Ворожей Горин – Посмертный вестник

Глава 1

Все персонажи данной книги, равно как локации, названия организаций и события – вымышлены. Любые совпадения случайны. А если вам показалось, что где-то вы подобное уже видели, слышали, осязали или чувствовали иными органами чувств, то вам не показалось. Вы заворожены.

Для Москвы такая весна считалась ранней. Шутка ли – двадцать градусов тепла в первых числах апреля. Когда такое было? Обычно стабильно теплая погода в столичном регионе устанавливается много позже, в начале или даже в середине мая. Тогда же и снег сходит, медленно, неохотно, лениво. Нынешняя же весна могла уже сейчас похвастать готовностью к летнему сезону. А, ведь, еще пару недель назад прямо тут, в парке на юго-западе столицы, лежал плотный снежный наст. Этот грязный, свалявшийся, слоистый снег был утрамбован несколькими резкими оттепелями, сменявшимися такими же резкими морозами. Лишь на редких возвышенностях и буграх, в подтаявших проплешинах, виднелась пожухлая прошлогодняя трава да ветки, нападавшие еще с осени. В овраге, что тянулся вдоль кольцевой дороги и заканчивался небольшим прудом, под тоненькой коркой льда бежал стремительный ручей талой воды, собиравшейся с крутых склонов. Зима в этом году выдалась на удивление снежной, а потому и воды было много.

Сейчас же ничего из перечисленного выше уже не было и в помине: ни снега, ни ручья, ни льда. Сейчас уже и листья на березах проклюнулись, и трава начала зеленеть, и птицы сходили с ума, опьяненные столь стремительным наступлением брачного сезона. Да и пахло сейчас по-особенному. Нет, не весной пахло, точнее, не только ей – в парке сейчас пахло смертью.

Криминалист уже заканчивал осматривать и описывать место происшествия, когда к оцеплению, состоящему из двух ППСников, бодрым и пружинистым шагом подошла молодая девушка.

– Вам сюда нельзя, девушка, – буднично пробубнил старший сержант патрульно-постовой службы Рябов, стоявший в оцеплении.

Старший сержант Рябов, очевидно, был человеком простым и недалеким, иначе бы он быстро смекнул, что красивые девушки просто так в семь утра в парковой глуши не появляются. Второй же страж правопорядка, его напарник сержант Козлов, был напротив человеком наблюдательным. До появления девушки он задумчиво курил в сторонке, прислонившись к стволу березы, но завидев ее еще издали, на автомате внутренне подобрался. Быстро, буквально в две крепкие затяжки, докуривая, он окинул гостью оценивающим взглядом: не высокая и худая, одета в простые джинсы, клетчатую рубаху навыпуск, джинсовую же куртку и кроссовки. Простой и неброский макияж. За плечами небольшой кожаный рюкзак. На голове однотонная белая кепка. Каштановые волосы убраны в небрежный хвост и торчат из прорези кепки сзади.

«Свои» – подумал Козлов и угадал.

Девушка была готова к тому, что ее не признают, а потому, молча, протянула удостоверение к носу старшего сержанта Рябова и поинтересовалась:

– Опергруппа уже на месте?

– Капитан полиции Екатерина Алексеевна Вилкина, – издевательски медленно прочел документ старший сержант и нехотя приподнял ленточку ограждения, давая пройти старшей по званию. – Уже час, как работают.

Рябов указал рукой на еле приметную тропинку, уходящую куда-то в дебри парка. Его напарник выпрямился и метким броском отправил окурок в урну возле лавочки.

– Екатерина, – обратился Сержант Козлов к уходящей девушке, – а вы не против, если мы…

– Против, – не оборачиваясь, ответила Вилкина и зашагала вглубь парка, туда, куда указал первый ПЭПС. Назойливых ухажеров она научилась отшивать, не задумываясь, отмахиваясь от них на автомате, словно от назойливых мух.

– Гордая, – ехидно улыбаясь, прокомментировал неудачную попытку «подката» Рябов.

«Опрокинутый» же сержант Козлов лишь смачно сплюнул на землю, глядя в спину удаляющейся девушке, и процедил сквозь зубы:

– Таких жизнь больнее всего лупит.

Вилкина в этом городе была лицом свежим – из молодых, как говорится, да ранних. Выпускница волгоградской Академии МВД, за ее плечами уже был кое-какой опыт работы на периферии. Но в столице она работала без году неделя, так что к местным порядкам и предвзятому к себе отношению со стороны коллег по цеху еще не успела привыкнуть. С шутками на тему «девушка-следователь» она смирилась еще в академии и практически не обращала на них внимания. Доказывать свою состоятельность, как штатной единицы органов правопорядка ей не приходилось, поскольку по всем физическим показателям курсант Вилкина была на голову выше своих однокашников. Даже в «рукопашке» ее можно было взять, лишь массой. Про огневую подготовку и говорить не приходилось – курсант Вилкина трижды занимала первые места на первенствах области, после чего ее попросту перестали туда посылать. Нужно было дать дорогу хоть кому-то из мужчин. Но на новом рабочем месте всегда так. Сперва ты себя показываешь, даешь понять, из чего слеплен, и только потом тебя начинают принимать в коллективе. Или не принимать – тут вариабельно. Все зависит от того, какова твоя цель. У Вилкиной цель в жизни была одна – сделать мир чище.

Сказать, что была она писаной красавицей – нет. Но был у нее какой-то странный рок – западали на нее практически все ее коллеги. И дабы всем работалось нормально и, для поддержания здоровой атмосферы в коллективе, Вилкина взяла за правило отшивать каждого из потенциальных ухажеров, и уже только после этого налаживала с ними рабочие отношения. Кто был умнее, понимал с первого раза и принимал такие правила игры. Но были и такие, кто соображал потуже, или же имел непомерное ЧСВ. Таких Вилкиной приходилось «приземлять» дважды, а то и трижды к ряду. Но все одно – на работе Катя никаких «шашней» себе не позволяла. Впрочем, характер ее профессии не подразумевал личную жизнь и в свободное от работы время. Да она, собственно, и не стремилась к личному счастью. Оно, в смысле личное счастье, как правило, цели мешает.

– Итак, что у нас тут? – Продравшись, наконец, через жидкие еще кусты к месту происшествия, спросила Вилкина знакомого опера Витьку Самойлова.

Старший лейтенант Самойлов был из тех, кого капитан Вилкина опускала на грешную землю трижды, а потому, завидев строптивого, но симпатичного следователя, старлей поморщился, как от зубной боли. На кой хрен она вообще таскается на место преступления? Следак в бумажках должен копаться и носа из кабинета не казать. Ее предшественник, к примеру, так и делал. Вилкина же эта… В общем, не было у Самойлова таких слов, какими он мог бы охарактеризовать свою коллегу. Слов не было, одни эмоции водились. Может, стиль работы Вилкиной его раздражал, а может и что другое. К примеру, то унижение, через которое пришлось пройти Самойлову по ее воле – эта стерва трижды его динамила. И ладно бы кто на работе о том прознал, так нет же, она до его жены добралась и последний, третий его подкат, обсуждала уже с ней. Причем, делала это у него же на кухне, да под «Просеко».

«Насмотрелась сериалов, дура!» – Злобно подумал опер, но ради дела натянул на лицо дежурную ухмылку и ответил по существу:

– Труп девушки, двадцать – двадцать пять лет. Бегунья, судя по одежде.

– Скорее, лыжница… – окидывая со стороны взглядом труп, возле которого уже крутился судмедэксперт, сказала Вилкина. На немой вопрос Самойлова она ответила: – Ботинки, спортивные, болоньевые штаны, куртка…

Самойлов еще раз взглянул на покойницу и протянул:

– А, ну да. Просто при ней ни лыж не было, ни палок… Я сразу не обратил…

– Так, убить ее могли и не тут. Что еще скажешь?

Вилкина не спешила подходить к телу девушки, хотя уже понимала, что именно будет рассказывать ей Самойлов. Все ее предположения подтвердились уже в следующей реплике неудавшегося ловеласа.

– Классический подснежник, – продолжил он. – Труп нашли вон те бегуны. – Самойлов кивнул на группу из трех пожилых мужчин с палками. Возле них, переминаясь с лапы на лапу, сидела собака. – Пес свернул с дорожки, видимо, учуял трупный запах, – продолжил рассказ Самойлов. – Хозяин пошел за ним, ну и, собственно, обнаружил тело.

Чуть поодаль, свидетелей опрашивал второй опер, кажется, это был Рома Звягинцев.

«Этот, как надо опросит» – подумалось Катерине.

– Ладно, пойду, уточню детали у Георгича… – вслух сказала Вилкина, обращаясь скорее к самой себе, нежели к Самойлову.

– Думаешь, «наш» клиент? – скептически бросил ей в спину Самойлов.

– Сейчас узнаем. Привет, Карпыч. Скажи, что-нибудь ласковое.

– Отлично выглядишь, Катерина, – проскрежетал пожилой судмед, делая очередную фотографию трупа.

Льва Карповича Волкова, штатного судебного медика, выезжавшего практически на все трупы «отдела», очень не любили за его старомодность и нерасторопность. Большая часть следаков и оперов спали и видели его увольнение на пенсию, поскольку выезжать на трупы с Карпычем, было сплошной мукой. Судмед старой, еще советской школы, он выполнял свою работу на совесть и никому не позволял «следить» на месте происшествия до того момента, пока он не даст на то особое разрешение. Следователям и операм приходилось часами прозябать неподалеку и ждать своей очереди осмотреть место происшествия. И ладно бы Карпыч сходу выдавал информацию после своих изысканий, тогда ему бы прощалась и не такая придурь. Все свои отчеты и выводы он стряпал у себя в анатомичке, в строго отведенное на то время. И увидеть их можно было лишь спустя сутки, не раньше, что сильно стопорило расследование. Исключение Волков делал лишь для капитана Вилкиной. Руководство было в курсе такой «расторопности» Волкова, но провожать старика на заслуженный отпуск не торопилось, поскольку Дед, хоть и был медлителен и патологически пунктуален, все же «видел», куда больше своих молодых коллег. Многие дела раскрывались лишь по зацепкам, которые он откапывал буквально из воздуха. За глаза Карпыча называли либо по отчеству, либо просто «Дедом». Сам же Волков на покой не спешил. Он своей работой упивался и упорно не замечал, что медлительность и обстоятельность, с которой он подходил к делу и которой гордился, сильно раздражали вечно спешащих блюстителей порядка. Вилкину же Карпыч устраивал практически всем. Во-первых, Дед был действительно грамотным судмедэкспертом и мог сходу накидать сразу две-три рабочих версии произошедшего, хотя в его обязанности это и не входило. К слову, Вилкина была единственным сотрудником внутренних органов, кому перепадала такая честь, другие сутки ждали письменный отчет. А во-вторых, (и, возможно, это было главное), он единственный, кто не подкатывал к Екатерине свои шары. И пусть это было, очевидно, следствием его почтенного возраста, сути дела это не меняло. Катерине было комфортно работать с пожилым судмедэкспертом.

– Спасибо, – выдавила из себя улыбку Вилкина, – но я не об этом.

– Да, знаю я, о чем вы все думаете, – задумчиво протянул Волков, ковыряясь каким-то острым инструментом под ногтями умершей. – Сейчас все расскажу, погоди секундочку. Возьму мазки, под ногтями пошурую, в кармашках пошубуршу, опишу все, сфотографирую, проверю все следы, а после и «знаки» поищем.

– Не спеши, Карпыч, – подмигнула Деду Вилкина и встала во весь рост. Чуяло ее сердце, что этот «подснежник» все-таки из их серии. Вон, и Самойлов нечто подобное почувствовал.

И действительно, было во всех этих делах нечто такое, что не давало Вилкиной покоя. Да, это была очевидная серия, но к этому выводу следствие пришло не из-за очевидного сходства всех пяти случаев. Вернее, не только из-за сходства. Была на каждом месте преступления, некая странная аура – что-то неуловимое, что-то зловещее. Это чувствовали все оперативники. То ли дело было в самих местах преступления, то ли в ритуале, который непременно сопровождал убийства, то ли еще в чем.

Оставив судмеда в покое, Вилкина решила послушать показания свидетелей. Она медленно прошлась по сухому травяному насту, усыпанному прошлогодними шишками до места, где их допрашивали.

– …а вы часто тут бегаете? – донесся до слуха Катерины разговор оперативника Звягинцева с одним из свидетелей, видимо с тем самым заводчиком, чья собака и обнаружила тело.

– Ходим, – уточнил пожилой мужчина в старомодном трико и спортивной курточке времен позднего СССР. – Мы с приятелями скандинавской ходьбой занимаемся. Да, почитай, каждый день.

– Непосредственно этим маршрутом пользуетесь?

– Да. Только тут и ходим.

– А снег давно сошел?

– Уже недели три, как.

– А можете сделать предположение, почему до сего дня ваш пес ничего не чуял?

– Так, покойница, в снегу, видать, была. А теперь отморозилась.

– Так поздно?

– Ну, а мне почем знать, чего она так припозднилась.

– Тоже верно. Скажите, а вы с собакой каждый день гуляете?

– Каждый день, утром и вечером. Куда ж мне его деть? – Добродушного вида, вислоухий кокер-спаниель, словно понимая, что говорят о нем, засуетился под ногами мужчин, начал поскуливать и перебирать передними лапами. – Тихо, Сол, лежи смирно… – натянув поводок, шикнул на него хозяин.

– А другие собачники тут гуляют?

Странное направление допроса выбрал Звягинцев, подумала Вилкина, но вмешиваться не стала. Ей было интересно, куда приведет его эта кривая вопросов. Хотя уже на следующем вопросе она и сама догадалась.

– А как же, – улыбнулся собачник. – У нас с Солом тут и любовь своя имеется и дружок по интересам. Сучка Рита из седьмого подъезда. Он к ней не ровно дышит. Я про собак, если что.

– Да, – кивнул Звягинцев, – я понял.

– Да такой же спаниель, только русский из соседнего дома. Они мячик наперегонки ловят на площадке, там, за турниками. Ну и само собой более крупные породы есть. Парк же, – хозяин Сола, добродушно улыбнулся и руками развел, – тут полрайона собак выгуливает.

– Ну да, ну да… – записывая что-то в блокнот, процедил опер. – Скажите, а дикие собаки тут водятся?

– Ну, встречаются и такие, – подумав немного, ответил мужчина. – Не каждый день я их, конечно вижу. Но и не так, чтобы редко. Бегают стаями по три – четыре штуки. В основном мирные, но я своего Сола все одно на поводок при их появлении беру. Мало ли что.

– Сами-то не боитесь?

Дед потянулся к поясной сумке, и выудил оттуда какой-то продолговатый предмет.

– Нет, мы с товарищами уже в таком возрасте, что нам бояться уже не положено. А, кроме того, есть и вот такие штуки у нас.

– Перцовый? – уточнил Звягинцев, взглянув на средство самозащиты.

– Да, на три метра облако…

– Это правильно. Вам спасибо большое. Проверьте свои контактные данные и распишитесь вот здесь. Мы с вами еще свяжемся.

Вилкина дождалась, когда Звягинцев освободится, и подошла к нему.

– Привет. Тоже заметил, да?

– Привет, – кивнул Роман, заканчивая заполнять протокол допроса свидетеля. – Ты о чем?

– Это же «наш»… – неоднозначно ответила Вилкина, глядя на то, как чуть поодаль возится с трупом Карпыч.

– Да, уж, – неохотно признался Звягинцев, – похоже на то.

– И тебя тоже удивляет, почему тело так долго никто не обнаруживает?

– И даже собаки дикие не растаскивают… – согласился оперативник, убирая аккуратно заполненный протокол в папочку. – Сколько на такие трупы не выезжал, всегда следы деятельности диких животных имелись. А эти, словно… – он запнулся. – Хрен его знает, Кать. Что-то с этими трупами не то. С «нашими», я имею в виду.

– Ну, Карпыч еще работает. Еще не факт, что это прямо «наш».

– Да, он это. Ты же и сама чувствуешь эту… Как тебе сказать? – Он пощелкал пальцами, выискивая нужное слово.

– Тоску?

– Да, тоску и безысходность какую-то. Я такое впервые чувствую. А я, между прочим, знаешь, сколько покойников уже видел?

– Даже не догадываюсь, Ром.

Застенчивый от природы, капитан Звягинцев, задержал свой взгляд на умном лице Вилкиной. Он уже несколько месяцев боялся подойти к этой женщине во внеурочное время, зная, как лихо она расправляется со своими поклонниками. Но сделать с собой Звягинцев ничего не мог. Тянуло его к капитану Вилкиной со страшной силой. От того он и заикаться при ней начинал, и не заговаривал первым, и избегал общения без острого на то повода. Единственная радость – работа позволяла ему находиться рядом с Екатериной, дышать тем же воздухом, что и она, вдыхать аромат ее кожи и говорить почти на любую тему. Как на свидании. Только свидания эти были исключительно возле трупаков или в душных кабинетах отделения.

– М-много, в общем, я их видел, покойников в смысле, – запнувшись от смущения закончил мысль Звягинцев.

– Ясно. – О симпатии Звягинцева Екатерина знала, а потому решила перейти к обсуждению дела. Это всегда выводило бедного парня из ступора. – А что еще дедушка рассказывал? Видел он тут кого до сегодняшнего утра?

– Да! – Роман оживился. – Говорит, вчера вечером тут ошивались какие-то странные люди. Прямо на этом самом месте. Им с тропинки хорошо видно было. Просто, для пикников еще рановато – обычно в это время никто из горожан шашлыками не занимается. Да и время было позднее, половина девятого. Уже стемнело. А эти крутились в кустах, что-то обсуждали на повышенных тонах. Один даже орал что-то нечленораздельное.

– Так, вот тут поподробнее, – оживилась Вилкина, памятуя о знаменитом постулате – преступник всегда возвращается на место преступления. К слову, именно этим маньяк, которого они уже третий месяц разыскивали, и был отличен от себе подобных. Он всегда возвращался к своим жертвам спустя какое-то время и оставлял на трупах клеймо. Никто не мог понять, зачем ему это нужно. Так рисковать и подставляться… Казалось бы, убил и убил. Оставь клеймо сразу, да беги, прячься. Нет, он именно что выжидает и только после возвращается на место преступления. И это еще не самое странное во всем этом деле. Но обо всем по порядку.

– Священник какой-то и молодой парень, лет тридцати. С ними еще кот какой-то нереально большой был.

– Большой кот? Мэйнкун что ли? – предположила Вилкина.

– Не знаю, – пожал плечами Звягинцев. – Я в них не разбираюсь. Да и темно уже было, старик ничего толком не разглядел. Они потому и запомнили эту парочку, что котяра их был размером с крупную собаку. Спаниель свидетеля на того кота, было, кинулся, а после огреб знатно. Эти двое с котом ходили тут долго, а после спешно парк покинули, словно убегали от кого-то.

– А как они их разглядели в темноте?

– Собака от того кота знатных люлей огребла и побежала к хозяину. А на дорожках тут фонари. Как видишь.

Вилкина осмотрелась. Действительно, вдоль беговой дорожки тянулась гирлянда фонарных столбов. Для маньяков, кстати, самое оно – маньячить. Ночью те, кто на дорожке находятся, из-за света не видят того, что в метре от них делается в лесу. А те, кто в лесу находятся, наоборот, прекрасно видят то, что происходит на беговых дорожках.

– Ну, уже хоть что-то. А с чего свидетели взяли, что эти ходили долго?

– Парк-то большой, но они ходят одним и тем же маршрутом. Круг за кругом и так три раза. На круг выходит минут двадцать, в среднем. Так вот эту парочку они видели трижды. На закате, а после и в потемках. То есть, минут сорок-шестьдесят эта парочка тут ошивалась.

– Троица, – поправила опера Вилкина, – ты про кота забыл.

– Я его и не считал. Хотя, думаю, пустое это, – махнул рукой Звягинцев. – Видели их тут вчера, а трупу месяца два, а то и три. Ты же видела состояние кожных покровов. Эти двое могли увидеть покойницу и, попросту испугавшись, сбежать.

– А могли вернуться к месту преступления, чтобы какие-то улики уничтожить и клеймо на трупе оставить.

– Священник?

– Да, хоть мусульманка в никабе! Ты же понимаешь, что в Москве можно кем угодно вырядиться, и никто внимания не обратит.

– Так, и я про то. Куртка с капюшоном, балахон, там, маска на худой конец – и ищи свищи подозреваемого с такими приметами. А тут священник и молодой парень безо всяких головных уборов и с таким приметным животным. Странно это.

– Ну, ты же знаешь, некоторые маньяки жаждут славы и сами делают все, чтобы их поймали.

– А тебя не смущает, что их двое было? Это уже не сильно на маньячество смахивает. Это уже группой лиц и по предварительному сговору, получается.

– Или мы имеем дело с какой-то сектой, – задумчиво прожевала мысль Вилкина, – или же эти двое действительно не имеют никакого отношения к этим убийствам. Что, кстати, с фотороботом?

– Да, завтра наши любители скандинавской ходьбы, к нам в отделение придут для составления фоторобота этих двоих.

– Камеры на выходах из парка проверьте, – посоветовала Вилкина. – Поговорите с охраной парка, может, где и на территории имеются камеры. Если пишут, то не нужен будет никакой фоторобот. И вообще разузнайте, какой промежуток времени на сервере сохраняется. Может, повезет, и мы нашу лыжницу срисуем.

– Сделаем.

– Только ты не сам за все хватайся. Ты этого лодыря напряги! – Посоветовала Вилкина, кивая на ловеласа Самойлова. – А то стоит, как неприкаянный, ворон считает.

– Он это, вас стесняется.

– Хрен свой по вотсапу он не стесняется девушкам присылать, а работать стесняется!? – Возмутилась Вилкина. – Нечего, пусть впахивает. Ты же старше его по званию. Вот и напряги, пусть побегает. И с ближайших станций метро тоже пусть видеозаписи изымет. Время-то точное у нас есть. Что у нас тут, «Тропарево» и «Юго-западная»?

– А если они на машине?

– А если на осле? – Вилкина уже злилась. Это место действительно словно высасывало спокойствие. – Мне вас что, учить надо?

– Екатерина Алексеевна! – позвал Карпыч.

– Все, работаем, товарищи, работаем! – Похлопала в ладоши Вилкина и направилась к трупу.

Каждый ее шаг отдавался в голове звоном. Внезапно разболелась голова. Начало мутить. Она уже знала что увидит, поскольку Карпыч уже раздел труп.

– Ну что могу сказать? Никаких следов насильственной смерти. Никаких следов борьбы. Наш это трупик. – Подавляя одышку, заключил судмедэксперт. – Точно скажу только после вскрытия, а так, самое оно.

Вилкина подошла ближе и увидела на серой коже уже начавшего разлагаться трупа, свежий ожог-клеймо в виде перевернутого креста. Как и в пяти других подобных случаях клеймо было выжжено прямо на грудине. Версия о секте начинала принимать более ясные очертания. Теперь у них есть пять эпизодов, два подозреваемых и их приметный кот. Далеко не уйдут, сволочи.

Глава 2

– Держать, говорю!

– Не могу! – обливаясь потом, простонал я.

– Все ты можешь! Ленишься! – Рычал на меня отец Евгений. – Держать! Нет, не отпускай, держи его!

Наведенный мною морок в виде простого карандаша, парящего в воздухе, дрогнул и испарился.

– Все… – выдохнул я и рухнул на колени, почувствовав дикую слабость, а затем и судороги в икроножных мышцах, – не могу больше.

Наведение мороков давалось мне куда сложнее, нежели развоплощение призраков. Перед помутневшим взором мельтешили белые мушки, как при высоком артериальном давлении. Сердце колотилось так, что, казалось, еще немного, и я заработаю инфаркт миокарда, а за ним и срыв синусового ритма в придачу. В общем, то напряжение, с которым давалась мне ворожба, было сопоставимо с взятием экстремальных весов в пауэрлифтинге. И я знаю, о чем говорю – было дело, принимал участие в соревнованиях по этому виду спорта в армии. Тогда я тоже переусердствовал с нагрузкой, да так, что надолго потерял сознание прямо во время подхода. Сто десять килограммов в жиме лежа мне так и не покорились. Но в зачет пошел мой предыдущий результат – сто пять кило при собственном весе всего семьдесят. Первое место в жиме штанги я так и не взял, зато, стал чемпионом гарнизона по гиревому спорту, хотя по моей комплекции и не скажешь, что я имею хоть какое-то отношение к данному виду спорта. В любом случае, то было в далеком прошлом, и нагрузки там были самыми реальными. Сейчас же я испытывал похожие ощущения, с той лишь разницей, что не поднял ни грамма.

Отец Евгений, спасший меня три месяца назад от двух жутких ворожей, взялся за мою подготовку к смертельной дуэли с одной из них. На дуэль, кстати, меня вызвала самая отмороженная из ворожей – Пелагея. Священник вкратце рассказал мне о том, какими силами оперируют ворожеи и как именно они водят за нос простого обывателя. После его объяснений я, хоть и не сразу, но все же врубился, как ворожее Радмиле удалось обвести вокруг пальца полбольницы, где я прохожу ординатуру по терапии. Мне даже стало ясно, как именно тело ее покойной бабушки превратилось в говорящего выпотрошенного хряка. Радмила попросту навесила этот морок на морг, так что все, кто там находился, видели только то, что она хотела показать. Почему именно свинья? Да кто их разберет, ворожей этих? Такое, видимо, чувство юмора у них. Кроме всего прочего, пакостница Радмила наводила мороки на всех, с кем общалась, разыскивая утраченную силу своей бабки. Именно так на мой след вышли и полицейские, уверенные в моей причастности к двум самоубийствам, которых, как выяснилось позже, не было и в помине.

Да уж, запутанная история, нечего и сказать. Но в том, собственно, и заключался дар ворожей – они могли внушить что угодно, кому угодно и когда им угодно. Они сеяли хаос в мир непосвященных и уже там, в мутной воде противоречий, нестыковок и откровенного абсурда ловили свою рыбку. Ради достижения своих целей ворожеи не гнушались ни обманом, ни лестью, ни угрозами. И цели у ворожей, как поведал мне отец Евгений, всегда были скрыты от посторонних глаз. Истинные мотивы своих действий они всегда маскировали за двойным, а то и тройным дном. Так что, даже обнаружив следы их деятельности, опытные следаки Совета не всегда могли понять конечную точку их пути. В моем случае, действовали ворожеи в рамках операции по возвращению утраченного наследства своей почившей родственницы – ворожеи Варвары Семеновой, что казалось очевидным. И именно поэтому отец Евгений считал, что на том вся эта история не закончится. Получить искомую силу, считал он, для ворожей было лишь первым шагом на пути к куда более значимому результату. Вопрос лишь в том, к чему именно они стремятся.

– Нам с тобой, Гриша, придется распутать этот клубок до самого конца, – сказал он мне в самом начале нашего с ним знакомства, – иначе обведут эти твари нас вокруг пальца, да так, что мы и не поймем, где опростоволосились.

Мое отношение к отцу Евгению были противоречивыми. С одной стороны, я ему верил. И не потому, что он спас меня от неминуемой гибели и умудрился законно отсрочить мою незавидную участь. Как выяснилось, то было его работой. Я же оказался всего лишь объектом разработки организации, в которой он служил. Меня подкупало другое – отец Евгений был простым человеком. Смертным, не побоявшимся вступить на опасный путь противостояния человека с миром Ночи. С другой стороны, меня сильно напрягал ореол таинственности, которым был окружен тот самый Священный Совет, в котором служил священник. Мне не ответили ни на один вопрос об этой организации. О Совете я не знал ровным счетом ничего, только название и то, что он, Совет этот, как-то был связан с нашей церковью. Этот вывод я, разумеется, сделал самостоятельно. Священник не удосужился даже это раскрыть. Правда, этот вывод и слепой мог бы сделать. Раз служат в Совете священники, стало быть, курирует этот орган церковь. Ну, или какая-то организация, имеющая непосредственное сродство с ней. Но что касается конкретики – тут все было тайной за семью печатями. Я понятия не имел ни о штате этой организации, ни о ее уставе, ни о том, какие цели преследуют ее руководители и чем конкретно занимаются ее сотрудники. Если подвести итог, за три месяца моего общения с отцом Евгением, я не узнал о его работе и работодателе ровным счетом ничего. Зато им, про меня было известно практически все, начиная от моей нехитрой биографии и заканчивая тем, как именно я пересекся с кланом ворожей Семеновых.

Сам же я долго не мог прийти в себя после моей первой стычки с ворожеями. Первый месяц я всерьез рассматривал версию собственной психической болезни. Мой кот Василий, вернувшийся-таки на второй день после моего похищения ворожеями, лишь подливал масло в огонь. Ну, сами посудите, как часто вы беседуете со своими питомцами? Нет, даже не так, перефразирую – как часто они вам отвечают на вашем родном языке? Вот и я о том. А тут еще и постоянное назойливое вмешательство церкви в твою размеренную жизнь и регулярные душеспасительные беседы с отцом Евгением. Скажу прямо, пристал он тогда ко мне словно лист банный, и ни на какие мои доводы о том, что мне бы все случившееся забыть, да на ординатуре сосредоточиться не реагировал. Битый месяц он околачивался возле моей больницы, подстерегая после дежурств и сопровождая меня домой. Во время этих совместных прогулок он упорно внушал мне мысль о том, что отныне моя жизнь не будет прежней. Мол, чем быстрее я приму это, тем быстрее смогу сориентироваться в новом для себя мире. И вы знаете, камень воду точит. Уболтал-таки меня священник на откровенный разговор. Мы встретились, побеседовали. Он предъявил мне некоторые доказательства существования того потаенного мира, о котором битый месяц мне рассказывал и я поверил. А как тут не поверишь, если с одной стороны тебе священник живого упыря показывает, сам ты видишь неупокоенные души покойников на работе, а дома с тобой задушевные беседы кот проводит. Тут, либо пан, либо пропал – точнее, либо в психушку, либо принять новую действительность, как данность. Я выбрал второй вариант, ибо в душевный свой недуг верить не очень то и хотелось. В дурку мне никак было нельзя, мне еще Верку на ноги поднимать. Причем, буквально. В общем, я принял правила игры и мир заиграл совсем иными красками.

Что мне было известно на данный момент? Бабка Семенова, некогда моя пациентка, по какой-то неведомой причине была в серьезных контрах со своими родственницами и силою своей делиться не хотела. Быть может их семью простая бытовуха измотала, а может и что пострашнее. К примеру, Варвара узнала о своих родственничках нечто такое, что противоречило ее кодексу чести. За это, собственно, внучка и правнучка Варвару со свету и сжили, воспользовавшись услугами какого-то левого залетного колдуна. Расчет был простым – бабка Семенова имела мощную защиту против своих родственниц. Защита та была заговорена на ее собственную кровь, а потому никто из ворожей плеяды Пелагеи не мог к ней и на пушечный выстрел подойти. О простых же смертных и говорить не приходилось – ни киллерам, ни случайным гопникам ворожея уровня Семеновой была не по зубам. Именно поэтому Плеяда ворожей, условно обозначаемая мной, как «Пелагея и Ко» прибегла к услугам сильного чародея, знать не знающего о том, на кого его хотят натравить. И все в их плане было складно и ладно ровно до того момента, пока в расклад не вмешался я со своими реанимационными мероприятиями. Убить ворожею Семенову, они убили, да только силу свою бабка Семенова все же успела передать мне. И по какому-то совсем уж странному стечению обстоятельств я, мужик, смог эту силу принять. Может, во мне имеется какая хромосомная аберрация, из тех, что только по Х-хромосоме передаются, может, еще что – не знаю, да только факт – силу ворожейскую я принял, и даже не рехнулся при этом. Во всяком случае, в том меня убеждал мой кот и священник из особой религиозной организации, в вопросах секретности, не уступающей самому Ватикану.

Так, отвлекся. О чем это я? Ах да, я случайно получил силу ворожеи Варвары. Правда, теперь эту силу от меня наследнички обратно требуют. Причем требуют вполне себе законно – в мире Ночи, как оказалось, бюрократии не меньше, чем в нашем подлунном мире. Бабка Семенова действовала впопыхах и не озаботилась, так сказать, юридической стороной вопроса. По правилам Канона, (особого свода правил и положений мира Ночи) она должна была объявить меня законным наследником и обучать не менее десяти лет своему ремеслу. И да, я при этом должен был бабой уродиться. Представляете, как подгорают пуканы реальных наследников?

– Там особый ритуал для этого проводятся, – просвещал меня отец Евгений, – на крови и при свидетелях, одним из которых должен быть непременно представитель Совета.

– Духовенства? – забросил я удочку в надежде выудить, хоть какую-то информацию об этом таинственном Совете.

– Совета, – сказал, как отрезал отец Евгений и продолжил открывать мне раклад. – Сделано это не было, а стало быть, их притязания на силу ворожеи Варвары, которую ты знаешь под фамилией Семенова, законны.

И тут вот какая штука – я бы с превеликой радостью вернул законным наследникам дар бабки Семеновой. Сто лет он мне не нужен! Да только, оказалось, что сила эта передается лишь после смерти носителя. Взять и просто передарить ее никак не выйдет, нужно обязательно помереть перед этим. А на это я уже не согласен. Вот и выходит, что теперь на меня ведется охота. Одно радует, существует организация, которая все подобные споры разруливает. Ее представителем, как раз и является отец Евгений. Как я понял, это не церковь в чистом виде, а какое-то ответвление от нее. Ну, вроде как милиция и ОМОН при ней, только в духовном плане. Сама церковь регулирует в стране вопросы духовные, а эта странная организация, которую отец Евгений называет «Советом», решает определенные нетривиальные задачки. Сам отец Евгений, кстати, при этой организации служит экзорцистом, как я понял. Во всяком случае, именно так он описал свою роль в Совете, когда я его окончательно задолбал своими вопросами.

– То есть, службы ты не служишь, – уточнил я в тот радостный для меня день, – ну, там литургию, отпевания, венчания…

– Могу, но не служу, – кивнул мне священник. – У меня иное послушание. Скажем так, я работаю негласно и с теми материями, от которых церковь никогда не открещивалась, но и открыто не признавала. Ты «Звездные войны» смотрел? – внезапно поинтересовался он. Я кивнул. – Так вот, чтобы тебе было понятнее, я, своего рода, эксперт по темной стороне силы.

– Ситх, что ли? – уловив ироничную манеру общения священника, пошутил я. Однако получил вполне себе серьезный ответ, в котором на шутку не было ни намека.

– Я не примкнул к ней. Я ее изучаю и провожу мероприятия по противоборству лицам ее практикующим.

– Ворожеям?

– Ворожеям, – кивнул мне отец Евгений, – а так же ведьмам, колдунам, оборотням, упырям, вурдалакам и так далее по списку.

– Капец, – выдохнул я обреченно, – то есть ты на полном серьезе заявляешь, что вся эта фольклорная дичь существует в реале? Что все они обитают с нами под одним небом и не являются плодом народного и фольклорного творчества?

– Да. – Коротко ответил священник и пристально посмотрел мне в глаза.

– Кошмар. И что же, они все являются представителями темной стороны?

– Нет, конечно. Среди них есть и приличная публика, – признался священник. – По правде сказать, ваш мир ничем не лучше и не хуже нашего. Большая часть, как ты выразился, этой публики приличные люди. Но, как и в нашем мире, среди вас попадаются те, кому закон, как говорится, не писан.

– А не рано ли ты меня из мира людей вычеркнул? – Обиделся я на слова священника.

– Нет, ворожей Горин, не рано. Ты теперь до смерти часть иного мира. И чем раньше ты это осознаешь, тем проще адаптируешься. – Он вдруг пожал плечами и добавил. – Если не помрешь в день летнего солнцестояния на дуэли с Пелагеей.

– И каковы мои шансы? – Уже догадываясь, каков будет ответ, поинтересовался я.

– Поживем – увидим, – пожал плечами священник. – Все зависит от твоего прилежания и трудолюбия. Как потопаешь, Горин, так и полопаешь. Всему учиться нужно. И тому, как жить, и тому, как умирать.

– И тому, как воевать?

– Именно.

С этого разговора и началось мое знакомство с миром Ночи и путь познания таинственной ворожейской силы. С того самого дня начались и мои тренировки с отцом Евгением. К примеру, в рамках сегодняшней тренировки я должен был заставить отца Евгения увидеть то, чего на самом деле нет. Я выдумал карандаш, а затем внушил его своему невольному наставнику. По сути, именно так ворожеи и действовали. Только масштабы были несопоставимыми. Наведение мороков и иллюзий, затуманивание разума, подмена реальности и смена парадигм – вот их излюбленное оружие. Если совсем упростить, ворожеи, как я понял, были очень крутыми гипнотизерами и психологами. Менять реальные физические свойства мира, впрочем, как и ведьмы с ведьмаками, они не могли. Ну, или почти не могли – нюансов, на самом деле было тьма-тьмущая.

– Карандаш пропал, – сухо констатировал факт священник, затем встал и прошелся по подвалу из угла в угол. – Да, Григорий, с таким рвением, мы с тобой каши не сварим.

– Еще месяц назад я и этого не умел, – пытаясь восстановить сбившееся дыхание, ответил я священнику.

– Согласен, но ты же понимаешь, что этого мало. Катастрофически мало! Ты же осознаешь, что с этими детскими фокусами двум опытным ворожеям ты ничего не сделаешь? Вспомни, как крутила всей больницей Радмила? А, ведь, она не самая сильная из ворожей нашей страны. Далеко не самая. И что ты собрался им противопоставить? Карандаш? Дашь им автограф? Горин, берись уже за ум, включай резервы и тренируйся!

– Да толку-то? – У меня опускались руки. Во всех смыслах. Священник был прав – я ничего не мог противопоставить двум опытным ворожеям. С теми способностями, что я успел развить в себе за эти два месяца, мне бы на детских утренниках выступать, и то не долго. Именно этими мыслями я и поделился со священником. – Они с этими силами родились, они всю жизнь учились пользоваться ими. И вам ли не знать, что проживают они отнюдь не человеческие жизни. Сколько, вы говорили, на самом деле Радмиле лет? Под полтораста? А Пелагее, должно быть, под сотню, если не больше. Век же человека не долог. Я, в сравнении с ними, младенец.

– Но ты и силой обладаешь куда большей! – возразил священник. – Варвара этот свет коптила, почитай, лет двести.

– Сил-то много, да и слишком уж специфичная квалификация была у бабки Семеновой. Эти могут под себя ломать психику людей, так все вокруг изменяют, хоть стой, хоть падай! А мне почему-то мертвяки да мертвячки достались. Что мне с них толку-то? И потом, говорите, сила мне досталась великая? Какой в ней смысл, если я с ней никак совладать не могу? В широкофюзеляжном лайнере тоже дури много, а посади младенца за штурвал «Боинга», неужто он взлетит?

– Жить захочет, взлетит. И ты не младенец. Ты уже взрослый мужчина.

– А, может, в том то все и дело? Может, правы ворожеи и сила моя никогда не станет мужчине служить?

– Не говори ерунды. Мы изучали этот вопрос. Ворожей мужчин было не много, не буду лгать, но они были. И, поверь, много чего они творили.

– Скорее, вытворяли, – огрызнулся я, вспоминая те записи, что давал мне почитать отец Евгений.

В целом, он говорил правду. Если верить летописям, с которых писались доклады о коренных народах Сибири, бывали среди ворожащего люда и мужики. Да только никто из них ничем особым и не выделился. Один умел, как я, с неупокоенными мертвяками контактировать, а другой воду искать под землей. Тоже мне, деятели – чревовещатель и лозоход.

–Все ограничения лишь в твоей голове. Тут, если хочешь, вопрос веры.

– С этим у меня тоже большие проблемы.

– Я не про веру в бога говорю, я про веру в себя самого! Если ты сам себя не спасешь, никто не спасет.

– А вы мне на что? Или вы сейчас не о моем физическом благополучии речь ведете? О спасении души даже не заикайтесь. Я не воинствующий атеист, но и во все эти ваши душеспасительные речи тоже не особо верю. Я читал евангелие и что-то не припомню, чтобы там о ворожеях и колдунах речь шла. Уж где, где, а там-то такое должно было быть описано. Стало быть, библия не что иное, как попытка этот мой новый мир, скрыть от посторонних глаз.

– Мы служители Священного суда Совета, Григорий, не воины! Не архангелы с огненными мечами. Пойми же! И уж точно не мне учить тебя спасать свою собственную душу. Тут, как с рождением, все сам, все сам. Никто, кроме тебя самого, за тебя пройти этот путь не сможет. Мы сами рождаемся, сами умираем.

– Так, зачем же вы вообще тогда нужны, коли сделать ничего не можете?

– Мы можем, сделать многое, – тут же поправился отец Евгений. – Но не все делать имеем право. Твоя ситуация, Григорий, уникальная, по сути. И мы все в ней оказались впервые. Общество мира Ночи не поймет столь явного вмешательства Совета в их дела. А уж поверь, о вашем с Пелагеей конфликте уже знают все в московском регионе от домовых, до ведьм. А быть может и по всей стране весточка о тебе, горемыке, разлетелась. Одно дело, когда они сами преступают черту – там мы можем и даже обязаны действовать. И совсем другое дело такие случаи, как твой. Тут ворожеи в своем праве и мы уже ничего не можем предпринять.

– Не можете, или не хотите?

– Именно, что не можем! А если предпримем, то грош нам цена, как организации, регулирующей порядок на границе Нави и Яви. Любого, кто за тебя вступится по истечении срока договора, то есть до дня летнего солнцестояния, ждет та же участь, что и тебя самого. То есть смерть. Об этом я лично позабочусь. А если мы вмешаемся после, то уже ворожеи будут вправе разделаться с нами. Им, кстати, только повод дай.

– А ты, никак, смерти боишься, отец Евгений? – Я уже отдышался и теперь сидел на сыром полу, пытаясь понять, смогу ли продолжить эту изнурительную тренировку или же на сегодня с меня хватит.

– Ты же знаешь, Григорий, мы не смерти боимся, а суда Божьего. Это, во-первых.

– А во-вторых, будет что-то про ответственность перед организацией? – Догадался я, поскольку уже слышал эту нотацию уже с десяток раз.

– Вот, видишь, ты уже и сам все понимаешь. Да, Гриша. Да, да и еще раз да! Я несу послушание на очень важном поприще. И не имею права ошибаться. За мои огрехи, пусть я и помру, защищая тебя, после придется ответить Совету и моим братьям. А это лишняя индульгенция на вмешательство, как минимум. Нам оно, зачем нужно? Кто их знает, ворожей этих, что они могут предпринять, имея такой козырь в рукаве?

– Получается, когда выйдет срок, вы и пальцем не пошевелите ради моего спасения?

– Именно поэтому я сейчас шевелю всем, чем только можно, чтобы тебя, лентяя, работать заставить. Ну-ка, вставай! Отдышался? За работу! Не филонить! Иначе убьют тебя ворожеи, как пить дать, убьют!

Я нехотя поднялся и встал напротив отца Евгения.

– Давай, Григорий, убеди меня, в том, чего нет.

Я напрягся и постарался сосредоточиться. Сотни образов роем накрыли мое сознание. Было трудно сконцентрироваться на чем-то конкретном. Однако я все же вышел из положения. Одним мощным волевым усилием, я заставил себя собраться, сосредоточился и все то, что сейчас мельтешило у меня перед мысленным взором, мгновенно пропало. Осталась лишь маленькая часть сознания, прямо по центру воображаемого взора. Именно там я и откопал отрубленную руку, невесть откуда взявшуюся в моем подсознании, а затем привел ее в движение.

– Фу, вот же ты оглобля, тупая! – выкрикнул отец Евгений, отшатнувшись от получившегося образа корявой фиги, тыкающейся ему прямо в нос.

Удерживать морок долгое время я не мог, а потому, от души рассмеявшись, опять повалился без сил на пол. От напряжения из носа пошла кровь и запачкала мне джинсы.

«Зараза, только же купил!»

– Вот, что я думаю, на тему собственной смерти от рук «Пелагеи и Ко», – выдавил я из себя утираясь от крови кулаком. – Особый жест доброй воли – фиг вам, называется!

– Ладно, ворожей. На сегодня хватит, думаю. Завтра нам еще одного мертвяка упокоить придется. Уже есть наводка.

– Что за наводка?

– А что ты мне только что показал?

Вот те раз, а я думал, что образ, пришедший ко мне откуда-то из глубин подсознания, был попросту мною выдуман.

– Слушай, я как раз насчет этих мертвяков хотел спросить… – Мне пришлось поспешно вставать и догонять отца Евгения. Тот, видимо, обиделся на мою шутку с отрубленной рукой и шагал теперь через две ступеньки, поднимаясь по винтовой лестнице из подвала, где мы обычно проводили свои тренировки по ворожбе. – А вам не кажется, странным, что полиция не занимается этими делами?

– Кто тебе сказал, что они ими не занимаются?

Отец Евгений вышел во двор, щурясь на закатное солнце.

– Ну, мы же первыми их находим. Почему?

– Оставь, Григорий, полиции самой разбираться в этих делах. Мы не обучены за маньяками гоняться. Это их дело.

– Вы не ответили на вопрос.

– Я и не собирался.

– Я просто подумал, что вместе мы могли бы…

– Вместе? – Священник резко остановился и посмотрел мне в глаза. – Хочешь сказать, что нам с тобой следует нагрянуть в убойный отдел и доложить о пяти упокоенных душах, которых ты на тот свет проводил?

– Как минимум, рассказать об их существовании. А вообще, я имею в виду, что мы могли бы им здорово помочь.

– Чем, например?

Я пожал плечами.

– Ну, хотя бы тем, что мы первыми эти трупы находим. Точнее, вы находите. И все еще не ответили, как именно к вам попадает информация.

– Много вопросов ты, Григорий, задаешь. Есть вещи, о которых ни ты, ни я знать не должны.

– То есть, работать, считай, за просто так и отправлять этих «гавриков» за кромку я могу, а поинтересоваться, что да как, уже нет? Мы с Василием, между прочим, не нанимались к вам задарма работать!

– Задарма? – Взгляд священника вспыхнул недобрым огоньком. Он вдруг сделал шаг мне навстречу и ткнул в грудь пальцем. – Задарма, говоришь? А кто тебя сутками напролет сопровождает? На работу, с работы… Кто у сестры твоей сутками дежурит? Не подскажешь? Пелагея обязалась лишь тебя не трогать. О твоей сестре или, скажем, соседке речи не шло. Мы взяли на себя ответственность за твою душу и жизнь, мы заботимся о жизнях близких тебе людей, а взамен просим только то, чем тебя бог наградил – упокоить зверски убиенных да неприкаянных.

– Меня не бог этим даром наградил, а бабка Семенова. Ворожея. Одна из тех с кем ваша организация, так сказать, конфликтует.

– Не конфликтуем мы ни с кем. Мы ведем учет и контроль – это разные вещи.

– И вас за то ненавидят и ворожеи, и ведьмы, и другие обитатели мира Ночи.

– И что нам с того? Они есть – то попустил Господь. Не нам решать, как и где им жить. Но мы единственные, кто держит их всех в узде. И на то нам государством даны полномочия, права и обязанности. Даже в стране Советов это понимали. Оттого и не зарубили церковь на корню.

– О каких правах и обязанностях речь? – Я уставился на своего недавнего спасителя, понимая, что со стороны мы, должно быть, странно смотримся – священник в рясе, спорящий на повышенных тонах с мирянином с разбитым носом. – А кто позаботился о моем праве просто жить как раньше? Кто-нибудь контролировал процесс передачи мне этой дурацкой силы? Или же вы о правах и обязанностях вспоминаете только когда это выгодно вам? А когда речь о нас, простых смертных, то ответ прост и непреклонен: «На то была воля Божия».

– Не мели чепухи! – Раздраженно ответил отец Евгений. – Ты получил свой дар не просто так. И выжил ты после этого тоже не просто так. Ты видишь в этом проклятье и наше попустительство, а может и попустительство Господа нашего. Я же вижу в том Его длань, Его промысел и Его покровительство.

– И на чем же строится твоя вера?

– На простом факте, Григорий, – отец Евгений взял меня за руки, сделал два глубоких вдоха, словно пытаясь унять бушующие в нем страсти, и тихо продолжил, – те ворожеи, о которых я давал тебе информацию, были природными ворожеями. Они были рождены с силой. Они ее порождение. Ты же, Гриша, единственный мужчина, выживший после передачи этой силы извне.

Глава 3

С каждым прожитым днем «голос» становился все навязчивей. Так уже бывало. Кирилл знал, что именно последует за этим ласковым, вкрадчивым шепотом. Знал и заранее предвкушал единственную возможную развязку. Сперва он будет сопротивляться этому. Глубоко внутри себя Кирилл понимал, что все это не правильно. Затем он вступит с голосом в полемику. А после нескольких бесплотных попыток «договориться», Кирилл все-таки сдастся и сделает то, что просит от него «голос». Да-да, пока он только просит, но чем сильнее Кирилл будет сопротивляться ему, чем дольше будет игнорировать, тем серьезнее будет натиск «голоса». Давление станет настолько сильным, что Кириллу будет не выстоять.

Так было и в прошлый раз. Кирилл тогда твердо вознамерился сопротивляться до последнего. Держался почти три дня. Когда же «голос» перешел к откровенным угрозам, Кирилл пристегнул себя наручниками к торчащей из стены арматуре в надежде пересидеть опасное время в подвале дачного домика своих родителей. Ключ от наручников Кирилл проглотил. Он полагал, что власти «голоса» не хватит на то, чтобы преодолеть эту физическую преграду, думал, что «голос» способен лишь зудеть в его голове, донимать одними словами, сводить с ума. Ведь, всем известно, что голоса в голове, по определению, не могут быть реальными, если, конечно, это не твой собственный, внутренний голос. Мужчина ошибался во всем. Голосу хватило власти сломить моральный дух своей жертвы, и вызволить добровольного затворника из собственной ловушки. Когда же покалеченный, но все еще дееспособный, Кирилл вышел из подвала, он чувствовал себя другим человеком. Он уже не был тем забулдыгой, каким знал его этот свет. Он уже не чувствовал себя зависимым от родителей, зависимым от наркотиков. Он был иным, он стал орудием «голоса», его дланью, его карающим мечом. И да, Кирилл знал, что после главного действа он будет убиваться и сожалеть о содеянном. Но то будет после. В момент же самого действа Кириллу будет хорошо. Нет, это не то слово. Кирилл будет утопать в блаженной неге в момент совершения этой гнусности.

Воля наркомана и без того слаба, а под воздействием непреодолимой силы «голоса» были растоптаны даже ее остатки. И в целом, самого Кирилла такой расклад устраивал. В кои-то веки он стал кем-то значимым, прикоснулся к миру, о котором большая часть людей и не подозревает. Лишь одно беспокоило Кирилла – промежутки между визитами «голоса» стали значительно меньше. Если между первым и вторым эпизодами прошла почти целая вечность – месяц без «голоса» в голове именно так и тянулся, то между последним пятым эпизодом и нынешним появлением «голоса» прошло всего три дня. Пару дней Кирилл давал себе на раскачку. Это был максимум, на который он способен. Затем сопротивление будет сломлено и голос возьмет над ним верх.

– Значит, в субботу, – сам себе сказал Кирилл, глядя на обшарпанный бетонный потолок своей каморки.

Абсурдность ситуации заключалась в том, что одна его половина все еще пыталась сопротивляться этому, а другая жаждала. То, чем платил «голос» за работу и рядом не стояло с простыми земными удовольствиями, вроде секса или алкоголя. Даже эффект от наркотиков мерк перед этим блаженством. Попроси кто-нибудь Кирилла описать это чувство, он бы не смог, поскольку был уверен на сто процентов – нет таких слов, какими можно описать состояние «вознесения», что дарил «голос» за правильно исполненную работу.

Это был тот крючок, с которого уже не слезают. С каждым новым эпизодом, с каждой новой дозой, Кирилл проваливался в эту зависимость все глубже. В конце концов, мужчина уже и сам не знал, чего именно он хочет – остаться тем, кем он был на самом деле, или же довериться «голосу» и отдать ему всего себя. В конце концов, жить прежней жизнью было нестерпимо больно. Голос же предлагал бесконечное блаженство. Единственный критерий – полное и безоговорочное подчинение.

***

Подводя промежуточный итог, капитан Вилкина пришла к выводу, что странным в этом деле было, буквально, все. Сегодняшний вечерний брифинг у Сапога, начальника их отдела подполковника Сапогова, должен был свести воедино всю имеющуюся в распоряжении полиции информацию, но что-то подсказывало Катерине, что это совещание лишь прибавит белых пятен.

Подполковник Сапогов, к слову, такие «резонансные» дела любил держать под личным контролем. Он велел своим подчиненным всю информацию по делу сперва высылать лично ему. Полученные данные он самолично структурировал и сводил в единую картину. И лишь спустя время на общем собрании (как правило, вечернем и внеплановом), подполковник Сапогов выслушивал доклады своих оперативников и следователей, а после подводил некий итог работы своего подразделения. С одной стороны, правое дело, а с другой, выходило так, что это не следователь с операми дело раскрыли, а лично начальник отдела Сапогов расстарался. Многим в отделе такая политика не нравилась. Вилкиной же до этих игр начальства не было никакого дела. Ее сторона – край. Нужно работать. Нужно забыться в этой работе. Нужно забыть…

До самого вечера Катерина утопала в своей текучке. Другие дела никто не отменял и одним маньяком сыт не будешь. (Фигурально). Но где-то глубоко внутри себя она все же чувствовала некий дискомфорт, пребывая в утомительном неведении относительно окончательных выводов судебных медиков по последнему трупу. Карпыч, хрен старый, по телефону говорить отказывался, ссылаясь на распоряжение руководства. Как Вилкина только ни крутила перед строптивым дедом хвостом, а разузнать что-либо по итогам вскрытия последнего трупа ей так и не удалось. Поведение судмеда показалось Вилкиной странным. Дед и раньше динамил следователей ее отдела, но лично к ней, питал какую-то необъяснимую симпатию и всегда шел на встречу. Но только не в этот раз. Очевидно, он что-то откопал. Что-то весомое или даже экстраординарное и именно поэтому отказывается делиться информацией с рядовыми сотрудниками.

– Все узнаешь у Сапогова, – отрезал, наконец, Волков и бросил трубку.

– Вот же, хрыч упертый! – выругалась в сердцах Вилкина на телефон и забросила его подальше в угол стола.

Ближе к вечеру, уже перед самым брифингом в кабинет к Вилкиной заявился Самойлов. Оперативник таки расстарался и нашел кое-что интересненькое. Зашел он с видом полного превосходства над всеми остальными операми отдела. Мужчина вальяжно прошелся по скромному кабинету Катерины, брезгливо осматривая его скудный интерьер, уселся напротив и, забросив ногу на ногу, начал раскачиваться на стареньком скрипучем стуле. В руках он вертел флешку.

– Я так понимаю, вам, Самойлов, есть чем поделиться? – не выдавая своего интереса и демонстративно не отвлекаясь от изучения дела, спросила Катерина. Она знала, что игнорирование в общении с такими напыщенными индюками, как Самойлов – наилучшая тактика. – Оставь, я просмотрю перед брифингом.

Самойлов не спешил отдавать Вилкиной свою находку. Сегодня он выполнил работу хорошо и был уверен, что содержимое флешки сильно удивит строптивого следователя. Оперу хотелось хоть как-то отыграть свой досадный конфуз и во что бы то ни стало прогнуть упрямую девушку следователя. Его никогда не задевал факт, что сослуживцы считали его человеком мелочным и недалеким. Гораздо сильнее его злила та легкость, с которой эта провинциальная выскочка Вилкина приземлила его, коренного москвича и знатного ловеласа, на землю. Репутация ловеласа и сердцееда, зарабатываемая им таким тяжким трудом на протяжении нескольких лет, была подмочена капитаном Вилкиной буквально за неделю. Семейная жизнь, которая ему нужна была лишь для удобства и личного бытового комфорта, дала трещину и разваливалась на части. Слухи о его фиаско с Вилкиной расползлись по отделу быстро, не оставив Самойлову ни шанса на реабилитацию. Не осталось ни единой дурочки в отделе, которая могла бы после такого конфуза повестись на его «чары». Ситуацию нужно было срочно выправлять, и Самойлов решил, что лучшей тактикой в данном деле станет упорство. Он во что бы то ни стало, добьется расположения этой провинциальной дурочки. Он будет первым. А после он ее бросит и сделает так, чтобы об этом узнали все.

– Знаешь, Кать, чего понять не могу? – начал издалека Самойлов. – Ты вот, девушка…

– Понять ты, Самойлов, не можешь многого, – перебила Вилкина оперативника, так и неудосужив его взглядом. – К примеру, у тебя проблемы с таким понятием, как субординация. Впредь ко мне попрошу обращаться «товарищ капитан» и на «Вы» и никак иначе.

– А иначе, что? – усмехнулся Самойлов.

– А иначе руку сломаю. Правую. А она тебе, как я поняла, еще может пригодиться, – Вилкина, наконец, перевела взгляд на Самойлова и подмигнула. Её намек мужчина явно понял, но по достоинству не оценил. Пошла уже вторая неделя, как его жена, собрав основные вещи, ушла из дома. Катерина протянула руку и коротко скомандовала. – Флешку…

– Что, прям вот так и сломаешь? – Катерина подняла тяжелый взгляд на упрямого опера. – …те. Сломае-те? – Поправился тот, почувствовав, как по его спине пробежал холодок. Вилкину он сейчас и ненавидел, и боялся, и хотел одновременно. Особенно хороша она была именно в такие моменты. Самойлов даже слегка возбудился. Но больно уж тяжелым был взгляд Катерины. Не выдержав ее взгляда, оперативник все же стушевался и отвел глаза.

– Сломаю. При всех, Самойлов, прямо на брифинге у Сапогова. Через час. Устроит?

Сомнений у Самойлова больше не оставалось. Эта сломает, как пить дать. А после за ним потянется еще и шлейф слабака, которого уделала девчонка. Опер злобно сверкнул глазами и швырнул флешку на стол, напрочь проигнорировав протянутую руку Вилкиной. За свой поступок он тут же поплатился. Катерина резко провела под столом ногой и с силой ударила по задним ножкам стула, на котором раскачивался взад-вперед Самойлов, ножки подломились, и тяжелый мужчина рухнул навзничь, сильно ударившись о стену затылком.

В этот самый момент в кабинет, постучавшись, заглянул Рома Звягинцев.

– Екатерина Алекс… Эмм, а что у вас тут происходит? – опешил второй опер, наблюдая, как его коллега, пытается встать с пола.

Поза, в которой Самойлова застало падение, в купе с узким пространством кабинета, не давали ему подняться, не уронив достоинства. Самойлов комично размахивал руками, изрыгая из себя тонны нецензурной лексики и пытаясь высвободиться из плена разломанного стула, чтобы встать на ноги. Вилкина же даже не встала с места, задумчиво наблюдая за всей этой картиной.

– Вот, Самойлов, учись. Зашел опрятный молодой человек. Постучался. По имени-отчеству обратился к старшей по званию. Любо дорого смотреть. Чего у тебя, Ром?

– Эм, – замялся Звягинцев, помогая подняться товарищу, – Сапог…, то есть, подпол к себе на брифинг вызывает. Через полчаса.

– Принято. И да, Рома, – голос Вилкиной заставил мужчин остановиться на выходе, – ко мне можешь обращаться просто по имени. И сгоняй, если не трудно, на кухню, принеси этому обормоту лед. Пусть к затылку приложит.

Звягинцев просиял улыбкой, кивнул и вышел. Самойлов же на прощание еще раз сверкнул недобрым взглядом и последовал за своим напарником.

– «Товарищ капитан» и никак иначе. – Шепнула ему на прощанье Вилкина и отвернулась. Меньше всего ей сейчас хотелось думать о мстительном придурке Самойлове. Что он там себе в голову вобьет – это его дело. Катерина и не таких быков ломала через колено. Вместо этого она сосредоточилась на флешке, которую раздобыл незадачливый ловелас. Катерина оживила старенький моноблок движением мыши, вставила (разумеется, не с первой попытки) флешку в разъем и, обнаружив на съемном носителе две папочки с названиями «Тропарево» и «Метрополитен», открыла первую.

Лиц, разумеется, было не видно, но распознать молодого человека в гражданском и его спутника в черной рясе было не трудно, а это уже не мало. Можно было вычислить приблизительные рост, вес подозреваемых, оценить их походку, понять, когда и откуда они пришли и как после уходили. Все это Катерина считала на глазок и записала в свой блокнотик, не забыв отразить в заметке действительно исполинские размеры дрессированного кота. Почему дрессированного? Тут все просто, в парк кот вошел на задних лапах, словно человек, причем в этом положении он почти достигал плеча мужчины в гражданской одежде.

– Цирковая пантера что ли? – бубнила себе под нос следователь, напрягая зрение. – Кто вообще позволил такое опасное животное содержать в домашних условиях?

Первая запись была сделана в виде нарезки. Вот парочка с огромным черным котом прошла в парк, а через сорок пять минут они оттуда вышли тем же путем. Ну, как вышли – из парка подозреваемые уже выбегали. Причем кот выбегал уже на четырех лапах. Время и дата событий совпадали с показаниями свидетелей, все чин по чину. Запись была ужасной, на безопасности в стране все еще экономили и в парках устанавливали, видимо, самые дешевые камеры. С другой стороны, хорошо хоть эти были. В той дыре, где Вилкина служила раньше, о таком и мечтать не приходилось.

Так, с подозреваемыми разобрались, решила Вилкина и была уже готова смотреть видео с ближайшей станции метрополитена, как ее взгляд привлек второй видео файл из папки «Тропарево». Признаться, на видеозаписи с уличных камер наблюдения парка «Тропарево» Вилкина ожидала увидеть только ту парочку с котом, о которой говорил свидетель. Но наличие второго файла в папке свидетельствовало, что есть еще какая-то зацепка.

– Чего же ты, Самойлов, такого накопал интересного? Ну-ка, глянем…

Вилкина открыла файл. Пошла запись. Дата была той же, только время – раннее утро.

– Так, стоп! – притормозила запись Вилкина, не веря своим глазам. – Что за хрень?

Девушка перевела бегунок таймлайна на начало записи, и включила ее еще раз. Перед ней красовался тот же парковый вход, что и на видео с подозреваемыми. Только на этот раз в кадр попала та самая девушка, которую на следующее утро обнаружат собачники. «Лыжница» на видео, пошатываясь, прошла в парк. Ни лыж, ни лыжных палок при ней не было. На ней была та же одежда, что и на трупе. Катерина не была экспертом, но даже ее познаний в судебной медицине было достаточно, чтобы понять – тот труп, что она видела утром, пролежал там как минимум месяц. О том свидетельствовало все: цвет и состояние кожных покровов, окоченение, причем уже вторичное (труп попросту замерз на холоде), разлагающиеся ткани и так далее. Не могла эта девушка вот так запросто своим ходом прийти в парк. Вывод – на записи какая-то другая девушка. Похожа на покойницу – да бесспорно, но все же не она. Настораживало лишь одно. Запись, где живая еще лыжница заходит в парк есть, а где выходит – нет. И что это означает? А ничего. Она действительно могла войти в парк демонстративно, под камерой, а выйти где угодно в другом месте. Выводы не заставили себя ждать. Очевидно, кто-то сильно постарался, чтобы придать сходство девушке на видео и обнаруженному утром трупу. О том, что это может быть именно та девушка, Вилкина даже не заикалась. Сделанный ею вывод потянул за собой другие вопросы. Зачем этот спектакль? Запутать следствие? Ввести в заблуждение? Кому это надо? Причастны ли к этому делу те двое подозреваемых?

Внезапно затрезвонил внутренний телефон, заставив Вилкину вздрогнуть от неожиданности.

– Катерина Алексеевна, все уже собрались, сообщила секретарша Сапогова, – ждут только вас.

Несмотря на позднее время, на совещании собрался практически весь отдел. Были и сторонние лица, что навевало мысли о том, что делом их серийника заинтересовались и другие органы. Катерина срисовала троих угрюмых мужчин в штатском. Они сидели по правую руку от Сапогова, что уже само по себе придавало им веса. Абы с кем Сапог свою славу не делит. Стало быть, ФЭБсы, решила Вилкина и даже немного порадовалась этому факту. Не нравилось ей это странное дело. Было в нем что-то такое, что выворачивало ее нутро наизнанку. Попросту говоря, Катерина впервые в жизни испытала простой животный страх. Ей даже сны начали сниться кошмарные, чего раньше за ней не водилось. Стоило ли говорить, что Вилкина была бы очень рада, если это дело перехватит какая-нибудь другая структура. Но что-то подсказывало капитану Вилкиной, что этого не произойдет. Карты спутать, федералы могут, а полностью забрать дело вряд ли.

– Ну, раз уж все в сборе, – кивнул Сапогов вошедшей Вилкиной, – позвольте, коллеги, зачитать вам краткий доклад по делу номер…

В целом, все, о чем сообщил Сапогов, Вилкина уже знала. Пять эпизодов за три месяца, все девушки от двадцати до тридцати лет. Из благополучных семей. Всех искали, как по линии МВД, так и различные волонтерские организации вроде «Лизы алерт». Девушки пропадали в своих районах, как правило, на пробежках или прогулках. Затем их трупы находили в совершенно иных районах столицы. Какой-либо связи между местом пропажи и местом обнаружения замечено не было. Как именно маньяк перевозил трупы и оставлял их там, где оставлял, тоже было не ясно.

– Почему же вы тогда объединили эти убийства в серию? – откровенно зевая, спросил один из федералов.

– Почерк, возраст и пол жертв, способ убийства и…

– И что? – ФСБ-ник, должно быть старший из присутствующих, напрягся. Сапогов закончил мысль.

– В каждом эпизоде преступник возвращался на место преступления, чтобы оставить свою отметку.

– То есть, вы намекаете на некий ритуал?

– Да, похоже на то, – согласился Сапогов.

– И как же их убивали? Что с орудием убийства?

– На этот вопрос ответит наш судебный медик. – Сапогов кивнул куда-то в аудиторию. – Прошу вас, Лев Карпович.

О как, даже Волкова сюда притащили, удивилась Вилкина. Она не приметила его, когда вошла. Пожилой судмед сидел в самом углу зала. Он медленно встал и коротко ответил на вопрос.

– Все жертвы скончались от сердечной недостаточности.

– Так, и что это означает? – не понял второй ФСБшник.

– В медицинских кругах, – пояснил Волков, – ходит байка о том, что все мы умрем от сердечной недостаточности.

– Так, и?

– А вот, что именно ее вызовет, это уже другой вопрос,– немного смущаясь, ответил пожилой эксперт.

– И что вызвало сердечную недостаточность у наших жертв?

– В том-то и странность, – почесал затылок Волков, – мы не знаем.

– То есть, как не знаете? – удивился первый федерал.

– А вот так, – задумчиво ответил пожилой судмед, – не знаем и все. Смерть есть, посмертные изменения есть, а причин для сердечной недостаточности у покойниц нет. Согласно протоколам вскрытия, все девушки были отменно здоровы. У большинства из них даже пломб в зубах нет.

– И как прикажете это понимать? – не поверил своим ушам второй федерал.

– А никак не прикажу. Мое дело вскрытие провести, ваше дело раскрыть преступление. Могу сказать лишь одно – девушки чисты. Не было никаких половых актов или иного насилия над ними. Если не считать эти клейма. Девушек никто не бил, их никто не отравлял. В их крови нет запрещенных препаратов. Их медицинские карты практически девственно чисты. У них даже цистита никогда не было. Все вели здоровый и пристойный образ жизни. Трое из пяти вообще девственницы. Они просто умерли, где-то пребывали от месяца до трех, а после их выбрасывали там, где мы их и находили.

– Что-нибудь еще? – уточнил главный федерал.

– Да, – кивнул Карпыч, – у всех трупов при аутопсии в мышцах выявлено аномальное количество молочной кислоты.

– Насколько я знаю, – поднял руку второй федерал, – это соединение появляется в мышцах при их распаде.

– Все верно, – кивнул судмед и почему-то покосился на Вилкину, – при распаде мышечной ткани или при интенсивных нагрузках.

– Значит, перед смертью эти девушки активно занимались спортом?

– Если честно, я не могу ответить на этот вопрос, – признался судебный медик. – Спортом то они, может, и занимались, только дело не в этом. Не буду читать вам лекцию по биохимии, подробно я все изложил в отчете, но если кратко, то при нормальных условиях у трупов такой давности в мышцах уже не должно быть никакой молочной кислоты. Она действительно появляется там при интенсивной мышечной работе, а после метаболизируется печенью. Для этого требуется определенное количество молекул АТФ и, соответственно, рабочая печень. После смерти в мышцах и мышечных органах наблюдается определенный рост молочной кислоты, но после он стремительно падает, что логично – нет энергии, нет и процессов превращения одних химических элементов в другие.

– Не совсем понимаю, к чему вы клоните, Лев Карпович, – нахмурил лоб Сапогов, – вы намекаете на то, что эти трупы, каким-то образом двигались после смерти?

– Я ни на что не намекаю, – спокойно ответил судмед и вновь посмотрел на озадаченное лицо Вилкиной. Девушке было над чем задуматься. Перед ее взором сейчас мелькали кадры, увиденные ею несколькими минутами ранее. Девушка, одетая, как их труп самостоятельно заходит в парк. Но такого же быть не может! Это попросту абсурд!

– Так, с медициной все ясно, – второй федерал заполнил повисшую в зале заседаний паузу. Главный ФСБшник оторвал взгляд от отчета судмеда Волкова и добавил:

– Точнее, ничего не ясно. Мы привлечем к исследованию трупов наших людей. После поделимся с коллегами из полиции более достоверной информацией. – Главный ФЭБС укоризненно посмотрел на старого судмеда, но тот лишь плечами пожал, мол, чем могу. В любом случае, Карпыч не планировал принимать укол высокопоставленного федерала на свой счет. – Ладно, – продолжил федерал, переведя взгляд на Сапогова, – что с уликами, подозреваемые, особенности? Хоть, что-то есть?

– Да, товарищ генерал-майор, – сухо ответил Сапогов. В зале кто-то присвистнул. Целый генерал от ФСБ? Круто. Круто и странно. С чего бы им заниматься рядовым, по сути, делом полиции? – Есть у нас и особенности и подозреваемые. Целых два.

Далее Подполковник Сапогов рассказал уже известную Вилкиной историю о тяге маньяка к повторному посещению места преступления. О том, что он за каким-то хреном оставляет на груди своих жертв клеймо в виде перевернутого креста. Судя по реакции федералов, эта особенность поведения маньяка их никак не удивила. Может, эти пять эпизодов не единственные, подумала Вилкина. Возможно, мы чего-то не знаем. Не потому ли эти гаврики сюда приперлись?

Время шло. Сапогов изложил все детали дела и обвел взглядом собравшихся.

– Господа, есть что добавить?

Вилкина подняла руку.

– Да. Екатерина Алексеевна?

Вилкина сообщила о видеозаписях. Остолоп Самойлов так хотел ее впечатлисть, что напрочь забыл сделать копию для начальника, чем, судя по всему, сильно его разозлил. Сапогов бросил мельком недобрый взгляд на оперативника, ютившегося в противоположном от судмедэксперта углу конференц-зала, и попросил Вилкину рассказать подробнее о записях. Девушка изложила свою точку зрения и уставилась на федералов. Было ясно, что весь этот цирк Сапогов устроил именно для них. Мужчины отстранились на минуту, вполголоса о чем-то посовещались, и генерал выдал свое резюме:

– Держать наше ведомство в курсе и без особой санкции не предпринимать никаких радикальных мер. Подозреваемых пока не задерживать. Установить их личности и организовать за ними круглосуточное наблюдение. И да, нужно будет организовать наблюдение в парках.

– Людей нет, – коротко ответил Сапогов.

– Подключим курсантов и патрули, – отмахнулся генерал. – Пусть в штатском будут и докладывают обо всем подозрительном.

Пока генерал оглашал свою волю, Вилкина обратила внимание на третьего мужчину в штатском. Судя по всему, такое странное распоряжение было навязано двум другим федералам именно им. Немолодой, но крепкий мужчина сверлил Вилкину взглядом исподлобья.

– Как, мы их даже не допросим? – удивилась в голос Вилкина, чем вызвала ступор у окружающих. – Вы реально собрались организовать патрулирование всех лесопарков Москвы? Это же попросту нереально! Все эпизоды происходили в разных локациях. Да вы годами ловили одного битцевского маньяка, хотя он орудовал в ограниченной локации. А тут вся Москва!

Никакие высокопоставленные шишки не могли повлиять на характер Катерины. Не для того она присягу давала, чтобы после прогибаться под каких-то козлов некомпетентных. Рядовые сотрудники привыкли брать «под козырек» при любой воле начальства. Но Вилкина имела свое мнение на сей счет. Федералы, явно заинтересовавшиеся этим делом, не взяли его на себя, но при этом указывали полиции, как им следует работать. Выходит, при ухудшении ситуации, крайним окажется именно МВД, а точнее Сапогов и его команда. Не то, чтобы капитана Вилкину это сильно волновало, просто такой расклад показался ей не совсем правильным. Вы или сами работайте, думала она, или не мешайте другим.

Реплика молоденькой капитанши на федералов не произвела никакого эффекта. Вилкину вообще, как будто не замечали. Гости еще пару минут пообщались тихонько с Сапоговым, тот так же тихо ответил: «Есть», и брифинг на том завершился. После того, как из конференц-зала вышли федералы, Сапогов еще минут десять разарялся на тему неуместного рвения Вилкиной к работе, чем знатно порадовал добрую половину отдела. Особенно приторной была ухмылка на лице Самойлова, что навело Катерину на мысль о том, что руку она ему все же сломает при случае.

Остаток совещания Сапогов мелко нарезал всем и каждому задания на ближайшие сутки, еще раз скользнул недобрым взглядом по капитану Вилкиной и был таков. После его ухода зал рассосался в мгновение ока, оставив Катерину одну наедине со своими мыслями. Вдруг, ее плеча кто-то коснулся.

– Екатерина, голубушка, – услышала она за плечом голос судмеда, – вы в профессии без году неделя, а поэтому позвольте дать вам совет…

– Карпыч, да не зуди ты! – осадила назойливого старика Вилкина. Она и без него понимала свой косяк. Только поделать с собой ничего не могла. Не терпела она таких вот подковерных игр. А уж когда эти забавы перерастают в межведомственную свару, более похожую на детскую игру в «горячую картошку», то становилось тошно. Гибнут люди. Гибнут странно и нелепо, над их телами после глумятся какие-то сатанисты, а двум силовым ведомствам вдруг приспичило какую-то тягомотину разводить. И это при том, что у них есть двое подозреваемых, которых было бы неплохо изолировать от общества и раскрутить по полной.

– Да, – смутился Карпыч, – наверное, я уже опоздал с нравоучениями.

– Лет на …дцать, опоздали.

– Из молодых да ранних? – подмигнул Дед, понимая, что своим недавним поведением несколько озадачил свою любимицу.

– А как в этой жизни еще пробиваться? Только схватывая на лету…

– Да, да, – рассеянно подтвердил слова Вилкиной Карпыч, но мысли его явно летали сейчас не вокруг персоны строптивой капитанши. Этот факт не ускользнул от цепких глаз Вилкиной.

– Карпыч, если ты по поводу своего поведения переживаешь, так я не в обиде, – сказала она уже примирительным тоном. – Я прекрасно понимаю, начальство давит и все такое. Просто ты мог бы и сказать, обычным, простым языком, а не вот это вот все…

Карпыч хитро прищурился и присел рядом.

– Не читаешь ты еще людей, дочка…

Вилкина смутилась.

– Ты о чем?

– Коли я боялся бы начальства, давно бы уже на пенсию уполз, огурцы на грядках выращивать, да карпов ловить в прудике. Они у нас знаешь какие, карпы эти? – Дед попытался изобразить размер этих карпов, отмеряя длину где-то у своего локтя.

– Да не тяни ты уже, Карпыч, ну правда, сил уж нет, брюзжание твое слушать! – взмолилась Вилкина, понимая, что Дед над ней сейчас издевается. – Выкладывай, что накопал?

Старик оглянулся на выход, словно боясь, что их могли слушать и тихо, вполголоса заговорил.

– Нужна санкция на эксгумацию.

– Чего? – не поняла Вилкина.

– Нужно покойничков откопать, – пояснил Карпыч.

– Я знаю, что такое эксгумация, – строго ответила Катерина, – ты о каких покойниках говоришь?

– Меня интересуют первые две жертвы.

– Так, и зачем?

– Нужно у них взять пробы изо рта. Наверняка еще не поздно.

– Не поздно для чего? – не поняла Вилкина. – И почему у первых двух? Третья не катит?

– Гипотенуза… – передразнил ее Дед. – Третья была кремирована месяц назад. Там уже ничего не отыщешь. А вот первые две похоронены, как полагается.

– А что ты там вообще хочешь найти?

– То же, что нашел у последних двоих. Они еще обе у меня в морге лежат.

– И чего же ты там нашел? И где это там?

– Во рту.

– Где? – не поняла Вилкина.

– Во рту. На зубах, на языке, в глотке, в желудке. Я сперва подумал, что это их прижизненные изменения. Ну, гастрит там, или язва. Изучил. Пробы взял, а болезни то и нет.

– Господи, да чего нет-то?

– Крови!

– Какой крови?

– Обычной, человеческой крови.

– То есть, есть все же признаки насильственной смерти? – обрадовалась Вилкина открытию Карпыча. Это многое меняло. По причине смерти, можно было сделать предположение и о способе убийства.

– Ты не поняла. Кровь не их. Группы и резус-фактор не совпадают. Я уже и ДНК сделал.

– Так, и что?

– А то, что в последних двух трупах, мною найдены следы крови. И кровь эта принадлежит не жертвам. Более того, эта кровь принадлежит одному и тому же человеку.

– Хочешь сказать, перед смертью, они успели этого маньяка покусать? – не поняла Вилкина.

– Нет, все гораздо интереснее.

– Куда уж интереснее…

– Эээ, не скажи, дочка, – Дед опять хитро прищурился и улыбнулся. – Крови столько, что можно сделать вывод о том, что они ее пили перед смертью.

– А чего ж ты в первых случаях этого не обнаружил?

– А это уже не ко мне вопрос. Не я их вскрывал. Я тогда в отпуске был.

– Засада.

– И не говори.

– Так, стой, а предпоследняя? Ее же ты уже смотрел.

– Они эту кровь пили, – уточнил Карпыч, – и успели переварить. У предпоследней я эту кровь обнаружил лишь в фиссурах моляров. Она у нее там спеклась.

– А ты…

– Я же и говорю, – предвосхищая вопрос следователя, подмигнул Карпыч, – я уже провел анализ. Кровь эта принадлежит одному и тому же человеку.

– И если мы эксгумируем тела первых жертв, то сможем… – начала раскручивать мысль Вилкина.

– Правильно мыслишь! – похвалил Карпыч подопечную. – Мы сможем связать все эти эпизоды воедино и доказательной базы для того чтобы засадить эту сволочь будет более чем достаточно.

– Осталось только взять за жопу тех двоих и сравнить их кровь с нашими образцами. – Вилкина просияла. – Карпыч, ты гений!

– Это как раз не секрет, – зарделся старик. – Чего я в толк взять не могу, так это нахрена он их своей кровью поит?

Глава 4

Мне никогда не нравились фильмы и истории про супергероев. Редко, когда в них изображается жизнь, как она есть. В таких фильмах главный герой, получив заветные суперспособности, автоматически превращается в мессию или полубожество, становится неуязвимым и может получить по щам (да и то, лишь в угоду сценарию) лишь от равного себе суперзлодея. Мир таких новоиспеченных супергероев меняется до неузнаваемости и начинает играть новыми красками, украшая собой серые, унылые будни среднестатистического человека.

В моем случае все оказалось иначе. Согласитесь, аналогия напрашивается сама собой – жил да был обычный парень, Гриша Горин, получил в один миг некий дар, научился людям мозг пудрить и, казалось бы, вот она – та самая супержизнь. Хоть книгу пиши, хоть кино снимай. Есть и сверхспособности, и социальная драма. Есть и главгад, которого нужно, во что бы то ни стало, победить. А потом твори добро налево да направо, да живи в свое удовольствие. Казалось бы, но нет. В реальности с приходом силы в жизни простого человека кардинально ничего не меняется, а простые житейские проблемы сами собой не рассасываются.

Конкретно мне было по-прежнему необходимо работать, зарабатывая копейки в стоматологии. Ведь, нужно как-то оплачивать счета за коммуналку, ходить в магазин за продуктами, готовить еду, выносить мусор, подметать, мыть полы, дежурить в больнице на добровольных началах и решать еще бог знает сколько самых банальных и заурядных житейских вопросов.

На волшебную сказку (а точнее на темное городское фэнтези), моя жизнь была похожа лишь в первый месяц моего ворожейского существования. В первые две недели мне вообще пришлось делать над собой усилие и доказывать самому себе, что я не свихнулся. Затем появилось чувство некой эйфории – мне казалось, и отец Евгений тому крепко поспособствовал, что мои новые способности приведут меня к новым возможностям, выведут меня на новый уровень. Вы только вдумайтесь – я мог видеть неупокоенные души и имел власть отпускать их в дальнейшее посмертие. Я избавлял мир от сущностей, которые могли натворить кучу бед, принести море страданий и несчастий окружающим. Наверняка же есть варианты монетизировать такой дар, думал я.

Но жизнь сама все расставила по своим местам. Налет супергеройщины, коим я успел обрасти за этот месяц, слетел с меня так же быстро, как и появился. Как оказалось, за супергеройство никто никому не платит. Работа эта никому особо не нужна и ведется лишь на добровольных началах. Ко всему прочему, нужно было ходить на тренировки и качать другие навыки, дабы не склеить ласты при первом же боевом столкновении с сильным противником. И все это в свободное от работы время, то есть, в те редкие часы отдыха между домом, ординатурой и стоматологией.

Сейчас, к примеру, покинув небольшой особняк в центре Москвы, где, судя по всему, у таинственного Совета была конспиративная квартирка (точнее, подвал), я чуть ли не бегом направлялся к метро. Нужно было успеть в стоматологию на два кариеса и одну удаляшку. А что делать? Кушать то что-то нужно. Не жить же на пособие сестры по инвалидности. И так, со всей этой беготней и головняком, который мне устроили агрессивные ворожеи, я потерял почти месяц. Деньги, с таким трудом скопленные за год, стремительно таяли. А тут, ко всему прочему, появилась еще одна статья расхода. Да я про своего кота Василия говорю. Ел этот обормот, как не в себя. И ладно бы он простым сухим кормом питался – Василию подавай мясо, желательно нежирную говядину, ибо, цитата: «он нуждается в белках и следит за фигурой».

Ладно, тут я уже просто брюзжу. На самом деле пользы от Василия было куда больше, нежели хлопот. Одна его помощь в работе с неприкаянными душами чего стоит. Имея в себе частичку моей силы, мой кот здорово помогает мне в ее освоении и применении, а иногда и сам принимает активное участие в работе. К слову, последнюю душу девушки-спортсменки догнал и обезвредил именно он. Мне после ее активного сопротивления здорово досталось, а на отца Евгения в этом вопросе вообще рассчитывать было нечего. Он попросту не видел этих сущностей и не обладал необходимыми навыками работы с ними. Да, в чем-то он и был мастер, к примеру, выгнать такую сущность из живого человека. Но работать с теми, кого называют в народе «бесноватые» это одно – они, как объяснял мне священник, по большей части, люди крещенные и у Святой Апостольской Православной Церкви имелись все необходимые инструменты для защиты своей паствы от угроз подобного рода. Там работа идет не с самой сущностью, а с конкретным человеком, точнее, с его душой. В случае же, когда эта самая сущность никуда еще не подселилась, церковь была почти бессильна.

– Не помогают тут ни кадила с ладаном, ни молитвы, ни святая вода, – объяснял мне как-то священник.

Тут-то и должен вступать в игру я, как человек, обладающий необходимой спецификацией к такой необычной профессии, как экзорцист. Я эти души вижу и имею власть над ними. Ну, в теории, конечно. На деле же выходило по-разному. Иногда и голова шла кругом и это еще мягко сказано.

Одним словом, из-за всех проблем, свалившихся на мою голову, я был готов погрузиться в глубокую депрессию, благо хоть ворожея Радмила не подвела, оперативно исправив все то, что сама же наворотила в моей больнице. Похоже, к договоренностям обитатели мира ночи относились с уважением. Спасибо еще отец Евгений вовремя подсуетился, включив этот пункт в наш с ворожеями мирный договор. Сам бы я ни за что не отбрехался перед начальством и полицией. После повторного вмешательства ворожеи, все обитатели моей больницы вели себя так, словно ничего необычного не произошло. Даже Косяков, чуть было не откусивший себе язык по моей милости, пришел в себя и уже приступил к работе. Судя по его поведению, с его памятью Радмила тоже провела работу. Даже не знаю, радоваться мне этому или горевать. Тот, новый Косяков, признаться, нравился мне больше. Того я уже запугал до полусмерти и мог рассчитывать на то, что он не станет больше ко мне лезть со своими придирками. Но после отката его памяти к предыдущей версии, вернулись и его тиранические замашки. Косяк по-прежнему меня недолюбливал, если не сказать ненавидел и постоянно цеплялся по каждой мелочи. Да уж, приятно осознавать, что в этом мире есть вещи, которые не меняются, не смотря ни на что. Это сарказм, если что.

Погода в этом году радовала наступлением ранней весны, и это, похоже, было единственной причиной держать себя в руках. Хотя, нет, вру. Был еще один положительный эффект от пережитого. Ворожеи не стали трогать память моей сестры и участкового Бориса. По правде сказать, они оба были в сильном замешательстве, поскольку единственное, что они помнили из тех событий, так это то, что нас с сестрой похитили. С Верой было проще, она была оглушена каким-то заклятьем из арсенала ворожей и помнила лишь сам момент похищения. С Борисом было труднее. Он помнил мое смс, где я указал приметы авто, на котором меня увезли в неизвестном направлении, помнил, что после я скинул метку геолокации того места, куда меня привезли. Кто и при каких обстоятельствах нас похитил, я в смс предусмотрительно не упоминал, а потому и врать при объяснении пришлось по-минимуму.

– …Все, дальше как в тумане, – признался мне как-то участковый, вспоминая о случившемся. – Помню штурм, а потом, провал. Очнулись мы с мужиками в том доме, а рядом сестра твоя лежит без чувств. Ни тебя, ни похитителей.

– Может, они испугались? Может, газ, какой пустили? – Подкинул я идею Владу. Тот нехотя принял мою версию, хотя чувствовалось, что пазл в его голове так и не сложился.

– А сам-то ты как выбрался? Обычно, в таких делах свидетелей устраняют.

Тут пришлось сочинять буквально на ходу. Я сослался на то, что и сам толком ничего не помню, что, похитители были в масках и почти не разговаривали. Подробности тоже припомнить не смогу, видимо, надышался того же газа.

– Ума не приложу, зачем вас кому-то похищать? – задумчиво произнес Борис и уставился на меня. – Похищать, а потом отпускать.

– Скорее всего, какие-то дилетанты… – Отмахнулся я. – Начитались «википедий» про империю моего отца, вспомнили лихие девяностые и решили по-легкому срубить бабла с наследников. А когда поняли, что мы с Веркой нищеброды и взять с нас нечего, кроме анализов, отпустили. А тут еще и вы вовремя подоспели. Вот они и слились по-тихому.

– Звучит не очень-то убедительно, – признался Борис, – похитители из девяностых, газ усыпляющий… – Он тщетно пытался припомнить детали, но в памяти не осталось ни зацепки. – Впрочем, – подытожил он свои бесплодные попытки вспомнить хоть что-нибудь стоящее из того дня, – у меня нет даже такой версии, так что продолжу копать.

– Твое дело, Влад, – пожал я плечами, – но я бы на твоем месте не заморачивался так. Никто не пострадал и слава богу.

– Ты знаешь, я тоже так подумал сперва, но вся эта история никак из головы у меня не идет. А тут еще этот маньяк долбанный. Голова кругом, веришь, нет?

– Верю. Что за маньяк? – как бы между делом поинтересовался я.

– Мы пока не афишируем, – понизив голос, ответил участковый, – но у тебя сестра с прибабахом, сам знаешь. Короче, будет лучше, если ты тоже на чеку будешь. Одну ее никуда не отпускай. Если что мне звони.

– Согласен, – кивнул я, радуясь, что мы ушли от обсуждения щекотливой темы. – Выкладывай, что там за маньяк объявился?

– В общем, уже пара эпизодов. Все в разных парках Москвы. Случайные прохожие находят трупы молодых девушек. Причем, вот в чем штука – никто не поймет, как он их убивает. Никаких признаков насилия. Просто трупы с клеймами. И тела, в таком состоянии, что ясно – лежали долго, не меньше месяца, а то и двух. Обычно такие трупы находят по весне, когда снег сойдет. А тут среди зимы. В общем, странно все это. Я лично думаю, что он их сперва держит где-то, а после выбрасывает.

– Почему ты так думаешь?

– Да находят их в основном в людных местах. Там дорожки есть, там с собаками гуляют, лыжники катаются, прохожих дофига. Не может быть такого, чтобы они там месяцами лежали, и никто внимания не обращал.

Разговор этот состоялся у нас с Борисом спустя месяц после нашего с Веркой «спасения». Еще стояла зима. Я тогда уже начал работать с отцом Евгением и видел те два трупа, о которых говорил Борис. Правда, тогда я еще не знал, что орудует маньяк. Не знал я и о клеймах. Узнав адреса парков, в которых были найдены тела девушек и сложив два и два, я понял, что Борис говорит о тех самых мертвяках, чьи души я по просьбе отца Евгения отправлял к посмертным вестникам.

С того разговора прошло еще два месяца. Вчера, получается, был уже пятый эпизод. И, судя по всему, намечался шестой. Сам я не верил в то, что образ, выуженный из моей головы, является «наводкой», как выразился мой учитель. Но с другой стороны, поводов не доверять его словам у меня не было. Да, этот жук скрытен до безобразия, но из всех обитателей мира ночи он был единственным, кто не пытался меня убить и не ссал, как говорится, в уши. Недоговаривал, отмалчивался – это да, но на обмане пойман не был ни разу.

Смущало меня другое. Почему отец Евгений не хочет помогать полиции? Наверняка же он знает, куда больше моего. «Наводка», которая непроизвольно появилась в моей голове, была первой в череде этих странных убийств. О первых пяти случаях он же как-то узнавал без меня. Знал, где эти трупы лежат, знал время, когда стоит туда ехать, а когда лучше не соваться. Следовательно, был у отца Евгения какой-то другой источник информации. Уж не знаю, разведка их тайной организации работала или же был конкретный информатор, но факты говорили сами за себя – Совет и лично отец Евгений знали об этом деле нечто такое, чего не знали правоохранительные органы. И это мне казалось странным и неправильным. Не одно ли дело мы делаем? Не призван ли этот пресловутый Совет охранять покой и жизни наших сограждан?

Твердо решив, что в следующий раз палец о палец не ударю, пока священник не объяснится, я кое-как утихомирил свою разбушевавшуюся фантазию. Все равно на одних догадках далеко не уедешь.

За этими мыслями я не заметил, как добрался на другой конец Москвы. Пересев с метро на трамвай, я направился в район, где находилась моя «любимая работа» – так я называл маленькую семейную стоматологию, в которой мне посчастливилось устроиться работать зубным врачом. Почему так? А все просто – стоматология и конкретно это место работы приносило мне не только достаток, но и моральное удовлетворение. Тут я мог работать, как говорится, руками и видеть непосредственный результат своей работы. Тут я чувствовал свою необходимость, видел в глазах пациентов благодарность и простой душевный отклик.

В той же профессии, которую я выбрал в качестве основной, этого всего не было и в помине. Где-то глубоко в душе я уже начал понимать, что терапия и вся эта суматоха, связанная с работой в государственных учреждениях минздрава, не мое. Слишком уж много было в этой работе препонов и запретов. Любая работа, будь-то работа терапевтом или кардиологом, или любым другим специалистом-узкарем, сводилась к тупому повторению «Клинических рекомендаций» спущенных «сверху» минздравом. Само же министерство разрабатывало эти самые рекомендации, ориентируясь на ВОЗ (Всемирная Организация Здравоохранения). Врач-клиницист в нашей стране, по сути, превратился в простого исполнителя чужих рекомендаций. Шаг вправо, шаг влево – санкции, и чаще всего денежные. Никакой самостоятельности, никакого полета клинической мысли, только экономия и слежка за койко-местом. И это еще в стационаре. В поликлинике дела обстояли много хуже. Пятнадцать минут на пациента и адью. Если лечим гипертонию, боже упаси, попытаться разобраться с астмой и все в том же роде. Кроме того, я начал понимать, что нашу медицину убивает бюрократия. Бумажки, бумажки и еще раз бумажки – вот удел рядового врача в нашей стране. Мы больше пишем или отписываемся, нежели больными занимаемся. Но и это еще не все. Больше всего раздражало то, как к врачам стали относиться люди. Да-да, простые люди, как вы или я. Те самые, которых мы лечим, те самые, которых каждый день спасаем. Еще во времена моего детства врач ассоциировался с такими понятиями, как «благородство», «жертвенность», «престиж». Люди, видевшие нашего педиатра на улице, останавливались, здоровались с ней. Справлялись о ее здравии и делах, помогали, порой, кто, чем мог. Времена-то были голодные. Зарплату задерживали месяцами. Кто жил в девяностые на периферии, знает, о чем я говорю. Но даже в те непростые времена врачи были на вес золота, голубой кровью, так сказать. А сегодня врач больше ассоциируется со словом «терпила». Не пошел на поводу у пациента – жалоба. Не улыбнулся или ответил резко – жалоба. Не дал двадцатое за месяц направление на глюкозу – жалоба. И чем больше я во всем этом варюсь, тем больше абсурда вокруг себя вижу. Ведь на каждую такую жалобу администрация лечебного учреждения должна дать отклик. Каждую такую жалобу разбирают на специальных консилиумах. И да, чаще всего, грамотное руководство отписывается в своих резюме стандартными фразами, из которых жалобщик сможет понять лишь одно – «сам дурак». Но ведь вся эта канитель это время, нервы и, к сожалению, деньги. Да, за частые жалобы никто по головке не гладит, как вы понимаете.

Вот и выходило, что маленькая частная стоматология, где все было куда проще, чем в огромных московских стационарах импонировала мне куда больше.

Говорят, дурные мысли притягивают неприятности. Не врут, похоже. Пока ехал в трамвае, заметил за собой слежку. Ну как заметил, заподозрил скорее. Бросилось в глаза, что тип, почти безотрывно глядящий на меня с другого конца трамвая, ехал со мной в одном вагоне метро. И да, может, я на воду дую, но кто бы не дул на моем месте?

Выглядел этот мужчина до крайности странно. Сам весь в белом – белые брюки, белый приталенный пиджак, под ним белая водолазка с горлом, на голове белая бейсболка, а на руках белые же перчатки. Из черного только солнцезащитные очки на пол лица. В моде я не разбираюсь, но было ощущение, что упакован этот тип по первому классу. Мужчина был худым до безобразия, словно скелет обтянутый кожей, видны все изъяны черепа. И да, был он бледный, как смерть. Единственный участок открытой кожи на лице больше пергаментную бумагу напоминал.

Я его еще в метро разглядеть успел – врачу такие товарищи глаз режут. Сразу пара тройка диагнозов на ум приходит, самые безобидные из которых: анемия и порфирия.

Дабы не делать поспешных выводов, я решил сперва проверить догадку. Вполне возможно этот странный тип просто ехал в тот же район, что и я. Опять же, из-за очков было неясно, смотрит он на меня в упор, или же просто в мою сторону. Придав своему лицу максимально бесстрастный вид, я как бы случайно, проехал свою остановку. Вышел из трамвая, перешел на другую сторону и стал ждать другой трамвай, чтобы вернуться к нужной остановке. Сердечко екнуло в тот момент, когда мой преследователь, не особо скрываясь, сделал тоже самое. Не скажу, что этот тип как-то сильно меня напугал, такого доходягу я при необходимости в два счета уложил бы, но все же чувство внутреннего дискомфорта появилось. Кто его знает, может, он вооружен? А если учесть, что я, хоть и невольно, но являюсь членом потаенного мира ночи, от некоторых его обитателей можно было ждать чего угодно.

Я дождался трамвая, следовавшего в обратном направлении, зашел в него. Мой преследователь, (теперь я в этом не сомневался) проделал тоже самое. Стараясь не обращать внимания на вошедшего следом мужчину, я дождался закрытия дверей. Для пущей убедительности я даже карточку «тройка» приложил к валидатору, но в самый последний момент я вышмыгнул из закрывающихся дверей трамвая, убежденный, что мой преследователь не сможет повторить такой трюк, поскольку стоял он далеко от выхода.

Невероятно, но я ошибся. Убежденный, что следивший за мной мужчина остался в трамвае, я начал разглядывать окна уходящего с остановки транспорта, однако к моему удивлению, не обнаружил в нем своего преследователя. Не на шутку перепугавшись, я начал озираться по сторонам и, как только обернулся кругом, не выдержав испуга, выкрикнул:

– Мать твою, дьявол! – Мужчина стоял в метре от меня и миролюбиво улыбался. – Напугал, долговязый, до чертей! Тебе, какого от меня нужно? Чего таскаешься за мной?

– Не поминайте в суе, Григорий Олегович, – внезапно приятным бархатным голосом произнес незнакомец.

Вблизи я успел разглядеть открытый участок кожи на его лице. Пергаментность и бледность ему придавал толстый слой косметики. Тоналка, там, или пудра какая, я в этих женских штучках не разбираюсь. Кажется, диагноз порферии подтверждался. Налицо непереносимость солнечного света – белые одежды, очки, замазанные косметикой открытые участки кожи…

– А я бога и не поминал, – огрызнулся я, ощущая легкий мандраж от такого внезапного знакомства. В целом, я уже понял, что мне ничего не угрожает – хотел бы этот странный тип меня прикончить, уже сделал бы это. И да, я понятия не имел, как этот мужик смог оказаться позади меня. Я был готов поклясться, что он стоял в другом конце трамвая, когда я выскакивал.

– Это кому как, – загадочно протянул мужчина, закатив в глаза.

– А вы из сатанистов что ли?

– Думаю, вы уже догадались, чью сторону я представляю.

– Да уж не дуруак, – соврал я. На самом деле я понятия не имел, кто передо мной стоит. – Откуда знаете мое имя?

– В мире Ночи появление новой фигуры, тем паче, столь значимой, незамеченным не проходит, – промурлыкал мужчина своим приятным голосом. Ему с таким голосом в службе секс по телефону бы работать, дамочек разных ублажать на расстоянии. – Уделите мне пару мгновений?

– Ну, если только мгновений, – согласился я, направившись в сторону своей работы. Нужно было протопать целую остановку вниз по улице. Тротуар был полон людей, поэтому я особо не волновался за свою безопасность. Маловероятно, что меня захотят убить прямо тут на улице. Слишком уж много свидетелей. Совет такое явно не одобрит. Судя по контексту, передо мной стоял один из тех, за кем этот самый Совет ведет надзор. Вопрос только в том, кто именно? Колдун? Ведьмак? Может, еще какой мифологический персонаж из тех, кого современный мир успел позабыть? – Я на работу тороплюсь, мне не очень удобно. Так что выкладывайте на ходу, что у вас, да побыстрее.

– Экий вы колючий, Григорий.

– Олегович. – Я решил не церемониться с этим доходягой. Нечего тут фамильярности разводить. Мы с ним явно по разную сторону баррикад находимся. А раз так, нужно сразу ставить себя таким образом, чтобы никому и мысль в голову не пришла, что со мной можно вот так запросто свести дружбу.

– Как вам будет угодно, Григорий Олегович. Я, собственно, вот по какому вопросу. Меня послали предупредить вас и Совет о том, что вы перешли границы дозволенного.

– Уж пофлали, так пофлали… – спародировав героя знаменитого персонажа мультика, а потому сильно шепелявя, ответил я незнакомцу. – Никакой конкретики. Кто послал? Зачем послал? Никакие границы я не переходил, если мне память не изменяет.

– Память дело поправимое, Григорий Олегович. – Худой, казалось, никакого дискомфорта не испытывал, двигаясь со мной в одном темпе. А хожу я очень быстро. Этот же даже не запыхался. – Нам стало известно, что вы содействуете Совету в развоплощении нашей паствы.

– Чем я занимаюсь, не ваше дело. Да и дела Совета, думаю, вас тоже не касаются.

– Вот тут вы, Григорий Олегович, ошибаетесь. Пока Совет занимается делами живых, нам до того дела нет, правда ваша. Но мир не живых уже наша вотчина. С нашей стороны нарушений не было. Существа мы мирные и чтим Канон. Но всякому терпению однажды приходит конец.

– Так, зачем вас, прошу прощения, вы не представились…

– Владлен, – кивнул мне на ходу странный тип.

– Владлен, так зачем вас послали ко мне?

– Предупредить Совет, не более того. Мы выступим перед обществом Ночи с требованием контрибуции за пять незаконно упокоенных душ. Вы не имели права этого делать. Они наши.

– Так, стопэ! – Я сам остановился и уставился на долговязого Владлена. – Вы мне тут угрожаете?

– Вам? – усмехнулся мужчина, – даже смешно. Хотели бы вас удавить, давно бы сделали это. Одна загвоздка, вы под защитой могущественного клана ворожей Семеновых состоите, а мы, как я уже говорил, Канон чтим. Негоже лезть в чужой огород. Свои дела с ворожеями вы прекрасно решите сами. Вернее сказать, наоборот – они вас порешат, когда придет время. С кем и как вам в мире Ночи взаимодействовать – дело ваше. Даже сотрудничество с дьяками мы можем вам простить, Григорий Олегович. Вы в нашем мире все равно, что новорожденный. Глупо предъявлять вам за содеянное, коли вы и сами не понимаете, что натворили. Хотя, с другой стороны, незнание законов не освобождает от ответственности, так, кажется, у вас говорят?

– У нас, это у кого?

– У смертных.

На эту реплику я ничего не ответил, оставив себе на будущее зарубку в памяти. Я для них смертный, стало быть, он бессмертный? Кто из них может похвастать такой плюшкой? А не вампир ли он? Или как там их называют: вурдалак, упырь?

Нечисть, тем временем, продолжила беседу.

– Через Вас, я обращаюсь к руководству Совета. И поступаю, так исключительно в целях сохранения хрупкого мира между нашими организациями. Вы пять раз к ряду преступили Канон, за что мое руководство и спросит завтра с руководства Совета. И молитесь вашему всепрощающему богу, чтобы ваш друг действовал с санкции своего руководства, а не творил отсебятину, как это бывало ранее.

– И все же я не понимаю, что именно вам или вашему руководству мешало обратиться к Совету напрямую. Вы же сами сказали, что человек я маленький…

– Уже не человек, – с улыбкой поправил меня Владлен.

– Да не суть важно. Я только-только приобщился к вашему миру, вы сами в курсе, судя по всему, так зачем же использовать меня в качестве связного?

– Вы правы, Григорий Олегович. Есть на то свои резоны. Я хочу, чтобы вы со своим другом дьяком Евгением, не лезли со своими чистками в нашу вотчину. Вот-вот произойдет очередная инициация. Девушка эта представляет для нас особую, так сказать, ценность. И если выйдет так, что мы лишимся и ее по вашей милости, мое руководство будет вправе требовать, куда большую контрибуцию, нежели запросит завтра. Вам ясна наша позиция?

И говорил Владлен вроде бы спокойным тоном – не срывался он ни на крик, ни на угрожающий шепот, а все одно, от его слов у меня по спине мурашки забегали. Был в его голосе какой-то нюанс, который заставлял подчиниться. Что, собственно я и сделал.

– Я все понял и передам ваше предложение…

– Это не предложение, – уже более ледяным тоном сказал Владлен, что заставило меня отступить на шаг назад. – Это ультиматум.

Пяткой я уперся в бордюр, от чего мне пришлось отвлечься от беседы и поймать равновесие, чтобы не упасть. Очень уж не хотелось показаться этому типу тщедушным. И без того моя заминка выглядела, как слабость. Я даже хотел что-то резкое ответить, но когда вновь повернулся к тротуару, никого не увидел. Этот шнырь попросту испарился, словно и не было его. Он-то пропал, а вот то чувство леденящего страха, что поселилось у меня где-то внизу живота, осталось.

И кто это был? Как вообще понимать его «ультиматум»? Неужели Совет действительно использовал меня втихую в какой-то своей тайной игре? Обо всем этом мне предстояло поговорить сегодня после работы с отцом Евгением. И настроен я был куда решительнее, чем раньше. На сей раз священник не отвертится. У меня очень много вопросов и он даст мне на них ответы.