Бесшабашный. Книга 4. По серебряному следу. Дворец из стекла

Посвящается Гарсиа

1

Вместе

Лиса ощущала на затылке дыхание Джекоба, теплое и родное. Он спал очень крепко и не проснулся, когда она осторожно высвободилась из его объятий. Что бы там с Джекобом во сне ни происходило, это вызывало у него улыбку, и Лиса провела пальцем по его губам, словно таким образом могла прочитать, что ему снится. Две луны, что озаряли их мир, роняли на его лоб пятна света – ржаво-красное и бледно-серебристое, а на улице рядом с постоялым двором кричали птицы, чьих имен она не знала.

Дорион… У нее с трудом получалось выговорить название портового города, куда они приехали накануне. Они сдались. Возможно, поэтому Джекоб и спал так крепко. После всех этих месяцев, когда они так часто теряли и вновь находили след его брата. Несколько раз они почти настигали Уилла, но вот уже много недель безуспешно искали хоть какие-то сведения о нем и вчера, когда солнце зашло над чужеземным морем, наконец решились прервать поиски. Теперь даже Джекоб считал, что после всего случившегося брат не хочет быть найденным, и пришла пора жить своей жизнью. Но почему же ей не спится? Может, она просто не привыкла чувствовать себя безмерно счастливой?

Лиса натянула Джекобу на плечи одеяло. Своя жизнь. Наконец-то. Ветка с белыми цветами наполняла комнату, где они спали, густым и сладким ароматом. На расстеленных молчаливой хозяйкой циновках ночевали за ширмой еще двое путешественников. Из Дориона в Аотеароа ходил паром. Роберт Данбар, давний друг Джекоба, слал оттуда восторженные телеграммы с рассказами о трехглазых ящерицах, о заколдованных китовых костях и лихих королях, покрывающих кожу татуировками с изображением папоротниковых лесов их родины.

Своя жизнь. Лиса поцелуем сняла с лица Джекоба лунный свет и тихонько выскользнула из-под согревающего их обоих одеяла. Ночь манила лисицу наружу. Может, когда она оденется в мех, все это человеческое счастье не будет перехлестывать через край.

Она прокралась мимо двух каменных драконов, охраняющих вход на скромный постоялый двор. Ветер с близкого моря покачивал ветви деревьев, и под ними она сменила обличье. Немощеная улица, куда выходил постоялый двор, была безлюдна, и крыши низких деревянных домов по обеим ее сторонам напоминали чепчики – только из дерева. Дорион совсем не был похож на ту деревню у моря, где выросла Лиса. Даже лодки рыбаков в темных волнах, теснящиеся в гавани всего несколькими домами дальше, приплыли, казалось, из какой-то сказки, о которой она никогда прежде не слыхала.

Лиса подняла взгляд к звездам и нашла в созвездиях все дороги их с Джекобом странствий за прошедшие месяцы. Варягия, Казахия, Моголия, Поднебесная… Еще год назад эти названия ничего для нее не значили. Теперь они были связаны с незабываемыми воспоминаниями – о том времени, когда ей уже не нужно было скрывать свою любовь. Скоро они сбились со счету, сколько недель продвигались все дальше и дальше на юго-восток, и под конец даже почти забыли о цели своего путешествия. Возможно, им просто хотелось наконец оставить позади все, что омрачало их недавно обретенное счастье: очередной предательский поступок отца Джекоба, смерть Темной Феи и роль в этом Уилла, – забыть и ольхового эльфа, жаждущего заполучить их ребенка и пославшего за ними в погоню охотников из стекла и серебра. В чужом краю гнать от себя все эти мысли было гораздо легче.

Остановившись, лисица повела носом, принюхиваясь. Даже море пахло не так, как у нее на родине. Ветер доносил с кораблей запах жгучего перца и заставлял тихонько позванивать висящие повсюду на ветвях колокольчики. Пустую площадь у причалов, как и постоялый двор, охраняли каменные драконы. Они сидели везде: между портовыми сооружениями и у входа на пирсы. Большинство было украшено венками из цветов. За последние месяцы Лиса с Джекобом перевидали множество драконов: из камня, из дерева, из глины, таких маленьких, что их можно было носить с собой в качестве талисманов, и таких больших, что, не запрокинув голову, не рассмотреть. Но даже в Поднебесной, где некогда драконы затемняли небо целыми стаями, им встречались теперь лишь их мертвые копии. «Где-то, – шепнул ей Джекоб на ухо, когда они любили друг друга в тени одного каменного дракона, взиравшего на них сверху глазами из ляпис-лазури, – наверняка есть волшебная вещица, оживляющая статуи. Вот найдем ее, вернемся и всех их оживим».

Приняв человеческий облик, Лиса погладила одного из драконов по вырезанной в камне чешуе. Его украшал венок из красных и желтых цветов. Один лепесток зацепился за обвивающую ее запястье Золотую Нить. В мире так много всего исчезло навсегда: драконы, великаны, а теперь вот и феи. Золотую Нить она нашла рядом с неподвижным телом Темной. Лиса всегда отчаянно ненавидела Фею и боялась ее, а теперь ей казалось, будто без нее и ее сестер миру вдруг не хватает дождя.

Пересекая безлюдную площадь у причалов, чтобы изучить расписание паромов, Лиса в сиянии двух лун отбрасывала две тени. В самый раз для девушки-оборотня. Аотеароа… Ей уже не терпелось повстречать трехглазых ящериц и поискать резные китовые кости, придающие любому облик рыбы. Лиса хотела вечно вот так путешествовать с Джекобом в поисках разных волшебных вещиц, о которых они фантазировали, лежа рядом долгими ночами.

У первого пирса висел список пассажиров парома, уходящего в Тасманию. Второй оттуда же под парусами направлялся в Нихон. Лисьи острова… Может, именно поэтому она остановилась и глянула в этот список.

Имя Уилла стояло третьим. Он внес в список и жену. Гоил после своего имени приписал «Бастард».

Лиса вышла на пустынный причал. Паром на Аотеароа уходил со следующего пирса. У барака, где продавались билеты, развевался флаг, легко узнаваемый по изображению гигантских папоротников, растущих только там.

На флаге Нихона журавль летел на фоне красного солнца.

Что, если не рассказывать Джекобу, чьи имена она увидела в списке? Наверняка какой-нибудь из паромов в Аотеароа отправляется позже парома в Нихон, и к тому времени, когда они придут в порт, список будет давно снят. Лиса, прекрати. На что она надеется? Джекоб каждый раз по глазам видит, когда она лжет, и эту ложь он ей не простит, даже если это будет ложь во спасение.

В обратный путь к постоялому двору она пустилась в человеческом обличье. Легче на душе ей не стало бы даже в лисьей шкуре. Джекоб будет счастлив видеть брата, Лиса. Да, наверное, будет, а что делать с гоилом? Бастард ненавидит Джекоба. А жена, которую Уилл внес в список… это Шестнадцатая? Подосланная Игроком убийца из стекла и серебра?! Подруга Уилла Клара, насколько Лисе известно, осталась в другом мире, а брат Джекоба уничтожил для ольхового эльфа самую могущественную из фей. Что, если Уилл все еще служит ему?

Игрок… его имя поселилось в перезвоне колокольчиков. Его шепот слышался в шуме ветра, в шелесте деревьев и в бормотании моря.

Нет, от призраков прошлого им сбежать не удалось.

Она поднялась по низким ступеням к постоялому двору, мимо драконов и деревьев – их ветви шептали имя Игрока. Лиса, ты должна сказать об этом Джекобу. И стереть с его губ улыбку.

Она сбросила обувь, как требовала хозяйка, и откатила раздвижную перегородку, за которой находилась спальня. Когда за ширмой, установленной хозяйкой, двигались двое других постояльцев – мужчина и женщина, – они казались фигурами театра теней.

Джекоб по-прежнему крепко спал. Она погладила его, спящего, по лицу – эти родные черты Лиса любила читать пальцами не меньше, чем глазами. И зачем она пошла в порт?

Он проснулся, когда она легла рядом.

– Лисица где-то бродила. – Джекоб взял ее за руку. – Ты разве не слышала, что рассказывала хозяйка? Там, снаружи, обитает нежить, с виду они как люди и…

Лиса закрыла ему рот поцелуем.

– …и лисы-демоны, которые любят прикидываться женщинами. Я чувствую себя совсем как дома!

Иногда поцелуи все еще представлялись ей чем-то восхитительно запретным. Он так счастлив. Почему бы ей просто не промолчать, и они забудут о его брате и вместо этого снова займутся тем, что у них так хорошо получается, – поиском сокровищ? Все магические вещи, которые они еще собирались найти, все места, в которых еще никогда не бывали… Аотеароа… Там ведь ничего не слышали об ольховых эльфах и феях, правда?

– Что случилось?

Нет. Он слишком хорошо ее знает.

Приподнявшись, он погладил ее пальцы, один за другим. Вот такими незначительными жестами выражают любовь.

– Я была внизу, в порту. Хотела посмотреть, когда отчаливают паромы в Аотеароа. Твой брат есть в списке на корабль, который рано утром отправляется в Нихон.

Да, на какую-то секунду он подумал о том же самом, о чем и она – в порту: не обнаружь Лиска имени Уилла, они смогли бы наконец просто прекратить поиски. Джекоб, конечно же, устыдился этой мысли. Видимо, старшие братья никогда не перестают чувствовать ответственность, особенно если на годы оставляли младших братьев одних. И тут, да, тут пришла и радость – облегчение от того, что Уилл жив, хоть и втянут в войну бессмертных.

– А что с Бастардом и зеркальной девушкой? Они еще с ним?

– Уилл путешествует с женой. И да, Бастард при нем.

Джекоб уперся взглядом в чужеземную ночь. И да, улыбка исчезла. Вероятно, он задавался тем же вопросом, что и Лиса на обратном пути к постоялому двору: неужели его брат сейчас на стороне Игрока?

В поисках они проходили по деревням, где распространялись небылицы о человеке, чья кожа превращается в бледно-зеленый камень. Кажется, это случалось, только когда Уилл гневался, но сомневаться не приходилось: он вновь стал нефритовым гоилом, – а ведь Джекоб рисковал жизнью, чтобы уберечь брата от перевоплощения. И путешествовал Уилл с двумя их злейшими врагами.

– Когда отходит паром?

– Через шесть часов. Вскоре после рассвета.

Они занимались любовью, но умиротворенность, которую Лиса так часто испытывала в последние месяцы, исчезла. Потом они лежали рядом без сна, прислушиваясь к молчанию друг друга. Все будет хорошо. Лиса просто не желала думать иначе. И как бы ни прошла встреча Джекоба с братом, хотелось надеяться, что после этого он наконец освободится от ответственности быть брату сторожем. Обвив Джекоба руками, она почувствовала, как его тепло усыпляет ее. Но во снах ее ждал Уилл. У него было нефритовое лицо, а рядом стояла не девушка из стекла и не гоил, поклявшийся отомстить Джекобу. У человека рядом с Уиллом не было лица. Вместо него было пустое зеркало, и Лиса шептала во сне пугающее ее имя.

Игрок…

2

Братья

Первым, кого увидел Джекоб, пробираясь с Лисой в толпе ожидающих у паромного причала, был Бастард. Ничего удивительного: все сторонились гоила. Его избегали даже токкэби, гномоподобные существа, то на одной, то на двух ногах бьющиеся с чайками за отбросы. В порту Дориона никогда не видели человека с каменной кожей и золотыми глазами.

Кто считался самым успешным искателем сокровищ этого мира? Вероятно, чаще всего в ответ прозвучало бы: Джекоб Бесшабашный. Но Бастард составлял ему жесткую конкуренцию и никогда бы не простил Джекобу, что тот хитростью отобрал у него самое ценное магическое оружие, какое только можно сыскать в зазеркальном мире, – арбалет, одной стрелой уничтожавший целые армии, а в руках брата Джекоба – и Темную Фею. Арбалет все еще у брата. Не потому ли Бастард рядом с Уиллом?

Бастард даже не пытался скрывать, что вовсю наслаждается тем почти благоговейным ужасом, с которым его разглядывают. Именем он был обязан малахиту, проступающему разводами на его темной ониксовой коже. Лорды Ониксы обычно топили своих незаконнорожденных детей, но маленький Неррон, как Бастарда звали на самом деле, выжил и теперь шпионил для злейшего врага Ониксов – Кмена, короля гоилов.

Большинство из тех, кто таращился на Бастарда, очевидно, считали его каким-то иноземным демоном, но даже в этой части света слыхали о гоилах и их непобедимом короле.

КОРОЛЬ ГОИЛОВ ПРЕРВАЛ ПЕРЕГОВОРЫ ПО МИРНОМУ УРЕГУЛИРОВАНИЮ КОНФЛИКТА СО СВОИМИ ВРАГАМИ-ЛЮДЬМИ. БАВАРИЯ И ВАЛАХИЯ КАПИТУЛИРУЮТ. ТЕРЕЗА АУСТРИЙСКАЯ КАЗНЕНА ЗА ПОХИЩЕНИЕ СЫНА КМЕНА.

Такие заголовки новостей встречались путникам даже в самых отдаленных деревнях. Темная Фея умерла, но ее былой возлюбленный каждый день доказывал, что для победы над армиями людей в колдовстве фей не нуждается.

Золотой взгляд Бастарда обратился в сторону Джекоба, и тот спрятался за повозку. Разгружающие товар торговцы, охраняющие паланкин правителя наемники, вызывающе накрашенные женщины, красногубой улыбкой предлагающие пришлым матросам компанию на чужбине, – по всем им рыскал золотой взгляд. Долгое время море ограничивало завоевания гоилов. Те страшились водных просторов, но Джекоб не сомневался: восточные владыки оглядывают горизонт с беспокойством, поскольку более десяти тысяч человекогоилов, уже сражающихся за Кмена, подобного страха не ведают. Джекоб знал это не понаслышке. В конце концов, его брат уже бывал одним из них. Вероятно, остается и сейчас.

Он высунулся из-за повозки. Забудь про Бастарда, Джекоб! Он и правда прячется от гоила или боится встретить брата? А вдруг у Уилла золотые глаза? Джекоб поразился, что теперь больше опасается кое-чего другого: вдруг его брат на службе у Игрока.

Лиса подала ему знак, указав на паланкин, который носильщики только что опустили у причала. Рядом стоял Уилл. На лице его не обнаруживалось ни следа нефрита, но при последней их встрече в другом мире он показался Джекобу выше и мощнее. Склонившись к паланкину, Уилл разговаривал с прячущейся за пологом из оранжевого шелка Шестнадцатой. Зажила ли за это время ее зеркальная кожа или покрылась корой, как и кожа ее одеревеневшего в горах Казахии брата? Словно услышав вопрос, Уилл оглянулся. Да, его младший брат изменился. Он повзрослел. А ты что думал, Джекоб? Он убил самую могущественную из фей.

К нему подошла Лиса:

– Мне отвлечь Бастарда?

Джекоб покачал головой. За оранжевым пологом скрывалось кое-что опаснее гоила.

– Держись от паланкина подальше. Обещаешь?

Она лишь окинула его насмешливым взглядом. Странные вещи творит с Джекобом любовь. Он постоянно тревожится о Лиске, но, может, просто за последние годы ему слишком часто приходилось бояться за ее жизнь.

– Иди к нему. Паром скоро отчалит.

Да, Джекоб, чего ты ждешь? Иди. Даже если понятия не имеешь, что сказать брату. Уилл, как поживаешь? Оба твоих спутника уже пытались убить меня?

Неподалеку ждала посадки на паром группа ронинов – самураев, утративших покровительство своего господина, – с островов, куда направлялся корабль. Нихон. Там находился один из самых мощных волшебных мечей этого мира – меч Муракумо, клинком отдающий команды ветру. В Нихоне таится так много волшебных предметов, что у Бастарда явно слюнки текут. Но что нужно брату? Была там и гусеница, чей кокон сдерживает ускоренное старение оборотней. Джекобу о ней когда-то рассказывал Игрок. Конечно. Ольховый эльф вычитывал в лицах смертных не только их самые сокровенные желания, но и то, чего они больше всего боятся. А потом… играл на этом страхе.

Кто-то схватил его за плечо.

– Выискиваешь новых врагов, Бесшабашный? – Бастард улыбался, как всегда, по-волчьи хищно. – Как насчет вон тех? – Он указал на ронинов. – Говорят, они сражаются даже во сне.

В их последнюю встречу гоил выпустил Джекобу в грудь стрелу, а тот, в свою очередь, его обокрал. У обоих не было оснований доверять друг другу.

– Что тебе нужно от моего брата? Дай-ка угадаю. У него арбалет.

– Да ну?! Тогда уж я, видать, давно доставил бы его Кмену вместе с арбалетом, верно? – Бастард сплюнул. – Представляешь, твой братец даже оставил арбалет мне, слишком уж в растрепанных чувствах был из-за того, что им сотворил. В течение трех дней я был самым могущественным смертным в этом мире. Три дня. Хорошие были деньки. А потом… проклятый арбалет растворился в серебряной дымке. Как все волшебные предметы, созданные только для одной задачи и выполнившие ее. И с тобой такое наверняка случалось, так что не пялься на меня, будто ничего не понимаешь.

Да, с Джекобом такое случалось. И не раз. Ему не хотелось себе в этом признаваться, но он верил гоилу. Мощнейшее магическое оружие зазеркального мира было создано с единственной целью – убить фею, и убило. Джекоб был вынужден признать, что рад исчезновению арбалета.

– Тогда почему? – Он взглянул на брата. – Все еще надеешься, что Уилл сделает твоего короля непобедимым?

– Ну да! – Бастард наслаждался, давая Джекобу почувствовать свою неприязнь. – Это его предназначение. Твой брат сомневается в нем не больше меня, но всему свое время. Я заручился его обещанием пойти со мной, как только он уладит кое-какие дела. А твой брат обещания выполняет.

Джекоб не успел возразить.

– Надо же – Бастард! – Лиса так беззвучно возникла за спиной у гоила, словно была в лисьей шкуре.

Бастард оглядел ее с той же неприязнью, какую демонстративно выказывал и Джекобу.

– Лиска. Одета, как всегда, по-мужски. В этих широтах за такое легко поплатиться жизнью.

Лиса не удостоила его ответом. Не спуская глаз с гоила, она придвинулась к Джекобу.

– Паром отправляется через полчаса, – шепнула она ему.

Иди, Джекоб.

Уилл по-прежнему стоял у паланкина. Он обернулся, только когда услышал у себя за спиной шаги брата. О да, Уилл изменился. Но сейчас помнил, кто он, в отличие от того раза, когда нефрит пророс в нем впервые – из-за проклятия Темной Феи. Может, он и убил ее, чтобы отомстить?

Сообразив, кто к нему идет, Уилл, не веря своим глазам, секунду помедлил, а затем кинулся к Джекобу и сжал в объятиях так крепко и надолго, как делал это ребенком.

– Как ты меня нашел?! Уму непостижимо, что ты здесь!

Он отпустил его и обнял вновь.

– Это она тебя нашла.

Лиса нерешительно приблизилась к братьям, но Уилл обнял ее почти так же сердечно, как и Джекоба. Эти двое не всегда ладили друг с другом, но теперь их объединяло то, что оба порой меняли обличье.

Гоил встал рядом с братом Джекоба, словно стоял там всегда. «Не стоит обманываться, Джекоб Бесшабашный, – глумился его взгляд. – Он – один из нас». Уилл тоже, казалось, полностью доверял Бастарду. Неужели он уже больше гоил, чем человек? Глядя на него – и не скажешь. Что пережил его брат с тех пор, как они виделись в последний раз, кроме того, что погубил Фею? Что бы ни пережил – рядом с ним был не он, а гоил.

Спроси его. Спроси, Джекоб, как Уилл относится к Игроку. Но они всегда были горазды разговаривать не о том, что по-настоящему важно, и Джекобу не хотелось говорить об ольховом эльфе при гоиле. Чего доброго, Бастард по его голосу заметит, как он боится Игрока. Так что вместо этого Джекоб показал на паром:

– Почему в Нихон?

Уилл взглянул на паланкин. Неужели то, что Джекоб видит в его глазах, – это любовь?! Любовь к чему?! К штуковине из зеркального стекла и серебра?!

– Ее кожа деревенеет. Проклятие все еще действует, хотя…

Брату не нужно было договаривать фразу до конца: «…хотя я убил Фею». Он ведь сделал это не ради Шестнадцатой, нет?

Джекоб взглянул на паланкин, и в эту секунду полог едва заметно шевельнулся. Хорошая новость, что проклятие еще действует. Если оно уродует создания Игрока, может, оно, сотворив то же самое и с самим Игроком, удержит его в другом мире.

Схватив Джекоба за руку, Уилл повлек его за собой. Бастард собрался последовать за ними, но в конце концов, как и Лиса, остался у причала. Хотя и не спускал с братьев глаз.

Уилл остановился среди ящиков, громоздящихся у причалов.

– Шестнадцатая говорит, что в Нихоне есть еще одно зеркало, – шепнул он Джекобу. – Она говорит, что чувствует их все.

– Ну разумеется, она сделана из того же стекла. – Джекобу не удалось скрыть отвращение. Он слишком хорошо помнил, как застыло, покрывшись серебром, лицо Лисы после прикосновения брата Шестнадцатой.

– Это не ее вина!

О небо! Брат и правда влюблен.

– Мне нужно вернуться в наш мир, чтобы посмотреть, как там Клара. Это долгая история. Игрок мне солгал. Но я найду его и потребую помочь Шестнадцатой.

Потребую? Помочь? Стоит ли ему объяснять, что Игрок дорого берет за помощь? И все же Джекоб испытывал облегчение. Похоже, Шестнадцатая затаила обиду на своего господина за то, что он отправил ее в этот мир, а Уилл, видать, понял, что ольховому эльфу доверять нельзя. Игрок мне солгал. Еще бы!

Матросы замахали руками, призывая первых пассажиров на борт. Носильщики паланкина стали оглядываться в поисках Уилла.

– Шестнадцатая говорит, что зеркало принадлежит другому ольховому эльфу. Старому врагу Игрока. Он называет себя Воином, и сразу после…

Сразу после… Он избегал говорить о содеянном, будто от этого все случилось бы еще раз.

– Уилл. – Джекоб взял его за руку. – У Феи на совести тысячи.

Уилл только кивнул:

– Расскажи мне о том, другом эльфе. Значит, он уже в этом мире?

– Да. Шестнадцатая говорит, они все возвращаются.

Плохие новости. Пока Игрок оставался в другом мире, Джекоб, по крайней мере, мог тешить себя иллюзиями, что им с Лисой удастся спрятаться от него. Теперь изгнание закончилось, но радость от этого не заставит ольхового эльфа забыть о долге Лисы и Джекоба.

Уилл неотрывно смотрел на море, погруженный в воспоминания, которых Джекоб разглядеть не мог. Когда-нибудь Джекоб спросит его, как он убил фею. Но не сейчас. Нет. По глазам брата Джекоб видел, что у того не найдется слов объяснить содеянное и что Уилл всем сердцем хотел бы все исправить. Ничего удивительного. Его соблазнил пойти на это Игрок. В помощи эльфа всегда скрывался подвох, словно серебряный крючок под наживкой на удочке.

– Шестнадцатая считает, что другой ольховый эльф даст нам воспользоваться своим зеркалом, если взамен она пообещает ему какую-нибудь информацию об Игроке. Эти двое, похоже, давно стали врагами.

Это был не план, а сущее безумие.

– Разве Шестнадцатая ничего не рассказывала тебе о своем создателе? Игрок так же опасен, как Фея. И гораздо более коварен. Я уверен, что этот твой Воин не лучше! Если он и поможет, то его услуга тебе дорого обойдется!

Это прозвучало как наставление старшего брата. Заткнись, Джекоб. Просто заткнись! Взгляд Уилла говорил то же самое.

– Он солгал мне. Он наслал на Клару сон Белоснежки, а меня уверил, что это дело рук Темной Феи.

Ну конечно. Уиллу только задури голову, что он спасает мир или подругу, и он уже мчится вперед на всех парах. Игроку сердца смертных читать легче, чем какую-нибудь инструкцию по эксплуатации.

– Поверь мне! – На этот раз Уилл обнял его несколько прохладнее. – Я знаю, что делаю. Брат, я – взрослый человек! До встречи. Здесь или в другом мире.

Джекоб хотел взять его за руку, как он очень часто делал, когда они были детьми. Уилл, постой! Он еще даже не рассказал брату, что встречался с отцом… Но тот уже направился к парому. Носильщики подняли паланкин на плечи, и Уилл пошел за ними. «Джекоб, присматривай за Уиллом!» Как же он ненавидел, когда мать говорила это. Но чаще всего присматривал.

Я взрослый человек. Да, Уилл взрослый, и давно. Джекобу больше не приходится рассказывать ему истории про этот мир. Уилл уже пишет в Зазеркалье свои собственные, а что до отца, то, пожалуй, лучше просто забыть о нем так же, как тот забыл о них.

С оплатой можешь повременить. Но ты заплатишь. Джекобу так явственно послышался голос Игрока, словно ольховый эльф обитал в его душе. Нынче пеку, завтра пиво варю, у королевы первенца отберу. А что, если Шестнадцатая все еще служит своему создателю? Что, если она дала знать Игроку, что видела их с Лисой? Занимаясь с ней любовью, он слишком часто думал об ольховом эльфе. Интересно, Лису посещали те же мысли? Он радовался тому, что много лет назад она попросила одну ведьму показать ей, как избегать беременности.

Ронины поднялись на борт.

У твоей Лиски будут чудесные дети. Надеюсь, вы не станете с этим тянуть. Как нелепо, что это воспоминание заставило его сердце биться чаще. Будто бы ольховый эльф, стоя у него за спиной, прошептал эти слова ему на ухо.

– Говорят, в Нихоне водятся очень могущественные лисы.

Джекоб резко обернулся, хотя за спиной у него стояла Лиса, а не ольховый эльф. Могущественные лисы и коконы бабочек, которые продлевают жизнь оборотням. Нет, Джекоб. Об этом тебе рассказал Игрок. Веское основание никогда не ездить в Нихон. Притянув Лису к себе, он зарылся лицом в ее волосы. У твоей Лиски будут чудесные дети.

Она подняла ладонь. Ржаво-красная печать хной на тыльной стороне изображала журавля в круге солнечного диска.

– Печать тебе поставят там. – Она указала на барак рядом с причалом. – Наш проезд я уже оплатила.

Джекоб хотел возразить, но она прижала ладонь к его губам:

– Гоил рассказал мне, что твой брат ищет какого-то ольхового эльфа, давнего врага Игрока. Может, тот поведает нам, как выйти из сделки.

В ее глазах Джекобу померещился страх, которого он никогда прежде у нее не видел. Она ведь не беременна? Спросить он не отважился. У твоей Лиски будут чудесные дети.

– Нет, – шепнула она ему. – Я не беременна, но хочу когда-нибудь забеременеть, так что давай используем эту возможность. Своих врагов нужно знать так же хорошо, как своих друзей. Разве это не твои слова?

Да, и все же однажды он чуть жизнью не поплатился за то, что слишком хорошо знал свою бессмертную противницу.

Стоя на палубе, у поручней, на них смотрел Уилл.

– Нихон еще называют Лисьими островами. – Ей и правда нравилась эта идея. А он-то считал себя единственным, кто постоянно думает об Игроке.

– Ольховый эльф называет себя Воином. – Он погладил ее по рыжим волосам. – Неужели стоит по своей воле встречаться с тем, кого так зовут?

Она рассмеялась. И поцеловала его.

– Ты в самом деле хочешь сбежать, Джекоб Бесшабашный, – шепнула она ему. – Что я вижу! Ты хочешь спрятаться от ольхового эльфа, как заяц!

– Нет, как умный лис.

Ее лицо посерьезнело. Она смотрела на горы, откуда они пришли в старый портовый город, – словно пыталась вызвать в памяти тот долгий путь и все те дни и ночи, что привели их сюда. Затем она взглянула на корабль:

– По-моему, «Воин» звучит многообещающе. – Она прогнала токкэби, который пытался залезть в карман ее куртки. – Иди поставь печать. Они скоро отчалят. Или тебе рассказать про все магические вещицы Нихона?

3

Всего лишь мертвец

Носильщики опустили паланкин у одной из корабельных мачт. Лиса не могла оторвать взгляд от него. Она хорошо помнила илистый пруд, в котором они с Джекобом очутились, спасаясь бегством, когда Шестнадцатая гнала их, как кроликов. Ты не успеешь, лисья сестра. Как она растопырила смертоносные пальцы. Словно кошка, предвкушающая, как вонзит в мышь когти. Думала ли тогда Лиса, что вскоре они последуют за посланной Игроком убийцей в надежде узнать, как им защититься от него? Нет. И все же чутье по-прежнему подсказывало Лисе: они правильно поступили, поднявшись на этот паром.

Джекоб стоял с Уиллом, облокотившись на поручни, хотя при виде волн у него начиналась морская болезнь. Доверял ли он брату, несмотря на то что тот путешествует с Шестнадцатой и Бастардом? Они разговаривали с тех пор, как отчалил паром. Рассказал ли Джекоб Уиллу, как Джон Бесшабашный сбежал на украденном у царя ковре-самолете? Признался ли Уиллу, какую боль испытал, когда его вновь использовали и бросили в беде? Нет, Джекобу было трудно говорить об этой боли, и оба брата то и дело замолкали, будто у них язык не поворачивался произнести слишком многое. Не сообщила ли Шестнадцатая Уиллу по секрету что-нибудь важное об Игроке, что могло бы им помочь? Рассказал ли Джекоб брату, что они должны отдать ольховому эльфу своего первенца? Нет. Он никогда не говорит о том, чего боится, но разве и она сама не такая же?

За ясной лунной ночью наступило хмурое холодное утро. Над волнами висели клочья тумана, и Хонгук давно уже скрылся из виду. «Южная Корея, – ответил Джекоб, когда Лиса спросила его, как называется это древнее королевство в его мире. – Еще одна страна, которую я впервые посещаю за зеркалами. Твой мир я знаю намного лучше своего».

Как только они отплыли, один из матросов взобрался на мачту, но подзорную трубу направил не на линию горизонта, а на волны. Лисе не пришлось долго гадать, что он с таким озабоченным видом высматривает в воде.

– Фунаюрэй-и-и![1]

Лисе было любопытно, какое существо вызвало такой ужас, что пассажиры тут же отпрянули от поручней. Но из утренней дымки вынырнула всего лишь рыбачья лодка, и впередсмотрящий дал отбой. Похоже, переправа из Хонгука в Нихон считалась делом опасным. Впередсмотрящий еще не раз объявлял тревогу, но им не встречалось ничего опаснее косяка летучих рыб, а ронины при всех криках с мачты оставались настолько невозмутимыми, что Лиса уже смотрела только на них, когда матросу опять мерещилось что-то ужасающее. «Самая опасная тварь сидит там, в паланкине!» – захотелось ей наконец крикнуть дозорному на мачте, и, даже когда вдалеке из волн поднялось серебристое туловище гигантского морского змея и его красота заставила большинство пассажиров забыть о страхе, Лисе чудилось только серебро, в которое ее некогда превратил брат Шестнадцатой.

Морской змей, извиваясь, поплыл прочь, не обращая на корабль никакого внимания, и носильщики паланкина отходили от ужаса, выстроившись в очередь к старику, на носу корабля наливавшему пассажирам горячий суп по распоряжению капитана. Предоставлялся удобный случай, а Лиса только этого и ждала.

Полог паланкина смотрелся дорого лишь издали. Шелк был не очень чистым и местами прохудился. «А те, кто из стекла, что-нибудь едят?» – спрашивала себя Лиса, медленно приближаясь к паланкину. Она помнила взгляд Шестнадцатой – без всякого сочувствия к страху жертвы, почти насмешливый. Серебряный кинжал Игрока… Какое из краденых лиц она явила Уиллу или он влюбился во все? Лиса остановилась на достаточном удалении от паланкина, ровно там, где сидящая не могла дотронуться до нее.

– Лиса. Пришла, чтобы насладиться моим несчастьем?

Разумеется, она узнала Лису, ведь лица – это ее конек.

– Зачем мне это? Я слышала, мы теперь на одной стороне. Хотя верится с трудом. Я не забыла, кто тебя создал.

Рука отдернула полог настолько, чтобы Лиса могла заглянуть внутрь. Лицо Шестнадцатой было из дерева и стекла. На щеках и затылке наросла древесная кора.

– Тот, кто меня создал, сотворил со мной и все это. Левая рука у меня деревянная, а брат мертв.

Брат… У тебя нет братьев, – хотела сказать Лиса. Но кто определит, что значит это слово? К двум собственным старшим братьям она испытывала отвращение, хотя у них была одна мать.

Уилл заметил, что Лиса стоит у паланкина. Оставаясь рядом с братом, он не спускал с нее глаз.

Лиса, спроси ее!

– Игрок все еще в другом мире или тоже вернулся, как тот ольховый эльф, о котором ты рассказывала Уиллу?

Ответить Шестнадцатая не успела. Впередсмотрящий закричал вновь, но на этот раз он указывал не в море, а на палубу. Рядом с грот-мачтой постепенно вырисовывался человеческий силуэт, – казалось, такую форму, сгущаясь, принимал поднимающийся от воды туман. Даже матросы в ужасе отшатнулись, и один из них едва не свалился за борт.

Бастард словно понимал, что это за явление. Растолкав всех стоящих между ним и Уиллом, он выхватил саблю и заслонил брата Джекоба собой. Но никакое оружие не могло нанести вреда молодому, бледнее тумана красавцу, который внезапно оказался у мачты. На нем были тюрбан и туника, какие носили в глубокой древности.

– Почему все кричат? – спросила Шестнадцатая.

– Это всего лишь призрак. – Лисе встречалось слишком много мертвецов, чтобы они настораживали ее больше, чем живые люди. Не шелохнулись и ронины, но лица их застыли в благоговении – перед смертью и теми, кто возвращается из ее царства.

Бастард оказался прав, заслонив Уилла. Не обращая внимания ни на кого, кроме брата Джекоба, призрак медленно приближался к нему – беззвучным, невесомым шагом. Джекоб, как и гоил, обнажил саблю, но в помощи Уилл не нуждался. Отодвинув Бастарда, он неподвижно ждал призрак. Нефрит проявился совершенно естественно: так на солнце кожу покрывает загар. И на каменеющем лице Уилла не было заметно и тени страха. Только вина. И боль.

– Как тебе мир без моей темной госпожи, палач фей? – Призрачный юноша остановился перед Уиллом. Казалось, что слова слетали не с его губ. Эти слова, пропитанные солью и влагой, будто шептал ветер, и сотканы они были из гнева.

– Скажи тем, для кого ты ее убил, что она не забыта! И услышь обещание Хитиры: никогда больше в твоей жизни не будет радости, потому что я буду ждать тебя в твоих снах.

Лиса встала рядом с Джекобом, и призрак окинул ее внимательным взглядом, смысла которого она не понимала. Нить на ее запястье сделалась прохладной, как роса, тогда как гнев на прозрачном лице юноши сменился улыбкой. Склонившись перед Лисой так низко, что она едва не ответила на поклон, мертвец со вздохом растворился в воздухе. Вместо него появился черный мотылек размером с ладонь Лиски с белыми, как череп, пятнышками на потрепанных крыльях, и, вспорхнув прочь, затерялся в парусах.

Нефрит на коже Уилла исчез так же быстро, как и появился, а гоил настолько грубо прикрикнул на всех, кто в замешательстве по-прежнему глазел на него, что они, понизив голос, продолжили обсуждать происшедшее на другом конце парома. Понял ли кто-нибудь из них, кого имел в виду мертвец, говоря о своей темной госпоже? Вероятно, нет.

Ронины наблюдали за появлением призрака с той же невозмутимостью, с какой выслушивали сигналы тревоги впередсмотрящего, но преображение Уилла явно впечатлило их гораздо сильнее. Они не выпускали его из виду и, похоже, задавались вопросом, в каком родстве он с гоилом. А кем теперь считает себя сам Уилл – гоилом или человеком?

Бастард не воспринимал призраков с таким же бесстрастием, как ронины. Саблю в ножны он возвращал нетвердой рукой.

– Полагаю, ты узнал его?

Уилл кивнул.

Как тебе мир без моей темной госпожи, палач фей?

Развернувшись, он пошел к паланкину, словно там его ждала единственная опора.

Джекоб прислонился спиной к поручням. Он уже сильно страдал от морской болезни. Он ненавидел путешествовать на кораблях, но его бледность была явно связана и с появлением мертвеца.

– Чей это был призрак? – спросил он у Бастарда. – Выкладывай уже. У тебя же прямо язык чешется рассказать.

Бастард сунул что-то в рот. Он тоже избегал смотреть на волны. По слухам, гоилы выращивали какие-то грибы, смягчающие водобоязнь.

– Этот-то? Да кучер Темной Феи. Кажется, при жизни он был ей любовником. Он пытался ее защитить, но твой брат хорошо прицелился.

Лиса закрыла глаза. От нити на запястье ее по-прежнему знобило, как на морозе, и на какой-то миг ей почудилось, что в грудь вонзается стрела арбалета. Темная не нашла способ спастись, потому что до последнего доверяла Уиллу? Ее кучер, наверное, знал ответ. Как же холодно!

Ветер крепчал, словно призрак, исчезнув, оставил им свой гнев, и Джекоб ругался последними словами, когда корабль нырял носом в волны. «Проклятье, Лиса! – говорил его взгляд. – Я не хотел в Нихон».

– Я думал, мотыльки умерли вместе с Темной, – сказал он.

Они были ее смертоносными спутниками и вроде бы душами ее мертвых возлюбленных.

– Может, кучер был ее любимчиком и она еще успела снабдить его какой-то защитой, перед тем как твой брат… – Бастард изобразил человека, стреляющего из арбалета.

Джекоб поискал взглядом Лису, будто она могла уберечь его от видений, вызванных пантомимой гоила. Лиса не рассказала ему, что видения часто посещают и ее, с тех пор как она подобрала нить, которую нашла рядом с мертвой Феей. Видения подкарауливали в зацветших прудах и ручьях, даже в порту, в грязной воде, омывавшей паромный причал. Лиса видела не только кончину Феи. Иногда – озеро с лилиями и остров, где Темная жила со своими сестрами, пока не оставила их ради Кмена. Кмен. Порой вода показывала Лисе короля гоилов так явственно, что она оборачивалась, ища его. Почему Лиса не рассказывала Джекобу об этих видениях? И о том, что иногда будто бы чувствует стрелу арбалета в груди? Потому что знала, что он скажет. Лиса, выбрось золотую нить! Но она не могла просто взять и выбросить ее. Она водила пальцами по нити, пока Джекоб с Бастардом спорили о том, как им защитить Уилла от призрака. Она часто ловила себя на том, что водит по золотой нити пальцами. Она ощущала в ней жизнь, красоту, силу и любовь. Прежде всего любовь. И порой Лисе казалось – за это Джекоб наверняка поднял бы ее на смех, – будто нить защищает то, что оставила после себя Темная Фея: всю любовь на свете, и ту, что есть у них с Джекобом, тоже.

С мачты что-то прокричал впередсмотрящий, но на этот раз в голосе его слышалось облегчение. На горизонте показались несколько островов. Они вырастали в море, похожие на ожерелье из зеленого нефрита.

Лисьи острова. Лису переполняли любопытство и надежда, но не оставляло и предчувствие надвигающейся опасности.

4

Янагита Хидео

Когда же, пробери их вонь всех лавовых ящериц, Щенок скажет старшему брату, чтобы катился к черту? Неррон не единожды подумывал незаметно столкнуть того за борт, но Щенок наверняка прыгнул бы следом. И так, когда паром причалил, они сошли на берег впятером.

Зачем? Разве не прекрасно они со Щенком ладили без этого невероятного Джекоба Бесшабашного? Словом «счастливый» Неррон себя обычно не описывал: в его глазах счастье было возможно лишь в паре с глупостью. Однако в последние месяцы он опасно приблизился к этому состоянию. Просто у Щенка была манера незаметно прокрадываться людям в душу, даже если душа каменная. Его безграничное доверие, дружба, которую он, словно теплое покрывало, набрасывал на ониксовые плечи Неррона, уважение, которого тому даже не пришлось особенно добиваться. Все это вместе вызывало у Бастарда очень странные и незнакомые ощущения, наполнявшие его одновременно ужасом и – да, проклятье, он просто не мог назвать это никак иначе! – счастьем. Единственным живым существом, даровавшим ему когда-либо такое же безусловное принятие, была мать. Но разве есть у матери выбор?

Бастард и Щенок… Звучало так, будто они всегда были вместе. Даже малахит в собственной ониксовой коже уже казался Неррону не изъяном, а особенностью, такой же, как нефрит для Уилла Бесшабашного, делавший того в гневе своим для Бастарда. Но при этом Неррон всегда помнил, кто такой Щенок: в первую очередь герой из сказок его детства, нефритовый гоил, который сделает своего короля непобедимым. Ладно, Кмен завоевывал одну страну за другой, но хорошие времена никогда не длятся долго. Грядут другие времена – мрачные, и тому есть все признаки, поскольку с каждой победой множится и число их врагов. И что тогда? Тогда Кмену понадобится нефритовый гоил, а до тех пор Бастард будет хорошенько присматривать за ним.

Давалось это не легко. Стеклянная гадюка прекрасно умела заставить Щенка забыть, для чего он рожден. Шестнадцатая… Чертовски жаль, что Фея ее не убила. Печальное зрелище – видеть, как Щенок ее боготворит. Разумеется, Неррон притворялся, что разделяет это поклонение. Он не слишком разбирался в дружбе, но осознавал, что Щенок прогнал бы Бастарда, расскажи тот, что на самом деле думает о Шестнадцатой. Оставалось загадкой, что Щенок в ней находил. Кора так изуродовала ее, что с тем же успехом можно было ласкать и дерево. Отделав его несколькими осколками зеркала. Но – не раз говорил себе Неррон, призывая к терпению, – в любом случае явно лучше не торопиться и доставить Щенка Кмену немного позже. Как-никак нефритовый гоил убил возлюбленную короля. С другой стороны – что значит былая любовь в сравнении с перспективой стать непобедимым?

Да, лучше еще несколько месяцев подождать, успокаивал себя Неррон, спускаясь с корабля вслед за паланкином. А может, еще лучше вернуть нефритового гоила Кмену, только когда настанут тяжелые времена? К тому же тогда у Неррона появился бы шанс последовать за Щенком в другой мир, если они действительно найдут зеркало. В конце концов, ему нужно проследить за тем, чтобы этот дурак вернулся. Да, конечно, Неррону нужно следовать за ним. Новый мир… Он с детства мечтал найти его за какой-нибудь заколдованной дверью! Но во снах он делал это в одиночку, а не плечом к плечу с другом.

Плечом к плечу с другом… Слышал бы ты себя, Бастард!

Неррон едва не расхохотался. Бухту, где пришвартовался паром, окружали зеленые горы и некоторое количество домов, скорее напоминающих сонную деревушку, чем портовый город. Не важно. Так приятно было наконец-то вновь почувствовать под сапогами твердую почву, пусть даже сразу за ним на берег сошел Джекоб Бесшабашный. Этот уж наверняка скоро позаботится о том, чтобы омрачить счастье Бастарда.

Никто из них не говорил на языке этой страны. Но у причалов среди проституток с набеленными лицами и подобострастно улыбающихся носильщиков ожидали и мужчины, предлагающие услуги проводников и переводчиков. Некоторые из них были ронинами, как и воины, что плыли с ними на пароме, но большинство – обычными людьми в латаной-перелатаной одежде, какую повсюду в мире можно увидеть на тех, кто не родился ребенком властителей или воинов.

Джекоб Бесшабашный направился к тому самому человеку, которого в качестве проводника выбрал бы и Бастард, – дюжему молодому великану, старающемуся придать лицу учтивое выражение, хотя долгое ожидание в порту ему явно наскучило. Скука посещает лишь тех, кто обладает изрядной долей ума и фантазии. На шее, у мясистого затылка, и на мощных руках Неррон разглядел фрагменты татуировок. Все остальное массивное туловище скрывалось под простой темной туникой и широкими штанами, какие были на большинстве ожидающих. Даже ронины на пароме ходили в таких же широких, бесформенных штанах, очень неудобных для воинов, как полагал Неррон, – не то что его собственная прилегающая одежда из кожи ящериц. И все же о боевом искусстве жителей Нихона ходили легенды, даже если по их одеянию этого и не скажешь.

С пришельцем с запада молодой великан общался, похоже, без особых затруднений. Когда Бесшабашный показал ему сначала на паланкин, а затем на остальных членов группы, богатырь с кротким взглядом изо всех сил старался не глазеть на Неррона. А вот Лиса бесспорно произвела на эту гору плоти потрясающий эффект. Он смотрел на нее, не в силах оторвать глаз, но в конце концов, несколько раз кивнув, под завистливыми взглядами собратьев по цеху ретиво бросился за Бесшабашным к паланкину. Когда Неррон к ним присоединился, эта глыба на беглом альбийском объясняла Бесшабашному, где купить коней и ослов. Затем, поприветствовав Лису на лотарингском, он поклонился ей явно гораздо ниже, чем всем остальным, а к Неррону обратился на действительно правильном гоильском.

– Позвольте наконец представиться и мне. Меня зовут Янагита Хидео, – пояснил он с улыбкой, приветливой и в то же время такой же непроницаемой, как сокровищницы лордов Ониксов.

– Ваш высокочтимый брат, – сказал он Щенку, так старательно отводя взгляд от паланкина, будто хотел продемонстрировать задернутому пологу свое почтение, – сообщил мне, что вы едете в Какею. Обычно дорога туда занимает пять дней, но, к сожалению, придется сделать крюк. В окрестностях Оми сражаются между собой кланы Мицуно и Икеда, поскольку первый поддерживает сёгуна, а второй – императорский дом. Простите, что докучаю вам политическими распрями моей страны, но наша императрица стара и больна, а наследник престола еще слишком юн…

Последние слова Янагита Хидео пояснять не стал. Он обоснованно исходил из того, что чужеземцы понимают, какие опасности для страны влечет за собой отречение многолетней правительницы.

– Будет ли мне позволено спросить, для чего вы едете в Какею? – Он склонил голову, как бы извиняясь за бестактное любопытство. – Я обязан заявить в императорские ведомства, с какой целью вы посещаете нашу страну.

Неррон заметил, как Щенок пытается поймать взгляд старшего брата. Старые привычки умирают медленно, даже если у тебя нефритовая кожа.

– Мы собираемся доставить жену моего брата к одному из ваших святилищ, – сказал Бесшабашный. – Об их целительной силе знают даже на нашей далекой родине.

Ну разумеется. Он же отменный лжец. Берет густой отвар лжи, сдабривает щепоткой правды – и блюдо готово: ложью и не пахнет. Проглотив его без колебаний, Янагита Хидео все же взглянул на паланкин с легким беспокойством.

– Это не заразно, – заверил его Щенок, игнорируя предостерегающий взгляд брата. – Кто-то проклял ее.

А вот это он зря.

– Священным проклятием! – быстро прибавил Неррон. – Она коснулась священного дерева и теперь превращается в его подобие. Мы прослышали, что боги Нихона живут в деревьях, горах и реках, вот и надеемся, что один из них сможет вернуть ей облик человека.

О том, что, вообще-то, жена Щенка из стекла, лучше, пожалуй, не упоминать.

Облегчение на лице проводника доказывало, что Неррон оценил его верно. Как пригодилось, что много лет назад он, воруя у одного монаха из Нихона магические амулеты, как бы между прочим расспрашивал того о его островах.

– Священное дерево! – благоговейно понизил голос Янагита Хидео. – И что это было за дерево? Сакаки?

– Серебряная ольха, – донеслось из паланкина.

– А! – кивнул Янагита Хидео, будто это все объясняло. – Наверное, так у вас называется ханноки. Я слышал, что к этим деревьям, несмотря на их красоту, лучше не приближаться.

Он еще раз кивнул, словно на все вопросы получил удовлетворительные ответы.

– Наш путь будет проходить по горам Мисаса, – продолжил он. – Там водится множество ёкаев: карасу-тэнгу, мудзина, кицунэ… – он мельком взглянул на Лису, – и много юрэев… сердитых духов умерших.

Бесшабашный полез в карман. Насколько Неррон мог разглядеть, он протянул проводнику не золотые талеры, которые в необъяснимых количествах вытаскивал из карманов прежде, а русские серебряные дукаты.

– Не обижайте меня, пожалуйста, Бесшабашный-сан, – сказал Янагита Хидео, отстраняя руку Джекоба с деньгами. – Я перечисляю эти опасности вовсе не для того, чтобы неоправданно поднять цену на свои услуги. Признаю, что столь бесчестное поведение, – он взглянул на других проводников, – вполне можно встретить и на этих островах, но меня побудило иное. Вы на моей родине чужаки, и прежде, чем вы вверите себя моему попечению, я должен обратить ваше внимание на опасности. Я не воин, но буду защищать вас, как сумею, и проведу вас к месту назначения безопасным путем.

Эта гора плоти, на взгляд Неррона, слишком уж подчеркивала свою честность, но вид других кандидатов тоже особого доверия не вызывал. Что до опасностей, которые так заботливо перечислил Янагита Хидео, – ну хорошо, им следует быть начеку. И что? Неррон все еще жив только потому, что усвоил это и действовал так, с тех пор как научился ходить.

Янагита Хидео по-прежнему очень старался не таращиться на гоила, но после того, как таможенники наконец пропустили их не глядя, Неррон все-таки поймал его за этим.

– Что уставился? – накинулся он на проводника. – Нет, я не дотрагивался ни до одного из ваших священных камней. Я с такой кожей родился. Но если твоих соотечественников это успокоит, передай им, что это из-за ваших камней.

О камнях ему тоже рассказал монах. Якобы они лежат повсюду на обочинах. Янагита Хидео наверняка счел неуважительным то, как Бастард говорит о святынях его островов. Но в лице проводника не отразилось никаких эмоций.

– Вы не ошибаетесь, Неррон-сан. До вас мне не попадался ни один представитель вашего вида, – со спокойным достоинством ответил он. – Но даже в Нихоне слышали о великом Кмене, который поставил на колени Аустрию и заставил Альбион и Лотарингию забыть давнюю вражду. Наши газеты сообщали о его походах в Валахию и Баварию, двух завоеваниях за пять месяцев. На поле боя с королем гоилов никому не сравниться. Многие наши самураи восхищаются им, и только в прошлом месяце сотня ронинов отправилась в Виенну, чтобы предложить ему свои услуги.

Эти слова из уст настолько постороннего человека вызвали у Неррона неприятное чувство, оттого что в последние месяцы он не слишком хорошо служил своему королю. Но ведь он, в конце концов, печется о нефритовом гоиле, а тем самым о воплощенной гарантии непобедимости Кмена.

Щенок отвел взгляд. Может, он думает о Кровавой Свадьбе и о том, как защитил короля, рискуя собственной жизнью? Неррон взял с него обещание вернуться с ним к Кмену, но взгляд Щенка опять был прикован к паланкину.

– Джекоб, пора бы идти. Ей срочно нужна гостиница и кровать!

Бесшабашный с Лиской переглянулись, что ускользнуло от Уилла, но не от Бастарда, и на какую-то долю секунды Неррон испытал к стеклянной гадюке что-то похожее на сочувствие. «Бездушная вещь, – говорил взгляд Бесшабашного. – Мой брат – влюбленный дурак».

Выбирать провизию они предоставили Хидео, так как большинство кушаний, продающихся в районе порта, было им незнакомо. Мохнатые лошади, приобретенные по совету проводника, были сильными, но едва ли крупнее осла, на которого тот сел сам. На фоне сероухого Янагита Хидео смотрелся еще массивнее, но наездник, похоже, пришелся ослу по душе, и тот так проворно трусил вперед, будто нес на спине мешок перьев.

Когда путники покидали порт, некоторые из тех, кто предлагал им свои услуги, прокричали вслед их проводнику какое-то прозвище.

– Нуппеппо… Почему они это кричат? – спросил Неррон, когда они повернули на узкую немощеную улочку, ведущую в окружающие бухту зеленые горы.

– Так зовут одного ёкая, которого можно встретить в заброшенных храмах. Они любят утверждать, что он похож на меня. Я предпочитаю имя, данное мне родителями. – Янагита Хидео бросил на Неррона взгляд, не скрывающий, как он задет. – Люди часто жестоки друг к другу. Среди вашего вида тоже, Неррон-сан?

– В юности меня звали Сиворожим, – отозвался Бастард. – Я ответил на твой вопрос?

5

В чужих лесах

Лиса дивилась тому, насколько густым и протяженным был горный лес, по которому они уже несколько часов ехали вслед за Янагитой Хидео и его ослом. Она не ожидала увидеть на острове подобные леса. Листья у нее под ногами были влажными от дождя, а толстый, пружинящий слой мха приглушал стук копыт их коней. Темная пушистая зелень покрывала каждый камень, каждый древесный корень, да даже сучья над их головами, и уже скоро Лисе с трудом верилось, что она в Нихоне впервые. Сердце говорило ей другое. Лес, который Янагита Хидео пересекал в почтительном молчании, казался ей таким знакомым, будто лисица исходила его вдоль и поперек множество раз. Будто она его намечтала. Тропинки были очень узкими, так что ехали они гуськом, часто огибая упавшие гигантские деревья, окруженные молодыми деревцами, посаженными не человеком, а самим лесом. Это не облегчало задачу носильщикам паланкина, но даже они выражали свое изнеможение приглушенными голосами, не желая нарушать тишину вокруг. Тишина не была гнетущей, знакомой Лисе по заколдованным лесам ее родины, а дышала на редкость умиротворяющей магией. Похоже, никто не валил деревья, чтобы строить из них корабли или дома или пускать их на дрова. Многие деревья она хорошо знала, но среди дубов, буков и сосен росли те, что были ей неведомы. Так же обстояло дело и с попадающимися на пути животными. Бобры, белки, барсуки, даже дичь на первый взгляд не отличались от животных ее родины, но, приглядевшись, она каждый раз замечала, что мех у них немного иного цвета и животные эти чуть более изящны.

– Янагита-сан, – наконец вполголоса обратилась Лиса к проводнику (один матрос на пароме объяснил ей, что в Нихоне сначала называют фамилию), – а кому принадлежит этот лес? Такое впечатление, что здесь никто не рубит деревья.

– О, это Говорящий Лес, госпожа, – отозвался Хидео с улыбкой, как бы прощающей Лисе ее невежество. – Он принадлежит лишь самому себе. Деревья сами себе хозяева и очень могущественны. Даже если их валит возраст, они остаются частью леса и питают своей разлагающейся древесиной молодые деревья. Многие из них старше самых почтенных семейств Нихона и даже нашего императорского дома. Было бы крайне глупо и очень легкомысленно обходиться с ними непочтительно, а то и вовсе срубить, потому что другие забьют вас ветвями до смерти!

И Хидео вновь погрузился в задумчивое молчание, в каком ехал перед ними уже несколько часов. Лисе очень хотелось спросить и о том, почему его острова еще называют Лисьими, но ответ в конце концов нашелся сам собой.

Лисица, вдруг возникшая на их узкой тропе, лишь на первый взгляд напоминала ту, которой Лиса была обязана меховым платьем – подарком за то, что защитила ее детенышей от своих братьев. Мех появившейся перед ними лисицы был гораздо темнее, и, к изумлению Лиски, та оказалась обладательницей трех роскошных пушистых хвостов.

Янагита Хидео поспешно осадил осла и благоговейно склонил голову, а лисица окинула их всех невозмутимым взглядом и исчезла в лесу. Вскоре Уилл попросил сделать для Шестнадцатой привал, и Лиса, не в силах больше сдерживать любопытство, пошла за Хидео, когда тот отправился поить осла к ручью, лениво струящемуся по камням, заросшим мхом.

– Янагита-сан, вы приветствовали встретившуюся нам лисицу поклоном, – сказала она, пристроив свою лошадь на водопой рядом с сероухим. – У меня на родине на лис охотятся и убивают их. Ваши острова называют Лисьими, потому что их здесь почитают?

Проводник одарил ее загадочной улыбкой. Она казалась почти заговорщицкой – будто бы им обоим известен какой-то секрет.

– О да! Лисы Нихона очень могущественны, – сказал он. – Мы почитаем и боимся их, особенно если они посвящают себя служению какому-нибудь правителю или мстят за несправедливость по отношению к любому из их сородичей. Я уверен, что лисы вашей родины тоже обладают большой силой, на них наверняка потому и охотятся! – Из седельной сумки он достал маленькую глиняную фигурку. Она напоминала сидящую лису, но с черным мехом и красными глазами. – Наши лисы – посланцы богов. Кое-кто даже верит, что они и сами боги. Мы называем их кицунэ, и для их почитания есть множество святилищ. Наверное, вы назвали бы эти святилища храмами, но зачастую они очень маленькие. Наши боги предпочитают, чтобы им поклонялись и призывали их среди природы. Они не любят закрытых помещений, как ваши. Эта кицунэ, – он погладил фигурку по голове, – из святилища Оба. У тамошних монахов всегда наготове несколько десятков статуэток для просителей.

Он положил фигурку Лисе на ладонь.

– Ее берут домой и просят исполнить какое-нибудь желание. Затем ее каждое утро кормят жареным тофу, оказывают почтение, повязывая красный галстук, а по вечерам радуют зажженной свечой, пока кицунэ не исполнит желание, – тогда тот, кому ее подарили, относит фигурку обратно в святилище.

Лиса погладила крошечную фигурку по черному меху.

– А желание нужно хранить в тайне? – Она с большой неохотой вернула лисичку Хидео.

– Обязательно, – сказал тот, убирая ее в седельную сумку. – Кицунэ лучше не злить. Они вовсе не всегда доброжелательны и часто являются в облике человека.

Он опять взглянул на Лису так, словно у них была одна тайна на двоих.

Она отвела со лба рыжие волосы:

– Что, правда?

– О да. При этом они гораздо древнее людей. У самых могущественных – девять хвостов, они умеют летать и становиться невидимками!

Лиса испытывала почти непреодолимое желание тут же сменить обличье, даже если Янагиту Хидео разочарует, что в облике лисы хвост у нее всего один. Было что-то в лице проводника – какая-то тоска по чуду, по миру, в котором исполняются желания и все люди понимают друг друга. В юношеских чертах Янагиты Хидео сквозила такая бескорыстная доброта, что Лисе хотелось защитить его, хотя он был почти на голову выше и явно вдвое сильнее ее.

– Надеюсь, мы встретим еще много лисиц, – сказала она, – со множеством хвостов, и они будут желать нам только добра.

Янагита Хидео несколько секунд испытующе разглядывал ее, будто не очень понимал, что она на самом деле имеет в виду.

– Я должен вам кое в чем признаться, госпожа, – сказал он, и лицо его стало почти таким же пунцовым, как цветы на ветках куста у него за спиной. – Никогда прежде я не видел волос такой лисьей рыжины, как ваши, и… ох, какая чушь! Я не сомневался, что вы тоже кицунэ! Простите мне мою глупость! – Он низко поклонился Лисе. – Вы не напомните мне ваше имя? Уверен, что Бесшабашный-сан мне его называл, но, должно быть, оно вылетело у меня из головы.

Похоже, Хидео не слышал, как к ней обращается Джекоб, и Лиса решила пока что хранить свою тайну.

– Селеста Оже, – сказала она. Как-никак это имя дали ей родители. – Я родом из Лотарингии.

– Enchanté[2], Оже-сан, – вновь поклонился Янагита Хидео. – Пожалуйста, зовите меня Хидео. Это гораздо проще. В Нихоне много ваших соотечественников. У императрицы был военный советник из Лотарингии. Ни сёгуну, ни ее сыну это не нравилось, но… – Он вдруг умолк.

Уилл помог Шестнадцатой выбраться из паланкина. Одежды скрывали ее изуродованную кожу, но левая рука онемела и не слушалась. Каждое движение Шестнадцатой говорило о том, что она нездорова.

– Этот ручей… – Уилл подошел к Хидео. – Может, где-то поблизости он впадает в какой-то пруд или в озеро?

Хидео указал налево за деревья:

– Он питает маленький, но глубокий пруд. Там, сразу за елями.

Похоже, мысль о том, что сейчас она окунется в прохладную воду, принесла Шестнадцатой облегчение. Она тяжело оперлась на Уилла, и Лиса, глядя им вслед, внезапно впервые испытала сочувствие, но подозрения ее быстро вернулись. Что, если Игрок, используя Шестнадцатую, наблюдает за ней с Джекобом?

Что, если… Нет, он очень, очень далеко. Лучше думать так.

6

Крепость Лун

Какея не была похожа на место, которое выбрал бы для своей резиденции бессмертный. Но то же самое можно сказать и о запустелом острове, где Игрок жил в мире Джекоба, и о Шванштайне, сонном аустрийском городишке, где в руинах замка таилось зеркало, сквозь которое Джекоб годами переходил из одного мира в другой.

Какею, как и Шванштайн, окружали густо поросшие лесом горы. Самая крутая отбрасывала тень на деревню, а крепость, видневшаяся среди деревьев высоко на ее склоне, свидетельствовала о прошлом, когда Какея была больше чем просто убогая, всеми забытая деревня. Что крепость огромна, Джекоб видел даже издалека. За черными стенами нашлось бы место для дюжины замков, как тот, чья башня так часто приветствовала его в этом мире. Но крепость выглядела пришедшей в упадок. Как бессмертным и нравилось…

– Это Цуки но юсаи, – пояснил Хидео. – Крепость Лун. Время и ветер стерли серебро и бронзу, создававшие впечатление, будто на ее камнях играет свет обеих лун. Только стены по-прежнему черны как ночь.

Дома в тени крепостного холма были такими же скромными, как и во всех деревнях, через которые они проезжали: стены из деревянных реек, обтянутых молочного цвета бумагой, крыши, крытые деревянной черепицей из коры кипариса, и низкие входы, охраняемые резными драконами и демонами. Немощеную центральную улицу, мокрую после недавнего дождя, окаймляли вишневые деревья и видавшие виды фонари, а искусная резьба по дереву на некоторых домах позволяла догадываться, как прекрасна была Какея в пору своего расцвета. Среди жилых домов прямо на улице располагались мастерские, где занимались своим ремеслом гончары и корзинщики, а на краю деревни в окружении очень старых деревьев стояла четырехъярусная пагода. Напоминая об утраченном благополучии и влиянии Какеи, она выглядела почти так же впечатляюще, как и крепость высоко над ее крышами.

– А что заставило хозяев покинуть крепость? – спросил Джекоб, когда Хидео остановился у постоялого двора, крышу которого увядающая листва клена запятнала всеми красками осени. – Стены, похоже, обветшали, но целы.

– О да, Крепость Лун никогда не завоевывали. Но правитель, живший там последним, совершил ошибку, оскорбив еще более могущественного господина, что означало катастрофу не только для него, но и для всей его семьи, хотя он и сделал сэппуку, чтобы ее защитить.

Сэппуку… Такое же ритуальное самоубийство знали и в Японии в мире Джекоба. Побежденный восстанавливал свою честь, вспарывая себе живот мечом – по возможности не поморщившись. Да, все так. Джекоб поднял взгляд на черную крепость. Бессмертному, называющему себя Воином, эта история наверняка по вкусу. Япония на исходе девятнадцатого века открылась Западу, но Нихон, казалось, так и оставался обособленным миром, где каста воинов-самураев обладала неоспоримым могуществом.

Лиса проводила взглядом троих мужчин, идущих вдоль главной улицы. Как и у ронинов на пароме, на спине у них были мечи.

– Что делают здесь воины, если в крепости никто не живет?

– Они здесь, потому что появились новые жильцы, – донеслось из-под полога паланкина. – Сюда нам и нужно.

Хидео взглянул на паланкин с тревогой. У Джекоба складывалось впечатление, что их проводник по-прежнему опасается, вдруг болезнь сидящей в паланкине девушки все-таки заразна. Пока Хидео ходил в гостиницу выяснять, хватит ли там циновок на всех и где в Какее целительное святилище, Уилл не отрывал глаз от черных стен над их головами. Джекоб уже придумывал объяснение на случай, если такого святилища и в помине нет. Однако их проводник вернулся с сообщением, что в окрестностях Какеи их целых три: одно посвящено какому-то богу войны, а два других – ками, духам-хранителям здешних мест.

– Бесшабашный-сан, – шепнул Хидео на ухо Джекобу, бдительно оглядывая улицу. – Жена вашего брата права. Несколько месяцев назад крепость купил один богатый человек из благородных, связанный с семейством Мифуне, одним из наших могущественнейших кланов. Как утверждает хозяйка гостиницы – за триста корзин, доверху наполненных серебром. Благодаря капитальному ремонту у всех ремесленников деревни появилась работа, так что сначала все жители очень радовались пришлому… хотя их и коробило, что он одевается как самурай, не принадлежа ни к одному из древних родов. Он принес Какее не только работу, но и могущественных друзей, и мечты о будущем, которому суждено стать таким же славным, как и прошлое.

Кто этот новый владелец, догадаться было не сложно. Ольховый эльф, именующий себя Воином, постепенно начинал вызывать у Джекоба все большее любопытство.

– Ты сказал «радовались»? А теперь нового господина не очень жалуют?

Их проводник бдительно оглянулся по сторонам, но улица вновь опустела, и лишь под деревьями несколько куриц рылись в осенней листве.

– Два месяца назад, – понизил голос Хидео, – новый господин призвал всех мужчин в округе победить его в поединке. Каждому победителю он обещал королевское вознаграждение. С тех пор не проходит и ночи без боев там, наверху, и желающие приезжают уже со всего Нихона. На закате они поднимаются на гору, но никто не возвращается оттуда. Наша хозяйка говорит, что могилы вокруг Цуки но юсаи уже как второй лес. Ее племянник тоже лежит там, наверху.

– А строительные леса для чего?

– Новый хозяин заново покрывает зубцы и крыши серебром. Жители деревни шепчутся, что богатство у него от демона. Или от бога войны, чье святилище сразу за деревней.

Это было не так уж далеко от истины. Ольховые эльфы походили на древних богов не только бессмертием. Джекоб задавался вопросом, какую внешность выбрал Воин, чтобы играть в Нихоне роль самурая. Свое настоящее лицо он, как и Игрок, явно скрывает. По дороге они спорили о том, можно ли рискнуть открыто попросить помощи у давнего врага Игрока. Уилл высказался за, но Джекоб, как и Бастард, считал, что лучше сначала прощупать ольхового эльфа. Даже Шестнадцатая знала лишь то, что Игрок его боится и в то же время презирает, – но это ни в коем случае не означало, что из Воина выйдет хороший союзник.

Когда Хидео и носильщики паланкина отправились на поиски еды, Бастард предложил пробраться в крепость. Гоил достиг выдающихся успехов в шпионском деле не только благодаря ониксовой коже, и Джекоб был готов забыть о недоверии, лишь бы еще до наступления темноты получить первый отчет о том, что происходит в крепости. Но Лиса ни в какую не соглашалась, чтобы первым на разведку отправлялся Бастард.

– Я тоже проберусь в крепость, – огорошила она Джекоба, когда они привели лошадей на конюшню гостиницы. – Уилла с гоилом интересует только зеркало, а нам нужно больше разузнать об ольховом эльфе и о том, как выйти из сделки с Игроком. Я уверена, что он скоро вернется, и хочу знать о его слабостях, прежде чем он нас найдет и напомнит о долге.

Джекоб не знал, что возразить. Лиска еще не встречалась с ольховым эльфом, но сам-то он очень хорошо помнил, каким до боли беспомощным угодил в сети Игрока. Он не хотел, чтобы Лиска слишком приближалась к кому-то из них, и уже сейчас жалел, что они сюда приехали. Она самое дорогое, что у него есть, дороже всех магических вещей, которые он когда-либо находил, но ему нужно было постоянно напоминать себе: он так любит ее еще и потому, что она не желает иметь никаких защитников и всегда идет своим путем.

Лиса взяла его руки в свои.

– Верь мне, – прошептала она ему на ухо и нежно поцеловала Джекоба. – Ты же знаешь, что я буду осторожна.

– Ладно. Но я пойду с тобой.

– Нет. Только если сможешь превратиться в лисицу.

Ему хотелось целовать, целовать, целовать ее, а потом ускакать с ней прочь. Но она, конечно, права. От Игрока им не убежать. Они оба попали в сети ольхового эльфа, с тех пор как Джекоб сглупил, заключив с ним сделку. Сглупил, отчаявшись. Не будь этой сделки, Лиска так и умерла бы в Красной комнате у Синей Бороды, и Джекоб понимал, что, даже зная цену, вновь пошел бы на это, лишь бы ее спасти. Лиса права. Чтобы защититься от Игрока, им нужно больше узнать о нем.

У твоей Лиски будут чудесные дети. Надеюсь, вы не станете с этим тянуть.

7

Лиса и гоил

Разумеется. Лиска ему не доверяет. Зачем бы еще ей тоже пробираться наверх к крепости? Напрасно было объяснять, что двух шпионов застукать легче, чем одного, или что у Бастарда в шпионаже многолетний опыт. Проклятье! В кошмарах ему с раздражающей регулярностью является надменный, страдающий зависимостью от эльфовой пыльцы наследник лотарингского престола. А все потому, что в прошлый раз ему пришлось работать в паре с этим навязанным ему помощничком! Нет. Невидим он только в одиночку. Бесшумнее янтарной мухи! Проворнее игольчатой саламандры! А Щенка он с собой взял бы? Разумеется, нет.

Неррон все еще ругался, когда Лиска без предупреждения отправилась в путь. Она пошла в своем человеческом обличье – возможно, чтобы не подкреплять культ кицунэ, о котором разглагольствовал их проводник. Она все еще двигалась на двух ногах, когда Неррон нагнал ее в сырой чаще леса, растущего на склоне горы под крепостью, будто армия стражников с моховыми бородами. Гоилы – превосходные скалолазы, но она, несмотря на отвесный подъем, так легко продвигалась вперед, будто весила не больше своей шкурки. Оборотни… Неррон их терпеть не мог. По его теории, они представляют собой две личности в одной, и никогда не знаешь наверняка, какая перед тобой сейчас. Дело не облегчало и то, что Лиска к тому же женщина. За всю жизнь Неррон мало-мальски доверял лишь одной женщине – своей матери.

Конечно же, Лиса услышала его задолго до того, как он ее догнал.

– Мне все-таки нужно разок пробраться во владения ольхового эльфа, – не оборачиваясь, сказала она. – Они защищаются от непрошеных гостей ловушками, которых ты не увидишь. Уверена, что мы наткнемся на них, самое позднее, у крепостных стен.

– Которых я не увижу?! Ты слишком много якшаешься с мягкокожими. И забыла, что разговариваешь с гоилом. Мы видим куда больше вашего.

Как снисходительно она его разглядывает. Домашний питомец Джекоба Бесшабашного. Вот она кто. И больше ничего.

– Если ты не заметил, гоил, у меня тоже не человечьи глаза.

Ох, с каким удовольствием он соорудил бы себе из ее меха воротник! Только с ее помощью Бесшабашному удалось украсть у него арбалет – сокровище, которое сделало бы его самым знаменитым из всех искателей сокровищ, легендой, несмотря на бастардову кожу в прожилках. Он бы доставил арбалет Кмену, а тот нашел бы ему лучшее применение, чем убивать фей, и арбалет не растворился бы в серебристой дымке, довольный собой.

Прекрати, Неррон! Дымка дымкой, а Лиске абсолютно все равно, что ты о ней думаешь. Проклятье, она опять ушла далеко вперед, а когда сменила обличье, это произошло так быстро, что он глазам не поверил. Среди гоилов оборотней не было. Камень, он и есть камень, даже в смерти.

На первую стену они наткнулись, когда крепость оставалась еще высоко над ними. Ворота в ней покрылись ржой и плесенью, но их худо-бедно ремонтировали. Охраны видно не было, и Неррон еще перелезал через стену, когда Лиска мохнатой змеей, вновь его опередив, уже исчезла под воротами.

День стоял холодный, но небо было безоблачным, и треклятый солнечный свет, несмотря на то что Бастард по утрам натирался маслом, выбеливал ямки в его ониксовой коже.

Как уж там ей это удавалось, но скоро Неррон опять увидел Лису далеко впереди, ругая ее последними словами, какие только нашлись в его языке для ей подобных. Когда наконец он вновь догнал лисицу, она, сидя на какой-то тронутой временем статуе, сильно смахивающей на одного из демонов, о которых постоянно болтал их проводник, с раздражающей невозмутимостью вылизывала свой мех.

– Ольховые эльфы любят такие места, – сказала она. – Я понимаю фей с их любовью к долинам и озерам, но что привлекает бессмертных в руинах, оставленных смертными? Может, бессмертным нравится чувствовать, что им самим такое разложение не грозит?

– Не знал, что мы здесь, чтобы философствовать.

Неррон изучал стены над собой. За ними виднелись верхние этажи главного здания – каждый в тени изогнутого навеса своей кровли. Впечатляющий вид. За стенами по левую руку, судя по всему, находились конюшни и прочие хозяйственные постройки.

– Вот, пожалуйста, я была права, – прошептала Лиска. – Видишь их?

Что это? Вопрос с подвохом? Неррон выглянул из-за каменного демона. Грунтовая дорога, ведущая к главным воротам, телеги со строительным материалом, дюжина рабочих, устанавливающих у древних стен строительные леса… Крепость с ее черными стенами выглядела угрожающе, но была похожа на воина, впавшего в зимнюю спячку, если бы не могильные плиты, широкими кругами опоясывающие стены крепости слева и справа от дороги, и стражники прямо над воротами. Солнечный свет отражался в наконечниках их копий.

– Я насчитал четырех стражников. Но уверен, что их больше.

– Я не о стражниках. Тебя не удивляет, что их так мало? Видишь эти серебристые цветы?

Серебристые?! Неррон видел желтые и белые. Она что, хочет выставить его дураком, чтобы потом посмеяться с Бесшабашным над простаком Бастардом?!

– А как насчет нитей? Они как паутинки из металла.

Неррон не мог определить, что его раздражает больше: что он ей верит или что не видит того, о чем она говорит.

– Когда ты касаешься цветов или нитей, ольховый эльф знает, что ты здесь. Попроси Джекоба рассказать, каково это – быть его пленником. Игрок воткнул ему в висок серебряную булавку и выдерживал в одном из своих застенков как свежее мясо. А может, у этого Воина тоже есть парочка зеркальцев вроде Шестнадцатой, которые всех превращают в серебро.

– Будет уже! – набросился на нее Неррон. – Я не чертов оборотень и не вижу ничего из того, что ты описываешь. И что теперь?

– Иди по моим следам. – Она так ловко спрыгнула с обшарпанной статуи, что трава под ее лапами почти не зашуршала. – Ловушки не везде. Наше счастье, что ольховый эльф здесь недавно. Пока будешь идти след в след, ты в безопасности.

Такая бесшумная. Ржаво-красная среди всей этой зелени, она все же умела сделаться невидимой. Прижавшись к земле, Лиса кралась к дальним стенам.

Неррон испытывал сильное искушение пренебречь наставлениями Лиски и искать свой путь, но чувствовал колдовство, которое она описывала, хоть и не видел его. И вот он, скрипя зубами, вслед за ней выделывал все эти кажущиеся бесполезными петли, пока Лиса наконец не остановилась между крайних могил, пригнувшись за одним из серых камней. Неррон снова насчитал четверых стражников над воротами и еще троих – перед ними. Непросто концентрироваться на них, сидя среди могил. Надгробий было точно больше сотни, и некоторые, похоже, совсем свежие.

Ворота стояли открытыми, а стражники перед ними, казалось, очень устали и скучали. Из крепости им что-то крикнули, они обернулись на голос, и Лиска шмыгнула к одному из каменных фонарей, высотой в человеческий рост, стоящих недалеко от ворот на обочине дороги из Какеи. Неррон последовал за ней, один стражник оглянулся, но фонарь вовремя скрыл гоила от его глаз. Свежая копоть на сером камне говорила о том, что фонарь прошлой ночью горел.

– Жди здесь, – шепнула ему на ухо Лиска. – Я помогу тебе пройти мимо стражников. – Когда она была в лисьей шкуре, голос ее обжигал как крапива. – А потом каждый займется разведкой сам по себе.

Отлично. Я уже сыт по горло твоим петлянием. Слова вертелись у Неррона на языке, но Лиска приняла человеческий облик раньше, чем он успел их произнести. Затем она вышла из-за фонаря и направилась к открытым воротам, и Неррон даже не спросил, что она, задери ее все черти в недрах земли, задумала.

Стражники были одеты как самураи: в шлемах с воинственными мордами, кожаных защитных нагрудниках и в рубахах и штанах с красно-черным узором. Ремесленники войны.

И все же.

Пройти мимо них для Лиски оказалось проще простого. Как только один из них на ломаном альбийском велел ей остановиться, она обернулась зверем:

– Кицунэ!

Лица стражников застыли от страха, как железные гримасы на их шлемах. Даже рабочие, побросав инструменты, в ужасе таращились с бамбуковых лесов.

Лиска миновала стражников раньше, чем они выхватили мечи из ножен. Все трое, когда прошел первый испуг, спотыкаясь, бросились за ней, и Неррон, прошмыгнув в ворота, впервые увидел всю роскошь главного здания. Это был громадный четырехэтажный дворец, каждый этаж был у́же предыдущего и венчался сильно изогнутой, как у пагоды, крышей, опирающейся на посеребренных драконов. Стражники, которых Неррон видел на крыше, неотрывно глядели только в сторону исчезнувшей Лиски, и никто не преградил дорогу Неррону. Тишина за стенами, несмотря на затеянную стройку, по-прежнему отдавала упадком, и гарнизон крепости, похоже, действительно был небольшим. Затаившись под отсеком строительных лесов, Неррон поискал взглядом Лиску, но она как сквозь землю провалилась, словно и правда была злым духом в лисьем обличье. Многие охотники за сокровищами утверждали, что Джекоб Бесшабашный так успешен только благодаря Лиске, и на долю секунды Неррон поймал себя на мысли, что не отказался бы от подобной тени, но не в ржаво-рыжей лисьей шкуре, а с переливающейся чешуей, как у ящериц, которых гоилы держат у себя вместо собак.

Лиска направилась налево, где у конюшен и хозяйственных пристроек ей было легче оторваться от стражников. Это давало ему фору в исследовании главного здания, и будет удачей, если на прислуге ольховый эльф экономит так же, как и на стражниках.

Четыре парящие одна над другой, как у пагод, крыши выглядели так, словно по ним можно вскарабкаться к самому небу, а когда Неррон увидел подпирающих крыши драконов, недавно покрытых серебром, в нем заговорил охотник за сокровищами. О, исследовать это здание будет увлекательно! И Бастард найдет зеркало раньше Лиски.

8

Очень давние враги

Лиска искала не зеркало. Она никогда их не любила, эти стеклянные двери между мирами, хотя они и привели к ней Джекоба. Но они же своим ненасытным стеклом и отнимали его у нее снова и снова. Нет, она собиралась найти ольхового эльфа, о котором рассказывала Шестнадцатая. Она взяла его след еще у ворот, такой же явственный, как в другом мире, когда она искала Джекоба на запустелом острове Игрока. Серебряный след привел ее мимо конюшен и мастерских во двор, откуда открывался вид далеко за окрестные горы. Из-за недавно посеребренных заново зубцов до нее донеслись два голоса – мужских голоса, отдающие серебром, как и след, на который она вышла. Лиска пошла на эти голоса вниз по крутым ступеням в обнесенный высокими стенами сад, чья красота на миг почти заставила ее забыть, зачем она здесь. Лису поразило, что в месте еженощного убийства обнаружился сад, где все воспевало жизнь и рост. Однако увядающие цветы, мимо которых она кралась, быстро напомнили ей о том, что смерть присутствует и здесь.

Двигаясь от камня к камню, ища укрытие среди аккуратно подстриженных кустов азалии, под тихо шелестящим на ветру бамбуком, Лиса ощущала под лапами корни кедров, а на шерсти – лепестки пионов. Те, на чьи голоса она шла, ничего не знали ни о смерти, ни об увядании. Их выдавали ладони, шестипалые, как у всех бессмертных. Собеседники сидели на коленях в тени вишневого дерева у покрытого черным лаком столика. Когда Лиса подкралась ближе, старая служанка наполняла стоящие перед ними керамические чашки бледно-золотым чаем. Приникнув к земле под кустом хризантем, растущим меж педантично уложенных в определенном порядке камней всего в нескольких шагах от столика, Лиска уловила аромат жасмина.

Да. Они действительно вернулись. Лиса затаилась под ветками, усыпанными белыми цветами. Навострив уши, направив взгляд на бессмертных, она так беззвучно слилась с тенями, что ее не замечали даже птицы, которые выклевывали насекомых из трещин в камне в паре метров от нее. Бессмертные говорили на альбийском, хотя старший из них был в золотом кимоно и выглядел так, будто родился на этих островах.

– Я так и не понял, зачем ты здесь, – услышала голос Лиса. – Чтобы снова напомнить мне, что без твоих зеркал мы бы не ускользнули? За прошедшие века ты ни разу не упускал возможности напомнить нам об этом, и все мы за спасение так или иначе тебе заплатили. – Он был плотного телосложения, лет пятидесяти, если по наивности верить внешности с коротко стриженными седыми волосами, узкими бесцветными губами и глазами, наблюдающими за собеседником из-под полуопущенных век. – Я думал, ты занят тем, что выращиваешь магические растения на какой-нибудь плантации в Альберике и ремонтируешь свой старый дворец, после того как был вынужден на восемьсот лет оставить его паукам. Любишь ты скрывать место, где находишься, но я почти уверен, что знаю его, и оттуда до этих островов путь неблизкий.

– Хочешь верь, хочешь нет, но в Нихоне я проездом. – Второй ольховый эльф выглядел значительно моложе. Одет он был на западный манер, а голос был так же красив, как и лицо. – Я еду на плантацию. Там идеальный климат для интересующих меня растений. Но ты прав. У моего визита очень даже есть повод. Остальные беспокоятся, что ты, в очередной раз оправдывая свое имя, собираешься развязать большую войну. Они просили передать тебе, что хотели бы спокойно вернуться в старый мир.

В очередной раз оправдывая свое имя. Значит, старший – Воин. Он разглядывал более молодого с нескрываемой неприязнью. И нет, он не был похож на надежного союзника.

– Я вот, честно, задаюсь вопросом, как тебе раз за разом удается сделать так, что остальные выбирают тебя своим представителем, – сказал Воин. – Не настолько же они глупы, чтобы доверять тебе. Если все, и ты в том числе, не заметили – в этом мире война уже идет, и только мне решать, буду я в ней участвовать или нет.

Собеседник одарил Воина такой снисходительной улыбкой, что лицо у того побагровело от гнева.

– Я передам. Но вот еще что. За последние недели было срублено несколько серебряных ольх, и наши несчастные собратья не успели освободиться из древесного заключения. Аполло высказал подозрение, что это ты таким образом избавляешься от давних врагов.

На этот раз Воин смотрел на более молодого эльфа с нескрываемой насмешкой:

– Срубленные серебряные о́льхи… Уверен, что ты осведомлен об этом не меньше моего, верно?

Его собеседник, взяв стоящую перед ним чашку, пригубил из нее.

– Не понимаю, о чем ты. Но раз мы говорим о старинных врагах… – Сделав глоток, он заговорщицки улыбнулся старшему. – Что насчет Тосиро́? Думаю, ты тоже предпочел бы, чтобы он не возвращался?

– Мои големы вырубили все о́льхи в его прежних угодьях. Тосиро не вернется.

– А если его не было в угодьях, когда накладывалось проклятие?

– Игрок – пессимист? Это что-то новенькое.

Нет. Лиска прижалась грудью к прохладной земле. Сердце лисицы колотилось так, что она, казалось, вот-вот задохнется от собственного сердцебиения. Наверное, она ослышалась. Зачем Шестнадцатой врать про вражду Игрока с Воином? Потому что она его творение, Лиса! Но Шестнадцатая не лгала. Двое сидящих там были врагами. Их неприязнь друг к другу ощущалась так же явственно, как гуляющий по саду ветерок.

– У тебя гораздо больше оснований бояться Тосиро, чем у меня. – Воин потер тыльную сторону ладони. Лисе померещилось на ней пятнышко древесной коры. – В конце концов, тебе он обязан тем, что феи считали его предателем, который помог нам обойти их единорогов.

– Как же мне было устоять? Тосиро так подходил на роль козла отпущения. – Похоже, это воспоминание доставляло Игроку удовольствие. – Просто нелепо, до чего они разобиделись на нас из-за пары краденых бочек озерной воды, но в конечном счете сами себя наказали. Не были бы так одержимы местью, коротали бы остаток вечности со своими смертными возлюбленными, но нет. Ох уж эти феи с их проклятиями…

– Если я правильно помню, они были убеждены, что зеркала, которые ты сделал из их воды, однажды разрушат оба мира.

Игрок смахнул с плеча увядший цветок.

– Ну и? Это случилось? Ничто так не утомляет, как невежественные древние пророчества. Мы…

Резко умолкнув, он во все глаза уставился на подпорхнувшего к столу черного мотылька. Воин ударил по нему веером, но попал только по своей чашке. Глазурованная глина разлетелась на куски, и старая служанка, подбежав, вытерла со столешницы горячий чай.

Внутри у Лисы что-то тихо зашелестело. Это звук струящейся воды, и Лиске почудился аромат лилий, цветущих на озерах фей.

Игрок огляделся вокруг, но куст хризантем скрывал от него Лису.

– Долго еще нас будет нервировать вид мотылька? – Воин раздраженно швырнул веер на стол. – У меня до сих пор чешется кожа, на руках время от времени даже нарастает кора. Не ты ли говорил, что займешься этими неприятными последствиями?

– Мне много чем приходится заниматься. Нас не было здесь восемьсот лет. В другом мире мы затеяли кое-какие дела и теперь продолжаем вести их здесь. Ведь и у тебя не один театр военных действий, я прав?

Игрок встал.

Лиса боялась дышать, когда он подошел к кусту, под которым она сидела, сжавшись. Нынче пеку, завтра пиво варю, у королевы первенца отберу. Ей чудилось, будто он, запустив руку ей в душу, вырывает из нее любовь к Джекобу и поглощает ее, как сочный плод, причмокивая от удовольствия безупречной формы губами. Сердце ее полнилось тем беспомощным сплавом ярости и ненависти, какой пробуждал в ней своими побоями отчим. Тогда избавиться от собственной ненависти и побоев ей удалось, только сбежав. Может, Джекоб все-таки прав и бегство от Игрока их единственный шанс?!

Обернувшись, ольховый эльф посмотрел в сторону ведущей сверху в сад лестницы. По ступеням спускалась молодая женщина. На Кларе было платье из тех, что богатые дамы шьют на заказ в Лютеции или Виенне. Оно было явно не из другого мира – в отличие от нее самой.

Игрок пошел ей навстречу. Она улыбнулась ему, как улыбаются близким людям. Он помог Кларе на последних ступенях и поцеловал ей руку.

– Продолжим нашу беседу позже, – сказал он Воину. – Я обещал Кларе показать твой сад. А еще я ожидаю посетительницу. Надеюсь, ты не против, если она придет через твое зеркало?

Поднявшись, Воин одернул золотое кимоно:

– Разумеется. Мое зеркало – твое зеркало, хоть я и не любитель твоих созданий. Любое чудовище предпочту твоим тварям из серебра и стекла.

Клара вопросительно взглянула на Игрока. Тот подал ей руку.

– О, эта посетительница всего лишь одна давняя знакомая, – сказал он. – Не сомневаюсь, что моя гостья, – улыбнулся он Кларе, – знает ее по сказкам своего детства.

Служанка унесла чашки, и Воин повел Игрока с Кларой по тщательно расчищенным дорожкам сада. Что Клара здесь делает?

Лиса пряталась под хризантемами до тех пор, пока все трое не исчезли за дверью в конце сада. И пока сердце ее наконец не забилось спокойнее.

Уиллу больше не нужно зеркало Воина.

Игрока и Клару они нашли.

9

Гурасу

Хозяйка постоялого двора с ними почти не разговаривала. Похоже, чужаки не вызывали у нее особой симпатии. Ее постояльцы спали в одной комнате на соломенных циновках, которые свет, падающий сквозь стены из рисовой бумаги, покрывал бледными квадратами. На вопрос Хидео, не может ли она предоставить Уиллу с женой отдельную комнату, она сначала лишь качнула головой, но потом отделила раздвижной ширмой небольшую часть спальни и принесла им две циновки и низкий столик для чая. Уиллу нравились скудно меблированные дома Нихона. Складывалось ощущение, будто их жители заботились о том, чтобы между ними и миром – или между ними и их богами, которых, похоже, существовало бесчисленное множество, – не стояло никаких лишних вещей.

Снаружи за деревьями, по-осеннему красными, виднелись белые от снега горные вершины, но единственным источником тепла в их временном жилище был чан с древесным углем. Шестнадцатая откинула вуали, лишь когда Уилл разжег угли. Она пряталась под слоями ткани, словно гусеница, окуклившаяся в надежде вылупиться бабочкой, но кора исчезала мучительно медленно, а левая рука Шестнадцатой так и оставалась деревянной. Уилл радовался, что она прячет от него свое тело, но не потому, что его отталкивало уродство. Кора на коже Шестнадцатой представлялась ему последним криком Феи. Он снова и снова видел, как та в мольбе простирает руки, и к нему роем слетаются ее мотыльки. Что они тебе пообещали? Стреляя, он на нее не смотрел. Она подарила ему нефритовую кожу, а он ее убил. Что они тебе пообещали? Что все будет так, как должно быть. Что бы это ни значило. С тех пор как выстрелил, Уилл уже ничего не понимал: ни что правильно, а что нет, ни что есть добро, а что зло. Игрок его обманул. Но он же и создал Шестнадцатую. Шестнадцатая…

Уилл погладил ее по затылку:

– Поверь мне, все действительно уже не так плохо!

В том месте, где кора пропала, кожа оставалась гладкой, как зеркальное стекло, и на секунду он поймал себя на том, что ему мерещится там улыбка Игрока. В мыслях он вновь и вновь прокручивал встречу с ним, на скамейке у больницы в другом мире. В поисках чего? Оправдания тому, что сделал? Оправдания тому, что ему поверил? Он найдет его и призовет к ответу. Он потребует разбудить Клару и исцелить Шестнадцатую. А потом?

Может ли Игрок отмотать время назад? Разве не стрелял бы Уилл снова и снова, лишь бы не смотреть на то, как колдовство фей медленно убивает Шестнадцатую?

В Нихоне стекло называлось словом «гурасу». Уилл заставил Хидео произнести его трижды, чтобы понять, как правильно ставить ударение. Гурасу… Возможно, ему стоило называть так Шестнадцатую. Он уже неоднократно пытался дать ей какое-то новое имя. Несколько дней имена ей нравились, но потом она вновь становилась Шестнадцатой – девушкой, не заслуживающей настоящего имени, потому что она всего лишь вещь из стекла и серебра.

– Не нужно было мне привозить тебя сюда. – Она сидела на коленях у чана с углем, потирая одеревеневшую руку. – Я что-то чувствую. Какую-то ужасающую тьму. Зеркало здесь, но есть и что-то еще. – Она покачала головой. – Не вижу. Все во мне покрылось налетом. Одеревенело. Я ни на что не гожусь. Деревянное зеркало!

Уилл опустился на колени рядом с ней и обхватил онемевшую руку своей:

– Мы вместе вернемся в мой мир и оставим все это позади. Там нет колдовства фей, так почему бы коре не исчезнуть? Все будет хорошо! Я тебе обещал. Мы найдем выход.

Вернемся. Он скрывал от нее, что при этой мысли его бросало в дрожь. Однажды он уже возвращался. Всего один шаг сквозь темное стекло. Он пожалел о нем следующей же ночью, лежа без сна в объятиях Клары, тоскуя по нефриту в своей коже, по золоту в глазах… Один Бастард понимал эту тоску и то, кем он становится, когда в нем прорастает нефрит.

Шестнадцатая попыталась высвободить руку, но Уилл крепко держал ее. Она так прекрасна, даже деревянная. Он никогда еще так не любил. За этим признанием, конечно, тут же вернулось чувство вины. Он не мог сказать, чего боится больше: того ли, что найдет Клару и его поцелуй опять не разбудит ее, или что она проснется и ему придется признаться ей, что теперь он любит другую.

Что они тебе пообещали?

Что все будет так, как должно быть.

Мертвый кучер держит свое обещание. Бледный Хитира каждую ночь стоял в снах Уилла рядом с Феей, сам он натягивал тетиву арбалета, а тот не сводил с него укоризненного взгляда. Иногда Уилл пытался не стрелять, но тогда мотыльки устремлялись к Шестнадцатой, а Игрок с улыбкой протягивал ему стрелу.

Шестнадцатая уснула у чана с углем. Уилл, накрыв ее вуалями, поцеловал лицо, которое могло быть очень многими лицами.

– Уилл? – На матовой бумаге ширмы проступил силуэт Джекоба.

– Что? – Уилл сам услышал, как холодно прозвучал его голос. Джекоб никогда не скрывал, что думает или чувствует, и ясно давал понять Шестнадцатой, какое отвращение к ней питает.

– Лиса вернулась из крепости. Мне нужно с тобой поговорить.

Уилл склонился над Шестнадцатой и перенес ее на спальную циновку. Гурасу.

Раздвигая ширму, он заметил, каким взглядом Джекоб окинул Шестнадцатую. Для них всех она вещь, не более чем смертоносная вещь.

10

Времени нет

Убогие дома вдоль немощеной улицы, женщина с ребенком на руках, идущая от древней храмовой пагоды, разноцветные бумажные фонари на клене у постоялого двора… Казалось, все это интересует Уилла больше, чем новости, которые Лиса принесла из крепости. Но Джекобу было знакомо такое поведение брата. Чем больше Уилла ошеломляла новость, тем с более бесстрастным лицом он ее слушал.

Почему бы наконец не рассказать брату, что ему поведал Игрок, когда Уилл был его пленником? Твоя мать никогда не замечала разницы. Я был к ней очень привязан. Признаться, даже слишком… Нет, Игрок – мастер иллюзий и обмана.

Ничего не значат его утверждения, будто много лет он был любовником их матери – а потому, возможно, он их отец. Ольховый эльф в роли отца… Так, словно они еще недостаточно наказаны отцом-человеком! И все же слова Игрока как семена чертополоха. Они прочно закреплялись в сознании и росли в темноте, колючие и неистребимые.

– Ну хорошо. – Уилл впервые взглянул на него, после того как выслушал его рассказ. – Клара здесь, и Игрок тоже. Означает ли это, что ольховый эльф разбудил ее поцелуем? И что он влюбил ее в себя?

Неужели в его голосе слышится ревность? Хотя любит он другую? Конечно, какая разница? Ревность часто переживает любовь.

– Что ты теперь собираешься делать?

Молодая женщина вела по улице осла, запряженного в повозку. Женщин в Какее встречалось гораздо больше, чем мужчин. Лиса ведь говорила, как много могил наверху, у крепости.

– Я рад, что мне не нужно возвращаться. Я бы сделал это только ради Клары и Шестнадцатой. – В голосе брата действительно слышалось облегчение. – Я выясню, по своей ли воле Клара с ним. И потребую, чтобы он вылечил Шестнадцатую. Он мне это задолжал.

Он мне это задолжал. Не объяснить ли ему, что у самого Игрока долгов не бывает, он их только с других взыскивает? Возможно, Уиллу еще стоит попросить ольхового эльфа снять с него чувство вины, которое тот ему навязал.

Уилл обернулся. Он никогда не простит себе, что убил Фею. Даже без напоминаний ее мертвого кучера.

– Я пойду этой ночью. Сделаю вид, будто пришел на поединок.

– Уилл! – Джекоб взял его за руку. – Мы ничего не знаем об Игроке. Если он заколдовал Клару, хорошо бы, прежде чем отправляться в крепость, выяснить, как он это сделал. Ладно, пусть этот Воин – враг Игрока, но он тоже бессмертный. Ты для него всего лишь забавная игрушка! Нам нужно время! Нужно выяснить, какие у них цели и слабые места. Мы…

– У Шестнадцатой нет времени… – перебил его Уилл. – А Клара? Мне что, просто взять и оставить ее там, наверху? – Он высвободился. – Но не волнуйся. Мне больше не нужен старший брат, который дерется за меня. Если мне понадобится помощь, я попрошу Неррона. Он меня понимает. Лучше всех вас. Он понимает, что такое нефрит, и знает об этом мире больше твоего. Без него я за прошедшие месяцы сошел бы с ума. Идите с Лисой искать сокровища! Тебя ведь по-настоящему только это всегда и интересовало.

Ни разу больше не оглянувшись, Уилл зашел на постоялый двор, а Джекоб так и стоял, и в голове его звучали не высказанные вслух слова. Да, давай, братишка, потягайся с Игроком. В конце концов, одну бессмертную ты уже прикончил! Бастард – твой лучший друг, и влюблен ты в существо, чуть не убившее нас с Лисой? Почему бы и нет? Сердце и мозг Джекоба захлестнула бесполезная пена гневных мыслей.

Нужно найти Лиску. Она одна могла удержать его от желания оторвать брату его нефритовую голову! Гоил еще не возвращался, и она вновь отправилась к крепости выяснить, не схватили ли его. Разумеется, настоящая причина не в этом. Ей не давало покоя, что там, наверху, Игрок.

Если мне понадобится помощь, я попрошу Неррона. Что ж, идея Уилла призвать ольхового эльфа к ответу Бастарду тоже явно не понравится. Тогда сказке о нефритовом гоиле хорошего конца не видать.

11

Другое зеркало

В Крепости Лун пахло призраками и свежей краской, а встречавшиеся Неррону слуги были так утомлены, что едва поднимали голову, когда он по неосторожности выдавал себя какими-то звуками. Очевидно, поединки хозяина не давали слугам спать по ночам. Облегчали разведку и выступающие, как у пагод, крыши: в большинстве помещений было совсем темно, и, когда он крался с этажа на этаж, ониксовая кожа превращала его в живую тень.

На кухню и женские покои Неррон тратить время не стал. Вряд ли ольховый эльф будет хранить там свое драгоценное зеркало, хотя забавно представить, как повара, прислуга и наложницы вдруг оказались бы в другом мире. Их проводник «человек-гора» с многозначительной миной объяснил, что каждый этаж во дворцах-пагодах его родины символизирует одну из стихий: нижний – землю, следующие – воду, огонь и, наконец, небо. К какой из них отнести зеркало? Неррон надеялся, что к воде, но внутренне готовился пробираться до самого неба.

Земля, вода, огонь, небо. На первом этаже Неррон чувствовал себя почти как дома: покрытые черным лаком стены напоминали ему подземные дома, в которых он вырос. В первом же помещении его чуть не застукал один слуга. С лицом очень странной формы. Такое же глиняное, без четких контуров было и у другого – с ним Неррон почти столкнулся у лестницы на второй этаж. У гоилов был миф о тварях, выходящих из ила подземных озер. Неррон представлял их себе очень похожими на этих слуг.

На этаже воды были бледно-зеленые потолки и расписанные волнистыми узорами стены. Там Неррону попались сразу трое глинянолицых, и, хотя они его не заметили, он обрадовался, когда звук их медленных шагов затих. Было в них что-то такое, что заставляло его содрогаться. Вероятно, именно из-за них усиливалось ощущение, будто он здесь не один. Повсюду вместо дверей были раздвижные перегородки, которые и на постоялом дворе все превращали в театр теней, и обычно хватало беглого взгляда, чтобы понять, что за ними. Часто даже в самых больших помещениях можно было увидеть лишь несколько масок на стене или какую-нибудь ценную вазу. Должно быть, в Нихоне охотники за сокровищами умирают от скуки! И тем не менее Неррону все чаще мерещился кто-то у него за спиной. Это что, чары ольхового эльфа? Поговаривали, что присутствие Темной Феи ощущалось за несколько миль.

Зеркало. Где же это треклятое зеркало?!

Если бы можно было прихватить с собой хотя бы парочку магических вещиц! Поначалу он надеялся, что какое-то колдовство таится в вазах и масках, но, обнаружив их во многих помещениях, он эту мысль оставил – и возблагодарил бога искателей сокровищ за то, что не все дворцы обставлены так скупо, как Крепость Лун.

В последней комнате на этаже воды наконец-то стало чуть интереснее. Выстроившиеся вдоль стен доспехи самураев магией, вероятно, не обладали, но представляли собой впечатляющее зрелище. Жилеты с мягкой подкладкой и длинные штаны придавали им сходство с чучелами, а из-под шлемов скалили зубы маски с выпученными глазами. Неррона так и подмывало украсть хотя бы одну, но казалось, что это помещение еще больше наполнено темной магией, чем остальные.

На лестнице, ведущей на этаж огня, ощущение невидимой угрозы усилилось настолько, что Бастард уже чуть ли не мечтал встретить охранников из плоти и крови. Но слышал он только звук собственных шагов на красных лакированных ступенях, а когда остановился у окна и по оплошности выглянул в него, увидел под собой окружающие крепость могилы. С такой высоты их количество тревожило еще сильнее. Что, если Шестнадцатая, одурачив всех, заманила их сюда, чтобы загнать в сети бессмертного собрата своего создателя? Он и сам поражался, насколько убедительно притворялся перед Щенком, что доверяет его дорогуше.

На этаже огня Бастарда встретили такие красные стены, словно ольховый эльф выкрасил их свежей кровью, а предчувствие подстерегающей беды до того обострилось, что становилось все труднее подавлять желание развернуться и сломя голову ринуться по этой чертовой лестнице вниз. Точно! Вали отсюда! – насмехался над собой Неррон, хотя и ощущал липкий страх, словно пот на каменной коже. Бастард сбегает от свежей краски и пустых залов. Бесшабашному с Лиской эта история понравится! Разумеется, это просто защитные чары. Проклятые бессмертные! Насколько же лучше мир без них, и зачем ему – пробери его вонь всех мертвецов, похороненных там, за крепостью, – наживать себе врага в лице одного из них? Это все Щенок. Сделал из него сентиментального дурака! «Ерунда! – обругал он сам себя, в то время как грудь ему сдавливал страх, гнездящийся в окружающих его стенах. – Бастард, ты хочешь найти зеркало и для себя!» Другой мир, куда можно вырваться из этого… Его он искал и до того, как Джекоб Бесшабашный с Лиской прямо у него на глазах ускользнули сквозь пластину темного стекла. Отправиться за ними следом не удалось: они разбили зеркало, и несколько бесконечных месяцев он провел в поисках другого. Какая-то ирония судьбы, что теперь они с Бесшабашным ищут это треклятое зеркало вместе. Да, он хочет найти его и для себя. Для себя и всех гоилов! Кто-нибудь уже складывал к ногам своего короля целый мир? Что, если Бастард окажется первым?

Вон там. Его выдержка наконец-то вознаграждена.

Потолочные балки в комнате, куда он вошел, были красными, как следы когтей ящерицы, а стоящие в ряд вдоль стен сундуки пробудили все органы чувств охотника за сокровищами. В первом сундуке лежал самый совершенный меч, какой Бастард когда-либо видел. Тот, что во втором, оказался еще более совершенным. Третий ослепил Неррона магией, закованной в безупречный клинок, и на этот раз гоил не устоял. Но едва его ониксовые пальцы сомкнулись на серебряной рукояти, как он услышал за спиной шорох, словно разом распускалась тысяча цветов, а оглянувшись, увидел, что тысяча глаз таращатся на него из стены, которую он считал абсолютно пустой и не вызывающей никаких подозрений.

Глаза располагались парами и так отличались друг от друга, будто все пары когда-то принадлежали разным людям. Они продолжали таращиться и после того, как он поспешно бросил меч в сундук. У стен есть глаза. Почему никто ему не сказал, что в этой проклятой крепости это понимается буквально?

«Думай, Бастард!» – накинулся он сам на себя, но застывшие взгляды тысяч глаз парализовали разум. В окружающей его черной тишине раздались голоса и тяжелые шаги. Они доносились сверху. С этажа неба. Ну разумеется. Оттуда никогда не исходит ничего хорошего. Их было как минимум десять, если не больше. Он слышал их уже на лестнице. И о чем же он беспокоится в первую очередь? О том, что Лиска высмеет его легкомыслие!

Один выход есть, но неприятный. Нет, только не это… Возможно, ольховый эльф согласится на разговор. Разве не этого хотел Щенок? Его глаза видели, что ты, Бастард, намеревался украсть меч. Воин обойдется с тобой как с грязным воришкой, а им отрубают руку или превращают в какое-нибудь насекомое, раздавить которое пара пустяков.

Нет. Ничего не поделаешь. Неррон просунул палец за обшлаг рукава, хотя все внутри восставало против того, что он собирался сделать. Вытрясенную оттуда кисть руки, едва ли величиной с вишню, он купил у одного бродячего резчика по кости в Поднебесной (на последний имевшийся у него красный лунный камень, после безуспешных попыток ее украсть). Кисть была вырезана из кости великана. В Поднебесной такие находили почти на каждом рисовом поле. Ногти из перламутра и идеально скопированная тыльная сторона ладони представляли собой какую-то темную магию, принцип действия которой резчик пытался ему обстоятельно объяснить. Но какая разница, как это работает? Там же за повозкой резчика, он ее и опробовал – с впечатляющим и безумно болезненным результатом. Он уставился на крошечную кисть. Проклятье! Много часов подряд он будет чувствовать себя так, будто все потроха ему изжевали ящерицы Ониксов.

Ну, действуй же, Бастард, или лучше прыгнешь с третьего этажа? Лиска с удовольствием поглядела бы на твою попытку полетать.

Он с таким нажимом провел крошечными пальцами костяной кисти по руке, что на ней, несмотря на ониксовую кожу, остались кровавые полосы. Но магия подействовала быстро. Когда стражники с обнаженными мечами заскочили в помещение, Неррон уже уменьшился до размеров мыши. Они в замешательстве озирались вокруг, а один погрозил глазам в стене мечом с гневным воплем: «Моку Моку!» Что бы это ни означало.

Глаза широко раскрылись, и зрачки задвигались из стороны в сторону в поисках каменнокожего пришельца, внезапно растворившегося в воздухе. Было совершенно очевидно, что безголовые глаза умом не отличаются. Однако, справедливости ради, нужно учитывать, что самые нижние из них таращились из стены на уровне человеческих коленей, а Неррон едва доставал до щиколотки. Один из стражников толкнул раздвижную перегородку, отделяющую следующую комнату. Ладно! Неррона едва не растоптали, когда он лавировал между сапогами, но, раз уж он зашел так далеко, хотелось хотя бы узнать, что охраняют все эти глаза.

Стражник чуть не расплющил Неррона, со злобной руганью задвинув перегородку именно в ту минуту, когда тот крался мимо него. Но, оправившись от испуга, он, живой и невредимый, стоял в другом помещении – и смотрел на зеркало, которое искал.

Зеркало было огромным, и не только потому, что он видел его как бы глазами мыши. Серебряная рама выглядела куда скромнее, чем у того зеркала, что позволило Бесшабашному сбежать от него с арбалетом. Но в этой по-спартански пустой комнате серебряные цветы, распустившиеся в четырех углах рамы, казались чуть ли не вызывающей роскошью.

Неррон по-прежнему слышал в соседней комнате голоса стражников. Похоже, они ругались с глазами. «Исчезните!» – подумал он, вновь вытряхивая из рукава костяную кисть. Они не спешили. Но наконец он услышал, как они топают по лестнице наверх, оставляя его с зеркалом наедине.

Помещение, где он стоял, было без окон и блистало первозданной чистотой, словно никому не позволялось входить сюда. В святилищах Нихона есть запретные помещения, куда кладут жертвенные подношения из белого риса или вкусного соевого сыра, чтобы убедить кого-нибудь из бесчисленных богов сделать святилище своим домом. Неррон не заметил ни подношений, ни какого-нибудь божества, глаза в стене не появлялись, и он в конце концов вновь провел себе по руке костяной кистью.

Рос он так быстро, что боль швырнула его на колени, и его вырвало чуть не на собственные ладони. Будто кто-то месил его внутренности, пока они не превратятся в вязкую жгучую кашу. Он едва сумел подняться и, как и в первый раз, заподозрил, что стал на пару сантиметров ниже. Когда он подходил к зеркалу, колени у него все еще дрожали.

Зеркало было темным, как ночное небо.

«Ну же, Бастард! – казалось, шептало оно. – Возьми мир, который я тебе даю. Он твой. Обещаю: он даже намного лучше, чем ты себе воображаешь».

Конечно же, он помнил, как это сделал Бесшабашный. Он тогда накрыл свое отражение в зеркале ладонью, словно перед тем, как поменять один мир на другой, требовалось забыть, кто ты. Смысл в этом есть.

Новый мир… Неррон поднял руку. И вновь опустил. Что, если рассказы Бесшабашного – правда и в его мире нет гоилов? Одни мягкокожие, а те как соберутся толпой да как убьют его – или сделают из него чучело: так императоры Аустрии веками поступали с ему подобными. Не то чтобы такое поведение было чуждо самим гоилам. Человекоящера, который много веков назад из глубин лавы забрел в один из их подземных городов, до сих пор можно видеть в императорском дворце рядом с залитым в янтарь шпионом людей.

«Какой же ты трус, Бастард! – почудились ему насмешливые слова зеркала. – Разве Джекоб Бесшабашный знал, что его ожидает, когда впервые проходил сквозь стекло? А он тогда был еще ребенком».

В его зеркальном отражении чересчур явно читалось, как он завидует своему сопернику. Его лицо в зеркале искажалось все больше, будто зеркало крало у него способность скрывать чувства за каменной кожей. Лишь заметив пробежавшую по стеклу дрожь, Неррон понял, что дело не в его злости на Джекоба Бесшабашного.

Стекло пошло волнами, словно кто-то бросил камень в тихие воды пруда.

Проваливай, Бастард!

Неррон отпрянул.

Из зеркала медленно выдвигалось лицо. Лицо старухи. Оно выдвигалось из стекла с закрытыми глазами, словно выныривало из воды.

Неррон не стал дожидаться, пока глаза откроются. На этот раз болезненным оказался и процесс уменьшения, но, когда за лицом последовало тело, он уже был достаточно маленьким, чтобы спрятаться за зеркальной рамой. Из зеркала вышла сгорбленная от старости женщина. Она озиралась по сторонам, и взгляд ее опалил каменное сердце Неррона. О, он знавал такие глаза. Они родом не из другого мира. Их жуть принадлежала его собственному, как людоеды и Синие Бороды, Лорелеи и водяные, но даже те страшились вышедшей из зеркала старухи. Ее тень не имела никакого отношения к ее сухопарой фигуре. Это была тень леса, мрачного и неизбывного. Когда старуха вдруг развернулась и подошла к зеркалу, тень черным дымом последовала за ней.

– Взгляни на себя, Джованна, – услышал Неррон ее хриплый шепот. – Отощала, как высушенный чертополох. Тебя точит голод, который ты сама же и пробудила.

Выйдя на середину комнаты, она вытянула тощие руки. Они превратились в крылья, и в воздух взмыла ворона. Тень ее, увеличиваясь, заполняла комнату, будто из-под пола пробивались мрачные деревья. Вверх по стенам поползли, извиваясь, шипастые побеги терна-душителя, а среди вырастающих из тени деревьев раскрывали цветки все известные Неррону ядовитые растения. К зеркалу пополз один побег, усеянный шипами, – такие запросто проткнут его, и крошечный рост не спасет. Но добраться до Неррона побег не успел: ворона с карканьем взмахнула крыльями и вместе со своей несущей смерть тенью растворилась в грязной дымке.

Тишина. И мрак. Казалось, тень леса все еще липла к стенам, когда Неррон наконец отважился выпрямиться и выползти из своего убежища. Уменьшившиеся ноги так онемели, что едва держали его, а стекло угрожающе нависало над ним, как скованное льдами озеро, скрывающее и других чудовищ. Неррон испытывал сильное искушение разбить его, но вдруг ворона из-за этого вернется. Найди зеркало, Бастард! Никто не предостерег его, что из них выскальзывают темные ведьмы! Когда он крался назад к перегородке, за которой всегда были настороже тысячи глаз, на языке ему чудился вкус корицы. Корицы и сладких пирогов – когда он ножом прорезал в рисовой бумаге дорогу для своего мышиного тела. Кто же доставил в Нихон хозяйку пряничного домика?

12

Необходимость лжи

Джекоб нашел Лису недалеко от окружающих крепость могил, она пряталась в кроне старого дерева, которое осень выкрасила в ржаво-рыжий цвет ее лисьего платья. Лучшего наблюдательного пункта было не найти. Джекоб выбрал бы то же дерево. Разумеется. Спустя столько лет они почти все делали одинаково. А теперь они к тому же и пара, что не всегда облегчало взаимодействие. Любовь намного сложнее дружбы. Иногда – не часто, но бывало – Джекоб чуть ли не тосковал по тем временам, когда страсть оставалась нереализованной и их мучительно тянуло друг к другу… А Лиса, испытывает ли и она те же чувства? Возможно. Порой он видел в ее глазах вопрос, возникающий сам собой у того, кто счастлив в любви: все это счастье сохранится или когда-нибудь неминуемо исчезнет? Надо же, Джекоб Бесшабашный, – мерещилась ему насмешка Лисы, – ты и впрямь изменился в лучшую сторону. Прежде ты бы такими вопросами не озадачивался.

Когда он забрался к Лисе на дерево, она держалась непринужденно, но Джекоб видел в ее лице напряжение. До сих пор Игрок оставался для нее лишь угрозой, о которой он же сам ей и рассказал, – не имеющей лица и такой абстрактной, как буря в далекой стране, где ты никогда не бывал. Теперь же она увидела лицо Игрока – пусть и не настоящее, – услышала его голос и, возможно, даже ощутила магию, помогающую ему так легко залавливать смертных в свои сети. И все же убегать она не собирается, – это Джекоб тоже видел по ее лицу. Нет, вот теперь точно не собирается. Как же он ее любит. Даже если никогда еще ее смелость не пугала его так сильно.

Внешние стены крепости и пагодообразные крыши надежно скрывали то, что происходило внутри. Но на северной стороне стены частично обрушились, и в хорошую подзорную трубу, несмотря на ремонтные работы, можно было видеть внутренние дворы и часть главного здания. Подзорная труба в руках у Лисы была очень хорошей, из мира Джекоба, – одна из тех немногих вещей, что он позволил себе пронести сквозь зеркало. Лиса протянула трубу ему, как только он перебрался на ветку под ней.

– Слева. Балкон на четвертом этаже.

За балюстрадой стояли Клара с Игроком.

Похоже, девушке было хорошо. Она даже смеялась. Игрок выглядел несколько моложе, чем при их с Джекобом последней встрече. Как нелепо быстро забилось сердце Джекоба лишь при одном взгляде на своего врага. У Лиски наверняка тоже, но она спряталась за лисицей. О да, она умела проделывать такое даже в своем человеческом облике. Черты лица у нее в такие минуты немного заострялись, губы становились у́же, спина распрямлялась.

– Они выглядят очень близкими людьми.

Да, так они и выглядели. Что подумал бы Уилл, увидев, что эти двое настолько близки? То же, что и ты, Джекоб. Он предположил бы, что Игрок как-то околдовал Клару и что ее надо спасти от ольхового эльфа. Она казалась по-настоящему счастливой. И Игрок – Джекоб направил подзорную трубу на его лицо, – он действительно смотрел на Клару так, словно влюблен в нее. Вспомни, Джекоб, как он себя называет. Это игра. Для него все игра.

– Бастард как-то проявлялся?

– Нет. Но взгляни только на все это новехонькое серебро. Кто знает, какие сокровища хранятся в главном здании. Охота за сокровищами могла запросто сбить его с пути истинного. – Лиса взяла у Джекоба подзорную трубу. – Почему Клара с ним? – шепнула она, направляя трубу на крепость. – Что, если она всего лишь одно из созданий Игрока, только с лицом Клары?

Возможно. У Шестнадцатой было лицо Клары, когда она в другом мире толкнула Джекоба под машину. Однако девушка, стоящая рядом с Игроком, улыбалась и двигалась, как та Клара, которую Джекоб хорошо знал по многим вечерам, проведенным с ней и братом.

– Так что будем делать? – Лиса опустила трубу. Она тяжело вздохнула, как всегда, когда собиралась сказать что-то, что ему не понравится. – Думаю, нам с Уиллом стоило бы сходить к Игроку. Ну что может случиться? Твой брат убил Фею, как Игрок и хотел, а я могла бы уверить его, что мы заплатим по его счетам, если он за это оставит нас в покое. Мы сможем выяснить, добровольно ли Клара с ним и…

– И что? Что тогда? Хочешь закончить с булавкой в голове, как я при последней с ним встрече? Или остаться серебряной статуей, если он спустит на тебя одну из своих тварей? Мы ничего о нем не знаем! Я уже и Уиллу пытался это объяснить!

Он видел, что Лиса с ним согласна. И все же она покачала головой:

– Твой брат ждать не будет.

– Ждать чего?

Голос, донесшийся к ним снизу, казался знакомым. Однако Джекоб никого под деревом не заметил, хотя слова явно раздавались оттуда. Глаза Лиски, разумеется, тут же обнаружили гоила, пусть он и был едва ли крупнее мыши.

Пока они спускались к Бастарду, тот уже вновь начал расти. Чары сжатия и невидимости зачастую давали неприятные побочные эффекты. Не были, видимо, исключением и эти. Возвращаясь к своему обычному росту, гоил корчился от боли.

– Что вы тут делаете? – запальчиво воскликнул он. – Я шпионю с пяти лет и в няньках уже тогда не нуждался!

Вернувшись к своему обычному росту, он, кряхтя, прислонился к дереву. Все произошло очень быстро. Это что, какое-то ведьмино зелье? Или кольцо, позволяющее своему владельцу менять рост в зависимости от того, в какую сторону он покрутит его на пальце? Лиса бросила на Джекоба насмешливый взгляд. Она, конечно, понимала, что творится у того в голове. Любое незнакомое колдовство превращало его в мальчишку, который, затаив дыхание, слушает своего прежнего наставника Альберта Хануту, рассказывающего про семимильные сапоги или вороньи гребни.

Бастард одарил его более язвительной улыбкой. Никогда не догадаешься, Бесшабашный, что это, – глумилась эта улыбка.

– Эта крепость наверху вся липкая от темной магии, – воскликнул он, вновь скрючившись со стоном.

– Да, я видела обоих ольховых эльфов, – сказала Лиса. – Игрок тоже здесь.

– Да ну? Мне не попался никто из них, зато один из их гостей. – Он с беспокойством поднял взгляд на ворон, кружащих над могилами. – Давайте-ка уберемся отсюда.

Бастард остановился, только когда за деревьями показались крыши Какеи. Когда он присаживался на корточки в траву среди деревьев, было видно, что ему все еще больно.

– Впечатляющая магия сжатия, да? – подмигнул он Джекобу. – И все же не советую.

Он залез в карман и протянул что-то Джекобу:

– Вот. Чтобы ты перестал таращиться на меня, как на загадку, которую непременно должен разгадать.

Джекоб чуть ли не с благоговением взял протянутый гоилом предмет. Костяная кисть. По слухам, такие можно найти только в Поднебесной и у некоторых индейских племен Западной Альберики.

– Я думал, меня разорвет на части. – Бастард сплюнул. – Я почти готов был подарить эту чертову штуку тебе. Но только почти! – прибавил он, забирая у Джекоба крошечную кисть.

– Зеркало нашел?

– О да! – Гоил засунул костяную кисть за обшлаг рукава. – У меня есть что рассказать.

– У Лисы тоже. Клара здесь с Игроком.

Бастард нахмурил каменный лоб:

– Надеюсь, вы не рассказали об этом твоему брату, нет? – Прочитав на лице Джекоба ответ, он в недоумении покачал головой. – Бесшабашный, да что с тобой? И не пытайся меня убеждать, что тебе трудно врать! Твоего брата уберегла бы от этой окаянной крепости только пара добротных выдумок. Проклятье! Магию там хоть ножом режь! Я наткнулся на стену с глазами и на старуху из пряничного домика!

– Здесь? – Лиса с Джекобом недоверчиво переглянулись. Ведьмы-деткоежки – эту жуть она знала только по лесам своей родины.

– Как ты мог рассказать ему, что его бывшая дорогуша здесь?! – Бастард толкнул Джекоба кулаком в грудь. – Объяснить тебе, каков твой брат?!

Да, объяснить? Если мне понадобится помощь, я попрошу Неррона. Он меня понимает. Лучше всех вас.

Гоил придвинулся вплотную к Джекобу:

– Я попытаюсь втолковать ему, что просто так врываться туда, наверх, нельзя даже нефритовому гоилу. Но твой младший брат не всегда слушается советов. Ты тогда кучу сил положил на то, чтобы избавить его от каменной кожи. Скоро, возможно, спасибо скажешь, что тебе это не удалось.

Лиса метнула в Джекоба предостерегающий взгляд, но ему так и так нечего было возразить Бастарду. Гоил прав. Нельзя было рассказывать Уиллу о Кларе. По крайней мере, пока у них не появится какой-нибудь план. Он меня понимает. Лучше всех вас. Он понимает, что такое нефрит, и знает об этом мире больше твоего.

Гоил исчез за деревьями, а Джекоб задался вопросом: возможно ли, что его брат нашел в Бастарде друга, – и не поэтому ли он завидует гоилу?

13

Как тогда

Игроку приходилось признаться себе: она ему и правда очень нравилась. Клара Фэрбер… Она сразу напомнила ему Розамунду – бледным лицом с восковой красотой тюльпана. Сколько ей лет? Года двадцать три? Двадцать четыре? Розамунда была всего на два года старше, когда он встретил ее впервые.

Наверное, потому он и навестил Клару в больнице, после того как выяснилось, что ее сердечный друг просто идеальное орудие для его давно задуманной мести. Да, больница… именно там он почувствовал, насколько опасной может оказаться для него Клара. Он увидел, как она спит, такая бледная, и была в ней та же хрупкость, однажды уже вызвавшая в нем нелепую страсть. Медсестрам он представился другом Уилла, присматривающим за Кларой, пока тот навещает ее тяжелобольную мать, очень переживающую за дочь. Смертных обмануть проще простого: наплети им что-нибудь сентиментальное, и дело в шляпе. Он надел то же лицо, с каким соблазнил Розамунду, и все медицинские сестры прониклись сочувствием к прекрасному незнакомцу: он так бескорыстно заботился о девушке своего друга.

Разумеется, он все устроил так, чтобы остаться с Кларой наедине в тот момент, когда разбудит ее – поцелуем, уж точно лучше всех тех, что она получала от младшенького Розамунды. О, поцелуй был божественным – как и подобает поцелую бессмертного. К сожалению, ему пришлось сделать так, чтобы она об этом не помнила. Любовь торопить нельзя, а Клара верила в преданность и в то, что есть только Единственный… во все эти дурацкие идеи, которые смертные связывают с романтической любовью, потому что всей душой жаждут чего-то, что никогда не закончится.

Поначалу Клара была очень разочарована, что в миг ее пробуждения у постели сидел не Уилл, а какой-то посторонний. Но Игрок быстро убедил девушку, что он закадычный друг ее возлюбленного. Здесь очень кстати пришлось знакомство с матерью Уилла. Вероятно, Клара считала, что ему лет тридцать пять, – достаточно старый, чтобы вызывать доверие, и достаточно молодой, чтобы стать ее любовником. Она ни на секунду не усомнилась в том, что Уилл отправился за зеркало искать противоядие от сна Белоснежки, хотя и гадала, почему любимый просто не разбудил ее поцелуем. Игрок утешил Клару, просветив, что вопреки сказкам поцелуй действует далеко не всегда. На самом деле поцелуй Уилла не разбудил ее по его же милости, но об этом он не упомянул, зато признался, что знаком с такими чарами, как сон Белоснежки, потому что сам родом из другого мира. Она слушала Игрока недоверчиво, но с явным восхищением, и он, к собственному удивлению, даже предложил ей помощь в поисках Уилла. Когда она последовала за ним в зазеркальный мир, он уже спрашивал себя, не лучше ли было, пожалуй, ее не целовать. Но такие вопросы он зачастую задавал себе, к сожалению, слишком поздно.

– Опять голова болит. У тебя еще осталось немного капель? – Она стояла в дверях в шелковом кимоно, сшитом для нее по его заказу и расписанном цветущими вишневыми деревьями великим Маруя Сэйдзиро. – Они действительно очень помогают. Непременно назови мне действующие вещества.

О нет, о них ей лучше ничего не знать. Несмотря на светлые волосы и осанку из другого века, кимоно ей очень шло. Сдержанность Нихона была у нее в крови.

– Надеюсь, боль скоро пройдет. – Игрок поднялся от высокой, на западный манер конторки, которую Воин велел поставить в комнату по его просьбе. И разумеется, высмеял за эту просьбу, а заодно и за юную спутницу. В один прекрасный день – Игрок предвкушал этот день с великой радостью – он покончит с Воином так же, как с феями.

Он подошел к Кларе, и она улыбнулась ему. Уж не влюбляется ли она в него? Уверен он не был, хотя капли, что он подмешивал ей в стакан с водой, как всегда, содержали афродизиак. Играть с любовью и желанием небезопасно даже для бессмертных. Вообще-то, после романа с Розамундой он поклялся себе никогда больше не позволять подобных чувств ни к одной смертной. Он находил другие способы безопасно наслаждаться наркотиком любви. Но на этот раз он просто не смог устоять. Может, надеясь, что подружка младшенького Розамунды наконец заставит его забыть старую любовь? Возможно.

Клара пила воду, полностью доверяя Игроку. Она продолжала думать, что он по-прежнему рядом только для того, чтобы помочь найти Уилла Бесшабашного, и не слишком ошибалась. Он всегда с большим интересом следил за судьбами сыновей Розамунды. Виной тому было одно пророчество. Игрок испытывал к пророчествам отвращение, не то что Воин, постоянно читающий будущее по каким-то потрохам. Но было одно, более двух тысяч лет не дававшее ему покоя, как ни старался он его забыть, – откровение одного из зеркал. Однажды он разбил его: слишком уж оно увлеклось мрачными предсказаниями. Слова же, которые стекло произнесло идеально очерченными губами, он разбить не мог:

Когда девятьсот зим заморозят землю этого мира, явится девочка, ольховый эльф, которая смехом разгонит весь твой серебряный туман.

Матерью ее будет лисица, а отцом – родившийся в другом мире, под именем Бесшабашный. Все твои зеркала треснут, и она узнает твое настоящее лицо.

Время указывалось, как и во всех пророчествах, до абсурда неточно. А зимы без мороза не в счет? Ну, как бы там ни было… С тех пор миновало восемьсот девяносто четыре зимы – да, он считал, – в общем, времени пока достаточно, чтобы беспокоиться о других вещах. Тем не менее эти туманные слова побудили его изобрести зеркала, открывающие иные миры, и он разыскал Розамунду Бесшабашную лишь потому, что вознамерился убить ее сына до того, как тот произведет на свет дочь. Но вместо этого он влюбился, а Джекоб все еще жив. Неутешительная история. За его братом Уиллом он следил по очень многим, более приятным причинам, и кто знает, возможно, он давно уже открыл бы Уиллу, кто на самом деле его отец, не окажись его подружка столь желанной. И почему любовь постоянно ему мешает?

В общем, да, Клара права: он хотел найти Уилла Бесшабашного. И вовсе этого не хотел. Как утомительно сложно прядет подчас свои нити судьба.

Клара вышла на огибающий ее покои балкон. Две спальни – над этим желанием Воин, разумеется, тоже поглумился – на свой, без тени юмора, лад. Старый мясник постоянно старался доказать свою мужественность в каком-нибудь сражении или в постели. Как же они все ему поперек горла! Игрок все чаще ловил себя на том, что воображает, как останется единственным выжившим представителем своего вида. Почему бы и нет? Смертным ведь тоже нравится верить лишь в одного бога. Кто знает, может быть… когда-нибудь…

Клара отбросила со лба пепельные волосы. Лепестки тюльпана.

Даже аромат от нее исходил такой же, как от Розамунды.

14

Капля стекла

Шестнадцатая обещала, что одной капли ее стеклянной крови будет достаточно. Все они будут глубоко и крепко спать, когда он тихонько уйдет. Это было единственной возможностью. Даже Неррон пытался убедить Уилла, что нужно подождать. Чего ждать? Нет, нефритовый гоил этой ночью поднимется в крепость, со всеми остальными, кто желает сразиться со вторым ольховым эльфом. И вернется с Кларой. Что, правда, Уилл? И представишь ей Шестнадцатую? Ладно, он еще не знает, как там все будет, наверху, но знает, что это единственный способ закончить историю, которая началась возле одной больницы в ином мире.

Шестнадцатая клялась, что никто не пострадает, – и кому же тогда верить, если не ей? Она уколола себе большой палец правой руки. Там кожа еще сохранилась. Капля крови и впрямь походила на жидкое стекло, бесцветное и тягучее – идеальная жемчужина.

Джекоб ничего не заподозрил, когда Уилл пообещал ему и Неррону ничего пока не предпринимать. Уилл даже удивился: неужели его старший брат позабыл, что он еще ребенком не растрачивал силы на борьбу, в которой не мог победить? Джекоб спорил с матерью, когда она что-нибудь запрещала. Уилл же, наоборот, уходил в свою комнату – а позже незаметно делал то, что она запретила. Признаться, Уилл был бы не прочь взять с собой этой ночью Неррона, но Бастард чересчур рьяно занял сторону Джекоба, а уж когда он рассказал о ведьме и всей той темной магии, на которую наткнулся в поисках зеркала, стало окончательно ясно, что Уиллу придется идти одному, если он не хочет, чтобы кто-то из остальных не ровен час умер из-за него. Его и так не оставляло чувство вины.

Шестнадцатая посоветовала подмешать каплю крови в чай, который по вечерам им приносила хозяйка в бесшумных сандалиях из рисовой пеньки, с улыбкой на губах, такой же загадочной для Уилла, как и молчаливость их проводника. Вечер выдался холодный, и горячему чаю все обрадовались. Сделав первый глоток, Неррон скривился, но чай все-таки выпил, как и Лиса с Джекобом. Чая было недостаточно, чтобы предложить проводнику и носильщикам, но, если они и проснутся, вряд ли станут удерживать Уилла. Для них он будет лишь одним из тех, кто настолько безумен, что лезет в крепость.

Кровь Шестнадцатой подействовала быстро. Скоро Неррон лежал пластом, словно действительно был из камня, а Джекоб с Лисой так неподвижно спали в объятиях друг друга, что Уилл на долю секунды испугался, уж не преуменьшила ли Шестнадцатая опасность своей крови, – однако, озабоченно склонившись к брату, он ощутил его дыхание. Джекоб частенько уходил украдкой, пока они с матерью спали, и утром Уилл, разочарованно стоя в опустевшей комнате брата, спрашивал себя, как долго Джекоба не будет на этот раз. Уилл удивился, насколько приятно ощущать, что теперь украдкой уходит он сам.

Уилл покидал постоялый двор облачной ночью. Обе луны казались лишь бледным намеком на свет, и звезды почти не просматривались, когда он вышел на дорогу, по которой в ту ночь шли все приехавшие сразиться с Воином. Дорогу окаймляли пни свежесрубленных деревьев – доказательство того, что ее лишь недавно расширили. Каменные фонари в человеческий рост заливали булыжники красноватым светом, и Уилл задавался вопросом, не исходит ли этот свет от запертых внутри фонарей огненных эльфов. Джекоб часто рассказывал ему о людях, воровавших у крошечных эльфов мед, чтобы укрощать с его помощью пламя. Огненные танцоры…

Возвращаться он не хотел.

Но как же Клара? Она никогда не любила этот мир. Почему она здесь? Чтобы искать его? Или Игрок ее околдовал? Он обязан убедить Игрока помочь Шестнадцатой. Кто же еще это сделает?

Огни бесчисленных факелов прорисовывали в ночи очертания крепости, и Уиллу показалось, что от одного ее вида в нем уже прорастает нефрит. Вот и славно. Нефрит его защитит. До сих пор всегда защищал. Может, поэтому Шестнадцатая и не пыталась его удержать. Или надеялась, что, увидев Клару, Уилл поймет: множество ее, Шестнадцатой, лиц он любит больше.

Он до того замедлил шаг, что его обогнали двое других желающих сразиться. Один был ронин, другой, похоже, молодой крестьянин. Свой топорный меч он, вероятно, выковал из лемеха плуга. «У Джона бродячее сердце» – так мать любила объяснять неверность их отца.

Уилл часто говорил Кларе, что любит ее. Рассказывал, что хочет провести остаток жизни с ней. И сам в это верил. Бродячее сердце…

Дальше Уилл рванул так стремительно, что вскоре нагнал ронина с крестьянином.

Они мало что разузнали о поединках, поскольку Джекоб хотел, чтобы Хидео продолжал думать, будто они прибыли в Какею ради святилищ. Один горшечник в Какее, как-то ездивший к морю и потому говорящий на альбийском, рассказал Джекобу, что Воин сам проводит все поединки и часто за ночь убивает дюжину мужчин. Ходили слухи: мол, у ольхового эльфа есть меч, делающий его непобедимым. Не важно. Может быть, ему вообще не придется сражаться. Все зависит от того, когда объявится Игрок.

Уилл положил руку на меч, приобретенный для него Нерроном на уличной ярмарке в Поднебесной. Он был не так плох, как меч молодого крестьянина, но и в подметки не годился тому гоильскому мечу, с которым Уилл защищал Кмена. Ворота крепости были распахнуты. К ним, как разглядел Уилл, направлялись больше дюжины человек. На внешних стенах и рядом с ними горели факелы. Ярко освещено было и внутреннее пространство. Интересно, будет ли Клара смотреть поединки? Вряд ли. Она ненавидела любое насилие, и Уилл так и не отважился признаться ей, как ему нравилось служить телохранителем Кмена.

Стражники у ворот и не пытались останавливать стекавшихся к ним мужчин. Когда Уилл зашел во двор, там уже толпились претенденты. Большинство, казалось, были родом из Нихона, но Уилл высмотрел и несколько выходцев из западных земель. Лишь немногие были одеты в традиционные самурайские доспехи, но практически никто не явился, как он, вообще без защитной одежды. Даже у обогнавшего его молодого крестьянина поверх рубахи был надет кожаный камзол, однако и кожа у него была не каменная.

Толпа стремилась к воротам, ведущим во двор, расположенный под похожим на пагоду зданием. Там стражники некоторым мужчинам отказывали. Кто-то казался им слишком старым, молодого крестьянина они отослали, видимо, из-за его самодельного меча. Когда Уилл подошел к воротам, они преградили дорогу и ему. Он ни слова не понял из того, что они пролаяли ему в лицо. Возможно, дело было в отсутствии защитной одежды, или им просто не понравилась его внешность. Камень на лице Уилла пророс тут же. Один из стражников, встревожившись, обнажил меч, а вслед за ним и остальные.

Нефритовый гоил.

15

Смерть делает взгляд зорким

Кучер вернулся. Шестнадцатая заметила это, потому что у нее запотела кожа. У смерти влажное дыхание. Ей слышалось, что стены шепчут: Хитира!

Зачем он явился?! Мало ему прокрадываться во сны Уилла?! Ее напугать он не мог, мертвый любовник мертвой Феи. И все же призрак вызывал у нее странное любопытство. Игрок дал ей понять, что у нее, как и у всех его творений, нет души и надеяться она может в лучшем случае на то, что ее когда-нибудь расплавят и сделают частью какого-то нового существа. Ну а вдруг он солгал? Может, и для нее возможно бытие после смерти?

Она поднялась с жесткой циновки, от которой руки болели еще больше, и осторожно выглянула за раздвижную перегородку, поставленную хозяйкой, чтобы отделить ее с Уиллом от остальных.

Влажный налет на коже ее не обманул. Вон он: такой прекрасный, даже и в смерти. Или смерть сделала его еще красивее? Может, теперь он все то, что было в нем когда-либо хорошего? Нет, он в гневе, жаждет мести, взвинчен… Так что же именно смертные называют душой?

Он стоял среди спящих, одурманенных кровью Шестнадцатой. Сейчас на постоялом дворе только они и ночуют. Хитира… Должно быть, когда-то он был могущественным принцем. Это видно по его жестам и заносчивому выражению лица. К удивлению Шестнадцатой, интересовала его, похоже, только Лиска. Склонившись к ней, спящей, он коснулся ее руки. Казалось, он пытался что-то взять, но в конце концов с возгласом недоумения выпрямился.

Шестнадцатая слышала, как он прошептал:

– Почему ты выбрала ее? Никто не служит тебе преданнее меня. Почему лисица? Тебе нужна защита кого-то живого? Услышит ли она тебя? Неужели она слышит тебя в ветре и воде? В каждом цветке и свете звезд? Нет. – Отступив назад, он неодобрительно взглянул на спящую.

Шестнадцатая раздвинула перегородку. С каждым шагом, приближавшим ее к мертвецу, кожа у нее запотевала все сильнее, и идти было больно, словно ее босые ноги пускали корни.

Увидев ее, Хитира, похоже, не удивился. Вероятно, смерть обостряет органы чувств.

– Что тебе нужно, зеркальная штучка?

Штучка? Что эта бледная тень себе воображает? Шестнадцатой хотелось бы превратить его в застывшее серебро, но даже это ей теперь не удавалось. Она уже попробовала на птице.

– О, я тебя оскорбил? – Голос Хитиры доносился отовсюду и ниоткуда. – Наверное, ты считаешь себя не просто вещью. Как же – убийца моей госпожи полюбил тебя всем сердцем. И что? Люди любят множество вещей. Поверь, у меня когда-то тоже было сердце. Но ничья любовь не может дать тебе душу.

– То бледное нечто, что от тебя осталось, ты называешь душой?

– То, не то – не важно: у тебя этого нет. – Оставив ее, он пошел к циновке, на которой спал их проводник. Пошел, поплыл по воздуху, скользнул… Шестнадцатая не знала, как описать его движения. Он был похож на дым – такой же мимолетный, такой же едкий.

Проводник что-то бормотал во сне. Он выпил с носильщиками, но рисовое вино действовало не так надежно, как ее кровь.

– Эй, ты! – дохнул холодом ему в лицо Хитира. – Просыпайся!

Увидев призрак, Янагита Хидео протер глаза ото сна и поспешно вскочил на ноги. Шестнадцатая заметила, что он закрывал свое тело почти так же тщательно, как и она. Он принялся лихорадочно поправлять сбившуюся во сне одежду, и она поняла почему. С ног до головы его покрывали татуировки.

– Просыпайтесь! – потуже затягивая пояс, крикнул проводник остальным. – Юрэй! Здесь юрэй! Он хочет сожрать наши души!

Носильщики в испуге открыли глаза, но, увидев призрак, тут же вновь притворились спящими. Янагита Хидео пытался, тряся, разбудить Джекоба с гоилом и лишь теперь заметил Шестнадцатую.

– На что ему твоя душа? – сказала она. – Он всего-навсего мертвец. Но ты можешь дать ее мне.

В ответ он лишь уставился на нее с тем же ужасом, что и на призрака.

– Забудь о ней! – огрызнулся Хитира. – Мне нужна твоя помощь. Понесешь лисицу. Нам нужно забрать ее отсюда.

Оторвав взгляд от Шестнадцатой, Янагита Хидео взглянул на Лиску. Ее рука лежала на груди Джекоба, словно держала его сердце.

– Забрать? – Он сжал кулачищи. – Куда? В страну мертвых?

– Ерунда. Ни одному живому туда не попасть. Мне поручено доставить ее в безопасное место. Большего тебе знать не положено. А если и дальше будешь своими вопросами тратить время попусту, скоро ее захватит кое-кто, с кем тебе лучше не встречаться.

Кое-кто… Шестнадцатая вслушалась в ночь. Уилл, конечно же, рассказал ей о ведьме-вороне. Ее она не боялась, но боялась того, кто ее призвал, и он скоро будет здесь.

Тем не менее Янагита Хидео, казалось, преисполнился решимости выступать защитником Лиски. Он встал у ее циновки и поднял кулаки.

– Не смотри на него, Хидео! – бормотал он. – Никогда не верь ни одному юрэю, – так учила тебя мать. Все мертвецы лгут!

Призрак поднимался все выше, как дым над огнем, но дым был холодным. Он покрывал инеем одежду и лицо Хидео, пока не стало создаваться впечатление, будто его плоть плесневеет.

– Делай уже, что говорю! Если он ее найдет, все пропало!

– О ком ты говоришь? – не отступал Хидео.

Хитира указал на Шестнадцатую:

– О том, кто сделал ее. О том, кто убил фей. Он и тебя убьет. И ее, потому что у нее есть то, что он ищет. – Голос его смягчился. – Ты предан ей. По тебе видно. Мне знакомо это чувство. Решай – ты хочешь ее спасти или нет?

Янагита все еще медлил, но в конце концов опустил кулаки:

– Куда мы ее отнесем? Пока не узнаю, шага не сделаю! Я…

– К тому, кто может защитить ее от него. Поспеши!

Янагита Хидео продолжал колебаться, но в итоге склонился над Лиской. Он без труда поднял ее, словно она весила не больше циновки, на которой спала.

Призрак повернулся к Шестнадцатой. Он смотрел на нее глазами, знавшими о мире, который ей не показало пока ни одно зеркало.

– Тебе с нами нельзя. Тебя сделал он.

Шестнадцатая испытала ужас, какой в последний раз переполнял ее при виде одеревеневшего брата.

– Пожалуйста! – пролепетала она. – Ты должен спрятать меня от него! Он узнает, что это я привела сюда остальных. Он узнает, что я поделилась его секретами со смертным.

В лице призрака ей чудилось сочувствие, и все же он сковывал ее своим дыханием, чтобы она не могла пойти следом. Когда Янагита Хидео уносил Лиску в ночь, ей слышался шепот призрака: Какая же ты пустышка! За всеми этими лицами ни одной души. Что от тебя останется? Ничего, зеркальная штучка…

Они были уже далеко, а Шестнадцатую по-прежнему обездвиживало дыхание Хитиры.

Что от тебя останется? Ничего.

Она слилась с тенями, с рисовой бумагой и деревом, покрытым черным лаком, но на сердце у нее саднило от страха. Когда-то она спросила у Игрока, зачем тот дал ей сердце, хотя сам и ему подобные бессердечны, как феи. «Чтобы вы были смертными, зачем же еще?» – ответил он с улыбкой. Сколько раз эта улыбка жалила и кромсала, соблазняла и разрушала ее.

Шестнадцатая так сильно прижалась ноющей спиной к тонкой стенке, что через дерево ощущала ветер и ночь.

Тебе с нами нельзя. Тебя сделал он.

16

Блудный сын

Кровь. Повсюду кровь смертных. Игрок подозревал, что Воин намеренно тычет мечом туда, откуда она хлещет особенно обильно. Он вел себя как один из помпезных древних богов, которого следовало умиротворять человеческими жертвами. Слуги Воина, големы, лопатами засыпали кровь песком и уносили трупы. Еще живые, претенденты все больше бледнели, но раз за разом находился тот, кто с мечом в руке ступал на кровавый песок, всерьез воображая, что в этой битве можно победить.

Вон еще один олух… Он выглядел так молодо, словно еще даже не бреется. Воин отрубил ему руку с мечом, перед тем как следующим ударом вспороть грудь. Точно такие же игры он устраивал и в другом мире. Один из его големов рассказал Игроку по секрету, будто бы хозяин твердо верит в то, что для поддержания молодости должен ежегодно убивать минимум пятьсот смертных. Молодость… Все ольховые эльфы страшились того, что однажды, несмотря на бессмертие, их догонит старость. Существовали яды, ослабляющие их жизненные силы. Проклятия вроде тех, что использовали феи, чтобы их наказать. Кто может знать, насколько ослабило их это заклятье и не стоило ли им долгое изгнание в другой мир, чего доброго, бессмертия? Станешь тут параноиком, если можно утратить вечность.

Следующему претенденту требовалось время, чтобы умереть, и Воин, с бесстрастным видом наблюдая за агонией противника, освежался рисовым вином. Он любил заявлять, что его родила на поле брани фея, но на самом деле никто из них не помнил, откуда взялся. Игрок уже через тысячу прожитых лет считал невозможным отличить реальные воспоминания от вымышленных. Он сам с удовольствием распространял историю, что у него ни отца, ни матери, а родился он из песни соловья.

Стоны и крики от боли на площади внизу не прекращались, и Игрок повернулся к окну спиной.

Пчела ищет цветок, ольховый эльф – боль.

Он забыл, кто это сказал. Несомненно, так и есть, но они всегда делились на два лагеря: на тех, кто наслаждался болью смертных, и тех, кто хотел их от нее избавить. Тосиро относился к последним. Нет. Ему не хотелось думать о нем. Его больше нет. Не существует так же, как и фей. Игрок погладил шаль, оставленную Кларой на банкетке. Она с наложницами Воина составляла композиции из цветов. Поединки она смотрела только в первую ночь.

Пчела ищет цветок, ольховый эльф – боль.

Внизу внезапно стало очень тихо.

Игрок вернулся к окну и выглянул на арену боев.

В центре двора стоял новый участник. На него во все глаза таращились все – самураи Воина, големы, другие претенденты, – будто понимали, что он не из этого мира. Но разумеется, видели они только камень.

Нефритовая кожа очень шла младшенькому Розамунды. Куда больше, чем багровая от крика человеческая кожа, с какой Игрок как-то раз увидел его на руках у матери.

О, как же он ненавидит подобные сюрпризы.

Меч младшенького Розамунды немногим лучше кухонного ножа. Что Уилл тут делает? Он никак не может знать, что Клара здесь, верно? Игрок отступил назад, так, чтобы его скрывали обрамляющие окно темные деревянные откосы.

Воин уставился на претендента в таком же недоумении, как и все остальные. Еще в другом мире он постоянно запрашивал информацию о гоилах и их непобедимом короле и, разумеется, знал о легендарном телохранителе Кмена. Как палач Темной Феи Уилл впечатлил его меньше: «Всего одна стрела?! И она даже не защищалась?! – презрительно прокомментировал он тогда. – Разве это достойная месть за восемьсот лет изгнания?! Тебе следовало предоставить дело мне».

Да уж, кровищи точно было бы больше.

Ага, Воин, похоже, взял себя в руки. Это всегда можно было понять по тому, как он выпячивал подбородок.

– Добро пожаловать в Крепость Лун! – крикнул он. – Нефритовый гоил! О моих поединках прослышали уже и каменнолицые! Это радует. Я восхищаюсь военным искусством вашего короля. Настолько, что намереваюсь в один не слишком отдаленный день помериться с ним силами на поле боя. Но что это у тебя за меч? Скажут, что я победил тебя только из-за этого.

Один из самураев, подойдя к младшенькому Розамунды, протянул ему свой меч. Тот его проигнорировал.

– Я здесь не для того, чтобы биться с тобой! – крикнул Уилл Воину. – Я пришел ради другого ольхового эльфа. Игрока. Я слышал, он у тебя в гостях.

Откуда он это знает?

– Ольховый эльф? – Воин явно смутился, что его противнику известно, кто перед ним. – Это еще кто?

Младшенький Розамунды разглядывал его с настороженностью, выдающей, что некогда он был телохранителем короля. Да, он проделал долгий путь, с тех пор как вопящим свертком лежал на руках у матери.

– С ним человеческая женщина. Я ее друг и хочу ее видеть. Я уйду, только когда буду знать, что с ней все хорошо.

Это нефрит придает ему самоуверенности или то, что он убил бессмертную? Как же невовремя он объявился! Еще несколько недель – и Игрок довел бы Клару до того, что она забыла бы своего дражайшего и безоглядно влюбилась в бессмертного!

Воин протер клинок своего меча и рассек им воздух, будто собирался расчленить ночь.

– Эту крепость можно покинуть, только победив меня в бою, это распространяется и на претендентов с каменной кожей. – Он призывно взглянул на своих самураев. – Сколько претендентов до сих пор пытались победить меня?

– Пятьсот тридцать восемь, господин, – крикнул один в ответ.

Воин так нежно погладил меч, словно поздравлял его с богатым урожаем:

– Видишь, твоей истории здесь конец, нефритовый гоил! Несмотря на твою, следует признать, впечатляющую кожу. Я рад, что ты пришел. Кто знает, возможно, в небылицах о том, что ты можешь сделать своего короля непобедимым, что-то и есть.

Не задерживаясь в начальных стойках, он попытался, как это часто бывало, рубанув мечом, вскрыть противнику грудь, чтобы тот мог наблюдать за последними ударами своего сердца. Нефритовый гоил с легкостью отразил атаку расчудесного меча Воина и в ответ ранил того в плечо.

О, эта ночь складывается поистине удивительно!

В Игроке шевельнулось горячее подлое чувство, пьянящее, как чересчур крепкое вино. Они с Воином враги, сколько себя помнят, даже если порой и объединяются, когда это выгодно им обоим. И все же он никогда бы не отважился помериться с Воином силами в поединке. Однако, когда младшенький Розамунды у него под окном унизил его старинного врага как новичка, Игрок наслаждался этим почти так же, как если бы сам стоял там, внизу.

Мм, еще один удар, выверенный и нанесенный с целью ранить. Воин отшатнулся назад, в недоумении глядя на глубокий порез у себя в боку. Его украшенные вышивкой одежды пропитывались кровью – естественно, голубой. Самураев это, похоже, сильно удивило. А двенадцати пальцам их господина они никогда не удивлялись?

Игрок услышал у себя за спиной шорох.

На подставку для самурайских доспехов, которые Воин навязал ему в качестве украшения интерьера, опустилась ворона. Джованна. Так ее когда-то звали. Исходящий от нее мрак заполнил комнату, как дым, что вырывался из пряничных труб ее домика. В ее лице он призвал на помощь грязную древнюю магию, но что ему еще оставалось? Все его новые творения оказались настолько бесполезными, что вызывали у остальных лишь насмешки в его адрес: невероятные ищейки со стеклянными зубами, серебряные стрекозы крупнее грифов, ужасные охотницы… все бесполезно! Никто из них так и не выяснил, отчего у него и ему подобных до сих пор зудит кожа. Ладно, все-таки они не омертвели, а очутились в шершавой коре ольхи. То, что осталось от фей, вызывало лишь надоедливую сыпь. Но эта сыпь означала, что где-то сохранились остатки их магии, и он надеялся на нюх вызванной им помощницы, – глядишь, он окажется более тонким, чем у всех его созданий из стекла и серебра. Как-никак невинность она чует за много миль, к тому же ведьмы, пекущие имбирные пряники, ненавидели фей за то, что те использовали самые темные заклятия этого мира, не платя ту цену, которая когда-нибудь погубит всех ведьм.

Ворона подцепила клювом паука, плетущего свою сеть в самурайских одеждах. Да, как он и сказал Воину, они были давними знакомыми. Джованна Массимо была когда-то возлюбленной Игрока – давным-давно, еще молодой и прекрасной. Но голод, пробуждавшийся в ведьмах, стоило им заманить в свой пряничный домик первого ребенка, пожрал ее красоту и молодость. Этот голод было не утолить, сколько бы они ни убивали. Однако эти убийства обучали множеству опасных заклинаний. Никто лучше деткоежек не разбирался в растениях, вызывающих безумие или пробуждающих темные желания, и время от времени Игрок расплачивался с Джованной за ее услуги соблазнительными специями для пряников на ее увешанном пестрыми сладостями доме. Или чьим-то первенцем.

– И ты призвал меня из-за этой капли магии фей? – Голос, вырвавшийся из кривого клюва, когда-то сводил с ума. Теперь это был голос старухи. Она дорого заплатила за возможность подслушивать самые жуткие тайны мира. Расценивай это как предупреждение, Игрок. Чушь. Джованна смертна. Он – нет.

– Так ты нашла магию фей? Где?

Она боялась его, но не слишком. Ведьмы, пекущие имбирные пряники, боятся прежде всего себя.

– В этой крепости, в окружающем ее лесу, у подножия этой горы. Дальше ее след теряется.

В этой крепости? Не может быть. Неужели Воин что-то от него скрывает?

– Это след лисицы. Тебе это о чем-то говорит?

Эх, восемь веков изгнания притупили его ум. Следовало догадаться, когда Уилл Бесшабашный появился на арене Воина. Где один брат, там вскоре неминуемо объявится и другой – а с ним и Лиска. Могла ли Темная Фея найти более подходящую душеприказчицу? Едва ли.

– Она была здесь, в крепости? Ты, должно быть, ошибаешься.

Ворона расправила крылья. Они превратились в костлявые руки. У приближающейся к нему старухи на дряблой коже еще висели несколько черных перьев. Она остановилась так близко, что он ощутил на языке вкус корицы.

Увядшая красота. Утраченная молодость. Как отвратительно может выглядеть неизбежность смерти.

– Где в крепости?

– Повсюду. До самого сада внизу.

Сад. Нет, когда он беседовал с Воином, ее там не было. В таком случае она находилась бы в смертельно опасной близости от него. Нет. Никаких поспешных выводов, Игрок. Или скоро ты убедишь себя, что Темная Фея по-прежнему замышляет тебя погубить!

Снаружи доносился звон мечей. И проклятия Воина.

Следовало поспешить. Воин ненадолго займет младшенького Розамунды. Но сперва это докучливое заклятие фей. Чесотка допекла его. Ему хотелось наконец посвятить себя более важным делам.

Лиска… Что привело ее сюда?

Или лучше спросить: кто?

17

Творец

Постоялый двор наполнился серебристой дрожью, и Шестнадцатая вся обратилась в страх. В страх, и ненависть, и беспомощную любовь к тому, кто ее сотворил.

С Игроком из ниоткуда соткалась ворона с глазами старухи. Она взмахнула крыльями, и тень ее начала расти. Из темноты пробились растения, побеги, обвивая циновки, ползли по полу, пока Игрок в поисках оглядывался по сторонам. После того как призрак исчез с лисицей, носильщики паланкина, видимо, полагали, что они в безопасности. Когда побеги принялись опутывать их тела, носильщики попытались сбежать, но, как ни сопротивлялись, темные листья и цветы скоро придушили их. Смерть, которую на этот раз наслал творец Шестнадцатой, была не из серебра. Теперь он, видимо, вновь отдавал предпочтение более древнему колдовству. Неужели ее и ей подобных он расплавит или разобьет, раз в этом мире они так быстро сделались бесполезными? Неужели они, его искусственно созданные дети, ему надоели? Игрок заставил их думать, что любовь всегда связана со страхом, и только с Уиллом она поняла: это ложь.

Игрок прошел за вороной к пустой циновке, на которой прежде лежала Лиска. Хитира был прав: Игрок искал ее.

Куда подевалась решимость Шестнадцатой требовать компенсации за брата? Куда подевалась ее сила, ее бесстрашие? Шестнадцатая безуспешно искала их в своем сердце. Находила она лишь воспоминание о том мгновении, когда Игрок вытянул ее из зеркального стекла и, взяв за подбородок, с улыбкой окрестил: Шестнадцатая. Вещь, сотворенная им и оказавшаяся бесполезной, она еще и выступила против него. Разумеется, он ее убьет. Как и всех остальных, кого он отдавал стекловарам или разбивал, словно бракованные бокалы для вина, потому что они, по его оценкам, были недостаточно совершенными.

– Интересно, каким образом Темная сделала ее своей спасительницей? Фея ведь давно должна была умереть. – Игрок стоял у пустой циновки Лиски. Он любил разговаривать сам с собой. Шестнадцатая часто подслушивала эти разговоры. Голос его мог быть серебряным или бархатным, но за серебром и бархатом всегда таилось стекло. Или лезвие серебряного ножа.

– Я знала одну фею, та последнюю искру жизни спасла в листке ивы. – Голос у вороны был под стать ее глазам – темный, как лес, из которого не выбраться. Расправив крылья, она преобразилась. Рядом с пустой циновкой сидела на корточках голая старуха, такая иссохшая, будто, подобно Хитире, вернулась из небытия.

Старуха провела рукой по соломенной циновке:

– Она носит ребенка.

Игрок закрыл глаза, словно она принесла ему весть, которой он боялся.

– Срок пока небольшой. Это твой?

– Нет. – Игрок повернулся спиной к циновке. – Но все равно он принадлежит мне. И появится слишком рано. Чересчур. Должно быть, она очень близко подошла ко мне. Какое неудачное совпадение. Или все не так просто?

Игрок потер шею. По коже шрамом тянулся след от древесной коры. Заклятье фей еще действовало и на него. С чего бы? Шестнадцатая всегда считала причиной своего уродства то, что она слишком приблизилась к Фее.

– И что теперь? – бормотал он. – Каков твой следующий ход, Игрок? Как-то многовато на поле фигур. С другой стороны, – он погрузил бледную руку в нагнанные вороной тени, – игра становится еще интереснее. И я выиграю ее. Я всегда выигрываю. – Понаблюдав за тем, как тени рисуют на его руке очертания темных листьев, он опустил взгляд на брата Уилла, едва различимого среди побегов. – Теперь у твоей Лиски две нужные мне вещи, но свое самое драгоценное достояние она оставила здесь. Очень глупо с ее стороны. Забери его с собой! – сказал он старухе-вороне. – Отнеси его к голему, который путешествует со мной.

Джекоб, как и гоил, исчез под темными листьями, а старуха, выпрямившись, шагнула к Игроку:

– Я больше не вижу лисицу. Рядом с ней мертвец. Он меня ослепляет.

Игрок нахмурился:

– Найди ее. Принеси мне то, что доверила ей Фея, прежде чем это попадет не в те руки. И не только это. Доставь мне лисицу.

– Об этом мы не договаривались. – Старуха поглаживала свои тощие руки, словно вспоминая то время, когда ее плоть еще не походила на жухлую листву. – Ты ее боишься. Ты боишься ребенка, которого она носит. Этот ребенок для тебя страшнее, чем то, что оставила ей Фея? Почему?

– Доставь ее мне, – повторил Игрок. – Я хорошо тебе заплачу.

Старуха откинула со лба жидкие седые волосы.

– Избавь меня от голода, – сказала она. – Освободи меня от голода, и я доставлю ее тебе. Ее и ребенка, где бы она ни пряталась.

Игрок хотел что-то возразить, но передумал. Отпрянув от теней, окутывающих старуху-ворону, он отер рукав, словно на светлую ткань налипло слишком много ее тьмы.

– Почему бы нет? Доставь мне Лиску, и я изгоню из тебя голод. Или лучше сказать: я попытаюсь.

– Этого недостаточно, – огрызнулась старуха.

– Больше ты ничего не получишь.

Она с карканьем вновь обернулась вороной и растворилась в выросших из ее теней тернистых зарослях. Когда ее вместе с Джекобом и гоилом не стало, заросли превратились в дым, а когда дым рассеялся, среди пустых циновок стоял только Игрок.

– Шестнадцатая, покажись, – сказал он.

Все в ней обратилось в стекло. Хрупкое, разлетающееся вдребезги стекло.

Она вышла из-за перегородки, за которой пряталась, со своей бесполезной одеревеневшей рукой и изуродованной древесной корой кожей.

Игрок разглядывал ее с отвращением. Глаза у него были голубыми, как замерзшая вода. С голубыми глазами он появлялся чаще всего.

– Выглядишь ужасно. И почему, ради всех забытых богов, ты носишь именно это лицо? Я же дал тебе куда более красивые.

Смотри на него, Шестнадцатая. Но ей нелегко давалось не опускать глаза, как она часто делала в разговоре с ним. Она вызывала в памяти ужас на лице ставшего деревяшкой брата – и любовь на лице Уилла. Любовь помогала больше, чем гнев.

– Мне это нравится больше, чем другие, – смогла выговорить она.

– Что, правда? – Игрок улыбнулся, явно забавляясь, будто ему возразила одна из его собак. – Где Лиска? И что за мертвец рядом с ней?

– Он служил Фее: был ее кучером.

– Куда он ее ведет? – Шагнув к ней, Игрок провел пальцами по ее изуродованной щеке. – Так ты отблагодарила меня за жизнь, которую я тебе подарил? Привела ко мне моих врагов?

Она ждала, что он хлопнет в ладоши, чтобы ее кожа треснула. Она уже видела, как он проделывал это с другими и их лица рассыпались в труху, словно дешевый фарфор. Однако Игрок лишь раздраженно потер тыльную сторону ладони. Там тоже виднелась прорастающая кора. Я знала одну фею – та последнюю искру жизни спасла в листке ивы.

– Ты всегда была чересчур бесстрашной, Шестнадцатая. – Его голос звучал особенно угрожающе, когда он старался придать ему мягкость. – Но советую никогда больше меня не предавать. Бесстрашие может иметь ужасающие последствия. Особенно для тех, кто из стекла.

Он схватил ее за руку. За ту, которая еще двигалась.

– Пока что я оставлю тебя в живых. Пусть ты этого и не заслужила. Расскажи мне о нефритовом парне. Ты влюбила его в себя, как я тебе поручил?

– Да. – С ее губ сорвался только шепот. Ей хотелось крикнуть: «Я сделала это не для тебя! Я люблю его».

– Хорошо, – сказал Игрок. – Позаботишься о том, чтобы все так и оставалось. Потому что я уведу у него подружку.

18

Нашли

И в эту ночь три музыканта играли для жен Воина, пока те предавались искусству компоновки цветов. Жены Воина… Клару одновременно пугало и завораживало, что в Зазеркалье она принимала то, что в другом мире подвергла бы жесткой критике. Может, ее заставляло молчать то обстоятельство, что здесь она лишь гостья, посторонняя, желающая наслаждаться инаковостью этого мира, а не подмечать его недостатки? У Воина было пять жен. «Для богатых и влиятельных людей в Нихоне это абсолютно нормально, – ответил Игрок на ее вопрос, не обычай ли это в его мире, что у одного мужчины несколько жен. – Но в этом твой мир не сильно отличается, правда?»

Его ответ смутил ее, и, пока главная жена Воина показывала ей, как создавать композиции с цветами миндаля, она спрашивала себя, а вдруг и о собственном мире знает не больше, чем об этом? Трое музыкантов очень ловко заглушали благозвучием шумы, доносящиеся с арены поединков. Их инструменты были такими же необычными, как и звуки, которые они извлекали, но Клара не могла бы сказать, есть ли подобные инструменты в Японии ее мира. Может, она чужая везде, кроме коридоров больницы? Мать однажды упрекнула ее в этом в одной из столь частых между ними громких ссор.

Рядом с ней сидела самая юная любовница Воина. Эцуко явно не было и двадцати. Она, улыбнувшись Кларе, добавила к ее композиции цветок орхидеи. Поначалу эти искусные композиции показались Кларе абсурдным контрастом к тому, что почти каждую ночь творилось в крепости. Но Мего, первая жена Воина, напомнила ей: ничто не символизирует неотвратимость смерти лучше, чем цветок. «Цветок миндаля чтит память всех, кто умирает молодым, – объяснила она, помещая ветку с бледно-розовыми цветами в вазу из темной глины. – Потому что опадает с дерева неувядшим». Красота, говорящая об ужасах: каждый вечер жены Воина превращали его поединки в цветущие картины, бессловесные, как музыка, заглушавшая звон мечей.

Нихон… Последовав за Игроком сквозь зеркало, Клара предполагала вновь оказаться на развалинах Шванштайна. Вместо этого на другой стороне ее ожидала сказочная версия давно утраченной Японии, с помещениями, наполненными лишь красотой, и покоем, и людьми, встречающими ее робостью и трогательным радушием, хоть они и не скрывали, насколько она им чужая. Но сказки всегда еще и жуткие. В первую ночь они следили за поединками из окна покоев Игрока, несмотря на то что всем женщинам в крепости Воин это запрещал. В каком ужасе вскочила она, когда Воин воткнул меч в грудь первому претенденту! Игрок оттащил ее от окна и, утешая, заключил в объятия. «Думай о том, что они приходят добровольно, – шепнул он ей на ухо. – Прости, что я привез тебя сюда. Воин покончил со своими варварскими играми и, возможно, знает, где Уилл. Мы скоро уедем». На следующее утро Клара спустилась к могилам, вероятно, потому, что уже видела в этом мире, как возвращаются мертвецы. Из одного холма действительно поднялся бледный силуэт юноши, и Клара нехотя призналась себе: мир Игрока по-прежнему вызывает у нее любопытство. Ее злило, что в ее мире смерть непобедима.

Когда до них донеслись такие громкие крики, что музыкантам не удавалось их заглушить, приуныла не только Эцуко. Обеспокоенно улыбаясь друг другу, жены Воина поспешно собрали с коленей лепестки цветов. Как и каждый вечер, большинство из них набелили лица, хотя Клара уже предупредила их, что краска содержит свинец. Белые пальцы, белые лица, только зубы они иногда красили в черный цвет. Что означает вся эта белизна? Невинность? Смерть?

Музыканты вновь взялись за инструменты, но крики становились все громче, и они наконец сдались, так же встревоженно прислушиваясь, как и женщины. Мего велела слуге выяснить, что происходит. Поднявшись с циновок, на которых они сидели на коленях, женщины во все глаза смотрели на занавешенные окна. Одна из них от страха заплакала. Клара же сохраняла самообладание, как в больнице, когда приходилось сталкиваться с болью и смертью. Такое самообладание она впервые проявила в четырнадцать лет у постели мертвой сестры. Тогда и родилось желание, хранимое в тайне как нечто недозволенное: ей хотелось научиться излечивать смерть, превратить ее не более чем в сон, а от сна можно пробудить. Игрок первым обнаружил в ее сердце это желание… Он прекрасно понимал ее. Он видел в ней так много того, что никогда не замечали другие – даже Уилл. Может, именно поэтому, когда он предложил свою помощь, она так охотно последовала за ним, почти ничего о нем не зная.

Вернулся слуга. Хозяйка дома слушала его с непроницаемым видом, но глаза Эцуко округлились. Когда Мего вышла за слугой и остальные заторопились следом, она схватила Клару за руку. Та позволила увлечь себя, хотя и не была уверена, хочет ли знать, почему кричали. Слуга спешил раньше госпожи выйти на балкон, откуда открывался вид на арену поединков.

Арена исчезла. Ее поглотили мрачные дебри из колючих вьющихся растений и темных деревьев. Крики доносились оттуда, глухо и обреченно. Над буйно разрастающейся тьмой кружила ворона. Одна из жен вскрикнула: к зарослям побежали трое маленьких детей. Самураи Воина, помчавшись за ними, вытащили их оттуда, хотя те отчаянно сопротивлялись. Когда они уносили детей, ворона каркала, и в ее карканье слышалось разочарование.

Что все это значило?

Игрок наверняка знает ответ. Разыскивая его, Клара взглянула в сторону покоев, выделенных им Воином, но света там не было. Где же он?

Внизу к мрачному призрачному лесу бросилась целая стайка детей. По их одежде Клара поняла, что это дети прислуги. Среди мчавшихся за ними рыдающих женщин она узнала служанку, прибиравшуюся в ее комнате. Только двое детишек были в дорогой одежде, и одна из жен Воина, вскрикнув, кинулась к ближайшей лестнице. Прежде чем побежать за ней, Клара в последний раз бросила взгляд на вырастающий из ночи лес. На поляне, в самом центре, стоял человек, похоже один из желающих сразиться с Воином, поскольку в руке он все еще держал меч. Но у него было лицо Уилла.

Что только не привидится, когда сильно по кому-нибудь тоскуешь. Клара отпрянула от балюстрады. Однако у чужака по-прежнему было лицо Уилла. Нефритовое лицо.

Нет. Она не хотела вновь страдать, как в те времена, когда камень впервые прорастал в коже Уилла. Нахлынули воспоминания, и казалось, это ее захватывают окружающие Уилла колючие заросли.

Она понеслась к лестнице и, спотыкаясь, сбежала вниз по ступеням. Слуги, охрана устремились даже из кухни, многие по той же причине, что и Клара, – чтобы добраться до тех, кого любили, в тревоге, что их поглотит выросший из ниоткуда лес. Мужчины, женщины… О запрете для них смотреть на поединки, похоже, все забыли, и в поднявшейся суматохе никто их не останавливал. Клара добежала до ворот, за которыми находилась арена, и только здесь ее оттеснили стражники. Так грубо, что она упала. В окружающей ее панике она не могла подняться. Рука кровила от пинка сапогом, а один из стражников кричал на нее, указывая на женские покои, но внезапно, склонив голову, упал на колени.

На руке, которая помогла ей подняться, было шесть пальцев.

– Тебе наверняка хочется, как и мне, поприветствовать нежданного противника Воина, – улыбался Игрок. – Видишь? Я же обещал тебе, что мы его найдем.

Стражник так и стоял на коленях, когда Игрок повлек ее мимо него. Она прошла в ворота, и первыми ей бросились в глаза ведьмины деревья, какие в последний раз она видела, когда они скакали с Джекобом к пряничному домику. Деревья проткнули сучьями двух самураев Воина. Те безжизненно висели среди ветвей, и кровь их капала на белоснежные цветы, распускавшиеся на опушке.

– Игрок! – крикнул Воин, когда Игрок, отведя в сторону несколько усиков наползающих на них растений, вошел в лес, будто выросший из сказок ее детства. – Убери ее! Убери эту проклятую ворону-ведьму!

Дорогие одежды Воина покраснели от крови, но из ран она струилась бледно-голубой. Кларе уже доводилось видеть бесцветную кровь гоилов, и, заметив, как затягиваются и бесследно исчезают его раны, она задавалась вопросом, что же он за существо. Тайны этого мира… Эта ночь, казалось, тонула в них.

Но Уилл здесь. Видишь? Я же обещал тебе, что мы его найдем. Все остальное не в счет.

– Не объяснишь ли мне эту войну? – прокричал Воин, когда Игрок даже не остановился. – В моей собственной крепости?

Игрок поднял руку, и ворона опустилась на нее. Увидев ее глаза, Клара отпрянула. Это были глаза старухи.

Игрок, пытаясь успокоить Клару, взял ее за руку.

– Все будет так, как нужно, – прошептал он ей на ухо. – И у тебя нет никаких оснований пугаться.

– Ты натравил на него двенадцать самураев! – крикнул он Воину. – Двенадцать! И это лишь те, кто бился с ним, когда я вернулся. Не ты ли заявлял, что победившему тебя заплатишь столько серебра, сколько он весит? Меня волнует только, чтобы ты придерживался собственных правил!

Клара не сводила глаз с зарослей, откуда все еще доносились крики. Ей чудился запах корицы. Корицы и сахара. Уилл! Она пошла в сторону деревьев, но Игрок потянул ее назад:

– Он в безопасности. Все это лишь для его защиты. Не отходи от меня ни на шаг. – Вьющиеся растения расступились перед ним, и среди деревьев образовалась узкая тропинка. По краю распустились цветы из серебра и стекла.

– Отдай мне одного из детей. – У вороны были не только глаза, но и голос старухи. – Они хотят ко мне.

– Не здесь и не сейчас! – Игрок согнал ее с плеча. Вокруг Клариной лодыжки обвился усик какого-то растения, но стоило Игроку оборвать его, как он тут же превратился в серебро.

– Утоли свой голод теми, кого убил Воин, – крикнул он вороне. – Большинство из них почти дети.

Ворона с человечьим криком залетела в одно из деревьев. Что все это значило? Она спросит у Игрока позже. Он ей все объяснит. Он влек ее дальше, и деревья расступались перед ним. А там стоял Уилл – каким Клара видела его с балкона. Он стоял к ней спиной.

Неужели из-за нефрита он забыл ее? На долю секунды ей захотелось развернуться и убежать прочь – прочь от боли, которую она слишком хорошо помнила, от отвращения к камню… Но она была так счастлива видеть его. До ужаса счастлива.

«Взгляни на меня! – шептало ее сердце. – Уилл! Где ты был? Ты меня узнаешь?»

Будто почувствовав, что она здесь, он обернулся и едва увидел ее, как нефрит превратился в человеческую кожу – словно растворилась маска, которую он носил только для других. Нет, он ничего не забыл – ни ее, ни себя самого, – но Клара не была уверена, что видит в его глазах именно любовь. Облегчение – да, даже какое-то ликование – чувство, скорее, незнакомое ей в Уилле, – и… почему-то вину.

Лес вокруг нее обратился в дым. Он рассеялся, забрав с собой тех, кого поглотил. Но ворона была еще здесь. Она сидела на воротах, ведущих на площадь, и наблюдала, как Воин в сопровождении двух самураев хромает к Игроку.

– Это ты вызвал сюда нефритового гоила! – Воин оглянулся, будто ожидал, что в любую секунду сквозь булыжник его арены для поединков вновь прорастут деревья. – Ты вызвал его, чтобы выставить меня дураком! – Он остановился рядом с Игроком. – А ведьма-ворона? Она из тех лесов, что находятся лишь по другую сторону этого мира. Даже для ее призрачных крыльев это дальний путь, а еще я видел серебряные цветы среди деревьев. Ты впустил ее через мое зеркало, чтобы его магия придала ей нашей силы?

– Твое зеркало? Позволь напомнить, что его создал я!

– Как же я мог об этом забыть?! Я разобью его, пока из него не выползла еще какая-нибудь твоя давняя подруга и ты не напитал ее магией ольховых эльфов. Я разобью все зеркала, которые ты столь великодушно мне оставил, и отныне начну делать собственные. Тебе придется отправиться в родные края как простому смертному. Чтобы с рассветом я вас здесь больше не видел! А остальным можешь передать: пусть лучше остерегаются тебя, чем меня. Да, у Воина грандиозные планы, но впредь каждый сам за себя. Так мне всегда было милее.

Он развернулся и захромал прочь, но через несколько шагов обернулся вновь.

– Это сын Розамунды, верно? – крикнул он Игроку. – Я понял, что он кого-то мне напоминает. А она? – Он указал на Клару. – Не думай, что я не заметил, как она похожа на твою давнюю любовь. Если он предложит сделать тебя бессмертной, – крикнул он Кларе, – скажи «нет».

Уилл не отрываясь смотрел на Игрока. На нее он даже не взглянул.

Он сын Розамунды, верно? Не думай, что я не заметил, как она похожа на твою давнюю любовь. Тайны – Кларе казалось, что они обвивают горло, как колючие усики вороньих растений. При упоминании матери Уилла пальцы Игрока сжали ее руку чуть крепче.

– Мы рады видеть тебя в добром здравии! – сказал он Уиллу. – Мы очень давно тебя ищем. – Он легонько подтолкнул ее к нему. – Ты вернул мне мой мир. Самое меньшее, что я мог сделать, – это доставить тебе твою подругу!

Уилл, помедлив, наконец взял Клару за руку и притянул к себе.

– Ты обманул меня. Использовал и обманул!

– Ты был нашей единственной надеждой! Мы уже отчаялись! Феи прокляли нас из-за нескольких бочек воды. Известно ли тебе, сколько мы просили у них эту воду? Но они игнорировали наше любопытство, нашу тягу к знаниям. Они считали, что мы слишком похожи на вас, смертных, и не терпели никаких перемен. Их наказание было ужасным! Восемьсот лет! Отрезаны от всего родного и близкого!

Уилл покачал головой, словно хотел избавиться от слов Игрока.

– Это ты послал Кларе брошь. Шестнадцатая мне все рассказала.

– Чтобы защитить Клару! Темная Фея собиралась поступить с вами намного ужаснее!

– Лжец! – На лбу Уилла проступил нефрит.

– Уилл! – Выдернув свою руку из его руки, Клара отшатнулась. – Я думала, вы давние друзья. – Как же она ненавидела этот камень! Внезапно лицо Игрока показалось ей гораздо роднее. – Он помог мне тебя найти, – накинулась она на Уилла. – Он был рядом, когда я проснулась.

Игрок примирительно улыбнулся:

– Он столько всего пережил. Дай ему время. Он освободил этот мир от страшного проклятия. И выжил в поединке с Воином. Тот никогда ему этого не простит, и нам следует уехать, пока он готов отпустить Уилла.

Уилл смотрел на Игрока во все глаза, словно пытался не слушать его. Нефрит покрывал пятнами его лоб и щеки, и Клару охватил ужас, как и в тот день, когда она коснулась камня впервые.

– Откуда другой ольховый эльф знает мою мать?

– Ему ее представил я. Давным-давно. Ты многого о ней не знаешь, но я все тебе расскажу. И все объясню.

Уилл вновь покачал головой. В глазах у него сверкало золото, а кожа напоминала бледно-зеленый фарфор.

– Я ничего не хочу слышать. Клара! – Он протянул ей руку. – Я отведу тебя назад. Мы найдем другое зеркало. Обещаю!

Уилл говорил с ней как с ребенком, которого нужно вывести из темного леса. Но в лес она пошла только из-за него. А Игрок показал ей выход.

Он улыбался Кларе, и ей чудилось, что сердце ее раскалывается пополам. Одна половинка тянулась к Уиллу, а вторая – к Игроку. По глазам Игрока она видела, что он это понимает.

– У меня другое предложение. – Его слова будто бархатом окутывали ее плечи. – Я отведу вас обоих туда, где для вас будет гораздо безопаснее, чем здесь. Там вас уже ждет Шестнадцатая. Я был потрясен, когда увидел, как ей плохо.