Наследие

Вне времени

Владлен смотрел на своих родителей с тяжелым, почти безразличным выражением лица. Его взгляд скользил по их изможденным лицам, густо усеянными морщинами и опущенным с годами, и в нем вспыхивало странное удовлетворение. В этих чертах он видел отражение того, что, как ему казалось, они сделали с ним.

Когда-то сильные и властные, они теперь были немощны, лишены сил и воли. Он вспоминал свое детство: короткие, строгие слова, отсутствие тепла и молчание, когда ему так нужна была поддержка. Похоже, родителям не было до него дела.

С годами в сердце Владлена накопилось слишком много обиды. За этим отчуждением, как он думал, скрывалось равнодушие, нелюбовь. Он часто чувствовал, что они любили его сестер больше, чем его. Ему казалось, что они с холодной сдержанностью наблюдали за его ошибками, не делая попыток помочь, как будто он был для них чужим.

За своей жизнью и, возможно, стремлением быть во всем правыми, они не замечали, как рушатся его собственные отношения. Вспоминались два его брака, оба – катастрофа. Две женщины, которые хотели быть рядом с ним, но он отвергал их, словно бросая в них всю тяжесть, накопленную за годы. Они не могли выдержать его постоянного недовольства и холодной, отстраненной злости. Он не умел быть мягким, как не умели быть мягкими его родители. Каждая ссора, каждый спор напоминали ему о том, как некогда он чувствовал себя беспомощным, но теперь это беспомощные родители зависели от него.

Когда-то он служил в милиции. Там он чувствовал себя значимым и нужным, уважаемым. Но потом пришли перемены, переименование, реформа. Он долго думал, что это несправедливо, ведь он всегда был хорошим сотрудником. И все же его выгнали, как будто кто-то решил, что его больше не нужно терпеть – как это сделали его жены, а теперь и родители, молча, отказались бы от него, если бы могли.

Владлен встал и, медленно шагая, подошёл к дивану, на котором лежала его мать. Она открыла глаза, полные слабости и смирения, и взглянула на сына с робкой надеждой, словно ожидая жалости или хотя бы чуточку тепла. Однако его взгляд оставался холодным и отстранённым.

– Чего тебе? – резко спросил он, отступив в сторону, чтобы не встречаться с ней взглядом слишком долго.

Мать вздохнула, едва слышно пробормотав, что ей нужно выпить лекарство. Владлен, недовольно закатив глаза, прошёл к маленькому шкафчику и достал бутылочку с сиропом. Когда-то он терпеливо заботился о людях на своей работе, но теперь даже простое движение вызывало в нём раздражение, как будто забота о родных была чем-то унизительным.

"Если бы тогда, в детстве, они проявили ко мне хоть частичку той заботы, которой требуют сейчас, – думал он, наливая сироп в ложку, – может, и жизнь была бы другой. Может, и мои браки не разрушились бы так быстро".

Но стоило Владлену начать погружаться в эти мысли, как перед глазами возникли обрывки воспоминаний: отцовская фигура, высоко поднятая рука, чтобы наказать его за какую-то детскую шалость, резкий крик матери, упрёки, которых он никогда не мог забыть. Они всплывали, как болезненные уколы, подтверждая: его чувство нелюбви, несправедливости и холодного равнодушия родителей не было надуманным.

Он поставил ложку с лекарством на край стола и, не глядя, сказал матери:

– Быстрее принимай, у меня нет времени на вас.

От этих слов мать сжалась, словно и без того болезненное тело стало ещё слабее. Её взгляд был по-прежнему исполнен надежды, но уже без того ожидания любви и прощения. Она опустила глаза, взяла ложку и медленно выпила сироп.

Отец всё ещё лежал неподвижно на кровати, и в слабом свете его лицо выглядело измождённым, угасшим. Когда-то он был сильным человеком, защитником, милиционером, и Владлен часто с детским восхищением смотрел на него. Но теперь, когда сам Владлен потерял своё место в системе, которую так уважал, ему казалось, что это унижение, как и всё остальное в его жизни, – следствие ошибок и равнодушия отца.

«Вы должны были быть моей опорой, – думал он, сдерживая гнев, – а что в итоге? Теперь вы тянете меня на дно».

Но на задворках сознания что-то словно пыталось прорваться сквозь глухую стену обиды. Он вспомнил, как однажды, будучи ещё мальчиком, сломал ногу, и отец дежурил у его кровати, сидя рядом до рассвета. Или как мать потратила всю свою небольшую зарплату на дорогую книгу, которую он давно хотел. Он старался отбросить эти воспоминания, не дать им всплыть – слишком легко они могли пошатнуть его убеждённость в их нелюбви.

Пустота

Владлен отвернулся и подошёл к окну, глядя на вечерний сумрак за грязным стеклом. Там, за пределами этой комнаты, оставалась жизнь, которая когда-то принадлежала ему. Но с каждым днём она становилась всё более недостижимой, как будто он сам запер себя в этой тишине, окружённой привидениями из прошлого.

Он стоял у окна, наблюдая за размытыми огнями улицы, и в его голове проносились мысли, от которых становилось не по себе. Образы из прошлого мелькали перед глазами, смешиваясь с глухим чувством пустоты.

"Когда-то у меня было всё, – думал он с горечью. – Работа, уважение, семья. И всё это исчезло. Поменяли форму, поменяли название, но меня – просто выбросили". Он знал, что был хорошим сотрудником. У него была репутация надёжного и справедливого человека. И всё же, когда настали перемены, никого не интересовали его заслуги. Ведомство реформировали, как и его жизнь, только он был к этому не готов.

Но что-то внутри подсказывало ему, что увольнение было лишь вершиной айсберга. В глубине души Владлен понимал, что и сам внёс немалую лепту в свою несчастную судьбу. Сложный характер, вспыльчивость, нетерпимость к ошибкам других – всё это разрушало его жизнь шаг за шагом, начиная с браков и заканчивая отношениями с родителями.

Словно пытаясь защититься от этих мыслей, Владлен обернулся и бросил холодный взгляд на мать, которая всё ещё сидела на диване, сжавшись и словно стараясь не привлекать к себе его внимание.

– Вы сами виноваты, – глухо пробормотал он, но его голос был наполнен неуверенностью, какой он сам от себя не ожидал. – Если бы тогда вы были ко мне ближе… если бы не упрекали за каждую мелочь…

Мать подняла голову, её взгляд был усталым, но в нём не было ни осуждения, ни защиты – только боль и слабая попытка объясниться.

– Владлен… – прошептала она с трудом, словно каждый звук требовал усилия. – Ты всегда был… особенным для нас. Мы гордились тобой, переживали… Может быть, не всё сделали правильно, но мы старались. Ты не видел, но мы действительно любили тебя.

Эти слова, тихие и бесцветные, словно ударили его в грудь. Владлен почувствовал, как в нём что-то дрогнуло, но стиснул зубы, не позволяя слабости овладеть им. Он отступил на шаг, будто мать могла физически причинить ему боль одним только взглядом.

– Хватит, – резко перебил он, срываясь на крик. – Любили, говоришь? Любили! Ну и где это было? Почему я всегда чувствовал себя лишним?

Её лицо побледнело, и она закрыла глаза, словно стараясь не дать слезам выйти наружу. Она больше ничего не сказала, как будто эти слова были последним, что она могла для него сделать.

Владлен отвернулся, чтобы снова не видеть её лица. И тут, впервые за долгое время, что-то тёплое и уязвимое всколыхнулось в его душе. Неожиданное осознание пронзило его – а что, если он всю жизнь боролся с чем-то, что существовало только в его воображении? Что, если его одиночество было порождением его собственных обид, которых родители никогда не имели намерения ему причинить?

Но вместо того, чтобы принять эту мысль, он заглушил её злостью. Так было легче. Признавать правду значило признавать свои ошибки, свою ответственность за разрушенные браки, потерянную работу, за каждую слезу, которую он вызывал у людей вокруг.

С тяжёлым сердцем он снова вернулся к матери и отцу, как будто между ним и ними стояла непреодолимая пропасть.

Владлен вновь вернулся к дивану и сел рядом с матерью. Её глаза, полные усталости и сожаления, избегали его взгляда. Тишина в комнате нависла тяжелой, словно оковы, сковывающие его мысли. Он не мог понять, что чувствует. Возможно, где-то в глубине души мелькала тень вины, но она была такой слабой и неясной, что вскоре исчезала, уступая место гневу и раздражению.

Раздражение

Он встал, смяв в руках остатки своего терпения, и вновь направился к окну. За ним темнела улица, и ночь медленно поглощала свет, словно тоже пытаясь укрыться от чего-то.

– Ты что, не понимаешь? – сказал Владлен, не оборачиваясь. Его голос звучал резко, как нож. – Всё, что со мной происходит, – это результат того, что вы меня не любили! Вы не поддерживали меня, не верили в меня. Всё, что я сделал, – это из-за вас! Из-за того, что я был один. С самого детства.

Он замолчал, и тишина, вновь заполнившая комнату, стала ещё более гнетущей, чем раньше. Внезапно ему стало противно от собственных слов. Но он не мог остановиться.

– Я был в милиции, мать! – крикнул он, сжав кулаки. – Служил, добивался, меня уважали. А потом пришла эта реформа – всё, что я строил, рухнуло! И вы все стояли и молчали! Уволили меня, выкинули, как старый хлам.

Он почувствовал, как сердце бьётся быстрее, как в крови снова закипает ярость. Он уже не думал о том, что говорит, о том, что его слова могут задеть. Всё, чего он хотел – это выплеснуть эти мысли наружу, словно сорвавшуюся с цепи бурю.

Вдруг он почувствовал её взгляд – мать тихо смотрела на него. В её глазах было не столько непонимание, сколько усталость, какое-то глубокое молчаливое прощение. И в этот момент ему стало стыдно, как никогда раньше. Но не за то, что он сделал. Стыдно было за то, что он так и не смог дать себе право быть уязвимым. Стыдно за то, что никогда не позволял себе быть слабым, не позволял любить.

Владлен отвернулся, стараясь скрыть эти чувства. Ему не нужно было прощение, не нужно было понимания. Он привык жить в своём мире боли и злости, где всегда прав, где виноваты все вокруг, и он – единственный, кто страдает.

Но в глубине души он знал, что это не так. Это были всего лишь стены, которые он сам выстроил вокруг себя, чтобы не увидеть реальность. Открыть глаза на неё было бы слишком страшно, слишком больно. Слишком поздно.

Словно подчиняясь внутреннему порыву, он снова вернулся к матери. Но вместо привычных упрёков, вместо того чтобы снова выплеснуть на неё свою ярость, он просто молча присел рядом. Несколько секунд он сидел, не зная, что делать с этим новым ощущением.

Мать вздохнула и тихо сказала:

– Мы всегда рядом, Владлен. Мы любим тебя. Даже если ты нас не понимаешь. Мы всегда ждали, что ты вернёшься к нам, когда уходил из родного дома.

Эти слова не сделали ему легче, не изменили его внутреннего состояния. Но что-то в их простоте, в их искренности, заставило его задуматься. Что-то сломалось внутри. Впрочем, не до конца.

В этот момент он понял, что не может жить вечно, обвинив всех вокруг. Он не знал, что делать с этим пониманием. Но знал одно: его жизнь не завершится здесь, в этой комнате, с этим старым, молчаливым отчуждением. Он не знал, как всё будет дальше. Но сегодня, возможно, он впервые почувствовал, что хотя бы начал искать выход.

Дела минувших дней, дела семейные

В прошлом Владлена было много событий, о которых он редко вспоминал, даже в мыслях. Много лет назад он был совсем другим человеком, полным надежды и уверенности. Он рос в небогатой, но вполне приличной семье, где царил строгий уклад. Отец, человек сурового воспитания и принципов, не привык баловать детей. Он считал, что дисциплина закаляет характер, и поэтому Владлен рано научился подчиняться правилам и требовать того же от других. Мать, хоть и мягче, поддерживала отца в его подходах. Она не решалась противоречить мужу и старалась заботиться о детях так, как умела, хотя зачастую молчала, когда Владлен нуждался в её поддержке.