Ключ от саркофага Евы

КЛЮЧ ОТ САРКОФАГА ЕВЫ

«И зарастут дворцы её колючими растениями, крапивою и репейником – твердыни её; и будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов. И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение (lilith) и находить себе покой».

(Книга пророка Исайи 34:13-14)

«И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его, потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь.

Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души своей даже до смерти.

Итак веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море! потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени».

(Откровения святого Иоанна Богослова)

Афганистан. Здесь горел даже песок, впитывая жар и запах войны, будто сама земля была пропитана смертью. Пламя лизало броню, и казалось, что бронетранспортер вот-вот расплавится под этим невыносимым зноем. Я отползал от машины, каждый метр давался с неимоверным трудом, с каждым движением обжигающая боль пронизывала тело, и за мной тянулись кровавые полосы на выжженной земле. Взгляд скользнул назад: башня была готова взорваться, боезапас вот-вот мог рвануть, взрывной волной разбросав по склонам раскаленные осколки. Трое товарищей остались внутри, граната сделала свое дело, разорвав их жизни на части, а меня спасло лишь чудо.

С трудом выбравшись наружу, я оказался под градом пуль. Кинжальный огонь моджахедов окружил меня, казалось, со всех сторон. Но скалы давали укрытие, и пули, рикошетя, били в камень, свистели над головой. Я стрелял в ответ, ощущая безысходность: маловероятно, что удастся поразить кого-то среди этих горных троп и песчаных бурь. Оружие в руках – последняя надежда, но патронов становилось все меньше, а в глазах – все больше уверенности, что меня ждала та же участь, что и товарищей, если помощь не придет. Сдаваться я не собирался, зная, что делают моджахеды с пленными – не прощают. Пусть лучше смерть будет мгновенной, чем затянутой в их узких ущельях, где живет страх.

И вот помощь пришла. Небо зашумело, и две «Апачи» со смертоносной точностью обрушили ракеты на позиции моджахедов. Рев стоял такой, что казалось, воздух сам дрожит от ужаса. Вертолеты вели огонь по ущельям, загоняя противников в каменные ловушки, а я наблюдал, как они отступали, подвигаемые яростным шквалом.

Подняв голову к небу, я застыл на мгновение. Небо пылало. Оно переливалось багровыми отблесками, отражая огонь и горечь войны. Но молчало. Там, в высоте, оно оставалось чуждым и равнодушным к нашему отчаянию, к боли, к бесчисленным жизням, оборванным за пустой клочок земли. Несправедливость мира отразилась в этом безмолвном небе, как печать, и ответ так и не пришел.

…Я навел фотоаппарат, включив питание. Линзы мощного телеобъектива поймали свет тусклого фонаря и, несмотря на вечерний мрак и приличное расстояние в семьдесят метров, цифровой блок Nikon3200 идеально зафиксировал детали. Снимки получались четкими, каждое движение – отрывистым и видимым в мельчайших подробностях, словно не ночь скрывала пирс, а день, дающий полную картину происходящего. То, что я снимал, было кульминацией моего расследования, темой, за которой я охотился месяцы, и теперь я сидел в укромном месте, скрытый от чужих глаз, затерявшись среди железных контейнеров, темных колонн кранов и тяжелого запаха моря.

Там, у пирса, на небольшом пустом пространстве среди этих контейнеров и железных тумб, словно на другой сцене, под блеклым светом одинокого фонаря стояло около двух десятков черных машин с темными стеклами, не оставляющих шансов разглядеть, кто там внутри. Автомобили были одинаково массивными, с характерной бронесталью и черной краской. Люди вокруг машин стояли недвижимо, как истуканы острова Пасхи, будто их корни вросли в бетонный пирс. Среди этих людей, чуть ближе к краю света, выделялся мужчина в возрасте около шестидесяти, крупный и слегка полноватый, но отнюдь не потерявший своей властной осанки. Он был облачен в безупречно сидящий костюм и фетровую шляпу, которая скрывала часть его лица, но не гасила того холодного, тяжелого взгляда, о котором шептались в полицейских сводках. Это был Дон Антонио Пасквале – глава местной мафии, человек с жестким нравом, воспитанным на сицилийских улицах.

Дон Пасквале, в котором текла настоящая сицилийская кровь, держался уверенно, но все же слегка нервничал. Он стоял, сжимая в руке кубинскую сигару, и густой табачный дым окутывал его как облако. Его хищный взгляд скользил по окрестностям, не пропуская ни малейшего движения, а в плечах чувствовалась напряженность, словно он предчувствовал надвигающуюся опасность. Этот человек, безжалостный к конкурентам, но неравнодушный к женщинам и даже меценатству, был известен как истинный мясник. В прошлом, как шептали слухи, он лично расправлялся с теми, кто осмеливался идти против него. Ему подчинялись сотни людей, и не было уголка в городе, где его рука не касалась дел – от почтовых отделений до офиса самого губернатора. И сейчас он стоял в окружении тридцати своих преданных телохранителей, которых можно было бы назвать армией – крепкие мужчины, сжимавшие автоматы «Узи» и пистолеты, смотрели вокруг с холодной решимостью. Это были не просто боевики – каждый из них был настоящим киллером, с десятками жертв за спиной, верные на все сто и готовые защищать босса любой ценой.

Я наблюдал за всем этим через линзу, когда рядом с машиной открылась дверь пакгауза и появилась она. Спокойной, уверенной походкой женщина направилась к Пасквале. Я слегка прокрутил объектив, увеличивая изображение, и не мог не задержать дыхание. Она была великолепна. Изящная, в строгом, ало-красном брючном костюме, который подчеркивал её тонкий силуэт и женственные формы. На голове у нее красовалась широкая шляпа, скрывавшая лицо в тени, но даже на расстоянии можно было ощутить, как она буквально излучала уверенность и силу. Ее походка была грациозной, движения – плавными, будто она скользила по поверхности, и даже трость в ее руке выглядела больше как атрибут достоинства, чем необходимость. Казалось, ей было все равно на этот вооруженный отряд, она смотрела на мафиози с таким выражением, словно встречала старого знакомого. Её фигура, строгий взгляд и ледяное спокойствие вызывали одновременно восхищение и тревогу.

Когда она подошла ближе, вся напряженная толпа боевиков Пасквале замерла, будто этот незапланированный ход полностью выбил их из колеи. Дон Пасквале слегка напрягся, продолжая дымить сигарой, но все-таки держался холодно и сдержанно. А я, спрятавшись в тени, не сводил взгляда с экрана камеры, ожидая, что же произойдет в этот вечер, когда два врага, кажется, взглянули друг на друга, как на равных.

Вода тихо журчала у берега Гудзона, но ее спокойное течение лишь усиливало тягостное ощущение вокруг. Катер, прошедший на запад, оставил за собой глухой рокот, затихающий вдали. В воздухе пахло водорослями и чем-то прелым, словно где-то неподалеку разлагались испорченные овощи. Этот участок реки казался заброшенным и неприветливым, словно он скрывал давние, темные истории. Я глядел на пирс и не мог избавиться от ощущения, что здесь собрались силы, гораздо более мрачные, чем простая вода и ветер.

Женщина в красном что-то требовала от Пасквале, и его раздраженные реплики на итальянском становились все громче, голос обрывался и снова набирал злобную силу, а руки нервно взметались в стороны. Она, казалось, оставалась спокойной, однако её взгляд был твердым и полным решимости. Минуты три прошли в этом напряженном словесном поединке, пока вдруг не воцарилась мертвая тишина. Ветер стих, и даже рябь на воде исчезла, будто само время остановилось, затаив дыхание. Напряжение достигло своего пика – это была пауза перед бурей, которая обещала разрушить все вокруг.

Внезапно, с холодной решимостью, женщина взмахнула тростью и вонзила ее прямо в живот Пасквале. Он стоял на месте, ошеломленно глядя на окровавленную ткань пиджака и медленно осознавая произошедшее. Женщина, спокойная и не торопясь, вынула трость, и он с воплем рухнул на землю, изрыгая ругательства. Я даже из своего укрытия отчетливо услышал его приказ: «Убить эту суку!» – и этот крик стал сигналом к началу хаоса.

Пули со свистом пронзили ночь, озаряя её короткими вспышками. Мафиозные боевики открыли огонь, но женщина ловко маневрировала между ними, совершая поразительные акробатические трюки, и вскоре оказалась за спинами ближайших врагов. Я в оцепенении смотрел в камеру, фиксируя этот смертельный танец. Она использовала свою трость с такой ловкостью, что это оружие, на первый взгляд совершенно безобидное, оказалось смертоноснее автоматов её противников. Ловкими ударами она сбивала их с ног, и не было движения, которое бы не причиняло им серьезного вреда.

Солдаты Пасквале орали, беспорядочно стреляя, но чаще попадали друг в друга или в машины и контейнеры, в то время как она оставалась неуловимой. От рикошетов свист пуль доносился до моего укрытия, заставляя пригибаться за старой железной бочкой. Я почти не дышал, сжимая камеру, наблюдая за происходящим через её дисплей. Весь пирс превратился в театр огня и ужаса. Выстрелы калечили тела, и иногда пули пробивали конечности, превращая их в кровавые обрубки; один из мафиози упал с разорванной головой, словно она была расколота кувалдой.

Вдруг раздался оглушительный взрыв, и я увидел, как искры разлетелись в разные стороны. Один из боевиков с грохотом выпустил заряд из гранатомета, но промахнулся и попал в контейнер. Пламя взметнулось ввысь, металлические куски разлетелись во все стороны, обрушивая на всех шквал осколков и пыли. Бой продолжался, казалось, всего несколько минут, но этого времени оказалось достаточно, чтобы тридцать человек оказались поверженными на земле. Кто-то был еще жив, но женщина не обращала на них внимания. Она стояла среди трупов, и в её спокойной осанке было что-то пугающее.

В центре этого побоища, почти бездыханный, лежал Пасквале. Женщина подошла к нему и, склонившись, что-то спросила. Он с трудом прохрипел ответ. На её лице мелькнуло выражение ледяной ярости, и тогда она, схватив его за ворот, приподняла, всадила руку в его грудь и вырвала сердце, как косточку из спелой сливы. На ее ладони трепетало его последнее биение, и эта жуткая сцена заставила меня оцепенеть. Моё сердце бешено колотилось, словно маленькая птица в когтях хищника, а я не мог оторвать взгляд от дисплея, где зафиксировал это смертельное, неотвратимое мгновение.

Женщина презрительно посмотрела на тело Пасквале, затем, как трофей, бросила сердце прямо ему в лицо. Оно с тихим шлепком упало на мертвое тело, и этот жест казался последней точкой в её холодной расправе. Где-то вдалеке замерцали синие огни и послышался вой сирены – полиция уже приближалась. Видимо, кто-то все-таки сообщил о стрельбе на пирсе. Однако она оставалась безмятежной и не выказывала ни страха, ни торопливости.

Неожиданно, словно из ниоткуда, прямо перед ней возник силуэт. Я инстинктивно вскинул камеру, не сводя глаз с дисплея, – стройный высокий мужчина в плаще, темное лицо скрыто в тени. В этом незнакомце было что-то пугающее и необъяснимое, и когда его глаза вспыхнули красным светом, будто огоньки, меня пробрал холод. От него исходило нечто жуткое, сверхъестественное. Он коротко заговорил, и женщина указала в сторону тел. Похоже, они были давно знакомы, и меня охватило странное чувство, будто эта встреча несла в себе что-то древнее, за пределами моего понимания. Я пытался осознать, как он вообще здесь оказался – с неба упал, что ли?

Тем временем сирена и свет фар полицейских машин уже осветили пирс. Лучи фонарей прорезали ночную тьму, на мгновение отвлекая меня. Когда я снова перевел взгляд на женщину и мужчину, они бесследно исчезли. Лишь в отдалении что-то промелькнуло в воздухе, и послышался глухой уханье совы. Я был уверен, что это была настоящая птица, но её появление здесь показалось мне поразительно странным, будто она была частью этой таинственной сцены. «Куда исчезла убийца?» – лихорадочно думал я.

Тем временем полицейская машина остановилась у самой кромки воды, освещая весь пирс, и почти сразу же подкатили ещё пять-шесть машин. Двери распахнулись, наружу хлынули копы, настороженно всматриваясь в окружение и поднимая оружие. Я понял, что не могу оставаться здесь, иначе сам попаду в беду, и поспешно направился к холму, где за деревьями был спрятан мой старый «Форд». Мне хотелось как можно скорее покинуть этот район и хоть немного прийти в себя после всего увиденного.

Все это выходило далеко за рамки обычного криминала, и я никак не мог сложить в голове детали этой ночи. Хотя и предшествующая история уже не была столь простой. Три дня назад редактор «Нью-Йорк Таймс» поручил мне провести журналистское расследование по поводу странной смерти одного археолога, Джона Хамерсона. Он работал в Центре археологических артефактов, о существовании которого я, честно говоря, не имел представления. Я ведь был не специалистом по истории, а репортером криминальной хроники. Об этом я знал все – имена, факты, подробности. Моя репутация была построена на точных фактах и надёжных источниках, настолько, что ко мне часто обращались адвокаты и следователи. За годы работы я собрал такой объем информации о преступности Нью-Йорка, что мог бы написать на эту тему целую диссертацию, если бы возникла такая необходимость.

Но дело Джона Хамерсона сразу показалось мне не совсем обычным. Слишком уж странно и запутанно было все, что с ним связано, и многие факты просто не укладывались в привычную криминальную схему.

Итак, направляясь к дому убитого, я обдумывал детали будущего репортажа. На месте уже была полиция, группа криминалистов заканчивала работу, а вокруг скучали несколько зевак – типичная сцена для подобного случая. Из журналистов я был один, и когда подошел к оцеплению, полицейские сразу меня пропустили. Они меня знали, так что вопросов о моей цели не возникло. Комната Хамерсона уже была тщательно осмотрена специалистами, и мое присутствие не могло повлиять на ход расследования.

Обыск квартиры, если честно, не дал мне ничего полезного. Никаких зацепок, никакой информации, которая могла бы увести к подозреваемым. Соседи были столь же бесполезны: никто не видел и не слышал ничего подозрительного. На первый взгляд, все выглядело так, словно Хамерсон был убит в результате спонтанной расправы. Но по факту это убийство выглядело спланированным до мельчайших деталей. Улики ясно говорили, что нападавший был жестоким и хорошо подготовленным, умелым мясником – для такого необходим определенный опыт, неподвластный обычному человеку. Умер Хамерсон мучительно и сознательно пережил все, что с ним сделали, – страшный, кошмарный конец.

Глядя на изуродованное тело, я содрогнулся. Куски плоти и крови разбросаны по комнате, раны аккуратные и преднамеренные, словно убийца сознательно продлевал страдания Хамерсона. Тем не менее кое-что вызвало во мне любопытство. В шкафу я обнаружил большое количество женского белья и разнообразные предметы интимного характера. Судя по всему, хозяин квартиры вел весьма насыщенную личную жизнь, и, если судить по фото, найденному среди одежды, не совсем стандартного толка. На снимке Хамерсон был запечатлен в обнимку с мужчиной спортивного вида, с короткой стрижкой и квадратной челюстью. Возможно, это был его любовник? Но маловероятно, что кто-то столь близкий мог устроить ему такую жестокую смерть.

Убедившись, что версия бытового конфликта отпадает, я решил изучить профессиональную сторону жизни Хамерсона. Может, дело связано с его работой? Оказалось, что это было весьма необычное место. Центр археологических артефактов, где он служил, был настоящей загадкой: даже следов в справочниках или в интернете найти не удавалось. Информация о таких организациях, как ЦРУ или АНБ, при желании всплывает с невероятной легкостью, а этот центр будто не существовал вовсе. Через несколько контактов мне удалось установить, что Центр расположен на одной из ракетных баз недалеко от Нью-Йорка. Его здание находилось в подземных бункерах, которые когда-то служили хранилищем для стратегических ракет. И, что самое удивительное, финансирование шло через военное ведомство.

Эта информация меня озадачила. Каким образом археология связана с Пентагоном? Почему организация с исторической миссией расположена на охраняемой военной базе? На этом фоне дело становилось все более запутанным. Решив попытаться добраться до самого Центра, я поехал к его границам, но как только приблизился к зоне охраны, меня немедленно развернули. Военные, охранявшие периметр, были строги, настойчиво намекнули мне держаться подальше и отказались говорить о Хамерсоне хоть что-то.

Позже мне удалось пообщаться со знакомым в полиции, который вел расследование. Он сообщил мне кое-что очень интересное: в день смерти Хамерсона в его квартире уже побывали люди из этого самого Центра. По его словам, сотрудники Центра что-то искали. Их присутствие было настолько властным и бесцеремонным, что даже контрразведка выглядела бы сдержаннее. Шепотом он сообщил, что Хамерсон якобы похитил какой-то важный предмет и вынес его за пределы Центра.

– Может, из-за этого его и убили, – тихо предположил он. – Вероятно, кто-то очень хотел заполучить этот объект.

– Сотрудники Центра? – спросил я, пытаясь понять, что он имеет в виду.

– Нет, скорее, те, кто это заказал. Представь, в его портфеле, под кроватью, нашли сто тысяч долларов наличными.

Мой полицейский источник сказал, что свидетелей убийства нет, но на деле оказалось иначе. У одного свидетеля всё-таки удалось выведать кое-что. Это был бездомный – чернокожий мужчина с короткой бородой и удивительно яркими голубыми глазами, что зацепило взгляд с первого взгляда. Он коротал ночи на улице неподалёку от дома Хамерсона и за бутылку виски, к которой приступил так жадно, будто не пил неделю, рассказал мне свои наблюдения. «Три машины прикатили как-то к этому Хамерсону, – пояснил он, отвлекаясь только на то, чтобы жадно глотнуть. – Такие, знаешь, крутые тачки, оттуда выбрались мужики серьёзные, не из разговорчивых. Номера машин не скажу, не запомнил. Но вот один называл кого-то по имени… как же… сеньор Пасквале!»

– Сеньор Пасквале? – не удержался я от удивлённого восклицания. Бездомный уставился на меня, недоуменно хлопая глазами, не понимая, почему это меня так задело.

– Ну да, – продолжил он, чуть понизив голос, – Пасквале. Мужик такой… солидный, при галстуке, в дорогом костюме. Сигары курил, знаешь? Он с Хамерсоном в квартире поболтал, а потом вышел как-то сам не свой, злой. Может, что-то его не устроило. Пришёл с портфелем, а когда уходил – портфель уже остался в квартире. Это было позавчера. А вчера этого малого – Хамерсона – укокошили, говорят, будто бензопилой. Вся квартира в кровище, кишки наружу».

След становился всё более определённым. Выходило, что в деле замешан сам глава нью-йоркской мафии – Дон Антонио Пасквале. Но почему ему понадобилось расправиться с учёным таким изуверским способом? Пасквале был далеко не гуманистом, но его методы не напоминали такие сцены, скорее, прямолинейную разборку. Зачем же ему убивать того, кому заплатил такие деньги? Сто тысяч долларов – приличная сумма даже для такой крупной фигуры, и я задался вопросом: что же за предмет так дорого стоил, чтобы заплатить учёному за кражу, а потом ликвидировать его? Ответа на этот вопрос пока не было.

Несмотря на эти загадки, статья всё-таки вышла. Текста было немного – буквально несколько абзацев, но я сделал ставку на фотографии, зная, что визуальные образы привлекают читателей куда сильнее. И хотя я лишь слегка намекнул на возможную связь между мафией и погибшим, материал вызвал определённый резонанс. А потом случилось нечто неожиданное: на мобильный телефон мне поступил звонок.

– Слушаю, – ответил я, поднеся трубку к уху.

– Сэр Андерсон? – голос на другом конце был твёрдым, сухим и резким, с оттенком высокомерия, словно собеседник привык командовать, а не говорить. Звук этого голоса сам по себе давал понять, что его владелец жил в совершенно ином мире, на границе доступного только тем, кто способен двигаться в самых опасных кругах.

Я не привык общаться с такими людьми. Как журналист, конечно, работал с представителями криминального мира, но с такой тяжеловесной фигурой, как мафиозный дон, судьба меня ещё не сталкивала.

– Да, с кем имею честь говорить?

– Меня зовут Дон Антонио Пасквале, думаю, вы обо мне слышали…

Сердце у меня затрепетало, а пальцы на миг онемели. Честно говоря, если бы мне позвонил сам президент, я, пожалуй, не испытал бы такого напряжения. Пасквале звонил мне, и это означало, что ему что-то от меня нужно, причём вопрос этот мог оказаться смертельно важным. Сами понимаете, звонить сеньор Пасквале – это не мне идти на встречу с кем-то из мелкой шантрапы ради материала, это звонок человека, для которого такие правила, как журналистская привилегия, не существуют.

– Да, я вас знаю, – ответил я, сдержанно кивая.

– Мы могли бы поговорить?

– А если мне не хочется? – осторожно поинтересовался я, понимая, что имею дело с человеком, вокруг которого опасность буквально сгущается. Мафия – не та сфера, где отказываются от предложений без последствий.

– Я бы настаивал на встрече, – раздалось в трубке. – Думаю, вам будет интересно… как журналисту. Безопасность вам гарантирую.

Слова Пасквале внушали уверенность: такие люди редко разбрасываются обещаниями и, если сказали, что не тронут, – так и будет. Тем не менее, голос его выдал тревогу, почти страх, что вызывало беспокойство и у меня. С чего бы это главе преступного мира испытывать такое напряжение?

– Хорошо, я согласен.

– Тогда вас уже ждут.

Подойдя к окну, я увидел припаркованный у подъезда чёрный лимузин. Сеньор Пасквале не зря слыл человеком расчетливым – он уже предвидел, что я соглашусь. Оглядев подъезд, я спустился вниз и занял место в машине. Водитель и двое молчаливых охранников с хмурыми, невозмутимыми лицами не проронили ни слова. Я тоже решил не пытаться разговаривать: по их виду было понятно, что они выполняют чёткий приказ и вряд ли в курсе причин. Всё станет ясно, когда я увижу самого Пасквале.

Вскоре мы подъехали к его вилле – внушительному особняку, стоимостью никак не меньше сорока миллионов. Остановив машину, охранники быстро и без церемоний провели меня через украшенные залы в скромный кабинет, где и находился Дон Антонио Пасквале. На столе перед ним лежала газета, развернутая на моей статье. Он, видимо, не упускал из внимания ни одной новости из криминальной хроники.

Пасквале выглядел сосредоточенным и даже чем-то обеспокоенным. На его породистом лице с резкими чертами и коротко подстриженными седеющими волосами запеклась усталая тень, но напряжение выдавали холодные, пристальные глаза. Охранники удалились, и мы остались вдвоём.

– Доброе утро, сэр Андерсон, – проговорил он, жестом указывая мне на мягкое кресло. Я, не теряя возможности, сел, отметив мягкость кожаной обивки, но, вежливо отказавшись от предложенной сигары, принял кофе. Пасквале подал его сам, что было удивительно: таким людям редко приходит в голову оказывать подобные знаки уважения тем, кто может представлять угрозу их империи.

– Судя по всему, вас заинтересовал мой репортаж, – начал я, краем глаза бросив взгляд на газету.

– Вы сразу поняли, что я имею интерес к Хамерсону?

– Ну, если глава мафии платит за что-то сто тысяч долларов, значит, это что-то представляет для него интерес, – заметил я, делая глоток кофе. Пасквале нахмурился, барабаня пальцами по газете, а затем заговорил:

– Я действительно заплатил такую сумму. Но сам не знаю, что получил взамен. И это… это меня пугает.

Заявление было ошеломляющим. Чтобы напугать нью-йоркского мафиози, нужно нечто невообразимое. Эти люди, привыкшие стоять на вершине криминальной иерархии, боятся крайне редко, и единственные их "естественные" враги – это такие же, как они.

– Как так? – спросил я, не скрывая своего удивления.

– Дело в том, что заказчиком той вещицы, которую вынес Хамерсон, была не я. У меня был договор с одной дамой… влиятельной, могущественной, но совершенно неизвестной мне. Вся её репутация строилась на слухах. О связях её ходили легенды, но она так и не смогла пробиться в Центр археологических артефактов. Для неё это оказалось невозможным. Вот почему она обратилась ко мне. А я нашёл человека – своего должника, если можно так выразиться. Хамерсон. Скажу откровенно: уговаривать его было непросто. Он не хотел идти на такой шаг, хоть и задолжал мне много. Работа в Центре была для него делом, за которое он был готов умереть.

– И вы пообещали даме достать предмет бесплатно?

– Нет, – покачал головой Пасквале. – Я человек бизнеса. Мы договорились о пяти миллионах долларов. Она не торговалась. Но эта вещица… Весьма необычная, и я не знаю, почему, но с тех пор, как она оказалась у меня, начали происходить странные вещи… мне кажется, тут замешано нечто, выходящее за пределы обычного понимания.

Я снова удивился:

– Сеньор Пасквале, в вашем мире «чистота» – понятие относительное.

Он прервал меня, сдвинув брови:

– Я говорю не о своих делах. Понимаете, недвижимость, алкоголь, наркотики, проституция, оружие – вот, где я мастер. Но это… нечто совершенно другое, Андерсон. С тем предметом связано что-то, чего я не могу понять. Ясно одно: обычному человеку оно не нужно, и, возможно, это не для нашего мира. И женщина… она странная и… очень опасная.

Пасквале неспешно открыл ящик стола и извлек небольшой сверток. Развернув его, он аккуратно положил передо мной золотистый диск, напоминающий «шайбу».

– Глядите, попробуйте сами разобраться, – предложил он.

Я взял странный предмет в руки. На удивление, он был почти невесомым, хотя, судя по размерам, должен был тянуть на добрых полкило. Это явно был не чистый металл, хотя на золото был похож. Какой-то особый сплав? По поверхности шли вычурные узоры – или надписи? Трудно сказать, я таких символов не встречал прежде. На торцах были видны узкие пазы и едва заметные детали, намекающие на механическую конструкцию.

– Нажмите сюда, на выпуклость, – указал Пасквале.

Я осторожно надавил на небольшую пластину, и из пазов с тихим щелчком выдвинулись захваты. Это явно было сложное устройство, но вот каково его назначение – догадаться было невозможно. Я поднял взгляд на мафиози.

– Понятия не имею, что это, – покачал он головой. – Но чувствую, что вляпался во что-то серьёзное. Меня не пугают ни Пентагон, ни ЦРУ, а вот она… – Он на мгновение замолчал, опустив взгляд на фотографии со сценами жестокого убийства. – Она внушает страх.

– И что же она может вам сделать?

– Она явно подозревала, что я могу забрать эту вещь себе. Думаю, именно она и убила беднягу Хамерсона, не доверяя ни мне, ни его лояльности, – он мрачно кивнул на снимки. – А тот передал вещицу мне почтой. Деньги получил заранее, я всегда плачу вперёд – никто ещё не пытался обмануть меня, потому что знает: сделка, начавшись, должна быть завершена.

– То есть, вы не убивали Хамерсона? – уточнил я.

Сеньор Пасквале нахмурился, закурил, его движения выдавали напряжение.

– Нет, не я. У меня не было причин. Но теперь, выходит, я втянут во что-то большее, чем просто кража. За этой вещью уже охотятся многие, в том числе элитные спецотряды Центра, – он бросил на меня холодный взгляд, – это такие люди, что мой персонал рядом с ними и рядом не стоял, а также дама-заказчица и кто-то ещё, не менее опасный. Меня подставили.

– И что вы собираетесь делать? – спросил я.

Пасквале откинулся на спинку кресла, глядя мне прямо в глаза:

– Знаю, вы – человек честный, значит, вам можно доверять. Я хочу передать эту вещь на хранение вам.

– Что? – у меня глаза полезли на лоб.

– Пока эта штука у вас, это своего рода гарантия, что меня не тронут. Вечером у меня встреча на пирсе с этой дамой. Если хотите – приходите, только наблюдайте издалека.

Я задумался: предложение Пасквале было опасным. Но разве я не ввязался в это дело, когда начал копать в сторону мафии и Хамерсона? Быть хранителем доказательства, которое хотят заполучить все стороны конфликта, – это риск. Но журналистское чутьё подсказывало, что это шанс. Волнение подстегнуло моё решение, и я ответил:

– Ок. Я забираю эту штуку.

– Прекрасно. Держите её при себе, пока не разберусь с этой скользкой историей.

Я аккуратно спрятал диск в нагрудный карман куртки и под пронизывающим взглядом охранников покинул резиденцию. Уходя, я будто услышал где-то карканье ворона, и передёрнул плечами от дурного предчувствия.

Вечером, заняв укромное место на пирсе, я приготовил камеру, стараясь не упустить ни одного мгновения. Скоро стало ясно, что затея куда серьёзнее, чем можно было предположить: мне открылась картина, от которой в груди похолодело – на месте встречи я насчитал больше трёх десятков тел.

Когда кровавая разборка на пирсе закончилась, я осторожно выбрался из укрытия. Дрожащими руками, оглядываясь, я поспешил к своему старенькому «форду», припаркованному за холмом, и рванул обратно в город. Голова была забита образами того, что только что произошло. Женщина – одна – за считаные минуты уложила больше тридцати боевиков, отлично вооружённых и натренированных, включая самого главаря нью-йоркской мафии, будто он был просто фигурой, которую можно убрать с доски. Это было немыслимо: даже мне, журналисту, известны пределы, за которые не стоит заходить. Но эта женщина, похоже, о них и не знала.

Добравшись до окраин города, я свернул в тёмный переулок и остановился. В салоне машины включил приглушённый свет, вынул из кармана странный диск и стал его внимательно рассматривать. Эта «шайба» оказалась причиной кровавой резни. Центр археологических артефактов так бережно её хранил, что Хамерсону пришлось похитить её под большим риском. Что же за сила стояла за всем этим? И какова её цель? Подумав, я решил начать с основ и просто попытаться прочитать надписи. Они напоминали то ли стрелки, то ли иероглифы, причудливые символы, не схожие ни с китайскими, ни с японскими и даже ни с арабскими. Передо мной был неизвестный шрифт.

Тут в голову пришла мысль о Георгии Павлюшкине – русском лингвисте, живущем неподалёку, в трёх кварталах от меня. Он приехал в Америку ещё в начале девяностых, когда его пригласили работать в университете для изучения древних цивилизаций. Наше знакомство состоялось несколько лет назад, когда я помог его сыну избежать обвинений в наркоторговле, сфабрикованных нечистыми на руку офицерами. Так я смог спасти парня, а в тюрьму отправились полицейские. Георгий с тех пор стал моим хорошим другом, приглашая на праздники, знакомя с русскими традициями – Старый Новый год, День Советской Армии. Это было странно, непривычно, но весело и интересно.

Я набрал его номер. Георгий ответил после третьего гудка:

– Алло, слушаю.

– Георгий, привет. Это Майкл. Срочное дело…

Он, кажется, посмотрел на часы, ведь было уже за полночь. Но русский друг знал: если я звоню в такое время, причина наверняка серьёзная.

– Заезжай, жду.

Минут через тридцать я был у его дома, всё время поглядывая в зеркала. Никто, вроде, не следил, но какое-то тревожное чувство преследовало меня, будто кто-то наблюдает из-за облаков или, может, даже с самой Луны. Когда перед глазами возник знакомый многоэтажный дом, я почувствовал облегчение, будто обретя укрытие. Быстро выйдя из машины, я направился к подъезду, по сторонам не переставая поглядывать на редких прохожих.

– Заходи, заходи, – встретил меня Георгий, открывая дверь.

Он был, как обычно, в спортивном костюме, лохматый и, судя по всему, слегка заинтригованный. Георгий Павлюшкин – человек среднего роста, крепкий и с вьющимися рыжеватыми волосами. Лицо с густыми бровями и серьёзным взглядом делало его похожим на настоящего мыслителя. Его голубые глаза смотрели на мир как бы с вызовом, но в этот момент выражали неподдельное любопытство.

Впервые я заявился к нему ночью. Павлюшкин жил один, в просторной четырёхкомнатной квартире, каждая стена была заставлена полками с книгами по истории, географии, лингвистике и религии. Его сын спал в своей комнате и, судя по лёгкому храпу, видел десятый сон. В кабинете Георгия горел свет компьютера – вероятно, он работал, так что мой визит не был таким уж нарушением спокойствия.

– Будешь кофе? – предложил он.

– Не откажусь, – ответил я, присаживаясь на стул.

Пока Георгий включал кофеварку, я внимательно разглядывал атласы на стенах. Получив от него чашку капучино и печенье, сделал небольшой глоток и наконец заговорил:

– Мне нужна твоя помощь.

– Чем могу помочь? – ответил он, подаваясь вперёд. Павлюшкин всегда чувствовал себя должником из-за истории с сыном, хотя я никогда не напоминал ему об этом, считая, что лишь исполнял долг журналиста.

– Мне нужно расшифровать эту надпись, – сказал я и протянул Георгию странную «шайбу». Он удивлённо принял предмет, покрутил его в руках, словно прикидывая вес.

– Гм, легкая какая-то… Из чего сделана? – нахмурился он.

– Без понятия. Сможешь определить, на каком языке написан текст?

Георгий надел очки, вгляделся в странные знаки и задумчиво произнёс:

– Похоже на клинопись… Может быть, шумерская графика… Ладно, сейчас всё выясним.

Он взял с полки портативный сканер, провёл по тексту синим лучом, потом вернулся к своему компьютеру и загрузил отсканированное изображение в графическую программу. На экране медленно появлялись чёткие контуры знаков, выглядевшие ещё более загадочно.

– Ну? Что-нибудь выяснилось? – нетерпеливо спросил я.

– Подожди, подожди, – усмехнулся Павлюшкин. – Сейчас отправлю изображение в наш университетский Центр, где есть полная база лингвистических данных. Программа сравнит знаки с десятками тысяч известных и исчезнувших языков.

Он щёлкнул по клавишам, и файл отправился на сервер. Мы сидели в тишине, ожидая результата. Прошло всего три минуты, но время тянулось мучительно долго.

– Может, это просто чьи-то каракули, а мы тут пытаемся дешифровать? – предположил я, ощутив, что теряю терпение.

– Не торопись, – Георгий поднял руку, останавливая меня. И вдруг в тишине раздался короткий сигнал – программа завершила анализ. На экране высветилось: «Аккадский язык».

– Аккадский? – я почувствовал себя ещё более озадаченным.

Георгий откинулся в кресле, явно довольный тем, что теперь он в своей стихии, и начал объяснять, словно я был его студентом.

– Аккадский язык, или ассиро-вавилонский, – один из древнейших языков семитской группы. На нём говорили в Междуречье, вавилоняне и ассирийцы. В этом регионе язык использовали с 25 века до нашей эры до первого века нашей, пока он не был вытеснен арамейским. Письменность у них словесно-слоговая, клинопись, позаимствованная у шумеров. Так что мои догадки о шумерах были верны.

– Но могли ли они в ту эпоху создавать такие изящные предметы? – я снова взял в руки «шайбу», которая казалась чересчур тонкой и искусно сделанной для такой древности.

– Так, а теперь послушаем, что означает надпись, – сказал Георгий и кликнул мышкой. Из динамиков донёсся механический голос: «Бахта вильля кульнэй нажи, ая этля квилья пердеса…»

– И что это значит? – я, разумеется, ничего не понял.

Георгий пожал плечами и потер переносицу, задумавшись.

– Погоди… На ресурсе есть кибер-переводчик. Сейчас подставлю текст – должно появиться на английском, хотя, конечно, перевод может быть стилистически некорректным, – пояснил он, пробежавшись по клавиатуре. На экране появилась строка перевода: «Женщина, давшая начало человечеству. Хранительница ключа Эдема».

– Ну и что это значит? – пробормотал я, всё ещё пытаясь сложить кусочки в единое целое.

Павлюшкин вдруг стал серьёзным, встал и, пройдясь по комнате, развернулся ко мне.

– Эту фразу я где-то слышал… Да, точно, на арамейском.

Он подошёл к книжному стеллажу, нашёл массивный энциклопедический словарь и пролистал страницы. Наконец нашёл, что искал, и вслух прочёл транскрипцию: «Энниим крох ми амо менд лебо басимо хауха кзин упарадис.»

– Эта фраза упоминается в апокрифах…

– Апокрифах? – переспросил я, не совсем понимая, о чём речь.

– Апокрифы – это позднеиудейские и раннехристианские произведения, которые не включены в Библию. По сути, это религиозные тексты, не признанные церковью, но содержащие важные события и фигуры для верующих. Апокрифы иногда подтверждают то, что есть в Библии, иногда ей противоречат, а порой дополняют. Некоторые из этих рукописей были на арамейском. В одном из них, я припоминаю, говорится о женщине, ответственной за появление человечества, которой было поручено важное задание архангелом Михаилом…

– Но о какой женщине может идти речь? И что за задание?

Георгий остолбенело посмотрел на меня, и я почувствовал, что он пытается связать нечто важное.

– Майкл, ты какой религии придерживаешься?

– Я? Я – атеист! – ответил я, недоуменно приподняв брови.

– Ага, иначе бы ты знал, что женщину, давшую начало всему человечеству, зовут Ева. Она была женой Адама. Они были первыми людьми и теми, кого согнали с Небес! Наверняка, именно о ней идет речь здесь, – и он ткнул пальцем на «шайбу» в моей руке. – Какое дело – я не знаю. Но с неё начинается история человечества!

Я вздохнул, осознавая, что всё стало гораздо сложнее. Эта штука имела прямое отношение к библейской истории, и речь действительно шла о Еве. Это уже не просто криминальное дело, а нечто с оттенком археологии и религии. Я не был сторонником церковных легенд, но неясно было другое: какой ключ Ева хранила и для чего, если взглянуть на древнюю легенду всерьез? Почему об этом указано в этой «шайбе»? Похоже, это имело огромное значение для тех, кто организовал похищение из Центра археологических артефактов и совершил убийства ради этого. Нужна была информация о том, что это за учреждение и как им попала «шайба».

И тут Георгий, как бы невзначай, спросил:

– Слушай, откуда у тебя эта штука?

– Это не моя, – честно и в то же время уходя от ответа, сказал я, пряча артефакт в карман. – Но «шайба» такая ценная, что за неё уже лишились жизни некоторые люди…

– Да? – брови у Павлюшкина взметнулись вверх. – Ну… ясно.

Я встал со стула и попрощался:

– Ладно, Георгий, спасибо. До встречи!

Друг проводил меня до машины, а потом вернулся к себе, судя по всему, тоже озадаченный текстом. Я завёл мотор и несколько минут сидел в салоне, обдумывая ситуацию. За сутки произошло столько событий, и я оказался по уши в этом. Не знал, чем всё это кончится, но явно не хорошим. Три десятка трупов вместе с главой нью-йоркской мафии – это уже не игрушки! Перед глазами до сих пор стояла схватка, когда неизвестная женщина без труда расправилась с опытными уголовниками! Ничего подобного не видел даже в фильмах-боевиках. А странная смерть сотрудника Центра… Всё же нужно больше узнать об этом учреждении.

Я включил передачу и тронулся с места. В свете фар что-то быстро проскользнуло – какая-то крупная птица. Я недоуменно покрутил головой: что здесь делает сова? В течение получаса я петлял по улицам шумного города, который ещё не знал о сенсационном происшествии на пирсе. Можно было бы поехать в редакцию и выложить фотоснимки – редактор, без сомнений, плясал бы от радости, опубликовав их на первой странице! Но инстинкт самосохранения подсказывал мне, что лучше не высовываться и не показывать, что стал свидетелем кровавой драмы. Неизвестно, чем мне это обернётся. Пусть никто пока не знает о моём соучастии. «Шайба» в кармане напоминала мне о краткости жизни любого человека на грешной земле. Впрочем, о чём это я? Два года назад я играл в прятки со смертью, участвуя в боевых операциях в Афганистане; на моих глазах погибали товарищи, которым не удалось обмануть Старуху с косой.

Я вернулся в свою квартиру, и часы на стене показали три часа ночи. Ноги гудели, нервы были на пределе. Закрыв за собой дверь, я повесил куртку, снял туфли и первым делом ополоснулся в душе. Вода освежила меня, хотя покой так и не пришёл. Налил немного тоника с джином – чтобы расслабиться, и плюхнулся спать прямо на диван. Я жил один уже много лет, и потому привычка распоряжаться собой как вздумается стала естественной; ни перед кем не было обязанностей… уже не было; поэтому распорядок дня всегда был хаотичным. Лишь мельком взглянув на фотографию бывшей семьи в рамке, я закрыл глаза и заснул.

Квартира холостяка была небольшой, но уютной. На стенах висели картины с пейзажами и абстракцией, которые я сам выбирал по настроению. Стол, заваленный газетами, оставался лишь с намёком на прежние увлечения – журналистика и расследования. Кухня была простой, но с хорошей техникой, и единственным украшением её служила ваза с изолированными цветами, которые быстро завяли, но стояли там из-за моей привычки не выбрасывать ненужное. В углу был диван, на котором я часто засыпал, а в шкафу скапливались вещи, которые я не носил, но не решался выбросить. Все эти мелочи говорили о жизни, которая однажды была полной, но теперь оставалась лишь напоминанием о том, как всё изменилось.

Разбудил меня, как всегда, будильник. Стрелки показывали семь утра, и первый свет дня пробивался сквозь жалюзи, создавая полосы света на полу. Утро в Бруклине было особенным – тихим, но полным ожидания. Из окна доносился звук проезжающих машин, вдалеке слышались голоса детей, которые собирались в школу. Воздух был свежим, с легким запахом утреннего кофе и влажной листвы. Я потянулся и выдал слабый вздох, осознавая, что новый день вновь принесет свои трудности и неожиданности.

Бруклин в это время года был живым, с яркими красками осени, где желтые и оранжевые листья падали с деревьев на тротуары. Узкие улочки были полны людей, и небольшие кафе наполнялись ароматами свежей выпечки. На каждом углу можно было увидеть художников и музыкантов, вносящих в атмосферу особую ноту креативности. Бруклин всегда славился своим духом свободы и разнообразием, и, несмотря на его порой мрачную репутацию, его уголки были полны жизни.

Город гудел с новой силой. Я включил телевизор и сразу нарвался на телерепортаж о трупах на пирсе. Камера показывала полицейских в защитной форме, оцепивших место происшествия. Заместитель мэра Нью-Йорка и шериф, окруженные толпой журналистов, яростно переговаривались между собой. Их лица были напряженными, и все они прекрасно знали Пасквале, главе мафии, чье имя звучало на каждом углу города. По небу кружили вертолеты, их лопасти создавали звук, похожий на гудение роя пчел, а собаки-ищейки рыскали в кустах, следуя за запахами, как будто почуяли что-то большее, чем просто улицы Бруклина. Атмосфера была напряженной и тревожной, и я ощущал, что что-то глобальное уже произошло.

Я почему-то побеспокоился: не оставил ли каких-нибудь следов своего пребывания там? Женщина-репортер сообщала, что главарь мафии был убит острым предметом, из груди вырвано сердце, и что остальных боевиков тоже протыкали как шампуром для шашлыка. Врачи-криминалисты пока не сделали выводы о том, что это было за холодное оружие, однако и так было ясно, что никто не выжил. Эфир кипел от сообщений и телефонных звонков в студию, экраны заполнились изображениями жутких последствий ночного насилия.

Я, не спуская глаз с экрана, быстро пожарил себе яичницу, позавтракав без какого-либо аппетита, после чего спустился вниз. Садясь в машину, я заметил, что оставленная мной сумка перевернута, словно кто-то её потрошил. Нет, там ничего ценного не было, но всё равно – кто-то проник в салон и обыскал. «Так, значит, меня выследили, у кого-то я на заметке», – мрачно подумал я. Хотя, может, это я сам на себя страх нагоняю? Просто вчера опрокинул сумку, а теперь свои нервы дергаю, как напряжённые струны.

До редакции «Нью-Йорк Таймс» доехал быстро. Это здание располагалось в сердце Манхэттена, высокое и величественное, с характерным кирпичным фасадом и большими окнами, откуда открывался прекрасный вид на город. Издание славилось своими расследованиями и качественной журналистикой, а редакция была центром новостей, где на каждом шагу встречались репортёры, редакторы и фотографы, спешащие к новым историям. Атмосфера здесь была напряженной, как в муравейнике, с непрерывным шумом клавиатур и обсуждений.

Там уже кипела работа. Меня встретил замредактора Рональд Крэйг, который, брюзжа, орал, что в мире прессы нужно быть порасторопнее, ведь телевизионщики уже ведут репортажи с места события, о котором я, вероятно, не подозреваю. Мне пришлось делать ехидное лицо:

– Это событие в Тунисе, где опять революция? Или о очередной вулканической активности в Тихом океане? Может, репортаж наших коллег с русского Севера, где упал метеорит?

Замредактора выпучил глаза:

– Не-ет, ты точно идиот! Весь Нью-Йорк гудит как улей о том, что произошло ночью, а ты даже не в курсе! Почему я решил, что ведущий криминальной хроники это ты?

– Потому что я и есть ведущий криминальной хроники, – спокойно парировал я. – Если вы о трупах на пирсе, то я об этом знаю и у меня куча фотографий с той ночи! – и я помахал перед его носом своим Nikon3200. – Так что примите успокоительное, сэр, и дайте мне завершить работу.

Естественно, Крэйг, с его небрежной стрижкой и постоянно нахмуренным лбом, смягчился, сразу подобрел. В его глазах на мгновение мелькнуло одобрение, и он дал мне дорогу, прокричав в спину:

– Самые лучшие фото – мне на стол!

– Хорошо, хорошо, – пробурчал я и сел за свой стол, полностью заваленный бумагами и фотографиями. Мой компьютер уже был включен, экран мерцал яркими цветами ожидающих файлов. Я открыл программу для редактирования изображений, где необходимо было подогнать фотографии под формат газетной полосы. Интерфейс был знакомым: панели инструментов, кисти, фильтры, которые обещали сделать снимки более выразительными. Я знал, что правильная обработка может значительно повысить шансы на публикацию.

Однако в голову лезли всякие мысли, и я не мог сосредоточиться. Все из головы не выходила та женщина, которая лихо расправилась с бандитами. Уж со мной время долго не потратит – дать отпор я вряд ли смогу. Но с другой стороны, я уже ляпнул о фотографиях замредактору, и теперь нельзя было пятиться, как рак назад, мол, все это шутка, ничего не знаю. «Ладно, скину ему несколько фотографий без каких-либо комментариев, а там видно будет», – решил я, быстро выбрав несколько картинок, на которых мафиози Пасквале беседует с женщиной в красном. Я распечатал их на цветном принтере и передал мимо проходившей коллеге Розалии.

Розалия, с короткой стрижкой и яркой одеждой, была известна своим остроумием и умением находить информацию. Она всегда выглядела уверенной, и у нее был тот редкий талант, что позволяло ей легко общаться с любым человеком.

– Розалия, если пройдешь мимо Крэйга, то закинь ему эти фотки, хорошо?

Она не отказала мне в просьбе, захватила бумаги и с легким кивком направилась к кабинету замредактора. Я же стал думать, как бы найти информатора, который мог бы рассказать о Центре археологических артефактов и какое отношение он имеет к Пентагону. Кроме того, мне хотелось узнать, что из себя представляет «шайба». Надпись была расшифрована, но ничего не проясняло.

Обратившись к коллеге Гарри, который специализировался на политической информации, я спросил:

– Слушай, дружище, ты что-нибудь слышал о Центре археологических артефактов?

Гарри, не отрываясь от экрана – он читал последние новости из Белого Дома, – ответил:

– Погугли… В Интернете много чего есть…

– Там почти ничего нет…

Тут Гарри оторвался от экрана и удивленно посмотрел на меня:

– Ничего нет? Странно… Хотя подожди-ка, есть у меня кое-что… – Он стал рыться в своих файлах, а когда нашел нужное, мне сообщил: – Полгода назад я готовил материал о Эрике Ферензеере, лидере группы антиглобалистов. Он со своими ребятами хотел митинговать возле этого Центра, но его быстро скрутила военная полиция. Судья навешала штраф за противоправные действия, но парень не остановился, обещал продолжить акции протеста. Уж у него точно есть какие-то сведения об этом заведении. Дать адресок?

– Ох, буду тебе благодарен! – воскликнул я. Гарри переписал мне телефон, и через минуту я уже набирал номер. Трубку на другом конце подняли после третьего сигнала.

– Я слушаю, – послышался хриплый мужской голос. Не молодой. Человеку, скорее всего, за сорок. Акцент явно германский, из чего я сделал вывод, что герр Ферензеер приехал из Европы. Он говорил медленно, с некоторой настороженностью, словно тщательно подбирал слова.

– Меня зовут Майкл Андерсон, журналист из «Нью-Йорк Таймс». Можно с вами встретиться и поговорить?

– О чем?

– О Центре археологических артефактов. Мой коллега сказал, что только вы обладаете необходимыми сведениями об этом странном заведении.

– Да, это так. Встретимся через час в баре… – Эрик продиктовал адрес. Он был мне незнаком, однако по Гуглу-карте быстро нашёл это место. Распечатав адрес и схему проезда, я забежал к замредактору, который ошарашенно рассматривал фотографии и требовал ясности. Я сказал, что скоро приеду.

– Ты куда? – чуть не взвизгнул он. – Это же сенсация! Эти фотографии пойдут сейчас на первую полосу! Нужны твои комментарии!

– Напишите: «Без комментариев!» И не давайте моего авторства фотографий. Те, кто убил Пасквале, могут не шутить и со свидетелями! – произнёс я серьёзным голосом, и тут замредактор понял, что действительно лучше хранить в тайне моё пассивное участие в происшедшем.

– Я иду по этому же делу, назначил рандеву! – добавил я, ткнув пальцем на разбросанные по столу картинки. Крэйг закивал и махнул рукой, мол, ступай, делай свою работу! Да, мужик он иногда вредный, но всегда идёт навстречу и понимает человека.

Крэйг был средних лет, с короткой бородкой и вечной усталостью в глазах, однако в его улыбке проскальзывала доброта. Он знал, что такое работа в журналистике, каково это – быть на передовой. В его жизни были свои жертвы и свои разочарования, но он всегда находил время поддержать новичков, хотя сам нередко жаловался на недосып и нехватку времени. В такие моменты я видел в нём настоящего профессионала, который заботится о своей команде.

Не успел дойти до лифта, как зазвенел мобильный телефон. Судя по номеру, звонила бывшая супруга София. Она была женщиной с тёмными волосами и пронзительными карими глазами, которые когда-то пленяли меня своим теплом и искренностью. В нашем браке было много света, но также и тьмы, и её звонки всегда вызывали у меня смешанные чувства. Вообще-то она связывалась со мной редко, между нами отношения были сложными, и поэтому нам было легче находиться по разные концы страны.

– Я слушаю, – сказал я, думая, что ей нужны деньги.

– Майкл, наш Томми заканчивает второй класс, – напомнила она. – А потом у него каникулы. Ты хочешь провести месяц с ним? Если нет, то я возьму его с собой в Мексику, я еду туда на археологические раскопки.

– Конечно, я хотел. Больше года не видел своего малыша. Только сейчас у меня напряжённый момент, и я переживал, как бы не получилось так, что на сына не хватит времени, ему будет скучно одному сидеть в квартире… Но и отказывать не мог, ведь так я вообще потеряю остатки доверия Софии и не оправдаю надежды сына. Поэтому собрался духом и выпалил:

– О-о, безусловно, мне с ним будет интересно. Я продумаю план, как мы проведем месяц, и я отправлю его электронной почтой. Если Томми одобрит, то считай, что у нас с ним всё в порядке! Только заранее предупреди, когда его встречать в аэропорту.

– Хорошо, договорились! – и София отключилась. Она не спрашивала, как я живу и как у меня дела, и в то же время не охотно делилась собственными новостями. Нас связывал только общий ребенок, хотя я продолжал её любить и мечтал, что мы когда-нибудь снова станем одной семьёй. Уверен, что и она втайне поддерживала любовь ко мне, просто теперь держалась так демонстративно сухо, чтобы не бередить раны.

Виной нашего разлада стала моя вспыльчивость, раздражительность, злость и угрюмость – черты, которые были получены во время афганской войны; именно оттуда я вернулся совершенно другим человеком. Психолог говорил, что это посттравматический шок, мол, многие ветераны, прошедшие Вьетнам, Корею, Ирак и Афганистан, страдают этим, но меня это мало успокаивало. Из-за моей психической неустойчивости страдали родные и близкие. Им было трудно меня понять, когда я раньше всегда был веселым и жизнерадостным, а теперь стал мрачным и отстранённым.

Чтобы как-то сохраниться на плаву, я окунулся в мир экстремальной журналистики, взяв самый опасный жанр – криминальный мир. Это было для меня чем-то вроде выхода, а также возможностью справиться с внутренними демонами. Я постоянно искал опасность, как будто надеялся, что встреча с ней сможет заставить меня чувствовать себя живым, сбросить оковы, наложенные войной. Каждый день я сталкивался с теми, кто на краю жизни, находил себя среди ужасов и драмы, искал правду в мире лжи и насилия. Это была моя новая реальность, мой способ существования, хотя понимал, что в этом мире не бывает простых решений.

Я вздохнул, положил телефон в карман, вернулся на стоянку и завел «Форд». К месту встречи ехал быстро, но без нарушения правил дорожного движения. Городская полиция следит за этим строго, а тут ещё куча автоматических фотокамер, которые реагируют на превышение скорости и делают снимки. Далее – приходит штраф или повестка в суд, если не оплатить вовремя. Так что лучше не играть с правосудием.

Бар находился не совсем далеко, и скоро я сидел в подвальчике, где у металлического шеста исполняла экзотические танцы весьма симпатичная латиноамериканка. Атмосфера была расслабленной: тусклый свет, мягкие диваны и деревянные столики, вокруг которых собирались люди, чтобы выпить и поболтать. На среднем уровне громкости играла музыка, задавая ритм дневному отдыху. Некоторые посетители уже были за бокалом пива, наслаждаясь утренним настроением, что было вполне нормальным для ньюйоркца. Я же не мог заполнить желудок алкоголем и поэтому заказал кофе. Именно сюда должен был прийти Эрик Ферензеер, и я сидел, оглядываясь по сторонам.

Тут мне принесли заказ. Официантка разложила на столе чашку с чаем, отдельно вазочку с сахаром и долькой лимона; улыбнувшись мне, она ушла. Я посмотрел ей вслед, отметив особенности фигуры, после чего повернул голову к столу и… невольно вздрогнул. Напротив меня сидела женщина. В красном одеянии, которое подчеркивало достоинства фигуры. Именно та самая, что ночью без всяких сложностей и усилий укокошила более тридцати человек на пирсе. Не понимаю, как незаметно она могла усесться рядом, ведь это не так просто. Но в любом случае, женщина нашла меня и теперь рассматривала с легким, почти ироничным любопытством. В свою очередь, я уставился на нее, понимая, что пришла сюда не просто так, но вряд ли для того, чтобы тростью проткнуть мне живот, как это легко сделала с папашей Пасквале.

Женщина была невероятно красива; трудно описать изгибы и формы её тела, черты лица; можно сказать, это был эталон женской красоты. Высокая, с тонкой талией и плавными линиями, она излучала уверенность. Её кожа была светлой, с лёгким загаром, что делало её образ ещё более притягательным. Губы, полные и красные, казались идеальными, словно художник старательно рисовал каждую линию её лица. Волосы тёмные, как смоль, струились по плечам, придавая ей ещё больше загадочности. Во всяком случае, более совершенной в физическом смысле человека я не встречал. Вот бы где поработать скульпторам, создавая шедевры женского тела.

От неё исходил слабый, но весьма приятный запах; это был не аромат французского парфюма, нет, а что-то естественное, настоящее; я бы вдыхал вечно его, если такая возможность имелась. Но вот одно, что отталкивало – её глаза; они были такие холодные, пустые, бездушные, словно ничего её в этом мире не интересовало. И разглядывала меня женщина как-то высокомерно и без каких-либо ярко выраженных эмоций, впрочем, всё же глазами она цепляла меня, это было только любопытство – не большее; например, так рассматривают какую-то букашку, от которой ничего не ждут.

Потом она изящно повернула голову влево, и я заметил у неё на ключице татуировку совы. Эта татуировка была выполнена в очень тонком и детализированном стиле: сова выглядела величественно, с широко раскрытыми глазами и развернутыми крыльями, словно готовилась взлететь. Сама татуировка была обрамлена изящными узорами, придающими ей особую выразительность. Казалось, что это не просто рисунок, а знак, имеющий глубокий смысл для владелицы. Я не мог оторвать от неё взгляда, осознавая, что такая женщина, как она, не пришла сюда случайно.

Женщина смотрела на двух танцовщиц, исполнявших эротический танец у металлического шеста. Танцовщицы были поразительно красивыми, каждая в своём уникальном стиле. Одна из них была стройной блондинкой с длинными, волнистыми волосами, которые струились по её спине, словно золотистый водопад. На ней был прозрачный топ и короткая юбка, обнажающая стройные ноги, а её движения были плавными и грациозными, будто она сама была частью музыки. Вторая танцовщица была брюнеткой, с короткими, острыми волосами и ярким макияжем, который подчеркивал её выразительные глаза. Её наряд был более откровенным, в чёрном сетчатом корсете и кожаных шортах, придающих ей дерзкий вид. Она двигалась с агрессивной сексуальностью, обращая на себя взгляды присутствующих, при этом уверенно и с явным удовольствием.

У их ног сидели шестеро обрюзгших мужиков, каждый из которых выглядел так, будто слишком долго наслаждался своими излишествами. Они были одеты в простые футболки и джинсы, а на некоторых из них уже начали появляться следы возрастных изменений: живот, выпячивающийся наружу, и брови, седеющие от переживаний. Куря, они попивали пиво и время от времени делали хриплые замечания, обсуждая достоинства каждой из танцовщиц, как будто они были экспертами в области искусства. Судя по стаканам алкоголя и шумным возгласам, их «экспертиза» достигала высшего накала, и было ясно, что они были готовы обсудить каждую деталь, но только в контексте своих низменных желаний.