Чернила и огонь

1

Нож по самую рукоятку погрузился в живот Марселя Дюбуа прежде, чем тот успел спросить типа, возникшего на пороге его дома, кто он такой и какого черта там забыл.

Удар Стратоса был не агрессивным, но твердым. Прежде чем Дюбуа смог найти способ защититься от атаки, мужчина, выхватив оружие, нанес ему еще пару ударов в грудь и бок. Лезвие вошло в тело легко, словно олимпийский спортсмен, совершающий безупречный прыжок в воду безо всяких брызг.

Ну, почти без брызг.

Жизнь покинула тело Марселя Дюбуа в считанные секунды. Сначала его самозащита свелась к слабому мычанию, а потом – и вовсе к нулю. Обмякнув, словно тряпка, он повалился на пол, и Стратос зафиксировал его смерть, нанеся еще несколько ударов ножом. Убедившись, что тот перестал двигаться, он вытер лезвие кинжала об одежду Дюбуа, после чего убрал оружие. Затем, закрыв за собой дверь, он перешагнул через труп и направился в библиотеку.

Он был абсолютно уверен, что не столкнется здесь ни с кем из прислуги. Слуги Марселя Дюбуа вот уже пару лет как ушли в отпуск. Он не смог финансово пережить недавнюю рецессию, так что этот особняк на окраине Парижа хоть и выглядел помпезным и элегантным, превратился лишь в своего рода пантеон, из которого он наблюдал, как жизнь проходит мимо, подозревая, что хорошие времена больше никогда не наступят. Ему нужно привести в порядок свои дела, повторял он себе снова и снова, пока к нему не заявилась налоговая полиция и не сделала это за него.

Ну что ж, теперь ему не придется об этом беспокоиться.

Стратоса не так-то просто было впечатлить, но он вынужден был признать, что библиотека Дюбуа была по-настоящему изысканной. Дубовые стеллажи, пурпурный ковролин, кресло в стиле Людовика XVI… От этого помещения исходила торжественность. Оно было уютным, как берлога, но в то же время вызывало почтение, словно было музеем.

И самое главное – речь шла не только о красивой обертке. У Дюбуа была превосходная коллекция книг. Стратос отметил первое издание «Трактата о соколиной охоте» Шлегеля и Вульферхорста, прекрасно сохранившийся экземпляр южноамериканского издания «Ста лет одиночества» и том «Регентши» в великолепном переплете из черной кожи с синей отделкой. Похоже, издательство братьев Гальван?

Можно было бы сказать, что внешний вид библиотеки соответствовал ее содержанию, что происходило не так часто, как следовало бы. Стратос нередко бывал в роскошных и внушительных библиотеках, в которых хранился по большей части всякий мусор. Старые, не имеющие никакой ценности книги, дешевые репринты и безжалостно изуродованные тома. Коллекции, которые даже не оправдывали места, которое занимали, но которыми их обладатели хвастались так, словно владели самой Александрийской библиотекой.

Стратос заметил на одной из верхних полок «Общую биологию» Казановы Сиураны. Осторожно взяв книгу, он провел пальцами по переплету и названию, напечатанному золочеными буквами на корешке. Речь шла о первом издании, выпущенном в 1877 году. Форзацы и обрезы страниц тоже были золотыми.

«Общая биология» в свое время вызвала большой ажиотаж, и экземпляров этой книги осталось не так много. Стратос знал нескольких врачей, которые заплатили бы целое состояние за то, чтобы заполучить этот том, но Марсель Дюбуа страдал довольно распространенным среди библиофилов пороком: он предпочел бы умереть с голоду, чем расстаться с одной из своих драгоценных книг. Он никогда не продал бы этот экземпляр, даже если бы ему было нечем платить за отопление особняка. А учитывая, как там было холодно, это, видимо, уже какое-то время происходило.

Продолжив изучать библиотеку, Стратос обнаружил, что книги расставлены в порядке убывания: самые ценные из них занимали верхние ярусы, на высоте почти трех метров, а наименее редкие тома шли до самого низа, доходя до полки, расположенной прямо возле покрытого ковролином пола, из-за чего сильнее пылились и были подвержены воздействию насекомых. Ценность каждого экземпляра определяла его положение на стеллаже: классификация столь же безжалостная, сколь и практичная.

Стратосу стало интересно, сколько часов в день Дюбуа проводил в этой комнате, упорядочивая и переставляя книги из своей коллекции, и, так и не почувствовав себя полностью удовлетворенным, обрекая себя на то, чтобы превратиться в современного Сизифа.

Ему не потребовалось много времени, чтобы найти то, что он искал.

Библия Сончино, напечатанная в трех томах, наблюдала за ним с высоты, невозмутимая, словно своенравное божество, которое решило не вмешиваться в дела смертных. Она занимала привилегированное положение на одной из самых верхних, безопасных полок. Стратос не смог сдержать улыбку, вырвавшуюся из самой глубины души, и ощутил нервное покалывание в пальцах, дрожавших от неподдельного возбуждения.

Заполучив Библию, он убрал ее и приступил к делу.

2

Олег с опаской глядел через иллюминатор на невзрачный пейзаж берлинского аэропорта. Он не привык летать. Возможно, именно по этой причине он уже несколько дней нервничал, потерял аппетит и подолгу не мог уснуть, впрочем, сам он понимал, что это было не так.

Истинная причина беспокойства находилась сейчас у него в сумке, надежно завернутая в несколько слоев пузырчатой пленки. Это была не слишком ценная книга, по крайней мере, если говорить о деньгах. Ни один магазин подержанных вещей не предложил бы за нее больше нескольких евро.

Тем не менее с сентиментальной точки зрения этот экземпляр был настоящим сокровищем.

– Прошу прощения, сеньор. – Олег поднял глаза. Стюардесса выдавила сдержанную улыбку, каким, должно быть, обычно обучают в школах бортпроводников. – Будьте добры, положите, пожалуйста, сумку под сиденье.

Это «будьте добры» и ее улыбка абсолютно противоречили тому, каким сухим тоном, не требующим возражений, она произнесла этот приказ. Другими словами, если он не поторопится выполнить ее просьбу, то у него будут проблемы. На случай, если он что-то не понял, стюардесса указала на сумку, лежавшую у него на коленях. Обычный тканевый шоппер с изображением репортера Тинтина и его спутника Милу[1].

Олег достал книгу. Стюардесса с ужасом взглянула на квадратный сверток в пузырчатой пленке, опасаясь, что речь может идти о взрывном устройстве, которое способно поднять на воздух все вокруг. Крайне медленно, чтобы дать понять, что он не представляет никакой опасности, Олег положил сумку с Тинтином под кресло и зажал сверток между ног.

Он даже не думал его отпускать. Об этом и речи быть не могло. Если бы в этом возникла необходимость, то он был готов сойти с самолета.

Ему показалось, что стюардесса сейчас спросит, что же это, черт возьми, за сверток, но в последний момент ей удалось сдержать любопытство. Видимо, она приняла как само собой разумеющееся, что этот парень с тупым лицом абсолютно не опасен ни для полета, ни для сохранности экипажа, так что, поблагодарив его, отправилась на поиски других пассажиров, у которых можно было бы постоять над душой.

Олег был рад, что ему не пришлось ничего объяснять. Не все поймут, насколько важной была эта книга и что она собой представляла. Именно из-за этого тома он направлялся в Мадрид на борту бюджетного рейса авиакомпании, стремившейся запихнуть в самолет больше пассажиров, чем он на самом деле вмещал. Впрочем, у него и не было других вариантов: Центральная и Земельная библиотека Берлина не могла позволить себе билета получше.

Эта книга проделала долгий путь, чтобы оказаться на борту самолета, и до пункта назначения ей оставалось еще почти две тысячи километров.

В момент взлета Олег закрыл глаза и прижал сверток к груди. Когда он снова решился взглянуть в иллюминатор, то Берлин остался лишь у него в воспоминаниях.

3

Всегда приятно видеть книжный магазин, полный людей. Когда наблюдаешь, как читатели бродят среди стеллажей, рассматривая выставленные на них экземпляры и демонстрируя их друг другу со словами вроде «посмотрим, что за книжка», то на какое-то время ощущаешь прилив оптимизма и чувствуешь, что, в принципе, не все еще потеряно.

К сожалению, сегодня был не тот случай. Да, книжный магазин был переполнен, но слишком много что не позволяло воспринимать это зрелище всерьез.

Полагаю, что, не стой я за прилавком, обслуживая всю эту деревенщину, требовавшую внимания с учтивостью, которой может похвастаться разве что стая гиен на охоте, то восприятие мое было бы иным. Продавец книг – профессия, окруженная ореолом фантазии и оптимизма и мало что общего имеющая с реальностью. И речь не только о нестабильности книжного рынка, который все уже много лет считают мертвым, но еще и об удручающей обстановке в стране, где рейтинги чтения падают с ужасающей скоростью из года в год, и ни одно правительство, какого бы цвета оно ни было[2], не начинает ломать голову над тем, какие реальные меры можно было бы предпринять, чтобы положить конец этому коллапсу, угрожающему превратить нас в стадо дебилов.

Многие книжные магазины остаются на плаву лишь благодаря энтузиазму своих сотрудников, у которых больше общего не с торговцами мечтами, коими они должны являться, а с оркестром на борту «Титаника».

Всякий раз, как меня одолевали подобные сомнения, я повторяла себе, что эта работа – временная. Просто попытка упорядочить мою полную хаоса жизнь, которую я скоро оставлю позади. Очередной способ заработать наличные, чтобы погасить долги, накопившиеся у меня на счету.

Как я уже сказала, в тот день книжный магазин был переполнен. Тех, кто не читает книги, легко узнать: достаточно лишь понаблюдать за тем, как они к ним прикасаются. Они небрежно хватают книгу, перелистывают несколько страниц, не совсем понимая, что ищут, и ставят ее обратно, на первое попавшееся место. Иногда они раскрывают их пошире, испытывая на прочность переплет и корешок, или пытаются втиснуть их в слишком узкое пространство, загибая уголки страниц и непоправимо портя обложки. А некоторые из них достают мобильные и бесстыдно фотографируют то или иное название, либо потому, что оно им понравилось, либо потому, что собираются скачать эту книгу с пиратского сайта по возвращении домой.

– Девочка, а эта сколько стоит?

Вопрос исходил от пожилой женщины, которая стояла в другом конце магазина и махала книгой в мою сторону. Занятая обслуживанием полудюжины человек, толпившихся у кассы, я на нее даже не взглянула. Но женщина не унималась и повторила вопрос чуть громче. Я снова ее проигнорировала, надеясь, что на этом все закончится.

Причиной подобного ажиотажа стал запуск первого романа, написанного популярным инстаграмером. Его подписчики провели ночь, разбив у дверей магазина лагерь, состоявший из пляжных шезлонгов, и запасшись провизией, чтобы не замерзнуть. Большинство из них составляли подростки с невообразимыми прическами и дети в сопровождении родителей, которые, кажется, были готовы на все, лишь бы заполучить титул «Родитель года», пусть даже для этого им приходилось толкаться локтями, угрожать другим и оскорблять их, будто от этого зависела их жизнь.

Роман раскупили за десять минут, что подтвердило расчеты издательства, которое уже напечатало дополнительный ограниченный тираж и планировало в тот же день объявить о запуске второго издания книги, уже полностью готового к продаже. Их идея заключалась в том, чтобы создать иллюзию «издательского феномена», который вызвал бы интерес читателей и увеличил бы количество спонтанных покупок. Впрочем, ничего нового.

Одному из таких претендентов на звание «Родителя года» удалось расчистить себе путь к прилавку, настолько грубо расталкивая других локтями, что никто даже не посмел ему возразить. Оказавшись у кассы, он смерил меня полным ярости взглядом, которым, как мне показалось, попытался дать мне понять, что произойдет, если я осмелюсь с ним спорить. Когда его намерения стали мне ясны, он показал мне экземпляр, который с неохотой держал в руке:

– Эта книга была на витрине. У тебя нет другой?

Это был роман того самого инстаграмера – последний оставшийся экземпляр. Книга объемом всего в сто двадцать страниц, в твердой обложке, украшенная претенциозной лентой неонового оттенка, покрытой хвалебными рецензиями кучки писателей и журналистов. Все они рассыпались в комплиментах и заявляли, что книга обещает быть увлекательной и абсолютно невероятной. Сложно было не задаться вопросом, сколько им заплатили за подобную ложь.

– Нет, сеньор. Ее, вообще-то, уже раскупили, и мы не знаем, когда получим новую партию.

Похоже, этот тип остался недоволен моим ответом, потому что отреагировал на мои слова, скептически ухмыльнувшись, мол, «мне ты ее отдашь».

– У тебя точно нет другой на складе?

– Нет, сеньор.

– Что ж, если я возьму ту, что стояла на витрине, то ты должна будешь сделать мне скидку. По закону – так.

«Отец года» самодовольно улыбнулся, будто был уверен в своей правоте и не боялся поспорить ни с кем, кто осмелился бы намекнуть ему на обратное.

– Не говорите глупостей, – возразила я. – Это ведь книга, а не стиральная машина.

Мое замечание вызвало несколько смешков среди покупателей, столпившихся вокруг этого мужика и наблюдавших за ним с презрением и завистью. Полагаю, они надеялись, что в какой-то момент он выпустит из рук книгу и они смогут наброситься на нее, словно стервятники, почуявшие падаль.

– Эй, ты со мной так не разговаривай.

– А вы не отнимайте у меня время.

– Грета…

Мое имя произнесла Пилар, хозяйка магазина, которая что-то просматривала на компьютере, делая вид, что ничего не замечает. Если я и сдержалась, чтобы не выскочить из-за стойки и не врезать этому типу той самой книжкой, которую он намеревался купить, то только ради нее. Последнее, чего я хотела, – это доставлять ей неприятности, так что сделала глубокий вздох и заставила себя успокоиться.

За спиной у «Родителя года» толпа подростков разбрелась по магазину. Кто-то из них читал недавно приобретенное произведение звездного автора, сидя на полу, а некоторые устроились прямо на стопках книг, словно мы поставили их там только для того, чтобы они служили им стульями. Я уже собиралась привлечь их внимание, но интуитивно поняла, что это все равно не имело никакого смысла, так что оставила все как есть.

И тут я увидела Тельеса.

Этот хитрый лис только что вошел в магазин и изумленно озирался вокруг, словно не верил собственным глазам. Из-за своих пышных бакенбардов и старомодной внешности он казался абсолютно чужеродным среди этой стайки молодежи, будто был жителем XIX века, вышедшим из машины времени DeLorean.

– Почему бы тебе не сходить на склад, чтобы убедиться, что там нет еще одной книги? – не унимался «Родитель года», стремясь продемонстрировать, что не сдастся без боя.

Стоявшая рядом с ним девочка лет восьми то и дело кричала, что ей все равно, что она хочет эту книгу и что неважно, что она с витрины. Мужчина заставил дочь замолчать, взглянув на нее с суровым выражением лица, на котором читалось что-то вроде «не перебивай взрослых».

– Откуда у нас книги на складе? Вы правда считаете, что существует какой-то заговор, чтобы прятать романы подальше от потенциальных покупателей?

Щеки мужика залил пунцовый румянец. Я была рада, что вывела его из себя, но мой оптимизм испарился, когда я поймала усталый взгляд, который бросила на меня Пилар. Я забыла, что книжный магазин принадлежал ей, так что в каком-то смысле я говорила от ее имени.

Обернувшись, я увидела, как Тельес выходит из магазина. Сдержав вздох, я заставила себя принять покорное выражение лица.

– Конечно, пойду посмотрю.

«Родитель года» выпятил грудь, довольный тем, что добился своего. Стараясь не обращать на него внимания, я направилась к складу.

4

Так называемый склад на самом деле представлял собой не более чем претендовавшую на это звание кладовку. Книг мы там почти не хранили. На складе ничего не было, кроме нескольких коробок с возвращенным товаром, стеллажа, набитого папками с отчетами, и капсульной кофемашины, которая в мои смены всегда работала сверхурочно. Я налила себе кофе в кружку с логотипом фестиваля Alicante Noir[3], и, вооружившись ею, вышла в переулок, находившийся на заднем дворе здания.

Там я обнаружила Тельеса, прислонившегося к стене с абсолютно отсутствующим видом. Хотя я и ожидала его там увидеть, это зрелище все равно показалось мне странным.

– Как ты, Грета?

– Хорошо. Ты и сам видел, как у нас дела.

Кивнув, он достал сигарету.

– Всегда приятно видеть, что книжный магазин полон людей, – сказал он, – и неважно, по какой причине. – Я кивнула, соглашаясь, и прислонилась к стене рядом с ним. – Кто же виновник подобного ажиотажа?

– Карлос Ариэль, – ответила я. – Как стиральный порошок.

Я сомневалась, что Тельес знал этого инстаграмера, но, к моему удивлению, он с энтузиазмом кивнул.

– А, да. Я что-то об этом читал. Называется «Деформированная униформа», да?

– Точно.

– Взгляни на это с другой стороны: по крайней мере, благодаря ему все эти ребята будут читать книги.

– Они их не читают, Тельес. Это – чистый маркетинг.

– Думаешь?

– Если бы вместо того, чтобы опубликовать роман, этот парень запустил собственный парфюм, экшн-фигурки или чайный сервиз, то все это продавалось бы с тем же успехом.

– А я вот слышал, что крупнейшие издательства морды друг другу бьют, чтобы подписать с ним контракт.

– Ну, что ж. Издательства – они такие.

Тельес зажег сигарету и выпустил большой клуб дыма, прежде чем снова заговорить.

– В любом случае, Грета, в магазин текут деньги. Это ведь всегда хорошо.

– Ну, раз ты так говоришь…

– Какого черта ты здесь делаешь?

Он мог иметь в виду и переулок, и книжный магазин, и страну.

Отпив кофе, я сделала вид, что задумалась.

– Я могу задать тебе тот же вопрос, Тельес.

– Я искал тебя.

– Для чего именно?

– Чтобы избавить тебя от бесполезного существования, полного разочарования, и привнести в твою жизнь немного эмоций.

– Не помню, чтобы я тебя об этом просила.

– Не переживай, для этого и существуют друзья.

Закончив с кофе, я отошла от стены. Как бы приятно мне ни было здесь находиться, я не могла больше оставлять Пилар в одиночестве. Я была обязана вернуться в магазин, чтобы противостоять «Родителю года».

– Спасибо тебе за внимание, дружбу и интерес, но, как видишь, у нас сейчас полный хаос.

Тельес наблюдал за мной, прищурившись. Я подозревала, что он ждал, что я наконец задам ему вопрос на миллион. Поскольку я уже сюда пришла, то решила удовлетворить его каприз:

– А зачем ты на самом деле захотел меня увидеть?

Он указал на меня сигаретой, словно фокусник – волшебной палочкой. Я уже была готова услышать, как он изречет какое-нибудь заклинание, которое сделает мир более интересным. Что-нибудь вроде «Алохомора».

– Чтобы попросить тебя сделать то, что у тебя лучше всего получается.

– Неплохо.

– Друг моего друга нуждается в твоих услугах, Грета.

– После того, что произошло, мне сложно поверить, что кто-то вообще захочет на меня рассчитывать.

Я попыталась скрыть досаду, возникшую из-за того воспоминания, словно была солдатом, которого мучал старый шрам. Никто уже давно не пользовался моими услугами по очевидным причинам. Во всех магазинах антикварной книги и лавках старьевщиков Мадрида, от спуска Мойяно и до Литературного квартала, ходили слухи, что мне нельзя было доверять, и этот ярлык сопровождал меня вот уже почти год. Сообщество было не настолько большим, чтобы о деле сеньоры Стерлинг и пропавшего Борхеса можно было легко забыть.

Не обращая внимания на мой горький вздох, Тельес снова взмахнул в мою сторону волшебной палочкой.

– Он ищет кого-нибудь, на кого можно положиться, Грета. А я тебе доверяю.

– Несмотря ни на что?

– Несмотря ни на что.

Я взглянула на своего друга. Мне всегда казалось, что благодаря своей аристократической осанке и вьющимся бакенбардам, придававшим ему почтенный вид, Тельес вполне уместно смотрелся бы при дворе XVIII века. Но его настоящий возраст мгновенно выдавала сияющая улыбка, которой он награждал каждого, кто попадался ему на глаза. Он называл себя любителем чтения, а не книг, и голова его была настоящим кладезем информации и знаний, границы которых мне еще предстояло для себя открыть. Не имея четких политических взглядов (впрочем, его позицию можно было легко понять, немного пообщавшись), он был вечным кандидатом на пост директора множества городских фондов и культурных учреждений и человеком, чье имя произносили каждый раз, когда речь заходила о какой-нибудь инициативе, связанной с литературой.

– Как дела у Марлы? – спросил он.

Упоминание моей сестры застало меня врасплох.

– Хорошо. Как всегда.

Тельес отреагировал на мой ответ кивком. Сделав последнюю затяжку, он бросил окурок в ближайшую урну.

– Будь там осторожна, Грета. Сейчас – не лучшие времена для мечтателей.

Он повернулся ко мне спиной еще до того, как я стала понимать смысл этого странного прощания, и зашагал вниз по улице, положив руки в карманы и глядя на мир так, как может глядеть лишь человек, читающий много хороших книг. Прежде чем исчезнуть, он обернулся, чтобы в последний раз на меня взглянуть.

– Я для тебя кое-что оставил у Херцога, – сказал он.

Больше ничего не объяснив, он ушел. Как ни странно, моим первым побуждением было ему поверить, но это не продлилось долго. Я слишком хорошо его знала, чтобы так легко попасться в его ловушку.

5

В тот же вечер, как только закончилась моя смена, я подошла к книжному магазину Херцога по кличке Мерзавец. Он не зря заслужил подобное прозвище. Херцог занимал бывшую типографию неподалеку от площади Генерала Вара-де-Рей. В своем магазине он продавал книги со скидкой и некоторые раритеты на заказ. Об его хитрых уловках был наслышан весь Мадрид. Он всегда предлагал людям заниженные цены на книги, которые они ему приносили, а порой и открыто пытался их обмануть. Рассказывали, например, что однажды он завладел коллекцией книг одного уважаемого библиофила из Вальядолида, доставшейся его убитой горем вдове. Пожилая дама, помимо того, что понятия не имела, какую ценность представляла собой коллекция ее мужа, была слишком шокирована потерей, чтобы сопротивляться его уловкам. Херцог не только добился того, что она подарила ему эту роскошную библиотеку, но еще и заставил ее оплатить половину доставки книг к нему на склад под предлогом того, что она потеряет деньги, если ему самому придется организовать транспортировку.

Вот поэтому я заходила к нему в магазин только в случае крайней необходимости.

В тот день, увидев, как я вошла, он просиял от счастья, словно малыш в утро дня Волхвов[4].

– Как я рад тебя видеть, Грета. Давненько ты не заходила.

Тот факт, что он так сильно обрадовался, меня насторожил. Должно быть, Херцог считал, что у нас с ним много общего, особенно после того, как до него дошли слухи о деле сеньоры Стерлинг. Тем не менее это было довольно точным отражением того, что, похоже, думали обо мне все остальные представители гильдии.

– Тельес, кажется, должен был что-то для меня оставить.

Он кивнул все с тем же насмешливым выражением лица, а затем извлек из-под прилавка старый экземпляр «Мальтийского сокола». Это было дешевое издание от Bruguera. Я открыла книгу, и мне на глаза попалось написанное карандашом посвящение, которое мой друг оставил на первой странице:

Сэм Спейд не сможет перестать быть Сэмом Спейдом, даже если постарается.

И ты тоже, Грета.

Намек был очевидным. Ниже были указаны адрес и время: 18:00. Тельес назначил мне встречу, не согласовав ее со мной, что, впрочем, было вполне в его стиле. Видимо, он посчитал само собой разумеющимся, что, прочитав посвящение, я приму его приглашение. Словно одно обстоятельство неизбежно вело к другому. Будь на его месте кто-то другой, я бы разозлилась.

– Как поживаешь? – снова перешел в наступление Херцог, улыбаясь, словно гиена (которой он, впрочем, и являлся).

– Хорошо, спасибо.

– Один мой клиент, парень из Чили, постоянно спрашивает, нет ли у меня какого-нибудь первого издания Борхеса, любой книги. Готов заплатить любые деньги.

Он подмигнул мне, мол, «ты понимаешь, о чем я», включая меня в какую-то сложную схему, которая уже начала складываться у него в голове.

– Удачи с поисками, Херцог.

Его оптимизм вдруг сменился приступом ярости, но он сумел его подавить прежде, чем произойдет что-то похуже. Он, видимо, был убежден, что рано или поздно мне придется избавиться от Борхеса, которого я якобы украла из библиотеки сеньоры Стерлинг. Было бесполезно говорить ему, что я не имела к этому абсолютно никакого отношения, что меня подставили и что слухи, ходившие по Мадриду, не имели под собой ни малейших оснований. Херцог верил в мою виновность по той простой причине, что считал всех библиофилов такими же негодяями, как он сам. Это, по его мнению, делало нас сообщниками и товарищами по приключениям.

Мне больше нечего было там делать, так что, торопливо помахав ему на прощание, я вышла, впрочем, не настолько быстро, чтобы не услышать фразу, которой он еще раз напомнил мне о том, чего от меня ждал:

– Я буду здесь, Грета. Приходи, когда захочешь.

6

– Видела сегодня Тельеса.

– Чего он хотел?

– Ничего особенного.

Я уже хотела сменить тему, но Марлу это не устроило, так что она последовала за мной на кухню. Остановившись в дверном проеме, она наблюдала, как я вожусь с кофеваркой.

– Расскажи, – настаивала она.

– Он оставил для меня очень таинственное послание в романе Хэммета. Ну, ты же его знаешь.

– Ага. Хитрый лис.

Разговаривать с ней было все равно что смотреться на себя в зеркало. Мы не только были похожи внешне, но и почти одинаково мыслили. Одна из нас почти могла предугадать, что скажет другая.

– И все?

– Еще адрес и время: шесть часов вечера.

– Как загадочно. Пойдешь?

Я ничего не ответила. Мне не слишком хотелось, чтобы Тельес вовлекал меня в свои интриги, хотя, должна признать, ему удалось разжечь мое любопытство. А большего Марле и не требовалось.

– Хочешь, я выясню, о ком идет речь?

Она ушла, не дождавшись моего ответа. Я не стала ее удерживать и осталась на кухне, наблюдая, как кофеварка делает свою работу.

Когда кофе начал пузыриться, я сняла ее с плиты и разлила по двум чашкам.

Я вернулась в гостиную, где развернула свой штаб Марла. Она сидела перед монструозным, футуристичным на вид компьютером с тремя мониторами, занимавшим большую часть помещения и, по ее собственным словам, служившим ей окном во внешний мир. Перед этими экранами она проводила большую часть дня и ночи: искала, просматривала каталоги и сидела на библиофильских форумах, благодаря чему была в курсе всех новинок на рынке антикварных книг, о которых потом докладывала мне. Мы были отличной командой: по крайней мере, до тех пор, пока нас не вынудили отойти от дел после инцидента с сеньорой Стерлинг.

Марла молча курила. Эта вредная привычка сопровождала ее с тринадцати лет, и она точно не собиралась от нее избавляться, о чем свидетельствовала пепельница, полная окурков, стоявшая у нее на столе. Большие и указательные пальцы ее рук, порхавших над клавиатурой, пожелтели от никотина.

«У тебя пальцы курильщика», – всегда говорила я Марле, впрочем, ей, похоже, было на это абсолютно наплевать. Поглощенная поисками, она даже не взглянула на меня, когда я поставила рядом с ней чашку кофе.

Перед ней лежал роман Хэммета, открытый на первой странице. Адрес, который указал Тельес, находился в Ойо-де-Мансанарес, в окрестностях Мадрида. Марла переключалась между страницами с новостями, базами данных и сайтами с деловой информацией. Я не стала пытаться читать через ее плечо, потому что вкладки сменялись с такой скоростью, что я не успевала за ними следить, так что я шагнула в сторону и сделала глоток кофе, а потом взглянула в огромное окно гостиной.

Несмотря на наши заботы, жизнь в Лавапьесе шла своим чередом. Мы жили на улице Аргумоса, в скромной квартирке: единственном, что досталось нам по наследству от родителей. Шло время, и мы наблюдали, как наши соседи один за другим съезжали. Новые владельцы делали ремонт, волшебным образом превращая квартиры, состоявшие из трех-четырех комнат, в несколько студий площадью едва ли метров по двадцать, а потом сдавали их посуточно по заоблачным ценам. Благодаря своему удачному расположению они пользовались большой популярностью, поэтому у нас постоянно появлялись новые соседи.

Нашу квартиру тоже несколько раз предлагали купить, и некоторые из предложений звучали весьма привлекательно, но мы отказывались бежать с этого корабля.

На комоде у окна стояла старая фотография моего отца. Он смотрел с нее на окружающий мир с дерзостью двадцатилетнего, словно не позволяя ему поставить себе подножку.

Я покосилась на сестру. Она все еще была сосредоточена на своих экранах, словно ничего, кроме них, в мире не существовало. Если бы здание сейчас рухнуло, то она бы этого даже не заметила, слишком увлеченная тем, что упорядочивала и анализировала информацию. Сейчас, когда она была в трансе, ее лучше было не беспокоить, так что, устроившись на диване, я стала ждать.

– Эдельмиро Фритц-Брионес. – Марла произнесла это имя с ноткой высокомерия, не потрудившись скрыть, как она гордилась результатами своего расследования. Она потратила на поиски почти час, так что, выпрямившись, я приготовилась к инструкциям. – В своей области он довольно популярен, – продолжила она. – Занимается импортом строительных материалов. Входит в советы директоров нескольких компаний, названий я запоминать не хочу. Если скажу, что он купается в деньгах, то это не преувеличение. Родился в Монтерросо, в провинции Луго, но уже сто лет живет в Мадриде. Владеет кучей недвижимости, личным кораблем, пришвартованным в порту Валенсии, и целым парком автомобилей, достойным шейха.

Мне не нужно было спрашивать, откуда она взяла всю эту информацию и уверена ли она, что все это правда. С годами Марла стала настоящим экспертом в том, чтобы выжать максимум из интернета, виртуального мира, в котором для нее почти не оставалось секретов. Она могла узнать практически что угодно и о ком угодно, порой – не совсем законными способами. Тот факт, что она получила столько информации, не имея ничего, кроме указанного Тельесом адреса, меня, мягко говоря, впечатлило.

– Ладно, все это хорошо. Но какого черта может быть от нас нужно этому чуваку?

Марла взяла чашку, но заметив, что кофе остыл, состроила гримасу отвращения и поставила ее на стол. Напиток в конце концов будет вылит в раковину, как уже много раз случалось. Даже не знаю, зачем я вообще потрудилась налить ей кофе.

– Понятия не имею, Грета. Насколько я понимаю, он не увлекается ни книгами, ни искусством.

В противном случае эта информация не была бы публичной, впрочем, моя сестра все равно бы ее заполучила. Как подозрительно. Было бы логичнее, если бы речь шла о коллекционере или о ком-то, кто интересуется старинными книгами, ведь именно они были моей сферой деятельности. По крайней мере, до того, как я впала в немилость. Раньше я изучала библиотеки, связывалась с коллекционерами и продавцами и охотилась за редкими и ценными экземплярами за процент от выручки. Я обладала тремя достоинствами, которые, согласно Оноре де Бальзаку, характеризуют хорошего коллекционера: «ногами оленя, свободным временем бродяги и упорством израильтянина». Не то чтобы я была в своей области какой-то там рок-звездой, но уже достаточно долго этим занималась и добилась определенных успехов там, где другие терпели сокрушительные поражения, что принесло мне репутацию человека решительного, чем могли похвастаться немногие охотники за книгами.

Я задумалась, чего же хочет от меня его Превосходительство господин Фритц-Брионес, и, прежде всего с какого перепугу Тельес рекомендовал ему мои услуги главным образом по двум причинам. Во-первых, в Мадриде есть гораздо более опытные и авторитетные специалисты по книгам, а во-вторых, просто пообщавшись с людьми, он бы узнал то, о чем поговаривали во многих антикварных лавках и книжных магазинах столицы: что мне не стоило доверять.

– Может, он хочет, чтобы ты проверила какую-нибудь книгу, которая попала ему в руки, – предположила Марла. – Или унаследовал библиотеку и хочет ее оценить.

Это было обычным делом, и именно поэтому мне было сложно в это поверить. Если бы речь шла о чем-то настолько банальном, то этот богач пошел бы другим путем. Обратился бы в какой-нибудь аукционный дом или к надежному продавцу книг, который был бы ему лишь благодарен за возможность выступить посредником в подобной сделке.

Методом исключения я остановилась на единственной версии, которая показалась мне более-менее приемлемой:

– Мне кажется, он хочет, чтобы мы для него что-то нашли.

Хотя я и раньше получала подобные заказы, этот вариант все равно вызывал у меня серьезные сомнения. Такие богатые типы, как Фритц-Брионес, не хотят мараться. Если им нужна книга, они просто за нее платят, и все. Заниматься подобным коллекционированием можно, только когда у тебя на счету несметное количество денег. Библиофилы победнее проводят дни, перерывая библиотеки и коллекции старинных экземпляров в поисках какого-нибудь сокровища. Найти скрытый среди невзрачных томов экземпляр «Дон Кихота», подписанный автором, одну из семи рукописей «Сказок Барда Бидля», написанных и проиллюстрированных самой Дж. К. Роулинг, или одну из двухсот двадцати восьми копий Первого фолио Уильяма Шекспира – мечта любого книголюба, и те, кто утверждает обратное, лгут.

К сожалению, это ремесло слишком часто зависит от удачного стечения обстоятельств и такой несправедливой вещи, как оказаться в нужном месте в нужное время.

На самом деле я не жалуюсь. Удовольствие, которое испытываешь, когда копаешься в грудах книг, неожиданные находки, приятное волнение от того, что у тебя в руках – ценный экземпляр, которого никто до тебя не замечал… Все это было слишком захватывающе, чтобы им можно было легкомысленно пренебречь. Конечно, покупать редкие книги за деньги гораздо проще, но от этого теряется самое интересное.

– Ты поедешь?

Марла задала этот вопрос с достаточно убедительной непринужденностью, но я слишком хорошо ее знала, чтобы понять, какое нетерпение она сейчас испытывала. Повернувшись к ней спиной, чтобы уйти от необходимости ответить сразу же, я снова взглянула в окно на суровый городской пейзаж, раскинувшийся подо мной. Раньше я бы не слишком удивилась, если бы ко мне обратился Эдельмиро Фритц-Брионес. К моим услугам прибегали коллекционеры всех мастей, но все изменилось после того, как моя репутация пошла ко дну.

Что же, черт возьми, задумал Тельес?

У меня возник соблазн отнестись к этому поручению как к одолжению, к возможности вернуться в строй и снискать расположение книголюбов, но все не могло быть так просто. Учитывая, что посредником был Тельес, было очевидно, что это дело было гораздо более запутанным, чем казалось на первый взгляд.

Но выяснить я это смогу лишь в том случае, если соглашусь играть по его правилам.

– Что принесла, сестрица?

Марла указала на буфет, на котором я оставила свой рюкзак, в нем явно просматривались очертания книг.

– Надо их выставить на продажу.

Я нашла эти экземпляры в коробке возле мусорного контейнера, недалеко от Центра искусств королевы Софии. Нельзя сказать, что речь шла о какой-то потрясающей находке, вовсе нет, но наше положение было достаточно отчаянным, чтобы рассматривать их как реальную возможность немного заработать. Изо всех книг, что лежали в коробке, я взяла лишь три, которые, как мне показалось, смогут нам хоть чем-то послужить.

– Записывай: «Дневник тяжелобольного художника», Хайме Хиль де Бьедма, издательство Lumen, 1974 год. С иллюстрациями. Первое издание. В мягкой обложке. Сто шестьдесят две страницы. Небольшая царапина на задней стороне обложки.

Я знала все эти пункты наизусть. У меня был такой большой опыт, что мне было достаточно подержать книгу в руках в течение нескольких секунд, чтобы отметить все эти детали. Тип бумаги, заметки, возможные посвящения или пометки… Все эти факторы были способны так или иначе повлиять на цену, по которой книгу можно было продать.

– Дальше: «Сандокан, владыка морей», Эмилио Сальгари. Издательство Susaeta, 1979 год. С иллюстрациями Хосе Переса Монтеро. Первое издание.

Приключения Сандокана хорошо продавались. «Пират» зачастую был одной из первых книг, прочитанных библиофилами, поэтому имел определенную сентиментальную ценность, хотя и всегда издавался в дешевых сборниках, которые быстро приходили в негодность. Но экземпляр, который я нашла, был не из худших и находился в хорошем состоянии.

– Следующая: «Михаил Строгов», Жюль Верн. Сборник «Вечно новые», 1974 год. С иллюстрациями Франко Каприоли. В хорошем состоянии.

«Михаил Строгов» был не самым популярным произведением Жюля Верна, так что его было сложно оценить. В библиотеках было полно экземпляров «Двадцать тысяч лье под водой» и «Вокруг света за восемьдесят дней», но некоторые коллекционеры предпочитали менее известные книги, так что, возможно, мы могли бы извлечь из этого какую-нибудь пользу.

– Надеюсь, это того стоит, – сказала Марла.

Она не пыталась скрыть своего пессимизма, потому что, как и я, понимала, сколько стоили эти книги: нам повезет, если в сумме мы сможем выручить за них двадцать евро.

Несмотря на это, мы не хотели сдаваться без боя, поэтому, достав книги, я положила их перед ней.

– Сделай хорошие фотографии и выложи их сегодня же.

– Ты так мне и не сказала, что решила с Фритц-Брионесом. Тебе что, не любопытно узнать, чего он от нас хочет?

Удержавшись от ответа, я снова погрузилась в созерцание неухоженного и грязного кусочка Мадрида, который считала своим. На самом деле раздумывать было не о чем. Мы достаточно сильно нуждались в деньгах, чтобы не отказываться ни от каких поручений, какими бы абсурдными они ни казались.

7

– Подождите в библиотеке, – сказала горничная.

Итак, я была на месте, балансируя на краю кожаного кресла, скорее стильного, чем удобного, в ожидании своего заказчика. Сидя в этой импровизированной капсуле, я изучала стеллажи, раскинувшиеся во всех направлениях, и составляла общее представление об этом помещении. В библиотеке было шикарное гигантское окно, из которого открывался впечатляющий вид на лес, окружавший поместье. Стены украшали несколько черно-белых городских пейзажей. Я узнала на фотографиях Нью-Йорк, Барселону и Венецию, но решила не тратить время на то, чтобы выяснить, что за города были на остальных.

Полки занимали все пространство вокруг стола для переговоров и кресел, стоявших в самом центре помещения. По одну сторону от них находилась элегантная лестница из стекла и стали, по которой я сюда и спустилась, а по другую – современный лифт, закрытые хромированные дверцы которого ждали, пока кто-нибудь пробудит их ото сна.

Если само пространство оказалось воистину колоссальным, то о его наполнении нельзя было сказать то же самое. В основном это были бизнес-книги, эссе по искусству и истории, какой-то сборник мотивирующих цитат и толстые энциклопедии, некоторые – все еще упакованные в пластиковую пленку, в которой, должно быть, туда и прибыли. Еще там были пара бюстов, красивый секстант и статуэтка от Lladró[5]. Вряд ли мне удалось бы обнаружить здесь инкунабулы[6] или первые издания каких-нибудь книг, так что я даже не стала их искать.

Эта коллекция имела скорее декоративное, чем образовательное предназначение, о чем свидетельствовал тот факт, что некоторые из экземпляров выглядели новыми: на них не было ни следов использования, ни заломов. Немногочисленные представители художественной литературы ютились на нескольких полках в отдалении от остальных, словно относились к низшему классу. Среди них преобладали исторические романы и популярные книги с затертыми корешками. Много Кена Фоллетта, Стивена Кинга и Постегильо, а еще – несколько триллеров авторства Гомеса-Хурадо, Долорес Редондо и Стига Ларссона.

Я поерзала на кресле, пытаясь поудобнее сесть, хотя и подозревала, что мне это не удастся. Одетая в туристические ботинки, рваные джинсы и толстовку, которую по инерции натянула перед тем, как выйти из дома, не задумываясь о том, в каком изысканном месте мне назначили встречу (а может, как раз наоборот), я ощущала себя здесь не в своей тарелке. Казалось, мое подсознание намеренно пыталось как можно сильнее дистанцировать меня от этой роскошной обстановки.

Меня заставили прождать добрых пятнадцать минут, и, полагаю, сделали это намеренно. Наконец я услышала, как приводится в движение лифт. Хромированные дверцы открылись, и я увидела мужчину, толкающего перед собой инвалидное кресло, в котором сидела пожилая женщина.

Я узнала вытянутую, худощавую фигуру Эдельмиро Фритц-Брионеса, потому что видела его на нескольких фотографиях, которые Марла нашла в интернете. Мужчина лет шестидесяти был одет в свитер и брюки чинос. У него были пышные волосы, зачесанные на ровнейший боковой пробор, и так хорошо начищенные ботинки, что можно было ослепнуть, если бросить на них взгляд.

Старушка, сидевшая в инвалидной коляске, смотрела перед собой с безразличием человека, который едва осознавал, что происходит вокруг. В носу у нее была резиновая канюля, по которой к ней напрямую поступал кислород. Она вела себя покорно, впрочем, у меня не возникало впечатления, что она смогла бы возразить этому мужчине, если бы захотела. Мне показалось, что они с Эдельмиро Фритц-Брионесом немного похожи, но это сходство терялось в лабиринте складок и морщин, придававшем ее лицу неподвижный вид. Мне в голову пришел образ окаменелости, которую кто-то нашел во время раскопок, но не решился отполировать до конца, боясь сломать.

На коленях у женщины лежала книга: потертый том, названия которого не было видно. Она положила сверху обе руки, словно намереваясь его от чего-то защитить.

Я встала, чтобы поприветствовать их. Хозяин дома оставил инвалидное кресло возле стола для переговоров и подошел ко мне, протягивая руку.

– Так вы и есть Грета.

У него на лице появилась улыбка, которую он пытался выдать за искреннюю. Я ответила ему своей самой идиотской гримасой, стараясь не смотреть на его ладонь.

Я терпеть не могу физического контакта. Не выношу, когда кто-нибудь ко мне прикасается. Это происходит со мной вот уже несколько лет, и я пока не удосужилась найти этому явлению ни объяснения, ни того, как с ним бороться. Поэтому, ограничившись мимолетным рукопожатием кончиков пальцев, едва ли продлившимся десятую долю секунды, я отдернула руку и убрала ее в карман, подальше от чужих прикосновений.

Я изо всех сил старалась показаться уступчивой и покорной. «Впечатляюще. Мне обычно не назначают встреч в столь роскошных местах», – кричал мой язык тела. Мне было не сложно пойти на подобную уступку здравому смыслу, лишь бы этот тип чувствовал себя комфортно.

А вообще он уже начинал мне надоедать, и это учитывая, что я видела его впервые. Мало того, что он заставил себя ждать четверть часа, как будто считал само собой разумеющимся, что мне больше нечем заняться. И это его приветствие, никаких тебе «добрый вечер» или извинений за опоздание. Он назвал меня по имени, что кто-нибудь понаивнее принял бы за проявление дружелюбия, но на самом деле это было ненужным и весьма красноречивым проявлением высокомерия.

– Очень приятно, сеньор Фритц-Брионес.

Он ограничился кивком, забыв сказать «пожалуйста, называйте меня Эдельмиро», чтобы еще больше подчеркнуть дистанцию и обозначить условия, на которых будут развиваться наши дальнейшие отношения.

– Это – Жозефина, моя мать.

Жозефина взглянула в мою сторону, но не стала протягивать мне ладонь или делать что-нибудь еще. Судя по ее виду, она вообще сомневалась, что была способна самостоятельно поднимать руки.

– Тельес очень хорошо о вас отзывался, – сказал Фритц-Брионес, усаживаясь на ближайшее к матери кресло. – Я пожала плечами. Видимо, разговор между Тельесом и этим человеком прошел долгий путь, прежде чем добраться до меня, подумала я. – Насколько я понимаю, вы разбираетесь в книгах, – добавил он.

Это был весьма уместный комментарий, предназначенный для того, чтобы дать мне возможность рассказать о своих знаниях и достижениях, словно речь шла о собеседовании при приеме на работу. Наверное, стоило бы воспользоваться случаем, чтобы не молчать и похвастаться некоторыми из моих успехов, которые произведут на сеньора Фритц-Брионеса должное впечатление. А когда он оценит мой профессионализм, то мы перейдем к более серьезным темам.

Видимо, он не привык к тому, чтобы на его слова отвечали молчанием, потому что выражение его лица исказилось, когда ему пришлось проявить настойчивость.

– Мне сказали правду?

– Если бы это было неправдой, меня бы тут, вероятно, не было.

Он прищурился, словно таким образом ему было проще различить грань между надменностью и наивностью. Я попыталась представить себе, что он сейчас видел: своенравную девушку, одетую в комфортную, но не слишком нарядную одежду, с кое-как собранными волосами и смотревшую на него так, словно этот разговор уже начал ей наскучивать. Я подумала о Марле, которая, увидев меня в этот момент, упрекнула бы меня в отсутствии энтузиазма, и подумала, что стоит вести себя посговорчивее, чтобы не спугнуть потенциального клиента.

– Ну что? – спросил Фритц-Брионес, раскинув руки, словно хотел охватить ими все помещение. – Как вам моя библиотека?

Марла всегда предупреждала меня, чтобы я не говорила первое, что приходит мне в голову. Моя прямолинейность слишком часто доставляла нам неприятности. Поэтому я не стала отвечать, что коллекция его книг была чересчур помпезной и скучной и что, казалось, он собрал ее, чтобы похвастаться своими знаниями и интересами, будто она была продолжением его личности, столь тщательно выверенной, что ее было невозможно воспринимать всерьез. Что не верила, что он прочитал хотя бы четвертую часть этих книг, которыми так дорожил, и что единственной частью этой библиотеки, куда он на самом деле заглядывал, были, должно быть, ее темные уголки, в которых Постегильо соперничал с Кеном Фоллеттом.

– Очень интересная.

Этот ответ принес ожидаемые результаты. Приняв комплимент, Фритц-Брионес протянул мне книгу, лежавшую на коленях у его матери.

Жозефина не стала сопротивляться, но проследила взглядом за тем, как том перешел из ее рук в руки ее сына, а потом – и в мои.

– Что думаете, Грета?

Я бережно взяла экземпляр, убедившись, чтобы женщина видела, что я обращаюсь с ним как минимум с той же заботой, что и она. Мне хотелось, чтобы она понимала, что книга – в безопасности, хотя я и не знала, способна ли она была это оценить.

Я взглянула на книгу. Это было издание 1910 года в твердой обложке детской сказки Генриха Гофмана под названием «Неряха Петер». Обложка и корешок экземпляра пострадали от времени, и на них были некоторые дефекты и царапины, но внутри книга была в хорошем состоянии, не считая нескольких разводов на первых страницах. Текст был на немецком языке и сопровождался несколькими иллюстрациями с жуткими сценами: собака кусает ребенка, девочка играет со спичками, какой-то зловещий тип отрезает мальчику большие пальцы гигантскими ножницами… Будь подобное произведение опубликовано сегодня, оно определенно вызвало бы переполох в школах, и толпы родителей вышли бы на улицы, стремясь защитить своих отпрысков от этих пагубных образов прежде, чем те лишат их детской наивности.

Рассматривая экземпляр, я заметила, что сеньор Фритц-Брионес в свою очередь оценивал меня. У меня сложилось впечатление, что это было своего рода испытанием, экзаменом, на котором я должна была продемонстрировать свои знания, проанализировав эту книжечку и дав ей оценку с технической точки зрения, словно таким образом я могла подтвердить или опровергнуть то, правильной ли была рекомендация Тельеса.

Это казалось логичным, но я ненавидела, когда меня проверяли. Поэтому я выдала самый нелепый ответ, который только пришел мне в голову.

– Красивая.

Фритц-Брионес лишь заморгал, услышав мой вердикт. Я дала ему время прийти в себя, продолжив изучать книгу.

Я обнаружила экслибрис, напечатанный на маленьком пожелтевшем кусочке бумаги, приклеенном к последней странице книги. Речь шла об искусно сделанной иллюстрации, изображавшей оазис посреди пустыни. Над дюнами и пышными пальмами раскинулось небо, усеянное звездами, среди которых выделялась звезда Давида, располагавшаяся прямо по центру. В нижней части пять букв составляли одно-единственное слово, идентифицировавшее законного владельца экземпляра: «ФРИТЦ». На верхнем поле также была пометка карандашом: «Франкфурт, 1935-й год».

– Как вы считаете, имеет ли эта книга какую-нибудь ценность?

Фритц-Брионес задал этот вопрос, склонив голову набок. Те, кто прибегал к моим услугам, чаще всего спрашивали меня именно об этом, так что я, в свою очередь, решила дать ему самый привычный для себя ответ:

– Если вы имеете в виду сентиментальную ценность, то полагаю, что да. Уверена, что для кого-то эта книга очень ценна.

Это было самым простым способом признать, что сама по себе книга не представляла собой ничего исключительного. Она была старой и в неплохом состоянии, но не могла похвастаться роскошным переплетом или чем-нибудь еще, что повысило бы ее ценность, вроде посвящения или какой-нибудь заметки от автора. Кроме того, на обложке было чересчур много дефектов. Возможно, на вторичном рынке за нее отдали бы евро пятнадцать-двадцать, но не больше.

Мне не показалось, что Фритц-Брионес воспринял мой вердикт с разочарованием или недоверием, так что я сделала вывод, что он не застал его врасплох.

– Это детская сказка, которая в свое время пользовалась большой популярностью, – заявил он. – Говорят, экземпляр «Неряхи Петера» можно было найти в любом немецком доме. Десять рассказов повествуют о десяти детях, которые плохо себя ведут и получают за это какое-нибудь поучительное наказание.

Он описал этот сюжет безо всякого энтузиазма, словно не видел в нем никакого смысла. Его мать невозмутимо прислушивалась к разговору, погруженная в эту вечную неподвижность, словно ставшая жертвой какого-то древнего проклятия. Я задумалась над тем, слышала ли она нас вообще.

– Этот экземпляр принадлежал моему деду, Александру Фритцу, – продолжил он. – Он был заядлым читателем, а его библиотека насчитывала больше пяти тысяч книг, некоторые из них – по-настоящему древние и редкие. Он жил во Франкфурте, в Германии. К сожалению, его коллекция была утеряна во время войны.

Я предположила, что он имел в виду Вторую мировую войну. Я вспомнила то немногое, что знала об этом конфликте, и снова взглянула на книгу, которую держала в руках, с бо́льшим уважением. Если то, что говорил Фритц-Брионес, было правдой, и этот том был единственным сохранившимся экземпляром из библиотеки его деда, то его ценность, вне всяких сомнений, была гораздо выше, чем могла показаться на первый взгляд.

– Он читал ее каждый вечер перед сном моей матери и ее брату. Так что да, Грета. Это – очень ценный экземпляр по крайней мере для нас. – Я не стала разбираться, была ли это ирония или обычное объяснение. Фритц-Брионес сделал паузу, а затем продолжил. – Чуть больше года назад с нами связался парень по имени Олег. Он сказал, что работает в Центральной и Земельной библиотеке Берлина. Судя по всему, они обнаружили у себя на стеллажах этот экземпляр «Неряхи Петера», хотя и не совсем понимали, как он туда попал. Эта книга – единственное, что сохранилось из богатой библиотеки моего деда. Должен признаться, сначала я уделил Олегу недостаточно внимания, даже несмотря на то, что он предложил приехать в Испанию, чтобы лично передать нам книгу.

8

Олег огляделся вокруг, не в силах скрыть волнение, которое вызвало у него то, насколько восхитительно выглядела эта библиотека. Если бы они знали, что этот тип – такой богач, то попросили бы его послать кого-нибудь за книгой в Берлин или хотя бы оплатить билет на самолет. Поездка в Мадрид нанесла неслабый ущерб бюджету отдела, но пути назад уже не было.

Сеньор Фритц-Брионес откашлялся, чтобы привлечь внимание Олега, даже не потрудившись скрыть свое недовольство, что вынужден прервать свои дела, чтобы его принять. Рядом с ним была старуха в инвалидном кресле, которая не могла быть никем, кроме Жозефины, его матери.

Не теряя времени, Олег достал из сумки сверток. Он засомневался, вручить ли его Жозефине или ее сыну, и решил эту проблему, просто положив его на стол, в пределах досягаемости обоих.

Сеньор Фритц-Брионес взглянул на сверток в пузырчатой пленке с любопытством и, как показалось Олегу, некоторым презрением. Взяв его в руки, он без лишних формальностей порвал обертку, сопроводив это действие разочарованным вздохом.

Когда стало видно обложку, Олег ощутил, как его охватила радостная дрожь нетерпения. Он так долго ждал этого момента: наконец-то эта книга снова оказалась в руках своего законного наследника. Конечно, по-хорошему, книга принадлежала Жозефине, дочери того типа, что поместил на последнюю страницу тот чудесный экслибрис, а не сеньору Фритц-Брионесу.

Нервозность Олега контрастировала с тем, как Фритц-Брионес держал эту книгу. Казалось, тот испытывал отвращение, словно она была неприятна ему даже на ощупь, и не понимал, почему она вызвала такую суматоху. Олег сдержался, чтобы не объяснить ему: появление этой книги у него в библиотеке означало не что иное, как справедливость, которая наконец восторжествовала спустя более восьми десятилетий. Но ему и не пришлось этого делать.

– «Неряха Петер».

Оба обернулись к пожилой женщине, которая прервала свое молчание, чтобы промолвить эти два слова, словно кто-то силой вырвал их из глубины ее горла. Казалось, прошло много лет с тех пор, как она в последний раз что-то говорила. Затем Жозефина со всей силой, на которую была способна, потянулась к книге, которую держал ее сын, чем лишь усилила это впечатление.

Это привело к тому, что и сеньор Фритц-Брионес вдруг стал вести себя абсолютно по-другому. Черт возьми, казалось, что он сейчас разрыдается. Опустившись на колени возле инвалидного кресла своей матери, Фритц-Брионес протянул ей экземпляр.

– «Неряха Петер»… – повторила женщина. – Я помню…

Пальцы старушки неуклюже скользили по обложке. Сын осторожно открыл для нее книгу. Затем, набравшись бесконечного терпения, он начал перелистывать страницы одну за другой, чтобы женщина могла их бегло прочитать и насладиться иллюстрациями. Жозефина преобразилась: она напряглась до предела, чтобы изобразить подобие улыбки на лице, больше напоминавшем маску.

Олег представил себе, как мать читает эту детскую сказку вместе со своим сыном. Прошло почти восемьдесят лет, прежде чем этот образ смог воплотиться в реальность.

В этот момент он понял, что поездка того стоила.

9

Эдельмиро Фритц-Брионес строго и сухо изложил историю, как эта книга попала в руки его матери. Он будто пытался дистанцироваться от тех событий и говорить о них максимально объективно. Тем не менее ему это не удалось, по крайней мере, мне так показалось. Образ невозмутимого бизнесмена, который он так тщательно пытался поддерживать, рассеялся без следа, обнажив грусть, которую сложно подделать.

– У переживших Холокост сложные отношения с детьми.

Так, этой нехитрой фразой Фритц-Брионес раскрыл мне то, что и так не было секретом: женщина, наблюдавшая за мной с инвалидного кресла, пережила нацистский геноцид. Мне стало интересно, был ли у нее вытатуирован номер под рукавом кардигана, но я подумала, что даже если это было так, мне не стоило его видеть.

– Им непросто вспоминать о страданиях, – продолжал он, – и унижениях, которые им пришлось пережить, поэтому чаще всего они отказываются что-либо рассказывать и уносят все свои секреты в могилу. Случай моей матери – не исключение. Она никогда раньше не рассказывала мне, что произошло. Я смог составить об этом хоть какое-то представление, собирая информацию по крупицам. – Он указал на книгу. – Все изменилось, когда у нас оказался «Неряха Петер». Его появление стало чем-то вроде катализатора, освободившего ее от бремени вины за то, то она выжила. Взяв его в руки, моя мать поняла, что способна встретиться лицом к лицу со своими воспоминаниями. Мы проговорились всю ночь, и наконец после стольких лет я узнал правду.

Я вернула книгу Фритц-Брионесу, и тот положил ее в пределах досягаемости старушки, которая сразу же обхватила томик руками, отчего стало понятно, как сильно она по нему соскучилась.

– Мой дед был евреем, – добавил мужчина. – Он произнес эти слова резко, словно его смущала эта информация, точнее, связанные с ней коннотации. – Как я вам уже сказал, он был серьезным коллекционером. Владел огромной библиотекой, в которой было множество первых изданий и некоторые по-настоящему ценные экземпляры. Он приобрел определенную известность среди библиофилов того времени. Но даже это его не спасло, когда Германия стала не слишком гостеприимным местом для таких, как он.

Я попыталась вспомнить то немногое, что знала о том конфликте: нацисты обвинили евреев в кризисе, возникшем после Первой мировой войны, и запустили необратимый и стремительный процесс, чтобы от них избавиться. Многие из них были вынуждены уехать из страны, и это в лучшем случае. Оставшимися вариантами были смерть или отправка в концлагерь, больше напоминавший ад на земле.

– Понимаю, – произнесла я.

– Однажды на пороге дома моего деда появился офицер в сопровождении нескольких солдат и приказал его арестовать. Его жену и двоих детей тоже забрали. Моей матери было тогда девять лет, так что она едва ли осознавала, что происходило. Им разрешили взять с собой кое-какие вещи, хотя и отобрали их, как только они добрались до пункта назначения. Потом их погрузили в жуткие поезда, идущие на восток, и разлучили. Моего дедушку вместе с сыном отправили в Освенцим, а маму и бабушку – в Дахау. Они больше никогда не виделись. – Выражение лица Жозефины стало жестким и холодным. Казалось, эта история оказалась способна разжечь тлеющие угли той эпохи, что долгое время была похоронена глубоко в ее подсознании. – Бабушка умерла вскоре после того, как там оказалась, так что моя мать осталась одна. Она выжила, прислуживая в домах у офицеров.

Фритц-Брионес произнес слово «прислуживать» как-то странно, словно попытался придать ему все возможные значения. Мне показалось, что старушка, услышав это, воспряла духом, потому что слегка выпрямилась в инвалидном кресле.

– Она мечтала о том дне, когда снова увидится с отцом и братом, но после окончания войны узнала, что они умерли почти сразу, как прибыли в Аушвиц. Это темная история, как и другие, касающиеся множества пропавших без вести людей; нет никакой информации о том, какими были последние мгновения их жизни. Нам хочется верить, что они были вместе до самого конца, составляли друг другу компанию и оберегали друг друга. – Жозефина стала вертеть книгу в руках, словно это помогало ей сохранять спокойствие, когда при ней рассказывали эту историю. Это движение не ускользнуло от внимания ее сына, который с тревогой за ней наблюдал.

– Они оставили все, – сказал он. – Их имущество пропало, вероятно, его продали или разграбили. Библиотека моего деда тоже была утрачена.

Он дал мне время усвоить эту информацию, будто хотел, чтобы я впитала ее, а затем продолжил. Судьба этой семьи во многом напоминала истории других евреев, депортированных во время Второй мировой войны, но от этого не переставала быть жуткой. Девять лет, напомнила себе я. Женщина, сидевшая передо мной, была всего лишь девятилетней девочкой, когда солдаты ворвались к ней в дом и перевернули ее мир с ног на голову.

Его рассказ вызвал у меня целую бурю вопросов, готовую вот-вот меня захлестнуть, но лишь один из них стоял особняком, потому что был самым важным.

– А что вам двоим нужно от меня? – спросила я их.

Я использовала множественное число, чтобы включить в это уравнение и пожилую женщину. Ответив мне «разумеется», Фритц-Брионес снова взглянул на свою мать, словно это помогло бы ему найти подходящие слова, чтобы выразить беспокойство.

– На первой странице «Неряхи Петера» что-то написано карандашом. Какая-то буква.

Я обратила внимание на эту деталь, так что поспешила ее прокомментировать:

– Буква «J»[7].

– Полагаю, нет необходимости объяснять вам, что она обозначает, Грета. – Все было чересчур очевидно, так что я ничего не ответила. Фритц-Брионес уже и так мне все объяснил. – В то время было обычным делом изымать имущество у депортированных и уехавших и продавать их, чтобы выручить деньги для финансирования окончательного решения еврейского вопроса. Вы себе это представляете? Вещи евреев продавали, чтобы покончить с евреями. Каким же извращенным умом обладали эти нацисты.

Он произнес это так, словно на самом деле это казалось ему чем-то забавным, хотя я не видела в этом совершенно ничего смешного.

– Да, это так.

– С тех пор, как мы получили этого «Неряху Петера», – продолжил он, – я безуспешно пытался найти местонахождение библиотеки моего деда. Но похоже, что она была засекречена и продана по частям, а может, попала в коллекцию какого-нибудь нацистского фанатика. Или, может быть, была разрушена во время одной из бомбардировок Германии со стороны союзников. – Он сделал жест в сторону матери, которая пристально на меня смотрела. – Однако тот факт, что этот экземпляр всплыл в берлинской библиотеке спустя столько лет, заставляет меня думать, что не все еще потеряно. Я отказываюсь верить, что это – единственная сохранившаяся книга. Где-то еще должны быть другие.

Я уже какое-то время размышляла над тем, в чем вообще был смысл этой его тирады, но именно последняя ее фраза наконец позволила мне понять, чего же хотели от меня этот мужчина и его мать.

– То есть вы хотите, чтобы я нашла библиотеку вашего деда.

Произнеся это вслух, я лишь больше убедилась в том, насколько необычным было это поручение. Вторая мировая война была для меня темным лесом. Я была экспертом по книгам, и хотя в этом деле формально и фигурировала библиотека, мне казалось, что оно и близко не имело ничего общего с моей сферой деятельности.

– Тельес очень хорошо о вас отзывался, Грета. – Фритц-Брионес отвесил мне благосклонный комплимент. Он, похоже, привык к тому, что люди падали перед ним ниц, когда с его губ слетала подобная похвала. К счастью, я слишком долго прожила на свете, чтобы позволить сбить себя с толку подобными глупостями. – Сказал, что вы очень скрупулезная, – настаивал он. – И ни одной детали не оставляете без внимания. А если у вас появляется предчувствие, даже самое странное, то следуете ему до конца. И очень редко ошибаетесь.

– Просто Тельес меня очень любит, но я вас могу заверить, что не настолько хороша. Это дело находится вне моей компетенции, сеньор Фритц-Брионес. Я даже не знаю, с чего можно было бы начать.

– Все просто: начните с Берлина. – Он так это сказал, будто это было чем-то очевидным. Вариантом, который пришел бы в голову любому здравомыслящему человеку. – Там всплыл «Неряха Петер», – добавил он, – так что мы не можем исключать, что в библиотеке есть и другие экземпляры из коллекции моего деда.

– Вы хотите, чтобы я пересмотрела все книги из Берлинской библиотеки одну за другой на предмет экслибриса вашего деда? Это ведь безумие.

– Уверен, что вы найдете какой-нибудь способ.

И опять эта дурацкая улыбочка. Проигнорировав ее, я бросила взгляд на окружавшие нас стеллажи, словно искала там здравый смысл, который у этого мужчины явно отсутствовал.

– Ну, хотя бы список есть? – Фритц-Брионес наморщил лоб, так что я дополнила вопрос: – Каталог или список книг, которые составляли коллекцию вашего деда. Что-нибудь подобное у вас имеется?

– Абсолютно ничего, – заявил «неряха Петер». – Моя мать была слишком маленькой, поэтому больше никаких книг не запомнила. А когда она спустя годы вернулась во Франкфурт, то обнаружила, что город превратился в руины, в том числе и то, что раньше было ее домом. Любые следы, которые могли вести к содержимому этой библиотеки, были утеряны во время бомбардировок, как и все ее имущество. Им с бабушкой ничего не удалось вернуть.

Все это звучало абсурдно. Титаническая и невыполнимая работа. Я задумалась, можно ли как-то вежливо отказаться от этого предложения и убедить этого типа в бессмысленности его плана, однако Фритц-Брионес не был похож на человека, который легко примет отказ. Тем не менее я решила испытать удачу:

– Я очень вам признательна за доверие, но, боюсь, я не тот человек, который вам нужен.

Мой ответ совершенно его не впечатлил.

– Поезжайте в Берлин, Грета. Я свяжу вас с тем парнем, который привез нам эту книгу. Он очень вдохновлен этой историей и пообещал нам помочь. – Я почувствовала, как заливаюсь краской до кончиков ушей. Если этот тип считает, что мне делать больше нечего, как ехать в Берлин, чтобы выполнить его поручение, которое мне явно не по зубам, то он плохо меня знает. – Поговорите с этим парнем, – настаивал он. – А еще – с торговцами антиквариатом и коллекционерами. Изучите архивы и поезжайте туда, где, как вам кажется, вы найдете хоть какую-то информацию.

– А можно узнать, почему вас настолько интересуют эти книги?

– Потому что они мне принадлежат. – Повысив голос, он указал на мать. – Они наши и больше ничьи.

Он с трудом сдержал ярость в этих словах. Несмотря на его пылкость, или, скорее, благодаря ей, я поняла, что он что-то не договаривал. Казалось, будто за этими благими намерениями и попыткой справедливо вернуть то, что им принадлежало по праву, скрывалось что-то еще, и я не была уверена, что хочу об этом знать.

Это заставило меня вести себя с еще большей осмотрительностью.

– Очень жаль, но, боюсь, я не смогу вам помочь.

Фритц-Брионес ответил на мой отказ громким хохотом, и это окончательно вывело меня из себя.

Его мать продолжала внимательно за мной следить с застывшей на лице суровой гримасой. Я понятия не имела, что было в голове у этой женщины, но нельзя было исключать, что она была такой же безумной, как и ее сын.

– Вы это сделаете, Грета.

Хозяин дома бросил эту фразу с безразличием, будто просто указал мне на объективный факт, на какое-то пророчество, без тени сомнения в том, что все так и будет.

Я больше не могла сдерживаться. Предел наглости, которую я была способна выдержать за день, был давным-давно превышен. Я очень медленно положила кулаки на стол и, опершись о них, выпрямилась.

– Почему вы так в этом уверены, Эдельмиро?

Абсолютно не разозлившись, Фритц-Брионес, явно довольный моей дерзостью, издал какой-то неопределенный звук: наполовину хохот, наполовину кряканье.

– Потому что я заплачу вам больше, чем вы зарабатываете за целый год в этом сраном книжном магазине, плюс надбавка за каждую книгу, которую вы найдете, и за каждый след. Вам этого недостаточно?

Пришло время постоять за себя. Заявить ему, что мое достоинство не купишь, что свои чертовы деньги он может оставить себе и что есть вещи, которые не стоят того, чтобы их делать даже за все золото мира.

Но я, конечно же, этого не сделала.

Упоминание мерзкого металла было чересчур заманчивым, чтобы я так легко смогла его проигнорировать. К тому же Жозефина продолжала сверлить меня полным ярости глубоким взглядом. Я вспомнила, что эти глаза видели пределы человеческой подлости вблизи.

– Так что перестаньте делать вид, что вам что-то не подходит, Грета, и просто примите мое предложение. Как вы, возможно, уже поняли, у нас не так много времени.

Он указал на свою мать. Это замечание показалось мне грубым, даже жестоким, но старушка согласилась с ним, моргнув. Женщина, должно быть, с болью осознавала, что с каждой минутой оказывалась все ближе к смерти, и это не только не умаляло ее решимости вернуть то, что ей принадлежало, а даже наоборот.

Это было чересчур даже для меня. Я уже слишком долго терпела наглость этого типа. Фритц-Брионес явно относился к категории людей, убежденных, что в этой жизни все можно купить.

Впрочем, черт возьми, он был прав. Не было никакого смысла это отрицать.

10

Детективное агентство Neoprisa находилось на третьем этаже величественного на вид здания в районе Саламанка. Консьерж, парень, одетый в униформу и серое пальто и ведущий себя, словно хозяин заведения, вскинул бровь, увидев, как я захожу, и оставался с таким выражением лица все время, пока я была в его поле зрения.

– Третий этаж. Лифт – вон там.

Поблагодарив его, я вошла в кабину, которая должна была доставить меня до места назначения. Консьерж продолжал изучать меня даже после того, как дверцы закрылись, и я избавила его от своего присутствия. Он не привык ни к тому, чтобы в столь респектабельном помещении появлялись девушки неопрятного вида, ни к тому, чтобы кафельную плитку, предназначенную для более аристократичных, чем у меня, шагов, оскорблял скрип моих ботинок.

Марла все изучила. Агентство Neoprisa могло похвастаться завидной репутацией. За свою карьеру оно получило несколько наград за высокий уровень секретности и эффективность, с которой выполняло заказы своих клиентов. У них не было ни веб-сайта, ни страницы в соцсетях. В желтых страницах они тоже отсутствовали, так что найти их номер телефона было целой эпопеей. Короче говоря, это было агентство из тех, в которые сможешь обратиться только после того, как его услуги тебе посоветует кто-нибудь из знакомых. Вот такие усилия они прилагали, чтобы собрать базу избранных клиентов, уделяя время лишь тем, кого считали достойными подобной привилегии.

И, разумеется, тем, кто мог себе это позволить.

Меня уже ждали, поэтому я сразу прошла в кабинет со стенами пастельного оттенка, увешанными современными картинами, сюжеты которых было трудно понять. В этом помещении царила атмосфера тщательно созданного уюта. Заметив меня, сидевшая за стеклянным письменным столом женщина с кудрявыми волосами сразу же встала и указала на стул напротив:

– Очень рада познакомиться, Грета. Я – Тереза Солана, мы разговаривали по телефону.

– Очень приятно.

Не сопротивляясь, я села на стул. Терезе Солана было около сорока лет, и все в ее внешности и движениях излучало энергию. Ее кудряшки подпрыгивали при каждом жесте, от чего возникало впечатление, что она ни на мгновение не останавливалась. Она наверняка увлекалась бегом, подумала я. А может, занималась кроссфитом или ходила на групповые тренировки на велотренажере, или что там еще вошло в моду за последние несколько месяцев.

– Вы знаете, чем мы занимаемся, Грета? – Я интуитивно поняла: что бы сейчас я ни ответила, все равно ошибусь, так что просто промолчала. Взяв ответственность на себя, Тереза Солана продолжила: – Мы – частное бюро расследований. В Neoprisa мы беремся за самые разные дела: от личных, вроде измен, исчезновений и наследства, до расследований финансов, рабочих вопросов и мошеннических схем. Мы уже больше двадцати лет возглавляем сектор в Испании, и это позволило нам собрать большую базу клиентов, которые нам доверяют.

Я старалась сохранять невозмутимое лицо, выслушивая эту полную корпоративного духа речь, которую Тереза Солана произносила с пылкостью продавца страховых полисов. Что меня больше всего поразило, так это ее способность рассказывать обо всем этом, ни разу не произнеся слово «детективный». Я предположила, что в Neoprisa, должно быть, считали очень важным отстраниться от гнусных стереотипов, идущих рука об руку с этим определением, так что избегали его всякий раз, как им приходилось рассказывать о том, чем они занимаются в этих стильных кабинетах.

– Сеньор Фритц-Брионес рассказал нам, что вы работаете с книгами.

Наклонившись в кресле, она скрестила руки на груди. «Теперь ваша очередь» – словно говорила эта поза. Мне предстояло в подробностях рассказать о своем опыте и навыках в своего рода беседе на равных между двумя добившимися успеха женщинами.

– Так и есть.

Она молчала, ожидая, что я еще что-нибудь добавлю, но я не стала этого делать. А чего она хотела? Скорее всего, они уже искали обо мне информацию, так что были в курсе моей жизни и работы. Разве не этим они и занимались? Я все равно не расскажу им ничего, чего бы они и так обо мне не знали.

Абсолютно не разозлившись, Тереза Солана сделала смиренное лицо:

– Мы уже почти год работаем над этим делом. – Она изобразила, что уже сыта этим по горло, словно поручение сеньора Фритц-Брионеса было из тех, что испытывали ее терпение и заставляли задумываться над тем, какого черта она не занялась в жизни чем-то другим. – За это время, – продолжила она, – мы уже поговорили с руководителями библиотек Берлина, Франкфурта и Мюнхена, а еще отправили нескольких наших экспертов в области библиофильства и коллекционирования, чтобы они поработали на местах. У нас есть человек, который находится в постоянном контакте с немецким правительством, чтобы выяснить, что за цепочка приказов привела к аресту деда сеньора Фритц-Брионеса и его семьи.

– Интересно.

Она говорила монотонно, но у меня не возникало ни малейших сомнений в том, что этот поток информации имел лишь одну цель: сбить меня с толку и подчеркнуть, сколько они вложили в это расследование. От этого выплыла на поверхность истина, которую было невозможно опровергнуть: средства и контакты, которыми располагала Neoprisa, находились на расстоянии нескольких световых лет от моих библиофильских возможностей, что превращало мое участие в этом деле в какую-то дурную шутку.

– Если честно, Грета, я не уверена, что вам стоит принимать участие в этом расследовании.

Это замечание, которое она попыталась облачить в максимально мягкую форму, сделало очевидным то, о чем я и так подозревала: Тереза Солана считала мое присутствие обузой, капризом человека, который ей платил, и она не могла ему отказать. Она вложила в это дело слишком много времени и усилий, чтобы поверить, что я смогу найти что-то, что они упустили из виду.

– Не вы одна так считаете, Тереза.

Мой ответ, должно быть, ее удивил, но, сохранив невозмутимое выражение лица, она снова пошла в наступление:

– Вы здесь только потому, что мистер Фритц-Брионес настоял на том, чтобы мы обратились к вам за помощью. Он говорит, что вы можете применить свои знания в области библиофильства, чтобы найти то, что мы могли упустить, хотя и консультировались с собственными экспертами, одними из самых авторитетных во всей стране. Не поймите меня неправильно, Грета, но мне сложно поверить, что вы можете быть для нас полезны. Поверьте, я не имею в виду ничего личного.

Но речь определенно шла о личном отношении. Ведь я захватывала ее территорию, без спросу вторгаясь в ее область деятельности и ставя под угрозу ее репутацию. Именно в этом была причина ее агрессии и всех тех комментариев, что она, абсолютно не сдерживаясь, только что высказала мне прямо в лицо.

Впрочем, я уже начала подозревать, в чем была истинная причина ее враждебности: она просто боялась. И у нее были на это все основания. Сколько бы Neoprisa ни вложила в это расследование, она, по сути, не достигла в нем никаких серьезных подвижек. Оно застряло в мертвой точке, и именно по этой причине Фритц-Брионес и потребовал, чтобы я вмешалась.

Похоже, вероятность того, что я, со своими ограниченными ресурсами, смогу найти что-то, что они упустили из виду, пугала ее больше всего на свете. Это бы жутко ее унизило. И как бы маловероятно это ни звучало, Тереза Солана не достигла бы такого положения во главе Neoprisa, если бы шла на ненужные риски, что делало меня нежеланной гостьей, способной не оставить камня на камне от ее славы и доброго имени.

Мне не хотелось, чтобы она воспринимала меня как угрозу, но в то же время я не могла позволить, чтобы ее неуверенность в себе повлияла на мои шансы, какими бы низкими они ни были. Поэтому я попыталась состроить настолько наивное выражение лица, насколько от меня ожидалось.

– Я договорилась с сеньором Фритц-Брионесом, – сказала я. – Он хочет, чтобы я поехала в Берлин и встретилась там с несколькими людьми, и попросил, чтобы я обратилась к вам, чтобы вы облегчили мне работу.

Моя прямота столкнулась с ледяным безразличием Терезы Солана, смотревшей на меня так, словно я была насекомым, которое по ошибке заползло к ней в кабинет. Инстинкты подсказывали ей от меня отмахнуться, но, видимо, она пришла к выводу, что это не вариант. Кто платит, тот и заказывает музыку, а сеньор Фритц-Брионес был клиентом, которого она ни при каких обстоятельствах не хотела упустить. Пойти наперекор его планам было бы равносильно тому, чтобы попрощаться с ним и его деньгами.

Именно поэтому она пошла на попятный и, сдержавшись, чтобы не фыркнуть, достала из ящика папку и положила ее на стол посередине между нами.

– Вот документ, в котором указано, что мы согласны с вашим участием в качестве стороннего следователя на разовой основе и только по этому делу. Он включает в себя положение о конфиденциальности. В двух словах: если вы что-то узнаете, что бы это ни было, вы сообщаете информацию нам, и больше никому, и мы ее оцениваем. Если мы приходим к выводу, что она относится к делу, то передаем ее сеньору Фритц-Брионесу.

У меня возникло искушение ей возразить. Фритц-Брионес прямо попросил меня держать его в курсе всего, что мне удастся узнать, а это станет невозможным, если мне придется пропускать все через фильтр бюро расследований Neoprisa.

Я промолчала, потому что поняла, что спорить абсолютно бесполезно. Это был всего лишь жест отчаяния, с помощью которого Тереза Солана пыталась связать мне руки, чтобы сохранить свои вложения. Она сомневалась, что в случае чего сможет помешать мне обойти ее и напрямую поговорить с типом, который за все платит. А если она пойдет против воли Фритц-Брионеса, то лишь навредит себе самой.

Несмотря на это, я взяла папку и пробежалась взглядом по договору. В углу первой страницы, прижатая скрепкой, лежала кредитная карточка.

– Эта карта – для покрытия расходов, связанных с расследованием, – объяснила она. – Вы можете оплатить ею перелет в Берлин, проживание и все, что вам понадобится.

Карточка вызывающе поблескивала. Иметь в распоряжении кредитку от сеньора Фритц-Брионеса, чтобы выполнять свою работу? К такой роскоши я не привыкла. Обычно те, кто прибегал к моим услугам, следили за тем, чтобы не потратить ни одного лишнего евро, и внимательно проверяли бумаги в поисках любых лишних расходов, которые можно было бы урезать.

Тереза Солана, видимо, догадалась, о чем я задумалась, поэтому поспешила напомнить мне, кто здесь главный:

– Вы должны советоваться с нами, прежде чем совершить какие-либо непредвиденные расходы, Грета. И мы решим, стоит вам это делать или нет. И, полагаю, мне не стоит объяснять, что нам нужны от вас все чеки.

Она произнесла это с ноткой угрозы в голосе, а энергичное подергивание ее кудряшек все лишь усугубило. Подписав документы, я без лишних формальностей пододвинула их к ней. Тереза Солана забрала их и протянула мне кредитку. Мне показалось, что на лице у нее появилась тень злобы, которая выдавала ее истинную природу: ей изо всех сил хотелось, чтобы я потерпела неудачу, даже если это навредит ее клиенту.

– Полагаю, вы понимаете, что все это – пустая трата времени. Вы будете беседовать со свидетелями, которых мы уже расспросили, идти по зацепкам, которые мы уже отбросили и, наконец, просто будете подолгу бродить наугад. И все это, разумеется, за гонорар. – Последнюю фразу она произнесла с яростью. Ее жутко злило, что ей приходилось беседовать со мной на эту тему. – Наслаждайтесь, Грета. Вы полетите в Берлин, и все ваши расходы будут покрыты. Воспринимайте это как отпуск.

– Дело в том, что это не отпуск, Тереза.

Она начала кусать губы, сдерживаясь, чтобы не выдать очевидный ответ. Затем она указала подбородком на дверь кабинета. Ее кудряшки сопроводили этот жест.

– Сообщите мне, когда приедете в Берлин. Я свяжу вас с главой библиотеки, который передал книгу сеньору Фритц-Брионесу. Он расскажет все, что вам нужно знать.

Казалось, она собиралась еще что-то добавить, но не стала этого делать, словно в последний момент решила, что ей не стоит тратить время на кого-то вроде меня.

Тихо попрощавшись и не получив ответа, я вышла из кабинета, не дожидаясь, как она найдет повод выгнать меня из своих владений менее любезным способом.

Именно в этот момент, запертая в лифте, спускавшемся со скоростью черепахи, я впервые осознала, что способна добиться в своих поисках успехов. И не ради Фритц-Брионеса, не ради Жозефины и не для того, чтобы возместить ущерб, который нанесли этой семье нацисты. Причина находилась на уровне животных инстинктов и была гораздо проще: мне просто хотелось увидеть, какое лицо будет у Терезы Солана, если я ее переиграю.

11

В отличие от меня Марла была полна энтузиазма. Мы слишком долго сидели без заказов, чтобы перспектива вернуться к делам ее не обрадовала. Это расследование как минимум позволило бы нам выбраться из скуки и рутины, в которой мы погрязли за последние несколько месяцев.

– Значит, поедешь в Берлин? – поинтересовалась она.

– А что мне остается?

– Ты так говоришь, как будто это какое-то наказание.

– Думаешь, мне приятно соглашаться на работу, которую я точно не смогу выполнить?

– Не нужно себя недооценивать, Грета. Что-нибудь, да накопаешь, я уверена.

Я в этом сомневалась, но не могла упрекнуть ее в слепой вере в мои силы. Сестра ведь так и должна себя вести, разве нет?

Я уже собиралась ответить ей какой-нибудь глупостью, когда заметила три свертка, лежавших на столе: три мягких конверта, в которых, судя по очертаниям, определенно лежали книги.

– У тебя получилось их продать?

Марла ввела меня в курс дела. После недолгих поисков один тип из Мадрида купил эссе Хиля де Бьедмы за десять евро. «Михаил Строгов» нас немного разочаровал, потому что единственный заинтересовавшийся человек заплатил за него лишь стартовую цену в пять евро. В свою очередь, «Сандокан» стал приятным сюрпризом. За пирата Эмилио Сальгари устроили напряженные торги, и в итоге кто-то приобрел его за сорок евро. Весьма недурно, особенно учитывая судьбу, которая постигла бы эти книги, если бы я не вызволила их из помойки.

– Ты в курсе, что в фондах Центральной и Земельной библиотеки Берлина хранится где-то три миллиона книг?

– Ну, спасибо тебе за поддержку.

Увлеченно что-то читая на ближайшем мониторе, она, похоже, не услышала меня. Застав ее за компьютером сегодня утром, я заподозрила, что она не спала всю ночь, о чем свидетельствовали пепельница, полная окурков, и глубокие тени у нее на лице.

– Просвети меня, Марла.

Закурив, она открыла документ, над которым работала, и начала читать вслух свои заметки.

– «Вторая мировая война – крупный конфликт, произошедший в ХХ веке и ознаменованный попыткой Третьего рейха стереть евреев с лица земли. Считается, что он унес жизни около шестидесяти миллионов человек. Эта война, как и любая другая, велась не только на поле боя: во время нее происходили бесчинства, многие из которых до сих пор остаются безнаказанными. Одним из самых известных из них стало систематическое и массовое разграбление произведений искусства. Нацисты считали, что, будучи высшей расой, обязаны сохранить все то хорошее, что было создано человечеством, и что в новом мире, который будет построен после окончания войны, именно им будет поручено охранять все это искусство. Они использовали этот аргумент в качестве предлога, чтобы грабить музеи и частные коллекции и забирать наиболее ценные картины и скульптуры, которые попадали им в руки».

– Помню, видела фильм на эту тему.

– Но был и еще один вид грабежа, гораздо менее известный, которому никогда не уделялось должного внимания: кража книг.

Она сделала паузу, чтобы затянуться сигаретой, и, предполагаю, в том числе и для того, чтобы придать своему рассказу дополнительный драматизм.

– «Во время конфликта нацисты экспроприировали тысячи библиотек, принадлежавших евреям, и завладели весьма солидной добычей. В основном речь шла о трактатах по иудаизму, но были и другие книги. Их идея заключалась в том, что они обязаны были сохранить эти знания, чтобы передать их будущим поколениям, а те, зная, откуда берут начало их враги, могли бы эффективнее с ними бороться. И безжалостно разграблены были не только библиотеки множества учреждений, но и немалого количества людей. Стоит упомянуть и библиофилов, которые были вынуждены распродавать свои коллекции, чтобы выручить деньги на билеты, которые позволили бы им уехать подальше от Германии».

Об этом я не знала. Разумеется, я слышала о книгах, которые пропали или были украдены во время Второй мировой войны, но до этого момента считала, что речь шла о единичных случаях, а не о продуманной операции нацистов по их захвату.

– Этому вопросу никогда не уделялось должного внимания, – повторила она. – В случае произведений искусства их стоимость легко оценить, чего не происходит с книгами. По сути, в большинстве случаев их экономическая ценность сводится к нулю. Как с тем «Неряхой Петером», которого ты видела в доме у Фритц-Брионеса.

– Это все замечательно, Марла, однако я очень сомневаюсь, что затея по возвращению украденных книг хоть как-то продвинется. Звучит как титаническая задача.

– Когда окажешься в Берлине, сможешь напрямую обсудить это с теми, кто несет за это ответственность.

Я отмахнулась от этого заявления, отвернувшись к окну. Речь Марлы окончательно лишила меня надежды. Я все отчетливее осознавала, что собираюсь участвовать в расследовании, в котором мало что могу предложить, и все это лишь для того, чтобы удовлетворить желания какого-то богача. Стоит ли это того?

Я снова взглянула на пакеты, лежащие на столе в ожидании того, что их кто-нибудь отнесет на почту, и в этот момент мне в голову пришел ответ: у меня не было выбора, кроме того, чтобы согласиться на это поручение, и неважно, верила я в успех или нет. У нас было слишком мало денег, чтобы от этого отказываться.

О моральных дилеммах будем беспокоиться, когда выплатим долги.

– Ты уже ушла из книжного? – спросила она. – Они будут по тебе скучать.

Мы обе понимали, что это не так. Уволившись, я, по сути, окажу Пилар услугу. Положение ее книжного магазина, как и многих других, было более чем неустойчивым. Если она перестанет выплачивать мне зарплату, то сможет избежать банкротства, по крайней мере, в ближайшие несколько месяцев.

– Завтра туда позвоню.

– Не переживай, Грета. Вся эта огласка пойдет нам на пользу.

Я уже давно не видела свою сестру такой воодушевленной. Ей было легко говорить, ведь она держалась в тени. И как всегда, именно мне придется иметь дело с сеньором Фритц-Брионесом и с Терезой Солана, которая будет только рада убедиться, что мои поиски не принесут никаких результатов.

Со вздохом развеяв последние сомнения, я положила посылки с книгами в рюкзак. Денег, которые они принесут, хватит, чтобы заткнуть некоторые дыры в нашем бюджете, но было очевидно, что нам срочно нужно финансирование от Эдельмиро Фритц-Брионеса, так что раздумывать было не о чем. Разумеется, я поеду в Берлин, даже если убеждена, что это будет пустой тратой времени.

12

Я всегда считала себя человеком с непритязательными запросами. Мое представление о счастье не сводится к путешествиям мечты или материальному изобилию. Речь скорее о том, чтобы чувствовать себя комфортно с самой собой, с тем, что делаю и что думаю. Марла считает, что я была бы счастлива даже в тюрьме или в монастыре, заточенная в камере два на два метра наедине со своими мыслями и избавленная от необходимости кому-то сообщать, что я делаю или закончила делать.

Работа с антикварами и коллекционерами заставила меня многое понять о жадности и ее проявлениях. Когда дело доходит до того, чтобы оценить книгу, то в игру вступает кое-что, помимо типа переплета, плотности бумаги или количества изданий произведения. Речь идет также о таких вещах, как желание ее купить, связанные с экземпляром воспоминания и прежде всего отношение потенциального покупателя. Я была свидетелем того, как продавцы в мгновение ока удваивали стоимость книги просто потому, что замечали в поведении своих клиентов нотки отчаянное желание обладать, даже если те пытались скрыть его под несколькими слоями безразличия.

Книга, в конце концов, стоит сколько, сколько кто-то готов за нее заплатить. Как и многое в жизни.

Возможно, именно по этой причине, покупая билет до Берлина, я по инерции выбрала дешевую авиакомпанию, которая загоняла пассажиров в самолет, как рабов на галеры, чтобы выручить побольше денег. Место мне досталось между двумя здоровяками, которые только и делали, что храпели все три часа полета. Я попыталась избавиться от клаустрофобии, открыв карманный экземпляр «Игры ангела» Карлоса Руиса Сафона, который купила в аэропорту.

Этот роман был моей настольной книгой. Я читала и перечитывала его столько раз, что знала некоторые отрывки наизусть, и все же ему всегда удавалось тронуть меня так, как не происходило ни с одним другим текстом. Думаю, было бы логичнее, если бы я как человек, занимающийся антикварными книгами, увлекалась произведениями Гомера, Цицерона или Шекспира, но «Игра ангела» вызывала у меня своего рода зависимость. Ни одна другая книга не была способна меня так тронуть, в том числе другие работы Руиса Сафона.

У меня дома было несколько экземпляров «Игры ангела», и не потому, что я их коллекционировала или вроде того. Просто каждый раз, как я нервничала, отправляясь в путешествие, или нуждалась в том, чтобы заземлиться, то покупала еще один экземпляр. Эта книга стала моим способом не терять связь со своим мирком и напоминала мне, кем я была. Марла всегда говорила, что если я останусь одна, и у меня под рукой не окажется «Игры ангела», то в конце концов пущу себе пулю в лоб.

Да, вот такой оптимистичной была моя сестра.

Оказавшись в международном аэропорту Берлина, я объяснилась на английском с водителем такси, чтобы тот отвез меня в отель Capri, находившийся совсем недалеко от Центральной и Земельной библиотеки Берлина и номера в котором сдавались по довольно низкой цене по акции, которую Марла нашла в интернете.

Была и еще одна причина, по которой я выбрала этот скромный отель и эту неудобную авиакомпанию, хоть за меня и платили другие: существовал немалый риск, что нулевой успех моих поисков заставит меня вернуться в Мадрид с пустыми руками. В таком случае я буду чувствовать себя намного спокойнее, зная, что сеньору Фритц-Брионесу не слишком дорого обошлось мое путешествие в Германию.

Сидя в такси, я изучала город, в котором проведу ближайшие дни. Берлин не показался мне слишком красивым, хотя, несомненно, и обладал своим характером. Здания в индустриальном стиле вырастали одно за другим. Облик их был скорее функциональным, чем эстетичным. В городском пейзаже доминировали цемент и облицовочный кирпич, время от времени перемежавшиеся красочными граффити. Складывалось впечатление, что берлинцы изо всех сил старались замаскировать невзрачный вид территории, на которой жили, с помощью этих произведений искусства, явно отражавших их бунтарский дух. Мне показалось, что то тут, то там попадались фрагменты Берлинской стены, которая однажды разделила страну и город: обломки эпохи и настроения, которые на долгое время превратили Берлин в пороховую бочку, готовую в любой момент взорваться и развязать Третью мировую войну.

Меня удивило, как мало эмоций я испытывала при виде этих улиц. Я не так часто выезжала из Испании, чтобы считать себя опытной путешественницей, но все равно не позволяла себе наслаждаться этой поездкой. Так у меня проявлялся синдром самозванца. Я почти ждала, что в любой момент кто-нибудь возникнет из ниоткуда, чтобы разоблачить меня и заявить, что мое присутствие в этом месте – не что иное, как масштабная афера.

Приехав в отель, я даже не подумала, чтобы пойти перекусить или прогуляться. В тот же день у меня была назначена встреча с Олегом, одним из типов, работавших в Центральной и Земельной библиотеке Берлина. По словам Терезы Солана, именно ему поручили лично доставить сеньору Фритц-Брионесу экземпляр «Неряхи Петера», и он расскажет мне, при каких обстоятельствах они обнаружили эту книгу.

Предательский зевок заставил меня вспомнить, что, нервничая из-за поездки, я почти не спала. Мне следовало вздремнуть перед обедом, чтобы прийти на встречу как можно более бодрой. Я легла на кровать, не разувшись. Едва закрыв глаза, я ощутила, как усталость окутывает меня туманной пеленой, делавшей не таким пугающим тот факт, что я оказалась в незнакомом городе в сотнях километров от дома, не имея четкого плана действий.

Я незаметно для себя провалилась в сон.

13

Я слышала, что в Германии рано темнеет, но не ожидала, что в пять часов вечера будет так темно, словно на улице глубокая ночь. В довершение всего улицы, по которым я шла на встречу с этим Олегом, были такими темными, что мне постоянно приходилось смотреть под ноги, чтобы не споткнуться.

Библиотека располагалась в величественного вида здании, абсолютно не сочетавшемся с безликой белой табличкой с надписью «Центральная и Земельная библиотека Берлина». Студенты входили и выходили оттуда непрекращающимся потоком, в то время как некоторые из посетителей проводили время во дворе: они болтали, курили или пили кофе из бумажных стаканчиков, чтобы согреться и набраться сил, прежде чем вернуться в здание.

Дойдя до библиотеки, я остановилась на некотором расстоянии от входа, чтобы составить общее впечатление об этом месте и прежде всего попытаться узнать человека, с которым мне предстояло встретиться.

Мой взгляд остановился на парне, стоявшем на противоположной дорожке и, казалось, абсолютно ничем не занятым. На нем были широкополая шляпа и плащ, застегнутый на все пуговицы. Этот наряд придавал ему зловещий вид шпиона, сбежавшего из фильма о холодной войне. Под мышкой у него был зонтик, хотя дождя сегодня не планировалось.

Другими кандидатами были долговязый парень в черном, сидевший на ближайшей скамейке и копавшийся в мобильном телефоне, двое молодых людей, весело болтавших у входа в здание и напоминавших студентов, которые только что сдали экзамен, и юноша, на плече у которого была симпатичная холщовая сумка с напечатанным на ней изображением бесстрашного репортера Тинтина. Казалось, он держался отдельно от других, словно пытался слиться со зданием у себя за спиной и остаться как можно более незамеченным.

Я отбросила типа в шляпе и плаще: он был слишком взрослым, чтобы Эдельмиро Фритц-Брионес мог назвать его «парнем», поэтому пошла в сторону юноши в черном, мысленно придумывая, с чего лучше всего начать. Я двигалась медленно, чтобы дать ему время себя заметить. Однако он, казалось, был настолько сосредоточен на том, что видел на экране телефона, что даже не поднял взгляда, пока я практически не нависла над ним.

Приветствие растворилось, не успев сорваться с моих губ.

Есть люди, которые несут в себе тьму, словно груз вины и боли фатально искажает их отношение к окружающему миру. Именно такое впечатление произвел на меня этот парень, от мрачного взгляда которого я оробела. Казалось, что мое появление отвлекло его от какого-то важного дела и ему не терпелось, чтобы я поскорее исчезла из его поля зрения.

Я поймала себя на том, что, бормоча извинения, одновременно меняю курс, чтобы от него уйти. Мне так и не удалось понять, что именно его побеспокоило и, разумеется, почему это так сильно меня задело. Я списала это на усталость от поездки и волнение, которое я испытывала в последние несколько дней, от чего стала более впечатлительной и недоверчивой к незнакомцам. Позже я, конечно, подумала, что и он, в свою очередь, мог бы сдержаться вместо того, чтобы бросать на меня этот убийственный взгляд. Я практически ощущала, как этот острый взгляд впивался мне в спину, словно меня били ножом, пока направлялась к другому парню, тому, с сумкой с Тинтином. Когда нас разделяла всего пара метров, то, не дожидаясь, пока он обратит на меня внимание, я обратилась к нему на английском.

– Привет. Ты Олег?

Он поднял лицо и, заметив меня, искренне и приветливо на меня взглянул.

– Привет, Грета.

К моему удивлению, его испанский был практически идеальным, что не могло не радовать. Я умела изъясняться и на английском, но мне будет в тысячу раз комфортнее, если я смогу сэкономить силы. Олег выглядел довольно невзрачно и был бледным из-за того, что часами сидел за учебниками при свете настольной лампы. На носу у него болтались огромные очки, напомнившие мне те, что обычно продаются в магазинах приколов. Он был еще выше, чем показался мне издалека, впрочем, у меня так происходило со всеми. Любой человек выше ста семидесяти сантиметров рядом со мной выглядел настоящим великаном.

– Очень приятно познакомиться, Олег.

– Взаимно. Прости, мой испанский не так хорош. – Он казался по-настоящему застенчивым: в нем не было этого самодовольства, замаскированного под фальшивую скромность. Впрочем, не думала, что его испанский будет лучше, чем у человека, родившегося где-нибудь в Ла-Манче. Черт возьми, он говорил на нем чуть ли не лучше, чем я. – Ты впервые в Берлине, Грета?

– Да.

Олег задумчиво кивнул, словно подтверждая что-то, о чем и так подозревал. Он постоянно поправлял очки, и ему было трудно смотреть мне в глаза дольше двух секунд, словно он боялся, что может увидеть в моем взгляде.

– Я уже пару лет тут работаю, – указал он на библиотеку. – Может быть, выпьем кофе и я введу тебя в курсе дела прежде, чем ты начнешь?

– Конечно, была бы рада.

На самом деле, мне хотелось как можно скорее приступить к работе, но я решила, что неплохо было бы пойти ему навстречу, чтобы наше общение началось с позитивной ноты.

Я последовала за ним внутрь здания, но, прежде чем войти, в последний раз взглянула на парня в черном. Не знаю, зачем я это сделала, но как бы странно это ни звучало, наша мимолетная встреча встревожила меня гораздо больше, чем я была готова себе в этом признаться.

Он все еще сидел на скамейке, не отрываясь от телефона, но, должно быть, почувствовал, что я его изучала, потому что поднял глаза и снова бросил на меня все тот же мрачный взгляд. Я уловила в его поведении жесткое предостережение, почти угрозу. Казалось, он без слов требовал, чтобы я занялась уже своими чертовыми делами и забыла о нем раз и навсегда.

Я почувствовала себя просто отвратительно, словно мне плюнули в лицо. Мне стало интересно, все ли берлинцы такие неприятные. Отведя взгляд, я вошла в библиотеку, мысленно умоляя, чтобы он не последовал за мной. К счастью, этого не произошло.

14

Фойе Центральной и Земельной библиотеки Берлина выглядело так же торжественно, как и ее фасад, и в целом больше напоминало вестибюль какого-нибудь административного здания. Олег отвел меня в кафетерий, где мы заказали два кофе, и он настоял на том, чтобы оплатить счет. Держа в руках два картонных стаканчика, мы прошли в зал, настолько переполненный, что я легко могла бы завести разговор с любым из сидевших в паре столиков от нас.

Мы сели, и я повнимательнее рассмотрела своего спутника. Взгляд его бегал из стороны в сторону, словно он кого-то ждал, а его чрезмерная застенчивость навела меня на мысль, что ему и вправду было тяжело находиться в моей компании, поэтому я задумалась, есть ли какой-нибудь способ помочь ему расслабиться и завоевать его доверие, по крайней мере, до тех пор, пока он не введет меня в курс всего, что мне нужно знать.

– Я посмотрела, чем вы занимаетесь, – сказала я. – Насколько я понимаю, вы подозреваете, что часть библиотечного фонда была получена в результате нацистских грабежей.

Слово «нацистские» заставило его нервничать. Он с подозрением огляделся вокруг, на этот раз – чтобы убедиться, что меня никто не услышал. После этого он стал говорить так тихо, что мне пришлось наклониться через стол, чтобы его услышать.

– Многие думают, что нацисты были какими-то недоумками, – ответил он, – которые отреклись от культуры и сжигали книги, чтобы это продемонстрировать. Но это не имеет абсолютно ничего общего с реальностью. На самом деле они были в курсе, какой силой обладает чтение, Грета. Поэтому они и создали черный список, который включал всех авторов и книги, противоречивших их идеологии: боялись, что их идеи найдут отклик у людей, которыми они пытались манипулировать с помощью своих лозунгов. Достаточно было иметь одну из этих книг, чтобы тебя посадили в тюрьму или казнили на месте.

Я испытала странное чувство ирреальности происходящего. Последние несколько дней я провела, погрузившись в статьи и документальные фильмы о Второй мировой войне, чтобы получить общее представление о конфликте. Однако одно дело было читать о нем, и совсем другое – воспринять его как нечто осязаемое, действительно произошедшее не так давно и имевшее своим эпицентром город, в котором я сейчас находилась.

– У Третьего рейха была очень четкая цель, – продолжил он. – Новый мировой порядок, который после окончания войны поставил бы арийскую расу во главе всех остальных. В этом идеальном мире они превратились бы в хранителей всего прекрасного, что создало человечество. Они планировали создать большой музей, в котором выставили бы все шедевры мира. Разумеется, в этой фантазии нашлось место и для книг. Одним из самых ярких ее идеологов стал человек по имени Альфред Розенберг.

Сбросив покров стеснительности, Олег внимательно наблюдал за мной, ожидая реакции, которую может вызвать у меня рассказанная им история. Было очевидно, что он был увлечен этой темой, о чем свидетельствовало то, как возбужденно блестели его глаза и как он, казалось, забывал обо всем вокруг.

– Насколько я понимаю, Розенберга не слишком любили его однопартийцы, – отметила я.

– Многие считали его фантазером. Никто не воспринимал слишком всерьез его псевдорелигиозную теорию о происхождении арийской расы, но это не помешало ему добиться широкой известности в партии. Он воспользовался своим положением, чтобы сформировать отдел под названием Штаб рейхсляйтера Розенберга, известный под аббревиатурой ШРР, который занимался присвоением культурных ценностей во время войны. В основном это были произведения искусства, но книги там тоже фигурировали. – Он окинул жестом помещение, ставя в пример место, в котором мы находились. – Заветной мечтой Розенберга было открытие Высшей школы – элитного университета, который должен был находиться на берегу озера Кимзее, недалеко от границы с Австрией. Он планировал построить там роскошную библиотеку, которая, в подражание Александрийской, содержала бы все знания мира. С этой целью он принялся грабить государственные и частные коллекции, которые попадались ему на пути.

– Понятно.

Я попыталась сделать вид, что все это и мне кажется невероятно увлекательным, хотя на самом деле мне уже хотелось, черт возьми, взяться за работу, вместо того чтобы выслушивать очередную лекцию по истории. Олег это заметил, выставив ладони в знак того, что сдается.

– Прости за занудство. Так говорят?

– Да, хорошо…

– Мне просто хотелось немного ввести тебя в контекст прежде, чем углубиться в то, чем мы тут занимаемся. – Наклонившись ко мне, он вновь немного убавил громкость. – Есть доказательства того, что значительная часть фондов Центральной и Земельной библиотеки Берлина – результат нацистских грабежей, но проблема не только в этом. Самое жесткое – тот факт, что многие из наших предшественников, судя по всему, об этом знали, но продолжали это скрывать на протяжении многих лет.

– Какой ужас. Но зачем им было это делать?

– Грета, тебе нужно кое-что понять. У нас, немцев, очень непростые отношения с нашим прошлым. Мы уже больше полувека несем на себе груз того, что натворили наши деды, и хоть и пытаемся это принять, нам очень сложно со всем этим справиться. Существуют даже термины, чтобы выразить эту потребность ничего не забывать: выражения вроде Vergangenheitsbewältigung, преодоление прошлого, и Kollektivschuld, коллективная вина.

– Могу себе представить.

– Каждое новое раскрытое зверство ложится на нас грузом. Мы вошли в историю как киношные злодеи, как дикари, которые убили в газовых камерах больше шести миллионов евреев. В какой-то степени можно понять, хотя и не оправдать, почему многие из моих соотечественников не слишком заинтересованы в том, чтобы углубляться в такие темы, как украденные книги.

Я понимала, что он имел в виду. Новейшая история Испании тоже часто замалчивалась, якобы для того, чтобы избежать страданий той или иной стороны. Но мы часто забываем, что если не говорить о проблемах, то они никуда не исчезнут, скорее, наоборот. Воспоминания портятся со временем, особенно – такие горькие.

Я горела желанием побольше поговорить на эту тему. Олег, похоже, заметил это и, допив свой кофе, встал и закинул на плечо сумку с Тинтином.

– Пойдем со мной, Грета, – сказал он. – Тебе пора познакомиться с Себастьяном.

15

Проведя меня за стойку, Олег использовал собственный ключ, чтобы привести в действие грубый металлический лифт, похожий на те, что обычно устанавливают на нефтяных платформах.

– Раньше здесь располагались конюшни кайзера, – объяснил он.

Я кивнула, будто история этого здания казалась мне безумно интересной, хотя это был жест скорее вежливый, чем искренний. Перестав говорить на тему украденных книг, Олег вновь обрел прежнюю кротость, став тем замкнутым и стеснительным парнем, который был неспособен удержать на мне взгляд дольше, чем на пару секунд. Очки, плясавшие у него на переносице, были такими огромными, что он показался мне ребенком, взявшим их у своего отца. Он несколько раз поправил их, вероятно, неосознанно делая это, чтобы справиться с повисшей между нами гнетущей тишиной.

Лифт выходил в коридор с пожелтевшими, ничем не украшенными стенами, с дверями по обе стороны. Олег решительно направился вперед, несколько раз повернув, что привело меня в замешательство. Нам понадобилась почти минута, чтобы преодолеть этот лабиринт галерей, и когда я уже подумала, что мы заблудились, мы наконец добрались до нашего пункта назначения – двери, украшенной простой табличкой, на которой было лишь одно слово: Provenienzforschung[8].

Открыв дверь, Олег придержал ее, чтобы я смогла войти.

Кабинет выглядел по-спартански: в нем почти ничего не было, кроме стоящих друг напротив друга столов с компьютерами на них. Еще из мебели там были пара металлических шкафов, несколько стеллажей, забитых книгами, и пробковая доска с кучей фотографий и газетных вырезок. Единственным обитателем этого места был светловолосый парень с косичкой, сидевший за одним из столов и поднявший глаза при нашем появлении.

– Вы Грета, не так ли? – Задав этот вопрос на вежливом, легком для понимания английском, он, не дожидаясь моего ответа, встал и подошел к нам. – Я – Себастьян Финстервальдер. Возглавляю этот отдел.

– Очень приятно.

Его имя фигурировало на некоторых из вырезок, висевших на пробковой доске. Я сделала вид, что читаю их, лишь бы не видеть руки, которую он мне только что протянул. Когда стало ясно, что я не собираюсь пожимать его ладонь, он, удивленно пожав плечами, убрал ее и вместе с Олегом достал пару стульев, которые все это время были погребены под горами книг.

– Насколько я понимаю, вас прислал господин… Фритц-Брионес.

Он бросил взгляд на Олега, чтобы убедиться, что правильно произнес это имя. Я ожидала встретить здесь библиотекаря в халате и перчатках, предназначенных для того, чтобы работать со старыми экземплярами, но он был совсем не таким. Себастьяну было лет сорок пять, и одет он был неформально: на нем была толстовка с капюшоном, джинсы и ботинки, похожие на мои, на случай, если в какой-то момент рабочего дня ему вдруг захочется отправиться в горы.

– Спасибо, что приняли меня, господин Финстервальдер.

– Пожалуйста, зовите меня Себастьян. Чем я могу вам помочь?

Я осмотрелась вокруг. Корешки книг, стоявших на полках, ответили мне немым взглядом, словно насмехаясь.

– Чем именно вы здесь занимаетесь? – поинтересовалась я.

Себастьян переглянулся с Олегом.

– Значит, вам нравится сразу переходить к делу.

– Да.

– А я собирался спросить вас, не хотите ли вы стакан воды или кофе.

Должно быть, он пошутил: по крайней мере, улыбался он так, словно это была шутка. Заметив, что я не собираюсь следовать правилам его игры, он предложил мне сесть.

– После довольно тщательного расследования, – сказал он, – мы можем смело утверждать, что значительная часть фонда Центральной и Земельной библиотеки Берлина была получена в результате того, что нацисты разграбили библиотеки половины Европы во время Второй мировой войны. В этом отделе мы занимаемся тем, что возвращаем эти книги их хозяевам или, в случае, если их уже нет в живых, их законным наследникам. – Он указал подбородком в сторону пробковой доски, висевшей у меня за спиной. – Все началось с Детлефа.

Это имя фигурировало в ближайшей ко мне газетной вырезке. Речь шла об интервью с каким-то парнем по имени Детлеф Бокенкамм. На фото он стоял, скрестив руки на груди, с суровым выражением лица.

– Он начал работать в библиотеке много лет тому назад. Его основная деятельность заключалась в том, чтобы проверять самые старые книги, классифицировать их и при необходимости отправлять на реставрацию. – Мне показалось, что в том, как Себастьян рассказывал о своем коллеге, звучала нотка преданности. Он сделал паузу, словно у него на пути встала какая-то смутная мысль. Затем он подошел к своему столу и вернулся с альбомом в белой обложке. – Однажды один переплетчик, который раньше работал в библиотеке, рассказал ему об экслибрисах.

Он распахнул альбом. На каждой его странице было несколько экслибрисов: крошечных шедевров, напечатанных на кусочках бумаги и бережно сохраненных в пластиковых кармашках. Обычно коллекционеры помещают подобные марки в книги из своих собраний, чтобы иметь возможность их идентифицировать. Некоторые из экслибрисов были очень вычурными, с колоннами, надписями и множеством деталей, другие же – более загадочными, порой не демонстрировавшими ничего, кроме имени или символа, по которому можно было опознать владельца.

– Судя по всему, – объяснил он, – когда этот переплетчик получал заказ на ремонт определенных книг из библиотеки, то руководство просило его устранить все следы их предыдущих владельцев, то есть любые ярлыки, пометки и экслибрисы, которые он обнаружит в процессе реставрации. Это довольно нетипично. В таких случаях обычно делается следующее: экслибрисы удаляются, книгу ремонтируют, а затем возвращают их на место. Эти знаки принадлежности – часть истории наших книг. Очевидно, что теперь, зная, откуда взялись эти экземпляры, мы понимаем, почему появилось такое желание скрыть любые следы того, как они сюда попали.

Он медленно перелистывал страницы альбома. На большинстве иллюстраций присутствовали иудейские мотивы вроде звезды Давида, менор или букв еврейского алфавита.

– Переплетчик не стал избавляться от экслибрисов, – продолжил он. – Вместо этого он сохранил их и собрал эту коллекцию. Здесь их около восьмисот.

– Вот это да!..

Заметив мое удивление, Себастьян кивнул в знак согласия.

– Эти экслибрисы дают представление о масштабах грабежей, Грета. Вы заметили, что на большинстве из них – еврейские мотивы? А учитывая наше прошлое, это не может не настораживать. Детлеф сообщил об этом руководству библиотеки, но его не стали слушать. Мы долгое время исследовали этот вопрос в свободное время и, к счастью, набрели на очень интересный след. – Закрыв альбом, он вернул его на стеллаж, а потом, достав оттуда объемную папку, положил ее на стол. – Знакомьтесь, Ягор.

На папке была этикетка с надписью «1944–1945 Ягор». Когда Себастьян ее открыл, то передо мной предстал список книг, занимавший немалое количество переплетенных страниц. Рядом с каждым названием были указаны имя автора, год публикации и дата, когда этот экземпляр приобрела библиотека.

– Это имя принадлежит немецкому этнологу и исследователю Федору Ягору. Этот каталог фактически представляет собой список книг из его коллекции, которые его семья подарила Центральной и Земельной библиотеке после его смерти. Но мы обнаружили определенные несоответствия. Например, вот эта книга, «В дебрях Африки» Генри Стэнли.

Он указал пальцем на запись, о которой говорил, а потом взял со стеллажа, стоявшего у него за спиной, книгу и протянул мне. Это был тот самый экземпляр «В дебрях Африки», что фигурировал в списке. Открыв книгу, я увидела на первой странице посвящение:

«Meinem lieben Rudi zum dreizehnten Geburtstag von Mutti. 25.10.1930».

– «Моему дорогому Руди, – перевел Себастьян, – в его тринадцатый день рождения от мамы».

Все это было написано крупным почерком с сильным наклоном. Подобные посвящения были призваны превращать непримечательные книги в нечто особенное.

– Ягор умер в 1900 году, – отметил он, – что не сходится с датой посвящения. Расследование навело нас на след Руди Джоелсона, который родился в Берлине в 1917 году. Пятнадцатого августа 1942 его депортировали в Ригу, где спустя три дня убили. Его родителей звали Адольф Джоелсон и Фрида Лешцинер, она и написала это посвящение. Обоих четвертого августа 1943 года отправили в Аушвиц, где они и умерли.

У меня по спине побежали мурашки, когда я услышала эту мрачную историю, скрывавшуюся за обложкой книги, неожиданно сыгравшей такую важную роль в судьбе этой несчастной семьи. Себастьян вернул ее на полку чуть ли не с благоговением, словно принес подношение. Затем он снова указал на папку Ягора:

– Мы нашли почти все книги, которые фигурируют в этой папке. Лишь малая часть реально принадлежала Федору Ягору. Большинство из них были внесены в этот список только потому, что на первой странице карандашом была написана буква «J».

– «J», как в фамилии «Ягор»[9].

Себастьян подтвердил мой вывод, чересчур активно закивав.

– Вот так легко оказалось скрыть происхождение этих книг, Грета. Библиотекари ограничились тем, что внесли в этот список каждый экземпляр, на первой странице которого была буква «J». Простой, но действенный подход. Эти книги больше шестидесяти лет прятались у нас на полках, пока мы наконец не начали что-то подозревать об их происхождении.

Он закрыл каталог. Наклейка «1944–1945 Ягор» неожиданно приобрела актуальность, словно насмехаясь над нами. Открепив от пробковой доски фотографию, Себастьян положил ее передо мной.

– А потом случился наш первый успех: Вальтер Лахманн.

На фото была изображена группа людей. На переднем плане стоял полноватый мужчина лет восьмидесяти с книгой в руках. Мне сложно было не связать образ этого старика с другим, уже несколько дней не покидавшим моих мыслей: Жозефина, мать Фритц-Брионеса, вцепившаяся в свой экземпляр «Неряхи Петера».

Вальтер Лахманн находился в компании женщины и двух мужчин. Я узнала Себастьяна: лет на десять моложе и несколько стройнее, он смотрел в камеру с энтузиазмом, контрастировавшим с академической строгостью его коллег.

– Лахманн был из Берлина, – объяснил он. – И был евреем, чтобы вы понимали. В 1942 году, будучи подростком, он вместе с бабушкой был депортирован в концлагерь в Латвии. Когда она умерла, его перевели в лагерь Берген-Бельзен. Ему удалось выйти оттуда живым и эмигрировать в Соединенные Штаты. – Он снова указал на вырезку с интервью с Детлефом Бокенкаммом. – Это интервью с моим коллегой опубликовали в немецкой газете Der Spiegel. Статью сопроводили несколькими фотографиями книг, скорее всего, появившихся у нас из-за нацистских грабежей. Среди них был сборник детских сказок, который принадлежал Лахманну. Какой-то тип из Калифорнии, его друг, прочитал статью, и фамилия показалась ему знакомой. Он рассказал ему об этом, и Вальтер и правда узнал этот экземпляр. Его дочь связалась с нами, и мы начали все подготавливать для того, чтобы вернуть ему книгу, которую у него отняли, когда он был совсем маленьким.

Он несколько раз побарабанил пальцем по фотографии, чтобы подчеркнуть ее ценность.

– Возвращение этого сборника сказок помогло Лахманну снова встретиться с частью своего прошлого, которую, как ему казалось, он утратил навсегда. Это изменило его жизнь. Раньше он никогда не рассказывал о своей молодости, но, получив книгу, решил поведать о своем опыте и поделиться им, выступая с лекциями в институтах и ассоциациях. Это стало переломным моментом. С тех пор возвращение украденных книг приобрело значимость, которой никто не ожидал, и руководству пришлось уделить ему внимание. Случай Вальтера Лахманна продемонстрировал, что сентиментальная ценность всех этих похищенных экземпляров была неоценимой.

Я услышала знакомые нотки воодушевления, очень напоминавшие те, что еще недавно звучали в голосе Олега. На какое-то мгновение Себастьян Финстервальдер вновь превратился в пылкого и радостного юношу, отмечавшего свой первый большой успех на той фотографии.

Впрочем, эта иллюзия не продлилась долго. Скептицизм взял верх, и, казалось, мужчина сам себя винил за то, что позволил себе подобную слабость. Буквально за несколько секунд он снова превратился в того сдержанного и кроткого человека, каким был до этого.

– К сожалению, в большинстве случаев вернуть эти книги уже некому.

Кабинет погрузился в густую тишину. Себастьян снова повесил фотографию Лахманна на пробковую доску.

– У нас есть общедоступная база данных в интернете, – продолжил он. – Ее легко найти в Гугле. Мы выкладываем туда названия книг, которые расследуем, и добавляем к ним фотографии пометок или посвящений, если они там есть, и любых других деталей, которые помогут владельцу или его потомкам узнать эти экземпляры. – В его голосе прозвучала нотка фатализма, словно ему не нравился этот метод, что он, впрочем, поспешил опровергнуть, равнодушно махнув рукой. – Прямо сейчас мы работаем примерно с шестью тысячами экземпляров «сомнительного» происхождения, хотя их гораздо, гораздо больше. Как вы понимаете, по одному их проверить невозможно. И тем не менее за одиннадцать лет, которые мы над этим работаем, нам удалось вернуть уже около двух тысяч книг.

– А сколько человек работает в этом отделе? – поинтересовалась я.

Сделав вдох, библиотекарь посмотрел наверх, словно высчитывая что-то в уме. Его ответ оказался максимально далеким от того, что я ожидала услышать.

– Три человека. Четверо, если считать Олега, который работает в качестве волонтера. – Звучало удручающе. Себастьян это понимал, так что сделал успокаивающий жест.

Было и кое-что, чего он не упоминал, но что становилось для меня все более очевидным по мере его рассказа: эта задача была обречена на провал. Такими темпами, даже прожив десять жизней подряд, они не смогли бы вернуть владельцам и половины изданий, которые расследовали, к тому же к ним пришлось бы прибавить те, что были бы обнаружены позже. Более того, в большинстве случаев их некому было возвращать.

– В идеальных условиях, – вздохнул он, – мы располагали бы средствами, которые позволили бы нам анализировать тип бумаги и чернил, дефекты каждого экземпляра, то, где были куплены книги… Но, к сожалению, наши ресурсы очень ограничены. Никто не вспоминает об этих книгах. Библиотека кое-как помогает держаться на плаву нашему отделу, потому что мы не сильно ее донимаем, время от времени добиваемся определенных успехов и, самое главное, получаем финансирование от правительства.

Себастьян изо всех сил старался говорить с как можно большей долей сарказма, но ему не удалось меня обмануть. Было очевидно, что его расстраивал тот факт, что на его работу не выделялось больше средств.

Тем не менее я не могла позволить его жалобам отвлечь меня от моей задачи. Наступил прекрасный момент, чтобы наконец заговорить о том, зачем я, собственно, к нему пришла. Выпрямившись, я откашлялась, прежде чем начать.

– Господин Фритц-Брионес очень хочет узнать, возможно ли здесь найти еще какие-нибудь экземпляры, которые принадлежали библиотеке его деда.

– Как я уже объяснил господину Фритц-Брионесу, это невозможно выяснить. В случае с «Неряхой Петером» экслибрис на последней странице оказался нетронутым, что необычно. Кстати, именно он нашел эту книгу. – Он указал на Олега, и тот, залившись краской, отвел взгляд. – Кроме того, – добавил он, – вы должны иметь в виду, что книги не просто отобрали и украли у их владельцев. Штаб рейхсляйтера Розенберга уделил большое внимание тому, чтобы коллекции, попавшие к нему в руки, были разделены на части и разбросаны по разным городам.

Он был прав. Любой библиотекарь в курсе, что лучший способ потерять книгу – переставить ее. Когда отделяешь экземпляр от его собратьев, то он утрачивает любые связи и становится абсолютно анонимным, что, несомненно, и нужно было нацистам.

– У нас есть доказательства, что в 1943-м году библиотека купила у одного ростовщика около сорока тысяч книг, большая часть из которых была конфискована из домов многих депортированных евреев. Возможно, этот экземпляр «Неряхи Петера» господина Фритц-Брионеса как раз был в этой партии, а может, и нет.

Я сдержала вздох, который уже готов был вырваться у меня из груди. Мне уже стало надоедать, что любой путь приводил в тупик, но я не могла винить в этом Себастьяна. Если бы не он и не его коллега Детлеф, то все эти бесхозные книги до сих пор пылились бы в подвалах здания.

– Спасибо за ваше терпение, Себастьян. Для меня все это в новинку.

– Не переживайте, мы здесь как раз для этого. Олег будет помогать вам во всем, что может понадобиться.

– Надеюсь, он не будет возражать, если я тут на какое-то время задержусь.

Я сопроводила этот комментарий вежливой улыбкой, но мне показалось, что Себастьян Финстервальдер недостаточно быстро на нее ответил. А еще я заметила, что выражение его лица медленно изменилось с радушного на скучающее, хоть он и поторопился вернуть себе прежнюю любезность и вежливо кивнул.

Но было, разумеется, слишком поздно. Из-за своей неуверенности он не поведал мне всех деталей. До этого момента мне и в голову не приходило, что мое присутствие могло вызвать у него дискомфорт. Теперь же стало очевидным, что им требовалась любая помощь, которую они могли получить.

– Вы что-то хотите мне рассказать, Себастьян?

Я попыталась придать этому вопросу вежливый тон, хотя не знаю, удалось ли мне это. Марла говорит, что когда я раздражена, то становлюсь как открытая книга. Себастьян уже готов был сказать «нет», но, не успев это сделать, сдался.

– Вы ведь знаете, что вы – не первый эксперт, который сюда приезжает? Узнав об этой истории, многие журналисты и библиофилы проявляют интерес к нашей работе. Нас уже посещали некоторые из самых авторитетных в мире. – Он начал перелистывать книгу, лежавшую рядом с ним. Казалось, он не искал в ней ничего конкретного – просто пытался занять чем-то руки. – И знаете что, Грета? Их интерес к нам падает, как только они понимают, что здесь нет никаких ценных экземпляров: лишь те, что оставались у людей дома, когда им приходилось бежать со всех ног или когда их арестовывали или убивали. Кулинарные, философские, детские книги…

– У меня есть вполне конкретная цель, – возразила я. – Я ни в коем случае не охочусь за сокровищами. – Казалось, Себастьян меня не услышал. Мне пришло в голову еще несколько аргументов, которые я могла бы высказать ему в ответ, но я решила оставить их при себе, понимая: что бы я ему ни сказала, это не убедит его в моих намерениях. Именно поэтому я встала, чтобы закончить разговор. – В таком случае спасибо вам за все.

– Приятно было познакомиться, Грета.

Без лишних слов он повернулся к компьютеру и вновь сосредоточился на том, чем занимался до нашего прихода. Казалось, он уже начал обо мне забывать.

Мне очень захотелось его упрекнуть, сказать ему, что я еще ничего не сделала, чтобы заслужить подобное недоверие, но это вряд ли хоть как-то помогло бы. Если этот парень и был кому-то что-то должен, то только всем этим книгам.

Не обращая внимания на мою растерянность, Олег открыл дверь кабинета и придержал ее, приглашая меня выйти.

– Пойдем, Грета. Я покажу тебе, где мы их храним.

16

Путь в подвал оказался еще более запутанным, чем тот, что привел нас в офис отдела, который возглавлял Себастьян Финстервальдер. Нам пришлось спуститься на лифте на первый этаж, а там пересесть на другой, который отвез нас еще на два этажа вниз.

По дороге у меня было достаточно времени, чтобы обдумать слова Себастьяна.

Надо признать, его речь меня задела. Я не ожидала, что мое присутствие здесь будет воспринято как какая-то неприятность, но в то же время не могла не заметить, как его поведение напоминало мое. Скорее всего, я вела бы себя точно так же, если бы вынуждена день ото дня иметь дело с начинанием, обреченным на провал.

– Не обижайся на Себастьяна, – нарушил мои размышления Олег. – Он очень серьезно все это воспринимает. – Это его не оправдывало, и мы оба это понимали. Возможно, поэтому Олег решил развить мысль. – Я имею в виду, что он неплохой парень, если его получше узнать.

Олег говорил о своем коллеге с некоторой преданностью. Похоже, он считал его чуть ли не героем. На самом деле, мне было абсолютно все равно, плохой парень Себастьян или нет, если он облегчит мою работу.

Наш хаотичный маршрут завершился возле дверей, которым, должно быть, было не меньше пары столетий. Как только Олег распахнул их, в нос ударил запах, показавшийся мне очень знакомым: смесь ароматов старых страниц, пыли и чернил. Помещение было гигантским, размером с баскетбольную площадку. Стеллажи тянулись и пересекались во всех направлениях без каких-либо перегородок, что превращало это пространство в подобие лабиринта из дерева, картона и бумаги. Казалось, будто вся эта мебель выросла здесь сама по себе, и выглядела она так, словно была каким-то изменяющимся организмом, который перестраивал форму, исходя из собственных потребностей.

– Что ж, они здесь, – сказал Олег.

Я бы никогда не подумала, что количество книг, которые там хранились, было настолько огромным. Стеллажи были переполнены, а полки прогибались под тяжестью томов, находясь на пределе своей прочности. Некоторые из шкафов укрепили с помощью стальных каркасов. Часть экземпляров лежала прямо на полу, образуя высокие стопки, нарушавшие закон всемирного тяготения.

Оправившись от изначального шока, я направилась по ближайшему проходу, такому узкому, что мне показалось, что этот лабиринт сейчас поглотит и меня.

– Сколько их здесь? – спросила я.

Олег помедлил с ответом, поправляя очки.

– Сложно сказать. Мы полагаем, что только в Берлине было украдено больше миллиона книг. А это – самая большая библиотека в городе, так что…

Он больше ничего не сказал, позволяя мне представить все самой. Пространство между стеллажами было настолько узким, что двое там могли пройти только след в след. Кроме того, я заметила, что на многих полках книги стояли в два ряда, что опровергало мои изначальные расчеты.

Сто двадцать тысяч экземпляров. А может, сто тридцать. В любом случае, слишком много.

– Как видишь, мы слегка перегружены, – заметил Олег. – Назвать это «слегка перегружены» – все равно что сказать, что на «Титанике» случилась небольшая протечка.

Я испытала странное чувство, смутное беспокойство, которое не осмелилась проанализировать. Казалось, какая-то часть меня боялась пробудить зло, скрывавшееся среди этих томов.

– Так вот где ты работаешь, – отметила я.

Он ничего не ответил, но я в этом и не нуждалась. Мне нетрудно было представить, как он бродит среди стеллажей, изучая каждый экземпляр в поисках зацепок, которые можно было бы показать Себастьяну. Возможно, он носил с собой фонарик, потому что свет галогенных ламп, висевших на потолке, едва проникал в это замысловатое помещение.

– А как ты решаешь, какие из книг нужно отправить наверх, на передовую? – поинтересовалась я. – По какому принципу ты их выбираешь?

– Ну… Ты уже в курсе, что нас мало, так что нам приходится тщательно выбирать битвы, в которых мы сражаемся.

Так вот оно что: Олег отсеивал и выбирал те книги, происхождение которых было легче отследить, то есть те, на которых были аннотации и отметки, по которым можно было идентифицировать их предыдущих владельцев. Они работали с ними, чтобы повысить процент успешных случаев. Получается, экземпляры без надписей или меток были обречены пылиться здесь лишь потому, что их предыдущие владельцы оказались достаточно осторожными, чтобы не оставить на них никаких следов, по которым можно было бы определить их происхождение.

Экземпляры, которым повезло «оказаться на свободе», отправлялись в кабинет Себастьяна, где тот занимался тем, что изучал их, фотографировал и выкладывал в интернет. На самом деле, не такой уж плохой метод. Я бы, наверное, поступила так же, в ущерб всем тем книгам, что ждали там, внизу, пока кто-нибудь о них спросит, чего, несомненно, никогда не произойдет.

– Это место мы называем Лимбом, – пояснил он. – Мы храним здесь книги, будущее которых туманно.

Прекрасные слова, впрочем, мне показалось, что судьба всех этих книг была вполне предсказуема: если через несколько лет их никто не захочет забрать, то библиотека, скорее всего, распорядится их уничтожить. Она не сможет позволить себе хранить их тут бесконечно.

– И сколько раз тебе удавалось здесь что-то найти, Олег? Ну, помимо «Неряхи Петера».

– Меньше, чем хотелось бы. – Он поджал губы. – И тем не менее попытки того стоят. Мне было невероятно приятно вернуть ту книгу Жозефине.

Олег произнес это имя с какой-то фамильярностью, что навело меня на мысль, что он словно в некоторой степени сроднился с этим экземпляром, отмеченным экслибрисом деда сеньора Фритц-Брионеса, и воспринял его возвращение как что-то личное. Как и намекал Себастьян, это было единственным честным способом заниматься этой работой, хотя от этого она не переставала быть невыполнимой. Чтобы распространить этот процесс на все книги, зависшие в Лимбе, Центральной и Земельной библиотеке Берлина пришлось бы выделить отделу гораздо более щедрое финансирование и намного больше сотрудников.

– Единственными зацепками, которые были у «Неряхи Петера», – продолжил он, – были тот экслибрис со словом «ФРИТЦ» и карандашная пометка «Франкфурт, 1935». Тот факт, что на экслибрисе были еврейские мотивы, уже был достаточным мотивом для подозрений. Я поискал в базе данных жертв Холокоста людей с такой фамилией, которые жили во Франкфурте в то время. Это довольно распространенная фамилия, но, учитывая, что речь шла о детской книжке, я сократил список до тех, у кого были маленькие дети. Поиски привели меня к Александру Фритцу, отцу Жозефины.

Он произнес это с гордостью, восхищенный собственной проницательностью. Я заметила, что когда Олег рассказывал об украденных книгах, то переставал поправлять очки, что говорило о том, что в эти моменты он чувствовал себя уверенно.

– Я провожу здесь много времени, Грета. Просматриваю книги, по-своему их сортирую, делаю заметки о тех, кто могут дать какую-нибудь зацепку, которая поможет их вернуть… А еще отсеиваю те из них, происхождение которых легче определить.

Я слушала его вполуха, увлеченная изучением корешков экземпляров, стоявших на ближайшем стеллаже. Как и говорил Себастьян, там было всякое: от научных работ по садоводству до миссалов[10] и всего, что только можно было представить, из других областей. Большинство названий были на немецком, но присутствовали экземпляры и на французском, английском, испанском, иврите и кириллице. Подвал источал смутный аромат, который мне был хорошо знаком. Я побывала во множестве пыльных хранилищ, чтобы привыкнуть к запаху разложения, целлюлозы и лигнина[11]. Я ощущала себя так, словно спустя долгое время встретилась со старым другом. До этого момента я даже не осознавала, насколько сильно я по нему соскучилась.

В некоторых местах стопки книг обвалились и лежали на полу, разбросанные, и никто не потрудился их собрать. Даже Олег проходил мимо них осторожно, чтобы нечаянно не наступить. В этом месте было что-то мистическое, заставившее меня вспомнить о Кладбище забытых книг из романов Руиса Сафона. В каком-то смысле все эти тома тоже были обречены на смерть после того, как оказались вырванными из жизни своих предыдущих владельцев. И именно это стремился исправить отдел, который возглавлял Себастьян.

– Одной из вещей, которая больше всего меня поразила, когда я начал работать с Себастьяном, – добавил Олег, – было то, в каких масштабах воровали книги. Грабежи не ограничивались Берлином. И даже Германией в целом. Нацисты опустошали библиотеки по всей Европе, а Альфред Розенберг совершил самую масштабную культурную экспроприацию в истории. Франция, Польша, Голландия… Везде, где жили евреи, появлялись люди из Штаба рейхсляйтера Розенберга и безо всякой жалости грабили библиотеки и частные коллекции. После войны были приложены большие усилия, чтобы восстановить культурное наследие всех этих стран, но на родину вернулось меньше десяти процентов экземпляров из тех, что было там до войны. Остальные по-прежнему не найдены. Считается, что большинство из них были уничтожены во время бомбардировок союзников.

Когда союзники взяли Германию, то обнаружили больше миллиона книг в замке Хунген, куда Розенерг перенес Франкфуртский институт по изучению еврейского вопроса. Книги целыми вагонами отправляли в библиотеки, не просматривая их содержимого.

Информации становилось слишком много, и я решила применить все, что у меня имелось, к делу, которое меня сюда привело: если все, что рассказывал Олег, было правдой, то книги, которые однажды принадлежали семье сеньора Фритц-Брионеса, могли быть где угодно. С чего же начать? Просто обыскать этот склад на предмет какой-нибудь книги, на которой сохранился бы экслибрис отца Жозефины? Но не может же быть, чтобы все было так просто. А если это было бы так, то за время работы здесь Олег наверняка и сам уже нашел бы несколько подходящих экземпляров.

– Сначала мне показалось, что это выходит за рамки моей компетенции, – признала я. – А теперь я думаю, что в принципе невозможно найти зацепки, ведущие к книгам, которые мне поручили найти. – Олег выдержал вежливую паузу, которой я воспользовалась, чтобы привести мысли в порядок. Мне не потребовалось много времени, чтобы прийти к единственному возможному выводу, учитывая обстоятельства. – Я благодарю тебя за уделенное время и интерес, Олег, но хочу сказать сеньору Фритц-Брионесу, что ухожу. Это не для меня.

Не дожидаясь ответа Олега, я обошла его и направилась обратно к лифту, который вернет меня во внешний мир, подальше от несбыточных мечтаний и невыполнимых миссий, вроде тех, что возложили на себя этот юноша и Себастьян. Увидев, как я ухожу, Олег не стал возражать, и, полагаю, моя решимость заставила его понять, что нет такого довода, который убедил бы меня остаться рядом с ним и ломать глаза в этом подвале.

Это не имело бы абсолютно никакого смысла.

17

Выйдя из библиотеки, я сделала глубокий вдох, чтобы избавиться от затхлого воздуха в легких. Привкус бумаги, чернил и пыли облепил мое нёбо, и пройдет еще немало времени, прежде чем он растворится, но должна признаться – меня это не слишком волновало. После столь долгого времени без работы мне было приятно снова почувствовать себя в своей стихии. Инстинктивно бросив взгляд на скамейку, где какое-то время назад сидел тот неприятный парень, я его не увидела. Я предположила, что он мог пойти домой или куда-нибудь еще, где его ждали. Вот и хорошо, сказала я себе. Мне совсем не хотелось снова сталкиваться ни с его агрессивными взглядами, ни с презрением, которое, казалось, вызывало у него мое присутствие.

Я бесцельно слонялась, оттягивая момент, чтобы позвонить Фритц-Брионесу и сообщить ему о своем отказе. Я попыталась мысленно составить список аргументов, которыми обосновала бы свое решение: что я не вижу у этой затеи никаких перспектив; что мне нечего делать в Берлине, в окружении целого арсенала бесхозных книг и рассказов, полных отчаяния и пессимизма; что я сожалею о неудобствах, которые могла ему создать.

Хотя мне было не свойственно так быстро опускать руки, я не видела другого выхода. У меня не было ничего, что доказывало бы тот факт, что библиотека дедушки Фритц-Брионеса находилась здесь или где-то еще. Все было бы по-другому, если бы мне дали список или еще что-нибудь, что помогло мне в поисках, но проблема в том, что меня еще и отправили в Берлин с пустыми руками.

Я могла бы позвонить Терезе Солана, чтобы спросить ее, какие шаги предприняло агентство Neoprisa и располагали ли они какой-нибудь информацией, которая помогла бы мне выполнить это задание, но это лишь подтвердило бы то, о чем она откровенно заявила мне тогда в кабинете: что я не подходила для этой работы и пригласить меня поучаствовать в этом расследовании было ошибкой.

И, разумеется, я не собиралась доставлять ей такого удовольствия.

Я брела, мысленно снова и снова возвращаясь в подвалы Центральной и Земельной библиотеки Берлина. В том, чем занимались Олег и Себастьян, было какое-то донкихотство: в первую очередь в их одержимости. Казалось, им было абсолютно наплевать, что их редкие успехи были лишь каплей в море. Они были убеждены, что их миссия – выше подобных рассуждений. Олег и Себастьян были мечтателями, что, впрочем, не казалось мне чем-то однозначно плохим. Просто мечты обычно затмевают рассудок и заставляют путать страсть со здравым смыслом.

Задумавшись об этом, я вышла на просторную площадь, окруженную роскошными зданиями. Самым примечательным из них был гигантский дом шириной с саму площадь, коричневатого оттенка и с колоннами, как в древнегреческом храме. На фасаде здания было написано «Юридический факультет», а через его огромные окна открывался вид на великолепную библиотеку, полную книг в ярких обложках.

Бебельплац – гласила табличка с адресом.

Я обратила внимание на группу людей, которые, стоя в центре площади, фотографировали что-то на земле. Подойдя достаточно близко, я увидела, что речь шла о чем-то вроде стеклянной панели, излучавшей беловатый свет, который освещал лица окруживших ее туристов.

Я подошла поближе, чтобы получше ее рассмотреть. Это было встроенное в землю окно, за которым находилась комната, вырытая прямо под тротуаром. Ее стены были уставлены книжными полками, такими ярко-белыми и однотипными, что было очевидно: они пусты.

– Эта работа, – услышала я мужской голос, – посвящена сожжению книг, которое нацисты устроили на этом самом месте одной майской ночью 1933 года.

Тип, который это сказал, стоял прямо у меня за спиной. Он говорил по-испански с узнаваемым аргентинским акцентом. Меня мгновенно пробрала дрожь, а в голове начали роиться малоприятные мысли: что кто-то проследил за мной, что я в полном одиночестве находилась сейчас в чужом городе, а этому незнакомцу только и нужно было, что со мной поразвлечься. Что я была в ужасной физической форме, поэтому если сейчас попытаюсь сбежать и заблужусь в лабиринте из прилегающих к площади улиц, то далеко не уйду. Все эти рассуждения едва ли заняли у меня десятую долю секунды, и еще столько же я потратила на то, чтобы обернуться на этого человека. У меня не оставалось другого выбора, в каком бы невыгодном положении я ни находилась. Если буду действовать быстро, то успею нанести ему пару ударов, сказала я себе.

Я уже почти готова была столкнуться сейчас с тем парнем, одетым во все черное, который бросил на меня тогда мрачный взгляд.

Но это был не он.

Казалось бы, я должна была испытать облегчение, но этого не произошло. Этот тип был как минимум выше меня на голову, что, впрочем, не означало, что он был очень высоким. Выше меня на голову был кто угодно. Под мышкой у него торчал зонтик, но больше всего в его образе бросались в глаза плащ, застегнутый на все пуговицы, и шляпа, благодаря которой он напоминал гангстера, сбежавшего из Нью-Йорка тридцатых.

Я его узнала. Его я тоже видела во дворе Центральной и Земельной библиотеки Берлина. Его внешность была слишком необычной, чтобы я могла так легко ее забыть, и я задумалась, насколько высокими были шансы встретить одного и того же типа два раза в один день в таком городе, как Берлин. Словно догадавшись, о чем я думала, аргентинец поднес ладонь к полям шляпы и сделал жест, полувежливый-полусаркастический. Потом он воспользовался зонтиком, чтобы указать на пустую комнату у нас под ногами.

– По подсчетам, здесь сгорело около двадцати тысяч книг, – сказал он. – Именно столько и поместилось бы на этих полках.

Он постарался произнести эти слова непринужденным тоном, но я была чересчур растеряна, чтобы оценивать тонкости.

– Кто ты такой? – прямо спросила его я. – Чего тебе от меня надо?

И снова одобрительный жест. Словно он понимал мое упрямство и даже оценил его.

– Я хочу, чтобы вы составили мне компанию, Грета. Кое-кто хочет с вами пообщаться. У меня прямо здесь припаркована машина.

Тот факт, что он знал мое имя, в очередной раз придал ситуации ореол сюрреалистичности, что уже начинало меня раздражать. Он произнес это предложение абсолютно спокойно, словно не видел никаких логических причин, чтобы я могла бы сопротивляться.

– Конечно, чувак. Делать мне больше нечего, чем садиться в машину к какому-то мутному парню, которого не знаю, в городе, где я не живу. Что же может пойти не так?

Аргентинец сделал шаг назад. Будто, несмотря ни на что, решил освободить мне немного места, чтобы я подумала над его вопросом.

Этот тип совсем не показался мне безобидным. Его манера держаться и взгляд были красноречивее слов. Он улыбался, словно шакал, будто пытаясь завоевать мое доверие, но в то же время прикидывая, сколько времени он потратит, чтобы сожрать меня до последней косточки, если хорошенько постарается. Зонтик он держал с тем же безразличием, что подавляющий протесты полицейский – дубинку.

– В ваших интересах – поехать, Грета.

Я отвела взгляд в сторону, словно мне надоели его разговор и компания.

– Простите, товарищ, но я с вами никуда не поеду. Если вы хотите мне что-то сказать, то сделайте это прямо сейчас или убирайтесь.

Не знаю, удалось ли мне скрыть свое нетерпение, но, похоже, аргентинец испытывал то же самое, потому что в ответ лишь тихо хихикнул и провел ногтем мизинца по зубам, словно выковыривая оттуда кусочек мяса своей последней жертвы, застрявший там во время обеда. Закончив изучать зубы, он повернулся в сторону и сплюнул.

– Эй, красотка. Сеньор Сарасола не любит, когда его заставляют ждать.

А вот упоминание этой фамилии на этот раз уж точно заставило меня максимально насторожиться.

Довольный эффектом, который произвели на меня его слова, аргентинец ушел, даже не удосужившись посмотреть, последую я за ним или нет. Он понимал, что ему не нужно этого делать, и это больше всего бесило.

Сарасола. Сам Карлос Сарасола.

Я пробормотала себе под нос ругательство, за что была удостоена укоризненного взгляда со стороны парочки туристов. Затем я еще раз окинула взглядом построенную у моих ног комнату с ее немыми, лишенными всякого смысла книжными полками, словно надеясь найти на них ответы на свои вопросы.

Наконец, не имея ни сил, ни желания делать что-то еще, я бросилась вслед за этим мужчиной.

18

– Мать твою! Вали с дороги, идиот! Езжай, езжай!

Оскорбления и проклятия бурными потоками лились изо рта аргентинца. Мужчина вел свой старенький «Сеат» с невероятной и, очевидно, излишней агрессией. Вены у него на шее вздулись, словно с ним вот-вот случится инсульт, и он перестраивал машину из ряда в ряд, угрожая гудками всем окружавшим водителям и пешеходам, осмелившимся оказаться у него на пути, и ускоряясь на светофорах на желтый, будто это было вопросом жизни и смерти.

– Да твою ж мать! Ты что, не видишь, что у меня преимущество, мудак?

Я вцепилась в подлокотник: это создавало иллюзию безопасности, такую же хлипкую, как и сам «Сеат», который, казалось, был готов развалиться на части каждый раз, как этот тип вжимал в пол педаль газа, заставляя машину подчиниться своим требованиям. К счастью, мы добрались до пункта назначения, никого не сбив. «Сеат» притормозил перед роскошным отелем, и швейцар, одетый в жилет и ливрею, презрительно оглядел автомобиль. Выйдя из машины, аргентинец бросил ему ключи, и тот поймал их на лету.

– Сюда, красотка.

Подобное обращение меня раздражало, но я сдержалась, чтобы не доставлять ему удовольствия своим бессмысленным ответом. Этот парень, казалось, преобразился, вдруг лишившись той агрессивности, которую выплескивал, сидя за рулем. Он повел меня на соседнюю улицу: широкий проспект с островком в центре. На заднем плане торжественно возвышались Бранденбургские ворота.

Я узнала этот монумент по фотографиям, впрочем, по правде говоря, они не передавали в полной мере ни его масштабов, ни величия. Тот факт, что уже стемнело, еще больше усиливал это впечатление, потому что благодаря иллюминации в золотистых тонах казалось, будто ворота раскалились добела.

Я узнала Сарасолу сразу, как увидела его, хотя он, как и Бранденбургские ворота, тоже был знаком мне лишь по фото. Мужчина сидел на террасе шикарного ресторана в солнечных очках, несмотря на окружавшую его темноту, и потягивал мартини из бокала, оттопырив мизинец, как делают только аристократы и идиоты.

– Эй, шеф. Вот, я вам ее привез.

Сарасола искоса на нас взглянул. После беглого осмотра он вновь повернулся к воротам, словно не хотел слишком надолго терять их из виду.

Повесив зонт на руку, аргентинец отодвинул от стола один из стульев, приглашая меня присесть. Сытая по горло его притворством, я отказалась и села на другое место, лишь теперь позволив себе хорошенько рассмотреть этого типа, прятавшегося за гигантскими солнечными очками.

Определенно, Тереза Солана не преувеличивала, заявив, что обратилась к одним из самых авторитетных библиофилов страны. В мире книголюбов не так много знаменитостей, но Карлос Сарасола, вне всяких сомнений, был одной из них. Этот парень, потягивавший мартини на другом конце стола, выступал посредником в некоторых из самых громких сделок последнего десятилетия, а в его резюме значились такие достижения, как продажа перевода «Дон Кихота», найденного на одной парижской мансарде, и приобретение «Книги благой любви»[12] для Национальной библиотеки. Через его руки каждый месяц проходило больше инкунабул и первых изданий, чем я видела за всю свою жизнь. Более того, в свободное время он работал литературным агентом у некоторых авторов бестселлеров и ютуберов, желавших проявить себя в писательстве. Это хобби приносило ему миллионные прибыли, увеличивавшие его и без того внушительный банковский счет.

– Очень приятно, Грета.

Тот факт, что он знал мое имя, меня поразил. В то, что он еще и был заинтересован в знакомстве со мной, мне тоже было, мягко говоря, трудно поверить. Именно по этой причине мне стоило больших усилий, чтобы мой голос не выдал радостного возбуждения, буквально разрывавшего меня изнутри.

– Приятно с вами познакомиться, сеньор Сарасола.

Мужчина кивнул, словно говоря «еще бы ты не была рада со мной познакомиться». Я ждала, пока он предложит мне перейти на ты. Он этого не сделал, но, по крайней мере, великодушно снял солнечные очки и положил их на стол.

Первой моей мыслью было то, что его внешность была абсолютно не такой впечатляющей, как его достижения. Спина его была узкой, а торчавший живот был таким раздутым, словно он находился на восьмом месяце беременности. Ничто в его облике не выдавало того, что он был легендарным охотником за книгами, которого почитал и которому завидовал весь мир.

– Я знаю, кто ты, – сказал он. – Знаю, на кого ты работаешь, и знаю, на поиски чего ты приехала в Берлин.

– Рада, что вы так хорошо проинформированы.

– В нашем ремесле информация – это сила, дорогая. Ты со мной не согласна?

Я мгновенно залилась краской. Он сказал «наше ремесло», включив меня в ту же категорию, в которой находился сам, что показалось мне необычным. Несмотря на его заурядный и, определенно, разочаровавший меня вид, я не могла не вспоминать о том, что передо мной сейчас находится один из самых уважаемых в мире охотников за книгами. И тот факт, что он знал о моем существовании, был чем-то, что я не могла себе представить даже в своих самых смелых мечтах.

– А еще я знаю, что произошло с той миссис Стерлинг.

И куда делся Борхес? Ну, приехали.

Это замечание, которое он произнес напыщенным, притворно небрежным тоном, мгновенно уничтожило всю гордость, что я сейчас испытывала. Казалось, меня спустили с небес на землю, грубо и подло толкнув.

– У меня его нет, – ответила я.

Сарасола разразился таким громогласным хохотом, что несколько человек, сидевших за соседними столиками, сразу же бросили на него недовольные взгляды. Затем он утер своим пухлым большим пальцем слезы, которые вызвал у него этот неожиданный приступ веселья. В этот момент я заметила у него на запястье часы Hublot, которые весили не меньше пары килограммов и стоимости которых хватило бы на то, чтобы оплатить экспедицию шести человек к центру Земли.

– Знаешь, что я бы на твоем месте сделал? Подождал бы. – Румянец залил меня до кончиков ушей. Я почувствовала, как они горят от негодования и стыда. Сделав вид, что не заметил этого, Сарасола одним глотком осушил бокал. Затем мужчина поднял его, и из ниоткуда появившийся официант его забрал. – Надо подождать, пока все уляжется, – объяснил он. – Прямо сейчас этот Борхес – редкий и очень ценный экземпляр, но если он исчезнет на достаточно долгое время, то превратится во что-то легендарное. Например, лет, скажем так, на пять. Я знаю коллекционеров, которые к тому моменту будут готовы передраться за такой экземпляр.

Официант вернулся с новым мартини. Заполучив его, Сарасола торопливо сделал глоток и закрыл глаза от искреннего наслаждения.

– Надеюсь, он у тебя в надежном месте. В некоторых банках есть сейфы, куда можно было бы его спрятать, хотя, конечно, аренда у них довольно дорогая. – Он поднял взгляд, словно вдруг что-то осознал. – Если хочешь, мы можем заключить сделку. Я могу хранить экземпляр столько, сколько тебе понадобится. Мы ведь теперь друзья, нет?

– Я же вам уже сказала, что у меня его нет.

– Ах, да. А я и забыл.

Он произнес эти слова безразличным тоном, явно дававшим мне понять две вещи: что он считает, что я вру, и что он ничего не имеет против. Оставалось лишь сказать, что он в моей ситуации поступил бы точно так же.

В этот момент мой мозг связал воедино несколько мыслей, которые позволили мне прийти к ряду весьма неожиданных выводов.

Среди них был такой: Карлос Сарасола был полным подлецом. Это стало понятно и с первого взгляда, но чем больше я его слушала, тем очевиднее это становилось. И осознание того, что парень, которым вся наша гильдия восхищалась, оказался не более чем самодовольным выпендрежником, которое, казалось бы, должно было меня разочаровать, неожиданно не оказалось болезненным, а даже наоборот. В каком-то смысле мне даже стало легче, когда я узнала, что один из самых уважаемых библиофилов мира был обычным толстяком, пристрастившимся к мартини и не слушавшим никого, кроме себя самого.

– Этих книг не найти, – заверил меня он. – Я это знаю, ты это знаешь, и уверен, что в глубине души и Фритц-Брионес тоже это знает.

Он произнес это, не глядя на меня, словно понимал, что ему не нужно проверять мою реакцию на его слова, чтобы быть уверенным, что он прав.

– Не забывайте, что у него есть на это свои причины. Его мать уже, наверное, одной ногой в могиле. Сколько ей? Лет сто? – Он наморщил лоб, словно и правда пытался вычислить ее возраст. – Я понимаю, что этот человек с нетерпением ждет, что его мать в последний раз в жизни воссоединится с этими книгами. Вроде как сведет счеты со своим прошлым прежде, чем умереть. Но к сожалению, в этом ремесле сентиментальность почти всегда или мешает продаже, или заставляет повышать цены на определенные книги. – На этот раз он посмотрел прямо на меня, словно ему было принципиально узнать мое мнение по этому поводу. – В этой затее нет никакого смысла, Грета, – настаивал он. – Эта библиотека, скорее всего, сгорела во время войны. Если какой-то экземпляр и сохранился, то он наверняка затерялся в каком-нибудь богом забытом книжном магазине, и на нем нет никаких пометок или других признаков, по которым можно было бы узнать его происхождение.

Он произнес это с такой уверенностью, что мне не мог не прийти в голову второй из выводов, который уже какое-то время вертелся у меня в голове: Сарасола не слишком прислушивался к указаниям Терезы Солана и, соответственно, сеньора Фритц-Брионеса. Возможно, он и добрел до Центральной и Земельной библиотеки, чтобы поговорить с Себастьяном, но вряд ли его участие вышло бы далеко за эти рамки. Скорее всего, он, как и я, решил, что эта задача невыполнима и потребует времени и усилий, которые было бы гораздо логичнее направить в другое русло.

Но.

Этого преувеличенного, подчеркнутого «но» было бы достаточно, чтобы заставить меня насторожиться от неожиданного осознания: у такого человека, как Карлос Сарасола, наверняка были дела поважнее, чем тухнуть в Берлине и встречаться со мной.

– Спасибо за беседу, – сказала я, – но у меня есть дела.

Я было поднялась, почти готовая к тому, что Сарасола попытается меня удержать, каким-нибудь доводом, но он, казалось, даже не замечал, что я собираюсь уйти. А вот аргентинец это заметил.

Я ощутила, как он положил свою ручищу мне на плечо. Она была такой твердой, словно ее изваяли из того же материала, что Бранденбургские ворота. Не церемонясь, он толкнул меня вниз, заставив опуститься на стул. Я стиснула зубы и сжала кулаки. Ненавижу, когда ко мне прикасаются. Не выношу физического контакта ни с кем, а особенно – с типом, которого совсем не знаю.

Я ощутила, как раскалилось мое плечо, и это была не просто фигура речи. Я обернулась к этому придурку, собираясь заорать, оскорбить его, отвесить ему такой тумак, что его дурацкая шляпа улетит на противоположную сторону дороги.

Аргентинец сохранял невозмутимый вид, но, должно быть, уловил готовую захлестнуть меня ярость, потому что сделал шаг назад и направил на меня свой зонтик. Не знаю, пытался ли он меня спровоцировать или скорее велел остаться там, где я сидела. Я попыталась рассчитать силу, которую мне нужно было приложить, чтобы встать и броситься на него, не давая шанса отреагировать. Если я застану его врасплох, то мне удастся нанести ему один или два удара прежде, чем он успеет поднять тревогу.

Если у меня еще и получится вырвать у него из рук зонтик, то я воспользуюсь им, чтобы его ударить.

– Судя по тому, что мне рассказывали, ты довольно смышленая. – Сарасола произнес эти слова с неохотой. Хотя эта похвала меня и не успокоила, но заставила меня вспомнить, где я сейчас находилась и кем был тип, сидевший за столом напротив меня, разглядывая ногти, словно только что осознал, что слишком давно не делал маникюр. – Решительной – вот какой они тебя назвали, – добавил он.

Я отказывалась на него взглянуть, все еще сосредоточенная на аргентинце, смотревшем на меня с глумливой гримасой человека, которому доставляло удовольствие унижать других. Я подозревала, что этим жестом он не просто хотел удержать меня на стуле. Он хотел дать мне понять, кто здесь главный.

Мне почти показалось, что я слышу у себя в голове голос Марлы, призывающий меня успокоиться. Заставив себя сделать глубокий вдох, я снова перевела внимание на Сарасолу. На этот раз библиофил уже поднял на меня взгляд.

– Ну что ж, можешь продолжать свое расследование, – уступил он. – Никто тебе не помешает это сделать.

– Ого, спасибо, что разрешили.

Проигнорировав мой сарказм, он указал подбородком на своего приспешника:

– Ченчо даст тебе мою визитку. Позвони мне, если выяснишь что-нибудь интересное или набредешь на какой-нибудь след, который мог бы привести нас к чему-то важному. – Опустошив бокал, он снова поднял его, чтобы привлечь внимание официанта. Я наблюдала, как он это делал, в то же время пытаясь понять, чего он от меня хотел. – Воспринимай это как карьерную возможность, Грета. Я знаю, что ты переживаешь сейчас не лучшие времена. Если сделаешь все хорошо, то я поручу тебе другие, более важные дела.

Я не могла поверить своим ушам. Мне никогда и в голову не пришло бы, что кому-то вроде Карлоса Сарасолы могут понадобиться мои услуги, даже если речь идет о таком расплывчатом и абстрактном поручении, как сообщить ему, если у меня появится что-нибудь интересное.

Какого рода интересное? Интересно, что я, на его взгляд, могла найти?

– Можешь идти.

Надев солнечные очки, он снова углубился в созерцание Бранденбургских ворот, словно давая понять, что разговор окончен. Официант подтвердил это впечатление, поставив перед ним очередной бокал мартини.

Мне не понравилось, что меня выдворили подобным образом, но, учитывая, как сильно я хотела сбежать, я не стала обращать на это внимания.

Когда я поднялась, Ченчо не попытался мне помешать. Вместо этого он достал из внутреннего кармана своего плаща визитку и протянул ее мне. Он продолжал улыбаться, хотя мне с каждым разом становилось все яснее, что на самом деле это было не улыбкой. Это была гримаса, застывшая у него на лице, от которой он никак не мог избавиться, словно от плохо заживающей раны. Воспоминание о его руке, схватившей меня за плечо, было слишком травмирующим, чтобы я просто так о нем забыла. Я рывком выхватила визитку у него из пальцев.

– И не смей ко мне больше прикасаться, паршивец.

– Эй, красотка. Рано еще коготки выпускать.

Я заставила себя успокоиться, чтобы не выплеснуть на него поток оскорблений, которые мысленно приготовила какое-то время назад. Если я сейчас ввяжусь в конфликт, то будет только хуже. Вместо этого я просто повернулась к нему спиной и ушла.

Я покинула их, сохранив достоинство: по крайней мере, мне хотелось так думать. Дойдя до угла здания и в конце концов оказавшись вне поля зрения Сарасолы и его прихвостня, я наконец перестала сдерживаться и бросилась бежать, мечтая поскорее оказаться подальше от этих двух ублюдков.

19

Всего несколько минут бега хватило, чтобы понять, в какой ужасной физической форме я находилась. У меня не оставалось другого выбора, кроме как сбавить темп и чередовать бег трусцой с передышками, чтобы перевести дыхание, несмотря на желание ускориться, которое подстегивали во мне ярость и ненависть к этому Ченчо.

Я дала себе обещание: если этот урод еще раз ко мне притронется, то я сделаю так, что он об этом пожалеет.

Примерно в двухстах метрах от гостиницы я заметила небольшой книжный магазинчик, расположенный на углу старинного здания. Он был не особенно привлекательным на вид, но, даже не задумавшись об этом, я вошла внутрь.

Находясь внутри, я, делая вид, что заинтересовалась какими-то книгами, незаметно посмотрела на улицу через витрину. Я ждала, что Ченчо, одетый в этот старомодный плащ и нелепую шляпу, появится в любой момент, но прошло уже несколько минут, а аргентинец не появлялся. Я не могла смириться с тем, что он вот так просто позволил мне уйти, поэтому бродила по магазину, не сводя глаз с улицы, от стойки с новинками к карманным изданиям, а потом и к столу, заваленному уцененными книгами.

Именно там, под горой экземпляров, я нашла кое-что, показавшееся мне очень знакомым. Мое внимание привлекло название «Das Spiel des Engels», но в первую очередь – обложка и имя автора: Карлос Руис Сафон. Речь шла о немецком издании «Игры ангела».

То, что мне пришлось убегать от этого жуткого человека и я по чистой случайности наткнулась на немецкий перевод своей настольной книги, по меньшей мере меня удивило. Сложно было не воспринять это как знак, как призыв к спокойствию, исходивший от моего подсознания. Погладив обложку, я обвела пальцами рельефные буквы названия и имени автора. Я заметила, что начала успокаиваться, а мое дыхание наконец становилось ровным.

Не задумываясь над своими действиями, я взяла книгу и заплатила столько, сколько за нее просили. Мне было все равно, что она была на немецком языке, который был мне абсолютно незнаком. Судорожно вцепившись в экземпляр, я ощущала, что нахожусь в безопасном месте, где ничто и никто не сможет причинить мне вред. Снова направившись в сторону отеля, я чувствовала себя гораздо спокойнее, так что даже не потрудилась проверить, не преследовал ли меня кто-нибудь.

Разумеется, я добралась до своего номера без происшествий.

Положив книгу на прикроватную тумбочку, я услышала, как завибрировал мой телефон. Это было сообщение от Марлы.

Как там дела с Кладбищем забытых книг?

Я слишком устала, чтобы оценить ее ужасное чувство юмора. Уже начав набирать ответ, я придумала кое-что получше и позвонила ей.

– Есть что интересное? – спросила она.

Звуки родного голоса, пусть и доносившиеся с другого конца провода, меня успокаивали. Я наслаждалась этим ощущением, расхаживая по комнате и снова проводя пальцами по обложке «Das Spiel des Engels».

– Ты не поверишь, что произошло.

Я вкратце рассказала ей о встрече с Сарасолой («С настоящим?») и напряженном разговоре, который у нас состоялся («Он что, обнаглел?»). Я решила не упоминать, что этот Ченчо посчитал, что положить мне на плечо свою лапу будет хорошей идеей, потому что в таком случае Марла вполне была способна полететь в Берлин следующим же рейсом, чтобы лично надрать ему задницу.

– Вот только я не понимаю, Грета. Что именно Сарасола хочет, чтобы ты нашла?

– Мне и самой хотелось бы это знать.

– Ну ладно, ты ничего не потеряешь, если проведешь небольшое расследование. В конце концов, для этого ты туда и поехала, разве нет?

– На самом деле, когда я встретила этого парня и он отвез меня на встречу с Сарасолой, я уже подумала позвонить Фритц-Брионесу и сказать ему, что ухожу.

– Да что ты такое говоришь? Ты же только приехала!

– Судя по тому, что мне рассказали работники библиотеки, нацисты приложили немалые усилия к тому, чтобы рассредоточить книги, которые украли. Те, что принадлежали деду Фритц-Брионеса, могут быть где угодно.

– Но этот «Неряха Петер» же нашелся именно там. Это что, ни о чем не говорит? Может, в этой библиотеке находится и кто-нибудь из его собратьев.

– Ты еще не видела хранилище, Марла. Там, наверное, не меньше ста тысяч книг.

– Ну да. Но мы бывали и в переделках похуже.

На деле именно я лазила по пыльным хранилищам и складам, потому что сфера деятельности моей сестры ограничивалась тем, что она искала информацию в интернете: ей это удавалось гораздо лучше, чем мне.

– Это просто бессмысленно, – настаивала я. – К тому же у меня нет никакого списка названий, по которому я могла бы искать, и никаких зацепок по поводу того, какие именно книги коллекционировал этот человек, и…

Марла прервала меня хохотом, от которого в трубке появился резкий статический шорох.

– Не делай глупостей, сестренка. Ты ведь какое-то время назад уже собиралась позвонить Фритц-Брионесу, чтобы сообщить ему, что уходишь, но ты же не хуже меня понимаешь, что прямо сейчас абсолютно не планируешь делать этот звонок.