Из тени Храма Света

Кира

Ей казалось, что на кончиках пальцев всё ещё ощущалась жирная гарь. Растирала меж собой подушечки, хмурилась, рассматривала кожу, не наблюдая ничего лишнего. Морщила нос, потянув воздух – кисло пахло томатной похлёбкой и жареным мясом. Жареным… Она зажмуривалась до боли, сминая пальцы в кулак, силясь не обращать внимания на воспоминания, что возникали по ту сторону век. Надо признаться – получилось паршиво, но сухие губы разомкнулись в судорожном вдохе, а глаза, распахнувшись, принялись рыскать по неярко освещённому залу таверны. Пахло здесь, конечно… Но, с другой стороны, неудивительно, ведь на улице холодно, окна закрыты ставнями и выбор между свежим воздухом и теплом для путников даже не возникает. А ещё было шумно, и тесно. Благо, звонкая монета позволила урвать себе крошечный столик в углу, почти под лестницей, но всё равно подальше от больших столов, где глухой звук соприкасающихся в тосте деревянных стаканов звучал так часто, что можно было угадать в нём незатейливую мелодию.

И что ей тут делать?.. Откинулась назад, прислоняясь к стене, капризно складывая руки на груди, в смешной попытке оградиться от действительности.

– Вот, милая, – появилась из-за угла жена трактирщика, держа перед собой тарелку с дымящимся блюдом и большую кружку подогретого молока со специями. Его пришлось выпрашивать, так как в ходу тут были совсем другие напитки, а молоко нужно было для готовки и собственным детям. Но кошелёк опустел ещё на пару монет, так что вместо разбавленного эля перед ней на столе стояла кружка дымящегося молока. – Комната твоя готова, как отправишься спать, дочка принесёт кувшин горячей воды. – Женщина подалась к ней, зашептав, – не переживай, засов внутри хороший, мы эту комнату держим для путниц, чтобы всякая… – тонкие губы трактирщицы поджались, – всякая рвань не лезла. Ешь. Остынет.

Она торопливо пододвинула к девушке тарелку и, задержавшись на пару мгновений, словно ещё что-то хотела сказать, всё же отошла от стола, оставляя гостью в покое. Девушка вздохнула, склоняясь над блюдом, втягивая аромат. Пахло неплохо, правда, недостаточно ярко, чтобы перебить запах мокрой кожи, ткани, немытых волос и пролитого алкоголя, что расползался по всему помещению таверны. И впервые за несколько дней она порадовалась своему голоду, который помог преодолеть брезгливость. В тарелке было несколько клубней запечённого картофеля, пара небольших кусков варёного мяса и кучка каких-то покрошенных сквашенных овощей, который она не опознала.

На несколько секунд застыв, стоило горькому запаху горелой картофельной кожицы ударить внос, она всё же принялась очищать корнеплод, хмуро поглядывая по сторонам. И как ей найти сопровождение? Как определить, кто из этой разномастной толпы может оказаться головорезом, а кто знает, что такое долг, честь и прочие штуки, что ограничат желание ткнуть чем-нибудь острым под ребро случайному встречному? Не подходить ведь к каждому. Может, вскочить на стол и потребовать внимания? И… а что дальше? Рассказать какую-нибудь историю, почему она вдруг тут оказалась, попросить помощи и уповать на порядочность? Нет. Здесь так нельзя. Нужно действовать наверняка. Но, видимо, Мать-Настоятельница попросту забыла дать ей практичные советы, ограничившись наставлениями и кошельком с монетами.

Девушка жевала соленья, исподлобья рассматривая часть зала таверны перед собой, останавливаясь то на одном, то на другом госте, отмечая расовые особенности, но не понимая, как выявить негодяя или наоборот кого-то, кто сгодился бы для её дела. Этому, кажется, её тоже забыли обучить. Зато она запросто могла определить разницу между солнечным эльфом и светлым, сидящими за длинным столом около стены в компании молчаливых солдат. Только что ей это могло дать? Ну, она по эмблеме на щитах некоторых воинов определила их принадлежность. Но и это не особо помогало! Ничего не помогало!

Она сделала несколько больших глотков чуть остывшего молока и со стуком поставила кружку на стол. Звук оказался громким, но он потонул в гомоне голосов и прочего шума, и, кажется, никто не обратил внимания. Ключевое слово – кажется. Когда тарелка опустела полностью, а кружка на половину, она скорее ощутила, чем увидела, чей-то взгляд. Долгий, пристальный, тяжелый. Мурашками по коже понимание того, что за ней наблюдают. Тело напряглось, напитавшись страхом, готовностью бежать. Досада искривила губы: она отдала свои вещи трактирщице, чтобы та унесла их в комнату, а мокрый плащ развесила сушится поближе к очагу. Так что бежать не получится. Но что делать?.. И скорее облегчением, чем ужасом окрасилось появление того, кто на неё смотрел. Точнее, сначала она увидела движение на противоположной её столу стороне зала. А после это движение обрело форму явно нетрезвого, видимо, полукровки, так как он был достаточно крупным для человека, но для орка (а она видела орков очень близко) всё же мелковат. Да и клыки были маленькими. И явно подточенными. Но цвет кожи, широкая челюсть, крупные и выпирающие надбровные дуги явно говорили о том, что перед ней полукровка. И, кажется, он был один. Что вроде как радовало, но улыбки на её лице не возникло. Особенно, когда полукровка к столику подошёл вплотную и позволил себе схватиться за стакан, сунув свой коротковатый и приплюснутый для человека нос, любопытничая о содержимом. Скривился, обнаружив вместо выпивки молоко, выхватил взгляд девушки, поставив нетвёрдой рукой стакан на стол, отчего тот упал, и остатки молока разлились по столу, собираясь на краю в тугие капли.

– У меня ничего нет, – зашептала девушка, стараясь выглядеть убедительной. – Я отдала последнее за еду и ночлег. У меня нет ничего ценного. Она не знала, стоило ли ей кричать и звать на помощь. Можно было уповать на солдат, но станут ли они встревать? Ведь это явно не городские стражи. Здесь вообще есть стражи?

– Ну, у тебя, очевидно есть комната, – голос его был скрипучим и противным, мало что имеющим с грудным орочьим басом. Полукровка перегнулся через стол, заставив девушку отпрянуть и вжаться в стену.

– Ну, так-то она мне нужна, – запротестовала она, хотя разумнее было не протестовать. Но мастерству ведения диалогов в подобных случаях её также не успели обучить, так что оставалось надеяться на вмешательство если не высших сил, то хоть каких-нибудь.

Очень, очень, очень не хотелось драться. Да и не умела, чего уж тут. Тем более, куда ей, с её птичьими тонкими костями против полу-, но всё же орка? Здоровущий, страшный и страшно, страшно всё же вонючий. Посему машинально морщила нос, вжималась в стену и с каким-то тупым отчаянием чувствовала, как наливаются тяжестью кончики пальцев, реагируя на пробуждающуюся от опасности магию. Помощь, насмешкой судьбы, пришла совершенно с неожиданной стороны: с обстрела обидчика. В момент, когда громила получил по лысой голове первый удар, девушка, признаться, сама вжала голову в плечи, напуганная произошедшим, а после принялась озираться, чего сделать, увы, особо не получалось из-за полуорочьего тела, загораживающего обзор. Но неизвестный стрелок метко стрельнул в темечко приставучего пьяницы ещё раз, заставив того отпрянуть от девушки и начать осматриваться, ей всё же удалось скользнуть взглядом по залу. Увы, кроме нескольких пар заинтересовавшихся происходящим глаз она не обнаружила. А вот внимание её напрягло даже больше, чем здоровенный полукровка. Но, кажется, посетители таверны куда сильнее были увлечены «обстрелом», чем её личностью, так что через несколько секунд, всё ещё напуганная, она даже вдруг улыбнулась очередному попаданию в голову полуорку. Который, к слову, хоть и пытался вернуть ей своё внимание, но в один момент разразился такой бранью, что девушка аж вспыхнула, не ожидавшая таких витиеватых фигур речи. Да, хоть такому Мать-Настоятельница и не учила, девушка всё поняла, отчего покраснела ещё сильнее. Но страх чуть отступил, ладошки перестали гудеть, и когда её неожиданным «знакомым» занялась наконец-то стража, выволакивая из таверны, девушка осмотрелась, натыкаясь на пристальный взгляд красновато-желтых глаз. Неприятный надо сказать взгляд, да и тот, кому он принадлежит тоже… не вызывает доверия. Нет, она видела полуросликов ранее, но этот был на редкость отталкивающим. И он только что позвал её кивком за свой стол, явно давая понять, что помог ей не просто так. Или просто так? Мог ли заметить на улице и прийти следом? Мог ли просто идти в эту же таверну и просто решить помочь? Сознательно полез на полуорка, будучи явно мельче того. Значит, умеет драться. Ну, или быстро бегать. Или откупаться. Девушка пыталась по внешнему виду понять, богатые ли на полуросике одежды, но вот так, издалека, не щупая ни материал ни выделку… Да откуда она знает?! А если и хорошие, то его ли, а может украл? Или убил кого-то и снял. И её убьёт. Но на ней ничего не было, что можно забрать себе. Никаких украшений, ничего. Ну, хорошо, платье выглядело прилично, оно тёплое, с вышивкой на горловине… «Провались!» – зашептал внутренний голос. На тёмно-синей шерстяной ткани платья был вышит шёлковой нитью золотистый крестострел, символ её Храма. Девушка стянула губы в нитку, уверенная, что её раскусили. Какой промах! «Так, спокойно… – лихорадочно забились в голове мысли, – ты ничего не сделала плохого, и ничего страшного нет в присутствии послушницы Храма Света в таверне. Даже, если подумать, наоборот, для хозяина это благословение… Трактирщица! Она точно поняла. Поэтому так любезна. Поэтому… ей что-то нужно. И ему что-то нужно. Им всем что-то нужно» Девушка пыталась понять, как вежливо отказаться от его приглашения, но, прежде чем она решилась попросту помотать головой, перед столом возникла жена трактирщика, заминая в кулак засаленное тонкое полотенце.

– Простите, милая, что так вышло, – заискивающе начала женщина. – Он не сильно побеспокоил вас?

– Нет… – забормотала послушница, – мне… мне помогли, – она подумала, что не стоит кивать в сторону своего спасителя, хотя его наверняка видела вся таверна. – Всё хорошо. Я готова идти к себе, вы можете сказать…

– Да, я скажу, но… – перебила её трактирщица, – я, простите… я хочу попросить кое-что, я ведь не ошибаюсь, что… – женщина кивнула на горловину платья, заставив девушку неосознанно прикрыть крестострел рукой, закивав головой. – Значит, вы обучены исцелению?..

– Да, я… да, но, – зашептала та испуганно.

– Пожалуйста, госпожа, – обратилась трактирщица к девушке явно не по чину, но с такой мольбой в голосе, что на её глазах выступили слёзы, – моя младшая дочка, она… Пожалуйста, я сама знаю целебные травы, но мои настои не помогают, пожалуйста…

– Хорошо, хорошо, тише, – забормотала девушка, настороженно осматриваясь. Но в таверне было шумно, и сцена не привлекла особого внимания. Она поднялась, выходя из-за стола. – Ведите.

Уходя след за трактирщицей, послушница обернулась к своему спасителю, выхватила взгляд и пожала плечами, мол, ничего не могу поделать. И это даже не было ложью. Она торопилась за женщиной, которая увела её в неприметную дверь, что вела не в кухню, а в жилые комнаты. Здесь было гораздо тише, чем в зале таверны, воздух был тяжелым и пропитанным запахом целебных трав. Девушка потянула носом, определяя настои и растения.

– Бузина? – пробормотала она, – какая хворь у дочери?

– Не знаю, – качнула головой женщина, – температура держится четвёртый день, рвёт, плохо дышит, почти не пьёт. Сюда, пожалуйста.

Послушница вошла в комнатку, отгороженную не дверью, но плотной тканью. В комнатке стояло несколько тусклых свечей, создающих полумрак, в котором угадывалась низкая грубо сколоченная кровать, на которой виднелся закрытый одеялом ребёнок. Присутствие болезни ощущалось кожей, девушка морщилась, опускаясь на колени перед малышкой, на вид лет трёх.

– Как её зовут?

– Тенни, госпожа.

– Я не госпожа, – нахмурилась девушка, а затем обратилась к девчушке. – Тенни, здравствуй…

Та заворочалась, просыпаясь, повернулась на голос, распахнула болезненно блестящие глаза. Послушница пощупала кончиками пальцев лоб, на который налипли светло-рыжие прядки волосы, чувствуя, как горяча кожа малышки. Её учили лечить разные болезни, и сейчас она чувствовала, что может помочь Тенни. Ей не нужно даже разбираться, что это за хворь, потому что это не особо важно. Дело к весне, дети часто болеют. И если не вмешаться, то эта девочка станет одной из тех, кто в этом возрасте не переживает очередную зиму.

– Хорошо, – закивала послушница, выдыхая, а затем посмотрела на мать ребёнка, повторив, – хорошо, я помогу. Тенни, ложись на спинку. – Она помогла девочке перевернуться, а затем задрала её тонкую влажную рубашку. – Вот так, молодец.

Девушка прикрыла глаза, положив на грудь ребёнка ладонь, что в полумраке комнаты казалась серебристо-белой. И через мгновение очертание тонких пальцев стёрлись разливающимся из-под ладони светом. Свет освещал тело ребёнка, кроватку, комнатку, затапливал всё пространство, а, самое главное, выжигал из девочки всю хворь. Та, сначала испуганно захныкав, через мгновение начала ровнее дышать, а жар начал спадать. Чувствуя, как болезнь отступила, девушка отняла ладонь от тела малышки и свет погас, оставляя перед глазами плясать яркие пятна.

– Мама?.. – зашептала девчушка, испуганно рыская глазами по полумраку.

– О, я здесь! – всхлипнула женщина, падая перед кроваткой на колени, – я здесь!

Девушка поднялась, отступая от них, улыбаясь тому, что смогла помочь.

– Спасибо, спасибо, госпожа, – отпустив дочь, кинулась в ноги послушницы трактирщица. – Спасибо!

– Я не госпожа, – мягко коснулась волос женщины она. – Меня зовут Кира, я простая послушница.

И когда, чуть успокоившись, жена трактирщика отвела девушку обратно в зал, та мельком взглянула на посетителей таверны, надеясь, что её магия осталась никем не замеченной. Но интерес людей был сосредоточен на новом лице в таверне: рядом с полуросликом сидела женщина, явно не из местных, они тихо, но с жаром спорили. Женщина подняла голову, поймав направленный взгляд Киры, но та отвела глаза, поторопившись к себе и надеясь, что ей удастся спокойно поспать.

***

Жар всё никак не уходил. Мать убрала ставший тёплым компресс, приложила ладонь ко лбу мальчишки, чувствуя какую-то опустошающую безнадёжность. Курносый, усыпанный веснушками нос ребёнка с присвистом часто-часто тянул воздух, глаза беспокойно дёргались, а на пухлых маленьких губах образовалась белёсая корочка. Женщина прикрыла глаза, сжимая в руках мокрую тряпицу компресса. Капли воды просочились меж пальцев, упали на пол, впитываясь в сухой деревянный пол. Она поднялась на ноги, одёрнула юбку, замерла на несколько секунд, прежде чем отойти от кроватки сына, будто боялась, что пока она будет отсутствовать что-то может случиться. Но всё же отошла, дёрнув скрипнувшую дверь, резко и глубоко вдыхая прохладный вечерний воздух. С улиц городка доносились редкие звуки, голоса, скрип колёс, лошадиное фырканье. Женщина мельком глянула в сторону хлева, прислушавшись. Со дня на день должна опороситься молодая свиноматка, но хозяйка надеялась, что это не произойдёт сегодня ночью, ей и без того хватало забот. Она прошла чуть дальше от входа, ступив в ещё не потревоженный весной и солнечным светом снежный покров. И принялась собирать почти вслепую снег в тряпицу, чтобы сделать очередной компресс. Жар никак не уходил. Третий, или уже четвёртый день. Ни отвары, ни зелье, на которое пришлось раскошелиться. Ничего. Ей стало очень холодно и страшно, руки заломило болью, и женщина заспешила вернуться, сминая окоченевшие пальцы в кулак, чтобы хоть как-то согреть. Споткнулась, падая в снежную застывшую жижу, едва ли удержав на весу кулёк со снегом. Не поддалась эмоциям лишь от того, что в доме на кровати сопел ребёнок, которому она могла помочь только этим треклятым компрессом. А поэтому поднялась, вваливаясь обратно в дом, отряхивая юбку от грязи и снега, подошла снова к сыну, опускаясь на пол и прикладывая завёрнутый в тряпицу снег к горячему лбу. Ничем больше она помочь не могла.

Муж женщины, вечер проведший в таверне, спешил домой изо всех сил, чтобы рассказать той, о чём узнал от трактирщика, дочь которого третий день жрала похожая неведомая хворь. Гаст-трактирщик, по его же словам, сказанным шепотом и украдкой, сначала сам не поверил жене, но как увидел малютку Тенни в бодрости и здравии, убедился. И был не согласен с супругой на счёт того, что сначала нужно спросить у белокурой госпожи разрешения, а потом уже все трепать. Но как тут не трепать, когда у стольких семей болеют младшие, а то и единственные дети? Поэтому рассказал сначала Стерсу, с чьим сыном Тенни родилась в один день. Тот не поверил другу на слово, но потом увидел девчушку, с аппетитом уплетающую лепешку с молоком, и поспешил домой. Нужно собрать ценности, всё, что они могут дать жрице. Брехня, что говорят, что им ничего не нужно. Всем что-то нужно.

Когда друг убежал из таверны, Гаст осмотрел зал: белобрысая девчонка ушла наверх, ей ещё ранее жена подготовила комнату. Полуорк Гинз вряд ли вернётся, меж посетителями прошёлся шепот, что стражи скинули того в реку. Таверна чуть опустела. Разошлись завсегдатаи, кто по домам, кто по комнатам. Ушёл отряд солдат в компании двух остроухих, которым явно не по нраву была здешняя погодка. Мужчина кривовато улыбнулся, вытирая трактирную стойку мокрой тряпкой. Он не имел ничего против эльфов, тем более, учитывая близость к столице, а также к горным проходам, и прочие-прочие факторы, но всё же…

– Па? – раздалось со спины, заставив мужчину повернуться, заткнув тряпку за пояс видавшего вида фартука.

– Да? – Он улыбнулся, посмотрев на сына. Тот с месяц назад отметил десятилетие и только начал помогать в таверне и мог ещё уставать. – Утомился? Поди спать.

– Нет, я ещё…я ещё нормально, – мальчишка насупил брови, – тот господин-полурослик, что закидал камешками Гинза, он просит для себя и спутницы комнату. Одну из свободных заняла светлая леди, но в дальней сегодня никто не останавливается. Я могу подготовить, я ещё не устал.

– Ты лучше останься тут, я комнату сам гляну. Если что, позови мать, она с Тенни.

– Хорошо, – чуть огорчённо согласился паренёк. Он забрал у отца тряпку, принявшись вытирать стойку, а сам Гаст отправился наверх. На втором этаже был крошечный зал около лестницы, куда выходили две двери комнат и коридор, в котором скрывались ещё три двери. Четыре комнат были заняты, но в конце коридора оставалась одна, туда-то трактирщик и пошёл, чтобы проверить её состояние после последних гостей. У двери висел фонарь, который мужчина зажёг и взял с собой, заходя в комнату. Под низким потолком виднелось окошко, что было закрыто ставнями. В комнате было тепло так как здесь проходил дымоход из очага на кухне. Гаст потрогал кирпичную кладку у одной стены, в очередной раз убеждаясь в том, что его прадед был прав, проектируя трактир подобным образом. Получалось сэкономить на обогреве, и никаких дополнительных каминов в комнатах не требовалось. Нет, конечно, в суровые зимы они выдавали постояльцам грелки на ночь, но сейчас, когда весна всё же постепенно, но наступала, этого уже не требовалось. Мужчина проверил шкаф, а также небольшой, закрывающийся сундук, и что немаловажно, замок на нём. Гаст дорожил репутацией, не хватало ещё, чтобы его гостей кто-то обворовывал. Благо, оконца в комнатах небольшие, вряд ли даже обычный мужчина пролезет, не говоря уже о здоровяках, как он сам, например. Также в комнате была крепкая кровать с довольно мягким тюфяком, и стол, на котором стояли свечи и лампы, если потребуется больше света. Удовлетворённо хмыкнув, он вышел обратно, вернув уже зажжёный фонарь на крючок на стене, и двинулся к лестнице, прислушиваясь к происходящему в комнатах. Не любопытства ради, а порядка для. Но вроде как всё было спокойно. Он подумал было о том, что нужно зайти к девчонке, что вылечила его дочь, но он был уверен, что успеется.

***

Стерс нашёл жену в том же положении, в котором её оставил несколько часов: на коленях у кровати сына.

– Мирида, – шёпотом позвал мужчина, подходя к ней. – Мирида, дочка трактирщиков выздоровела.

Женщина вздрогнула, поднимая на мужа невидящий взгляд, а после поднялась сама, хмурясь.

– В трактир жрица наведалась. Хинес её распознала, и попросила помочь. Та руки наложила и всё. Отошла хворь.

– Приведи её, – женщина кинулась к мужу на грудь. – Приведи её немедленно!

– Я попробую. Но нужно что-то дать, нельзя ж просто так, нужно как-то…

– Всё забирай. Стерс, всё, что считаешь нужным забирай.

Он и забрал. Серебряное кольцо с лунным камнем и посеребрённое блюдо с узором по бортику. Положил в холщовый мешок и вернулся в трактир. Спросив у Гаста, где находится жрица, скользнул на второй этаж и постучался в нужную комнату.

***

Она поступила правильно. И не могла поступить иначе. Разве могла дать погибнуть ребёнку? И остаться на ночь в этом трактире, зная, что ничего не сделала. Хотя у неё была такая возможность. Но вдруг привлекла к себе лишнее внимание? Вдруг в трактире были те, кто может учуять применение магии? А с другой стороны – ну и что? Да Храм Света тут в двух днях пути! Разве такая уж неожиданность встретить тут жрицу?

– Послушницу… – прошептала Кира собственным мыслям. – Не жрицу. Послушницу.

Она выдохнула, опускаясь на кровать, закрывая лицо руками. Как она вообще тут оказалась? Почему нельзя было дождаться летнего паломничества с другими сёстрами? Разве её ситуация действительно имеет такую важность? И раз она имеет такую важность, как Мать-Настоятельница могла попросту взять и отпустить её в одиночестве? Ищи, Кира, себе проводников сама. «И торопись, дитя, время не на твоей стороне» – раздалось в голове наставление женщины. Девушка замотала головой, усмехаясь.

– Не на твоей стороне, – бормотнула она, поднимаясь. На столе лежали её вещи: заплечная сумка, пояс с подсумками, кошель, тёплые варежки, которые ей оказались большими и неудобными. В красивых ножнах небольшой ножик, на который Кира все эти дни поглядывала с неодобрением и страхом.

В дверь постучали, заставив послушницу дёрнуться на месте.

– Это Имфа, я воду принесла, госпожа, – раздался девичий голос с той стороны. Кира кинулась к двери, снимая засов, и потянув на себя створку. Действительно, в коридоре стояла девушка, чуть младше её самой. В руках та держала кувшин, а через локоть было перекинуто полотенце. Улыбаясь, она вошла в комнату, поставив кувшин на столик, на котором уже стоял небольшой таз для умывания, а полотенце повесила на крючок на стене. Затем она повернулась к послушнице, – вам что-то ещё нужно?

– Нет, спасибо, этого достаточно, – закивала Кира, стоя около двери.

К счастью, Имфа не стала задерживаться и покинула её комнату, оставляя послушницу в одиночестве. Девушка подошла к кувшину, наливая из него тёплую воду в таз, а затем с большим удовольствием смыла с лица сегодняшний день. С ещё большим удовольствием она бы забралась в тёплую воду в какой-нибудь купальне, но в этом городке такая роскошь вряд ли доступна. Но в порту или в столице точно можно будет найти нечто подобное. А пока придётся довольствоваться тем, что есть. Кира разулась, стянула шерстяное платье, оставшись в нижней тонкой рубахе, что была чуть ниже колен. И тут же покрылась мурашками, хотя в комнате было относительно тепло. Она забралась в кровать, закуталась в шерстяное одеяло, и немного полежала, прислушиваясь к звукам в таверне. Внизу кто-то разговаривал, за стенкой кто-то храпел. Она закрыла дверь? На засов? Страх поднял девушку на ноги, но стоило ей подойти к двери, как с той стороны раздался стук. Отпрянув, послушница прижала руки к груди, прислушиваясь. Снова Имфа? Нет. Звук другой. Сильнее. Постучали снова.

– Кира?.. – раздался с той стороны голос трактирщицы, и девушка шагнула к двери, распахивая ту. Но на пороге женщина была не одна. Незнакомец с холщовым мешком в руках мялся в коридоре, опустив глаза. Около него, с плащом в руках, стояла трактирщица, заискивающе улыбаясь. И прежде, чем послушница догадалась, в чём дело, мужчина заговорил:

– мой сын болен, – чем вызывал тяжелый вздох у девушки, которая только сейчас сообразила, что стоит в неподобающем виде. Жена трактирщика догадалась о том же, зайдя в комнату и накинув девушке на плечи плащ. Нагретый, видимо, от печи или очага, тот тёплой тяжестью лёг на спину.

– Он маленький совсем как моя Тенни, – зашептала женщина, сжав руку Киры. – Такого же возраста, родились в один день. Заболели в один день. Помогите, госпожа.

– Помогите, – эхом вторил мужчина, выудив из мешка серебристый поднос, – это всё, что есть, пожалуйста, помогите.

– Я… я не, – попятилась Кира, с ужасом понимая, что этот мужчина может быть не единственным, кому трактирщица рассказала о случившемся. – Пожалуйста, никто не знает, что с ним.

– Вы вылечили Тенни, магией Света, вылечили и она уже спит, наконец-то поела и спит, помогите ещё одному ребёнку, госпожа

– Я не госпожа, – шептала Кира, чувствуя, как сердце заколотилось в горле, а кончики пальцев стали тяжелыми. – Я не могу… простите…

– Пожалуйста, – мужчина сделал шаг в комнату, вытаскивая след за подносом кольцо, с мерцающим камнем, – возьмите, госпожа жрица, возьмите в благодарность, пожалуйста, помогите.

– Я не могу, – девушка замотала головой. Как объяснить им, отчаявшимся, что сегодня ночью вылечив мальчишку, ей придётся завтра принимать всех болеющих детей, а ей нужно идти. Что жизни этих детей, такие бесценные для родителей, никак не важнее той миссии, что Мать-Настоятельница на неё возложила? «Разве не важнее?» – шепнуло что-то в груди. Кира прикрыла глаза, вздыхая.

– Никто не может помочь, ему всё хуже и хуже, – бормотал мужчина, не зная, что ещё предпринять. – Дети умирают. Вы можете помочь. Помогите.

Ей стало очень тяжело дышать. Казалось, ещё одно «пожалуйста» и внутри что-то взорвётся. И оно могло. Напряжение последних дней, дорога, отсутствие хоть какого-то видимого продвижения. Это всё ворочалось внутри, натягиваясь струной, что вот-вот могла лопнуть.

– Хорошо, – обречённо выдохнула Кира. – Подождите, я… мне нужно одеться, – она пожала плечами, закрывая за вышедшими дверь.

И злилась, о, как она злилась на себя, на собственную слабость и нерешительность. Одевалась, обувалась, распускала растрёпанные волосы, что рассыпались светлой гривой по спине. Сверху на платье она накинула высохший плащ и вышла в коридор. И вот, спустя несколько минут, она в сопровождении трактирщицы и безутешного отца, девушка снова оказалась на первом этаже трактира, что изрядно потерял в гостях, но ещё не был пустым. А следом, накинув на голову капюшон, Кира след за мужчиной вышла на улицу, где вечерняя темнота достаточно быстро их поглотила.

Нервничала, конечно, осматривалась по сторонам насколько позволял большой капюшон. И постоянно догоняла мелкими перебежками идущего впереди мужчину. Темно, звездное чистое небо выхватывало остатки сверкающего снега, чуть-чуть освещая улицу. Но широкая дорога, по которой путники шли в сторону фермы, была раскатана повозками и представляла собой тёмное грязное месиво, и куда ставить ногу следующим шагом Кира попросту не видела. Поэтому немудрено, что поскальзывалась, но успевала удержать равновесие, догоняя широкий мужской шаг своими маленькими торопливыми шажками.

«И зачем подписалась…»

А вдруг никакого сына нет? Вдруг это головорез, то ведёт её к своим? Вдруг решил ограбить, или ещё чего похуже, а вдруг… И Кира чуть замедлила ход, пытаясь рассмотреть в темноте спину мужчины, – вдруг это знакомые того полуорка? Да, его выволокли наружу стражники, но что ему мешало подослать друга? Нет. Трактирщица не похожа не преступницу. Она не стала бы. Не после того, как Кира спасла её дочь. Во всяком случае, послушнице очень не хотелось в это верить, и после короткой паузы она поспешила следом за чуть отдалившимся фермером.

И минут через десять в окружении пока ещё заснеженных полян, а чуть дальше и полей, показался чёрным силуэтом дом. На тёмно-синем сверкающем звёздами небе ярко выделялся сероватый клубящийся из трубы дым.

– Пришли, госпожа жрица, – выдохнул мужчина, не поворачиваясь, но прибавляя ход. Девушка вздохнула, но не стала поправлять его «жрицу» и «госпожу», так как сейчас это не имело смысла. Да и в целом, наверное, тоже. У порога их встретила женщина. Лицо её, бледное, худое очень выделялось на фоне ночной темноты и стены дома. Она молча приоткрыла дверь, откуда сразу же пахнуло уже знакомыми Кире травами (видимо, всех детей лечили по одной схеме), а ещё почему-то свежим хлебом, будто только что испечённым.

– Сюда, сюда, госпожа, – зашептала женщина, пропуская Киру в дом, и показывая рукой на угол комнаты, где на кровати лежал ребёнок. В доме было светлее, чем в каморке в трактире. Масляных ламп было больше, а ещё горело несколко свечей. Послушница мельком осмотрела убранство дома, чуть дёрнув в удивлении брови: здесь было куда уютнее и чище, чем в трактире.

А вот мальчонке явно было хуже. Если Тенни выглядела просто болезненной, то у сына этих людей хворь начала проступать буквально на коже. Кира нахмурилась, опускаясь на колени около кровати, дотронувшись до лба мальчишки. И одёрнула тут же руку, не от жара, а от… присутствия? Нет… тут нужно какое-то другое определение, что вертелось на языке девушки, пока она рассматривала ребёнка. Одёрнула одеяло, рассматривая голый торс. Сетка тонких сероватых вен билась под бледной, будто прозрачной кожей. Что-то тут не так… Она несколько раз щёлкнула пальцами, прежде чем на их кончиках появился, формируясь в крошечную сферу, свет. Такими шариками света ребятня играла в Храме в салочки, или использовала как ночник, когда строгие сёстры наказывали спать и тушили свечи. Яркий, пусть и недолговечный источник света.

– Заболел в один день с Тенни?.. – Шарик сорвался с кончиков её пальцев, зависнув над плечом. Кира не отводила взгляд от мальчишки. Он выглядел хуже.

– Да, госпожа. Одновременно. Они ведь и родились в один день, играют всё время, а тут на прошлой неделе со старшими ребятами, будь они неладны, паразиты, повадились к шахте ходить, мы туда не разрешаем, нечего им там делать, мешаться под ногами. Вымокли все, прибежали тогда распахнутые, распаренные, мокрые. А через пару дней слегли, да не только они, несколько детей… некоторые не выжили, простыли все, видимо, или подхватили что…

– Видимо, – эхом повторила Кира, вздыхая. Разом заболели дети части городка? Какой-то бред. Нужно написать в Храм, нужно, чтобы сюда прислали кого-то, у кого больше времени на это всё. А ещё можно послать весточку к магам в столицу, можно попробовать связаться с… «Так, стоп. Это не твоя забота. Вылечи ребёнка и уходи спать. А завтра уезжай отсюда, ещё до порта добираться»

Послушница растёрла ладошки межу собой, а потом приложила одну к груди ребёнка, ослабляя контроль, позволяя себе стать проводником силы, улыбаясь и наблюдая, как из-под её ладони по телу мальчонки начали расходиться волны золотистого света. И тот пришёл в себя, зашевелился, захныкал испуганно, когда открыл глаза и увидел незнакомое лицо, а послушница убрала ладошку, которая тотчас перестала светиться.

Она поднялась, уступая место женщине, что кинулась к ребёнку. Так странно. Дважды за сегодняшний вечер она спасла кому-то жизнь. Действительно спасла. Сама. Девушка не слушала особо благодарностей, отходя от кроватки и пятясь в сторону двери. Ей нужно вернуться в таверну и всё же чуток поспать. Внутри рождалось понимание, что завтра она никуда не уедет, и хорошо если весть об исцелении уже не разлетелась по семьям, где болеют дети, и ей действительно удастся поспать. Но почему-то это понимание, хоть и пугало, всё же не ввергало в ужас. Она задержится ненадолго. Корабли отходят достаточно часто. Кира отказалась от протянутых подноса и кольца, но попросила, чтобы её проводили. Шастать по улице в одиночку ей не особо хотелось. Но когда девушка вышла за дверь в компании заметно повеселевшего отца семейства, и они успели отойти на несколько шагов, за спиной громко хлопнула дверь и раздался женский окрик. Мальчонке стало хуже.

Кира бросилась назад, опережая оцепеневшего отца. Ребёнку явно было плохо. Серые венки, что Свет, кажется, стёр, взбухли, лицо было бледным, а глаза закатились. Его трясло, а тонкие как веточки ручки и ножки изгибались в суставах. Послушница похолодела, бросаясь к кроватке и снова прикладывая руки, на этот позволяя Свету струится более сильным потоком. Тело ребёнка окружило искрящееся свечение, и сам он будто засветился изнутри. И в яркости собственной силы Кира увидела неясный силуэт. Едва ли приметный, но всё же достаточный для понимания того, что при первом касании ей не показалось. Значит, это не простуда.

Девушка отняла руки от ребёнка, который задышал ровнее и снова захныкал, потянув руки к матери. Послушница сделала шаг к середине комнаты, складывая руки в молитву и позволила Свету озарить всё помещение ярким светящимся куполом. Тень-силуэт метнулась в угол, а после, скользнув по стене, скрылась в щели приоткрытой входной двери. Кира шагнула следом, не особо понимая, что ей нужно делать.

В густой чернильной ночи найти тень не представлялось особо возможным, и девушка беспомощно осматривалась по сторонам, пытаясь в темноте и сверкающем снежном ковре найти хоть какое-то присутствие. И оно дало о себе знать. Возмущённым кудахтаньем из хлева, где через секунду испуганно заблеяли овцы. Подобрав юбку, чтобы не набрать лишнего снега, девушка бросилась туда, чувствуя, как покалывает ладошки и крутит запястья. Да, пару кораблей, пожалуй, придётся пропустить, но что поделать.

Её никто не учил нападать. Применять силу против кого-то, направлять Свет в сторону обидчиков. Да и не было их, обидчиков-то. В Храме среди ребятни, конечно, постоянно были и ссоры и драки, но где их не бывает между детьми? Мать-Настоятельница, конечно, твердила, что Свет – это не только про благость и исцеление, и что к той форме силы, которую Свет может принять, если того требует момент, стоит относиться с вниманием и осторожностью. Кире было пять, когда она впервые увидела у порога Храма представителей Паладинского Ордена, пришедших за детьми. Отбирали, смотрели, чуть ли не по косточкам разбирали, проверяя, подходят или нет. Мать-Настоятельница страсть как не любила их появления, но почти всегда соглашалась с их выбором. И отпускала мальчишек и девчонок вместе с закованными в золотистые доспехи воинами, долго смотрела им вслед, а потом запиралась в своей келье, и даже не спускалась к ужину. Кире было десять, когда на неё обратили внимание. Ей тогда казалось, что это очень неудобно – в тяжелой бряцающей броне опускаться на одно колено перед девчонкой, протягивать ей руку в латной перчатке. Ей казалось, что в таких доспехах ужасно холодно. Кира хмурила светлые брови, выхватывая мерцающий в прорези забрала шлема золотистый светящийся взгляд. Она пряталась за взрослых, хвала плотную ткань платья сестёр и никуда не хотела идти. Шуму тогда было… И золотая пыльца, что оседала на светлом каменном полу после того, как Мать-Настоятельница сказала категоричное «нет» главному среди представителей. Кира не хотела становиться паладинкой. Она, признаться, и жрицей-то становиться не хотела, но тут особо-то выбора уже не было.

Как и этой ночью, когда нагребла всё же в сапоги снега, приваливаясь со всей силы плечом к двери хлева. Зашипела от боли – уж больно тяжелая была дверь, не поддавшаяся первому толчку. Но поддалась второму, и послушница сделала шаг внутрь, поскользнувшись на пороге и рухнув на карачки. В нос ударил запах прелого сена, шерсти, помёта, ладошки вляпались во что-то мезко-скользкое. Кира морщилась, поднимаясь. «Платье испортила» – мелькнула в голове совершенно неуместная мысль, пока пыталась щелкнуть пальцами. «Светлячок» всё никак не хотел появляться, и девушке приходилось ориентироваться в редких кратких всполохах света у рук, пытаясь оценить обстановку. Хлев был небольшим: три овцы в загоне справа, несколько свиней слева, а впереди сооруженные насесты для кур, что кудахтали громче всех и суетливо хлопали крыльями. Наконец-то с пальцев сорвался шарик света, поднимаясь по руке и замирая над плечом. Кира щурила глаза, осматриваясь. Под ногами – влажное грязное сено, да и в загонах у животных не убрано. Впрочем, не удивительно, хозяйке явно не до того последние дни. Девушка отёрла руки об уже грязное платье. Кто её возьмёт на корабль в наряде, пахнущем навозом? Она двинулась к противоположной двери стене хлева, заглядывая в загоны к животным. В золотисто-белом разливающимся от шарика свете глаза скота отсвечивали зелёным или голубым. Но вот в самом дальнем углу, куда пока ещё не добрался свет… оказалось слишком много глаз. Кира сначала подумала, что это куры, но мелькнувшие справа глаза птиц отсвечивали ярко-жёлтым. А не рубиново-красным. Стало очень жутко. До какого-то странного оцепенения, до онемения конечностей. Кира нахмурилась, заставляя себя сделать ещё один шаг, и словно натыкаясь на плотную темноту, хотя, может, это всё страх, не позволяющей ей двинуться вперёд. Там, в углу хлева что-то определённо было. И это что-то очень не нравилось девушке. Пугало до одури, но отчего-то злило больше.

– Уйди, – не совсем понимая, к кому обращалась, разлепила Кира губы, чувствуя, как руки становятся тяжелее, словно с каждым ударом сердца в них что-то копится. Она не знала, что делать. Животные продолжали беспокойно метаться в загонах, куры кудахтали, а за спиной слышались голоса фермера. Рваные пляшущие тени появились на полу хлева – то хозяин нёс в руках факел и торопился подойти ближе. Это не понравилось обоим: и Кире и темноте. Но прежде чем вторая успела каким-то образом броситься вперёд, целясь ни то в неё, ни то в мужчину за её спиной, Кира выставила руку вперёд в неосознанно-защитном жесте. И вместе с поднятой рукой перед девушкой словно выросла невидимая стена, сверкнувшая ярчайшей вспышкой, когда неоформленное нечто о неё ударилось. С вполне себе явным глухим звуком ударилось. Значит, не показалось, значит, действительно что-то было. Страшное, красноглазое, жрущие детей. И это понимание вдруг захватило всё внимание девушки, заставляя её сильно топнуть, отчего от неё снова прошла вспышка на этот раз освещающая хлев, пугающая животных. И кого-то в тёмном углу. Кира топнула ещё раз:

– Уйди! – вложив в свой голос несвойственную ей сталь, сжав кулаки так сильно, что пальцы заболели. И топнула ещё раз, на этот раз создавав не сверкающий купол, а хлестнувшую по темноте плеть, что с щелчком и вспышкой возникла в воздухе. Темнота заметалась, заклокотала беззвучно, а затем рванула вверх, прошибая потолок и исчезая. Холодный воздух резко ворвался в лёгкие девушки, стоило ей сделать судорожный вздох и шагнуть вперёд, чтобы удержаться на ногах. Страх, исчезнувший лишь на несколько секунд, вернулся, ледяным липким потом сползая от шеи к пояснице. Девушка задышала часто-часто, чувствуя дурноту от густого запаха животных. Свет над плечом задрожал и исчез. Но темнота не поглотила послушницу, хлев был окрашен отсветами рыже-желтого факела, который хозяин оставил в держателе на стене на входе. Кира и забыла о нём, но когда тот коснулся плеча девушки, дёрнулась, чуть ли не отпрыгивая от него. Она не знала, что нужно говорить в такие моменты, а поэтому выбежала из хлева, сгибаясь в дурноте и желудочных спазмах в ближайший сугроб. В голове звенело, а ноги подломились, слабые от пережитого страха.

– Госпожа, – раздался беспокойный голос над головой. Кира зачерпнула чистый снег, растирая лицо. – Как вам помочь, госпожа?..

Он стоял в паре шагов, явно опасаясь приближаться. Послушница качнула головой, держась за стену хлева и поднимаясь.

– Отведите меня обратно, – пробормотала девушка, шагая прочь от хлева. Ей нужно обратно в комнату, добраться до своих вещей, достать Дневник, написал Матери-Настоятельнице. Потом поспать. Обязательно поспать. А потом можно на корабль. И прочь, прочь, прочь отсюда. Пусть сёстры разбираются с этим сами.

Кира двигалась обратно к трактиру шатаясь и едва переступая ногами. Она чувствовала присутствие проводника рядом, но фермер молчал, за что девушка была тому благодарна. На разговоры она не особо способна сейчас. Минут через пять, когда она уже успела несколько раз оступиться и чуть не упасть, Кира услышала за спиной брань под нос, а потом её вдруг подняли на руки и мир закрутился, пропадая на несколько секунд. Он появился обратно, когда в нос ударил знакомый запах жареного мяса и пролитого эля. Кира морщилась, слышала голоса, разбирала что-то типа: «…случилось?!», «… лучше стало, а потом резко поплохело», «…за мёртвую жрицу с меня три шкуры спустят», «…крышу проломило, не знаю, что это…», «…утром будем думать, а девчонку в комнату давай, на кровать», «…убила не убила, я не знаю, а вдруг вернётся?..», «…уже домой, жену успокой».

Несколько рук стягивали с неё платье, сапоги, снимали штаны, укладывали в кровать и заворачивали в одеяло. Кира слышала женские голоса, оба были ей знакомы. Она открыла глаза, выхватывая деревянный потолок, стол со своими вещами, темноту и едва различимый силуэт трактирщика в коридоре.

– Спи, милая, отдыхай, – к голове прикоснулись теплой сухой ладонью, рождая в голове одно из первых воспоминаний из Храма: Мать-Настоятельница смывает с её крошечных ладошек жирную гарь, пока она, малютка, дремлет в беспамятстве. Дверь прикрыли, комната погрузилась в темноту, Кира – в беспокойный поверхностный сон.