Божественные соперники

1

Заклятые враги

Пять месяцев спустя

Она мчалась под дождем в поношенном тренче, в туфельках на шпильках, у одной из которых был сломан каблук. В груди бешено билась надежда, добавляя скорости и удачи, пока Айрис перебегала трамвайные пути в центре города. Этот день она предвкушала много недель и была готова, пусть даже промокшая, хромая и голодная.

Первый укол тревоги Айрис ощутила, когда вошла в вестибюль старого, построенного еще до свержения богов здания. На потолке были нарисованы некоторые из этих мертвых божеств, и, несмотря на трещины и слабое освещение низко висящих люстр, Айрис всегда задирала голову и рассматривала их. Боги и богини танцевали в облаках. Длинные золотистые одеяния, в волосах сверкают звезды, взгляды устремлены на землю. Айрис иногда казалось, что эти нарисованные глаза следят за ней. Она подавила дрожь. Сняв испорченную правую туфельку, она неловкой походкой поспешила к лифту. Стоило подумать о нем, как мысли о богах сразу вылетели из головы. Может, дождь задержал Романа, и у нее еще есть шанс.

Айрис прождала целую минуту. Судя по всему, проклятый лифт очень некстати застрял, и она решила подняться на пятый этаж по лестнице. Добравшись наконец до тяжелой двери «Вестника Оута», Айрис вся вспотела и дрожала. В редакции, залитой желтым светом настольных ламп, пахло крепким чаем и царила утренняя суета: готовили свежий выпуск газеты.

Айрис опоздала на четыре минуты.

Застыв посреди этой суматохи, она бросила взгляд на стол Романа.

Там никого не было, но облегчение Айрис как рукой сняло, когда она посмотрела на информационный стенд. Роман ждал ее там. Как только их взгляды встретились, он лениво улыбнулся и сдернул с доски пришпиленную бумажку. Последнее задание.

Айрис не двинулась с места, даже когда Роман Китт обошел перегородку, чтобы поздороваться с ней. Высокий, гибкий, с такими резко очерченными скулами, что ими хоть камень рассекай. Он помахал листком перед ее носом. Листком, который она так сильно хотела заполучить.

– Опять опоздала, Уинноу, – приветствовал он. – Второй раз за неделю.

– Не знала, что ты считаешь, Китт.

Ухмылка сошла с его губ, когда он опустил взгляд на ее руки, сжимающие туфлю со сломанным каблуком.

– Похоже, на сей раз у тебя случилась небольшая неприятность.

– Вовсе нет. – Она вскинула голову. – Разумеется, я так и задумывала.

– Сломать каблук?

– Нет, чтобы последнее задание досталось тебе.

– Облегчаешь мне жизнь? – Он изогнул бровь. – Удивительно. Предполагается, что мы должны драться на дуэли не на жизнь, а на смерть.

– Это преувеличение, Китт, – усмехнулась Айрис. – Которыми ты, кстати, частенько злоупотребляешь в своих статьях. Если станешь колумнистом, следует остерегаться этой тенденции.

Ложь. Айрис редко читала его статьи. Но он об этом не знал.

Роман прищурился.

– Какие могут быть преувеличения в статье про солдат, пропавших без вести?

У Айрис внутри все сжалось, но она спрятала эмоции за натянутой улыбкой.

– Это тема последнего задания? Спасибо, что сообщил.

Она отвернулась от Романа и направилась мимо перегородок к своему столу.

– Знаешь ты тему или нет – неважно, – продолжал он гнуть свою линию, идя следом за ней. – Задание-то досталось мне.

Айрис добралась до стола и включила лампу.

– Ну конечно, Китт.

Он не отошел, так и стоял возле ее рабочего места, наблюдая за тем, как девушка ставит матерчатую сумку и туфельку со сломанным каблуком так, словно те были знаком отличия. Айрис скинула тренч. Роман редко смотрел на нее так внимательно, и она опрокинула жестяную банку с карандашами.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила девушка, торопливо собирая карандаши, пока они не скатились со стола.

Ну конечно, один все же упал и приземлился рядом с кожаными ботинками Романа. Он не стал поднимать карандаш, и Айрис, проглотив проклятие, наклонилась сама, отметив, как хорошо эти ботинки начищены.

– Ты будешь писать свою статью о пропавших без вести, – заявил он. – Даже если у тебя нет полной информации о задании.

– Тебя это волнует, Китт?

– Нет. Конечно, нет.

Поставив жестянку с карандашами подальше от края стола, чтобы они снова не рассыпались, Айрис пристально посмотрела ему в лицо.

– Тебе говорили, что ты щуришься, когда врешь?

Он нахмурился еще сильнее.

– Нет, потому что никто на меня не смотрит так подолгу, как ты, Уинноу.

За ближайшим столом кто-то хихикнул. Айрис вспыхнула и села на стул. Попыталась придумать остроумный ответ, но ничего не пришло в голову – как назло, Роман был привлекательным и в самом деле часто притягивал ее взгляд.

Ей оставалось лишь откинуться на спинку стула и одарить его ослепительной улыбкой. Улыбкой, от которой в уголках глаз собрались морщинки. Роман сразу помрачнел, как она и ожидала. Он терпеть не мог, когда Айрис так ему улыбалась, и в подобных случаях всегда ретировался.

– Удачи тебе с заданием! – весело сказала она.

– А тебе – развлечься с некрологами, – резко парировал он, наконец уходя на свое место. К сожалению – всего через две перегородки от ее стола.

Улыбка Айрис потускнела, как только он повернулся к ней спиной. Она все еще рассеянно смотрела в его сторону, когда в поле зрения появилась Сара Приндл.

– Чаю? – спросила она, протягивая чашку. – Похоже, тебе не помешает, Уинноу.

– Да, спасибо, Приндл, – вздохнула Айрис.

Девушка взяла чашку, но с тяжелым стуком поставила ту на стол рядом со стопкой написанных от руки некрологов, ожидающих, когда она их разберет, отредактирует и напечатает. Если бы она пришла пораньше и успела ухватить задание, с этими душераздирающими бумагами пришлось бы возиться Роману.

Айрис уставилась на стопку, вспоминая первый рабочий день три месяца назад. Роман Китт подошел к ней последним, пожал руку и представился. Взгляд у него был холодным и проницательным, губы – поджаты. Китт будто оценивал, насколько серьезную угрозу она будет представлять для него и его положения в «Вестнике».

Довольно скоро Айрис узнала, что́ он на самом деле о ней думает. Всего лишь через полчаса после знакомства. Подслушала, как он говорил одному из редакторов: «Она мне не конкурентка. Нисколько. Она бросила школу «Уинди-Гроув» в выпускном классе».

Эти слова до сих пор жалили.

Айрис не думала, что они когда-нибудь станут друзьями. Да и как такое возможно, если оба соперничают за одну и ту же должность колумниста? Но его высокопарное поведение только подстегивало ее желание одержать верх. А еще настораживало, что Роман Китт знал о ней больше, чем она о нем.

Это означало, что Айрис нужно раскрыть его секреты.

На второй день работы она подошла к самой дружелюбной из сотрудниц, Саре.

– Давно Китт здесь работает? – спросила Айрис.

– Почти месяц, – ответила Сара. – Так что не волнуйся насчет того, что у него преимущество. У вас одинаковые шансы на повышение.

– А чем занимается его семья?

– Дед заложил железную дорогу.

– Значит, у его семьи есть деньги.

– Куча денег, – добавила Сара.

– В какую школу он ходил?

– Кажется, в «Деван-Холл», но не уверена.

Престижная школа, в которую отдают своих избалованных отпрысков большинство богатых родителей Оута. Полная противоположность скромной «Уинди-Гроув», в которой училась Айрис. Она чуть не поморщилась от такого открытия, но продолжила:

– Он с кем-нибудь встречается?

– Нет, насколько мне известно, – пожала плечами Сара. – Но он не особо делится с нами подробностями своей личной жизни. На самом деле я мало о нем знаю, кроме того что ему не нравится, когда трогают вещи у него на столе.

Частично удовлетворенная новыми сведениями, Айрис сочла за лучшее игнорировать конкурента. По большей части она притворялась, что его не существует, но вскоре обнаружила, что делать это будет все труднее, потому что им пришлось наперегонки добираться до информационного стенда за еженедельными заданиями.

Первое с триумфом отхватила она.

Роман завладел вторым, но только потому, что она позволила.

Так у нее появилась возможность познакомиться с его статьей в газете. Сгорбившись над столом, она читала о закончившем карьеру бейсболисте. Бейсболом Айрис никогда не интересовалась, но внезапно поймала себя на том, что увлеклась благодаря проникновенной и остроумной манере письма Романа. Ее завораживало каждое слово, она словно чувствовала в руке бейсбольный мяч, тепло летних ночей, азарт толпы на стадионе…

– Что, нравится?

Надменный голос Романа разрушил чары. Айрис вздрогнула и смяла бумагу, но он точно знал, что она читала, и весь лучился самодовольством.

– Ничуть, – возразила она.

В отчаянных попытках отвлечься от унизительной ситуации она заметила его имя, напечатанное мелким черным шрифтом под заголовком.

Роман К. Китт

– Что означает «К»? – поинтересовалась девушка, поднимая на него взгляд.

Он лишь поднес к губам чашку чая, не удостоив ее ответом, однако не сводил взгляда с Айрис поверх выщербленного края чашки.

– Роман Капризный Китт? – предположила она. – Или Роман Кичливый Китт?

Его веселье как ветром сдуло. Роману не нравилось, когда над ним потешались, и Айрис, улыбнувшись еще шире, откинулась на спинку стула.

– А может, Роман Крутой Китт?

Он отвернулся и удалился, не сказав ни слова, но крепко стиснув зубы.

Как только он отошел, Айрис спокойно дочитала статью. У нее защемило сердце: написано было бесподобно. В ту ночь Роман ей приснился. Утром она быстро разорвала газету на клочки и поклялась больше никогда не читать его работы, потому что иначе неизбежно уступит должность ему.

Но сейчас, при здравом размышлении, она передумала. Если он пишет статью о пропавших без вести, может, она будет не против прочитать.

Айрис выдернула чистый лист бумаги из стопки на столе и вставила в печатную машинку, но пальцы замерли над клавиатурой, когда она услышала, как Роман пакует сумку. Он вышел из офиса – очевидно, отправился собирать материалы к статье. Его шаги потонули в стуке печатных машинок, гуле голосов и клубах табачного дыма.

Айрис стиснула зубы и начала печатать первый некролог.

К тому времени как запланированная на день работа с некрологами была почти закончена, на сердце стало тяжело. Айрис всегда было интересно, что стало причиной смерти, и хотя эти сведения в некрологах никогда не приводили, девушке казалось, что люди охотнее читали бы эти траурные заметки, если бы в них указывалось, от чего человек умер.

Она погрызла заусенец и ощутила привкус металла из-за клавиш печатной машинки. Если она не работала над заданием, то ей давали либо тематические объявления, либо некрологи. Последние три месяца в «Вестнике» она поочередно занималась то одним, то другим, то третьим видом деятельности, и каждый требовал разных слов и вызывал разные эмоции.

– Уинноу, зайди ко мне, – произнес знакомый голос.

Зеб Отри, ее босс, проходя мимо, постучал пальцами с золотыми кольцами по краю перегородки у стола.

– Сейчас же, – добавил он.

Айрис бросила некролог и прошла за начальником в кабинет со стеклянными стенами. Тут всегда стоял тяжелый запах промасленной кожи, табака и крепкого лосьона после бритья. Босс сел за стол, а Айрис – напротив него в кресло с подголовником, подавляя желание хрустнуть пальцами.

Зеб смотрел на нее долгую тягостную минуту. Это был мужчина средних лет с редеющими светлыми волосами, бледными голубыми глазами и ямочкой на подбородке. Иногда Айрис казалось, что он умеет читать мысли, и от этого становилось не по себе.

– Ты сегодня утром опоздала, – заявил он.

– Да, сэр. Прошу прощения. Проспала и пропустила трамвай.

Он нахмурился еще сильнее… Неужели ложь он тоже чувствует?

– Китт получил последнее задание, но только потому, что ты опоздала, Уинноу. Я вывесил его на доске ровно в восемь, как и все остальные, – протянул Зеб. – Ты только на этой неделе опоздала на работу дважды. А Китт всегда приходит вовремя.

– Я понимаю, мистер Отри. Это больше не повторится.

Мгновение босс молчал.

– За последние пару месяцев я опубликовал одиннадцать статей Китта. И десять твоих, Уинноу.

Айрис напряглась. Неужели все сводится к цифрам и важно, что Роман написал чуть больше, чем она?

– Знаешь, я ведь собирался просто отдать место Китту после того, как он проявил себя в деле, – продолжал Зеб. – Но потом зимний конкурс «Вестника» выиграло твое эссе. Я просмотрел сотни эссе, и твое привлекло мое внимание. И я подумал: «У этой девушки неплохие задатки. Будет жаль, если они пропадут впустую».

Айрис знала, что будет дальше. Она работала в закусочной, мыла тарелки, отгоняя разбитые мечты. Ей даже в голову не приходило, что эссе, отправленное на ежегодный конкурс, чего-то стоит, пока однажды, вернувшись домой, не обнаружила письмо от Зеба. Он предложил работу в газете с заманчивым обещанием сделать ее колумнистом, если она подтвердит свои таланты.

И жизнь Айрис кардинально изменилась.

Зеб прикурил сигарету.

– Я заметил, что в последнее время ты пишешь не так ярко. Честно говоря, довольно небрежно. Что-то случилось дома, Уинноу?

– Нет, сэр, – слишком поспешно ответила она.

Он смерил ее пристальным взглядом, прищурив один глаз.

– Еще раз, сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Ты бросила школу этой зимой, так?

Айрис не любила думать о нарушенном обещании Форесту, но кивнула, чувствуя, что Зеб пытается копнуть глубже. Он хотел знать больше о ее личной жизни, и Айрис напряглась.

– У тебя есть братья или сестры?

– Старший брат, сэр.

– И где он сейчас? Чем зарабатывает на жизнь? – не унимался Зеб.

Айрис отвела взгляд, рассматривая пол в шахматную черно-белую клетку.

– Он был подмастерьем у часовщика. А теперь на войне. Сражается.

– Полагаю, за Энву?

Девушка снова кивнула.

– Поэтому ты бросила «Уинди-Гроув»? Потому что твой брат уехал?

Она не ответила.

– Какая жалость. – Зеб вздохнул, выпуская клуб дыма.

Айрис знала, какого мнения Зеб о войне, и это ее всегда задевало.

– А твои родители?

– Я живу с мамой, – коротко ответила она.

Зеб достал из кармана небольшую фляжку и налил несколько капель себе в чай.

– Я подумаю над тем, чтобы дать тебе другое задание, хотя обычно так не делаю. А пока – некрологи должны лежать у меня на столе к трем.

Айрис вышла, не сказав ни слова.

Готовые некрологи она положила на стол босса на час раньше, но не ушла. Осталась на своем рабочем месте, чтобы подумать над эссе на случай, если Зеб даст ей шанс побороться с Романом.

Однако слова никак не шли. Айрис решила подойти к буфету и налить себе свежего чаю, но тут увидела, как в офис входит Роман Крутой Китт.

К ее облегчению, он весь день где-то пропадал, зато теперь шел вприпрыжку, словно его переполняли слова, которые необходимо выплеснуть на бумагу. Его щеки раскраснелись от прохлады ранней весны, а плащ был забрызган каплями дождя. Роман сел за стол и полез в сумку в поисках блокнота.

Айрис наблюдала за тем, как он вставил лист в пишущую машинку и начал лихорадочно печатать. Отрешившись от всего мира, он погрузился в свои слова, и Айрис не стала возвращаться к своему столу окружным путем, как она часто делала, а прошла прямо мимо него. Китт ее не заметил, и Айрис, потягивая чересчур сладкий чай, уставилась на свой пустой лист.

Вскоре все начали расходиться по домам, за исключением ее и Романа. Настольные лампы гасли одна за другой, однако Айрис осталась. Она печатала медленно, вымучивая каждое слово, тогда как Роман через два стола от нее неутомимо стучал по клавишам.

Мысли Айрис перенеслись к войне богов.

Это было неизбежно: война словно бы всегда теплилась на задворках ее сознания, пусть даже бушевала в шестистах километрах от Оута.

«Чем это закончится? – гадала она. – Один бог будет уничтожен или оба?»

Завершение часто кроется в истоках, и Айрис принялась печатать то, что знала. Обрывки новостей, которые носились по свету, достигая Оута спустя недели после событий.

Это началось семь месяцев назад в маленьком сонном городке, окруженном золотыми полями. Пшеница созрела для жатвы и почти заполонила местечко под названием Спарроу, где на одного человека приходилось четыре овцы, а дождь шел лишь два раза в год, потому что когда-то, столетия назад, один ныне почивший бог в гневе наложил заклятие.

Этот идиллический городок в Западном округе располагался там, где был упокоен в могиле Дакр, побежденный Подземный бог. Он проспал двести тридцать четыре года. И вот однажды в пору сбора урожая неожиданно проснулся и восстал; вылез из-под земли, пылая яростью. Он наткнулся на фермера, работающего на поле, и произнес свои первые слова холодным прерывистым шепотом:

– Где Энва?

Энва – Небесная богиня и заклятый враг Дакра. Энва, которая тоже была побеждена два века назад, когда пять оставшихся богов пали перед силой смертных.

Фермер испугался и задрожал перед Дакром.

– Она погребена в Восточном округе, – наконец ответил бедняга. – В могиле, похожей на вашу.

– Нет, – возразил Дакр. – Она проснулась. И если она откажется со мной поздороваться… если проявит трусость, я приманю ее.

– Как, господин? – спросил фермер.

Дакр устремил на него свой взор. Как один бог приманивает другого? Он начал…

– Что это?

Айрис подскочила, услышав голос Зеба. Он стоял рядом и, нахмурившись, пытался читать то, что она печатала.

– Просто идея, – ответила она, как будто немного оправдываясь.

– Разве это не о том, как началась война богов? Это старые новости, Уинноу, и жителям Оута надоело об этом читать. Если только ты не представишь Энву в новом свете.

Айрис вспомнила все заголовки о войне, которые публиковал Зеб.

Они были кричащими:

ТАНЦУЮЩИЕ ПОД МУЗЫКУ ЭНВЫ:

НЕБЕСНАЯ БОГИНЯ ВЕРНУЛАСЬ

И ПЕНИЕМ ЗАМАНИВАЕТ

НАШИХ СЫНОВЕЙ И ДОЧЕРЕЙ НА ВОЙНУ

или

УСТОЯТЬ ПЕРЕД ПРИЗЫВОМ СИРЕНЫ:

ЭНВА – НАША САМАЯ СТРАШНАЯ УГРОЗА.

ВСЕ СТРУННЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ В ОУТЕ

ЗАПРЕЩЕНЫ ЗАКОНОМ.

Все его статьи обвиняли в разжигании войны Энву, лишь в некоторых хотя бы упоминался Дакр. Айрис порой задумывалась: Зеб публиковал их, потому что боялся богини и того, как легко она вербует солдат, или ему было велено издавать только определенную тематику? Может, канцлер Оута держит газету под контролем, втихую распространяя пропаганду?

– Я… Да, знаю, сэр, но я подумала…

– Что ты подумала, Уинноу?

Айрис не сразу решилась ответить.

– Канцлер накладывает на вас ограничения?

– Ограничения? – Зеб расхохотался, будто она ляпнула глупость. – В чем?

– В том, что можно и нельзя печатать в газете.

Зеб нахмурился. Глаза на раскрасневшемся лице вспыхнули – Айрис не поняла, от страха или от раздражения, но он все же ответил:

– Не трать мою бумагу и ленты для машинки на войну, которая никогда не доберется до Оута. Это проблема запада, а мы должны жить, как обычно. Найди какую-нибудь хорошую тему, и я, может, подумаю над тем, чтобы разместить твою статью в колонке на следующей неделе.

С этими словами он постучал по столу костяшками пальцев и ушел, по пути прихватив плащ и шляпу.

Айрис вздохнула. Она слышала в пустом помещении равномерный, словно сердцебиение, стук печатной машинки Романа. Подушечки пальцев стучали по клавишам, клавиши стучали по бумаге, подстегивая Айрис писать лучше, чем он, и застолбить за собой место раньше него.

В голове была полная каша. Айрис выдернула эссе из печатной машинки, сложила и засунула в свою матерчатую сумку, затянула ее шнурком и подобрала туфельку со сломанным каблуком. Выключила лампу и встала, потирая заболевшую шею. За окнами было темно; на город опустилась ночь, и огни проступали во мраке как упавшие звезды.

На этот раз, когда она проходила мимо стола Романа, тот ее заметил.

Китт так и не снял плащ, на наморщенный лоб упала прядь черных волос. Его пальцы приостановились на клавиатуре, но он ничего не сказал.

Айрис было интересно, хотел ли он с ней поговорить, а если хотел, то что сказал бы, останься они в офисе одни, когда никто их не видит. Вспомнилась старая поговорка, которую любил повторять Форест: «Преврати недоброжелателя в друга, и у тебя станет на одного врага меньше».

На самом деле это была непростая задача. Однако Айрис остановилась и вернулась назад к столу Романа.

– Не хочешь сэндвич? – спросила она, почти не сознавая, что за слова сорвались с ее губ.

Она весь день ничего не ела, хотелось перекусить и одновременно поболтать с кем-нибудь, пусть даже с ним.

– Тут через два дома кулинария, которая работает допоздна. У них лучшие маринованные огурчики.

Роман даже не оторвался от работы.

– Не могу. Прости.

Айрис кивнула и поспешила прочь. Смешно было думать, что он захочет с ней поужинать.

Она вышла с горящими глазами, по пути выбросив отломанный каблук в урну.

2

Слова для Фореста

Хорошо, что Роман отверг ее предложение поесть сэндвичей.

Айрис зашла в кулинарию на углу и почувствовала, что ее сумочка стала легкой. Только когда продукты на полках начали перемещаться, она поняла, что попала в одно из заколдованных зданий Оута. Товары, которые она могла себе позволить, сдвигались на край, борясь за ее внимание.

Девушка стояла в проходе с пылающим лицом. Заметив, сколько всего она себе позволить не может, Айрис стиснула зубы и торопливо схватила буханку хлеба и половину упаковки вареных яиц, надеясь, что теперь магазин оставит ее в покое и перестанет взвешивать монеты в ее кошельке.

Вот почему она всегда сторонилась заколдованных зданий. Да, они давали приятные преимущества, но в них было шумно и непредсказуемо. Айрис завела привычку избегать незнакомых мест, пусть даже в городе их не так уж много.

Она поспешила к прилавку, чтобы расплатиться, но вдруг заметила ряды пустых полок. На них оставалось лишь несколько банок с кукурузой, фасолью и маринованным луком.

– Как я понимаю, в последнее время в вашем магазине очень хорошо идут овощные консервы? – сухо спросила она, отдавая деньги продавцу.

– Не совсем. Все это отправляется на запад, на фронт. Моя дочь сражается за Энву, и я хочу, чтобы в ее отряде хватало провианта. Накормить армию – тяжелая работа.

Айрис удивилась его ответу.

– Это канцлер распорядился отправлять помощь?

– Нет, – усмехнулся продавец. – Канцлер Верлис не объявит войну Дакру, пока бог не постучит в нашу дверь, хотя и пытается создать впечатление, будто мы поддерживаем наших братьев и сестер, которые сражаются на западе.

Он уложил хлеб и яйца в коричневый пакет и подвинул его по прилавку.

Айрис подумала, что с его стороны смело заявлять такое. Во-первых, что канцлер на востоке либо трус, либо симпатизирует Дакру. Во-вторых, сказать, за кого из богов сражается его дочь. Айрис узнала все это на собственной шкуре, когда дело дошло до Фореста. В Оуте многие поддерживали Энву и то, что богиня набирает солдат, а самих солдат считали смельчаками. Однако были и другие. Эти другие полагали, что война их никогда не коснется, или же поклонялись Дакру и поддерживали его.

– Надеюсь, с вашей дочерью на фронте ничего не случится, – сказала Айрис.

Она с радостью покинула шумный магазин, но на улице поскользнулась на мокрой газете.

– Разве мало мне для одного дня? – проворчала она, наклоняясь за газетой и полагая, что это «Вестник».

Это оказался не «Вестник».

Айрис с изумлением вытаращилась на чернильницу с пером – эмблему «Печатной трибуны», конкурента «Вестника». Всего в Оуте было пять газет, но самыми старыми и читаемыми считались «Вестник» и «Трибуна». Если Зеб случайно увидит у нее в руках издание конкурента, то наверняка отдаст повышение Роману.

Айрис с любопытством изучила первую полосу.

МОНСТРЫ ЗАМЕЧЕНЫ В ТРИДЦАТИ КИЛОМЕТРАХ ОТ ЛИНИИ ФРОНТА,

гласил размытый заголовок. Ниже располагалась иллюстрация существа с большими перепончатыми крыльями, двумя тонкими ножками с когтями и полной пастью острых, как иглы, зубов. Айрис поежилась, попыталась прочесть еще что-нибудь среди потекших чернил, но ничего не смогла разобрать.

Застыв на углу улицы, она еще мгновение смотрела на газету. Дождевые капли, как слезы, стекали с ее подбородка и капали на картинку с чудовищем.

Таких созданий больше не существовало, по крайней мере, с тех пор, как боги были побеждены столетия назад. Но, разумеется, раз уж вернулись Дакр с Энвой, то могли возродиться и старые чудовища. Существа, которые долгое время жили только в мифах.

Айрис собралась бросить испорченную газету в урну, как вдруг ее пронзила холодная мысль.

Не потому ли так много солдат на фронте пропадают без вести, что на стороне Дакра сражаются монстры?

Ей нужно узнать. Айрис аккуратно сложила «Печатную трибуну» и убрала во внутренний карман плаща.

Дорога домой под дождем заняла больше времени, чем Айрис бы хотелось, тем более в неподходящей обуви, но Оут был не лучшим местом для пеших прогулок. Старинный город, построенный сотни лет назад на могиле побежденного бога. Улицы извивались как змеи: некоторые были узкими, просто утоптанными, другие – широкими и мощеными, а кое-где обреталась магия. Правда, за последние десятилетия возвели новые сооружения, и Айрис иногда коробило при виде кирпичных зданий с сияющими окнами по соседству с тростниковыми крышами, выщербленными парапетами и башнями забытой эпохи. Или когда она смотрела, как по старинным извилистым улочкам едет трамвай. Словно настоящее пытается замостить булыжником прошлое.

Час спустя Айрис, запыхавшись и вымокнув под дождем, наконец добралась до своей квартиры на втором этаже, где жила с мамой.

Она задержалась у двери, не зная, что ее ждет.

Ее подозрения оказались не напрасными.

Эстер лежала на диване, завернувшись в любимый фиолетовый плащ, с дымящейся сигаретой между пальцев. По всей гостиной валялись пустые бутылки. Электричества не было уже несколько недель, и на буфете горели свечи. На деревянной столешнице уже натекла лужица воска.

Айрис просто стояла на пороге, глядя на маму, пока мир вокруг них не начал расплываться.

– Цветочек, – пьяно произнесла Эстер, наконец заметив дочь. – Вот ты и пришла домой повидаться со мной.

Айрис резко втянула воздух. Хотелось разразиться потоком слов, горьких слов, но тут она заметила, что в квартире стоит тишина. Ужасная, ревущая тишина с клубящимся дымом. Айрис невольно перевела взгляд на буфет, где мерцали свечи, и наконец заметила, чего не хватает.

– Мама, где радио?

Мама изогнула бровь.

– Радио? О, я его продала, милая.

Сердце Айрис упало до самых стертых ног.

– Зачем? Это было радио бабули.

– Оно с трудом находило каналы, солнышко. Пора было от него избавиться.

«Нет, – подумала Айрис, смаргивая слезы. – Тебе просто понадобились деньги на выпивку».

Грохнув входной дверью, она прошла через гостиную в маленькую обшарпанную кухню, обходя бутылки. Здесь свечи не горели, но Айрис ориентировалась по памяти. Она положила на стол надкушенный хлеб и пол-упаковки яиц, потом взяла бумажный пакет и вернулась в гостиную. Собрала бутылки – как же их много! – вспоминая утро и почему опоздала. Потому что мама лежала на полу в луже рвоты, среди осколков стекла, и это зрелище ужаснуло Айрис.

– Брось, – махнула рукой Эстер. С ее сигареты упал пепел. – Я потом уберу.

– Нет, мама. Завтра я должна прийти на работу вовремя.

– Я же сказала, брось.

Айрис уронила пакет, и бутылки в нем звякнули. Она слишком устала, чтобы возражать, и сделала, как хотела мама.

Девушка ушла в свою темную комнату, нащупала спички и зажгла свечи на тумбочке. Но она хотела есть, поэтому вернулась на кухню сделать сэндвич с конфитюром. Мама все это время валялась на диване, пила прямо из бутылки, курила и напевала свои любимые песни, которые теперь не могла слушать, потому что радио больше не было.

В тишине своей комнаты Айрис открыла окно и стала слушать дождь. Воздух был холодным и бодрящим; в нем чувствовалось дыхание задержавшейся зимы, но Айрис нравилось, как он пощипывает и заставляет кожу покрываться мурашками. Это напоминало ей, что она жива.

Доев сэндвич и яйца, она наконец сменила мокрую одежду на ночную рубашку. Осторожно разложила на полу промокшую «Печатную трибуну», чтобы просохла. Теперь, побывав в кармане, страница с рисунком чудовища еще больше расплылась. Айрис смотрела на него, пока не почувствовала в груди резкий толчок, и тогда полезла под кровать, где прятала бабушкину печатную машинку.

С облегчением девушка вытащила ее на свет, довольная тем, что машинка оказалась на месте после неожиданного исчезновения радио.

Усевшись на полу, Айрис раскрыла матерчатую сумку и достала начало эссе, теперь помятое и промокшее под дождем. «Найди какую-нибудь хорошую тему, и я, может, подумаю над тем, чтобы разместить твою статью в колонке на следующей неделе», – сказал Зеб. Вздохнув, Айрис вставила чистый лист в печатную машинку бабули и коснулась клавиатуры. Но снова бросив взгляд на размазанного чернильного монстра, она поймала себя на том, что пишет нечто совершенно отличное от своего эссе.

Она давно не писала Форесту, и вот сейчас вдруг принялась за письмо. Слова полились сплошным потоком. Айрис не позаботилась поставить дату или начать с «Дорогой Форест», как печатала ему в других письмах. Она не хотела писать его имя, видеть на бумаге. Сердце болело, и девушка сразу перешла к делу.

Каждое утро, когда я пробираюсь через море маминых зеленых бутылок, я думаю о тебе. Каждое утро, когда надеваю тренч, который ты мне оставил, я думаю о том, вспоминаешь ли ты меня хотя бы мимоходом. Представляешь ли, каково мне без тебя и каково маме.

А может, ты думаешь только о сражениях за Энву? Может, тебя пронзила пуля или штык? Может, ранил монстр? Может, ты лежишь в безымянной могиле, которая засыпана пропитанной кровью землей, и я никогда не смогу преклонить пред ней колени, как бы отчаянно моя душа ни стремилась найти тебя.

Мне ненавистно, что ты оставил меня вот так.

Я ненавижу тебя, но еще больше – люблю, потому что ты смелый и в тебе столько света, которого я, наверное, никогда не обрету и не пойму. Столько рвения бороться так яростно, что даже смерть над тобой не властна.

Иногда я не могу вдохнуть полной грудью. Разрываюсь между беспокойством и страхом, а в легких так тесно… Ведь я не знаю, где ты. Прошло пять месяцев с тех пор, как я обняла тебя на прощание на станции. Пять месяцев, и я могу только гадать, то ли ты пропал без вести на фронте, то ли просто слишком занят, чтобы написать. Вряд ли я смогла бы вставать по утрам, вообще выбираться из постели, если бы пришли известия, что ты погиб.

Я желаю, чтобы ты был трусом ради меня, ради мамы. Желаю, чтобы сложил оружие и разорвал клятву верности богине, которая призвала тебя. Желаю, чтобы ты остановил время и вернулся к нам.

Айрис выдернула бумагу из пишущей машинки, сложила вдвое и подошла к платяному шкафу.

Когда-то бабуля прятала записки для Айрис – иногда в ее комнате, а бывало, что подсовывала под дверь, или под подушку, или в карман ее юбки, чтобы девочка нашла их позже, в школе. Несколько ободряющих слов или строчка из стихотворения. Айрис всегда было приятно их находить. Это стало традицией, и Айрис училась читать и писать, обмениваясь с бабушкой записками.

Так что для нее было вполне естественно просовывать письма Форесту под дверь шкафа. У брата не было своей комнаты, как у Эстер и Айрис, – он спал на диване, но этот шкаф много лет они с сестрой делили на двоих.

Шкаф представлял собой небольшое углубление в каменной стене. Арочная дверь оставила на полу неизгладимую царапину. Вещи Фореста висели справа, Айрис – слева. Одежды у брата было мало: несколько рубашек на пуговицах, брюки, кожаные подтяжки и пара поношенных ботинок. Правда, у Айрис нарядов тоже было не слишком много. Оба носили одежду, пока она не приходила в полную негодность, латали дыры, подбивали потрепанные края.

Айрис оставила одежду брата в гардеробе, хотя он и шутил, что в его отсутствие она может забрать все место себе. Когда Форест ушел на войну, первые два месяца Айрис терпеливо ждала, что он напишет, как обещал. Но потом мать начала пить, да так, что ее уволили из «Разгульной закусочной». Счета оставались неоплаченными, еды в буфете не было. Айрис ничего не оставалось, как бросить школу и искать работу. Все это время она ждала письма от Фореста.

Он так и не написал.

Айрис больше не могла выносить молчание. Адреса у нее не было и вообще никаких сведений о том, где служит брат. Ничего, кроме любимой традиции, и она поступила так, как сделала бы бабуля, – сунула сложенный листок в шкаф.

К ее изумлению, на следующий день письмо исчезло, словно его сожрали тени.

Сбитая с толку, Айрис напечатала еще одно письмо Форесту и просунула под дверь шкафа. Оно тоже исчезло, и тогда Айрис недоверчиво исследовала шкаф и обратила внимание на старые камни в стене, словно столетия назад кто-то заложил какой-то древний проход. Может, на ее страдания отозвалась магия из костей побежденного бога, захороненного под городом? Вот бы магия каким-то образом взяла письмо и отнесла на западных ветрах туда, где сражается ее брат.

До этого момента Айрис терпеть не могла заколдованные здания.

Опустившись на колени, она просунула письмо под дверь шкафа.

Какое же это было облегчение – выпустить слова на волю. Давление в груди сразу ослабло.

Айрис вернулась к печатной машинке и подняла ее. Пальцы коснулись холодной металлической таблички, прикрученной болтами внутри рамки. Пластинка была размером с мизинец, легко не заметить, но Айрис отчетливо помнила день, когда обнаружила ее. Когда впервые прочитала выгравированные на серебре слова: «ТРЕТЬЯ АЛУЭТТА/ИЗГОТОВЛЕНА СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ Д.Э.У.».

Дейзи Элизабет Уинноу.

Имя бабули.

Айрис часто изучала эти слова, гадая, что они означают. Кто изготовил печатную машинку для бабули? Жаль, что эта гравировка не попалась ей на глаза, когда бабушка была жива. Теперь же Айрис не оставалось ничего иного, кроме как довольствоваться загадкой.

Девушка убрала машинку обратно в тайник и залезла в постель. Подтянула одеяло к подбородку, но свечу оставила гореть, хотя и знала, что надо бы погасить. «Лучше задуть свечу, приберечь на завтра», – подумала она, потому что не знала, когда сможет оплатить счет за электричество. Но пока что ей хотелось отдыхать при свете, а не в темноте.

Айрис закрыла глаза; веки отяжелели после долгого дня. Волосы еще пахли дождем и сигаретным дымом. На кончиках пальцев остались чернила, а между зубов застрял конфитюр.

Она почти уснула, когда услышала звук. Шорох бумаги.

Айрис нахмурилась и села, глядя на шкаф.

Перед ним на полу лежал листок бумаги.

Девушка ахнула, решив, что это письмо, которое она только что отправила. Наверное, его задуло сквозняком обратно в комнату. Но встав с постели, Айрис поняла, что это не ее письмо. Бумага была сложена иначе.

Она помедлила, прежде чем поднять ее.

Бумага задрожала, а когда на нее упал свет свечи, Айрис различила внутри напечатанные слова. Всего несколько слов, но они отчетливо темнели.

Она развернула листок и прочла, чувствуя, как перехватывает дыхание:

Это не Форест.

3

Недостающие мифы

«Это не Форест».

Слова эхом отдавались в голове Айрис, когда она следующим утром шла по Брод-стрит. Улица находилась в самом сердце города; вокруг поднимались высокие здания, задерживая холодный воздух, последние рассветные тени и далекий звон трамваев. Айрис почти добралась до работы. Этим утром она занималась обычными делами, словно прошлым вечером не произошло ничего странного.

«Это не Форест».

– Тогда кто же ты? – прошептала девушка, держа кулаки глубоко в карманах, и медленно остановилась посреди улицы.

По правде говоря, ей было страшно писать ответ. Она провела ночь в вихре беспокойства, вспоминая все, что сообщила в предыдущих письмах. Рассказала Форесту, что бросила школу. Это нарушенное обещание стало бы для него ударом, поэтому она сразу перешла к заветной работе в «Вестнике», где, скорее всего, получит место колумниста. Хотя она и привела эту личную информацию, но своего настоящего имени не назвала, и все письма Форесту были подписаны прозвищем. Цветочек. И она определенно была рада тому, что…

– Уинноу? Уинноу!

Ее схватили под руку крепко, словно зажали в тиски, и резко дернули назад так, что она прикусила нижнюю губу. Айрис споткнулась, но устояла на ногах. В тот же момент мимо пронесся трамвай – так близко, что она почувствовала во рту металлический привкус.

Ее чуть не сбил трамвай.

Когда до Айрис это дошло, у нее задрожали колени.

И кто-то до сих пор держал ее под руку.

Она подняла взгляд и увидела Романа Китта в модном бежевом плаще, начищенных кожаных ботинках, с зачесанными назад волосами. Он смотрел на нее так, будто у нее отросла вторая голова.

– Смотри, куда идешь! – бросил он, отпуская ее руку, будто прикосновение обжигало его. – Еще секунда, и тебя бы размазало по мостовой прямо у меня на глазах.

– Я заметила трамвай, – ответила она, поправляя тренч.

Роман его чуть не порвал. Если бы порвал, она бы сильно огорчилась.

– Позволю себе не согласиться, – возразил он.

Айрис притворилась, будто не слышит его. Осторожно перейдя рельсы, она торопливо поднялась по ступенькам в вестибюль. На ногах были изящные мамины ботильоны, но размер слишком мал, и она натерла мозоли на пятках. Тем не менее придется ходить в них, пока Айрис не сможет купить новые туфли на каблуках. Ноги болели, и она решила подняться на лифте.

К несчастью, Роман шел за ней по пятам, и девушка с досадой обнаружила, что ехать в лифте придется вместе.

Ожидая его, они стояли плечом к плечу.

– Ты сегодня рано, – наконец произнес Роман.

Девушка потрогала прокушенную губу.

– Ты тоже.

– Отри дал тебе задание, о котором я не знаю?

Двери лифта открылись. Айрис лишь улыбнулась и, зайдя внутрь, тут же отошла от своего спутника как можно дальше. Но запах его одеколона заполнил тесное пространство, и она старалась дышать не слишком глубоко.

– А если и дал, это имеет значение? – возразила она, когда лифт пополз вверх.

– Ты вчера задержалась допоздна с какой-то работой.

Роман говорил сдержанно, но Айрис могла поклясться, что услышала в его голосе нотки беспокойства. Он смотрел на нее, прислонившись к деревянной панели. Айрис старательно отводила взгляд, но вдруг четко осознала, что на маминых ботинках царапины, на клетчатой юбке – складки, волосы выбились из туго скрученного пучка, а на старом тренче Фореста, который она носила каждый день, как броню, – пятна.

– Ты же не работала в офисе всю ночь, Уинноу?

Вопрос уязвил ее. Она перевела на него сердитый взгляд.

– Что? Конечно, нет! Ты же видел, как я ушла, сразу после того, как предложила тебе перекусить сэндвичами.

– Я был занят.

Она со вздохом отвела взгляд.

В этот момент они приближались к третьему этажу. Лифт замедлился и остановился, словно почуяв беспокойство Айрис; дверь с лязгом открылась. Мужчина в костюме дерби с портфелем в руках перевел взгляд с Айрис на Романа и на пустое место между ними, а затем нерешительно шагнул внутрь.

Айрис чуть-чуть расслабилась. Присутствие незнакомца заставит Романа придержать язык. По крайней мере, она так думала. Лифт продолжал с трудом подниматься. Роман, нарушив этикет поведения в лифте, спросил:

– Так какое задание он тебе дал, Уинноу?

– Это не твое дело, Китт.

– На самом деле мое. Если ты забыла, мы с тобой желаем одного и того же.

– Я не забыла, – коротко ответила она.

Мужчина в дерби неловко переминался, оказавшись меж двух огней. Он откашлялся и полез в карман за часами. Это напомнило Айрис о Форесте, и она снова задумалась над дилеммой с таинственным корреспондентом.

– Нечестно, если Отри поручает тебе задания без моего ведома, – продолжил Роман. – Предполагалось, что нам с тобой дают поровну. Мы играем по правилам. Никаких особых уступок быть не должно.

Особых уступок?

Они почти доехали до пятого этажа. Айрис постукивала пальцами по бедру.

– Если тебя это волнует, поговори с Отри сам, – сказала она, как только дверь открылась. – Хотя я не понимаю, чего тебе беспокоиться. Если ты забыл… «Она мне не конкурентка. Нисколько. Она бросила школу «Уинди-Гроув» в выпускном классе».

– Прошу прощения? – воскликнул Роман, но Айрис уже на три шага убежала от лифта.

Торопливо пройдя по коридору до офиса, она с облегчением обнаружила, что Сара уже там, заваривает чай и вытряхивает скомканную бумагу из мусорных ведер. Айрис отпустила тяжелую стеклянную дверь, чтобы она захлопнулась прямо перед носом Романа, и услышала скрип его ботинок и раздраженное ворчание.

Не удостоив его взглядом, она уселась на свое место. День принес ей проблемы посерьезнее, чем Роман Китт.

– Ты здесь счастлива?

Негромкий вопрос Айрис, похоже, застиг Сару врасплох. Был полдень, и девушки обедали на маленькой кухне. Сара сидела за столом и ела сэндвич с сыром и маринованным огурцом, а Айрис стояла, прислонившись к столу, с пятой чашкой чая.

– Ну конечно счастлива, – ответила Сара. – Разве не счастливы все, кто получил здесь работу? «Вестник Оута» – самая престижная газета в городе. Платят хорошо, дают все выходные. Уинноу, не хочешь половинку сэндвича?

Айрис покачала головой. Сара занималась уборкой, выполняла разные поручения и принимала сообщения для Зеба. Она же разбирала поступающие в редакцию некрологи, тематические объявления и анонсы и клала их на стол Айрис или Романа для последующей редактуры и печати.

– Я хотела сказать… так ты представляла свое будущее, Приндл? В детстве, когда все казалось возможным?

Сара задумчиво сглотнула.

– Не знаю. Наверное, нет.

– Тогда о чем ты мечтала?

– Ну, я всегда хотела работать в музее. Папа водил меня туда по выходным. Помню, как мне нравились все эти старинные экспонаты и каменные таблички с преданиями. Боги тогда были довольно жестокими. Были Небесные – семья Энвы – и Подземные – семья Дакра. Они всегда ненавидели друг друга. Ты это знала?

– К сожалению, я мало что знаю о богах. – Айрис потянулась к чайнику. – В школе нам рассказывали лишь несколько легенд. В основном о богах, которых мы убили столетия назад. Но, знаешь, ты и сейчас можешь этим заняться.

– Убивать богов? – Голос Сары дрогнул.

– Нет, – улыбнулась Айрис. – Хотя это положило бы счастливый конец кровавой войне. Я имела в виду, что ты можешь пойти работать в музей. Заниматься тем, что тебе нравится.

Сара вздохнула, и с ее сэндвича упало немного приправы.

– Для этой профессии нужно родиться или быть очень-очень старой. А что насчет тебя, Уинноу? О чем мечтаешь ты?

Айрис замешкалась. Давно ей не задавали таких вопросов.

– Думаю, мои мечты сбылись, – ответила она, проводя пальцем по выщербленному ободку чашки. – Я всегда хотела писать о важных вещах. Чтобы это вдохновляло и информировало людей. – Она вдруг смутилась и хихикнула. – Но на самом деле не знаю.

– Это замечательно, – сказала Сара. – И ты на своем месте.

Между ними повисла уютная тишина. Сара ела сэндвич, Айрис держала в руках чашку с чаем, поглядывая на часы на стене. Обеденный перерыв подходил к концу, когда она осмелилась наклониться к Саре и прошептать:

– Ты когда-нибудь обращала внимание на то, что публикует «Печатная трибуна»?

Сара вскинула брови.

– «Печатная трибуна»? С чего ты вдруг…

Айрис приложила палец к ее губам. Сердце заколотилось. Не хватало еще, чтобы Зеб, проходя мимо, ненароком их услышал.

Сара, оробев, понизила голос:

– Вообще-то нет. Не хочу, чтобы меня уволили.

– Я видела вчера газету, – продолжала Айрис. – На улице. Там говорилось о монстрах на фронте.

– Монстрах?

Айрис начала описывать рисунок из газеты – крылья, когти, зубы. При этом она не могла сдержать дрожь или выбросить из головы образ Фореста рядом с таким чудовищем.

– Ты когда-нибудь о таких слышала? – спросила Айрис.

– Они называются эйтралы, – ответила Сара. – Мы когда-то вкратце изучали их на уроках по мифологии. В старых книгах в библиотеке о них кое-что есть… – Она помедлила и испуганно спросила: – Ты же не собираешься писать о них, Уинноу?

– Еще не решила. Приндл, почему ты так на меня смотришь?

– Потому что Отри это вряд ли понравится.

«А меня не волнует, что он думает!» – хотела сказать Айрис, но это было не совсем так. Ее волновало, но только потому, что она не могла позволить себе проиграть Роману. Ей нужно оплачивать счета за электричество. Нужно купить хорошую пару обуви по размеру. Нужно регулярно питаться. Нужно найти помощь для матери.

И тем не менее она хотела писать о том, что происходит на западе. Хотела писать правду.

Хотела знать, с чем Форест столкнулся на фронте.

– Ты не думаешь, что Оуту нужно знать, что на самом деле там происходит? – прошептала она.

– Конечно. – Сара поправила очки на переносице. – Но кто знает, есть ли эйтралы на фронте на самом деле или нет? Я хочу сказать, что если…

Она резко замолчала и перевела взгляд за спину подруги.

Айрис выпрямилась и повернулась. При виде Романа на пороге кухни она поморщилась. Китт стоял, прислонившись к дверному косяку, и наблюдал за ней полуприкрытыми глазами. Она не знала, сколько он успел подслушать, и попыталась улыбнуться, хотя сердце ухнуло вниз.

– Шушукаетесь, да? – протянул он.

– Ну конечно, – весело отозвалась Айрис, поднимая кружку с чаем, словно произносила тост. – Спасибо за совет, Приндл. Пора возвращаться к работе.

– Но ты же ничего не ела, Уинноу! – запротестовала Сара.

– Я не голодна. – Айрис подошла к двери. – Извини, Китт.

Роман не двигался и не сводил с нее глаз, словно хотел прочесть ее мысли. Айрис боролась с искушением поправить выбившиеся волосы и озабоченно поджать губы.

Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал и снова закрыл, клацнув зубами. Потом пропустил ее.

Айрис переступила порог, задев рукой его грудь. Она услышала, как Роман с шипением выдохнул, словно девушка его обожгла, и чуть не рассмеялась. Захотелось его поддразнить, но не нашлось слов.

Айрис вернулась за свой стол и поставила едва теплый чай. Накинула плащ и прихватила блокнот с карандашом, чувствуя подозрительный взгляд Романа с другой стороны комнаты.

«Пусть гадает, куда я иду», – подумала она и выскользнула из офиса.

Айрис забрела вглубь библиотеки, где на тщательно охраняемых полках стояли самые старые книги. Ни один из этих томов не давали на руки, но их можно было прочитать здесь же. Айрис выбрала один из многообещающих томов и отнесла на маленький столик.

Включив настольную лампу, она осторожно переворачивала страницы. Очень старые, испещренные пятнами плесени, листы казались шелковистыми на ощупь, пахли пылью, могилами и местами, куда можно добраться только в темноте. На этих страницах излагались истории о богах и богинях давно минувших времен, до того, как люди победили их или похоронили глубоко под землей. До того, как магия начала подниматься из почвы, исходя от божественных костей, и заколдовывать некоторые двери, здания, а кое-где проникать в предметы.

Но теперь Энва и Дакр восстали из заточения, а на фронте были замечены эйтралы.

Айрис хотела знать о них больше.

Она начала записывать легенды, которым ее не учили в школе. Небесные правили Камбрией наверху, а Подземные царствовали внизу. Когда-то в этих двух семьях были сотни богов, их личные силы распространялись по небосводу, суше и воде. Но со временем они перебили друг друга, одного за другим, пока не осталось лишь пятеро. Этих пятерых одолело человечество, и их раздали как трофеи по округам Камбрии. Дакр был похоронен на западе, Энва – на востоке, Мир – на севере, Альва – на юге, Луз – в Центральном округе. Они не должны были пробуждаться от заколдованного сна; их могилы отмечали силу и стойкость смертных, но ходили слухи, что это колдовские места, и они привлекали больных, верующих и любопытных.

Айрис никогда не посещала могилу Энвы на востоке. Та находилась во многих километрах от Оута, в дальней долине. «Когда-нибудь съездим, Цветочек, – всего лишь в прошлом году говорил Форест, хотя их семья никогда не была особо набожной. – Может, ощутим магию Энвы в воздухе».

Айрис склонилась над книгой, продолжая искать ответы, которых так жаждала.

«Как один бог приманивает другого?»

Дакр начал войну, спалив дотла деревеньку Спарроу и перебив всех фермеров и их семьи. Тем не менее такой разгром не привлек внимания Энвы, как рассчитывал Дакр. Даже после семи месяцев конфликта она пряталась в Оуте, разве что иногда наигрывала на арфе, вдохновляя молодежь записываться на службу и идти воевать против ее заклятого врага.

«Почему вы так ненавидите друг друга?» – недоумевала Айрис. Что произошло между Дакром и Энвой?

Она листала дальше, но наткнулась на вырванные из книги страницы. Нашла некоторые мифы об Энве и Альве, но никаких подробных записей о Дакре. Его имя лишь упоминалось то в одной, то в другой легенде и никогда не связывалось с Энвой. Об эйтралах Айрис тоже ничего не нашла – ни откуда они взялись, ни что ими движет, ни насколько они опасны для людей.

Девушка выпрямилась на стуле и потерла плечо.

Кто-то словно хотел похитить знания о прошлом. Все мифы о Дакре, о его магии и силе. О том, почему бог питал такую ярость к Энве, что даже развязал войну с ней, втянув в кровопролитие смертных.

Все эти вопросы вызывали у Айрис холодную тревогу.

4

Откровения из мусорного ведра

Когда Айрис пришла вечером домой, мама спала на диване. Сигарета прожгла потертую подушку, а от свечей на буфете остались оплывшие огарки.

Айрис вздохнула и принялась прибирать пустые бутылки и вычищать пепельницы. Сняла ботильоны, поморщившись при виде пропитавшей носки крови из мозолей. Оставшись босиком, Айрис сняла с кровати матери простыни, перепачканные винными пятнами, собрала еще кое-какие вещи для стирки и отнесла вниз, в общие помещения. Заплатив несколько медных монет за воду и чашку мыльных гранул, девушка выбрала стиральную доску, ведро и принялась за работу.

Вода из городской цистерны была холодной, а мыло разъедало кожу. Но Айрис оттирала пятна, выкручивала одну вещь за другой, и гнев подпитывал ее еще долго после того, как пустой желудок перестал ворчать.

К концу стирки Айрис уже была готова написать ответ человеку, который «Это не Форест». Она вернулась в квартиру и развесила белье на кухне для просушки. Надо было что-нибудь съесть прежде, чем писать, иначе у нее выйдет бог знает что. Айрис нашла в шкафчике банку зеленой фасоли и съела ее вилкой, сидя прямо на полу в своей спальне. Руки болели, но она все равно достала из-под кровати печатную машинку бабули.

Вчерашнюю записку она сохранила, и теперь это послание лежало у Айрис на коленях, пока она лихорадочно печатала ответ:

Вы заявили, кем не являетесь, но не представились. Сколько моих писем вы получили? У вас что, привычка читать чужую почту?

Сложив листок, Айрис просунула его под дверь платяного шкафа.

Роман читал в постели, когда послание прибыло.

Он хорошо знал этот звук, когда письма Айрис, словно шепот, проскальзывали к нему в комнату. Это письмо он решил игнорировать по меньшей мере час, спрятав свои длинные пальцы между страницами книги, которую читал. Но краем глаза он видел белое пятно на полу, и наконец это пятно так его достало, что Китт встал с кровати, со вздохом отложив книгу.

Сверившись с наручными часами, Роман обнаружил, что уже поздно. Неужели она еще не в постели? Хотя, если честно… он ждал ее ответа. Думал, что ответ будет еще прошлой ночью, но письмо так и не появилось, и он почти уверился, что девушка перестанет их отправлять.

Он не знал, обрадуется или огорчится, если письма больше не будут таинственным образом попадать в его комнату. Конечно, виноват в том был особняк Киттов – старый, обширный дом, по слухам, построенный на энергетических линиях магии и поэтому обладавший собственным разумом. Двери открывались и закрывались по собственной воле, шторы отдергивались на рассвете, а полы натирались сами, пока не начинали блестеть как лед. Иногда в дождь в самых неожиданных местах распускались цветы – в чайных чашках, вазах и даже в старых башмаках.

Когда Роману было пятнадцать – он терпеть не мог вспоминать тот год, – на него напала бессонница. Почти каждую ночь он бродил по темным коридорам, задыхаясь от тоски, пока не попадал в кухню. На кухонном столе рядом со стаканом теплого молока и тарелкой его любимого печенья всегда горела свеча. Весь тот год он думал, что еду для него оставляет кухарка, пока не обнаружил, что это делает дом, чувствуя его проблемы и стараясь утешить.

И вот Роман смотрел на письмо Айрис, лежащее на полу.

– Все еще пытаешься меня развлечь? – спросил он у двери шкафа.

Разумеется, дом не только стремился утешить его в трудную минуту, но еще и любил проказничать.

Китт сразу понял, что письма от Айрис. Она выдала себя, не по имени, но по другим признакам. Прежде всего – упоминанием о работе в «Вестнике Оута», а кроме того, стилем письма: изящным и откровенным. Поначалу Роман счел письма розыгрышем. Она нашла хитрый способ околдовать дом и залезть Роману в голову, чтобы выбить его из колеи.

Значит, ему следует игнорировать и Айрис, и ее письма. Первое он бросил в мусорное ведро. Оно пролежало там несколько часов, пока Китт печатал за столом, но около полуночи, когда он устал, плохо соображал, а глаза начали слипаться, достал письмо и сунул в старую обувную коробку.

Наверное, Форест был ее возлюбленным, ушедшим на войну.

Но вскоре Роман понял, что это не так. Форест был ее старшим братом. Что-то внутри надломилось, когда он читал о ее злости, печали и тревоге, о том, как она скучает по брату. По тому, насколько она уязвима в этих письмах, Роман понял: Айрис невдомек, что письма попадают в руки ее конкурента.

Целую неделю он бился над дилеммой. Нужно дать ей знать. Может, сказать лично как-нибудь в офисе? Но представляя это, Роман каждый раз робел. Наверное, лучше сообщить в письме? Можно написать что-нибудь вроде: «Здравствуй, спасибо, что написала, но, полагаю, тебе следует знать, что твои письма каким-то образом попадают ко мне. А это, между прочим, Роман К. Китт. Да, Роман К. Китт с работы. Твой конкурент».

Она будет в ужасе. Роман не хотел ставить ее в неловкое положение, но и не хотел терпеть медленную, мучительную смерть от ее рук.

Он решил ничего не говорить, а просто собирать письма и класть в обувную коробку. Рано или поздно она перестанет писать, либо Роман, наконец, сменит комнату, и проблема уйдет сама собой.

Он так думал, пока не получил письмо прошлой ночью.

Письмо не было адресовано Форесту, что сразу пробудило в нем интерес.

Роман прочел его, как и все остальные. Иногда он их перечитывал по многу раз. Поначалу это была «тактика», потому что Айрис была его соперницей и он хотел знать о ней как можно больше. Но потом понял, что читает, потому что его глубоко трогают ее манера писать и воспоминания, которыми она делится. Иногда он изучал то, как она подбирает слова и выражения, и это вызывало у него одновременно зависть и восхищение. Она умела пробуждать чувства у читателя, и Роман счел эту способность опасной.

Если он не будет внимателен, она обойдет его и завоюет место колумниста.

Пора написать ей ответ. Пора для разнообразия и к ней залезть в голову.

«Это не Форест». Прошлой ночью он напечатал только эти слова, и после признания у него сразу камень с души упал.

Отринув логику, он просунул записку под дверь платяного шкафа. «Что за нелепость. Зачем я это делаю?» – подумал он, но, проверив шкаф, обнаружил, что бумага исчезла.

Китт был потрясен, но полагал, что Айрис изумится еще больше, когда наконец обнаружит, что спустя три месяца ей написали ответ. Причем не Форест.

Роман наклонился, чтобы поднять ее письмо. Прочитав, он уловил в нем оскорбление, особенно во фразе: «У вас что, привычка читать чужую почту?» Нахмурившись, он подошел к столу, вставил лист в печатную машинку и написал:

У меня привычка – подбирать листки бумаги, которые каким-то образом появляются в моей комнате через разные промежутки времени. Предпочитаешь, чтобы я оставлял их на полу?

А потом отправил письмо через платяной шкаф.

Ожидая ответа, Роман нетерпеливо расхаживал по комнате. «Надо было сказать ей сейчас, – думал он, проводя рукой по волосам. – Надо было сообщить, что это я. Это точка невозврата. Если я не скажу сейчас, то уже никогда не смогу».

Но чем больше он думал об этом, тем сильнее сознавал, что не хочет себя выдавать. Если он сообщит, Айрис перестанет писать, и он потеряет тактическое преимущество.

Наконец пришел ее ответ. Со странным облегчением Роман прочитал:

Ты мог поступить по-хорошему и вернуть мои предыдущие письма. Не хочу, чтобы страдал твой пол. Или мусорное ведро.

Неужели она знала, что первое он выбросил в мусор? Залившись краской, Роман сел за стол и открыл ящик, в котором находилась обувная коробка. Подняв крышку, он уставился на кучу писем. Страница за страницей. Слова, написанные для Фореста. Слова, которые он перечитывал много раз.

Надо было отослать их ей обратно.

И все же…

Боюсь, я не могу их вернуть.

Отправив это короткое послание, он снова принялся расхаживать в ожидании. Айрис молчала, и он поморщился. Вот так-то. Она прекратила переписку.

Но тут снова раздался шелест на полу.

Желаю от души посмеяться. Уверена, мои письма тебя здорово развлекали, но я больше не буду тебе досаждать и расстраивать твой пол.

Всего хорошего!

Роман перечитал три раза. Вот наконец решение проблемы. Больше не будет этих назойливых бумажек на полу. Айрис больше не будет преследовать его своими письмами. Это хорошо. Это отлично. Он положил конец, не ставя ее в неловкое положение и не раскрывая себя. Ему бы порадоваться.

Однако он сел за стол и принялся печатать. Слова лились, словно исповедь при свечах. Не давая себе времени передумать, он отправил письмо.

Ни в коем случае не прекращай ради меня или моего пола. Я объявил, кем я не являюсь, и ты, вполне естественно, спросила, кто я, но я предлагаю идею получше. Давай и дальше скрывать, кто мы такие, и просто примем как данность, что нас разыграла старая магия, соединив наши двери.

Если тебе интересно… Я с радостью прочитаю все, что ты напишешь.

5

Жалость

– Если кто-нибудь из вас получит подобное предложение, я хочу узнать об этом немедленно, – заявил Зеб на следующее утро, помахивая газетой. – Это подло, и я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас пропал в этой опасной и никчемной затее.

– Какая еще затея, сэр? – поинтересовался Роман.

– Прочти сам и передай дальше, – ответил Зеб, вручая ему газету.

До стола Айрис газета, уже помятая, добралась через минуту. Чувствуя, что Зеб стоит над душой, Айрис прочитала:

СРОЧНО ТРЕБУЮТСЯ

военные корреспонденты

«Печатная трибуна» ищет журналистов, готовых отправиться в зону боевых действий для освещения ситуации на войне богов. Статьи будут опубликованы в «Печатной трибуне». Обращаем внимание, что следует придерживаться нейтральной позиции, которая гарантирует безопасность от обеих враждующих сторон, хотя риск все равно существует. Заинтересовавшимся просьба обращаться к мисс Хелене Хаммонд. «Печатная трибуна» будет платить пятьдесят банкнот в месяц.

Пятьдесят банкнот?! Это же вдвое больше, чем ей платили за месяц в «Вестнике»!

Должно быть, Айрис читала объявление слишком долго, потому что Зеб прокашлялся. Она передала газету столу сзади.

– «Печатная трибуна» хочет, чтобы их тиражи были больше наших, и действует путем запугивания наших читателей, – сказал Зеб. – Эта война – проблема Западного округа и их канцлера. Дакра похоронили они, так пусть сами разбираются с ним и его яростью вместо того, чтобы забирать солдат и ресурсы у нас.

– А что насчет Энвы, мистер Отри? – поинтересовалась Сара.

На миг Зеб остолбенел от ее вопроса. Айрис понравилась смелость подруги, хотя та сразу съежилась под пристальным взглядом начальника и подвинула очки выше на переносицу, словно хотела испариться.

– Да, что насчет Энвы? – продолжал Зеб, побагровев, как свекла. – Это у нас на востоке ее обуздали и похоронили, но мы не справились с задачей, так? – Он сделал паузу, и Айрис напряглась. – Хотя Энва со своей музыкой убедила некоторых слабовольных индивидуумов поступить на военную службу, большинство из нас предпочитают заниматься другими делами. Так что не позволяйте одурачить себя разговорами о войне. Скоро все уляжется. Продолжайте работать и сразу сообщайте мне, если к вам обратятся из «Печатной трибуны».

Айрис сжала под столом кулаки так, что ногти впились в кожу.

Фореста никак нельзя было назвать «слабовольным индивидуумом».

Когда прошлым летом Дакр начал нападать на один город за другим, канцлер и жители Западного округа воззвали о помощи. «Он настигает нас! – кричали они сквозь трескотню помех на телефонных линиях. – Он убивает, если мы не соглашаемся склониться перед ним, сражаться за него. Помогите!»

Временами Айрис все еще было стыдно, когда она думала о том, как неохотно жители востока отзывались на этот крик. Но неприглядная правда заключалась в том, что граждане Оута не поверили новостям о возвращении Дакра. Не поверили, пока на улицах не зазвучала музыка Энвы с вплетенными в нее откровениями. Южный и Центральный округа откликнулись первыми, сочтя, что если прислать подмогу, то Дакра можно будет сокрушить прежде, чем он сровняет запад с землей.

Бога недооценили. Недооценили численность верующих, которые предпочтут сражаться на стороне Дакра.

Так началась война. Она разворачивалась стремительно и безжалостно. Пока Оут дремал, запад пылал в огне. И тем не менее, несмотря на бесчисленные темные километры, разделяющие восток и запад, Форест был одним из первых добровольцев.

Где он сейчас, в этот самый момент? Спит в пещере, кутаясь в шинель, лежит раненый в госпитале или закован в кандалы во вражеском лагере? А его сестра тем временем сидит в безопасности за письменным столом, печатая объявления, некрологи и статьи.

Жив ли он еще?

Через час Зеб вызвал Айрис в свой кабинет.

– Я дам тебе три дня, Уинноу, – сказал он, сцепив пальцы домиком на столе. – Три дня, чтобы написать эссе. Тема – на твое усмотрение. Если у тебя выйдет лучше, чем у Китта, я опубликую эссе и всерьез задумаюсь над тем, чтобы взять тебя колумнистом.

Айрис не могла поверить. Задание на свободную тему. Он так редко давал подобные! Но потом вспомнила, что Зеб недавно говорил, и чуть не выпалила то, что было у нее на уме.

«Я напишу об этих слабовольных индивидуумах».

– Уинноу?

Айрис поймала себя на том, что хмурится, стиснув зубы.

– Да, спасибо, сэр.

Выдавив улыбку, она вернулась за свой стол.

Нельзя было упустить повышение. А это означает, что нельзя злить Зеба темой эссе. Нужно написать что-то такое, что он захочет опубликовать.

Свободная тема внезапно показалась слишком узкой.

– Вот ты где.

Голос Романа застиг ее на выходе из вестибюля. Уже сгущались сумерки.

Айрис вздрогнула, когда он, подстроившись под ее шаг, пошел рядом.

– Чего тебе, Китт? – вздохнула она.

– Тебе больно?

– Прошу прощения?

– Ты весь день хромаешь.

Она подавила желание опустить взгляд на ноги в этих ужасных маминых ботильонах с острыми носами.

– Нет, я в порядке. Чего тебе?

– Хочу поговорить про Отри. Он дал тебе задание на свободную тему, да? – спросил Роман, прокладывая для них обоих путь сквозь толпу на тротуаре.

Если по-честному, то он должен знать.

– Да. И это не какая-то особая уступка.

– О, неужели?

Девушка остановилась, вызвав шквал проклятий от прохожих, вынужденных теперь обходить их с Романом.

– И что же это должно означать? – резко спросила она.

– Именно то, что я сказал.

Начали загораться уличные фонари, озаряя его лицо янтарным светом. Айрис злило то, что он такой красивый. И злило то, как смягчается ее сердце, когда Китт смотрит на нее.

– Отри дает тебе особую уступку, чтобы повысить тебя, а не меня.

Вся мягкость исчезла, оставив ссадины.

– Что? – вырвалось у Айрис. У слова был вкус меди, и до нее дошло, что прокушенная губа снова кровоточит. – Как ты смеешь говорить мне такое!

Роман хмуро смотрел на нее, сунув руки в карманы плаща.

– Мне казалось, что это место будет честно заслужено, и я не…

– Что ты имеешь в виду под «уступкой»?

– Он жалеет тебя! – сердито воскликнул Роман.

Айрис похолодела. Его слова глубоко задели ее. Мороз из груди распространился к рукам. Девушка задрожала, надеясь, что Роман этого не заметит.

– Отри жалеет меня. Почему же? Потому что я девушка из низов, которая работает в газете, ничего не смысля в журналистике?

– Уинноу, я…

– По-твоему, мне следовало мыть посуду в ресторане? Или работать уборщицей, натирать полы, стоя на четвереньках, чтобы по ним ходили такие люди, как ты?

Его глаза вспыхнули.

– Я никогда не говорил, что ты не заслуживаешь работы в «Вестнике». Ты чертовски хорошо пишешь. Но ты бросила школу в последнем классе и…

– Почему это так важно? – воскликнула она. – Или ты из тех, кто судит людей по их прошлому? По тому, в какую школу они ходили? Ты смотришь только на это?

Роман молчал, застыв так неподвижно, что Айрис подумала, не обратила ли она его в камень.

– Нет, – наконец сказал Китт, но голос его звучал как-то странно. – Но на тебя нельзя полагаться. Ты опаздываешь, пропускаешь задания, и ты неопрятная.

Девушка отступила на шаг. Не хотелось, чтобы он почувствовал, как сильно ранили его слова.

– Понимаю. Что ж, приятно знать, что если я получу должность, то только из жалости. А если колумнистом станешь ты, то только благодаря тому, что твой богатый отец сможет подкупить Отри.

Развернувшись, она пошла прочь против течения толпы. На мгновение мир расплылся, и она поняла, что слезы обжигают глаза.

«Ненавижу его».

Она услышала, как Роман зовет ее сквозь гул разговоров и звонки трамвая. Люди вокруг толкались плечами.

– Погоди, Уинноу! Не убегай от меня!

Она растворилась в толпе прежде, чем Роман смог ее догнать.

6

Ужин с любимыми (и не очень) людьми

Всю дорогу домой у Айрис не выходило из головы то, что наговорил Роман. Войдя в квартиру, она не заметила, что горят все свечи и пахнет ужином, пока не появилась мама в своем лучшем платье, с завитыми волосами и накрашенными губами.

– А вот и ты, солнышко. Я уже начала волноваться. Ты пришла домой на час позже!

Мгновение Айрис просто пялилась, переводя взгляд с мамы на ужин, накрытый на кухонном столе.

– Мы ждем гостей?

– Нет. Сегодня будем только ты и я, – ответила Эстер, помогая дочери снять плащ. – Я подумала, мы можем устроить особый ужин. Как бывало в прошлом.

Когда Форест еще был с ними.

Айрис кивнула. В животе заурчало, когда она поняла, что мама купила еду в ее любимом ресторане. На блюде лежало жареное мясо с овощами и блестящие от сливочного масла булочки. У Айрис потекли слюнки, когда она усаживалась за стол, а Эстер накладывала еду ей в тарелку.

Давно мама не готовила и не покупала ужин. Хотя Айрис хотела быть осторожной, она так истосковалась по горячей, сытной еде. По разговорам с трезвой матерью. По минувшим дням до отъезда Фореста и до того, как Эстер начала пить.

– Расскажи о работе, солнышко, – попросила мама, усаживаясь за стол напротив.

Айрис откусила кусочек. Как маме удалось заплатить за такой пир? И тут до нее дошло: наверное, на эту еду пошли деньги за радио бабули. И на выпивку, скорее всего. Еда вдруг стала на вкус как пепел.

– В последнее время я работаю над некрологами, – призналась Айрис.

– Чудесно, дорогая.

Айрис не описала бы свою работу над некрологами как «чудесную» и не ответила, разглядывая Эстер.

Для Айрис мама всегда была красавицей: округлое лицо, каштановые волосы и обаятельная широкая улыбка. Но сейчас ее глаза блестели, словно она смотрела, но на самом деле не видела. Айрис поморщилась, поняв, что мама не совсем трезвая.

– Расскажи мне про «Трибуну», – сказала Эстер.

– Мама, я вообще-то работаю в «Вестнике».

– Ах, ну конечно. Про «Вестник».

Айрис стала рассказывать то одно, то другое, но только не про Романа. Как будто его и не существовало вовсе, но его слова продолжали звучать в голове. «Ты неопрятная».

– Мама? – начала Айрис и нерешительно замолчала, когда Эстер подняла на нее взгляд. – Поможешь завить мне волосы?

– С удовольствием, – ответила мама, поднимаясь из-за стола. – Кстати, я купила себе новый шампунь. Мы вымоем тебе волосы и накрутим на мои бигуди. Идем в ванную.

Айрис взяла свечу и пошла за ней. С небольшими сложностями Эстер удалось вымыть голову дочери над ванной. На это ушло ведро дождевой воды. Потом они отправились в спальню матери, и Айрис села перед зеркалом.

Она закрыла глаза, пока Эстер расчесывала колтуны в ее волосах. В этот момент забылись и мозоли на пятках, и печаль на сердце. Форест скоро вернется домой из часовой мастерской, мама включит радио, и они будут слушать вечерние передачи и музыку.

– Положила глаз на кого-то на работе? – спросила Эстер, разделяя длинные волосы дочери на пряди.

Айрис резко открыла глаза.

– Нет. Почему ты спрашиваешь, мама?

Эстер пожала плечами.

– Просто интересно, почему ты попросила завить тебе волосы.

– Это для себя. Надоело выглядеть неряхой.

– Никогда не считала тебя неряхой, Айрис. Никогда. – Мама начала закреплять первый локон. – Тебе это сказал какой-то парень?

Айрис вздохнула, глядя на отражение Эстер в заляпанном зеркале.

– Возможно, – наконец призналась она. – Он мой конкурент. Мы оба претендуем на одну должность.

– Позволь предположить. Он молодой, красивый, учтивый и знает, что ты пишешь лучше него, поэтому из кожи вон лезет, чтобы тебя отвлечь и расстроить.

Айрис чуть не рассмеялась.

– Откуда ты знаешь, мама?

– Мамы знают все, солнышко, – подмигнула Эстер. – И я ставлю на тебя.

Айрис улыбнулась, удивленная тем, насколько подбодрили ее слова матери.

– Ну-ну. Если бы твой брат узнал, что какой-то парень сказал тебе такое… – Эстер поцокала языком. – Он бы легко не отделался. Форест всегда вступался за тебя.

Айрис заморгала, прогоняя слезы. Может, слезы подступили потому, что она впервые за долгое время по-настоящему разговаривала с мамой. А может, из-за того, что ласковые пальцы Эстер пробуждали воспоминания. Или потому что Айрис наконец-то сидела с полным желудком и чистыми волосами. Но брат практически предстал перед ней, словно в зеркале промелькнуло его отражение.

Иногда она заново проживала момент, изменивший их жизнь. Момент, когда Энва остановила его по дороге домой. Замаскированная богиня. Форест решил послушать ее музыку, и эта музыка переполнила его сердце, заставив в тот же вечер поступить на службу.

Все произошло так быстро. Айрис едва успела перевести дыхание, пока Форест объяснял свое поспешное решение. С горящими глазами он лихорадочно собирал вещи. Айрис никогда не видела его таким взволнованным.

«Я должен ехать, Цветочек, – сказал он, прикоснувшись к ее волосам. – Должен ответить на ее зов».

«А как же я? – хотелось ей спросить. – А мама? Как ты можешь любить эту богиню больше, чем нас?» Но она не спросила. Айрис была слишком напугана, чтобы задавать такие вопросы.

– Мама? – дрожащим голосом произнесла она. – Мам, как ты думаешь, Форест…

– Он жив, солнышко, – ответила Эстер, закрепляя последний локон. – Я его мать. Я узна́ю, если он покинет этот мир.

Айрис неровно выдохнула и поймала взгляд матери в зеркале.

– Все будет хорошо, Айрис, – сказала Эстер, кладя руки ей на плечи. – Я тоже с сегодняшнего дня буду исправляться. Обещаю. И я уверена, что Форест вернется через месяц или около того. Скоро все наладится.

Айрис кивнула. Она верила матери, хотя в глазах у той стоял алкогольный туман, искажающий реальность.

Роман примчался домой. Поглощенный мыслями о том, как ужасно прошел разговор с Айрис, он не сразу понял, что в гостиной кто-то есть. По крайней мере, пока, хлопнув входной дверью, не направился через прихожую к главной лестнице. В этот момент мать окликнула его нежным голосом:

– Роман? Роман, дорогой, пожалуйста, поздоровайся с нашими гостями.

Нога Романа замерла на ступеньке, и он подавил стон. Может, обойдется тем, что он поздоровается с гостями и уйдет в свою комнату редактировать эссе о пропавших без вести солдатах? «Задание, которое должно было достаться Айрис», – подумал он, входя в золоченую гостиную.

Сначала его взгляд упал на отца, словно тот был центром притяжения в гостиной. В свое время мистер Рональд Китт был красив, но годы горя, стресса, сигар и бренди наложили свой отпечаток. Мужчина был высоким, но сутулым, краснолицым, с жесткими голубыми глазами, блестящими, как драгоценные камни. В волосах цвета воронова крыла теперь обильно пробивалась седина. Губы он всегда поджимал, словно ничто на свете не могло доставить ему удовольствия или вызвать улыбку.

Иногда Роман боялся, что может стать таким же, как отец.

Мистер Китт стоял у камина позади кресла, которое украшала своей персоной мать Романа. Если в присутствии отца всегда становилось не по себе, то мама придавала мягкости любой комнате. При всем при этом с годами, после смерти Дел, она делалась все более отчужденной. Разговоры с ней часто были бессмысленными, словно миссис Китт принадлежала скорее миру призраков, чем живых.

Встретившись взглядом с отцом, Роман сглотнул.

– Роман, это доктор Герман Литтл, химик из Оутского Университета, и его дочь Элинор, – представил мистер Китт, показывая стаканом бренди налево.

Роман неохотно перевел взгляд через всю комнату на пожилого джентльмена с песочно-русыми волосами и огромными очками на маленьком крючковатом носу. Рядом на диване сидела его дочь – бледная блондинка с короткой стрижкой. На ее висках и тыльной стороне стиснутых рук проступали голубые жилки. Девушка казалась хрупкой, пока Роман не встретился с ней взглядом и не увидел в ее глазах сплошной лед.

– Доктор Литтл, мисс Элинор, – продолжал мистер Китт, – это мой сын, Роман Китт. Он скоро получит место колумниста в «Вестнике Оута».

– Блестяще! – заулыбался доктор Литтл, показывая желтые зубы. – Стать колумнистом в самой престижной газете Оута – это выдающееся достижение. Вы будете оказывать большое влияние на читателей. Немалый успех в вашем возрасте, сколько там вам?..

– Мне девятнадцать, сэр, – ответил Роман – наверное, слишком резко, потому что отец нахмурился. – Приятно с вами познакомиться, но, если вы меня простите, мне нужно поработать над ста…

– Ступай, приведи себя в порядок перед ужином, – перебил мистер Китт. – Встречаемся через полчаса в столовой. Не опаздывай, сынок.

Нет. Роман прекрасно знал, что туда, где будет отец, опаздывать недопустимо. Мама улыбнулась ему, когда он выходил из гостиной.

В безопасности своей комнаты Роман сбросил с плеча сумку, а с лица – выражение послушного сына. Провел рукой по волосам и швырнул плащ через всю комнату. Как ни странно, его взгляд остановился на платяном шкафу. На полу не было никакой бумаги. Никаких писем от Айрис. Ну конечно, она, наверное, еще не пришла домой. У него закрадывалось страшное подозрение, что эта девушка не ездит на трамвае, а ходит на работу пешком и именно поэтому порой опаздывает.

Это не его проблема, но он не мог не вспоминать ее хромоту. Как будто что-то не так с ее кошмарными ботинками.

– Прекрати о ней думать! – прошипел Китт, ущипнув себя за переносицу.

Постаравшись выбросить Айрис из головы, он умылся, переоделся в черный костюм и спустился в столовую. Пришел на две минуты раньше, но это неважно: родители и Литтлы его уже ждали. К несчастью, ему приготовили место напротив Элинор. Ее холодный взгляд пронзил Романа, как только он опустился на стул.

Вот тогда он ощутил первый укол страха.

Ужин обещал быть не из приятных.

Кроме того, за столом не было бабули. Значит, отец пытается контролировать все сказанное сегодня вечером. Бабушка Романа жила в восточном крыле особняка. Она отличалась крутым нравом и всегда говорила напрямик. Роману отчаянно хотелось, чтобы она была здесь.

Первые две перемены блюд он молчал, Элинор – тоже. Беседу взяли на себя их отцы, обсуждая цены на химические вещества, метод экстракции, скорость реакций и катализаторы. Почему элемент под названием праксин зеленеет при соединении с солью и что надежно хранить его можно только в сосудах из определенного металла.

Роман наблюдал за отцом, который кивал и вел себя так, будто полностью понимал, о чем рассказывал доктор Литтл. Впрочем, вскоре они сменили тему и заговорили о железных дорогах.

– Мой дед построил первую железную дорогу из Оута, – сказал мистер Китт. – А до того приходилось путешествовать на лошадях, в фургонах и дилижансах.

– Ваши предки проявили дальновидность, – заметил доктор Литтл.

Остальную часть рассказа отца и лесть доктора Литтла Роман пропустил мимо ушей. Надоело слушать, как его семья сделала то-то и то-то, сколотив состояние. Ничего из этого не имело значения, когда речь шла о пэрах Камбрии, купавшихся в старом богатстве и смотревших свысока на людей вроде Киттов, которые делали деньги на новшествах. Роман знал, что отца задевал тот факт, что их семьей часто пренебрегали на светских мероприятиях, и мистер Китт всегда желал изменить мировоззрение людей. Одним из его планов было сделать сына колумнистом вместо того, чтобы отправить в университет изучать литературу, как того хотел сам Роман. Если деньги не могли обеспечить Киттам уважение в городе, то это мог сделать влиятельный и почетный пост.

Роман надеялся, что ему удастся сбежать из-за стола до последней перемены блюд, но тут мать повернулась к Элинор.

– Отец говорил, что вы талантливая пианистка. Роман любит слушать фортепиано.

«Чего?!» Роман подавил возражение.

Элинор на него даже не взглянула.

– Это так, но теперь я предпочитаю проводить время в лаборатории отца. На самом деле я больше не играю.

– О, мне так жаль.

– Не жалейте, миссис Китт. Папа просил больше не играть, потому что теперь музыка ассоциируется с Энвой.

Элинор говорила монотонно, будто не испытывала никаких эмоций.

Роман смотрел, как она гоняет еду по тарелке. Внезапно закралось жуткое подозрение, что Литтлы симпатизируют Дакру, и в животе забурлило. Сторонники Дакра были, как правило, трех типов: очень набожными, несведущими в мифологии, где изображалась истинная ужасная природа Дакра, либо, подобно Зебу Отри, боявшимися музыкальных способностей Энвы.

– Музыки Энвы не стоит бояться, – выпалил Роман, не успев остановиться. – В мифах она играла на арфе над могилами смертных, и ее песни направляли души из тел в другой мир, независимо от того, будут ли они жить наверху с Небесными или внизу с Подземными. В ее песни вплетаются истина и знания.

Над столом повисла мертвая тишина. Роман не осмеливался смотреть на отца, который сверлил его взглядом.

– Простите моего сына, – произнес мистер Китт с нервным смешком. – В детстве он начитался мифов.

– Не расскажете нам о «Вестнике», Роман? – предложил доктор Литтл. – Я слышал, что канцлер Верлис наложил на газеты ограничения в том, что они могут рассказывать о войне. Это правда?

Роман похолодел. Он не знал. В последнее время он был слишком занят тем, чтобы обойти Айрис. Но потом подумал о том, как мало на самом деле писал о войне и что задания Зеба касались других тем. Удивительно было уже то, что Отри поручил ему написать о пропавших без вести солдатах, хотя, наверное, даже это задание было уловкой, чтобы настроить людей против Энвы.

– Я не слышал ни о каких ограничениях, – ответил Роман.

Но внезапно это показалось возможным, и он живо представил, как канцлер Оута – высокий мужчина с глазами-бусинами и суровым лицом – втихую проворачивает такое, чтобы уберечь восток от разорения.

– А когда вы станете колумнистом? – спросил доктор Литтл. – Я непременно куплю газету в этот день.

– Точно не знаю. Пока что я на проверке.

– Но он непременно получит эту должность, – настаивал мистер Китт. – Даже если мне придется подкупить старикана, который заведует всем этим притоном.

Мужчины засмеялись. Роман окаменел. В памяти, как пощечина, прозвучали слова Айрис: «А если колумнистом станешь ты, то только благодаря тому, что твой богатый отец сможет подкупить Отри».

Китт торопливо встал, толкнув стол. Тарелки зазвенели, огонь свечей задрожал.

– Прошу прощения… – начал он, но отец перебил, повысив голос.

– Сядь, Роман. Нам нужно обсудить кое-что важное.

Роман медленно опустился на стул. В напряженной тишине ему хотелось растаять и протечь в трещину на полу.

– Ах, дорогой! – воскликнула мама. – Это будет так волнующе! Наконец-то есть повод для праздника.

Роман глянул на нее, выгнув бровь.

– О чем ты, мама?

Миссис Китт посмотрела на Элинор, которая невозмутимо пялилась на свои руки.

– Мы договорились о твоем браке с мисс Литтл, – объявил мистер Китт. – Объединение наших семей не только принесет благо для нашего следующего начинания, но и, как сказала твоя мама, станет радостным событием. Слишком долго мы горевали, пора праздновать.

Роман втянул воздух сквозь зубы. Пытаясь осмыслить то, что натворили его родители, он чувствовал себя так, будто сломал ребро. Договорные браки до сих пор были обычным делом в высших кругах, у виконтов, графинь и прочих, еще цепляющихся за пыльные титулы. Но Китты были людьми другого сорта, как бы ни старался отец поднять свое семейство в высшее общество.

Кроме того, Роману показалось странным, что отец устраивает брак с дочерью профессора, а не какого-нибудь лорда. Он чувствовал, что тут крылось что-то еще, а он сам – просто пешка в игре. Роман спокойно произнес:

– С сожалением довожу до вашего сведения, что я не…

– Не надо мальчишества, Роман, – сказал мистер Китт. – Ты женишься на этой прелестной девушке, и наши семьи объединятся. Это твой долг как моего единственного наследника. Понимаешь?

Роман уставился в тарелку с недоеденным мясом и картофелем, теперь уже остывшими. До него дошло, что все за столом, кроме него, знали. Знала, наверное, даже Элинор, потому что теперь она пристально смотрела на него, как будто оценивала его реакцию.

Он подавил эмоции, запрятав их как можно глубже. Его желания, его закипающий гнев. Горе, до сих пор свежее, как незажившая рана. Он подумал о маленькой могиле в саду, о надгробии, которое ему было так тяжело навещать. О последних четырех годах, мрачных, холодных и несчастливых. И чувство вины нашептывало ему: «Конечно, ты должен это сделать. Однажды ты не исполнил свой самый главный долг, и если брак принесет благо твоей семье, как ты смеешь отказаться?»

– Да, сэр, – произнес он ровным тоном.

– Превосходно! – Доктор Литтл захлопал хилыми ручонками. – Можно тост?

Роман с оцепенением смотрел, как слуга наливает ему в бокал шампанское. Он взял бокал словно бы чужой рукой, последним поднимая за тост, которого даже не слышал, потому что его захлестывала оглушительная паника.

Но прежде чем сделать глоток, он встретился взглядом с Элинор. Увидев в ее глазах страх, Роман понял, что девушка тоже чувствует себя загнанной в ловушку.

7

Небесные против Подземных

Когда Роман вернулся после ужина в свою комнату, было уже поздно. Его лоб и ладони вспотели.

Он женится на незнакомке. На девушке, которая смотрела на него с презрением.

Он скинул пиджак, сорвал с шеи галстук-бабочку. Сбросил ботинки, расстегнул рубашку и упал на колени посреди комнаты, свернувшись клубочком, словно это могло унять боль внутри.

Правда, он это заслужил. Это он виноват в том, что остался у отца единственным наследником.

Он заслужил быть несчастным.

Дыхание сбилось. Он закрыл глаза и твердил себе: «Вдох, выдох, вдох».

Тикали наручные часы. Проходили минуты, одна за другой. Он чувствовал запах ковра под собой – тянуло затхлой шерстью и немного обувным кремом.

Открыв наконец глаза, Роман заметил на полу листок бумаги.

Письмо от Айрис.

Он подполз и, дрожащими руками развернув лист, с удивлением прочитал очень короткое, но интригующее сообщение:

Что ты знаешь о Дакре и Энве?

На мгновение его обескуражил этот невинный на первый взгляд вопрос, но потом Роман начал перебирать в уме мифы, которые знал. Истории из старых книг, доставшихся от дедушки.

Отвлечься сейчас будет как нельзя кстати. Можно забыться, сосредоточиться на написании ответа, ведь Айрис нужны только факты, ничего более.

Роман встал и прошептал:

– Пожалуйста, включи лампу.

Старый особняк отозвался – настольная лампа загорелась, освещая комнату мягким золотистым светом. Роман подошел к встроенным книжным полкам и начал перебирать томики по мифологии, очень осторожно, потому что многие книги разваливались. Пока он размышлял, о каком мифе написать Айрис, из одного тома выпали несколько листов и опустились к его ногам.

Роман помедлил. Несколько страниц, пожелтевших от времени до цвета карамели, были исписаны дедушкиным почерком. Китт подобрал листы и просмотрел. Это был малоизвестный миф об Энве и Дакре.

Наверное, дедушка записал миф и вложил листы в книгу для сохранности. Он часто так делал, а потом забывал, куда воткнул свои заметки. Спустя годы после его смерти Роман натыкался на всякую всячину – от писем до разрозненных идей или фрагментов рассказов.

Просматривая рукописный текст, Роман понял, что это как раз подходящий миф, чтобы поделиться им с Айрис.

Усевшись за стол, Китт принялся перепечатывать его на машинке.

Тебе повезло. Так случилось, что я действительно кое-что знаю о Дакре и Энве. Поделюсь с тобой одним мифом. Я нашел его написанным от руки и незаконченным на листках, вложенных в старую книгу. Так что имей в виду: окончания нет, его мне еще предстоит найти.

Некогда существовали две семьи богов: Небесные и Подземные. Небесные правили наверху, а Подземные царствовали внизу. По большей части они ненавидели друг друга, что вполне в духе бессмертных, и нередко бросали друг другу вызовы, чтобы доказать, кто больше достоин страха, любви или поклонения смертных.

Дакр Подземный, высеченный из белого известняка с прожилками голубого огня, решил взять в плен кого-нибудь из врагов, потому что ему наскучило жить день за днем, сезон за сезоном, год за годом. Таково бремя бессмертия. Как бог жизненной силы и целительства он жаждал вызова. И потому Дакр спросил у живущего внизу человека, может ли тот назвать имя самого любимого Небесного божества – бога или богини, которого особенно любят и восхваляют смертные.

– Конечно, господин, – ответил человек. – Она играет на арфе так, что может растопить самые холодные сердца. Она направляет души после смерти, и прекраснее нее нет никого ни наверху, ни внизу.

Дакр решил, что должен заполучить эту Небесную богиню.

Он поднялся из земных недр, пробираясь через километры камня, корявые корни деревьев и горькую на вкус почву. Выбравшись на поверхность, он был ошеломлен мощью солнца. Ему пришлось три дня и три ночи просидеть в пещере, чтобы глаза привыкли к свету его врагов. И даже после этого он предпочитал выходить по ночам, при более мягком свете луны.

– Где Энва? – спрашивал он встречных смертных. – Где мне найти самую прекрасную из Небесных?

– В таком месте, где ты никогда не подумал бы ее искать, – отвечали ему.

И Дакр, которому в злобе своей не терпелось перевернуть каждый камень, решил позвать снизу своих гончих. Поджарые твари, порождающие кошмары, с огненными сердцами, прозрачной кожей и острыми клыками, гончие бродили по земле той ночью, выискивая красавицу и пожирая всех, кто попадался на пути. Ибо Дакр считал, что Энва приятна взору. Но когда взошло солнце, гончим пришлось вернуться вниз, в темноту, ибо они не нашли ту, кого искал Дакр.

Тогда он призвал из самых глубоких пещер эйтралов – огромных виверн с затянутыми пленкой глазами, перепончатыми крыльями и отравленными когтями. Они могли находиться на солнце и летали по небу в поисках красавицы, уничтожая все, что движется под ними. Но вдруг разразилась гроза, и яростный ветер трепал крылья эйтралов, грозя порвать. Поэтому Дакр отозвал тварей обратно вниз, хотя они тоже не нашли ту, кого он искал.

Тогда он решил сам бродить по земле и оказался на кладбище. Там он увидел женщину, совершенно обычную, по меркам Дакра, с длинными темными волосами и зелеными глазами, стройную, босую, одетую в простое домотканое платье. Дакр решил не тратить время и не расспрашивать ее об Энве.

Он прошел мимо, не удостоив ее лишнего взгляда, но отойдя подальше… услышал мелодию арфы, сладостную и золотистую, хотя небо было серым и дул холодный ветер. Услышал, как женщина поет, и этот голос пронзил его насквозь. Дакр был поражен ее красотой – красотой, которую не видел, но чувствовал, и он пополз к ней обратно через людские могилы.

– Энва, – позвал он. – Энва, идем со мной.

Она не прекратила играть, и ему пришлось подождать, пока она пела над каждой могилой. Дакр заметил, что земля свежевскопанная, словно этих людей похоронили совсем недавно.

Допев последнюю песню, она повернулась к нему.

– Дакр, Подземный бог, почему ты сеешь такой хаос среди невинных?

– О чем ты говоришь?

Она указала на могилы:

– Этих людей убили твои гончие и твои эйтралы. Ты со своими способностями мог исцелить их раны. Но ты этого не сделал, и теперь мне приходится песней отправлять их души в вечность, ибо твои создания забрали их до назначенного срока.

Дакр наконец нашел в себе силы подняться. Когда Энва смотрела на него, он чувствовал себя ничтожным и недостойным, и ему хотелось, чтобы она относилась к нему как-то иначе, а не с печалью и гневом.

– Я сделал это, чтобы найти тебя.

– Ты мог бы найти меня и сам, если бы потратил время на поиски.

– И теперь, когда я тебя нашел, пойдешь со мной вниз? Будешь ли жить в моей обители, дышать со мной одним воздухом? Будешь править со мной внизу?

Энва молчала. Дакр думал, что сейчас умрет от этой неопределенности.

– Я счастлива здесь, – сказала она. – Зачем мне идти с тобой вниз?

– Чтобы установить мир между нашими семьями, – ответил он, хотя на самом деле о мире думал в последнюю очередь.

– Думаю, нет, – сказала она и растворилась в ветре прежде, чем Дакр успел схватить ее за подол платья.

Он пылал яростью: Энва ускользнула. Отвергла его. И тогда Дакр решил обрушить свой гнев на невинных: он не станет их исцелять, и тогда Энве ничего не останется, кроме как ответить ему и принести себя в жертву.

Его гончие бесновались на земле. Его эйтралы носились в небесах. От его гнева содрогалась земля и возникали новые разломы и пропасти.

Но он был прав. Как только начали страдать невинные, Энва пришла к нему.

– Я пойду с тобой в подземное царство, – сказала она. – Я буду жить с тобой в темноте, но с двумя условиями: ты установишь мир, и ты будешь позволять мне петь и играть на моем инструменте, когда я захочу.

Дакр, околдованный ею, с готовностью согласился. Он забрал Энву с собой. Но он не знал, что сделает ее музыка, когда будет звучать глубоко под землей.

Роман закончил печатать. Лопатки ныли, в глазах расплывалось. Он посмотрел на часы, от усталости едва различая стрелки.

Похоже, была уже половина третьего ночи. А вставать нужно в шесть тридцать.

На миг он закрыл глаза, заглядывая внутрь себя. Его душа была спокойна, удушающая паника прошла.

Собрав листы, он аккуратно сложил их втрое и отослал миф Айрис.

8

Сэндвич со Старой Душой

Роман Китт опаздывал.

За три месяца, что Айрис работала в «Вестнике», он не опоздал ни разу. Ей вдруг стало любопытно, почему это случилось сейчас.

Девушка задержалась у буфета, готовя себе свежий чай и ожидая, что он придет с минуты на минуту. Он не появился, и она пошла на свое место мимо стола Романа, где задержалась, чтобы переставить жестяную банку с карандашами, маленький глобус, три словаря и еще два словаря синонимов, зная, как это его рассердит.

Вернувшись на свое место, она наблюдала, как вокруг пробуждался к жизни «Вестник». Загорались настольные лампы, зажигались сигареты; сотрудники разливали чай, принимали звонки, шуршали бумагой и стучали печатными машинками.

Похоже, день будет хороший.

– Чудесная прическа, Уинноу! – сказала Сара, подходя к столу Айрис. – Почаще завивай волосы.

Айрис смущенно потрогала буйные локоны, падавшие на плечи.

– Спасибо, Приндл. Китт звонил сказать, что заболел?

– Нет, – ответила Сара. – Но я только что получила объявление, которое мистер Китт хотел бы опубликовать в завтрашнем номере, на самом видном месте в колонке объявлений.

Она протянула Айрис лист с сообщением.

– Мистер Китт? – переспросила Айрис.

– Отец Романа.

– А. Погоди, это же?..

– Да. – Сара наклонилась ближе. – Надеюсь, это тебя не расстроило, Уинноу. Клянусь, я не знала, что он с кем-то встречается.

Айрис попыталась улыбнуться, но улыбка не коснулась ее глаз.

– А почему это должно меня расстроить, Приндл?

– Я всегда думала, что из вас бы получилась прекрасная пара. Кое-кто в редакции – не я, разумеется, – ставил на то, что вы все-таки будете вместе.

– Ставили на меня с Киттом?

Сара кивнула, прикусив губу, словно боялась реакции Айрис.

– Что за глупость, – Айрис натянуто рассмеялась, но к щекам вдруг прилил жар. – Мы с Киттом как пламя и лед. Если бы нам пришлось надолго остаться в одной комнате, мы бы поубивали друг друга. Кроме того, он никогда на меня так не смотрел. Ты понимаешь, о чем я?

«Боги, заткнись, Айрис!» – сказала она сама себе, сообразив, что болтает чепуху.

– О чем, Уинноу? Однажды я видела, как он…

Сара не успела больше ничего сказать, потому что ее позвал Зеб. Бросив на Айрис обеспокоенный взгляд, она поспешно ушла.

Девушка вжалась в спинку стула и прочла:

Мистер и миссис Рональд М. Китт

с радостью сообщают о помолвке своего сына,

Романа К. Китта, с мисс Элинор А. Литтл,

младшей дочерью доктора Германа О. Литтла

и миссис Торы Л. Литтл.

Свадьба состоится через месяц

в соборе досточтимой Альвы в центре Оута.

Подробности и фотография будут позже.

Айрис прикрыла рот рукой, запоздало сообразив, что у нее накрашены губы. Она вытерла с ладони размазанную помаду и отложила сообщение, будто оно ее обжигало.

Значит, Роман Капризный Китт помолвлен. Прекрасно. Люди каждый день обручаются. Айрис все равно, что он делает, это его жизнь.

Может, он вчера засиделся допоздна с невестой и из-за этого теперь опаздывает.

Представив это, Айрис с отвращением поморщилась и приступила к работе.

Не прошло и пяти минут, как Роман вошел в офис. Одет он был, как всегда, безукоризненно: свежая накрахмаленная рубашка, кожаные подтяжки, отутюженные черные брюки без единой пылинки или ворсинки. Темные волосы зачесаны назад, но сам бледный.

Айрис наблюдала из-под ресниц, как он с тяжелым стуком ставит сумку. Она ждала, когда он заметит беспорядок на столе, нахмурится и бросит на нее сердитый взгляд. Потому что только она тратила время на то, чтобы раздражать его таким образом.

Она ждала, но Роман не реагировал. Он тупо смотрел в стол с застывшим лицом. В его глазах почти не было света, и Айрис поняла: что-то не так. Пусть он разодет и опоздал всего на несколько минут, но что-то его гложет.

Подойдя к буфету, он выбрал заварочный чайник – а их всегда заваривалось как минимум пять – и, налив самую большую чашку, какую только нашел, вернулся на свое место. Как только он сел, Айрис больше не могла его видеть, но, хотя в офисе стоял гул голосов, знала, что Роман Китт сидит, бессмысленно уставившись на пишущую машинку. Как будто позабыл все слова.

К полудню Айрис напечатала стопку объявлений и положила их Зебу на стол, а потом прихватила сумку и остановилась рядом с Романом.

Она заметила, что, во-первых, лист бумаги в его печатной машинке удручающе чист, хотя по столу разбросаны рукописные заметки. И во-вторых, он прихлебывает чай, хмуро уставившись на этот чистый лист, как будто тот ему задолжал.

– Прими поздравления, Китт, – сказала Айрис.

Он вздрогнул и закашлялся, поперхнувшись чаем, а потом поднял на нее голубые глаза, горящие яростным блеском. Айрис заметила, как гнев сменяется потрясением. Он окинул взглядом ее длинные пышные волосы, потом опустился ниже, хотя на ней была обычная непримечательная одежда. И, наконец, поднял взгляд к ее вишнево-красным губам.

– Уинноу, – осторожно произнес он, – с чем ты меня поздравляешь?

– С помолвкой, Китт.

Он поморщился, как от удара.

– Откуда ты знаешь?

– Твой отец хочет завтра разместить объявление. На самом видном месте.

Роман отвел взгляд обратно на пустой лист.

– Замечательно, – насмешливо отозвался он. – Дождаться не могу.

Она не ожидала от него такой реакции, и ее любопытство возросло.

– Тебе не нужна помощь со статьей о пропавших без вести солдатах? – ни с того ни с сего предложила она. – Могу помочь.

– Как? – с подозрением спросил он.

– Мой брат пропал на фронте.

Роман заморгал, словно не мог поверить, что эти слова сорвались с ее уст. Айрис тоже едва верила. Она думала, что сразу пожалеет о том, что ляпнула что-то настолько личное, но поймала себя на прямо противоположном: на облегчении. Наконец-то она облекла в слова то, что не давало ей покоя.

– Я знаю, что ты ненавидишь сэндвичи, – добавила она, убирая за ухо локон. – Но я сейчас пойду в кулинарию, чтобы купить парочку и съесть их на скамейке в парке. Если хочешь моей помощи, ты знаешь, где меня найти. Постараюсь удержаться от искушения съесть оба, если все-таки решишь прийти, но ничего не обещаю.

Айрис направилась к двери прежде, чем закончила фразу. Пока она ждала медленный, словно увязший в смоле лифт, в груди тлел уголек. Она уже начала сгорать со стыда, когда почувствовала колебание воздуха возле локтя. Даже не глядя Айрис поняла, что это Роман. Узнала его одеколон – дурманящая смесь специй и хвои.

– Я не ненавижу сэндвичи, – сказал он, уже больше походя на себя прежнего.

– Но не любишь, – заявила она.

– Просто я слишком занят. А они отвлекают. Отвлекаться может быть опасно.

Двери лифта открылись. Айрис вошла внутрь и повернулась к Роману. На ее губах заиграла улыбка.

– Я поняла, Китт. От сэндвичей сейчас одни проблемы.

Она вдруг осознала, что понятия не имеет, о чем они толкуют: в самом ли деле о сэндвичах, или о ней, или о том, как он к ней относится, или об этой неуверенности между ними.

Он медлил так долго, что ее улыбка потускнела, а поза снова стала напряженной.

«Ты дура, Айрис, – мысленно отругала она себя. – Он помолвлен! Он любит другую. Он не хочет с тобой обедать, просто хочет, чтобы ты помогла со статьей. И, во имя всех богов, с чего это ты помогаешь ему?»

Она переключила внимание на щиток, снова и снова нажимая на кнопку, словно хотела поторопить лифт и уехать прочь. Роман вошел в лифт прежде, чем двери закрылись.

– Кажется, ты говорила, что здесь лучшие маринованные огурчики, – сказал Роман двадцать минут спустя.

Он сидел на скамейке в парке рядом с Айрис и разворачивал завернутый в газету сэндвич. На хлебе лежал тоненький жалкий огурчик.

– Нет, это в другом месте, – ответила Айрис. – У них все лучшее, но в День мира они закрыты.

Мысли о богах и днях недели заставили ее вспомнить письмо, лежавшее у нее в сумке, которая стояла на скамейке между ней и Романом. Айрис была потрясена, когда проснулась и увидела целую кипу бумаг с мифом, который она так жаждала узнать. С мифом, в котором упоминались эйтралы.

Интересно, кто шлет эти письма? Сколько ему лет? Из какого он времени?

Хмыкнув, Роман убрал огурчик и откусил сэндвич.

– Ну как? – поинтересовалась Айрис.

– Что как?

– Тебе нравится сэндвич?

– Неплохо. – Роман откусил еще. – Но было бы лучше, если б хлеб не отсырел от этого жалкого подобия маринованного огурца.

– В твоих устах это наивысшая похвала.

– На что ты намекаешь, Уинноу? – ощетинился он.

– Что ты точно знаешь, чего хочешь. И в этом нет ничего плохого, Китт.

Они продолжали есть в неловкой тишине. Айрис уже начала жалеть, что пригласила его, пока Роман не нарушил молчание шокирующим признанием.

– Ладно, – вздохнул он. – Я чувствую себя обязанным извиниться за то, что сказал тогда. Когда ты только пришла в редакцию, я позволил себе поддаться предубеждению и подумать, что раз уж ты не окончила школу, то не доставишь мне никаких проблем.

Он сделал паузу, чтобы открыть сэндвич, переложить помидор и сыр и выбросить ломтик красного лука. Айрис наблюдала за ним с долей восхищения.

– Прости, что сделал о тебе поспешные выводы. Это было неправильно с моей стороны.

Она не знала, что ответить. Ей даже в голову не приходило, что Роман Кичливый Китт будет перед ней извиняться. Правда, она никогда не думала и о том, что будет сидеть с ним в парке и есть сэндвич.

– Уинноу? – Роман смотрел на нее, и почему-то в его голосе звучало волнение.

– Ты хотел меня вытеснить?

– Поначалу да. – Он смахнул с колен воображаемые крошки. – А потом, когда ты отхватила первое задание и я прочел твою статью… Я понял, что ты способнее, чем я думал. Что я ошибся в своих предположениях. И что ты заслуживаешь повышения, если заработаешь его.

– Сколько тебе лет, Китт?

– А на сколько выгляжу?

Айрис внимательно рассмотрела его лицо, легкую щетину на подбородке. Теперь, вблизи, она видела изъяны в его «идеальной» внешности. Он не побрился утром – наверное, не было времени. Она перевела взгляд на копну черных волос, густых и волнистых. Теперь она могла сказать, что он, встав с постели, сразу помчался на работу. Это заставило ее представить его в постели. Придет же такое в голову!

Ее молчание затянулось.

Роман поймал ее взгляд, и она невольно отвела глаза.

– Тебе девятнадцать, – предположила она. – Но душа у тебя старая, правда?

Он лишь рассмеялся.

– Значит, я права. – Айрис подавила искушение рассмеяться вместе с ним, потому что, конечно, смех у него оказался из тех, которые не просто слышишь, а чувствуешь где-то в груди. – А теперь расскажи о ней.

– О ком? О моей музе?

– О твоей невесте. Элинор А. Литтл, – уточнила Айрис, хотя ей было интересно знать, что именно его вдохновляет. – Разве что она и есть твоя муза, что было бы очень романтично.

Роман молчал; недоеденный сэндвич лежал у него на коленях.

– Нет, она не моя муза. Я видел ее всего один раз. Мы обменялись любезностями и сидели напротив друг друга за столом с нашими родителями.

– Ты не любишь ее?

Роман смотрел вдаль. Айрис думала, что он не ответит, но он проговорил:

– Разве можно полюбить незнакомку?

– Может, со временем, – произнесла Айрис, удивляясь, почему обнадеживает его. – Зачем же ты на ней женишься, если не любишь?

– Ради блага наших семей, – сказал он холодно. – А теперь… Ты любезно предложила помочь со статьей. Какую помощь ты можешь мне оказать, Уинноу?

Айрис отложила сэндвич.

– Я могу посмотреть заметки, которые ты уже собрал?

Роман колебался.

– Ладно, проехали, – махнула она рукой. – Бестактно было спрашивать. Я бы тоже никогда не показала тебе свои.

Он без слов полез в сумку и вручил ей блокнот.

Айрис начала перелистывать страницы. Роман вел записи методично и организованно. Приводил множество фактов, цифр и дат. Айрис прочла несколько строчек черновика, и, наверное, на ее лице появилось страдальческое выражение, потому что Роман заерзал.

– Что такое? – спросил он. – Я сделал что-то неправильно?

Айрис закрыла блокнот.

– Нет, пока что ты не сделал ничего неправильного.

– Это стенограмма, Уинноу. Я расспрашивал родителей об их пропавшей дочери. Это их ответы. Я старался отразить это в своей заметке.

– Да, но здесь нет чувств. Нет эмоций, Китт. Ты задаешь родителям такие вопросы: «Когда вы в последний раз получали вести о вашей дочери?», «Сколько ей лет?», «Почему она захотела сражаться за Энву?» И ты приводишь факты, но не спрашиваешь, как они живут или что они могут посоветовать людям, которые переживают такой же кошмар. Или даже что газеты или общество могут для них сделать. – Айрис отдала ему блокнот. – Я думаю, в этой статье твои слова должны разить как нож. Читатели должны почувствовать эту рану в своей груди, даже если они сами никогда не теряли близких.

Роман пролистал блокнот и открыл на чистой странице. Поискав в сумке ручку, он спросил:

– Можно?

Айрис кивнула. Девушка смотрела, как он записывает ее слова изящным почерком.

– Ты упомянула, что твой брат пропал без вести. Не хочешь об этом рассказать?

– Он поступил на службу пять месяцев назад. Мы с Форестом всегда были очень близки. Поэтому когда он пообещал писать, я знала, что он напишет. Но проходила неделя за неделей, а писем все не было. Тогда я стала ждать письма от его командира – из тех, что посылают, когда солдат убит или пропал без вести. От командира тоже ничего не пришло. Поэтому у меня остается слабая надежда, что Форест все-таки жив, просто не может ничего сообщить. Или его отправили на опасное задание, и он не рискует выходить на связь. По крайней мере, так я себя убеждаю.

– И что ты при этом чувствуешь? – спросил Роман. – Как бы ты это описала?

Айрис молчала.

– Тебе не обязательно отвечать, – торопливо добавил он.

– Это как носить обувь, которая мала, – прошептала она. – Ты замечаешь это с каждым шагом. Как мозоли на пятках. Как кусок льда в груди, который никогда не тает, и ты можешь спать лишь несколько часов, потому что всегда думаешь, где он. Это беспокойство просачивается в твой сон. Жив ли он, ранен или болен? В некоторые моменты хочется оказаться на его месте, неважно, какой ценой. Просто чтобы узнать его судьбу и обрести покой.

Она смотрела, как Роман все записывает. Он помолчал, глядя в блокнот.

– Не возражаешь, если я процитирую тебя в статье?

– Можешь цитировать, но я предпочитаю остаться анонимной. Отри знает, что мой брат на войне, но больше никому в «Вестнике» об этом неизвестно. Я бы предпочла, чтобы так и оставалось впредь.

Роман кивнул.

– Мне очень жаль, Уинноу. Я про твоего брата.

Два добрых слова от Романа Китта всего за час? Поистине сегодня день сюрпризов.

Когда они начали собираться на работу, по парку пронесся порыв холодного ветра. Айрис поежилась в своем тренче, глядя на голые ветки, которые трещали над головой.

Интересно, не отдала ли она сейчас ненароком повышение Роману Китту?

9

Один фрагмент брони

Мамы дома не оказалось.

«Не паникуй», – сказала себе Айрис, стоя в пустой квартире. Эти слова она мысленно повторяла снова и снова, как заезженная пластинка.

Эстер скоро придет. Случайно задержалась в клубе, где пьет и танцует. Но она всегда возвращается, когда заканчиваются деньги или заведение закрывается в полночь. Нечего паниковать. Она ведь пообещала Айрис, что исправится. А может, она вообще не в клубе, а пытается вернуться на прежнюю работу в «Разгульной закусочной».

Тем не менее тревога не уходила, и легкие у Айрис сжимались при каждом вдохе.

Она знала, что поможет унять бурлящее в ней беспокойство. Теперь девушка прятала ее под кроватью – печатную машинку, на которой бабуля когда-то писала стихи. Печатную машинку, которую унаследовала Айрис и на которой с тех пор писала письма «Это не Форесту».

Она оставила для матери входную дверь незапертой и со свечой вошла в свою комнату, где с удивлением обнаружила на полу лист бумаги. Ее загадочный друг по переписке написал снова, хотя она еще не ответила на письмо с мифом.

Может, этот человек из другого времени? Жил когда-то в этой самой комнате, задолго до Айрис? А может, ему будет предназначено судьбой жить здесь через много лет в будущем? Может, ее письма каким-то образом проваливаются через разлом во времени, но причина заключается в этом самом месте?

Айрис подобрала бумагу и присела на край кровати, чтобы прочитать.

Тебе когда-нибудь казалось, что ты носишь броню день за днем? И что когда люди смотрят на тебя, видят лишь блеск стали, в которую ты себя так старательно заковал? Видят то, что хотят в тебе видеть, – искаженное отражение собственного лица, или кусочек неба, или тень, отброшенную зданиями? Они всегда видят все твои ошибки, все промахи и все случаи, когда ты обижаешь или разочаровываешь их. Как будто в их глазах ты – только это и ничего больше.

Как можно это изменить? Как можно жить собственной жизнью и не чувствовать себя виноватым?

Пока она перечитывала письмо во второй раз, впитывая слова и размышляя над ответом на откровение, которое казалось столь личным, что она сама могла произнести его шепотом, под дверью появилось еще одно письмо. Айрис встала, чтобы подобрать его, и впервые по-настоящему попыталась представить, что это за человек. Попыталась, но у нее ничего не вышло, кроме звезд, дыма и слов, напечатанных на бумаге.

Она абсолютно ничего о нем не знала. Но прочитав этот крик души… она жаждала узнать больше.

Айрис развернула второе письмо с торопливыми строчками.

Искренне прошу прощения, что побеспокоил тебя такими размышлениями. Надеюсь, я тебя не разбудил. Отвечать не нужно. Мне кажется, это хорошо, когда можешь просто выплеснуть чувства и мысли на бумагу.

Опустившись на колени, Айрис вытащила из-под кровати печатную машинку, заправила в нее чистый лист и села, оценивая технические возможности этого механизма. Потом медленно начала печатать, мягко касаясь пальцами клавиш. Мысли полились на бумагу.

Думаю, все мы носим броню. Не носят только дураки, рискующие снова и снова раниться, натыкаясь на острые углы мира. Но если я чему-то научилась у этих дураков, так это тому, что в уязвимости заключена сила, которой большинство из нас боятся. Чтобы снять броню и позволить людям видеть тебя таким, какой ты есть, нужна смелость. Порой я чувствую себя так же, как и ты: я не могу показаться людям такой, какая я есть. Но тихий внутренний голос твердит: «Если будешь так отгораживаться, то многое упустишь».

Наверное, можно начать с одного человека. С того, кому доверяешь. Ты убираешь для него фрагмент брони и впускаешь свет, даже если тебе неуютно. Возможно, так учатся мягкости, но вместе с тем силе, даже сквозь страх и неуверенность. По одному фрагменту стали на одного человека.

Я говорю это, прекрасно зная, что сама полна противоречий. Из моих писем ты знаешь, что мне нравится смелость моего брата, но при этом я его ненавижу за то, что он бросил меня ради войны богов. Я люблю маму, но и ненавижу за то, что сделала с ней выпивка. Словно она тонет, а я не знаю, как ее спасти. Я люблю слова, которые пишу, пока не начинаю сознавать, как я их ненавижу, как будто мне вечно суждено вести войну внутри себя.

Тем не менее я продолжаю идти вперед. Иногда мне страшно, но чаще всего я просто хочу добиться того, о чем мечтаю: мира, в котором мой брат дома, в безопасности, мама в порядке, а я пишу то, что не презираю. Пишу слова, которые для кого-то что-то значат, словно я бросила веревку в темноту и чувствую, как где-то далеко за нее ухватились.

Ну вот, теперь я позволила мыслям и чувствам выплеснуться. Наверное, я отдала тебе фрагмент брони. Вряд ли ты будешь возражать.

Айрис отправила письмо через порог и велела себе не ждать ответа. По крайней мере, не в самое ближайшее время.

После этого она начала работать над эссе, пытаясь определиться с темой, но внимание постоянно устремлялось к дверце шкафа, к теням на пороге и к незнакомцу, обитающему где-то по другую сторону.

Она прервалась, чтобы узнать, который час. Половина одиннадцатого. Может, пойти на поиски мамы? Беспокойство сдавливало грудь, но Айрис не знала, куда идти. И вообще, безопасно ли бродить одной так поздно?

«Она скоро вернется. Она всегда возвращается, когда клубы закрываются в полночь».

Из портала выскользнуло письмо, вернув Айрис в реальность. Девушка подняла его, и бумага захрустела в пальцах.

Один человек. Один фрагмент брони. Я попробую. Спасибо.

10

Девятый участок

На следующий день офис гудел от поздравлений.

Айрис, прислонившись к буфету, смотрела, как Романа приветствуют улыбками и хлопают по спине.

– Прими поздравления, Китт!

– Говорят, мисс Литтл красивая и блестяще образованная. Удачная партия!

– Когда свадьба?

Роман в накрахмаленной рубашке, начищенных кожаных ботинках, чисто выбритый и с зачесанными назад черными волосами улыбался и вежливо принимал все поздравления. Еще одна идеальная видимость. Если бы Айрис не знала правды, если бы не сидела с ним на скамейке в парке и не слышала его признания о том, как не хочется жениться на незнакомке, – она бы решила, будто он счастлив.

Не приснился ли ей тот обеденный перерыв, когда они разговаривали почти как старые друзья? Когда он слушал, смеялся и извинялся. Теперь это вдруг показалось горячечным бредом.

Наконец суматоха улеглась. Роман бросил сумку и, должно быть, наконец почувствовал, что Айрис на него смотрит. Он поднял голову и перевел взгляд поверх моря столов, бумаг и разговоров на другую сторону офиса.

Мгновение Айрис не могла пошевелиться. Маска, которую он носил для всех остальных – улыбка, веселье в глазах, румянец на щеках, – потускнела, и Айрис увидела усталость и тоску.

Это задело в ней какую-то струну – музыку, которую она ощутила внутри настолько глубоко, что отвела взгляд первой.

Айрис работала над черновиком эссе, вдохновленная мифом, который она получила из платяного шкафа, когда к ней подошла Сара с листком бумаги.

– Только что передал констебль по телефону. – Сара положила листок на стол Айрис. – Надеялся, что мы сможем втиснуть это в завтрашний номер.

– Что это? – спросила Айрис, занятая своим эссе.

– Не знаю, как это определить. Утром полиция нашла тело, и они надеются, что кто-нибудь сможет ее опознать. Здесь описание. Ужасно, правда? Такая страшная смерть.

Айрис прекратила печатать, не убирая рук с клавиш, глянула на бумагу и невыразительно сказала:

– Хорошо. Я этим займусь. Спасибо, Приндл.

Подождав, пока Сара отойдет, Айрис прочла заметку, и слова поплыли перед глазами, прожигая мозг, пока она не почувствовала себя так, будто пытается протиснуться в какое-то тесное пространство. В длинный узкий туннель.

Вчера вечером около 22:45 трамвай сбил насмерть женщину. Документов при ней не оказалось. Лет сорока пяти, волосы светло-каштановые, кожа светлая. Она была босиком, в фиолетовом плаще. Если вы что-нибудь о ней знаете или можете опознать, пожалуйста, обращайтесь в Девятый участок к констеблю Стратфорду.

Айрис поднялась с заметкой в руках, ноги подкашивались. Тяжесть в груди стала невыносимой. Она не забыла схватить свою матерчатую сумку, но тренч остался висеть на стуле. Настольную лампу она оставила включенной, страницу с эссе – в печатной машинке и просто вышла из редакции через стеклянную дверь, не сказав никому ни слова.

Нажав кнопку лифта, она ощутила тошноту.

Лифт ехал слишком долго, и она побежала вниз по лестнице, спотыкаясь на ступеньках и дрожа так сильно, что едва успела выскочить из вестибюля, прежде чем ее вырвало в горшок с цветком на мраморной ступеньке.

Выпрямившись, Айрис вытерла рот и пошла к Девятому участку, который находился недалеко от ее дома.

«Это не она, – снова и снова твердила себе девушка, с каждым шагом подходя все ближе. – Это не она».

Но Айрис не видела мать больше двадцати четырех часов. Утром та не лежала на диване, как вчера. Айрис решила, что мама в своей спальне, за закрытыми дверями. Надо было проверить, убедиться, потому что теперь ее терзали сомнения.

Добравшись до участка, девушка помедлила, будто если она не зайдет, то ничего страшного не случится. Наверное, Айрис простояла на ступеньках достаточно долго, потому что когда к ней подошел полицейский, к ногам уже протянулись длинные тени, и она вся дрожала.

– Мисс? Мисс, нельзя вот так стоять на ступеньках. Уходите.

– Я пришла опознать тело, – прохрипела она.

– Прекрасно. Пожалуйста, идите за мной.

От коридоров в участке осталось размытое впечатление кремовых стен и неровного дощатого пола. Когда они вошли в процедурную, там стоял сильный запах медикаментов; яркий свет слепил глаза.

Айрис резко остановилась.

Коронер в белом халате и кожаном фартуке стоял с папкой-планшетом в руках. Рядом с ним на металлическом столе лежало тело.

Казалось, что Эстер спит, если бы не неестественная поза под простыней и глубокая рана на лице. Айрис шагнула вперед, будто надеялась, что мама шевельнется, если взять ее за руку. Каким-то образом почувствует прикосновение дочери, и это выдернет ее из пропасти, в которую ее затянуло. Выдернет их обеих из кошмара, в котором они оказались.

– Мисс? – позвал коронер, и его гнусавый голос эхом прокатился по ней. – Вы можете опознать эту женщину? Мисс, вы меня слышите?

Рука Айрис застыла в воздухе. Перед глазами заплясали звезды. Она смотрела на маму: мертвая, бледная, Эстер была так далеко, что Айрис до нее никогда не дотянуться.

– Да, – прошептала девушка и рухнула в объятия темноты.

11

Разлом

Когда Айрис возвращалась домой из участка, неся коробку с мамиными вещами, было темно, холодно и далеко за полночь. В воздухе клубился туман, превращая свет фонарей в золотые омуты. Но Айрис почти не чувствовала холода и мостовой под ногами.

К тому времени, как она вошла в квартиру, ее волосы и одежда пропитались влагой. Разумеется, в квартире царили тишина и тени. Надо теперь к этому привыкать. Но девушка все равно вглядывалась в темноту – вдруг увидит маму, огонек ее сигареты или кривую улыбку? Айрис напрягла слух, стараясь услышать в оглушительной тишине хоть какие-то признаки жизни – звяканье бутылки или негромкое пение любимой песни.

Ничего. Ничего, кроме ее собственного натужного дыхания, коробки с вещами и счета из похоронного бюро за то, что мамино тело превратили в пепел.

Она поставила коробку и зашла в комнату Эстер. Растянулась на смятой постели. У нее почти получалось обмануть себя, вспоминая времена до того, как мать угодила в когти к алкоголю. До того, как уехал Форест. Айрис почти погрузилась в блаженство прошлого, когда Эстер, работавшая официанткой в закусочной чуть дальше по улице, любила смеяться и рассказывать истории. Когда каждый вечер расчесывала длинные волосы дочери и спрашивала о школе. О том, какие книги она читает. Что она пишет.

«Когда-нибудь ты станешь знаменитой писательницей, Айрис, – говорила мама, заплетая ее длинные каштановые волосы проворными пальцами. – Запомни мои слова. Я буду тобой гордиться, милая».

Айрис позволила себе разрыдаться. Она выплакивала воспоминания в мамину подушку, пока не вымоталась так, что ее снова затянула темнота.

Айрис проснулась от упорного стука в переднюю дверь.

Она резко села на постели; ноги запутались в простынях, покрытых винными пятнами. В окно лился солнечный свет, и на миг Айрис растерялась. Который час? Она никогда не просыпалась так поздно…

Добравшись до часов на маминой тумбочке, Айрис обнаружила, что уже половина двенадцатого.

«О боги!» – подумала она, вставая с кровати на нетвердых ногах. Почему она проспала? И почему в маминой постели?

Воспоминания нахлынули разом. Заметка для «Вестника», Девятый участок, холодное, бескровное тело мамы под простыней.

Айрис споткнулась, вцепившись в растрепанные волосы.

Настойчивый стук раздался снова. А потом из-за двери ее позвал голос – голос, который она хотела слышать в последнюю очередь.

– Уинноу? Уинноу, ты здесь?

Перед ее квартирой стоял Роман Китт и стучал в дверь.

Сердце заколотилось. Айрис вышла в гостиную и заглянула в дверной глазок. Да, это он, стоял с перекинутым через руку тренчем, и вид у него был встревоженный.

– Уинноу? Если ты здесь, пожалуйста, открой дверь.

Девушка продолжала смотреть на него и заметила, что его тревога сменяется страхом. Он опустил руку на дверную ручку. Когда ручка повернулась и дверь начала открываться, Айрис с испугом поняла, что забыла вчера запереть ее.

У нее было всего три секунды, чтобы отскочить назад прежде, чем дверь открылась. Айрис стояла в лучах солнечного света, а сердце колотилось где-то у горла, когда Роман увидел ее.

Наверное, вид у нее был пугающий, потому что Китт вздрогнул. Затем, переведя дыхание, он перешагнул через порог.

– С тобой все хорошо?

Девушка застыла, когда он окинул ее взглядом. На долю секунды Айрис так обрадовалась при виде него, что чуть не заплакала. Но потом осознала две ужасные вещи. Во-первых, блузка на ней расстегнула почти до пупка. Опустив взгляд, она увидела белые кружева своего лифчика, который, без сомнения, Роман уже заметил. Ахнув, Айрис дрожащей рукой попыталась стянуть ткань.

– Надеюсь, я не помешал, – очень странным голосом произнес он.

У Айрис ушло еще две секунды, чтобы понять: он подумал, что она тут с кем-то. У нее отхлынула кровь от лица.

– Нет, я одна дома, – прохрипела она, но он уже перевел взгляд за ее спину, словно ожидал, что из спальни выйдет кто-то еще.

И в эту секунду на нее обрушилось второе ужасное открытие. Роман Высший Класс Китт стоит у нее дома. Ее соперник стоит посреди ее квартиры и видит, какой тут беспорядок. Видит оплывшие свечи на буфете, скопившиеся после долгого времени, когда она не могла позволить себе электричество; винные бутылки, которые еще предстоит собрать и выбросить. Видит, как пусто в гостиной, и что обои выцвели и отваливаются от стен.

Айрис отступила; ее гордость была ранена. Было просто невыносимо, что Роман видит ее такой. Невыносимо, что видит, в каком бардаке она живет. Видит в худший день ее жизни.

– Уинноу? – Он шагнул ближе, словно Айрис потянула его за собой. – С тобой все хорошо?

– Все хорошо, Китт, – ответила девушка, удивившись, как хрипло звучит ее голос, словно она не разговаривала много лет. – Что ты здесь делаешь?

– Мы все беспокоимся. Ты вчера рано ушла с работы и не появилась сегодня утром. Все хорошо?

Айрис сглотнула, разрываясь между желанием рассказать правду и скрыть свою боль. Она уставилась ему в грудь, не в силах смотреть в глаза. До нее дошло: если она расскажет о маме, он будет жалеть ее еще сильнее. А этого ей хотелось меньше всего.

– Да. Прошу прощения, что вот так ушла вчера. Просто почувствовала себя плохо. И сегодня проспала.

– Может, вызвать доктора?

– Нет! – Она откашлялась. – Но все равно спасибо. Мне уже лучше. Передай Отри, что приду завтра пораньше.

Роман кивнул, но продолжал пристально ее рассматривать, словно почуял ложь.

– Тебе что-нибудь нужно? Ты не голодна? Может, принести сэндвич, или супа, или еще чего-нибудь?

Айрис изумленно вытаращилась, потрясенная его предложением. Он снова начал осматривать комнату, отмечая беспорядок, который она так отчаянно хотела спрятать. Внутри поднялась паника.

– Нет! Нет, мне ничего не нужно. Можешь идти, Китт.

Он нахмурился. Солнечный свет заливал его фигуру, но на лице плясали тени.

– Разумеется. Я уйду, если хочешь. Кстати, я принес твой плащ.

– Хорошо. Тебе, э… не следовало так утруждаться.

Она неловко взяла плащ, все еще придерживая блузку и избегая смотреть ему в глаза.

– Мне было нетрудно, – сказал он.

Айрис почувствовала, что он смотрит на нее, будто пытаясь заставить ее поднять взгляд.

Она была не в силах.

Она просто сломается, если посмотрит на него, и хотелось, чтобы он наконец ушел.

– Ты запрешь за мной дверь? – спросил Роман.

Айрис кивнула, прижимая тренч к груди.

Он наконец закрыл дверь.

Она продолжала стоять в пустой квартире, как будто пустила корни и приросла к месту.

Минуты текли, но она едва замечала ход времени. Все казалось искаженным, словно она смотрела на свою жизнь сквозь треснувшее стекло. В воздухе кружили пылинки. Глубоко вздохнув, девушка пошла запирать дверь, но потом передумала и снова заглянула в глазок.

Роман все еще стоял там, сунув руки в карманы. Темные волосы были растрепаны. Он ждал. Внутри вспыхнуло раздражение, и Айрис наконец заперла замок.

Услышав щелчок, Роман Китт развернулся и ушел.

12

Тень, которую ты носишь в себе

Остаток дня Айрис провела как в тумане, пытаясь все осознать. Ее жизнь словно разбилась на сотни кусков, и она не представляла, как собрать их воедино. Казалось, что боль никогда не утихнет. Девушка бродила по квартире, словно призрак, обкусывая ногти.

В конце концов, уже в сумерках Айрис уселась на полу в своей комнате и вытащила бабулину пишущую машинку.

Если думать слишком долго, слова превращались в лед. Поэтому Айрис не думала, пропуская слова через сердце к разуму, а потом по рукам к кончикам пальцев. Она писала:

Иногда я боюсь любить людей.

Все, кто мне дорог, рано или поздно покидают меня: их забирает смерть, они уходят на войну или просто не хотят меня видеть. Они уходят туда, где мне их не найти; туда, куда мне не добраться. Я не боюсь оставаться одна, но мне надоело, что меня бросают. Надоело перестраивать свою жизнь после того, как из нее уходят люди. Я похожа на мозаику, в которой не хватает фрагментов, и кажется, что мне больше никогда не испытать подлинного ощущения полноты.

Вчера я потеряла близкого человека, и эта потеря еще кажется нереальной.

Я не знаю, кто ты и где ты. Проживаешь ли ты этот самый час и эту минуту, что и я, или жил за десятки лет до меня или в грядущие годы. Не знаю, что нас связывает: волшебный порог, кости поверженного бога или еще что-то, что нам только предстоит выяснить. Прежде всего я не знаю, почему пишу тебе сейчас. И все-таки пишу, пытаюсь до тебя дотянуться. Пишу незнакомцу, и вместе с тем – другу.

Все письма, которые ты получал на протяжении нескольких месяцев… Я думала, что пишу Форесту. Я писала, стиснув зубы, с непоколебимой надеждой, что письма дойдут до него через разделяющие нас километры. Что брат прочитает мои слова, даже если они пропитаны болью и яростью, и вернется домой, заполнит пустоту во мне и приведет мою жизнь в порядок.

Но я понимаю, что люди – это просто люди, со своими страхами, мечтами, желаниями, болью и ошибками. Я не могу ожидать, что кто-то заполнит пустоту во мне. Я должна сделать это сама. Думаю, я всегда писала для себя, чтобы разобраться в своих потерях, тревогах и запутанных амбициях. Даже сейчас я думаю о том, как легко потеряться в словах и в то же время найти себя.

Надеюсь, в моих письмах есть смысл. А, может, и нет, потому что хотя я пишу для тебя, но и для себя тоже. Я не жду от тебя ответа, но мне становится легче, когда я знаю, что меня слышат. Что кто-то читает мои излияния.

Легче знать, что сейчас не одна, хоть и сижу в тишине и темноте.

Какое-то время – то ли минуту, то ли час – она сидела неподвижно, но потом наконец набралась смелости вытащить листок из печатной машинки. Сложила его и просунула в портал за порогом платяного шкафа. Самое трудное – поделиться написанными словами. Словами, способными расколоть сталь и открыть уязвимые места, которые она предпочитала прятать.

Наступила ночь. Айрис зажгла свечу и принялась расхаживать по квартире. Она велела себе что-нибудь поесть, что-нибудь выпить, но есть не хотелось, хотя она и чувствовала себя пустой.

Наверное, у нее был шок, потому что она пребывала в каком-то оцепенении и продолжала ждать, что мама вот-вот вернется домой – откроет дверь и войдет.

Наконец Айрис остановилась перед кухонным столом. Тренч висел на стуле. Она взяла плащ и зарылась лицом в изношенную ткань. Закрыв глаза, она вдохнула и ощутила запах специй и хвои. Тренч пах Романом, ведь Китт нес его из офиса к ней домой, желая убедиться, что с ней все в порядке.

Надев плащ и туго затянув пояс, Айрис вернулась к себе комнату.

Там лежало письмо, самое толстое из всех, что приходили до сих пор.

Она легла на кровать и стала читать при свете свечей.

Я редко делюсь этой частью моей жизни, но сейчас хочу рассказать тебе. Снять фрагмент брони, потому что доверяю тебе. Уронить блестящую сталь, потому что с тобой я чувствую себя в безопасности.

У меня была младшая сестра.

Сейчас родители о ней почти не говорят, но ее звали Джорджиана. Я же называл ее Дел, потому что ей больше нравилось ее второе имя, Делани. Мне было восемь, когда она родилась, и я все еще слышу шум дождя, который лил в тот день, когда она появилась на свет.

Годы летели как по волшебству, она выросла во мгновение ока. Я очень ее любил. Если я всегда был послушным, ответственным сыном, которому не нужно напоминать о дисциплине, она была любознательной, смелой и капризной. Родители не знали, как воспитать для общества такого бойкого ребенка.

На седьмой день рождения ей захотелось поплавать в пруду недалеко от дома. Пруд был сразу за садом, и деревья укрывали его от городского шума и суеты. Родители запретили. Они планировали в честь ее дня рождения праздничный ужин, на который Дел было глубоко наплевать. Поэтому, когда она стала умолять меня выбраться с ней из дома и пойти поплавать, а потом задолго до ужина вернуться… Я согласился.

Лето было в самом разгаре, стояла невыносимая жара. Мы выскользнули из дома босиком, пот заливал нам глаза. Мы пробежали через сад до самого пруда. Там болтались старые веревочные качели, привязанные к ветке дуба. Мы по очереди заплывали на середину пруда – там было самое глубокое место и никаких подводных камней или прибрежного песка.

Наконец я устал, промок насквозь, к тому же надвигалась гроза.