Внук Фомальгаута

ВНУК ФОМАЛЬГАУТА

«Ваш отец – диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины. Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи»

(Евангелия от Иоанна, 8:44)

«…А я пущусь в полет, за берега Бесформенного мрака, чтобы всех освободить. Попытку предприму один; опасный этот шаг никто со мною не разделит!» Кончив речь, монарх поднялся, наложив запрет на возраженья…»

(Джонн Мильтон, «Потерянный Рай»)

«Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал».

(Книга пророка Исайи, 6:2-3)

Я остался на попечении деда, когда мне было восемь лет. В конце 1970-х годов моя семья жила в советской миссии в Сьерра-Леоне, стране, известной своими потрясающими пейзажами и богатым культурным наследием. Сьерра-Леоне славится своими зелеными холмами, экзотическими пляжами и разнообразной флорой и фауной. Однако за этой красотой скрывались и трудности: политические нестабильности и экономические проблемы порой погружали страну в хаос. Моя мама была врачом-вирусологом, и она занималась неожиданно возникшей проблемой – вирусом Эбола, вспышка первой эпидемии которого была зарегистрирована в южных регионах страны. Отец, военный майор группы охраны из Министерства обороны, обеспечивал защиту всем советским специалистам. Я ходил в школу при миссии СССР, где учились сотни мне подобных мальчишек и девчонок, но вскоре понял, что все-таки не совсем похож на них – у меня даже корни с другой «почвы», о чем я узнал позже.

Африканская жизнь протекала стремительно и была интересной, пока не настала черная полоса. Летом мои родители погибли, но причиной их смерти стала не случайно подхваченная болезнь, а взрыв бомбы, которую заложили под санитарную машину местные террористы. Эти люди стремились использовать ситуацию для дестабилизации страны и нагнетания страха среди иностранцев, ведь в Сьерра-Леоне в то время активно шли гражданские войны, и многие группировки боролись за власть, используя любые методы. Я остался один, и меня отправили в СССР, где собирались передать в детский дом, но тут меня забрал дед. На тот момент у меня было смутное представление о нем, так как я видел его лишь несколько раз – только при приезде в Союз, ведь большую часть своей жизни я провел в Сьерра-Леоне.

Мой дед долго плакал, когда получил извещение о смерти родной дочери и зятя, а также ордена от национального и советского правительств – свидетельство признания заслуг моих родителей. Может, это были просто медали, но ценность их знал лишь я и мой дед. Они олицетворяли долгую и тяжелую жизнь моих родителей, их смелость и преданность делу.

Сначала мне казалось, что дед – чужой, далекий и незнакомый человек. Он был немного странным, и многое в нем оставалось для меня загадкой. Порой он становился замкнутым и осторожным, а затем вдруг открывался и становился веселым. Внешне он был обычным пенсионером, таких в стране десятки миллионов. Он мало говорил о себе, хотя я заметил его мундир, на котором были ордена Славы двух степеней, Красной звезды, Боевого Красного знамени, Трудового Красного знамени, орден Отечественной войны второй степени, медали «За отвагу» и «За взятие Будапешта», знак «Почета». В его шкафу я нашел почетные грамоты от самого Иосифа Сталина и Никиты Хрущева за достижения в области атомной физики, а в сейфе хранился именной «ТТ».

Как я узнал позже, мой дед принимал участие в создании ядерного оружия и имел степень доктора математических наук. Но никогда он не говорил о своем славном боевом и трудовом прошлом, так же как не упоминал о моей бабушке Наталье Сергеевне. Иногда, когда ночь опускалась на город, я видел, как он медленно листал толстый альбом с ее фотографиями, хранящими воспоминания о счастье и любви. Дед прятал альбом в чемодан и ставил его на верхнюю полку шкафа, как будто боялся, что кто-то может его увидеть и тронуть. Насколько я знал, его жена была артисткой театра где-то на Украине и умерла от рака в конце 1950-х годов. Он очень любил ее и до сих пор хранил память о ней в своем сердце, не подпуская больше никого в свою жизнь. Моя мама была его единственной дочерью, и он заботился о ней всегда, как мог.

В свои восемьдесят лет дед казался молодым: он занимался спортом – борьбой дзюдо, бегал по утрам на десять километров, зимой купался в проруби и всегда ходил в баню. Мускулистый, но не атлет, ни капли жира, подвижный и не любящий лежать на диване, он предпочитал активную жизнь, словно дорожил каждой минутой. Лишь спустя годы я понял, что он жил каждым днем, не растрачивая зря, так как отказался от большего, чего когда-то имел. У него была густая жесткая шевелюра и умные глаза, иногда вспыхивающие красным светом, словно там тлели угли. Широкие скулы и острый нос придавали ему выражение силы, только губы портили общее впечатление – они были выпуклыми, как у рыбы. Я слышал, как соседи иногда говорили: «А-а, этот рыбогубый…», но дед не обижался, лишь печально улыбался в ответ.

На спине у него были четыре глубоких шрама – дед говорил, что это следы осколков артиллерийского снаряда, хотя меня удивляла пропорциональность и ровность этих ран. Лишь позже я догадался, что это могло быть нечто большее. На затылке у него была татуировка – странная геометрическая фигура, и когда я спросил, что это значит, он ответил, что это всего лишь детские шалости, не имеющие смысла. Но мне казалось, что дед не хотел раскрывать мне правду, что-то в его глазах выдавалось – возможно, он чего-то опасался.

Квартира у деда была трехкомнатной, расположенной на пятом этаже в доме на краю небольшого российского провинциального города. Просторная и светлая, она была обставлена скромно, с ясным ощущением того, что здесь живет человек, не стремящийся к роскоши. На стенах висели картины с изображениями природы, а окна выходили на улицу, где за окном виднелись высокие деревья и проходящие мимо прохожие. Мебель была простой, с небольшой обивкой, но аккуратной и удобной: диван с несколькими подушками, старый деревянный стол, вокруг которого стояли стулья, и небольшой шкаф, в котором хранились дедовы книги.

Единственным богатством квартиры были книги, многие из которых были на неизвестном мне языке. Я удивлялся, как дед мог читать их. Однажды он подошел ко мне и сказал: «Это древнеарамейский язык… Хочешь его выучить?» На тот момент я знал русский, французский, узбекский (мой отец был родом из Ташкента) и учил английский в школе, поэтому проявил интерес. Так начались наши занятия. Дед легко объяснял мне грамматику и слова, и вскоре я стал понимать этот загадочный язык, который был связан с древними текстами и культурами, на которых основаны многие современные религии. Арамейский язык, в котором говорили многие народы Ближнего Востока, был языком, на котором, как считается, говорил Иисус Христос. Овладение им стало для меня особым подарком и мостом к пониманию истории и культуры.

Чем больше мы общались, тем сильнее я привязывался к деду. Летом мы ходили в горы, плавали в озере в аквалангах, скакали на лошадях и ловили рыбу в реках. Занимались фотографией: дед любил запечатлеть каждый момент нашей жизни на пленку. Он научил меня владению саблей – это было его любимое оружие. Я был поражен, когда узнал, что он сам получил звание мастера спорта и выступал даже за границей. Его навыки были безупречны, он мог выполнять сложные трюки, и каждое занятие с ним становилось настоящим приключением.

Культурная программа тоже входила в нашу жизнь – походы в театры, на выставки, в клубы танцев, музеи. Мне казалось, что дед делает все, чтобы я не грустил и не уходил в себя от того, что рядом нет папы и мамы. Фактически, он заменил их мне, но при этом не заглушил в моей душе любовь к ним. Больше всего мне нравилось с ним мастерить что-либо в его мастерской, которая находилась в гараже. Машину – старую «Победу» – он давно продал, считая, что лучше ходить пешком. Зато там мы собирали радиоуправляемые геликоптеры и конструировали ракеты, которые запускали с крыши нашего пятиэтажного дома. Именно тогда я случайно обнаружил в одном из ящиков нечто удивительное.

Однажды я решил доделать робота и покопался в гараже. Мне не хватало деталей, и я решился заглянуть в ящик, который находился в яме; казалось, там было много всякого барахла. Я спустился вниз, включив лампочку. Открыв ящик, я наткнулся на кожаный чехол, внутри которого находился длинный меч. Заинтригованный, я извлек его и стал рассматривать. Это было настоящее раритетное оружие: металл блестел при свете плафона, отливая серебром. Поразило то, что меч почти ничего не весил, а рукоятка была удобна для ладони, словно сама подстраивалась под руку владельца.

На лезвии были надписи на древнеарамейском, но суть слова осталась для меня непонятной. Я поднялся из ямы, встал в рыцарскую позу, представив себя Дон Кихотом, и взмахнул мечом, как обычной палкой. Воздух издал глухой звук, воспламенился, и я чуть от испуга не выронил оружие. Ой, разве такое возможно? Клинок словно разрубил воздух. Затем мой взгляд упал на короткую канализационную трубу из чугуна – у меня возникло желание испытать остроту лезвия. Один удар, и… труба разделилась на две части. Лезвие прошло сквозь металл, как через сливочное масло!

Боже, как такое возможно? Такое не разрезать быстро и автогеном! У меня дыхание сперло от удивления, и я задумался, откуда взялся этот меч. Может, это трофей, что участники войны привозили домой? Но тогда почему дед прячет его, не показывает никому? Это была какая-то тайна, и, поскольку дед не говорил мне о ней, я почувствовал укол совести, что без разрешения взял эту вещь. Я вернул меч в чехол, положил в ящик, а сам ящик оставил в яме и поднялся наверх. Трубу пришлось выкинуть. Об увиденном оружии я не сказал деду, и вскоре и вовсе забыл про него, хотя загадка меча оставалась в моем сознании.

А потом я услышал от него интересную легенду. Это было в одну летнюю теплую ночь, когда дед на крыше нашего дома установил и настроил телескоп собственного производства. Это был настоящий шедевр инженерной мысли, собранный из разных деталей, найденных в его мастерской. Его конструкция сочетала в себе элементы классического дизайна и современную оптику: длинный, блестящий трубопровод, крепящийся на прочном штативе, с аккуратными ручками для регулировки угла наклона. Дед использовал линзы, которые сам обрабатывал и полировал, и это позволяло нам наблюдать не только за планетами, но и за отдаленными звездами и галактиками. Угол зрения был широким, а изображение четким, словно мы смотрели в бездонное пространство на грани реальности.

Мы смотрели на звезды и галактики, которые простирались перед нами, как бескрайние океаны света. Млечный путь был яркой полосой, пересекающей ночное небо, полное мигающих точек. Некоторые из звезд были далекими и тусклыми, почти незаметными, а другие сияли ярче, чем фонари на земле, создавая впечатление, что они ведут между собой тихий разговор. Галактики были похожи на яркие вихри, закрученные спирали, словно нечто невидимое их вращало, добавляя в эту картину элементы движения и жизни, которые всегда завораживали меня.

Жители ближайших домов спали. В небе пролетел самолет, мигая красными огнями на крыльях, как мерцающие звезды, роняющие свет на спящие улицы. А внизу, по дорогам мчались редкие машины, фары которых, словно длинные штыри, протыкали тьму, освещая путь и оставляя за собой световые следы. Каждая машина была как комета, проносящаяся сквозь ночь, оставляющая только мгновения в памяти.

Одна из звезд привлекла меня, казавшаяся какой-то особенной и притягательной. Я указал ее деду. Тот долго смотрел на нее сквозь окуляр, а я, к своему удивлению, заметил слезы на его глазах.

– Дед, ты что? – удивился я. – Почему плачешь?

– Ты увидел мою любимую звезду. Это Фомальгаут – самая яркая звезда в созвездии Южной Рыбы, одна из самых ярких в ночном небе. Она всегда была загадочной и таинственной для людей, – пояснил дед, утирая слезу платком. – Даже в доисторический период ее включали в различные религиозные ритуалы народы Мексики, Ирана, Ближнего Востока и Китая. Это молодая звезда – ей всего лишь 200 миллионов лет, но зато Фомальгаут почти в два с половиной раза тяжелее нашего Солнца, а светимость в 16 раз выше.

– А почему она любимая? Что в ней особенного – разве нет настоящих гигантов, как, скажем, Антарес? – блеснул я своими познаниями в астрономии. В будущем я видел себя ученым, изучающим физику небесных тел.

Антарес – это красный сверхгигант, одна из самых больших известных звезд, которая сияет ярким алым светом и находится в созвездии Скорпиона. Его размер в несколько сотен раз превышает размер нашего Солнца, и он находится на стадии, когда его жизнь приближается к финалу, что делает его особенно величественным и загадочным.

Дед долго молчал, а потом ответил:

– С ней связана одна легенда… которую рассказал мне мой друг, тоже фронтовик…

– Ой, дед, расскажи!

– Звезду зажег э-э-э… ангел, которого звали… э-э-э… он был известен людям по имени Фомальгаут!

– Так ведь так называют эту звезду, – и я ткнул пальцем в небо.

– Светило названо его именем. Ты знаешь, что означает Фомальгаут? Нет? С арабского языка – фум аль-хут – это «рот кита», просто испанцы исказили слово как Фомальгаут. Это имя дали звезде древние арабы, потому что в геометрической фигуре Рыбы она занимает «место» рта. Но у того ангела был тоже один недостаток – у него рот был припухлым, как у рыбы, и это делало его немного смешным… хотя как личность ангел был очень строгим и серьезным, не любил шутить…

На моем лице расцвела улыбка:

– Дед, у тебя тоже… рот как у рыбы… но ты очень добрый…

– Да, у меня тоже, хе-хе, – кивнул он. Действительно, рот – это единственное, что выглядело не совсем к месту на его красивом лице; сам дед оставался стройным и сильным, его даже раны, которые он получил на полях Второй Мировой войны, украшали и делали мужественным. После смерти моей бабушки вокруг него крутилось много женщин, но дед ни на кого не смотрел – он продолжал любить свою жену и хранил память о ней в сердце, словно она была частью его души. Ее фотографии стояли на столе, а ее дух жил в каждом его слове и поступке.

– И что же?

– Фомальгаут был херувимом… знаешь, кто это?

– Нет…

Дед пояснил:

– Херувим – это ангел с четырьмя крыльями, он стоит в ангельском ряду вторым после серафима, у которого шесть крыльев. Серафимы, херувимы, престолы – это те, кто наиболее приближен к Богу. Остальные – Господства, Силы, Власти, Начала, Архангелы, Ангелы – находятся ниже на ступеньках социальной градации, но зато они ближе к людям и общаются с ними. Но между ангелами было всегда единство, чины мало что значили; они считали друг друга братьями и сестрами, и все они любили ЕГО…

– Кого «его»? – не понял я. Дед сердито ткнул пальцем вверх:

– Творца! Настоящего имени люди не знают, знают только ангелы, однако и они редко его упоминали вслух, потому что этим самым привлекали ЕГО внимание, а это среди ангелов не считалось этичным. Мол, типа, ты хочешь выделиться среди всех, показать, что ОН больше интересуется тобой, чем другими. Ангелы были помощниками Бога и вместе с ним создавали пространство и время, совершенствуя многомерную Вселенную.

– Как это? – удивился я. Я воспитывался в школе и обществе в духе атеизма и марксизма, а тут мой дед говорил религиозные вещи. При этом он сам был математиком и физиком, преподавал в университете и занимался исследованиями в области астрофизики. Его ум был проницательным и логичным, а взгляд – глубоким и философским. Он всегда умел находить связь между наукой и чем-то большим, чем просто факты и формулы, и в его рассказах наука и вера часто переплетались в единое целое.

– Э-э-э… как бы тебе попроще пояснить… Ангелы создавали звезды, планеты, кометы, регулировали температуру, состав, давление, расстояние, плотность, динамику движения галактик и «черных дыр». Улыбаешься, внук? Так это же легенда! Они также управляли биологическими процессами на планетах, определяя специфику жизни… Так, один из самых лучших ангелов – Самаэль, серафим в ангельском чине! – создал три планеты, пригодные для жизни, вокруг Солнца, что, в свою очередь, сотворил ОН. Самаэль хотел подарить планеты своим двум близким друзьям: брату Михаилу – Марс, сестре Габриэль – Землю, а другим ангелам – Венеру. Только Творец поступил по-своему – он на Земле расселил людей…

Я отодвинул телескоп и присел рядом с дедом. Звезды продолжали гореть над нашими головами, сверкая как миллионы драгоценных камней, раскрашивая небо в разные оттенки синего и черного. Млечный путь был ярким потоком света, разделяющим небосвод, и мне казалось, что он ведет к другим мирам и реальностям, полным чудес и загадок. Я чувствовал, как этот космос наполняет меня ощущением величия и тайны.

– То есть нас? – последовало мое уточнение.

– Да, хотя вначале он это не планировал, просто обстоятельства так сложились… Так вот, серафимы, херувимы и престолы были призваны защищать Эдем и ЕГО, поэтому составляли костяк личной охраны, Небесной Армии и стражников четырех Врат. Генералом армии являлся Самаэль, еще известный как Денница; он был вторым после ангела Метатрона, который имел прямой доступ к Богу, в то время как не все ангелы могли лицезреть ЕГО. Что касается Фомальгаута, то он был… начальником Северных Врат. Он нес службу вместе с двумя другими херувимами, которые были его самыми близкими друзьями.

– А как их звали?

– Гм… внук, легенда об этом ничего не сообщает. Но назовем их условно Марон и Цэон – так будет легче понять, кто есть кто. Зато известно, что они вместе создали широкую тройную звездную систему, именуемую как Фомальгаут…

– То есть? – не понял я.

Дед, улыбнувшись, пояснил:

– Фомальгаут А – это звезда с температурой в 8,5 тысяч градусов по Кельвину, ее радиус в 1,85 раза больше Солнца, а находится в 25 световых годах от Земли. Звезду создал начальник стражи. Его друзья создали две другие звезды: Марон – оранжевого карлика TW Южной Рыбы – Фомальгаут В, отстоящий на 0,9 световых лет от Фомальгаута А; а Цэон – красного карлика LP 876-10 – Фомальгаут С, который расположен на 2,5 световых года и имеет собственный кометный пояс.

Дед настроил получше телескоп и пригласил меня взглянуть еще раз. И на самом деле, я узрел еще две звездочки у Фомальгаута, правда, более тусклые. Они мерцали на фоне черного космоса, словно хрупкие огоньки на небесном полотне, каждая из которых таила в себе свою историю и загадку. Их свет был едва заметен, но все же придавал этому звездному трио ощущение полноты и гармонии.

– Это был символ нерушимой, как тогда казалось, дружбы между стражниками и верности своему делу, – продолжал дед. – Это единственные звезды, которые были созданы Фомальгаутом, Мароном и Цэоном. Но потом все изменилось…

Я слушал, затаив дыхание. Астрономия и религия – это было нечто необычное, как если бы два разных мира встретились и объединились в едином потоке мысли. Я ощущал, как в моей голове складываются уникальные связи между научными истинами и духовными концепциями. Дед наглядно продемонстрировал, что эти два аспекта жизни не противоречат друг другу, а наоборот, дополняют и обогащают.

– Бог создал людей, и этим самым смутил ангелов; многие были недовольны тем, что внимание и любовь теперь ОН переключил на человека. Ангелы отошли на второй план. Самаэль решил устранить проблему; вместе со своей женой Лилит сделал так, что Адам и Ева нарушили указ Творца и съели запретный плод с Древа жизни и познания, тем самым лишили себя бессмертия, но приобрели в себе новые качества, которые стали сильным стимулятором в социальном и биологическом развитии.

– Ого!

– ОН разгневался и прогнал перволюдей с Эдема, а вместе с ним и Самаэля, который спровоцировал их на такой шаг. Однако Денница считал, что время Бога прошло, и что он теперь наравне с НИМ по силе и мощи и может тоже претендовать на единоличие в мироздании. Его охватила гордыня, он сумел вернуться в Рай и там призвал ангелов на мятеж, следовать за ним. Его поддержали треть ангелов, а треть осталась верной Богу и встала в ряды Михаила Архистратига, который по ЕГО поручению возглавил Небесную Армию. Первое сражение произошло на Марсе, и тогда Самаэль почти одолел Михаила, но тут Бог вмешался и лишил силы оружие Денницы. В итоге мятежники потерпели поражение и были сброшены с Небес. Их назвали падшими, хотя сами себя они именовали как поверженные. Бог превратил Венеру в Ад и приказал туда всем падшим переселиться. Самаэля люди прозвали Сатаной…

– Ага, теперь мне ясно, кем был Сатана! – воскликнул я. – Я слышал об этой истории мятежа в учебнике по атеизму…

– Атеизм – это мировоззрение, в котором нет места ни Богу, ни Самаэлю, ни ангелам, а только людям и материи, – тихо сказал дед. – Но все равно, в школе хотя бы косвенно дается представление о библейских событиях. Только истину никто не знает, даже те, кто верует в НЕГО. Истина давно скрыта песком истории, слоями времени… и она мало кому нужна…

– Так, дед, ведь ты говоришь о легенде, – удивился я. – А теперь хочешь сказать, что это реальность?

– Нет, внук, это легенда, миф, – улыбнулся он, пальцами протирая виски. – Просто легенды обычно уживаются в человеческой среде лучше, чем настоящая история… Так слушай. Второй бой произошел в пустыне на Земле, там, где сейчас находится Мексика, и в том бою Михаил отнял у Денницы его именной меч. Это оружие, которым можно управлять галактиками, разрушать и создавать миры. И этот меч открывает вход в Эдем.

Луна ярко светила, озаряя ночное небо и придавая всему вокруг мягкое серебристое сияние. Ее свет отражался в глазах деда, когда он наливал себе в чашечку кофе – напиток, который он очень любил еще со времен войны. Я почувствовал нежнейший аромат бразильского кофе, насыщенный и глубокий, и мне даже показалось, что я сам брожу по сельве, среди высоких деревьев и экзотических растений, где тропический воздух наполнен звуками дикой природы – щебетанием птиц, шорохом листвы и далекой речной музыкой.

Я вздохнул и уточнил:

– То есть… это ключ к вратам?

– Да, это и ключ тоже. Ангелы называли его ключ-меч. ОН передал его Еве, рассчитывая, что она с мужем Адамом и со своими детьми, когда осознают и исправят свой грех, вернутся в Рай. Но Самаэль, обозленный этим, сделал так, что первородный грех так и не был исправлен, искуплен, и перволюди так и не очутились в Эдеме, они умерли от старости. Их потомки по указанию Михаила положили ключ в саркофаг вместе с телом Евы. Но саркофаг сделан из металла, взятого с недр звезды Бетальгейзе, и его невозможно разрушить никакими известными средствами. Денница пытался вернуть себе оружие, но до сих пор удача не улыбнулась ему. И тогда он стал искать Фомальгаута…

– Почему?

– Фомальгаут в том мятеже поддержал Самаэля, он встал в ряды его армии. Ему тоже казалось непонятным, почему вдруг люди становятся главными для Бога, а те, кто с НИМ творил Вселенную, отошли на второй план. Но его друзья поступили иначе… Марон примкнул к Михаилу, а Цэон остался с ангелом Габриэль…

– А она была за кого?

– В том конфликте Габриэль с третью ангелов заняла выжидательную позицию, то есть в войне они не встали под знамена Самаэля, но и не поддержали Бога. Эти ангелы за свое малодушие, нерешительность и безразличие потеряли ЕГО доверие, он отказался от них, однако не сбросил с Небес. Габриэль и ее сторонники остались там, где находятся Северные врата…

В ночи качались деревья, словно махали нам руками, их ветви танцевали в ритме легкого ветерка, создавая впечатление, будто они были стражами, защищающими нас от неведомой опасности. Тени от деревьев, отбрасываемые луной, казались живыми, и в этот момент мне стало очевидно, что все вокруг полно духа и энергии, что даже природа участвовала в этой древней борьбе, стоя на страже вековых тайн и легенд.

Какая-то соседка с дома напротив выглянула в окно и стала гонять кота, замяукавшегося явно не к марту: «Кыш, кыш, спать не даешь!» В другой момент я бы рассмеялся, однако сейчас у меня было другое настроение.

– То есть те, что охраняли Фомальгаут с друзьями?

– Да. Этот мятеж сделал трех братьев-друзей фактически врагами. Бог проклял Фомальгаута за предательство и Цэона за смятение и неуверенность в определении, где правда. Он даже жизнь звезды Фомальгаут А скосил до одного миллиарда лет, чтобы погасить память об его создавшем ангеле. А Марон стал теперь начальником стражи Врат. Кстати, после мятежа Бог закрыл два Врата – Западные и Южные, у Восточных оставил херувима Уриила с огненным мечом – таким, как у Михаила и был у Самаэля, – чтобы тот охранял Эдем и Древо жизни и познания. Северные закрывают мир, где остались колеблющиеся вместе с Габриэлем… Вот именно она и ее ангелы представляют интерес для Самаэля.

– Да, а почему?

– Ну, Деннице нужен численный перевес ангелов. Вместе с Габриэлем и ее сторонниками это было бы две трети всех существующих ангелов. Это шестьдесят миллионов звезд против тридцати Михаила… Если, конечно, удастся уговорить Габриэль, а Самаэль мог это сделать, ибо обладал талантом убеждения. Ведь не зря за ним пошли столько ангелов…

Тут над крышей пролетела сова, и дед вздрогнул, провожая ее среди деревьев. Почему-то он боялся ночных птиц, и я не знал причину этого. Мне было смешно: дед, не боявшийся фашистов, дергался при хлопаньи крыльев. Его лицо стало мгновенно серьезным, и в его глазах читалось что-то, что я не мог понять – страх, возможно, но какой-то особый, древний. Я наблюдал, как он отвел взгляд, словно искал спасение в ночном небе, его руки слегка дрожали, когда он поправлял свои очки.

– Звезд? А при чем тут звезды, дед? – недоумевал я. Дед успокоился и ответил:

– Ну, внук, ведь артистов тоже называют «звездами», хотя они не небесные тела. Ангелы – создатели звезд – тоже вправе себя так именовать… Так вот, по легенде, Самаэлю нужен был Фомальгаут, чтобы вместе с ним открыть Врата и войти в северную часть Эдема, для заключения соглашения с Габриэль… Но этого не произошло.

Я мысленно представил себе Эдем. Это было какое-то фантастическое представление: бесконечные леса, ароматы цветов, звезды и Солнце, небеса с дуновением ветра и дождя, блаженство и спокойствие. Лучи солнца пробивались сквозь листву, играя на поверхности спокойных озер, отражая небо и словно создавая иллюзию других миров. Я чувствовал свежесть, полную жизни, как будто все вокруг жило своей магической реальностью, полон благодати и гармонии.

Но дед, выслушав мое видение, рассмеялся, сказав, что реальность в миллионы раз лучше.

– Рай – его не описать человеческими словами, – продолжал он. – Это бесконечность в бесконечности, некая математическая загадка. Представь себе, что нет границ, что каждое дерево, каждый цветок и каждая звезда наполнены неведомой энергией. Там нет страха, нет тревог; все живет в идеальной симфонии. Это пространство, где каждый момент вечен, где твои желания и мысли могут материализоваться, где время и пространство переплетаются, создавая удивительную палитру чувств. Эдем – это не просто место, это состояние бытия, в котором сливаются сны и реальность.

Но я вернул деда к нашей теме:

– Почему?

– Потому что Фомальгаут дезертировал с Армии Тьмы, он не захотел больше быть с Самаэлем, разочаровался в нем, но знал, что и путь в Рай для него закрыт также, как и путь к Богу. Тысячи лет он перебирался по планетам, галактикам и вернулся на Землю. Жил среди людей, и тут случилось то, что никак нельзя было от него ожидать. Он влюбился… Это была как вспышка чего-то нового, ранее им не познанного. Ангел любил только Бога и своих братьев и сестер, только ведь потом потерял их… Ему было страшно оставаться одному. А тут пришли земные чувства. Он полюбил женщину, человека, не ангела. Это была прекрасная женщина, с чистыми и светлыми чувствами, сильной духом… само совершенство! Фомальгаут хотел быть с ней, иметь потомство. Но для этого ему нужно было… получить душу…

Все больше и больше интересного я слышал от деда, и эта история как бы вошла в мою душу. Я чувствовал, как ее слова наполняют меня теплом и надеждой, словно свет пробивается сквозь темные облака. Я представлял себе, как Фомальгаут, величественный и могучий, теперь переживает человеческие чувства, как влюбленный юноша, который находит свой смысл жизни в простом счастье. Эта история звучала так глубоко и эмоционально, что я не мог не задать вопрос:

– Душу? А разве у ангелов ее нет?

– Увы, нет. Бог не наделил ангелов душами, поэтому они совсем другие… Да, они сильные, умные, стремительные, у них особые физические и физиологические способности, например, могут превращаться в других существ. И при этом у них нет того, что есть у человека. Душу мог дать или Бог, или Древо жизни и познания, что охраняет на Востоке Эдема херувим Уриил. Бог проклял Фомальгаута, но ведь есть Древо, которое не дает ни проклятия, ни спасения, ни прощения. Оно исполняет желание, но при этом забирает кое-что взамен.