Не продавайте тигрицу

Илья

Илья Закамский, начинающий свободный художник, с мольбертом за плечами, баночкой для кистей и палитрой в холщовой сумке, шагал по кромке песчаного пляжа, вглядываясь в пламенеющий горизонт.

Высокий худощавый юноша уверенной походкой направлялся к небольшому провалу среди хаотично нагромождённых временем белёсых скал. На голове под пёстрой косынкой, отливающий медью заката тёмный жёсткий волос свернулся непокорным ёжиком. Длинные тонкие пальцы держали на весу выгоревшую некогда синюю батистовую рубашку и видавший виды гобеленовый плед. На парне были свободные линялые джинсы и тапки- скороходы на босу ногу.

Загорелое спортивное тело, вытянутый нос, слегка оттопыренные уши, внимательный взгляд карих глаз и открытая улыбка привлекали взгляды одиноко отдыхающих девушек.

Илья,быстрый в движениях, насмешливый и общительный, легко заводил новые знакомства и друзей. Но сегодня юноша был не склонен к романтическим порывам и проходил мимо многообещающих шаловливых взглядов красавиц.

Совсем скоро усталое солнце зацепится за край волны, переворачивая время, качнётся горизонт, и останется только шум прибоя и морская прохлада ночи.

Илья давно облюбовал тихое пристанище, укрытое от посторонних глаз под нависающей скалой, где ещё хранили тепло валуны, разбросанные осколками по берегу и обласканные до шершавой пористой глади щедрой рукой ветров уходящего дня.

Издали казалось, что под каменным навесом обрыв, и только местные жители знали потайную лазейку с выходом на ровное коричнево – жёлтое плато.

Юноша на море уже второй год и вполне резонно считал себя местным. Сегодня сложился очень удачный день, и Илья решил передохнуть, отпуская скачущие мысли на свободу.

У моря есть особенная прелесть,когда дни сладкой патокой тянутся в истоме до глубокой аметистовой ночи, переходящей в рыжее апельсиновое утро.

В отпуске женщины и мужчины соревнуясь в красках летних нарядов, спешат зачерниться телом на южном солнышке, насытиться дневным купанием и вечером, уставшие, счастливые, выходят провожать закат, а самые смелые продолжают искушать судьбу в капризах ночной волны, заплывая нагишом за скалы.

Илья рисовал на пляже скучающие лица отдыхающих, и неустанно восхищался преображением настроения людей, когда показывал им свои карандашные чёрно – белые наброски.

Юноша тонко подмечал красоту во взгляде и многократно её возвеличивал в своих экспромтах, а неудачные моменты, напротив преуменьшал, обтекая неброскими тенями несовершенства человеческого тела, – благодарные отпускники, не торгуясь, с удовольствием скупали рисунки юного таланта.

Исправно работало сарафанное радио, Илью на пляже узнавали, но у скромного юноши не кружилась голова от мимолётной славы, он с достоинством принимал заслуженные овации и плату за работу.

Так было днём, а вечерами Илья спешил на мансарду съёмного домишка, где писал картину акварелью на большом холсте.

Третий месяц бессонными ночами на крошечной веранде юноша слушал, как в дали в горах ухает сова, третий месяц Илья писал сначала в своём воображении огромные серые глаза ночной охотницы на утренней заре.

В серых глазах на холсте отражалась вековая мудрость понимания бренности коротких жизней, и на картине маскирующее мягкое оперение тела и бесшумный полёт не скрывали сути крылатой хищницы.

На море темнеет быстро, он шёл скорым шагом, ленивые волны скучающе играли в догонялки, солнечный диск уменьшался в размерах, небо покрывалось испариной далёких холодных звёзд и лунный диск отчаянно цеплялся за острый краешек молочного млечного пути.

Илюша, добравшись до укрытия, скинул с себя остатки одежды и с наслаждением распластался на остывающем песке, подложив под голову рубашку, перебирая пальцами изредка попадающие крохотные камешки – гальки, юноша мечтал.

Мысли бурлящим потоком выносили Илью на далёкий берег детства.

Уроженец холодного края, ещё мальчишкой задумал уехать из города на родину отца, где море и песок, где много солнца, ветра и свободы. Вот эта самая вожделенная свобода выставила его за двери родительского дома, дома, в котором было тесно среди сестрёнок, «мелких», как их называл шутя.

Родной отец Ильи погиб ещё до рождения сынишки, поехал в отпуск и разбился в скалах, вместе с другом его нашли на дне ущелья, весенний паводок, вызванный грозой, скрыл тайну гибели ребят, останки мужчин предали земле по кавказским обычаям.

В память об отце остались небольшие наброски в карандаше и фотография в день свадьбы с мамой, на ней родители, счастливые молодожёны, смотрят в оконце объектива фотоаппарата, словно желая поймать жар-птицу удачи, обещанную старым добрым волшебником – фотографом.

Юная мама в белоснежном атласном платье, с вытачкой под грудью, с шёлковым бантом навыпуск, держит в руке букетик рыжих астр, рядом папа, – высокий тонкокостный с пронзительно – синими глазами, серьёзными как само небо, в таком же синем костюме жениха.

Красивую фамилию Закамский, отец получил от матери, ушедшей очень рано, бабушка Илюши когда-то её выбрала сама. В середине семидесятых гремела популярная песня –

«Город на Каме, где не знаем сами.

Город на Каме, матушке-реке…»

Воспитанница советской богадельни, послевоенного детского приюта, Ниночка не знала, кто она, откуда, и как оказалась на морском побережье, но почему-то песня запала девочке в душу, и сбылась мечта о её незримой матушке, в день совершеннолетия, строгая паспортистка недолго настаивала на данных в метрике Нины Ивановны Безродной, под решительным взглядом не по-детски серьёзных глаз, в красной книжке документа вывела красивым почерком большими буквами НИНА ИВАНОВНА ЗАКАМСКАЯ. Так появился новый Род.

Илюша с детства любил рисовать. На всех стенах мальчишка выводил карандашом человеческие лица, да что там обои, красивые портреты, укрытые цветной клеёнчатой скатёркой, оживали и на кухонном столе.

Бабушка Павлина, урождённая донская казачка ворчала на озорного непоседу, украдкой любуясь совсем недетскими рисунками единственного внука.

Но в его пять с небольшим всё изменилось – мама вышла замуж за дядю Николая, немолодого, шумного, коренастого мужчину, сразу захватившем власть в доме.

Дядя Коля, одинокий холостяк, служил прапором при местном гарнизоне, где заведовал небольшим армейским складом, имел за городом дачный домик, и в квартире тёщи мужчина установил свои порядки.

Женщины капитулировали безоговорочно, добровольно уступая, передали бразды правления семейным бытом Николаю.

Тёщу зять уважал и часто баловал армейскими запасами, а маму Ильи, Катюшу он искренне любил и оберегал, запретив работать на фабрике и уставать.

Хотя куда, казалось, ей было деться – новорождённые двойняшки – сёстры отнимали время и днём, и ночью, а чуть позже она, по настоянию мужа, разродилась четвёртым малышом. Вопреки всем ожиданиям и прогнозам на свет появилась ещё одна девчонка.

Уже к 10-му классу Ильи, в семье росли три его младшие сестрёнки, три весёлых шумных девочки, «мелкие», как с любовью шутя называл их Илюша – старшеклассник.

Мамина живость и весёлый нрав сменились степенной усталостью и строгим спокойствием, бабуля старилась и находила радость в женских заботах о большой семье.

Время шло, домик дачный превратился в большой добротный дом из красного кирпича, и было решено к лету переехать всей семьёй в него, а городскую квартиру сдавать.

Одуряюще пахло сиренью и черёмухой. Белые крупные соцветия стучались в окна второго этажа при каждом дуновении ветра, Илья лежал на маленьком продавленном диване своего детства и мечтал поскорее сдать школьные экзамены. О своём решении уехать жить к морю юноша поведал осенью на местном «совете штаба», который в шутку учредил когда-то дядя Коля.

Семья не воспротивилась его планам, дядя Николай так и не успел стать «своим» для мальчишки.

Громкоголосый, немного суетливый и по-армейски авторитарный он не смог понять частую отрешённость и молчаливость пасынка, нет, он его никогда не обижал, но и любви особой не испытывал. Ведь в гарнизоне было как – получил приказ – исполняй, не думая, для «думанья» есть другие люди, и «большой босс маленького склада» так и жил, не забывая при этом себя и своё дружное семейство.

И Катя обрадовалась, когда муж, прислушавшись к её просьбе, мальчишке купил мольберт и краски, вместо холста, отчим принёс объёмный кусок белых, редких тогда в продаже обоев, а осенью ребёнка определили в художественную школу.

Для Ильи наступила эра рисования с настоящими холстами, уроками и выставками.

Илья рос некапризным, в меру вспыльчивым, но настойчиво -упрямым, если что задумал, то непременно исполнял, обычный средний «хорошист», мальчишка учился ровно, человек по природе не конфликтный, друзей особых не заимел, но и врагов не нажил.

В школе он выделялся среди сверстников не только целеустремлённостью, но и модным кроем пиджака и непременно яркими рубашками.

Ребёнок не признавал скучную советскую форму, и, если в младшей школе учителя ещё норовили призвать строптивца к порядку, но уже в старших классах махнули рукой на чудачества талантливого мальчика. Павлина баловала любимого внука, нашивая по его эскизам красивую одежду, к тому же, нескупой на подарки Илюша придумывал модные фасоны платьиц и для сестрёнок с мамой.

Если в обычной школе он был середнячок, то в художке отличался от сверстников характером.

Учительница рисования, высокая худощавая Зинаида Степановна обратила внимание не столько на рисунки мальчика, а на то, как он стремится к совершенству линий, часто остаётся после занятий в мастерской, подбирая оттенки, шлифуя мазки, как любовно очищает кисти.

На всех портретах мальчика педагога завораживали глаза. Огромные, в удивлении распахнутые настежь в обрамлении густых ресниц, или же маленькие с хитринкой – прищуром, в глубине высокого лба, либо холодно – голубые, грустные, как осенний крупный дождь, бьющийся в стекло.

Учительница часто и подолгу задерживала взгляд на портретах юного Илюши, она давно не встречала таких талантливых детей. Педагог единожды встречалась с его родителями, в школу маленького художника сопровождала бабушка, оставалось лишь удивляться, что в такой обычной семье уродился гений.

Портреты Ильи побеждали на городских конкурсах, и учителя наперебой пророчили славу юному художнику.

С последним школьным звонком наступило семнадцатилетие. Июнь. Позади экзамены, отшумел выпускной бал, иссяк поток напутствий, до службы в армии у юноши ещё оставался целый год, а впереди долгожданная свобода.

В день отъезда Илья попросил отдать свадебную фотографию родителей, бережно схороненную бабушкой в тонком семейном альбоме, мама благословила сына в новую жизнь, понимая, что настоящему художнику будет тесно в маленьком дворе большого дома.

Пава Тимофеевна сложила модные рубашки внуку в чемоданчик, а дядя Коля без лишних слов, по-армейски крепко обнял и протянул Илье конвертик с деньгами, стареющий прапор знал цену материальному, большая страна раскалывалась на мелкие осколки, наступало время молодых и дерзких.

В поезде, увозящем далеко от родного очага, под звук колёс, юноша в сотый раз обдумывал план дальнейшей жизни.

На побережье Илья на лето снял небольшую комнатку в мансарде, как обычный отпускник. Мальчишка приглядывался к морю и скалистым берегам, изучал людей, слушал местные байки и любовался небольшими островками валунов, куда часто уходил отдыхать под ночь, скоро наступила осень, становилось неспокойно, и юноша, позабытый миром, остался жить на полуострове.

Вечера становились всё холоднее, а ветер с моря приносил запах сырой земли и опавших листьев. Полуостров без пёстрой толпы отпускников казался пустынным и заброшенным – лишь редкие чайки пронзали тишину резкими криками, уносясь в серое небо.

Илья всё больше молчал и слушал тишину, дни теперь походили друг на друга, как волны, накатывающие на берег, но за этой монотонностью скрывалось что-то притягательное, неясное, иногда ему казалось, что он не один, словно полуостров жил своей тайной жизнью, и ночами кто-то невидимый наблюдал за ним из глубины леса или из-за скал.

Илюше снились странные сны – в них он видел покинутый родительский дом, знакомые лица, только в этих снах близкие смотрели на него чужими глазами.

Каждое утро юноша поднимался на утёс и смотрел на линию горизонта, Илья всё больше ощущал, что забыл что-то важное или оставил что-то в прошлом, иногда ему хотелось собрать вещи и вернуться к маме, но какое-то чувство, древнее и непонятное, заставляло его оставаться, словно полуостров шептал ему, что его будущее здесь.

Наступили дожди, серое небо нависло над землёй, и море стало тяжёлым и грозным, юноша в долгие часы, проведённые у огня, прислушивался к стуку капель по крыше и к шорохам ветра, и писал картины, где на полотнах бушевали зимние грозы и штормы, отражались молчаливые горы в сумерках и туманы над морем. Эти работы были полны одиночества и силы, которые он чувствовал здесь, на побережье.

Но весной всё изменилось: постепенно холод отступил, и в воздухе снова стало слышно щебетание птиц, ветви деревьев покрылись нежной зеленью, и на площади у старого маяка, словно по волшебству, вновь зацвели каштаны, их крупные, светло-розовые свечи возвышались над землёй.

Залитое солнцем лавандовое лето окрасило вечера в мягкие оттенки фиолета, и в мягком свете заката цветочный аромат на солнечных склонах смешивался с морским бризом побережья.