Злые напасти

И тако царь Феодор Алексеевич уставил мир со всеми соседственными государи, досталное свое житье препроводив в тишине

Сей Царь Феодор Алексеевич переменил древнее Российское платье охабни и протчее и велел носить мущинам кафтаны, а женщинам шубы и телогрейки и треухи, а не шапки.

Сей Царь Государь с Полскою короною мир подтвердил; Смоленск и Киев и всю Северную украйну под Россию вечно удержал, дав за то Полской речи посполито несколько денег для их удовольствия

Из рукописи князя П.П. Трубецкого

Законы святы, да законники супостаты.

Русская пословица

1

За три дня до страстной седмицы 7190 года полковник Мирон Иванович Золотарёв надумал отправить родителям своим в дальнее село три плетёных крошни праздничной снеди, чтоб было чем разговеться всласть старикам на Светлое Воскресенье. Шепнул полковник о желании своём порадовать родителей пятидесятнику Михайлову, тот быстро смекнул – что к чему и поручил важное дело сие двум молодым стрельцам: Степану Антипову и Ивану Ильину.

Рано утром, только солнышко показалось из-за темного леса да разбудило голосистых петухов, стрельцы погрузили корзины на телегу и поехали на скрипучей телеге к наплавному мосту через Москву реку. Переправились. А дальше путь их лежал прочь из города по Стромынской дороге.

Два дня до того шёл сильный дождь. С утра было зябко, а потом распогодилось. Солнце грело путников ласково, но не жарко. И очень легко дышалось свежим весенним воздухом. Не жизнь, а радость превеликая. Стрельцы выехали из города, переправились через Яузу, проехали село Преображенское с летним дворцом царя, дальше дорога пошла лесом. Иван правил лошадью, а Степан лежал на телеге, слушал птичьи трели и глядел на обочину. По чести сказать, смотреть на обочине было вовсе нечего: грязь, жухлая трава с прошлого года да серые кустарники. Ничего интересного. Одно и то же. И уж стали слипаться глаза Степана, но тут что-то рыжее мелькнуло в кустах.

– Ваньша! – крикнул товарищу встрепенувшийся стрелец. – Глянь-ка, лиса, вроде, мертвая.

– Где?

– Да, вон в кустах. Глянь, глянь…

– Нет, не лиса это, – Иван потянул на себя вожжи и остановил лошадь. – Сверток какой-то рыжий… Тулуп, что ли, кто-то выбросил…

– Пойду посмотрю, – Степан спрыгнул с телеги и пошёл через придорожный кустарник. Сырая лесная почва сердито зачавкала у него под ногами.

Стрелец быстро добрался до желанного свёртка, нагнулся, раздвинул края тряпок и заорал благим матом.

– Ваньша! Смотри-ка чего тут! Ух ты, спаси и помилуй меня Господи! Что творится на свете белом! Ой-ой-ой…

Подбежавший Иван увидел рыжую холстину. А в холстине той серое лицо покойницы!

– Баба, вроде, мёртвая, – Степан схватил товарища за руку, – чего делать-то будем?

– Чего, чего? – нахмурился Иван. – Не знаю. И так её здесь не оставишь… Вот беда-огорчение… И к родне полковника ехать надо. Не свезём снедь ко времени, так нас Михайлов по голове точно не погладит… Ему перед полковником отвечать. Покойницу здесь оставить, тоже не след. Не по-христиански это…

– Так может за людьми в Преображенское село сбегать? – Степан ещё раз глянул на страшную находку. – Только боюсь, потом Михайлов с нас спросить потом может, почему без уго приказу самовольством занялись… Почему разгласили ? Тут в селе царица вдовая живет, а ну как чего громкое вскроется? Ох, ты, батюшки… Приспела беда, наперёд не сказавшись… Чего делать-то?

– Вот что, – Иван сдвинул шапку на затылок и почесал пятернёй голову, – я дальше один поеду к полковниковой родне, а ты беги обратно в город и доложи пятидесятнику о находке, а он сам сообразит чего и как. Вот ведь напасть какая… Прости и помилуй, Господи… Спаси грешных… Прости и помилуй…

Разобраться в том, чего это нашли стрельцы при дороге, послали подьячего Разбойного приказа Осипа Носова. Послали и велели разузнать во всех подробностях, что это за мертвецы валяются недалеко от дворца, где проживает вдовая царица Наталья Кирилловна с сыном Петром. Негоже в таких местах неизвестным мертвецам быть. Никак негоже…

Подьячий вместе с двумя ярыжками поскакали к месту находки мертвеца верхом. А вслед за ними выехала и телега с другими помощниками. Когда подьячий со спутниками добрался до нужного места, здесь уже собралась толпа. Прознали люди о страшной находке и теперь с опаской поглядывали на кусты да что-то обсуждали в полголоса. На лицах у всех был испуг и недоумение. Увидев подьячего с ярыгами, любопытные замолчали и расступились.

Носов с ярыгами спустились с дороги, и подошли к свёртку. Люди с дороги пошли следом. Ярыга Фефил перекрестился и принялся осторожно разворачивать холстину. Все вокруг примолкли и даже дыхание затаили. Мёртвая тишина повисла над недобрым местом. А когда Фефил развернул покойницу, подьячий даже глаза зажмурил. Перед ним лежала совсем голая девчонка лет тринадцати – четырнадцати. Кожа у неё белая-белая, но вся в синяках да ранах. Жуткое зрелище.

– Задушили страдалицу, – вздохнул ярыга Никонор, тыча пальцем в кроваво-синюю полосу на белой шее покойницы. – Вот изверги… Как таких только земля носит… Она ж девчонка совсем… Иродово племя…

– Заворачивай обратно, – велел Носов ярыге. – Сейчас, телега приедет, в убогий дом отвезём на Пречистенку. Может, хоть, похоронят её по-людски… Ох, прости Господи…

– Смотри-ка, Осип Акимов, – тихо сказал Фефил, разжимая руку мертвой девчонки. – Смотри… Свеча, вроде…

Ярыжки всегда называли имя Осипа с обязательным упоминанием имени его отца, и Осип при таких обращениях чуть тушевался. Молод он ещё был, чтоб по отчеству зваться, а потому и сомнения кружили в голове парня: то ли насмехаются над ним ярыжки, то ли и вправду так уважают? То ли мет? Не поймёшь этих мужиков сразу – здорово они себе на уме. Хитрые…

Вот и сейчас чуть засопел подьячий, принимая из рук Фефила огарок свечи. Ничего особенного огарок: темно-желтый с зеленоватыми разводами и с плетённым косичкой обгорелым фитильком.

– Пригодится, – подумал подьячий, завернул находку в тряпицу и сунул в суму, висевшую у него через плечо.

Свёрток с трупом вынесли на дорогу и положили так, чтобы можно видеть лицо покойницы. Люди, часто крестясь да причитая шепотом, подходили к свёртку поближе и смотрели на убитую. Мужики тяжело вздыхали, а бабы утирали слёзы. Покойницы никто не признал. Подъячий раза три выкрикнул, чтоб еще раз все посмотрели да припомнили: не было ли чего странного тут в последнее время, не пропадал ли кто из местных, но люди только плечами пожимали на выкрики эти. Никто ничего странного не вспомнил. Покричал, покричал Осип Носов да успокоился. Плетью обуха не перешибёшь.

Телеги ещё не было, а потому Осип решил немного осмотреться в лесу. В лесу сыро, ноги здорово вязнут в грязи, но подьячего это не остановило. Он пролез еле заметной тропой через заросли молоденьких елочек и потом по черным осиновым листам решил пройти до поваленного толстого дерева, видневшегося чуть впереди. А вот дальше дерева того пойти не получилось – дальше начиналось болото. Подьячий прошёл немного в сторону и опять попал в вязкую черную грязь. Помянув всяческую нечисть недобрым словом, Носов выбрался на сухое место, и, уж было, пошёл обратно, но тут увидел, что из тины торчит какой-то предмет. Поначалу Осип подумал, что это бревно, но, присмотревшись, смутился: нет – не бревно это, а что-то другое. И неспокойно стало как-то у подьячего на душе. Он обернулся и громко крикнул помощников.

Прибежавшие на зов ярыги нарубили толстых палок с крепкими сучками и, ловко орудуя этими палками как крючьями, достали из болотной тины подозрительный предмет. Это было не бревно. Фефил набрал из ямы в кожаный мешок воды и плеснул на находку, чтоб смыть чуток грязь. Скоро поняли, что это тоже свёрток очень похожий на то, какой стрельцы у дороги . А как стали разворачивать его, так всех до единого тошнота одолела. Дух от мешка препротивный. Всё нутро норовит вывернуть такой дух. В свертке нашли ещё одного мертвяка. Лицо того мертвяка синее да вспухшее. Неподобающе страшное лицо.

– С прошлого лета, видно, лежит, – тихо сказал Фефил, прикрыл лицо мокрой тряпицей и принялся дальше разворачивать свёрток. – Вон как мошки с червями лицо его объели… Э-хе-хе… Вот так живёшь–живёшь для червей на лакомство… Жизнь…

А вот тело, на удивление всем, оказалось белым, не особо распухшим, но ран с синяками на нём имелось превеликое множество. И тоже – девчонка молоденькая. Подошедшие к болоту люди опять ахали и сокрушались, крестились, а иные сатану шепотом поминали.

– Ух, ты, что деется, – запричитал какой-то кривенький старикашка в серой рясе уже во весь голос, – вот это да… Не иначе сам сатана постарался. И не найдёшь теперь душегуба этого. Истинно – сатана… А сатану нипочём не сыщешь… Только на него нацелишься, он пыхнет огнём и ищи ветра в поле!

Старикашка таращил единственный глаз на страшную находку, шумно сопел и неторопливо чесал пальцами темно-коричневый шрам на месте глаза другого.

– Осип Акимов из-под земли подлеца достанет, – обернулся к одноглазому старцу Фефил. – Будь тот даже сам сатана, помяни моё слово. От него ещё никто по добру да поздорову не уходил. Удалой человек

– Этот молоденький, что ли? – не унимался старикан, показывая пальцем в сторону подьячего. – Неказистый он какой-то: роста невысокого, худой, сутулый, лицо в рябинах. И одет – ни дать ни взять подмастерье. Да, неужто такой убивца найдёт? Ой ли?

– Человека не годам и не по лицу судят, а по уму, – строго глянул на старика Фефил. – Иной и лицом красен, и грудью широк, а умишка кот наплакал. Осип Акимов не таков… Отойди, не мешайся под ногами… Не до разговоров мне.

Старикан пожал плечами, вздохнул тяжко и поковылял к дороге, бормоча себе под нос да по-стариковски:

– У, дерьмо воловье…, да поднявший его в руку, отряхнёт… Грязному камню подобны подлецы эти… Дерьмо… Ничего толком не сделают… Дерьмо…

Только никто старика не слушал. Не до него сейчас. Подьячий Носов велел тело опять завернуть и вынести на дорогу. И только вынесли злую поклажу из леса, как на дороге показались четыре всадника в нарядных боярских одеждах.

– Что такое?! – закричал пожилой статный боярин, останавливая гнедого коня прямо перед испуганно пятившейся толпой.

Все скинули шапки, принялись кланяться и кто-то крикнул, мол, мёртвую девчонку нашли. Носов тоже снял шапку. Поклонился. Он узнал важного боярина – это был Кирилл Полуэктович Нарышкин, некогда один из первых людей на Москве, а теперь боярин без должности. Отец он последней жены царя Алексея Михайловича – Натальи Кирилловны. Как Алексей Михайлович, по совету лучшего советника своего боярина Артамона Матвеева, женился на Наталье Нарышкиной, так Кирилл Полуэктович сразу же в большую силу и вошёл. Думал ли он, прозябая то в Смоленске, то в Казани, что поднимет его Господь на такие высоты? Никак не думал, но сошёлся на польской войне с Артамоном Сергеевичем Матвеевым, а дальше … А дальше, как говорится, кому счастье служит, тот ни о чём и не тужит. Куда не ткнётся – везде корыто! И вот, Кирилл Полуэктович вместе с царём бражничает, и на охоте Алексею Михайловичу стрелу подаёт, а отсюда почёт да уважение великие. А как же царского тестя не уважить? Все в пояс гнулись. Хотя нет, не все, Артамон Матвеев всё же повыше Кирилла Полуэктовича сидел, но не кичился тем, а даже, наоборот, ласков всегда был. Улыбался да намекал, мол, вот подрастёт твой внучок Петруша, так мы с тобой ещё и не в такую силу войдем. Только не успел Петруша вырасти. Лишь четыре годочка ему минуло, когда преставился государь Алексей Михайлович. Матвеев все силы приложил, чтоб повенчали на царство четырёхлетнего Петра в обход старших братьев его, но ничего не получилось. Патриарх Иоаким воспротивился, дескать, не по закону. Уж, как его только Артемон Сергеевич не уговаривал, каких только благ не сулил – ничего не помогло. На царство сел Фёдор Алдексеевич, а родственники матери его да их сотоварищи быстро отправили Матвеева в ссылку дальнюю, а Нарышкиных подальше от дворца – в сёла подмосковные. Счастье, что волк – бывает и обманет да в лес убежит.

И вот в опале сейчас Кирилл Полуэктович, но шапку перед ним лучше снять, а то, ведь, неизвестно как ещё дело повернуться может. Сказывают люди знающие, что простил государь Фёдор Алекксеевич опального боярина Матвеева и ждут того скоро в столице. А как Артамон Сергеевич снова в силу, так и Кирилл Полуэктович может разом из грязи да в князи… Хотя, вряд ли, Милославские не дадут ему подняться, но чем чёрт не шутит, пока бог спит. Артамон Сергеевич Матвеев не лыком шит,он из тех – кому лишь палец дай, так он руку по локоть отхватит. Поднимется опять и други его в гору поползут. Поэтому, лучше поклониться пониже, спина не обломится, а на душе поспокойнее будет.

– Что за девчонка?! – сдерживая беспокойство разгоряченного коня, рявкнул Нарышкин сверху на народ. – А?!

Из толпы несколько человек наперебой стали рассказывать боярину о страшных находках, дескать, подивись тоже с нами, господин хороший. Однако дивиться Кирилл Полуэктович не захотел, он замахнулся на толпу плетью и в мгновение ока люди разбежались. На дороге остались только Осип Носов да его ярыги.

– А вы чего?! – сверкнул сердитыми очами боярин. – Кто такие?!

– Из Разбойного приказа я, – ответил Носов, глядя на беспокойные копыта боярского коня.

– Зачем из Разбойного? – переспросил Нарышкин, опуская плеть.

– Велено розыск произвести про убитую девчонку, – сказал подьячий, осторожно поднимая глаза на Нарышкина.– Разузнать всё, как полагается, а тут ещё одну нашли… Дьяк Сабанеев распорядился… Федор Трифонович…

– Федька Сабанеев? – нахмурился боярин и потянул поводья коня. – Ваньки моего дружок? Вот, бездельник. Сегодня же скажу Хованскому, чтоб глупости прекращал. По дорогам тати бесчинствуют, а они с девчонками вошкаются… Нашли себе дело! Ох, нет на вас Государя строгого… Распустились… Плетью бы вас всех!

«Скажи, скажи, только, кто тебя послушает, – думал Осип Носов, глядя в спину уже скакавшего по дороге к селу боярина. – Нет сейчас у тебя силы. Как твоя дочь овдовела, так и вышла силушка боярская. И, вряд ли, когда ты опять наверху будешь, не поможет тебе Матвеев сейчас: внук твой – Пётр в очереди на престол последним стоит, а родит царица наследника, так Петра совсем за край отодвинут. Это тебе любой на Москве скажет…»

Дальше думу подьячего прервал скрип подъехавшей телеги. Встрепенулся Осип: хватит думать, работать надо… Скорбные находки быстро положили на телегу и повезли в Москву. Только в селе Преображенском заминка случилась: два мужика прямо на торной дороге вздумали колесо у телеги чинить. Пришлось их стороной объезжать, а там лужа глубокая. В ту лужу заднее колесо телеги и съехало. Крепко застряла телега. Пришлось всем спешиваться и лезть в грязь. Тут и местные мужики на помощь прибежали да всем миром телегу из чавкающего полона освободили. Освободили да поехали по дороге к городу вслед за той самой телегой, из-за которой пришлось с грязью повоевать.

Осип Носов ехал верхом около своей телеги и думал:

«Вот приеду сейчас в приказ, расскажу всё, а дьяк Сабанеев непременно спросит: что за девчонки и кто души их загубил? И чего я ему отвечу? Ничего… Никудышный ты человек, скажет мне дьяк, ничего тебе поручить нельзя… И правда его будет… Сущая правда… Стыдище… А чего я могу? Всех спросил: никто девчонку не знает, никто ничего не видел. У второй покойницы совсем лица не разглядеть. Если и знал её кто раньше, то теперь нипочём не признает… Зацепиться не за что… Вот, только, свечка, что в руке у неё была… Свечка…»

Подъехали к мосту через Москву реку. А там народу собралось: видимо-невидимо. И каждый норовит переправиться поскорее. Люди друг на друга кричат, лошади ржут, а тут еще какой-то умник стадо тощих быков к переправе подогнал. Быки, отвыкшие за зиму от вольного воздуха, смирно стоять не хотят, да и людей здорово пугаются. Носятся глупые животины – то туда, то сюда да истошно ревут. Никак пастух с ними совладать не может. И поделом ему: до Егория почти две недели, а он надумал скотину на волю выгнать. Разве так можно? Никакого понятия в людях не осталось.

«О год от года всё дурнее народ становится, – думал подъячий, свысока поглядывая на незадачливого пастыря, – совсем соображения в людях не осталось. И чего дальше будет?».

В общем, столпотворение у моста вселенское. И тут уж не до дум с размышлениями – надо к мосту пробиваться. Попёр вперёд Осип Носов, с локтями да с криком, а за ним телега да подручники его. До хрипоты подьячий наорался, но телегу переправить смог. Правда, чуть не сошёлся Осип на кулачки с красномордым торговцем свиными кожами. Дородный купец сразу же грудью попёр на худенького подьячего, но ярыги подоспели да так ловко отодвинули буяна в сторону, что тому только и осталось: издали зубами щелкать да кровью плеваться, потирая ноющие бока.

На дороге, перед стеной Белого города, Осип велел возчику Ефиму повернуть к Пречистенским воротам, в сам поехал к Средним торговым рядам, что у кремлёвской стены. Там торговали свечами и воском.

2

– Посмотри-ка, Мартын Савватеев, – спросил подьячий, показывая лысому сморщенному старичку ту самую свечку – Чего скажешь?

Мартын Савватеев так долго торговал свечами, что уж и забыл, когда началась эта торговля. Ни дня старик не помнил из своей жизни, чтоб он не продавал свечей. Получалось, что только родился Мартын, так сразу же к свечному прилавку и встал. И знал этот торговец о свечах всё и даже, поди, более того.

– Так, – повертел в руках свечку старик. – Из воска свеча. Дорогая. Не чета сальной… Сальную-то сделать пара пустяков: фитильки в корытце положил, салом плавленым залил, а как остынет, режь да обрабатывай до круглости. А с восковой свечой так не получится. С ней мороки много. Воск сильно ко всему прилипает… Ой, сильно… Воск, он, сам понимаешь… Вот, помню…

– А как же эту свечу сделали? – Осип решил немного поторопить разговорчивого торговца да направить его мысли в нужное русло.

– Так, – торговец почесал пальцами лоб, – известно как: сперва воск расплавить надо, потом фитилёк взять да опустить его в расплавленный воск, подержать там немного и вынуть…

– И готово? – нетерпеливо переспросил подьячий.

– Щас, готово, – засмеялся старик. – Больно, шустёр ты. Надо остудить немного воск на фитильке и опять в горячий расплав сунуть, а потом еще раз всё то повторить, и ещё… Много раз так надо делать, пока свеча нужной толщины не получится. Сделать свечу из воска мороки много, да и без умения тут никак. Тут на авось надеяться нельзя: только терпение и умение. Потому и дорогая она. Не чета сальной…

– Послушай, Мартын Савватеев, – вздохнул Осип, понимая, что вряд ли много пользы получит от такого разговора с мудрым торговцем, – а ты не знаешь, кто эту свечку сделал?

– Эту-то? – Мартын поднял огарок повыше, прищурился и стал разглядывать. – А кто ж его знает? На Москве теперь умельцев таких пруд пруди. Это раньше умельцев можно было по пальцам перечесть, а теперь всяк себя знатоком мнит. Почитай, в каждой обители свой свечник имеется… Сам знаешь, без свечи в храме нельзя, потому и стараются все знающего свечника приветить.

– Ладно, раз так, – махнул рукой Осип и уж потянулся огарком, но старец осадил его. – Пойду…

– Что ты нетерпеливый какой? – поскрёб он ногтем свечу. – Не суетись. Есть вошь, так будет и грош. Учись терпению, парень, молод ты ещё, чтобы всё делать с бою да с порыву. Негоже так. Час потерпишь да век проживёшь. Кто свечу эту сварил – не знаю, но кое-что о ней тебе расскажу. Смотри: воск темный…

– И что с того? – подьячий нахмурился, стараясь понять, а куда это старик клонит. – Тёмный и тёмный…

– Если на солнышке воск вытапливают, то он светленький, этот же вытапливали в темном месте горячей водой. Потому он темный да с меленькой крошкой кое-где. Вон, смотри… А ещё зелень особая на свечке видна от того, что в котле медном варили воск. Понял? Давай по рядам походим да воск похожий поищем… У нас тут много чего продают.

Все ряды обошли подьячий с торговцем, но дельного ничего не нашли. Много свечей на столах разложено: и потолще есть, и потоньше; и по цвету разнообразий не счесть, но в точности похожего на воск нужной свечи ничего не нашлось. Продавцы свечей осматривали огарок и только плечами пожимали, дескать, не знаем – кто такой воск выплавил. А один посоветовал по обителям походить.

– Монахи часто только для себя воск варят, – сказал знаток, возвращая подьячему огарок. – Вот у них поискать надо. Этот воск не для продажи варили… Темноват он да грязноват, больно… Из всяких остатков, поди, сварено.

И сразу же поддержал умного свечника Мартын Саватеевич.

– Тебе сейчас надо идти по храмам да поспрашивать там о свечах такого цвета, – сказал он, показывая подьячему на дорогу. – А как найдёшь цвет подобный, так там и умельца отыщешь, который воск плавил. И еще: фитилёк в этой свечке, уж больно, интересный. Обычно его просто скручивают из льняной нитки, а этот, видишь, косичкой сплели. Вот тебе ещё одна примета…

Сразу же от свечного ряда поскакал Осип в село Преображенское. Теперь он знал, как надо искать злодея.

«Буду все храмы обходить, что недалеко от села Преображенского устроены, – думал Осип, подъезжая к мосту. – Там где-то девчонка свечу схватила. Не издалёка же её труп привезли… Найду похожую свечу, а там уж не растеряюсь… А ежели кто заартачиться, так я его подвал нашего приказа на дыбу сведу, там язык у любого развяжется. Мне бы сейчас только умельца свечного отыскать, а дальше всё как по маслу пойдёт».

Быстро переехать мост через реку опять не получилось. На этот раз отряд стрельцов переправу заполонил. В поход, видно, служивые собрались. По мосту тащили тяжёлые пушки и да доверху гружёные возы. Спорить со стрельцами за право первенства проезда Осип не решился. Стрелец – это не торговец кожами, он с горячей руки и из пистоля в лоб пульнуть может или бердышем под рёбра угостить. Со стрельцом шутить, это как с медведем обниматься: если и не придушит, то клок мяса со спины непременно вырвет. Подьячий спешился и отошел с дороги к крепостной стене, как раз к тому месту, где своей очереди ждали другие путники.

– Куда это они собрались? – спросил Осип молодого коробейника.

– Сказывают, в Казани неспокойно, – пожал плечами коробейник. – Туда, поди, и пошли… Им ведь как: куда скажет Государь туда и иди да оглядывайся поменьше, а будешь оглядываться, так и головы не сносить.

В это время стрельцы принялись закатывать на мост большую пушку, и тут у них случилась беда: при въезде на первый плот поломалось колесо. Раздался треск, пушка грузно осела на один бок, из сильно покривившегося колеса выпали спицы. Вокруг орудия занялась суматоха. Одному стрельцу прижало ногу, и он истошно кричал. Товарищи страдальца суетились рядом, громко ругались и, мешая друг другу, пытались поднять тяжёлое орудие. И никак у них не получалось справиться с коварной тяжестью. Народ плотной толпой обступил место сражения стрельцов с непокорной пушкой. Осип тоже хотел подойти поближе к этой баталии, но тут взгляд его упал на купол невысокого деревянного храма, устроенного как раз за углом крепостной стены.

«Стрельцам я ничем помочь не смогу, – думал подъячий, выбираясь из толпы, – и на тот берег мне теперь быстро не переправиться. По всему видно: застряли служивые надолго.Пойду-ка я, лучше, вон в том храме свечи посмотрю. Чем чёрт не шутит…»

Храм был деревянным и тесным. Всего в два маленьких оконца, тускло светившихся под самой крышей. В алтаре за престолом горели свечи. Когда Осип переступил порог храма, свечные огоньки наклонились и затрепетали, словно крылья испуганных бабочек, но быстро успокоились и опять стали гореть ровно и ясно. Возле ризницы подметал пол церковный служка. Вот к нему-то и подошёл подьячий со своей заботой.

Служка повертел в руках огарок свечи да сразу как-то скривился лицом.

– Разве такую свечу Господу кто поставит? – прошелестел он, укоризненно качая головой и глядя на ровненькие золотистые стебельки огоньков на церковных свечах. – Господу светленькие свечи ставят, а здесь грязь одна… Свеча, она же о присутствии божьем нам напоминает, а потому светленькой и чистенькой должна быть, а эта… Тьфу. Прости меня, Господи. В храм такую свечу, разве, нехристь какой принесёт. Прости, Господи, ещё раз. Такую только в чулан тёмный поставить…

Служке хотелось поговорить, и он стал рассказывать о каких-то случаях со свечами неправильными, но Осипу было сейчас не до историй. Он вышел из храма и остановился, глядя на суету возле моста. Пушку там приподняли, стрельца покалеченного вытащили, положили на носилки и куда-то понесли. Три стрельца пробовали приладить к пушке новое колесо, но колесо никак не садилось на ось, так что проезда по мосту до сих пор не было. А народу возле въезда на мост собралась тьма тьмущая. Все волнуются, бубнят под нос себе разные нехорошие слова и очереди ждут. Но пробиваться на другой берег подьячему надо непременно. Иначе нельзя. Около села Преображенского ему надо искать, кто такую свечу мог сделать. Только там и можно нужный след отыскать. А пока следа не найдёшь, под очи начальства лучше не попадаться. Делать нечего, надо тоже в очередь становится. Подьячий принялся отвязывать коня, чтобы пойти поближе к мосту, и тут кто-то тронул его за плечо. Осип резко обернулся и увидел высокого русоволосого, широкоскулого парня с крупным носом и выпуклыми как у рака глазами. Под правым глазом незнакомца красовался свежий синяк.

– Слышал я тут, как ты в храме свечкой интересовался, – добродушно улыбнулся парень. – Покажи. Я многих свечников знаю, и отец мой свечи уж, почесть, двадцать годов делает. Покажи-ка, чего там у тебя за свеча. Может, помогу чем…

Подьячий сначала глянул на парня с недоверием, потом решил: мир не без добрых людей, любая помощь всегда во благо и достал из сумки огарок.

– Конечно, знаю! – радостно закричал добровольный помощник. – Гришка Задрыга такие горячей водой делает! Вон зелёные полосы! Это котёл у него медный. Его работа! Вот стервец! Нет бы как другие, на солнышке да не торопясь, воск топить, а этот всё куда-то спешит. Торопыга, одним словом! Я ему говорю, мол, чего воск такой грязный, а он отвечает: грязный, но дешевый и пахнет от него не как от сального светильника. У меня люди знающие такие свечи с превеликим удовольствием берут. Хитрый Гришка, словно лиса, побывавшая в капкане…

– Слышь-ка, – Осип выхватил из рук парня огарок, – быстро веди меня к своему Задрыге!

– Так далеко ехать-то, – нахмурился доброхот, – не успеем до темна…

– Как тебя зовут? – подъячий крепко схватил парня за рукав.

– Степаном.

– Вот, что, Степан, показывай куда ехать! – голосом, нетерпящим никаких возражений, приказал Осип. – Поехали скорее! Надо мне очень! Понимаешь? Очень!

Москву реку они переехали по другому мосту. Доехали до него не скоро, но там стрельцов не было, а потому переправились путники быстро, и по узким улицам заречного города ехали без приключений. Проехав городские окраины, помчали галопом. Степан скакал впереди, а Осип следом, стараясь не отстать от проводника. Конь у Степана справный, а потому подьячему приходилось торопить своего Серко частыми ударами пяток по тощим бокам. Только, как ни старался Осип приободрить притомившуюся лошадь, версты через две Степан умчал по дороге вперёд так далеко, что в душу подьячего поползли подозрения о нечестности проводника: уж не обманул ли?

Солнце наполовину скатилось за кромку дальнего леса. А Степана и след простыл. Осип, мысленно проклиная свою доверчивость, уже стал думать о том: не повернуть ли назад, пока совсем не стемнело, но тут проводник его и объявился.

– Ну, ты чего?! – кричал Степан с дорожной обочины. – Говорил скорее надо, я не оглядываюсь, а ты отстаёшь! Ты уж это… Того… Раз сказал – быстрее, так давай быстрее. Мне тоже не охота в лесу ночевать!

Осип на упрёки лишь рукой махнул, дескать, не береди больную рану. То ли понял подьячего проводник, то ли нет, но кричать он перестал и кивком головы велел сворачивать на неширокую лесную тропу. Сначала по тропе ехали верхом на лошадях, но скоро пришлось спешиться. Лошадей повели в поводу. Быстро темнело. Словно серые крысы, невесть откуда набежали облака и закрыли луну. И скоро такая темень кромешная случилась в лесной чащобе, что Осип проводника своего уже и не видел. Только еле заметные очертания крепкого крупа лошади Степана просматривались впереди. Вот за этим крупом Осип и шагал по узенькой тропке. Вдруг, лошадь проводника остановилась. Подьячий чуть было не ткнулся с наскока в лошадиный зад.

– Степан! – в полголоса крикнул Осип. – Чего встал?

Никто подьячему не ответил. Он крикнул ещё раз и опять – тишина. И лошадь стоит, будто кто-то ей идти не даёт. Толкнуть бы её, но всякий знает – бойся кобылу сзади: такт может она копытом садануть, что и душа вон вылетит. Осип сделал шаг назад, нащупал рукой какое-то деревцо, привязал к нему повод своей лошади и хотел обойти стороной загородившую тропу лошадь. Сделал один шаг, второй, но тут кто-то сильно ударил его в спину. Подьячий запнулся об корень ногой, споткнулся, замахал руками, стал проваться куда-то и упал в грязь!

3

Осип хотел сразу же встать на ноги, но не тут-то было. Грязь сразу же сердито зачавкала и потащила своего невольника вниз. Поддьячий рванулся вперёд, надеясь вырваться поскорее из вязкого плена, однако, чем сильнее он старался, тем больше проваливался в холодную жижу. И вот тут Осип понял, что неведомый злодей столкнул его в болотную трясину. А трясина – это такая тварина злая, что не приведи Господи, всё живое она уничтожить норовит. И нечисти в трясине водится столько, что считай – не считай, а перечесть никак невозможно. Подьячий стал оглядываться по сторонам, но что толку: тьма вокруг, хоть глаз выколи. Где-то истошно закричала испуганная птица, потом заржала лошадь. Осип резко повернул голову и тут же, будто кто-то накинул ему на ноги аркан да потащил вниз.

– Неужто Кикмора схватила меня? – испугался подъячий, но быстро совладал с собой, замер и решил притвориться мёртвым. Хватка трясины чуть-чуть ослабла.

«Персвятая Богородица, – мысленно просил помощи Осип, – спаси и помилуй меня. Спаси и помилуй, помилуй…»

Болотная жижа подобралась к самому подбородку. Ещё чуть-чуть – и всё… А кругом тихо и темно, будто в могиле. Умирать Осипу никак не хотелось, а уж в блотной трясине утонуть, так это совсем последнее дело. Если здесь сгинуть, так никто не узнает где могила раба божьего Осипа Носова. А не узнает никто, значит и не помолиться будет некому за душу грешную. Только нечисть будет над душой до скончания века куражиться. Последнгее дело в трясине утонуть. Да только куда от судьбы своей денешься? Как написано на роду, тактому и быть. Хочешь – не хочешь, а доля твоя на небесах с самого рождения предначертана. Чему быть – того не миновать. Подьячиий решил перекреститься напоследок и стал осторожно подтягивать правую руку к лицу. И вот тут его рука наткнулась в жиже на что-то твёрдое. Осип поначалу и не понял, что это за штука такая под руку попалась, но, как известно, утопающий за любую соломинку хватается. Вот и ухватился подьячий за посланную Богом «соломинку». Ухватился да потянул легонько, не оборвалась ниточка надежды последней. Потянул Осип покрепче. Опять всё складно получилось.

Больше всего подьячий боялся, что не выдержит «соломинка», оборвётся. И тогда – всё… Он стал молиться и тянуть за спасительницу свою всё сильнее и сильнее. И опять не оборвалась ниточка между светом белым и преисподней. Теперь утопающий ухватился за «соломинку», коей была ему сейчас скользкая ветка и второй рукой. Трясина никак не желала отпускать свою добычу, но Осип очень хотел жить, а потому сражался изо всех сил. Он цеплялся за ветку упавшего в болото дерева и полз. Еле-еле полз – вершок за вершком. Ползти было так тяжело, что дышать скоро стало нечем да круги пёстрые в глазах завертелись. Опять подумал Осип о скорой смерти, и уж сдался почти, на самую малость рук не опустил, но тут уцепился на толстый ствол дерева. Уцепился и сразу понял, что не пришёл ещё срок его путешествия в царство небесное, как говорится: тянули черти Ненилу в темную могилу, да не вытянули, Господь увидал да чертей разогнал.

По поваленному дереву выбрался подьячиий из жижи на твердь и долго лежал не в силах пошевелиться. И сколько бы он так пролежал – никому неведомо, только холод его здорово одолел. Пока Осип в трясине жизнь свою спасал, о холоде и не подумал ни разу, а как смерть со своей острой косой оставила молодца в покое, так его быстро дрожь и пробрала аж до зубовного стука. Чтоб как-то согреться, сначала пополз Осип во тьме кромешной, потом на четвереньки встал, а уж, немного погодя, и в полный рост поднялся. И тут, будто в награду подьячему за мучения его, выглянула из-за облаков луна. Только помощи от небесного светила в дремучем лесу, как с козла молока. Мелькнёт оно иногда между верхушками черных деревьев и опять темень. Осип то и дело спотыкался о корни, иногда падал на мокрые листья, но сразу же вставал и брёл дальше. Потом падал и опять вставал…

На проезжую дорогу подьячий выбрался, когда стало светать. Вдруг расступился дремучий лес, и увидел страдалец плывущую в тумане лошадь с телегою. Осип сперва хотел закричать, но вместо крика вырвался из груди его шипящий хрип, который он и сам-то он расслышал. И тогда решил подьячий к плывущей лошади бежать. Бежать тоже не получилось, и он поковылял, с трудом переставляя отяжелевшие ноги. Шаг за шагом, шаг за шагом… А вот и дорога…

Лошадь, конечно же, не плыла, а тащила гружёную телегу. На телеге сидели два сивобородых мужика в серых зипунах и сладко зевали друг перед дружкой. Когда на дорогу выполз человек в грязной изодранной одежде, мужики зевать перестали и схватились за топоры. Опасались они татей, часто шаливших на лесных дорогах. Мужики и в путь-то двинулись перед самым рассветом в надежде, что все тати в ту пору крепко спят. И вот какой-то оборванец на дорогу лезет! Мужикам только одно и остается: схватиться за топоры! Но до горячего не дошло. Поверили путники дрожащему Осипу. Пожалели и велели ему в кошму завернуться да лечь поверх воза с телячьими кожами. Как велели, так подьячий и сделал, тут уж выбирать не приходится. Завернулся Осип, и унялась понемногу дрожь. И стал подьячий по сторонам смотреть, а там – на черный лес притаившись в туманной дымке стоял, словно чудовище какое. И казалось, что вот-вот это чудовище встанет на дыбы и схватит телегу своими огромными чёрными лапами. Глядел подьячий на проступающую сквозь мутный туман черноту таинственную, глядел и скоро уснул, будто в яму чёрную провалился.

4

Патриарх Иоаким проснулся сегодня рано-рано. Что приснилось ему нехорошее, но вот что – он никак не мог вспомнить. Вот и вспоминал Иоаким свой нехороший сон, глядя на тёмный потолок. Вспоминал он до тех пор, пока на улице не рассвело. В келье стало сначало серо, потом совсем светло и патриарх встал с постели. Встал, перекрестился, сходил на двор, а потом встал на колени перед образом Спасителя и стал молиться.

Помолившись Иоаким сел за стол. Стол, как и положено, собрали постным. Потриарх испил киселя с мёдом, съел небольшой каши с изюмом да с десяток фиников, и уж хотел встать и-за стола, но тут служка дорожил.

– Святейший владыка, бояре к тебе: Семён Языков и Михайло Лихачев. Дозволишь допустить?

Иоаким склонил голову, разрешая допустить нежданных гостей к столу. Бояре вошли, помолились на образа, поцеловали патриарху руку и сели к столу. Иоаким велел подать гостям по чаше жидкого клюквенного киселя. И только после того, как гости пригубили угощения патриарх спросил:

– Что нового на Москве, други мои?

– Пока ничего, владыка, – вздохнул Семён Языков. – Светлого Воскресения люди ждут. Тихо на Москве…

– А вот с другой стороны, владыка, новости есть, – тихо сказал Лихачев, отодвигая от себя ковш.

– С какой такой стороны?

– С северной, из Луха города. От Артамона Сергеевича Матвееева…

– От кого? – Иоаким нахмурил брови и строго глянул на Лихачева.

Об Артамоне Матвееве Иоаким давно уже не вспоминал, а когда-то и дня не было, чтоб не ныла в душе занозой укоризна. Ведь, согласись он шесть лет назад венчать на царство четырёхлетнего Петра и не сослали бы Милославские Артамона Сергеевича в дальние северные края. В город Пустозерск. Если бы Петра тогда провозгласили, то, пожалуй, все до единого бояре Милославские в мёрзлые земли отправились, а не Матвеев. Не хотел тогда Иоаким вставать ни на чью сторону, но – получилось, что встал. Он просил тогда Ивана Милославского не трогать Матвеева, но Милославский ответил, мол, если Артамошка на Москве останется, то покоя не жди.

– Артамошка, это как клоп голодный, – насупился тогда боярин, – он покоя никому не даст. Его бы придавить, да Государь не велит. Не понимает он – какую гадюку на волю выпускает. Давить таких надо!

И согласился тогда патриарх, потому как знал вредный нрав боярина Матвеева. На редкость злой у боярина язык и все у него кругом дураки, только у него семь пядей во лбу. А ещё Матвеев всё в сторону латинян взоры бросал. Не нравились ему порядки на Руси. Думал тогда Иоаким, думал и решил не прекословить ссылке. Чему бывать – того не миновать. И вот Артамон Матвеев сам напомнил о себе патриарху. С чего бы это?

– От Артамона Сергеевича, – склонил голову боярин. – Верного человека он прислал, чтобы спросить тебя, владыка.

– О чём спросить? – потёр ладонью лоб патриарх, непременно ожидая коварного подвоха.

– О жизни, владыка, о будущем, о царе Петре…

– Причём здесь Пётр? – нахмурил косматые брови патриарх. – У нас сейчас один государь – Фёдор Алексеевич. Не пойму я что-то…

– Так все под Господом ходим, – вздохнул Языков. – Вот Артамон Сергеевич и говорит, что только с убогим умом человек дважды на одни и те же гоабли наступит… Прости владыка, Артамон Сергеевич велел так сказать, только речь его передаю. Один раз ошибиться – это ещё ничего, а вот когда два, тогда щепоть пепла цена такому человеку.

– О чём ты? – Иоаким почуял, что в душе его зарождается гневная буря.

– Это не я, – улыбнулся Языков. – Это Артамон Сергеевич велел тебе сказать, владыка. Он… А ещё велел он спросить: не надоело ли тебе Милославских возле престола царского терпеть. Прости, владыка.

И вот здесь Языков разбередил рану душевную патриарха. Неблагодарным оказался Иван Михайлович Милославский. Его Иоаким в трудный час поддержал, а боярина гордость непомерная обуяла. Власти ему большой захотелось, и стал он косо на патриарха смотреть. Не слушался ни в чём, и перед молодым царём пару раз выставил Иоакима в свете весьма неприглядном. Такое не каждый простит, и засела обида занозой в душе патриарха. Правда, сейчас молодые други государя оттеснили Милославского в сторону. Не особо теперь допускают его во дворец. И затаился Иван Михайлович. Но всякий знает, что лиса больной притворяется только для того, чтобы укусить побольней. А Милославский похитрее любой лисы будет. Ждёт чего-то Иван Михайлович…

– Ну, так что передать Артамону Сергеевичу? – уже с порога спросил Лихачев. – С Милославским ты, светлейший владыка, как тогда или по-другому думаешь? Милославский-то теперь тоже не в чести. Уж очень Артамон Сергеевич интересуется. Прости владыка, если что сказал не так, но скажи слово своё в ответ.

От этакого вопроса наглого вскипела душа Иоакима, очень захотелось боярина посохом по спине угостить, но он сдержал порыв этот грешный, сказав только:

– На всё воля божья… Но в этот раз я пойду по нужной дороге… Как Господь укажет, так и пойду.

– Так и передать?

– Так и передай.

– Ты уж прости нас владыко за речи такие, – поклонились бояре в пояс Иоакиму. – Не наша это воля… Прости ради бога…

Бояре ушли, а Иоаким долго стоял на крыльце и думал. Думал о том, что последние спокойные деньки доживает Москва, если осмелились при нём бояре такие речи вести.

5

Проснулся Осип оттого, что телегу крепко качнуло. На самую чуточку подьячий с воза не свалился. А кругом было светло, солнечно и шумно. Утро ясное в полном разгаре!

– Ах ты, гнида одноокая! – орал возчик, грозя кулаком на только что обогнавшую их телегу. – Ах, чтоб тебя! Хрыч старый! Надумал перед самым мостом обгонять!

Оспип сбросил с плеч кошму и сел, разглядывая суету перед переправой. Тут опять случился затор. Всегда днем возле главной Московской переправы ждёт путника досада. Мост-то узкий. Еще царь Алексей Михайлович начал здесь широкий каменный мост строить, но потом чего-то передумал, вот мучается народ перед наплавным мостом в очереди да в ругани. Ехали они теперь к переправе до того медленно, что не утерпел Осип и, пожелав возчикам доброй дороги, пошёл дальше пешком. Вернее, не пошёл, а стал ловко пробираться между тесными рядами телег.

Миновав мост, подьячий забежал домой, переоделся в сухое да чистое и поспешил на доклад к дьяку Сабанееву.

Разбойный приказ располагался возле Варварских ворот Китай-города. Добежал туда Осип быстро. Он, вообще, лёгок на ногу: где другому идти да идти, а ему раз-два – и на месте. Дьяк Сабанеев, слушая доклад подьячего, только хмурился и сопел. Сразу видно, что уж очень не в духе сегодня человек. А когда человек, да ещё человек начальственный, не в духе, то тут подчиненному без нагоняя никак не обойтись. Не уберёгся от начальственного гнева и Осип Носов. Поначалу, вроде, всё было не особо страшно. Во время рассказа о найденных мертвецах дьяк только пыхтел, хмурился и что-то разглядывал у себя на столе. Но стоило Осипу поведать, как его в болото заманили, да лошадь увели, вот тут Сабанеев и взбеленился.

– Как лошадь украли?! – орал дьяк и топал ногами так яростно, что дрожали половицы. – Щенок! Твоя что ли лошадь, чтоб потерять её! Ох, сатана! А ты знаешь, чего стоит она! Подлец! Да я тебя в кулаке за потрату сожму так, что плевка не останется! Ты ж казне государевой урон нанёс! Если через три дня лошадь не найдёшь, на дыбу повешу, потом в темницу засажу! Сгною там! Пошёл вон отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!

Выбежал Осип от дьяка, словно из горящей избы. И только возле ограды храма Всех Святых остановился, чтоб отдышаться да пот со лба утереть.

«А как же мне лошадь теперь отыскать? – думал подьячий, опершись спиной на еловый частокол. – Подлеца Степана надо скорее искать. Он не просто так ко мне подошёл. А для чего? Помощь мне предложил… Помощь… А откуда гад этот о свече узнал? Он сказал, что слышал мой разговор со служкой в храме… Но мы в храме одни были… Дверь во время нашего разговора никто не открывал, иначе б я увидел, как трепещут огоньки свечей, но свечи во время разговора горели ровно. Это я хорошо помню. Окно в том храме маленькое и под самой крышей, через него ничего не подслушаешь. Врал мне Степан, что слышал мой разговор в храме со служкой. А откуда же он тогда о свече узнал?»

Осип сразу сообразил, где можно поискать ответ на этот вопрос и пошёл к торговым рядам.

– Ну, нашёл мастера, который воск для твоей свечки топил? – старательно изображая на челе радость, улыбался подьячему тогровец свечами Мартын, но в глазах старика прыгал настороженный блеск.

– Обманул ты меня, Мартын Савватеев, – с хмуростью превеликой ответил на улыбки торговца Осип. – Злобно обманул.

– Чем же? – свечник отступил назад в самый угол своей палатки. Я, я никогда…

– Ты велел в храмах свечи искать, а там никто такую свечу не поставит…

– Э, мил человек, – пожал плечами Мартын и вздохнул облегчённо, – слушал ты меня плохо: я тебе советовал не смотреть, а спрашивать. Ты спрашивал?

– Спрашивал, – подьячий неожиданно схватил торговца за отвороты кафтана. – Спрашивал я, спрашивал, а сейчас тебя поведу спрашивать.

– Куда это ты меня поведёшь? – Мартын схватил Осипа за руку, но освободиться от захвата не смог. Не крепок на вид телом Осип Носов, но силушка в жилах его немалая имеется.

– В разбойный приказ, – подьячий резко дёрнул торговца на себя. – На дыбу! Стосковалась она по тебе…

– За что же на дыбу-то?

– А чтоб лишнего не болтал…

– Да, где ж я болтал-то? – принялся оправдываться Мартын, но Осип ещё крепче схватил его за отвороты кафтана и свечник стушевался. – Прости меня, мил человек, прости, острый нож злодей мне к горлу приставил… Вот я и рассказал ему о твоей свече… И поведал, что ты по храмам пойдёшь подобную искать… Он сразу после тебя пришёл… Прости…

– Кто он? – подьячий сильнее надавил на купца, дернул сперва на себя, а потом ловко повалил спиною на стол. Научили люди добрые так с непокорными хитрецами обходиться.

– Не знаю, – прохрипел торговец. – Ты ушёл, а он тут как тут да с ножом, будто выслеживал тебя. Испугался я… Пожить-то еще хочется. Прости…

– Бог простит, – отпустил торговца Осип и пошёл вон из его закутка. – Живи…

– Постой! – крикнул ему вслед свечник.

– Чего? – обернулся подьячий.

– Нож у него был занятный…

– Что за нож?

– Знающие люди такие ножи называют пчаками…

– Что еще за пчаки? – Осип вернулся в лавку свечника.

– Пчаком называют нож из Хивы. Редкий нож с широким клинком, очень остро заточенным с одной стороны, а на ручке выступы для удобства сделаны. Таких ножей на Москве мало…

– Спасибо, Мартын Саватеевич, – поклонился старику подьячий. – Ты уж прости меня, если чего не так. Беда на меня навалилась так, что спасу нет. Сживёт меня со свету Сабанеев, коли я лошадь в три дня не найду. Так что ты это, того… Прости…

6

Понял Осип, откуда похититель лошади узнал о свече, но толку от такого понимания никакого. Много лесу темного да нет древа годного. Подьячий медленно брёл вдоль кремлёвской стены, размышляя как легче беду урезонить. Думал-думал он и решил.

«Раз со свечи моё знакомство с подлецом началось, надо эту свечу и дальше искать. А как найду, там и смотреть буду: с какого боку пристроился к этому делу подлый Степан…»

Приняв решение, стряхнул Осип с плеч всю грусть-печаль и побежал к переправе. Бежал и только об одном сожалел, что нет у него лошади: верхом-то сподручнее поиск вести. Путь-то до села Преображенского, всё-таки, неблизкий…

Подьячий завернул за угол собора Персвятой Богородицы и с разбегу натолкнулся на подлое дело: два крепких мужика колошматили лохматого рыжего парня. Парень лежал на земле, а эти два бугая нещадно молотили его ногами, приговаривая хриплыми голосами:

– Мы отучим тебя по чужим жёнам шастать! До смерти тебя забьём, кобель поганый! Сейчас мы тебя! Ух!

Очень не по нраву было Осипу, когда двое одного лупцуют да еще лежачего. Не стерпел подьячий такого безобразия: схватил он камень с земли да швырнул его в спину ближнего к нему истязателя. Тот еще и охнуть не успел, а у Осипа еще один булыжник в руке.

– Ты чего?! – завопил скривившийся от боли мужик. – Чего сразу камнем-то?! Ты чего?

– А вы чего двое на одного налетели?! – заорал в ответ подьячий и вновь замахнулся камнем. – Не гоже так, чтоб двое да ногами! Не по-христиански! Я вас сейчас мигом в Разбойный приказ отведу! Сейчас же стрельцов крикну! У, тати!

Мужики, будто остолбенели от такого крика, а потом переглянулись да рванули со всех ног прочь от побоища.

– Ой, спасибо тебе, – стонал рыжий парень, утирая рукавом с лица кровь. – Убили бы они меня, если б не ты… Ой, изверги… Спина болит… Грудь… Чуть до смерти не забили. И забили бы, кабы не ты. Я теперь твой должник на веки вечные… Как тебя звать?

– Осип.

– А я Афоня, – щурил парень зеленоватые глаза, за лёгкой завесой которых, таилась ватага весёлых бесенят. – Слушай, Осип, может, тебе денег дать? У меня три копейки есть…

– Не нужны мне твои копейки, – усмехнулся Осип. – Мне лошадь сейчас нужна… Вот если б ты мне лошадёнку с седлом привёл, вот тогда бы уважил. Да, только, где тебе её взять, лошадь-то… Её за три копейки не купишь. Ладно, побегу я. Некогда…

– Лошадь? – морщась, Афоня поднялся на ноги. – Подожди, подожди… Стой здесь. Поищу я тебе лошадь… Постой пока…

– Недосуг мне сегодня разговоры говорить, – отмахнулся подьячий. – И ждать никого я не буду! Некогда!

– Подожди, – новый знакомый схватил Осипа за рубаху. – Дядька у меня при аргамачьих конюшнях служит. У них там табунок лошадок негодных есть: старые которые или с болезнью. Вот. И этими лошадками конюхам дозволено пользоваться по их усмотрению. Временно, конечно. Привилегия у них такая. Понимаешь? Сейчас я у дядьки попрошу. Он добрый. Даст тебе лошадку до вечера. Помяни моё слово, что даст. Подожди…

И так Афоня убедительно обещал, что подьячий согласился его подождать до следующего боя часов на Спасской башне. И не зря ждал подьячий. Явился Афоня раньше назначенного времени, и с двумя лошадьми. Не особо хороши лошадки, но всё на них лучше, чем пешком.

– Это, – смущенно потупил глаза Афоня, – дядька сказал, чтоб я с тобой непременно был. Боится он за лошадь. А со мной вот дал… Поехали. Я тебе мешать не буду. Я только за лошадьми приглядывать стану. Так дядька велел. Я уж тут ничего поделать не могу. Чего искать будем?

– Лошадь у меня украли, – буркнул Осип, усаживаясь в седло. – Конокрада хочу сыскать, а чтоб сыскать его, мне надо знать где свечи делают.

– Какие свечи? – переспросил Афоня, тоже забираясь на седло, но подьячий ему ничего не ответил, а только пятками лошади надподдал. И поскакал к наплавному мосту. Афоня за ним.

В храме села Преображенского ничего нового Осипу вызнать не удалось. Не стояли в храме свеч из жёлтого воска. Монах-свечник посмотрел на грязно-жёлтый огарок и только руками развёл. Священник посоветовал съездить в село Черкизово. В храме Ильи Пророка поспрашивать. Поскакали туда, но и там ничего. Опять посоветовали. Ох, и любят давать советы люди дюбрые! На этот раз послали в село Гольяново, в храм преподобных Зосимы и Саваттия. Помчали туда, но только выехали за околицу Черкизово, за первым же поворотом дороги наткнулись на поваленное дерево. И так оно неудобно на дорогу легло, что не проехать – не объехать: крона широкая, верхом не перепрыгнешь, со одной стороны канава с дном вязким, и с другой ручей широкий с топкими берегами. Пришлось спешиваться, чтоб дерево чуть в сторону сдвинуть. И только Осип с Афоней, взявшись за толостые сучья, поднатужились, вышли на дорогу лихие люди. Четыре мужичка самого, что ни наесть, разбойного вида. У одного оглобля в руках, другой с топором, а ещё двое кистенями поигрывают.

– Вот что, милые люди, – подмигнул путешественникам мужик с топором, – ежели хотите жить, то оставляйте нам своих лошадей да гуляйте дальше пешком подобру-поздорову, тогда, может, и без крови обойдётся…

– Конечно, конечно отдадим, – сразу же опустив сук, дрожащим языком залепетал Афоня. – Берите лошадей, только нас не троньте. Мы пойдём…

Осип даже рот приоткрыл от этакой речи товарищи, а вот разбойник недоверчиво прищурился.

– Подожди уходить, – сказал он, подойдя поближе к жертве. – Только пощупаю тебя и пойдёшь… Небось, серебро в поясе прячешть? Потому и такой податливый. Ну-ка, ну-ка дай я тебя пощупаю…

– Что ты, добрый человек, – Афоня поклонился до земли, а потом быстро схватил горсть песка и швырнул его татю в глаза.

Пока разбойник левой рукой глаза тёр, Афанасий выхватил из его правой руки топор и наотмашь ударил им того, что с оглоблей. Топор саданул татя по плечу. На зелёные листья придорожной крапивы брызнула алая кровь. Оглобля упала на землю. А тут и Осип не растерялся, схватил он этот тяжеленный дрын и третьему разбойнику по плечу треснул так, что тот кубарем в грязную канаву скатился. Четвертый тать побежал через ручей в кусты, туда же уползли, словно побитые псы и его сотоварищи.

– Ловко ты их провёл, – похвалил Осип Афоню, когда они сдвинули дерево и опять сели на коней. – Я–то подумал, что ты испугался до беспамятства, а ты вон как. Ловко…

– Пустое, – махнул рукой Афанасий. – С этими дураками только так и надо. Я их породу знаю. Им только чуть подыграть, чтоб они силой своей возгордились, а дальше ты сам видел. Перед слабым вместе стоят, а от сильного бегут врозь. Это местные балуются. С такими справиться можно, а вот если б мы с матёрыми татями, тогда бы… Ладно, поехали!

В Гольяново подьячему чуть улыбнулась удача. Пожилой дьякон храма преподобных Зосимы и Савватия долго смотрел на огарок свечи, ещё дольше чесал затылок, а потом сказал:

– Где такой воск варили, не знаю, а вот такие фитильки косичкой плетут в обители на Ширяевом поле. Видел там такие, видел… Ходил туда на Троицу, тогда и видел… Там вам надо поспрашивать, авось они чего-нибудь и скажут.

– Что это за обитель на поле Ширяевом? – удивленно переспросил дьякона Афоня, стоявший позади подьячего. – Никогда не слышал.

– Мало кто про ту обитель знает, – вздохнул дьякон. – В лесу она устроена сыном сокольника Фомы.

– Какого такого Фомы? – нахмурился Осип. – Говори скорее, не томи. Времени у меня нет…

– А чего говорить? – пожал плечами дьякон. – Был у нашего государя Алексея Михайловича, царство ему небесное, любимый сокол, которого звали Ширяй. Вот. А сокольник государев – Фома по случайности этого сокола стрелой сбил. Не в сокола он стрелял, а в утку. И, видишь ли, вот как получилось: метил в утку, а попал в сокола. Со свяким случиться может. На всё воля божья. Да и, ежели по чести сказать, плох тот сокол, какой на уткином место рказался. Как бы то ни было, случилась с сокольником вот этакая оказия. Очень осерчал Алексей Михайлович и велел на том же месте, куда сокол подстреленный упал, повесить Фому. Вот. Воля божья, а суд царёв – как скажет, так и будет. Повесили Фому. А сынок Фомы меньшой, как вырос, решил в монахи постричься. Что уж с ним случилось – в точности не знаю: то ли жизнь не задалась, то ли на самом деле уверовал, но пошёл парень в обитель душу свою спасать. Лет десять жил он в Троицкой обители, а недавно пришёл сюда и поселился в лесу, недалеко от того места, где отца его казнили. Потом к нему ещё братия подошла… Так и живут там. Отстроились в глухом лесу на полянке…

– Подожди, – нетерпеливо махнул рукой подьячий. – Хватит языком молоть, говори, как до той обители добраться. Мне скорее надо…

– Вон туда езжайте, – дьякон показал на дорогу, – как проедете два мостка через речушки, так начинайте на правую сторону смотреть, а как увидите кривую сосну рядом с гнутой берёзой, так и поворачивайте на лесную дорогу. Эта дорога вас к обители и выведет. Добрая дорога, только по сторонам почаще смотрите, сказывали, будто медведица там ходит с приплодом своим. А медведицы злые, когда с приплодом. Господь в лесу не всякого бережёт. Вот помню…

Только не стали Осип с Афоней слушать словоохотливого дьякона, а поспешили к лошадям своим да поскорее в путь. Хотели дотемна добраться до нужной обители. Скакали они по дороге и смторели – как красное солнце прячется за тёмный лес. Когда первый мосток проехали, наполовину солнышко спряталось, а как второй мосток проскочили, так совсем от светила на лесом маленький краешек остался.

7

Когда всадники подъехали к кривой сосне, стало темнеть. Придорожные кусты окутал серый туман, небо померкло и света становилось всё меньше и меньше.

– Коней бы нам вернуть до ночи, – волновался Афоня, настороженно поглядывая по сторонам, – а то, ведь, дядька мне в следующий раз не поможет. Нельзя мне его доверия терять. Понимаешь? Никак нельзя. Давай вернёмся. Боязно ночью по лесу путешествовать. Говорят, что медведи здесь обитают, а мне ой как не хочется с косолапым повстречаться. Поедем сейчас в Москву, пока не совсем поздно, а завтра обитель ту найдём. По светлому и найдём. .

Осип посмотрел на товарища, почесал затылок, спрыгнул с коня и строго приказал.

– Поезжай в Москву, а я пешком до обители доберусь.

– Как же так-то? – завертел головой Афоня. – Как же я тебя брошу-то? Не приучен я так! Вместе так вместе…

– Я сказал: поезжай! – Осип даже кулаком Афоне пригрозил. – Будет он мне тут ещё! Смотри! У тебя своё дело, а у меня своё. За помощь благодарствую, а дальше я сам. Всё! Проваливай!

И не дожидаясь ответа, подьячий пошёл по лесной дороге. Шёл он быстро и не оглядывался. А какой смысл оглядыватся, если через десяток шагов оказался Осип в дремучем лесу? И темно сразу стало так, что решил подьячий даже побежать, чтоб поскорей вырваться из цепких лапищ зловещего сумрака чащи. Не назад, конечно же, побежал, а вперёд. Тут он ещё про медведицу вспомнил и припустил пуще прежнего. Поскорее хотелось добраться до нужного ему места, к людям, вот он и спешил. Однако идея оказалась не совсем удачной: через несколько торопливых шагов бегун споткнулся обо что-то и растянулся на сырой земле. Недаром говорится: кто прытко бегает, тот часто и падает. Чертыхаясь шепотом, Осип поднялся, потёр ушибленное колено, перекрестился и решил пробираться дальше шагом. Он пошел, оглядываясь да прислушиваясь – нет ли в чаще какой-нибудь злой напасти. Встречаться в ночном лесу со страшным зверем никак не хотелось, да и кроме зверей опасностей здесь не счесть. А между тем, на небо, невесть откуда, выпозла луна и стало маслость светлее.

– Без глаза тут остаться можно, – думал подьячий, всматриваясь в еле видную в тусклом лунном свете дорогу и сломав сухой сучок как раз напротив лица. – Наткнёшься на сучок и всё… А что за житьё без глаза? Не житьё кривому, а маета одна. Смотреть здесь надо лучше. Смотреть и слушать. Опасение – половина спасения.

Глаза к темноте привыкли. Дорога была – так себе: то там, то тут, на неё выползали корявые корни, очень похожие на гигантских змей, рядом с ними валялись гнилые брёвна и сорванные ветром сучья. Сразу видно, что путешествовали этой тропой редко. Попадались и топкие места, где ноги сразу начинали вязнуть в противной слякоти. Топкие места попадались всё чаще и чаще. Один раз Осип в этой кисельной мерзости поскользнулся и упал.

«Не и иначе бес надумал поиграться, – думал подьячий, вытирая о мшистую кочку грязные руки, то сучок под ногу сунет, то лужу грязную. Осторожнее надо: кто сам себя стережет, того и Бог бережет».

Осип подобрал с земли толстый сук, стал тыкать впереди себя, отыскивая свободную от грязи твердь и обходить лужи. А обходить их было ой как непросто: посох то и дело нащупывал грязь. Один раз подьячий провалился по колено в какую-то яму.

«Уж не берлога ли? – подумал он, быстро выдёргивая ногу».

Тут ещё луна, будто играясь с путником, за тучку спряталась. Опять стало темным-темно.

К частоколу Осип вышел как-то совсем уж неожиданно. Вернее, он совсем отчаялся найти в кромешной тьме цель своего путешествия, и, как говорится, прямо носом уткнулся в плотный ряд сырых брёвен. Пошарив по брёвнам рукой да уперевшись плечом, подъячий понял, что это ворота, и заперты они изнутри на крепкий засов. Осип стал кричать и бить по брёвнам кулаками. Ударов слышно не было, а вот крик в лесной тишине случился звонкий. Скоро створки ворот натужно заскрипели и стали потихоньку отворяться. Подъячий шагнул в приоткрытые ворота и столкнулся с огромным человеком. А может и не с человеком, а с медведицей, какой их дьякон стращал. Озноб по спине Осипа пробежал, но отступать было некуда.

– Мне, это, – залепетал от неожиданности подьячий. – Узнать надо… Насчет свечки… И больше ничего У кого тут можно? Кто свечки?

Великан, а это оказался (на счастье Осипа) человек, на суетливый спрос полуночного гостя ничего не ответил, а только головой мотнул, дескать, иди за мной. Буквально в двух шагах от ворот стоял покосившийся сарай, вот туда Осипа исполин и привёл. Привёл, легонько толкнул к куче соломы да сунул в руки ветхую рогожку. Без слов понял подьячий, что лучше не рыпаться и устроиться на ночлег в сарае, а утро вечера мудренее.

Проснулся Осип от звона. Кто-то за стеной сарая стучал железом о железо. Подьячий быстро поднялся, вышел на улицу и зажмурился от яркого солнечного света. Хорошая погода на улице. Радостная. Только Осипу не до радости сейчас, забота гложет его душу, словно голодный пёс кость. Подьячий быстро огляделся и пошёл к монаху, стучавшему молотком по наковальне.

– Брат, – окликнул инока Осип, – а свечник у вас в обители есть?

– Как не быть, – ответил монах, не прекращая изготовления четырёхгранного гвоздя.

– А где мне его сейчас отыскать?

– А на кой он тебе? – монах подхватил щипцами с наковальни гвоздь и быстро сунул его в ушат с водой. Вода зашипела.

– Свечу вот хотел показать, – подьячий достал из сумы огарок свечи и показал его иноку. – Мне надо знать, кто такой воск выплавляет?

– Я выплавлял, и свечку эту я делал, – монах бросил в корзину готовый гвоздь и взял из рук Осипа огарок. – Как раз перед Благовещением Пресвятой Богородицы все соты старые из кладовой нашей я выгреб да плавить стал. Дрянь воск получился, но свечи из него я всё равно сделал. Те, что получше отобрал, чтоб в храме на кандило ставить, а остальные сложил в корзину и в притворе оставил.

– Это свеча тоже в той корзине лежала? – у Осипа даже голос слегка дрогнул от подобной удачи. Ещё шажок и узнает он, где девчонку убили…

– Где же ей ещё лежать-то? – пожал плечами монах и поморщился. – В храм такую совестно ставить…

– А кто её из корзины взял? – выкрикнул подьячий будоражащий его душу вопрос.

– Кто ж его знает, – вздохнул инок. – Может, из братии кто. Или кто из гостей обители нашей. Приходят к нам иногда люди. Мы никого не гоним. Если злого намерения нет, сразу гостю ворота откроем. Любой мог свечку из корзины взять. А ты чего так интересуешься?

На всякий случай, Осип решил всей правды не говорить, а вместо ответа на вопрос сам полюбопытствовал – сколько иноков в обители спасается. Оказалось – пятеро. И живут они все в одной келии, как подобает по правилам монашеского общежития, заповеданного ещё Преподобным Сергием Радонежским. Всё у них общее, а слово «моё» за браное почитается. Узнав об общежитии, Осип так крепко задумался, что не сразу откликнулся на приглашение к монашескому столу.

«Если здесь девчонка перед смертью свечу схватила, – думал подьячий, запивая черствые ржаные сухари жидким овсяным киселём, – то все они здесь в блуде погрязли. Прости меня, Господи. Разве в такой тесной обители грех подобный утаишь? Никогда. Тут всё на виду. Если была здесь девчонка, то всякий инок об этом знает. Неужели, с виду они все только такие? Притворяются передо мной, укрыв души бесовские, под личиной благообразия? Вряд ли, не похоже… А если и грешны, зачем девчонку из дремучего леса тащить в даль-дальнюю да в болоте там прятать? Не с руки это. Тут вокруг мест для сокрытия злодейства предостаточно. Точно не с руки такую даль девчонку убитую тащить…»

Увлеченный своими мыслями, Осип и не заметил, как остался за столом один. И сидел он так, пока не доел все сухари из глиняной плошки. А как доел, так сразу огляделся, всполошился и выбежал на улицу. На улице кипела работа. Никто из иноков без дела не сидел. Один монах ковал, двое пилили бревно на доски, двое рубили сруб. На гостя работники никакого внимания не обращали, будто и не было его в обители.

Подьячий опять подошёл к кузнецу и поклонился.

– Благодарствую за угощение…

– Господа благодари, а нас не за что, – буркнул монах и выбил на шляпке очередного раскалённого гвоздя клеймо: три переплетенных колечка.

– А давай я тебе помогу, – желая заслужить расположение кузнеца, предложил Осип. – Чего делать надо?

– Становись к горну на меха, а то жару чего-то маловато, – сказал инок и еле заметно улыбнулся. – На мехах работать будешь, и заготовки мне подавать.

Во время работы подьячий пытался разговорить монаха-кузнеца, но из этого ничего путного не вышло. Единственное, что удалось выведать Осипу, так это о категорическом запрете женщинам посещать обитель. На вопрос о гостях, кузнец только плечами повёл, дескать, они мне все совсем без надобности приходят да и Бог с ними. И ещё один гвоздь со звоном упал в большую корзину, потом ещё один, ещё и ещё. Когда корзина наполнилась, кузнец утёр рукавом пот и сказал.

– Ну, вот, сделан зарок на утро нынешнее с Божьей помощью, теперь и отдохнуть не грех…

Осип уселся на бревно, ожидая, что и монах сейчас усядется рядом, но тот от наковальни, ни на шаг, только, вместо увесистого молота, взял сперва маленький молоточек в руки, а потом зубильце. Подьячий заинтересовался этаким отдыхом и подошёл к наковальне. Кузнец колдовал над лезвием ножа.

– Чего это? – спросил Осип, глядя на ловкую работу умельца.

– Ножичек меня попросили особый сделать, – ответил кузнец, продолжая работу. – С секретом…

– С каким ещё секретом?

– Сварю я лезвие из двух пластин… На одной пластине углубление, чтоб внутри лезвия пустота была… А на другой пластине, напротив этой пустоты два отверстия маленьких – по толщине как иголка еловая… Если ручку повернуть, сюда можно медку жидкого налить…

– А зачем это? – удивился подьячий, рассматривая пластину.

– Как зачем? – пожал плечами кузнец. – Для шутки. К примеру, разрежу я этим ножом редьку на две половины, одну тебе дам, а другую сам съем. У тебя будет редька горькая, а меня с мёдом. Ну не чудо ли? Один добрый человек тайну мне эту поведал… Рассказал, что видел такой ножичек у одного иноземца и спросил смогу ли я чудо такое сварганить? Я порасспросил его ещё чуток, уяснил суть и сказал, что смогу… А чего не смочь? Я люблю всякие забавы из железа делать. Здесь главное не торопиться, да не бить со всего размаху. Что хорошо – то не скоро. На любое хотенье – запаси терпение. Дён уж десять с этим делом потихоньку варакаюсь. Теперь самая малость осталась и будет готов ножичек. Люблю что-то по тоненькому делать, чтоб всё тютелька в тютельку. Я за такой работой душой отдыхаю…

«Отдыхал» кузнец недолго, а потом опять позвал Осипа гвозди ковать. Ещё одну корзину гвоздей надумал сделать он до обеда.

– А зачем вам столько гвоздей? – удивился подьячий, раздувая мехами нужный жар в горне.

– Стройку какую-то в Преображенском затеяли, вот и попросили нас помочь да железа рубленного нам привезли, – ответил монах, ловко поставив красную от жара заготовку в оправку. – А нам доброе дело сотворить всегда приятно. Было бы из чего. Раз в неделю гвозди у нас забирают…

И опять закипела работа. Перед полуденной трапезой попробовал подьячий заговорить с другими иноками обители, но тоже всё без успеха. Двое из них дали обет молчания, а ещё двое, кроме «не ведаю» и «на всё воля божья», ничего не хотели говорить.

Время уже не шло, а бежало, как песок сквозь пальцы. Подьячий узнал, кто сделал свечу, но что толку: даже намёка на какой-то новый след теперь не было и в помине. Единственное, что он смог выведать: мог ту свечу из корзины взять человек из Преображенского, когда за гвоздями приезжал. Там можно поискать, ежели о других гостях ничего выведать не получилось. На безрыбье и рак рыба.

8

После полудня все помолились и уселись за стол. Игумен кивнул головой, стали есть. Трапеза всё та же: ржаные сухари и кисель. Никто никуда не торопился, пищу вкушали степенно, до самой крошки последней. Если что-то просыпалось на стол, то всё это осторожно смахивали на ладонь – и в рот. Ели степенно и без разговоров. Осип попробовал завязать беседу, но на него все сразу так строго глянули, что аж в жар парня бросило. Оно и понятно: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Подьячий примолк, ссутулился и стал грызть жесткие сухари, запивая их холодным и безвкусным киселём. Больше в обители этой ничего его не интересовало. И когда он одолел третий сухарь, с улицы послышался шум.

Эй! – кто-то громко кричал за воротами. – Открывай, кому говорю! Чего закрылись! Открывай!

Монахи переглянулись, как по команде, встали из-за стола, взяли на крыльце топоры и пошли к воротам. Один инок стал отодвигать тяжелый засов, а четыре его товарища, отступив шага на три назад, подняли к плечам топоры. Не жаловали здесь, видно, особо крикливых гостей. У крикливых часто недоброе на душе. Но оружие инокам на этот раз не пригодилось. Створки ворот раскрылись, и Осип увидел Афоню. Афоня скалил в улыбке щербатый рот, приветливо махал рукой и кричал:

– Выходи, Осип! Я с дядькой договорился! На два дня он нам лошадей дал! Теперь и на ночь к нему можно не приезжать. Гуляй – не хочу! Чего ты как жена Лота столбом соляным стоишь? Поехалилошадь твою искать! Здесь-то нет ни одной!

Осип так обрадовался появлению своего товарища, что чуть было не позабыл поблагодарить братию за приём, но вовремя опомнился и низко поклонился монахам. Те степенно поклонились в ответ, и каждый из них двумя перстами перекрестил уходящего гостя. И опять ни одного слова не промолвили иноки. Ворота захлонулись и сразу же зазвенел молот кузнечный, натужно завизжала пила , топоры застучали.

– Я всё утро дядьку уговаривал, – не переставая, щебетал Афоня, пока они ехали по лесной дороге. – Беда, говорю, у человека: лошадь украли. Помогать надо. А дядька ни в какую: не дам – всё тут. Раз одну украли, говорит, так и вторую украдут. Бестолочь, дескать, твой дружок. А я не сдаюсь и опять за своё. Ты, говорю, Осипа не знаешь. Случайно у него украли, а мы с ним непременно конокрада отыщем. Отыщем и накажем, чтоб неповадно было на чужое зариться. В общем, уговорил… Надо было для тебя ещё одежду новую захватить, а то у тебя кафтан никуда не годится: грязный да с дырами жжеными… В Москву приедем, так сразу же в торговый ряд пойдём… У меня три деньги есть… И торговцев знакомых не счесть…

Осип слушал болтовню Афони, и радовался, уж больно стосковался он в лесной обители по весёлой людской речи.

Выехав из леса, остановились, спросили возчика, проезжающей по дороге телеги, как сподручней добраться до села Преображенского и, получив дельный да подробный ответ, поскакали.

Домчали быстро, но перед околицей села остановились.

– Вот что, – подьячий, немного подумав, сказал своему товарищу, – поезжай-ка сейчас в село да узнай: работают ли в селе плотники. Если работают, то посмотри: какой у них инструмент, есть ли гвозди. А как узнаешь, так возвращайся сюда… И если получится, то гвоздик у них прихвати… Если получится, конечно, но на рожон не лезь.

– А зачем тебе плотники? – удивлённо глянул на Осипа Афоня. – Ты же конокрада ищешь. Неужто конокрад с плотниками якшается? Я конокрадов видел, они всегда сами по себе. Или ты уже передумал конокрада искать?

– Езжай! – вместо ответа нахмурил бровь подьячий. – Много будешь знать, так уши скоро лопнут. Понял?

– Понял, что нет у тебя ко мне доверия, – шумно вздохнул Афоня и побрёл к крайней сельской избе, бормоча себе под нос еще какие-то обидные слова. Лошадь он вёл в поводу.

Проводив товарища, Осип привязал к берёзе лошадь и решил посмотреть: что это за тын стоит за кустами ольхи. Подьячий пролез через кусты и оказался на углу загородки. Немного подумав, он решил пройти вдоль тына и посмотреть, а чего там – за следующим углом. Делать-то было всё равно нечего, а Осип без дела сидеть не любил. Загородка оказалась длинной, и идти вдоль неё оказалось – не мутовку облизать. Около тына сплошь кусты: черёмуха, бузина, ольха, малина… И всё кусты частые, пробраться через которые – мука одна. Другой бы уступил, но Осип не таков. Дошёл он до нужного угла и даже выглянул из-за него. А там, за углом с десятка два мужиков торопливо заходят приоткрытые ворота. Подьячему стало интересно: куда это они все побежали? Он решил подойти поближе…

– Эй, – крикнул здоровяк в потёртом кафтане, глядя на Осипа. – Чего не заходишь?! Давай скорее! Нечего тут телиться. Одного тебя ждать не буду! Разом закрою ворота!

Осип оглянулся – никого.

– Чего рот раззявил?! – топнул ногой здоровяк. – Сейчас закрою ворота и останешься ни с чем! Заходи! Стоит тут, как нищий на паперти! Заходи!

Подьячий ещё раз оглянулся, понял, что бранят именно его, и решил зайти в ворота. Интересно ему стало: куда это людей так настойчиво зазывают.

Не успел Осип войти за тын, как ему сразу же сунули в руки тяжёлый заступ и поставили в ряд землекопов.

– Копай! – велел тот самый здоровяк, который зазвал подьячего в ворота. – И не ленись… Смотреть буду за вами. Плохо будешь копать, при расчёте учту… У меня не забалуешь! Как потопаешь, так и полопаешь! Ух, я вас!

Сперва Осип хотел воспротивиться крикуну, мол, не на того напал, но тут он заметил плотника, сбивавшего гвоздями широкий помост. Очень уж те гвозди были похожи на те, какие он помогал кузнецу в лесной обители делать. Вот из-за тех гвоздей и решил подьячий немного покопать землю.

– Сейчас покопаю малость, – думал он, ворочая заступом сырую землю, – а потом подойду и посмотрю, а что это за гвозди такие. Да, в случае чего, порасспрошу плотника: откуда он эти гвозди берёт.

Но малость покопать не получилось. За землекопами зорко следил надсмотрщик: и стоило кому-то остановиться, так этот с громким криком тут как тут.

– Чего встал, стервец! – орёт, – а ну копай! Ух, смотри у меня!

А голос у цербера этого особенный, резкий да жёсткий, против такого гласа ни один человек не устоит и не воспротивится. Как говорится, от этакого крика и мертвый из могилы встанет. Так и трудились все, не разгибаясь, пока надсмотрщик перерыва не объявил.

Немного отдышавшись, подошёл Осип к плотникам. Взял в руки гвоздь и вздохнул облегчённо – на шляпке виднелось монастырское клеймо. То, что нужно!

– Чего тут шаришься? – вырвал из рук подьячего гвоздь рыжебородый плотник. – А ну, к своим быстро иди! А около меня нечего шариться…

– Уйду, уйду, – торопливо закивал Осип. – Гвозди у тебя, больно, хороши. Где берёшь такие? Мне вот тоже гвозди нужны. Избу я надумал ставить…

– Хозяин гвозди приносит, вон у него и спроси, если он с тобой разговаривать станет, а моё дело маленькое, – буркнул плотник, показывая пальцем на человека, зашедшего за угол сарая. – Вон он пошёл.

Разглядеть того человека подьячий не успел, и хотел побежать к сараю, но тут его надсмотрщик за шиворот схватил.

– Ты чего тут мечешься? – хрипел здоровяк над самым ухом Осипа. – Нанялся копать, так копай, а другим работать своими разговорами не смей мешать! Копай! А ну встали все! Копать! Так вашу не так! Копать!

Пришлось подьячему опять взяться за тяжёлый заступ. Теперь он копал, размышляя, а что ему надо сделать во время следующего перерыва. Первым делом он решил узнать: а что за углом того сарая, за который ушёл хозяин, добывающий гвозди для плотников.

«Конечно, за углом тот хозяин не сидит, – размышлял Осип, выбрасывая из ямы тяжелую глинистую почву, – но нужно обязательно посмотреть, какие за тем углом есть дорожки с тропинками. Может, какая из них и приведёт меня к месту нужному».

Тропинка за углом оказалась одна, привела она подьячего к стене из толстых брёвен и опять куда-то завернула. Осип выглянул за угол стены и увидел прямо перед собой стрельцов. Два стрельца сидели на лавке и о чём-то степенно беседовали, но, вдруг, служивые встрепенулись. То ли ветка под ногой подьячего хрустнула, то ли ещё чего, только стрельцы вскочили с лавки, схватили пики и… Дальше Осип смотреть не стал. Он быстро отступил назад и, заметив у противоположного края стены канаву, помчал туда. А из канавы той под стену было что-то, вроде подкопа. Вот в этот подкоп подьячий и заполз, словно проворная ящерица. А что ему ещё оставалось делать? Из-за угла вот-вот стрельцы выбегут, а с другой стороны злой надсмотрщик беснуется. Стрельцы, по всей видимости, его заметили и, переругиваясь, подбежали к той самой канаве. Ничего хорошего от встречи с сердитыми стрельцами никак нельзя было ожидать, и Осип пополз во тьме подальше от лаза. Во тьме прятаться легче, чем на свету.

9

Государь российский Фёдор Алексеевич проснулся сегодня рано и сразу сел к окну читать. Читал долго, даже от трапезы утренней отказался. Только рукой махнул стольнику, когда тот пришёл к столу пригласить. Потрапезничать Фёдор Алексеевич соизволил только после полудня. После трапезы государь решил отдохнуть, уснул и проснулся, когда солнышко скатилось к крестам храмов златоглавых. Умыв лицо, Фёдор Алексеевич сел на высокий стул и спросил постельничего, не ждёт ли кто внимания царского. Оказалось – что ждут внимания. Первым пришёл к государю боярин Семён Языков.

– Как почивал Государь? – уважительно склонил голову боярин, но Фёдор Алексеевич на спрос этот только рукой махнул, дескать, хватит о пустом, начинай о важном.

– Из важного… Говорил я вчера с посланником царя польского Яна, с Окрасом. И намекнул мне Окрас, что рад будет бы их король весьма, когда ты Артамона Матвеева простишь.

– Чего? – Федор Алексеевич удивлённо глянул на Языкова.

– И гость из Голландии, что к Андрею Виниусу приехал, тоже говорил, что в стране их многие большие люди переживают за Артамона Сергеевича. Волнуются и просить тебя, чтоб вернул ты Матвеева в Москву.

– А им-то что за дело? – перестав удивляться, царь нахмурился.

– Так, когда Артамон Сергеевич во главе Посольского приказа стоял, много добрых знакомцев завёл. Вот теперь они все и волнуются.

– Пусть волнуются, – сверкнул очами Федор Алексеевич, – но Матвееву в Москве не быть! Хватит с него и того, что я ему вместо земли северной в городе Лухе позволил жить. Пусть там и живет. Хватит об этом! Что ещё?

– На монетном дворе новые клейма для копеек серебряных сделали. Копейка на вид такая же, а серебра идёт меньше. Вот какие хитрецы… Книги две новых на печатном дворе напечатали…

Языков всё говорил и говорил, а Фёдор Алексеевич его не слушал, тёмная дума терзала душу его. Вспомнил Фёдор Алексеевич – как Матвеев в палатах царских командовал, при батюшке его – Алексее Михайловиче. Это Матвеев надоумил Алексея Михайловича жениться на Наталье Нарышкиной. Потом хотел Матвеев четырёхлетнего Петра на царство посадить, чтобы всю себе власть забрать. Не воспротивился бы тогда патриарх хитрому боярину, и не сносить бы Фёдору головы. Милославский хотел тогда Матвееву голову срубить, но Фёдор Алексеевич не позволил. Царица вдовая – Наталья очень тогда просила за Матвеева, вот и дал Фёдор Алексеевич слабину. Не любил он слёз бабских. Три года не было о Матвееве ни слуха, ни духа, а потом бояре ближние за него просить стали: то один попросит как бы ненароком, то другой. И опять Фёдор Алексеевич дал слабину, позволив изгнаннику переехать из Пустозёрска в Мезень. А потом уж до того дошло, что молодая жена Фёдора Алексеевича – Марфа стала за Матвеева просить. А как жене откажешь? И переехал теперь Матвеев в город Лух. Четыре сотни вёрст от Москвы, а теперь начали просить, чтобы в Москву Матвеева допустить.

– Не бывать этому! – топнул ногой Фёдор Алексеевич.

– Чему не бывать? – даже вздрогнул от неожиданности боярин Языков.

– Чему надо! – нахмурил брови царь. – Иди с глаз моих!

И Языков, кланяясь да пятясь, вышел из царской светлицы. И только за порогом расправил он плечи и стал слова бесовские шептать.

После боярина Языкова пришёл к царю крымский посланник Садык-ага и стал жаловаться на проказы запорожских казаков. А следом пришёл посол гетмана Самойлович и стал рассказывать о воровсте крымчан на левом берегу Днепра.

Фёдор Алексеевич слушал всех, головой кивал, но никак не мог прогнать думы о боярине Матвееве. И нехорошие были думы те…

10

Осип решил заползти в какой-нибудь угол да притаиться там, а как суета улице притихнет, обратно выбраться через тот же подкоп наружу. Но с углом он, по всей видимости, промахнулся, потому как выполз на свет. Свет струился откуда-то сверху. Присмотревшись, подьячий понял, что там наверху приоткрытая дверь.

– А вот и выход нашёлся, – подумал Осип, намереваясь подняться с колен, но не успел.

Дверь распахнулась, и послышались сердитые крики:

– Упустили, сучьи дети! Как он в подпол-то залез?

– Здесь подкоп собаки сделали! Может, через него? А, может, и нет его в подполе, подкоп-то узкий… Может, в лес убежал?

– Может, может?! Всё у них – может! Всем вам головы велю срубить! Ой, дождётесь вы у меня! Зажрались тут на хороших харчах! Ох, дождётесь!

– Да, мы-то чего?

– Из-под земли достаньте мне подлеца этого! А ещё лучше прибейте! Всё проверить! Как увидите, так бейте сразу! Прибейте и в болото! Поняли?! Без разговоров!

И решил подьячий, на всякий случай, от тех грозных криков подальше спрятаться, благо сумел он по правую руку от себя рассмотреть несколько ступенек, уходящих куда-то вниз. Ступенек оказалось около десятка, а дальше подземный ход! Да такой просторный ход нашёлся, что подьячий сумел в полный рост встать. Правда, разбежаться по этому ходу не получилось – в дверь уткнулся Осип. Дверь оказалась незапертой. Беглец быстро приоткрыл её и оказался в тесной конурке. Пока закрывалась дверь, подьячий успел заметить, что в конурке есть ещё два выхода: в одном из них виднелся багрово-красный мерцающий отблеск, а в другом тьма. В эту тьму Осип и поспешил спрятаться. Когда тебя ищут, от света лучше держаться подальше. На свету всегда опасностей больше, это только дураки тьмы боятся.

Скорее всего, это была какая-то кладовая, сплошь заставленная бочками, кулями и причим хламом. По стенке да на ощупь пробрался подьячий в угол и присел там на корточки. Жалобно скрипнула распахнувшаяся дверь.

– Где он?! – послышались крики. – Ищите!

– А чего я прячусь? – подумал, вдруг, Осип. – Надо выйти сейчас и сказать им, что я из Разбойного приказа, а в случае чего, так можно «слово и дело» прокричать. От такого крика у любого коленки задрожат.

Подьячий опёрся рукой в земляной пол, чтобы встать, но тут другая мысль одёрнула его смелый порыв.

«Да, ты и пикнуть не успеешь, – шепнула подлая мыслишка, – как они тебя пиками заколют. Злые они сейчас… Под горячую руку врага в опасности только распоследний дурень полезет. Пусть поостынут малость, а потом и откроешься»

Осип сел на пол за высокой кадкой и придвинул к себе какой-то большой куль, похоже с березовым углём.

А рядом перебранка занялась.

– Чего вы тут делаете? – кричит злой хриплый голос. – Не велено сюда никому ходить! Вон отсюда!

– В подпол, вроде, какой-то оборванец забрался! – отвечает другой голос, не хриплый, но тоже злой. – Вот мы и ищем его! Он куда-то сюда пополз!

– Не здесь никого! Пошли вон, а то Ивану Кирилловичу пожалуюсь!

– Уйдём, уйдём… Только если ты тут увидишь кого, так бей любого насмерть без разговоров. Велено так.

– Без вас знаю – как с чужими в этом подземелье поступать. Проваливайте!

Лязгнули запоры и всё стихло. Подьячий вздохнул облегчённо, но тут в кладовой внзапно стало светло, словно днём. Кто-то вошёл с факелом. Осип замер, притаился за кулями, сидит ни жив ни мертв, ожидая как сейчас острая пика ребра его ломать начнёт. Но, вроде, орять обошлось: и рёбра целы, и снова в кладовой тьма непроглядная.

Подьячий сидел на полу до тех пор, пока его не стал холод одолевать. Сначала Осип терпел, а когда зубы у него потихоньку застучали, решил выбраться из своего убежища.

И вот опять у него два пути: к двери, откуда пришёл или к таинственно мерцающему зареву. И показалось Осипу, что какая-то страшная тайна прячется возле зарева того. Желание узнать тайну победило тягу к свободе, и подьячий осторожно пошёл к красному свету в дверном проёме. Шаг, ещё шаг… И вот уже можно заглянуть в этот таинственный дверной проём, но тут раздался громкий стук. Кто-то колотил в ту самую дверь, через которую подьячий проник в это таинственное подземелье. Пришлось опять прятаться в кладовке.

Лязгнул затвор и чей-то строгий голос спросил.

– Ну, как у вас тут?

– Карашо, – ответил другой голос, скорее всего, голос иноземный. Непривычно было слышать его уху русского человека. – Кров мала осталас…

– Кровь будет, – сказал пришелец, проходя мимо двери кладовой. – Завтра девку свежую привезём. Стрельцы сказали, что кто-то чужой в подпол дворца залез? К вам никто не совался?

– Нэ есть видэла никто…

Осип прижался к стене и замер, опасаясь даже пальцем пошевелить, а вот когда шаги стихли, он опять пополз из кладовки к освещённому заревом проёму. Подполз к каменному порогу и опять разговор слышит.

– Зелье, какое я тебе третьего дня заказывал, готово?

– Канечно, гатов. Два капли и за три дня умереть. Больше капля – быстрее умирать. А сразу смерть не есть хорош, подозрение большой. Три дня – гут…

– Это хорошо, что не сразу. Только как подсунуть ему зелье?

– Два капля пища и всё… Не есть трудно…

– Твоими устами да мёд бы пить. Перед тем, как ему что-то съесть, эту пищу обязательно другой человек пробует… Лихачев столько пробовольщиков поставил, что удивительно – как до царя еда вообще доходит…

– Тебе бояр много жалко?

– Нет, бояр мне не жалко. Только с той недели Лихачёв, будто что-то почувствовал и теперь вместе с боярами всё пробует и наш друг…

– Кто есть друг?

– Данила Евлеевич.

– Стефан?

– Он. Теперь мы думаем, как зелье отравное подложить и Данилу Евлеевича от опасности оградить. Иван придумал одну штуку. Такая штука занятная… Если Данило согласится, то всё получится. Ладно, пойду я. Вы тут поосторожней. Эти два дармоеда наследили. Пошли труп выбрасывать, а до болота его не донесли. Дождь проливной, видишь ли, в лесу их застал. Стрельцы труп нашли, а Разбойный приказ следствие затеял. И, главное, не сказались мне во время. У, дерьмо воловье… Признались бы сразу, так ничего б и не было. А теперь… Вы тут смотрите. Я вам пистоль заряженный оставлю. Если увидите здесь чужого, так сразу бейте его из пистоля без разговоров. Никак нельзя, чтобы чужой кто-то о нашем подвале прознал. Ладно, пошёл я…

Подьячий опять спрятался и долго сидел, ожидая ещё каких-нибудь гостей. Но никто больше не тревожил тяжкой тишины подземелья. Выждав время, Осип опять пополз к таинственной двери. На этот раз за дверью не было слышно никаких разговоров. Подьячий тихонько вполз за порог двери.

В дальнем углу пылал горн. И всё здесь было похоже на кузницу или гончарную мастерскую. И освещали ту мастерскую с десяток горящих свечей. И шумно здесь: стучали меха, раздувающие пламень, что-то кипело и шипело на горячей плите. Душно и парко в мастерской. Справа от двери стоял широкий стол. Вот под этот стол Осип и пробрался, а уж оттуда стал осматриваться. И похолодело всё у него внутри: в двух саженях от горна он увидел голую девчонку. Её подвесили за связанные руки на вбитый в стену крюк, и висела девчонка на том крюке, как рыба на кукане. А перед ней стоял сутулый человек в рыжем кафтане. Он корявыми пальцами давил рану на бедре несчастной страдалицы, собирая в плошку, еле сочащуюся кровь.

11

Скоро к сутулому мучителю подошёл длинноволосый человек в сером зипуне.

– Чего? – спросил серый сутулого.

– Совсем кров не осталс, – буркнул изверг. – Евстигней есть обещал новая…

– Приведёт ли?

– Куда ему есть деваться. Ему скорее всех хочет элексир бессмертия пить. Уверен, прежде чем Артамону элексир отослать, сам его непременно пробовать. Старый он…

У Осипа затекли ноги, он решил встать на колени и задел плечом ножку стола. Злодеи замолчали, насторожились и стали озираться, как встревоженные филины. В том углу, где прятался под столом подьячий сумрачно, а потому его сразу и не заметили. Не заметили, но смотрели в его сторону неотрывно, и было видно, что вот-вот двинутся они угол проверять. Подьячий приготовился к битве.

«Так-то я вам и дался, – думал он, осторожно шаря вокруг себя в поиски чего-нибудь, чем бы можно было дать отпор злодеям. Под руку ему попалась тяжёлая кочерга или что-то в этом роде, разве в темноте разберёшь?»

Осип изготовился к битве с недругом. Подьячий решил нападать первым: сейчас, как только они сделают хотя бы два шага в его сторону, он выкатится из-под стола и начнёт лупить кочергой по этим поганым харям. Однако битвы на этот раз не случилось, где-то вдалеке раздался шум. Это стучали в дальнюю входную дверь.

Сутулый злодей пошёл открывать. Послышалось шарканье ног и негромкая перебранка. Первым вошёл сутулый, а следом за ним двое несли какой-то куль. И хотя плохо было видно из-под стола, но Осип узнал в одном из этих несунов того самого Степана, который в болото его заманил, а потом лошадь украл. Хватать обидчика здесь, подобно смерти, и подьячий решил ждать. Теперь подлец Степан от него никуда не денется. Здесь его лежбище – в селе Преображенском. Подьячий уже мысленно представил, как просит у дьяка Сабанеева посодействовать насчёт полусотни стрельцов, чтобы накрыть этот гадюшник и разом взять: и убийц, и конокрада.

«Разве дьяк в таком деле откажет, – подумал и запнулся».

Злодеи положили на пол свою ношу и стали её разворачивать. И Осип еле сдержался, чтобы не броситься на подлецов. Молоденькую девчонку принесли негодяи в эту страшную мастерскую. Связанная пленница дёргалась и стонала. Во рту у неё торчал кляп.

– Ишь, какая вёрткая, – ухмылялся Степан. – Чего, помочь подвесить-то?

– Не надо, – буркнул ему в ответ сутулый. – Вон ту с крюка снимать… Не есть кровь у неё… Плохой человек, никуда не годный…

– Она, вроде, живая ещё, – пошёл исполнять приказание напарник Степана.

– В болоте дойдет, – сказал длинноволосый. – Только до болота обязательно донесите, а не как в прошлый раз…

– Сами не придушили как следует, а теперь нас попрекают, – буркнул напарник Степана.

– А вы на что есть?! – взъярился сутулый тать.

– Ладно, ладно, – махнул рукой Степан. – Ошиблись малехо. Дождь сильный был. Грязь в лесу по колено. Мы хотели наутро вернуться, но… Да и хватит об этом, получили мы уже сполна… Не напоминай. А с этой сделаем всё, как полагается. Будьте покойны…

Потом кто-то из злодеев встал перед столом и подьячий ничего кроме чужих портов не видел. Порты были грязные и вонючие. Пришлось Осипу даже нос ладонью прикрыть. А когда порты перестали обзору мешать, в подземелье остались: два злодея, связанная девчонка и подьячий Разбойного приказа, укрывшийся под столом. Степан со своим напарником ушли.

– Ну, чего, вешаем? – спросил длинноволосый, схватив за руку девчонку.

– Давай, – кивнул сутулый, – а то зелье желтеет. Кровь надо…

Дальше Осип ждать не мог. Он выскочил из-под стола и бросился с кочергой на злодеев. Те никак не ожидали нападения, а потому и были биты в мгновение ока. Подьячий выхватил из-за голенища нож и срезал с пленницы путы. Девчонка сразу же вырвала изо рта кляп и заверещала, словно кошка, которой прищемили хвост.

Не ори! – сунул Осип к носу крикуньи кулак. – А то сейчас набегут! Пошли скорей отсюда! Не отставай!

Подьячий схватил свечку и велел девчонке идти за ним следом. Они отомкнули засов, прошли по коридору, выбрались ещё к одной двери и… И вот здесь счастливая звезда их угасла. За дверью громко разговаривали сразу несколько человек.

– Выйти сейчас на улицу, это как голову в петлю сунуть, – размышлял подьячий, прислушиваясь к шуму на улице. – Чего делать-то? А может…

Дальше разобраться с мелькнувшей спасительной мыслью не получилось. Послышался шорох и хриплые стоны – кто-то полз по тому самому подземному ходу, из которого только что выбрались Осип с дрожащей от ужаса девчонкой. Это, по всей видимости, один из очнувшихся злодеев.

« Слабо я его угостил, – подумал подьячий, увлекая свою дрожащую спутницу в темень подполья. – Надо было покрепче приложиться».

В полный рост идти не получалось – ползли на четвереньках. Свечка потухла, и тьма кругом непроглядная. А вот звуков было в достатке: на улице крики, сверху шум да топот, а в темноте то там, то тут шелестели какие-то невидимые твари. Раздался громкий стук… Стучали изнутри и кто стучал догадаться не так уж и трудно. Сейчас злыдню откроют и начнётся вселенский переполох. Осип пополз быстрее. Надо уползти подальше от двери и затаиться в каком-нибудь укромном уголке, как тараканы в щели. А крики на улице всё громче.

– Чужие в подполе! Факелы тащите! Факелы! Со всех входов пойдём! На царицу покушение! Бей сразу! Факелы давай! Мужиков из села сюда веди! Скорее! Пусть помогают! Ни одна живая душа нынче из подпола не выйдет! Факелы!

По всем приметам, оставалось беглецам прятаться самую малость: сейчас откроют стрельцы все входы в подполье, полезут с факелами и всё…

12

И как раз в тот момент, когда в подпол вбежал первый стражник с факелом, Осип почувствовал, что слева слегка пахнуло свежей прохладой. От полной безвыходности он к этой прохладе и повернул. Повернул и оказался возле того самого подкопа, через который он в подпол царского дворца пролез. Хотя, не разглядишь – тот ил не тот, да это и неважно. Главное – злого места поскорее выбраться! Выбрались… Темно на улице. Не так как в подвале, конечно, но тоже не солнечный денёк. Повезло беглецам и на этот раз. Судьба у них, видно, такая, не зря же говорится: кому повешенным быть, то не утонет. Проползли беглецы через тот подкоп, а как выползли на волю, так сразу в темные кусты нырнули. И опять счастье улыбнулось: только в кустах затаились, а мимо них человек пять с факелами пробежали.

Изрядно поплутав по кустам, да ещё и во тьме, вышли Осип да спутница его к воротам. И ещё раз удача: в открытые ворота входили заспанные мужики – их из села на поиск привели. А привели, видимо, ещё не всех, потому и ворота не закрыли. Стражник побежал в деревню опаздывающих помощников торопить. Пока он бегал, Осип с девчонкой на волю и выскользнули.

Долго беглецы брели по обочине дороги, опасаясь любого встречного или поперечного: мало ли, что у кого на уме. Шли они медленно с оглядкой, часто останавливались, заподозрив нехорошее, иногда прятались в кустах, а потому к московскому посаду пришли только на рассвете. Через реку переправились ещё до того как ворота городские отворили. Пришлось немного подождать в толпе желающих поскорее пройти в город. Желающих собралось перед воротами много, недаром говорят, кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Вот и поднимались люди с первыми петухами, чтоб побольше благодати небесной отхватить. Правда, не всегда давалась в руки благодать та, но ежели не стараться, так и вообще никогда ничего кроме дули под нос не получишь. А если постараешься, то авось чего-нибудь и выгорит. Вот для такого «авось» и поднимались люди ни свет – ни заря.

Ещё в лесу решил Осип спрятать девчонку, чтоб с бухты-барахты часом не опростоволоситься. Чтоб повести её сразу в приказ, душа противилась. Не до девчонки в приказе будет при таких-то делах.

«Сперва дьяку Сабанееву всё расскажу, посоветуюсь, – думал подьячий, быстро шагая к конюшне Разбойного приказа, где служил подручным конюха дальний сродственник Осипа дядя Селиван, – а уж потом ясно будет, как дальше с этой девчонкой поступить. Только она может правду подтвердить. Не поверит Сабанеев мне, так сразу её приведу, а поверит – так тут ещё подумать надо. Пока же пусть она в избушке дяди Селивана поживёт».

Селиван выгребал навоз из хлева, но, узрев племянника, прислонил вилы к стене и радостно улыбнулся. Любил Селиван племяша своего, а потому и радовался каждой встрече.

– Как ты, Осьша? – дядя крепко прижал племянника к широкой груди. – Чего нового тебе Бог послал?

– Чего нового? – Осип развёл руками. – Напасти на меня, дядя Селиван, сыплются, как листья ветренной осенью. Одна другую погоняет…

– Ну-ка, ну-ка, – Селиван усадил Осипа на пенёк. – Рассказывай…

– А чего рассказывать, – подъячий махнул рукой и не решился родственнику всей правды рассказать. – Самое страшное – лошадь у меня украли, а дьяк Сабанеев кричит, если не найдёшь пропажу, в яме сгною. А где её теперь найдёшь, пропажу эту? Следок-то я, вроде, нашел…

– Подожди, подожди, – конюх удивлённо глянул на племянника. – Ты же Серка в последний раз из конюшни брал?

– Серка…

– И его у тебя украли?

– Его…

– Не пойму ничего, – дядя Селиван почесал затылок. – Так вон Серко в стойле стоит…

– Как в стойле?! – словно ужаленный, вскочил с пенька Осип. – Так я побегу сейчас же к Сабанееву и скажу, что нашлась лошадь…

– Так знает Сабанеев, – опять усадил племянника на пенёк Селиван. – Он еще того дня приходил и спрашивал про Серка. Коняшку-то рано утром привели, а следом и Сабанеев бежит… Я, ещё думаю: а чего это он так суетится. Чудеса…

– А зачем же он тогда послал меня лошадь искать? – потряс Осип головой, словно прогоняя какое-то наваждение. – Ладно… Разберусь… А ты, дядя Селиван, помоги мне.

– Чем же?

– Девчонку одну надо спрятать…

– Что за девчонка? Зазноба твоя?

– Ты не спрашивай, дядя Селиван, а помогай, – чуть смутился подьячий и побежал за ворота. – Сейчас я её приведу!

– Маловата для зазнобы-то, – конюх посмотрел на девчонку, почесал щёку и вздохнул. – Пойдем, пигалица, у меня пока поживёшь в избе на берегу речки Чечёры. Хозяйке помогать будешь… Как звать-то тебя?

– Феклушкой…

– Ну, что ж, Феклушка, у меня пока поживёшь, а ты Осип не переживай. Всё сделаем с божьей помощью, чтоб в лучшем виде¸ и никак иначе.

– Спасибо, дядя Селиван, – улыбнулся подъячий. – Ну, так я побегу?

– Беги…

Дьяк Сабанеев опять чернее тучи. По всем повадкам видно, что грызёт его душу тоска смертная. Вот он от той тоски и бросается на людей, как дурная собака. Осип ещё и порога переступить не успел, а дьяк орёт на него как оглашенный.

– Нашёл лошадь?!

– Дык, на конюшне она, сам знаешь…, – хотел оправдаться подьячий, но лучше б он этого не делал.

Ох, и взбеленился сразу дьяк: из-за стола выскочил, ногами топает, слюной брызжет.

– Перечить мне? – на манер раненного медведя ревёт Сабенеев и тощим жилистым кулаком машет перед носом Осипа. – Сейчас же тебя за непослушание в подвал тёмный посажу! Надоел ты мне! Охальник!

– За что же в подвал? – опешил подьячий. – Серко на конюшне… Кто девчонку убитую в лесу бросил я узнал. Расскажу сейчас…

– Я тебе «расскажу»! – не унимается дьяк и приоткрыв дверь орёт в сени. – Эй, кто там есть? Стража! Идите сюда да вяжите этого подлеца по рукам и ногам! В подвал его! В яму! В самую глубокую! Подлец!

У Осипа язык к нёбу присох. Всего он ожидать мог от сердитого начальника, но чтоб вот так, ни с того ни с сего – да в подвал тёмный! Да в яму глубокую! В страшном сне такое приснится – не поверишь!

Только вместо стражников в дверь вошёл боярин Матвей Степанович Пушкин. Матвей Степанович служил при нынешнем государе Фёдоре Алексеевиче в самой близкой охране, но единожды, во время царского похода по монастырям, малость провинился, пролив на руку государя горячее варево и был сослан в Астрахань воеводой. Теперь, то ли он вину ратным подвигом загладил, то ли попросил за него кто, но опять призвали Матвея Степановича в ближний царский круг, а это не хухры-мухры. Рядом с таким человеком у любого простого смертного поджилки задрожат.

– Чего орёшь, Сабанеев, словно баба, какая разродиться никак не может, – усмехнулся боярин. – На Кукуе тебя слыхать…

– Да, вот, Матвей Степанович, – лицо дьяка, словно елеем помазали, – молодёжь учу… Спасу никакого с ними нет… Чего не поручишь, так всё как с козла молока… Всё испортят. Да ещё норовят поперёк говорить. Обнаглели до самой крайности. Мы разве такими были? Лошадь ему дали, так он её и профукал…

– Ничего «не профукал», в конюшне она, – неожиданно, даже для самого себя осмелился возразить начальнику Осип. – И в Преображенском про девчонок мертвых я всё узнал. Хочу тебе поведать, а ты мне рта не даёшь открыть…

– Пошёл вон! – Сабанеев так ликом побагровел, что хоть свечу от него зажигай. – Дождёшься у меня! Доиграешься! Точно в яму посажу! Потом с докладом своим придёшь! Да языком своим не мели особо! Пошёл!

А с багроволицым начальником всегда очень даже на страже надо быть, вот и выбежал подьячий от греха подальше на улицу, словно застигнутая лиса из курятника. И прямо у крыльца столкнулся грудь в грудь с Афоней.

– Оська! – вытаращил глаза удивлённый товарищ. – А куда ты вчера пропал. Я вернулся, а тебя нет. Лошадь только стоит, к дереву привязанная. Свою что ли нашёл?

– Нашёл, – тихо ответил Осип, глядя куда-то мимо Афони. Он пробовал представить – чего теперь с ним Сабанеев сделает, и стало ему себя очень и очень жалко.

«И чего меня бес за язык дернул, чтоб вот так Сабанееву перечить, – думал Осип, кусая губы. – Чего же я не утерпел-то. Говорят же люди умные: хвост голове не указка. А я, ишь ты, на дыбы встал…Ой, грехи мои тяжкие».

– А похитителя? – Афоня тихонько дёрнул подьячего за рукав.

– Кого? – недовольно глянул на Афоню подьячий. – Какого похитителя?

– Того прохиндея, который у тебя лошадь свёл нашёл?

– А! – Осип махнул рукой. – Не до него мне сейчас…

– А чего так?

Подьячий уже открыл рот, чтоб поведать Афоне о сущей несправедливости мира вообще, а в особенности дьяка Сабанеева, да о глупости своей порасказатть, но тут на крыльцо выбежал боярин Пушкин. Не говоря ни слова, он схватил подьячего за рукав и потащил за собой в кустарник, который рос возле частокола соседней избы.

– Чего ты там про Преображенское говорил? – тихо спросил дьяк, озираясь по сторонам.

– Да, как же я, – замялся Осип, ясно понимая, что если он сейчас расскажет боярину обо всём, что видел и слышал в подполе летнего царского дворца, то дьяк Сабанеев со свету его точно сживёт. – Мне прежде дьяку надо… Федору Трифоновичу…