Останься в Вейзене

Пролог

Пожалуйста, остановись!

Хочется зажмуриться и закричать. Что угодно, лишь бы не видеть безобразие, которое творится вокруг. Бесстрашные солнечные лучи бьют прямо в глаза, выжигая сетчатку. Вдоль дорог бегут ручьи – словить бы ветер и запустить клетчатый кораблик, что побежит с автомобилями наперегонки, да только тетради превратились в пепел несколько лет назад.

Зарождаясь на крыше, капель настукивает о бетон фортепианные партии, и каждая нота попадает в сердце острой стрелой.

Я раньше любила весну. Ждала её, начиная с самого первого дня декабря.

Теперь не люблю. Будь моя воля – умчалась бы на далекий север, где настоящая весна не наступает никогда. Да только, боюсь, там я буду ещё бесполезнее.

Пожалуйста, остановись!

Я не могу поспеть за тобой. Бегу, что есть сил, но все равно остаюсь на месте. Дыхание сбилось, мышцы горят – я вот-вот потеряю всякий тонус и упаду безвольной куклой.

Я не могу смотреть на улыбки – они опаляют меня не хуже солнца. Не могу смотреть на воробьев, которые резвятся в новоиспеченной луже. В детстве мечтала о крыльях – чтобы посетить как можно больше мест, заглянуть в каждый уголок нашего огромного мира. Всё ещё не откажусь от них – ведь под крыльями можно спрятаться, последовав примеру летучей мыши.

Пожалуйста, остановись!

Почему все куда-то спешат? Я уже не надеюсь успеть. Точно знаю, что не успею. Жизнь доказывала это неоднократно: манила аппетитным кусочком сыра, отсутствием хищных котов и злобных людей. А затем хватала мой хвост за мгновение до того, как я успею смыться.

Прекратился писк. Погас зеленый свет.

Пожалуйста…

Нет. Запущенный процесс невозможно прекратить, пока он не достигнет некоторой точки – состояния равновесия.

Можно не пытаться. Но я зачем-то попробовала, за что и поплатилась.

Вдруг стала всем – тело будто уменьшили в сотню раз, пытаясь уместить в стаканчик из-под кофе. Но уже в следующее мгновение разлетелась на множество невесомых частиц.

Глава 1. О магии и фиалках

Давно не чувствовала такую легкость. Что только не пробовала: йогу, медитации, безуглеводную диету, ложиться раньше десяти и перед сном втирать в виски лавандовое масло – всё равно на следующее утро вставала разбитой.

Зато сейчас так легко, что хочется смеяться. И нет никакого желания открывать глаза – родные стены должны лечить, но меня только вгоняют в апатию.

Так, постойте… Вокруг пахнет точно не лавандой. Скорее, апельсином и скошенной травой. Чем-то таким… августовским, слишком красочным и даже слегка приторным. Не припомню, чтобы я покупала новое эфирное масло. В целом плохо помню, как прошёл мой вчерашний день. Обычно утреннюю меня это не смущает: прошлый день забывается, поскольку мало чем отличается от позапрошлого. Но сегодня что-то явно пошло не по плану.

И подушка странная. Слишком мягкая: кажется, будто голова утонула в ней почти полностью – наружу торчит только кончик носа. Непривычно. И неправильно. Мне уже давно не пятнадцать лет, когда простительно ночевать у подруг на незнакомых подушках.

Пора.

И я открываю глаза.

Теплый желтый свет. Осторожно заглядывает из-за двери, будто решает, готова ты к откровениям или пока не особо. Слегка подсвечивает контуры комнаты: громоздкий комод с треугольными ручками, абажур лампы, с которого свисают громоздкие лохматые кисточки. Создаёт блики на винтажных рамках картин, которыми украшены стены. Что именно изображено на этих картинах, разглядеть не удаётся.

Не припомню, чтобы вчера я ходила в музей. По крайней мере, укладываться спать я бы в нем точно не стала.

Я присела, и кровать тихонько скрипнула. Красивое постельное белье – в местном полумраке красное, как кровь на ритуальном алтаре… А я почему-то не в кружевном ночном платьице, а в своей самой обычной одежде. Не самой презентабельной… На джинсах – две рваные дырки, одна от производителя, другая от самой себя, это я так упала прошлым летом…

И как я удосужилась здесь оказаться? Ни одной догадки не осталось. Попробуем включить логику. Если бы я притащилась сюда в беспамятстве, то наверняка оставила бы дверь открытой нараспашку, не беспокоясь о собственном уединении. И тогда жёлтого света в этой комнате было бы куда больше. С другой стороны, меня здесь никто не запер. Этот факт внушает нечто вроде надежды. Я в любой момент могу подняться и уйти. Значит, не так уж здесь и страшно.

В школах и университетах нас учат множеству интересных вещей, но реальной пользы эти знания приносят мало. Что делать в моей нынешней ситуации? Одна, непонятно где, непонятно как… С провалом в памяти в придачу. Инстинкт самосохранения просит оставаться на месте и не привлекать к себе лишнего внимания. Зато исследовательский интерес прямо-таки подталкивает к двери: одним глазком бы выглянуть наружу и осознать, насколько опасные вещи там творятся.

А где телефон? Карманы пусты, как будто я только что сняла джинсы с сушилки.

Мне перестаёт все это нравиться.

И в голове внезапная мысль: ведь опять не успею… Да что же такое произошло вчерашним днём? Проблемы с памятью становятся критическими. Надо записаться к врачу. Только сначала выберусь отсюда.

А на полу – прекрасный ковер, раз в тысячу мягче подушки. Ноги утопают, будто идёшь по болоту. Кстати, а почему я в одних носках?..

Снаружи коридор, как в дорогих отелях: идеально гладкие бежевые стены, ночнички, уткнувшие взгляды в потолок, и два ряда одинаковых дверей. Только номера дверей отсутствуют. Это что же получается? Я умудрилась кого-то подцепить, и мы настолько друг другу понравились, что решили снять номер (явно не самый простецкий)? Я обычно только всевозможные простуды цепляю.

И куда он делся, этот загадочный господин?..

Если есть номера, должен быть и ресепшен. Ничего со мной не случится, если я спущусь вниз. В приличных местах повсюду навешаны камеры. По крайней мере, поинтересуюсь, который час. И где мы вообще располагаемся.

Тихо-то как… Может, я раньше времени проснулась?

Коридор внезапно закончился. Я надеялась столкнуться с лестницей или хотя бы очередной дверной галереей. А столкнулась с женщиной, которая шла в мою сторону.

Интересные здесь посетители. Или работники. Тогда тем более интересные. Моя старшая сестра когда-то увлекалась косплеем и на сходки с единомышленниками примерно так же одевалась. На женщине платье в пол – зеленый бархат, юбка-колокол, стоячий воротник с заостренными углами. А из-под юбки выглядывают загнутые вверх носы черных туфель. В кудрях русых волос у неё нить из мелких сверкающих камешков, на тонких губах – бежевая перламутровая помада, а в глазах, судя по всему, линзы, иначе они не были бы такими по-кошачьи зелеными. То ли из-за них, то ли из-за чего-то ещё лицо её кажется непривычным, неместным.

Она замерла. И уставилась мне прямо в лицо. Пробирающий взгляд…

– Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста, где мы?

Она явно меня услышала, но ответить не поспешила. Может, не понимает? Была бы неразговорчивой, отделалась бы кивком. Но уж точно не тотальным молчанием.

Ещё одна нехорошая мысль. А вдруг мы и вправду говорим на разных языках?

– Hello! Tell me please where we are. – Тишина. – Bitte sagen Sie mir wo sind wir? – Тишина… – Bonjour! Pourriez-vous dire où nous sommes?

Когда я училась в школе, гуманитарные науки легко мне давались. Вот и хваталась за все языки, до каких могла дотянуться. Мы жили в не самом крупном городке, а оттого выбор языков был ограниченным, но всё-таки предоставлялся.

Хотя этот городок за всё время своего существования не привлёк, думаю, ни единого туриста, каждая из трех моих преподавательниц радовалась, что теперь-то я смогу помочь иностранцу, если он вдруг спросит у меня дорогу.

Поможет ли иностранка мне? Может, она итальянка? Всегда мечтала поизучать итальянский, но так до него и не добралась.

– Я поняла с первого раза, – вдруг очнувшись, она ответила на чистом русском. – Вам не за чем было повторять одно и то же четырежды. Впрочем, пройдемте. Вы рано проснулись. Мы ожидали, что это случится на семь минут позже.

Как невежливо. Если она и в самом деле поняла, что именно интересовало меня во всех четырех случаях, могла бы ответить хотя бы единожды. Впрочем, я не гордая, спрошу и в пятый раз:

– Где я?

– Вы в Вейзенской академии, точнее, в её гостевом корпусе, но я сомневаюсь, что сейчас вам это о чем-нибудь скажет. Пойдемте. – И она первая сдвинулась с места в том направлении, куда я и стремилась попасть. Так что я пошла за ней без лишних вопросов. Может, конечно, и зря.

– Что такое гостевой корпус, я могу догадаться, – заметила я.

– Вот и чудненько.

– Вы здесь работаете?

– Я здесь работаю.

Какая же она неразговорчивая, а мне сейчас очень хочется говорить – проверенное средство от тревожности. Хорошо, ещё одна попытка:

– Если честно, то я плохо помню вчерашний день и как здесь очутилась. Если вы не удивлены моему присутствию, вы, возможно, осведомлены об этом лучше меня. Не могли бы поделиться?

– Вспомните, не волнуйтесь. Вы отстаёте, – женщина обернулась и не самым ласковым взглядом посмотрела на меня. Но всё-таки через мгновение взгляд смягчился: из строго стал, скорее, жалостливым. Жалости я уж точно не заслужила. Если бы не одно но…

– У меня нет обуви, а пол холодный, – призналась я. Морозец и в самом деле пытался укусить за пятки. Он тоже не отличался особым гостеприимством.

Моя спутница вздохнула. Замерла на несколько мгновений – как тогда, в самом начале нашей встречи – и пообещала:

– Обувь будет ждать вас за углом.

– Надеюсь, без топора за спиной…

Мы шли по однотипным коридорам, вдоль одинаковых дверей. Много же гостей остаются на ночевку в этой академии… Как моя провожатая её назвала? Слово ещё было такое немецкое…

И куда, интересно, мы должны прийти? Скоро ли остановка? Если честно, я уже начинаю уставать. Это в школьные годы я в одной руке держала сборник иностранных слов, а в другой – лыжные палки, у меня даже парочка медалей есть, хотя и не самых престижных. Сейчас я совсем забросила спорт. Мой максимум – это встать с кровати и при этом удержать равновесие.

– Вот и они, – женщина качнула головой.

За углом и вправду стояла обувь, вот же шутница… Пара туфелек точь-в-точь как её собственные. Чёрная кожа, загнутый нос, плотно прилегающая основа и кокетливые шнурки, которыми нужно обхватить голень. Отлично впишутся в мой образ городской сумасшедшей.

Что удивительно, они оказались как раз: легли на ступню второй кожей, будто, пока я спала, кто-то сделал слепок моей ноги и применил весь свой талант, чтобы мне угодить. Надо будет узнать, в какой мастерской такое изготавливается. Финансов мне вряд ли хватит, но полюбоваться-то можно будет. Хотя бы одним глазком.

– Обувь вам и в самом деле пригодится, – вдруг смилостивилась моя спутница, – поскольку совсем скоро мы покинем гостевой корпус и попадем в более оживленную обстановку. Главное, ни о чем не беспокойтесь и не удивляйтесь сильно. Осмелюсь предположить, прежде вы не сталкивались с чем-то подобным, но, я уверена, вы быстро привыкнете.

Чему я должна удивляться? И к чему – привыкать? Услышанные от неё слова и мысли, додуманные собственной глупой головой, бросают меня в жар.

Мы остановились напротив широкой деревянной двери, составленной из двух створок с резным геометрическим орнаментом. От неё приятно пахло льняным маслом и только что потушенной свечой. Дверь хорошая. А мне вдруг стало страшно. Откуда-то возникло осознание: там, за этой дверью, приятного куда меньше, чем в ней самой.

Моя спутница потянулась к дверным ручкам: их здесь было две, по позолоченной ручке на каждую створку.

– Вы вернёте мне мой телефон? – спросила я прямо.

Она обернулась ко мне. И замерла. Зависла. Длилось это секунд семь, я уже начала нервничать. А потом женщина ответила, как ни в чем не бывало:

– Я не понимаю, о чем вы говорите. И… – На её губах появилась улыбка – слабенькая, но все-таки это была первая улыбка за нашу встречу. – Как я уже говорила, вам многое предстоит сейчас увидеть. Предупреждаю сразу, пока мы не перешагнули порог: я заведую этим местом. Меня зовут Феранта Клиншток.

Я не успела выразить радость от знакомства. Поскольку она шагнула вперёд.

Хорошая дверь. С прекрасным шумоподавлением. На нашей стороне царит тишина – самое то, чтобы выспаться. А на той, куда меня так яростно тянут – шум и гам. Множество голосов и лиц. Тысячи предметов и сотни огней. Где я очутилась? Куда же меня занесло?..

Мы оказались на втором этаже. В обе стороны от нас расположился проход метра три шириной. И левое, и правое ответвление по внешней стороне подпирали сравнительно невысокие стены, а те, в свою очередь, опирались на полки, заставленные книгами. Книги явно дорогие, в кожаных обложках, и явно используемые, судя по всеобщей легкой подкошенности. Между книгами иногда виднелась статуэтка: что-то вроде садовых фигурок, раскрашенных без особой прилежности. Больше всего было почему-то лягушек: один глаз на нас, другой наверх, а из пасти торчит набекрень кокетливый розовой язычок.

– Обмениваются прочитанным, – пояснила моя загадочная спутница, которую, как недавно выяснилось, зовут Ферантой. К имени у меня, конечно, есть отдельные вопросы…

– Почему именно лягушки? – спросила я.

– Говорят, они приносят удачу.

На правой стороне, вместо ближайшей к нам полки – скромное оконце. И вот что могу сказать: проснулась я вовремя, поскольку по ту сторону уже вовсю шпарит солнце. Эх, весна, весна… А ведь как чудно было всего пару месяцев назад: открываешь глаза, а за окном – беспроглядная темнота; уходишь по ней и возвращаешься сквозь неё же, пробираясь на ощупь. Всё недостатки и обиды прячутся в тени, и мир кажется не таким уж плохим. А теперь, пожалуйста, пришёл свет и тычет тебя во всякое неприятное носом в попытке научить хорошим манерам.

– Отсюда открывается скромный вид, – заметила Феранта, – не тот, что я бы хотела показать вам. Обождите.

Внутреннюю сторону проходов ограждают перила на извитых ножках. Гладкие и блестящие, как бильярдные шары. А прямо перед нами лестница, упорно идёт вниз метров на семь, а внизу – та самая жизнь. Высокие двери, сияющие стены, узорчатый пол. Такие разные, но такие похожие люди, на каждом – черная мантия, что оставляет открытыми лишь кисти рук и ноги ниже колена (если брать в среднем, не учитывая разницу в росте). Я такие надевала на выпускные – сначала как бакалавр, а после как магистр.

– Люблю отсюда смотреть, – поделилась Феранта. – Все кажутся такими трудолюбивыми, как будто смотришь… на муравейник? В хорошем плане. Когда всё гармонично и слажено и каждый на своем месте. Вы, конечно, совсем скоро убедитесь, что действительность не такая радужная, как мои слова. Но первое впечатление – оно ведь тоже важно?

Неудобные туфли. Точно не предназначенные для того, чтобы спускаться по лестнице. И совсем не подходящие для той, что в последний раз надевала обувь на каблуке года три назад. Я сосредоточила всё внимание на ногах, чтобы случайно не грохнуться. Ведь люди все ближе, и некоторые из них уже поглядывают в нашу сторону…

А Феранта говорит, как ни в чем не бывало. С одной стороны, хорошо, что она перестала молчать, а с другой – я не очень-то улавливаю смысл некоторых её высказываний. Одна из самых дискомфортных вещей в диалоге – это когда безуспешно пытаешься ухватить его нить, ведь ещё несколько мгновений, и говорить придётся уже тебе…

– Это забавно. Сверху можно видеть всех, наблюдать за всеми, но самой при этом оставаться незамеченным. Мы привыкли не поднимать головы. Вот вы, например, часто смотрите наверх?

– Я нечасто смотрю наверх, – согласилась я. – Но нас сейчас, кажется, все-таки замечают.

– Это неудивительно, – Феранта кивнула. – Вы не в форме, а я строго отношусь к тем, кто не соблюдает регламент заведения. – Вторая улыбка. – И вы идете со мной. Не бойтесь внимания – само по себе оно не приносит вреда.

Я боюсь внимания. Любого внимания к своей скромной персоне, даже если меня от скуки рассматривает пассажир с противоположного сидения автобуса. Внимания всех этих костюмированных людей я тем более боюсь.

– Как я здесь оказалась? – спросила я.

– Вы сами согласились оказаться здесь, – ответила Феранта, не глядя на меня.

– Я не могла согласиться.

– И тем не менее. Хотя, есть быть честными до предела, то вы были в слегка измененном состоянии, когда давали согласие.

Напилась? Это многое бы объяснило. Однако напиваться в одиночестве я не умею – обязательно нужна компания. А я точно не планировала на вчерашний день никаких встреч.

Я не успела ничего уточнить. Мы попали в людской вихрь. Оказались в самом эпицентре урагана.

Это место и в самом деле напоминало высшее учебное заведение. В моем университете был похожий коридор: по левую сторону большие лекционные аудитории, по правую – аудитории поменьше. Возле каждой толпится своя горстка молодых людей от восемнадцати и до двадцати двух лет, и по кислому выражению их лиц я поняла, что обсуждают они изучаемые предметы.

Вот только мой университет никто не стилизовал. А здесь явно ещё не отошли от хэллоуина. Сейчас, наверное, ещё немного погуляем, а потом откуда ни возьмись выскочат оператор с режиссером. У одного – камера под двадцать килограмм, у другого – хлопушка. И мы начнём снимать кино.

Пол исчерчен прямыми и дугообразными линиями, которые, пересекаясь друг с другом, образуют неповторимые узоры. Сам пол мраморный, а образуемые пересечениями пространства выложены из сверкающего бирюзового камня. Боюсь представить, сколько стоило такое удовольствие. Двери, ведущие в аудитории, по обе стороны огорожены колоннами, и каждую колонну обвивает спираль из множества огней. Вдоль коридора расставлены мощные деревянные столики на трёх ногах, будто и здесь музей оставил свой след. На одном столике возлежит талмуд, раскрытый на какой-нибудь наверняка важной страничке, а на другом стоит бюст солидного мужчины с бородой. Не признала, кого именно.

Я задержалась взглядом на девушке с копной рыжих волос и перстнем на указательном пальце – зеленый камень так и поблескивает под всеми этими светлячками… На мгновение мне показалось, что в районе её ладони блеснуло кое-что кроме: фиолетовое пламя, краткая вспышка, выбивающаяся из ряда вон. Я повернулась к Феранте, готовая задавать вопросы… Но, конечно, ей было не до того.

– Здравствуйте. Доброе утро. Здравствуйте. Благодарю. И вам насыщенного дня. Вы работаете над той ошибкой, на которую я вам указала? Доброе утро. Здравствуйте. – Голова – что лодка, которая неспешно покачивается на волнах, то взмывает вверх, то опускается. – Не опаздывайте на занятия, они вот-вот начнутся.

Через одного, студенты косились на меня, но напрямую никто не посмел обратиться.

Феранта оказалась права – совсем скоро по помещению пронеслась трель, как будто одновременно зачирикала тысяча канареек. Студенты попрятались в аудиториях: некоторые стремительно скрылись за дверью, а другие еле-еле сдвинулись с места. Даже в этом странном месте студенты почти не отличались от нормальных.

В конечном счёте мы с Ферантой все-таки остались вдвоем. Теперь каждое слово скользило по коридору, задевая огни и экспонаты, и отражалось от стен.

– Вы не выглядите удивленной, – удовлетворенно заметила Феранта.

– А должна бы, – согласилась я. – Где я? Признавайтесь, не бойтесь меня напугать. Меня в этой жизни уже ничего не удивит.

– Непростая была жизнь?

– А у кого сейчас простая? – Я пожала плечами. И поняла: кое-какое из сказанных ей слов сильнее прочих кольнуло слух: – Почему была? Я и сейчас вполне себе живая, хотя эта неизвестность, признаюсь, действует убийственно…

Я осталась стоять (не сдвинусь с места, пока не скажут правду! хватит!). А Феранта сделала несколько шагов вперёд и развела руки по сторонам. Затем обернулась ко мне и посмотрела то ли ласково, а то ли тоскливо:

– Вы в Вейзенской академии, как я уже и сказала. Название своё она получила благодаря тому, что лежит в непосредственной близости от Вейзена. Вейзен – самый прогрессивный город нашей скромной империи. Все изобретения рождаются здесь. Здесь свершаются все открытия. – Она внезапно понизила голос: – И это всё, о чем я могу сказать в коридоре – вы ведь сама вчерашняя академистка и знаете, что происходящее за дверью всегда интереснее записей на доске. Зато в моём кабинете нашему разговору никто не помешает. Предлагаю продолжить наш путь.

Я послушалась. Какая все-таки слабовольная.

– Как называется ваша империя?

– Великая империя Лейпгарт.

– Впервые слышу это название. И вообще я ничего не понимаю. Вы здесь кино снимаете?

Феранта взглянула на меня и качнула головой:

– До такого изобретения мы ещё не дошли. Но не сомневаюсь, что наши творцы работают над ним прямо сейчас. Наберитесь терпения. Как вас зовут?

– Варвара, – ответила я. Мне почему-то казалось, что и без представления Феранта знала обо мне всё-всё-всё. Только почему-то не решается применять эти знания.

– Вар-ва-ра, – повторила она. – Красивое имя. Колкое и огненное. Хорошо. Мне нравится. Наберитесь терпения, Варвара.

Если сравнить мой университет с этой академией, он проиграет по всем параметрам: не так стильно украшен, никто не носит мантии на постоянной основе, да и размеры моего университета в несколько раз скромнее (хотя учится в нём под десять тысяч студентов). Один коридор с лекционными аудиториями плавно перетёк во второй, а второй – в третий… Затем мы стали подниматься по лестнице: каждый подъём вел в аудитории поменьше, у нас в таких проводили практические занятия. Я отметила это мельком, поскольку всё внимание сосредоточила на собственных ногах.

И всё-таки ещё кое-какая штука попалась мне на глаза. Окна – невероятной красоты стрельчатые окна, опорные балки которых в зауженной части сплетаются в крону деревьев. А за ними – вид на сужающуюся крышу башни: сама башня темно-голубая, а сверху оканчивается чем-то вроде звезды, как новогодняя ёлка.

Если Феранта думает, что я у неё об этом не спрошу, она ошибается.

Ректорат (или куда Феранта меня так настойчиво ведёт?) расположился, я подозреваю, на самом верху одной из подобных башен. Поднимались мы к нему с максимальным погружением в атмосферу: пешком по винтовой лестнице. Я уже была не рада, что попросила у Феранты обувь. Отсутствие этих туфель не сделало бы мои белые воронья перья чуть более серыми, но изрядно облегчило бы экскурсию по этому странному заведению.

– Мы на месте, – наконец провозгласила Феранта. – Прошу вас, проходите.

В деканат я часто захаживала по разным вопросам, а вот в ректорат у нас пускали только избранных, и студентов к таковым не относили. Теперь понимаю, почему. Кабинет Феранты представлял из себя сосредоточение всего самого роскошного, что мы прежде видели в академии. Были здесь и бюсты – целая шеренга стоящих плечом о плечо бородатых старцев и женщин с высокими прическами. Были постаменты с разноцветными кристаллами, точнее, судя по границам цвета и неоднородности, сложными комплексами из нескольких кристаллов. Была своя небольшая библиотека, и книги в ней выглядели куда богаче, чем те, студенческие. Были кожаные диваны для гостей и огромный дубовый стол, заставленный не поддающимся описаниям приспособами.

Я опустилась на диван, наполовину погрузившись внутрь него.

А Феранта заняла своё законное место. Поправила нечто вроде чаши весов, украшенной гирляндой из ромбовидных зеркал, и внимательно посмотрела на меня.

Я поняла: мне наконец дают возможность высказать всё, что накопилось, и задать тысячу и один вопрос. Но дело было вот в чем: я всё никак не могла оторвать взгляд от окна прямиком за спиной Феранты. Оно здесь было чудесное, практически во всю стену. И из него открывался любопытный вид: столь же захватывающий, сколь невероятный.

Здесь было много таких острых башен. Они шли по ниспадающей: Феранта выбрала отличное место для наблюдений. Башни не повторяли друг друга: они отличались высотой, шириной и даже шпилями. Один был покрыт шипами, другой – полосками, третий оканчивался сложившей крылья птицей, четвертый напоминал булавку: тонкая ножка и массивная головка, и как только держится?

– В самом деле, отсюда открывается куда более впечатляющая картина, – согласилась Феранта. – Вы можете подойти поближе и посмотреть.

Подниматься с такого удобного дивана не хотелось, но всё же желание узнать истину победило. И давно я стала такой заинтересованной в происходящих вокруг меня событиях?.. Что-то мне подсказывает, что только сегодняшним утром.

Как оказалось, башни берут начало из ступенчатых стен: каждый закуток имеет свою высоту, из каждого торчит башня. Вдалеке, за стенами, лес. А внутри сего сооружения располагается аккуратный дворик с розово-белым гравием и деревцами, на которых уже начинают распускаться зеленые листья – видно даже отсюда.

– Мы где-то на юге, – поняла я. И опять практически не удивилась. – В моём городе ещё повсюду сугробы, только начал таять снег.

– Будь мы на юге, с этих деревьев уже можно было бы срывать апельсины, – заметила Феранта, – а эти ещё даже не цветут.

Я вернулась к дивану. Села, скинула с ног надоедливые туфли. И спросила устало:

– Зачем я вам нужна?

Кажется, Феранте понравился мой вопрос. Заметно воодушевившись, она принялась объяснять:

– Нам нужна ваша помощь, ибо вряд ли кто во всей империи сможет помочь нам, кроме вас. Видите эти кристаллы? – Она махнула рукой на сверкающие постаменты, и я кивнула. – Есть такие же. Только непростые. Мы выяснили, что они обладают некоторыми особенными свойствами для… Свойствами проводимости и накопления энергии. Мы понимаем, что это каким-то образом зависит от их состава и строения, но пока не научились его определять. И, соответственно, имеем в руках материал, но не можем найти ему применение.

– Свойствами чего? – только и спросила я.

Феранта долго смотрела мне в глаза. Слишком долго даже для человека, который решает, делиться собственной тайной с посторонней или всё же не стоит. Но всё-таки ответила:

– Особой чувствительностью к магии.

Теперь-то всё понятно. Я сплю. Не удивлюсь, даже если Феранта вдруг подлетит к потолку, а академия свернётся в клубок и покатится, куда глаза глядят. Сон многое объясняет. И ещё – здесь совершенно нечего бояться, поскольку всё происходит не по-настоящему.

– Что требуется от меня?

– Научите наших академистов тому, что знаете сами. Научите отличать кристаллы друг от друга и определять их свойства. Внесите свой вклад в развитие нашей магии и благополучие нашей империи. Мы достойно оплатим ваш труд.

– Почему вы уверены, что вам нужна именно я?

В этот раз внимание Феранты привлек сложенный из изогнутых линий шар, продетый сквозь тонкую серебристую цепочку.

– Мы знаем, что вам это под силу. Вы получили соответствующее образование. Мы уверены, что для вас это выполнимая задача. Задача, с которой вы прекрасно справитесь.

Отлично. Теперь обо мне судят, даже не успев познакомиться толком. Или ещё один вариант: обо мне знают больше, чем так старательно показывают. Не могу понять, что смущает меня больше.

– И надолго это мероприятие затянется?

– Здесь много академистов, – уклонилась от ответа Феранта. Но я, конечно же, сразу всё поняла.

Вспомнилась моя скромная комнатушка. Мы снимаем квартиру на двоих с бывшей одногруппницей: кухня с ванной у нас общие, но по личному уголку мы все-таки отхватили. У меня осталось немного вещей: большая часть из них сгорела вместе с тетрадями. Питомцами в съемной квартире тоже не разживёшься (хотя когда-то очень хотелось). И все-таки кое-что ценное в моей комнате имелось.

– Жаль, – заметила я.

– Жаль?

– У меня фиалки на окне цвести начинают. Понимаете… у меня в комнате широкий подоконник, и весь в фиалках. Собирала со всяких разных уголков. Шестнадцать горшков, но каждая фиалка отличается от другой.

– Да? – Забавно, что удивляться должна была я, но удивлялась Феранта. – И какая самая необычная?

– С зелеными цветками, – сказала, не сомневаясь. – Похожими на треснутые фисташки.

Она никак не прокомментировала мои слова. Зато вдруг вышла из-за своего стола и предложила:

– Я покажу комнату, в которой вы будете жить. Фиалок там нет, зато по соседству есть прекрасная женщина по имени Ирмалинда. Она учит академистов работе с травами. Она подскажет вам все нужные места и даже зал, в котором уже завтра пройдет ваше первое занятие.

– Хорошо. А учебный план? С темами занятий, контрольными точками, целями и компетенциями, в конце концов. Я ничего не понимаю.

Феранта вновь зависла. Ровно семь секунд – я посчитала ради интереса. Потом пообещала:

– Разберетесь на месте.

– И когда именно я окажусь на этом месте?

– Уже очень скоро. Обувайтесь, Варвара. Нам вновь пора выдвигаться. Я бы ещё побыла вместе с вами, но, к сожалению, у меня есть дела помимо.

Феранта поднялась со своего места, и мне ничего не оставалось, кроме как подскочить следом. Она остановилась у двери и вдруг зашептала:

– Наблюдайте. Не задавайте лишних вопросов – если захочется узнать что-то, о чем не стала бы спрашивать простая преподавательница из провинции, сразу обращайтесь ко мне. Я понимаю, что вам захочется узнать многое… И не говорите ничего лишнего о себе. Вы ведь и сами прекрасно понимаете, что в наш век больше всего ценятся знания. Материальное можно создать, если владеешь теорией. Но также и разрушить. Не передавайте ни в чьи руки оружия против вас.

Это всё просто прекрасно, но есть ещё один вопрос, на который мне хотелось бы знать ответ. Если всё это – иллюзия, то мне совершенно нечего бояться, и, значит, я могу его задать:

– Когда я проснусь?

– Уверена, что завтрашним утром, – Феранта едва заметно улыбнулась и опустила ручку двери, – перед завтраком и вашим первым занятием.

По ту сторону, в паре шагов от двери, оказался мужчина лет сорока. Скрестив руки на груди, он опирался на стену. Он был одет под стать Феранте: белая рубашка, бордовый жилет с глубоким вырезом, кожаные штаны с глубокими складками и поверх всего этого – кожаный же плащ с приподнятым воротником. Темно-русые волосы с несколькими нитями седины растрепались. На лице я разглядела щетину сроком в пару дней, между бровями – морщины. Много хмурится?

Завидев Феранту, эти брови взлетели вверх:

– Ферр! Наконец ты освободилась. Зато теперь я опаздываю во все места, куда только могу попасть.

– Ты и без того всегда опаздываешь, Гетбер. Не до тебя сейчас. Дай дорогу.

Гетбер послушно прижался к стене, и Феранта устремилась вперёд. Я пошла за ней следом – что мне ещё оставалось? Вроде бы о том, что нужно прятаться, меня никто не предупреждал. Да и как я спрячусь от этих несчастных… академистов, с которыми, возможно, даже успею немного пообщаться до того, как проснусь?

Прошла я недолго. Застыла под мужским внимательным взглядом, не в силах сдвинуться с места. Будто колдовство уже началось, и именно оно заставило меня остановиться.

Издалека его глаза казались карими – теперь же я различила, что они серые, на пару тонов темнее моих собственных.

– Доброе утро, таинственная незнакомка, – сказал Гетбер куда более чарующим тоном, чем тот, которым он разговаривал только что.

Так он и оказался первым человеком во всей академии, который меня поприветствовал – Феранта обошлась без церемоний.

– Не пугай моих новых сотрудников, Бер, – строго наказала Феранта.

– Ох. – Глаза Гетбера округлились. – Так вы и есть новый сотрудник… – Он скользнул взглядом по моим спутанным волосам, по треугольному вырезу футболки, по обтягивающим джинсам. Больше всего его заинтересовала дыра на левом бедре. – И мне даже не разрешается узнать имя нового сослуживца?

– Узнаешь, когда придёт время, – не сдавалась Феранта.

– Так и быть. У тебя неразговорчивые сотрудники, Ферр… Я продолжу ждать тебя здесь. Надеюсь, ваша экскурсия продлится недолго.

На прощание он улыбнулся мне – и лишь в этот момент я окончательно поверила, что в этом мире, порожденном моим спящим сознанием, действительно существует магия. Как иначе объяснить тот факт, что эта улыбка расколдовала меня, позволила сделать следующий шаг?

Сослуживец, говорит…

Кажется, у учеников наступила перемена. Поскольку они вновь принялись мешаться у нас под ногами и повторять бесконечное: «Здравствуйте!».

Я почему-то думала, что мы пойдем туда же, откуда пришли (то есть, туда, где обитают всё гости). И уже приготовилась падать где-нибудь на границе между гостевым и учебным крылом, под внимательными лягушачьими взглядами. Однако Феранта направилась в противоположную сторону, куда-то вглубь тех башенок, что мы наблюдали из окна.

– Повторите, пожалуйста, как зовут мою соседку?

А раньше влёт запоминала незнакомые слова.

– Ирмалинда, – ответила Феранта. – Травница. – И зачем-то добавила: – Хорошо, что вы не волнуетесь.

Было бы, из-за чего волноваться. Впрочем, сновидения редко понимают, что обитают у нас в голове, что это мы управляем ими, а не наоборот.

– Здесь располагаются комнаты сотрудников.

Удобное расположение. Идти недолго. Но я все равно не отказалась бы от более удобной обуви. Будто послушав мои мысли, Феранта заметила:

– Завтра вам принесут некоторые денежные средства. Аванс за работу. За ближайшие две недели. Вейзен здесь поблизости, в свободное время вы сможете посетить лавки и купить необходимые предметы одежды, – и тоже покосилась на мои ноги. Понятно, что обитателей этих мест (вместе с их регламентированной формой одежды) смущает мой внешний вид. Но не стоит же так сильно акцентировать на этом внимание.

Все шесть лет обучения я прожила в общежитии. Наслаждалась скромным, но все-таки персональным кусочком счастья: кроватью, столом, навесной полкой и половиной шкафа. За эти шесть лет я напрочь позабыла о таком понятии, как личное пространство. Так что общежитие в академии вряд ли могло меня напугать.

Скажу больше, оно приятно удивило.

По сути, это оказалась всё та же съемная квартира на своих. Здесь была своя ванная комната (даже с водопроводом! и впрямь прогрессивный город!), своя комната с минимальным набором мебели и даже шкаф каждой полагался свой собственный, хотя не то чтобы у меня имеются вещи, которыми я могу потеснить соседку.

Соседка, кстати, прямо сейчас работает с академистами, объяснила мне Феранта.

Но прежде чем отправиться на обед, Ирмалинда обязательно зайдёт за мной, её предупредили. Покажет, как пройти в столовую и какие волшебные слова сказать, чтобы получить свою порцию вкуснейшего обеда.

Мне понравились обои на стенах. Торжественные. Пудрового такого цвета и с выпуклым геометрическим рисунком – его видно под определенным углом. Понравился матрас на кровати, в плане комфорта здесь всё действительно сделано на высшем уровне, и плед с кисточкой на каждом конце я тоже оценила. Понравилось, что в столе есть потайные ящички (их видно, только если посмотришь исподнизу, у меня дома были такие же, поэтому я сразу их распознала). Но больше всего меня порадовало собственное кресло. Рядом окно, так что можно работать в нём при дневном свете, а сверху лампа, чтобы продолжать работу в темное время.

Может быть, мне бы даже понравилось здесь жить. Если бы вдруг оказалось, что всё это взаправду. Что меня пригласили в командировку, да не абы какую, а инопланетную. Сказали прямо, глядя в глаза: магией мы владеть научились, а со всем остальным пока что проблемки. Выручайте, чем можете. Я всегда прихожу на помощь, к сожалению. Даже когда это конфликтует с моими собственными интересами, все равно помогаю.

Но ведь я проснусь совсем скоро. Уже предчувствую. Волноваться и беспокоиться бессмысленно.

Так что я залезла на кровать и забилась в самый дальний угол. Обняла себя за колени и под пальцами левой руки почувствовала теплую кожу голени. А эту дыру я уже сама проделала по несчастливой случайности.

Зажмурила глаза. Сейчас проснусь.

Зазвучит знакомая трель будильника, и всё станет таким, как было прежде.

Глава 2. Скорее открой глаза

В этот раз просыпаться совсем не хотелось. Явь изо всех сил тянула меня в свой мир, а я усердно сопротивлялась. И это, как ни странно, был хороший знак: всё по-прежнему, я в своей привычной комнате, на прежней кровати, кончился тот волшебный сон… Пора бы уже вставать, не так много времени остаётся до работы… Фиксированного графика у меня не было, но я все-таки старалась приходить на работу в одно и то же время, к девяти.

А в воздухе пахнет цветущим персиковым деревом. У мамы когда-то была туалетная вода, на этикетке которой раскинулись волшебные розовые ветви. Я долго считала это дерево сакурой, пока мама не объяснила мне, что персики тоже предпочитают окрашивать лепестки в розовый цвет.

В моей привычной комнате по утрам пахнет лавандой, как мы уже выяснили.

И ещё: в моей привычной комнате никто не стоит над душой и не повторяет моё имя. С соседкой у нас давняя договоренность – не вмешиваться в распорядок дня друг друга.

– Варвара, просыпайтесь. Варвара, может быть, вы плохо себя чувствуете? Я могу вам помочь?

Все здесь прекрасно знают русский язык. Это только Феранта меня вчера проверяла на прочность.

Я всё-таки распахнула глаза.

Надо мной стояла женщина лет шестидесяти, бодрая и подтянутая. Наполовину седые волосы были собраны в пучок на затылке, взгляд тёмных глаз внимательно следил за мной, на груди пестрела вышивка, навевающая индийские мотивы.

В углу примостилось зелёненькое кресло, и лампа над ним подмигивала, коварно посматривая на меня.

Надо же, по-настоящему я ещё не проснулась.

Ну ничего.

– Со мной всё в порядке, я так… – начала оправдываться я. Опомнилась: – Здравствуйте…

Сомнений не возникает, это моя новая соседка. Только я вновь забыла, как её зовут.

– Ирмалинда, – представилась она. Улыбнулась. – У длинных имён есть свои преимущества: первый вопрос, который я задаю нашим академистам на экзамене – это как меня зовут. И только потом допускаю к сдаче моего предмета… Если всё хорошо, тогда я вас оставлю, дам вам время на сборы. Меня попросили отвести вас на завтрак и показать зал, где пройдёт ваше первое занятие.

– Завтрак?

– Само собой, – она кивнула. – Грамотный завтрак – основа хорошего дня.

– Я ведь… Ведь только недавно было утро, и уже наступило новое?

Ирмалинда медленно кивнула.

– Вы долго спали. Устали с дороги, так что тут ничего удивительного… Поэтому вам тем более стоит подкрепиться и восстановить запас сил. – Она шагнула за порог и уже оттуда добавила: – Я жду.

Впрочем, не прошло и минуты, как мы встретились вновь. Очень уж мне захотелось в уборную.

Вернувшись в свою ненастоящую комнату, я, ни на что особо не надеясь, распахнула шкаф. И удивилась наконец… Если это подарок от Феранты, то ей все-таки удалось меня поразить.

В шкафу оказалось черное платье, не слишком, быть может, вычурное, но вполне себе вписывающееся в окружающую обстановку: прямая юбка в пол, длинные рукава-фонарики с широкими плечами и узкими манжетами, высокое горло и три белые пуговички в ряд на спине. В дополнение – уже привычные туфли, чулки из плотной серой ткани и даже комплект нижнего белья.

Аванс, видимо, ждать сегодня не стоит. Кто-то съездил в Вейзен за меня.

По размеру подходит, и спасибо на том. Джинсам достанется меньше недоумевающих взглядов.

– Прелестно, просто замечательно! – покивала Ирмалинда, завидев меня. – Вам очень идёт этот фасон.

Усомнившись на мгновение, я всё же решила задать вопрос – вроде как, ничего провокационного в нём не было:

– Существует ли регламент для преподавателей? Мы не должны носить форму?

– В таком случае, я бы каждый день получала выговоры, – Ирмалинда рассмеялась. Смех оказался звонким, как перелив колокольчиков. – Это я ещё сегодня скромно одета… Как вам моя блузка?

Я ещё раз вгляделась в вышивку. Косы чередуются с нитями из бусин, за ними следует россыпь бисера, затем вновь косы и бусины… Охра, коралл, хризолит.

– Что-то в ней есть. Народные мотивы. Буйство красок, которое складывается в выверенный узор.

– Как вы красиво сказали! – обрадовалась Ирмалинда. – А теперь идём.

Она первая покинула нашу квартирку и закрыла её на ключ. Второй, точно такой же, протянула мне, подмигивая:

– Я видела, что в вашем платье есть карманы.

Я хлопнула по бедрам. И впрямь есть. А я и не заметила…

Столовая располагалась совсем рядом. Не столовая даже, язык не повернётся её так назвать. Скорее, ресторан. Высокий потолок с многоярусными люстрами. Картины на стенах. Пять длинных столов, каждый накрыт шелковой скатертью и подсвечен самыми настоящими свечами. Причем какими… Вставленными в золотые старинные подсвечники.

На столы уже водрузили строго выверенное число тарелок и блюдец. Каждому присутствующему полагалось одно большое блюдце – на нем лежало нечто, напоминающее яичный омлет и украшенное зеленой ветвью базилика. И ещё одно поменьше – с кусочком масла и ломтиками сыра. А также глубокая миска с двумя вареными яйцами и пиала с насыщенно-красным джемом. Только чашки пока пусты, зато в центре каждого стола устроился островок из турок, чайника, сливок и сахара. Уголок самостоятельности, скажем так.

Народу было пока немного. Но все, кто есть, точно превосходили меня по возрасту.

У академистов, догадываюсь, комната для приёма пищи организована куда проще. Может быть, они даже стоят в очередях. Ну и хорошо, что их здесь нет – не то чтобы мне слишком хочется опозориться перед будущими учениками из-за отсутствия манер. Успею ещё показать свою профнепригодность во всей красоте, когда меня приведут на занятие.

– Занимать можно любое место. Здесь только некоторые закреплены за определенными людьми, и то… переживут. Посуду убирать не нужно, её унесут.

– Я бы предпочла сесть рядом с вами, – призналась я.

– Отлично! – Ирмалинда воодушевилась. – Заодно познакомлю вас с нашими девочками. Девочки эти, правда, скорее мои ровесницы, чем ваши, но вот так уж собрались! Всегда радуемся, когда молодые приходят учить. Все-таки, вы с академистами говорите на одном языке.

Особенно я, подумалось вдруг. На одном из четырёх. Повезло, что здесь учатся не итальянцы.

Приятельниц у Ирмалинды оказалось не меньше десятка. Они окружили нас стайкой щебечущих птичек – похожие друг на друга, но разные, все какие-то яркие и бесконечно энергичные. Друзей ведь под стать себе выбирают… Каждая из них представилась и даже сказала пару слов о своей жизни или предмете, но не то чтобы я что-то запомнила. Да и вряд ли был смысл запоминать. Даже если бы всё происходящее было реальностью, а не плодом моего воображения, я бы все равно не смогла с ними подружиться. Во всех коллективах, где мне приходилось работать, я выступала за ту, что всегда молчит.

Весьма скоро внимание переключилось с моей скромной персоны на последние новости. Я попыталась вслушаться, но мало чего поняла – слишком много незнакомых названий и ситуаций, с которыми прежде мне сталкиваться не приходилось. Я сидела, зажатая с двух сторон, и взглядом пыталась отыскать хоть ещё какое-нибудь знакомое лицо: Феранты или Гетбера. Но не разглядела ни одно, ни второе. Впрочем, это типичная особенность людей из сна: они исчезают так же внезапно, как и появляются.

– Вам нужно в комнату? – спросила у меня Ирмалинда, когда завтрак закончился. – Я хочу захватить пару бумажек, и идём. Либо подождите меня здесь. Все равно возвращаться будем через этот коридор.

Я осталась ждать. Верный стражник входа (и выхода). Некоторые входящие кивали мне, и я кивала в ответ. Но больше моё имя никого не интересовало.

Гетбер все-таки появился. За мгновение до того, как Ирмалинда взяла меня за локоть и заявила, что мы наконец-то идём к академистам. Мы пересеклись взглядами, и он попытался, что ли, усмехнуться – приподнял левый уголок губы. Я отвернулась.

А здесь я уже была. Вчера, если временные понятия вообще допустимы для сна. Ирмалинда привела меня в тот самый холл, из которого можно попасть в лекционки, пусть их здесь так и не называют. Группки академистов, так сильно напоминающих простых студентов, снова обсуждали животрепещущие темы. И тоже бросались незнакомыми словами. Прежде чем преподавать им что-то (объяснили бы ещё, что), мне самой не помешает пройти языковые курсы и подробнее изучить имперский диалект.

Я почему-то думала, что сейчас мы просто полюбуемся на экспонаты и пойдем дальше, в чуланчик, куда помимо меня в лучшем случае поместятся студента три. Но Ирмалинда распахнула передо мной двери высотой с три моих роста и такой шириной, что пройти через них одномоментно может человек пять. Я с опаской заглянула внутрь. Преподавательский стол и огромная меловая доска расположились прямо напротив, на самом нижнем уровне. А вверх устремилась лестница с широкими ступенями, и на каждой обустроился ряд парт. Таких рядов было здесь не меньше пятнадцати, и они даже закруглялись вокруг преподавательского подиума, как будто мы оказались в амфитеатре.

– И сколько у меня сегодня… академистов? – Я посмотрела на Ирмалинду широко распахнутыми глазами.

Она профессиональным взглядом окинула аудиторию и ответила:

– Когда под завязку, то пятьсот вмещается. Но вы так не переживайте, наборы у нас не такие большие, да и треть юных дарований обычно занята куда более интересными – по их, разумеется, мнению – вещами. Так что, думаю, наберется около сотни.

Сто человек! На одну-единственную недоумевающую меня!

– Занятие начнётся после звонка. Вы услышите.

– Да, я уже слышала…

– Если строго следовать правилам, то продолжается оно ровно час и пятьдесят пять минут. Но многие устраивают перерыв в удобное время, которое не слишком вредит учебному процессу. Без перерыва совсем туго, – шёпотом добавила Ирмалинда. – Академисты не выдерживают такой мыслительной нагрузки. Не будьте слишком строгой, к ним надо ласково, а иначе вредничают…

Кому ещё нужен перерыв и с кем лучше быть поласковее – это отдельный вопрос. У меня даже в жизни нервы не особо-то стальные, скорее – поролоновые. А сейчас идёт сон, где мы обычно испытываем эмоции без всякого стеснения. Устрою им тут истерику, всей академией будут успокаивать.

– И удачи, – пожелала она. Затем тоже заглянула внутрь аудитории и бросила взгляд на часы (клянусь, вместо стрелок у этих часов были ветви дерева, не отличимые от настоящих, даже распускающиеся листья имелись). – Главное, ничего не бойтесь. До занятия всего семь минут осталось. Сейчас начнут приходить ваши благодарные слушатели.

Вот так напутствие. Как будто не на занятие отправляют, а на поле боя.

Я кивнула и послушно прошла внутрь. Внимательным взглядом просканировала пространство, которое будет окружать меня следующие два часа. А преподавательский стол здесь не хуже того стола, который занял место в кабинете Феранты. Будто бы спилили дуб, который спокойно себе рос несколько тысячелетий, вырезали необходимые детали и отполировали их так, чтобы получить нечто вроде ножек и гладкой столешницы. Доска тоже необычная. Я привыкла к темно-зеленым (говорят, успокаивает нервную систему) или к черным, позволяющим получить максимальный контраст. А здесь синяя, как… даже не знаю, с чем сравнить. Если вспомнить безоблачный апрельский день после полудня, когда небо насыщенное-насыщенное, ничем не разбавленное, то получится примерно представить цвет этой доски.

Красиво, что уж таить. Стены оранжевые, как янтарь, столы насыщенно-коричневые, а доска синяя. Ещё бы проектор повесить, но, раз уж здесь даже кино ещё не изобрели, то о проекторах не стоит и заикаться.

Я опустилась на стул. Прекрасный стул, с мягкими подушками, очень удобно сидеть… И принялась уныло вертеть в руках обнаруженный на столе карандаш. Бумага здесь тоже была, целая стопка. Чуть-чуть желтоватая и очень плотная.

Студенты не заставили себя долго ждать. И стали появляться один за другим, строго выдерживая интервал. Косились на меня, бурчали что-то невнятное и занимали места. Первый, второй, третий. Тридцатый, пятидесятый. Сто двадцать шестой. Ирмалинда почти угадала.

Звонок прозвучал неожиданно, возвращая из мира арифметики… куда? Сама хотела бы знать. Я поднялась со стула, и студенты подскочили следом. Здесь тоже есть традиция приветствовать преподавателя, или это они за мной невольно повторили?

Стоят теперь и смотрят, как совята. Различимы только черные мантии и круглые глаза.

– Здравствуйте, – произнесла я. Думала, что никто меня не расслышит, но звук резво долетел до противоположной стены. Хорошая здесь акустика, в самом деле, можно ставить спектакли. – Присаживайтесь, пожалуйста. Рада, что мы сегодня собрались все вместе. Поскольку мы видимся в первый раз, позволю себе представиться. Меня зовут Варвара. Сейчас напишу на доске.

Я взяла кубик мела – здесь под мел выделили элегантное фарфоровое блюдце. И принялась выводить имя, которое писала уже тысячи раз: Варвара. Я могла бы написать его с закрытыми глазами, поскольку точно помнила, когда мне надо вести руку вниз, когда вверх, где идёт петля, а где закругление. Однако вот какой диссонанс: на доске вырисовались знакомые буквы, однако рука шла каким-то совершенно непривычным образом.

Когда имя было написано, я отшагнула назад. Моргнула, и на мгновение мне показалось, что вместо привычной кириллицы на доске значатся неизвестные символы, что-то вроде упрощенных иероглифов. Моргнула ещё раз, и поверх них возникли буквы: В, а, р… Я бы самой себе посоветовала спать побольше, но, так сложилась ситуация, больше уже некуда.

Непонятное что-то, позже разберусь. Надеюсь.

Я повернулась к моим несчастным студентам и попыталась улыбнуться:

– Итак, начнём мы с вами с простого. Как называется предмет, ради которого мы здесь собрались?

Сидят, смотрят и молчат. Ну что же это такое.

Небольшой, но опыт в преподавании у меня есть. Два года, во время собственного обучения в магистратуре, я вела у бакалавров лабораторные работы по неорганической химии по просьбе моего тогдашнего научного руководителя. Правда, под мою ответственность попадали одновременно всего десять студентов, каждого успевала вдоль и поперёк изучить, пока они мне отчёты сдавали… И ещё – парочка сотен колбочек, из которых до конца семестра доживала в лучшем случае половина…

– Я буду рада, если вы станете отвечать немного охотнее. Поскольку мы не виделись с вами прежде, мне нужно понять, какой у вас сейчас уровень знаний. Поэтому, как я уже сказала, начнём с простого. Как называется наш предмет?

Вот бы преподавание во сне засчитывалось за трудовой стаж. Сил уходит – как на настоящих студентов. Главное, чтобы я проснулась до того, как решу придумать для них проверочную, у меня на контрольные точки отдельный пунктик. Своим прошлым подопечным я сочиняла индивидуальные варианты. Здесь же рехнусь.

Смельчак все-таки нашёлся. Симпатичный светловолосый мальчишка. Поднялся над одной из задних парт и ответил:

– Применение кристаллов для концентрирования и усовершенствования магических заклинаний.

Неудивительно, что смельчаков оказалось так мало. Попробуй запомни эту нудятину.

– Угу, – я кивнула, как будто бы всё идёт так, как задумано. Но нет, такого точно не задумывалось. Они там вообще в своём уме? Как я должна преподавать магию, хотя сама ей никогда не занималась? Нет, даже по-другому поставим вопрос: как я могла ей заниматься?

Вот же дуристика. Даже во сне, где всё такое красивое и удобное (особенно стулья), начальство требует от тебя невозможного. Слетай в космос за материалами марсианских горных пород, проштудируй все экспонаты в наполовину развалившейся библиотеке и найди единственное за триста лет упоминание химического соединения, научи сотню студентов применять кристаллы во благо их магии, о которой не имеешь ни малейшего понятия.

Если я получила степень магистра по химии, это ещё не значит, что я могу переложить её на области, в которых совсем ничего не смыслю. Надо срочно найти Феранту и высказать ей все свои претензии. Только лекцию сначала закончу.

Так. Выкручиваемся. Впервые, что ли, было не до того, чтобы ознакомиться с темой занятия?

– Угу, – повторила я. – Отлично. Садитесь. Как вас зовут? Поставлю вам плюс, и, само собой, это даст некое преимущество, когда дело дойдет до подведения итогов.

– Вилсон, – ответил он, улыбнувшись. У нас в универе тоже такие мальчики были, улыбчивые. – Я один Вилсон на потоке.

– Здорово, – покивала я. И в самом деле выписала его имя на чистеньком листочке. Ну ведь совсем не так движется ручка, когда мы пишем букву «В». Что ж они все держат меня за глупую? – Итак, смотрите. Что такое кристаллы?

Тишина. Казалось бы, не совсем уж маленькие, курс третий-четвертый по нашим меркам, а молчат, как первоклассники.

– Что-то вам точно должно быть известно. Вы ведь сталкивались с ними прежде? Девочки, да и мальчики тоже, посмотрите на свои прекрасные ладони. – Я и сама вытянула руку вперёд и взглянула на тонкие пальцы, ничем не украшенные. – В ваши колечки тоже вставляются кристаллы, правда, ограненные. Кто-нибудь когда-нибудь участвовал в магических поединках?

И что несу? Наверное, моих студентов посетила аналогичная мысль, потому что все сто двадцать шесть пар глаз посмотрели на меня, как на несмышленую. А потом одна девушка с густыми ресницами и ассиметричным каре ответила:

– Иногда хочется, но они все ещё запрещены.

Я покивала, будто и сама была прекрасно осведомлена об этом запрете. Хорошо, что я хотя бы угадала гипотетическое существование этих поединков.

– А если бы их вдруг разрешили, – отозвалась я, – то на поединок надо было бы выходить, сняв с себя все украшения. Поскольку даже маленький безобидный камешек может оказать вам преимущество. – Наверное. Иначе меня бы не заставили вести этот предмет. Я посмотрела на девушку: – Как вас зовут? Можно просто имя.

– Директрисе пожалуетесь?

Само собой, пожалуюсь. Но только не на эту девчонку.

– Поставлю вам плюс. За смелость и честность.

Она хмыкнула, но все-таки ответила:

– Герта.

Я послушно вписала её имя в листок. У меня отчество начинается на букву «Г», и над её написанием уж точно не надо долго думать – нарисовал прямой угол и радуешься, самый приятный момент в написании инициал. А я эту несчастную букву выводила секунд тридцать.

Повернувшись к доске, я изобразила нечто вроде октаэдра: атом в центре, который соединен ещё с четырьмя атомами через одинарную связь. Типичный углерод… Три нижних атома служили верхушками для ещё трех октаэдров. И так три ряда. В итоге у меня получилась сеть шариков и линий, издали напоминающая треугольник.

– Похоже на камень в колечке, так? Особенно если снизу вверх смотреть. Не хватает цепких лапок, которые ухватятся за эту тонкую часть. И можно вставать на правое колено перед любимой девушкой. – Что я несу?.. – Кто догадается, что за камешек мы с вами изобразили?

Я наконец посмотрела на свою аудиторию. В их глазах я всё ещё была сумасшедшей, и все-таки многие начали заинтересованно меня слушать. Это хорошо. Захватить внимание – самое сложное, поэтому иногда приходится идти на нечто такое… пусть будет нелепое.

– Я бы не отказалась от рубина, – тихо заметила девушка с первой пары. Девушка красивая, с косой белокурых волос, такой никаких рубинов не жалко. Но у него, к сожалению, наиболее устойчивой является тригональная модификация.

– Отличное предположение. Но берите выше. Мы с вами нарисовали крошечную часть алмаза. Ограненный, он зовётся бриллиантом и стоит баснословные суммы. Вы сталкивались с таким?

Кто-то ответил, что бриллианты и впрямь стоят сейчас целое состояние, и я воодушевленно кивнула. Ну вот, студенты уже начинают идти со мной на контакт. Это просто замечательно. Мне казалось, что будет сложнее.

– А теперь давайте внимательнее взглянем на нашу картинку. – И все-таки жаль, что даже в этом, волшебном сонном мире, я не чувствую в себе никакой магии. Так бы вместо того, чтобы махать руками, я бы просто подсвечивала нужное место колдовским огоньком. Как та рыжая девушка, которую я видела вчера. И которая сидит сейчас передо мной, ближе к левому краю, но ни разу ещё не ответила на вопросы. – Что это за шарики такие? Вот здесь, в углах пристроились, как птички на заборе? Не забывайте, что мы смотрим на алмаз, да… Поработали над зрением и смогли видеть лучше в сотни миллионов раз. И стали способны разглядеть простейшие частички, из которых состоит всё в этом мире.

Хотя, конечно, с суждениями о составе этого мира стоит быть аккуратнее. Была бы я чуть более честной, призналась бы, что весь этот мир – всего лишь игра электрических импульсов, бегущих по моим нейронам.

– Атомы, – ответила девочка, сидящая подле той, что с косой.

– Атомы! – обрадовалась я. – Просто великолепно. Кто может подробнее рассказать, что же это такое, атомы?

Тут то мы и сели в лужу. Осталось только громко квакнуть, но для этого у нас есть лягушки на книжных полках. Я вытянула из студентов несколько предположений, и лучшим из них было то, которое касалось неделимости: атом является самой простой из частиц, и его невозможно разобрать на составляющие. Что-то на уровне философии Демокрита.

Вот и хорошо, что мы нашли, о чем поговорить. Историю о тернистой дороге, которую пришлось преодолеть, прежде чем была открыта корректная модель атома, я слышала много-много раз. Так что и воспроизвести её для меня не составило никакого труда. Самым сложным оказалось объяснить, что же это такое – кекс, лежащий в основе одной из пробных моделей, поскольку бедных детей, как оказалось, подобной выпечкой здесь не балуют. Когда с введением в строение атома было покончено, мои воспитанники ушли на перерыв. Я в это время старательно записывала имена всех, кто хотя бы словечко сказал на лекции, даже если сказано оно было соседу по парте, краткое и ёмкое словечко «нудятина».

После перерыва мы начали изучать виды кристаллических решёток и попали в такие дебри, выбираться из которых нам придётся ещё долго. Если я не успею проснуться к следующему занятию, просто продолжу читать курс по основам химии. Мои юные гении знают, что такое щелочь и кислота, но хитрости обращения с этими классами веществ им ещё предстоит постичь. А магия, подозреваю, куда сложнее. Так что нам до неё ещё идти и идти.

– А чего-нибудь вроде алхимии у вас нет? – полюбопытствовала я.

– Была, – ответили мне, – но три года назад, и мы просто смешивали разные растворы, – добавили, глядя пронзительно честными глазами. Я пообещала, что обязательно познакомлюсь с их преподавателем-алхимиком. А то что это за безобразие такое.

Был во всём этом и приятный момент. Студенты уходили от меня не такими скептиками, какими пришли сюда. Парочка даже осталась, чтобы задать вопросы (среди них был в том числе Вилсон, тот самый главный смельчак). И я в очередной раз повторила то, что самой мне казалось очевидным.

И все-таки интересно, как эти несчастные кристаллы присобачить к магии. Есть у них тут лаборатории или что-то типа того? Изучила бы на досуге… Хотя какие мне лаборатории, взглянуть бы для начала на саму магию – осознать, в чем заключается её суть.

Я уходила последней, прихватив с собой листочек, исписанный знакомыми-чужими буквами. А аудиторию мне нужно закрывать? На столе ключей не обнаружилось. И Ирмалинда, насколько помню, с дверью ничего не делала. Оставлю, наверное, так… Вдруг вот-вот придёт следующий преподаватель и новая партия студентов.

Захлопнула дверь, замерла на мгновение, сама не знаю, почему. И только потом заметила тёмное пятно справа от себя. Повернулась – и взглядом столкнулась с Гетбером.

– Здравствуйте, таинственная незнакомка, – поприветствовал меня он. Сегодня рубашка на нём была бордовая, но все остальные предметы гардероба остались прежними. – Слышал, у вас сегодня было первое занятие. И как оно?

Я колебалась – стоит ли с ним говорить? Но все-таки вежливость оказалась сильнее, и промолчать я не смогла:

– Всё неплохо, сту… академисты умные и целеустремленные, но им очень не хватает основы, базовых знаний, поэтому приходится начинать всё практически с нуля. Но, думаю, мы справимся… А вы, случаем, не алхимию преподаете?

– Случаем, нет, – ответил Гетбер, не переставая внимательно смотреть на меня. – У вас есть следующая лекция?

– Если бы была, думаю, меня об этом бы предупредили. Я пока не знаю своего точного расписания.

Вы на неё посмотрите – разговаривает так уверенно, будто и впрямь заделалась преподавательницей колдовства. Не забыть бы этот чудной сон, с коллегами поделюсь на обеде, если вдруг осмелюсь заговорить… Моим коллегам лишь бы о чем поболтать, а тут они тем более найдут, что обсудить.

– У меня тоже нет. Не желаете прогуляться? Я чувствую себя виноватым – сорвал вашу вчерашнюю экскурсию. Феранта вернулась спустя минуту после того, как ушла вместе с вами. Слишком ответственна. Хотя ответственность – не всегда хорошо, или, по крайней мере, не для всех…

Он разговорчив. Это радует. Вдруг получится выведать что-то интересное? Да и когда ещё выпадет шанс поговорить с кем-то… кем-то таким?

– Я все-таки не отказался бы узнать, как вас зовут, – заметил Гетбер, когда мы двинулись вдоль коридора. Со стороны, наверное, могло показаться, будто он – суровый профессор, а я – косячная студентка, прижимаю к себе листок, как щит, но какова цена щита, сделанного из бумаги? – Поскольку вам моё имя известно. Не люблю, когда мои собеседники обладают надо мной неким преимуществом.

– Я забыла, как вас зовут, – солгала я.

– У вас слишком честные глаза, безымянная незнакомка. Когда вы говорите неправду, в них вспыхивает злобная искорка, которая в ту же секунду выдает ваши умыслы. Но, хорошо, предположим, что я вам поверил. Меня зовут Гетбер, – и он протянул правую ладонь.

Мимо нас шли студенты, перемена все-таки, и некоторые из них даже здоровались с Гетбером, а он кивал им в ответ. К счастью, мои подопечные все до одного исчезли в неведомом направлении, и мне на глаза никого знакомого не попалось.

– Варвара, – я приняла рукопожатие. Ладонь у Гетбера оказалась неожиданно большой, сильной, и от прикосновения к ней меня будто слегка ударило током.

– Бр-р-р, – поежился он. – Какое опасное имечко! Нет ли у него другой, более безопасной, формы?

– Что вы имеете в виду?

А вот и лягушки. Феранта своими откровениями научила меня почаще смотреть наверх. И, хоть и не без труда, но я разглядела узкий проход, заставленный книжными шкафами. Однако мы не стали к нему подниматься – свернули направо, в ещё один коридор, из которого можно попасть в аудитории.

– Очень уж оно напоминает одно заклинание. Первая его часть звучит как «ва», с такой, знаете, запятой в конце, началом вашей игривой «р». А вторая как «вэйр». Дословно переводится как «зажги искру». Это язык одного древнего народа, что много столетий назад жил на этих землях. Раньше у талантливых людей было больше времени, – Гетбер вздохнул, – вот они и изобретали волшебство.

– И чем же это плохо?

– О, волшебство, на самом деле, не самое приятное изобретение. Начнём с того, что оно доступно лишь кругу избранных лиц – и, как следствие, не самым лучшим образом влияет на характер тех, кто в эту группу вхож. Далее, оно вносит суету в расстановку приоритетов. Маг может посвятить большую часть своей жизни определенной сфере, аспекту, который в итоге окажется интересен только ему одному. И забыть о вещах, куда более важных… Магия непредсказуема и неподатлива, она коварна. Или вопрос касался вашего имени? – опомнился Гетбер.

Я кивнула. Мне, впрочем, и про магию было интересно послушать… Нужно же обладать хоть какими-то знаниями о предмете, который меня заставляют вести.

– Понимаете, Вар… – он намеренно сделал паузу, – …вара, таким сильным магам, как я, не нужно даже прикладывать какую-нибудь особую энергию или использовать примочки наподобие тех, о которых рассказываете вы на своих занятиях. Достаточно как-нибудь весьма эмоционально произнести заклинание, и оно придёт в действие. Вы же не хотите устроить пожар в нашей общей обители, академии?

Я много чего могла бы посоветовать Гетберу. Например, не спрашивать имена у новых преподавательниц, раз уж он так боится произносить их вслух, или не вкладывать в эти имена эмоции (как вообще можно вложить эмоцию в имя? Я, конечно, могу предположить, что это осуществимо в порыве ненависти или страсти, но ведь ни ненавидеть, ни любить меня не за что).

И ещё не завышать чрезмерно свою значимость. Сильный маг, как видите. Мягко стелет, да жестко спать.

Но я побоялась, что подобными советами его спугну. А ведь за несколько минут прогулки я узнала об этом мире больше, чем за нашу долгую вчерашнюю встречу с Ферантой.

– Можете называть меня Варей. Хотя я сомневаюсь, что впредь нам найдется, о чем поговорить. Преподавали бы вы алхимию – это многое бы меняло.

– Варя, – повторил Гетбер. – Этот вариант мне нравится гораздо больше. Домашняя, скажем так, форма. Чем вас настолько привлекла алхимия?

– Я бы хотела обсудить один момент с тем, кто её преподает.

– Желаете взять парочку персональных уроков? Предупреждаю, преподаёт её ужасный зазноб. Ещё более ужасный, чем я.

– Желаю узнать, почему он так безответственно отнесся к преподаванию своего предмета. Поскольку мне теперь приходится разъяснять основы… академистам.

– Это бессмысленно… Вы и сами прекрасно понимаете, что знания в большей степени обусловлены не манерой преподавателя, а рвением ученика. Просто пока не хотите признавать… Как вы относитесь к идее выйти на свежий воздух, Варя?

Мне мгновенно вспомнился панорамный вид прямиком из окна ректорской башни.

– Не замерзну?

– Весна, – вздохнул Гетбер. – Не волнуйтесь. Если понадобится, мне будет достаточно позвать вас по полному имени, и вы мгновенно согреетесь.

И я согласилась. Совсем потеряла страх. С другой стороны, чего уж мне тут бояться?

Воздух оказался и впрямь свежий, будто настоящий, и мгновенно навеял воспоминания о теплых майских вечерах. Не жарко – раздеться уж точно не хочется, но и не холодно. Градусов восемнадцать по Цельсию. Дует легкий ветерок, хочется раскинуть руки в сторону, уподобившись птице. Да только знаешь, что воздушному потоку не хватит мощности, чтобы подхватить тебя и унести как можно дальше.

Впрочем, куда ещё дальше? И так уже непонятно где, непонятно зачем. Хотя, признаемся честно, чем дольше я здесь нахожусь, тем меньше хочется возвращаться в реальность. Нам до мая ещё далеко… И листья на деревьях начнут распускаться в лучшем случае через месяц. А здесь деревья будто глянцевые: листочки так и блестят, несмотря на то, что погода пасмурная.

– Ни у кого нет занятий на улице? – спросила я, оглядывая местность. Больше всего похоже на сквер: выложенные плиткой дорожки, начинаясь с разных точек на окружности, сходятся в центре, образуя площадку. Поставить бы на неё ребят с гитарами, от привычных скверов не отличишь. Между дорожками зелёная зона – низенький газон (думаю, всё у него ещё впереди) и деревьица. А на границе дорожек и газонов – белые лавочки с изящно изогнутыми спинками.

Чисто, ни одной лишней пылинки. Что тоже отличает это место от наших скверов.

– Есть, – ответил Гетбер, – но они проходят не здесь. Существует ещё одно открытое пространство, но оно, в отличие от этого, огорожено четырьмя высокими стенами. По сути, это ещё одна комната, только лишенная крыши.

Он повёл меня вглубь сквера. Неужели хочет спрятаться от посторонних глаз? Не сказала бы, что Гетбер – тот человек, которого смутит парочка наблюдателей…

– Присаживайтесь, – предложил он, когда мы были ровно на середине пути к центру. – На самом деле, у меня к вам серьезный разговор, Варя. Ах, точно.

Гетбер снял с себя плащ, сложил его вдвое и положил на сидение лавки. Беспокоится, чтобы не замерзла… Рукава его рубашки оказались закаты по локоть, открылись крепкие руки.

Я послушно опустилась в самый центр плаща. Мягко, а ещё ткань плаща пока что хранит тепло его тела. Гетбер сел на ничем не прикрытую часть лавки, максимально близко к её краю.

– Можно на «ты»? – поинтересовался Гетбер. И тут же ответил сам себе: – Думаю, можно. После всего того, что я тебе скажу… нам станет не до формальностей.

– Вы меня заинтриговали, – призналась я. – Говорите уж.

– Где ты сейчас? – спросил вдруг он. – Как ты думаешь? Если отбросить всю эту шелуху… по типу: я в академии, в таком-то городе, в такой-то империи. Где сейчас настоящая ты?

Совсем не такого я ожидала, будем честны. Гетбер не смеялся надо мной – говорил серьезно и откровенно. Так что и я не стала отшучиваться:

– Я сплю. На кровати, в съемной квартире. Сплю и жду, когда проснусь, но всё никак не могу проснуться.

Гетбер улыбнулся нерадостно, будто именно этот ответ он и ждал.

– А вот и неправильно, Варя. Ты скоро поймёшь сама. Ты не проснёшься. Не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово.

Я фыркнула.

– Ну, пусть так. Где же я тогда? Не поделитесь ли секретом?

– Подумай сама. Я дам тебе подсказку: там, где ты была до этого, тебя уже нет.

– Другой мир? – полюбопытствовала, покачав головой из стороны в сторону. Думала, Гетбер посмеется вместе со мной, но вместо этого он кивнул:

– Совершенно точно. Другой мир.

– Вы хотите сказать, я неведомым путём оказалась в другом мире, – уточнила на всякий случай. Забавный разговор. Даже для сна забавный.

– Ты права, за исключением неведомого пути. Путь вполне себе предсказуемый. Единственный в своем роде.

Я поправила манжеты на собственных рукавах. Поерзала по сидению – плащ Гетбера жалобно скрипнул. Само собой, этот разговор казался мне не больше, чем шуткой, но сердце отчего-то колотилось так, будто верило каждому услышанному слову. И мне это совсем не нравилось.

– Я не шагала в портал, – заметила я, – и не садилась в космический корабль. Я не обращалась к ведьме и не занималась колдовством самостоятельно, не приносила в жертву невинных. Никто не пришёл за мной и не встал на колени, прося прогуляться ненадолго до его дивного мира, который погибнет, если я не осмелюсь его спасти. Никто даже не отправил мне письмо. Как же я оказалась в этом вашем мире, посмею поинтересоваться?

Гетбер внимательно посмотрел на меня – не удивлюсь, если вдруг выяснится, что он преподает гипноз. И ответил:

– Варя, ты умерла.

Подул ветер, зашелестели на ветвях листья. Я рассмеялась, но внутри загнанным в ловушку зверьком заметалась невинно сказанная фраза: «Варя, ты умерла».

Варя, ты умерла. Варя, время твоё сочтено.

Но был ещё и разум, здравый разум; если бы не он, я бы, пожалуй, рехнулась. Не может быть, чтобы я была мертва. Не может быть. Мертвые не видят снов.

Об этом я и сказала Гетберу:

– Если бы я умерла, я бы сейчас не вела с вами эту абсурдную беседу.

– Я объясню, – Гетбер вздохнул. – У тебя, не привыкшей к существованию магии, могут возникнуть возражения, по типу: невозможно умереть в одном месте, но при этом продолжить существование в другом. Но на самом деле это возможно. Физическая оболочка никуда не переносится. Но ты осталась такой же, как прежде. Ты наверняка убедились в этом сама, когда смотрела на себя в зеркало. И сейчас ты смотришь на собственные ладони, ничем не отличимые от тех, которые были у тебя в прежнем мире.

Я и в самом деле рассматривала собственные пальцы. Всегда делаю так, когда начинаю волноваться.

– Физическое тело создается заново, – продолжил Гербет, – по образцу и подобию того тела, которое уже существовало ранее. Это не так сложно – создать двойника. Нужны лишь материя и терпение. Зато душу ты не повторишь точь-в-точь. Пробовали, но выходит что-то типа… – Он на мгновение прикрыл глаза. – Ничего не выходит. Поэтому душу мы выдернули из твоего тела за мгновение до того, как в том, твоём старом мире, погибло твоё материальное воплощение. Да, твоей душе пришлось немного повисеть в безвременье, ожидая, пока ответственные люди закончат приготовление её нового местообитания, и пару недель жизни ты упустила… Но это ведь лучше, чем вообще распроститься с жизнью?

– И при всём этом вы не знали моего имени? – Столько всего можно было спросить, но первым моим вопросом оказалась вот такая глупость.

– Душе, в общем-то, все равно, каково было имя её физической оболочки. Собственно, никаких осмысленных или, как ты говоришь, абсурдных бесед мы не вели. Взаимодействие с душой происходит на другом уровне. Душа – что-то вроде сгустка энергии. Ты представляешь себе сеть последовательно соединенных проводников? Это такая схема с множеством узлов и расхождений.

– Я представляю, – ответила холодно.

– Душа сложнее любой такой схемы в сотни тысяч раз. И все же устроены они схожим образом. Я имел дело только с душой. Телом занималась Ферр. Она в целом затеяла всё это…

В сквере вдруг стало многолюднее. Мы заметили группу студентов, решивших подышать свежим воздухом. Что удивляло, поскольку очередная пара ещё точно не успела закончиться. Впрочем, студенты, покосившись на нас, приняли верное решение пройтись по какой-нибудь другой, ещё не занятой, дорожке.

– Лекции вы читаете в таком же стиле, в каком преподносите мне эту историю? – спросила я.

– Запутанно? – хмыкнул Гетбер. И принялся оправдываться: – К лекциям я готовлюсь. А к этому разговору был не готов.

– Мне кажется, вы лукавите. Вы явно знали, где я провожу занятие, а не оказались у той двери случайно. Вы пригласили меня поговорить и даже сюда привели.

Гетбер вздохнул. Я подняла на него взгляд и заметила, что сам Гетбер смотрит вдаль, на одну из башен академии. Точнее даже, на границу между башней и светло-серым небом. Купол башни, покрытый позолотой, сиял на фоне этой серости подобно маленькому солнышку.

– Предполагалось, что ты начнёшь паниковать, истерить и далее, пытаясь вытянуть детали того, как ты здесь очутилась. И мы будем порционно выдавать тебе сведения. Но ты ведёшь себя слишком спокойно.

– Я поняла, вам нравятся более эмоциональные и страстные женщины. Но разве это моя проблема? – Я потянулась, разминая спину. – Не вижу смысла паниковать, когда прекрасно осознаю, что всё происходящее – лишь моя выдумка.

– Часто ли ты во сне прекрасно всё осознаешь?

Попыталась улыбнуться, но ничего сносного не получилось. Умеют же люди портить настроение, ничего особенного при этом не делая.

– Ну, ладно, – я решила пойти на уступки. – Предположим, всё действительно обстоит так, как вы описываете. И я в самом деле… Неважно. Понимаете, есть кое-какие детали, которые расходятся с тем, что говорила мне Феранта. Например, она упоминала разрешение, которое я якобы дала, прежде чем попасть сюда.

– Никаких расхождений. Феранта не умеет обманывать тех, кто… Когда понимает, что в её слова искренне верят. Таких чистых душой девушек, если кратко.

– Значит, это прекрасно удается вам.

Гетбер качнул головой:

– В данный момент я с тобой предельно честен.

– Тогда объясните, – потребовала я. И поняла вдруг, что, несмотря на тёплую погоду, понемногу начинаю замерзать. Долго я так не просижу. – Сомневаюсь, что моя душа разрешила перемещать себя непонятно куда. А даже если и разрешила, как она об этом сказала? Не имея при себе рта.

– И снова в точку. Разрешила. Отсутствие… рта, это вовсе не проблема, поскольку у душ разговоры происходят на более… высоком, более продвинутом уровне. А в том, что она согласилась, нет ничего удивительного. Любая душа согласилась бы. Даже если спрашивать душу того, кто решил… добровольно уйти из жизни. Простите мне заминки, Варя, – Гетбер развел руки в стороны. – Я теряюсь, когда приходит пора говорить о таких серьезных вещах. Душа согласилась бы переселиться в любое тело, даже старое и больное, поскольку душа сама по себе, без тела, бессильна и бессмысленна. А тут ей предложили ещё и такое родное и знакомое. Само собой, она согласилась – ты согласилась – иначе и быть не могло. Вот так всё просто и в каком-то смысле парадоксально.

Я заметила на поверхности лавки небольшие островки, лишенные краски. Заметила черное пятно, на котором отчего-то не взошла газонная трава, и обломок, на месте которого должна расти ветка.

Красивый мир. Но отнюдь не такой совершенный, как может показаться на первый взгляд.

– Даже если и так, – предположила я, – кто вообще разрешил вам разговаривать с моей душой? Тянуть её непонятно куда. И с какой целью? Сомневаюсь, что я настолько уникальная личность, что ни одной такой не сыскать во всём вашем мире. – И добавила тут же: – Я хочу пройтись. Устала сидеть.

И замерзла. Дрожь так и бежит по телу, скоро начнёт потряхивать.

Впрочем, не уверена, что в этом виноват лишь прохладный ветерок.

Гетбер послушно поднялся и протянул мне руку, помогая встать. Плащ он не стал надевать обратно, вместо этого накинул мне на плечи. Надо же, какое беспокойство.

А пахнет от плаща хвойным лесом, смесью сосны и кипариса, как будто мы вдруг оказались далеко-далеко от цивилизации.

– Это условие, – ответил он просто. – Один из законов, на которых держится наше хрупкое мироздание. Если душа сделала вклад в один мир и через секунду канет в небытие, то мы имеем право забрать её в другой мир, чтобы она принесла пользу и нам.

Я невесело хмыкнула:

– Обязательное донорство? В моей стране у погибшего могут забрать орган, если он ещё жизнеспособен и может спасти жизнь кому-то другому. Даже не спрашивая разрешения у родственников.

– Видишь, – улыбнулся Гетбер, – у наших миров много общего. Значит, ты быстро здесь освоишься.

Вот вам и новая жизнь с утра. Прожигаешь дни, мечтая о том, чтобы в один волшебный момент всё изменилось. Всё меняется, и тебя охватывает страх. Ты готова отдать многое, лишь бы вернуться к своему прежнему состоянию.

Зажмурилась на секунду. Я просыпаюсь, я просыпаюсь, я просыпаюсь…

Распахнув глаза, я встретилась взглядом с Гетбером. Спросила, прежде чем он начнет надо мной смеяться:

– И какая от меня польза? Нельзя было найти преподавателей где-то поближе?

– Можно, – Гетбер пожал плечами, – но только не в твоём случае. Как ты поняла, не написано книг, по которым можно было бы познать твой предмет. Поскольку то, чему ты должна научить, тебе сначала предстоит постичь самой.

– Как вы вообще поняли, что я могу что-то вам дать?

В его словах была логика. И все-таки ухватить её спутанные нити оказалось непросто.

– За тобой… не то чтобы наблюдали, но иногда приглядывали. Есть у нас один комитет, небезызвестной Ферантой Клиншток возглавляемый… Он оценивал, будет от тебя польза или нет. Выходит, решил, что будет… Ты не одна, кто подходил, но одна из. Извини, что так прямолинейно. Переместить тебя из твоего мира в наш, живую, было бы слишком сложно. Поэтому ответственные ждали, когда… собственно, когда подвернётся шанс позаимствовать у кого-то из вашей группы один очень важный орган. Душу. И твоя душа стала доступна нам первой.

И добавил, пытаясь опередить мой следующий вопрос:

– Про камни, с которыми ты имеешь дело, тебе лучше спросить у Феранты. Я не углублялся в эту тему. Знаю, что они нашлись при создании рудников неподалеку. И что свойства их обнаружились случайным образом, лишь потому что при раскопках участвовал маг. Маг, решивший поколдовать… Чем это обернулось, тебе в красках расскажет Феранта. Если кратко, то в этих камнях есть потенциал, который превосходит возможности обычного мага. Но нам надо понять, как его раскрыть.

А я ведь всего лишь хотела спросить, могу ли я вернуться и сколько это будет для меня стоить.

И ещё кое-что.

– Почему я понимаю речь?

– Точно, – Гетберу явно понравился мой вопрос. – Хорошо, что напомнила, сам я забыл об этом сказать. Ещё одним важным условием, которое дает душе право так легко прыгать между мирами, является наличие в ней хотя бы крупицы магии. В тебе эта крупица есть… Для правильной работы заклинаний она не годится. Но кое-какие преимущества всё же дает. Например, встроенный перевод на язык, который используется в нашей империи. Поэтому ты говоришь привычные тебе слова, но до нашего слуха они долетают словами, которые, в свою очередь, привычны нам.

– И письменность.

– Да, – Гетбер кивнул. – Пишешь ты тоже на нашем языке, но воспринимаешь его так, будто это твой собственный.

– Вам, выходит, и чужие языки не надо изучать? – хмыкнула я. Только и остается, что цепляться за глупости, когда говоришь о таких серьезных вещах. Иначе можно сойти с ума, без шуток.

– К сожалению, надо. Ты и сама не поймешь речь жителей соседних империй. У этого преимущества, скажем так, одноразовое действие.

– И вашу истинную речь мне никогда не услышать?

– Твоя магия не спит. Медленно и неохотно, но все-таки она работает. Постепенно наш язык сменит твой собственный. Сама начнешь говорить на нём и продолжишь понимать наш. Это сложно объяснить. Ты сама к этому придёшь, когда испытаешь.

Мы остановились в самом центре сквера.

Я ведь в старших классах и на гитаре играла. Недолго, пару лет, потом стало не до того. Так бы устроила им тут концерт… Всей академией бы собрались, чтобы послушать мои возмущения и крики.

– У тебя есть ещё вопросы? – невинно поинтересовался Гетбер.

– Больше нет. Спасибо. Красивая сказка, – заметила я. – Надеюсь, я не забуду её, когда проснусь. Такой изощренной фантазии я прежде нигде не встречала.

Гетбер вдруг оказался прямо напротив меня. Мне приходилось держать голову слегка приподнятой, чтобы смотреть ему в глаза. Я хмурилась – он улыбался. Наверное, вдвоем мы создавали нечто вроде баланса – наложи друг на друга наши лица, получишь идеальное равнодушие, гладкое, как металлическое лезвие.

Он не стал меня переубеждать. Вместо этого сказал:

– Я сейчас отправлюсь в непосредственно Вейзен, работа… Увы, одним преподаванием не наешься. Не желаешь составить мне компанию? Покажу парочку интересных мест. Пора тебе взяться за изучение этого мира, раз уж ты оказались его невольницей, – Гетбер чуть улыбнулся.

Я произнесла ему в укор:

– Вот вы смеётесь… Но ведь, если вы в самом деле сказали правду, то поводом для ваших шуток служит моя смерть. Не думаю, что это красиво.

Его улыбка сменила тон. Появилась в ней некая горечь – горечь вкупе с насмешливостью.

– Как пожелаешь. Впредь обещаю: никаких шуток, только серьёзный настрой. Суровый и непоколебимый… Не грусти, Варя. Внимательно смотри по сторонам. Ещё увидимся.

Он резко развернулся и сделал несколько шагов в направлении той дорожки, по которой мы шли только что. Я окликнула его вопросом – ещё одним, который возник в голове несмотря на мою собственную уверенность в том, что я больше ничего не стану у него спрашивать:

– Кто вы?

Гетбер посмотрел на меня через левое плечо:

– Тот, о ком не будет написано легенд и исполнено песен. До встречи, Варя.

Я осталась стоять. Когда за Гетбером захлопнулась дверь, я поняла, что он забыл забрать у меня плащ. Но не стала догонять. Оставила несчастный лежать на лавке, ставшей свидетельницей наших откровенных бесед.

Чужого мне не нужно.

Ни плаща, ни мира.

Глава 3. О масках и талантах

Лаборатория все-таки обнаружилась. Она чем-то неуловимым напомнила лаборатории, в которых мне удалось поработать самой (а было таковых аж три). Те же широкие столешницы, ящики под ними и полки – над. Множество реагентов с пожелтевшими от времени этикетками. Есть даже что-то вроде приборов, правда, прежде чем ими пользоваться, надо сначала понять их функции. На отдельном столике, возле большого окна, световой микроскоп старинной модели. Я немного покрутила винтики, но так и не смогла его настроить. Нужно будет заняться этим позднее, в солнечный день.

Размах, само собой, куда скромнее, чем в современных научно-исследовательских институтах. По сути, это лаборатория – каморка, нечто вроде подсобного помещения в конце коридора, которое расчистили от одного хлама и завалили другим. Заполнили более-менее интересным и подходящим оборудованием, которое удалось найти в академических запасах, как шепнула по секрету Ирмалинда. Правда, произошло это ещё в прошлом году, так что и более-менее приличное уже успело запылиться.

И все-таки эту лабораторию Феранта мне показывала с гордостью – гляди, мол, целый исследовательский центр в твоём распоряжении! Встретила меня во время обеда, вскоре после того, как Гетбер поделился со мной своими соображениями. И повела смотреть.

Я отчего-то ничего у неё не спросила. Но боялась не того, что Гетберу выпишут выговор за излишнюю болтливость. А того, что она сначала зависнет на несколько секунд, а затем покивает головой и выдаст, что Гетбер сказал чистую правду.

И ещё мне наконец сообщили расписание. Четыре пары в неделю, одна в день. По паре в понедельник и вторник, ещё две – в четверг и пятницу. В среду я официально работаю в лаборатории. Во все остальные дни – как повезёт.

И даже объяснили, сколько я буду получать. Не так уж и мало, зря Гетбер прибеднялся. На месячную зарплату можно купить штук семь неплохих платьев (если поверить словам Феранты о том, сколько стоит платье в количестве одной штуки), и при всём этом тебя обеспечивают жильём и питанием.

Феранта ушла, а я осталась в лаборатории разбирать банки и бутыльки. Что-то местные жители в химии все-таки понимали, они открыли и использовали многие химические вещества, привычные нам (хотя, возможно, стоит поблагодарить внутренний переводчик, что сам определяет вещества и подставляет на этикетки знакомые слова вместо абракадабры). Занятая ревизией, я ненамеренно пропустила ужин. Очнулась, уже когда за окном полностью стемнело.

Следующий день прошёл в том же духе: сначала лекция, потом наведение порядка в лаборатории. Лишь Гетбер не попался на глаза… За полностью свободную среду я закончила уборку, упорядочила все реагенты и даже завела журнал, гордая тем, что уже завтра смогу начать работу. А какую именно?

Вечер провела за книгой. Взяла её в самодельной библиотеке с лягушками (как пройти в настоящую, я не имела представления, а Ирмалинды, знающей каждый уголок академии, рядом не оказалось). Это была единственная книжка из всех, в названии которой упоминались минералы.

Хорошая книга, в духе советских учебников. Тщательный и методичный разбор того, какой формы бывают кристаллы и каким блеском они отливают. Пожалуйста, всё изучено. Гетбер говорил – никаких знаний у них не накоплено, нет ничего, что послужило бы точкой опоры. А оно вон как оказалось. Может, им попросту не так уж хотелось вникать?..

Я нагружала себя заботами и ничуть не жалела – лишь чтобы к вечеру заканчивались силы и сон приходил за одно мгновение. И каждый раз просыпалась там же, где и уснула. Так что покидать кровать день ото дня становилось всё тяжелее. Но всё-таки разное бывает в жизни. Читала я книги, где спустя тысячу страниц мы узнаем, что всё происходящее герою приснилось. Кто сказал, что со мной не может такого быть? Но пока что книга только начата. До тысячи страниц ещё далеко.

Так и наступил четверг.

В этот раз Ирмалинда не стала меня провожать: дорогу я уже знала и сама. Все мои занятия происходили в одном и том же месте, с одними и теми же учениками. Удивительная стабильность для такого сумасшедшего мира.

Впрочем, в этот раз учёба у нас шла, скрипя и тяжело дыша, как старая больная лошадь. Глаза у студентов блестели, но только не из-за безграничной любви к моему предмету. Над столами летали шепотки, но к теме лекции отношения они не имели. А я ещё и тему выбрала не из простых. На прошлом занятии мы постигали отличия между классами веществ, а сегодня изучали качественные реакции, которые позволяют определить, из каких катионов и анионов состоят эти вещества. Поскольку кое-какие реагенты в моём исследовательском центре все-таки имелись, завтра я хотела провести демонстрационную лекцию, показывая фокусы с тем, как раствор меняет цвет с одного на другой или в одно мгновение образует густой осадок. А сегодня давала ко всему этому теорию. Вот только без наглядной картинки студенты совсем не желали воспринимать бесконечный поток формул.

Я не сдавалась. Стучалась, пока не проснётся интерес. Но, видимо, сегодняшним утром интерес моих студентов воспользовался маской для сна и берушами, так что всё ему было нипочем.

Всё-таки я выдала весь запланированный материал. Не зря же разрабатывала его, встав за несколько часов до завтрака. Но никакой уверенности в том, что он достиг своих слушателей, у меня не было.

Едва прозвенел звонок, как студенты сорвались с места, будто невероятно спешили на обед или в уборную. Недолго думая, я окликнула Герту – девушку, что запомнилась мне с первой лекции. Она покидала аудиторию одной из последней.

– Герта! – Она послушно повернулась в мою сторону. – Что-то случилось? Почему все до одного погружены в собственные мысли?

Она с хитринкой посмотрела на меня – я только сейчас заметила, какой у неё необычный, миндалевидный, разрез глаз, добавляющий лицу восточный шарм.

– Сегодня же маскарад в городе, – объяснила Герта. – Решают, кто с кем пойдёт и кто что наденет. Даже ученикам лучшей академии империи свойственна вся эта пошлость.

Мы попрощались, и Герта лисой выскользнула за дверь.

Маскарад, вот же придумали. Ещё и в городе, а не во внутреннем дворике. Ещё и в четверг. Важное правило студенческих тусовок – оставлять следующий день относительно свободным, чтобы было время прийти в себя. А местные студенты, как верно заметила Герта, вряд ли сильно отличаются от всех остальных, и размахом гуляний в том числе.

Время до обеда я провела за чтением. Преодолела ещё одну треть книги – последнюю оставила на вечер. Классификации закончились, за ними последовал определитель. Возьмите камень, покрутите его так и эдак, а потом уроните с какой-нибудь большой высоты, ведь линия, по которой пройдёт излом, тоже много о чем интересном может сказать.

Сытая, а оттого добрая, я пошла заниматься своей профессиональной деятельностью. До чего докатилась? Теперь и во сне нет отдыха от работы.

Феранта поделилась со мной интересующим их камешком. Точнее, как выяснилось, одним из, поскольку в той таинственной пещере всяких-разных камней оказалось предостаточно. Мне достался небольшой, сантиметра в три длиной, экземпляр (так что кидать его жалко, не найду ведь потом, если разлетится на крупицы), но красивый. Светло-зеленый, с желтоватым отливом, окрашенный неравномерно. И весь какой-то корявенький. Структуру так просто не различишь – надо все-таки закончить с микроскопом. Да и в целом я не то чтобы когда-то занималась минеральными породами. Буду по местной книге учиться, раз всем остальным некогда.

Несмотря на всю крошечность и невинность камешка, Феранта передала его мне в самом настоящем сейфе. Выглядел он, как обычная металлическая шкатулочка (мне больше нравятся деревянные, резные, но кто меня спрашивал?). Однако, чтобы добраться до камня, надо сначала приподнять дно – я себе ноготь сломала, пока пыталась подтянуть его наверх – а затем наткнуться на ещё одно, точно такое же, за исключением четырех колесиков с цифрами, из которых надо сложить определенную комбинацию. Тоже такое себе удовольствие. Но указательный палец, лишившийся маникюра, все-таки сыграл на пользу: им крутить колесики оказалось куда удобнее.

Шкатулку, то есть сейф, Феранта передала мне тогда же, когда показывала лабораторию.

И я убрала её в один из свободных ящиков, задвинула поближе к дальнему левому углу до более благоприятных времён.

Благоприятные времена наступили весьма шустро. Шкатулка дожидалась меня там же, где я её оставила. Вот я и принялась её взламывать, как будто бы там действительно имелось что-то ценное.

Три – номер эпохи, девяносто один – последние цифры текущего года. Какие первые, Феранта не уточнила. А завершает код семёрка, только я забыла, что она значит. Надеюсь, не количество лет, которые я, по задумке, должна провести в академии – есть у того, кто придумывал эту комбинацию, некоторая страсть к датам…

Вот и что мне делать с этой красотой дальше? Я подошла к окну и поднесла камень поближе к свету. Полупрозрачный, свет проходит насквозь и рассеивается на моей ладони зеленоватым туманом. Надо все-таки отыскать инструменты и провести его вскрытие. Даже цвет, как выяснилось, можно смотреть только на свежем изломе. Да и форму кристаллов сложно определять по отполированной внешней поверхности.

Вот определю я все это, и что дальше? Как подвести это к магии?

Гетбер говорил, я тоже несу в себе её частичку.

Я вернула камень в шкатулку и поближе придвинулась к окну, практически уткнулась в стекло носом. Деревянная рама пропускала в лабораторию сладкий весенний воздух. На небе с самого утра припекало солнце – клянусь, будь я сугробом, растаяла бы под ним, не колеблясь. От любопытных глаз окна лаборатории защитил куст барбариса с растопыренными пучками листьев-лопаток. На ветках уже обозначились красные цветочные почки. Скоро загорятся огнём.

Точно, огонь!

Гетберу не понравилось моё имя, поскольку оно напомнило ему заклинание, призывающее огонь. Я всё ещё понятия не имею, согласно какой логике здесь работает магия. Но кто мне мешает попробовать?

Я прикрыла глаза и выровняла дыхание. Затем взглянула на собственную ладонь и шепнула тихонько:

– Вар-Вэйр.

Ничего не произошло. Я попыталась снова, вкладывая в заклинание силу и энергию. Ничего.

Попробовала ещё раз. Потянулась вслед за заклинанием душой, пожертвовала на него частичку себя. И снова мимо. Видимо, весь мой магический потенциал тратится на то, чтобы переводить незнакомые словечки.

Почему даже сон лишает меня преимуществ, доступным всем остальным?

Гетбер говорил, камень выдал себя, когда усилил магию во много-много раз. Но ведь нужно иметь эффект, хотя бы микроскопический, чтобы было, что усиливать? И все-таки мои руки сами собой потянулись к камешку. Я сжала его в ладони и, смотря на кулак, повторила тихое: «Вар-Вэйр».

И снова пустота.

Пора настраивать микроскоп и разыскивать геологический молоток – такой, с заострением на конце, любимый предмет сказочных гномов, работающих в рудниках. Больше ничем не смогу помочь этой славной империи.

Я разжала кулак.

И на свободу вырвалось пламя. Недолго оно продержалось – секунду, быть может, и даже не успело согреть, не говоря о том чтобы обжечь. И все-таки оно было, насыщенное зеленое, будто кто-то поджег смесь с примесями бария и меди.

Невольно отбросила камень на пол. Он упал, обиженно звякнув. Но не сломался, ничего даже не откололось. Все-таки по твердости покрепче графита будет… Быть может, даже покрепче стекла.

Надо настроить микроскоп.

И спрятать шкатулку получше. Раз мои бессильные руки с помощью этой малютки смогли создать огонь, что же будет, если он попадёт в руки сильному магу?.. С таким уровнем магического таланта, чтобы маг этот, единственный на всю округу, не решался произносить моё имя вслух. Ключ от лаборатории тоже лучше прятать тщательнее. Будь моя воля, я бы и саму лабораторию поместила в сейф.

Историю о возникновении ядерной бомбы я много раз слышала.

Иногда изобретения играют против их создателей. Паниковать, конечно, ещё рано, поскольку я пока не поняла, по каким принципам работает эта магическая лупа. Или уже поздно, поскольку о существовании таких камешков знают все, кому не лень.

А ведь там ещё и другие есть. Вдруг существуют такие, которые мой шепоток преобразят в пожар на всю академию? Кто бы знал…

Долго работа не продлилась. Слишком сильно все-таки меня впечатлил огонь на собственной ладони. Так что, вдоволь навозившись с микроскопом, навертевшись шурупчиков и искрутив несчастное зеркало, я все-таки сдалась и пошла в нашу с Ирмалиндой квартирку.

Язык не поворачивается называть эту женщину соседкой. Даже в мыслях.

Соседки – это те, с кем я после пар обсуждала преподавателей и с кем ругалась поздно вечером из-за света (выключенного или включенного, зависело от того, насколько была загружена каждая из нас). Напарницей её именовать тоже не хватает наглости: Ирмалинда-то в академии работает в самого её основания, и это я ещё не спросила, чем она занималась до того, как академия начала свою деятельность.

Я постучалась в её дверь и после разрешения заглянула внутрь.

Ирмалинда сидела за столом, заваленная множеством исписанных бумажек. Видимо, её студенты недавно прошли контрольную точку.

– Проходите, милая, – она радушно махнула рукой на собственную кровать. Комната у неё опрятная, но не лишенная изящества. К шторам подвешены золотистые кисточки, на столе расположился глиняный сервиз. И во всяких особенных углах стоят маленькие букеты из засушенных цветов. Ирмалинда объяснила, что в пространстве существуют энергетические узлы, которые по-разному воздействуют на живые организмы. Некоторые из этих узлов улучшают настроение и укрепляют здоровья – их Ирмалинда своими цветочными композициями усиливает. А другие вытягивают последние силы, и их Ирмалинда блокирует.

– Как ваша работа с каменюшками? Что-то уже получается?

Я опустилась на кровать и ответила:

– Сложно пока сказать. Всё ещё разрабатываю инструментарий. Честно говоря, пока я ищу к ним подход.

– Найдёте, я не сомневаюсь. Скажу вам по секрету, были уже некоторые, что бились над этой загадкой, но мало что у них вышло путного. Тут нужен другой подход, творческий, и незамыленный глаз. – Она обернулась и подмигнула мне. Сверкнул бисер на ещё одной расшитой блузке. Вот только на этот раз блузка была цвета слоновой кости, и бисер на ней отливал всевозможными оттенками коричневого.

– Надеюсь, – попыталась улыбнуться. Надеюсь, проснусь раньше, чем придётся писать отчёт по проделанной работе. – Проверяете знания? – кивнула на стол.

– Мы сегодня творческому подходу учились, как раз к слову, – ответила Ирмалинда. – Здесь пятьдесят штук рецептов травяного отвара. Для успокоения, для бодрости, для крепкого сна.

– Полезный предмет! – я искреннее восхитилась.

– Не станут мастерами магии, так хоть гостю смогут угодить, напоить чаем, – она хмыкнула. – Как ваши ученики? Начинают проявлять себя во время лекций?

Да, на молчаливых подопечных я тоже успела пожаловаться. Ещё позавчера.

– Сегодня у нас случился очередной сбой, – призналась я. – Ученикам было не до учёбы, поскольку они вовсю обсуждали маскарад.

– Ах, – Ирмалинда мечтательно выдохнула, – маскарад…

– Важное событие?

– Конечно, – ответила Ирмалинда, не колеблясь. И тут же спохватилась: – Точно, вы ведь не местная! Хотя для нас этот маскарад так значим, что мы считаем, будто о нём знают все на свете. И заблуждаемся. Маскарад… он в Вейзене проводится каждый год, и это священный долг каждого академиста – на нём побывать. Я и сама не пропускала ни один, что таить, только в последние пару лет стала слишком старой для того, чтобы веселиться. Но вы обязательно съездите, ещё успеваете. – Она взглянула на круглый циферблат ярко-желтых часов. – Где-то через часа полтора начнут кататься омнибусы от ворот нашей академии и прямиком до центральной площади Вейзена! Они предназначены для академистов, но вы, думаю, вполне сойдете за свою, – Ирмалинда подмигнула.

– Как вообще появилась идея этого маскарада?

– О-о, – протянула она. – Вы, главное, успейте к самому началу. Там каждый год рассказывают одно и то же, так что многие приходят позднее. Но вам, посещающей маскарад в первый раз, эта история точно должна понравиться.

Я посмотрела в сторону окна. Четвертый этаж, никакие деревья сюда не дотягиваются. Так что превосходно видно небо, постепенно сменяющее лазурную голубизну на более основательную, васильковую. Через полтора часа на небе уже распластается закат. А там и до темноты недалеко.

– У меня и одежды нет подходящей, – призналась я, – что уж говорить о маске.

– Маски – это условность, – Ирмалинда махнула рукой, будто пыталась прогнать невидимую муху. – Будь вашим собеседником кто-нибудь более рассудительный, он бы так и сказал, что мы и без маскарадов никогда не снимаем маски… А вот платье мы вам сейчас подберем, у меня много интересного есть в закромах. Если вы, конечно, не побрезгуете.

Я не успела окончательно решить, поеду ли на маскарад, а Ирмалинда, легонько отодвинув меня в сторону, уже принялась вытаскивать из-под кровати самый настоящий чемодан.

– Здесь всякое, – объяснила она. – То, что я уже не ношу, выкинуть жалко, а отдать некому. Какой у вас любимый цвет? – Ирмалинда внимательно посмотрела мне в глаза, и по телу отчего-то побежали мурашки. – Вашим глазами пойдёт малахит. Было у меня одно платьице.

А как, интересно, на моём родном языке называется тот камешек, который я сейчас исследую? Больше всего похож на хризолит, и все-таки это не он. Хризолит когда-то чрезвычайно нравился моей маме, она носила подвеску, которая цепко удерживала ограненный камень. Я вдоволь успела его рассмотреть.

– Вот и оно. Помялось все-таки, но ничего… Быстро выпрямится. Бархатное. Дорого оно в своё время обошлось моему мужчине.

Ирмалинда протянула платье, и я послушно его взяла. Мягкое… Качество, свойственное всему, к чему я прикасаюсь в этом странном мире. Темно-зеленое, поблескивающее серебром не хуже настоящего камня. Как сказал бы автор местной геологической книжки, блеск жирный – ткань так и лоснится.

Я развернула сверток. Платье оказалось длинным, почти как черное, которое я ношу, не снимая. Только черное закрывает лодыжки, а из-под подола этого платья они, скорее всего, кокетливо будет выглядывать.

Юбка у него простая, чуть расклешенная к низу. Зато оригинальны плечи – благодаря жестким вставкам выпирают в сторону, преображая силуэт до перевёрнутого треугольника. Талию обхватывает пояс, тоненький в центре, но к концам ткань расширяется, а после и вовсе струится волной. Так что каждый шаг в этом платье сопровождается полётом двух невесомых перышек.

– Двадцать лет ждало своего часа, – заметила Ирмалинда, довольная тем, с каким интересом я рассматриваю её платье. – И хорошо, что дождалось. У меня к нему ещё жакетик есть. Смотрите-ка.

Жакет Ирмалинда достала из шкафа вместе с тонким ароматом ромашки. Он оказался прямого кроя и насыщенного черного цвета, по форме не отличался от мужского (и мгновенно напомнил мне о плаще Гетбера, который я оставила проветриваться на лавке).

– К ночи ведь похолодает, – объяснила Ирмалинда. – Ещё чего не хватало, простудиться. Так что берите и не стесняйтесь.

– Хорошо, – я решила и в самом деле забыть ненадолго о скромности. – Спасибо за то, что поделились нарядом и что так неравнодушны ко мне.

Много ли надо? Дали платьишко, и я уже довольная. Вот так и строим из себя всю жизнь серьёзных людей, а потом, в трудное время, искренне радуемся мелочам.

– А как иначе? – Ирмалинда пожала плечами. – Начинайте собираться, на это ведь всегда уходит в два раза больше времени, чем задумывалось…

Не то чтобы я обладаю всем спектром женских штучек, необходимых для сборов.

Пора бы и в самом деле прогуляться по местным магазинам, аванс до сих пор лежит нетронутым. Купить кое-какую одежду, чтобы не заимствовать у соседки платья, и средства гигиены, поскольку их я тоже заимствую без стеснения. Сегодня как раз узнаю основные маршруты, а завтра или на так называемых выходных можно будет совершить полноценную вылазку.

Рано меня Гетбер позвал с собой. Тогда аванса у меня ещё не было. Так, глядишь, согласилась бы.

И все-таки шампунь у Ирмалинды хороший. Волосы от него мягкие и блестящие, идут ровной волной, не приходится даже расчесываться (да и расчески у меня нет). На занятия я волосы убираю, скручиваю в жгут и продеваю сквозь него карандаш, который случайно обнаружила в ящике стола. Но ведь теперь совсем другое дело. Так что волосы я распустила – они рассыпались каскадом вплоть до середины талии. Я уже и забыла, что у меня такие длинные волосы. Всё время приходится их убирать.

Красивое платье, не поспоришь. Губы бы ещё подкрасить и на глазах соорудить стрелку – все бы студенты глядели только на меня, позабыв о перешептываниях.

– Хороша, – подтвердила Ирмалинда, восхищенно глядя на меня. – Пусть праздник пройдёт, как надо! – И добавила: – Академия будет открыта всю ночь. Так что не волнуйтесь, веселитесь столько времени, сколько будет угодно душе.

Я улыбнулась.

Вообще говоря, моя душа – это автономная часть тела, она не согласует свои решения, например, с моим здравым смыслом. Я бы не очень-то беспокоилась над тем, чтобы угождать этой предательнице.

Ключ от лаборатории на всякий случай спрятала под матрас. Понятно, что предполагаемые грабители первым же делом полезут именно туда, так во всех фильмах происходит. Но ничего более умного я на ходу не придумала, а оставить ключ на видном месте тоже не смогла. Надо будет обеспокоиться надежным тайником чуть позже, куда вернусь. Вместо сна буду пилить дыру в полу. Пол здесь хороший для этих целей, деревянный, а сверху укрыт ковриком.

Я почти обратилась к Ирмалинде ещё раз, чтобы узнать дорогу, которая приведёт меня к выходу из академии. Но потом поняла – выглядеть это будет странно. Я ведь каким-то образом должна была в академию войти, даже несмотря на всю мою неместность. Так что я решилась положиться на наитие. Сколько раз оно меня предавало, не стала считать. В этот раз повезёт. Должно же мне повезти хоть однажды.

И вот я в коридоре с лекционными аудиториями. Большой свет здесь потушен, лишь приглушенно горят отдельные лампочки – розовым, синим, зелёным. Они подсвечивают выставленные на пьедесталах экспонаты, даже больше скажу: экспонаты эти плавно-плавно движутся вокруг собственной оси, будто хотят показать себя со всех сторон…

Когда пространство лишается людей, оно тут же приобретает в объеме. Всё связано и следует определенным законам.

Я вдруг показалась себе крошечной, почти невесомой. И испугалась, что могу заблудиться… Если дойду до конца и пару раз поверну направо – окажусь во внутреннем дворике, который предназначается для душевных бесед, и маскарадного веселья в нём мало. Значит, нужно идти налево… так?

– Варвара, здравствуйте! – прозвучало за спиной. Я вздрогнула, но обернулась. Передо мной оказалась рыжеволосая девушка, мой давний объект наблюдения и нынешняя подопечная.

Вспомнила – у неё красивое, звучное имя. Зовут её Лорели.

– Лорели, – я кивнула. – Добрый вечер.

– Вам идёт это платье! – она улыбнулась, обнажая зубы. – Оно как будто создано для сегодняшнего маскарада. Вы, случаем, не на него отправляетесь?

– Спасибо. Вы тоже выглядите прекрасно, – в этот раз я говорила предельно честно. – Да, я отправляюсь на маскарад.

По бокам кудрявые волосы Лорели удерживались позолоченными заколками в виде лавровых лепестков. На ней была блузка с множеством воланов по правой стороне – они заканчивались и начинались хаотично, бирюзовым цветом навевая воспоминания о морском шторме. А правая часть блузки предстала в более строгом виде, сшита она была из другой ткани, похожей на ткань моего жакета. От тонкой талии Лорели струилась юбка цвета каштана, и в её многочисленных складках наверняка прятались карманы. В области декольте, улавливая слабый свет ночников, переливалась золотая цепь из крупных звеньев.

В руках Лорели держала маски. Одну в левой руке и другую – в правой.

– И я! – засияла Лорели. Мы пошли дальше, и я выдохнула наконец. Все-таки повезло, что меня подобрали: не пришлось призраком гулять по коридорам академии и пугать особо впечатлительных студентов. – А вам, случаем, не нужна маска? Я взяла две, не смогла решить, какая подходит мне больше. Если поможете выбрать, то второй я поделюсь. Или у вас есть своя, просто спрятанная?

– Маски – обязательный элемент? – поинтересовалась я.

– Нет, – Лорели взмахнула руками, пришли в движение ярко-красные ленты, прикрепленные к одной из масок. – Но ведь с ними интереснее. Добавляется таинственность и шарм. Вот представьте, вы будете весь вечер танцевать с условным незнакомцем, а потом сбежите из толпы… И он откроется перед вами, он снимет свою маску… И под ней окажется кто-то, хорошо вам знакомый. Или тот, кого лучше бы никогда не знать. Простите, – спохватилась она. – Иногда меня заносит. Вы не кажетесь преподавателем, – выкрутилась Лорели, – слишком хорошо выглядите.

Я подавила улыбку. Насчёт преподавателей Лорели все-таки неправа, здесь они как на подбор, стройные и красивые. Хотя, если не считать Гетбера и компанию Ирмалинды – неразговорчивые до невозможности, не отвечают даже на «здравствуйте», видимо, настолько я всем им противна.

И когда всё изменилось? Когда я оказалась по ту сторону баррикад – уже не студентка, а преподавательница, которой строго запрещено сплетничать со студентами?

Когда я потеряла этот прекрасный статус – символ юности? И когда мы с однокурсниками, вместе размышляющие над решениями задач и поддерживающие друг друга перед контрольными, отдалились? Настолько, что перестали здороваться при случайных встречах.

Лорели привела меня в просторный холл. Во все стороны здесь вели лестницы – столько лестниц, что у меня даже закружилась голова… Высоченный потолок подпирали колонны, расставленные согласно только ими ведомой системе, словно фигуры на шахматной доске. Пол под ногами переливался самоцветами всевозможных оттенков. Пожалуйста, камней столько, вдоль и поперек можно изучить! И приложить к колдовству двести тысяч раз. А они, вон, стелются под ногами. И чем, спрашивается, эти камни принципиально отличаются от тех?

– Вы бывали на всех маскарадах, Лорели? – спросила я, чтобы отвлечься от этих впечатляющих масштабов.

– Естественно, – отозвалась она, качнула гривой волос. Лорели пересекала холл, как ни в чем не бывало, и даже не оглядывалась по сторонам. – Пару лет назад свалилась с простудой накануне, но все равно пошла. Как же пропустить такую красоту? Мало тут происходит веселого. Всё об одном…

Из подслушанных разговоров я поняла, что поступают сюда одаренные дети в пятнадцать лет. Пять лет им даётся на то, чтобы достичь так называемой первой ступени мастерства. Это нечто вроде нашего среднего специального образования. Ты получаешь все необходимые знания, но для званий нужно учиться дальше.

Ещё четыре года отводится на вторую ступень. Пройдёшь успешно – станешь квалифицированным магом (как же дико звучит – маг). Есть и третья ступень, и четвертая, и после них академисты уже получают степени, а с ними и уважение. У нас, в науке, всё работает примерно так же. Правда, я за степенью не пошла. Остановилась на дипломе магистратуры. За шесть лет пересытилась учёбой. Меня всей лабораторией уговаривали поступить в аспирантуру, чтобы в будущем получить степень кандидата наук. И я приняла единственно верное решение: ушла из прежней лаборатории в новую, где от меня требовали лишь выполнение трудовых обязанностей. В реальном мире степеней у меня нет.

Мои студенты сейчас осваивают программу второго года второй ступени. Выходит, я старше их на четыре года. Но ведь и в воображаемом мире мне научную степень не присвоили. В нашем университете тех, кто ниже кандидата наук, официально не трудоустраивают. А тут, глядите-ка, взяли преподавать в такое распрекрасное место. Выглядит так, будто кому-то очень хочется меня подставить.

– Вот смотрите, – вспомнила Лорели. Вытянула вперед две руки. В левой была маска, сплетенная из черных кружев. А в правой – слитая из завитков золота, на вид тяжеловесная, но все-таки тонкая, как лист папиросной бумаги. Обе закрывали верхнюю часть тела. – Впрочем, кружевная как будто больше подходит вам. А золотая пусть мне остается, к колье, – она коснулась цепочки.

Спустя мгновение маска из левой руки Лорели оказалась у меня. Девушка посмотрела на меня с хитринкой и заметила:

– Скорее надевайте. В омнибусе уже надо быть в маске. Иначе ваш наряд запомнят! И с легкостью распознают в толпе.

Внезапно очутившаяся у меня в руках маска больше всего напоминала паутину – правда, создавал её паучок явно под алкогольным опьянением, столько раз он нарушил прямую линию и свернул совсем не туда, куда нужно. Отверстия для глаз причудливо изогнулись к краям в виде стрелочек. К бокам маски крепились черные атласные ленты, которые я завязала в неряшливый бантик, когда маска все-таки оказалась у меня на лице.

– Как влитая, – обрадовалась Лорели. – Просто чудесно! А как вам я?

В золотой маске Лорели напоминала фарфоровую куклу. Белая кожа, голубые глаза в прорези и сияние металла. Верхний край маски оканчивался неодинаковыми треугольниками, напоминающими всполохи огня, и сама Лорели вдруг будто загорелась.

Слишком часто я думаю об огне.

– Мне кажется, – ответила я, – вас смогут распознать и в маске, по волосам.

Лорели рассмеялась, и под её смех мы покинули академию, толкнув огромнейшую дверь. Переступая через порог, я чувствовала себя Алисой, которая злоупотребила магией и уменьшилась во много-много раз. Иначе отчего всё стало бы таким большим?..

– У меня была мысль их спрятать, но, с другой стороны, знать, что я – это я, никто не будет наверняка. Но ведь никому не запрещено восхищаться мной, подозревая, кто же я есть на самом деле? Сложно объяснила, наверное, – она вздохнула.

– Нет, – я качнула головой, – вполне понятно.

– А у вас хорошо получается объяснять, – сделала очередной комплимент Лорели. До этого вечера я и не подозревала, что она так любит поговорить. Жаль, что эта ей особенность не распространяется на лекции.

А небо-то какое было на улице, небо!

Как будто там, на плоскость выше, был свой сад с персиковыми деревьями; и будто пару дней назад они вдруг зацвели, все одновременно. Но век цветения не долог, увянуть всегда куда проще, чем поддерживать красоту, так что эти тысячи персиковых деревьев, сговорившись, сбросили цветки. А те в полёте разделились на лепестки и застелили ими границу между нашими плоскостями.

Нежно-розовое, с переливами в оранжевый, небо.

На секунду стало жалко, что платье на мне не белоснежно-белое – оно бы с благодарностью впитало эти нежные краски. Что таить, был у меня когда-то некто, имеющий потенциал в будущем стать мне мужем. Перед сном (если оставалось время) я представляла, как стою в белом платье, держа его за руку, а за нашими спинами разливается закат – примерно такой же. Угасает солнце, но ведь есть ещё улыбки, и они сияют ничуть не хуже.

Улыбки погасли. Однажды и навсегда, не так много времени на это потребовалось.

Парадное крыльцо академии выстилали белые плитки. Образуя полуокружности, они замыкались в два фонтана – с левой и правой стороны. Оба фонтана изображали человека в полный рост. Левый – женщину, спина отведена назад, руки подняты к небу, будто она пытается остановить нечто страшное, летящее в её сторону. Застыли навечно обрывки платья, встревоженного ветром. А справа стоял мужчина, чем-то похожий на Гетбера: длинный плащ, ботинки с высоким голенищем; лица не разглядишь, поскольку он стоит спиной к тем, кто покидает академию. В отличие от женщины, явно попавшей в беду, мужчина разводит руки в стороны, будто сделал уже всё, что мог, и сейчас ожидает аплодисментов.

Струи выбиваются ровно из центра их ладоней. Взмывают вверх необычным образом, закручиваясь в спираль, и с громким плеском разбиваются о водную гладь.

Жалко, что у меня нет с собой телефона. Какие классные фотки бы получились.

Если вдруг предположить, что всё, сказанное Гетбером, правда, и я в самом деле не сплю (хотя, конечно, я сплю), академия заработала бы неплохие деньги, промышляя междумирным туризмом. Столько красивых мест, и это в одной лишь академии. Каков сам Вейзен, я даже боюсь представить.

Омнибусов здесь целых три штуки, держатся друг друга, замерев под фонарём на длинной черной ножке. Будто, если осмелятся сдвинуться хоть на метр, их поглотит буйство нежно-розовой бездны. Смешные. Нечто среднее между нашими буханками и огромными майскими жуками. Металлические, так и отсвечивают золотыми брюшками, и оконца круглые, как отверстия трахей. Нормальные автобусы компактные, лишенные всяких излишеств, а у этих во всю сторону идут усы: то зеркала, то антенны, то ещё нечто невнятное.

За рулем устроился мужчина с лысой головой, но такими длинными усами, каких я никогда ни у кого не видела.

– Давайте вон те места займем, – предложила Лорели. Рядом с ней я и сама уже начала чувствовать себя студенткой, которой всё показывают и рассказывают.

– И часто они уходят из академии в город? – поинтересовалась я.

Голубые глаза в прорези маски взглянули на меня так, будто я и в самом деле не знаю очевидных вещей. Вот кому нужно преподавателем остановиться. Лорели удивилась, но все-таки ответила без всякого раздражения:

– В обычное время один раз в час. Сегодня день исключительный, поэтому их так много.

Омнибус оказался больше и выше, чем увиделось с порога. Чтобы забраться внутрь, пришлось схватиться за золотистую ручку и сильно потянуть себя вверх. От такого рывка омнибус покачнулся, как на амортизирующей подушке.

Здесь просторнее, чем в наших автобусах. И очень мало сидений. Одиночные, они примыкают к окнам – четыре с левой, дверной, стороны и пять с правой. А по центру вполне хватает места, чтобы парочка компаний смогла устроить пикник на клетчатых пледах. Студенты, пришедшие чуть раньше нас, все как на подбор – в одежде оригинального кроя, с яркими или металлическими вставками, в масках. Если здесь и были мои подопечные, я не смогла их распознать – вдобавок к маскам лица пассажиров прятал полумрак.

Свободных сидений осталось ровно два, в самом конце омнибуса друг напротив друга. Когда мы с Лорели заняли их, омнибус сдвинулся с места.

Долго ли нам ехать? Такое я точно спрашивать не стану.

Едва остались позади огни Вейзенской академии, мы попали под власть темнеющего с каждым мгновением неба и леса, что нависал над омнибусом с обеих сторон. Наверное, раньше этот лес произрастал и на территории академии. Зато теперь местные дети, заблудившиеся в лесу, выходят не к избушке с курьими ножками, а к самому настоящему дворцу.

Омнибус ехал нехотя, на ходу создавая симфонию из скрежетов, поскрипываний и вздохов. Покачивался из стороны в сторону, неуклюжей медведкой перебираясь через валежник. По салону летали воодушевленные шепотки, точь-в-точь те, какие я наблюдала всю сегодняшнюю лекцию.

Ехали недолго. У меня нет часов, чтобы сказать конкретнее. Но небо ещё не успело стемнеть полностью, а мы уже попали в новое царство света.

Я припала к окну, которое толстым наружным слоем пыли мало чем отличалось от окон привычных мне автобусов. И все-таки вид за ним открывался небывалый, пыль его сглаживала, но не скрывала.

Не знаю, с чем сравнить. Модернизованные английские трущобы. Дорога разделена на две полосы тротуарным островком, который через каждые три метра подсвечивается жёлтым огнем фонаря. Фонари чередуются с опорами воздушной линии электропередач, от которых, перекрещиваясь, отходят черные канаты проводов. Вдоль дороги стоят трехэтажные дома: первый этаж отведен под лавчонки и конторы, верхние два больше похожи на жилые. Опираясь на стальные балки, дома сопровождают широкие водопроводные труба.

Иной раз между ними встречаются здания поинтереснее. Я успела заметить узкую башню с острым шпилем – видимо, ей вдохновлялись проектировщики академии. И широкую башню, крыша которой оканчивается стеклянным куполом (вид с него наверняка открывается прекрасный, панорамный). Вот ещё и башня с трапециевидной верхушкой: под самой крышей часы, а далее выпуклое зарешеченное окно, напоминающее фасеточный глаз мухи.

Здесь очень много поворотов, щелей меж домами и проходов прямиком в стенах, сквозь которые можно попасть во внутренний двор. Но я не смогла различить, что же в них прячется: фонарями подсвечивалась лишь дорога.

И возникает вопрос: смогло бы моё воображение придумать нечто такое? Хватило бы фантазии?

Чем дальше в город, тем ярче становятся огни и красочнее улицы. Появляются подсвеченные витрины, в балконы вплетаются нити искусственных огней. Когда наш омнибус начал тормозить, мы оказались в настолько освещенной части города, что, не взглянув на небо, нельзя было сказать, день сейчас или ночь.

Водитель по-джентельменски распахнул дверь, и мы посыпались наружу.

Нас привезли на площадь, неожиданно просторную по сравнению с теми улочками, что мы наблюдали прежде. В самом центре площади замер постамент: высокий, с девятиэтажный дом, шпиль, наверху которого раскинула величественные крылья и хвост-веер хищная птица наподобие ястреба.

По краям площади устроились торговцы, желающие заработать немного денег на своих товарах или услугах. Манили к прилавку сладости, начиная от разрисованного глазурью печенья и заканчивая леденцами на палочках. Колыхались цветные платки, звенели браслеты, шевелили полями, точно щупальцами, шляпки. Драгоценные (но явно лишенные колдовства) камешки цеплялись к застежкам и так и норовили прыгнуть на руку.

Уверенными штрихами угля создавались с натуры портреты. На большинстве из них художники, не скрывая желания польстить, сглаживали черты, делая всех писаными красавцами. Но на некоторых – со всей безжалостностью возводили в абсолют недостатки. Не хотела бы я позировать для этих портретов.

Проходили представления: по левому краю акробаты запрыгивали на плечи друг друга: первый, второй, третий, четвертый… по правому – развлекали людей три жонглера, лавируя всевозможными предметами, вплоть до яблок или ботинок. Они даже друг с другом успевали этими предметами обмениваться.

Судя по женщине в фиолетовых одеждах, одиноко сидящей на фоне крошечного шатра, здесь даже предсказывалось будущее.

А в центре, вокруг постамента, разыгрывалось представление.

Покрутившись на месте, я заметила, что Лорели уже умчалась – значит, на этом наше общение можно считать завершенным. И я устремилась к представлению, чтобы не пропустить ни единой сцены, на ходу поправляя маску.

Как оказалось, праздник-маскарад напрямую связан с историей происхождения Вейзена. Поскольку семьсот лет назад его основал один талантливый маг, который с завидным упорством прятал лицо от окружающих. Звали его Вей, а «зен» – это суффикс старого, до неузнаваемости изменившегося языка, и значит он что-то вроде «обители». Нам показали весь путь Вея: как он учился в чем-то вроде академии, гонимый всеми на свете. Бывает и такое: ты не совершаешь ничего плохого, напротив, всем угодить пытаешься; ты показываешь им искренность, а они воспринимают её за слабость… После – как Вей сбежал, скрылся ото всех, и о нём успели позабыть. Исчез мальчишка, но несколько лет спустя появился кое-кто более могущественный, маг, которому под силу создать собственный город. Город, получивший такой мощный рывок для развития, что до сих пор опережает в своём прогрессе даже столицу империи. Лишь перед смертью этот могущественный маг снял со своего лица маску, и его любимая тут же признала в чертах его красивого, ничем не изуродованного лица черты того мальчишки, с которым была знакома в далекие годы юности. Она и поведала жителям города эту историю. И теперь её вспоминают из года в год, временами додумывая всё новые детали.

Вея играли три актера: мальчишка лет пятнадцати, который показывал его ученические годы; юноша старше лет на десять, изображающий Вея, что уже надел на себя маску и начал работать над городом своей мечты; и пожилой мужчина, продемонстрировавший его финальные годы. Когда маска спала, лицо последнего и впрямь оказалось благородно красивым.

Помимо них, здесь было предостаточно и эпизодических ролей, начиная от товарищей по учёбе и заканчивая женой и дочерями – а у Вея родилось целых три дочери и ни одного сына. Эта же троица девиц в те времена, когда их пребывание на сцене не требовалось, сопровождала представление мелодичными песнями. Платья на них были точно склеенная алмазная крошка, отражали каждый мелькнувший огонёк.

Я и сама не поняла, как попала в первые ряды. Несколько шагов – и оказалась бы на импровизированной сцене. И хлопала я, наверное, громче всех. Очень уж меня вдохновила эта история. Ещё, возможно, и тем, что играла на тайных желаниях: однажды вернуться и доказать, что на что-то ты да способна. Да только я и вернуться всё никак не могу. Сплю беспробудным сном.

Представление закончилось, а публика разразилась аплодисментами и долго ещё потом не могла утихомириться. А ведь народу стало гораздо больше! До этого люди держались рассеянными группками, теперь все эти группки слились в единую толпу.

Актеров сменил оркестр. На переднем плане – скрипки, на заднем – духовые инструменты, по краям – ударные установки. Интересный получился союз. Вдохновляющий на танцы. Пора, пожалуй, и мне сдвинуться с места…

Когда я почти решилась прогуляться по окрестностям, за спиной прозвучало мягкое:

– Добрый вечер.

Я обернулась. За спиной стоял Вей – то есть, конечно, не сам он, но актёр, исполняющий его роль. Не мальчишка и не старик – молодой мужчина.

– Добрый вечер, – отозвалась я, слегка поклонившись. И застыла, не зная, что следует делать дальше.

– Как вам наше представление? – поинтересовался мужчина.

– Представление замечательное, – я улыбнулась. – Мне очень понравилось. Так грамотно всё выстроено, что отдельные эпизоды сливаются в цельную картинку… Думаю, вы вложили в него много времени и сил.

– Именно так, – он кивнул. – Но ваши горящие глаза были лучшей наградой за труд, на которую только может рассчитывать актёр. Вы… не желаете прогуляться? Или хотите насладиться музыкой?

Глаза в прорези серебряной маски, закрывающей всё лицо, оказались темно-голубыми, как предрассветное небо. На голову была надета шляпа-котелок, а из-под неё проглядывали белокурые пряди. Поверх белой рубашки шёл жилет, расписанный серебряной нитью.

Странное было ощущение – наблюдать этого мужчину на расстоянии вытянутой руки. Будто бог вдруг спустился с небес на землю к нам, простым смертным.

Дружба с богами никогда ни к чему хорошему не приводит – сколько уже историй было про это написано?

Ещё раз взглянув ему в глаза, я попыталась ответить:

– Да, мне хотелось бы…

Музыка вдруг сменилась. Из энергичной и заряжающей она перешла в плавную, воззвала к душе. Захотелось поднять голову к небу и закружиться, и чтобы платье гладило голени, как морская волна гладит борта лодки… С другой стороны, мало ли, чего хочет моя душа? Я ей с недавних пор вообще отказываюсь доверять.

– Вы не знаете местных танцев? – спросил у меня почти-Вей.

– Не знаю, – согласилась я.

– Хотите, я вам помогу? Здесь нет ничего сложного. Главное, старайтесь не запутаться в ногах. – И добавил: – Я хорошо танцую.

Наверное, он ещё и петь должен неплохо, если профессионально занимается актёрской деятельностью, слышала, актёров этому учат… Может, на каком-нибудь из представлений и споёт.

Почти-Вей протянул мне обе ладони внутренней стороной вверх. И я вложила в них свои – не придумала ничего более подходящего. Кажется, в действиях я все-таки оказалась права: довольно кивнув, мужчина потянул меня на себя.

Мои пальцы в его ладонях затрепетали, как крылья бабочки на ветру.

Раз, два, три, четыре, пять. Необычный здесь счет.

Раз – шаг, два – взмах руки, три – разрыв прикосновения, четыре – поворот вокруг собственной оси, пять – шаг навстречу друг другу и воссоединение рук.

Вроде бы, нет ничего сложного. Хотя танцами я в школьные годы не успела заняться. Мечтала об этом, но не нашла времени ещё и на них.

Если закрыть глаза, можно представить, будто бы я и в самом деле танцую с основателем этого города. Я – даже не чужестранка, а иномирянка, ведомая духом этого места, самым родным существом для всех здешних улиц, мостов и фонарей. И музыка подхватывает нас своим плавным звучанием и утягивает всё дальше от реальности. И я перестаю что-либо понимать.

Сплю ли я? Или даже так: жива ли я? Хочу ли я, чтобы Гетбер оказался прав? Променяла бы свой собственный мир на этот? Слишком глобальный вопрос. Надо определиться для начала, желаю ли я вообще хоть что-нибудь. Раньше ведь много чего хотелось: время приходилось делить между учебой и увлечениями, давалось это с трудом, как когда делишь полукилограммовый тортик между тридцатью гостями. А теперь – гости больше не приходят, денег хватает на торт побольше, ешь до отвала, да только пропала всякая тяга к сладкому.

– У вас прекрасно получается.

Кто мне об этом сказал? Гетбер? Или мой напарник по танцам? Или сам Вей, который продолжает присматривать за своим городом, даже лишившись физического воплощения?

Я распахнула глаза.

Напарник смотрел на меня, не отрывая взгляда. И я, смущенная, улыбнулась.

Музыка утихла, и прикосновение теперь оборвалось окончательно.

– Я бы хотела посмотреть, что происходит вокруг, – ответила я наконец.

– Всё то же, что и всегда, – заметил он, пожимая плечами. – Но, само собой, я не могу отказать даме в просьбе и не пройтись с ней по нашему чудесному городу.

Моя правая рука вдруг оказалась в его левой, и неожиданный спутник повел меня прочь от постамента – к той самой периферии площади, которую я так желала увидеть. Ладонь пронзила тысяча иголочек, будто я прижалась к еловой ветке.

– Кстати говоря, – поделился он, – эта площадь была, пожалуй, первым общественным местом, возведенном в городе. Здесь в самом начале мало чего было, буквально несколько домов, которые не сохранились, к сожалению… но уже в тот момент на площади вовсю укладывали брусчатку, и вот она-то лежит здесь до сих пор. Так что идём мы с вами сейчас по истории.

– А птицу водрузили тогда же? – поинтересовалась я.

Моего спутника это неожиданно развеселило – даже из-под маски я расслышала, как он фыркает.

– Птицу позже. Да и в целом – непростая это птица. Магическая. В её глаза встроены особые устройства, не возьмусь описывать их подробнее… Которые передают изображение магу. Это самая высокая точка в городе, так что птичка может глядеть куда дальше, чем мы, лишенные крыльев. Ещё, к слову, она крутится, но уже по собственной воле, магия тут ни при чём. Есть даже приметы. Большой удачей считается увидеть, что птица смотрит на юг – это значит, сейчас все спокойно. А если птица смотрит на восток…

– То что?

– Вы ведь и сами знаете, какие у нас взаимоотношения с Кан-Амьером.

Само собой, я не знала. Но не стала в этом признаваться. Подозреваю, не особо и дружеские.

– Что насчёт сейчас? – поинтересовалась я.

– Вот видите, там, позади, высокая такая башенка на узком таком дворце? Это здание мэрии. И башня находится, можно сказать, в основании компаса. Ровно на севере, на ноле градусов. Выходит, сейчас птичка посматривает на северо-восток, причём больше на север. Не слишком радостно, но и не безнадежно. Вейзенская академия, к слову, лежит на юго-западе.

Вейзенская академия… Знаем такую. Интересно, почему он вспомнил о ней сейчас?

– А вот там, – продолжил мужчина, указал на правую сторону, – видите, из-за тех домов выглядывает нагромождение куполов? Это здание художественного театра имени Вилфирта Ёнга. В Вейзене так ценят магию, что даже объекты культуры зовут именами тех, кто магией прославился, не искусством…

– Знакомое имя, – кивнула я. Впервые, будем честны, его слышу.

– Как вы считаете, его методы устарели? В последнее время часто слышу нечто подобное… Хотя, как мне кажется, он в самом деле заложил хорошую базу, фундамент, и если бы не он, что было бы сейчас с нашей магией? Только хаос и никакой системы.

– Я тоже так думаю, – согласилась вполне искренне. – База в любой области – это очень важно.

Он на краткий миг обернулся и взглянул на меня.

Мы стали двигаться чуть в отдалении от бесконечных лотков. Почти-Вей сначала обратил внимание на ту (вроде как) гадалку, которую я и сама заприметила в самом начале.

– Надджа, – представил её мой спутник. – Честно говоря, я бы не советовал вам к ней обращаться. Я как-то обратился, по глупости… такого мне насулили… если отбросить метафоры, сказали, что в будущем предателем собственной империи стану. Ну какой я предатель? – он развел руки в сторону. – Ещё любовь предсказали великолепную, такую, что сердце превратит в фарш, обратно не соберешь. Шесть лет с тех пор прошло, а любовь… ну да ладно.

Потом его взгляд упал на девчонку, продающую шелковые платки. По площади гулял легкий ветерок, а платки ему вторили, колыхаясь от легчайшего дуновения. Девчонка и сама, кажется, держалась из последних сил – тоненькая, как тростиночка. Зато волосы густые, как лошадиная грива.

– А это Сента. Она недавно появилась здесь, года три назад. Раньше матушка её здесь торговала, потом ей стало не до того… Мне кажется, у Сенты платки даже искуснее получаются. Вручную, представляете, каждый завиток рисует, каждую бусинку пришивает… Сам бы покупал и носил, да только, боюсь, не поймут… И ещё она сказки рассказывает так чарующе, заслушаешься. Когда про узоры на платках рассказывает. Мне кажется, она немного волшебница, но вряд ли у неё есть время и деньги на учёбу.

Мы прошли чуть дальше.

– О! – обрадовался мой спутник. – Сейчас между домами мелькнуло здание главного банка. Его недавно построили. Проценты дерут… И при это делают вид, будто все такие благодетели. Посмотришь на таких мошенников, начнёшь радоваться тому, что обучен математике. Дурят людей без зазрения совести. Знал я одного простого работягу, Аццо его звали, так ему пришлось продавать дом, единственное, что было, чтобы расплатиться с ними…

Мне начало казаться, что я медленно, но верно становлюсь частью этого города, вливаюсь в него и растворяюсь, как яркая капля акварели в стакане с водой. Я слишком бледна, чтобы предать воде хоть какой-нибудь оттенок, и все-таки я становлюсь неразличима с ней, едина, и без меня её бытие не представляется уже возможным.

Теперь почти-Вэй кивнул на одного из тех жонглеров, что зацепили мой взгляд сразу по приезде на центральную площадь. Он был одет в костюм: левая половина жёлтая, а правая – красная, черные кудри собраны в высокий хвост.

– А это Джерт. Он приходит пожонглировать на площадь, сколько я себя помню. Неплохо получается, так?

Джерт одновременно жонглировал маленьким металлическим шариком, яйцом (не удивлюсь, если сырым), кошельком со звонкими монетами и чем-то шершавым, цветом напоминающим кирпич.

– Неплохо, – не стала спорить я. – Скорее даже хорошо.

– Вот именно, – мой спутник выдержал театральную паузу. – Представьте, как я удивился, когда полтора года назад он пришёл учить нас магической работе с животными. Не в том плане, что мы пытались превратить их в бессмертных чудовищ. В более миролюбивом, даже полезном. Учил нас лечить болезни или хотя бы опознавать… Один из самых трудных предметов, что мне пришлось сдавать.

– В Вейзенской академии, так? – полюбопытствовала я. И все-таки внутри уже начало проклевываться зерно сомнения.

– С вашего позволения, я хотел бы хоть ненадолго снять маску. Дань традициям – это, конечно, здорово, но дышать в ней тяжеловато. А я надел её несколько часов назад.

Он остановился напротив меня и легким движением руки развязал узелок, удерживающий его маску.

В тот самый миг мужчина оказался юношей. И по совместительству – моим студентом.

– Вилсон, – выдохнула я, не в силах поверить собственным глазам.

– А я вас сразу узнал, Варвара, – признался Вилсон, слегка краснея.

– И как же вам это удалось?

Мгновение волшебства все-таки разрушилось – стоит это признать. Я осознала, что ещё несколько секунд назад шла рука под руку с собственным подопечным, и покраснела, наверное, в несколько раз сильнее него.

– По строгому взгляду и волосам – они у вас отливают огнём, что ли… И ещё по рукам, скрещенным на груди. Вас сложно не узнать, – Вилсон вздохнул. – Вы выделяетесь из толпы. В хорошем смысле. – И добавил, как ни в чем не бывало: – Хотите попробовать медовые яблоки? Ничего, вроде как, изысканного, но очень вкусно.

Руки сами собой переплелись и прижались к груди. Пожалуй, это и вправду моя типичная реакция.

– Вас не смущает, что я – ваш преподаватель?

– Джерт ведь меня не смущает, – Вилсон пожал плечами. – Но, если вам теперь неловко говорить со мной, то я уйду. – И замер в ожидании вердикта.

Он был таким хорошим в этот момент, мало что ещё познавшим, а потому до сих пор воинственным, и я даже пожалела, что мы не встретились раньше, что в моём мире такого Вилсона не существовало. Думаю, мы бы подружились.

– Хорошо, – решилась я все-таки. – Давайте попробуем ваши яблоки. Но только если вы расскажете, как оказались в главной роли на таком захватывающем празднике.

– Обязательно, – Вилсон улыбнулся. Он водрузил маску поверх котелка, и теперь она наблюдала за нами бездонной чернотой глаз.

Вилсон потянул меня дальше (в этот раз, к счастью, обошлось без касаний), на ходу объясняя:

– Самые лучшие яблоки на противоположной стороне. У Бернта. У него собственный сад на окраине города, так что и яблоки собственные. И красные, и зеленые, и желтые… Если в целом, а сейчас, подозреваю, только зеленые будут. Они лучше всего переживают зиму. Новый урожай появляется к концу июля. Летом много праздников, так что и все прочие сорта можно будет попробовать.

Не так-то уж просто это оказалось – идти сквозь толпу, не держась при этом за ладони. Приходилось напрягать ноги, чтобы поспевать за высоким и шустрым Вилсоном, и уши, чтобы его слова не утонули в людском шуме и музыке прежде, чем я их услышу и осознаю.

– А театром я занимался с детства. Моя мать – Оттолайн Гилен… Возможно, вы о ней не слышали, но в том художественном театре, на который я вам показал, она прожила больше времени, чем в собственном доме. Нет ни одной крупного спектакля, которая прошёл бы без её участия. Если хотите, мы можем сходить, посмотреть… Как раз послезавтра премьера, «Лезвие, устланное лепестками», это по книге Каспара Зупера. У меня всегда билеты на места с самым лучшим видом… Я отвлекся. Соответственно, особенно в детстве, оставить меня было не с кем, поэтому мама брала меня с собой. Я в неё пошёл. В том смысле, что…

Он замолчал, пытаясь подобрать слова.

– Талантом? – предложила я.

– Талантом я скорее в отца, – хмыкнул Вилсон. – В мать лицом. Так что меня стали брать на эпизодические роли, чтобы не болтался под ногами без дела и сцену украшал. Ну и дальше заметили, что у меня неплохо получается иногда что-то говорить. Жизненными целями я тоже в отца. Но иногда играю, когда просят. Да и почему бы не отвлечься?

– Получается у вас очень даже отлично. Зря вы так про талант.

Вилсон повернулся и наградил меня радостной улыбкой. Признался:

– Если однажды надоест колдовать, и от меня откажется отец, тогда я стану уличным актёром, чтобы отказалась ещё и мать. А вот и яблоки! – обрадовался он. – Как и говорил, только зелёные. Но зелёные все-таки неплохи, они занимают в моём сердце второе место. А на первом розовые. Звучит как выдумка, но они и вправду скорее розовые, чем красные.

Хороший всё-таки мальчик. В мире, где существует магия, искренне восхищается розовыми яблоками.

– Подождите здесь, – попросил Вилсон. – Я вернусь. Я угощаю!

Я застыла, как фонарный столб, мимо которого во все стороны снуют люди. Не возникает сомнений, что город этот для Вилсона – родной, роднее некуда. Укажи я ему на случайного прохожего, и он с большой вероятностью назовёт его имя, род деятельности и даже небольшой историей поделится.