Двенадцать королей Шарахая

Размер шрифта: 13

* * *

Моим сестрам, Ким и Дон, за вашу силу, заботу и любовь к родным. Все это передалось и моим персонажам, особенно Чеде.

Глава 1

В полутьме крошечной комнатки, скрывавшейся под самой большой бойцовской ямой в Шарахае, Чеда готовилась к поединку, затягивая шнуровку кожаных шингартов – видавших виды перчаток без пальцев. Город на поверхности, как всегда, дышал жаром, но в комнатке было прохладно. Вдоль стен, украшенных расписными глиняными плитками, темнели заботливо натащенные отовсюду полки и скамьи. До блеска отполированные за десятилетия службы, они придавали этому месту уютный, обжитой вид. Будь Чеда простым «бойцовым псом», ютилась бы сейчас на задворках, в одной клетушке с дюжиной таких же, но первая же победа обеспечила ей особое положение. Всего в четырнадцать лет.

Боги… неужто пять лет прошло?

Чеда сжала кулаки, с удовольствием слушая скрип кожи, чувствуя, как натягивается на костяшках кольчужное полотно. Проверила каждый ремешок доспеха. В последний раз осмотрела поножи, наручи, тяжелую защитную юбку и, наконец, кирасу. Когда-то доспех выкрасили в белый – в цвет волчьих клыков, – но за годы битв краска стерлась и облупилась, кое-где обнажив коричневую кожу. Порядок.

Чеда любила свой доспех: побитый жизнью, помятый в боях. Родной. Положила на колени начищенный до блеска стальной шлем, вглядываясь в железную личину. Та смотрела в ответ провалами глазниц: бесстрастное лицо женщины, готовой к любой битве. Венчала шлем волчья шкура с оскаленными клыками.

– Они готовы! – эхом разнесся по коридору хриплый старческий голос. Так могла бы рокотать гора. Но это был всего лишь Пелам.

Чеда бросила взгляд на кроваво-красные занавеси, закрывавшие арку входа.

– Иду! – отозвалась она и вновь склонилась к шлему, пробежала кончиками пальцев по знакомым сколам и вмятинам, коснулась пустых глазниц.

«Тулатан, проясни мой взор. – Она погладила жесткий волчий мех. – Тааш, направь мой клинок».

Шлем плотно сел на тугие черные косы. Чеда привычным движением затянула ремешок под подбородком, постояла немного, распределяя вес доспеха, и, откинув наконец тяжелую занавесь, зашагала навстречу полуденному солнцу, горящему в конце пологого туннеля.

Стены бойцовской ямы встали над ней кругом, нависли ряды трибун, шумное людское море.

«Удачный день у Османа», – подумала Чеда. Сегодня в яме собралась пара сотен зрителей, не меньше.

Половина пришедших поглазеть на бой была из коренных шарахани – они знали бойцовские ямы как свои пять пальцев и давно выбрали, за каких «псов» болеют. Вторая же половина приехала в «сияющий янтарь пустыни» по торговым делам или просто попытать удачу вдали от дома. Чеда презирала их – паразитов, присосавшихся к ее городу, как клещи к собаке. Впрочем, уж ей-то грех жаловаться – на боях она зарабатывала неплохо.

Мальчишка в бирюзовом халате вскочил, тыча в нее пальцем.

– Белая Волчица! Белая Волчица вышла драться!

Зрители в едином порыве поднялись на крик, приветствуя ее, вытягивая шеи, чтобы получше рассмотреть, как она идет через арену, как присоединяется к одиннадцати другим бойцам. Оживились шаромыжники; она еще не выбрала противника, а бывалые любители боев уже потянулись ставить на Белую Волчицу.

Собравшиеся на арене «псы» поглядывали на Чеду настороженно. Нескольких она знала, остальные же явились в Шарахай издалека, бросить вызов лучшим бойцам. Среди них были женщины – две просто тренированные и сильные, третья – зверюга, гораздо тяжелее Чеды. Среди мужчин, крепких и гибких, выделялся гигант в потертой кожаной кирасе и островерхом шлеме, с которого ниспадала на широкие плечи кольчуга. Халук. Он возвышался над Чедой головы на полторы и глядел исподлобья, словно бык, готовый ринуться в атаку.

Чеда не осталась в долгу: не спеша подошла, выставила руку и надавила большим пальцем на свое кольчужное запястье так сильно, что выступила кровь. Халук глядел на нее озадаченно, но стоило Чеде ткнуть его в грудь окровавленным пальцем, как жестокая ухмылка вылезла на лицо гиганта.

Толпа взревела. Одни бросились делать ставки, другие – занимать места получше. Все узнали древний жест: Чеда заявила право на Халука. По традиции любой мог это право оспорить, но она знала, что никто не осмелится. Кому захочется сойтись с Халуком в первом же бою?

Чеда вернулась на место, демонстративно не глядя на Халука, однако успела заметить, как гнев на его лице сменяется холодным, оценивающим выражением. Хорошо. Он заглотил наживку, значит, теперь точно выберет ее.

Дождавшись, пока хоть немного утихнут трибуны, из прохладной темноты вышел Пелам. Его появление возвещало начало боя, и любители делать ставки вновь оживились, отчаянно выкрикивая суммы.

Пелам, по обыкновению, был одет торжественно: в коричневую шапочку-куфи, расшитый драгоценными камнями жилет и алый кафтан. Впечатление немного портили лишь полы кафтана, запыленные от бесконечного хождения по арене. С собой Пелам нес плетеную корзину. Войдя в круг бойцов, он откинул крышку, сунул тощую руку внутрь, цапнул что-то и извлек наружу рогатую гадюку, свисавшую едва ли не до земли. Гадюка раздула капюшон, извиваясь и шипя, выставила клыки. Пелам был мастером своего дела, но Чеда все равно чувствовала, как при виде змеи волосы встают дыбом.

Редко бывало, чтобы гадюка кусала бойцов, но все же бывало, особенно если «пес» попадался неопытный и начинал дергаться, когда она подползала ближе. Чеда давно привыкла к этому ритуалу и стояла неподвижно, но чужаки-новички порой забывали объяснения Пелама, а разозленной змее все равно, кого кусать: того, кто скачет перед ней или того, кто просто стоит рядом.

Увидев гадюку, извивающуюся в хватке Пелама, бойцы расставили ноги на ширину плеч, лодыжками касаясь друг друга. Проверив их стойки, Пелам выпустил, наконец, змею и отступил.

Гадюка не спешила двигаться, замерли молча бойцы. Раскаленный воздух колыхался от рева толпы, беснующейся, орущей имена своих любимцев. Змея неуверенно повернулась было в сторону Пелама, но быстро передумала: скользнула к Чеде, повернула вновь и проползла прямо между ног Халука. В полной тишине мальчишка-прислужник поймал ее за хвост и сунул обратно в корзину. Судьба сделала выбор, теперь все ждали, кого же выберет Халук.

Он не стал медлить – шагнул к Чеде и плюнул ей под ноги. Толпа взревела.

– Сторожевой Дуб выбрал Белую Волчицу!

Кличка подходила Халуку: он, капитан Серебряных копий, и правда походил на огромный дуб. Но за жестокую натуру ему следовало преподать урок.

Новости разлетелись мгновенно: из соседних бойцовских ям тоже набежали зрители, облепили лестницы.

Навстречу уходящим бойцам выбежала дюжина мальчишек с деревянными мечами, щитами и дубинами. Чеда, как принявшая вызов, имела право выбирать оружие первой, но метка на груди Халука недвусмысленно говорила о том, кто кого вызвал на самом деле, так что Чеда кивнула ему и махнула рукой в сторону мальчишек, уступая выбор. Другой на месте Халука вежливо отказался бы, но тот лишь усмехнулся и указал на приглянувшееся оружие.

Кандалы.

Возбужденный рев прокатился по толпе раскатом грома: хохот, аплодисменты, взволнованные выкрики недовольных, понявших, что Халук лишил Белую Волчицу преимущества.

Кандалы не были, строго говоря, настоящими кандалами: они представляли собой плетеный кожаный шнур, одним концом крепившийся к запястью одного противника, другим – к запястью второго. Они навязывали быстрый бой до последнего. Не разойтись. Не передохнуть.

Не сводя с Халука глаз, Чеда протянула левую руку Пеламу. Кожаная петля затянулась на запястье. Закрепив другой конец на руке Халука, Пелам взял у подбежавшего прислужника маленький гонг с молоточком.

Мальчишки ушли, закрылись все двери. На арене остались лишь Чеда, Халук и Пелам. Распорядитель церемонно поднял гонг между двумя сошедшимися бойцами. Гулкий удар пронесся над ареной. Пелам отступил.

Тактика Халука была проста: подчинить себе Чеду, управлять ее движениями, поэтому он тут же схватился за провисший шнур кандалов. Но Чеда оказалась готова – подскочила и атаковала сразу, целясь ногой в подбородок. Халук, не ожидавший такого, пошатнулся, уходя от удара. Зря. Чеда перехватила его неуклюже застывшую в воздухе руку и впечатала кулак в скулу противника.

Кольчуга боевых перчаток врезалась в костяшки, но Чеда не заметила боли – главное, что Халуку пришлось хуже. Он неуклюже шлепнулся на задницу, остроконечный шлем слетел и, подпрыгивая, покатился по арене, поднимая клубы пыли.

Толпа взвыла от восторга.

Поняв, что шлем не поймать, Халук перекатился и вскочил на ноги так быстро, что Чеда не успела уложить его снова. Он осторожно потрогал щеку, на которой набухали кровью царапины в форме кольчужных колец, глянул на собственную руку ледяным взглядом.

До этого Халук просто запугивал наглую девку, пытался вывести из равновесия. Но теперь взбесился по-настоящему.

«Ничто не ослепляет сильнее гнева», – подумала Чеда, наблюдая, как он, припав к земле, накручивает на руку кожаный шнур.

Она изо всех сил рванула шнур назад, и он впился в запястье Халука. Тому было плевать – он все так же медленно, но верно подтаскивал ее к себе. Чеда дернула снова. Не помогло – Халук одним движением погасил силу ее рывка, оскалился в кривозубой ухмылке, играя могучими мышцами.

Чеда на пробу ударила в бедро, в колено, проверяя, как быстро он защитится. Вновь рванула шнур на себя, но Халук подловил ее: внезапно ослабил натяжение. Чеда запнулась, делая вид, что теряет равновесие, но стоило Халуку рвануться вперед, как она нырнула вправо и подсекла его точным ударом.

Он рухнул, как дуб, сваленный топором, утоптанная земля арены выбила воздух из его груди; схватил было Чеду за лодыжку, но одного удара свободной ноги хватило, чтобы высвободиться. Пока Халук медленно поднимался, Чеда, легкая, как танцовщица, уже отскочила на безопасное расстояние.

Толпа взвыла снова. На этот раз к ликованию присоединились и приезжие, не понимая толком, чему радуются, – лишь местные, шарахани, знали, как редко случаются такие поединки.

Вот уже десять лет ни один боец не мог победить Халука. Чеда же хоть и проигрывала, но редко, за плечами – три года непрерывных, чистых побед. Все знали: история о том, как красиво Чеда сделала непобедимого командира Серебряных копий, мигом разлетится по Шарахаю. Конечно, никто не осмелится говорить об этом при Халуке, но к вечеру весь город будет знать.

Халук понимал это. В его взгляде читалась решимость. Готовность пойти на все. Чеда знала, что так просто он не сдастся.

Они разошлись снова, и над трибунами повисла напряженная тишина. Чеда слышала лишь загнанное дыхание Халука и собственные мерные вдохи и выдохи, оседавшие внутри шлема.

Халук шагнул вперед. Чеда отступила, сжав в кулаке шнур. Халук прихватил его со своей стороны. Так, пядь за пядью, они вновь сошлись на расстояние вытянутой руки. Халук снова пытался сократить дистанцию, но на этот раз вел себя осторожнее. Как положено командиру стражи.

Чеда вновь сработала по ногам, но уже не так успешно. На успех она, впрочем, и не рассчитывала. Вывести противника из равновесия, держать в напряжении, пока готовишься к настоящей атаке, – вот чего хотела Чеда. Ударив снова, она отступила, но на этот раз Халук не отпустил ее так легко: чем больше шнура он забирал, тем больше ей приходилось отдавать, чтобы выдерживать дистанцию. Пока руки не опустели.

Он встал поустойчивее и рванул шнур на себя, подтягивая Чеду все ближе и ближе, на расстояние атаки.

Толпа на трибунах затопала. Мерные, тяжелые удары в абсолютной тишине. Халук потянул снова…

Пора.

Ухватившись за натянутый шнур, Чеда прыгнула вперед. Халук вскинул руку, пытаясь схватить ее за горло, но не успел – Чеда вцепилась в его длинные темные волосы, обхватила ногами бедра, давя на колени, чтобы он наконец упал.

Но Халук не упал – слишком сильный, слишком большой. И слишком предсказуемый, потому что сделал именно то, чего она ждала: расправил плечи и всем весом рухнул на нее, вбивая в землю. Все, что оставалось Чеде, – держаться. Держаться крепко.

Боль от удара пронзила спину – Халук, обрушившийся сверху, оказался чересчур тяжелым. Сквозь кашель и шум в ушах Чеда едва различила его смех.

– Очень глупо, девчонка.

Он попытался подняться, но она не позволила – стиснула его шею, крепче обхватила ногами. Как бы он ни был силен, без точки опоры из такого захвата не вырваться. Стоило ему приподняться, как Чеда с новой силой сжимала артерию, и приходилось наклоняться вновь. Сплетенные в объятиях, как любовники, тяжело дыша, они боролись за каждый вдох, за каждую возможность высвободиться хоть немного.

Наконец он дал слабину: поднял голову слишком высоко, и Чеда яростно ударила его лбом в лоб. Острый край шлема рассек кожу, капли крови застучали по личине, наполняя ноздри знакомым металлическим запахом.

Разъяренный, Халук поднялся вновь и, ухитрившись просунуть между ними предплечье, надавил Чеде на горло.

Толпа бесновалась на трибунах, зрители вскакивали с мест, но внизу слышался лишь далекий, неясный гул. Кровь стучала в ушах, горло сдавило сильнее…

Хороший прием, Халук все сделал правильно. Кроме одного.

Он открылся.

Чеда с трудом подсунула руку под его локоть – единственное место, где ей хватало упора – и с диким криком толкнула вверх, отпихивая его от себя, сползая ниже… пока не проскользнула под мышкой, вырываясь из захвата.

Халук вновь попытался схватить ее за горло, но поздно – Чеда подтянулась, ухватившись за ремни его доспеха, и оказалась там, куда так стремилась, – у него на спине.

Одним легким движением она накинула шнур ему на шею и затянула.

Халук все понял: он попытался сбросить ее, просунуть пальцы под удавку, но Чеда держала крепко.

Впрочем, и ей приходилось нелегко – пожалуй, проще было удержаться на быке. Она выгнула спину, стиснула зубы, чувствуя, как мышцы натянулись, словно корабельные канаты.

Чеда думала, что вот сейчас, сейчас Халук застучит ладонью по земле, сдаваясь, или потеряет сознание. Но он боролся, боролся до последнего вдоха… пока не обмяк наконец.

Гонга, возвестившего конец боя, Чеда не услышала – рев толпы заглушил все. Зрители не могли больше сдерживаться: орали, свистели, топали, потрясая кулаками. Волчица победила! Волчица победила!

Не обращая внимания, Чеда перевернула поверженного врага и села ему на грудь. Сняла удавку с посиневшей шеи.

Халук, неестественно бледный, с трудом открыл глаза, посмотрел вокруг непонимающим, блуждающим взглядом. Наконец шум привел его в чувство, растерянность сменилась гневом.

Чеда склонилась над ухом противника.

– Еще раз тронешь свою дочь, Халук Эмет'ава, – прошептала она, вжав палец между его ребер, – и получишь не честный бой, а нож под ребро в подворотне. – Она выпрямилась, глядя ему в глаза сквозь прорези личины. – Понял?

Халук только моргнул в ответ. В его глазах мелькнул стыд, стыд, говоривший громче тысячи слов. И все же Чеда нажала сильнее, ввинчивая палец в болевую точку.

– Не слышу ответа.

Он поморщился, облизнул пересохшие губы и, бросив быстрый взгляд на ликующую толпу, кивнул.

– Я понял.

Чеда тоже кивнула и отступила.

Пелам все это время наблюдал за ними, озабоченный и заинтересованный одновременно, но ничего не сказал – лишь сделал широкий жест в сторону Чеды и поклонился, представляя победительницу. Там, на трибунах, одни стенали по потерянным деньгам, другие собирали выигрыш, но зрители Чеду не интересовали.

Осман пришел. Осман, хозяин бойцовских ям и сам бывший боец. Единственный человек, кроме Пелама, знающий, кто она такая. Осман, которого ей пришлось обмануть когда-то ради первого боя.

«И вот где мы теперь».

Он наблюдал за ней с самого верхнего ряда. Чеда не знала, видел ли он начало, но не сомневалась, что конец застал. Понравилось ему или нет? С арены было не понять.

Чеда поклонилась публике, но они с Османом прекрасно знали, кому в действительности предназначался этот поклон.

Хозяин бойцовских ям кивнул в ответ и потянул себя за ухо, показывая, что желает поговорить.

Только ли поговорить?

Глава 2

Осман пришел к ней позже – когда Чеда сделала почетный круг, красуясь перед ликующей толпой, и удалилась обратно в свою каморку.

– Господин Осман! – хором гаркнули телохранители, раздвигая алые занавеси, и вошел хозяин ямы собственной персоной. Чеда слышала, как поспешно телохранители убрались восвояси – они исчезали каждый раз, когда Осман приходил к ней.

Она уже сняла наручи и расстегивала теперь ремешки своей белой кирасы.

– Чеда… – осторожно начал Осман.

Она сделала вид, что не слышит: освободилась от кирасы, замерла, прекрасно зная, как откровенно туника охватывает влажное от пота тело.

За кирасой последовала юбка: Чеда неторопливо свернула тяжелые пластины, поставила ногу на скамью так, чтобы белая туника сползла, обнажая бедро. Наклонилась, расстегивая пряжки поножей сначала на левой ноге, потом на правой. Так же аккуратно вложила поножи один в другой и наконец обернулась к откровенно любовавшемуся ей Осману.

Одет он был как всегда изысканно, в красный кафтан, сандалии из тончайшей кожи. Браслеты из желтого и белого золота сделали бы честь какому-нибудь изнеженному богачу, но шрам, пересекавший его лицо наискось, от правой брови до левой щеки, намекал на бурное прошлое.

Встретившись с ней взглядом, он приподнял густую бровь. Уголки его губ чуть подрагивали от скрытой улыбки: он ждал продолжения.

Пусть Османа не пускали в богатые кварталы Шарахая, он был господином до мозга костей: всегда пахнущий чистотой, с идеально подстриженными ногтями и ухоженной бородкой. Хоть он поднялся на вершину из бойцовских ям, они больше не имели над ним власти. Теперь он владел всем и разглядывал Чеду открыто, зная, что имеет право. Ей всегда нравилась эта его уверенность, граничащая с наглостью. Она устала от тихих, сдержанных мужчин.

– Что ты сказала Халуку? – спросил Осман.

Чеда шагнула к нему – медленно, чувствуя каждую капельку пота, стекающую по пояснице.

– Это мое дело.

– Такой враг тебе не нужен.

Она приблизилась еще.

– Он все равно не знает, кто я.

– Он придет ко мне. И предложит хорошую цену за твое имя.

В этом Чеда сомневалась. Бойцовские ямы жили по своим неписаным законам, слишком древним и уважаемым, чтобы их можно было нарушать направо и налево. Осман это знал.

– Может, и придет, – ответила она. – Но ты меня не продашь.

– Правда? – Он наконец улыбнулся. Улыбка освещала его лицо, делая из привлекательного красивым. – И почему же?

– Потому что если продашь… – Последний шаг. Теперь они были так близко, что даже среди подземной прохлады Чеда чувствовала жар его тела. Она вжала большой палец в ложбинку между его ребрами, надавила так же, как Халуку. Сильно, до боли. Но Осман даже не поморщился, лишь задышал тяжелее. – …Горько об этом пожалеешь.

Его улыбка улетучилась.

– Вот как?

– Даже не сомневайся.

Чеда скользнула грубоватыми, мозолистыми пальцами по его груди, талии, по его бедру… и опустила руку. Ухмыльнулась, заметив, как раздуваются его ноздри. На мгновение Осман замер, но вот подался ближе, обнимая ее, притягивая к себе. Склонился, целуя мягкими губами. Его крепкие руки ласкали ее шею, спину, сжимая до сладкой боли.

Чеда утянула его на прохладные плитки пола, задрала богатые тряпки, обнажая гибкое, сильное тело. Стащила свою тунику через голову, отшвырнула в угол. Осман сжал ее бедра, поглаживая живот кончиками пальцев, и не смог удержаться от стона, когда она оседлала его, опустившись до упора. Сперва она двигалась медленно, но чем тяжелее становилось его дыхание, тем сильнее она наращивала темп – быстрее, быстрее! Он попытался обнять ее, прижать к груди, но Чеда, не прерываясь, шлепнула его по руке. Он попытался снова, и на этот раз она перехватила его запястья, прижала к полу, с каждым движением скользя шелковистыми сосками по его соскам.

Она вылизывала шрамы, покрывавшие его плечи и грудь, царапала его кожу, ерошила черные жесткие волосы вокруг мужского естества и скакала, скакала на нем так отчаянно, что на мгновение, зайдясь от восторга, забыла об усталости и боли.

Спустившись с небес на землю, она прижалась наконец к Осману и, покусывая его шею, позволила ему сжать ее волосы в кулак, вбиваться глубже, глубже… но вот и он сдался. Она почувствовала его дрожь, почувствовала, как семя стекает по бедрам. На мгновение они замерли на пике, но постепенно рваные движения приобрели ленивый, медленный ритм. Так пустыня затихает на закате, отходя ко сну.

Чеда не целовала его, не шептала нежностей. Лишь задумчиво водила кончиками пальцев по его шрамам, словно по карте незнакомых земель. Что скрывалось за ними? Какие истории? Она частенько вспоминала, что потянулась к Осману именно из-за этих шрамов. «Если он так красиво умеет убивать и калечить, – думала она тогда, – значит, должен знать и другие тайны тела?»

Она не ошиблась. Осман оказался таким же умелым, как все ее мужчины (хотя не то чтобы их насчитывалось много). Однако любви между ними не было. По крайней мере, с ее стороны.

Поглаживая его живот, скользя пальцами по самому широкому шраму, она поймала себя на том, что близость их тел становится ей неприятна. Как бы она ни скрывала это, Осман всегда чувствовал. Он был гордым мужчиной. Хоть и не настолько гордым, чтоб оставить ее раз и навсегда.

– У меня есть для тебя дело, Чеда, – сказал он, двинув бедрами, намекая ей встать.

– Я тебе не служанка, старик, – поддразнила она, выпрямившись, но не слезая, сжала его внутри.

– И вот так каждый раз! – Осман запрокинул голову, прикрыв глаза от удовольствия, но тут же справился с собой. Его голос стал серьезным. – Простая и быстрая работа.

Чеда отошла в угол, взяла свернутую тряпицу.

– Для простой работы ты бы меня не нанял. – Она смочила тряпицу в сосуде с водой и принялась тщательно растираться, смывая пот, грязь, кровь и семя. На короткое мгновение она испытала благодарность за годы, проведенные под крылом Дардзады. Он был суровым приемным отцом, порой ей хотелось избить его до кровавых соплей, как она избивала «псов» в бойцовской яме, но все же он многому ее научил. Например, какие травы заваривать, чтобы убить жизнь в мужском семени.

«Не дай боги», – подумала она.

Осман сел.

– Загвоздка в том, чтобы выполнить ее правильно.

– Ты меня не слушал? – Вытеревшись, Чеда накинула черный тауб, покрыла голову таким же черным никабом. – Если так надо, пошли Тарика.

Осман рассмеялся.

– Тарик годится, когда надо помахать кулаками в таверне Южного квартала. На такое дело я бы его не послал.

– Почему нет? – Чеда поправила ткань, скрывающую лицо, звякнули медные монетки. Осман поднялся, одернул кафтан.

– Нужно доставить кое-что. Через неделю, на закате.

Чеда помедлила мгновение, но продолжила одеваться как ни в чем не бывало.

– Через неделю Бет За'ир.

Бет За'ир, святая ночь. Каждые шесть недель луны-близнецы, божественные сестры Тулатан и Риа всходят на небо вместе, заливая пустыню ярким светом. В их сиянии Король Жатвы шествует по улицам, а его асиримы собирают кровавую дань. Просить что-то передать в такую ночь… на мгновение показалось, что Осман знает о Чеде больше, чем кажется. Но скорее всего, ему просто некуда деваться.

– То есть ты отказываешься? – спросил он подозрительно равнодушно.

– Я этого не говорила.

– Тогда скажи прямо, Чеда. Мой ум уже не так быстр, как в юности.

– Я доставлю твою посылку.

– Две.

Значит, двухчастное послание: зашифрованное письмо и ключ к нему. Имя напарника Осман не назвал, выходит, предоставил ей выбирать самой.

– Я возьму Эмре, – ответила она.

Осман задумался, кивнул, а потом достал из кошеля увесистый мешочек и неожиданно швырнул в нее, проверяя, успеет ли поймать.

– Твой выигрыш.

Чеда не подкачала: быстрая, как колибри, схватила мешочек, взвесила его в руке.

– И плата за задание, – добавил Осман, отвечая на незаданный вопрос.

– Ого, ты теперь платишь вперед?

– Тут половина. Остальное заберешь у меня дома, – сухо сказал он, словно отдавал приказ, но глаза выдали: Осман хотел, чтобы она пришла. Может, осталась на ночь…

Закинув на плечо узел с доспехами, Чеда двинулась к выходу, с каждым шагом хромая все сильнее. Входить в свой «домашний» образ – все равно что кутаться в уютную старую шаль. Белая Волчица осталась в бойцовской яме – для всех Чеда была простой учительницей фехтования с больным коленом, способной разве что показать детям богатых купцов, как держать меч и щит. Ее эта личина устраивала: ей нравилось учить, да и появление фехтовальщицы около бойцовских ям ни у кого подозрений не вызывало.

– Значит, у тебя дома? – переспросила она у Османа. Он кивнул. – Посмотрим, – бросила Чеда и вышла в раскаленный солнцем город.

Глава 3

Рынок специй окружил Чеду, оглушил шумом, словно летняя песчаная буря. Контраст с ее тихой улочкой был почти болезненный. Сотни ярких прилавков жались друг к другу в древнем каменном здании рынка – старейшем в Шарахае, – возле них, ожесточенно торгуясь с купцами, топтались покупатели. Даже оставив доспехи в домике, который Чеда делила с верным другом Эмре, она не перестала хромать – так и пробиралась между прилавков прыгающей походкой. Многие торговцы, завидев старую знакомую, отвлекались от взвешивания специй, приветствуя ее улыбками и кивками.

Кареглазая девочка с вьющимися каштановыми волосами, Мала, отделилась от стайки детей, слонявшихся у входа, и подбежала к Чеде. Они давно знали друг друга: время от времени Чеда давала Мале всякие мелкие поручения – вызнать что-нибудь, подать знак, когда идет нужный человек, словом, все, что маленькой девочке сделать проще, чем взрослой женщине. Удивительно, как мало внимания обращали на детей в переполненном карапузами Шарахае.

– Смотри! – велела Мала и, резко взмахнув видавшей виды палкой, призванной изображать меч, поставила жесткий блок. Она давно уже пыталась выучить этот прием. Получалось пока не очень, но Чеда знала, что это дело времени.

– Уже лучше, – кивнула она, взъерошив волосы на макушке девочки.

Мала увернулась, отскочила и, встав в фехтовальную позицию, с серьезным видом пригладила волосы. Тут же как из-под земли выросла ее сестра Джейн и остальная банда, давно знакомая Чеде. Все – с палками, а один даже с настоящим деревянным мечом. Они встали на позиции, подражая Мале и надеясь на урок. В свободное время Чеда учила детей Розового квартала фехтовать (ученикам из бойцовских ям она ни за что бы в этом не призналась). И хотя Мала и ее банда умели настоять на своем, свободного времени было немного.

– Не сейчас, – сказала Чеда расстроенным детям, обогнув глинобитную колонну и углубляясь в шумный полумрак рынка. – Не сейчас. У меня дела. Потанцуем завтра.

– Попробуйте, попробуйте! – как раз зазывал старый Сейхан, когда Чеда подошла к четырем обшарпанным столам, отмечавшим его место в рыночном хаосе. Он раздавал печенье из пекарни Телы. – Попробуйте, попробуйте! – позвал он на кунду, обращаясь к высокой чернокожей женщине и ее служанке, затем повторил то же самое на мирейском покупателю с широкой челюстью и длинными тонкими усиками.

Чеда подкралась ближе, цапнула с подноса печенье и закинула в рот прежде, чем Сейхан успел возмутиться.

– Это для покупателей, – буркнул он.

Аромат кардамона, лимонной корочки и хрустящего лука наполнил рот Чеды – на мгновение челюсти заныли от голода.

– Я покупательница! – заявила она.

– Нет-нет-нет, – возразил Сейхан, погрозив пальцем сперва ей, потом Эмре, тут же, рядом, возившемуся с мешком алой паприки. – Знаю я, чьи вороватые ручонки тебя кормят!

Это была их привычная шутка. На деле Сейхан сам позволял Эмре брать какие угодно масла и специи. Они здорово помогали хоть как-то приукрасить и разнообразить унылый рацион, делая даже самую несъедобную стряпню вполне сносной. Платил Сейхан тоже неплохо, в шумные базарные дни, вроде этого, прибавляя по сильвалу сверху обычного. И все же Чеда не могла понять, как Эмре удалось задержаться у Сейхана надолго. Обычно он хватался за любую работу, но быстро перегорал («Нужно заниматься вещами, которые тебе интересны, Чеда, иначе в чем смысл?»), относился к жизни как к источнику развлечений. Однако он, кажется, прикипел к старому Сейхану, и Чеда не могла за него не порадоваться.

Отвечать на шутку ей не пришлось: Сейхан отвлекся на смуглого мужчину, вдумчиво пробовавшего печенье. Жевал он так медленно, будто пытался оценить каждую специю. Сейхан перешел на кунду, и завязалась оживленная беседа.

Чеда отвернулась, рассматривая разноцветные приправы со всех концов света. Четыре царства, лежащие вокруг Шарахая: Мирея, Каимир, Маласан и Тысяча земель Кундуна – как спицы колеса, сходились в центре, в Янтарном городе. Рынок специй прекрасно отражал это разнообразие: здесь можно было встретить любой товар мира и купцов, говорящих на всех языках.

Эмре все не замечал ее. Чеда хотела позвать его, но ее опередили две хорошенькие мирейские девушки, одинаково белокожие, с миндалевидными глазами и блестящими черными волосами – наверное, сестры, дочки богатой семьи: на это намекали платья из дорогого шелка и нефритовые украшения тончайшей работы.

– Вы вернулись! – Эмре отвлекся от мешка с паприкой и послал им особую улыбку, предназначавшуюся хорошеньким девушкам. Он был уверен, что улыбка эта в сочетании с черной как смоль бородой, заплетенной в свисающие на обнаженную грудь косицы, широким кожаным поясом и наручами, охватывающими мускулистые руки, делает его неотразимым.

Одна из девушек смущенно захихикала и отвернулась, другая подошла ближе и достала маленький шелковый кошелек. Она говорила слишком тихо, Чеда не расслышала слов, но Эмре сразу бросился ловко наполнять мешочки розовой пустынной солью и какой-то незнакомой оранжевой приправой. Работал он не спеша и явно был не против поболтать, а покупательницы его и не торопили.

Чеда задумалась: почему он не улыбался вот так и ей? Впрочем, пожалуй, улыбался, пока она не легла с ним, но с тех пор – никогда. Он шутил с ней на людях, притворялся, что они пара, если ему это было удобно, но наедине больше не переступал черту.

Девушка с кошельком снова захихикала. Ее сестра удивленно молчала, но щеки ее становились все пунцовее. Чеда знала, что не стоит вмешиваться – в конце концов, какая разница, с кем там Эмре делит постель? Но что-то в этих девицах ее отталкивало. Приплыли из какого-то далекого порта, а теперь ходят по Янтарному городу, будто это забытый сарай в их владениях, который они наконец удосужились осмотреть.

Чеду такое коробило.

– Ты! – крикнула она, перекрывая гул рынка, и направилась к Эмре, будто не замечая девиц. – Четыре месяца прошло, а ты все тут околачиваешься?!

Мирейки растерялись, Эмре бросил на нее убийственный взгляд. Значит, все-таки собирался сегодня развлечься с одной из них. Или обеими.

– Я же передал записку, неужели мальчик тебя не нашел? – включился он в игру. – Я писал, что оплачу ущерб, который мой мул причинил телеге твоего господина.

Не самый остроумный ответ, но Чеда все равно с трудом сдержала смех. Она любила эту игру, хоть и играли они в последнее время все реже.

– Хочешь отделаться платой за разбитое колесо?! – Она положила руку на живот движением, подсмотренным у беременных женщин. – А сколько ты прожил у моего господина? За тех уморенных коз тоже заплатишь?!

Мирейки переглянулись, слегка нахмурив бровки – самая яркая эмоция, которую могли позволить себе благородные северные девицы.

Эмре не выдержал и расхохотался. Это спугнуло девиц окончательно: они склонили хорошенькие головки и исчезли в толчее.

– Козы? – переспросил Эмре.

– Уморил с десяток точно!

– А пусть не бодают кого не надо. – И вновь расхохотался.

Сейхан глянул на них исподлобья. Он как раз болтал с женщиной в дорогой, но несколько обветшавшей абайе – постоянной покупательницей. Она служила кухаркой в доме одного важного богатея, жившего в районе Ворот Темного пламени.

– А ну, ступайте! Ступайте! – Сейхан замахал на них руками, словно отгоняя голубей. – Распугиваете мне тут покупателей! Хуже воров, право слово!

Эмре закатил глаза и нырнул под прилавок.

– Старикан надеется, что ему перепадет, – прошептал он, выбравшись с ее стороны, и кивнул на своего седого, сгорбленного нанимателя.

– Сейхан? – Чеда прикусила губу, чтобы не рассмеяться. – Удачи ему!

Эмре потянул ее в толпу, к рядам торговцев благовониями. Горячий ветер донес до них ароматы розы, жасмина и сандала.

– О, ты и половины не знаешь. Однако есть ли в Шарахае мужчина более достойный того, чтоб нафаршировать голубя почтенной кухарки?

Чеда отвесила ему подзатыльник.

– Какой ты мерзкий. – Она покосилась на Сейхана, растянувшего губы в улыбке. – Но представить правда трудно. К ним же все Серебряные копья на порог сбегутся.

– Ага, узнать, кого там убивают.

Чеда расхохоталась так громко, что на нее стали оборачиваться.

Дождавшись, пока самые любопытные вернутся к своим делам, Эмре понизил голос.

– Ну что, Белая Волчица сегодня победила?

– Я слышала, она неплохо дралась, – в тон ответила Чеда. Ее тронуло искреннее облегчение на лице Эмре.

– Хорошо, – выдохнул он. – Так зачем ты пришла? Попугать нежных мирейских прелестниц?

– А нечего шастать в таких прозрачных платках, как девки непотребные, – парировала она. – Разве я не могу прийти удостовериться, что ты и с этой работы не сбежал?

Эмре прижал руку к сердцу.

– Что за клевета! Я провел за этим прилавком годы…

– Три месяца.

– Которые тянулись как годы!

Чеде хотелось просто посмеяться, не думая ни о чем, но после тяжелого боя с Халуком ее охватила непривычная сентиментальность.

– Мы стали реже видеться.

Мимо них пронеслась босая, растрепанная девчушка-беспризорница. Давно ли Чеда сама бегала вот так по рынку?

– Потеряли друг друга, как караванщики в песчаной буре, – согласно кивнул Эмре.

Чеда пожала плечами. Тут была и ее вина – она в последнее время редко появлялась дома.

– Нужно это исправить.

Эмре обернулся, ища взглядом затерявшийся в толпе прилавок Сейхана.

– Правду говоришь, но…

– Хозяин бойцовских ям приходил, – перебила Чеда. Она вдруг поняла, что ей нужно узнать ответ Эмре прямо сейчас: плевать, что их могут услышать.

– Чего хотел?

– Нужно кое-что доставить.

– Доставить?

Чеда придвинулась ближе.

– Деликатное дело. – Эмре приподнял бровь. – Через семь дней.

– Семь дней… – протянул он, напряженно вглядываясь в толпу, словно выискивая засаду Серебряных копий, которые сейчас выскочат и отправят их в Таурият. – На Бет За'ир? – Чеда едва заметно кивнула. Глаза Эмре засверкали мальчишеским задором, возбуждением и страхом. – Давно мы такого не проворачивали, Чеда.

– Я же говорю, редко видимся.

Эмре наклонился к ней, совершенно серьезный.

– Скажи только одно. Козы будут?

Чеда рассмеялась.

– Нет, насколько мне известно.

– Какая жалость! – Эмре царственно кивнул. – Однако невзирая на такие невыгодные условия, я твой.

Каменная арка привела их к развалинам крепости, когда-то окружавшей рынок. За века он так разросся, что поглотил и руины. Вокруг, куда ни кинь взгляд, мерцали на солнце разноцветные склянки духов, оттеняя грубые крепостные стены. Торговле ни жара, ни мрачные развалины ничуть не мешали: покупатели стекались сюда за ароматами всех Пяти королевств. Тут можно было найти даже высокородных господ и дам, как ни в чем не бывало мажущих запястья духами и задумчиво принюхивающихся к пробкам.

В толпе шныряли мальчики и девочки с ворохами тонких деревянных пластинок в руках.

– Господин! – звали они Эмре. – У нас есть кипарис, пихта, гвоздика – все, чтоб угодить вашей госпоже!

– Госпожа! – поманила Чеду черноволосая девочка со жгучими глазами цвета темного нефрита. – Вот амбра для вас, сияющей, как алмаз! Вот лаванда, лимонный бальзам. Проходите, поглядите, у моего господина лучшие ароматы в Великой Шангази!

Чеда кивнула девочке.

– Что ж, идем.

Она уже много лет не покупала себе духов, а тут в кошельке завелась лишняя монета.

Девочка просияла заученной улыбкой.

– Вблизи вижу, госпожа, что вам непременно нужен ветивер: разгонит тоску в ненастный день, вернет радость…

Чеда, смеясь, отмахнулась. Она хотела сказать, что готова попробовать все, умасливать не нужно, но ее отвлекла странная суета в дальнем углу крепости. Торговцы обступили мужчину, роскошно одетого по последней маласанской моде: в алые, облегающие тело одежды, но с широкими рукавами. Выглядел он как дворянин или богатый купец, владеющий многими караванами.

Его сопровождали две девушки, годившиеся ему в дочери. Они беспечно болтали и смеялись, но Чеду было не обмануть: она видела, какие взгляды эти девчонки бросают на посмевших приблизиться. Сперва вниз – ищут оружие. Потом в лицо – запоминают подозрительных.

Девушка в желтом платье заметила Чеду. На мгновение их взгляды встретились, и Чеда почувствовала, как забилось сердце – словно перед боем в яме.

– Что такое? – спросил Эмре.

Чеда покачала головой и отвернулась. Что-то не так…

Эмре тоже это почувствовал. Прежде чем они обменялись хоть словом, колеса загремели по камню, кто-то возмущенно вскрикнул, но крик потонул в грохоте бревен, падающих на древние плиты. Чеда обернулась. Арка, соединявшая рынок с крепостью, была завалена бревнами, из-за них доносился звон молотков.

Древесная пыль взметнулась в солнечном свете, и разговоры разом смолкли. Все удивленно уставились на внезапно возникшую баррикаду…

Все, но не странные девушки.

Одна осталась охранять хозяина, другая побежала ко второму выходу… но кто-то втолкнул бревна и в этот проход, как пробку в бутыль. Застучали молотки…

Как по волшебству в руке девушки возникла сабля – шамшир черного металла. Такие носили лишь Стальные девы, значит, Чеда угадала: их хозяин был очень важной шишкой, раз смог позволить себе такой эскорт.

Странная тень накрыла ее: на крепостной вал вышли четверо мужчин с закрытыми лицами и в черных тюрбанах. Сперва Чеда не разглядела, что они тащат… и поняла, лишь когда огромный плотный бурдюк рухнул со стены, окатив зевак прозрачной жидкостью. Один, второй, третий… густой запах лампового масла перекрыл все ароматы рынка, от него кружилась голова и свербело в носу. На Чеду и Эмре, к счастью, масло не попало – таинственные люди явно целились в Дев и их хозяина.

Паника охватила рынок: торговцы, покупатели, карманники шарахнулись от стены, словно на них кидались демоны.

– Бегите! – заорал кто-то. – Бегите!

Но куда?

Не обращая внимания на толчею, одна из Дев в два прыжка вскочила на жалобно заскрипевший прилавок, оттолкнувшись, легко взлетела на голую балку, поддерживавшую когда-то второй этаж крепости, и взвилась в воздух снова, будто камень из пращи, отталкиваясь от деревянных обломков, подбрасывая себя все выше. В последнем прыжке она изогнулась, и черный кинжал, вылетев из ее рукава, вошел глубоко между двух камней, зазвенев на всю крепость, – на расстоянии вытянутой руки от края стены.

Сорок футов в мгновение ока! И прыгала Дева не наугад: она рассчитала все так, чтобы оказаться между далеко стоящими противниками. Двое заметили ее, но их товарищи были слишком заняты, сбрасывая бурдюк на вторую Деву, проверявшую, крепко ли держатся камни стены.

Бурдюк лопнул рядом, окатив ее потоком масла, – Дева даже не взглянула в его сторону. Она нашла то, что искала.

Один шаг, и она, взвившись в воздух, ударила стену ногой с разворота. Боевой клич, так знакомый Чеде, вырвался из груди Девы, стена пошатнулась, посыпались камни. Она ударила снова, еще и еще, расшатывая каменную кладку. Каждый ее крик отзывался внутри Чеды.

Мужчины на стене тем временем пытались сбросить вторую Деву, отчаянно, руками и ногами, цеплявшуюся за край. Ее черный шамшир отбивал их сабли с пугающей легкостью.

Толпа начала понимать, что происходит. Дети ревели, сбившись вокруг родителей в кучки, как цыплята. Несколько мужчин налегли на бревна, безуспешно пытаясь их сдвинуть, торговка вытащила из-под прилавка шипастую булаву, но держала ее неуверенно, как в первый раз. Рынок метался в панике, и лишь один человек стоял посреди этого хаоса совершенно спокойный – хозяин Дев. От его спокойствия у Чеды мурашки бежали по спине. Будь он хоть сто раз дворянином, откуда такое самообладание?

Почувствовав взгляд Чеды, мужчина посмотрел на нее в ответ, и она поняла, что ошибалась. Это оказалось не спокойствие – безмятежность, словно он был абсолютно уверен, что никакая опасность ему не грозит.

Не купец. Не богатый путешественник.

Один из Двенадцати королей Шарахая стоял в десяти шагах от Чеды посреди рыночной толпы, одетый как маласанский господин. Но почему?!

Король отвернулся – его больше интересовал бой, развернувшийся наверху. Дева выбралась наконец на стену и вступила в настоящую схватку. Сабли звенели, как кузнечные молоты, и звон этот эхом разносился по крепости. Вторая Дева все так же колотила стену, подчиняясь странному, магическому ритму, заворожившему Чеду. Камень крошился под ее ударами, по стене поползли трещины…

Чеда поняла вдруг, что давно сжимает в руке потайной нож. Шаг, другой, и она подберется к королю на расстояние удара, рывок – и нож войдет ему в горло. Она даже не заметила, как Эмре перехватил ее руку.

– Ты что делаешь? – прошипел он. – Тебя же убьют!

Чеда вырвалась. Он попытался поймать ее снова, но она перехватила его руку, развернула Эмре, как в танце, и впечатала в угол.

– Не мешай.

Что-то яркое упало сверху, будто солнечный луч, прорвавший облака, – факел. Он приземлился в лужу масла, и пламя, гудя, взметнулось к небу. Чеда невольно отступила и тут же мысленно отругала себя за это. Лучше обжечься, чем остановиться.

«Я могу подобраться к нему».

Где-то лопнуло стекло, ароматные духи и масла потекли по камням, раздался крик…

«Я все еще могу…»

Но она не могла пошевелиться, лишь смотрела, как пламя пожирает все, чего коснулось ламповое масло, ползет по стенам и балкам, будто вор, струится между камней брусчатки. Где-то с грохотом взорвалась груженая телега, и пламя перекинулось на повозки, стоявшие рядом. Заметались, пытаясь вырваться из западни, погонщики и торговцы. Испуганно распахнутые глаза выделялись на их закопченных лицах, как луны-близнецы в ночном небе. Огонь не был привередлив, он пожирал всех: и мужчин, и женщин, и детей.

Между ней и Королем раскинулась пылающая лужа. Пламя поднялось невысоко, можно перемахнуть одним прыжком…

Нет, боги, нет. Слишком далеко, и огонь все выше.

«Избранники Бакхи, мы же все умрем здесь», – подумала Чеда, но девочка, продававшая ей духи, вывела ее из ступора.

– Папа! – закричала она, бросившись в толпу горящих людей.

– Нет! – Чеда схватила девочку, и та попыталась вырваться, словно испуганный зверек. Что-то мокрое и тяжелое накрыло их, сильная рука потянула Чеду вниз, на землю…

Ковер. Эмре намочил ковер в цветочной воде!

– Папа! – Девочка забилась снова, стремясь выбраться.

– Слишком поздно. – Чеда закрыла ее глаза рукой, чтоб хоть немного уберечь от этого ужаса, но девочка продолжала бороться. Чеда прекрасно ее понимала. Но не могла отпустить.

Эмре накинул ковер им на головы, но сквозь мокрую бахрому она видела черный дым, валивший от масла. Дышать было тяжело, какой-то мужчина попытался повторить прыжок Девы и вскочить с повозки на балку. У него почти получилось, но сил подтянуться не хватило – он сорвался и рухнул на лоток со стеклянными шарами, полными ароматических масел. Зазвенело стекло, накинулось на несчастного, расцвело синими и зелеными лепестками. Поодаль горящая женщина пыталась сбить огонь с маленького мальчика, некоторые, увидев маневр Эмре, бросились к коврам, завязалась драка.

Дева, ломавшая стену, добилась своего, но пламя добралось и до нее: пылающая как солнце, она помогала хозяину протиснуться сквозь дыру в стене. Последнее, что увидела Чеда, – его сапоги, исчезающие в узком проходе. Дева не последовала за ним. Она подняла выбитый камень и, как могла, вставила на место. Лишь убедившись, что Королю больше ничего не грозит, она позволила себе сдаться: взвыла, упала на землю, катаясь в агонии.

Чеда не могла оторвать глаз от камня. Король ушел. Он там, за стеной, все еще уязвимый. У нее был один шанс, один-единственный шанс… и в мгновение ока она его упустила.

Дым забил легкие, невыносимый жар мучил даже под ковром. Она закашлялась, но стало только хуже. Люди задыхались вокруг. От чего же они с Эмре умрут быстрее, от дыма или от огня? Чеда подняла голову, пытаясь отыскать какую-нибудь веревку, которую можно прицепить к противовесу, накинуть на балку… но спасение пришло неожиданно: бревна, загораживающие вход, рухнули, покатились, и в арку хлынули Серебряные копья. Кое-как они вывели людей из крепости, сбивая пламя одеялами, поддерживая падающих. Толпа вынесла Чеду на рынок, казавшийся теперь холодным, как пещера. Девочка брела рядом. Она дрожала, и в ее широко раскрытых от ужаса зеленых глазах Чеда читала свой страх. Свою беспомощность.

Их с Эмре допросили стражники, Сейхан явился поручиться за них, а Чеда лишь проклинала себя за трусость.

– Ты бы не смогла ничего сделать, – сказал Эмре, когда они добрались наконец до дома.

Но он ошибался. Она могла. Могла убить Короля.

– Не хочу говорить. Не сейчас, – бросила она и ушла в свою комнату.

Всю ночь Чеда не могла заснуть, бесконечно прокручивая в голове картины случившегося, пытаясь понять, что следовало сделать иначе.

Атаку спланировали Аль'афа Хадар – Воинство Безлунной ночи, в этом сомнений не было. В сердце пустыни под их началом собрались те, кто поклялся до конца жизни бороться с Королями. Как долго они готовились к этой атаке? Месяцы? Годы? Они не просто знали, что один из Королей имеет привычку разгуливать по Шарахаю под видом обычного путешественника. Они знали, где и когда он окажется, сколько с ним будет людей.

Чеда редко чувствовала себя настолько слабой и беспомощной, что хотелось кричать. Разве что видя издалека Королей или возвращаясь к подножью Таурията, где повесили мать. Но Короли редко покидали свою Обитель, и вот, столкнувшись с одним из них, беззащитным, почти одиноким, она не смогла исполнить данную матери клятву. А если б и попыталась? Стальные девы убили бы ее в мгновение ока. Они умеют читать в людских сердцах – кто выстоит против них?

Она уснула, думая о Короле. Каким будет его ответ? Короли никогда не милуют врагов. Месть – единственная неразменная монета в Шарахае, и Короли раздавали ее не скупясь.

* * *

На следующее утро Серебряные копья все еще ходили по домам, допрашивая местных жителей. Чеда как раз завтракала хлебом и бобами, когда вдалеке раздался шум. Она бросила еду и поспешила туда, к Священным воротам, одному из двенадцати укреплений внешней стены, стоящим к западу от Таурията и Обители Королей, в конце Копейной улицы. У ворот рев толпы стал невыносимым. Сотни Серебряных копий выстроились вдоль стены, неподвижные и бесстрастные. Солнце сияло на их островерхих шлемах и начищенных доспехах, отражалось в наконечниках стрел, положенных на тетивы коротких луков. Но Чеде некогда было их разглядывать. Она не могла отвести взгляд от крепостных стен, от трупов, свисавших с зубцов на длинных веревках.

Девочки. Двадцать четыре девочки – она невольно пересчитала их всех. Им перерезали горло и повесили истекать кровью, как выпотрошенных крольчат.

Это было послание, древнее как сама месть: взойди на наши стены и будешь убит. Тронь одну из наших дочерей, и мы прольем кровь двух дюжин твоих детей.

Иначе не могло быть. Стальные девы – плоть от плоти Королей, их первенцы, с оружием в руках защищающие своих родичей и город, что боги вверили их отцам. Чеда взглянула в лицо каждой девочки, запоминая, давая обещание. Особенно – последней, черноволосой и зеленоглазой, что так старалась однажды продать ей духи.

Она ничего не сделала Королям, но она была там и выжила, потому они и выбрали ее. Впрочем, может, ей просто не повезло дважды оказаться не в том месте не в то время.

Злость и скорбь захлестнули Чеду так же, как остальных, плачущих у подножья башни. Но она отказывалась плакать. Она отказывалась сдаваться. Погасила гнев, убив его так же, как убила сожаления.

Мертвым нет до нее дела. И ей нет дела до мертвых.

Она отвернулась от девочек и захромала обратно в город.

Глава 4

Одиннадцать лет назад…

Занимался прекрасный рассвет над Великой пустыней Шангази: янтарные, охряные, ржавые облака расцветали в небе, причудливые тени ложились на волнующиеся под ветром дюны, но Чеде было не до красоты, потому что мама снова замкнулась в себе и не хотела разговаривать.

Чеда, худенькая девочка, недавно встретившая свое восьмое неласковое лето, сидела на скамье ялика – обманчиво дорогого ялика, который мама, Айя, арендовала за большие деньги. Единственным звуком в предрассветной пустыне был шелест деревянных полозьев по золотому песку да порой шорох румпеля на поворотах. Чеде было холодно, но она не стала жаловаться – лишь обняла себя покрепче за плечи. Она знала, что не бывает пустыни без иссушающего жара – взойдет солнце, и под его безжалостным взглядом холодный, кусачий ветер превратится в воспоминание.

С самого начала путешествия они с мамой не обменялись ни словом. Иногда Чеде очень хотелось узнать, почему они так быстро сбежали из Янтарного города, но мама была очень упрямой – если пристать к ней не вовремя, она совсем перестанет отвечать.

И все же, понять бы, чего мама так боится… ведь она точно чего-то боялась: Чеда замечала страх в ее неестественно прямой спине, пристальном взгляде, который она не сводила с песков, лишь изредка отвлекаясь на парус. В горестных морщинках, залегших в уголках ее глаз – глаз, которые обычно так легко зажигались яростью, а в этот странный день потухли, бесконечно усталые и испуганные.

Но как бы Айя ни вымоталась, она все равно продолжала править ялик вперед: зубы стиснуты, волосы развеваются, словно боевое знамя. Она твердо решила бежать.

Чеда вспомнила, как еще вчера, проснувшись утром, увидела спящую Айю, вернувшуюся с ночной вылазки. Айя вздрагивала во сне и звала ее так жалобно: «Чеес. да… Чеес. да…» Чеде хотелось обнять ее и разрыдаться, но вместо этого она просто тихонько погладила маму по волосам, боясь разбудить.

Айя проснулась на исходе дня и снова ушла. Она вернулась поздно, после заката лун-близнецов, одетая в черное платье и покрывало, словно Стальная дева, и велела Чеде собираться. Она набрала еды и воды на два дня в пустыне, но почему-то заставила Чеду упаковать и книжки, которые они всегда брали с собой, когда переезжали в новый дом.

Одевшись так, чтобы их не убили на улице, к рассвету они оказались уже далеко от дома. Чеда ужасно хотела знать, куда они едут, но Айя хорошо ее вышколила: это был не первый внезапный переезд, и от Чеды обычно требовалось лишь одно – молчать, пока они не доберутся до места.

Они успели в западую гавань еще до рассвета и арендовали ялик за большие деньги, а в нагрузку получили кучу советов от симпатичного смуглого владельца. Айя поставила парус, и ветер понес их на север, все дальше и дальше от Янтарного города Шарахая, шумного, пронизанного сотнями узких улочек, города, который так напугал Айю, что она сбежала из него под покровом ночи.

– Ты вчера ходила в пустыню, – не выдержала Чеда. – Лепестки собирала?

Она знала, что дело не в лепестках, ей просто хотелось, чтобы мама поговорила с ней, сказала хоть что-нибудь.

Айя нажала на румпель, и ялик обогнул черный валун.

– Да, я ходила в пустыню, но лепестков не нашла.

Чеда хотела спросить, что же она тогда нашла, но мама только покачала головой – значит, сейчас не время говорить. Лишь миновав последний подорожный камень, на границе песков, Айя остановила ялик и обернулась к Чеде, глядя на нее, наконец, как обычные мамы смотрят на детей: не сурово и не холодным командирским взглядом, а ласково. Будто жалея ее. Такое случалось редко, и Чеда тут же поняла, что это не обычный переезд, все куда серьезнее.

Айя нехотя вынула из-за пазухи свою драгоценность: серебряный медальончик, напоминавший формой огонек лампы. Она склонилась над ним, загораживая от ветра, и, открыв, осторожно достала два высохших лепестка с голубенькими кончиками. Айя собрала их неделю назад, в ночь цветения адишары – кривого шипастого дерева, цветущего лишь при свете лун-близнецов.

Короли строго запрещали в Священную ночь выходить из дома, но Чеду пугало не это – сколько она себя помнила, мама всегда ходила собирать лепестки и много раз давала Чеде пробовать их, обычно наутро после Бет За'ир. Просто раньше это были маленькие кусочки, а сейчас – целый лепесток. Но почему теперь? И почему тут?

– Открой рот, – сказала мама, помахивая лепестком у нее перед носом.

Но Чеде стало только тревожнее. Целый лепесток значил, что это важный день для Чеды, может, самый важный в жизни… и головоломка сложилась.

– Мы к ведьме едем, да?

Мама снова требовательно помахала лепестком. Чеда, боясь ослушаться, открыла рот пошире. Айя торжественно положила один лепесток под язык ей, другой себе, наблюдая за ней внимательно, хотя Чеда совсем не понимала, что же она пытается высмотреть.

Мир как всегда изменился, но в этот раз – сильнее, чем обычно. Сперва начало покалывать язык, потом губы, лицо, кончики пальцев – все тело, даже то место за пупком, из которого – так говорила мама – должен идти боевой клич, когда машешь мечом. Под кожей словно бабочки порхали – как всегда после лепестков, рот наполнился слюной, – приходилось все время сглатывать. Шорох полозьев превратился в громкий хруст, мамино дыхание гулом отдавалось в ушах. Чеда слышала, как скулит где-то вдалеке пустынный гривистый волчонок, чувствовала каждое дерево адишары вокруг города. Чувствовала себя живой, как никогда прежде. Дай ей волю, она бы сейчас могла даже костолома побить, вроде тех, что на рассвете шныряли по пустыне возле городских стен. Спрыгнула бы с ялика и побежала за лунами-близнецами до самого края света, за который они уходят отдыхать! Она теперь все могла! Но мама все равно смотрела на нее печально, будто это было какое-то испытание, и Чеда его провалила.

Но как? Почему? Мама давала ей лепестки наутро после Бет За'ир, а еще на день рождения, и на праздник Бет Талелл – ночь, когда богиня Наламэ провела скрюченным пальцем по пескам Шангази, создав реку Хадда и принеся жизнь в пустыню. Иногда кусочек лепестка доставался Чеде, когда они танцевали с мечами… Но почему Айя всегда так смотрела и хмурилась? И теперь тоже…

– Мама, скажи мне, – потребовала Чеда, чтоб мама перестала делать такое лицо. Айя стиснула зубы, желваки заиграли на впалых щеках. Она была упрямой, но Чеда выросла вся в нее. – Мы едем к ведьме?

– Салия не ведьма, – ответила наконец Айя. Наверное, решила, что раз остался позади город, где даже стены имеют уши и правит Король Шепотов, можно немножко приоткрыть завесу тайны. Чеда, правда, ей не поверила – все знали, что Салия может заглядывать в будущее и даже наколдовать что-нибудь, когда есть нужда и настроение. Но противоречить Айе она не стала – мама была как натянутая струна танбура, вот-вот сорвется!

– Ты продашь ей лепестки? – вместо этого спросила Чеда, надеясь, что дело в этом и они быстро управятся. Будущее ее пугало.

– Не твое дело.

– Ну мам! Мне уже восемь, мне надо все знать! Я уже взрослая!

Мать оторвала взгляд от песчаного моря и обернулась к ней – наверное, хотела отругать, но вдруг рассмеялась. Это был нервный смех, будто страх щекотал ее изнутри, но постепенно тот отступил, и смех стал настоящим, искренним, на всю пустыню. Словно все напряжение ночи оставило ее, и из кокона ужаса вылупилась совсем другая Айя. Она взяла руку Чеды в свою и чмокнула три раза.

– Пожалуй, ты и правда уже взрослая, Чедамин, но я не расскажу тебе всего. Время еще не пришло, сперва я поговорю с ней.

Чеда обрадовалась, что получилось рассмешить маму – у нее был такой красивый смех, так редко выпадало его услышать, – но радость продлилась недолго: Айя вновь замерла на носу выбеленного солнцем ялика, вглядываясь в горизонт, вцепившись в румпель. Словно вес страхов снова обрушился на нее.

– Ты же будешь хорошей девочкой? – вдруг спросила Айя, не глядя на нее. – Будешь слушаться маму?

Чеда подумала сперва, что мама хочет, чтобы она хорошо вела себя в гостях, но выражение ее лица было слишком мрачным.

И вдруг она поняла, что затеяла мама. Пустыня исчезла, сузилась до размеров крошечного песчаного ялика.

Мама оставит ее там, у Салии, потому что ей надо куда-то идти, и она думает, что не вернется.

У Чеды все зудело внутри: узнать, спросить, куда она уходит, почему нельзя с ней, но еще сильнее она хотела быть для мамы хорошей девочкой, поэтому молча кивнула.

– Ты прочитаешь все наши книги, – продолжила Айя. Это был не вопрос, а отчаянная надежда.

– Хорошо.

– Будешь упражняться с мечом и щитом, не забудешь, чему я тебя учила. Пусть я никогда этого не говорила, мы обе знаем, что у тебя есть дар. Но никогда не принимай его как должное. Поняла? А если прижмет нужда, иди к Дардзаде, он поможет.

Аптекарь Дардзада жил в богатом восточном конце Шарахая. Иногда мама приводила туда Чеду, что-то продавала – наверное, лепестки адишары. Иногда они уходили в дальнюю комнату поговорить, а Чеде велели сидеть на стуле в аптеке и ничего не трогать.

Дардзада был злым дядькой: спрашивал ее, когда она в последний раз мылась, и постоянно предупреждал, что если она хоть одним глазком посмотрит в сторону его растений – продаст кочевникам. Сладкое дыхание богов, ну почему мама сказала искать помощи именно у Дардзады?

Наверное, недовольство отразилось у нее на лице, потому что мама добавила:

– Вы одной крови, Чедамин.

– Никакой мы не одной крови! – громко заявила Чеда, пытаясь заглушить саму мысль об этом.

– Одной, – тихо ответила Айя. – Однажды ты поймешь.

Чеда пыталась заставить себя рассказать маме о том, как ей страшно, о том, что она все поняла, попросить маму не бросать ее… но не могла, потому что иначе страх станет реальностью, и мама точно сделает то, чего Чеда больше всего боится. Чем больше лиг они оставляли позади, тем глупее казалось желание заговорить.

Айя ведь и раньше делала опасные вещи. Например, уходила из дома в ночь Бет За'ир, когда по улицам гуляют только Короли и Стальные девы. Прошлой ночью она тоже уходила, надев черное боевое платье. Иногда она возвращалась как ни в чем не бывало, иногда – покрытая синяками и порезами, которые Чеде приходилось бинтовать под ее строгим руководством.

Она годами попирала законы Шарахая под носом у Двенадцати королей и выжила. Она знала, что и зачем делает, поэтому всегда возвращалась, и Чеда каждую ночь засыпала спокойно, зная, что иначе не бывает.

Ближе к полудню на горизонте показался одинокий силуэт: высокий обелиск, словно узловатый палец, обвиняюще указывал в синее небо. От обелиска Айя повернула на запад, и долго еще они гнались за тенью своих парусов. Чеда, выпрямившись, не отрываясь, смотрела на горизонт, чтоб не пропустить момент, когда покажется дом Салии. Но, как всегда, первым их встретил перезвон колокольчиков: легкий, чистый, едва различимый вдали.

«Как во сне», – подумала Чеда.

И вправду, когда-то это уже снилось ей, но она забыла, а вот сегодня вспомнила. Как и положено месту из сна, дом Салии возник из-за барханов внезапно. Это была обычная глинобитная хижина, окруженная садом и высокой стеной, но посреди пустыни она казалась настоящим домиком волшебницы.

Они остановились у валуна, к которому прилепилась хижина. Пока Чеда спускала парус, Айя молча забрала сумку с ее одеждой и тюк с книгами, бросила якорь, представлявший собой камень на веревке.

Прежде чем ступить на рыжий валун, Айя набрала горсть песка и прошептала молитву, глядя, как он просыпается сквозь пальцы, гонимый ветром.

Чеда не знала, о чем она просила богов пустыни, да и не хотела знать. Она повторила жест матери: зачерпнула песка, а потом раскрыла ладонь.

– Пожалуйста, Наламэ, – прошептала Чеда. – Храни мою маму, веди ее прямо.

Салия ждала их в дверях. Она была такая красивая и такая высокая! Возвышалась над Айей на целую голову! В одной руке она держала посох с драгоценными камнями в навершии, другой поглаживала длинную косу, перекинутую на грудь. Невидящий взгляд ее был направлен куда-то сквозь Айю и Чеду.

– Кто пришел? – спросила она.

– Это Айянеш, я привела дочку. Можем ли мы поговорить, Салия, Дочь реки? У меня серьезное, неотложное дело.

– Серьезное, неотложное дело…

– Иначе я бы тебя не потревожила.

Салия замерла, прислушиваясь к перезвону колокольчиков в саду. Время тянулось утомительно долго, но наконец она кивнула своим мыслям и обернулась к Чеде, глядя куда-то поверх ее головы. Потом протянула Чеде руку, и та, борясь с внезапным, необъяснимым страхом, коснулась ее ладони.

– Погуляй-ка пока в саду, дитя, – предложила Салия.

– Стой… – прошептала Айя, глядя на нее так, будто она попросила о чем-то опасном.

– Чеда? – Салия подалась ближе. – Ты «серьезное, неотложное дело».

– Сказала, но…

– Значит, Чеда, – кивнула Салия.

Айя взглянула на дочь, на высокую стену сада.

– Почему не я?

– Потому что на ее плечах, как мантия, лежит груз твоих решений. Потому что скрытое можно увидеть, лишь когда не смотришь на него прямо. Иди, Чедамин, нам с твоей мамой нужно поговорить. – Салия отпустила руку Чеды, отвернулась, величественная, как королева, и пошла к дому. – Почему бы тебе не послушать, что скажет акация?

– Иди, – нахмурившись, велела Айя, глядя, как та исчезает в полумраке дома.

Она взяла Чеду за плечо и подтолкнула к арке, ведущей в сад. Чеда не поняла, что произошло, но рада была просто походить по саду, свободная.

В пустыне ее не отпускала тревога, но дом Салии казался оазисом, уголком, укрытым от всех штормов. Если кто и мог помочь маме, так это Салия.

Чеда уже бывала здесь, но воспоминания вернулись, стоило ей ступить в арку. Снаружи слышался лишь слабый отзвук колокольчиков, но внутри сад оживал: птицы с яркими клювами перелетали с куста на куст, влажный воздух над изгибами дорожек полнился их свистом, щебетом и песнями. Настоящее волшебство!

Птичья музыка напомнила Чеде реку Хадда весной, когда в тростники слетались гнездиться крапивники, жаворонки и трясогузки.

А запахи сада! Ароматы цветов и плодов, терпкая валериана, горькая полынь, неожиданно резкий запах золотенника, и под всем этим – мускусная амбра, древняя, как сама жизнь, будто все живое зародилось однажды в этом самом саду. Каким бы ни было путешествие, невозможно грустить в таком месте!

Посреди сада протянула ветки огромная акация, словно добрая бабушка, защищающая внуков. Она высилась и над стеной, но снаружи ее почему-то не было видно.

Чеда запрокинула голову, разглядывая зеленую листву и кусочки разноцветного стекла, свисающие с ветвей. Салия сказала, что с акацией можно поболтать. Чеда знала, что Салия читает в сердцах, слушая перезвон колокольчиков, но сама так не умела. Для таких фокусов надо быть пустынной ведьмой, посвященной в тайны мира.

На ветках акации перекрикивались десятки птиц, и все же ни одна не подлетала к колокольчикам, не клевала золотистые нити, на которых они висели. С земли дотянуться до них не получалось, но Чеде ужасно хотелось их потрогать. Желание залезть на дерево становилось все сильнее. Это, наверное, было неправильно, но Салия ведь разрешила, так? Чеда нервно облизнула губы, бросила быстрый взгляд на хижину. Мама беседовала с Салией тихонько, но благодаря лепестку Чеда могла кое-что расслышать.

– Я нашла четыре стиха, – сказала Айя.

– Всего четыре. Не двенадцать, – ответила Салия.

– Это только начало.

– Твои речи звучат легкомысленно.

– Тогда укажи мне другой путь! – взмолилась мама.

– Все гораздо сложнее, чем борьба с какими-то Королями.

– Но Короли должны пасть!

– С этим я не спорю, – спокойно ответила Салия.

– Так что еще? О чем еще говорить?!

Две птички с желтыми грудками внезапно вылетели из кустов, напугав Чеду, и она потеряла нить разговора. Обогнула акацию, любуясь небом, голубеющим сквозь листву, стеклянными колокольчиками, рассыпающими мириады разноцветных солнечных искр.

– Возьми ее к себе, – попросила Айя. – Возьми ее, пока я не вернусь или кто-нибудь не придет вместо меня.

– Терпение, – спокойно отозвалась Салия. – Я слушаю колокольчики.

И тишина. Как будто это Салия позволила ей послушать немножко, а потом убрала звук. Говорят, полубоги сильнее всего в своих домах, а Чеда не сомневалась, что Салия как раз из тех древних людей, которых породили боги.

Чем еще объяснить ее магию? Чеда снова взглянула на ветвистую крону, обошла дерево и, вскочив на камень, легко допрыгнула с него до самой нижней ветки. Она старалась карабкаться поближе к стволу, чтоб не напороться на тонкие шипы, растущие на молодых ветках. Добравшись до верха, она услышала, что колокольчики звенят теперь иначе, отчаянней. Их тревожный перезвон напомнил ей гул песчаных бурь, несущихся сквозь Шарахай.

Она повисла на ветке, вдруг поняла, что так делать почему-то плохо, очень плохо, поэтому влезла на нее, чтобы поближе рассмотреть колокольчики. В глубине разноцветного стекла плавали, словно пугливые рыбки, мимолетные видения. Чеда увидела женщину с окровавленным большим пальцем, жука с сияющими радугой крылышками. Увидела танцовщицу в прозрачном оранжевом платье: она плясала посреди пустыни, каждым движением взметая тучи песка. Увидела победно вскинутые черные сабли и женщин в черном, несущихся через барханы. Еще там был мужчина с ужасно знакомыми глазами, одетый богато, словно шейх. Были и другие видения, но Чеда совсем их не понимала. В одном она стояла перед Королем… вернее, она думала, что это Король: у него был пронзительный взгляд, на голове золотилась корона, а одежда его и комната, в которой они стояли, поражала богатством. Король смотрел на нее с гордостью. Он держал в руке черный шамшир с клеймом у рукояти, похожим на переплетения речного тростника – того и гляди покажутся цапли, высматривающие в воде рыбок-красногрудок.

Но не видение показалось Чеде странным и не то, что она встретилась с одним из бессмертных владык Шарахая. А то, что саблю он протягивал ей.

Наваждение так захватило Чеду, что она не сразу почувствовала чужие взгляды. Салия стояла возле арки, вглядываясь в колокольчики и золотые нити, Айя – поодаль, словно ожидая чего-то, надеясь.

Салия не злилась и не радовалась: на ее лице читалось благоговение, будто она увидела саму Тулатан. Она вдруг вытянула руку, сжала в кулак, раскрыла снова, подставляя солнцу то тыльную сторону, то ладонь, тревожно сглотнула – и лишь тогда пришла в себя.

– Спускайся, дитя. – Ее голос сливался с перезвоном колокольчиков. – Спускайся же.

Чеда невольно вздрогнула. Она знала, что Салия каким-то чудом увидела то же, что она, но, конечно, смогла все понять, ведь она была ведьмой, а не глупой девчонкой. Вот только что ее так огорчило?

Чеда осторожно слезла с дерева и, оказавшись на твердой земле, заметила, что Салия плачет.

– Это все правда? – спросила Чеда. – Мне дадут черную саблю?

Глаза Айи расширились от ужаса. Она впилась взглядом в Салию, боясь ответа и желая его. Но вместо этого Салия отвернулась и пошла к дому.

– Чеде здесь не место, – бросила она.

Айя выглядела как девочка, потерявшаяся среди песчаной бури.

– Прошу! Они существуют, мы…

– Уходите.

– Просто присмотри за ней немного…

Салия резко развернулась, ударила посохом по камню, и тот отозвался гулом, долгим, будто вся пустыня превратилась в обтянутый кожей барабан.

– Много дорог в этом мире, Айянеш Исхак'ава, но эта для тебя теперь закрыта. Забирай свое дитя и иди с миром.

С этими словами она вошла в дом и растворилась в тенях.

Чеда и Айя остались одни. Совсем одни.

Айя медленно обернулась к дочери, и Чеда подумала, что мама сейчас почему-то очень красивая: пронзительные карие глаза, черные волосы, развевающиеся по ветру. Она не злилась, ее как будто просто оглушили, и все проблемы исчезли, когда понятно стало, что не нужно больше выбирать.

Но вот она опомнилась, схватила Чеду за руку и потащила к ялику.

Глава 5

Солнце почти зашло, а Чеда все сидела на корточках у самого края крыши их с Эмре двухэтажного домика, пытаясь разглядеть за поворотом знакомую фигуру. Улица, на которой они жили, вилась до самого базара и от него бежала дальше к Желобу – главной городской дороге. Внизу ветер совсем не чувствовался, но здесь, на крыше, безжалостно тянул Чеду за полы тауба, бросал в глаза песок, так что пришлось закрыть лицо краем тюрбана. Материнский серебряный медальон казался сегодня тяжелее, словно впитал в себя все тревоги. Солнце еще догорало у горизонта, но на темнеющее синее небо уже высыпали звезды.

Обычно вечером Янтарный город полнился криками рыночных зазывал, визгом играющих детей и грохотом телег по Желобу, но сегодня с закатом на Шарахай опустилась кладбищенская тишина. Пришла Ночь жатвы, ночь Бет За'ир, когда асиримы неслышно выползают на улицы и охотятся за душами. Она всегда приходилась на полнолуние, наступавшее каждые шесть недель: в белом свете двух лун шумный, яркий Шарахай замирал испуганным зверем. Как сейчас.

Внизу не слышно было ни звука, не видно ни огонька. Говорить и зажигать лампы не возбранялось, но люди слишком боялись случайно приманить асиримов. Даже самые высокородные, считавшие избрание высшей честью, следовали традиции. Теперь и до утра за запертыми дверями, в темноте, горожане будут молиться богам пустыни. Даже на Таурияте, холме Королей, погасли огни во дворцах, лишь Королю Жатвы и его смертоносным Девам правила этой ночи разрешали ходить по улицам.

А Эмре до сих пор не вернулся. Где же он… попал в беду? Ранен? А может, уже мертв.

– Быстрее… – прошептала Чеда, надеясь, что ветер отнесет ее мольбу богам пустыни.

Ее охватило странное болезненное любопытство: могут ли асиримы почувствовать страх Эмре? Кто знает! Она никогда не сталкивалась с ними, даже не видела вблизи. Лишь однажды, много лет назад, она заметила вдалеке согбенную тень, бредущую через город, как раненый пес. Но сегодня, пока не взойдут луны, она и тени не разглядит.

– Сиськи Наламэ… иди уже домой, Эмре!

Но мольбы не помогали. Луны поднимались все выше, глубже становились тени. Улочка была пуста.

Нужно идти домой. Нужно ждать. Только полная дура поплелась бы искать его. Чеда знала, что он пошел в южную гавань, забирать «груз», но где он теперь? Не бросать же его… она никогда не бросила бы Эмре.

Весь день они ждали весточки от Османа, чтоб его человек объяснил им, куда идти. Сидели как на иголках, не могли даже есть – обычное дело перед такой работенкой, – только попили воды да поклевали рисовой каши с изюмом и кедровыми орешками. Чтобы скоротать время, Эмре болтал, рассказывая историю о маласанском наемнике, заявившемся вчера к Сейхану и требовавшем маринованных перчиков, которые старик держал в особом горшке под прилавком.

– Сказал, мол, слышал о них. – Эмре широко, по-кошачьи ухмыльнулся. – Потребовал, чтоб я выбрал ему самые острые. И что ты думаешь, Чеда? Убежал в слезах! Бегал и просил у всех воды, но ни у кого не оказалось ни капли, даже за золото!

На самом деле все торговцы специями держали за прилавком кувшины с водой, но наглого маласанца следовало проучить, чтоб не задирал нос, будто знает дары пустыни лучше местных.

– Они все улыбались так сочувственно, – продолжил Эмре. – И говорили: «Благословят тебя боги, добрый человек, но вода закончилась!» Он ушел, рыдая, как потерявшийся ребенок, красный, будто закатное солнце. До сих пор, небось, плачет.

Чеда невесело усмехнулась, прекрасно понимая, что не в простой шутке было дело. Все знали, отчего Эмре ненавидит маласанских наемников, и молча, не сговариваясь, приняли его сторону.

– Злые и мелочные торгаши, вот вы кто, – поддела Чеда, но Эмре только отмахнулся.

– Пусть хоть все маласанцы перемрут, мне наплевать.

Она не стала продолжать разговор – зачем тыкать в рану, которая так до сих пор и не зажила? А за два часа до заката явился Тарик, раздувающийся от самодовольства. Говорил он через губу, скрестив руки на груди, будто хозяин всего Розового квартала. Когда-то в детстве они с Чедой и Эмре вместе носились по улицам Шарахая, но теперь Тарик стал громилой у Османа и вообразил о себе невесть что.

– Два адреса, – сказал он. – Чеда идет первая. Эмре, ждешь, пока она не свалит.

Тарик выпроводил Эмре в другую комнату и назвал Чеде место: винокурня на востоке от северной гавани.

Она надела длинную абайю и хиджаб, чтобы полностью скрыть лицо и очертания, пристегнула к икрам метательные ножи на случай неприятностей и исчезла, притворившись, что отправилась в путь. На самом же деле, скрывшись из виду, она сделала крюк и вернулась на крышу дома напротив. Тарика и Османа это не обрадовало бы, но Чеда давно договорилась с Эмре: они всегда знают, где друг друга искать, если что-то пойдет не так.

Вот и теперь Эмре приблизился к окну, оперся на подоконник, выставив руку подальше. Махнул на юг, раскрыл ладонь как парус – южная гавань. Обернулся – якобы задвинуть шторы.

Чеда указала на север, изобразила рукой лист, летящий по ветру, – ей к акведукам Королей, питающим зеленые плантации.

Не дождавшись ответа, она исчезла – теперь уже в нужном направлении.

За мельницей винокурни Чеда встретилась с мужчиной неясного происхождения, с темной, как у кундунца, кожей, но мирейскими чертами лица. Высокий рост, темная одежда, длинные черные волосы, собранные в хвост, – такого нетрудно заметить и в толпе.

Он дал Чеде кожаную сумку с цилиндром из слоновой кости внутри – футляром для свитков. Сумку следовало отнести в лачугу посреди Отмелей – квартала, в котором бедняцкие домишки налезали один на другой, едва давая место узким улочкам.

Чеда не любила Отмели и всегда старалась выбраться оттуда побыстрее. Впрочем, Отмели никто не любил, включая их жителей, – место это недоброе. Дверь ей открыла старуха, сморщенная, будто ее сушили на солнце с заложения Шарахая, беззубая и мрачная. Едва впустив Чеду на порог, она протянула костлявую руку, цапнула сумку и вытолкала посланницу обратно. Вот так просто. Как и обещал Осман.

В подобных обменах нет ничего необычного для Янтарного города. Всегда находятся люди, не желающие вести торговлю или говорить о делах открыто, опасаясь всевидящих владык – и особенно Короля Шепотов, который, по легенде, слышит каждое слово, касающееся его братьев.

Мужчины и женщины, борющиеся за власть, не настолько наивны, чтобы играть в свои игры при свете дня, поэтому нанимают посредников вроде Османа, которые доносят до союзников и врагов условия, приказы, а то и определенные суммы. Это помогает оставаться в тени, не привлекая внимания Королей, Дев и, что важнее всего, налоговых сборщиков. Лишние деньги лучше отдавать, например, Осману – небольшая цена за возможность развернуться в Шарахае. Риск стоит того – секретность и анонимность подчас важнее денег: даже если Серебряные копья или Девы перехватят шкатулку, без ключа письмо не расшифровать, а посланника-тень допрашивать бесполезно – им ничего не рассказывают.

Даже Осман ради своей безопасности и защиты заказчиков предпочитает не знать, что доставляют его люди.

Покинув хижину, Чеда отошла на приличное расстояние и скользнула за угол четырехэтажного доходного дома, одного из немногих в Отмелях. Дом был забит до отказа: в комнатушках теснилось по дюжине человек, а то и по две, зато его унылые стены отлично подходили для того, чтобы незаметно забраться на крышу, а с крыши открывался обзор на ту самую лачугу.

За слежку тоже платили хорошо, но Чеда не потому работала на Османа. Ей нравилось знать, чем живет Шарахай, кто с кем связан. Однажды эти знания могли пригодиться.

Через час на улице показались двое мужчин и женщина. На поясах – изогнутые шамширы в кожаных ножнах, светлые таубы и головные уборы сливаются со стенами глинобитных домишек, покрывала колышутся, пряча лица.

Вот троица вошла в хижину и тут же вышла. На плече у женщины висела знакомая кожаная сумка.

Позволив этим людям отойти подальше, Чеда спрыгнула с крыши и тихо двинулась за ними через Отмели, вдоль Колодца, до самого Алого Полумесяца – квартала, примыкавшего к западной гавани, самой маленькой и захудалой из четырех.

Стоило троице зайти в переулок, как Чеда нырнула в покосившийся дверной проем. Женщина обернулась, пристально вглядываясь в тени – значит, доставляет послания не в первый раз.

Не заметив ничего подозрительного, она вместе со спутниками направилась дальше. Чеда дала им фору, зная, что чем ближе к цели, тем осторожнее они будут, и у входа в переулок остановилась, якобы стряхивая что-то с плеча.

Женщина исчезла, но ее телохранители несли караул у островерхой арки дворика шагах в двадцати. Идти на них в лоб было бы глупо, Чеда знала другой путь.

Она спустилась по улице до старинных бань, возведенных когда-то для караван-сарая. Караван-сарай снесли при строительстве западной гавани, но бани остались: по четным дням они обслуживали женщин, по нечетным – мужчин, и, слава Тулатан, сегодня был женский день.

Скучающий за стойкой мальчишка в голубом кафтане сказал:

– Вода уже остыла.

– Ничего. – Чеда положила на блюдце два медных кета. Мальчик пожал плечами, бросил монеты в окованный железом сундучок и выдал Чеде хлопковую простыню.

– Мыло? Пемзу? – спросил он, махнув в сторону полок с банными принадлежностями, шедшими за отдельную плату. Чеда покачала головой и направилась во внутренний дворик.

Четыре женщины и маленькая девочка как раз выходили из бани, смеясь и болтая. Чеда якобы пошла к дверям, но в последний момент завернула за украшенный резьбой угол.

Девочка удивленно обернулась к ней, ветер взметнул ее длинные мокрые волосы. Чеда заговорщицки прижала палец к губам и нырнула в тупичок между баней и внешней стеной.

Проем между двумя шершавыми каменными стенами был достаточно узок, чтобы подняться, упираясь руками и ногами. Медленно, очень медленно Чеда вскарабкалась наверх и, ухватившись за край крыши, подтянулась.

Внизу шумела и плескалась баня, но интересовали совсем другие звуки – голоса, доносившиеся из дворика за стеной. Чеда глянула туда и увидела троицу со шкатулкой, а напротив – заказчика.

Это оказался высокий широкоплечий мужчина в дорогом коричневом таубе и с двумя саблями на поясе. Но страх внушали не сабли, а борода, расчесанная как ласточкин хвост, и татуировки в виде змей, обвивающие предплечья и запястья. Масид Исхак Воинства Безлунной ночи. Вождь сотен, тысяч кочевников, остатков двенадцати племен, правивших когда-то пустыней Шангази.

Все шарахани знали этого человека. Чеда никогда раньше не встречала Масида, но видела последствия его деяний: сожжение рынка благовоний было далеко не первым. Несколько лет назад Воинство добралось до королевского поставщика деликатесов, доставлявшего во Дворец изысканное и редкое мясо горных оленей с юга. Мятежники отравили мясо, надеясь, что Короли съедят его во время Новогоднего пира. Покушение на владык не удалось, но восемнадцать придворных скончались от отравления.

Короли этого не простили. За каждого убитого они ответили десятикратно, хватая с улиц мужчин, женщин и детей – бедняков, недавно пришедших из пустыни в поисках лучшей жизни.

Их заставили есть то самое отравленное мясо, а трупы выбросили в реку, чтоб каждый мог видеть, как они возвращаются в пустыню. Серебряные копья выстроились по берегам и стреляли в каждого, кто пытался вытащить тела.

В ответ Воинство Безлунной ночи похитило девочку, которая вот-вот должна была вступить в ряды Стальных дев и отправиться в пустыню. Ее посадили на кол и оставили умирать на вершине бархана.

Короли нашли ее. В гневе они отобрали две дюжины девочек того же возраста, что их Дева, и подвесили за щиколотки на столбах, вкопанных у северной гавани. Там несчастные, умершие от истощения, провисели двенадцать дней. Девы и Серебряные копья охраняли трупы, следили, дошло ли послание: если жители Шарахая не отвернутся от врага, то так и будут кровью платить за кровь.

Это был порочный круг, но человек, стоявший внизу, не желал его разрывать.

Он достал из сумки футляр для свитков, осторожно повернул охватывавшие его костяные кольца в особом порядке – код наверняка доставили еще с неделю назад.

Закончив, Масид сломал восковую печать, достал листок пергамента, велел женщине:

– Иди. Забери вторую, встретимся на корабле.

– Отправляюсь, – ответила та, и все четверо покинули переулок.

Чеда подумала, не последовать ли за ними, но решила, что видела достаточно. Чтобы узнать больше, пришлось бы заглянуть в пергамент Масида, а составлять план было некогда.

Солнце клонилось к закату, наступало время Бет За'ир, и желание вернуться домой, убедиться, что Эмре жив и здоров, становилось сильнее, особенно теперь, когда она узнала, что дело касалось Воинства.

С каждым шагом тревога росла, но по-настоящему Чеда испугалась, когда вошла в пустой дом.

Закат умер. Холодный ветер пронесся по городу, ночь растекалась, как гной из раны; еще немного, и асиримы просочатся на улицы.

Чеда вздрогнула, краем глаза заметив тень. Замерла, задержав дыхание… но это была всего лишь бродячая собака. За ней ней трусила другая, третья. Они бежали настороженно, то останавливаясь и прислушиваясь, то снова устремляясь вперед. Но вот и собаки исчезли, а Эмре все не было.

Осознание обожгло Чеду, как горячий ветер пустыни.

Эмре не вернется. Что-то пошло не так.

Решившись наконец, Чеда заслонилась от ветра концом тюрбана и, поддев ногтем крышечку медальона, вынула бледный сухой лепесток с ярко-голубым кончиком.

Как это было похоже на тот день, одиннадцать лет назад, когда мама отвезла ее к Салии, пустынной ведьме! День, когда жизнь изменилась навсегда. День, когда умерла мама.

Неужели сегодня река жизни вновь повернет? Неужели опять Чеде придется увидеть, как умирает дорогой сердцу человек?

Она взяла легкий, как лунный луч, лепесток и положила под язык.

Вкус напоминал одновременно жасмин, розмарин и мускат, но запах был цветочным ароматом адишар – уродливых, искривленных пустынных деревьев, рождавших эти бледные цветы.

Закололо кожу, задрожали губы. В соседнем доме запело стекло: чьи-то пьяные пальцы водили по краю хрустального кубка. Чеда как всегда почувствовала цветение адишары за стеной, но теперь – сильнее, глубже, словно к этому чувству примешивался голод асиримов.

Ушла боль от заживающих после боя в Яме синяков, затряслись руки, и луны-близнецы в небе задрожали в ответ. На мгновение Чеде показалось, что она чувствует весь город: каждого мужчину, женщину, ребенка, всех несчастных, съежившихся во тьме, боящихся ночи и тех, кто приходит с ней в их великий город – тварей, рожденных, говорят, Великой пустыней Шангази.

Чеда поплотнее замотала лицо, подоткнув край тюрбана. Схватилась за рукоять ножа, обоюдоострого кеншара, проверяя, плотно ли он сидит в ножнах на поясе. Так же проверила рукоять шамшира за спиной, прыгнула на выступ балки между вторым и первым этажом, с него – на сухую, пыльную землю.

* * *

Путь лежал мимо стен старого Шарахая, которые он давно перерос, и дальше, вниз по петляющей улочке, к Желобу, рассекающему город пополам. Оттуда рукой подать до южной гавани, куда послали Эмре… но не сделала Чеда и десяти шагов, как тишину над городом прорезал долгий вой. За ним второй: выше, отчаяннее.

Чеду пробрало дрожью. Яркий глаз Тулатан! Асиримы, должно быть, очень голодны, раз явились так рано. Обычно они не приходят до восхода лун.

Снова вой. На этот раз он закончился звуком, похожим на хохот, будто тварь насмехалась над Чедой за то, что сглупила, покинула безопасный дом. Четвертый… четвертый же крик предназначался ей. Звал ее.

Иди. Дай нам попробовать тебя на вкус.

Чеда побежала быстрее, нечеловечески быстро – лепесток подгонял ее. Она протиснулась между пустых прилавков базара, пролетела сквозь рынок специй и выбежала наконец на край Желоба.

Широкая улица расстилалась в обе стороны, залитая светом Рии и Тулатан – никуда не скрыться. Никто не откроет окон, не поднимет занавесей – шакальи крики асиримов всех загнали в дальние углы.

Чеда миновала улицу Ювелиров, Черный столп, пересекла Горбуна – старинный мост через пересохшую Хадду. У квартала рабов свернула с Желоба, срезая путь до южной гавани – они с Эмре нашли короткую дорогу еще в детстве, болтаясь по улицам.

Чеда крикнула янтарником: четыре свистка и длинная трель. Но вой асиримов заглушил ее зов.

Они приближались. Никто не знал, где они пройдут – это решал Король Жатвы. Никто не знал, сколько их будет: иногда приходил едва ли десяток, иногда их вопли раздавались по всему городу, от богатых восточных кварталов до западных трущоб. Чеда засвистела снова, замерла, прислушиваясь, подавляя желание съежиться, спрятаться за какой-нибудь бочкой и просидеть так всю ночь. Снова взвыл асирим, но ответил ему янтарник – слабо, издалека.

Эмре!

Слабый свист оборвался. От страха? От боли?

Улица оканчивалась парапетом набережной, внизу темнело русло канала, сухое большую часть года. Прыгать высоко, но Чеда не стала раздумывать, понадеявшись, что лепесток не даст ей переломать ноги и отгонит боль. Оказавшись на дне канала, она свистнула снова, но ответа не последовало, лишь звук шагов откуда-то сверху.

Чеда замерла, не дыша.

Асиримы ее нашли.

Глава 6

Асир прошел мимо, и Чеда выдохнула наконец, но другая тварь взревела прямо у нее над головой – голодный, болезненный вой прорезал ночь.

Чеда скривилась, заткнула уши – никогда еще она не слышала такого ни от людей, ни от асиримов.

С грохотом сорвалась с петель дверь, и этот звук был еще страшнее воя. Чей-то хриплый голос зачастил молитву – жаркую молитву лунам-близнецам.

– Укажи на меня, Тулатан! Пролей на меня свой яркий свет! Укажи на меня, Риа! Позволь служить Королям там, в Далеких полях!

Он действительно верил в то, о чем молился. Верил, что получит особое место у трона Королей, у ног первых богов. Так написано в Каннане – священной книге законов, дарованной Королями.

Чеда не знала, правда ли это, да у нее и не было времени на размышления: что-то влажно хрустнуло, и голос умолк. Она съежилась под мостом, сжалась так сильно, как могла. Над головой снова раздались шаги и шорох – будто идущий что-то тащил по земле. Его тень упала совсем рядом – только руку протяни, – но Чеда не шевельнулась, боясь стать следующей.

Асир больше не останавливался – так и ушел к цветущим адишарам, таща за собой жертву, предложенную Королем Жатвы.

Чеда не могла даже отругать себя за трусость – в ней не было скорби по умершему, лишь облегчение от того, что выбрали не ее. В свете лун она ясно различала дно канала – только тени мостов виделись ей сплошной чернотой. Чеда долго вглядывалась во тьму, дрожа от ужаса, но вот что-то шевельнулось под следующим мостом, шагах в двадцати. Эмре. Это должен быть Эмре!

Броситься бы к нему, да страх не пускал. Лишь дождавшись, пока окончательно стихнут шаги асира и ноги вновь начнут слушаться, она, пригнувшись, побежала к мосту… и, боги милостивые, это правда был Эмре: лежал, зажимая рану в боку. Поодаль неподвижно раскинулся на спине мужчина в простом халате пустынного жителя и тюрбане, красном даже в бледном свете лун.

Татуировки покрывали его лоб, уголки глаз и ладони – умеющий читать такие знаки прочел бы в них историю его жизни, его семьи и племени, но остальным на пустынное происхождение указывал тюрбан. Кочевникам, желающим осесть в Шарахае, запрещалось носить красные тюрбаны и таубы, их женщины прятали свои яркие алые платья, расшитые золотом, и покрывала, украшенные монетами. Остальные цвета были разрешены – но красный остался в памяти города цветом войны. Короли назначили цену: желающий ступить в их владения должен оставить старую жизнь и гнев позади.

Как тут оказался этот кочевник? Почему напал на Эмре?

У Чеды не осталось времени задумываться – темная фигура рухнула на дно канала. Еще один асир.

Чеда съежилась в тени под мостом, рот наполнился слюной – так сладко вдруг запахло лежалыми, подгнившими яблоками! Убежать бы… но Эмре здесь, рядом. Она не может его бросить.

Асир склонился над трупом, провел черными когтями по его груди. У твари были длинные тощие руки и ноги, голова казалась слишком большой для тщедушного тельца, всклокоченные грязные волосы свисали на плечи. Угольно-черный, будто гнилой плод, асир чем-то походил на голодающего ребенка из трущоб.

Он принюхался к лицу покойника, к его шее, а затем легко закинул тело на плечо, взобрался по стене и исчез.

«Боги, помогите», – мысленно взмолилась Чеда, слушая удаляющиеся шаги, и только убедившись, что все стихло, подползла к Эмре.

– Эмре!

На мгновение она испугалась, что уже слишком поздно. Он не двигался и как будто не дышал: даже если Эмре еще жив, смерть уже занесла над ним руку. Но стоило Чеде встряхнуть его немного, как он открыл глаза, нахмурился.

– Пришел за мной, значит…

– Нет, Эмре, это я. Ты в порядке?

Он моргнул, сосредоточившись наконец.

– Чеда?

– Ты ранен?

Вместо ответа он отнял ладонь от ребер и показал окровавленную до плеча руку. Чеда привыкла к крови, но от вида раненого Эмре у нее сжалось сердце. Он смотрел на нее так открыто! Словно мальчик, не привыкший еще к жестокости мира.

– Встать сможешь?

Он поморщился, но схватился за ее плечо и кое-как встал. Чеда хотела увести его, но он остановился.

– Сумка…

– В Далекие поля твою сумку!

– Забери, Чеда… без нее я точно покойник.

Сумка нашлась среди мусора, нанесенного весенними ливнями. Чеда повесила ее через плечо – легкая… Эмре был прав: раз сумка у него, значит, он выполнил половину работы, не смог только передать послание куда нужно. По крайней мере, есть что вернуть Осману.

Она потащила Эмре на юго-восток, в противоположную от дома сторону: чем дальше в город, тем глубже и шире становился канал – не выбраться. Но Чеда помнила, куда уличные детишки в начале лета притащили бревно, чтоб лазить туда-сюда.

Бревно оказалось скорее бревнышком, Эмре никак не мог на него вскарабкаться – пришлось Чеде подталкивать его снизу.

Выбравшись, она вновь закинула его руку себе на плечо. Эмре зашипел от боли, но ничего не сказал.

Ему и не нужно было. Чеда чувствовала, как при каждом его скованном движении кровь пропитывает ее тауб.

– Скоро будем дома, – соврала она.

На деле с такой скоростью они доползли бы до Розового квартала к утру. Залечь бы на дно у знакомого, которому можно доверять… но таких не было. Даже пару дней не удалось бы отсидеться: дети, соседи или друзья наверняка бы все растрепали.

Нет, до рассвета нужно успеть дотащить Эмре домой. Самостоятельно.

Словно почувствовав ее смятение, асиримы вновь завыли: теперь их крики сливались в долгую и унылую поминальную песню мертвецов по живым, принесенным им в жертву.

«Риа, помоги!» – взмолилась Чеда, но ничего не помогло: Эмре вдруг повис на ее плече всей тяжестью. Он готов был вот-вот потерять сознание, его обескровленное тело просто не справлялось с ходьбой. Какое-то время она смогла бы его тащить благодаря лепестку, но что дальше? Нужно найти тележку – желательно вместе с мулом.

Она осторожно уложила Эмре, огляделась в поисках телеги… и краем глаза заметила движение впереди.

Кровь отлила от взмокшего лица. Бежать! Нужно бежать, отнести Эмре куда-нибудь и поискать телегу как следует…

Поздно.

Асир стоял прямо перед ними, шагах в двадцати. Чеда по-детски всхлипнула от страха: двадцать шагов… один рывок, и черные когти полоснут по горлу.

Больше всего на свете ей хотелось сейчас закричать, убежать, но она не могла. Ее словно гвоздями прибили. Асир медленно двинулся вперед, склонив ухо к земле, будто рысь, слушающая шаги добычи. Золотая корона блеснула в лунном свете. Корона! Откуда она у чудовища? Больше никакой одежды на нем не было, от сморщенной, высохшей кожи несло пылью склепа, тянуло легким ароматом фруктов – то ли инжиров, то ли слив.

Чеда сглотнула, пытаясь сдержать тошноту, раз, другой. Звук эхом разнесся по улице, но она уговорила себя стать неподвижной, будто камень в пустыне. Асир подошел к ней на расстояние вытянутой руки и остановился, втянул тонкими ноздрями воздух. Чеда видела теперь, как туго его черная кожа обтягивает кости, видела желтые глаза, ввалившиеся щеки, иссохшие губы, прилипшие к длинным обломанным зубам. Асир выставил челюсть, наморщил лоб, будто не понимая, что происходит.

Вот он снова потянулся вперед, коснулся ее лица. Желтые глаза расширились. Чеда приказывала себе оттолкнуть его, убежать, но лишь беспомощно вздрогнула, когда иссохшие пальцы коснулись ее щеки, отводя ткань. Чеда почувствовала себя беззащитной, голой. Асир обнюхал ее лицо, наклонился к шее и осторожно, почти нежно лизнул судорожно бьющуюся жилку.

Чеда чувствовала себя странно, словно эта тварь – искаженная пародия на Короля, а она – его Стальная дева. Как бы она ни хотела закричать, кинуться в бой, что-то внутри нее желало лишь подчиняться ему.

Вдруг асир заговорил. Вернее, ей показалось, что он говорит: сперва он едва шевелил губами, и она с трудом разбирала слова.

«Не в тенях ли последний…»

Но вот следующую фразу она расслышала четко:

«Смертоносное древо – вот дом для тебя…»

Чеда перестала дышать. Эти слова… она уже видела их, читала их.

Асир запнулся – где-то рядом щелкнул кнут, и раздался жуткий вой, от которого волосы вставали дыбом. Тварь почти обернулась на звук, но Чеда оказалась для нее важнее. Узловатым пальцем асир ткнул ее между бровей, наклонился… и поцеловал в лоб.

Чеда готова была умереть от отвращения, внутренности взбаламутило, тошнота подкатила к горлу. Его губы оказались сухими и неожиданно теплыми, но от этого открытия почему-то сделалось еще хуже, будто она откусила яблоко и увидела половину червяка.

Наконец асир отпустил ее и медленно прошел мимо. Лишь когда смолкли его шаги, Чеда вновь смогла пошевелиться.

Она вскинула Эмре на плечо и оттащила к низкой ограде двухэтажного дома. За оградой таился сад с раскидистым деревом посредине. Стоило им нырнуть под защиту крепкого ствола, как улица вновь ожила.

Чеда почувствовала себя гривистым волчонком, из засады следящим за пустынным зайцем: пригнулась, будто для прыжка, задышала чаще.

Они пришли.

Ее охватило первобытное чувство, которому трудно подобрать название: чувство, рожденное из страха, гнева и бессилия перед ними – Стальными девами в черных одеждах, грациозными, как песчаные змейки. Девы шли парами, горделиво, словно владели всем Шарахаем. Чеда насчитала дюжину и вспомнила пожар на рынке духов, двух Дев, спасающих своего переодетого господина. Выходит, после нападения Воинства они решили увеличить охрану Короля Шукру.

Мысль о том, что Короли тоже чувствуют страх, воодушевила Чеду. Теперь можно помечтать о том, как она подберется к Королям. О том, как выполнит обещание. Какой-то образ всплыл вдруг в ее памяти: черный меч, речной тростник… но воспоминание было похоронено слишком глубоко и слишком ее пугало.

Нельзя попадаться. Лучше б они с Эмре остались дома…

За Девами следовал высокий мужчина в ярких тонких шелках и короне, похожей на корону того асира. В его движениях не было изящества, он шагал гордо, как положено Шукру, Королю Жатвы. Говорили, что именно он удостоился чести выбирать жертву для асиримов в ночь Бет За'ир. Он шествует по городу, указывая на достойнейших. Как? Этого никто не знает. Одни говорят, что он хлещет кнутом дверь избранного дома, сообщая асиримам, кого забирать. Другие возражают, что он видит во тьме: одним взглядом отыскивает достойнейших сквозь стены и шепчет асиримам их имена.

Рассказывают также, что перед ночью Бет За'ир он ходит по улицам, неузнанный, и касается избранных, а ночью лишь гонит асиримов через город, собирая жатву.

Только Чеда знала правду. Видела, как Шукру помечает двери окровавленными пальцами. За ним следовали еще шесть Дев, и каждая сжимала рукоять сабли. Чеда готова была возблагодарить богов за то, что спасли их с Эмре, как вдруг Дева из последней пары остановилась и уставилась на дворик.

Чеда так давно, так страстно желала скрестить с ней клинки, что маленькая частичка ее души звала: подойди! Но это значило глупо погубить и себя, и Эмре. Пусть асир отчего-то пощадил ее жизнь, Девы не будут так великодушны.

Будто услышав ее мысли, Эмре шевельнулся. Чеда испугалась, что он сейчас очнется и позовет ее, но он не очнулся. Дева отвернулась и продолжила путь.

Долго, очень долго потом Чеда сидела под деревом. Ждала, пока стихнут крики асиримов. Ждала, пока Риа, золотая луна, не окончит свой путь по синему небу, позволила себе и Эмре отдохнуть – он дышал ровно, и ей не хотелось испытывать судьбу. Она разбудила его, лишь когда Риа полностью скрылась за горизонтом.

Эмре застонал, просыпаясь, но кое-как поднялся. Когда они добрели наконец до дома, Тулатан отправилась на покой вслед за сестрой, и солнце озарило восток.

Чеда уложила Эмре в постель, сунула кожаную сумку под кровать и только после этого дала ему напиться. Потом обработала и зашила раны – две на груди, наискось, одну на левой руке.

Она смертельно устала. Действие лепестков выветрилось, осталась только сонливость, но более сильная, чем обычно. Лишь осознание того, что Чеда едва не потеряла друга, не давало уснуть на ходу.

Положив последний аккуратный стежок, она поцеловала Эмре в лоб – так же, как асир поцеловал ее – и позволила себе уйти в свою комнату, забиться туда, как собака в конуру. Безумно хотелось уснуть наконец, но один вопрос все мучал Чеду. Она откинула покрывало из конского волоса, висевшее над кроватью, и вытащила из скрытой ниши мамину книгу. Книга, медальон – то немногое, что осталось от мамы, будило воспоминания о ее изящных руках и победной улыбке. Обычно Чеда засушивала в книге лепестки адишары, но теперь ее интересовало другое.

Она пролистала страницы и нашла его.

Что-то дрогнуло внутри, раскрыло огромную пасть, грозя поглотить целиком. Чеда надеялась, что запомнила неправильно, что это все была игра воображения, магия асира…

Но нет. В этот раз память не подвела. Со страниц маминой книги на Чеду смотрели знакомые слова.

Смертоносное древо – вот дом для тебя,
Жди – родная рука упокоит, любя.
Над тобою богиня поплачет, скорбя.
Не в тенях ли последний приют для тебя?

Чеда окончательно перестала понимать, что происходит. Почему это странное, жалкое существо принялось вдруг читать стихи, написанные маминой рукой? Бессмыслица какая-то. Она вновь перечитала их, пролистала книгу из конца в конец, ища подсказки, но так ничего и не нашла. Наконец усталость накрыла Чеду, и с первыми лучами солнца она уснула, крепко прижав к себе мамину книгу.

Глава 7

Загадочные слова преследовали Чеду во сне и все так же звенели в ушах, когда она проснулась: странное сплетение мелодичного маминого голоса и тихого хрипа асира. «Смертоносное древо – вот дом для тебя…»

По улицам гулял ветер пустыни, день обещал быть теплым. Лежа в постели, Чеда слушала кашель старой Ианки из дома напротив, шум проснувшегося базара, до которого от их улочки было рукой подать: крики зазывал, ржание мулов, звон колокольчика – это Тела сообщала покупателям, что напекла свежего хлеба. Скоро весь базар как обычно сбежится к ней за горячими лепешками.

Стоило Чеде сесть в постели, как ожили все синяки, растяжения и ссадины, полученные ночью. Решив не замечать их, она достала с полки в изножье кровати старую «Историю Шарахая», самую подробную книгу о городе, которую удалось найти во время одной из множества вылазок на книжный развал.

Тысячу лет назад заложили Шарахай, вещала книга, но не для вечности, о, нет. То был лишь крошечный оазис, в котором кочевники утоляли жажду на пути через Великую пустыню. Все племена стремились в Шарахай, даже те, кто не водил обычно караванов в сердце пустыни, ибо то было место, где странники встречались на долгом пути, где совершались сделки и завязывались беседы, где пелись песни и отцы сговаривались о женитьбе детей.

Племена пустыни никогда не оставались на одном месте надолго, но Шарахай привлек их. Одни приходили торговать, другие селились рядом на неделю-другую, чтобы увидеться с друзьями и родичами. Недели превращались в месяцы, месяцы – в годы, а оседлых племен становилось все больше. Шарахай стал поселением, а потом и городом, крепостью более могучей, чем любое племя.

Пустынные шейхи недовольны были этим, но что они могли поделать? Как не позволить товарищу остаться заботиться о раненом? Как не поверить беременной женщине, уверяющей, что догонит племя, когда родится дитя?

Каждый раз, возвращаясь в Шарахай, шейхи звали своих людей обратно, бороздить пески вместе, но всегда находились уставшие от кочевой жизни, мечтающие лишь пустить корни, пусть и в песок.

Все больше путников со всех концов света стекались в Шарахай. Город рос, и с ним росло недовольство шейхов. Каждый год они требовали дань с местных правителей, и те подчинялись, видя в них своих старейшин. Однако чем выше росли стены крепости, чем больше торговых караванов входило в ворота, тем храбрее становились правители Шарахая, пока не провозгласили себя однажды Королями – двенадцать Королей, по одному от всех двенадцати племен.

Все меньше они отдавали шейхам, забыв об их могуществе, об их острых шамширах и длинных копьях. Шейхи объединили оставшихся кочевников под своими знаменами и пошли войной на Янтарный город.

Казалось, Шарахаю не выстоять, но пришла ночь Бет Иман, и взошли Короли на Таурият, тот самый холм, где находится теперь их Обитель. С вершины воззвали они к богам пустыни: к сестрам-лунам Рие и Тулатан, к темному Гожэну в венце из шипов, переменчивому Таашу, Йеринде, дарующей победу, суровому воину Бакхи и милостивой Наламэ.

И пришли боги и обратили свой слух к Королям.

«Помогите нам, – взмолились Короли. – И мы отдадим вам все, что имеем».

И ответила яркая Тулатан: «Владейте песками и городами, лишь заплатите нам дань».

«Все, чего ни пожелаете, будет дано вам», – сказали Короли.

«Дань будет велика», – молвила богиня.

«Ничего не пожалеем мы ради свободы», – ответили Короли.

«Пролейте кровь», – молвила Тулатан.

«Пролейте кровь», – молвила Риа.

«Мы жаждем крови», – молвил Гожэн.

Боги получили все, чего желали. Самые храбрые мужчины и женщины двенадцати племен отдали жизни ради братьев и сестер. И тогда боги даровали Королям силы, коих еще не видала пустыня.

Те же, кто заплатил цену, восстали из мертвых – асиримами стали называть их, верными слугами Королей, защитниками Шарахая.

Стальные девы вывели их в пустыню, и по сию пору они там, сражаются с врагами, охотятся на тех, кто обходит платные торговые пути, пытаясь обмануть Королей. Кто вредит Шарахаю словом и делом, тот не уважает святую жертву в ночь Бет Иман и заслуживает пасть от руки асиримов.

Однако боги не прекратили собирать дань в обмен на силу, что даруют Королям. Потому каждую шестую неделю асиримы возвращаются в свете лун-близнецов и забирают избранников Шукру. Стать избранным – великая честь, так почитают первую жертву дети героев и дети их детей.

Чеда отложила «Историю Шарахая» и вновь открыла мамину книгу, надеясь, что сон разложил все в голове по полочкам. После вчерашней ночи она смотрела на книгу иначе: раньше это был просто дорогой сердцу подарок, но что если мама украла его у той мертвой твари? Такого не могло быть, конечно, не могло, но все же книга связана была с асиримами. Или, по крайней мере, с одним асиром, потерянной душой, поцеловавшей ее в лоб неожиданно теплыми губами.

«Смертоносное древо – вот дом для тебя»… Древо – это, конечно, скрюченная шипастая адишара. Однако мало кто в Шарахае мог об этом знать, мало кто видел адишару вблизи. Ходить к ней днем запрещалось – за такое выкалывали глаза, но еще страшнее было ходить ночью – за это лишали жизни.

Однако Чеда несколько раз в год собирала и засушивала лепестки, как мама, чтобы всегда имелись под рукой. Скоро предстояло идти к адишарам снова – лепестков всегда не хватало. Даже если б Чеда их обрывала как сумасшедшая сорока, сушеные лепестки через пару месяцев теряли свои свойства.

Напитавшись светом полных лун, цветы адишары светились голубым и даровали съевшему их божественные силы. Только рвать лепестки непросто: одна царапина ядовитого шипа, и ты труп.

Однако в тех стихах адишара называлась чьим-то домом. К кому обращены эти стихи? К асиру? К какому-то древнему герою?

Чеда перечитала книгу внимательнее: пожелтевшие страницы хранили множество историй. Странные стихи относились к легенде о Иеринде, богине любви и победы, и Тулатан, ярчайшей из лун, богине закона и порядка.

Они любили друг друга, однако ни к чему хорошему это не привело. Ветреная Иеринде любила всех одинаково и с каждым хоть раз делила ложе. Лишь Тулатан отворачивалась от нее. Отказ разжег желание Иеринде: она соблазняла, упрашивала Тулатан спуститься с небес в пустыню. Наконец Тулатан согласилась, но время шло, и ей захотелось вернуться обратно на ночное небо.

Отвергнутая Иеринде не стерпела и похитила Тулатан, заточив ее в недрах горы.

Риа пошла искать сестру и после долгих странствий наконец освободила ее. Вместе они победили Иеринде. С того дня Тулатан, когда-то бывшая самой тусклой и маленькой луной, стала самой яркой и самой жестокой.

Чеда задумалась, не связана ли история с коронованным асиром, но никаких намеков на это не было.

Настойчивый колокольчик Телы вывел ее из задумчивости. Нужно проверить, как там Эмре, да к тому же в бойцовских ямах ждут ученики.

Чеда тщательно завернула книгу в белую тряпицу и спрятала обратно за покрывало.

Эмре не проснулся, даже когда она сняла повязки, хотя Чеда по опыту знала, как это больно. Лоб его был неестественно горячим. Яд? Заражение? На всякий случай она обработала раны и перевязала их снова, но этого было мало.

Значит, придется идти к Дардзаде.

Кожаная сумка все так же лежала под кроватью. Осман – вернее, его заказчик – будет ее искать. Но что случилось? Эмре перехватили, когда он забирал послание или когда нес отдавать?

И почему кочевник вдруг напал на него? Случайность? Нет. Не может быть. Кочевники являлись в город редко, торговали днем и уходили на закате. Нападавший ждал Эмре.

Но главный вопрос – что теперь делать? Самое разумное: передать сумку Осману и выяснить, куда Эмре должен был ее доставить. Чеда бросила быстрый взгляд на друга, открыла сумку и вынула футляр. Встряхнула осторожно – ни звука.

Один конец футляра был запечатан ярко-желтым воском, на вид легко открыть, но на деле сперва нужно повернуть кольца в особом порядке. Ошибешься – и выскочит шип, проткнет мешочек с кислотой, а та в мгновение ока уничтожит свиток. Масид открыл свое послание легко, значит, давно уже получил нужный код…

За окном кто-то коротко свистнул два раза. Чеда поспешно спрятала футляр обратно и, отвернув шерстяную занавеску, свистнула в ответ.

Внизу стоял Тарик. Он был одет сегодня в белые шаровары, сандалии из тонкий черной кожи и вязаную черную ермолку, которую таскал с самого детства. На поясе у него висела сабля.

Чеда улыбнулась ему как ни в чем не бывало, махнула рукой, мол, поднимайся. Тарик нехорошо ухмыльнулся в ответ. Мгновение – и вот он уже у двери.

Пока он поднимался на второй этаж, Чеда схватила свой шамшир, устроила его на кухонном столе и села рядом.

Тарик заметил саблю. Он отвернулся, якобы закрыть дверь, но Чеда успела увидеть недоброе выражение его лица. Они дружили с детства, но многое изменилось: дерзкий и умелый боец, он давно уже стал доверенным человеком Османа.

Тарик сложил ладони перед грудью в старинном молитвенном жесте.

– Чеда, – кивнул он, будто просто зашел поздороваться. – А где Эмре?

Чеда мотнула головой в сторону спальни.

– Все пошло не по плану.

– Знаю, потому и пришел.

– И что ты знаешь?

– Что Эмре исчез.

– Я про послание, Тарик.

Он широко ухмыльнулся.

– Про послание ничего не знаю, Чеда.

Слишком спокойный, будто ничего не случилось. Осман что-то рассказал ему о послании.

– Так я и думала. – Чеда улыбнулась в ответ так же широко.

– Так что, Эмре его с собой забрал? – Тарик приподнял брови и кивнул в сторону спальни, намекая, что войдет, захотят его впускать или нет.

– Нет.

– Нет? – эхом отозвался Тарик.

– Но я знаю, где оно теперь.

Он нахмурился.

– Ради сладкого дыхания богов, Чеда! Где?

Тарик, обычно смотревший на всех свысока, сейчас явно нервничал. Это чувствовалось по его голосу, по настороженному взгляду. Значит, послание имело огромную важность. Чеда не могла просто взять и отдать его Тарику Даже Осману. За этот футляр Эмре едва не убил кочевник, второй футляр попал к Масиду Исхак'аве. Что бы тут ни происходило, она хотела знать подробности.

– Мне пришлось его спрятать.

– Чеда, я спросил, где оно, а не о чем ты там думала своей дурной башкой, прежде чем так облажаться!

– До него… нелегко добраться. Надо ждать вечера. Когда можно будет, я заберу его и передам Осману.

– Скажи мне, я схожу сам.

– Ты что, глухой? Я сказала, пока туда нельзя соваться. – Чеда встала, делая вид, что ее ждут неотложные дела. – Передай Осману, что я зайду завтра утром.

– Чеда. – Улыбка Тарика померкла. – Ты же знаешь, так не пойдет. Я схожу сам. – Он окинул ее нечитаемым взглядом. – Давай не будем ссориться.

Он прав, Чеда должна просто отдать сумку ему, но слишком уж много странностей произошло той ночью: кочевник, поцелуй асира… к тому же, она ненавидела, когда ею помыкали, поэтому готова была послать и Тарика, и Османа. Они получат свои вещи, когда она захочет их отдать.

– Не забивай свою красивую головку, Тарик. Осман хочет получить послание – и он его получит. Завтра. – Она задвинула стул, будто освобождая место для маневра. – Может, просто пойдешь и передашь ему эти слова? Он не будет ругаться.

– Потому что посланца не казнят?

– Именно.

– Еще как казнят, Чеда. К тому же, я не просто посланец, я серьезный человек, очень серьезный. Не бузи, пойдем вместе. Не знаю, что там, но вдвоем мы справимся.

– Нет. У меня есть дела, Тарик.

Тарик нахмурился. Будь перед ним кто другой, он бы уже схватился за шамшир – кто полез бы в драку с одним из лучших бойцов Шарахая? Но Чеда превосходила его, и он это понимал. Он был одним из немногих, кто знал настоящее имя Белой Волчицы.

Впрочем, он не выказал и тени сомнения. Поклонился как ни в чем не бывало.

– Завтра, Чеда. Утром.

– Завтра, – отозвалась она и выпроводила его наконец.

Наверное, не стоило с ним так, но в последнее время Тарик совсем обнаглел, решил, что может на нее давить.

Чеда вернулась к Эмре, кое-как напоила его водой. Он сглотнул, но не проснулся. Его дыхание выровнялось – хороший знак, – а бледность не уходила, на пепельно-сером лице выделялись синюшные губы.

Забрав сумку, Чеда вышла из дома. Ей страстно хотелось узнать больше о послании, но нужно для начала позаботиться о друге.

* * *

В Ямах было пусто и тихо. Десять учениц выстроились парами, а одиннадцатая, Амал, спокойная девушка, прекрасно владеющая мечом, давала им задания, заменяя Чеду.

– Отлично справляешься, – похвалила Чеда. – Девять барханов, а потом три круга вокруг Ям. Увидимся через неделю.

Амал поклонилась и подняла меч, становясь в стойку. Остальные ученицы, девочки от пяти до тринадцати, замахали на прощание. Чеда чувствовала себя виноватой за такой вот куцый урок, но слишком многое нужно было сделать.

Из Ям она отправилась на Желоб и дальше, в аптеку Дардзады. Сквозь неплотные ставни Чеда видела его дородную фигуру – он разговаривал с каким-то тощим, нервным типом. Под окном, на маленьком столике, три курильницы выпускали тонкий дымок: мирра, амбра и сандал, чтобы задобрить пустынных богов, особенно Бакхи.

Дардзада обладал в городе особой репутацией и положением, даже дом его был построен из камня, а не саманных кирпичей, как базар и лачуги бедняков. Дардзада знал нужных людей. Большинству он казался просто аптекарем, сведущим в травах и мазях, но на деле оброс не менее обширными связями, чем Осман: за высокую плату мог указать место, где продают «поцелуй Иеринде» – мед из ульев каменных пчел, живущих далеко в пустыне, пыльцу адишары или, в особых случаях, целые лепестки. Чеда свои лепестки не продавала никому, даже Дардзаде. Никто, кроме Эмре, не знал, что она собирает их. Чеда держала это в секрете не потому что боялась смертной казни. Была и другая причина: лепестки и ночные путешествия к цветущим садам – это их с мамой тайна. А маму Чеда не предала бы никогда.

Она укрылась в тенях, прячась от разодетых прохожих, выжидая. Проскакали мимо, звеня кольчугами и конской упряжью, двое Серебряных копий – такие напыщенные, что даже по сторонам не смотрели.

Через полчаса Дардзада наконец проводил покупателя. Тот заметил Чеду на другой стороне, нахмурился, будто она застала его за чем-то личным, и зашел в дом. Чеда поправила сумку на плече и похромала в аптеку.

Дардзада, несколько располневший с тех пор, как они виделись в последний раз, сидел за прилавком, записывая что-то в учетную книгу.

Услышав перезвон стеклянных бусин занавески, он бросил на Чеду мрачный взгляд и вернулся к записям. На макушке его сияла лысина, лицо было чисто выбрито, но отсутствие бороды, наоборот, делало его старше, открывая второй подбородок.

Чеда заглянула в мастерскую: глиняная ваза полна была толстых, шипастых стеблей.

– Дардзада, мне нужно молочко чаро.

Он снова поднял глаза, заметил сумку у нее на плече и, отложив перо, вытер руки о полосатый, коричневый с золотом халат. На мгновение ей показалось, что он хмурится, потому что знает о футляре… но нет, она просто переволновалась.

– Ранена? – спросил Дардзада.

– Это не для меня.

На его лице будто бы промелькнуло облегчение. Впрочем, если и промелькнуло, то слишком мимолетно.

– Тогда иди в другую аптеку. – Он снова взялся за перо. – Я не нанимался латать твоих тупорогих трущобных дружков.

– У меня есть деньги.

– Не нужны мне твои деньги.

– Я приготовлю чаро сама.

Тяжелый вздох.

– Ладно, только быстро.

Она вошла в мастерскую, от пола до потолка заставленную шкафчиками, увешанную полками, на которых теснились ингредиенты для любых лекарств, бальзамов и мазей. С ее переезда ничего не изменилось.

Одиннадцать лет назад Дардзада сдержал свое слово и взял Чеду к себе после маминой смерти. Сперва он был просто строг, но чем сильнее Чеда отбивалась от рук, тем суровее становились его наказания, особенно когда она начала шляться по улицам с Эмре и другими приятелями. В конце концов она, не выдержав, ушла жить к Эмре и его брату Рафе.

Чеда достала из вазы стебель чаро, отрезала кончик и, бросив стебель на рабочий стол шипами вниз, принялась раскатывать его скалкой, выжимая молочко. В детстве она ненавидела эту работу, но теперь почему-то скучала по ней. Возня с чаро напоминала, что в жизни есть что-то кроме боев, тренировок и поручений Османа. Напоминало о пустыне, возвращало Чеду к самой себе.

Она выжала три стебля – достаточно для четырех-пяти компрессов, – лопаткой соскребла молочко в пузырек. Прихватила заодно и флакончик лечебной микстуры Дардзады: вонючую смесь чеснока, вытяжки из фисташковой скорлупы и бульона на бычьих хвостах. Убрав лекарства в кошель на поясе, она убедилась, что Дардзада все так же сидит уткнувшись в записи, и, быстро высыпав в миску ложку нахколитового порошка, залила ее водой. Потом обмакнула ветошь в получившуюся пасту и принялась чистить медальон.

Ходить по западным районам, сияя серебром, было неосмотрительно, особенно если дело касалось Отмелей, но Чеда не могла смотреть, как тускнеет мамин последний дар.

– Помнишь книгу, которую ты мне отдал, когда мама умерла? – спросила она, пытаясь оттереть упрямую патину. Ответом ей был скрип пера по бумаге. – Дардзада!

– Ну чего тебе еще?

– Мамина книга. Ты ее помнишь? – Он пожал плечами. – Мама о ней когда-нибудь говорила?

Вот теперь он поднял голову.

– Что?

– Она когда-нибудь говорила об этой книге?

– Нет, зачем бы ей?

– Потому что мама дорожила ею. Я помню, как она читала ее по ночам.

Выражение его лица смягчилось. Если б Чеда не знала Дардзаду, решила бы, что он ударился в воспоминания.

– Твоя мать была женщина образованная.

– А про асиримов она когда-нибудь говорила?

Дардзада закатил глаза и вновь вернулся к своим записям, обмакнув перо в чернила.

– О них все говорят, Чедамин.

– Да. – Она закончила полировать медальон. Теперь он сиял, как в тот день, когда она получила его из рук Дардзады. Худший день в ее жизни. Чеда сморгнула слезы и вышла в торговую комнатку. – Она когда-нибудь их видела?

– Мне-то откуда знать?

– Дардзада. Она их когда-нибудь видела?

Наверное, он услышал что-то в ее голосе, потому что поднял наконец голову.

– Чего это ты спрашиваешь? Что случилось?

Он спрашивал искренне. Понятия не имел, что произошло.

– Ничего, неважно.

– Ты меня за дурака не держи. Пришла наутро после Бет За'ир, просишь молочко, спрашиваешь про асиримов. Не ходи к тем деревьям, девчонка, оно того не стоит. Твоя мать умерла из-за этой дряни, и ты умрешь.

– Я туда и не ходила.

– Не ходила? – Дардзада выпрямился и обвиняюще ткнул в нее пером. – Тогда скажи-ка, Чеда, что у тебя в медальоне?

Чеда почувствовала, как горят щеки.

– Это мамино.

Дардзада рассмеялся.

– Вот именно. Лучше б я никогда его тебе не давал. – Он заметил боль в ее взгляде, не мог не заметить. Но снова отвернулся. – Все, иди отсюда. Отнеси молочко своему драгоценному Эмре.

Она послушалась. Но смех Дардзады еще долго преследовал ее по раскаленным улицам.

Глава 8

Чеда хотела побыстрее вернуться к Эмре, но оставалось еще одно неотложное дело. По дороге она свернула на большой базар и за три кхета купила пригоршню кумкватов.

– Не видела тебя тут раньше, – сказала Чеда сидящей на корточках торговке, кундунке с пышной кудрявой шевелюрой, одновременно пытаясь разглядеть кое-кого в толпе.

– Караван прийти утра вчера, – ответила та с сильным акцентом, улыбаясь, будто услышала отличную шутку.

– Откуда ты?

– Утро вчера.

– Нет, откуда? Ганаиль? Альдамласа?

– Ганаиль, – отозвалась женщина, не переставая улыбаться.

Чеда забрала фрукты и похромала вдоль извилистых торговых рядов, жуя тонкокожие, сладкие кумкваты, приглядываясь к стайкам грязных детишек.

Банда Малы нашлась во дворике у центрального колодца.

Кто-то пил воду под старым фисташковым деревом, трое наблюдали за толпой, выбирая цель. Когда-то и Чеда с Эмре вот так же вглядывались в прохожих, если не тут, то на рынке специй, на торгах или на Желобе.

После Бет За'ир город всегда расцветал, везде шумели празднества – люди, радуясь, что смерть прошла мимо, рекой текли на базар, тратить деньги.

– Чеда! – просияла Мала, но тут же опечалилась. – Но мы без мечей…

Чеда поманила ее в сторонку.

– Сегодня не до этого, солнышко. Есть для тебя работа. – Мала озорно улыбнулась в ответ. – Знаешь Тарика? Сможешь узнать его в толпе? – Мала кивнула. – Хорошо. – Чеда села перед ней на корточки. – Иди-ка поближе.

* * *

Эмре так и не пришел в себя. Она смазала его раны молочком чаро, влила в рот немного настоя. Эмре закашлялся, но не проснулся, лишь задышал чаще. Хорошо.

Вернувшись в свою комнату, она села за стол и вынула из сумки футляр. Кто бы ни запечатал его, на воск он не скупился – ярко-желтый, дорогой. Однако у Чеды был свой запас. Из ниши за покрывалом она достала шкатулку с несколькими отделениями, взяла несколько палочек разноцветного воска, выбрала подходящие, чтобы смешать их для нужного оттенка.

Но воск – меньшая из проблем. Сперва нужно вскрыть футляр, а сделать это, не зная нужной комбинации колец, значит погубить письмо.

Из общей комнаты, где грелись на солнышке десятки цветов, Чеда забрала глазированный лазурный горшок и вытащила из него большой клок мха. Но не успела она накрыть футляр, чьи-то легкие шаги прошуршали по камням улочки, остановились у двери. Раздалось громкое щелканье – так щелкают речные дрозды, камушками раскалывая улиток.

Чеда отдернула штору. Внизу, глядя на ее окна, стояли Мала и Джейн. Мала, заметив ее, тщательно отряхнула сандалии и убежала. Джейн старательно повторила за ней.

Чеда вздохнула – глупо было надеяться, что Осман послушно подождет до завтра. Джейн еще малышка и не понимает, что происходит, но жесты Малы предельно понятны. Отряхнула сандалии – Тарик идет. Убежала – значит, идет быстро, и у Чеды в лучшем случае несколько минут.

Она вернулась к столу и убрала мох обратно в горшок. На столе осталось множество крошечных жучков, не больше пылинки. «Кровь пустыни» – клещи, живущие в корнях пустынных растений. Они расползлись по всему свитку, по резным кольцам, украшенным изображениями шакалов, леопардов и соколов. Некоторые звери привлекали их больше других. Комбинация сложилась.

В этом нет никакой магии: мастера, чтобы, работая, не повернуть случайно неправильное кольцо, покрывают правильные сурьмой. Потом, разумеется, сурьму смывают, однако тонкая масляная пленка все равно остается. Пожив у Дардзады, Чеда многое узнала о клещах. Например, что они обожают масло, добавляемое в сурьму.

Чеда повернула кольца. Под окном снова защелкал дрозд, громче, быстрее – Тарик уже рядом.

Она сломала печать и открыла наконец футляр. Вместо свитка внутри оказался тугой кожаный сверток. Никакого мешочка с кислотой.

Внизу послышались шаги, тяжелые, уверенные. Шаги взрослого мужчины. Из кожаного свертка показался бархатный мешочек, Чеда вытряхнула содержимое в руку… и ахнула. На ладони покоился прозрачный камушек, мерцающий, как лунный луч. Свет преломлялся на его гранях, рассеивался внутри белесой дымкой. Камушек был такой чистоты, что, казалось, дунешь, и улетит, но весил как и положено драгоценному камню. Яркий глаз Тулатан, что это? И почему его надо было доставлять вот так?

Шаги стихли у двери, брякнула щеколда, загрохотали ступени. Чеда быстро закрыла футляр, бросила его в сумку вместе с восковыми палочками.

Если Осман узнает, придется туго. Неважно, сколько раз она с ним спала, такого он не стерпит. Она сунула шкатулку в нишу, закинула сумку на плечо и выпрыгнула из окна.

Мала высунулась из-за угла, но Чеда на ходу отмахнулась от нее и побежала к базару. Нехорошо было оставлять Эмре, но она знала, что даже если Тарик посмеет к ней вломиться и обыскать дом, с Эмре он ничего не сделает. Достать бы немного огня, чтоб растопить воск и запечатать футляр заново…

Она добежала до базара и свернула к рынку специй. Крики зазывал далеко разносились в прохладном вечернем воздухе; то тут, то там раздавались возгласы торгующихся, пахло калганом, мускатным орехом и жареным мясом. Нужно идти к Сейхану, решила Чеда. У него всегда стоит наготове пара ламп для ночной торговли. Она просто позаимствует одну и…

Чеда застыла как вкопанная. Шум рынка, казавшийся далеким, оглушил ее, зазвенел в ушах.

Прямо напротив Осман расплачивался за шашлычок жареного в меду мяса с кусочками дыни. Прежде чем Чеда успела нырнуть за ближайший прилавок, Осман прохладно улыбнулся ей.

– А вот и она, – сказал он, откусив немного от шашлычка. Чеда улыбнулась, чтобы не облизнуться нервно.

– Не ожидала увидеть тут богатея.

Он улыбнулся в ответ. Его бородка просвечивала на солнце, открывая застарелый шрам.

– Не ожидал увидеть тут женщину, которая давно должна была прийти ко мне.

– Хотела перекусить, прежде чем идти за твоей вещицей.

– Правда? – переспросил он, с хлюпаньем вгрызаясь в дыню, и протянул ей деревянный шампур. – Хочешь, поделюсь?

Двое бойцов отделились от толпы и как бы невзначай встали по бокам. На вид ничего особенного, но Чеда знала, как они работают кулаками и булавами. Это был ее последний шанс сбежать, но она не побежала. Бесполезно прятаться от Османа в Шарахае. Она все равно собиралась встретиться с ним, так почему бы не сейчас?

– Завязала я с козлятиной.

– Да? – Осман снял с шампура еще один кусочек. – Что так?

Он смотрел куда-то поверх ее плеча. Она обернулась и увидела Тарика, вышагивавшего между прилавками. Сейчас он, ее ровесник, почему-то особенно напомнил ей мальчишку, задирающего нос перед девчонками.

– Слишком жирно. – Она вновь обернулась к Осману, глядя ему прямо в глаза. – Особенно не люблю старых козлов, которых жарит Авам. В зубах застревают.

Осман неестественно громко рассмеялся, на них начали оборачиваться люди.

– Так я старый козел, Чеда? – Его взгляд стал тяжелым, как валун.

Конечно, Осман не был старым козлом. Отнюдь. Но она ни за что не признала бы этого сейчас.

– Если спрашиваешь, значит, сам знаешь ответ.

На мгновение в его глазах промелькнула боль, но быстро рассеялась – если б он показывал слабость, не поднялся бы так высоко.

– Послание здесь? – Он кивнул на сумку.

Чеда многозначительно огляделась.

– Может, поговорим у тебя? Я приду, как только…

Осман отшвырнул шампур и указал в сторону узкого переулочка. Бойцы подхватили Чеду с двух сторон, и, наверное, ей стоило попытаться вырваться, убежать, но она чувствовала, что это справедливо. В конце концов, она годами врала Осману и смертельно устала от лжи.

Она позволила бойцам затолкать себя в переулок, позволила Тарику обыскать ее сумку. Он вынул футляр и благоговейно протянул Осману на вытянутых руках, будто это была драгоценность, упавшая с небес. Осман не глядя схватил «драгоценность» и передал бойцу, немедленно спрятавшему ее в черный кошель на поясе. Тарик засопел, глянул на Чеду исподлобья, будто ждал, что она начнет насмехаться над ним, поклонился Осману и нехотя отошел в сторону, положив ладонь на рукоять шамшира.

– Оставьте нас, – тихо сказал Осман. Бойцы от неожиданности замерли. – Идите отсюда!

Тарик первым развернулся и вышел из переулка, задрав подбородок. За ним, обменявшись многозначительными взглядами, последовали громилы.

– Футляр открыт, – бросил Осман.

– Да.

– Кому ты собиралась его продать?

– Никому. Я никогда так не поступала.

– Никогда?

– Никогда, – повторила Чеда. – Я никогда не крала у тебя. У меня нет покупателя, я открыла его для себя.

– Значит, ты признаешь, что предавала меня, и не раз.

– Я тебя не предавала, Осман. Я сделала это…

Она умолкла. Никто не знал о ее цели, никто, кроме Эмре. Она так долго хранила эту тайну, что теперь слова не приходили.

– Ради матери? – вдруг спросил Осман и обернулся к Таурияту, невидимому за трехэтажными домами. – Ради того, чтоб свергнуть Королей?

Чеда застыла. Осман словно вскрыл ей череп и заглянул внутрь.

– Что ты так смотришь, Чедамин Айянеш'ала? Думаешь, никто не помнит твою мать? Может, она притворялась одинокой, никому не нужной, и тебя в этом убедила, но были люди, неравнодушные к ней. Особенно некоторые.

Чеда мысленно прокрутила его слова, и ужасающая мысль вдруг посетила ее.

– Ты… с мамой…

Осман непонимающе моргнул и рассмеялся.

– Нет, Чеда. Мы с ней были друзьями и порой оказывали друг другу разные услуги. Поэтому твое предательство ударило еще больнее.

– Даже если я вскрыла послание, что такого? Ты же ненавидишь Королей так же сильно, как я.

– Так же сильно? Нет. Они мне неприятны, но они же – единственный оплот постоянства в этом изменчивом городе. – Желваки заходили на его скулах, он переступил с ноги на ногу. – Я не могу просто тебя отпустить, Чеда. Если они увидят, что я обошелся с тобой мягко, начнут наглеть. И тогда все, что я выстроил с таким трудом, развалится. – Он сделал паузу, ожидая ответа, но Чеда лишь молча смотрела на него. – Ты больше ничего не хочешь мне сказать? Не желаешь объясниться?

Она не ответила. Что тут скажешь? Осман прав. Она понимала, на что шла.

– Хорошо, – бросил он и, выходя из переулка, обернулся к Тарику и остальным. – Ничего ей не сломайте.

Тарик был первым. Чеда подумала, не дать ли ему сдачи, просто чтобы стереть ухмылку с рожи, но сопротивляться значило продлевать страдания, поэтому она не дрогнула, когда кулак Тарика обрушился на нее. За ним вступили остальные.

В какой-то миг она упала, и пинки посыпались на ее спину, на ноги, вбивая в землю. Кто-то врезал ей по затылку так, что в глазах потемнело и руки разом обмякли. Кто-то развернул ее на спину и ударил в лицо, кто-то пнул в живот, по ребрам…

Когда они закончили, Чеда услышала чей-то стон. Она не сразу поняла, что сама издает эти жалкие звуки.

Что ж… пусть будет стон. Но им никогда не увидеть ее слез. Она никогда не доставит такого удовольствия ни Тарику, ни Осману…

Но, оглядевшись, Чеда поняла, что они давно ушли. Она пролежала в переулке до темноты, и люди, проходя мимо, гадали, наверное, чем эта несчастная заслужила такую взбучку.

Чеда полежала еще немного, медленно двигая руками и ногами, проверяя, сможет ли встать. Кое-как поднялась, шатаясь, словно ребенок, едва научившийся ходить, и побрела домой.

«Теперь не придется хромать понарошку», – подумала она и рассмеялась.

Глава 9

Одиннадцать лет назад…

Пустыня дышала дневным жаром. Мама налегла на румпель, и ялик подпрыгнул на дюне, заскрипели полозья.

– Я видела всякое в колокольчиках, – призналась наконец Чеда. Но Айя лишь покачала головой.

– Что ты видела?

– Жука-жесткокрыла. Кровавую руку. А еще Стальных дев и шейха.

– И черный клинок?

Чеда помедлила. Мама сидела к ней спиной и избегала смотреть в лицо, значит, для нее это было важно.

– Ага. Король мне его дал.

– Опиши.

Чеда попыталась вспомнить видение, но оно ускользало от нее. Она как могла описала одеяние Короля, его величественную фигуру, зал, в котором они стояли.

Раньше мама смотрела на горизонт в страхе, но теперь она будто смирилась. Чеде это не нравилось. Очень не нравилось.

– Видения все связаны, да?

Парус хлопнул на ветру, загудел и снова повис.

– Да, – безжизненным голосом ответила Айя. – Но это лишь возможные пути. Даже Салия не всегда может угадать, что исполнится, а что нет.

В этих словах послышалась надежда, но Чеда знала, что мама просто пытается ее успокоить. Айя верила в видения и умела толковать их куда лучше Чеды.

Она попыталась выудить еще что-нибудь: куда они едут? Что теперь будут делать? Но мама больше не хотела говорить об этом, и Чеда умолкла.

Они вернулись в Шарахай после полудня. Город шумел и радовался, как всегда после Бет За'ир, но Айя почему-то отвела Чеду не домой, а к Дардзаде. Аптекарь, который сегодня надел тауб в коричнево-белую полоску, не пустил Чеду на порог и вообще запер дверь на ключ, чтобы поговорить с Айей наедине.

Чеда осталась сидеть в пыли, разглядывая спешащих мимо равнодушных прохожих. Приближается ночь, а значит, мама снова уйдет.

Ей нужно сделать нечто очень важное, и Чеда никак не могла уговорить себя не бояться за нее. Она знала откуда-то: если мама уйдет, с ней случится что-то ужасное, непоправимое.

Но быть?

Айя говорила с Дардзадой часа два, действие лепестка давно выветрилось, и Чеду потряхивало, несмотря на жару. Живот заурчал, забурлил, будто поедая сам себя, и она, не выдержав, заплакала от боли.

– Что с тобой, дитя? – спросил кто-то. – Как тебе помочь?

Древняя старушка отложила узловатую трость, с трудом опустилась на колени и обняла Чеду.

– Ты кого-то потеряла, родненькая?

Да, подумала Чеда, я потеряла маму. Но вслух сказала: «Нет», и старушка ушла.

Когда терпеть стало совсем невмоготу, Чеда проскользнула в аптеку через задний ход и прилипла ухом к двери хозяйской спальни, слушая тихие голоса.

– Ты уверена? Ты точно этого хочешь? – Она никогда раньше не слышала, чтобы Дардзада умолял. Обычно он рявкал и приказывал, а теперь просил, как сама Чеда. – Еще не поздно, я могу поговорить с Наставницей, она вхожа к одному из Королей. Заляжем на день-два, а там посмотрим.

– Звучит безумно, и ты это знаешь.

– Не безумнее твоего плана.

– Я бы никогда не поставила все на женщину, которую мы толком не знаем.

– Она предана нам.

– Она была Стальной девой. Это отличный повод с ней не связываться. – Пауза. – Уже поздно. Оно хорошо настоялось?

Стекло звякнуло о стекло.

– Пей, если не передумала.

– Я успею попрощаться?

– Да, оно действует не сразу. Когда пойдешь туда, по дороге повторяй историю, которую мы сочинили. Повторяй, пока она не станет правдой.

Снова звон стекла, звук льющейся жидкости, а потом шаги. Чеда отскочила от двери, но убежать и спрятаться не успела – мама заметила ее.

– Входи, – бросила Айя, ничуть не удивившись и не огорчившись, что Чеда подслушивает. Она присела на корточки, и Чеду обдало незнакомым запахом, одновременно сладким, цветочным и каким-то неприятным. Взгляд ее покрасневших глаз блуждал, словно она была под заклятием черного лотоса. – Останешься с Дардзадой, – сказала Айя, но Чеда решительно замотала головой.

– Мама, не уходи, пожалуйста!

Мама схватила ее за руки, моргнула пару раз, будто напилась арака и не могла соображать как следует.

– Чеда, веди себя хорошо.

– Мама, не надо!

Айя неловко поднялась, решительно уставилась на дверь. Дардзада молча встал позади Чеды. Не обращая на него внимания, Айя взялась было за дверную ручку, но вдруг обернулась, вновь через силу подошла к дочери и упала на колени.

– Веди себя хорошо. И помни, что я сказала тебе в пустыне.

Она взяла руки Чеды в свои, крепко поцеловала и хотела было уйти, но Чеда схватила ее за запястье.

– Нет! – крикнула она, потянула изо всех сил. – Не надо! Не уходи, пожалуйста!

Мама вяло пыталась высвободиться, но вдруг ее рука резко взметнулась, и оглушительная пощечина обожгла лицо Чеды. Она разжала пальцы, отступила. Дардзада, пользуясь случаем, крепко взял ее за плечи.

В последний раз мама бросила на нее полный боли взгляд. Звякнул колокольчик на двери, и темнота поглотила Айю.

Чеда боролась, пытаясь вырваться из хватки, но не слишком старалась. Мама не послушает. Она твердо решила уйти. Ну и что? Все будет хорошо, мама всегда знает, что делает…

Но Чеда больше не могла себя убедить, не могла обмануть.

Мама ушла навсегда.

– Иди наверх, – велел Дардзада, подталкивая ее к лестнице в задней части дома. На втором этаже, между плотно закрытых ставнями окон, лежал тюфяк, небрежно прикрытый одеялом.

Чеда легла, отвернувшись к стене, стиснув руки в молитве, отчаянно надеясь, что богиня услышит.

«Молю, Наламэ, не бросай ее! Молю, Наламэ, храни ее! Молю, Наламэ, храни ее!»

Дардзада поднялся по скрипучей лестнице и молча ушел в свою комнату. Вскоре Чеда услышала его храп.

Она не могла заснуть. Ночь все тянулась и тянулась, каждая минута жгла каленым железом. Чеда молила солнце встать побыстрее, чтоб мама скорее вернулась, но равнодушная тьма все не уходила.

Наконец, мало-помалу, солнечные лучи начали просачиваться сквозь щели в ставнях. Чеда лежала, уставившись на потолочные балки, и напряженно прислушивалась, надеясь уловить звуки маминых шагов по разбитой деревянной мостовой, скрип задней двери… но слышала лишь, как просыпается город.

Мулы как ни в чем не бывало цокали по Желобу, за ними грохотали тяжело груженые телеги. Шуршали метлы, сметая с крылечек нанесенный за ночь песок. Но вот что-то стукнуло в ставню, еще раз и еще.

– Чеда! – прошептал кто-то снаружи. Она осторожно, чтоб не скрипнуть, приоткрыла ставню и выглянула из окна. Внизу стоял Эмре, лучший друг Чеды, один из немногих, с кем у нее получалось дружить, сколько бы они с мамой ни переезжали.

Утро было зябкое, но Эмре прибежал босиком, в одной просторной рубашке – он никогда не обращал внимания на холод.

На мгновение Чеда обрадовалась. А потом заметила, как он смотрит на нее. Ей было восемь, а Эмре уже целых девять, но сейчас он напоминал перепуганного малыша.

– Чеда, тебе надо туда! – Эмре обернулся налево, к холму Таурият, несущему на своей горбатой спине Обитель Королей.

Чеда хотела сказать, что никуда не пойдет, потому что ей нужно ждать маму, и все же от его взгляда ей сделалось тошно. Она услышала шаги, но даже не поняла, что это значит, пока Дардзада не оттащил ее от окна за волосы.

– Эмре! – Он высунулся наружу, тыча в Эмре толстым пальцем. – А ну пшел отсюда, пока я тебя не выпорол!

Тишина. Эмре не боялся Дардзады, но и дразнить бы его не стал, особенно зная, что Чеда тоже пострадает.

Дардзада плотно закрыл ставни, но ей было все равно. Лицо Эмре… боги, она должна пойти. Нельзя оставаться! Пусть Дардзада выпорет ее – наплевать!

Она бросилась к лестнице. Дардзада попытался поймать Чеду, но она была быстрее.

– Чедамин, стой!

Она слетела по лестнице, пронеслась сквозь аптеку, и вот уже они с Эмре бегут, бегут, то и дело оглядываясь назад! На Поворотной улице она в последний раз увидела Дардзаду: он стоял, глядя на нее с глубокой печалью, но еще несколько шагов, и толпа скрыла его.

Чеда с Эмре, не сговариваясь, перешли на трусцу – они не могли уже бежать так быстро, как вначале, но не могли и идти, как бы ни болели ноги, как бы ни жгло легкие. Эмре молчал, слишком напуганный, чтобы говорить, а Чеда не спрашивала, потому что больше всего на свете боялась узнать правду.

С мамой что-то случилось. Наверное, ее забрали Стальные девы или даже сами Короли. Может, ее даже судят… тогда понятно, о чем были видения в колокольчиках Салии.

Но Чеда знала: будь все так, Эмре сразу сказал бы ей, и припустила быстрее. Страхи множились и множились, грозили вырваться наружу бесконечным криком. Она воображала самое худшее…

И все равно оказалась не готова к тому, что увидела.

Холм Таурият возвышался посреди города. На нем раскинулись двенадцать королевских дворцов, соединенные мостами и туннелями, – Обитель Королей. Окружала Таурият высокая стена с двумя воротами: одни открывались на восточную гавань, где стояли боевые корабли, другие смотрели на запад, в город. Эмре подвел Чеду к западным воротам.

На стене неподвижно стояли четыре Стальные девы, все в одинаковых черных одеждах и закрывающих лица никабах, но глядели не на площадь перед воротами, а куда-то далеко, словно высматривая опасности в пустыне.

– Чеда, стой! – Эмре наконец догнал ее. – Они там нарочно стоят, смотрят, кто за ней придет.

Он попытался схватить ее за руку, но она вырвалась, не слыша и не понимая его слов, потому что справа от ворот стояла виселица, с которой свисала одна лишь одинокая фигура: Айянеш Аллад'ава. Ее мать.

Айю раздели донага, перерезали ей горло и подвесили за щиколотки вниз головой. Чеда сделала шаг вперед, но Эмре снова схватился за нее, не пуская.

Они вырезали на маме старинные слова, сверху вниз, чтобы каждый мог прочитать. Чеда знала, что они значат – мама научила ее не только махать мечом.

«Блудница», – кричали порезы на руках.

«Лжесвидетельница», – на ногах.

Но на лбу алел знак, которого Чеда раньше не видела: что-то похожее на источник, бьющий из-под земли в звездное небо.

Наверное, Чеде полагалось закричать. Заплакать. Но в глубине души она чувствовала, что все случилось так, как должно было: и их побег из дома, и колокольчики Салии. Книга маминой жизни закончилась, и вот теперь она просто перевернула последнюю страницу.

Только знаку на мамином лбу она не могла найти объяснения.

– Что это значит? – спросила она скорее себя, чем Эмре.

– Я же не умею читать, – прошептал он.

Чеда пристально всмотрелась в знак, запоминая каждую линию, каждый изгиб. Глубину ран. Причудливые потеки высохшей крови, запекшуюся корку на длинных волосах.

Она знала, что никогда этого не забудет, даже если очень сильно захочет. Что-то громыхнуло: заскрипели, открываясь, ворота. Таурият казался огромным зверем, просыпающимся от спячки: вот он зевнул и выпустил из своей пасти отряд Стальных дев на высоких скакунах, звенящих сбруей.

– Пошли, – взмолился Эмре и потянул Чеду за руку. Чем ближе становились всадницы, тем сильнее он тянул, но прежде чем сдаться, прежде чем убежать вместе с Эмре в узкий проулок, куда не проехать коню, Чеда бросила взгляд на высокие башни Обители и сплюнула в пыль.

– Не ходи со мной, – велела Чеда, когда они вышли на Желоб. – Он тебя побьет.

Эмре ободряюще улыбнулся.

– Только если поймает.

– А если не поймает, получу я.

Эмре перестал улыбаться. В его больших карих глазах читалось искреннее сочувствие – Чеда, привыкшая к тому, что он все время шутит и улыбается, даже не знала, что Эмре может так смотреть.

– Мне она очень нравилась.

Чеда кивнула.

– Мама тоже тебя любила. – Она поцеловала его в щеку и решительно направилась к аптеке.

Дардзада ждал ее, но не стал ругаться. Просто окинул многозначительным взглядом, словно знал, что случилось. Знал со вчерашнего дня, что мама уйдет и не вернется, что Чеда найдет ее. Смотрел так, будто исполнилась наконец воля богов и все произошло как должно. Но Чеде все равно было, что думает Дардзада; она поднялась наверх и уткнулась носом в тюфяк.

Аптекарь пошуршал чем-то внизу, открылась дверь, впуская городской шум, и тут же захлопнулась. Наступила тишина, и с ней наконец пришли слезы.

Чеда потеряла маму. Она теперь одна на свете.

Пусть раньше они с мамой все время переезжали из одного конца Шарахая в другой, не знакомясь с соседями, не заводя друзей, зато всегда были вместе. Читали друг другу. Ездили в пустыню, часами танцевали с мечами. А на день рождения мама готовила Чеде сладкий кокосовый ласси.

Что Чеде осталось теперь? Дардзада? Ничего не осталось. Совсем.

Что она могла сделать? Как могла остановить маму? Ведь был же способ! Если б она хорошо вела себя у Салии… или просила сильно-сильно… может, мама осталась бы еще хоть на денек? Может, уйди она завтра ночью, все закончилось бы иначе?

Тысячи фантазий о том, как могло быть, проносились в голове, но усталость наконец взяла свое. Чеда заснула, надеясь, что это просто ночной кошмар, а когда она проснется, все будет по-старому. Но разбудил ее Дардзада. Он сидел на стуле рядом с ее тюфяком, держа маленькую книжку в кожаной обложке. Между страниц свисала цепочка с серебряным медальоном. Мамина книжка. Мамин медальон.

– Она велела тебе передать, – сказал Дардзада, но Чеда не хотела ничего брать. Все равно что взять оружие, которым убили маму…

Нет, глупость. Это была любимая мамина книжка со стихами и историями, а медальон – ее единственное украшение.

Чеда стерла с лица соленую корочку высохших слез и надела медальон, чувствуя его приятную, горестную тяжесть. Открыла книгу, долистала до маминого любимого стихотворения:

Под зимним небом засох тростник,
Камыш печально главой поник,
И дрозд, что пел свою песню летом,
Дрожит на ветру, как бездомный старик.

– Девы будут искать тех, кто знал твою мать. – Дардзада откинулся на стуле. – Но Айя умела заметать следы, да и местные патрульные – мои старые знакомые, подкину им пару монет, чтобы прошли мимо. – Он огладил каштановую бороду. – Не сомневайся.

– Я тебе спасибо сказать должна?

Глаза Дардзады вспыхнули. Он злился, но не на нее.

– Поблагодари свою мать за то, что она была осторожна все эти годы и нашла верных друзей, не любящих болтать. Если нам повезет, Королям скоро надоест гоняться за призраками, и они удовлетворятся одним предупреждением.

Чеду затошнило. Кого Короли хотели предупредить? О чем? Айя не «предупреждение», она ее мама! Перед глазами снова встал странный окровавленный знак.

– Почему мама это сделала?

– Хотела защитить тебя.

– Но от чего?

– Не скажу, Чеда. Твоя мать умерла, потому что слишком много знала.

– Но ты должен мне сказать! Она моя мама!

– Прости, Чеда, я многим ей обязан и выплачу все долги. Но это в сделку не входит.

Она невольно подумала о том, как закончилась мамина жизнь. О том, что с ней сделают.

– Они узнают про меня. – Она вжалась в стену, крепко обхватив книгу. – Они придут за мной, да?!

– Нет. Она не сказала им о тебе. Ты в безопасности. Нам нечего бояться.

Чеда знала, что Дардзада дружит с разными людьми, которых Короли хотят убить – слышала, как мама говорила о них, как сама разговаривала с ними. Те самые «мы», которых имел в виду Дардзада. «Бессмертные храбрецы Воинства Безлунной ночи», как назвал их один из маминых знакомых.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю и все.

Она хотела выспросить у него обо всех, но понимала, что Дардзада не станет говорить, только убедится, что ей ничего нельзя рассказывать. Поэтому она лишь опустила голову, молча поглаживая трещинки на кожаной обложке.

Дардзада снова ушел. Он то выходил куда-то, то возвращался, пока не протопал наконец к себе в спальню. Чеда не спала – слышала, как он плачет за закрытой дверью, долго, очень долго. Он никогда не говорил маме хороших слов, всегда огрызался и злился, а теперь, получается, он любил ее? Поздно спохватился!

Чеда дождалась, пока плач сменится храпом, и, тихонько сбежав по лестнице, вышла в прохладную ночь. Ей нельзя было выходить – вдруг заметят стражники или Девы? Но этой ночью она не могла прятаться и дрожать. Она должна увидеть маму в последний раз, и если Короли поймают ее, значит, так тому и быть.

Она спустилась по Желобу и вышла на Копейную улицу, тянувшуюся до самых ворот Таурията, полную дорогих лавок.

Луны-близнецы, яркая Тулатан и золотая Риа, уже поднялись на самую макушку неба, в их лучах хорошо видно было ворота и Деву, расхаживающую по стене. Чеда дождалась, пока она скроется за башней, и бросилась к виселице.

Где-то далеко в пустыне завыл гривистый волк, ему ответил другой, и еще один, и еще. Словно песней они пытались ободрить Чеду, смотрящую на труп матери.

Длинноногие волки всегда казались Чеде дальней родней, такие же дети пустыни, как они с мамой. Но вот их хор затих, и Чеда снова осталась одна.

Она не стала прощаться – не для этого ведь пришла. Вынула из ножен на поясе кеншар, подаренный мамой два года назад, на шестой день рождения, и полоснула по правой ладони. Боль обожгла ее, но не так сильно, как горе обжигало сердце. Она нырнула под виселицу, порезанной рукой наскребла немного слежавшегося, темного от запекшейся крови песка.

– Кровь моей крови, – прошептала она и, выбравшись из-под помоста, неторопливо вышла в центр площади, не боясь больше ни стражников, ни Дев. Отсюда она могла видеть склон Таурията, огни, бегущие вверх от западных ворот, – главную дорогу и двенадцать дорог поуже, расходившихся от нее будто ветки акации от ствола. Огни мерцали в сотнях окон. Чем заняты Короли, пока ее мама качается на ветру?

Чеда внимательно, словно запоминая лица, рассмотрела каждый дворец.

Она сжимала и сжимала в кулаке окровавленный песок, чувствуя, как он врезается в рану, сыплется между пальцами.

Кончилось время молитв Наламэ. Богиня не слышала ее, а если и слышала, то не слушала.

– О Короли, примите мою клятву! – Чеда больше не шептала. Она говорила ясно и четко, словно Короли стояли прямо перед ней. – Я приду за вами.

Далеко в пустыне волки вновь завели свою песню. Все новые и новые голоса подхватывали яростный клич мести, будто принимая клятву. И когда последняя кровавая песчинка упала на землю, Чеда повторила:

– Я приду по ваши души.

Глава 10

Эмре спал и видел сны. Он слышал, как наяву, голодный вой, разносящийся по темным улицам Шарахая. Видел темные небеса, расчерченные молниями.

Он пробирался по высохшему руслу Хадды, пытаясь убежать от теней, крадущихся в ночи. Тени, наблюдавшие за ним с моста, не стали преграждать путь, но стоило пробежать мимо, как они бросились за ним в потоке других асиримов. Некоторые бежали выпрямившись, как люди, но остальные неслись на четвереньках, словно шакалы. Они выли, но то был не звериный вой, а человечий крик, и от этого становилось еще страшнее. Они кричали от боли, от гнетущей тоски. Жаловались на что-то, потерянное навеки.

Вот один из них прыгнул, оцарапал его ступню, другой впился в ногу, вспарывая кожу, выдирая плоть. Третий вцепился в одежду и потянул назад, навалился сверху. Тяжелый, но не тяжесть сковала Эмре.

Асир встал на колени, склонился над ним, упираясь черными когтями в грудь. Его длинные волосы развевались на ветру, лицо кривилось в судорожной ухмылке, как у окоченевшего мертвеца. Эмре почувствовал, как пальцы твари раздвигают его ребра. Касаются самой души.

– Ты должен был меня спасти, – произнес асир, и Эмре понял вдруг, на кого смотрит. Под коркой грязи и крови, под гниющими язвами он узнал родное лицо.

Рафа. Брат.

Избранники Бакхи, только не это! Но брат лишь улыбнулся, потянулся дальше, глубже, пока жесткие пальцы не сомкнулись на сердце…

Эмре очнулся в поту. Он лежал в знакомой комнате, из-под облезлой штукатурки проглядывали старые кирпичи. Он попытался сесть, но острая боль пронзила бок.

– Сиськи Наламэ… меня что, антилопа на рог насадила? – Он осторожно потрогал бинты, крест-накрест охватившие грудь. От боли туман в голове начал потихоньку рассеиваться, каждое прикосновение пробуждало воспоминания, целые картины, будто песня пустынной сирены.

Он вспомнил, как говорил в южной гавани с каким-то мужчиной в черном тюрбане. Незнакомец прятал лицо и тюрбан завязал неумело, будто впервые этим занимался, прикидывался шарахани. Каимирец? Миреец? Маласанский пес? Он передал Эмре кожаную сумку со свитком… но что было дальше? Словно, покинув гавань, он провалился в яму, волшебную страну, где нет счета времени.

В этот раз у Эмре почти получилось сесть, но от боли в ушах зазвенело. Наконец он нашел правильное положение: перекатился на здоровый бок и поднялся, помогая себе руками. От усилий его бросило в пот. Эмре посидел немного, прислушиваясь к далекому звону кузнечного молота, кое-как встал, облизнул пересохшие губы. Перед глазами плясали звездочки, но он с трудом добрел до столика и жадно осушил стоявший на нем кувшин. Да благословят тебя боги, Чеда!

От воды заболел желудок, но даже боль лучше, чем жажда. Эмре с трудом дохромал через общую комнату до спальни Чеды. На полпути закружилась голова, забухало в груди сердце. Он едва не позвал на помощь, но в последний миг промолчал. Чеда и так позаботилась о нем, наверное, даже спасла, нечего дергать ее по пустякам, как ребенок.

– Чеда? – справившись с головокружением, он отдернул плотную занавесь, закрывавшую вход.

Чеда лежала, отвернувшись к стене, и даже не пошевелилась. Эмре хотел подтащить поближе стул, но ребра воспротивились. Здоровой рукой кое-как получилось совершить этот подвиг, хотя ножки стула душераздирающе скрипели по полу. А вот сесть оказалось сложнее – раны словно горящим маслом обмазали.

И все-таки, даже не снимая бинтов, он знал, что Чеда наложила идеальный шов. Эмре уже видел, как она зашивает раны: напоролся на камень, пытаясь влезть на старую крепостную стену, и получил возможность проверить ее умения. Она постоянно латала и себя: то после уличных драк, то после боев в Яме. Иногда – после вылазок в пустыню.

«Ты вся в мать», – ругал он Чеду. А она улыбалась в ответ, довольная сравнением.

– Чеда, – повторил он, убедившись, что голос больше не дрожит от боли. – Я знаю, что ты не спишь. Ты же обычно храпишь, как бык.

– А ты обычно воняешь, как бычий навоз, – буркнула она в стену. Он рассмеялся было, но тут же зашипел от боли. Чеда говорила как-то странно, будто перебрала арака и страдала от похмелья.

– Чеда, что случилось?

Какое-то время она молчала, тяжело дыша, будто собиралась с силами, чтоб ответить. И наконец повернулась к нему – тяжело, словно корабль, переваливающий через бархан.

– Да что за…

Ее левый глаз заплыл, кровь запеклась на лбу. Одежда порвана, губа раздулась.

– Ходила в Ямы. – Она попыталась улыбнуться, но получилась гримаса. – Проиграла одной крутой лестнице.

– Не шути со мной. – Он подтащил стул ближе, не обращая внимания на собственную боль, в бессильном гневе глядя, как дрожат пальцы Чеды, как она съеживается под одеялом. Белую Волчицу избили, как упрямого мула!

Он своими руками порешит этих людей, кем бы они ни оказались.

– Кто это сделал?

Короткий выдох. Боль явно мешала Чеде вдохнуть глубже.

– Не знаю. Когда узнаю, пойдем нагадим им в кашу.

– Я же сказал, шутки в сторону. Что случилось?

– Что ты от меня хочешь, Эмре? Попалась как дура. Шла через Отмели, кто-то меня подкараулил. Какая-то банда, наверное, я их не разглядела.

– Что ты делала на Отмелях?

На Отмели, угнездившиеся в изгибе Хадды, никто старался не соваться. Давным-давно разрастающийся Шарахай поглотил эту землю, но так и не смог переварить как следует: из-за потопов, случавшихся во время редких гроз, никто в своем уме не хотел там селиться, и постепенно Отмели обросли теснящимися друг к другу бедняцкими лачугами. В этом забытом богами месте обитала вся перекатная голь Янтарного города. Но, что еще опаснее, там жили выходцы из пустыни – кочевники, решившие осесть наконец и подзаработать. Город не простил и не забыл их предательства, не забыл, как шейхи осаждали его стены. Короли позволили кочевникам селиться за стенами, чтобы ослабить пустынные племена, но в Шарахае перебежчиков не жаловал никто, даже их братья и сестры на Отмелях.

– Я же сказала, попалась как дура.

– То есть тебя побили какие-то уличные подонки?

Чеда застонала – то ли от боли, то ли от стыда.

– Всегда есть кто-то быстрее и сильнее, Эмре.

– Мы их найдем. За звонкую монету кто-нибудь да проговорится.

– Ты же знаешь, что не проговорится. На Отмелях с нами никто не будет разговаривать, даже не думай.

– Зачем ты вообще туда пошла?

Чеда с огромным трудом села, прислонившись к изголовью.

– Решила путь срезать. Все, хватит, отстань.

Эмре откинулся на стуле, закряхтев от боли. Чеда искоса глянула на него и вдруг зашлась прекрасным смехом, который он так любил. Даже синяки и ссадины ей не мешали – так и хохотала, держась за ребра.

– Что? – спросил он.

– Красивая мы парочка. Две побитые псины.

Он усмехнулся, и Чеда снова прыснула в ответ. Пусть они оба пошевелиться не могли без боли, хорошо было сидеть вот так, как в старые времена. Сколько они уже не разговаривали по-настоящему? Месяц? Больше?

– Ну, хватит обо мне. С тобой-то что случилось, ты помнишь? – спросила Чеда, отсмеявшись.

Эмре пожал плечами.

– Пришел в южную гавань, встретился с нужным человеком. Возле того двухэтажного склада, на котором «музыка ветра» висит.

– Ты видел его лицо?

Эмре покачал головой, пытаясь вспомнить.

– Он закрылся концом тюрбана. Не помню, говорили мы или нет. Я просто повторил пароль, который назвал Тарик, а он передал мне сумку. Вот и все.

– А потом?

Он напряг память, но ничего не всплывало, лишь обрывки, сбивающие с толку.

– Это ведь ты меня спасла?

Чеда серьезно кивнула.

– Я нашла тебя в канале. Рядом с мертвым кочевником.

В канале. Рядом с мертвым кочевником.

Все как во сне: он лежит на дне высохшей реки, а асир, навалившись сверху, погружает острые когти все глубже и глубже…

Этот сон снова повернул ключ в замке, и воспоминания, настоящие воспоминания, большим свитком развернулись перед Эмре.

Он вспомнил все. Все, что сделал, и все, чего не сделал из-за своей проклятой трусости.

Неудивительно, что брат пришел к нему во сне.

– Эмре, ты что-то вспомнил?

Он смотрел мимо Чеды и видел человека, раскинувшегося на песке, просящего о помощи.

Он не помог, не протянул руку. Просто застыл, как каменный…

– Эмре.

Как рассказать правду? Наплевать, что подумают другие, но Чеду разочаровать он не может. Немного правды, немного лжи, и она ничего не заподозрит.

– Я шел из гавани, возле фонтана Йеринде понял, что за мной следят. Попытался сбежать, но на меня вышли двое. – Эмре покачал головой, ругая себя за то, что так легко попался. – Они загнали меня в развалины часовни Наламэ. Одного я рубанул по ногам, только и он меня достал. Я рванул к каналам, думал там затеряться, но второй меня нашел. – Эмре помолчал, пережидая волну настоящих воспоминаний об ужасах той ночи. – Потом мы бились, и…

– Что? – переспросила Чеда, осторожно касаясь его руки. Но даже ее теплые пальцы не могли прогнать холодок страха, бегущий по жилам.

– Я просто… я еще никого не убивал, Чеда.

Это была ложь, но достаточно простая, чтоб сойти за правду. Чеда сжала его руку.

– Ты защищался.

– Знаю. – Он встал, морщась от боли. – Тебе чего-нибудь принести?

– Чего?

– Чего-нибудь.

– Зачем?

– Вдруг пригодится.

– Нет. Ничего не нужно. – Чеда нахмурилась. – Куда ты собрался?

– Надоело дома сидеть.

– С ума сошел? Швы разойдутся!

Эмре отодвинул было занавесь, но остановился.

– Просто прогуляюсь до базара, подышу воздухом. Я быстро, клянусь.

Чеда окинула его взглядом и кивнула, но стоило ему подойти к двери, как в спину донеслось четкое и ясное:

– Осел упрямый.

Он улыбнулся.

– От ослицы слышу!

И вышел за дверь.

Глава 11

Чеда пыталась заснуть, но выражение, которое она увидела на лице Эмре, не давало ей покоя. Он был не просто напуган – в ужасе. Но так и не сказал, что его ужаснуло. Она видела, что Эмре скрывает от нее что-то, и ей было тошно врать ему самой. Но как рассказать правду?

«Да, Эмре, я распечатала послание, которое ты обещал доставить в целости и сохранности, а Осман поймал меня за руку, не благодари».

Пусть Чеда вскрыла футляр, волнуясь за Эмре, предательство есть предательство: она подставила друга перед Османом. На месте Эмре она перестала бы себе доверять.

Она полежала немного, заставляя мышцы расслабиться, чтоб стало не так больно, и наконец встала, налила в таз воды из большого кувшина. Сняла вчерашнюю одежду, которую не было сил стащить раньше, и принялась мыться – медленно, подмечая каждый синяк, каждую царапину.

Дела обстояли лучше, чем опасалась Чеда: хоть некоторые ушибы все еще зверски болели, ребра остались целы. Постыднее всего было заплывшее лицо – сообщение всем немногим, кто знал, что она работает на Османа: «Вот так мы поступаем с предателями, будь они сколь угодно с нами близки».

Лишь через час, не меньше, она смогла-таки одеться в фиолетовую галабию и закрытый черный никаб.

Галабия была недешевая, «на выход», и за год Чеда надевала ее только дважды, потому и выбрала сегодня. Чем меньше народу узнает ее на улицах, тем лучше – ей не хотелось отвечать на вопросы, не хотелось, чтобы любопытные приставали к Эмре.

Можно было, конечно, сперва долечиться, отсидеться, но странный камень в футляре не давал Чеде покоя. Хотела сперва дождаться Эмре, но он явно предпочитал, чтоб его не трогали.

Пусть гуляет, подумала она, выходя на базар.

Солнце забралось высоко, и она с досадой вспомнила, что после обеда у нее урок в Ямах. Конечно, учеников, наверное, уже предупредили, что она не придет, но все-таки следовало извиниться. Потом.

По сравнению со вчерашним днем народу на базаре поуменьшилось, но все же никто не обратил внимания, когда она подошла к прилавку Телы.

Пекарша как раз сидела на корточках перед печью, выглядевшей так, будто ее сложили из кирпичей, оставшихся после постройки мироздания. Ловко орудуя деревянной лопаткой, Тела как раз переворачивала четыре лепешки. Заметив Чеду, она вздрогнула от неожиданности, но тут же улыбнулась, крутанула лопату жестом заправского мечника и сунула в подставку.

– У меня там как раз хлебы поднимаются, и парочку еще никто не застолбил. А может, хочешь лепешку с пылу с жару? Есть с кориандром, с фенхелем…

Вместо ответа Чеда показала лицо.

– Сиськи Наламэ, что случилось?!

Она улыбнулась.

– Ничего, моя хорошая. Я не поэтому пришла.

– Уверена? Я могу сбегать за Сейханом, он не только специями торгует, но и припарками!

Чеда покачала головой.

Тела решила не настаивать: она знала, что Чеда, пожив у Дардзады, могла не хуже Сейхана сделать себе припарки.

– Мне просто нужен твой брат.

– Йосан?

– Дауд.

Тела зажмурилась, пережидая порыв горячего ветра, раздувшего пологи лотков, взметнувшего ее волнистые пряди.

– Зачем тебе Дауд?

– Хочу, чтоб он меня просветил. Его же из училища еще не выгнали?

Тела удивленно рассмеялась.

– Не выгнали, не выгнали. Но зачем…

– Можешь передать ему кое-что?

* * *

Чеда помнила Дауда мальчишкой, наводившим ужас на весь базар. Он носился везде как сумасшедший, переворачивал бочки, крал мясные лепешки, думая, что никто не видит, и даже тряс с покупателей мелочь, чего торговцы особенно не любили. Не раз и не два ему устраивали взбучку. Сперва его отец возмущался, но поняв, что это неизбежно, а убивать паршивца никто не собирается, махнул рукой. Даже Тела, добрейшая из женщин, бегала за ним с ремнем.

Однако все признавали, что Дауд умен. Когда до него дошло наконец, что хулиганство будет однажды стоить пальца, а то и глаза, мальчишка начал работать за отцовским прилавком.

Заметив, что сын хорош в счетном деле, отец постепенно передал ему бухгалтерию. Но Дауду мало было просто рассчитывать покупателей и корпеть над амбарными книгами: он привлекал народ стихами, рассказывал истории.

Истории не бог весть какие – те же сказки, которыми матери убаюкивают детей, те же, которыми сказители на Желобе развлекают публику.

Но Дауд обладал настоящим талантом: он помнил мельчайшие детали, умел играть, голосом и жестами преображая истории, вкладывая в них то, о чем автор, возможно, даже не задумывался. Некоторые даже поговаривали, что он лучший рассказчик, чем старый Ибрагим – конечно, когда Ибрагим не слышал, – и слава о нем разлетелась по всему Шарахаю. Так его и заметил однажды наставник писцов из училищного скриптория.

Он подошел якобы попробовать медового печенья, но остался послушать историю Дауда.

Закончив, Дауд спросил наставника, рассказать ли ему еще что-нибудь, но тот ответил, что услышал достаточно, и удалился. Дауд расстроился было, однако на следующий день наставник пришел к его отцу и спросил, не желает ли тот отдать сына в обучение.

«У нас нет денег на училище», – возразил отец Дауда, но наставник по имени Амалос только улыбнулся и сказал, что обо всем позаботится.

С тех пор Дауд сильно изменился, Чеда едва узнала его в юноше, ступившем на порог чайханы.

Место встречи она выбрала сама: достаточно далеко от базара, чтобы не наткнуться на знакомых, но достаточно близко к Желобу и училищу, чтобы встреча старых друзей никого не удивила.

Дауд вырос: он всегда был длинным парнишкой, но теперь вытянулся выше Эмре. Мышц, как у Эмре, он, впрочем, не нарастил, так и остался стройным, будто тростник. Блеск в больших карих глазах и широкая улыбка никуда не делись, но пришло спокойствие, умение держаться с достоинством – этот юный ученый совсем не походил на уличного мальчишку.

Он остановился у входа, перекинулся парой слов с хозяйкой, почтительно склонив голову, сверкнул улыбкой. Наконец хозяйка соизволила подвести его к столику, за которым ждала Чеда, – самому последнему, подальше от любителей погреть уши.

Чеда сегодня переоделась в кремового цвета абайю и такую же куфию, закрывавшую все лицо до глаз. Заметив ее, Дауд просиял и прибавил шагу, легко лавируя в тесном зале, шумящем десятками голосов и скрипом потолочных опахал. В чайхану набилось множество разряженных купцов и путешественников. По их многослойным одеждам видно было, что эти люди в городе недавно: неделя-другая, и они, наплевав на приличия родины, сдадутся жару пустыни.

Дауд протиснулся наконец мимо них и вежливо поклонился.

– Прекрасный день для встречи старых друзей. – Он указал на столик. – Позволишь ли присесть?

– Конечно, – ответила Чеда, пряча улыбку. В детстве Дауд был в нее влюблен, и, кажется, чувства всколыхнулись вновь. Это следовало учитывать. Поболтать с ним, добыть сведения, но ни в коем случае не флиртовать.

Дауд, все так же улыбаясь, устроился на подушках напротив нее, но стоило ей размотать куфию, как его улыбка сползла с лица. Впрочем, Чеда не сомневалась, что теперь выглядит сносно: в конце концов, прошла неделя, и пусть ребра до сих пор болели, чувствовала она себя гораздо лучше, особенно выпив мерзкого зелья Дардзады. На вкус оно как шакалье дерьмо, зато помогает. Синяки, к сожалению, так просто сходить не желали. Она думала не показывать их Дауду, чтобы не волновать его, но сидеть с закрытым лицом было бы грубо, а она не хотела грубить тому, кого просила о важных вещах.

– Чеда, что случилось?

Она отмахнулась.

– Подралась с веткой.

– С веткой? Я бы сказал, что на тебя дерево напало, да еще и дружков привело!

– В их защиту скажу, что я женщина пылкая. Они, верно, лесного пожара испугались.

Дауд рассмеялся, успокоенный. Чеда похлопала по подушкам рядом, чтобы подсел ближе. Теперь ничего не закрывало ей обзор, да и говорить было удобнее. К тому же, так Дауду не пришлось бы постоянно смотреть на ее лицо.

Подбежал мальчик-подавальщик в голубой шапочке-куфи, застыл, ожидая заказа.

– Бери что хочешь, – сказала Чеда. – У них замечательные чаи со всех уголков света, многих я еще не пробовала. А муж хозяйки готовит ягодные пирожные – язык откусишь.

– Да, чай пахнет замечательно. – Дауд кивнул на изящный чайничек, стоящий перед Чедой.

– Там апельсиновая кожура, ваниль и мускат, – немедленно откликнулся мальчик.

– А булочки с лотосовыми семенами у вас имеются? – Дауд соединил большой палец с указательным. Мальчик кивнул. Дауд показал три пальца, и подавальщик, поклонившись в пояс, убежал, но скоро вернулся с чайником и блюдцем, на котором покоились три маленькие булочки, похожие больше на шляпки ядовитых грибов, чем на сладости. Однако Дауд закинул «гриб» в рот с явным удовольствием. – Ты их пробовала? – спросил он с набитым ртом.

Чеда покачала головой.

– Выглядят опасно.

– Мирейское лакомство. – Дауд запихнул в рот вторую булочку. – Очень вкусное! – Заглотив все три лакомства, Дауд занялся чаем и огляделся. – Я тут еще ни разу не был. На Желобе новые кофейни и чайханы каждую неделю появляются, как грибы после дождя.

– Так и есть.

– Разве не замечательно? Ну где еще в мире тебе подадут одновременно булочки с семенами лотоса, кефир и паэлью с осьминогом?

– Милостью Шарахая, – ответила Чеда. Обычная присказка, когда разговор заходит о чудесах Янтарного города.

– Похоже, Шарахай в последнее время и на загадки щедр. – Дауд склонился к ней и выразительно подвигал бровями. Чеда честно попробовала удержаться от смеха, но не смогла – прыснула в кулак. Дауду было всего шестнадцать, а манерами он порой напоминал старого книжника. Она знала, что училище сильно его изменило, но не представляла, насколько.

– И эти загадки требуют разгадок, – ответила она, важно наморщив лоб в ответ, словно какой-нибудь бородатый наставник.

– Да, но… – Дауд помедлил, стрельнул глазами на соседние столы.

– Приятная беседа не вызывает подозрений, – тихо ответила Чеда. Дауд покраснел, но все равно наклонился к ней.

– Я попытался выяснить про твой камень сам, но ничего не вышло. – Он нервно облизнул губы. Все такой же мальчишка… – Так что я спросил у Амалоса. Я тебя предупреждал, что спрошу, помнишь?

– Надеюсь, ты был осторожен.

– Конечно, был! Он не знает, что я спрашивал не для себя.

Чеда взяла его за руку.

– Дауд. Это важно. Училище под крылом Обители Королей, если хоть кто-то узнает…

Дауд серьезно кивнул и понизил голос до шепота.

– Не волнуйся, Амалос не жалует Королей.

Чеда стиснула его руку. Дауду не стоило рассказывать такого о своем учителе, но он рассказал, и Чеда была ему за это благодарна. В Шарахае знание о том, кто служит Королям, а кто нет, могло спасти жизнь.

– В общем, я сказал ему, что прочитал в одной книге о некоем камне особой прозрачности. И даже не солгал! Я действительно читал о драгоценных камнях, просто не уточнил, зачем. К тому же, это беспроигрышный ход: Амалос обожает делиться знаниями. Что не удивительно – ему известно столько поразительных вещей! Поэтому, если тебе понадобится еще что-то, обращайся.

Чеда кивнула.

– И что сказал добрый человек Амалос?

– Вот тут начинаются сложности. Есть несколько пород прозрачных камней, и все крайне редкие. Две породы добываются в мирейской провинции Цюаньлан. Третья, скорее всего, тоже оттуда, а может, из дальних стран. Императрица Мирен бережет шахты как зеницу ока, никому не раскрывает их местоположение.

– Но зачем такая секретность?

Дауд по-учительски покачал головой.

– Мы можем только догадываться. Первый камень зовется «открытый разум». Маленький, полированный камушек. Проглотив его, начнешь слышать мысли окружающих.

– Слышать мысли?!

– За что купил, за то и продаю. Однако не все так волшебно: через несколько часов человек, проглотивший камень, умрет.

– Так зачем тогда он нужен?

– Хороший вопрос. Эти камни мирейские императрицы используют в самых особых случаях, исторические прецеденты бывали. Шпион глотает камень, затем передает все, что услышал, товарищу.

Интересно, подумала Чеда. Но как такой редкий камень мог здесь оказаться, и кто добровольно пошел бы на смертельное задание?

Ответ очевиден. В Воинстве Безлунной ночи найдутся такие фанатики.

– А вторая порода?

– Вторую называют «легкое дыхание». Их, насколько мне известно, не глотают, а наоборот… поят кровью.

Чеда едва не подавилась чаем.

– Не поняла.

Дауд рассмеялся.

– В этом ты не одинока. Амалос не знает, как это происходит, но в общих чертах: камень поят кровью живого человека, подготавливая к ритуалу.

– Какому ритуалу?

– Его засовывают в горло мертвецу, и мертвец оживает. Не знаю, как надолго, но думаю, что самое большее – на пару часов. Пока магия камня не выветрится, покойник может говорить. Потом душа отправляется в страну мертвых вновь.

– Отвратительно. Нельзя тревожить мертвых.

– Отвратительно? Ты еще не слышала про третий камень, «соль души». Этот чаще всего зашивают под кожу на лбу. – Дауд поморщился, указывая между бровями. – Там он медленно растворяется, постепенно стирая воспоминания. Неделя, две, и память жертвы превращается в чистый лист: ни мысли, ни чувства, ни разума, лишь абсолютная покорность.

Чеду передернуло.

– Зачем его используют?

– Мирейцы не приемлют убийство в качестве наказания даже за самые жестокие преступления. Они верят, что любая душа способна на исправление. Однако существуют поступки столь непростительные, что наказание все же необходимо. Правда, в мирейской истории бывали случаи, когда «соль души» становилась фишкой в императорских играх. Или знаком любви.

– Любви?

– Очень специфической любви, я бы сказал. Есть упоминание об императоре, «успокоившем» строптивую жену при помощи этого камня.

– Ужасно, – поморщилась Чеда.

– И очень жестоко, согласен.

– Как различить эти камни?

Дауд отпил чаю, посмаковал его, будто пытаясь смыть из памяти рассказы о мрачных мирейских артефактах.

– О них известно мало: прозрачные, с некими белыми прожилками, как ты и описала. Впрочем, пишут, что в «открытом разуме» можно заметить золотистые крупинки. – Чеда покачала головой, и Дауд спросил: – Ты не помнишь или крупинки были слишком малы?

– Я их не видела. – Не то чтобы она пристально смотрела. – Предположим, что это не он. А что с остальными?

– Амалос сказал, что «соль души» наиболее мутная, имеет молочный оттенок.

Чеда вздохнула с облегчением. Этот камень точно отпадал.

– Нет, мой был совершенно прозрачным. Просматривалось немного белого, но, скорее, как струйки дыма.

– Значит, «легкое дыхание». Он упоминается в некоторых текстах, и, что интересно, это единственный из трех камней, запрещенный Каннаном.

Каннан, свод законов Шарахая, написан Королями четыреста лет назад после Бет Иман, ночи спасения Янтарного города от кочевников, однако многие правила пришли в него из тысячелетней Аль'Амбры, кочевого уклада.

– Почему тогда остальные не запрещены?

Дауд тронул пальцами лоб, прося прощения у богов.

– Пути Королей неисповедимы.

Значит, все пути ведут к Королям, подумала Чеда. Дауд даже понятия не имел, насколько помог ей. В ответ Чеда постаралась не слишком сильно морщиться от боли, когда он обнял ее на прощание.

Выйдя на Желоб, она незаметно для себя вновь перешла на хромую, подпрыгивающую походку – незажившая до конца левая лодыжка к этому располагала.

Чеда пыталась убедить себя, что просто гуляет, бредет, не разбирая дороги, но, лавируя в толпе, огибая людей и повозки, она все больше убеждалась, что врать себе бессмысленно.

Она знала, куда идет. И к кому.

Но разве есть у нее выбор? Если книги не врали, «легкое дыхание» не просто так появилось в Шарахае. Эмре едва не погиб за камень из Мирен, а если замешана Мирея, значит, возможно, замешаны и Короли.

Разве сделала Чеда что-то путное с тех пор, как мама умерла? Пусть тогда она была маленькой девочкой, едва выжившей в непонятной ей борьбе, прошло много лет. Несколько раз она видела Королей издали, кое-что узнала о них, но то лишь капля в море. Короли мастерски скрывали истину о себе. Чеда всегда надеялась, что настанет день, настанет подходящий час, и вот тогда она отомстит… но день так и не настал. Единственный шанс сгорел вместе с рынком благовоний.

Ей не хотелось видеться с Османом, она прекрасно знала, как он злопамятен, но мама всегда говорила: проблемы как термиты – если вовремя не разобраться с ними, дом рухнет тебе на голову.

Глава 12

Желоб огибал громаду Таурията и, прямой как стрела, дальше бежал на север, заканчиваясь у самой гавани.

Там было шумно, как обычно после Бет За'ир: корабельщики выходили в пустыню с расчетом прибыть в Шарахай через день-два после Священной ночи, чтобы навариться на праздниках.

У пристаней собрался целый флот: на одних мачтах пламенели алые флаги Мирен, на других – коричневые и охряные стяги Кундуна. Среди них затерялись три маленькие каравеллы без опознавательных знаков – корабли кочевников. В последнее время они редко заходили в Шарахай: слишком уж участились набеги бунтовщиков. Однако некоторые шейхи, находившиеся с Королями в особых отношениях, не боялись посылать суда.

Шарахнувшись от телеги, доверху набитой отрезами ярких тканей, Чеда направилась вдоль изогнутой полумесяцем набережной. Она напоминала частый гребень – так много причалов отходило от нее. Западный маяк – сияющий белым камнем близнец восточного – стоял на самом краю, освещая пустыню каждую ночь, кроме ночи Бет За'ир.

Западный и восточный маяк принадлежали Осману – он вложился в них когда-то, после покупки Ям. Подходя ближе, Чеда увидела, как причаливает каравелла с двумя косыми парусами. Портовый капитан замахал с пирса красными флажками, направляя корабль, киль взрыл песок. Забегали матросы, убирая паруса, и в пятидесяти шагах от причала каравелла остановилась. Ей навстречу вышла упряжка из двенадцати мулов, погоняемая сыном портового капитана. С корабля протянулись канаты, и мулы под звонкое: «Ийя! Ийя!» потащили его к причалу.

– Хо-хо!

Чеда обернулась.

Возле маяка стояла тележка с бочонками, запряженная тощим мулом. На облучке сидел сгорбленный старичок в широкополой шляпе. Он радостно улыбнулся Чеде, показывая желтые кривые зубы, разбросанные редко, будто могильные камни на старом кладбище. Чеде было не до веселья, но Ибрагим улыбался так искренне, что оказалось трудно не улыбнуться в ответ.

– Да осенят тебя луны-близнецы, Ибрагим. Как твоя супруга, бриллиант твоей души?

Ибрагим скис.

– Бриллиант? Головешка она чумазая.

– Даже уголь способен вспыхнуть на солнце.

– Вот затем я и ношу шляпу. – Он щелкнул по загнутым полям.

– Боишься ослепнуть от ее красоты?

– Да просто глаза б мои ее не видали!

Чеда невольно рассмеялась, но подавилась смешком, увидев в дверном проеме Тарика.

Она решительно обернулась к нему, размотала куфию, устроив на плечах, как шарф. Пусть не думает, что она будет от него прятаться.

– Здравствуй, Тарик, – как ни в чем не бывало поздоровалась Чеда. Тарик не ответил, лишь смерил ее нахальным, презрительным взглядом и прошел мимо.

Темнота внутри маяка на мгновение ослепила Чеду, но, привыкнув, она различила силуэт Османа на лестнице. Сегодня он надел длинный золотистый кафтан и красные шаровары, а буйная нечесаная борода напоминала одного из морских богов, которых Чеда видела в книжке. Однако сейчас его явно одолевала задумчивость, не подходящая гневному божеству.

Чеде всегда казалось странным, что Осман, человек небедный, предпочитает проводить время здесь. Он мог поручить заботу о маяках кому-нибудь другому, но не стал – слишком уж их любил.

– Они напоминают мне о странах за краем пустыни, – сказал он однажды, когда они с Чедой лежали, усталые, после соития. – Какие они? Что за люди там живут? Чем отличаются от нас?

– Так поезжай, посмотри. Кто тебя остановит?

Он лишь покачал головой.

– Я никогда не уеду из Шарахая.

– Почему нет? Не такой уж ты и старый.

Он ущипнул ее, но тут же посерьезнел.

– Любимый город словно любимая женщина. Ты можешь думать о других, но ее никогда не покинешь.

Осман спустился как раз вовремя, чтобы встретить Тарика, несущего на плече бочонок. Мгновение они стояли, пристально глядя друг на друга. На скулах Тарика заходили желваки, но его настроение Чеду не заботило. Осман тоже ей не обрадовался, однако и сердитым не выглядел.

– Я, кажется, ясно дал понять, что тебя тут больше не ждут.

– Надо поговорить.

К счастью, она достаточно поправилась, чтобы разговаривать по-человечески, а не так, будто ее недавно отделали в переулке, но показывать Осману обезображенное синяками и ссадинами лицо не хотелось.

– Мне ничего от тебя больше не нужно. Уходи, Чеда. Или попросить Тарика тебя выпроводить?

– Не лучшее решение.

– Это почему? – поинтересовался Тарик.

Она обернулась к нему, соизволив отвлечься от Османа.

– В прошлый раз я получила то, что заслужила. Может, даже меньше заслуженного. Но больше я такого не стерплю ни от кого. Особенно от тебя.

Тарик вскинулся было, но Чеда уже отвернулась обратно к Осману.

– Ты должен кое-что знать о той ночи.

– И я легко могу узнать это от Эмре.

– Он ничего не знает, потому что валялся без сознания, Осман. А вот мне кое-что известно.

– О чем?

– О том, что в футляре.

Лицо Османа вновь дрогнуло – та же боль предательства. В прошлый раз, показав Чеде слабость, он просто велел ее избить, но сейчас его взгляд обещал нечто большее. Опасное.

Отвернувшись от Чеды, Осман подхватил бочонок из пирамиды внизу и молча взбежал по лестнице.

– Бочку возьми. – Тарик смерил ее неприязненным взглядом.

Она ответила тем же.

– Знаешь, Чеда, однажды некому станет тебя защищать. Особенно от тебя самой.

– А ты, значит, будешь тут как тут, да, Тарик?

– Молюсь всем богам.

Он расхохотался, будто выдумал убийственную шутку, и скрылся в маленькой комнатке. Чеда с трудом подняла тяжелый бочонок и отправилась догонять Османа.

К тому времени, как они добрались до верха, преодолев двенадцать пролетов, она уже не могла дышать без хрипа. С самой взбучки в переулке Чеда не нагружала себя – слишком хорошо знала свое тело, понимала, что ему нужно и когда. Усталость разработавшихся мышц была приятна. Пусть тело пока двигалось неуверенно, но явно просило большего.

Осман тоже запыхался, но не так сильно, как она ожидала. Даже едва вспотел.

– Двадцать лет как покинул арену, но все так же хорош, – похвалила Чеда.

– Пару бочек я перетащить могу, но бои давно в прошлом. Теперь у меня есть свои бойцы.

Она хотела поставить бочонок к остальным, но Осман мотнул головой в сторону железной лесенки, вьющейся под потолок, распахнул люк и выбрался навстречу жаркому солнцу. Чеда, щурясь, полезла следом.

Последний этаж занимал огромный фонарь: стеклянный шар с линзами, посылавшими лучи света далеко в пустыню, навстречу заблудившимся в ночи или песчаной буре кораблям. Конец просмоленного толстого фитиля, сплетенного из жесткого конского волоса, спускался в медный резервуар. Осман отвинтил крышку, кивнул Чеде и отошел. Она послушно выбила из бочонка пробку и принялась осторожно заливать вонючее ламповое масло. Но стоило ей закончить и закрыть резервуар, как жесткая рука схватила ее за горло и швырнула на камни маяка. Небо взметнулось над головой. Чеда едва успела подставить руки, чтобы смягчить падение, но от боли искры полетели из глаз.

Осман схватил ее за волосы и медленно потащил к парапету. Чеда забилась, пытаясь вырваться, ухватиться за что-нибудь, чтобы он не сбросил ее как мешок с дерьмом в выгребную яму… но у Османа было преимущество.

Он легко подтащил ее к краю, перегнул через парапет, держа за горло.

Почувствовав спиной пустоту, Чеда замерла. Вцепилась в его предплечье, его рукав, прекрасно зная, что если Осман захочет, она все равно упадет… нет, боги милосердные, с такой высоты она не просто упадет – от нее останется только кровавая лужа на камнях.

Никогда еще она не видела Османа таким злым: набухли вены на висках, капельки слюны вырывались изо рта при каждом выдохе. Но кричать он не стал – заговорил тихо. И от этого становилось еще страшнее.

– Сначала ты взломала футляр, который тебе не принадлежал. Потом признала, что это не в первый раз. А теперь заявляешь, что продолжишь лезть в дела моих нанимателей! Мои дела! Мои!

– Эмре едва не убили. Теперь это и мое дело.

– Вы с Эмре знали, на что шли. Забыла, что ли?

Чеда прекрасно помнила. Несколько лет назад они с Эмре на крови поклялись защищать груз любой ценой.

– Я не забыла. Но у меня была причина. – Она попыталась ухватиться за парапет, но Осман встряхнул ее. – На твоего человека напали и едва не убили. Тебе что, все равно?

– Мне не все равно, Чеда. Но это все еще не твое дело.

– Жизнь Эмре – мое дело. Я не могу добраться до тех, кто на него покушался, но могу еще раз осмотреть груз. С твоего разрешения.

Осман вновь затряс ее, будто куклу. На его лице появилось отчаяние бойца, знающего, что он проиграл.

– Да что ж мне с тобой делать, а?! Проклятье, Чеда! Зачем упрямишься?!

Желудок подпрыгнул к горлу, но Чеда знала, что если покажет страх, Осман швырнет ее вниз. И все будет кончено.

– Я такая, какая есть, Осман. – Она собрала все свое спокойствие и взглянула ему в глаза. – Поэтому ты позволил мне сражаться. Поэтому нанял выполнять твои поручения. – Он опустил ее ниже, и она крикнула: – Там были кочевники! Ты знал?!

Вены вздулись на шее Османа.

– Конечно.

Сперва Чеда не поняла… но до нее быстро дошло. Тарик не мог знать, значит, Эмре рассказал, осел упрямый. Не гулять он пошел, очнувшись. Потащился прямо к Осману.

– А он сказал тебе, что одного кочевника забрали асиримы? – Он не ответил, но по его лицу Чеда поняла, что вот это для Османа новость. – В ту ночь в городе было полно асиримов, ты сам слышал. Я видела, как один из них закинул кочевника на плечо и утащил.

Осман прищурился.

– Зачем?

– Не знаю. Может, ему понравился запах. Может, он был голоден. А может, он решил, что у кочевника груз Эмре. В футляре – «легкое дыхание». Ты хоть знаешь, что это?

– Ты что, глухая?! – Осман вновь встряхнул ее, одна нога потеряла опору. – Мне не нужно этого знать! И тебе тоже!

– Это ты послушай, Осман. Помнишь, что ты сказал, когда я только начала на тебя работать? Ты сказал, что отобрал вожжи у Старого Вадрама. Что он не понимал, куда дует ветер, поэтому пошел в расход, когда Серебряные копья решили, что их не устраивают старые порядки.

– Вадрам был слабоумным стариком. Его империя рушилась годами, а он этого в упор не видел.

– А ты? Заметил на горизонте песчаную бурю, но будешь делать вид, что небо чистое?

Чеда чувствовала, как дрожат его кулаки, но не от напряжения – от ярости, от тревоги. Несколько мгновений он молча держал ее над бездной, но пламя в нем постепенно затухало. Лицо Османа сделалось лицом человека, который принял решение и знает, что очень о нем пожалеет.

Он тяжело вздохнул и втащил Чеду обратно, толкнул на твердый пол.

– Что такое «легкое дыхание»? – спросил он, отряхиваясь.

– Камень. – Чеда поднялась, глядя Осману в лицо. – Его засовывают в глотку мертвецу, чтобы тот восстал и говорил, пока действие камня не кончится.

– Как долго?

– Боги знают. Боги и тот, кто послал его Масиду.

Она думала, что Осман снова прикрикнет на нее, назовет девчонкой, лезущей не в свое дело, а может, вовсе передумает и сбросит ее с маяка. Чего она точно не ожидала, так это смеха. Осман хохотал долго и громко, так, что слышал весь Шарахай.

– Избранные Бакхи… ты следила за заказчиком! – прохрипел Осман, отсмеявшись наконец. – Чеда, мы сохраняем нейтралитет.

– Нейтралитет? Масид – ядовитая змея.

– Он опасен для Королей и своих врагов, но не для союзников. Нам нечего бояться.

– Ошибаешься, он опасен для всех. Ты не знаешь Аль'Афа Хадар.

Осман повел плечами, будто разминаясь после боя в Ямах.

– Я знаю их лучше тебя. Масид сосредоточен на своей цели и упорен. За это я его уважаю.

– Он слишком упорен. Он прет вперед по головам, как зашоренный мул, не замечая, что происходит вокруг.

Осман взглянул на нее недоверчиво.

– Он жаждет крови Королей, Чеда. Разве ты не такая же? Разве ты не желала того же с тех пор, как твоя мать умерла? По всем приметам вы должны быть союзниками!

Чеда сплюнула на пол.

– Никогда.

– Что случилось с твоей матерью, Чеда?

– Не могу сказать.

Ей стало горько от собственных слов. Не потому что она могла обидеть Османа отказом, а от понимания, как мало она сделала, чтобы отомстить за маму. Ей хотелось вернуться назад во времени и сражаться с ней бок о бок, умереть с ней бок о бок, если того пожелают боги.

Взгляд Османа потеплел.

– Я мог бы помочь тебе.

Она еще ни разу не видела его таким. Он всегда выглядел закаленным в боях воином, не показывал слабости. Даже в постели никогда не расслаблялся до конца – ради нее ли? Ради себя?

Чеда вдруг искренне пожалела о том, как поступила с ним. Но не о том, что разочаровала, а о том, что давно поняла: кроме Эмре, нельзя доверять никому. Чем больше людей знает, тем быстрее Короли найдут ее, найдут ее друзей, любимых.

Она покачала головой.

– Это не твоя битва.

Осман вновь замкнулся в себе, подошел к краю крыши, заложив руки за спину. Чеда приблизилась, подставив лицо горячему пустынному ветру. Внизу расстилался Шарахай. Впереди, на юге, несли караул маяки южной гавани, направо, за изгибами Хадды и крышами базара, ютился маленький западный порт. Налево от Таурията темнели неприступные стены Королевской гавани, к ним с гор бежала ровная линия городского акведука, который питал занимавшие северо-восток Шарахая рощи, плантации и рукотворное озеро.

Город поили Хадда и колодцы, но акведук, несущий воду из глубокого горного источника, был бесценен. Он не раз помогал Шарахаю пережить засуху: выстоять, раскинуться во все концы пустыни.

С маяка открывался вид на старые городские стены. Они окружали теперь не только Золотой холм, церковный квартал и училище – самые богатые районы вокруг Таурията, – но и живое сердце Шарахая: торговый квартал, базар, рынок специй.

Город давно перерос древние стены, подмял под себя безжизненную пустыню, вытянулся на запад, где ютились в лачугах бедняки.

Чеда всегда благодарила судьбу за то, что позволила ей жить в Розовом квартале, в тени старых стен, возле базара. По крайней мере, это безопасное место. На окраинах же вспыхивали эпидемии и процветал разбой – у местных не было денег ни на то, чтобы содержать дружину, ни на взятки Серебряным копьям.

– Что Воинство Безлунной ночи сделает, если добьется своего, Осман? Что они сделают, если асиримы вдруг исчезнут, оставив Шарахай без защиты?

Она помолчала, давая ему время обдумать вопрос. Пусть асиримы собирали кровавую жатву в ночь Бет За'ир, они также были оружием Стальных дев, защищавшим город. Защищавшим королей. Даже мечтая отомстить, Чеда не могла не признавать, что власть Королей – залог спокойствия Шарахая. Они держали на расстоянии не только кочевые племена, но и жадных до чужих земель соседей, недобро посматривающих на Шарахай со дня его заложения.

– Они вновь начнут войну, которую закончили Короли, – ответила Чеда на свой же вопрос. – Сровняют город с землей и вернут жизнь в Шангази на круги своя.

– Ты и правда в это веришь? – спросил Осман. – Четыреста лет прошло, Чеда. Кочевники изменились, даже те, что относят себя к Воинству. Масид может быть безжалостен в бою, но, поверь мне, с пером и счетоводной книгой он управляется так же ловко, как со своими шамширами. Содержание Воинства требует денег, знаешь ли: нужно кормить коней и чинить корабли. «Легкое дыхание» тоже наверняка стоило ему немало. Масид не станет стирать Шарахай с лица земли, не станет и переселять сюда кочевников. Ему нравятся оба мира, он желает лишь, чтобы Короли убрались, а его люди жили как считают нужным.

– Ты говоришь как человек, который не желает знать, что происходит в его городе. Который строит догадки вместо того, чтобы искать истину.

– Это не мой город.

Почему-то, стоя над Шарахаем, раскинувшимся внизу, Чеда впервые почувствовала, что Осман не чужой ей. Если б только она могла его полюбить! Вместе с ним управлять его небольшими владениями. Он как-то предлагал ей выйти за него, но она так и не соблазнилась. К тому же, обещание, данное матери, важнее: войти в дом Османа значит навсегда оставить мысли о мести. Осман яростно защищает свою собственность – а Чеда станет его собственностью, стоит им перешагнуть порог общего дома. В один прекрасный день он потребовал бы от нее забыть ту клятву.

– Ты же любишь это место не меньше моего.

– Я не то имел в виду.

– Я знаю. Шарахаем владеют Короли… но если не они, то кто? Масид Исхак'ава? Пустынные шейхи?

Над далекими песками кружили стервятники. С маяка не видно было, но Чеда знала, что они летают над цветущими садами. В тех садах растут адишары, оттуда в Священную ночь приходят асиримы и туда же возвращаются. Цветущие сады окружают город, словно защитный рубеж, созданный самими богами.

– Расскажи мне, кто послал Масиду камень, Осман. Зачем тебе рисковать своими людьми, если есть я? Ты же знаешь, я буду осторожна и расскажу тебе обо всем, что узнаю.

Осман перевел взгляд на Таурият, на Обитель Королей, будто пытался сквозь стены проникнуть в чужой разум.

– Порой я думаю, что Короли никогда не исчезнут, ведь город и власть над пустыней подарены им богами.

– Значит, хочешь довериться судьбе?

Осман обернулся к ней, смерил оценивающим взглядом. Не как любовник. Как хозяин Ям, выбирающий бойца.

– Через два дня в Ямах будет турнир.

– Знаю.

– Белая Волчица выйдет на бой?

– Белая Волчица ранена, – осторожно сказала Чеда. – Но сможет потягаться с парочкой псов.

– Ей стоит попробовать. – Осман вернулся к лампе и открыл люк. – Возможно, что-то для нее прояснится.

Он спустился по лестнице и захлопнул люк, оставив Чеду один на один с необъятным Шарахаем.

Она бросила задумчивый взгляд на Розовый квартал, на Колодец – район, где грязным, растоптанным и забытым богами цветком темнели семь бойцовских ям Османа.

Почему он так хотел, чтобы она сражалась? Все знали, что близится Таванди, крупнейший бойцовский турнир в году, но что задумал Осман? Хочет проверить ее? Хочет, чтобы она поборолась за сведения? Что ж, пусть будет так.

Горе тому, кто осмелится выйти против нее.

Глава 13

– Ваше величество?

Ихсан, Сладкоречивый Король Шарахая, поднял глаза от записей. Перед ним склонился тощий, как скелет, Толован, служащий его визирем последние тридцать лет.

– Гость прибыл, – сообщил Толован. – Отдыхает на веранде.

Дождавшись кивка, он поспешно ушел, только мелькнули длинные полы темно-синей абайи.

Ихсан вновь обмакнул перо в тушечницу и вернулся к записям о событиях утра. Закончив, он достал из шкатулки пригоршню чистейшей белой соли, рассыпал по влажным страницам.

Дождавшись, пока высохнут чернила, он встряхнул книгу и высыпал посеревшую от чернил соль в сосуд – за ужином добавит ее в еду. Мысль о том, что он ест собственные слова, успокаивала, словно таким образом он заключал договор с прошлым. Вот почему Ихсан так тщательно записывал свои планы, протоколы встреч с другими Королями, все, что произошло за день, и многое другое. Однако о предстоящей встрече он записи не сделал. Некоторые вещи лучше скрывать и от людей, и от богов.

Он спустился на первый этаж, скользнул полами золототканного тауба по белым травертиновым ступеням, и двустворчатые двери, ведущие на веранду, распахнулись перед ним.

Отсюда открывался вид на юго-восток Шарахая и бесконечную пустыню, тянущуюся до горизонта. На веранде стоял лишь один стол с двумя стульями, возле него замер крепкий мужчина с аккуратно подстриженными усами и бородкой.

Мигир Халим'ава аль Кадри, сын шейха Халима, повелителя Огненных дланей.

На Мигире был алый тюрбан – вещь непростительная для жителей Шарахая, но дозволенная сыну шейха, прибывшему с дипломатическим визитом. Охряные татуировки выделялись на оливковой коже его носа, подбородка, щек и в особенности ладоней – в отличие от других племен, Кадри покрывали татуировкой не тыльную сторону рук.

Увидев Ихсана, Мигир склонился и протянул раскрытые ладони. Значение жеста угадать несложно: приходя с миром, мы открываем другу наши истории, но враг увидит лишь кулаки, сжимающие сабли.

Жест этот совершенно не сочетался с цветом головного убора, значившим, что его владелец вступил на путь войны. За последние десятилетия, впрочем, алый тюрбан сделался знаком упрямства, совершенно детского неповиновения. Так шейхи и их посланники показывали, что не подчиняются Таурияту, но, по мнению Ихсана, Мигир в своем щегольском наряде выглядел утопающим, схватившимся за соломинку.

– Таурият приветствует тебя, – сказал он, кланяясь в ответ.

– Мой отец передает пожелания благоденствия Королю Шарахая.

– Одному из Королей. – Ихсан сел, зна́ком предлагая Мигиру сделать то же самое.

Следующий жест в сторону дверей предназначался слугам, немедленно уставившим стол вазами с виноградом, блюдами маринованных овощей, свежими лепешками, копченым козьим сыром, недавно завезенным из Каимира, тарелочками хумуса и оливкового масла, а под конец – баклажанового пюре, к которому Ихсан недавно пристрастился.

Хрустальные кубки наполнились трижды процеженным томатным соком, золотящимся на солнце. Слуга открыл деревянную шкатулку, и Мигир застыл, пораженный: пара кубиков льда, подхваченная серебряными щипцами, опустилась в его кубок.

– Еще? – спросил Ихсан, когда его собственный кубок наполнился льдом до половины.

– Нет… благодарю… – выдавил Мигир. Он выглядел как пустынный пес, впервые увидевший лед. Впрочем, почему «как»? Он таким и был, однако гордость не позволяла это признать.

– Ты проделал долгий путь, – заметил Ихсан, пригубив из кубка. – Огненные длани ведь откочевали к летним холмам, не так ли?

Мигир отхлебнул сока, глядя, как слуги выставляют последние блюда – жареный козий сыр, еще горячий, и пирожки с хрустящим луком. Он оторвал кусочек лепешки, зачерпнул им баклажанового пюре.

– Как только мы туда прибыли, я немедленно взял курс на Шарахай.

– Довольно поздно.

– У подножья гор была хорошая охота, – пробормотал Мигир с набитым ртом. – Антилопы. Козы. Дюжины пустынных собачек.

– Дай боги, чтоб так было и впредь.

Мигир улыбнулся, запив пюре соком.

– Милостью Бакхи.

Какое-то время они молчали, отдавая должное еде и городскому пейзажу. Звуки Шарахая – гул толпы, перезвон кузнечных молотов – едва доносились до веранды, будто дворец Ихсана лежал за завесой сновидений.

Торговля, подумал Ихсан. Рост. Движение вперед. Как не похож, должно быть, этот мир на мир Мигира! Юноша явился из пустыни, его жизнь подчинена кочевому укладу – бесконечное путешествие по кругу, прерываемое лишь войнами заскучавших шейхов. Оно так же чуждо Шарахаю, как истекающий соком мирейский фрукт, лежащий на тарелке перед Ихсаном. Однако Мигир принес новости, касающиеся Янтарного города. А если точнее, новости, способные повлиять на его судьбу, как намекнул отец Мигира, прося об аудиенции.

Мигир сидел как на иголках. Он явно желал поскорее перейти к делу, но Ихсан не спешил: сначала нужно перекусить. Не стоит демонстрировать свой интерес: в лучшем случае Мигир примет это за уступку, в худшем – за слабость.

– Удачны ли походы Кадри? – спросил Ихсан, глядя в пустыню. На горизонте собирается буря, подумал он. Пойдет прямо на Таурият.

– Грех жаловаться, ваше величество, грех жаловаться! Корабли, что вы дали моему отцу, служат нам верой и правдой. Мы начали торговать с южными кундунскими деревнями, как вы и советовали. Отец велел передать вам глубочайшую благодарность.

Ихсан отмахнулся не глядя, будто такая малость вовсе не стоила благодарности. Однако он прекрасно осознавал, что то было не одолжение, а сделка: вместе с кораблями, конями и клинками Кадри и три других шейха получили незначительные торговые пути, поддерживать которые Шарахай больше не желал. Стальные девы слишком заняты, охраняя основные пути от пиратов и казня преступивших закон, не говоря уже о путях малых, ведущих из Кундуна и Маласана. Нужно следить, чтобы торговцы не обходили Шарахай и караван-сараи, где поджидают сборщики налогов.

Но если б все было так просто! Асиримы, веками беспрекословно подчинявшиеся, рвались с поводка. Некоторые покорялись Стальным девам только по приказу Месута, Короля-Шакала, Повелителя Асиримов. Были и те, что вовсе отказались подчиняться. Их, разумеется, уничтожили, однако патрулировать пустыню сделалось сложнее.

«Это пройдет, – сказал Месут, когда Короли выразили свои опасения. – Как песчаная буря проходит через Шангази».

Однако песчаная буря может убить, подумал тогда Ихсан. Шангази не благоволит нам так сильно, как ты пытаешься убедить.

Знаки были едва заметны, как лепестки акации среди барханов, но множились быстро и не давали Ихсану покоя. Границы Шарахая уже не так неприступны, как двести… да что там, двадцать лет назад. Но почему бы не обернуть это в свою пользу? Почему бы не заручиться поддержкой шейхов, выдав это за великодушие Королей?

Все сработало даже лучше, чем он рассчитывал, и встреча с Мигиром служила прекрасным тому примером: еще два года назад шейх не послал бы своего сына на Таурият – отправил бы визиря и потребовал встречи с королевским представителем посреди пустыни. Но вот Мигир сидит за одним столом с Королем – может, не до конца доверяя, но по крайней мере заинтересованный во взаимной выгоде. Пусть таких, как его отец, немного, они подают пример другим племенам: задумайтесь, так ли нужно идти против интересов Шарахая?

Мигир опустошил наконец свой кубок, на мгновение прикрыл глаза, наслаждаясь прохладой, скользящей по горлу, и обернулся к Ихсану.

Вот теперь начнется самое интересное.

– Мой повелитель, – начал Мигир. – Я принес вести от отца.

– Мог ли я помыслить, что доведется увидеть такое мрачное выражение на таком юном лице! – Ихсан изобразил озабоченность. – О чем желает поведать твой отец?

– В пустыне неспокойно.

– Неспокойно?

– Да, ваше величество. Люди собираются.

Ихсан поднял брови, притворяясь удивленным.

– Для чего же?

– Собираются вместе, в одно великое племя.

– Воинство Безлунной ночи?

Мигир нехотя кивнул. Не потому что стыдился соплеменников, а потому что несколько лет назад последовал бы за ними. Ихсан видел пламя в его глазах, гнев: юнец не хотел ехать сюда, не хотел вести переговоры. И размышлял, не вонзить ли сейчас нож Королю в горло.

– Аль'афа Хадар уже давно жаждет нашей крови, юный Кадри. Скажи же, в чем отличие на этот раз?

– Мы никогда еще не видели столько воинов! Они думают, что Шарахай слаб, что его можно взять голыми руками. Глупые слова, однако ими Масид и его отец Исхак смогли сбить с пути молодых и буйных.

– Кто-то из твоих людей присоединился?

Мигир помолчал, тщательно подбирая слова.

– Вы мудры, ваше величество, и наверняка уже догадались.

– Тогда я, признаюсь, в замешательстве. Разве мы не заключили союз с вашим шейхом? С другими шейхами?

– Истинно так. Но в пустыне память живет долго.

Так ли долго, подумал Ихсан.

– Некоторые, – продолжил Мигир, – считают, что есть поступки непростительные.

– А твой отец? – поинтересовался Ихсан. – Чего он не может простить?

– У моего отца есть иные заботы, кроме гордости.

– А ты, сын Халима? Чего не можешь простить ты?

Мигир глубоко вдохнул.

– Ваше величество, я не желал вас оскорбить.

Ихсан изобразил удивление.

– Оскорбить меня?

– Вы ведь знаете, как умерла моя мать.

– Поистине трагический случай. Одна царапина, нанесенная асиримским когтем… но к чему рассказывать это Кадри. Вы прекрасно знаете, как опасны асиримы.

Лет десять назад Хусамеддин, Король Мечей и Повелитель Стальных дев, взял двадцать пять лучших бойцов и двенадцать асиримов и пошел по следам контрабандистов. Он разорил несколько караван-сараев на северо-западе, и наконец след привел его к стоянке трех племен. Среди них были и Огненные длани.

Хусамеддин не отличался состраданием. В той битве асир ранил когтями Сиалу, мать Мигира. Подобная рана означала медленную, мучительную смерть. Халим явился к Королям, умоляя о снисхождении, о лекарстве, о волшебстве Королей, наконец.

Три раза Ихсан принял его в своем дворце. И три раза отказал.

«Короли не прощают оскорблений, – сказал он тогда убитому горем шейху. – Но союз с нами может принести плоды. В отличие от раздора».

В глазах Халима горел тот же огонь, что в глазах его сына, однако постепенно он угас, и старый шейх нехотя заключил договор с Шарахаем. Ихсан понятия не имел, как тот смог убедить своих людей прислушаться, но, глядя на Мигира, понимал, что далось это нелегко.

Мигир встал, со скрипом отодвинув стул. Да, тот же огонь… однако этот юнец слишком дерзок, слишком уверен в себе. Неудачное сочетание, многих приведшее к гибели.

– Воинство Безлунной ночи собирается, – бросил он. – Среди темных дюн. У ваших границ. На ваших улицах.

– На наших улицах?

Мигир не обратил внимания на снисходительный тон.

– Так сказал отец. Воинство что-то замышляет в Шарахае. Отец слышал, что они получили какое-то послание прямо у вас под носом, что благодаря этой вещи Короли падут. Он отправил людей перехватить послание, потому что держит слово. Все Кадри держат слово.

– И что же нашли его люди? – откинувшись на спинку стула, спросил Ихсан. Взгляд его был холоден как лед, тающий в кубках.

– Мы не знаем, – неохотно ответил Мигир. – Один из них мертв, другой исчез.

– А что думает твой отец? Что, по его мнению, получило Воинство?

– Мы не знаем, но отец велел передать, что мы продолжим поиски. Он предупредит вас, когда все откроется.

Мигир поклонился, приставив кулак к ладони. Не враждебный жест, но и не та дружественная демонстрация рук.

Ихсан едва сдержал улыбку. Нет, в молодом Мигире пламя не угаснет так просто.

Толован заглянул на веранду, ожидая приказаний, но Ихсан покачал головой, и визирь пропустил уходящего юношу.

– Плодотворно ли прошла ваша беседа с сыном пустыни?

– Она прошла… интересно, Толован.

– Интересно, мой повелитель?

– Вот именно. Забрасывая сеть, никогда не знаешь, что попадется. Но если забрасывать ее часто, обязательно поймаешь хоть что-то.

– Надеюсь, в этот раз вам попалось нечто хорошее.

– Выводы делать рано. – Окинув взглядом стол, Ихсан поднялся на ноги. – Слишком рано.

И все же, шагая ко дворцу, он улыбался.

Глава 14

Семь лет назад…

Чеда встала на колени под окошком на втором этаже аптеки и осторожно выглянула между ставнями. Внизу прошли, весело болтая, три женщины в ярких галабиях: изумрудной, шафранной и желтой, как золотарник.

Они приходили каждую неделю, якобы за притираниями для кожи, а на самом деле за раль шанадом, «летним огнем», – вызывавшим видения наркотиком из редкого кундунского цветка.

За четыре года жизни с Дардзадой Чеда повидала в его аптеке много «лекарств», больше того – сама готовила их, долго и нудно. Может, рецепт придумал Дардазада, но своими грезами эти женщины были обязаны ее тяжелому труду.

Из переулка напротив высунулся Эмре, пристроился за ними, вышагивая на полусогнутых ногах, задрав нос и глупо размахивая руками.

Чеда хихикнула, но замерла от страха, когда Эмре дошел до аптеки. Он перестал кривляться, и все же увидь его Дардзада, сразу понял бы, что Чеда что-то задумала.

Она прислушалась. Вот открылась дверь, скрипнула половица – Дардзада вышел из мастерской, и одна из женщин немедленно вывалила на него историю о прекрасной лошади, которую выбрала к двенадцатому дню рождения дочери… Голоса постепенно смолкли – значит, Дардзада отвел постоянных покупательниц в сад на задах аптеки, выпить чашку чая.

Чеда распахнула ставни, выскользнула на карниз, а потом, сделав сальто, приземлилась в уличную пыль так тихо, как смогла. Мгновение, и они с Эмре припустили вниз по улице.

На бегу Чеда отвесила другу подзатыльник.

– Ай! Это за что?

– За то, что ты дурак. Я же сказала не дразнить Дардзаду!

– Я не его дразнил, а тех дамочек. Видела, как они вышагивали? Будто им вся улица кланяться должна!

– Может, и должна.

– Да я не про то! – Эмре отвесил ей подзатыльник в ответ и рванул вперед. Чеда легко догнала его, ущипнула за ухо, и вдвоем, хохоча, они сбежали по каменной лестнице на берег Хадды.

В Шарахай пришла весна, и река набухла во все русло. Если дожди продолжатся, будет много рыбы. Старый Ибрагим сказал, что Хадда даже может выйти из берегов.

«Все на то указывает, – сказал он как-то, рыбача на старом мосту. – Вот увидишь! Ибрагим все помнит!»

Он постучал пальцем по своей широкополой шляпе, пятнистой от пота.

«Ибрагим ведает знаки».

«Какие знаки?» – спросила Чеда, но Ибрагим только поморщился, будто съел маласанский лимон. «Лучше тебе не знать, девонька, лучше не знать».

Они побежали дальше, вдоль берега. В самом центре города река текла среди камней канала, богатые шарахани гуляли по мощеным тротуарам, потягивая розовый лимонад, глядя с мостиков в чистую воду.

Серебряные копья проводили двух несущихся куда-то чумазых детей подозрительными взглядами. Эти взгляды преследовали Чеду с Эмре до самого Горбуна, старинного моста, широкого и короткого. Странно, но шум Желоба, проходившего совсем рядом, сюда едва доносился.

Вскоре высокие дома в четыре-пять этажей уступили место мазанкам и бедняцким лачугам Отмелей.

У реки было шумно: жители облепили берега, стирая белье, на мелководье плескались дети. Цапли вышагивали среди тростника, выискивая илистых прыгунов. Десяток уличных мальчишек и девчонок по щиколотку в воде отрабатывали тал селеш, танец с мечами. Завидев чужаков, они опустили деревяшки, некоторые даже двинулись в сторону берега, но Чеда с Эмре показали на ножи у пояса и промчались мимо, на северо-запад, сквозь весенние крики птиц и всплеск рыбы, выпрыгивающей из воды, сквозь гудение насекомых: все незнакомое для детей, выросших в городе, что пересыхает на десять месяцев в году, будто чужая страна. Похоже ли это на Маласан, где только плюнь – обязательно в какую-нибудь реку попадешь, или на Мирею, где каждую неделю дожди?

Чеде никто не верил, но на самом деле она не хотела бы там жить. Пустыня в ее крови. Ей смешно было даже подумать о том, чтоб уехать.

– Чего? – спросил Эмре, глядя на нее, как на чокнутую.

– Чего?

– Ты сейчас начала смеяться просто так.

– Ну и что? – ответила она, улыбаясь. – А ты на бычью задницу похож, но я же ничего не говорю!

Эмре попытался ткнуть ее в плечо, но Чеда увернулась и ускакала от него. Так, крича и пытаясь достать друг друга, мешая рыбакам, они вырвались на окраину.

– Вон там! – прошептал Эмре, показывая пальцем на кусты с яркими оранжевыми цветами.

Несколько дней назад они спрятали там туго набитые сумки и заложили их пирамидкой из камней.

Накинув свою сумку, Чеда почувствовала, как предвкушение щекочет внутри. Они набрали припасов на несколько дней, хотя собирались вернуться к утру.

На краю пустыни Эмре спросил:

– Ты точно уверена?

Чеда прищурилась на солнце, на сверкающую реку.

– Конечно, уверена.

– Зачем твоя мама ходила к цветущим садам?

Эмре хитрил. Он давно хотел узнать, но дождался, пока они не оказались на полпути к садам. Это сработало – теперь нечестно было бы молчать.

– За цветами.

– Это я знаю. Но почему?

Чеда не удивилась, что он догадался про цветы. Зачем еще туда ходить? Но ей стало стыдно, что она так мало знает про маму.

Конечно, однажды Айя рассказала бы ей и про лепестки, и зачем она их собирала, просто ее поймали раньше. Несколько месяцев назад Чеда спросила Дардзаду.

Это была ошибка.

Он начал орать, стоило ей заикнуться об этом, а когда она спросила снова, побил ее и запер в комнате, чтоб подумала о своем поведении. Держал взаперти до следующего вечера, на хлебе и воде, ворча, что если Короли поймают, то Чеде и этого не видать.

После такого она зареклась спрашивать, но «воспитание» Дардзады не могло затушить пылающий внутри огонь. Наоборот.

Она слишком долго тянула.

Несколько недель они с Эмре планировали эту вылазку: как незаметно сбежать из дома, что взять с собой. Только одно Чеда не продумала: что скажет Дардзаде, когда вернется. Она знала – он разозлится, будет просто вне себя, но ей ведь уже тринадцать. Она докажет ему, что принадлежит сама себе – он не сможет больше прятать ее от мира. И мир от нее.

– Иногда она давала мне лепестки, – сказала Чеда, прыгая по круглым речным камням. – И ела сама.

Эмре попытался прыгнуть за ней, но поскользнулся и шлепнулся в воду, подвернув ногу.

– Когда? – спросил он, шипя и хромая, но делая вид, что ничего не случилось.

– На праздники. Но не те, что заставляют праздновать Короли, а дни богов, которые отмечают кочевники.

– Но зачем давать тебе то, что Короли любят больше всего на свете? – Эмре догнал Чеду на камнях у изгиба реки, где у скалистого берега грустила, как надгробный камень, одинокая, всеми забытая башня. – Зачем вы ели цветы? Их же едят только Девы.

На этот вопрос Чеда пыталась ответить себе давно, еще до маминой смерти. Но мама никогда не рассказывала.

– Наверное, она собирала их и давала мне, потому что Короли запретили так делать. Она всю жизнь делала то, что запрещали Короли.

– Она была из Воинства?

– Нет, – быстро сказала. Чеда. – Она говорила, что Воинство слишком жестокое. Ей было с ними не по пути.

– Но если она хотела убить Королей…

– Я не знаю, что она хотела с ними сделать.

– Но если они убили ее…

– Знаю. Но, может, она попалась им случайно. Может, она хотела что-то у них украсть.

Эмре нахмурился.

– Ты сама-то в это веришь?

– Не особенно, но правды я не знаю. И, наверное, никогда не узнаю.

Эмре помедлил.

– Тогда… – начал он тихо, но уверенно. – Почему ты не перестанешь?

Чеда взглянула на него, как на сумасшедшего.

– Потому что они убили ее.

– Я знаю. Но люди каждый день умирают.

Чеда остановилась как вкопанная, глядя ему в лицо.

– Уходи. Мне не нужна твоя помощь, сама справлюсь.

– Нет, – ответил он. – Я хочу с тобой.

– Ты же сказал, чтоб я перестала!

– Нет, не сказал. – Эмре посмотрел на нее удивленно и напуганно. – Просто…

– Просто что?

Эмре не ответил, глядя куда-то за ее плечо, дернул подбородком, мол, «там».

Чеда обернулась и увидела над краем берега любопытную волчью морду. Волчонок подошел ближе, настороженно глядя на них, и – Риа милостивая! – он был белый. С серой мордочкой и серыми пятнами на холке, но – белый. Чеда никогда раньше не видела таких волков.

Продолжить чтение