Собрать пазл

Глава 1

Следователь Михаил Иванович Кулдышов стоял недалеко от группы полицейских. Это был высокий мужчина тридцати пяти лет, с подтянутой фигурой и уверенной осанкой, что выдавало в нём человека, привыкшего к дисциплине. Его карие глаза изучали происходящее вокруг с присущей ему внимательностью и вдумчивостью. Тёмные, густые волосы были аккуратно уложены, но на висках уже пробивалась седина. Снег тихо падал на его волосы, а он периодически стряхивал его легким движением руки. Михаил Иванович всегда отличался вниманием к деталям и способностью находить решение в самых сложных ситуациях, что делало его незаменимым в расследовании самых запутанных дел.

Сюда, на железнодорожные пути, недалеко от моста он прибыл после получения сообщения от оперативного дежурного. Была ранняя зима, начало ноября, на улице минус десять градусов, а одет он не по погоде – в легкой куртке. Для передвижения по городу на машине – нормально, а вот для длительного стояния на улице – не очень. Осмотр места происшествия затягивался, и он всё больше ощущал, как холод проникает под одежду. Рука по привычке тянулась к карману, где обычно лежала пачка сигарет и зажигалка, но карман оказался пуст. Внезапно вспомнив свое решение бросить курить, принятое недавно, он почувствовал лёгкую досаду. Пытаясь справиться с нахлынувшим желанием, Михаил Иванович начал хлопать себя по всем карманам, проверяя, может, привычка взяла вверх, и он переложил их в другое место. Однако сигарет и зажигалки нигде не оказалось. Но минутная слабость прошла. Он дал слово себе, что бросит, а значит, точно бросит. Потому что слов данных себе, он никогда не нарушал.

«Как все это не вовремя, – подумал Михаил Иванович. – И вызов этот, и сигареты, да и, вообще, я сам. Холод собачий, а я одет как на пляж, – тяжело вздохнул он. – Как всегда самый неподходящий момент».

Увидев, как Михаил Иванович характерными движениями хлопает себя по карманам куртки, один из полицейских, мужчина лет пятидесяти, окликнул его:

– Михаил Иванович, у меня есть, могу угостить.

Предложение прозвучало просто и по‑дружески, но Кулдышов решил держать себя в руках. Он выпрямился и ответил с уверенностью:

– Нет, Вадим Петрович, не надо… Я бросаю и тебе советую. Здоровье прежде всего, а его на нашей работе надо беречь.

– Да какое тут здоровье! И работа такая, что не позавидуешь. Много ли радости смотреть на такое.

Полицейский махнул в сторону, где на железнодорожных путях лежало нечто, что раньше было человеческим телом, а сейчас напоминало груду кровавого тряпья. В воздухе ощущался тонкий, но характерный для таких ситуаций металлический запах крови, смешанный с холодным воздухом.

– Кто на что учился… кто на что учился, Петрович, – ответил Михаил Иванович, повторив дважды фразу об учебе, и развел уже синеющими от холода руками.

– И я говорю, – сказал тот, кого назвали «Петрович». – А сам как? Как жена?

– А… – произнес Михаил Иванович, махнул рукой и неожиданно для себя сказал то, о чем думал: – Разводимся, похоже.

– То есть? Хотя, не объясняй, мне тоже жена часто говорит, что я женат на работе, а не на ней, – сокрушенно покачал головой Петрович. – Помиришься ещё.

– Может, ты и прав… посмотрим, – ответил Михаил Иванович. – Ладно, давай осмотрим все, наконец. Криминалист, там, готов?

– Прибыла. Идёт к нам, сегодня – Ольга Дмитриевна, – сообщил Петрович, предварительно связавшись с кем‑то по рации.

Михаил Иванович вздохнул с облегчением, когда он услышал это имя. Ольга Дмитриевна была известна своим профессионализмом и вниманием к деталям, она часто находила неочевидные улики, которые были незаметны для других.

– Хорошо, что Ольга Дмитриевна, нравится мне её подход к работе, – констатировал сухо Кулдышов.

– Это точно… не поспоришь с её выводами, – согласился Вадим Петрович.

Михаил Иванович кивнул и пошел к железнодорожным путям. Там лежали останки попавшего под поезд человека. Ничего приятного или интересного в этом зрелище не было. И Петрович был прав, говоря, о том, что мало радости на такое смотреть. Её, этой самой радости, вообще не было. Смотришь на тот мрак, что творят одни люди с другими, и понимаешь, что тяжело это все. И если не выстроить стену между собой и тем, что происходит, то в собственном уме остаться сложно.

Михаил Иванович уже давно стал махровым циником и перестал доверять кому‑либо. Из‑за этого и проблемы в семье начались. «Ты стал другим, с тобой невозможно говорить, – возмущалась всё чаще его жена Мила, – тебя все время нет дома, тебе наплевать на меня и на детей». Эти слова, как заевшая пластинка, повторялись с угрожающей регулярностью.

Поначалу это действительно ранило. Он возвращался домой, надеясь на тёплый приём, а вместо этого сталкивался с ледяной стеной непонимания и раздражения. Михаил Иванович верил, что выполняет свой долг, защищая общество, и его работа – это вклад в безопасное будущее их семьи. Но со временем он привык, его реакция притупилась к подобным речам, и он начал замыкаться в себе.

Всё чаще он замечал, что стал избегать дома, как стал оправдывать лишние часы на работе: ещё одно дело, ещё одна важная улика, ещё один запутанный узел, который нужно развязать. Он понимал требования жены, но каждый раз перед ним стоял выбор – семья или работа. И хотя семья была ему важна, сам факт необходимости выбора разрушал его изнутри. Мечтам из юности по созданию дружной семьи, где семья – это тыл и поддержка, грозила опасность просто исчезнуть в постоянных недопониманиях и ссорах.

Участились претензии Милы даже из‑за того, что Михаил Иванович категорически возражал, чтобы жена выкладывала их совместные фотографии в социальные сети. Видите ли, она желает всем показать своего мужа, а то как будто живет одна и у неё есть только дети. Сам он профиля в социальных сетях не имел, дети тоже были предупреждены, что фотографии с папой ни в какие соцсети попадать не должны. Михаил Иванович объяснял супруге, что все эти вопросы связаны с безопасностью, в том числе её самой и детей. Кто знает, а вдруг с ним решат свести счеты те, чьи дела он расследовал.

Но разве же она хотела слушать? Ей надо, она хочет, она так видит, он её обесценивает. «Обесценивание» – вот слово, возникшее в её лексиконе как ответ на все его старания и заботу. Он до конца не понимал, что именно она вкладывает в это понятие. С его точки зрения, он продолжал делать всё, что мог, но каждый его жест воспринимался искаженно. А она его, Михаила, не обесценивает? Но он отчего‑то считал, что поговорит жена и успокоится, она уже привыкла, и их отношения все это выдержат, но это оказалось не так.

Михаил Иванович чувствовал, что с каждым годом между ним и женой будто бы возводится невидимая стена из недопонимания, ожиданий и обид. И вот, не смотря на очевидную логичность ситуации, все равно, как гром среди ясного неба для него прозвучало вчерашнее объявление жены о том, что она подает на развод, а Михаил может и дальше работать на своей любимой работе. Глядя на его опешившее выражение лица, жена добавила, что он, скорее всего, этого и не заметит. Да как ей вообще в голову такое могло прийти, что он не заметит? Семья была отдушиной от того, с чем он сталкивался на работе.

И сейчас, глядя на то, что осталось от человека, Михаил Иванович, задумался, а ведь этот человек тоже имел планы на жизнь. «Как же можно так не ценить жизнь свою или чужую?» – в очередной раз задался вопросом Михаил Иванович. Сейчас он пытался понять – был ли это роковой несчастный случай или скрытый акт чьей‑то зловещей воли.

Свидетельские показания, собранные у машиниста электропоезда, добавляли всё больше туманных слоёв к этой загадке. Как сказал машинист электропоезда, погибший шел вдоль железнодорожного полотна, а потом резко упал на рельсы почти перед самым поездом. И машинисту показалось, он не уверен, но как будто рядом с погибшим мелькнул темный силуэт. Но это не точно. Затормозить машинист уже не успевал. А сейчас все смотрят на останки того, что раньше было человеком. Так сам или не сам? Если силуэт, то точно не сам. Но без записи регистратора не разберешься.

Михаил Иванович стоял немного в стороне, наблюдая за тем, как судмедэксперт Ольга Дмитриевна со своей привычной деловитостью, уверенно работала с останками тела. На её лице не было ни тени волнения, только сосредоточенность профессионала, который много раз сталкивался со смертью. Тем не менее внутри Михаила Ивановича шевельнулся вопрос: «Какой ценой даётся такая отстранённость».

«Эти дела не закончатся никогда», – внезапно подумал Михаил Иванович. – «Всегда будет что‑то происходить, и я буду ездить, осматривать и расследовать. Я – следак и больше ничего не умею. Увольняться, чтобы перейти в службу безопасности какой‑нибудь компании или банка? Не мое, не хочу».

Снова в мыслях всплыли недавние разговоры с женой, она устала быть второй по значимости в его жизни, уступая первое место непрекращающемуся потоку дел. «Принять решение супруги и остаться одному, превратившись в воскресного папу? Или даже не в воскресного, а вообще непонятного какого, если жена найдет другого мужика? Но все же, нет, разводиться я не желаю. Нужно ещё раз поговорить с женой. Не может быть, что все годы нашей жизни можно так просто перечеркнуть. А сейчас нужно сосредоточиться на работе», – одернул себя Михаил Иванович и усилием воли заставил себя думать о том, что происходит здесь и сейчас – о работе. Михаил вдохнул глубже и временно отодвинул личные переживания на второй план.

Не так все и плохо, во время осмотра нашли документы погибшего. Как минимум можно будет установить личность. Паспорт был на имя Романа Андреевича Губарева одна тысяча девятьсот девяностого года рождения. Регистрация по месту жительства так же была читаема, хотя и с трудом. Погибший был местным и проживал в городе в доме номер 88 по улице Ленина. Судя по адресу, это были старые дома в центральной части города, где «сталинки» хранили в себе истории поколения за поколением. Дома, построенные в пятидесятые годы, с высокими потолками и большими площадями, были настоящими жемчужинами, поэтому квартиры здесь на вес золота. Больше в паспорте ничего разобрать не удалось.

«Получается, что погибший был мой ровесник, если это его документы, – сделал вывод Михаил Иванович. – Как все же скоротечна жизнь».

Телефон погибшего так и не обнаружен. Хотя это многое бы упростило. В итоге оперативная группа была отправлена по адресу, указанному в паспорте, чтобы выяснить что‑то ещё о погибшем на месте и сообщить родным о случившемся. Также нужно было запросить запись с регистратора переговоров машиниста и дежурного по станции, запись с железнодорожного видеорегистратора, а ещё расшифровку кассеты регистрации параметров в железнодорожном депо. А Михаил Иванович вынужден ехать на очередной осмотр следующего места происшествия. Сегодня он дежурный следователь.

Но перед отъездом он все же украдкой сделал то, из‑за чего, если бы остальные участники осмотра места происшествия заметили, задали бы ему вопросы, на которые Михаил Иванович не был готов отвечать. Осмотр уже закончился, и сейчас все стояли одной группой примерно в метрах трехстах: пятеро мужчин и женщина.

– Мужики, я, похоже, ручку потерял, пройду вдоль путей. Может, найду, иначе новую заезжать покупать в магазин придется, – сказал Михаил Иванович, обращаясь к остальным. – Ольга Дмитриевна, если вы сегодня на выездах, то могу вас подвезти, только дождитесь меня. Моя машина стоит у дороги, рядом с продуктовым магазином. А вы, мужики, отправляйтесь по адресу погибшего, надо сообщить.

– Дождусь, я тогда пойду к вашей машине, её номер и марку я знаю. Мне ещё нужно зайти в магазин, хочу что‑то перекусить, – ответила Михаилу Ивановичу Ольга Дмитриевна и пошла в сторону автомобильной дороги.

Остальные в мужской компании махнули рукой Михаилу Ивановичу в знак прощания. Михаил Иванович бодро развернулся и пошел к железнодорожным путям, ему нужно было взять со снега каплю крови погибшего. Был у него один способ задать несколько вопросов, который он никогда и никому не афишировал. Но без крови он сделать ничего не мог. Так что он дошел до первого кровавого пятна на снегу, быстро наклонился, как будто завязывал шнурки, и быстрым движением руки вытащил бумажный платок, в который схватил пригоршню кровавого снега. Затем встал и упаковал его в целлофановый зип‑пакет. Теперь можно идти к своей машине, где его ждала Ольга Дмитриевна.

Когда Михаил Иванович шел обратно, то Петрович вновь окликнул его:

– Что, уже нашел ручку? И как ты это в темноте разглядел?

– Нашел, Петрович, нашел, – махая рукой, ответил он и пошел в сторону дороги, где стояла его машина.

Через пятнадцать минут он подошел к своей машине, стоящей на парковке у небольшого продуктового магазина. Его черный внедорожник, хотя и далеко не новый, производил впечатление надежного средства передвижения. Мало ли куда ехать придется. Да и личный досуг никто не отменял – Михаил Иванович любил выбираться с семьей на природу, но особенно ему нравились экскурсии по заброшенным местам в области: деревням, поселкам, церквям. Эти экскурсии организовывал его знакомый, но добираться до места приходилось самостоятельно. Это развлечение супруга тоже не разделяла. Так что чаще всего на эти экскурсии он ездил один. Машина эта его выручала не только по работе, но и во внерабочей жизни. И вот, сейчас, стоя рядом со своей машиной, Михаил Иванович ждал, когда из магазина выйдет Ольга Дмитриевна.

Наконец, вышла и она, улыбнувшись ему, спросила:

– Ну, что, едем?

– Поедем, садитесь, Ольга Дмитриевна.

Ольга Дмитриевна села вперед, на пассажирское место. Михаил Иванович тоже сел и завел машину. Ехать до места было минут сорок. Смерть произошла в одном из частных домовладений в поселке Ямская слобода, который уже стал частью города, но дома там были очень и очень дорогими, практически дворцы. Им с Ольгой Дмитриевной нужно было в усадьбу «Глаза души», находящуюся в этом поселке.

– Ольга Дмитриевна, посмотрите, пока едем, что это за место такое «Глаза души», да ещё и усадьба, – попросил Михаил Иванович.

Ольга Дмитриевна достала смартфон и, открыв браузер, внесла туда адрес и название усадьбы. Какое‑то время она читала информацию, а потом сообщила Михаилу Владимировичу:

– Там проводят всякие просветляющие мероприятия, шаманские практики, ретриты, перезагрузки и все в таком духе. Сейчас там идет недельный курс, который называется «Тишина ума».

– И что это значит? – с удивлением спросил Михаил Иванович.

– Не знаю, пишут о погружении в тишину, полное молчание, отдельные комнаты для проживания, отсутствие связи с внешним миром, чтоб отключиться от всего и услышать себя и свои желания, медитации, а дух мог отделиться от тела и начать путешествовать в другие миры, а потом начать новую жизнь.

– И кто‑то из этих молчунов умер. Надеюсь, хоть камеры там есть у этих «Глаз» и свидетели будут говорящими.

– Все будет понятно, когда приедем, – сказала очевидное Ольга Дмитриевна.

И здесь Михаил Иванович решил задать давно волновавший его вопрос.

– Ольга Дмитриевна, – произнёс он, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком резко, – могу я спросить у вас что‑то?

– Конечно, Михаил Иванович, – согласилась она.

Кулдышов на мгновение перевел взгляд на её руки, которые держали смартфон.

– Ольга Дмитриевна, у меня вопрос… Как вам удаётся оставаться столь… спокойной? Спокойной и… отрешённой, наверное, так это выглядит.

Ольга Дмитриевна взглянула на него прямо.

– Михаил Иванович… Вам ли задавать такой вопрос, – сказала она. – Но если есть вопрос, то мой ответ будет такой: это не приходит сразу. Поначалу каждое дело казалось ударом по психике. Но со временем понимаешь, эмоции мешают делать то, что ты делаешь. Нужно учиться отделять себя от того, что видишь, иначе можно сойти с ума.

– Но разве это не значит, что мы теряем свою человечность? – осторожно спросил он.

Ольга Дмитриевна улыбнулась чуть теплее, но с оттенком грусти.

– Возможно, мы и теряем какую‑то частичку. Но нам остаётся память о том, для чего мы это делаем. Помочь тем, кто остался, найти ответы. Это и есть то, что сохраняет нашу человечность.

На этом их разговор закончился сам собой. Ольга Дмитриевна переключила внимание и смотрела в окно, а Михаил Иванович, погруженный в собственные мысли, управлял машиной. Тишина в машине была только внешней, каждый из них вел нескончаемый внутренний монолог.

Через полчаса они подъехали к нужному адресу и увидели шикарные кованые ворота. Эти ворота сразу же привлекали внимание своим изяществом и мощью: тяжелый металл был искусно выкован в изящные узоры, так что создавалось впечатление, будто перед ними не просто ограда, а произведение искусства.

– Ну, что, выходим, осмотр сам себя не сделает, – произнесла Ольга Дмитриевна, которой всегда была свойственна деловитость. В её словах Михаил Иванович услышал лёгкий оттенок нетерпения.

Михаил Иванович вышел вслед за ней и тоже пошел к воротам. Машину оперативно‑следственной группы он заметил тоже. Значит, все в сборе.

Глава 2

У ворот их уже ждал полицейский – высокий, плотного телосложения мужчина в аккуратно сидящей форме. Он держался уверенно, но в его взгляде читалась некоторая усталость и напряжение. Это был Вячеслав, которого Михаил Иванович знал уже несколько лет.

Полицейский, увидев Михаила Ивановича, поздоровался с ним.

– Ольга Дмитриевна, минутку подождите, я кое‑что спрошу и пойдем, – попросил Михаил Иванович. Та согласно кивнула и остановилась.

– Привет, Слав, ну, что там? Если вкратце, – обратился к полицейскому Михаил Иванович.

– Труп. Молодая женщина. Ирина Алексеевна Котова, 1998 года рождения, двадцать шесть полных лет. Прибыла сюда на курс «Тишина ума». Упала и при падении ударилась виском об угол комода. Персонал попал в её комнату спустя сутки или около того, когда она перестала выходить из комнаты. Сначала думали, просто сидит одна и не мешали, но она перестала выходить на приемы пищи, поэтому спохватились и решили проверить, что с ней. Уверяют, что ни при чем и в её смерти не виноваты. А в остальном, как обычно, крики, вопли, желание сбежать, и никто ничего не может внятно объяснить, – объяснил уставший Слава. – Там одни женщины. Руководство этих «Глаз» тоже вызвали, но пока никто не приехал.

– А камеры? Надеюсь, камеры у них есть? – спросил с надеждой Михаил Иванович.

– Здесь полная засада… камеры только у ворот. Остальной дом не только камер не имеет, они даже все телефоны собирали у пребывающих на этот курс. Ну типа «тишина ума» должна быть абсолютной, – тон Вячеслава был раздражённым. Он развёл руками, будто пытаясь обозначить всю степень непонимания.

Михаил Иванович, стоявший рядом, медленно кивнул.

– Ну, понятно, легко не будет, пошли, что ли, осмотр сам себя не сделает, – сказал Михаил Иванович, повторив слова Ольги Дмитриевны.

Когда они вошли внутрь, то оказались в просторном холле. Михаил Иванович профессиональным взглядом оглядел обстановку. Обилие белых и серых оттенков, казалось, подчёркивали атмосферу спокойствия и концентрации, создавая идеальный фон для размышлений и умиротворения. Полированные мраморные поверхности, переливаясь, придавали пространству ощущение глубины и бесконечности. Диваны и кресла, выполненные в классическом стиле, аккуратно расставлены, чтобы обеспечить максимальный комфорт для гостей. Их богатая обивка из натуральной кожи добавляла нотку традиционной роскоши в современный интерьер. Каждый предмет мебели казался произведением искусства, соединённым со своим местом в единстве стилевых решений. Свет из огромных окон проникал мягко и естественно, скользя по лицам и вещам, добавляя простора и воздуха. Яркими пятнами были только композиции из живых цветов в напольных вазах, которые были расставлены повсюду.

«Богато здесь у них. Видимо, хороший доход дают такие курсы. На полу мягкое покрытие, которое глушит все шаги. А камер действительно нет»,– подумал Кулдышов.

Навстречу Михаилу Ивановичу шел оперуполномоченный Иван Григорьевич Тимашов. В его руке уже было несколько объяснений, одно из которых дежурного администратора, он протянул Михаилу Ивановичу.

Михаил Иванович принял протянутый листок бумаги, вскользь взглянув на уверенное выражение лица оперуполномоченного. Тимашов всегда импонировал ему своим умением быстро разбираться и не теряться в сложных ситуациях.

Администратор описывала строгий порядок, царивший в усадьбе для обеспечения полного погружения клиентов в курс «Тишина ума». Правила жесткие: все приезжающие любители покоя и уединения должны сдавать свои мобильные устройства при входе. Контроль доступа к телефону, помещённому в надёжный сейф в подвале, был необходимым шагом для создания атмосферы максимальной конфиденциальности. Подвал, техника безопасности которого исключала возможность проникновения посторонних, оставался зоной только для обслуживающего персонала, персонал называл его «служебным помещением». В условиях этой «тишины» камеры наблюдения отсутствовали внутри зданий, размещаясь исключительно на территории вокруг усадьбы, делая невозможным вмешательство в личное пространство постояльцев и, конечно же, для достижения целей курса «Тишина ума». Администратор пояснила, что она вместе с горничной обнаружила труп. Двери были не заперты, они вошли, просто повернув ручку двери.

«То есть кто вошел и вышел увидеть можно, а что делал внутри – нет, – подумал Михаил Иванович вздыхая. – Очередные сложности. А телефон также нужно изъять».

Следом за объяснением администратора последовало объяснение горничной, которая подтверждала, что вместе с администратором вошла в комнату и увидела труп. После чего они сразу же вызвали полицию. Ничего подозрительного никто из них не слышал и не видел.

– Что же, практически, как и всегда, – тихо проговорил Михаил Иванович и кивнул полицейскому Славе.

Полицейский провел их на второй этаж. Холодные бело‑серые стены выглядели стерильно и безлико, чтобы не отвлекать постояльцев от их мыслей и дел. Комната, в которой обнаружено тело, была пятой от начала коридора. Обстановка комнаты выдержана в бело‑серых тонах. Мебель была строго функциональной. Высокий стенной шкаф с зеркальными дверцами, большая кровать, несколько тумбочек и комод из какого‑то светлого дерева. Рядом с комодом лежала на спине молодая темноволосая девушка лет двадцати пяти, её глаза были приоткрыты. Красоту её лица лишь слегка затронула своим касанием смерть. Девушка одета в футболку и спортивные брюки, на левой ноге тапочек. Тапочек же с правой ноги лежал недалеко от тела. Кровь, растекшаяся темным пятном вокруг её головы, уже пропитала мягкое покрытие пола, немного крови было и на комоде. При осмотре кровь была побуревшей, это говорило, что с момента смерти прошло какое‑то время.

– Понятых нашли? – спросил Михаил Иванович.

– Нашли, – ответил Вячеслав.

– Кому принадлежит эта усадьба, выяснили? – спросил Михаил Иванович, – что‑то в комнате передвигали, меняли или переставляли?

Вячеслав был готов к этим вопросам:

– Миньков Андрей Евгеньевич – учредитель ООО «Глаза души», а Минькова Варвара Николаевна является генеральным директором ООО «Глаза души». Это муж и жена… семейный бизнес. – Вячеслав сделал паузу. – Михаил Иванович, для сведения: они в дороге и просили без них не начинать. Сотрудники говорят, что в комнате ничего не трогали и не перемещали.

– И когда приедут? Второй осмотр за сегодня, и все кто‑то где‑то едет.

– Ждать никого не будем. Если через пятнадцать минут не появится, то начинаем, – отрезал Михаил Иванович. – Работники здесь есть, как я понимаю, значит, представители имеются. Ведите понятых.

Михаил Иванович посмотрел ещё раз на девушку и вышел из комнаты заполнить необходимые документы для начала осмотра места происшествия, а заодно распорядиться, чтобы со всех остальных свидетелей, присутствующих в усадьбе, взяли объяснения, а также выяснить обо всех, кто вообще здесь работает.

Буквально минут через десять прибыли и оба владельца усадьбы. Понятых привели. Эксперт‑криминалист тоже подготовил свое оборудование, и начался осмотр. Муторная и небыстрая процедура, да ещё и грязноватая, потому что криминалист засыпал все черным порошком, чтобы найти отпечатки пальцев.

Затем, и Ольга Дмитриевна приступила к осмотру тела погибшей девушки. Она аккуратно наклонилась к телу, стараясь соблюдать все необходимые меры предосторожности. И вновь Михаил Иванович удивился ловкости обращения Ольги Дмитриевны с телом. Она переворачивала, ощупывала, сгибала конечности и смотрела, комментируя. Он слышал знакомые слова: черепно‑мозговая травма, ушиб, кровоизлияние, пятна Лярше, ригор мортис, зубы целы, глаза открыты, сине‑багровые темные пятна, бледнеющие при надавливании, запаха алкоголя нет, реакция зрачков и так далее. Этот процесс был не просто механическим действием – каждый её жест был продуман, а движения – плавными, и в них чувствовалась не только профессиональная сноровка, но и глубокая вовлеченность в работу. Каждый её вывод основывался на фактах, логике и опыте, составляя картину, которая могла бы помочь в дальнейшем расследовании. Михаил Иванович аккуратно фиксировал свои заметки и не мог не замечать, как Ольга Дмитриевна концентрировала своё внимание на каждой детали, с единственной целью – установить истину.

Ольга Дмитриевна, привлекла внимание следователя к области шеи пострадавшей. Она наклонилась ближе, позволяя себе более детально проанализировать травмы. «На шее имеются следы» – произнесла она, аккуратно указывая на них. Михаил Иванович внимательно присмотрелся, продолжая записывать, похоже на то, как будто с шеи что‑то сорвали. На руках и на плече обнаружены несколько синяков. Но под ногтями следов крови не нашли. Ольга Дмитриевна предположила, что девушка умерла примерно тридцать шесть часов назад.

Затем все проследовали в подвал, где из сейфа был изъят телефон умершей. Осмотр закончился, вещественные доказательства упакованы. Михаил Иванович получил оставшиеся собранные со свидетелей объяснения и сейчас пролистывал их. Он сидел в холле усадьбы, разложив документы на журнальном столике. Кроме него в холле находилась вся следственная группа.

К Михаилу Ивановичу подошел владелец усадьбы Миньков и резко потребовал:

– Когда из моего дома будет убрано это?

Михаил оторвался от документов и взглянул на Минькова, стараясь определить его намерения.

– Что «это»? – уточнил он, слегка нахмурившись.

– Это – тело. Оно создает моему дому плохую ауру, – так же резко говорил мужчина.

Михаил Иванович несколько секунд выдержал паузу.

– Это не так давно было живой, красивой девушкой, которая приехала к вам в эту самую усадьбу, заплатила свои деньги за ваши услуги, а сейчас лежит наверху мертвая. Не скажете, как так получилось? И что вы лично предприняли для того, чтобы этого не произошло? Она заслуживает уважительного отношения. Это чья‑то дочь, сестра, любимая женщина, может, даже мать, – устало ответил Михаил Иванович.

Миньков явно не ожидал подобного ответа и слегка растерялся, но продолжил настаивать:

– У неё не было детей, я посмотрел в её анкету, – всë так же на взводе требовал он, будто это что‑то меняло.

Михаил Иванович бросил на Минькова пристальный взгляд.

– И что? Что это меняет? Имейте уважение, скоро приедет спецтранспорт и увезет тело, – так же устало ответил Михаил Иванович.

Миньков словно не слышал его ответ и продолжал настаивать:

– Я настаиваю, чтобы её забрали немедленно, – раздельно повторил Миньков. – Каждая секунда её пребывания в моем доме рушит мой бизнес сильнее и сильнее. Да я сам бы ей заплатил, чтобы не приезжала, если бы знал, чем для меня закончится её приезд. Мне не нужны такие клиенты.

– А вы не делайте свое поведение все более и более подозрительным. Вот, сейчас у меня могут появиться к вам дополнительные вопросы, – с намеком сказал Михаил Иванович. – Ваша настойчивость заставляет меня обратить пристальное внимание на вас.

От этой реплики у Минькова перехватило дыхание от возмущения.

– Я ни в чем не виноват! Я её не убивал и ничего не делал. А вы! Вы! В чем вы меня сейчас обвинить хотите? – практически выкрикнул он, теряя выдержку.

– А у меня есть повод вас сейчас обвинять и подозревать? – стараясь сохранять невозмутимость, спросил он, внимательно смотря в глаза Минькову.

Миньков размахивал руками, явно накручивая себя все больше.

– Вы специально! Вы нарочно! Вы провоцируете меня, – продолжал разговор на высоких тонах Миньков, размахивая руками. – Я требую, слышите, требую, чтобы вы убрали тело этой девки из моего дома. Немедленно!

Михаил Иванович, осознавая, что ситуация требует более решительных мер, сдержанно, но жестко ответил:

– Сбавьте громкость голоса на два тона ниже. Вы разговариваете со мной, как с должностным лицом, я вам не подчиненный, держите себя в руках. Объясняю вам ещё раз: скоро приедет спецтранспорт и заберет тело. Точка.

При этих словах Михаил Иванович посмотрел на Минькова, как бы давая понять, что все дальнейшие попытки давления окажутся безуспешными. За годы работы он уже насмотрелся таких истерик вдоль и поперек. Бывали случаи, что крикуны и скандалисты от слов переходили к делу: кидались с кулаками. У всех разная реакция на стресс. По лицу Минькова словно судорога пробежала, сначала он побледнел, затем покраснел, и, выдохнув сквозь зубы, произнес:

– Я этого так не оставлю! Я подам на вас всех жалобу!– слова вырвались из него не столько как угроза, сколько как отчаянная попытка доказать самому себе, что он ещё хоть что‑то может контролировать.

Михаил Иванович даже ни на секунду не отвёл взгляда, который только сильнее выводил собеседника из себя.

– Это ваше законное право, вы вправе так поступить, – как по учебнику, подтвердил Михаил Иванович.

Возникла короткая пауза, по лицу Минькова пробежала новая судорога – то ли от унижения, то ли от ярости. Он сделал шаг вперёд, затем резко отступил назад, словно не доверяя самому себе.

– Прошу пока не покидать город, так как в ближайшее время вам нужно будет явиться в отдел полиции, – добавил Михаил Иванович.

Эти спокойные, выверенные слова добили Минькова.

– Я приду туда только со своим адвокатом!

– Это тоже ваше право, – снова лаконично ответил следователь.

Миньков отошел он него, было видно, что мужчина едва сдерживается, чтобы не наброситься на него с кулаками. Михаил Иванович проводил его взглядом.

«Ну, что же, драки не будет, уже хорошо, а может, и нет, – подумал Михаил Иванович. – А если бы он меня кинулся, то часть негатива я бы определенно слил от сегодняшнего дня. И этот деятель из тех, кто точно жалобу подаст, а мне за него ещё и отписываться придется. Хорошо, что свидетелей полно».

Ну вот, бумаги проверены и аккуратно сложены в стопочку.

Сейчас Михаилу Ивановичу нужно было изобрести предлог, чтобы подняться в комнату, где все ещё лежал труп Ирины Котовой. Но это было излишне, потому что вся группа сейчас активно обсуждала «выступление» Минькова, поэтому Михаил Иванович без лишних слов вышел из холла, поднялся наверх и бумажной салфеткой аккуратно собрал немного засохшей крови с поверхности ворса. Эту салфетку он также поместил в пустой зип‑пакет. Его действия напоминали те же, что он сделал несколькими часами ранее, на железной дороге.

Спустившись, Михаил Иванович перекинулся парой слов со следственной группой. В это время приехали за телом, чтобы увезти его в бюро судмедэкспертизы.

– А они быстро, – сказал вездесущий Слава, проследив за поднявшимися с черным мешком на второй этаж мужчинами.

– Повезло, – немного равнодушно ответил оперуполномоченный Иван Тимашов. – Может, хозяин дома успокоится. А очень нервный какой‑то.

– Ну что, кто куда? – спросил Михаил Иванович.

– Мы дежурные сегодня, катаемся туда‑сюда, – ответил Тимашов.

– А я в контору поеду, если кого подвезти, то давайте ко мне, – предложил Михаил Иванович. – Я тоже дежурный сегодня.

Но все отказались, а Ольга Дмитриевна решила уехать вместе с телом в бюро судмедэкспертизы. Сопроводить, так сказать, потому, что у неё вызовов пока больше не было.

Михаил Иванович попрощался и пошел к выходу. На улице он столкнулся с Миньковым, он что‑то бурно обсуждал с женой. Женщина, хмуря брови, пыталась его урезонить, явно стараясь говорить тише и спокойнее. При виде следователя они замолчали и внимательно посмотрели на него. Михаил Иванович им кивнул в знак прощания, но Миньков отвернулся, а его жена просто продолжила смотреть, как Михаил Иванович покидает территорию Усадьбы «Глаза души», никак не реагируя на его кивок.

Когда Михаил Иванович отошел на достаточное расстояние, он невольно усмехнулся.

– Вот они какие, эти глаза души, слепо‑глухо‑немые, – тихо сказал Михаил Иванович, оценив поведение супругов Миньковых.

Сев в машину, он собирался уже завести мотор, но вдруг остро захотел услышать голос жены. Пока ещё жены. Михаил набрал номер, вслушиваясь в гудки: ответит или нет.

На пятый гудок его жена сняла трубку.

– Привет, Мила, это я, – сказал Михаил.

– Зачем ты звонишь так поздно? Тебе стало скучно на твоей важной работе, и ты вспомнил о семье? – прозвучал недовольный голос жены. – Я тебе уже все сказала.

– А может, подумаешь ещё? Неужели ты так легко можешь отказаться от нашей семьи? – немного просяще ответил Михаил.

– Миша, а о чем думать? Я устала. И думать устала. И ждать устала. Все устала делать. Я живу одна. Тебя нет. Мы с детьми не вписываемся в твою жизнь. Отпусти нас, и всем будет проще. Закрепим существующую ситуацию юридически, – резко ответила супруга.

– Какую ситуацию? – недоуменно переспросил Михаил.

Мила, ожидая такого вопроса, ответила:

– Что каждый сам по себе: я с детьми отдельно, а ты со своей работой отдельно. Живем и не пересекаемся. В течение двух месяцев я съеду вместе с детьми. Как раз закончится косметический ремонт в квартире, которую получила в наследство от бабушки. А пока потерпим друг друга.

Каждое её слово звучало как приговор для Михаила.

– Я не понимаю. Мила, как можно так резко и легко рвать? Я ведь люблю тебя и детей, – начал было Михаил.

– Не любишь. Ты нас не замечаешь. И твердишь только о себе сейчас: я да я. Ты не думаешь ни обо мне, ни о детях. Я отвыкла от тебя, ты всегда где‑то, но не рядом. Подсчитай, сколько ты времени провел со мной и детьми, а сколько на работе. Этот разговор у нас не первый раз. И от разговоров я тоже устала, – резко оборвала его жена и, не дожидаясь ответа, повесила трубку.

Тяжело вздохнув, Михаил посмотрел на телефон, вдруг ударил руками по рулю. В этот момент клаксон издал резкий, громкий и протяжный сигнал, нарушив тишину улицы. Словно это не машина, а сам Михаил Иванович кричал от бессилия и злости на ситуацию. Он вспомнил, как считал себя уравновешенным человеком, решающим любые проблемы с холодной головой, но сейчас все эти представления начали рассыпаться.

Сначала он хотел перезвонить, но потом подумал, что так поругается ещё сильнее, и решил отложить разговор до личной встречи. Как говорится, хочешь, чтоб тебе отказали – позвони по телефону. Что он, собственно, и сделал, итог разговора подтвердил это правило.

Глава 3

Михаил Иванович завел машину, но поехал не в контору, а к своей тётке по отцу – Валентине Михайловне. Она одна из немногих его родственников поддерживала с ним общение. С работы, если что случится, то наберут. Телефон и машина рядом, поэтому он быстро приедет. Ему нужно было хоть немного положительных эмоций на сегодня, а тетка ему всегда радовалась, как и всякий одинокий человек в возрасте. Кроме того, у Валентины Михайловны была бессонница, и она почти не спала ночью, так что он её не разбудит. Но, на всякий случай, Михаил Иванович все же позвонил тётке и поинтересовался, может ли он к ней заехать. Как и предполагалось, она не спала и была бы рада его увидеть.

Заехав по дороге в круглосуточный супермаркет, взяв продукты, он поехал к Валентине Михайловне.

– Ну, зачем же ты опять столько всего накупил, Мишутка, – такими словами встретила его тетка, когда Михаил Иванович переступил порог её уютного дома. В воздухе витал легкий запах корицы от только что испеченного пирога, который она оставила на кухне.

От этого «Мишутка» повеяло такой ностальгией, что Михаил на мгновение закрыл глаза, представив себя снова ребёнком: беззаботным и полным надежд, который не знает ни тревог, ни забот. Отложив свои пакеты с покупками, обнял тётку крепко‑крепко, так, словно боялся, что эта встреча может оказаться последней. Он понимал, что, когда Валентина Михайловна уйдёт из этой жизни, больше никто не назовёт его «Мишуткой». Это имя было для него не просто ласковым прозвищем, а связующим звеном с детством, с теми яркими моментами, когда мир казался простым и понятным. Сейчас, оглядываясь вокруг, Михаил понял, что в этом доме сохраняется особая атмосфера, которой не существует нигде больше. Он вспомнил, как тётка всегда готовила его любимые блюда и поддерживала его.

– Видела бы тебя твоя мать, какой ты стал, – в унисон его мыслям произнесла тётка, легко поглаживая его по спине. Михаил вздохнул и уткнулся носом ещё глубже в её пушистые волосы, чувствуя себя словно в детстве, когда её объятия были спасительным укрытием ото всех бед. Потом, с неохотой разомкнув руки, он отстранился от тетки. Взглянув ей в глаза, Михаил уловил в них понимание и спокойствие.

– Ну, что, пойдем, кормить тебя буду, – позвала его Валентина Михайловна на кухню.

– Тёть Валечка, а можно я на кухне немного один посижу. День тяжелый выдался, – попросил Михаил Иванович.

Тетка проницательно взглянула на него.

– Если вдруг понадобятся свечи, то они в верхнем правом шкафчике, у окна, – произнесла она, её голос был полон заботы. Тетка ещё раз погладила Михаила по спине, словно давала ему понять, что всегда рядом, и вышла из комнаты, оставив ему немного уединения.

Михаил Иванович глубоко вздохнул, особенно остро ощутив бег времени. Тётка всегда знала, как поддержать его в трудные моменты. Она всегда принимала его, обнимала, говорила душевные слова. Но она уже немолода. И сколько ей ещё отпущено в этом мире – кто знает. А что для неё сделал он? И сможет ли он дать в ответ ей такой объем заботы и внимания, чтобы потом не чувствовать себя сволочью, не ценившим её тепла и добра. Чтобы не корить себя потом. Сложный вопрос. Михаил провел ладонями по лицу, сбрасывая тяжелый день и усталость. Затем подошел к кухонному шкафу и открыл его.

Оттуда он достал не только свечи. Заодно и большую миску. Он налил в неё холодной воды из‑под крана. Затем он поставил миску на стол рядом со свечой.

После этого Михаил достал два зип‑пакета. Он положил содержимое одного из них в воду. Вода забурлила, как будто кипела. Он опустил обе руки в воду и начал шептать слова, которые он знал с детства.

Внезапно фитиль свечи начал ярко пылать, и огонь от неё вытянулся в узкую полосу вверх. Этот столб огня начал становиться всё шире и шире, заполняя собой все пространство, и, казалось, будто само время замирает. Наконец, Михаил Иванович увидел то, ради чего все это затеял.

Перед глазами распахнулись огненные ворота, словно вырванные из сверхъестественной реальности, раскрылись с оглушительным треском и мгновенно исчезли, оставив только тонкие огненные полосы по периметру. В этом проеме он увидел через несколько секунд человека, внешне похожего на фото из паспорта, найденного на железнодорожных путях. Сейчас этот мужчина был как будто в легкой светящейся дымке, некая потусторонняя материя заменила ему обычную одежду, подчеркивая неестественную природу его облика. Вместо глаз у него были темные провалы, будто поглощающие свет вокруг себя и уносящие в бесконечную темноту. Это был дух покойного Романа Губарева. Михаил Иванович всматривался в эту слегка святящуюся фигуру. Затем, внутренне собравшись с силой и сосредоточившись ещё сильнее, Михаил Иванович произнес:

– Губарев Роман Андреевич, иди ко мне. Гроб без окон, гроб без дверей, среди людей и среди нелюдей. Отпустите его силы сна хоть на полчаса, хоть на минуточку.

В эту секунду то, что было духом Романа Губарева, бросилось с воем на Михаила Ивановича, но столкнулось с прозрачным препятствием. Дух не мог преодолеть этой тонкой, прозрачной границы, по периметру которой горел тонкий огонек. В тот момент, когда дух врезался в границу, то огонь засиял чуть сильнее, ярче и загудел. Дух снова разогнался и бросился вперед, пытаясь добраться до Кулдышова.

Однако граница была создана из силы, неподвластной духу. Она вибрировала, сияя, но оставалась непроницаемой, удерживая смертельную злобу потустороннего создания. У Михаила Ивановича был только один шанс задать вопрос. Потом дух, скорее всего, не придет, а если и объявится, то справиться с ним будет гораздо сложнее.

Поняв бессмысленность своих попыток, дух остановился непосредственно перед границей, увеличился в размерах, так что его лицо, или то, что когда‑то было лицом, почти целиком заполнило собой пространство в рамке между мирами. Михаил Иванович почувствовал, что темные провалы глаз духа сфокусировались и смотрят прямо на него, пытаясь поймать его взгляд.

Это был опасный момент. Ему необходимо избегать прямого зрительного контакта, иначе существо могло утащить его через барьер, перетянув к себе в мертвый мир.

Михаил Иванович хорошо понимал, что страх сейчас – его наихудший враг, и отлично знал множество уловок, которые духи используют, чтобы выбить людей из равновесия. Годы опыта в общении с духами научили его сохранять хладнокровие даже в самых напряженных ситуациях. Плавно, едва заметно, он сменил фокус взгляда, не следя за самим духом, а словно заглядывая сквозь него вглубь пустоты. Этот взгляд помогал ему сосредоточиться на главном – получить необходимую информацию, прежде чем тень прошлого исчезнет.

Долгие секунды растянулись в вечность, казалось, комната наполнилась мерцающим, холодным светом. Дух подчинялся своим собственным законам, и теперь от Михаила Ивановича требовалась только выдержка и терпение.

Наконец, наступил момент задать тот самый вопрос. Сдержанный, серьезный голос Михаила Ивановича разрезал застоявшийся воздух:

– Кто тебя убил?

Реакция духа была прогнозируемо бурной – очередная яростная попытка прорваться сквозь невидимый барьер, и раздался затравленный вой: «ме‑ертв, не‑ет».

Когда дух, наконец, выговорил слова: «он» и «ищи» – Михаил Иванович постарался уловить все возможные детали. Это была ключевая информация, обрывки которой важно было собирать вместе, словно фрагменты сложной мозаики. Его взгляд вдруг захлестнул поток изображений: возникал облик большого паука, переродился в нечто золотистое, и в последний момент промелькнул леденящий душу образ куклы.

Три объекта: паук, золото, кукла. Эти символы требовали дальнейшего анализа, но Михаил Иванович уже знал из опыта, что дух больше ничего не добавит к сказанному. Все, что он мог сделать – это завершить сеанс.

– Уходи, откуда пришел, мертвое к мертвым, – произнес Михаил.

Как только эти слова были произнесены, огненная граница стала сужаться, как будто ворота вновь закрывались. Дух опять попытался прорвать барьер, но появившиеся несколько фигур за спиной духа, быстро приблизившись, схватили его и потащили прочь от закрывающейся границы. Призрак Губарева пытался вырваться, но у фигур, оттаскивающих его от границы, появились длинные когти. Этими длинными когтями они проткнули призрачное тело духа насквозь. Дух Губарева завизжал как от боли, а ещё у нескольких фигур появились кнуты, которыми они стали хлестать его. Дух взвыл ещё отчаяннее и страшнее, в этом звуке не осталось ничего, что напоминало бы звуки человеческого голоса.

Михаил Иванович вынул одну руку из все ещё бурлящей воды, потянулся к свече и потушил её. После этого все исчезло. Его движения были отточены многими годами: встал и вылил воду из миски в раковину и выбросил потухшую свечу и снова сел на стул, на то же место. Ему нужно было немного отдохнуть. Сегодня у него ещё одна встреча с миром мертвых. Ведь у него было два пакетика с содержимым. Губарев был первым. Ещё нужно узнать, что произошло с Ириной Котовой.

Сейчас он вспоминал, что сказал и показал ему дух Губарева. Было сказано «он». Значит, Губарев умер не сам. Ему помогли уйти на тот свет. И помог этот таинственный «он». Из списка виновных можно вычеркнуть половину подозреваемых – всех женщин. Потом были показаны паук, кукла и что‑то золотое. Духи мыслят не так, как люди, и не нельзя понимать их буквально. Бывает, что первоначальное толкование совершенно неверное. Первый из них – огромный черный паук, символ чего‑то зловещего, вероятно, ассоциировался с кем‑то или чем‑то, связанным с темной стороной жизни. Второй образ – старая потрепанная кукла с головой, склоненной влево, и безжизненно вывернутыми руками и ногами. Кукла могла означать манипуляции или марионеток в чужих руках. Или же затрагивает тему детства, забытых или испорченных воспоминаний, или связаться с кем‑то более конкретным, отсылая к определенным людям или объектам в жизни Губарева. Третий образ – нечто золотистое, пока что ассоциаций не приходило в голову.

«Надо бы записать, – подумал Михаил. – Вдруг что‑нибудь перепутаю. Надо записать, заодно и приметы, что паук был большой и черный, кукла старая, потрепанная, с головой, склоненной влево, и вывернутыми ручками и ножками, а что‑то золотистое напоминало свернутый жгут или толстую цепь».

Михаил Иванович достал смартфон и начал записывать в заметки то, что увидел и услышал. Не все ему может пригодиться, потому что эти дела не всегда отписывались ему. Но это было что‑то похожее на личный ритуал, если он выезжал на осмотр места происшествия, где была смерть, то он всегда брал с собой что‑то, что могло ему помочь узнать: сам человек ушел за грань или нет. Кровь была сущностью самого человека и служила той путеводной нитью, которая могла соединить его с духом покинувшего этот мир. Михаил Иванович знал, что покойники, чьи жизни оборвали насильственной смертью, были куда более беспокойны. Их души жаждали мести или, по крайней мере, справедливости. И здесь уже нужна была сила его рода.

На службе никто не знал о том, что он так может, и считали, что у Михаила Ивановича просто бешеная интуиция по раскрытию убийств. Говорили, что у него невероятное чутье. И одни из самых лучших показателей. Частично причина крылась и в том, что у Михаила Ивановича был дар, который ему помогал. Он мог говорить с мертвыми. Дед ему рассказывал, что когда‑то в его роду были те, кто не только мог говорить, но и заставлял мертвых повиноваться, даже возвращал в жизнь. Но за это платилась очень высокая цена – жизнь в обмен на жизнь. Поэтому это могли сделать только ради очень важного человека. Например, своего ребенка. Истории о предках, которые когда‑либо прибегали к таким жертвенным шагам, обрастали страшноватыми легендами. Михаил Иванович знал: его дар – опасное благо, и его следует использовать с предельной осторожностью.

Свой дар он получил по роду, от деда. Его отцу не досталось ничего, а к нему, Михаилу, дар пришел. Не в тех объемах, что был у деда, но и этого достаточно, чтобы он мог говорить с мертвыми. Они всегда откликались на его зов. Информацию выдавали, правда, своеобразно. Тем не менее шарады Михаил Иванович наловчился разгадывать. Помогала интуиция. Эта самая невероятная интуиция, которую он считал ещё большим даром. Хотя работала она только на рабочие вопросы и если ему грозила личная опасность. А именно, опасность для его жизни. В остальных случаях интуиция крепко спала.

Он бы, может, и хотел, как дед, уметь лечить. А его дед был легендарным знахарем, о нем слава вышла далеко за пределы их города и даже области. Он умел переносить болезни на неодушевленные предметы. Это мог быть даже камень. Но чем страшнее болезнь, тем сложнее от неё было избавиться. Чаще всего в таких случая дед перекидывал чужие недуги на деревья. Можно было бы и на животных, помогало бы быстрее. Но тут дед принципиально так не поступал. Он был в твердом убеждении, что ни одна болезнь просто так не возникает. И если она есть, то дается для чего‑то человеку. Что‑то нужно переосмыслить в себе, изменить свою жизнь и свои взгляды. Перенос болезни на дерево делало случай излечимым, но выздоровление медленным. Обычно хватало времени, чтобы урок был усвоен. Человек успевал прочувствовать все – от безнадежности до невероятной надежды. И менялся. А дерево, принявшее на себя болезнь, умирало. Как медленно человек выздоравливал, так отмирало постепенно дерево. Поэтому подходили не все деревья, а только те, что были старше двадцати лет, сильные и мощные.

Но некоторым людям дед отказывал сразу. Хотя и мог помочь. Он видел душу. А поскольку после каждого такого обряда дед отлеживался не меньше двух недель, то соглашался страдать далеко не за каждого. И это тоже было его правом и выбором, за которые он понес ответственность.

В отличие от деда, который берег свой дар и использовал его лишь в крайних случаях, отец Михаила, Иван Забродов, выбрал совершенно иной путь. Лишенный истинного дара, он тем не менее сумел извлечь выгоду из наследия семьи. Прожив немало лет, наблюдая за работой своего отца, Иван решил использовать своё обаяние и опыт наблюдения, чтобы создать иллюзию экстрасенсорного дара.

Обосновавшись в столице, Иван открыл эзотерический салон. Для неопытного зрителя его представления казались поистине магическими. Иван использовал различные трюки и спецэффекты, чтобы создать атмосферу загадочности.

Его уму и смекалке можно было позавидовать: каждый элемент его «шоу» был тщательно продуман и рассчитан на впечатлительных посетителей, которые готовы были платить значительные суммы денег за «общение» с миром духов. Наивные и доверчивые люди приходили в его салон, стремясь получить ответы на свои вопросы или утешение в горе от утраты близких. Они видели то, что хотели видеть, а Иван прекрасно знал, как играть на их ожиданиях и эмоциях.

Дед вычеркнул сына Ивана из своей жизни, узнав, что тот сделал. Деда успокаивало только одно, что Иван устраивает театр одного актера, потому что настоящая сила не терпит свидетелей. Это может плохо кончиться для них. Дух может вырваться и вселиться в человека. Поэтому нужно ещё тратить силу на защиту того, кто рядом с тобой и не имеет своих сил. И меловые круги могут не помочь. Любое лишнее действие, утрата концентрации хотя бы на секунду – всё это чревато большими проблемами для тех, кто пытается иметь дело с тем, что недоступно простому человеку. А раз сил у него нет, то и не сможет Иван никому по‑настоящему навредить.

А вот с этим уже мог поспорить Михаил Иванович. Он считал отца аферистом, по которому тюрьма плачет. Это было связано не только с тем, что отец в свое время развелся с его матерью. Михаил по роду службы имел вполне конкретный взгляд на вещи и считал, что обман – это всегда обман. Поэтому не хотел иметь с этим человеком ничего общего. Михаил так и называл своего отца – «этот человек». Как только Михаилу исполнилось восемнадцать лет, то сразу же поменял фамилию отца на девичью фамилию своей матери и стал Кулдышовым. Дед этого не понял и сначала очень обиделся на внука. Но Михаил сказал, что «этого человека» он не уважает и терпеть не может, поэтому фамилию, которую он ему дал, носить не будет. А дед вправе делать то, что считает правильным для себя. Но Михаил не отступится от своего решения.

Дед дулся почти год, но в итоге продолжил общаться с внуком. Отец Михаила тоже не горел желанием общаться со своим сыном. Их неприязнь была взаимной. А потом Иван Забродов сменил имя и фамилию и стал Илларионом Македонским. Это имя, по мнению Ивана Забродова, больше соответствовало его роду деятельности и придавало ему веса в глазах тех, кто нему приходил за помощью. Так все ниточки родства были практически разорваны. Уже нет ни деда, ни матери, а он все никак не может отпустить эту ситуацию. Но Михаил никогда ни с кем не обсуждал эту историю, считал, что это слабость, да и ни к чему об этом кому‑то знать. Тем более друзьям и близким.

Михаил Иванович тряхнул головой, отгоняя мысли и воспоминания. Он взглянул на время на смартфоне, оказывается, уже минут пятнадцать Михаил сидел и смотрел в одну точку. Нужно приступать ко второй части поиска ответов. Михаил Иванович снова встал, подошел к окну и отдернул штору. На улице ярко светила луна.

– Хорошая ночь для вопросов, – прошептал Михаил Иванович, глядя на круглую луну в темном небе. Потом он потянулся и пошел доставать новую свечу и наливать новую воду в миску.

Снова сосредоточенность и слова вызова духа. Вот вода уже бурлит от погруженной в неё крови погибшей. Огонь свечи тоже вырос ввысь, и окно в мир за гранью снова стало открываться. Сейчас оно шло быстрее. Буквально пара минут и Михаил Иванович увидел дух Ирины Котовой. И в жизни, и в посмертии она была хороша. Девушка удивленно озиралась по сторонам. Но Михаилу нельзя расслабляться. Поведение духов нельзя предсказать. Сейчас она спокойна, а потом будет пытаться прорвать границу, чтобы найти источник питания среди живых. Присосется к кому‑нибудь и будет пить жизнь. А человек даже и понимать не будет, почему ему так плохо и откуда появилось такое количество болезней. А потом, выпив до дна жизнь в одном человеке, превратив его в такую же нежить, они уже вдвоем будут «перепрыгивать» на другую жертву. Эту жертву они прикончат уже быстрее. А уничтожить их будет не так просто. Да и мало осталось тех, кто мог это видеть и противостоять такому.

Михаил Иванович позвал дух Котовой. Только тогда она обратила внимание на окно в мир живых. Дух медленно приблизился к границе миров. Кидаться на границу она пока не собиралась. Котова также была окутана светящейся дымкой вместо одежды, а на месте глаз зияли черные провалы.

Дух Котовой поднял руку и прислонил её к прозрачной границе. Огонь предупреждающе загудел, и дух отдернул руку. А потом Котова стала с интересом рассматривать Михаила Ивановича.

– Кто тебя убил? – четко произнес Михаил Иванович, расфокусировано глядя за дух Котовой.

– Убил? – переспросил дух Котовой. – Несчастный случай.

Михаил Иванович хотел было завершать обряд. Но дух сказал:

– Меня хотели убить, а я хотела жить. Верни меня, колдун. Ты можешь. Дай жизнь.

Михаил Иванович молчал. В такие разговоры с духами вступать нельзя.

– Я молодая и красивая. Хочу жить, – продолжал дух. – А здесь мне не нравится.

Но видя, что Михаил Иванович молчит, дух продолжал просить и умолять. Но Михаил уже начал произносить слова, которые отпускали духа и закрывали границу в мир живых.

– Найди тех, из‑за кого произошел несчастный случай! – прикрикнул на него дух женщины. Она вскинула руку, и перед Михаилом появилось что‑то золотистое, напоминающее то, что показывал ему недавно призрак Губарева.

Но внезапно завибрировал телефон, который Михаил Иванович забыл отключить. Это отвлекло внимание. Заминка на доли секунды и призрак с воем кинулся к границе, пытаясь прорваться в мир живых. Михаил резко потушил свечу, и все исчезло. Сердце колотилось. Едва успел. А телефон продолжал заливаться.

Михаил Иванович выбросил свечу и вылил воду. И только тогда ответил на вызов продолжающего звонить телефона.

– Здравия, – произнес в трубке голос Петровича. – Ну что, съездил я с напарником по адресу этого Губарева.

– Петрович, а чего ты мне с этим звонишь? – спросил, успокоив дыхание, Михаил Иванович.

– Ну а кому я должен это сообщать? – удивился Петрович.

– Петрович, по процедуре ты знаешь, как ты это должен сообщать, но ладно. Не звонками уж точно. Хорошо, давай рассказывай, – устало ответил Михаил Иванович.

– Значит, приехали мы к этому Губареву, двери не открывали. Мы и звонили, и стучали – ноль реакции. Но на шум вышла соседка по площадке и сказала, что Губарева давно не видела. Он там практически не бывает. Дала телефон Губарева, мы тут же решили ему позвонить, но его телефон не ответил. Тогда мы спросили, а есть ли у Губарева родственники? – здесь Петрович сделал паузу.

– Не томи, говори, – поторопил Михаил Иванович.

– Так вот, его братом, причем, родным братом оказался бывший местный журналист Матвей Сергеевич Погодин, – с заговорщическим тоном сказал Петрович.

Не сразу Михаил Иванович вспомнил историю восьмилетней давности, когда Матвей Погодин возглавил крестовый поход против одного из предприятий. Он писал разоблачительные статьи, строчил заявления в прокуратуру, но до возбуждения дела так и не дошло. Владелец бизнеса хорошо спрятал концы в воду. А вот Погодину пришлось уехать. Против него организовали травлю.

– Слышь, Петрович, а чего у них фамилии разные, если они родные братья? – вернулся к вопросу Михаил Иванович, который захотел об этом узнать, как только услышал про разные фамилии.

– А, это, сейчас расскажу, соседка словоохотливая попалась. Сообщила, что у братьев одна мать, а отцы разные. Погодин – старший, ответственный, толковый, а Губарев – младший, не очень такой персонаж, с гнильцой, – с готовностью поведал ему Петрович.

– А чего ты тогда их родными назвал? Они же не полнородные? – въедливо уточнил Михаил.

– Слышь, Иваныч, ты мне своими «пере» и «недо» мозги не парь, я с тобой как с нормальным человеком говорю. По мне, мать одна, значит, родные, а в твои бумажки я правильно напишу. Я же тебе сейчас не по регламенту докладываю, – недовольно сказал Петрович.

– Ладно, не начинай. Что‑то ещё есть? – вернул Петровича к теме Михаил Иванович.

– Приедет Погодин через пару дней. У него есть ключи от квартиры – откроет квартиру для осмотра, готов брата опознавать и рвется хоронить. Но мне показалось, что он как‑то странно реагировал. Слишком спокойно. А так, все, – закончил отчет Петрович.

– Понятно, Петрович, спасибо, что сообщил, – сказал Михаил Иванович.

Закончив разговор, Михаил Владимирович, вернулся к тому, чтобы записать все, что сказал дух Котовой. Пока помнит подробности.

*****

Матвей Сергеевич Погодин.

За столом в просторном кабинете сидел мужчина лет сорока, блондин с серыми глазами. По его внешнему виду было заметно, что мужчина очень следит за собой и занимается спортом. Его спортивная фигура, с широкими плечами и подтянутым телом, говорила о регулярных тренировках и значительном внимании к физической форме. Он носил дорогой, хорошо сшитый костюм, который подчёркивал его атлетическое телосложение, а стильная, аккуратная прическа завершала образ человека, привыкшего к дисциплине и порядку.

Его кабинет выглядел строго, но с элементами утонченного вкуса. На столе лежали аккуратно разложенные бумаги, дорогая ручка и персональный ежедневник, выправленный, как по линейке.

Это был Матвей Сергеевич Погодин.

Он просидел неподвижно несколько минут, пытаясь переварить информацию, которую только что получил. Матвей медленно отнял телефон от уха и положил его перед собой на стол, как будто этот маленький предмет внезапно стал невыносимо тяжелым. Его пальцы ощутили легкое дрожание, и он потер ладонями лицо. Посмотрел на свои записи в ежедневнике. Нет, точно не сон. Перед ним была краткая запись разговора с полицейским.

– Этого не может быть, – прошептал Матвей, почти как молитву. – Просто не может быть. Ромка умер, и теперь мне его хоронить.

После этого мужчина резко встал и быстро вышел из офиса, оставив ежедневник на столе.

Глава 4

Закончив записывать все, что запомнил в подсказках Губарева и Котовой, Михаил Иванович ещё раз задумался ехать ему или нет в контору. Никакого желания тащиться сейчас на работу, чтобы ждать новый вызов на рабочем месте, не было. Поэтому, справедливо рассудив, что вызов он может ждать и в комфорте, в доме у тетки, сидя в любимом широком и удобном кресле, дремля, Михаил Иванович решил предупредить дежурного, что он на связи и ждет вызов, но занят вне работы. Если будет вызов, чтобы звонили ему, и он приедет прямо на место. Поскольку таких финтов, как отсутствовать на рабочем месте во время дежурства, Михаил Иванович не позволял раньше, то дежурный немного удивился, но принял информацию. Михаил Иванович сам, если что, будет объясняться с руководством. На том и порешили.

После всех этих разговоров Михаил Иванович пошел в комнату к своей тёте Валентине Михайловне.

Едва Михаил показался в дверях, тут же обратила на него цепкий взгляд. Она всегда умела уловить малейшие перемены в настроении своих близких. Седая прядь в ее волосах мягко покачивалась, когда она, слегка приподняв брови, произнесла:

– Ну, что, пришел в себя?

– Есть такое. Мне надо было немного времени, личного времени, – ответил Михаил.

– Совсем ты себя не бережешь, Мишутка, совсем, – сокрушённо произнесла она, слегка нахмурившись.

Михаил усмехнулся, постаравшись придать своему лицу уверенное выражение. Он пытался скрыть своё беспокойство, с которым не хотел делиться.

– Теть Валечка, я уже взрослый, от меня многое зависит, ценный кадр, как говорят на работе, – сказал он, вложив в голос нотки шутливого самодовольства, стараясь снять напряжение.

Но тетя, опытная и проницательная, заметила за его шутками что‑то большее. Она вздохнула и мягко ответила:

– А дома что говорят? Ты не подумай, я рада тебе. Очень люблю, когда ты приезжаешь, но ты мог бы и домой заехать, – в её голосе прозвучала искренняя забота.

– Мог бы, но пока все сложно. Да и тебя проведать надо. – После этого Михаил Иванович присел на диван, где сидела его тетя. – Не ворчи.

Тетя Валя, не удержав лёгкую усмешку, подозрительно покачала головой.

– Не ворчу. Я ведь знаю, зачем ты там сидел: опять мертвых кликал. И не убеждай меня в обратном, – остановила она возражения Михаила. – Я сестра твоего деда. И что‑то, да понимаю. Не играй с этими силами. Это не дар, а проклятье. Очень тебя прошу, не тащи в это своего сына. Даже если дар будет. Не буди лихо, пока оно тихо. Ты же не знаешь, как за это расплачиваются.

Вздохнув, Михаил развёл руками, пытаясь найти слова, чтобы объяснить ситуацию:

– В том и дело, что не могу не делать этого. Это сильнее меня. Может, и по службе такие успехи оттого, что я голос рода слушаю, – со вздохом ответил на упрек Михаил. – Куда мне деваться? Знаешь же, что если не буду время от времени грань открывать, то срок жизни себе сокращу. А я хотел бы увидеть внуков, как это ни банально звучит.

Тетя Валя, обеспокоенно нахмурив лоб, откинула посеребренные пряди волос и, вздохнув, мягко напомнила:

– А будешь применять, то сократишь ещё сильнее. Деда вспомни. Ему жить бы и жить, а его уже нет с нами, – в ее словах отразилась та невыносимая тоска по тем, кого уже нет.

Михаил кивнул, чувствуя, как её слова проникают глубоко в его сознание, но он был не из тех, кто легко сдается:

– Из жизни вообще никто живым не выберется. Все будет хорошо, – попытался он приободрить тетю, выдавив тонкую улыбку.

Тетя Валя пристально посмотрела на него:

– Но на вопрос, почему не домой, а ко мне приехал, ты так и не ответил, – вдруг резко перевела тему тетя и требовательно посмотрела на него. – У тебя все в порядке?

Михаил сделал паузу. Он опустил глаза, чтобы не смотреть в строгие глаза тети, но ответил с показной бодростью:

– Все нормально. Если будет ненормально, то я тебе расскажу первой, – он добавил эту фразу, надеясь, что её легкость скроет ту тень, что пока не отпускала.

– Врешь, – спокойно определила тетя Валя. Она знала его слишком хорошо, чтобы верить каждому слову.

Михаил угрюмо улыбнулся, признавая её правоту:

– Разве что самую малость, – покаянно сказал он и вздохнул, предпочитая не рассказывать о сложностях, которые оставил за порогом.

Тетя вздохнула и протянула руку, чтобы погладить его по голове, говоря:

– Хороший ты у меня, Мишутка. Очень хороший.

После этого тетя пошла в кухню, чтобы приготовить для Михаила поздний ужин. А он последовал за ней, ему хотелось посмотреть на эту уютную суету, которой он давно не видел дома. Михаил уже не первый год готовил сам себе и ел в одиночестве. Мила все меньше готовила, чаще брала полуфабрикаты. А сейчас ему тетя готовилась варить домашние пельмени. Не то чтобы это блюдо было каким‑то особенным, но зато целиком домашнее блюдо: тетя сама сделала фарш, раскатала тесто и слепила пельмени. Энергетика и вкус у этой еды совсем другие.

После ужина они с тетей какое‑то время ещё сидели и смотрели телевизор, затем она пошла читать к себе, в свою спальню. А Михаил перебрался с дивана в кресло и сидел смотрел телевизор в полудреме. Звук телефона был поставлен на максимум, чтобы точно не пропустить.

Однако вызовов на место происшествия в эту ночь больше не было. На службу Михаил Иванович пришел не выспавшийся. И тут же от дежурного узнал, что его ждет руководство. Пришлось идти. Было предчувствие нагоняя. Но отступать он не привык, поэтому шел уверенным шагом, периодически здороваясь с коллегами.

Войдя в кабинет начальства, Михаил Иванович поздоровался:

– Здравия желаю, Петр Викторович. Прибыл по вашему приказанию.

– Ты садись, я с тобой сейчас буду долго и предметно говорить.

Начало разговора Михаилу Ивановичу не понравилось. Неужели это из‑за того, что он не сидел вместе с дежурным в ожидании вызова? Михаил Иванович сел за стол, который примыкал к столу Петра Викторовича, образуя букву Т. На столе лежало несколько прошитых пухлых папок с документами.

– Думаешь, я тебе сейчас нагоняй устрою за то, что ты своевольно таскался где‑то всю ночь вместо того, чтобы быть на месте? – словно прочитав его мысли, произнес Петр Викторович.

Михаил Иванович пожал плечами. Он не первый год работал под начальством Петра Викторовича и знал, в какие минуты лучше промолчать. Это был тот самый момент, когда тишина – залог здоровья. И Михаил молчал, ожидая продолжения речи.

– Надо бы, надо бы. И нагоняй я тебе дам, но позже, – угрожающе произнес Петр Викторович. – А сейчас вот о чем поговорим.

Здесь он взял паузу, прокашлялся и продолжил.

– Видишь папки? – Петр Викторович кивнул подбородком на стол, затем откинулся на спинку кресла. Голос был ровный, но с холодком. – Это давние дела… первое тело нашли еще лет десять назад. Я сам когда‑то начинал.

Он коротко осмотрел на Кулдышова изучающим взглядом.

– Периодически находили трупы – все без голов. Делал кто‑то хладнокровный. Знаешь, были такие любители искусства в кавычках, что тела в гробах на кладбищах раскапывали? Так вот, здесь тот же подход – что‑то ритуальное сквозит. Все убитые, вероятно, никому не нужные: ни родных, ни знакомых. Короче, никто этих людей даже не искал. Сам понимаешь – никаких заявлений, ничего.

Он замолчал, давая вес собственным словам.

Тела находят поздно. Через три‑четыре месяца… иногда год. Зацепок нет. Сам труп в одном месте, а убивали где‑то в другом. Видимо, специально перевозят, чтобы запутать. Ну, и головы нет. Вообще нигде. Мы думали, что проверим и найдем. Но ничего.

– А что с экспертизами? – коротко спросил Кулдышов.

– Ты это в делах посмотришь. Всё здесь есть. Пусть и мало. Эксперты надрывались, искали хоть что‑то. Никакой борьбы. Вывод один – их убивают без сопротивления.

– Кто‑то из подозреваемых был?

– Всех сомнительных проверяли – бесполезно. Пока больше вопросов, чем ответов. Недавно нас сверху нагнули по этим делам… что‑то якобы всплыло. Приказ оттуда сорвался громкий: доложить. Только доложить нечего. Если честно – меня это выводит из себя. – Петр Викторович хлопнул ладонью по самой верхней папке. Голос начальника стал жёстче. – Надо эту канитель разруливать. Поэтому дело за тобой. Отчитаешься мне в ближайшее время. План мне приноси на бумаге. Папки берешь с собой. Через канцелярию и все по процедуре.

– Принято.

– Если станет нужна помощь, скажи сразу. Не тяни и не геройствуй.

Михаил Иванович кивнул, собрал все пять подшитых папок дел со стола и пошел в канцелярию, где им присвоили входящий номер. Расписавшись в получении, и ушел на свое рабочее место.

В кабинете, кроме Михаила Ивановича, работал ещё один следователь следственного отдела – Поленов Григорий Львович. Поленов устроился в следственный отдел два года назад и был на несколько лет младше Михаила Ивановича. Поскольку свободное место оставалось только в его кабинете, то сюда новичка и определили. Теперь Кулдышов и Поленов делили кабинет на двоих. Весь следственный отдел был размещён таким образом: один кабинет на два рабочих места. Это создавало определенные неудобства. Но что есть, то есть. С соседом по кабинету Михаил Иванович всегда сосуществовал мирно, работа у обоих была выстроена так, чтобы, насколько это возможно, не мешать другому. Но нет‑нет, да и вспоминалось Михаилу привольное житье в кабинете без соседей.

Войдя в свой кабинет, Михаил Иванович увидел, что Григорий Поленов уже был на месте. Поздоровавшись, Михаил прошел к своему рабочему месту, где положил на стол полученное от шефа дело. Затем повесил куртку в шкаф и сел за свой стол, планируя изучать документы.

– Миха, – обратился к нему Поленов. – В каком настрое шеф?

– А чего? – вопросом на вопрос ответил Михаил.

– Да я пойти к нему хочу, мне надо пару дней за свой счет попросить. А ты, как я вижу, от него, – объяснил Григорий.

– Гриш, как всегда. Только чуть более боевой, – сообщил Поленову Михаил.

– Думаешь, пошлет подальше с такими просьбами? – продолжал задавать вопросы Григорий.

– Я не знаю. Честно, не знаю. Мне вот новое дело выдал, теперь мой черед искать черную кошку в темной комнате, – вспомнив удачное выражение, поделился Михаил.

– Ты в любимчиках… это да, – усмехнулся Поленов.

– В смысле, в любимчиках? – удивился Михаил Иванович.

– Если бы ты пошел просить, то тебе бы точно дали эти пару дней, – с завистью в голосе сказал Поленов. – У тебя же раскрываемость и «всетакоемость».

– Гриша, я тебе вот что скажу и повторять не буду: я не в любимчиках, я честно работаю, пашу как трактор в борозде и как белка в колесе. Я ни разу не попросил какого‑то особого отношения. Не знаю, почему у тебя сложилось обо мне какое‑то превратное мнение, что я на особом счету. А чтоб была раскрываемость в сроки, то нужно работать, даже больше, пахать, Гриша, надо. Только пахать. Преступления сами себя не раскроют, и преступник сам к нам не придет. Не расследуется ничего само по себе. Вот тебе и «всетакоемость». Слово же ещё откуда‑то взял дурацкое.

– Воу‑воу, не злись, мой серьезный друг и лучший из лучших следователей. Я ничего такого, если что. Хочется иногда иметь такую же интуицию‑радар, как у тебя, – замахав руками в сдающемся жесте, признался Поленов.

– Гриша, ты дошутишься… по грани ходишь. Я тебя предупредил, – серьезно ответил Михаил, не приняв легкого тона Григория. Ему было неприятно, что все его достижения сейчас приписали к какому‑то особому отношению и привилегиям.

Михаил Иванович демонстративно пододвинул к себе материалы дела и начал изучать. Разговор увял сам собой.

Пролистав часть материалов, он остановился на первых попавшихся фотографиях с места обнаружения первого обезглавленного тела, разглядывая их. Что сказать, тело нашли в лесополосе, недалеко от дороги случайные грибники. Тело мужчины, подвергнутого жестокой расправе, пролежало под открытым небом длительное время, и вследствие этого дикие звери, оставившие на нём свои следы, нанесли телу значительный ущерб. Одежда также была повреждена, на ней имелись разрывы, местами куски ткани были просто вырваны. Голова так и не была найдена.

Пролистнув ещё часть страниц, Михаил Иванович стал разглядывать следующие фотографии. Там уже было мумифицированное обезглавленное тело женщины, обнаруженное в сарае на одной из заброшенных дач. Одежда особых повреждений не имела, но и головы тоже не нашли.

Было ещё кое‑что общее у этих тел: следы проникающего удара в переднюю стенку грудной клетки колюще‑режущим предметом. Имелись дырчатые переломы плоских костей и трещины. Удар наносился единожды, но достаточно сильный.

На этом Михаил Иванович закрыл папку и заполнил необходимые бланки, в том числе и о приеме дела к собственному производству. Теперь это его головная боль. Хуже всего было то, что почти все тела оказались невостребованными, их никто не искал, заявлений не подавал, личности не установлены. Как будто они и не жили нигде и ни с кем. Как лишние люди.

Михаил Иванович задумался. Работа предстояла кропотливая. Объем информации, которую нужно было обработать, был большим. Однако Михаил Иванович знал, что каждая деталь может оказаться ключевой. Нужно будет выехать на места обнаружения тел. И воззвать к мертвым тут не получится. Только сам. Разве что, вновь найдут тело, но этого не хотелось бы. Но в глубине души Михаил Иванович понимал, что если такие тела находят последние семь лет, то есть очень большая вероятность обнаружения нового тела. Затем он погрузился во внимательное чтение всех переданных ему материалов дела. Это заняло у него время до самого вечера. Даже на обед не пошел. Сидел и читал.

Михаил Иванович посмотрел на время только тогда, когда его сосед Григорий засобирался домой.

– Ты снова задержишься? – задал вопрос Григорий. – Горишь на работе, неужели дома тебя не теряют?

Этими случайными словами Григорий нечаянно задел за живое Михаила.

– Гриш, ты пошел? Вот и иди! Мы с моей семьей сами разберемся, – недовольно пробурчал Михаил Иванович. Семья – это сейчас больная тема для него. И даже просто упоминание о ней очень сильно портило настроение.

– Ну, привет семье, а я пошел, – снова пошутил Григорий уходя.

Михаил Иванович молча кивнул, его излишне резкая реакция на юмор Григория была бы неоправданна. Григорий не только не знал о том, что у Михаила проблемы в семье, но и обидного, в общем‑то, ничего не сказал. Поэтому криво ухмыльнувшись, Михаил Иванович на прощание махнул Григорию рукой.

Оставшись в кабинете один, Михаил Иванович откинулся на спинку компьютерного кресла и посмотрел на потолочные светильники.

«Надо идти домой, – подумал Михаил Иванович, массируя одной рукой себе шею. – Домой. Но там Мила, которая наверняка продолжит то, что начала сутки назад. Снова будет обливать меня презрением и упрекать».

Закончив разминать уставшую шею, Михаил облокотился на стол, положив голову на руки.

«Идти нужно все равно. Разговор с ней необходим, – продолжал размышлять он. – Мила может делать что угодно, она взрослый человек и удержать её я не смогу, если она твердо захочет уйти. Но с детьми я хочу сохранить контакт. Как минимум договориться с ней о встречах с детьми, если уж её от развода не отговорю».

Михаил Иванович убрал все документы по делу в сейф. Оделся и поехал домой. Открывая дверь, он даже не успел снять обувь, как на пороге его встретил сын Данька. Мальчик влетел словно вихрь, окружив отца радостными объятиями. За ним к отцу подбежала Маша. Их глаза сияли восторгом от встречи, и Михаил почувствовал, как усталость отступает, сменяясь радостью. Пока он обнимался и тормошил детей, а они его в ответ, из комнаты на секунду вышла его жена, посмотрела и тут же зашла обратно.

– Папа‑папа, а я сегодня две пятерки получил, – громко рассказывал Даня.

– А я с классом в цирк ходила, знаешь, какое там представление было? – перебивая сына, рассказывала дочь.

Михаил Иванович на секунду задумался: вот увезет от него жена детей, захочет ли он тогда приходить в этот пустой дом? Где его никто не будет ждать?

– Дайте я сейчас переоденусь и выслушаю все ваши новости, – попросил Михаил Иванович.

– Папа, ты переодевайся, а мы с Машей накроем тебе на стол. Ты же не ужинал ещё? – спросил очень по‑взрослому его сын.

– Нет, Даня, не ужинал. А вы поели с Машей? – в свою очередь спросил Михаил у детей.

Те в ответ утвердительно покивали головами.

– Ну что, тогда переодеваюсь, и вы мне все расскажете, – произнес Михаил. Дети радостно убежали на кухню и загремели там посудой, захлопал холодильник, и, с писком включившись, загудела микроволновка.

Михаил Иванович прошел в комнату, где была его жена. Она сидела на кровати и что‑то внимательно разглядывала на планшете, который держала в руках.

– Привет, Мила, – произнес он входя.

Она подняла голову и равнодушно пострела на него, затем, не сказав ни слова, снова уткнулась в планшет.

«Вот и поговорили, – подумал, разозлившись, Михаил».

– И что? Так и будешь молчать? Или все же есть что сказать? – уже вслух обратился к жене Михаил.

– Что надо? – отложив планшет, спросила Мила.

– Давай поговорим, – продолжил Михаил.

– Не о чем. И не хочу. Избавь меня от этих дешевых мелодраматичных сцен. Раньше нужно было говорить и делать выводы, – грубо ответила Мила.

– Никогда не поздно говорить и выяснять проблему, чтобы её исправить, – стараясь держать себя в руках, проговорил Михаил.

– Тебе надо, ты и выясняй, с кем хочешь и что хочешь. Но не со мной. Я приняла решение. Оставь меня в покое. У нас с тобой теперь разные жизни, – грубо ответила ему жена и демонстративно уткнулась в планшет.

Михаил усилием воли сдержал себя от резких слов в ответ. Он переоделся и вышел из комнаты, напоследок хлопнув дверью. Его на кухне ждут дети, и он не должен показать им, что что‑то не в порядке.

Придя на кухню, он увидел, что стол уже накрыт: согрет суп и картошка с мясом. Шумел, закипая, электрический чайник.

Михаил Иванович очень остро сейчас почувствовал любовь детей к себе. Погладил обоих по головам и сел ужинать. Сидя за ужином, он внимательно слушал рассказы своих детей. Они наперебой делились событиями, каждое из которых казалось им невероятно важным. Для Михаила каждый их рассказ звучал особенно.

После ужина Михаил помог сыну разобраться с математическим уравнением, предложив несколько простых объяснений и вдохновляя на самостоятельное решение.

С дочерью Михаил отправился в творческое путешествие. Вместе они рисовали: Михаил подсказывал идеи и помогал, в то время как дочь уверенно вела кистью по бумаге. Рисунок оживал на глазах, и Михаил не мог не гордиться талантами своей маленькой художницы.

Мила несколько раз заходила к ним, что‑то спрашивала у детей, а потом уходила. Михаила она игнорировала. В десять часов он уложил детей: сначала дочь, а затем пришел в комнату к сыну.

– Папа, я хочу с тобой поговорить, – серьезно начал сын. Он ещё не лег в кровать, а стоял рядом с ней, даже не раздевшись.

– О чем? – удивившись серьезному тону ребенка, спросил Михаил.

– Я нечаянно. Я не хотел, но случайно подслушал разговор мамы, – начал Даня, тяжело вздохнув.

Михаил сразу понял, что сын, похоже, подслушал жену, когда та кому‑то говорила о разводе. Слишком серьезен был сын.

– Папа, я не хочу, чтоб вы с мамой разводились. Вы мои родители. И я вас люблю, – продолжил Даня.

– С чего ты решил, что мы разводимся? – решил потянуть время Михаил.

– Она сказала так тете Марине по телефону. И что мы втроем уедем от тебя. Папа, у нескольких одноклассников родители развелись. И я не хочу. – Здесь Даня прерывисто вздохнул, но, взяв себя в руки, закончил: – Не хочу, чтобы и вы развелись тоже. Я хочу жить с вами обоими. Я не хочу видеть тебя раз в месяц. Ты мне нужен каждый день.

– Даня, это серьезный разговор. Я постараюсь этого не допустить. И тоже не хочу жить без вас. Но ты же понимаешь, что если мы с мамой разведемся, то я все равно останусь твоим отцом и буду тебя любить? И мама будет тебя любить? – не желая врать ребенку, сказал Михаил.

– Папа, ну, пожалуйста. Может, я что‑то могу тоже сделать? Если ты чем‑то обидел маму, то извинись. Она же добрая и простит. Я всегда у неё прошу прощения, и она всегда меня прощает, – просяще говорил его сын.

Михаил понимал, какого ответа хочет его ребенок. Очень хотел его утешить. Но обманывать он тоже не хотел. Он не знал, как правильно подобрать слова, чтобы объяснить уже достаточно взрослому и все понимающему сыну то, что происходит. Развод родителей – это крушение мира ребенка. Он сам прошел через такое: его отец и мать развелись. И он очень сильно тогда переживал. И не хотел, чтобы его сын проходил через такие переживания. Но Михаил понятия не имел, как ему сейчас достучаться до Милы. Ведь они нормально жили. И не настолько он плохой муж, чтобы от него так легко уходить. Но Мила не готова сейчас говорить ни о чем.

– Данил, ты уже взрослый. Говорить с тобой я буду как со взрослым, – прокашлявшись, произнес Михаил. – Так вот, Данил, я могу пообещать тебе одно, что я постараюсь сделать так, чтобы убедить нашу маму этого не делать. Приложу все усилия.

– Папа, все же пообещай, что этого не будет, – настаивал ребенок.

– Данил, я дал тебе то обещание, которое сдержу, – серьезно ответил Михаил сыну. – Я тебе пообещал, как мужчина мужчине. Нельзя обещать того, в чем заранее не уверен, что сможешь сдержать слово. Это не по‑мужски.

– А я могу тебе помочь? Может, я тоже что‑то могу сделать? – немного нервно теребя одеяло, спросил его Данил.

– Самое лучшее, что ты можешь сделать, это вести себя хорошо, не давать нам с мамой поводов для расстройств, – уверенно произнес Михаил, затем наклонился и обнял сына. – Ты у меня растешь настоящим мужчиной. Я очень горжусь тобой, сынок. И ничего не говори Маше пока.

Детские руки обняли его за шею в ответ и крепко сжали.

– Папа, я тебя очень люблю и сделаю все, чтобы помочь тебе, – пообещал сын. – А Маша ещё маленькая, я ей ничего не скажу, не волнуйся.

Михаил дождался, когда сын ляжет в кровать, потушил свет и ушел в комнату к жене. Там свет был выключен, Мила уже спала. Михаил тихо разделся и тоже лег спать. Но сон долго не шел к нему. Он прокручивал в голове разговор с сыном. Не сказал ли он ему что‑то из того, чего не нужно было говорить ребенку. В итоге утром проснулся совершенно не выспавшимся. Услышал, как хлопнула входная дверь. Жены уже дома не было, это она повезла детей в школу. Михаил Иванович уже почти опаздывал. На завтрак и кофе времени уже не оставалось. Нужно было собираться бегом. Сегодня нужно закончить читать материалы дела и составлять план на утверждение начальства. День обещал быть нелегким.

Спустя три часа, как Михаил Иванович пришел на работу, в город прибыл Матвей Сергеевич Погодин. Его никто не встречал в аэропорту. Да он и не сообщал никому о том, что прилетит. Матвей вызвал такси и в ожидании машины решил набрать одну знакомую, из прошлой жизни в этом городе. На звонок долго не отвечали, и когда Матвей уже собирался сбросить вызов, то на том конце женский простуженный голос ответил:

– Алло, кто это?

– Лида, привет. Это Матвей Погодин. Помнишь такого?

На том конце голос закашлялся и удивленно произнес:

– Ничего себе, голос из прошлого. Узнаю. Какими судьбами?

– Я в городе. Прилетел недавно. Нужно встретиться.

– Согласна. Расскажешь, как жил все это время. И мне тоже есть что тебе сказать. Это касается твоего брата.

Матвей вздохнул. Вот где она была раньше с информацией о брате? Хотела бы – могла найти. Сообщать о смерти брата он ей не собирался. Тем более по телефону. А вслух сказал:

– Жду звонка. Я здесь примерно на месяц, может, больше.

Глава 5

Матвей какое‑то время листал контакты телефона. Может быть, он найдет ещё кого‑то, с кем можно встретиться и узнать о том, как брат жил последние несколько лет. Но другие номера телефонов ему не отвечали. Приехало такси, и водитель увез Матвея Погодина в гостиницу «Юбилейная».

Номер в гостинице он забронировал ещё до вылета. Матвей обдумал ситуацию со всех сторон и решил, пока не будет ясности точно это тело брата или нет, не ехать в квартиру, которой он владел совместно с братом в этом городе. И воспоминания о последнем разговоре с братом, и то, что родителей больше нет, и все неприятности, которые у него были до отъезда – все это ещё сильнее напомнят вещи в той квартире. Да и если брат погиб не случайно, может, квартиру будут осматривать, улики искать, пусть все лучше лежит, как сейчас лежит, так размышлял Матвей.

На ресепшене в гостинице его встретила милая девушка лет тридцати. У неё было красивое лицо, которое портили сильно накачанные губы. Матвей не любил перекачанные губы‑уточки. Одно дело слегка скорректировать форму, а другое дело – иметь одни губы вместо лица. Спроси его через пару минут, как выглядела девушка‑администратор, он кроме огромных губ ничего и не вспомнил бы. Оформили его достаточно быстро и выдали ключ от номера. Через несколько минут двухкомнатный номер полу‑люкс был в его распоряжении. За него он заплатил на десять дней вперед. За весь планируемый месяц пребывания сразу платить не стал, мало ли что, вдруг по делам уехать придется. А десять дней кряду он тут пробудет.

Номер ничем особенным Матвея не удивил. Главное, что есть две комнаты и работать можно будет спокойно за столом, а не лежа на кровати. Что‑то печатать в спальне Матвею не нравилось. Спальня – это очень личное пространство. Поэтому и сейчас он выбирал такое разделение: в одной комнате кровать, в другой – рабочее место.

Разложив и развесив свои вещи в шкаф, Матвей набрал тот номер, который ему оставил полицейский. Нужно было позвонить и сообщить, что он в городе и узнать, когда ему будет предложено опознавать труп брата или то, что от него осталось. Звонок был не самым приятным. Но и его нужно сделать.

Матвей перезвонил по указанному телефону. Его переключали несколько раз с одного сотрудника на другого, но в итоге ему сообщили, что ждут послезавтра, и ещё раз внимательно расспросили о приметах брата. Он рассказал и о шраме под коленом, о татуировке на плече и большой родинке на кисти правой руки. Матвею назвали адрес, куда ему следует прибыть для проведения опознания и точное время.

После этого разговора Матвей долго сидел и смотрел в окно. В глубине души у него теплилась небольшая надежда, что здесь ошибка и Ромка жив. Но рациональная часть твердила, что ошибки нет, и из всей семьи Матвей остался один. На брата можно злиться, делать вид, что его больше нет, игнорировать его, но когда на самом деле брата не стало, то пришло ощущение пустоты.

При жизни они с братом сильно поругались. Да так, что Матвей перестал с ним общаться и ни на один звонок больше не ответил – Роман был заблокирован везде. Но за квартиру Матвей платил исправно, приставы периодически списывали с него долги за квартплату, это тоже злило. Брат живет, а платит Матвей. Живешь – плати, в чем проблема? Но это был бы не Роман. Он все время искал кого‑то крайнего в его несчастьях. И чаще всего это был его брат – Матвей. Все мы родом из детства. И история братьев не была исключением.

Матвей был все время ответственным и за себя, и за брата. Родители – мать и отчим – всю ответственность за действия брата возлагали на Матвея и спрашивали с него за это. Если Роман что‑то натворил, неважно насколько серьезным было нарушение, все взгляды мгновенно обращались к Матвею. Взрослые были уверены, что он должен был лучше присматривать и контролировать.