Разведенка

Произведение является выдумкой автора, все персонажи и события являются вымышленными и все совпадения с реальными событиями или людьми – случайны

По каким причинам женщины выходят замуж? Все, конечно, индивидуально, но все же в немалой степени это зависит от возраста самой женщины. После сорока решаются на брак, чтобы провести остаток жизни в покое и душевном тепле, а главное – не одной, в редких случаях и при особенном везении – если какой-то, тоже уставший от метаний и поисков человек, вдруг оказывается близким, родным, «своим». После тридцати – взвесив все «за» и «против», выбирают наиболее удобного и выгодного поклонника – благо пока есть из кого выбирать, ведь время неумолимо бежит вперед – тем более замуж уже пора, подруги «разобраны» и живут семейной жизнью, родственники задают неуместные и порой нетактичные вопросы «а ты когда?», к тому же ребенка нужно родить… А в двадцать? В двадцать не выходят – влетают в замужество с сияющими глазами, затуманенным разумом, на крыльях огромной сумасшедшей любви! Так произошло и у нее – в двадцать лет, не сознавая происходящего, да и сейчас смутно помня его, Люба, ошарашенная и счастливая, оказалась замужем. «Таких не бывает!..» – завороженно шептала она родным, подругам, сокурсникам. И хотелось кричать на весь мир, что она замужем за самым лучшим парнем на свете и как ей удивительно повезло. Она оказалась права – таких действительно не бывает, и он не был таким, но об этом потом, потом…

– Привет! – Весенний день был на удивление теплым, солнечным, радостным, и какое-то чувство полета, внутренней свободы ширилось и росло в Любиной душе. Она шла по залитым лучами, влажным от последнего, почти растаявшего снега улицам и ей хотелось улыбаться прохожим, да и вообще – просто улыбаться.

– Привет. – Ответил ей голос из мобильного телефона. – Ты чего такая радостная?

– Я получила свидетельство о разводе. Все, теперь мы не муж и жена. Вот, звоню тебя поздравить!

– И тебя с первым апреля. – Выдохнул Антон.

– Первое апреля? – Рассмеялась она. – Я даже и не задумывалась, какое сегодня число… Просто появился свободный день – пошла и забрала. А знаешь, что самое смешное? Помнишь, нас расписывала милейшая нарядная девушка с настолько приклеенной улыбкой, что ей трудно было говорить «дорогие брачующиеся…»

– Ну? – Невесело хмыкнул он.

– Прихожу к мировому судье – сидит его помощница – мрачнейшего вида тетка, вся в сером. Пока я узнавала про свои документы, она еще была относительно вежлива. Но когда я сказала про тебя! Всего-то спросила:

– Можно мне и для бывшего мужа получить, а то ему некогда?

Она вдруг как взъерошится вся, как зашипит:

– Нечего с бывшим мужем общаться! Пусть сам все забирает! Помогать ему еще вздумала!» Я говорю: «Да, мы нормально общаемся, дружим даже… Почему бы и нет? Тем более – ребенок общий, ему папа с мамой нужны, он не виноват, что мы не смогли ужиться…

– А она как рявкнет: «Ничего я не дам для бывшего мужа! И вообще пора начать считать, что бывший муж – не человек! Я так и считала, пока не помер!

Я, ты знаешь, дар речи потеряла… С одной стороны – ангельского вида девушка, «дорогие брачующиеся» сладким голоском и свидетельство розовое, нарядное такое, с другой – эта грымза – «Бывший муж – не человек!» и свидетельство серого цвета… Как-то сразу в полной мере ощутился развод.

– Я тебя тоже поздравляю. – Совсем погрустневшим голосом ответил Антон. – Ты же так хотела развестись.

– Я хотела жить по-человечески… счастливо! – Выпалила Люба.

– Ладно, что теперь выяснять…

– Да, действительно. Я просто позвонила сказать как факт. Давай. Еще раз тебя – с обретенной свободой.

– Нужна она мне!.. Давай, пока.

Люба сунула телефон в карман. Но день уже перестал казаться таким ярким и сияющим. Что-то защемило в сердце. Как они могли так легко и бездумно все растерять? Десять лет борьбы за любовь, за семью, за радость, за призрачное «вместе», к которому они так и не пришли… Теперь ей почти тридцать, она свободна, впереди путь, белый, как чистый лист, – рисуй, пиши на нем новую судьбу, начиная с этого дня. Девятилетний сын – добряк и умничка. И вроде бы все замечательно! Вот только без него – без того, с кем беспрестанно спорили, ругались, сходились – расходились и, наконец, развелись. Странно… она почти и не помнит, как было без него, до него, в ее девятнадцать лет…

Компания собралась большая – стол растянулся на всю террасу. Все кричали, веселились, пили, рассказывали анекдоты, хохотали. Люба неделю назад приехала из детского лагеря, где проходила студенческую практику вожатой. Она еще никак не могла привыкнуть к «своей» деревне, где проводила лето с самого раннего детства (для приезжающих на теплые месяцы москвичей и калужан она считалась дачей) – до сих пор так и хотелось вскочить в семь утра на «планерку». Но друзья отвлекали, вновь затягивая в размеренную жизнь. Сегодня приехали соседские ребята – Серега с Сашкой и с ними их друг Антон. Кажется, Люба видела его когда-то раньше… Между ней и Антоном за столом сидели двое – Серега с другого конца деревни, шестнадцатилетний темноволосый зеленоглазый парнишка с преувеличенно наивным взглядом, который помогал ему в детские годы избегать наказаний за провинности, которые с годами становились серьезнее, и Варька – Любина соседка слева, ровесница Сережи, худенькая девушка с длинными «соломенными» волосами, острым взглядом серых глаз под темными бровями вразлет и веснушками на курносом носу, ее часто обижали в семье и Люба как старшая подруга жалела и защищала девчонку. У Любы и Сереги за несколько дней ее пребывания в деревне завязался легкий флирт (до пребывания в лагере она считала недопустимым, если парень младше даже на год, но многочисленные влюбленности подростков в вожатых и даже редкие – наоборот показали, что 2-3 года – не такая уж и большая разница в возрасте). Правда, большего девушке от этого легкомысленного паренька не было нужно – ну, заходил к ней в гости этот несерьезный подросший ребенок, общались, даже пару раз от скуки, так как все неожиданно разъехались в города, ходили вместе в совхоз на дискотеку, ну и что в общем… Сейчас же Варька активно претендовала на Сережино внимание – краем взгляда Люба видела, как младшая подружка под столом положила руку на Серегино колено. С одной стороны, царапнуло неприятно, а с другой – ну зачем он ей, юный, подросший только в этом году из привычного упитанного невысокого паренька, только начинающий оперяться. Девушки рано взрослеют, и Любе уже хотелось отношений всерьез и надолго. А Варька… ну, чему удивляться, она всегда стремилась доказать им с Катериной, что она лучше, востребованнее, и кого-то у них увести парня, но как-то не получалось.

Катька – соседка Любы справа, эффектная темноволосая, фигуристая, с ямочками на щеках, старше Любы на пять лет, появилась здесь относительно недавно – пять лет назад. Ее мама, тетя Таня, купила дом в этой деревне, так как по соседству уже обживались две ее лучшие подруги с семьями, и, конечно, привезла с собой взрослых детей: худенького высокого восемнадцатилетнего Петьку с вьющимися темно-золотистыми волосами, задорным чубчиком на лбу и родинкой на почти всегда улыбающимися губами, и Катю, старше брата на 2 года, с мужем Денисом – невысоким, лысеватым, молчаливым, но при том мастером на все руки, и их двумя детьми, четырехлетним очаровательным светловолосым Никитой, которого здесь уже успела испугать собака, отчего он начал косить глазами к носу, что впрочем смотрелось очень мило и даже гармонировало с его худенькой фигуркой и тонким голоском, и пепельно-белокурой трехлетней Алей, этаким ангелочком с большими серыми глазами, которая очень любила петь нежным голоском, очень смешно картавя, и плакать громогласно на всю деревню по несколько раз в день (первые разы Люба на эти поистине дикие крики бежала к соседям, но потом выяснилось, что Саша плачет так из-за всего и постоянно, и все просто привыкли). С появлением многочисленного семейства соседей тихая полузаброшенная деревня ожила.

Почему Варя так стремилась забрать себе юношей, у которых возникала туманная дымка возможного будущего с ее подругами, оставалось загадкой. Возможно это объясняется во-первых, тем, что пару лет назад всем троим был очень симпатичен местный «первый парень» из совхоза, который часто наведывался к ним то на тракторе, то на мотоцикле, то на лошади, а потом выяснилось, что причиной столь частых посещений была Люба, а во-вторых тем, что в прошлом году Варюха отчаянно увлеклась приехавшим из Москвы погостить, чтобы забыть тяжелое расставание с девушкой, Петиным другом, высоким и обаятельным Лешей, которому темные густые взьерошенные волосы вкупе с очками придавали весело-бесшабашный вид. Роман между Катериной и Алексеем вспыхнули так внезапно, как и все отношения, озарившие данную деревню. Поистине это место было окутано ореолом особой романтичности, даже люди, считавшие себя закоренелыми циниками, оттаивали и влюблялись, находясь в этом нетронутом уголке дикой природы. Местные рассказывали, что еще давно, когда это было большое село, в котором кипела жизнь, где-то неподалеку, на их краю деревни, мужчина жил в семье, а в соседнем доме у него была еще одна любимая женщина и двое детей. Поговаривали также, что немцы стояли в селе добрые и местные девушки и молоденькие солдаты влюблялись друг в друга. Этакое средоточие любви, затерянное среди полей и лесов… Вот и Катя с другом брата не заметили, как их закружил водоворот влюбленности. К тому же в Москве они жили поблизости и ничего не мешало им общаться там. Правда, узнавший правду муж как-то пришел к пареньку с друзьями, требуя отказаться, грозя убить.

– Убивайте. Не откажусь от нее. – Твердо произнес парень.

Катя подала на развод, ее брак уже трещал по швам, но она старалась этого не замечать. Теперь они с бывшим мужем приезжали сюда по отдельности, чтобы находиться с детьми.

Предыдущую неделю Катерина тосковала дома, почти не выходя, лежа на кровати и глядя на фотографию любимого, сделанную в подъезде.

– Пойдем куда-нибудь, ну, хоть у меня посидишь. Мелкие твои целыми днями по деревне бегают, а ты лежишь вздыхаешь.

– Я скучаю. – Вздохнула Катя, поджав пухлые губы, отчего на чеках обозначились глубокие ямочки. – Как он там? Работает наверное…

Мобильных не было! Чтобы позвонить, необходимо было поехать в город за 30 километров на автобусе, который ходит дважды в день, и до остановки которого пешком идти семь, если через лес – то пять. Спасибо человеку, чей талант дал нам возможность быть на связи, тому, кто изобрел мобильную связь!

– Пойдем хотя бы на улицу. – Предложила Люба. – На лавочке посидим.

Катя нехотя поставила фотографию на тумбочку. – Хорошо, давай.

Они вышли и присели на лавочку перед домом.

– Как он там? Когда я его теперь увижу?

Все, конечно, относились скептически к их отношениям: и Лешина мать, потому что девушка старше, с двумя детьми, в браке; соседи и здесь, и в Москве, косились, перешептывались, Катина мама, как всегда, тактично молчала… Но влюбленным было все равно.

Девушки сидели на лавочке, солнце по-доброму, ласково грело июльскими лучами, по голубому небу весело бежали редкие облачка, сад был наполнен сладким ароматом цветов. Но Катю не радовало ничего – она грустно смотрела на калитку в конце короткой дорожки до забора, спрятавшуюся в густых кустах сирени, и словно ждала – а вдруг.

– Пойдем домой. – Наконец сказала она. – Здесь мне еще грустнее, да и жарко. Девчонки встали и уже сделали пару шагов к террасе, как вдруг калитка звонко хлопнула – между кустов сирени на дорожке стоял он – в белой футболке, взъерошенный, в очках, с рюкзаком.

– Лелик! – Не поверила своим глазам Катя.

Он развел руками и улыбнулся:

– Я соскучился…

Катя шагнула к нему, он – к ней, она положила ему голову на плечо, он крепко ее обнял, так они и застыли в этой позе, олицетворяющей чистое и настоящее чувство… Люба тихонько попятилась и сквозь проход через малину ушла к себе – здесь она была лишней.

Леша остался – теперь они с Катей сидели за столом напротив Любы, весело болтали, смеялись. Внезапно Варя и Сережа встали и направились к двери. Этим вечером они уже не вернулись. «Ну хоть кого-то увела» – мысленно рассмеялась Люба. Теперь она оказалась рядом с Антоном. И если до этого он перегибался через сидящих между ними, чтобы что-то сказать Любе, то теперь они могли общаться свободно. Он рассказывал ей смешные истории, улыбался, и даже когда у него было спокойное выражение лица – все равно как будто мило посмеивался, так казалось из-за его необычной формы губ с продолговатыми ямочками в уголках, направленными чуть вверх. А глаза – огромные, темно-карие с удивительно длинными черными ресницами…

Все пришло само собой – через неделю волна сумасшедшей влюбленности накрыла их обоих с головой. А много ли им было надо? Ему – восемнадцать, ей – девятнадцать, доверчивые, светлые, открытые миру, друг другу, любви, не связанные ничем… Это была радость – искрящаяся, добрая. Люба впервые в жизни узнала, что такое – плакать по ночам от безмерного, хлещущего через край души счастья! Кроме того, Антон умудрился очаровать не только саму девушку, но и все ее окружение – помогал у себя на участке, так что Оля, мама его друзей, нарадоваться не могла и хвалила работящего парня, а заметив их чувство с Любой, вскользь намекала девушке, как той повезло; таскал огромные ящики в подмогу Вариным родным, те только восхищенно качали головами – молодой, худенький, а настоящий мужик, подарок да и только; приезжавшим на выходные близким друзьям Любиной семьи – дяде Вите и тете Лене, жившим в доме под липками, следующем за Катерининым, старался угодить особенно, ведь они, будучи в теплых, можно сказать – почти родственных, отношениях (вечера выходных – сообща, поездки – совместные, постоянные общение, взаимопомощь, поддержка и в Москве тоже), имели сильное влияние на девушку и ее маму. Дядя Витя, правда, человек редкостного интеллекта, цитирующий классиков на разных языках и, конечно, как мудрый мужчина, видящий гораздо больше, чем ему хотели показать, относился к парню скептически – «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…» – сказал он поначалу, узнав об этих отношениях. Но потом Люба с Антоном обкосили бурьян за их участком, парнишка часто приходил с предложениями помочь и старался быть на подхвате. Так как они считались парой, Люба брала его на субботние шашлыки к дяде Вите и тете Лене, и тот старался поразить всех, приготовив что-то особенное к столу, к примеру, жареной картошечки с грибами – надо отдать должное, парень, недавно окончивший кулинарный колледж, готовить любил и умел. Тут задумался даже прозорливый дядя Витя – может, и правда, Антошка – человек хороший и любит так сильно. Сам Виктор в далекой юности лазил в окно к любимой по водосточной трубе и настолько покорил ее своим напором, что отвоевал у генерала, которого прочили красавице Елене в мужья. Зато прожили всю жизнь вместе и, что удивительно, – в любви.

Со всех сторон на Любу сыпались восхищенные фразы: «Такой парень!», «Не парень, а золото!». А много ли ей нужно было подтверждений и доказательств юной девушке, и без того уже влюбленной?

И словно само провидение знаком свыше сначала заставило ее задуматься, а потом словно благословило их… Однажды Антон пришел улыбающийся, таинственный, и, стоя у крыльца, глядя снизу вверх, прошептал с хитрецой:

– Дай руку. – И протянул ей зажатый пальцами вниз кулак.

Люба шагнула к нему и протянула раскрытую ладонь, а потом, подумав – а вдруг он ради шутки принес ей жука или паука, испуганно отдернула руку. Может же! Шутки у парнишек из их компании иногда были еще совершенно детскими…

Что-то, блеснув, упало вниз, Антон наклонился и, глянув на нее с обидой и горечью, выбежал из калитки прочь.

Через час он вернулся крайне расстроенным и потерянным, посмотрел вниз, по ноги и вздохнул.

– Что? – Спросила она, успев за это время порядком испереживаться.

– Там было кольцо! То есть перстень с камушком! Серебряный. Я хотел тебе подарить! А ты руку убрала.

– Перстень?

–Да, маленький, красивый.

– И куда он делся?

– Выпал. Я его поднял, сунул в карман штанов, психанул, что ты не оценила, ушел… Пошел бродить на поле и думать. Долго ходил… А потом пошарил в кармане – а колечка там нет, оказалась дырка, и оно через нее проскользнуло видимо…

Люба слушала, широко раскрыв глаза, – теперь и ей было невероятно обидно.

– Обязательно психануть нужно было?! – Выпалила она и, наклонившись, внимательно осмотрела траву у террасы, а потом побежала на поле, пока не стемнело. То поле в направлении речки, куда ходил грустить парень, протянулось вдоль деревни. До реки от дома, в котором жил Антон, находящегося на противоположной, ближайшей в ту сторону, линии построек, было примерно полкилометра. Люба ходила поперек поля, начав с самого края, рядом медленно шагал крайне удрученный Антон. Кольца не было. Отчасти виноваты были оба и даже извинились друг перед другом, но перстенек не находился. Уже начало темнеть, когда они ушли с поля. «Если потерялся, то и нам не судьба быть вместе» – грустно расценила этот знак девушка.

Потом она, конечно, забыла об этой своей мысли. Все-таки Антон, так быстро ворвавшийся в ее жизнь, очень много для нее значил, умудрившись стать близким почти мгновенно. Выросшей без рано ушедшего отца, с постоянно работающими взрослыми, ей еще с тех давних пор очень хотелось тепла, определенности, душевной нераздельности с человеком – чтоб и любовь, и дружба вместе.

В розовой дымке нахлынувшего счастья она не замечала, что парень переигрывает… Видимо Антону хотелось обострить чувства девушки, и в эту прекрасную безмятежность радость он понемногу подсыпал перчинки сомнения и тревоги. Однажды в пятницу вечером он зашел к ней домой, сел на углу кровати, проникновенно вздохнул:

– Завтра приезжает мать Сереги с Сашкой. Нас заберут в Калугу. Насовсем. И мы с тобой больше не увидимся…

Люба не спала ночь, писала стихи, не в силах представить, как она сможет теперь жить без него, а на следующий день он появился как ни в чем не бывало, словно и не было вчерашнего разговора. На следующие выходные повторилось то же самое – «я уезжаю навсегда», вздох, влажный взгляд. Люба поджала губы, пытаясь скрыть улыбку. Когда в третьи выходные Антон проделал ту же шутку, Люба, опустив смеющийся взгляд, тоже тяжело вздохнула:

– Приехал мой дядя… ведь уже август… он заберет нас всех завтра в Москву… я уезжаю навсегда…

Антон вскинул на нее испуганный взгляд больших черных глаз. Люба не лгала – дядя, и правда, приехал, чтобы увезти в город и бабушку, и ее. Но днем был серьезный разговор.

– Я не поеду! – твердо сказала она дяде. – Я люблю его и хочу остаться. До института еще три недели. Мне нечего делать в Москве.

– Мы не оставим тебя тут одну! – был ответ.

– Мне девятнадцать лет, я уже большая девочка и имею право выбора!

– Тебя в мешок посадить что ли и насильно увезти?

– Сажайте – вырвусь! Я не по-е-ду! – В принципиальных вопросах добрая м довольно мягкая Люба проявляла поразительное упорство.

– Ты что в Москве не можешь найти себе, с кем любовь покрутить?

– Мне не надо в Москве. Мне не нужен другой. Я хочу быть с ним! Дядя посмотрел в ее решительные, колючие глаза и махнул рукой:

– Ладно, оставайся.

Люба улыбнулась и вздохнула – полдела было сделано, теперь оставалось проучить одного человека…

Он дружно носили в машину вещи, соседские дети крутились под ногами.

– Ой! – Неожиданно воскликнула Аля. – Колечко. Какое красивое!

– Покажи. – Остановилась Люба. И, не видевшая его прежде, девушка сразу узнала перстенек всей силой женского чутья. – Это то самое, которое мне Антон подарил, а я потеряла.

– А я хотела себе взять. – Вздохнула Алька.

– У тебя пальчики еще маленькие. – Нашлась девушка. – Вырастешь – тебе тоже любимый парень подарит.

Теперь на Любином тонком безымянном пальце красовался узкий серебряный перстенек, в центре которого, словно бутон, обрамленный лепестками, красовался небольшой фианит.

Наконец, все собрались, загрузили машину, сели: дядя, бабушка, Люба, Варька, которая вызвалась ее проводить до совхозной деревни, где ей теперь очень нравился один невысокий веселый парнишка и к которому она намеревалась зайти, и белый кот Катанька (названный еще папой в честь легендарного комиссара из итальянского сериала). Антон стоял у машины растерянный, с опущенными плечами, изредка поднимая от земли очень длинные густые ресницы. Люба подошла, чмокнула его, помахала рукой. Машина тронулась. Обернувшаяся Люба долго смотрела на одинокую фигуру, с тоскливым видом смотревшую вслед… Теперь она уехала «насовсем». За поворотом они с Варькой расхохотались. В совхозной деревне девчонки быстро выскочили из машины и радостно, почувствовав опьяняющий дух свободы, побежали к подругам, где и провели весь день. Обратно возвращались уже в сумерках, пешком – так, чтобы никто не заметил. Варька сразу направилась к ребятам.

– Я замок не буду снимать, зайду через заднюю террасу. Свет тоже зажигать не буду. Перекушу – и к вам. Только не выдай меня!.. – прошептала Люба.

Варька, усмехнувшись, кивнула. Через полчаса Люба стояла на пороге у друзей. Тихонько постучала. Дверь открылась – на пороге стоял Антон. Он побледнел и отшатнулся, а потом кинулся к ней, прижался, как ребенок, зашептал что-то невразумительное… Все молчали, наблюдая. На следующий день его друзья – Серега и Сашка уехали в Калугу. Антон остался. Теперь они были вдвоем и счастье захлестывало их с головой.

Потом Люба все же уехала учиться, но и в Москве бредила им, думала, писала письма. И он писал – признания, стихи. Однажды, когда Люба лежала в больнице, Катькина мама, тетя Таня, передала ей конверт от Антона. Письма тогда были бумажные – длинные, красивые, с рисунками, рифмами и песнями, засушенными цветами между страничек, и на нескольких листках нужно было уместить все события и свои чувства… Люба перечитывала и вздыхала – Антон оставался в деревне сторожить картошку, когда его заберут в город – неизвестно. В мае он потерял отца, с матерью не общался, колледж окончил – сам себе хозяин и сам себе семья.

Потом, когда завершился сезон и Антон вновь оказался в Калуге, то начал приезжать к ней в Москву – каждые выходные. Даже живя в разных городах, они не разлучались – Антон был рядом, он не отпускал ее, окружил собой, не позволял даже подумать о чем-то или ком-то другом. Он строился посменно в пельменный цех, но однажды, уже зимой, приехал расстроенный, сказал, что его уволили за драку с начальником. Люба, растерявшись, позвонила Кате – в Москве они тоже постоянно общались и доужили. В тот же день для Антона была найдена работа на фирме добродушной тети Тани. Больше он не уезжал. Семейная жизнь началась как-то сама собой, ее никто не планировал, даже не ожидал. Но в восемнадцать – девятнадцать лет, вдобавок при наличии влюбленности и страсти, при отсутствии четко сложившихся стереотипов, которые мешают наладить личные отношения людям более старшего возраста, все складывалось естественно, как само собой разумеющееся. Бурные ссоры, страстные примирения, эйфория сумасшедшей нежности… Люба даже не замечала, что ее чувства в разы сильнее.

И сейчас у идущей по погрустневшей улице Любы вновь всплыли воспоминания, всколыхнулись те чувства, овевавшие счастьем их первый совместный год. В глазах предательски защипало. Она остановилась.

– Послушай! – Мысленно выкрикнула она себе. – Ты не помнишь, как он на следующий день после росписи превратился в резкого и хамоватого парня? Ты забыла, что когда пришли с ним разбираться местные, деревенские, во главе с Женькой, который не мог поверить, что ты вышла замуж за другого, хоть и не встречались давно, ты, уже беременная, глупая соплячка, закрывала его собой! Ты, а не он – спасал тебя и ребенка! И благо, когда по ошибке ударили тебя и ты закричала «Живот!», нападавшие поняли, что ты ждешь ребенка, и ушли. А потом… сколько ты плакала, нуждаясь в поддержке, а от тебя отмахивались, называя «слоном» (удивительно – почему беременные жены так раздражают мужчин?). А как он сокрушался, что ты на год старше и когда ему будет только 39, тебе исполнится целых сорок? Это ему таджик на работе сказал. А когда первую машину угоняли, ты рванула к двери: «Пойдем!», а он сказал: «Иди, а я не побегу». А Наташу? Как он влюбился, когда у тебя был грудничок на руках и сначала – выпускной курс универа, а потом работа посменно с мамой, потому что денег постоянно не хватало. И похабные сообщения от этой Наташи, которын он тнбе для чего-то зачитывал… А как однажды утром, он разбудил утром и начал что-то выговаривать, уходя на работу (даже непонятно, зачем растолкал – ты и так разрывалась между работой и домом с малышом и без стиральной машинки), стал говорить, какая Наташа замечательная, а ты… А ты – в этот момент поняла, что больше его не любишь, словно выключатель щелкнул в душе. Да, глупенькая, ты прожила с ним еще довольно долго, пытаясь сохранить сыну видимость полной семьи. И что? Твоя молодость, проведенная не с тем человеком, две попытки уйти и увенчавшиеся старания Антона вернуть тебя «Я без тебя, как одинокий орел на вершине горы», «Я как одинокое облако, плывущее по бескрайнему небу», а ты добрая, доверчивая… И что ты получила теперь? – Люба стояла посреди улицы, и перед глазами мелькали те картинки прошлого, которые и привели к разводу. Слезы уже высохли, она смотрела вдаль, будто видя перед собой не дома и дорогу, а свой ошибочный путь. – Ты всегда расстраивалась, когда подружки в выходные гуляют с детьми вместе с мужьями, а твой находил отговорки и, бродя с ребенком одна, ты наблюдала за отцами других детей – какими они могут быть заботливыми и любящими… А вы оставались одни, без отца и мужчины, который был так нужен вам. Вот объективно, посуди сама, – продолжала размышлять она, – парень из комнаты в общаге в провинциальном городе. А тут москвичка. Суперприз, если объективно. Вот если б тебе так? Если б мне так… – ответила своим мыслям Люба, я бы была благодарна и ценила, даже если бы не любила. Но – мне не нужно было от него благодарности, достаточно хорошего отношения ко мне, семье, любви к нашему ребенку. Я просто хотела счастья – обычного, человеческого, женского. Ведь я выходила замуж навсегда! – И, вдохнув свежего апрельского воздуха, она шагнула вперед, словно переступив сейчас и через неудавшийся брак, который она столько лет боялась оборвать, и через развод – даже если многие потом будут корить за него, бередя душу. Не все люди имеют чувство такта, к сожалению… А сейчас молодая красивая девушка с белокурыми кудрями на плечах просто шла, щуря большие карие глаза от яркого солнца, и вновь улыбалась.

Время после развода полетело незаметно. Люба ушла с головой в работу, а еще больше – в школьную жизнь сына, заканчивающего первый класс. Учеба давалась нелегко – в первую очередь потому, что сын не хотел идти в школу. Некоторые дети живут по принципу «как родители скажут», хотя таких все меньше в новых поколениях. И ее Богдан, конечно не из таких. У сына с младенчества проявлялся твердый мужской характер – еще до переезда к бабушке после смерти деда, на старой квартире в «хрущевке» соседка удивленно смеялась: «У нас подъезде несколько грудничков. Почему слышно только твоего?». Он не плакал, а требовал, настаивал на своем, придерживался определенного мнения с самого детства и старался не делать то, что ему претило. И в то же время он думал серьезнее и воспринимал все глубже, чем большинство его сверстников. К тому же – наверное это была их общая черта характера – первое отношение к человеку было доброе и доверительное, а потом исходя из поступков – взаимное. Есть люди, которые считают добро слабостью и пользуются по мере сил, есть те, которые вообще не лезут в дебри размышлений и относятся проще… Таким наверное живется легче, им можно даже по-доброму позавидовать. Но они вдвоем были не из таких.

Сколько раз Люба вспоминала, как ее Богдан вечером 31 августа накануне утренней линейки, открывавшей двери в школьную жизнь, долго не мог уснуть – вспоминал, как было хорошо в садике, волновался, что ждет его в школе. Люба, смеясь, успокаивала впечатлительного мальчишку:

– Так же и будет хорошо. Новые друзья и учительница хорошая.

Молодая и эффектная учительница, и правда, столько раз говорила о том, какой у нее опыт и как замечательно она ладит с детьми… Но Богдан словно почувствовал заранее и был прав в своих беспокойствах – его она невзлюбила с первого взгляда, то ли за некоторую мальчишескую расхлябанность, то ли за привычку витать в облаках.

Школьный психолог, вызвавшая к себе немного напуганную Любу, с улыбкой успокоила растерянную мать:

– Знаете, у нас в институте был преподаватель – волосы торчком, галстук на спине. Но какой умнейший и творческий человек! Ему просто не до этих мелочей. Вот и у Вас ребенок такой же – одухотворенный, интересный, но он не постоянно внимателен на уроках, а часто пребывает в своих мыслях и мечтах.

Учительница же на высказывание Любы, что сын замкнулся, резко ответила:

– Вы совершенно не знаете своего ребенка! Он абсолютно не общительный, дикий, весь в себе.

Хорошо, что этот разговор слышала мама девочки, с которой Богданчик был в детском саду, она тут же вступила в спор:

– Моя Лена тоже говорит, что Богдан сам на себя не похож стал. В садике всегда был веселый, радостный, а теперь ходит мрачный, понурый, ни с кем не разговаривает.

Учительница только пожала плечами. Позже, правда, она говорила Любе, что та была права, что Богдан – и правда, открытый, добрый, веселый. Люба только усмехнулась уголками губ. Но было уже поздно. Нелюбовь к ее ребенку крепко проросла в сердце учительницы. Участие Любы в жизни класса, в родительском комитете – уже ничем не могло помочь. И сейчас, после развода, главным для матери было поддержать сына, подбодрить его, ведь в школу он шел, как на каторгу, точно зная, что ничего хорошего его там ожидать не может. По мере нахождения в родительском комитете и общения с учительницей Люба начала понимать, какую ошибку она совершила, записав сына в класс этой рекламирующей себя дамы…У Любы тоже было педагогическое образование, но преподавать она не хотела, потому что искренне считала, что учителя и врачи – это профессии, в которые приходят по призванию, и лучше не работать по этим специальностям, чем делать это плохо, без любви. Учителя, если вы равнодушны к детям, а тем более – если они вас раздражают и злят, зачем вы идете в школу? Можно прекрасно перебирать бумажки в офисе за такую же зарплату и ненавидеть взрослых коллег, а не детей, лишь открывающих для себя этот мир. Если уж так хочется кого-то ненавидеть…

Однажды Оксана Вадимовна вызвала Любу по какому-то организационному вопросу как члена родительского комитета. Другие активные мамы из совета класса уже спешно переводили от нее детей в другие школы, и комитет заметно поредел, заниматься делами класса становилось некому. После нескольких фраз по сути дела учительница неожиданно всплеснула руками:

– Любовь Юрьевна, Вы только посмотрите на эти шторы!

Девушка огляделась – органза цвета пыльной розы смотрелась очень красиво и придавала классу особую стильность.

– Прекрасные шторы. Очень подходят сюда.

– Неужели Вы не видите! Я попросила одну из родительниц их постирать, а она их плохо прогладила! – С искренним отчаянием воскликнула учительница.

Люба еще раз посмотрела на шторы – гладкие, ровные, очень нарядные и, удивленно подняв бровь, – на учительницу, горестно закатившую глаза.

Разговор продолжился, но минут через двадцать Оксана Вадимовна, бросив взгляд в сторону окна, вновь заломила руки:

– Нет! Я не могу видеть эти шторы!

Люба смотрела на нее прямо и внимательно, с долей ужаса – теперь она понимала, за что учительница, которую выводят из себя не видимые глазу шероховатости на гладкой органзе, не любит ее сына… Но переходить было некуда – забирала в основном бабушка, а остальные школы были намного дальше. Оставалось бороться.

Впрочем появилась еще одна причина, по которой Любины ноги сами шли в школу – там было несколько кружков, чтобы занять детей после занятий, одним из них был вокально-театральный. А Богдан с детства тянулся к музыке. Еще будучи пятилетним, он настоял, чтобы его отдали в музыкальную школу, правда, тогда учеба продлилась всего лишь несколько месяцев. Теперь же жизнь просто преподнесла вокальные занятия на блюдечке – прямо в школе, после учебы. Когда Люба впервые увидела учителя пения, она дома рассмеялась, впрочем, не скрывая восхищения: «Тарзан какой-то!». Высокий, подтянутый, с волевым и одухотворенным творческим лицом, с горящими глазами, волнами длинных, черных, кудрявых волос, стремительный и быстрый, в общении он оказался спокойным, вежливым и удивительно милым. Люба, еще заполняя документы на посещение кружка, невольно скользнула глазами по правой руке учителя, сидевшего напротив. Зная по себе эту боль от измены любимого человека, и неважно – моральной или физической, и помня историю с Наташей, подкосившую, а по сути и разрушившую ее брак, – она считала запретной и невозможной для себя связь с женатым человеком, поэтому, чтобы упростить ситуацию, просто не воспринимала женатых как мужчин. Кольцо было. Люба опустила глаза. Он что-то говорил, объяснял, глядя на нее, словно пытаясь удержать. В ее глазах уже была свобода, и, возможно, – поиск своего человека (тогда, прошлой осенью, она уже находилась в стадии развода). Это ощущение жило в ее душе и, быть может, витало в воздухе вокруг. Наверное, люди это чувствовали. У счастливых – один взгляд, у несчастных – другой, у свободных – третий. Поза, глаза, манера говорить незаметно выдают о человеке больше, чем он сам хочет показать. Любе было невесело остаться одной, но в ее душе зажглась надежда на счастье. Супружество, полное скандалов, потерянной тоски и безысходности, отошло назад, в прошлое, о нем вспоминать не хотелось. Наверное, всегда человек, избавившись от чего-то тяготившего его, начинает часто и глубоко вдыхать жизнь полной грудью – словно до этого долгое время не дышал. Вот и у Любы сейчас было лишь ощущение тумана в голове от переизбытка живительного кислорода, которого ей так не хватало десять лет, и чувство свободного полета – и это, конечно, отражалось в глазах. Видимо, Олег Игоревич, учитель вокала, ощутил это веяние, он смотрел пристально, не отрываясь и, не замолкая ни на секунду, горячо и увлекательно рассказывал о чем-то. Люба слушала вполуха – ей хотелось поскорее убежать от его внимательного взгляда – она понимала – искра мелькнула, и ничего с этим сделать уже нельзя, она пробежала сама, без ее, Любиной, воли, оставалось только – скорее исчезнуть, оборвать и не думать. Выйдя на порог школы, она вздохнула с облегчением – ребенка можно приводить к школьному порогу и не встречаться с учителем. Она отмахнулась сама от себя – какая ерунда лезет к ней в голову. Во-первых, маленьких нужно провожать в здание и видеть, что малыш прошел турникет рядом с охранником, а во-вторых, она понимала, что обманывает себя, думая, что, минимизируя общение, сможет избежать того, чего быть не должно. Ведь иногда смотришь на человека, встречаются взгляды, идет беседа и ты понимаешь – это твой человек, что-то внутри тебя понимает какую-то духовную связь, вмиг установившуюся с этим незнакомцем. Это очень редкое чувство. От него очень трудно избавиться. И оно, как правило, взаимно.

Люба решила стараться не видеться с учителем музыки. Занятия начались в октябре, она еще не была разведена, и полгода у нее успешно получалось встречаться с ним изредка, мельком – общие фразы, вопросы по учебе и снова этот его пристальный взгляд. А весной он вызвал ее сам. Краснея и смущаясь, как мальчишка, этот волевой и сильный мужчина, эмоционально жестикулируя, говорил какие-то общие, ненужные вещи – то, ради чего не приглашают родителей в школу. Они стояли в коридоре, другие учителя удивленно оборачивались на Олега, в каком-то эмоциональном запале рассказывавшего что-то маме своего ученика. Люба тоже смутилась – она не понимала, зачем она здесь, что пытаются до нее донести этими пространными разговорами. Он не сводил с нее глаз, не замечая проходящих учителей. Люба понимала и не хотела верить в то, что вызвали ее – просто так, чтобы увидеть. Ей было не по себе, он ей нравился, она восхищалась его недюжинным талантом. Ей было страшно. Она боялась пропасть. Увлечься женатым человеком. Этого нельзя было допустить.... В какой-то миг, активно жестикулируя, он махнул правой рукой на уровне Любиного лица. Кольца не было. Она на миг опустила взгляд, проследив за его рукой, чтобы удостовериться. Это было точно – кольца не было! Расстался? Развелся? Да, какая ей разница! Главное – что он сво-бо-ден! И Люба подняла на него вспыхнувший, просиявший взгляд. Она искала семью, искала понимание и искренне ждала человека, который полюбит ее сына. Полюбит, защитит, научит. Это было даже важнее, чем найти мужчину для себя. Богдан обожал Олега Игоревича, летел на музыкальные занятия. А Олег, в свою очередь, очень тепло и внимательно относился к мальчику. Он стал ему старшим другом, наставником. Был период, когда вся группа разболелась, и Богдан ходил на занятия один. И вот, когда после занятий Олег за руку выводил Богдана в школьный холл, у Любы где-то внутри появлялось щемящее чувство – вот бы… если бы… Она вспомнила об этом сейчас, когда он смущенно улыбался рядом. Вспомнила и посмотрела благодарно. Теперь темы хватались одна за другую – они просто болтали в школьном коридоре, прощаясь, снова говоря, и не в силах расстаться.

И словно водоворот закружил, потянул в какую-то сладкую пучину надежды. Люба вдруг осознала, насколько в течение десяти лет скандалов и ругани по мелочам ей не хватало простого тепла, уюта, ощущения крепкого плеча рядом. И насколько сильно – каждой клеточкой тела хотелось только одного – чувствовать себя любимой, защищенной и этого обычного понимания, что ты не одна, что ты с кем-то вместе. И все это накопившееся годами одиночество светлой надеждой на счастье обратилось на Олега. С его стороны – начались сообщения и вроде бы официальные, но по сути беспричинные звонки. Они говорили обо всем – о музыке, литературе, кошках. Встречаясь в холле школы, словно привязанные, не могли расстаться – говорили и говорили, не сводя друг с друга восхищенных глаз… Это длилось уже около двух месяцев, тяга друг к другу, привязанность, потаенная страсть нарастали. И все же… Любу беспрестанно мучил вопрос – почему он не идет дальше, почему не предложит, к примеру, встретиться, прогуляться, да что угодно? Стесняется? Ведь он взрослый, смелый, сильный молодой мужчина – ему далеко не восемнадцать, чтобы бояться сделать первый шаг. Тем более – он же видит взаимность в ее сияющих глазах. Люба не могла словами описать то чувство, что испытывала к нему – это была смесь восхищения его талантом, радость, вера, тепло на душе, когда она видела их вместе – с ее сыном, идущих вдвоем по коридору. Она представляла, засыпая, как Олег заходит на кухню в домашней одежде, как они играют втроем в комнате. Забавно – у каждого человека свой идеал счастья – счастливой работы, счастливой семьи, своя картинка. И если кто-то в реальной жизни воссоздаст для него эту картинку, то получит этого человека полностью, счастливого, благодарного. Жаль, что мало кто, даже годами живя вместе, интересуется этим эталоном счастья для своей половины, а тем более – старается воплотить его в жизнь… А, глядишь, если бы нас больше интересовали мечты наших дорогих людей, мир был бы добрее, женщины нежнее, мужчины сильнее, разводов было бы меньше, а детям не приходилось бы разрываться между мамой и папой… В идеале, конечно, но все же… Так вот, и у Любы, конечно, была такая картинка – она, Богданчик и он – неважно, кто он, главное, чтобы любящий и любимый – сидят на ковре диване и играют – лучше в настольную игру, хотя это не принципиально, – и смеются. У Любы перехватывало дыхание от восторга, когда она представляла это. Для нее такова была картина семейной идиллии. И, конечно, когда кто-то был симпатичен, она впихивала этого человека в этот образ «смеющегося его на ковре». И если могла представить, увидеть их втроем, увлекалась еще сильнее. Теперь она примерила этот образ на Олега. И Олег вписался в ее идеальную семью, как никто раньше. Да просто ей, как и любой женщине, хотелось обыкновенного уютного счастья. Но он ничего не предлагал. Казалось – вот, только руку протяни, – вот он, вот их совместная головокружительная радость. Что-то мешало? Но что?

Выяснилось все неожиданно быстро – как снег на голову. На вечер было назначено собрание перед завтрашним отчетным концертом, к которому музыкальная группа готовилась целый год. Был май, пахло распустившейся зеленью, вечер был влажен и чист. Люба спешила на собрание после работы – в узком серебристом платье, на шпильках, воодушевленная и счастливая, – она бежала к нему. Она немного опоздала и прошептала с извиняющейся улыбкой, скромно потупив, а затем снова подняв на него взгляд: «Здравствуйте. Извините. Пожалуйста». Он кивнул, глядя на нее, не отрываясь, но что-то странное, непривычное, было в его глазах – как будто тоска какая-то… Люба отмахнулась от этой мысли – показалось, присела, внимательно слушая. Он говорил для всех присутствующих, иногда бросая взгляд на нее:

– Дети потрудились на славу. Мы можем гордиться тем, чего мы достигли. И завтра мы покажем вам, родителям, и всей школе, результаты нашего труда в течение года. – Он улыбался, но как-то через силу. – Только… хочу предупредить – завтрашний концерт может быть перенесен. В этом случае я сообщу вам заранее… – Он глубоко вздохнул и произнес максимально ровно, – У меня жена сегодня – завтра должна родить.

Любе показалось, что на нее вылили ушат кипятка. Просто так – сидела, никого не трогала, зачем-то прошли мимо и вылили ей на голову… Она чувствовала только одно – как вспыхнули и, не утихая, горят щеки. «За что, Олег?» – Она, не отрываясь от него взглядом, мысленно разговаривала с ним. – «Что я сделала тебе? Навязывалась? Преследовала? О чем-то просила? Зачем эти постоянные сообщения, звонки, снятое кольцо? Для тонуса, Олег? Для твоего творческого подъема?!». Он не смотрел на нее, говорил с трудом. Быстро скомкав последние фразы, закончил собрание. Большинство родителей потянулись к выходу, некоторые – подошли к нему с вопросами, какими-то личными уточнениями. Люба тоже подошла – ей было о чем спросить, какую-то организационную мелочь. Это было вовсе не обязательно. Но ей хотелось посмотреть Олегу в глаза. Он с трудом поднял на нее взгляд – он был тяжелый и опустошенный, сами глаза – красные. Ему было тоже тяжело. Люба спросила быстро, как ни в чем не бывало, с легкой полуулыбкой, хотя – знал бы Олег, что она собрала все силы, чтобы улыбнуться, хотя – может, и знал… Спросила и воздушной походкой ушла. Дома она дала волю рыданиям – он казался всем, а по сути явился в ее жизни большим, обманчиво переливающимся, мыльным пузырем. Пшик – и нет. И не было. Показалось… Наутро одиночество десяти лет, умноженное как минимум на два, дало о себе знать – по улицам ходить было трудно – Люба шугалась людей и с болью отворачивалась от беременных и молодых мамочек с колясками. Она ведь так мечтала об еще одном ребенке или нескольких – от любимого, любящего, родного. На концерт она решила не идти. А впрочем… а впрочем, к вечеру она пришла в себя и просто подсчитала месяцы. Когда они с Олегом познакомились, его жена уже была беременна. Просто так получилось, совпало, не сошлось… Никто не виноват. Вот только по отношению к ней снятое кольцо было подлостью. А по отношению к жене – увлечение другой женщиной, которая, кстати, тоже когда-то была беременная, толстая, некрасивая, плаксивая по любому поводу и такая же брошенная, – откровенным предательством. Люба искренне пожалела его жену – главное, чтобы она не чувствовала того же, что когда-то пережила Люба. Есть в жизни женщины моменты особой нужды в любви своего мужчины, одним из них, несомненно, является беременность. И почему-то именно тогда большинство мужчин «глядит на сторону», отдаляется, изменяет, предает. Почему изменять своей беременной жене – особое удовольствие для мужчин? Этот вопрос искренне занимал Любу всегда. Да перенеси ты с ней вместе ее болезни, неприятности, беременность, подростковый возраст ребенка, – и она отплатит тебе сторицей – любовью, заботой, нежностью, пониманием, вкусным ужином наконец, до конца своих дней! Так нет – отворачиваются брезгливо, отходят в сторону, меняют женщин, особенно не скрывая этого, а потом удивляются – откуда разлад, почему развод? А затем ищут на сайтах знакомств новую «одну на свете, неповторимую». Как будто следующая неповторимая – не человек, у нее не бывает неприятностей, она никогда не болеет и не толстеет во время беременности. Тогда уж проще купить куклу – она иногда сдувается, но никогда не «выносит мозг». Смешно!.. Да ладно, мы отвлеклись. Единственным оставшимся чувством к Олегу у Любы теперь была жалость, с легкой примесью презрения. А впрочем… а впрочем, она решила пойти на концерт. Да – встряхнувшаяся, да – нарядная, да – красивая, да – улыбающаяся.

Когда они с сыном подходили к школе, воспитатель «продленки» Надежда Ивановна, как-то растерянно произнесла:

– Олег Игоревич уже около часа ищет Богдана.

– Странно, – удивилась Люба, – концерт через десять минут, – и пожала плечами.

Подходя к актовому залу, на лестнице, она вдруг неожиданно столкнулась с Олегом – он бежал по лестнице вниз.

– Почему вы не пришли на генеральную репетицию?! – Выпалил он.

– Мне никто не сообщил. Пришло только уведомление, что концерт состоится. – Спокойно ответила Люба, глядя ему в глаза. – А почему Вы не позвонили?

Он молчал.

– По-че-му Вы не поз-во-ни-ли? – удивленно, с долей раздражения, переспросила Люба.

Олег молчал. И молчал с таким потерянными и несчастным видом, что Люба поняла – он просто не смог. И ей стало жаль его – только уже по-другому, без отвращения, просто по-человечески жаль этого мужчину, который на самом деле что-то испытывал к ней, но изменить данность было не в его силах… Концерт был потрясающий – Люба понимала, что не имеет на это права, но искренне гордилась Олегом и всей душой восхищалась им. И отпустило – что поделать – не сложилось. Жаль. Просто жаль. Сохранить в памяти светлые моменты и запрятать их подальше на антресоль своей души, чтобы вспоминать изредка, с улыбкой. И просто идти дальше. Не оборачиваясь. Эту ступеньку на лестнице жизни мы уже прошли…

Люба не попыталась забыть – она словно стерла из памяти, перевернув страничку, – будто и не было – историю с Олегом. К тому же преподаватель ушел на год в декрет по уходу за ребенком – жена зарабатывала гораздо больше, чем он в школе.

А Любу жизнь закрутила своим колесом – она полностью посвятила себя сыну. Летом ездили на море, в Анапу – радостный и светлый город на берегу моря. Новые впечатления, ставшие, как и все хорошее в жизни, вскоре добрыми воспоминаниями, затмили все то невеселое, что было до.

Единственное, что беспокоило Любу сейчас, помимо ребенка, – это кредиты. Жили они очень небогато, а после развода – и вовсе еле сводили концы с концами. Бывший муж, неплохо общаясь и довольно часто помогая с ребенком, финансово практически не участвовал в сыне. На алименты Люба не подавала, считая это ниже своего достоинства, и получила полную «отдачу» за свой благородный порыв и надежду на совесть отца ребенка – денег она не получала вовсе. А на что-то нужно было питаться и покупать одежду и обувь стремительно растущему мальчишке.

В довершение всего прошлой зимой пришлось срочно заказывать новую мебель – должна была ходить в гости у ученикам, чтобы посмотреть, в каких условиях они живут, та самая первая учительница. Ну, не приглашать же ее в дом, где полкухни занимает желтый бабушкин сервант с облупившейся от времени краской, которую Богдан пытался сначала замазать гуашью, а потом залепил пластилином; где в комнате стоит низенький шкаф пятидесятых годов прошлого века… Знакомым можно было объяснить, что квартира бабушкина, что несколько лет назад, после смерти дедушки, они всей семьей перебрались сюда, а теперь в их старой квартире живет Любина мама с наконец обретенным, спустя много лет одиночества после смерти Любиного отца, дорогим человеком – по сути мужем, только без штампа в паспорте, который двоим любящим людям за пятьдесят казался не нужным. Люба считала, что мать, растившая ее в тяжелые девяностые годы одна, имела право на счастье. А с Юрой, как всей семьей называли этого серьезного, доброго и одновременно веселого мужчину, они удивительно подходили друг другу и, совершенно разные, дополняли друг друга до той степени, что фраза «мама и Юра» звучала в их семье чаще, чем упоминание каждого по отдельности. Впрочем, знакомым не нужно было объяснять – они и так все знали. Но перед учительницей было просто стыдно за эту обветшалую мебель советских времен. И Люба взяла кредит – на кухне повесили терракотовый гарнитур «под дерево»; в комнате вырос трехстворчатый шкаф, разместился комод, приютилась в углу тумбочка – все одного цвета. Стало как-то приличней. Бабушкину комнату не трогали – для пожилого человека она казалась вполне сносной. К тому же пару лет назад Люба переклеила везде обои и покрасила стены на кухне, и нанятый работник переложил плитку в ванной и санузле – стены смотрелись симпатично и аккуратно. Учительница, правда, так и не пришла… Слава Богу, на самом деле – идеально выглаженной органзы на окнах не было, как и не выглаженной тоже – вообще никакой, просто шторы.

Второй кредит был на поездку в Анапу. Путевки выдавали на работе, Люба долго сомневалась, отказывалась, но когда увидела, что две трети стоимости оплачивает профсоюз, молча взяла. Ребенку надо побывать на море, а таких цен она не найдет нигде.

Осень завертела вихрем учебы, уроков, школьных дел и выплаты кредитов. Финансов не хватало катастрофически. Люба листала журналы объявлений о работе, где сразу предлагали приличные деньги: суррогатная мать… нет, она не сможет отказаться от малыша, которого выносила, продать яйцеклетку… и знать, что где-то бегает и смеется твой ребенок… Можно, конечно, об этом не думать. Она отнюдь не осуждала женщин, которые зарабатывали таким образом, но сама, даже если хотела, не могла. Все-таки она была домашней девочкой, которую с детства растили «хорошей», в этом был недостаток – ее или воспитания, трудно сказать. Но вся эта ее «хорошесть», впечатлительность, излишние мысли о том, не обидит ли она кого, не сделает ли кому плохо, стремление к какой-то идеальной справедливости, восприятие мира через розовые очки, а всех людей – такими же, как она, добрыми и порядочными – здорово мешали ей жить, сковывали внутреннюю свободу, заставляли выбирать «должна», а не «хочу», хотя, впрочем, как такового «хочу» и не было. Зато был страх – шагнуть за пределы своего гнездышка, своей семьи, – в реальный мир, жить там, стремиться, добиваться. И, казалось, она так и просидит всю жизнь дома, стеснительная, наивная, боящаяся перемен, и никогда не изменится. Трудилась она снова (вернувшись после попыток заработать где-то еще) на той работе, куда устроила ее мама. Такая странная традиция в советском стиле главенствовала в ее семье – «куда привели, там и работай, хорошо можно устроиться только по блату, а у нас его нет». И люди годами, десятилетиями трудились на одном месте, занимаясь издательской деятельностью – в редакциях и типографиях. И может быть для кого-то комфортно – всю жизнь видеть одни и те же лица и получать примерно одинаковую зарплату. Но Люба считала, что человек должен меняться, развиваться, стремиться, открывать для себя что-то новое. Впрочем – это личное желание каждого. В замечательном фильме «За бортом» есть потрясающая фраза: «Большинство из нас живет с шорами на глазах, знает лишь только тот небольшой островок, на котором родился, Вам же, мадам, повезло, Вам выпала редкая удача сорвать с себя эти оковы, увидеть жизнь совсем с другой стороны, теперь только от Вас, мадам, будет зависеть, как Вы будете использовать эти знания…». Перемены нашли ее сами – неожиданно, стремительно ворвавшись в ее жизнь и полностью изменив ее, да и саму девушку. Поднимая бокал шампанского в Новогоднюю ночь, Люба и предположить не могла, что скоро уже никогда не сможет вернуться к себе прежней. И слава Богу.!

Как странно начался этот год – закрутил, завертел вьюгой, – и будто бы и не было его первого месяца вовсе. Уже тридцать первое января… Тридцать первое, уютный чуть морозный вечер, ласково глядящий на город желтыми глазами фонарей. Последней вечер ее свободы – легкой, привольной жизни. А что дальше? Люба не знала.

Она задумчиво шагала по мягкому снегу школьного двора, немного вороша и подкидывая его вверх мысками сапог, и думала о завтрашнем дне, послезавтрашнем, послепослезавтрашнем. Богданчик делал уже, наверное, десятый круг на лыжах, его раскрасневшаяся мордашка улыбалась, глаза задорно блестели. Любе нравилось вот так выходить с ним в вечернюю зимнюю тишь, наблюдая, как сын падает и снова встает на лыжи, как катится с горки, смеется. Когда теперь смогут они вот так вместе погулять?.. Но долги окружали тесным кольцом, мешая дышать, работа с удобным графиком и домашними днями, но невысокой зарплатой не спасала, помочь было по сути некому, и все ближе подкрадывалось отчаяние, своей темной тенью закрывавшее дорогу вперед и пронизывающее зябким холодком день настоящий. И вот тогда позвонил Пашка.

Пашка… Люба очень хорошо помнила три заветные мечты своих пятнадцати лет – больше всего на свете ей хотелось, чтобы у нее были мотоцикл, лошадь и старший брат. О последнем желании она грезила с горькой усмешкой – она не могла мечтать даже о младших брате или сестре, отец умер, когда она была еще ребенком, матери было непросто и с ней одной – послеперестроечные времена были сложные и безденежные – какие уж тут еще дети. Вот и думалось Любе с грустью – мотоцикл и лошадь можно будет, накопив денег, при желании купить потом, а вот старшего брата у нее не будет никогда. Да разве можем мы, люди, судить о планах насмешницы-судьбы? Сейчас у нее, тридцатилетней, но в душе все той же романтичной девчонки-мечтательницы, не было ни лошади, ни мотоцикла, зато появился старший брат, даже три. Но постоянно они общались с одним.

Ту ссору взрослых Люба помнила смутно – еще бы, ей тогда было около трех лет – где-то в глубине обрывчато всплывали смутные образы – крики, шум, кто-то держит ее на руках, кто-то толкает. Ей, крохе, тогда было просто страшно и, конечно, она не могла понять, что так взрослые, родные друг другу люди делили дачу, оставшуюся от родителей сыну и трем дочерям – ее отцу и теткам. Маму, державшую ее маленькую на руках, толкали с крыльца. Лишь много лет спустя Люба узнала, что отец, не желая участвовать в семейных распрях, лишь только они начались, усадил в машину и умчал подальше от подмосковного поселка жену и дочь, чтобы больше туда не вернуться. Жизнь шла своим чередом, но связь с тетками была порвана, казалось, навсегда. Отец – человек принципиальный и справедливый и слышать не желал о сестрах. И лишь одна из них – младшая, Нина, в первый раз появилась в Любиной жизни на похоронах отца. Но – как тогда, в раннем детстве, она исчезла насовсем, так, и вернулась – навсегда. Люба знала, что у нее есть тетя – одна, две другие не хотели знать ее, да и они Любе не были нужны. А тетя Нина звонила, интересовалась их с матерью жизнью, изредка они по возможности встречались. Ее бойкий торопливый говорок всегда звучал по праздникам в телефонной трубке. Потом она стала спрашивать и о появившемся внуке – Любином сыне Богданчике. А потом она стала чувствовать себя хуже и, словно ощущая груз навалившихся болезней, тяжесть оставленных позади лет и неизвестную грусть впереди, вдруг, загоревшись своей мыслью, решила устроить встречу – новое знакомство людей, бывших когда-то родными.

Люба, вспомнив тот такой же пушистый, запорошенный снегом зимний вечер, улыбнулась. В квартире было много людей. Тетя Нина – единственный знакомый для нее человек, невысокая, упитанная, но шустрая, с короткими темными волосами и в очках с толстыми стеклами, суетилась по хозяйству, попутно знакомя племянницу и ее тогда еще пятилетнего сынишку с многочисленной родней. Немного смущаясь от количества обступивших и с долей любопытства разглядывавших ее родственников, Люба незаметно отозвала тетку в другую комнату и проговорила с долей неловкости:

– Теть Нин, я понимаю, наверное, немного нелепый вопрос – там, в комнате, две женщины, одна в красной блузке, другая – в черной. Я так понимаю, одна из них – тетя Валя – ваша с папой родная сестра. Тети Тамары, ну, из-за которой все началось, ну, дележка вся эта… – Люба замялась, подбирая слова.

– Тети Тамары здесь нет, – как обычно быстро заговорила Нина, – Ее даже приглашать не стали. Да и ей это не нужно. Здесь тетя Валя, твоя родная тетка, и двоюродная наша сестра тетя Лариса.

– А кто из них кто? Кто в какой блузке? – спросила Люба, желая определиться.

– Тетя Валя – в красной, тетя Лариса – в черной. – Торопливо пробормотала Нина, – Да, ты не переживай – сейчас все познакомитесь. Ладно, побежала я на кухню. – Дружелюбно кивнула она племяннице и скрылась в проеме двери.

Люба вернулась в большую комнату. Ей было странно и неуютно на этом вечере встречи бывшей родни, но все же она шла сюда специально – с намерением превратить ее из бывшей в настоящую и будущую. Она всем сердцем поддерживала искреннее желание Нины восстановить семью, убрать этот двадцатипятилетний пробел в их общении, протянуть, пусть тонкую, но крепкую нить из прошлого в настоящее через много лет пустоты – ради тети, ради сына и ради своей детской мечты. Ведь здесь были двое из троих ее старших братьев (хоть и двоюродных, да, какое это могло иметь значение), и они пришли ради того, чтобы познакомиться с ней.

Женщина в черной блузке подошла вплотную – она была невысокая, светловолосая, с проседью, а глаза – голубые-голубые. «Как похожа на папину маму!» – подумалось Любе и вспомнились фотографии бабушки, умершей задолго до ее рождения. «В черном – тетя Лариса, двоюродная…», – повторила она про себя, – «надо же – двоюродная, а такое сходство…».

– Ты совсем-совсем меня не помнишь? – взгляд женщины был проникновенно грустным, она с надеждой смотрела на девушку снизу вверх.

– Конечно, – вконец растерявшись от этого взгляда, простодушно ответила Люба. – Я даже тетю Валю не помню.

Женщина посмотрела на нее ошарашенно и, отшатнувшись, как от удара, отошла. Лишь уже за столом, прислушиваясь к оживленному разговору хорошо знакомых между собой людей, Люба заметила, что эту женщину все называют Валей, а другую – высокую, крепкую, задорную в красной блузке – Ларисой. Она тихонько шепнула об этом тете Нине.

– Ну, и что! – Рассмеялась та, – Ну, перепутала, бывает. А им с тобой чаще встречаться надо было, чтобы ты знала, как тетки выглядят. А то – раз в двадцать пять лет, и еще надо, чтобы ты их в лицо знала!

Люба успокоено рассмеялась в ответ.

Так она познакомилась с двумя братьями: Пашкой – младшим сыном тети Нины и Ромкой – тети Валиным сыном. Они оба были на восемь лет старше ее – ровесники, каждому по тридцать пять. Но какие разные! Ромка, которого она помнила по общим детским фотографиям мальчишкой-красавцем, хоть и сохранил черты юношеской симпатичности, был худощав, взъерошен, словно воробей, говорил серьезно, чуть морщась, торопливо и редко. Пашка – светловолосый, упитанный, спокойный, ровно и уверенно шутил, улыбался. Его жена – Марина села на диван рядом с Любой, о чем-то расспрашивала, рассказывала, смеялась, ямочки весело прыгали на ее чуть округленных щеках. Они с Любой оказались одногодками, темы для разговоров нашлись сами собой. И казалось – воссоединилась потерянная семья, проложена дорога от дома к дому. Все на прощание обещали встречаться, общаться… Вернувшись домой, Люба сказала домашним:

– Познакомились, все замечательно, но постоянно общаться конечно же не будем.

Они, и правда, встретились – сначала через год на похоронах дяди Толи, мужа тети Нины, где присутствовал и старший брат Паши, Михаил, не сумевший прийти на ту встречу воссоединения семьи, а потом, еще через два года, и на похоронах самой тети Нины. С похорон тетки Люба вернулась домой потерянная – тетя Валя умерла год назад, и вот ушла тетя Нина. Общих родственников больше не было. Хоронить было некого. Встречаться причин больше не осталось. Ниточка порвалась. Призрачное подобие так и не состоявшейся семьи исчезло. Братья потеряны навсегда. Да и что скрывать – кому нужна сестра, объявившаяся, когда у всех уже свои дела, проблемы, работа, семьи, дети. Может, и не помешала бы, да только просто – дела, суета, некогда…

Это был конец ноября. А в январе – сразу после праздников – неожиданно позвонил Пашка. Люба обрадовалась и опешила одновременно.

– Ты, кажется, говорила, что у тебя проблемы с деньгами и ты хотела подработать? – Начал брат сразу после поздравлений. – Ты хочешь именно работу поменять или заработок дополнительный?

– Да, мне кредиты надо погасить, из долгов вылезти. – Начала Люба. – Сам знаешь – развелась, помочь некому, мама не густо зарабатывает, да и я ей помогать должна, а не она мне. Я уже взрослая девочка.

– Если хочешь, могу тебя устроить в ресторан, где работаю. Выбирай – либо кассиром, либо официанткой. Лучше, наверное, кассиром.

– Паш, – засмеялась в ответ Люба, – Ну, какой из меня кассир?! Я несобранная и с деньгами работать не умею. Я уж лучше с людьми. И, если можно, – на пару дней в неделю, лучше на выходные.

– Ну, тебе виднее. – Ответил брат. – Как знаешь. Значит, я узнаю, есть ли у них вакансии официанта и по поводу графика. Если что узнаю – сразу отзвонюсь.

– Хорошо. – Рассмеялась Люба. – Спасибо. От Пашиного звонка сразу потеплело на душе. Нет, брат у нее все-таки есть!

Паша перезвонил довольно скоро – вакансия нашлась. Сразу решили не озвучивать сотрудникам свое родство, так как эта информация будет лишней и никому не нужной, а только может помешать Любе строить отношения в новом коллективе.

Собеседование с менеджером – удивительно приятным, легким и обаятельным молодым человеком Александром прошло скорее формально – просто поговорили. Опыта работы у Любы, конечно же, не было, но договорились, что она постарается как можно быстрее научиться. По поводу графика сошлись на трех днях в неделю – это был минимум, разрешенный управляющим. Смены же, благо ресторан был круглосуточный, она выбрала ночные в выходные дни, чтобы не мешать основной работе. С легким сердцем Люба шла домой – для нее открывалась новая, еще неведомая, но наверняка неожиданная и забавная страница жизни. Еще недавно ей и подумать не моглось, что она вдруг станет официанткой в латинском ресторане.

Готовой формы не было – ее шили на заказ, снимая мерки с конкретного человека, который уже сдал своеобразный экзамен по выученному наизусть перечню блюд, напитков, их ингредиентов и готов стать полноценным работником, и поэтому в ожидании завтрашнего дня в пакете уже лежали белая блузка, черная юбка и балетки – одежда для ученика на первое время. Главное – научиться, приработаться, запомнить меню на двух языках – русском и испанском, а форму сошьют – это проще всего.

– Мам, ну, пойдем уже? – Богдан теребил ее за руку, а Любе не хотелось уходить от этого ласкового вечера, она словно бы прощалась с ним, не зная, когда будет в ее жизни следующий вечер, когда она сможет вот так просто выйти на прогулку с ребенком.

В какой-то суете, полной ожидания и беспокойства, пролетело утро перед работой – первые два дня Александр посоветовал выйти днем – осмотреться, вникнуть, потому что ночные смены полны суматохи, беготни и для новичка тяжеловаты – словно с цветущего берега нырнуть в бурлящий водопад. Сегодня она ехала к двум часам дня.

Падал снег, влажный ветер прохладой задувал в капюшон куртки – Люба, уже уверенно зная дорогу, шла к ресторану и прогоняла назойливые мысли о том, что ждет ее впереди, надолго ли эта перемена в ее жизни, как примут ее люди. Люди… почему-то – то ли воспитанная доброй, вежливой, внимательной наверное к каждому человеку прабабушкой, то ли вынесшая это беспокойство из одинокого, тянущегося к общению и человеческому теплу детства – Люба принимала эмоции, слова, отношение каждого человека слишком близко к сердцу, обдумывала по много раз как что-то действительно важное в ее жизни, будь то сплетни еле знакомой соседки, чей-то взгляд, жест, невзначай брошенное слово коллеги по работе… Словно хотелось быть никого не обидеть, не причинить вреда даже случайно, по недоразумению. Сколько ей было – два, три года?.. – когда бабушка, выходя с ней во двор, говорила, кивая на сидящих на лавочке соседок: «Поздоровкайся». А те отвечали на ее приветствия: «Какая хорошая девочка!» Вежливыми, добрыми учат быть многих детей, но Люба так и пыталась быть «хорошей» для всех настолько, что не оставляла себе права быть собой – права на слабость, на ошибку, на личное пространство или время, права быть настоящей и принимать себя такой. Кому-то и почему-то нужно было, чтобы уже давно выросшая девочка была удобной, и Люба не позволяла себе таковой не являться. И в этом стремлении делать добро ей крайне важно было ответное отношение людей к ней самой. А люди, как ни странно ей было от этого, принимали ее отношение в лучшем случае – как должное, чаще же считали ее мягкой, слабохарактерной, посмеивались над ней иногда по-доброму, а чаще – зло. И поэтому, всю жизнь стремясь к общению, она все же стеснялась, а подчас и побаивалась новых знакомств, общительная и милая снаружи, она оставалась диким зверьком в душе, словно из тесной привычной клетки, где каждый угол нелюбим, но знаком, ее иногда выпускали на волю, к собратьям, с которыми она попросту не знала, как общаться, изо всех сил пытаясь стать своей, но не умея ей быть. По большому же счету – она придавала слишком важное значение тем, кто в ее жизни ничего не значил, и это мешало ей воспринимать людей запросто и общаться с ними легко.

И вот – впереди за поворотом дороги – ресторан с высокими матовыми окнами и огромной вывеской «ПРЕКРАСНАЯ КУБА» над входной дверью, где десятки новых, незнакомых глаз будут ее разглядывать, задавать вопросы, проверять на прочность. А, ну и ладно! Люба рассмеялась сама себе. Она терпеливая, она сможет, или это будет не она!

Улыбчивый Саша-менеджер – тот же симпатичный парень с нежными, смягченно мужскими чертами лица, крупными серыми глазами, обрамленными по-детски пушистыми ресницами, и весело вздернутым курносым носом, который собеседовал ее, стоял на пороге ресторана.

– Здравствуй, дорогая! – Он звучно чмокнул Любу в раскрасневшуюся щеку. – Форму принесла? За-ме-чательно! Но только тебе уже с главного входа заходить нельзя – ты же – работник, ра-бот-ница то есть теперь. Значит так, обогнешь здание с левой стороны – увидишь ворота, войдешь, там с обратной стороны этого же дома дверь с кодом, наберешь 2011. Запомнила? Ну, как этот год, – он рассмеялся, – чтобы не забыть. Я тебя там встречу. Ждю! – И он вошел в высокую дубовую дверь.

Люба без труда нашла черный ход, зашла, спустилась по ступенькам вниз, справа была мойка, налево и направо вверх вели узкие лестницы, впереди вниз направлялась еще одна – широкая, у ее подножия стоял Саша.

– Молодец. Не потерялась! – Пошутил он. – Теперь поднимайся по узкой лестнице налево, – не подумай плохого… – он подмигнул, – переодевайся и спускайся вниз ко мне. Я буду в баре – где мы с тобой сидели разговаривали в прошлый раз. Все поняла?

Люба с готовностью кивнула.

– Ну, отлично, жду.

Наверху была маленькая в несколько шагов шириной женская раздевалка, по одной стороне которой на перекладине висели коричневые и синие мешки для одежды, одинаковая форма, разноцветные наряды, а по другой – на прикрепленных к стене вешалках с крючками громоздились куртки, шубы, теплые свитера, целлофановые пакеты. В ящике для обуви и под ногами стояли и валялись вперемежку пары женской обуви. На свободной стене, как раз за дверью висело большое зеркало. Пахло чем-то особенным – смесью духов, талька, дезодорантов, лаков для волос – ненавязчивым и легким женским присутствием.

Люба нехотя натянула блузку – купленная второпях, она скорее походила на неудачно скроенную рубашку, и, так как она была найдена на ближайшей распродаже, из каждого шва торчали и топорщились обрывки ниток. Рубашка-блузка с трудом застегнулась на груди. Юбка оказалась более удачной, только длинноватой – по колено, при Любиной теперешней, пополневшей после праздников и месячного отказа от курения, фигуре это была самая неудобная длина. Тем более в «балетках»! Хотя они и красиво обхватывали ногу, словно пуанты, они все же были без каблуков. Глянув в зеркало, Люба только пожала плечами – оттуда на нее с долей испуга смотрела круглыми темно-карими глазами слегка взъерошенная толстушка, с трудом засунутая в узкую, топорщившуюся со всех сторон рубашку. Люба провела рукой по челке, махнула рукой и вышла из раздевалки. Спустившись по лестнице вниз, провожаемая множеством любопытных взглядов, она прошла в бар. Саша сидел у окна за столом на кожаном диване, увидев Любу, он театрально раскинул руки и подошел к ней:

– Приветствуем-приветствуем! Давай познакомлю тебя со всеми: это Алексей, – кивнул он на подошедшего невысокого официанта в белой рубашке с разноцветной косынкой на шее с длинной светло-русой косой челкой, – сегодня он будет тебя учить. Слушайся его во всем! – В Сашиных серых глазах пробежали искорки смеха. – Дальше, – он подвел Любу к барной стойке, – Артем – бармен, очень хороший парень! Артем приветливо кивнул, его мягко-карие глаза потеплели.

– Ладно, побудь пока здесь, Леша тебе все расскажет-покажет по сути работы, а потом познакомишься с остальными. Это сейчас для тебя не главное. Нам, и тебе – в первую очередь, нужно, чтобы ты как можно быстрее стала полноценным официантом, а пока будешь помощником. Так что – учись шустрее, хватай все на лету! – Саша подмигнул. – Да, если будут вопросы – подходи, не стесняйся.

Люба улыбнулась в ответ:

– Хорошо, спасибо. – Все было приятно и мило и, для начала, кажется, ее неплохо приняли. Ей уже начинало тут нравиться.

– Извини, я на секунду, – подойду к гостям. – Леша кивнул на присевшую за столиком парочку и направился к ним уверенной летящей походкой.

Люба осталась у барной стойки, она с любопытством и восхищением разглядывала зал – столы из настоящего дерева, налакированные до блеска, располагались вдоль матовых окон с витиеватыми рисунками. Рядом стояли диваны. От столов к центру зала спускался навес – словно плетеная крыша латиноамериканской веранды. В центре зала у входа в нише стены располагались крупные скульптуры – целая лепная композиция на религиозную тему: высокая красивая женщина в короне, негритянка с младенцем на руках, лодка, изможденный старец с собакой. Они выглядели, как живые. А внизу горели зажженные свечи.

– Потрясающе! – Не смогла скрыть восхищения Люба.

– Да, красиво. – Артем, стоящий за барной стойкой, усмехнулся. – Хотя, мы уже привыкли, наверное, не замечаем. – Он помолчал, затем продолжил тише. – Думаю, ты уже догадалась, кто я?

– Паша сказал, что здесь есть свой человек, который за мной присмотрит…

– Да, я брат Пашиной жены, Марины. Он очень просил проследить, чтобы тебя не обидели. Люди тут разные! На всякий случай…

– Спасибо ему за заботу. Значит, еще раз будем знакомы и еще раз очень приятно. – Люба улыбнулась, ее тронуло беспокойство брата.

– Взаимно. – Кивнул Артем.

Леша, приняв заказ, вернулся через минуту – деловой, серьезный с видом строгого, но внимательного и добродушного учителя:

– Пока на кухне готовят блюда, пойдем я тебе все покажу.

И он повел ее по коридорам, скрытым от глаз посетителей:

– Вот это, слева, – холодный цех, отсюда забираешь салаты, холодные закуски и десерты, справа – горячий цех. Здесь готовятся все горячие блюда и гарнир. Все блюда ты посмотришь в меню. Его, кстати, надо как можно быстрее выучить!

– Да, я уже поняла, что здесь все нужно как можно быстрее. – Рассмеялась Люба.

Леша посмотрел серьезно:

– Ты же хочешь работать полноценно? Или предпочитаешь получать ежедневно по пятьсот рублей как помощник официанта и ни копейки чаевых? Ты сюда за пятьсот рублей в ночь работать пришла?

– Я пришла учиться и работать как можно быстрее. – Тоже посерьезнев, в тон ему отрапортовала Люба.

– Так-то! – Леша привычным жестом откинул с глаз густую челку. – Значит, впитывай все в себя – как губка. Ничего сложного нет, но информации много, а навыки должны быть отработаны до автоматизма.

– Понятно. – Спокойно ответила Люба. – Буду стараться.

– Наверху, вверх по лестнице, – мойка. Туда мы относим гарбич – так называется грязная посуда, оттуда же берем чистую. Там же мы, ресторанные официанты, натираем бокалы. Чуть позже мы с тобой этим займемся. Ты, кстати, в курсе, что у нас два зала – ресторан и бар?

– Слышала.

– В каждом – свои официанты, – продолжал Алексей, не слыша ее ответа, – а в дневную смену ресторан не работает, он открывается в 6 вечера, а закрывается в 12 ночи и после – только бар, в баре днем иногда чередуемся, иногда постоянная девочка работает. Просто она тоже, сама понимаешь, не может без выходных. Вот, подменяем ее – кто из бара, кто из ресторана, у кого получается, в общем. Хотя тебе это не нужно, ты же днем не можешь.

– Не могу, я днем на другой работе. – Проговорила Люба задумчиво.

– Тяжко – на двух… А где? Кем?

– В одной государственной организации. Редактором.

– Редактором? Редактор и официантка одновременно – это забавно! – Леша усмехнулся. – Платят мало?

– Да, мало, и я одна с ребенком, с мужем развелась. Ну, и долги, кредиты – как снежный ком – все больше и больше. Нужно как-то сейчас из этого вылезать, а то, боюсь, потом еще налепится. – Люба невесело улыбнулась.

– Понимаю… – Сочувственно пожал плечами Леша. – Ладно, хватит болтать, мне вон блюдо поставили. Сейчас вернусь – отнесу гостям – и покажу тебе ресторан. Следующее блюдо только через пять минут будет готово.

– Вы даже по времени четко знаете, что сколько времени готовится? – Искренне удивилась Люба.

– Конечно! А как же иначе! Нужно забирать вовремя, не холодное же нести! – Леша аккуратно взял с металлической полки горячего цеха большую красивую тарелку с ароматно пахнущим куском мяса и гарниром и с долей виртуозности, немного показушной и забавной, пошел в зал.

– Вот здесь… – указал он, в перерыве между подачей блюд проводя Любу по узкому зеркальному коридору, завешанному разноцветными костюмами, – вход в ресторан. – Он распахнул правую створку двери. – Кстати, имей в виду, что проходить нужно всегда справа, иначе можно столкнуться с кем-нибудь. Смотри, как красиво!

Ресторан в отличие от бара, напоминавшего латинскую веранду, поражал чистотой и великолепием дворца – белые с красным скатерти на столах, бархатные бордовые стулья, аккуратно расставленные тарелки тоже с бордово-золотистой каймой, белоснежные салфетки. Любе показалось, что она попала в сказку.

– Эта машина, – привычный к этой красоте Леша, продолжал свою лекцию, – для выжимания сока, – у противоположных дверей ресторана, с правой стороны, находился непонятный агрегат, – свежевыжатого сока из стебля гуарапо, тропической пальмы. Кстати, помогает мужчинам продлить их молодость. Вместо всяких таблеток. – Леша подмигнул и улыбнулся. – Кладешь стебель между шестернями, крутишь колесо, и сок бежит вот сюда, в емкость. Думаю, при случае, тебе покажут это в процессе, а может, я и сам успею. Но это только, если закажут. Сейчас не могу – сок на вес золота, стебли лишь по чеку выдают. Думаю, блюдо уже готово, вынесу его гостям и пойдем – я научу тебя крутить салфетки.

Леша скрылся в тех дверях ресторана, откуда они вошли. Люба с боязливым любопытством тронула другую – ближайшую дверь и неожиданно оказалась на входе в ресторан. Как забавно! Все располагалось по кругу. Она сделала еще три-четыре шага мимо столика встречающей гостей и вошла в бар. Ей здесь определенно нравилось! Мило, красиво, продумано до мелочей и удивительно уютно. Как дома.

Спустя пять минут Леша уже учил ее крутить салфетки, раскладывать приборы, следя за ее руками, указывая на оплошности.

– Тебе здесь нравится? – Вдруг, неожиданно даже для самой себя, спросила Люба.

Леша взглянул на нее быстро из-под челки и опустил глаза:

– Да, конечно. Здесь хорошо. Приятный коллектив, уютно, мило. Только… – он поднял взгляд, – только я всю жизнь мечтал стать музыкантом, а работаю официантом. И мне двадцать семь лет. Время летит. Многое поздно. И мечты уходят, становятся все дальше и несбыточнее… – он вздохнул и отвернулся.

Люба задумалась – ей исполнилось тридцать, светлая любовь, которая обещала свернуть горы, рухнула ей на голову, остались долги, кредиты, ребенок, школа. Образование, которое идеально подходило к ее основной работе, было скорее для «корочки». В институт после школы привела мама: «Поступишь? Давай, поступай». Отучилась, было интересно, но не то. В двадцать она была одаренной девочкой, которую постоянно дергали за крылья вниз. Мечты…

– А я хотела стать писателем или художником, а лучше – и тем, и тем вместе… – с долей грусти ответила она, – с детства сочиняю стихи, рассказы, сказки, а еще от папы остался этюдник со старыми масляными красками, на даче лежит, и иногда, когда есть время, я выношу его на улицу и рисую-рисую. Художники говорят «пишу», но я же не художник… И никогда им не буду… Так, что мы с тобой родственные души по несбывшимся мечтам! – Люба похлопала погрустневшего Алексея по плечу, от чего он воспрянул и улыбнулся.

– Знаешь, – продолжила Люба, – меня всегда мучил вопрос – у каждого ли человека есть цель, предназначение, мечта, свет в жизни? Ведь многие, большинство, забыв о своих увлечениях и желаниях, ходят каждый день на работу, чтобы зарабатывать деньги, прокормить семью, как надо, как все… И откладывают мечту, если она есть, на неопределенное «потом». А ведь этого «потом» может не быть. Неужели каждый из нас рожден для того, чтобы ходить на работу и получать зарплату? И давить в себе самих же себя? Нет, я даже не сомневаюсь, что многим людям это нравится, особенно если они на этой ежедневной работе занимаются любимым, ну или хотя бы более или менее приятным и интересным для них делом. Но если человек целыми днями перебирает непонятно кому нужные бумажки, со скукой пишет какие-то отчеты, а душа рвется в облака? Вот это – преступление перед самим собой, да и перед миром – все жизнь грезить о чем-то, но никогда даже не попытаться воплотить свою мечту в жизнь!

Леша смотрел на нее внимательно.

– Если ты думаешь, что талантлив, – пробуй!

– Знаешь, сколько таких, как я?

– Таких много, но только ты – один.

– Ты, правда, так думаешь? А как же твои стихи и картины?

– Закрою кредит – и напишу. Я же не навсегда здесь или в редакции. Мы не рабы, а жизнь одна. Нет, мы рабы, но только собственных и навязанных обществом предрассудков. Но никто не обязан жить под одну гребенку со всеми, быть как кто-то, таким, как надо. Кому надо? Почему надо? Ты – писатель своей собственной судьбы. Да, жизнь дана свыше, и какие-то судьбоносные моменты мы не в силах изменить. Но у нас есть выбор – куда повернуть на своем жизненном пути, выбор между добром и злом, если глобально, ну, а если применительно к себе, как к человеку, – выбор между жизнью с полными легкими, с крыльями за спиной, и унылым существованием, смирившимся с нелюбимой работой, с отказом от мечты. Некоторые считают, что все события в судьбе предопределены – пусть считают на здоровье! Пусть идут от точки А до точки Б, не сворачивая с пути. Это тоже их выбор, обусловленный их мнением. А мне кажется, пусть я права или не права, – что если бы мы, люди, не могли решать что-то в своей жизни, то в нашем присутствии на Земле не было бы никакого смысла. Даже если взять религию: мы посланы в этот мир временно, и от того, как мы пройдем свой земной путь, будет зависеть, кем и где мы будем там, после смерти. Значит выбор есть! Бог сказал – выполнять Его заповеди, но не сказал смиряться с несчастливой, тусклой, по сути чужой, навязанной тебе кем-то или обстоятельствами жизнью! В конце концов, зарывать свой талант – это тоже грех. Знаешь, я иногда представляю, что, когда умру, предстану перед Богом и он меня спросит: «Я дал тебе здоровье, ум, красоту, талант. К чему ты пришла со всем этим? Где ты растеряла мои дары?» А я в ответ буду лепетать что-то про жизненные обстоятельства, заевший быт, отсутствие денег… Смешно. Нас наградили жизнью – как бесценным даром и отпустили в дорогу, дав вместо пищи и золота наши способности и душевные качества! Наше дело – только идти вперед. За нас никто не обязан идти. Нам и так дано слишком много! И – приумножить ли эти дары, или растерять их – дело каждого человека. Вот только есть одно «но» – никто не знает, когда оборвется этот путь, когда нас призовут обратно. И что будет в этот момент в нашей котомке за спиной… Поэтому… наверное – она не должна пустовать никогда. Устал – присядь, передохни, соберись с силами, посмотри на мир вокруг себя, глотни свежего воздуха и – снова иди вперед. Падать в пропасть или ползти вперед, обдирая руки и сдирая колени, – это не перст судьбы, это выбор человека. Так что – каждый решает для себя сам. Сильно я тебя заморочила?.. Просто думаю об этом часто.

Леша странно улыбнулся и вновь опустил глаза к скручиваемым в руках салфеткам, потом поднял взгляд, вздохнул и улыбнулся:

– Спасибо.

– За что?

– Это не я учу тебя, это ты спасаешь меня. Спасибо.

Люба пожала плечами и тоже увлеклась салфетками.

День пробежал незаметно. Леша показывал Любе, как натирать приборы и бокалы, чтобы они сверкали чистотой, учил чем отличается рокс от хайбла и какой бокал для какого вина предназначен…

– Я, кажется, это в жизни не запомню! – Испуганно смеялась Люба.

– Ничего, я поначалу тоже так думал, а потом всему научился. Главное – желание. – Ободряюще кивал Леша.

К четырем часам дня начали подтягиваться официантки из ресторана. Люба путалась в именах, стараясь запомнить, кого как зовут: Оксана и Настя – это несложно, имена же Регина и Асия постоянно вылетали из головы. Они были разные: Оксана – невысокая, худенькая, с длинными каштановыми волосами, серьезная, немногословная, Настя – светловолосая, слегка кудрявая разговорчивая хохотушка с серыми живыми и умными, но чуть-чуть игривыми глазами, Регина – общительная, но в меру, с тугим хвостом рыжих волос на затылке, Асия – высокая брюнетка с замысловатой прической, добрая, внимательная. Все они были разные, но одеты в одинаковую форму: разноцветную броскую, но нарядную блузку с рукавами «фонариком» и глубоким декольте и довольно короткую лимонно-желтую юбку.

– Я тоже так буду ходить? – С любопытством спросила Люба.

– Сдашь меню, станешь полноценным официантом – и будешь. – Просто ответил Леша.

– А меню учить сложно?

– Нет, единственная трудность – эти их латиноамериканские названия блюд, их сначала выговорить надо. – Рассмеялся Алексей, снова отбросив челку назад.

Люба вздохнула. Она упорная, она выучит. Вот только когда? Другая работа, уроки сына, дома уборку и готовку никто не отменял… Да, ладно, как-нибудь!

Около шести вечера ее подозвал Саша:

– Иди сюда, знакомься!

Люба подошла. На входе в бар стояла симпатичная девушка с длинными русыми волосами и ровно постриженной челкой. Она казалась по-детски очаровательной, но жестковатый взгляд выдавал сильный характер.

– Это Алина, это Люба. Алина будет тебя всему учить. Прикрепляю тебя к ней. Алина, будешь преподавать. А ты ходи за ней по пятам. – Произнес Саша с деловым, чуть наигранным видом.

Приятная девушка неожиданно скривилась в ответ, внимательно и не слишком приязненно разглядывая Любу:

– Очень приятно. А почему я?

– Потому что я так решил. – Ответил Саша и, вдруг запев, – Ля-ля-ля ля-ля! – пританцовывая, вышел в бар.

– Ну, давай учиться. – С явной неохотой проговорила Алина, глядя с прежней неприязнью, чуть свысока.

Люба кивнула. Это был первый человек, который в открытую не принял ее с первого взгляда, неизвестно почему.

Алина провела Любу по бару, рассказывая многое из того, что уже объяснял Леша, они закрыли шторы на окнах, зажгли свечки у подножия статуй в центре зала, остановились у барной стойки.

– Ты кто по образованию? – Без интереса спросила Алина.

– Филолог. – Любе всегда трудно было общаться с людьми, от которых исходил негатив по отношению к ней и наверное потому она отвечала односложно.

– А, тоже училка, значит. А я – учитель физики. А вот, работаю официанткой. И – нравится, кстати. Замужем?

– В разводе.

– Дети есть?

– Сын, девять лет.

– А у меня – дочка, четыре года. А чего сюда пришла – деньги нужны?

– Кому они не нужны! Я еще на другой работе – государственная организация, платят мало.

– Тяжеловато на двух. – Алина искоса глянула на Любину реакцию.

– Постараюсь. Привыкну как-нибудь.

– Ну, давай. Да, я пойду поем, постой пока в баре, возьми меню почитай, например. Все равно нужно будет. – Алина разговаривала с Любой, как с ребенком.

Люба послушно взяла меню, положила на барную стойку – благо зал был пока пуст – бизнес-ланчи давно закончились, а вечерние посетители еще не подошли – и принялась читать. И чем больше она пролистывала, тем больше разбегались глаза от разнообразия блюд и напитков, и тем сильнее казалось, что эти мудреные названия на испанском языке с русским составом, подписанным снизу, она не выучит никогда.

В зал вошла еще одна официантка – маленького роста, симпатичная, точно игрушечная, девочка-киргизка с очаровательными ямочками на по-юному чуть округлых щеках. Она поздоровалась как-то немного недоверчиво, но беззлобно и тоже всмотрелась в Любу.

– Айка. – Звонко произнесла она и, кивнув на произнесенное в ответ Любино имя, прошла в зал.

Следом за ней вышла другая – смуглая, с крупными черными глазами и копной черных мелко вьющихся волос, завязанных сзади.

– При-вет. – Растянула она с твердоватым акцентом, обращаясь к Любе, довольно дружелюбно. –Я Иветт. Как тебя зовут? Нравится здесь?

– Люба. Нравится. Красиво и необычно.

– Ты не видела, что здесь по ночам с этой красотой делается! – Звонко рассмеялась Иветт. – Увидишь один раз – и больше здесь не появишься.

– Думаю – появлюсь.

– Ну, смотри. – Иветт, посмеиваясь, качая на ходу собранными в хвост волосами, направилась в сторону кухни.

Барменов за стойкой тоже прибавилось – Артему на смену пришли высокий мулат и двое темнокожих парней. Они по очереди чмокнули ее в щечку, представляясь: Франсуа, Альберто, Карлос. Люба смотрела на них с интересом. Они были до удивительного непохожи между собой. Раньше она никогда не задумывалась, насколько темнокожие могут различаться К примеру, японцы или китайцы кажутся европейцам почти одинаковыми, а для них, напротив, европейцы все похожи между собой. А в темнокожих Люба никогда и не всматривалась – может быть, просто потому, что ни разу не приходилось с ними общаться. Эти же трое, как на подбор, просто разительно отличались. Франсуа – высокий широкоплечий мулат, Любе невольно сразу бросилась в глаза его классическая фигура «треугольником» – он был подтянутый, красивый, с узкими ярко-черными горящими глазами под длинными, как у ребенка, ресницами. Да и само его лицо казалось немного детским: округлые очертания подбородка, курносый, чуть вздернутый нос, красиво обрисованные губы, и само выражение – нашкодившего малыша, пытающего скрыть свою шалость под маской невинной растерянности, и лишь глаза горели хитрецой, прячась под тенью ресниц. Люба засмотрелась на него – смуглая кожа, черты лица ближе к европейским, какая-то вольность, кошачья свобода в движениях поневоле приковывали взгляд. Тот заметил и многозначительно улыбнулся. Позже она узнает, что мама у него – француженка, а папа – из Африки, и, учитывая красоту Франсуа, его маму было легко понять. Альберто был темнее и ниже, упитаннее, но весь вид этого подвижного, с пухлым ртом паренька создавал впечатление легкой добродушной обиженности на кого-то, и в то же время при первом взгляде на него казалось, что знаешь его очень давно, может быть даже – всю жизнь. Карлос, старший из них, совсем невысокого роста, наверное, даже ниже Любы, и совершенно, абсолютно черный, с первого взгляда казался «рубахой-парнем», радушно принимающим всех в свои добрые и щедрые объятия, его белоснежные зубы, контрастирующие с темной кожей, каждую минуту сверкали, обнажаясь в улыбке. Крупные черные глаза грели теплым светом приязни, искренности и доброты. Люба задумалась, пристально разглядывая троицу за барной стойкой.

– Иди домой! – Вдруг раздалось из-за спины так неожиданно и громко, что она вздрогнула. Сзади стоял Саша и улыбался одними глазами.

– Иди домой. На сегодня хватит. Еще разок выйдешь в день, чтобы дополнительно осмотреться, а то сложновато сразу работать ночью без подготовки, а в следующий раз, в пятницу, уже к шести вечера придешь. Когда в теперь днем будешь работать?

– Послезавтра. Завтра я на основной.

– Хорошо, сейчас в график внесу.

Через день Люба снова вышла в дневную смену. На этот раз она была в паре с Иветт. Кубинка вызывала симпатию. Если у Алины иногда мелькала тень заносчивости, Иветт казалась простой, открытой, откровенной. В ней было что-то летящее, эмоциональное, горящее. С ней было легко, она объясняла все просто и доступно, не дожидаясь Любиных вопросов. Стремительно и легко забежав за барную стойку, она, наверное, в течение часа-полутора объясняла, чем отличается ром, как пьют текилу, перечисляла немного ошарашенной Любе названия виски, вин, ликеров, весело подбадривая ее:

– Не бойся, у тебя все получится. Запомнишь. Это же не сложно совсем. Спрашивай, если что-то не поняла. Главное – меню! Тебе Саша распечатал копии? Нет? Я ему скажу. Читай их дома, а здесь – по самим меню, когда свободное время есть. Спрашивай на кухне, как какое блюдо называется, не стесняйся. Понаблюдай на выдаче. Тебе главное – самой захотеть поскорее стать официаниом, я же вижу – ты способная.

Люба только кивала в ответ. Ей и самой хотелось поскорее стать в общий ряд и начать, наконец, зарабатывать деньги.

– Да, будешь подходить вместе со мной к гостям и записывать заказ – так ты быстрее втянешься в процесс. Где твои блокнот и ручка?

Люба только покачала головой.

– Тебе Леша не сказал что ли? – Возмущенно цокнула языком Иветт. – Блокнот и ручка просто необходимы, особенно первое время – на форме для них даже пришит кармашек. Записываешь номер столика, а ниже – заказ. Мы, опытные официанты, уже можем запомнить, а тебе пока обязательно нужно записывать.

Под конец дня Иветт честно разделила пополам заработанные чаевые – четыреста рублей – по двести каждой.

– Что – так всегда? – Невольно вырвалось у Любы.

– Ну, что ты! – Звонко белозубо рассмеялась Иветт. – Ночью – больше. В следующий раз увидишь.

В следующий раз Люба уже выходила в ночную смену – в первый раз. Благо на основной работе это был ее домашний день, она выспалась и смогла быть и морально, и физически готовой к первой рабочей ночи. До этого ей ни разу не приходилось работать в темное время суток. Разговоры о том, что ночью ресторан и бар преображаются, что невозможно пройти через толпу танцующего народа, пугали, но не настолько, чтобы отступить. Ее целью было заплатить, наконец, эти бесконечные кредиты, освободиться и спокойно жить с ребенком без долгов и проблем.

Вечером бар, и правда, изменился – появились новые работники, их было много, голова шла кругом от мелькания новых лиц, а они все приходили и приходили.

– Хосе, – улыбнулся, чмокнув в щеку, высокий и худой парень-официант с мелированными взъерошенными волосами, но его улыбка показалась Любе неискренней.

Люба уже привыкла к этой латинской традиции приветствия – чмокать в щеку при встрече и тех, кто тебе симпатичен, и даже тех, кто не особенно приятен. Потом она узнает, что даже тех, кого сильно не любят, все равно приветствуют так же. Она пока многих путала, не могла разобраться, кто работает с ней в баре, кто – в ресторане, тем более запомнить многочисленные имена, связать их с меняющейся чередой лиц, улыбок, пристальных, оценивающих взглядов. А ее чмокали и чмокали в щеку эти незнакомые люди: менеджеры, официанты, бармены, хостес, повара.

Один из немногих, с кем более или менее была знакома Люба – Леша, тот самый, который учил ее в первый день – подмигнул, кивнул и прошел мимо. Алина держалась вдалеке, разговаривая с Иветт. Другие, незнакомые, с любопытством, но без особого интереса разглядывали ее и тоже шли по своим делам. И было странное чувство – находиться в шумной и многоликой толпе людей, но быть никому по сути не нужной и одинокой. И еще эта белая блузка, черная юбка по колено, выделявшие Любу из ярких разноцветных официанток.

Менеджер Саша принес распечатанные ксерокопии меню:

– Вперед! – Напутственно подмигнул он. – Можешь начинать изучать прямо сейчас.

– Я же работаю! – Удивилась Люба.

Саша закатил глаза от ее правильности и махнул рукой:

– Ты – стажер. Вот и стажируйся. А для удобства возьми обычное меню с полки, а по копиям будешь повторять дома.

Люба послушно взяла с полки тяжелый бежевый в выработанной под кожу обложке том меню, положила на барную стойку, попыталась вчитаться. Названия многих блюд не только не запоминались, их невозможно было правильно произнести с первого раза. Словно пытаясь изучить китайский язык «с нуля» самостоятельно, Люба углубилась в перечень латиноамериканских деликатесов и блюд, с каждым с трудом прочитанным словом все больше понимая, что ей не запомнить это никогда.

– Привет. Сергей. – Тихий глуховатый голос с задорными нотками оторвал ее от чтения. – Через барную стойку к ней протянулась широкая ладонь.

– Люба. Очень приятно. – Ответила она. – «Надо же, – подумалось ей невольно, – первый здесь, кто не целуется в щечку!»

Парень за стойкой, одетый, как и все бармены, в белую рубашку, белые брюки и белую же кепочку, приветливо улыбался, разглядывая ее изучающим и смеющимся взглядом на первый взгляд добрых, но пронзительно внимательных ярко-серых чуть в голубизну узких глаз. Люба скользнула по нему равнодушным взглядом: невысокий, упитанный, с рыжевато-каштановыми густыми волосами, стриженными «под каре», он был чем-то похож на домовенка Кузьку из сказки, – и снова уткнулась в меню.

– Ты какой день здесь? – Снова подошел Сергей. – А то я тебя раньше не видел.

– Я в дневную смену два раза выходила. Сегодня первый раз в ночь. – Подняла глаза Люба.

– О! Ни разу не была ночью? Ну, сегодня ты увидишь клуб во всей красе! – Хмыкнул парень. Он заметно рисовался, в его движениях, в выражении лица были одновременно важность и игривость сытого кота. – А пока нравится здесь?

– Почему пока?

– Говорю же – увидишь! – Резко оборвал ее Сергей. – Он не церемонился и, казалось, с первой секунды разговора, вел себя так, словно они знают друг друга всю жизнь. И все смотрел въедливым и игривым взглядом, с легкой и самодовольной улыбкой.

– Замужем? – С места в карьер спросил он, меняя тему.

– В разводе. – Немного удивившись его вопросу, но как-то быстро уже начиная привыкать к его манере общения, ответила Люба.

– Дети есть?

– Сын, девять лет.

– Тем более парень! Тебе замуж надо. Ребенку отец нужен, а пацану – особенно. А то трусом вырастет.

– Не вырастет. – Любин простодушный взгляд стал колючим. – У него мужской характер. И я его учу за себя постоять. У меня трусом не вырастет!

– Ага, мамки, няньки, пляшущие вокруг… А парню пример нужен, мужик настоящий рядом.

– Настоящий, может, и нужен… – вздохнула Люба, почему-то даже не замечая, что едва познакомившись с человеком, уже говорит с ним на какие-то сокровенные темы.

– Здесь, знаешь, сколько желающих, каждый готов жениться, лишь бы в России остаться! Ты сама откуда?

– Местная, из Москвы.

Глаза бармена округлились, он хохотнул:

– А что ты тогда тут делаешь? Другой работы не смогла найти?!

– У меня есть другая, редактором, только там платят мало, а тут я подрабатываю. С деньгами проблема, кредиты закрывать надо. – Тихо ответила Люба.

– Тяжело будет. – Вдруг с искренним сочувствием вздохнул парень, на миг перестав рисоваться, посерьезнев и посмотрев на Любу внимательно, словно заглядывая в самую душу.

– Как-нибудь справлюсь. – Твердо ответила Люба.

– А пока читай меню! – В его глазах снова вспыхнули задорные искорки, он улыбнулся и отошел в сторону.

Люба снова принялась за изучение диковинных блюд. «Интремес иберико» путались в ее голове с «Ассорти де кессос», а «Кесадильяс де пойо» и «Кесадильяс кон онгос» вообще слились в одно. А еще напитки, особенно коктейли – несколько страниц. И надо знать не только название блюда, но и компоненты, из которых оно состоит! Люба не заметила, как в бар зашел полноватый темнокожий импозантный мужчина в очках, стриженный налысо, в стильном сером с металлическим отливом костюме и присел на высокий стул за барной стойкой. Все бармены по очереди подошли и протянули ему руку. Менеджер Саша, сидевший за одним из столиков у окна, направился к Любе легкой пританцовывающей походкой:

– Оторвись на секунду.

Она подняла на него взгляд.

– Пойдем здороваться. – Кивнул он на вошедшего. Люба последовала за ним.

– Люба, наша новая девочка. Будущий официант. – Представил он и добавил. – Очень хорошая девочка.

– Добрый вечер. – Кивнул мужчина Любе. Его речь была быстрой, с мягким акцентом. – Очень хорошо. Нравится здесь?

– Да, – с легким смущением произнесла Люба, – очень интересно.

– Ну, это пока не привыкла. Главное – учись.

Люба улыбнулась. Сколько раз она уже слышала эту фразу за три рабочих дня, да что за три – за сегодня.

Мужчина повернулся к барной стойке:

Серега, дай мне воды со льдом и кофе.

Люба вернулась к своему меню.

– Управляющий наш, Гильермо, – шепнул ей Саша, проходя мимо.

Она с пониманием кивнула.

Меню давалось с трудом. Людей в ресторане все прибывало. Посетителей еще не было, все столики были пусты, но с каждым часом подходили все новые работники ресторана. Высокий худой совершенно черный мужчина в годах в белой рубашке с коротким рукавом, проходя мимо, чмокнул ее в щеку и посмотрел пристально, оценивающе:

– О! Ола.

Люба смотрела удивленно.

– Он здоровается, – через барную стойку прокомментировал еще не ушедший с дневной смены Артем. – Ола – значит «привет» по-испански. Здесь многие по-русски не говорят.

– А как же общаться? – Поразилась Люба.

– Жестами! – Рассмеялся подошедший Сергей, он был в другом конце бара, но каким-то образом, видимо, слышал их разговор.

– Да, слушай ты его больше! – Улыбнулся Артем. – Тут все и так друг друга понимают. Табакеро – вот, он, – парень кивнул на худого мужчину, на что тот приветливо закивал: «си, си», – табакеро, Ариэль, ты его скоро увидишь – тот еще кадр, и группа музыкантов говорят только по-испански, бразильцы-танцоры вдобавок бормочут на очень ломанном, вероятно бразильском варианте английского, если кто-то не понимает их родной язык, Хосе всегда может перевести, он и испанский, и английский знает, правда, по-русски его не всегда поймешь, потому что он с испанского на русский перепрыгивает. Но обычно и без него все ясно. Табакеро, – кивнул Артем на уже отошедшего в угол зала к окну и присевшего за странный столик с полочками мужчину, – крутит кубинские сигары, – голос Артема стал отечески поучающим, видимо он решил исполнять Пашкину просьбу – заботиться о Любе, – мы их продаем. Пробиваешь на р-кипере…

– На чем? – Округлила глаз Люба.

– Вон, – Артем показал взглядом на машинку, стоящую на высоком комоде рядом с выходом из зала, похожую на монитор компьютера, – вы на нем пробиваете все блюда и напитки, тебе не показывали что ли еще?

– Показывали, – рассмеялась в ответ Люба, – я просто забыла, как эта штукенция называется.

– Она задумалась, наверное, – снова подал голос Сергей, – замечталась в тот момент, когда ей название говорили.

Люба обернулась на него, он с хитроватой улыбкой с невинным видом пожал плечами.

О! А вот, кстати, и Ариэль, – выкрикнул парень, – указывая взглядом на только что вбежавшего в бар мужчину лет сорока, который из-за очень маленького роста, худобы и сверкающего в голубых глазах задора казался скорее похожим на хулиганистого мальчишку.

– О! – В один миг он оказался рядом с Любой, разглядывая и любуясь. – Линда! Бонита! Комо йо йамас?

– Что он говорит? – Повернулась Люба к Артему.

– Нравишься ты ему, жениться хочет. – Хохотнул Сергей, глядя пристально на Любу игривым взглядом. – Квартира есть., дача есть?

– Есть.

– Где дача?

– В Калужской области.

– Во! Да, ты выгодная невеста! Ариель, женись на ней, у нее квартира в Москве и дача.

– Комо?

– Амор, амор, о…! – Сергей изобразил объятия и показал на Любу.

– Си, си, линда, ми амор, – Ариель взял Любу за руку, неожиданно порывисто прижал ее ладонь к своей груди, девушка рассмеялась, покачала головой, покосилась на Сергея.

– Во, во! А ты боялась, что замуж не выйдешь. Мы тебе мигом кого-нибудь подберем, выдадим, на свадьбе погуляем.

Люба махнула рукой и вышла из бара в сторону кухни. Там вслед за узким коридором, который сворачивал у кассы в сторону холодного цеха, у стены располагался столик, за которым ели служащие ресторана. Время ужина уже закончилось, так что стол был пуст и круглые табуретки, стоявшие рядом, были свободны.

Вздохнув с облегчением, что ей, наконец, никто не помешает вчитываться в мудреные названия, а тем более в составляющие блюд, Люба присела на табуретку у стены.

Интремес иберико, ассорти де кесос, моцарелла капрезе, – шептала она с ужасом, пытаясь хотя бы произнести все названия блюд вслух. В ту часть меню, где были перечислены напитки, алкоголь, названия сигар, она даже боялась заглядывать.

Вдруг откуда-то сверху, одновременно с пролетевшим легоньким сквозняком и звуком тяжело хлопнувшей на черном входе двери в негромкие коридоры ресторана ворвался многоголосый звонкий крик на испанском языке, словно вихрь бразильского карнавала в один миг разорвал тишину взрывом безудержного веселья. Люба оторвала взгляд от меню. Наверху, у мойки, раздался топот множества ног и, не успела Люба снова вчитаться, этот топот понесся вниз, к ней. Их было несколько, человек десять-двенадцать – черных и совершенно разных смеющихся, молодых, белозубых парней и девчонок, веселых, подпрыгивающих, радующихся, наверное, самой жизни. Из них фонтаном била энергия смеха, крика, счастья, они хохотали и кричали друг другу в лицо что-то на испанском языке, и смеялись вновь. Кассир Таня, юная дюймовочка с младенчески пухлым личиком и вздернутым носиком, которую в уголке коридора почти не было видно за кассовым аппаратом, пробасила возмущенно:

– Как будто сто человек ворвалось! Бразильцы – вообще очень интересные, стоят рядом друг с другом, разговаривают и при этом орут так, что, наверное, за километр слышно.

– Забавные они. – Рассмеялась Люба.

– Да, только ну уж очень громкие!

Двое парней невысокого роста в белых майках, ярко-зеленых шелковистых брюках, обутые в танцевальную обувь, вдруг заметили Любу, подбежали, остановились рядом.

– О! Хеллоу! Ду ю спик инглиш? – Спросил один из них, крепкий, упитанный, с короткими косичками, заплетенными назад, круглыми черными глазами и томным взглядом полуприкрытых век.

– Йес, э литл.

– Вот из е нейм?

– Люба.

– Вот?

– Люба, Любовь, а, да – амор.

– Амор? Бьютифул нейм.

– Люба. – Рассмеялась она.

– Вай амор?

– Бекоз май нэйм Любовь мэйн амор ин рашн.

– О! Итс интрестинг. Лю-бо-вь… – Задумчиво произнес он.

– Энд вот из е нейм?

– Пеппео.

– Пеппео?

– Йес, Пеппео.

– Энд вот из хиз нейм? – Люба с трудом вспоминала английские фразы, которыми в последний раз пользовалась в институте, но бразильцы ее понимали.

– Хиз? – Крепыш кивнул на стоявшего рядом друга – невысокого, худого, с треугольным мышиным лицом, длинным тонким носом, с круглыми очками на нем. Волосы были заплетены сзади в длинные черные косички. – Пеппео.

– Энд хи из Пеппео?

– Йес. Ай эм Пеппео уан, энд хи из Пеппео ту. – Оба бразильца весело захохотали.

– Ду ю вонт ту би май гелфренд? Ю из вери бьютифул! – Спросил упитанный.

– Ай хэв а чайлд. – Предупредила Люба.

– Реалли? Хау олд? – Бразильцы говорили на английском так же неправильно, как и Люба, поэтому ей не нужно было бояться за свое произношение или переживать по поводу того, что она вспоминает одно слово по несколько минут.

– Найн.

– Энд ю?

– Фечи.

– Реалли? Ич из ноч труф.

– Йес, фечи.

– Ай вонт ту би е бойфренд.

– Ай вилл финк, – нашлась Люба.

Бразильцы улыбнулись, переглянулись, сказали несколько слов по-испански и пошли в сторону ресторана.

По пути настоящий Пеппео – тот, который вел разговор, обернулся, подмигнул:

– Ай вонт ю, бейби, – и облизнулся.

Люба посмотрела ошарашенно.

– Слушай, не удивляйся, здесь все так. Еще не такое увидишь. – Подала голос Таня, слышавшая разговор из своего угла за кассовым аппаратом, где эту «дюймовочку» было почти не видно. – Ты им спуску не давай и не любезничай с ними. Они незлобные, но приставучие – не отвяжешься. Просто пожестче немного. Ладно, научишься. А вообще прими это как норму – любой может подойти к тебе и запросто сказать: «я хочу тебя». Здесь это привычно, никто уже не удивляется. Латинцы же, люди эмоциональные. И русские тоже привыкли, ведут себя так же, руки распускают, говорят, что в голову взбредет. Мыши из «Леопольда» – добавила она насмешливо им вслед.

– И правда, похожи. – Задумчиво ответила Люба и снова уткнулась в меню.

Не прошло и пяти минут, бразильцы подошли снова, теперь их было несколько, они посмеивались:

– Ай вонт ю бэйби, – повторил Пеппео.

Люба вздохнула, поняв, что теперь ей точно не дадут вчитаться, взяла меню и вышла в бар. Вновь положив меню на барную стойку, она опустила глаза. Текст не читался – мысли перемешивались в голове. Ей нужно было не только стать официантом, на то время, пока она здесь – а это, как минимум, несколько месяцев, ей нужно было войти в этот сумасбродный разношерстный коллектив и войти так, чтобы можно было спокойно работать. Официанты с ней практически не общались: Алина вела себя заносчиво и прохладно, как старожил заведения, она не воспринимала Любу всерьез, скорее как малого ребенка, с которым нужно, но очень не хочется возиться, Хосе был вежлив до официальности, но не более, только Иветт иногда что-то объясняла, но так как работы сейчас не было, теория была, в принципе, уже рассказана, нужно было закреплять разбросанные в голове отрывки знаний на практике, доводя их до автоматизма. Поэтому кроме меню заниматься было нечем. Официанты держалась вместе – стоя в углу у столика табакеро они болтали и весело смеялись, не обращая внимания на Любу. И ей вдруг стало бесконечно одиноко – как в детстве, когда умер отец, а мать пропадала до вечера на работе и она сидела целыми днями одна. Странное дело – время сейчас тянулось, словно резиновое, минута за минутой, Люба вроде как и работала, но безделье и одинокое молчание угнетали.

– Что, бразильцы пристают, сбежала оттуда? – Веселый задорный голос Сергея оторвал ее от грустных мыслей.

– Да ну их.

– Вот, я же говорил – выходи замуж. Первые кандидаты наметились. Особенно если пропишешь, они тебя на руках носить будут. – Его сузившиеся глаза смеялись.

– Только бразильцев мне не хватало для полного счастья! – Усмехнулась в ответ Люба.

– А что! Они знаешь, какие темпераментные!

– Догадалась уже.

– И кубинцы тоже. Вот, Ариэль, к примеру, чем плох? И имя не забудешь. Будь говорить: «Ариэль сходи за Ариэлем!»

– Да, забавно, когда у тебя муж с именем, как название стирального порошка. – Рассмеялась Люба. – А ты чего меня вообще сватаешь ко всем? Может, я и замуж не хочу. Недавно там была.

– Ой, ну не надо, все так говорят: не хочу, была. Тебе ребенка надо растить, одной тяжело.

– Бывший муж помогает.

– Да? Настолько хорошо, что ты на вторую работу устроилась? – Сергей смотрел насмешливо, не мигая, прищурив глаза, чуть склонив голову набок и слегка покусывая губы. – Ну?

Люба молчала.

– А ты стареешь.

Люба вскинула на него возмущенный взгляд.

– А что ты так смотришь? Неправда что ли? Не стареешь? – В его веселой болтовне слышалась самодовольная издевка, он смотрел пристально, в глаза, не мигая и не отрываясь, игривыми щелочками серых глаз. – Сколько тебе лет?

– Какая разница! – Резко ответила Люба.

– Да ладно, все равно не заметишь, как время летит. Сын вырастет – вообще одна останешься.

– У меня хороший сын. – Люба начинала злиться на этого бесцеремонного парня, который так настойчиво прилепился к ней со своими разговорами и с которым, как ни странно, было очень легко говорить.

– Хороший-то он хороший, но когда дети вырастают, они обычно отрываются от родителей. Так? Или ты его при себе всю жизнь держать собираешься? А если не собираешься, то придется тебе стареть одной. Представляешь! – Сережины глаза игриво округлились, как бы изображая ужас, но губы застыли в полуулыбке. – Так что подумай. Выбирай, пока предлагают. Здесь ассортимент большой – на любой вкус и цвет. – Он посмотрел долгим проникновенным взглядом и, чуть покачиваясь, неуклюжей, как у медведя, и одновременно пластично-кошачьей походкой пошел прочь.

Вечер в ресторане начался часов около девяти. До этого времени Люба упрямо пыталась запомнить испанские названия из меню, смотрела в кухне на пунктах выдачи в холодном и горячем цехах сами блюда, чтобы запомнить, пока не намозолила глаза поварам и самая бойкая повариха из холодного цеха – упитанная, миловидная блондинка – молдаванка Ливия не сказала:

– Ну что ты встала здесь, как прилипла! Отвлекаешь даже. Сначала выучи, а потом смотри уже. А то все равно ничего не поймешь.

Иногда подходила Иветт, объясняла, как работать на Р-Кипере, в каком порядке приносить блюда. Она же принесла распечатанный лист с нумерацией столов, чтобы запомнить, где какой стол, и не путаться. Алина с Хосе сторонились ее. Люба чувствовала, что они не хотят ее принимать, что она лишняя и даже мешает им в их сложившейся компании. Это задевало, обижало, она думала про себя: «Ладно, подождите, я здесь ненадолго. Пару-тройку месяцев до лета поработаю, закрою кредиты, отдам долги, и уйду – на радость вам. Вот только как протянуть эти месяцы, когда каждая минута кажется длиннее года». Но сдаваться она не собиралась.

После девяти начали подтягиваться посетители. И официанты Любино «клиенты», то и дело исправляли на «гости». В центре бара – у стены, рядом с композицией из статуй, стали появляться музыкальные инструменты. Пришедший ди-джей – худенький высокий молодой парнишка Женя, которого Люба уже видела однажды днем мельком (она еще тогда обратила на него внимание то ли по причине внешнего сходства с каким-то приятным человеком, но с кем – вспомнить не могла, то из-за прохладного заносчивого взгляда, с тенью беспричинного презрения устремленного на нее), настраивал аппаратуру. Этот парень принципиально не здоровался и не прощался с ней, Любой, чем задевал и отчего казался странным. Рядом с ним крутился Ариэль с гитарой в руках, которая, казалось, была с него ростом, и то и дело мило и приветливо подмигивал Любе, отчего становилось светло и радостно на душе. Хоть один человек, пусть и не говорящий ни по-русски, ни даже по-английски, но добрый и искренний – это было написано на его открытом мальчишеском лице – отнесся к ней по-человечески. И Люба улыбалась в ответ. Через некоторое время подошел еще один ди-джей и тоже Евгений – темноволосый, высокий, с серьезным, интеллектуальным и вдумчивым лицом, встал рядом с Любой у барной стойки, попросил у барменов чашечку кофе, придвинул пепельницу, закурил:

– Привет, Женя.

– Люба, очень приятно.

– Новенькая? Что-то я тебя не видел.

– Да, подрабатываю. Деньги нужны. – Произнесла Люба уже бесконечное количество раз повторенную фразу.

– А, понимаю, аналогично. Еще где-то работаешь?

– Да, редактором.

– А, сразу видно.

– Почему? – Изумилась Люба.

– Ум в глазах светится.

– Спасибо. – Засмеялась Люба.

– А я на основной работе – в университете преподаю.

– Не может быть! – Ее глаза округлились.

– Ну ты ведь тоже здесь. И, наверняка, тоже с высшим образованием. Филолог?

– Угадал. – Любе становился интересен этот человек. Он резко отличался от всех остальных.

– Вот и я – с высшим музыкальным. Преподаю по классу гитары. Еще у меня своя музыкальная группа – я играю, жена поет. Музыку, слова – все сами пишем. Дома мини-студия.

Люба смотрела с восхищением:

– Ничего себе!

– А здесь – потому, что деньги нужны, квартиру снимаем, сама знаешь, сколько жилье в Москве стоит. Жена дома сидит с ребенком – дочке полтора года. Вот и пытаюсь везде заработать, где есть возможность.

– А ты думала, здесь работают те, кто плохо закончил школу и не пошел учиться дальше? Здесь и бармены, и официанты есть с высшим образованием, а одна официантка уже второй университет заканчивает. И темнокожие есть, которые приехали в Россию учиться и остались работать, кем придется, лишь бы не возвращаться на родину, где работы просто нет. Мы все тут не потому, что хотим этим заниматься, а потому, что у большинства нет выбора и деньги на еду, на жилье, на ребенка – сегодняшние деньги гораздо важнее высшего образования и неясных перспектив в будущем. Ради синицы в руках – по сути.

– Тут не знаешь, что важнее. – Задумчиво проговорила Люба. Наконец, ей встретился человек, с которым можно просто и привычно пообщаться на понятном ей языке, к тому же, без заигрываний и залезаний в душу, как делал Сергей. Люба машинально повернула голову на него. Бармен стоял поодаль, опершись на бар с напитками у стены и внимательно и серьезно, даже колюче, смотрел на нее. Любе показалось, что в его сощуренных глазах теперь без игривых искорок промелькнула ревность. Она отогнала от себя эту мысль: «Глупости, не может быть. Мы только первый день знакомы».

– Ладно, мне нужно идти. Кофе допил, сигарету выкурил – пора за работу. – Произнес Женя мягко, с улыбкой. – Очень приятно было познакомиться и пообщаться, и я очень рад, что ты пришла к нам работать – здесь не так много людей, с которыми можно просто и душевно поговорить, и которые тебя не только услышат, но еще и поймут.

Люба искренне и открыто улыбнулась:

– Я тоже рада, что встретила тебя. Здесь все друг другу какие-то чужие.

– Это не только здесь, а почти везде. – С долей сожаления поднял бровь Женя. – Ладно, удачной тебе смены.

– Спасибо.

Настроение у Любы заметно поднялось. Она задумчиво улыбалась, положив руки на барную стойку и глядя куда-то вверх.

– Что, понравился? – Голос подошедшего Сергея звучал с нотками деланной прохлады.

– А что? – Люба посмотрела на него в упор. – Кажется, бармен начал слишком много себе позволять.

– Он женат, и ребенок есть.

– Я знаю. – Тоже холодно под стать ему ответила Люба. Парень заметно начинал ее раздражать своей назойливой наглостью.

– Так, к сведению. – Сергей, покусывая губы, смотрел на нее без улыбки.

Люба посмотрела на него молча долгим равнодушным взглядом, махнула рукой, поставила меню на полку и ушла в дальний от стойки угол бара – к столику табакеро.

Вечер начинался. Иветт сказала Любе ходить везде за ней, смотреть, наблюдать, запоминать, что-то объясняла по ходу работы. Алина совершенно не хотела учить новенькую, Любино присутствие, ее неловкость и неуклюжесть по незнанию по сравнению с их отточенными, отработанными до механизма действиями ее явно раздражали. Хосе воодушевился, засиял, засветился широкой улыбкой, в которой еле заметно чувствовалась наигранность. Он похож был на оперившегося птенца, готовящегося к полету – взъерошенный, летящий, он скользил по залу, пританцовывая, словно ожидая радости от сегодняшней ночи и как будто чувствуя себя если не хозяином ресторана, то по крайней мере одним из главных его работников. Люба с интересом наблюдала за происходящими переменами. Погас свет. Три девушки-кубинки в красных атласных шортиках и коротких атласных же рубашечках, завязанных выше пупка, вышли к микрофонам, куда был направлен луч прожектора, и, освещенные им, запели, танцуя при этом в такт, плавно и красиво. Пели они сочно – другого слова подобрать было нельзя – голоса звонко и чувственно лились из микрофонов, и казалось, что это выступление в первую очередь доставляет удовольствие им самим. Люба завороженно смотрела, не в силах оторвать взгляд. Одна из девушек, самая красивая – кудрявая мелированная брюнетка с ярко-голубыми глазами в черных длинных ресницах, подмигнула Любе и широко улыбнулась красиво очерченными губами. Люба улыбнулась в ответ. Это были минуты латинской красоты.

– Нравится? – Спросила Иветт. – Ладно, хватит любоваться, пойдем, поучу тебя, а то потом будет много работы – не до тебя будет. Она подвела Любу к Р-Киперу, начала объяснять. – Сначала набиваешь номер стола, количество гостей, потом уже пробиваешь. Это напитки и алкоголь – чек выходит в баре. Здесь – она показала пальцем на экран, где было множество надписей – сами блюда. Салаты и холодные закуски выходят в холодном цеху. Горячие закуски, супы, гарниры и горячие блюда – соответственно в горячем. Ну, а тут – хлеб, соуса, здесь – сигары, это тебе пока не надо. Смотришь, кто и что заказал, идешь получать – сначала – напитки, потом салаты и холодные закуски, потом – горячее. Когда ты научишься, сможешь уже по времени ориентироваться. Когда у меня будет заказ – я тебя позову, попробуешь пробить. Зал мы делим по позициям – где чей стол. – Она показала бумажку с изображениями столов, лежавшую рядом с Р-Кипером. За мои столы еще никто не пришел. Ладно, иди пока, любуйся дальше, потом тебя позову.

Люба снова встала на свое место – на противоположном от пункта выдачи конце барной стойки, рядом с ди-джейской. Девочки все пели и лихо отплясывали в такт музыке. Прибывающие гости начали выходить на танцпол. Они танцевали – кто как умел, на разные лады перед поющей группой.

– Иди сюда! – Махнула ей Иветт, стоящая у р-кипера. – Пробивай: стол номер 01, имей в виду – в баре все столике нумеруются с нулем, а в ресторане – без, дальше – смотри, сколько гостей. Где 01 стол? Правильно, пять человек. Заказали коктейли: 2 Мохито, 1 Пинья Колада, 1 Космополитен, 1 Хемингуэй Специаль.

Люба растерянно искала на экране названия коктейлей среди наверное сотни подписанных мелким шрифтом квадратиков.

– Не торопись, пока нет никого. – Успокаивала ее Иветт. Запомни хорошо, даже лучше всего – если ты по своей вине пробиваешь ошибочно другой напиток или блюдо, то оплачиваешь его сама. И еще – в баре, вот он, – висит стоп-лист, в нем перечислены напитки, которые сегодня отсутствуют, к примеру закончились, на кухне – на стене, выходящей в коридор, – такой же, с продуктами и блюдами, которых нет. Так вот, если ты по невнимательности пробиваешь то, чего в ресторане временно нет – тоже оплачиваешь это сама.

Люба округлила глаза:

– Как это?

– Так это! – Насмешливо своим быстрым говорком передразнила ее Иветт. Правила такие. Ты пробивай, пробивай, не отвлекайся. Пинья Ко-ла-да. Да. Вот же она. Теперь салаты: 2 «Цезаря» с семгой, 1 – с тигровыми креветками. А, салаты запомнила, молодец!

– Кажется, это единственное, что я запомнила из всего меню. И еще греческий, потому, что сама их давно умею готовить. – Невесело вздохнула Люба.

– Салат с копченой уткой – один и один – с теплой телятиной и грибами, кстати, последний – очень вкусный. Я еще с тунцом люблю. Ну, ты потом все попробуешь. Да, самое главное для тебя – понемногу попробовать весь алкоголь, чтобы знать по собственному опыту, чем отличается, например, ром от текилы.

– Каким образом? Покупать в баре?

Иветт посмотрела на нее округлившимися глазами, звонко, долго белозубо расхохоталась, махнула рукой и шепнула:

– Узнаешь… А теперь приготовь приборы для салатов: вилка, нож и стой на выдаче у барной стойки – жди, когда бармены принесут напитки – поможешь мне отнести. Нужно учить тебя сразу и на деле. Чем быстрее окунешься в это, тем скорее начнет получаться.

Иветт куда-то стремительно направилась. Люба сложила стопочкой у Р-Кипера пять приборов, завернутых в бордовые салфетки, и встала сбоку барной стойки. Сергей принес два высоких стакана с прозрачной жидкостью и листьями внутри, положил в них трубочки, поставил и замер, пристально, молча, не мигая глядя на Любу.

– Что ты так смотришь? – Ей стало не по себе от этого тяжеловатого, непонятного взгляда.

Он помолчал немного, не отрывая глаз от ее лица, потом отступил назад мягко, спокойно:

– Я смотрю? Я не смотрю.

«Ненормальный какой-то» – подумалось Любе.

Тут подоспела Иветт, взяла коктейли, легким пружинистым шагом направилась через зал к столу – относить.

Через минуту Карлос поставил два коктейля, плескающихся в конусообразных бокалах на ножках. Сергей принес красивый белый бокал с шапкой из взбитых сливок наверху. На этот раз его взгляд, уже немного игривый, но все еще тяжеловатый, скользнул по Любе сверху вниз и, мгновенно поднявшись к лицу, остановился на глазах.

– Что, Сережа? – Окончательно смутившись, пробормотала Люба.

– Ничего. – Тихо ответил он и, не поворачиваясь, спиной вперед, не отрывая взгляда, пошел в бар.

«Гости» все прибывали. Официанты торопились, раздражались, Люба им скорее мешала – учить ее было попросто некогда. Иветт на ходу бросила, что ей лучше пока присматриваться, помогать разносить напитки и блюда, в общем, быть «на подхвате», убирать со столов грязную посуду, носить подносы с «гарбичем» – Люба уже запомнила, что так называлась эта посуда – наверх, на мойку, менять пепельницы и желательно после каждого окурка, брошенного в них, только ни в коем случае не разбивать – они ручной лепки, привезены из Латинской Америки, а так как гости их сами часто бьют, то пепельниц осталось наперечет. Люба рьяно взялась за дело. Она хватала каждый пустой бокал, лениво отставленный на край стола, каждый десять минут пробегала по залу с партией чистых пепельниц, взлетала наверх, к мойке с подносом, полным грязной посуды, высоко поднимая ноги, боясь упасть на ступеньках. Она старалась изо всех сил. А люди все прибывали и прибывали. Наконец, по центру зала невозможно стало ходить – он был наполнен, буквально залит, танцующими людьми, которые размахивали руками, прыгали в танце и не обращали внимания на снующих от барной стойки или из кухни к столам официантов. Самым поразительным для Любы было даже не количество танцующих людей, не их зажигательные танцы, из-за которых иногда просто страшно было пройти по бару – в любой момент можно было получить удар кулаком по лицу или укол шпильки в ногу, пронизывающий болью через все тело, да, люди могли сделать это не нарочно, просто не видя официанта за своей спиной – а то, что когда они шли с тарелками, полными дорогих блюд, или напитками к столам, «гости», видящие их перед собой, усмехались и продолжали танцевать, не желая отойти на шаг, принимая их за обслугу, низшее общество, недолюдей.

– Почему они не дают пройти? – Наивно спрашивала потрясенная Люба у Иветт.

– Не хотят. – Смеялась, удивляясь наивности Любиного вопроса, официантка. – Они пришли отдыхать, а не думать о нас.

– А почему тогда не сделать какой-нибудь проход для официантов, чтобы можно было разносить, не толкать гостей и не рисковать, в конце концов.

– Спроси у начальства или хозяина заведения. Они тебе обязательно все расскажут. – Симпатичный невысокий, но широкоплечий мужчина в рубашке, пришедший пару часов назад и сидевший то в одном, то в другом конце бара, вдруг оказался рядом. Он широко улыбнулся и подмигнул. – И куда пойти – тоже.

– Но неудобно же разносить, когда тебя толкают со всех сторон!

Он пожал плечами:

– Ну, это еще не самое худшее. Привыкнешь. Я, кстати, Александр, ночной менеджер. Со всеми вопросами, даже с такими нелепыми, – он широко улыбнулся, – ко мне.

К двум часам ночи веселье достигло своего апогея – группа закончила петь уже около часа назад, и зал наполнился людьми, танцующими впритирку друг к другу. Музыка грохотала, в раскаленном воздухе, от которого не спасали ни кондиционеры, ни вентиляторы, стояло сероватое марево табачного дыма. Многие гости уже едва держались на ногах, но от этого еще отчаянней прыгали. После прохождения по залу со стопкой пепельниц в руках, руки с тыльной стороны становились мокрыми от чьего-то пота, потому что постоянно скользили в тесноте по чьим-то мокрым спинам. Люба выдохлась, от нескольких часов беготни ноги стали ватными, в голове ухала музыка, все вокруг качалось.

– Ну, как ты? Устала? – Спросила вдруг Алина с искренне сочувствующей улыбкой. – Иди наверх, к мойке, там лавочка у стены, посиди – покури.

– Я не курю, месяц, как бросила, сыну обещала.

– Не думаю, что тебя надолго хватит. Через недельку закуришь. – Усмехнулась Алина и пошла в зал.

Любу, и правда, тянуло присесть хоть на секунду, иначе, казалось, она просто рухнет на пол – так гудели ноги. Она поднялась, села на лавочку – там уже курила Иветт, вытянула ноги, задумалась, повернулась к ней – в голове все качалось от усталости, язык еле ворочался во рту:

– У тебя есть сигареты? Дай, пожалуйста.

Иветт протянула ей пачку:

– Ты же, вроде, не куришь.

– Я уже не уверена в этом.

Иветт рассмеялась вновь:

– Уже куришь! Здесь все курят.

Люба сидела, прислонившись к стене, жадно затягивалась сигаретой, и молчала.

– Кофе попей. – Как обычно звонко посоветовала Иветт.

– Три часа ночи – какой кофе?!

– Три часа работы – у тебя впереди. – Усмехнулась Иветт, встала и пошла вниз по ступенькам – снова в бар.

Люба зашла на мойку, заварила себе из общей банки чашку крепкого кофе, вновь присела на скамейку, блаженно закрыла глаза. Она никогда не думала, что просто сидеть – это такое счастье. Чтобы это понять, нужно было девять часов провести на ногах. Кофе закончился, докуренная до фильтра сигарета лежала в пепельнице. Люба вздохнула, с трудом поднялась и на подкашивающихся ногах отправилась вниз – снова туда, в бар. Когда она была в дверях, Сергей, стоявший у бара с напитками, повернулся и встретил ее долгим игриво сверкающим взглядом. Люба отвела глаза. «Опять» подумалось ей с некоторой неприязнью. Мрачно-кокетливые заигрывания бармена начинали надоедать.

Люди уже не прибывали, но и не расходились. Танцующая в мареве дыма все сильнее пьянеющая толпа уже начинала пугать. Казалось, этот кошмар никогда не кончится. У столба в центре зала постоянно валялась разбитая посуда, маленькие круглые пепельницы, хотя их и часто меняли, стали похожи на белых ежей из-за торчащих наружу окурков. Композиция из скульптур у стены была завалена сумками, уставлена бутылками и банками, окурки тушили прямо в расплавленный воск свечей. Люба, всегда придерживавшая того мнения, что Бог – один, просто разные народы дают Ему разные имена, не могла смотреть на такое кощунство. Она убрала от скульптур пустую посуду, зажгла свечи и, прислонившись к стене, начала устало наблюдать.

– Привет. – Очень высокий упитанный черноволосый парень подошел к Любе и встал рядом. – Рустам. – Представился он.

– Очень приятно, Люба.

– Ты давно здесь? Что-то раньше я тебя не видел.

– Третий раз, первую ночь.

– А я – третий месяц тут работаю – в охране. Ты прикольная девчонка. Ты мне понравилась. Давай встречаться. – С места в карьер предложил парень.

Люба вскинула на него удивленные глаза:

– Я подумаю. Я просто еще пока не привыкла, путаюсь в лицах, именах, в людях. Поэтому, честно говоря, не до того сейчас. Немного приду в себя и подумаю.

– Ну, хорошо, подожду. – Парень широко улыбнулся. – Телефон мой запиши на всякий случай.

– Хорошо. Сейчас за мобильником схожу.

Рустам продиктовал ей номер телефона и добавил:

– Теперь ты набери мне, у меня высветится твой.

Люба послушно кивнула – парень, и впрямь, казался приятным, – а что, может быть, только чуть позже, – и набрала его номер. Рустам сбросил звонок и записал ее телефон:

– Ну, теперь думай. – Широко улыбнулся он и вышел из бара в сторону кухни.

Люба устало облокотилась на полку у подножия скульптур и молча наблюдала за происходящим в зале. Невдалеке – с другой стороны полки, также облокотившись, стоял темноволосый мужчина в голубой рубашке и джинсах с яркими, бросающимися в глаза чертами лица. Он обернулся на Любу, через минуту повернулся еще раз. Она почувствовала жгучий взгляд его крупных черных глаз и повернула голову. Он улыбнулся. Люба тоже улыбнулась в ответ в некоторой растерянности – лишь потому, что из вежливости привыкла отвечать улыбкой на улыбку. Он шагнул к ней:

– Привет. Ты очень красивая. – Сказал он с быстрым акцентом. – Давно здесь работаешь?

– Первую ночь.

– А я думаю – как же я раньше тебя не заметил. Давай встретимся, в кафе сходим.

Люба неловко пожала плечами.

– Оставишь мне свой телефон? – Продолжал мужчина, скользя по Любиному лицу взглядом.

– У меня вообще-то мало времени. – Попыталась отговориться Люба. – Другая работа, ребенок.

– Харашо, харашо. – Мужчина не обращал внимания на ее слова. – Кагда сможем пагулять?

– Не знаю, когда время будет. – Люба, проведшая половину сознательной жизни в браке, в теплом гнездышке работы в хорошем коллективе, где люди привыкли извиняться чуть ли не за то, что прошли мимо, среди родных, опекающих и оберегающих от любого внешнего воздействия, вдруг почувствовала, насколько она далека от реального мира, от простой жизни людей, насколько в свои тридцать лет она, словно малый ребенок, еще так и не научилась общаться и прямо говорить то, что думает, насколько ее выдуманный мир отличается от того, что существует на самом деле. Ей было элементарно неловко отказать назойливому мужчине, хотя абсолютно понятно было, чего ему от нее нужно.