак» больше нравится.

– А вытащить не пробовали? – Антона меч не отпускал.

– Пробовали. Канеш… – Бармен вздохнул. – Чуть было не разнесли тут все. И камень раздробить пытались, и меч к аэросаням Громова привязывали, чтобы вытащить…

– И что?

– Сам видишь. Никак. – Никита закатил глаза. – Как-то приезжали туристы. Любители эзотерики. Говорят, придет герой и вытащит. Пока не пришел.

– Это шерсть? – наконец заговорила Карина, проведя рукой по спинке скамьи.

– Северный олень. Слышали о таком? Думали, тут плюшевые мишки живут? – Громов разливал чай по кружкам. Ни одной хотя бы отдаленно похожей на другую. Как будто их отбирали именно по принципу отличий. – Хотел вас завтра как раз на оленях покатать. Только ехать далеко, тут они уже не водятся.

– …едят ягель? – откликнулся М2.

– Чего? – не понял Громов.

– Северные олени поедают до сто двенадцати разных видов лишайников. А я их не видел никогда. А почему у вас тут их нет? Зачем ехать далеко? – Марк израсходовал запас знаний и замолчал.

– Далеко ехать, потому как местных кто-то съел, – вступил Никита. – Олени едят лишайник, а кто-то ест оленей. Равновесие в природе – оно такое.

– Все равно завтра будет поздно… – прошептала Карина.

– Что?

Корнелий Иванович настороженно посмотрел на тихую сегодня Карину О’Келли и вдруг разговорившегося бармена.

– У нее депрессия. Время от времени. – Уэнсдей ущипнула Карину. – Расскажите нам, что такое туунбак! Вы обещали.

– Не-а. Не обещал. Но расскажу. У нас тут все знают эту историю, хотя… Никита, может, ты?

Бармен как раз вернулся в подсобку с блюдом, доверху наполненным сдобой разных форм и размеров. Поставил угощение на столе и промурчал:

– Вот эти пирожки с яблоком, эти с клюквой, а эти… Рассказать? Могу.

Антон Каверин не успел. Стоило Никите выйти, как он все-таки ухватился за меч и попытался его вытащить. Меч вытащился, и тут бармен вернулся. Антон судорожно сунул меч обратно. Ничего не было, всем своим видом пытался показать он.

Никита попытался осмыслить увиденное. Не получилось. Значит, показалось. Бармен вытащил откуда-то из своего балахона кружку-термос. Сделал глоток. Глаза Никиты расширились. Пил он точно не чай. Откашлялся:

– Дело было так… При Александре Третьем тут нашли золото. Ехать далеко, жить трудно, но золото. Так и появилась Мга. Золото тут действительно было, но не много. А во время добычи нашли другое. – Никита сделал паузу и два уверенных глотка. Глаза приобрели почти что нормальный размер. – Тут нашли огромное захоронение мамонтов. Город зажил. Запасы мамонтовой кости были настолько велики, что ввели специальное ограничение по вывозу, чтобы не сбить цены.

А потом приехал профессор из Петербурга. Сухонький, маленький и очень энергичный. Дмитрий Дмитриевич Васильев. Его не интересовали кости. Хотя тут нашли не только остатки мамонтов. Кости гигантских полярных оленей и древних полярных медведей, кости древнего ленивца и кости людей… Его интересовало, откуда они тут? Не могли же они просто разом прийти сюда, чтобы умереть?

Понимаете, до него все считали, что это просто так повезло Мге. Все же знают: мамонты вымерли. Почему бы им было не вымереть прямо здесь?

А Дмитрий Дмитриевич покрутился тут и вернулся в Санкт-Петербург, чтобы вернуться уже с военными. Не знаю, до кого он дошел. Только ход его мыслей кому-то в столице очень понравился. Кто-то этих мамонтов убил. Кто-то очень сильный, кто не останавливался, пока… Дмитрий Дмитриевич считал, что этот кто-то остановился только потому, что кончилась еда. Кто-то всех съел. И профессор решил, что среди всех этих костей найдутся кости этого глобального хищника.

Для исследований тут построили Академию Севера. Первые каменные дома у нас.

Прошло время. Глобальный хищник все не находился, военных отозвали, ученые что-то изучали в своей академии, а местные понемногу продолжали торговать костью.

А потом ученые что-то нашли. И это были не останки. Целехонькое чудище. Будто просто заснуло.

В академии соорудили специальную лабораторию – и вот туда эту штуку и затащили. Говорят, жуткая тварь была. Одни челюсти да глотка. Из столицы журналисты приехали, из-за границы. Готовилось что-то грандиозное. Толком уже никто не знает, но есть версия: они решили оживить чудище. Покормить. У кого-то в генштабе созрела мысль, что такая штука не помешает армии.

Ничего не получилось. Вероятно, все было не так просто. А ночью академии не стало. И это был не пожар. Не жар, а холод. Это трудно себе представить – дома, деревья крошились, города не стало за несколько часов. А вокруг только лес и снег. Не осталось почти ничего, кроме крохотного флигеля академии.

Там и собрались уцелевшие. Огонь. Поэтому флигель уцелел. Не потому, что каменный. А потому, что все, что только могло гореть, стащили к нему, обложились деревом и подожгли. Долго бы они все равно не выдержали. Тварь вырвалась на волю и хотела есть. Как это случилось, некому сказать. Люди уже прощались с жизнью, почти сутки они ждали смерти. И тут появился он. Туунбак. Разное рассказывают. Одни – что это такой морской зверь. Только далеко тут до моря. Другие – что это огромный белый медведь. А кто-то вообще считает, что это гигантский волк с шестью лапами…

Но, кем бы он ни был, он пришел. И убил тварь одним ударом. И спас людей. И ушел. Флигель этот был хозяйственной пристройкой. Кухня, кладовая, спальня для прислуги. Там была еда. Вот и продержались до приезда спасателей. Что странно – не нашли ничего на месте лаборатории. Ни чудища, ни останков людей. Будто и не было ничего. А город вяленько досуществовал до наших дней. И золотой прииск восстановили, небольшой, но работает. И оленьи фермы. Фермы, правда, недолго тут были. Школа опять-таки.

А туунбак рядом. Ревет, ждет чего-то, и нам спокойно, что он здесь. Только позови…

– А как позвать? – Уэнсдей устала, ей хотелось конкретики.

– Это же легенда, – обиделся Никита. – Кстати, на той неделе вертолет будет, обещают итальянскую кофемашину привезти.

– Чего-то не особо торопился спасатель-туунбак. Сутки ждал.

– Может, он медленный? – предположил Никита. – Пока добрался…

– То, что у вас ревет и бегает за аэросанями, – быстрое. Очень.

– Мало времени очень! – внезапно вылетело у Марка.

– В смысле?

Чтобы понять, что произнес Марк Мрак, надо хотя бы примерно догадываться, что он произнести забыл. Громов не смог.

– Сутки с момента крика Карины. И кто-то умрет. Уже скоро.

Обычно так пересказывают прогноз погоды. Будет ветрено и дождь. Непременно кто-нибудь скоро умрет.

– Надеюсь, нас тут уже не будет, – с некоторым сожалением отозвалась Аддамс. – И никого не будет. Поезд ведь стоит, никуда не делся, жителей у вас тут… В вагоне будет тесно, но до райцентра добраться – норм. Потому как та тварь… которая, как вы думаете, исчезла, а точнее, сначала погибла, а потом исчезла… Целехонька. И… мне кажется, я ее разбудила.

Уэнсдей Аддамс ждала реакции. Ну, что-то типа: «А, понятно, сейчас собираемся и едем».

– И Карина уже кричала, – попыталась она достучаться еще раз.

Что-то говорить еще, кажется, было бесполезно. Люди странные. Нормально бежать сломя голову подальше от места, где такое случилось. Нет, живут, еще и радуются, несмотря ни на что. Несмотря ни на что, можно что-то делать, но не жить. Жить надо там, где море, тепло и много вкусной еды. Остальные варианты – для экскурсий.

Антон Каверин немного побледнел и, как ему казалось, произнес важно и значительно:

– Мы должны собраться все вместе и убить чудовище. И не ждать никого.

– Ага. – Уэнсдей посмотрела на Антона с восхищением. – Только получится, скорее всего, не убить, а покормить. А вот не хотелось бы.

Корнелий Иванович наконец-то отмерз:

– Так вы к нам не по обмену, а зачем?

– В наказание за неуспеваемость. – М2 даже не пытался смягчить.

Громов совсем расстроился:

– То есть у нас так плохо, что тут можно жить только в наказание?

Надо было сказать Громову, что нет. Но Карина молчала, Марк уже выдохся, а Уэнсдей просто не видела смысла сотрясать воздух очевидным.

– Я думаю, это не туунбак, а амарок, – нерешительно заметил Антон.

– Чего?! – переспросила Уэнсдей, а подумали точно все.

– Ну, туунбак – это медведь. Из мифов. Гигантский, страшный, но медведь. А медведи – они, конечно, ревут, но… На самом деле я много раз пытался понять. Даже записывал этот рев. Это, скорее, вой. Только воет что-то большое. А воют волки. И потом, он же быстро бегает. За санями Корнелия Ивановича он всегда бегает. Ему нравится. А медведи не любят такого. Вы сами сейчас говорили: туунбак только через сутки подоспел, потому что медленный. А вот так, чтобы за санями гонять, – так только волки и собаки делают. Играют. Поэтому, скорее, амарок. Большой. Очень большой волк.

– Корнелий Иванович, – заставила себя сказать Уэнсдей, – не знаю, кто ваш спаситель – туунбак или аморок, но у вас тут очень интересно. И у меня есть опыт. Если намечается что-то такое интересное, людям лучше уехать. После интересного много трупов обычно. Уехать надо сегодня.

Она внимательно присмотрелась. Кажется, никто не звонил своим, ну там, собираем чемоданы, берем только самое необходимое, утюг не забыть выключить и воду проверить.

Уже не особо надеясь, Аддамс продолжила:

– И про плохое. Никто не исчезал. Ни лаборатория, ни чудище. Их специально тут законсервировали. Так, чтобы случайно к ним было не пробраться, но чтобы не потерять. Иначе мы бы ничего не нашли.

– Ну это давно было, – заметил Антон.

– Давно. Но кто-то подкармливает тварь. Прямо сейчас.

– Но вы же сами туда еле попали. – Антон Каверин хотел верить Уэнсдей. Но такое?! – Кто ее мог подкармливать? И зачем?

– Хороший вопрос, да? – Уэнсдей не почувствовала, что как-то все не особо убедительно. – Запахи не умеют обманывать.

Карина молчала. Она слушала Уэнсдей и была согласна вообще со всем, кроме одного. Про то, что они могли ничего не найти… Уэнсдей Аддамс точно что-то нашла бы.

Глава № 4

Три плана Уэнсдей Аддамс

Уэнсдей не любила дельфинов. У нее была теория. Дело не в том, что дельфины не убивают людей. Просто дельфины очень умные и убивают, как и всякий настоящий интеллектуальный убийца, когда этого никто не замечает. Какой смысл убивать у всех на виду?

Во внезапно просыпающуюся любовь к людям у гигантского то ли медведя, то ли волка она не верила тоже. Но что-то же остановило подземное чудище. Как-то. Кстати, надо бы его назвать. Больше всего эта тварь похожа на гигантскую миногу. Звучит не страшно. И как-то съедобно. Допустим – круглозубка? Или холодная мерзость? Безглазая. Древняя, гигантская и холодная. Точно. Безглазая – это достаточно страшно.

По дороге обратно во флигель у Уэнсдей Аддамс появился план. Простой и эффективный. Точнее, даже два. Первый – просто уехать. Но это как-то неправильно. С чудовищами должны иметь дело чудовища.

Второй – сложнее. Надо, чтобы Марк Мрак не испугался.

– М2, пообещай мне не пугаться!

Мало что могло испугать М2 так, как Уэнсдей Аддамс. Разве что когда она просила не пугаться. Это было еще страшнее.

– Сейчас пойдешь с нами.

Во Мге темнеет рано. А в это время года особо и не светлеет, а только ненадолго сереет, чтобы уже после двух снова на дворе темно. Корнелий Иванович не боялся, что гости заблудятся. Фонарей в городе было много. Гостям предстояло вернуться к месту дислокации самостоятельно. Громов остался у Никиты. Нехудшее место, чтобы отсидеться. Чай, плюшки… Развлекать гостей он больше не хотел.

– А кто он такой – Громов?

Уэнсдей кое-что увидела чуть правее тропинки, остановилась, и в нее врезался Антон, в него – Карина. Жаль, у этого поезда было мало вагонов.

– Корнелий Иванович? – Антон вдруг засомневался, знает ли он, кто такой Громов. Снегоход, ключи от флигеля и громкий голос не соответствовали какой-то конкретной функции. – Кажется, – на Каверина наконец снизошло вдохновение, – он наш мэр. Или директор школы. Или…

– Забавно, а ведь это и не амарок. То есть немного амарок, но не до конца.

Уэнсдей продолжала вглядываться туда, где что-либо увидеть мог только прибор ночного видения, хороший и новый.

– Он сейчас здесь?

Антону Каверину захотелось домой. И Крошке тоже захотелось. Вероятно, они просто нагулялись.

– Не вполне амарок, но рядом. – Аддамс все еще наслаждалась этим чудным местом. Она обожала видеть то, о чем другие только догадывались. – Антон, ты домой и не высовывайся до завтра.

– А что завтра?

– Либо завтра будет обычный день и Крошка снова тебя потащит на прогулку, либо тебя будет уже не спасти. Но так как ты все равно ничего не можешь сделать, то – просто выспись хорошенько.

– Объясни мне все-таки. Вы тут все такие ходите, будто мы завтра умрем и никакой надежды. Тут такое место, что вообще жить не полагается. Я когда в Питере у тетки был, так она на меня все время как на призрака смотрела. Как бы есть, а ведь не должно быть.

Уэнсдей внимательно осмотрела Антона. Призраков она встречала, таких упитанных – никогда.

– Давай еще раз. Наша Карина – банши. Так ее семья называется. Они из Ирландии, у них такие семьи. И если кто-то из О’Келли кричит, то через двадцать четыре часа кто-то точно умирает.

– Уэнсдей, каждый день кто-то умирает. Кричать не надо, все само произойдет.

– Остроумно. Ага. Умирает кто-то, кого знает Карина. Конечно, она много кого знает, но большинство ее знакомых… Ну, они умирают очень плохо и редко. Вероятность того, что умрем мы с М2, – невелика. Остаетесь – ты, Громов и Никита. И Крошка. И времени у кого-то из вас уже почти нет. Так понятно?

Антон Каверин насупился. Почему-то захотелось вернуться в кафе и все-таки забрать меч. Вместо этого он не к месту брякнул:

– Я вожу хорошо. У меня отец водила, так он говорит, я лучше.

Антон и правда умел водить. Почему-то за рулем он чувствовал себя хорошо и уверенно. И спокойно. Машина слушалась его, а он чувствовал машину. Любую. Ну как – любую из тех пяти штук, которые ему попадались.

– Я тебя позову, Антон Каверин. И Крошку бери.

Лучший день в жизни Антона Каверина заканчивался неплохо. Самая странная девушка в мире обещала его позвать. И он ей верил. И кто-то умрет. Ну не может же все пройти совсем гладко.

Марк, Карина и Уэнсдей стояли в прихожей. У ржавой трубы. Взявшись за руки. Теперь Карина О’Келли не рисковала застрять в стене. Она точно знает куда, она все сделает легко.

В теории они должны оказаться прямо рядом с безглазым страшным древним холодным.

Только они падали.

На месте каменной плиты, на которой лежало чудище, не было ничего. Пропасть. В которую они и падали.

Достаточно долго, чтобы Уэнсдей успела подумать, что на этот раз дышится легко. Марк, вместо того чтобы привычно испугаться, расслабился, потому как – чего теперь-то? Карина попыталась снова переместиться куда-то, но все не могла сообразить куда… И они продолжали падать.

– Марк, давай.

И Марк, он же Мрак, – дал. Как и просила Уэнсдей, он не боялся.

Тьма сгустилась вокруг них. Не просто отсутствие света. Тьма, из которой не уйти. Сквозь нее даже не упасть.

– Карина, теперь ты с Марком вместе, сможете?

Требовалось, чтобы М2 убрал свою тьму, а Карина тут же перенесла их куда-то, где они не будут падать.

Карина села. Было хорошо чувствовать себя на чем-то твердом.

– В прошлый раз здесь ты лежала и плакала. – Уэнсдей изучала остатки гранитной плиты, которая когда-то была потолком пещеры с безглазой. – Мы опоздали.

В пещере больше не было светло и очень холодно. Это уже была и не пещера вовсе. Огромная дыра начиналась где-то внизу и не заканчивалась. Будто кто-то просто снес потолок пещеры. И даже понятно кто. Теперь тут просто яма, в которой довольно холодно, но обыденно холодно, и довольно темно. В ямах почти всегда темно.

– Она летит. – Марк углядел безглазую, которая медленно, вперед хвостом поднималась из бывшей пещеры наверх, к городу. – Это же она?

– Она. – Карина О’Келли приходила в себя. – Можем догнать. Я практически уверена, что мы сможем попасть в район ее челюстей.

– Если мы что-нибудь не придумаем, в этот район попадет вся Мга, – мрачно заметил М2.

– Я вот думаю, она же безглазая, значит, должна реагировать на тепло. Нам нужно что-то большое и теплое. Заманчивое… – протянула Карина.

– Или много бензина. Который точно должен быть у одного местного. – У Аддамс только что появился третий план.

Марк обошел «Север-3». В аэросанях ничто не намекало, что их можно как-то вскрыть.

– Я как-то угонял «импалу». Она ненамного меньше. Но там было понятно. А тут… Если бы я не знал, что такое невозможно…

Антон рванул ручку дверцы на себя обеими руками. Дверца открылась

– …я бы решил, что оно не закрывается, – договорил Марк.

– Я же говорил, у нас все – двумя руками. – Каверин пошел открывать дверцу с другой стороны. – Да, канистры куда? «Север-3», кстати, на керосине, ему бензин не поможет.

– Нам ненадолго. – Уэнсдей Аддамс рванула крышку, поднатужилась и вылила бензин на крышу вездехода. – Кстати, а где Крошка?

Антон только что познал, что такое расщепление личности. Один из Антонов отвечал Уэнсдей:

– Где-то здесь, я его отпустил погулять.

Второй Антон посмотрел на крышу «Севера-3» и понял, что в кино он больше ходить не будет. Зачем?

– Ты же не собираешься это сделать?

– Собираюсь. Ты говорил, что хорошо водишь? Эти сани водил?

– Один раз.

– Прекрасно. Нам нужно, чтобы ты сделал это еще раз. Поехали.

Разве можно устоять перед девушкой, которая намерена поджечь вездеход, на котором ты собираешься ее прокатить?

– У меня лучше получается в режиме саней.

– Всегда доверяла профи. – Уэнсдей расположилась рядом с водителем. – А где тут ключи вставлять?

– Нигде. Просто тянешь вот за этот рычаг…

– Двумя руками.

– Точно.

– Поехали.

Тонкая девичья рука высунулась из окошка, будто пытаясь махнуть на прощание. На самом деле она закинула горящий коробок спичек на крышу «Севера». Уэнсдей Аддамс всегда хорошо поджигала. Исключений не было.

Антон потянул на себя рычаг, «Север» болезненно поскрипывал, ревел, трещал, но ход набирал. Безглазая кружила над городом, выискивая себе что-то потеплее. Она не могла такое пропустить.

В кабине становилось душно, каждый вдох они делали с опаской: не обжечься бы. Антон опустил стекла. Сзади занялся диван, но встречный ветер заставлял огонь сосредоточиться на обшивке салона, не добивая до водителя.

– А куда мы?

– Помнишь пенек? Я там еще стояла долго и смотрела в темноту.

– Мы едем к амароку?

– Мы с Кариной успели ему оставить немного еды.

– И теперь ты решила его приучить к прожаренному до угольков?

– Знаешь, ты должен завести себе флаг. Представляешь, как бы он сейчас смотрелся на крыше? У твоей семьи есть герб? И включи фары.

– Думаешь, без флага нас кто-то не заметит?

– Я думаю, ты можешь что-то не заметить без фар.

Открытые окна перестали спасать. Каверин вцепился в руль и уже не был уверен, что сможет оторвать от него руки. Только дым, запах горящего пластика, и спинка кресла как-то оплыла. «Наверное, я тоже уже немного плавлюсь». Антон представил себя, покрывающегося пузырями и медленно стекающего куда-то вниз, сквозь пол аэросаней, на прохладный снег.