Мой Ленинградский горный. Табошар урановый
Уважаемый читатель!
Третья моя книга под двойным названием «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый» написана также в поэтической форме и является логическим продолжением двух первых под общим названием «Размышления о былом». Здесь, как и в предыдущих двух книгах, фрагментарно описываются исторические события во времена царствования Петра I, Екатерины II и до нашего времени. Эти события так или иначе были связаны с Санкт-петербургским (Ленинградским) горным институтом, жизнью страны в период до революции и после. Так сложилась судьба, что моя учеба в этом прекраснейшем высшем учебном заведении с его великолепным профессорско-преподавательским составом, воспитанным в лучших традициях русской, советской интеллигенции, проходила в знаменательные 60-е годы XX столетия. Это время научно-технического прогресса, первых полетов в космос, освоения Арктики, подъема энтузиазма и веры у большинства советских людей в светлое будущее своей страны.
Но это время и завершения хрущевской оттепели и начала эпохи застоя. Это время появления шестидесятников и диссидентов, мечтавших о совершенствовании социалистического строя, а также время зарождения и расцвета бардовских песен Визбора, Высоцкого, Окуджавы, Городницкого и многих других. Эта книга о становлении атомной промышленности и создании первой атомной бомбы в СССР из урана, добытого в поселке Табошар Таджикской ССР, где после окончания института волею случая мне довелось работать и жить.
Книга посвящается всем преподавателям и выпускникам Санкт-петербургского (Ленинградского) горного института.
С надеждой на благосклонное отношение к этой книге,
Виктор Моисеев
О себе, о вузе и о времени
Книга Виктора Моисеева «Мой Ленинградский горный. Табошар урановый» это не только история известного вуза и связанные с ним исторические события в восприятии и осмыслении одного из его выпускников. Это также в некоторой степени история народной страны, имя которой – Советский Союз. Жизнь страны с ее сложностями, трудностями, проблемами и недостатками, с мечтами и надеждами, добродушием и трудолюбием, настойчивостью и стойкостью ее народа… В центре внимания книги – судьба обычного паренька, его учеба, формирование характера, его личная жизнь на фоне жизни огромной страны. Он сам кузнец своего успеха, своего счастья: становится студентом, постигает умом и сердцем много нового, интересного, важного. Получает специальность, создает семью, успешно трудится, завоевывает авторитет, становится личностью.
Автору удалось передать атмосферу того времени – одновременно и непростого, с наличием негатива, и дающего возможность простому человеку достигать высокой цели, и романтичного, открытого для прекрасных порывов души, осуществления мечты через упорство и трудолюбие. В этом – бесспорная ценность книги…
Михаил Поздняков,
писатель, председатель Минского городского отделения
Союза писателей Беларуси, лауреат Национальной литературной премии и многих других Республиканских и Международных литературных премий
Предисловие
Июль, 1971 год. Таджикистан. Поселок горный Табошар.
Два года после института работал на секретном я объекте
(А что было ранее в секрете – сейчас найдете в интернете).
Прибыл инженером рядовым, а вскоре начальником отдела стал.
Вызвал особист1. Я и он – одни в его мы кабинете.
Несколько минут, изучающе смотря, молчит.
Думаю: «Зачем он вызвал, может, что я натворил?»
А он, достав папку из стола, мне тихо говорит:
«Ваше личное дело передо мной – его я изучил!
Ты комсомолец, и в институте роль активную играл
(Наверное, прочел, что комсомольским вожаком я в группе стал,
Не знал, что я лишь с комсомольцев взносы собирал и их сдавал),
И на стройке здесь неплохо ты себя зарекомендовал.
Короче, нужен мне сотрудник тайный, и на тебя мой выбор пал».
И далее продолжил он: «Подальше от сторонних глаз,
Скрытно в парке будем с тобою мы встречаться,
И на явке той расскажешь мне: какая обстановка там у вас,
Не шпионит ли кто? А может, недоволен кто советской властью?
Органам согласны тайно помогать? Да иль нет?
Обеспечим Вам карьерный рост, услышав „Да!“,
А надумаете вдруг дать отрицательный ответ —
В армию служить немедля Вас отправим мы тогда!»
Он говорил, а меня мысль одна сверлила, и я все более краснел:
«Ленинградский горный я закончил, и такое предложить мне смел!
Там не учили на сексотов, и специальности такой я не имел».
И вслух ответ ему такой же был. «Ну что ж!» – сказал он мне,
И спустя месяц после разговора в ЗабВО2 служить я загремел.
Но это произошло намного позже, и поверну я время вспять.
В Ленинграде я, и в Горный институт сюда приехал поступать
И тогда не думал, и даже не мог предполагать,
Что между добром и злом, говорить правду или лгать —
В самостоятельной жизни мне предстоит неоднократно выбирать.
1. Приезд в Ленинград и прогулка по Невскому
1963 год, мне 17 лет, июля месяца конец.
От Лесогорской станции поезду сигнал отправки дали,
На платформе вдогонку помахал рукой отец,
И вот стою уж на Финляндском я вокзале —
Без родителей, один, впервые в Ленинграде.
Народом полон вокзальный зал,
Сутолока, беготня, вокруг галдеж.
Толпа внесла меня туда, я посредине встал:
Куда же далее идти, сперва и не поймешь.
Решил: зайду вначале я в буфет,
Возьму там пышек, кофе и конфет.
Затем куплю в киоске карту Ленинграда,
Город я не знаю – разобраться надо.
Изучив карту, спустился на эскалаторе в метро.
Впервые в нем, и сразу же понравилось оно.
Проехав совсем немного, вышел из него
И стою на Невском вблизи площади Восстания.
Здесь Знаменская церковь находилась ранее,
Носила площадь это же название,
Но церковь была снесена при Сталине,
И здесь вход в метро, в стиле соцреализма здание.
И памятник Александру III на площади стоял,
Сам могуч и на богатырском коне он восседал.
«Торчу здесь пугалом чугунным для страны», —
Поэт Демьян Бедный про памятник этот написал.
И царь, и конь большевиками также снесены.
Площадь Знаменская известна еще и тем в стране,
Что в 17-м году Февральская революция началась на ней.
Демонстранты требовали: «Хлеба!», «Долой войну!»,
А по ним из винтовок открыли меткую стрельбу.
Более ста их там убито, а зачем и почему?
Мирная демонстрация переросла тогда
В две революции и гражданскую войну,
И разрухою в стране была закончена она.
Но эти мысли появились у меня намного позже.
А сейчас насущней и важней вопрос совсем другой,
И озабоченность эта написана на моей уж роже:
Где Горный институт и как проехать до него?
На автобусе, трамвае или, может, на метро?
Вблизи старушка от меня стояла, седая дама,
Вся в светлом и на голове панама.
Улыбнулась мне, давно как будто знала,
И она меня расспрашивать вдруг стала:
«Заблудились или не знаете, куда далее идти?
Вижу, что не местный, не из Ленинграда.
Может, нам, сынок, с тобою по пути?
Я ленинградка, и помочь тебе я буду рада». —
«Не могли бы мне любезно подсказать,
Как Горный институт здесь, в Питере, найти?
На геолога хочу учиться, решил туда я поступать». —
«Пойдем, сынок, мне как раз в ту сторону идти.
Видишь Адмиралтейства шпиль, похожий на иглу?
Пойдем пешком по Невскому к нему,
26-й трамвай до Института горного идет,
Его там остановка, и туда тебя он довезет».
По знаменитому проспекту неспешно двинулись вперед,
А бабушка по пути рассказывать мне стала
Про здания красивые вокруг, а затем и про войну настал черед
И как она смогла выжить во времена блокады Ленинграда.
Впереди появился горбатый мост через канал,
На нем четыре скульптуры укротителей коней стоят,
И уж на том мосту вопрос я бабушке задал:
«Вы блокадница? И как смог устоять в блокаду Ленинград?» —
«Да что рассказать о том времени, сынок?
Дай Бог, чтобы войны никогда больше не бы́ло.
Выживали в блокадном Ленинграде кто как мог,
А кто выжил, у того душа как будто бы застыла.
Блокады той 900 почти что дней
От холода и голода слились в одну сплошную ночь.
Казалось, не будет ни конца, ни края ей,
Заснуть хотелось побыстрей, уйти из жизни прочь.
Вот только по мосту с тобой мы проходили:
В блокаду на нем коней скульптуры не стояли,
По осени 41-го их сняли и в Александровском саду зарыли,
А мы военным их в землю прятать помогали.
За помощь эту по 200 граммов хлеба черного нам дали,
И этому подарку до слез мы были рады —
Блокада наступила, и все тогда уж голодали.
Но выстояли и врагу не сдали Ленинграда.
Да что я о блокаде все, да о блокаде.
Смотри, какой красивый Ленинград!
Как будто не был он во вражеской осаде,
Величав, галантен и всем приезжим с миром рад.
Вот Елисеевский известный магазин,
За ним Пассаж, в Ленинграде он один,
А слева торговый центр – Гостиный двор,
При Елизавете был заложен, а при Екатерине уж построен он».
Прошли еще немного, и появился, будто бы с небес сошел,
Золотой купол, обрамленный многорядием колонн,
И на него – мой сразу восхищения и восторга взор,
Передо мною – Казанской иконы Божией Матери собор.
«Но почему нет на соборе православного креста?» —
На миг остановясь, я бабушку спросил.
«Музеем, а не храмом он при Советах стал», —
Таков ответ ее со вздохом был.
«Но не иссякает поток гостей и местных жителей к нему,
И почитаем он сегодня, как и в седую старину,
За убранство внутреннее храма и величественный внешний вид,
За одухотворяющую атмосферу, что в нем всегда царит.
Перечень событий, происходивших в нем, огромен.
Царственные особы венчались в нем и давали верности обет.
Кутузов-полководец внутри храма похоронен,
И Чайковский-композитор после смерти здесь отпет.
Воронихин-зодчий – из крепостных и не был итальянец,
А созданный им храм похож на тот, что в Риме,
Но по духу он православный, русский, а не иностранец,
Любим он нами и шедевром архитектуры признан в мире.
А теперь, сынок, взгляни направо, —
И на другой собор старушка указала.
Он был разноцветным, пятиглавым,
Храмом Спаса на Крови она его назвала. —
Знаешь, почему сей храм воздвигнут здесь?» —
Спросила бабушка, мне посмотрев в глаза,
А я соврал, сказавши: «Да», – и покраснел аж весь.
Неудобно мне признаться: его историю не знал тогда.
Что неправду я сказал, она, конечно ж, поняла,
И далее расспросами меня терзать не стала,
Тем самым урок мне такта преподала,
А помолчав немного, она вот что далее сказала:
«Когда сей храм на месте смерти Александра II возвели,
Собором Воскресения Христова его назвали,
В народе же ему имя Спаса на Крови
В память о той трагедии навеки дали.
Судьба храма совсем не была простой,
Особенно в советское наше время.
Да и разве быть могла она иной,
Если у нас война объявлена Христовой вере?
Хотели несколько раз его снести к очередной дате Октября,
До войны он был складом овощей, а в блокаду – моргом.
А немного позже театру отдан он под склад инвентаря,
Но устоял от всех напастей храм и стоит поныне – cлава Богу!
А спустя семнадцать лет, как закончилась война,
В храме бомбу неразорвавшуюся под куполом нашли,
И одним сапером там геройски обезврежена она была,
А затем взорвана под Пулково, от города вдали.
Облегченно все в Питере вздохнули – храм спасли».
Еще немного полюбовавшись храмом Спаса на Крови,
Мы далее неспешною походкой по Невскому пошли.
Впереди мост через канал. В зеленый цвет окрашен он.
А за ним – четырехэтажный красивый дом.
И, глядя на него, моя попутчица с улыбкой говорит:
«Всем, кому до́рог Пушкин, хорошо известно это место
И этот дом, где табличка „Невский, 18“ с давних пор висит,
Ведь поэт ушел отсюда на смертельную дуэль с Дантесом.
Но нет, я не права! Он навсегда ушел в бессмертье!
Напротив дворца князей Куракиных дом для себя построил
Их бывший крепостной, а позже уже богач-купец Котомин —
Мол, смотри, каким я стал и общества вашего теперь достоин».
И далее про этот дом моя попутчица продолжила рассказ:
«Хозяева его и назначение поздней менялись, и не раз,
Название же „Дом Котомина“ – такое сохранилось и сейчас.
Во время проживания с семьею в Питере Пушкина-поэта
Кондитерская Вольфа и Беранже находилась в доме этом,
Где было кафе и товар в продаже колониальный разный,
А сейчас магазин здесь книжный антикварный».
По Невскому проспекту с бабушкой идя,
По ее подсказке ворочал голову то туда, а то сюда,
И куда ни кину взгляд – всё восторгало здесь меня:
Набережные, мосты, дворцы, соборы и дома.
И про все, на что я обращал внимание,
Интересно, живо вела повествование она.
И не заметил, как прошли проспект мы весь,
У Адмиралтейства стали: трамвая остановка здесь.
Какое-то время старушка задумчиво молчала,
Тихонько рядом я стоял, ее раздумьям не мешал,
Но долго так молчать мне неудобно стало,
Решился и вновь вопрос я ей задал:
«Зачем же Вы так далеко меня сопровождали?
По Невскому был долог путь, и Вы устали.
Вы здесь поблизости живете?» – еще ее спросил,
Растрогавший до глубины души ответ ее такой мне был:
«Ты так похож на моего единственного сына,
А он погиб при артобстреле города в блокаду,
И, разговаривая с тобой, как будто вновь я с ним побы́ла,
А живу я там, где повстречались, и мне идти обратно надо».
Вдруг из-за поворота, от Дворцового моста
26-й трамвай появился, искря, звеня.
На ходу вскочил в него и встал я сзади у окна,
Махая бабушке рукой, и помахала мне она.
И уж в вагоне вспомнил и покраснел я сразу от стыда,
Забыл спросить, как звать, и поблагодарить ее тогда.
Учась пять лет там, в Ленинграде, ее не встретил больше никогда.
Но в благодарной памяти моей она осталась навсегда.
2. Знакомство в трамвае и его продолжение…
Я в трамвае. Сзади остаются сквер и Адмиралтейства шпиль,
А слева – ах! – выплывает величественный, с золотым куполом собор.
«А как название его?» – пожилого мужчину рядом я спросил.
«Исаакиевский», – с любопытством на меня взглянув, ответил он.