Нашествие мигрантов
Обложка: на фоне группы лиц мигрантов
Белым мелом, краской или чет-то ещё надпись
Муса МУРАТАЛИЕВ
НАШЕСТВИЕ МИГРАНТОВ. Роман
Муса МУРАТАЛИЕВ
НАШЕСТВИЕ МИГРАНТОВ
Роман
БУДЕТ ЛЮДЯМ СЧАСТЬЕ
Вопрос «Кто у нас нынче лучший писатель?» не имеет смысла. Ибо писатель не может быть лучшим или худшим. Он или есть или его не существует вовсе. Настоящий писатель это для меня тот литератор, чьи тексты МОЖЕТ НАПИСАТЬ ТОЛЬКО ОН САМ, и никто иной – пусть сей «иной» будет трижды умнее, эрудированнее, пластичнее, красивее и т.д. Знак первородства – сертификат на пребывание писателя в литературе, а клоны, глад копись и серятина – всего лишь оборотная сторона графомании.
Книгу Мусы Мураталиева «Нашествие мигрантов» мог написать только он.
Это его боль и его тема – новое рассеяние древнего народа, выдутого ветром перемен конца XX – начала XXI c привычных мест обитания. Где жизнь не была легкой и справедливой, но была устоявшейся и предсказуемой. Нервная скороговорка текста, фразы с явным киргизским акцентом – то смысловым, то стилистическим – фирменный прием писателя, столь удачно «пойманный» им уже в предыдущем романе «Тоска по огню». Парадокс, но роман о якобы «азиатах» – сугубо европейский, космополитический текст о проблемах, которые касаются обитателей не только Киргизии или России, но и граждан всего мира, само существование которого в очередной раз находится под угрозой. Не из-за войн, так из-за чудовищной усталости этого мира, перебравшего, как это многим кажется, практически все варианты построения счастья ДЛЯ ВСЕХ.
Отчего и название романа обретает дополнительный, метафорический смысл существования человека на Земле.
Евгений Попов
17.03.2013
НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ
Саяк почувствовал опасность распада страны, идя в магазин за хлебом. На перекрестке райцентра сидело несколько человек на корточках. Так делают здесь люди, у которых есть что предложить для беседы или те, кто расположен вести длинный разговор. Они обсуждали выход республики из состава СССР. Рассказчик время от времени ударял плетью о землю, поднимая клубы пыли. Саяк вошел в магазин. Прилавки пустые, немного минеральной воды и шпроты. Купил серую и белую буханки хлеба – больше не полагалось. По дороге он опять наткнулся на беседующих людей и решил послушать. Говорил Тынымсейит, сын вдовы Акбагыша.
– Давайте скажем правду! Неизбежность распада такого неуклюжего организма, как СССР, я загодя видел. Это разложение сравнимо разве что с болезнью организма. Она сидит внутри человека, подтачивает его день за днем, а потом как схватит – и конец! Все видели, как страна захворала, но дети оказались не способны её вылечить: застой довел до паралича, и вот наступил момент несовместимый с жизнью. Мы там никому не нужны, недалек тот день, когда нам укажут на дверь! Надо самим брать власть в руки! Руководство своей тени боится. Ему надо помочь уйти с достоинством. Надо стать независимой страной!
Рядом с Тынымсейита все время стоял Каранай, держа в руке голубой платок, как знамя. Саяк подумал и не поверил в сказанное. По-прежнему существует район, область, Кремль. У власти – коммунисты. Придет новый генсек, и все будет по-прежнему. Про себя он начал считать: Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев. Землякам кажется, что там, в общей столице, кто-то допускает ошибку. Брехня! В Москве всегда найдутся образованные люди, другое дело тут, в Чеч-Тюбе. Саяк почувствовал облегчение от своего ответа на царапающие душу слова сына вдовы Акбагыша. Поэтому заключил, что последнее слово все же за Кремлем. Надо было идти – дома ждали хлеба.
Тынымсейит не знал, где лучшая жизнь: тут или за горными перевалами. Но понял, что пойти с националистами выгоднее, потому как коммунисты уходят со сцены. Это были его первые шаги на общественном поприще. Ему надоела пустая жизнь. А тут, услышав о возможном распаде СССР, обрадовался, выбежал на улицу и, собрав людей, поддавшихся на его агитацию, завел речь о будущем станы
Саяк однажды заметил, как Тынымсейит со своим товарищем Каранаем идут впереди толпы. Над ними голубое полотнище – стяг будущего государства. Лицо полно решимости. С этой минуты Саяк возненавидел их. После не раз слышал, как люди, обмениваясь репликами, говорили: «Опять националисты!» Райкомовское начальство на все это почему-то смотрело сквозь пальцы.
В тот день жители долины услышали плохую весть: ельцинская гвардия, состоявшая из отборных бойцов, заняла Кремль. Но так ли это на самом деле, никто твёрдо не мог сказать – до Москвы далеко. Тынымсейит снова призывал людей в ряды националистов. И тут Саяку показалось, что власть действительно уходит в руки шарлатанов. Далее все закрутилось еще быстрее. В растерянности он узнал из центральных газет, что руководители трёх республик объявили СССР распущенным! Эта весть загнала Саяка в угол окончательно. Он дал себе зарок больше не высовываться со своим мнением о Советском Союзе. Постепенно стал ненавидеть любого, кто заговаривал о крахе страны.
На базаре все еще торговали колхозной скотиной, хлеб ели тоже советский. А между собой говорили, что хуже не будет! Тем не менее, каждая семья ощущала приближение нищеты. Саяк отправил письмо в Московскую область, где служил в армии сын, но через некоторое время оно вернулось обратно. Отец не знал, что в это время Черик и еще четверо солдат работали вне зоны части – строили дачу генералу. Каждый раз, думая о сыне, представлял его лучшим среди сверстников: «В противном случае не держали бы в рядах советской армии».
Саяк имел привычку сидеть лицом к западному склону гор. Оттуда едут путники издалека: осторожно, почти на тормозах спускаясь по серпантину. Мысли его были о сыне. Жена не раз за день кипятила самовар, чаёвничали в беседке. Больше всего им хотелось говорить о Черике, но сказать было нечего. Однажды жена предложила заколоть скот на зиму, без мяса не протянут до весны. Саяк озабоченным голосом упрекнул её:
– На какие шиши купим?
– В долг бери! – настаивала Монгуш.
– Колхозы распустили, а пастухи прежние. Они торгуют скотом, будто это их собственность.
– Сходи в райком, пусть накажут.
– Секретари райкома сами идут к скотнику. Теперь каждый единоличник!
У Монгуш все похолодело внутри от предчувствия беды. Она предложила мужу:
– Надо вырыть яму, держать в ней запас пшеницы, на худой конец ячменя или проса.
За два года республика стала самостоятельной. Каждый член коллективного хозяйства был объявлен частным собственником. Движимое и недвижимое имущество приватизировано. Через год обнаружилось, что не хватает половины поголовья скота – потрачено на еду! На рынке покупали муку втридорога. Пахотные земли лежали не сеянные. Жители долины поняли, что это еще не самое худшее. Оказалось, что выращивать пшеницу без сельхозтехники почти невозможно. Стали возделывать пашню своими силами – нет семян. А кому удалось сгрести по сусекам и посеять, то для полива воды не нашлось. А кто вырастил хлеб, то у них урожай оставался не убранным или не обмолотым – отсутствовали лишние руки. Родители Черика изнемогали от тягот жизни. Их пугала неизвестность.
Вернувшись из армии Черик, больше родителей осознавал положение вещей. Все планы, которые строил себе там – учёба, карьера – все отложилось. Надо было поддержать отца, мать, родственников.
ДОЛГИЙ ПУТЬ
За трое суток в поезде случалось всякое: бандиты убили одного, обокрали нескольких пассажиров. При этом, проезжая через территории разных государств пассажиры сталкивались также с разными видами преступлений. Бригадир поезда появился среди ночи, чтобы предупредить путников, ехавших в плацкартном вагоне:
– Против вас готовится вылазка, остерегайтесь. Я вам оставлю подкрепление, но они не боятся милиции. Выкручивайтесь сами.
– Не беспокойтесь, встретим их, как надо, – успокоил Черик.
Он возглавлял группу земляков из семнадцати человек. Ночь уходила, все мирно спали. Бригадир оставил трёх милиционеров. Черик разбудил мужскую часть:
– Вставайте! Сюда двигается местная ОПГ! Будем нести вахту!
Через минуту парни были на ногах. Девушки и женщины тоже проснулись и следили со своих мест. Черик расположил их по вагону – от входа до выхода. На лицах – недоумение и страх. Им неведома была предстоящая встреча с ворами. Странно было видеть под покровом ночи выстроившихся посреди вагона людей. Однако Черик, сын Саяка, решил встретиться с преступниками так. Заглянул бригадир поезда, условным жестом позвал милиционеров, а сам обратился к парням:
– Ну, молодцы! – и тут же закрыл дверь.
– За что? – спросила Мундуз.
Никто не ответил, тогда она же сказала:
– Зря он разбудил нас. Какой нормальный человек ночью придет сюда?
– Вы там не шумите! – перебил её Черик.
Они прождали воров до рассвета, у некоторых начали слипаться глаза. Лишь тогда Черик дал команду ложиться. Впервые он почувствовал холодок от близости преступников. Прошел в другой вагон. Хотя рассветало, пассажиры спали, лишь несколько человек сидело. Было тихо и уютно. Над всеми веяла опасность и незащищенность. Это было первое испытание Черика после армейской жизни. Всюду находятся люди, а на деле каждый человек одинок и уязвим. Преступный мир это хорошо усвоил, действовал нахрапом и выигрывал! Могли прийти группой, мог промышлять один себе на наживу, тоже уходил с удачей! Откуда эти люди? Черика интересовало их происхождение. Жизненное кредо у них ‑ иметь много денег или править в целом страной? Где предел желаемого? Слаженность их действий указывала на военную дисциплину. «Они из бывших тюремщиков или гэбэшников, – подумал Черик. – Может быть, они завоевывают сферы влияния, чтобы потом установить свою власть?» Ему вдруг захотелось слиться с ними. Подойти и сказать: нас целая бригада, можем все – берите! Заглянул бригадир поезда. Черик подошел к нему со словами:
– Никакая ОПГ не приходила!
– Ждали?
– Да! Наверное, у них поджилки затряслись!
– Пронесло – не значит победа, – ответил, позёвывая бригадир. У двери, махнув рукой, добавил: – Все! Мне надо обойти состав. Не мешайте.
Бригадир был убежден, что преступники едут в поезде, но за двое суток сам ни одного в глаза не видел. Составили два протокола: убийство, кража. Свидетели давали показания. Наутро из другого вагона прибежала женщина, жаловалась, что двое хулиганов унесли её чемодан с вещами на глазах у пассажиров.
– Ну, что я могу сделать? Надо было звать на помощь! – ответил поникшим голосом бригадир.
– В поезде промышляет группа, – сказал бригадир тихо. – У меня всего три штыка. Больше не полагается. Бандиты перемещаются из вагона в вагон. У них есть наводчик, притом в каждом вагоне.
– А что же сразу не сказали? – перебил Черик. – Я бы своих ребят к вам волонтёрами прикрепил.
За окном открывалась необъятная даль, утопающая в зелени, пробуждавшейся от весеннего дыхания. Глаз радовало величие простора и чистота воздуха. Скоро должно было родиться солнце. Пассажиры смотрели в окно, и каждый думал о чем-то своем.
– Почему нас опять разбудили? – возмущалась Мундуз на следующую ночь.
– Мне поступило сообщение, что они хотят зарезать нелегалов, – ответил бригадир поезда. – Я испугался. Потом выяснилось, что в это время они изнасиловали мигрантку…
Черик достал из кармана тысячерублевую бумажку. Он хотел проверить – возьмет или нет. Бригадир молча взял деньги и направился в другой вагон. Сын Саяка тут понял, что в обществе зарождаются другие нравы – не боятся брать взятки. Это был один из признаков времени: когда другие сходу берут, то и ему не стыдно давать открыто.
В вагоне несколько земляков наперебой задавали вопрос:
– Что такое? Нас кто хотел увидеть?
– Не знаю, – ответил Черик.
– Издеваются, да? – встряла опять Мундуз. – Еще раз поднимут нас среди ночи, покажу им, где раки зимуют.
Черик не знал, что ответить и направился в первый вагон. Новая местность, неизвестность во всем, ночлега нет, найдет ли он работу? А может случиться так, что скоро этим же поездом поедут назад. В вагоне кроме бригадира сидело несколько смазливых девушек, пили красное вино. Веселились, еще с конца вагона были слышны их голоса. Запах перегара в накуренном вагоне напоминал забегаловку в подворотне. Удивительно было то, что бригадир устроил этот бордель прямо на своем рабочем месте. На его появление он отреагировал спокойно: не приветствовал, не спросил, по какому делу. Черик сел. Бригадир передал ему стакан, при этом бросив:
– На, сам наливай!
Тут Черик заметил, что тот клюет носом. Девушки потянулись к выходу, унося с собой початую бутылку. Бригадир захрапел, голова его лежала на столешнице. Отрезанные ломтики колбасы заветрелись, под столиком стояла батарея бутылок. Черик бросил взгляд на лицо спящего: ровесник, парень с русыми волосами спал перед ним, на спокойном лице – отпечаток грусти. У входа висела его форма, а во внутреннем кармане толстая пачка купюр, обмотанных резинкой. Бумажки разного достоинства и разных государств. Поезд начал сбавлять скорость, и тут бригадир поднял голову:
– Что за станция? – спросил он и сладко вытянулся.
– Какая-то, – ответил Черик. – Но еще не Москва.
– От трёх вокзалов за сто километров находимся.
– У вас из кармана деньжата торчат, да мундир у входа висит.
– Волков бояться – в лес не ходить! – сказал бригадир. – Пусть. Кому надо, он и так возьмет.
Заглянула проводница:
– Думала, что он вас охраняет? Это кто?
– Пусть, – бросил бригадир.
Черик пошел в свой плацкартный вагон, для беспокойства не было поводов. Время клонилось ближе к полудню. Внезапно ворвались три рослых парня. В проходе стало тесно. Кареглазый, с разноцветным шарфом на шее спросил:
– Куда едем?
– В Москву, на работу, – отозвался Черик.
– Этому не бывать! В столице от таких негде ступить!
Послышался скрежет тормозов, и поезд, неуклюже вздрогнув, сбросил скорость, а потом и вовсе остановился. Черик посмотрел на чужаков, догадавшись, что остановка состава дело рук их сообщников. Поезд стоял в открытом поле. Началась беготня: бригадир, работники безопасности, проводники искали того, кто нажал на стоп-кран. Пассажиры выглядывали из вагонов. Ехавшие в плацкартных вагонах смотрели на двери – кто появится и объяснит, что произошло? По проходу шли крепкие парни в спортивных костюмах, в руках бейсбольные биты, рассредоточиваясь по четыре в каждом тамбуре. Земляки встревоженно перекликались между собой на своем языке. Басыз вспомнила, как вернувшиеся из России рассказывали, что так начинаются облавы. Черик успокоил её, предупредив, чтобы не спорила с ними. Не прошло и минуты, как подошел бригадир с контролерами. За ними следовали парни – человек двадцать. Началась проверка билетов. Спины контролеров удалялись. Значит, все в порядке! Проверили, билеты оказались не поддельными. Экстренная остановка состава говорила о серьезности положения. Происходит, какая-та операция, не без согласия властей. Ребята в спортивной форме попросили людей Черика собрать вещи. Романтичная поездка на заработки превращалась в дым, это почувствовали все.
– Мы едем трудиться! – стал говорить Черик. – На благо России.
Однако никто из парней не слушал его, а один из них, указав палкой, поторопил отставшую Мундуз:
– Пошевеливайся, мразь! Быстрее!
– Куда гонишь, рюкзак сейчас закроет, – заступился Черик за неё. Он следил за земляками, чтобы ничего на полке не забыли, и не спорил с бугаями.
Слаженная работа парней показывала, что они проводят эту операцию не первый раз. Черик оглянулся назад, недалеко стоял бригадир поезда и трое, сопровождавших его милиционеров. Получалось, что все по закону. Парень с карими глазами – самый мрачный из них – подошел к ним. Когда Черик увидел строгость на его чуть скуластом лице, то понял, что дело серьезное и им не отвертеться. Все идет к катастрофе. Не выдержав, Черик замахнулся.
– Coqudan arь salaiьn, siler kacкьla!1 – крикнул он.
Женщины и девушки загалдели:
– Urba! Urba2!
Тут он понял, что это было бы поводом сказать, что мигрант первым поднял руку. Земляки, возвратившиеся из миграции, рассказывали, как представители власти шьют дела, которые не совершались. Черик вынужден был подчиниться требованиям. Тем не менее, парни встрепенулись, когда он поднял руку. Окружив его, стали размахивать битами. Черик вцепился в ворот кареглазого, чтобы в случае удара подставить его. Момент удара прошел и, еле сдержав злобу, отпустил его ворот. С разных сторон на него набросилось несколько парней. Заметил только, что все сразу начали его дубасить. Размахнувшись, Черик двинул кареглазого, и на душе сразу полегчало. Мужская половина бригады Черика пошла в рукопашную, и началась куча-мала! Пассажиры выскакивали и тут же скрывались в соседних вагонах. Черику захотелось вырваться из рук их и удрать в другой вагон, но опомнился, он сам поднял руку на них, и так просто его не отпустят. Биты резали воздух почти по всему вагону. Кто-то давал сдачи молодчикам. Однако плацкартный вагон для них, казалось, был мал, то и дело удары гасились сидениями. Скоро в вагон подтянулись остальные члены группы. Два милиционера, расчехлив табельное оружие, дали залп, направляя дула в открытые окна. Черик, получая тумаки, одновременно кричал землякам:
– Уймитесь! Хватит!
Он понимал, что в суматохе, под предлогом, что они подняли бунт, милиционеры могли застрелить их. А им надо добывать деньги любым способом. Это важнее было, чем бороться тут за свою честь. Дома никто бы потом не простил. Тихо молчали бы, и этим все выражали, голодные, необутые родственники, в первую очередь, отец и мать. Черик съёжился, закрывал руками голову, подставляя бедра под удар. В вагоне сплошь и рядом были видны лишь синие спортивные костюмы, колотящие налево-направо. Тогда он подумал, что надо бежать. Но в это время почувствовал, как ему заломили руки. Дубина обрушилась на его затылок. В глазах потемнело. Сознанием понимал, что ему нельзя упасть. Увидел, как тронулся поезд. Движение было еле заметным. И тут ощутил, что несколько рук вышвырнуло его из вагона.
ПЕШИЙ ХОД
– Р-р-р! – рычала собака.
Шумная возня около ног привела Черика в чувство. Открыв глаза, увидел, что вокруг него ‑ собаки. На минуту прислушался к щемящей сердце тишине. Подошла пожилая женщина с лопатой в руке.
– Ушибся сильно?
– Ничего, – ответил Черик. Медленно поднялся на ноги, а потом спросил. – Кто эти люди?
– Борцы с нелегалами. Они со вчерашнего дня тут останавливают поезда дальнего следования и отправляют домой тех, кто едет в Россию работать.
Собралась бригада: все целы, вещи при них. Наперебой друг другу рассказывали, как было им больно, и кто, чем ударился о насыпь при падении из тамбура.
– Хорошо вас на волю выставили, – сказала женщина.– На днях десяток таджиков арестовали. Вроде наркоту обнаружили, а те льют слёзы, что, мол, ничего у них не было. Ни черта не разберешь! А вы что везете?
– У нас кроме силы чёрной ничего нет, – ответил Черик.
– Ах, зараза! Желающих трудиться людей лишили такой возможности! Эти, так называемые борцы с нелегалами, за порядок. Они хотят устанавливать власть так, как им хочется! Неразумно все это! Было бы тут достаточно рук, тогда другое дело.
Выяснилось, что до следующей станции километров сорок, а тут поезда проходят мимо. В деревеньке осталось пять семей.
Восемнадцать чештюбинцев шли по полю, оставляя свежую тропинку посреди сочной травы. Бригадир вывел земляков на полянку и остановился.
– Тут мне не нравится, – сказала Мундуз и начала обследовать всё вокруг. – Костры жгли. Мусора полно. Нужду справляли…
– Сюда не ходи! – отгонял товарища и Тейит. – Я уже наступил!
Он вытирал кроссовки о траву, о ствол березы, но гадкий запах убить не мог. Среди высокой травы разбросаны банки из-под пива, пластиковые бутылки, оберточная бумага. Природа заслонила хлам, пытаясь проглотить его. Наверняка это дело рук тех ребят, которые вышвырнули их из вагона.
Черик обратился к землякам:
– Давайте уберем.
– Здесь дикий лес! – возмутился Тейит. – На кой ляд надо его очищать?
– Для нас Çer-Suu3 священна! Если не мы, то кто?
Они убрали поляну от мусора. То, что горит, сожгли на костре, остальное закопали. Умылись ключевой водой, а после остались там же ночевать. Приготовили каждый себе лежанку из жухлой травы и веток, а на неё положили спальный мешок. Ногами к огню, головами в разные стороны. Долго шутили, ахали-охали, ощущая свежие еще ушибы. Утром Черик вместе с Тейитом пошли в деревеньку у железной дороги. Их встретила вчерашняя стая собак, они злобно лаяли, передвигаясь с ними. Из одного из крайних домов вышла вчерашняя женщина. Спрашивать что-либо у неё не было смысла. Она все, что знает, сказала уже вчера. Собаки отстали лишь на опушке.
У Черика появилась идея идти вдоль рельсов! И они вышли в путь, беря курс на запад, оставляя за собой след в траве и омывая кроссовки прохладной росой.
Несколько суток чештюбинцы шагали по земле двух областей. Немолодая Мундуз, лицом похожая на местных, выполняла обязанности заходить в деревни и делать покупки. Черик боялся, что власть узнает об их передвижении и арестует. Газеты писали, что такие случаи бывали. Много деревень было с заколоченными окнами – в них по сути дела никто не жил. Иногда Черик, беря с собой Тейита, который был крупнее всех, засунув палку за пояс, ходил по дворам, где жили люди. Стучали в калитку до тех пор, пока кто-нибудь не ответит. Вопрос у Черика всегда был один: «Мы благонамеренные люди: чиним, куем, паяем, сеем, жнем! Лишь бы заплатили!» – скороговоркой выговаривал каждому, кто открывал дверь. Хозяева обижались: «Нам бы кто предложил то же самое, откуда у нас деньги?»
Один больной согласился, чтобы те вскопали огород, что за домом. Джигиты обработали землю, посадили картошку на его пяти сотках, пока вскипел самовар. Хозяин с женой стояли в сторонке, пока гости чаи гоняли. Денег у него не было, больной договорился их обедом накормить. Черика воодушевила такая случайная работа. Каждый ел, сколько мог. Тейит налегал на всё, протягивал руку впереди всех и каждый раз облизывал ложку, прежде чем передать соседу. Две буханки хлеба, связку перистого лука взяли с собой. По дороге начались у Тейита громы и молнии в животе: то грохочет так, что все, навострив уши, отворачиваются, то тихим шепотом, будто лично для него, дает сигнал, что там дискомфорт.
Ночью спали вблизи сёл, из местных никто к себе не пускал – группа казалась слишком большой. Попутки не брали, слишком много было их для кузова машины. В фирменный поезд, в котором они начали путь с родины, сесть не могли – билеты просрочены. Небо милостиво держало их под своим взором: днем согревало теплом, дождей особых не было.
Черик всюду видел пустующие села, остывшие очаги. Крапивные заросли, лопуховые островки сопровождали их. Проселки теряли свой рисунок, из-за наклонившегося на их ленту разнотравья. Черик не хотел бы тут жить, тягостно и жалко ему было бы все время это видеть. Каждое село, разруха показывали ему слабую Россию. Дорога к этим местам была когда-то проложена, наверняка, с трудом, а теперь заросла. Не хотелось бы Черику умереть тут, на такой заброшенной земле, без людей и скотины. Кроме того, если даже все, семнадцать и он, поселятся тут, быстро лучше не станет. Вложение в эту землю труда ненадёжно, поэтому никто зря тратить силы и средства не будет. Земля по-прежнему государственная, село – ничейное. Для поднятия деревеньки нужны громадные усилия, а ведь люди, живущие тут, тоже старались, но у них ничего не вышло.
Черик весь день шел с заметным волнением. Он будто видел несколько раз парня, следившего за ними. Бригада устроила привал, каждый, лежа на своем месте, дремал. Черик с закрытыми глазами ощущал, приближение кого-то. Час назад он заметил, идущую за ними группу парней. Один из них – был рядом. Черик осторожно встал, чтобы не потревожить земляков и, засунув подмышку палку, пошел ему навстречу. Тот в руке держал бейсбольную биту.
– Кто вы такие? – спросил он.
– А ты сам кто? – ответил Черик.
– Разбойник! Вопрос задал я! – зло бросил незнакомец. – Чем промышляете тут?
– Ищем работу.
– И передвигаетесь вдоль железнодорожной линии? Это стратегический объект!
Черик удивленно посмотрел на него. Никогда ему не приходила в голову такая мысль. Парень с пшенично светлыми волосами не шутит. Испытывает.
– Мы ни от кого не прячемся.
– Меня зовут Арнольд, фамилия моя Метс, – сказал тот, чуть растягивая каждое слово. – Мы волонтеры: боремся с нелегальными мигрантами.
– А как вы можете остановить, если мне хочется работать и получить то, что полагается?
– Так рассуждают все, но на деле выходит иначе. До бунта в Кондопоге мы тоже говорили ‑ пусть приезжают, пусть разъезжаются, как им угодно. А теперь – нет! Мы не хотим, чтобы Кондопога повторялась!
Тогда Черик пригласил его в тень большого дерева, где отдыхали его товарищи. Арнольд с каждым поздоровался за руку и первым делом брал их на карандаш. Паспорта были иные, поэтому не раз спрашивал у Басыз, правильно ли записал.
– Скажу вам правду, за теми кустами стоят мои товарищи. Достаточно одного моего знака, они будут здесь. Это случилось бы, если бы вы не понравились мне. Хорошо, что это не так. Нам известно, что приезжает много народу, и творят беззаконье.
– Но вы же не хотите, чтобы наши родственники вымерли с голода, – сказал Черик.
– Судя по твоему внешнему виду, не поверишь, что у вас там кто-то голодает.
Под взглядами восемнадцати мигрантов Арнольд отыскал в своем органайзере какой-то номер телефона. Обвёл каждую цифру по несколько раз, чтобы хорошо было видно, и протянул Черику.
– Звони туда.
Эта неожиданная встреча дала всем надежду. Наперебой обсуждали, что теперь делать. Каждый день ходили на ближайшую станцию, чтобы позвонить. На это стоило потратить время. Арнольд Метс в тот же день отправил письмо по электронной почте знакомому в руководстве Северо-западного округа с просьбой дать работу группе мигрантов из 18 человек, прибывших издалека. Подписал, что вопрос на контроле в канцелярии Президента Российской Федерации. Сделал это он на свой страх и риск – ему хотелось, чтобы люди остались тут и пустили корни, больно уж порядочными показались.
Окрылённые чештюбинцы продолжали двигаться вдоль линии железной дороги, по пути заходили на станцию – позвонить. Кто-то брал трубку. Как только Басыз говорила, что они ищут работу, трубку опускали. После недели звонков, разуверившись, перестали подходить к станциям. Они не знали, что в это время Арнольд переписывался с руководством, чтобы помочь обустроиться мигрантам.
– Вон докуда дошли! – раздался голос неожиданно появившегося Арнольда. На этот раз он был с напарником.
Мигранты умывались в проточной воде реки Черёха, протекающей вблизи Пскова. Все застыли в ожидании.
– Мне неизвестно, что вам ответили в округе, можете, не говорить, – продолжил Арнольд. – Я тоже делал запросы в местные органы. День за днем добывал каждое слово обещания от них. Хорошо, что не уехали, мне было бы обидно за свой труд. Областное начальство дает вам поручение: поднять деревню Савраски. Оплата из областного бюджета…
На другое утро – Черик со своими товарищами вошел в пределы Саврасок. Запомнилось: пять жилых дворов, остальные – заколоченные, одинокое могучее дерево в центре и старенькая церквушка.
СТАС
Стас родился слабовидящим на правый глаз. Мир он видел наполовину искаженным, сам этого не замечая. Встречные сначала удивлялись, а потом привыкали. Жениться не собирался, рядом мать: стирала, готовила. Да и было их всего двое, где отец – неизвестно, домой не появлялся. Стасу глаз мешал, кругом все нормальные – он лишь такой! Жизнь где-то рядом, а его туда не тянет. Успеется, будет удобный случай – втиснется, рассчитывал он в уме. Кое-как окончил школу, в армию не взяли. Дома ничего не делал – смотрел телевизор. Тужиться ни к чему: что он один сможет? Тем более рядом мать. Скажет он «Давай, ма!» – она приготовит всё и всегда! Не пришла еще его очередь. Наступит время, тогда Стас возьмется за дело! Евдокии вот шестой десяток, обслуживает единственного сына, а кого еще в деревне брать в расчёт: пять старушек, два старика да мелкий скот остался. Мать иногда сама предлагает: «Давай, мне надо тесто поставить. Не сиди без дела. Вот кушай». Стас, надев на здоровый глаз чёрную повязку, смотрел по ящику очередной сериал. Так он практиковался, чтобы слабый глаз сделать более зорким. Смотрел телек для того, чтобы забыть о себе, чтобы ощутить себя среди той жизни, что показывается на голубом экране. Стаса устраивало, что мать потакает ему во всем. Жил по принципу – всё сойдет. Не думал ни о себе, ни о матери, изо дня в день надеялся на смутное везение. Поэтому все новое, что показывали по ящику, не тянуло Стаса, а наоборот успокаивало: это, мол, меня не касается.
Увидев у себя во дворе более десятка незнакомых людей, воскликнул:
– Кочевники?! К нам в Савраски? Вот это да!
– Да, в Савраски, – сказал Черик. – По распоряжению областного начальства. Мы не кочевники, мы – люди. Я – Черик.
– Что ты говоришь? Посмотри на этого гастарбайтера. Стало быть, чтобы целину вспахать? Ну, что же… неплохо…
От ощущения, что в деревню пришли мигранты, проснулось чувство страха. Перед чужаками у него руки опустились. Впервые Стас почувствовал свою беззащитность. Почему ему никто об этом не говорил, не спросил его мнения? По ящику каждый день видит, что вытворяют мигранты. По-настоящему его заботила только эта сторона дела. Получается, для власти он никто, так ведь? Ни вчера, ни неделю назад никто об этом ему не говорил. Стас был не тот, от кого зависело присутствие чужаков. Они могут ноги вытереть об него. С ними надо бороться.
– У нас все отлично, а что помогать? Живем нормально… – Стас, собрав слюну, сплюнул в их сторону так, что на земле образовалась лужа. – Как будто с помощью чужаков мы в космос поднимемся…
Стас с тревогой следил за каждым шагом мигрантов, ожидая, что они сейчас натворят. Сидя в сортире, через щели досок парень смотрел на них. Удивительно было то, что мигранты так резво снимают доски, будто у себя дома! Это порядком озадачило его.
Бригада Черика начала первым делом с расколачивания окон в домах, где когда-то жили люди. Это заняло несколько часов. Потом они взялись выгребать ямы и выпрямлять покосившиеся от бесхозности уборные, что стояли за каждым домом. За день справились с уличными уборными. Каждый дом наглухо оцеплен многолетними сорными травами. Это говорило о том, что люди бросили свои дома пять-семь лет назад. Скосили бурьян и сорную траву, которые росли тут так вольготно, что в огороде не было видно ничего. Улица сразу ожила – вид изменился.
Однажды утром, выйдя из домов, мигранты обнаружили на дверях рисунки свастики. Она была белая, так как нарисована на скорую руку мелом, линии неровные. Первым их заметил Черик, вышедший проверить ловушки в лесу. Не стал задерживаться, надо вернуться к завтраку. Понял, что это дело рук единственного парня в деревне – Стаса.
– «У настоящей свастики – фигура черная, а фон красный!» – подумал Черик. Очевидно, испугался их приезда.
Вспомнился разговор с ним у крыльца его дома.
– Ты зарделся, как красная девица, что мы увидели тебя таким… – начал Черик успокаивать его.
– Каким?! – встрепенулся Стас. – Что ты мелешь?
– …не обустроенным, бедным. Не стыдись! Я сам не лучше тебя обустроен. Приехали сюда, ищем заработок.
– Ты советуешь мне – не стыдиться?!
Стас тут выхватил из-за лестницы ружье, дёрнув затвор, направил в грудь Черика и дальше продолжил:
– Буду стыдиться?! Не твое это собачье дело! Мне честь свою беречь ты не запретишь! Скотина! Стоит мне махнуть – приедет куча людей! Они кишки твои развесят на задворках.
Черик поднял руки, скорее наигранно, нежели от страха. Мигранты, наблюдавшие издалека сцену, заржали хором. Тогда Стас пальнул в воздух. Евдокия тут же выбежала на крыльцо. Мигранты перестали смеяться.
– Так, ты балуешься? – крикнула Евдокия сыну. Но при виде мигрантов ровным голосом добавила. – Вы, чужестранцы, не дразните моего сына. Он до поры до времени добр, а потом может и характер проявить. Приехали деньги зарабатывать – на здоровье, но не шумите тут…
– Чирок! Я тебя не боюсь, не то, что стесняться! – выдал Стас. – За всё мне обидно! Бороться за достоинство Руси буду я – один! Заруби себе на носу.
Черик посмотрел назад – раскинулась на несколько гектаров очищенная земля. У каждого дома темнели штыковкой перевернутые рисунки – прямоугольные огороды. Запах земли приходил оттуда и, казалось, что она благодарит их. Напротив каждого дома образовались горы мусора: сорная трава, тряпки, склянки, всякое старьё. Солнце согревало обнажившуюся почву. Вдруг Черик поспешно полез в задний карман джинсов. Вибрация мобильника оторвала его от мыслей. Чтобы не привлекать земляков неурочными звонками, мобильник он держал в вибрационном режиме. Сразу представил контору в области. Это оттуда звонили, из учреждения, непосредственно нагрузившего мигрантов работой.
– Чирк, как вы там? – исказил имя бригадира говорящий. – Комары покусывают? Говори, чо успели, а чо – нет?
Бригадир рассказал всё, как есть. Тогда мужчина поставил условие:
– Ежели к концу недели до окраины дойдете, то вблизи опушки леса, то – норма! Нет – прибыльность ваша ноль! Тода я вас за хвос и под мос – замочить! Ясныть?
Глаза Черика блуждали над бескрайними просторами открывавшегося отсюда лесного массива. Это было так далеко, что глаза не видели его середины. Черику тон речи начальнический не понравился, поэтому, убирая телефон в карман, про себя заметил: «Второй раз за неделю! Не забывает».
Войдя во двор очередного дома, бригадир невольно воскликнул:
– Как-кой красавец!
– Скри-и-пп! – пело дерево.
Этот звук Черик еще вчера слышал, но не знал, откуда он идет? Дерево, раскинувшееся ветвями во все стороны, мигранты заметили в первый же день. А так как дом, где оно росло, был в середине деревни, дойти до него потребовалось время. И тут Черик увидел исполина во всей красе. В стволе имелось дупло в человеческий рост. И когда ветер крону раскачивал, оно издавало жалостливый скрип.
– Будто песню поет!
– Его не объять! – сказала Басыз, приложив руки к стволу.
Подошли еще четыре мигранта: обняли с разных сторон, образовался обруч из рук. А Тейит влез в дупло.
– Пахнет гнилью, – крикнул он из дупла. – Здесь растет трава. Прутики какие-то! Гнездо! Неопрятности удода вижу! Безобразие…
– Ты, там осторожно, – предупредил Черик. – Скоро прилетит ханская птица к своей хатке!
– Дупло изнутри обгорелое, видно кто-то бросил головню, – заключил Тейит.
– Шутка ли? По этой земле проходило нашествие, как с запада, так и с востока, – задумчиво произнёс Черик. – Об этих баталиях рассказывал нам генерал. Шли за наживой. Истребляли да не убивали. Деревня не раз снималась со своего очага и опять заселялась. Победителей не судят, а когда они бывали тут, вытворяли, что им в голову взбредало. Под шатром такого исполина могли «закалять лезвие меча на живом теле!»
Перед глазами сына Саяка неожиданно встал привал бесчисленного войска. Огонь кузни ярко освещал крону исполина. Далеко слышен лязг ковки булатного меча. Тут же стоит длинная очередь пленных. У них руки-ноги – в деревянных колодках. Их подгоняют ударом кнута к месту, где куются мечи. Каждый скованный меч опускают в огонь, а потом покрасневшее лезвие вонзают в бедро пленника. И когда меч в живом теле загасит свою красноту, вынимают и отрубают голову, чтобы пропустить по лезвию еще и вражескую кровь! «Это называлось закалять лезвие меча на живом теле», – вспомнил Черик и, тряхнув головой, взглянул снова на великое дерево. Странно было видеть листья исполина, которые шевелились сами, без ветра.
– Стольких оно пережило людей, – сказал бригадир, ударяя ладонью по щербатой коре ствола. – Оно и нас тоже закопает в землю.
На душе у него стало тяжело, как перед отправкой в неизвестную жизнь из дома. Проехал весь остаток азиатской земли и тут половину Европы, всю жизнь думал, что Россия, значит, всюду густонаселенные города и сёла, а увидел и до Саврасок много брошенных деревень. Над головой опрокинуто голубое небо, края которого погружаются в далекий лес. Под ногами земля, а на ней нищенствующие люди. Вот что постоянно видел на своем пути Черик. Теперь он не переживал за свою бедность, от которой убежал. Оказалось, что она везде, где находился бывший Советский Союз.
У Стаса в сарайчике похрюкивали поросята, каждое утро всех будил голосистый петух. Бездомных собак было много. Почти из каждого двора они выскакивали, набрасываясь на мигрантов! Черика удивило то, что дома были по нескольку раз ограблены. В некоторых из них на земляном полу устраивали костёр из дверец шкафов, а в одном – справляли нужду. Несколько ведер потребовалось притащить, чтобы все отмыть. Под коньком в некоторых домах обнаружили гнезда ласточек. Колодцы везде были засорены: на зеркальцах их росла трава, воду пить было нельзя.
– Такая земля без людей долго не останется. Мы деревню эту скоро поднимем, и тогда люди возвратятся к своим домам, – сказала Мундуз.
– Я не хочу за них отвечать, – отрезал бригадир. – Приедут или нет – не моя забота.
– Не может быть, чтобы Савраски оставались безлюдными, как сейчас, – спорила она.
ОДИНОКИЙ МИГРАНТ
Бугу испытывал радость от путешествия в одиночку. Встал на крыло – поехал искать себе работу и оказался в Саврасках! В Москве знакомый мигрант объяснил ему, что придется пройти от станции до Саврасок пешком. Это займет времени около часа с лишним, потому что автобус туда не ходит. Вышел из поезда – а на перроне Черик, обещавший накануне встретить, если найдет время! От радости Бугу прослезился. С той минуты радость его не отпускала, потому что он понимал, одолеть пешком неизвестную даль было бы небезопасно. Пошли вдвоем пешочком, а тут догнала попутная бричка, которая довезла до Саврасок за небольшие деньги. У деревеньки они слезли с брички и направились к дому, где жили земляки. Бугу интересовался всем, живо реагируя на каждую увиденную, непонятную для себя мелочь чужой жизни. Проходя мимо двора Стаса, они услышали:
– Опять гость? Житья от вас нет. Сколько можно?
Черик загадочно молчал. Бугу был полон счастья и, казалось, не знал, как выразить его. Стас, направляясь к своему дому, бросил:
– Мне покой нужен! Не шуметь!
– Такое раздолье, такая благодать, – продолжил Бугу. – Хочется петь и танцевать. Грех в такой глуши молчать.
– Грохот ружейного залпа – сильнее любого шума, – парировал Стас. – Правда, я стреляю редко, но метко! Ты новенький, я вижу, ершистый. Ну-ка, еще, что скажешь?
Бугу знал, что местный болван в каждой деревне имеется. Они больше языком чешут, нежели дело делают:
– Мы не собираемся ни с кем ссориться! – пошутил он. – Не скандалисты мы! Наша миссия – нести людям добро!
Стас остановился, а потом, резко подняв голову, заговорил на одном дыхании:
– Эй, Чирок! Ты у меня стреляный воробей! Скажи этому гастарбайтеру, что со мной шутки плохи! Он не ты, конечно, но зато я – тот! Никакой пощады от меня не ждите. Умолять, выползать на четвереньках – не в счёт! Гавёные вы, сейчас оба будете валяться у меня в ногах! Не успели приехать, тут же наглеть начинаете… Специально, что ли? До беды не так далеко, учтите.
Бугу будто обдало ледяной водой, сковывал ответ неизвестного молодого человека. Тут заметил, как Черик дергает его за рукав. Бугу перестал отвечать, возмущаясь и смиряясь одновременно. Непонятно было, что скрывается за этими действиями земляка. Пошел за Чериком в недоумении, до конца не понимая, что таится за этими выпадами парня.
– Эй! Чирок! – обратился Стас снова. – Объясни своему гостю. Понял?
– Он сам слышит, а что мне? – ответил Черик холодно.
Неожиданно на крыльце появилась Евдокия. Она обратилась к сыну:
– Стас, не связывайся с ними! Ну их к богу!
Мигранты были заняты ремонтом двух больших домов в конце улицы. Они, приостановив работу, следили за происходящим оттуда. Появление одинокого мигранта было для них неожиданным и послужило поводом устроить перекур. Это была приятная новость, бригадир ведь ничего не сказал. Они также настороженно глазели на Стаса, который закатывал скандал.
– На сколько дней твой гость собирается оставаться тут? – спросила Евдокия.
Бугу и Черик об этом еще не говорили.
– Я не останусь надолго, – ответил Бугу громко. – Я не мигрант! Свободный человек. Когда хочу, тогда уеду!
– Да-а-а?! Сначала так все говорят, а потом вдруг выясняется, мыгрант! Знаем вас, чертей!
– Вы не правы! – не дал досказать ей Бугу. – Сказал, уеду – значит уеду!
– Стас, слушай. Он хитрый зараза! – вдруг разозлилась Евдокия. – Хочет из себя городского показать. За ним глаз да глаз!
– Пусть катится! – крикнул Стас.
– Писать-читать умеешь? – спросила Евдокия.
– Среднее специальное образование имею: каменщик я, – ответил Бугу.
– Пусть уезжает! За ним еще кто-нибудь припрется! Опять головная боль! А ты, вот, мне нужен? – спросил Стас.
– Я приехал к землякам, а не к тебе! – твердо ответил Бугу. – Допрос устраиваешь, что ли?
– Можно сказать, да, – ехидно отметила Евдокия. – Посмотрим, какая у тебя будет работа. Обманешь – выпрем! Договорились?
– Не понимаю…
– У этого негодяя гонор выше крыши! – злился Стас. – Мать, ну, подумай! Зачем из него слова вытягивать клешней? Раз не хочет рассказывать, зачем связываться с ним?
– Да, вы тут давно живете, я знаю, – ответил Бугу спокойно. – Мне еще до отъезда в Москве говорили о вас. Уважаете меня или нет – ваше право. Я вас почитаю, как жителей Саврасок, но огульно охаивать себя – не позволю!
Бугу лишь сейчас вспомнил о разговоре с Баарыном в конторе диаспоры в Москве о матери и сыне, ревниво охраняющих свой очаг.
– Мои корни уходят в столбовое дворянство! – продолжила Евдокия. – Здесь похоронены мои предки: дедушкин дед, отец и мать – царство им небесное. Жили богато, а теперь вам, будто сказку рассказываю. Хвастаюсь будто.… Да ну!
– Мы тут временно, я еще раз повторяю! – спешил успокоить Черик. – Нас свой дом зовет – не хотим отнимать у вас ничего.
– Я тебе, человек хороший, уже говорила, что мы не жильцы тут, а хозяева! – бросила Евдокия резко. – Я из древнего дворянского рода! Мои предки были известны всем псковитянам.
– Чирок! Не понимаешь русского языка? – вмешался Стас. – Кончай базар, не бузи тут! Не серди мать! Твое дело работать, а не пререкаться. Понял, скотина?
Евдокия на время исчезла. Оказалось, зашла в дом. Вышла оттуда с ружьем в руках. Стас пошел навстречу ей и, беря ружье из рук матери, погрозил пальцем! Угроза была не на шутку. Это Бугу, как и Черик, поняли сразу. Бугу не хотелось, чтобы из-за него тут у земляков были неприятности.
– Сейчас угощу тебя! – сказал Стас, направляя дуло в их сторону. – Чуточку твои края долбану, сука, та-ак?
Черик и Бугу подняли руки машинально и стали махать, чтобы тот не устраивал стрельбу. Евдокия кричала, оглашая все Савраски:
– Не хочу видеть этих мыгрантов! Они мне надоели! Без их помощи жили и будем жить!.. Стреляй, сын! Давай!..
Бугу вдруг встрепенулся от страха: это, похоже, его последние минуты жизни, его последние вздохи. Нечаянно у него проснулся интерес к жизни. Захотелось быть еще! Сердце упало, думать трезво оно не давало. Бугу крепко, насколько хватало сил, сжал руку Черика: сейчас им придет конец.
– Отвечать буду я, сынок! Не тяни, бей! Я их не просила, сами пришли!
Бежать до угла стены далеко, лечь – счищенная земля, ровная, всюду как на ладони видно. Черик слегка начал дрожать, хотя по виду не паниковал. Первая пуля пролетела над ними, оба пригнулись. Бугу понял, что ничего не случилось. Однако Евдокия дала приказ стрелять еще.
– Мы у себя дома, они – чужие! Бей! Никто за них не в ответе. Богом забытый мыгрант! Зачем нам они? Не жалей пули.
– Эй-эй! Иван-на-а-а! – закричал Черик. – Эй, Ста-а-с! Не надо! Мы сами уйдем.
Но Стас защелкнул затвором. Видели, как он прицеливается. Евдокия стояла, смежив руки на груди. Глаза внимательно следили за стоящими на коленях людьми.
– Нищие дворяне, проклятые, не дурите! – Бугу тут встал с места во весь рост. – Вы же не убийцы?!
Черик услышал грохот выстрела и тут почувствовал, как Бугу наваливается на него всем телом. У Черика перехватило дыхание. В нос попала пыль, заставляя чихнуть не вовремя. Перевалив гостя на спину, он увидел просочившуюся у него на рубашку кровь. Бугу старался открыть глаза: они опять и опять сами закрывались. Черик, с трудом отстранив тело Бугу, встал на ноги. Он весь дрожал.
У мигрантов был шок. Не говорили, мысли тоже замедлились, ум подсказывал, что скорее нужно укрыться от смерти. Он же сковывал движения. Любящие трудиться чештюбинцы застыли на своих местах, не веря глазам, что так запросто пристрелили их соотечественника. Женская половина – штукатуры во главе с Мундуз, первыми опустились с козлов на землю и побежали в их сторону. Мужчины – за ними. Пыльная улица будто вытягивалась, став длиннее. Всем было видно, что гость умирает: его тело дрожит в объятиях бригадира. Мигранты изо всех сил бежали, чтобы успеть увидеть живые глаза земляка.
Начался летний теплый дождь. Подоспевшие чештюбинцы глядели на неподвижное тело парня, которого, оказалось, раньше не встречали. Но сочувствие к нему рождало в них всеобщую песню, которую поют, когда умирает человек. У всех было настроение, подобное тому, что бывает у плакальщиц.
Бугу лежал на спине вытянувшись. Дождь омывал его лицо, одежду и все вокруг.
– Одной пулей, зараза! – показывал им бригадир. – Вот сюда ему угодила, точно в сердце. Нелюди! Он думает, что убьет человека, и ему от этого будет лучше. Одиночество – путь к самоуничтожению. У людей самое ценное – взаимопомощь. Они преодолевают трудности, опираясь друг на друга. Этого-то не понимает убийца!
Бригадир мокнул под дождем. Земляки, по очереди положив руку на плечо ему, призывали к выдержке.
– Мы сюда приехали сами… не для того, чтобы нюни распускать! – сказала Мундуз. – У нас руки связаны: ударили по одной щеке, нужно подставить другую. Иного не дано.
Стоящие вокруг Бугу земляки хотели выплеснуть свое накопившееся изнутри настроение в песне qoṣoq4. Но в этой затерянной в бескрайних просторах России деревеньке Савраски сделать то, что велит им душа, казалось постыдным и неуместным. Теплый дождь смывал с груди Бугу кровь. Под рваным отверстием в джинсовой рубашке четко вырисовывалось место, куда угодила пуля. В волосах его собралось столько воды, что она начала ниточками непрерывно литься на землю. Дождь усиливался. Послышались всхлипывающие голоса: подошла вся женская половина. Брючины их спецовок были испачканы глиной, перемешанной с водой.
Женщины приготовили в большой комнате место для покойника. Тогда мужчины, подняв тело Бугу на руки, осторожно внесли в дом. Сняли одежду, оставив покойника в нижнем белье. Мундуз с Басыз сели лицом к стене, как полагается по адату, и начали qoṣoq. Мужская половина вышла на улицу и, стоя в полусогнутой позе напротив того места, где лежало тело Бугу в доме, начала заученные с детства многократные повторы – слова прощания:
Esil qajran boorum-o-o-j!
Emi qajdan kөrөmyn-o-o-j!
Esil qajran boorum-o-o-j!
Emi qaidan tabamyn-o-oj!5
Не успели пропеть первые строки, как Стас с ружьем в руках направился к ним.
– Э-эй! Бандерлоги! – заорал он издалека. – Молчать! Прекратить балаган!
По пояс голый, под дождем мерно шагающий Стас с ружьем в руках выглядел угрожающе. Лицо суровое, казалось, готов на все. Мигранты замолкли. Но Мундуз, подумав, что Стаса обижает непонятность языка qoṣoq, продолжила на русском языке:
– Бугу, из вашего рода кто вышел похожий на тебя?
Бугу, теперь в горе весь народ.
Бугу, пришло время кричать горькую песню по тебе,
Бугу, ослабла спина твоего рода без тебя
Срублена наша чинара, наше счастье,
Это время, чтобы нам служить тебе сейчас!
Дети мы – будущие киргизы!
Много ветвей поломалось.
Потухла сегодня наша свеча,
Бугу, ты ушел из мира.
Бугу, ты был опорой нашей!
Не хватать тебя будет впредь киргизам!
Обвалилась ты, наша скала,
Покинул один, оставив нас одних!
Тут Стас, подняв ружье выше головы – бабахнул на всю деревню. Черик тут повернулся спиной к хозяину-самодуру! Мужчины тоже. Это, похоже, озадачило распоясавшегося убийцу, он неожиданно отправился домой. Мигранты потом разглядели в глиняном месиве следы его босых ног.
ГРУЗ 200
Как только в консульский отдел поступила информация о гибели Бугу, организовалась группа для выезда на место происшествия. Это был юрист посольства и тот, кто будет заниматься отправкой груза 200. Клиническую характеристику на умершего написали под копирку, первый экземпляр пришили к одежде усопшего, прежде чем поместили его в гроб. Потом на деньги государства заказали место в самолете, чтобы доставить на родину.
– Приехал мулла Ават? – спросил отец усопшего.
– На месте, где случилась трагедия, он читал молитву, а потом всю дорогу сопровождал гроб, – ответил Жедигер, сосед Бугу. – Он считает, что мигранты погибают оттого, что в бога не верят. Хочет впредь трудовых мигрантов организовывать из рядов верующих.
Односельчане узнали имя убийцы от муллы, потом многократно его упоминали, ругали, на чем свет стоит.
– Я бы его вот этими собственными руками задушил! – кричал мулла в злобе. – И был бы таков! Тварь. У юбки матери околачивается, молоко на губах не обсохло, а это он знает! Да одним выстрелом, говорят, убил Бугу. Как рука поднимается на человека? Теперь он должен быть под домашним арестом. Когда мы вывозили тело Бугу на грузовике, он сидел у себя на крылечке и спокойно следил вороватым взглядом. Он считает, что все сделал правильно, в глазах матери – он герой, ведь. Позже узнали, что, оказывается, мать и сын, таким вот образом, борются с мигрантами. Нас в Саврасках, вместе с работающими там нашими людьми, оказалось двадцать три человека, а их в пяти семьях всего одиннадцать. Не стали марать руки, а то бы в два счёта стёрли бы их в порошок! Черик стал меня отговаривать, нельзя, мол, это делать, наши люди приехали тут деньги зарабатывать, а не воевать. Вижу, что там мигранты портиться начинают. Вернутся домой уже отлучившимися от Аллаха людьми…
– У чёрной козы забота о жизни, а у мясника – о жире! – выдал Жедигер.
Ават зло расхохотался, как обычно реагируют ранимые, обидчивые люди, а потом добавил:
– Мы его таким, гуляющим по свету вольготно, не оставим. Воздухом Савраски дышать ему осталось недолго! Объявляю джихад роду Стаса! Мы найдем управу на их самосуд! Будет справедливо!
Вдова покойного Калча вытаращила глаза, когда поняла суть сказанного.
– Вполне вероятно, будет именно так! – сказала она. – Как только Ават байке посетил Каабу, стал говорить от имени бога! Всех учит как истинный верующий.
Прежде чем завершить разговор мулла, выставив ладони перед лицом, осторожным движением провел со лба до подбородка, вынудив делать других тоже и произнес:
– О-ом и-й-и-ин!
– Ават байке, вы всерьёз думаете, что трудовые мигранты теряют веру во время пребывания в России? – спросила Калча еще раз.
– На том свете попадешь в ад за такие слова, несчастная! – одёрнул её мулла. – Калча, у тебя на языке грех. Он заражает всех, кто тебя слушает. Не увлекайся, знай свое место! Благодари бога за то, что он милостив и одаривает каждый день хлебом насущным, не оставляет обездоленным, поэтому человек и живет!
Ават был среднего роста с накачанными мускулами, карие глаза всегда смотрели с хитринкой, даже когда он ел. Любил рассуждать на темы религиозного самосознания.
– Расскажите, как съездили в Каабу? – спросила Калча, несмотря на критическую реплику муллы.
Но мулла не стал отвечать, а посмотрел внимательно на Калча с осуждением. Женщина лет за тридцать, одета кое-как, не позволительно по шариату. Легкий шерстяной платок, завязанный на шее, подчеркивал её женскую красоту. Обаятельные карие глаза смотрели доверчиво и ласково
Сын усопшего вывел черного барана в центр собравшихся на поминки. Баран упирался, не желая идти, но юноша вынуждал его, таща за шею.
– Тощий какой! – сделал мулла замечание отцу усопшего. – Мог бы найти барана тучнее! Сын денег накопил тебе, а ты жадничаешь! Больно расчетлив твой ум!
После Ават, шумно набрав в легкие воздух, обратился ко всем:
– О, люди! Давайте помянем душу раба, сына божьего, Бугу! Мы рассуждаем обо всем недосягаемом, а бог все равно располагает по-своему. Мы принадлежим ему, а не наоборот. Аллах велик! Берете грех на душу, если осуждаете, не ведая о случившемся убийстве истинных сведений. Не распространяйте слухов зазря, не будите у людей зло на душе.
– Метко сказано! – сказал Вячеслав, одноклассник сына Бугу.
– Отомщу! – шмыгая носом, тихо произнес сын усопшего. – Это мое право!
Взрослые, подняв голову, глянули на вид скромного, худощавого парня. А мулла, заметив Вячеслава, находящегося тут, и, боясь, как бы не обидеть его, сказал:
– Слава, ты не стой тут, мясо будешь есть в другой раз. Дома, наверное, есть дела.
Одноклассники вышли вместе. Люди остались, резник заколол барана, и стал разделывать тушу. В юрте время от времени слышался qoṣoq. Всё было по адату: мужчинам надо было стоя поминать усопшего. Ават углубился в думы. Его истинное лицо определить было трудно. В своей жизни он побывал в шкуре лидера комсомола, парторга, участвовал в афганской войне, после ударился в религию. Односельчане в нем видели все еще парторга. Внутренне он всегда думал об односельчанах: был убежден, что беречь их надо, отстранить нужно от общего процесса, который идет откуда-то и неизвестно, чем все кончится. Поэтому он всегда выбирал из двух зол меньшее. Бывали минуты, когда хотелось всех послать в тартарары! Тогда желал повязать на себя пояс шахида, все взорвать к чертовой матери и самому умереть! В нынешней ситуации надо было присоединиться к религии.
– Помощи теперь ждать нам неоткуда, лишь от бога, – говорил он при встрече односельчанами. – Покайтесь! Он дал нам столько и еще даст! Не теряйте надежду! Верьте в бога! Неспроста советская власть боялась бога, говорили всякую ерунду, что Аллаха не существует! Все это обман! Я своей жизнью докажу, что все не так. В моей руке Коран. Его освоил за восемь месяцев, теперь он моё оружие! Прочитал святую книгу и стал выше её писания. Так что, у кого в сердце остается еще тень сомнения, буду с ним жесток!
Ават и сегодня в окружении друзей и знакомых демонстрировал свое знание Корана: читал нараспев непонятный никому арабский текст, превращая каждое слово в песню. Старался так, что вены на висках надувались от непомерной натуги. Тут сын усопшего подошел к нему близко и стал шепотом что-то спрашивать. Ават, хлопнув Коран, сделал перерыв.
– Советские вы все еще! – пожурил старшеклассника мулла. – Это делается очень просто. Мясо варится для всех гостей. А мою долю, как мулле, отнесешь мне домой. Сейчас.
– Правильно! – подтвердил кивком головы дедушка Бугу. – А после хаджи будет читать священную книгу от начала до конца в угоду души отца твоего.
– Теперь ясно, – ответил юноша с облегчением. – Скажу резнику, чтобы вычленил вашу долю отдельно, потом возьмете собой.
– Мулла тут останется до конца, – вмешался дедушка опять. – Кто будет нам читать молитву?
Старшеклассник Бугу отправился к дому муллы, тихо буркнув:
– Тоже мне, народный депутат!
АЗЫ МАГОМЕТАНСТВА
Близилась вечерняя молитва. Мулла пришел к мечети. Но в ней почти никого не было, в центре зала собралось несколько подростков.
– Ребята, я подзабыл вас, – слукавил мулла. – Скажите, кто из вас есть кто?
– Я – Бугу, – ответил подросток, стоящий к нему боком.
Потом остальные стали называть себя:
– Я – Нойгут.
– Я – Кыпчак.
– Я – Монолдор.
– Я – Жору.
– Я – Жайыл.
– Сколько вам лет?
– Мне шестнадцать, а им по пятнадцать и четырнадцать! – ответил Бугу.
– А почему не говоришь своё имя, написанное в свидетельстве о рождении?
– Каждый кыргыз знает, что я потомок рода Бугу. Какой ляд я Аскер? Это навязанное имя, так мы древние корни теряем.
Подростки сели в ряд на колени, как полагается у прихожан, тем самым показав готовность к началу намаза. На голове – топу, разуты, как и положено.
Ават прошел на mimbar6, ступеньки, покрытые ковром. Решил повременить, может, кто еще заглянет? Взял в руки Коран. Он для рук муллы всегда тяжел. Обложка из бычьей кожи, на ней тиснёный орнамент, посредине золотом начертаны первые строки молитвы. Плотность бумаги, бычья кожа и золото добавляли Корану веса. Ават получил его почти новым, из рук своего учителя. С того дня он держит его с особой бережностью, понимая, что без него одними словами прихожан убедить трудно. В то же время Ават считал священную книгу оружием менее сильным, потому что прихожан привести после 70 лет атеистической школы к стезе Аллаха и к законам Шариата – непросто!
– Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед его пророк! – произнес Ават, собравшимся молодым людям, объясняя символы веры ислама, сходу переводя арабские слова. – Эти два утверждения мусульмане принимают сердцем. Другими словами: существует один бог – Аллах или Алда Таала, как мы говорим, и его откровение, посланное пророку Мухаммеду!
Мулла верил, что все его высказывания, поступки, даже мысли известны Аллаху. От него скрыть ничего невозможно. Взору божьему известны даже невысказанные мысли каждого человека. Поэтому при встрече с молодёжью мулла свой рассказ начал именно с этого. Подростки, уже привыкшие к слову Алда Таала, услышав слово Аллах, сразу сосредоточились, не обращая внимания на окружающее.
– Аллах! Аллах! – время от времени повторял мулла, – Быть мусульманином означает – обрести личный опыт. Для этого нужен духовный образец, что запечатлен в этой священной книге. В ней содержатся откровения, ниспосланные Аллахом. В Коране всего 114 глав. Пророк Мухаммад получил от ангела Джебраила в течение 23 лет в общей сложности 78 тысяч слов. Пророк, каждый раз получив откровение, заучивал текст наизусть. После записывал его на попавшемся под руку материале: на сухих пальмовых листьях, горшечной черепице, на бараньих ребрах и лопаточных костях, на кусках кожи и даже на светлых камнях.
Мулла учил ребят, иногда протяжно произнося не понятные для них арабские слова. Тогда юноши вздрагивали, не воспринимая их, ждали, когда Ават переведёт им. Они никогда не слышали, даже по ящику, поэтому слегка были озадачены. Подростков донимал трудный для слуха чужой язык. Они выросли в постсоветской обстановке, русский язык знали не хуже родного. Мулла время от времени подбадривал их:
– Ничего. Через полгода будете кумекать по-арабски не хуже меня.
Юноши слушали земляка и с усердием внимали. Учитель, не нажимая на основы веры, старался внедрить учение ислама в их сознание. Бугу не раз спрашивал те места, которые вызывали у него сомнение. Ават объяснял ему также произвольно. Односельчане забрасывали вопросами его после молитвы, потому что он был единственный мулла, кто не боялся ошибиться в своих ответах. Так продолжалось два года и несколько месяцев, пока он не познакомился со всеми активными прихожанами. Наконец, он убедил большую часть их в том, что в исламе существует единственная форма превосходства – служение Аллаху! В мечети появлялись всё новые люди, в надлежащих одеяниях:
– Мы не виноваты, – оправдывались они на полном серьезе. – Советская жизнь отлучила нас от бога! Прости нас ради Алда Таала! Учи нас тоже!
В конечном счете, в мечеть стали ходить десятки, а то и более людей. Ават видел некоторых старых, измученных недугами прихожан, считавших обязанностью каждый день посещать мечеть. Тогда мулла сказал им:
– Вам нечего себя мучить, оставайтесь дома и молитесь в домашних условиях, сколько полагается! Где бы вы ни оказали ему служение, Алда Таала все видит и слышит.
УБОРЩИЦА
Жагалмай убирала кабинет начальника переводческого отдела, оглядываясь при каждом шорохе. Увидев на пороге фигуру пожилого переводчика, сжалась от испуга. Толстый с лысиной мужчина подошел к своему столу и начал рыться в мусорной корзине.
– Текст с резолюцией начальника потерял, – сказал он.
У девушки веник в руке дрожал. Хозяин кабинета основательно рылся в мусоре, при этом он жалобно ныл:
– Еще утром держал его в руках. Кажется, выбросил вместе с бумажками.
Жагалмай перепугалась, потому что, текст доноса лежал в кармане её халата. При осмотре легко могли обнаружить.
– Не торопитесь, я подожду, – сказала она и вышла из кабинета.
Другой кабинет был меньше, с двумя письменными столами, за ними сидели переводчики: шаловливый начальник отдела Казбек, знаток кавказских языков, и высокая девушка Галя, переводившая материалы с тюркских языков. Жагалмай, войдя в туалет, достала анонимное письмо с подписью «Bulaq7» и осторожно раскрыла. Оно было написано на языке Жагалмай. Дверь резко открылась, девушка, испугавшись, письмо разорвала пополам: одну половину засунула в лифчик, другую – в трусики. Выскочила из туалета, тут увидела Казбека, который не раз приставал во время уборки и имел успех в своем старании. Она поняла, что Казбек пришел для этого дела. Тогда она попыталась убежать, но он, схватив её, опять затолкал в кабинку. Началась борьба: девушка умоляла, повторяя, что сейчас она не готова, джигит не принимал её условия. Так они и занялись этим в неудобном во всех отношениях месте, пока Казбек не угомонился, Жагалмай дрожала от предчувствия наказания. Джигит так ломился на этот раз, что растрепал платье, сдвинув лифчик. И оттуда выпала бумажка на руку Казбека. Он смахнул её в унитаз, чтобы не мешала ему в движении. А когда приблизился к завершению, поцеловав её в губы, сказал:
– Не знаю, но из тебя что-то сыпется. Вон, посмотри.
Жагалмай тут же нажала на рычаг унитаза, при этом успела прочитать на бумаге:
«Kelgin quṣtar atuuga kez keldi! – deṣet»8.
Другая половина письма застряла в складке грубо порванных Казбеком трусиков, малейшее движение – она предаст Жагалмай с потрохами. Не хотелось быть пойманной. Она, потянула подол платья вниз, достала письмо и, опустив в унитаз, еще раз нажала на рычаг слива. Придя в себя и, найдя силы, она пожурила Казбека:
– Какой ты, нетерпеливый, жаловаться мне твоему начальнику что ли?
Казбек, похлопав по спине девушку, ответил:
– Ты о себе подумай!
Председатель диаспоры Баарын как-то спросил её, бывают ли письма от мигрантов? Жагалмай ответила, если нужно принесет пачку их. Теперь она поняла, что сделать это непросто: мешают, оказывается, непредвиденные случаи и еще собственный страх. Жагалмай устроилась год назад в головную организацию суда страны. Её норма – убирать два раза в день кабинеты нижних чинов. Она намеревалась брать только те бумаги, которые сами чиновники выкинули в урну. Переводческий отдел работал на всю катушку. Это делалось для того, чтобы, если Счетная палата нагрянет с проверкой, то могли показать, что жалобы рассматриваются с многих языков и от мигрантов тоже. С помощью конторы на первом этаже судебная власть защищала своё положение. Это Жагалмай не знала, но она понимала и другое: раз существует такой отдел – замешана большая политика, а где политика, там делается много ошибок. Письма шли от мигрантов, но ни одно из них до главного судьи страны не доходило.
На первом этаже, где размещался переводческий отдел, сотрудники бегали из одного кабинета в другой. Когда Казбек появлялся, те исчезали по своим кабинетам. Потом каждый сотрудник приходил визировать свой перевод у начальника. Казбек быстрым взглядом пробегал текст, а иногда заявлял: «Этому дадут вышку!» После сотрудники узнавали, что на самом деле преступнику дали пожизненный срок. Жагалмай все это видела, поэтому слову Казбека верила. Однажды во время перерыва начальник отдела рассказывал историю о мигранте, которую он прочитал в письме, отправленном из Северо-западного округа.