Ключ от двери храма

Должность профессора-консультанта подлежала сокращению. «Иначе избавиться не могут», – думал Виктор Олегович с легкой гордостью, не утишающей обиду. Щемила сердце тоска потери привычного распорядка дня, кабинета со старинным кожаным диваном тридцатых годов прошлого века, доставшимся Виктору Олеговичу по наследству от великого Слуцкого, и массивным столом зеленого сукна с лампой под зеленым абажуром. В этом кабинете, коридорах, аудиториях, на этих лестницах с вытертыми временем ступеньками прошла жизнь, как брызгами на стекле от проезжающих автомобилей отмеченная старыми фотографиями и потускневшими грамотами на стенах. Уйдет Виктор Олегович, и освободят кабинет от дорогих Виктору Олеговичу вещей, и займет кабинет кто-то другой. Впрочем, можно и не гадать, известно, что займет кабинет профессор, доктор наук Виолетта Борисовна, бывшая ученица Виктора Олеговича. Формально научным руководителем аспирантки Виолетты был Слуцкий, но правила, установленные Слуцким, гласили: хочешь защитить докторскую, работай с моими аспирантами, защитятся они – подумаем, что из их диссертации взять в твою. Поэтому фактически работой над диссертацией Виолетты руководил Виктор Олегович, и звали его в те годы Витя, и непродолжительное время они с Виолеттой были любовниками. Но любовь прошла незаметно и незаметно они стали врагами. Если бы не почти ежедневное, десятилетиями прожитой жизни общение в одном коллективе, вероятно, не было бы вражды, замешанной на научном соперничестве. Виолетта смолоду была упряма – «я сама». Виктор в период влюбленности хотел от нее девочку, такую же упрямую буку. Она родила девочку. Но не ему и не от него, а от мужа, недостойного, как считал Виктор, Виолетты, приземленного, всю жизнь проработавшего на стройках начальником участка, а на пенсии затерявшегося в своем гараже за ремонтом старой «Лады» да на дачных шести сотках, на которых ни Виолетта, ни ее дочь почти не бывали. Дочь вышла замуж за англичанина и уехала с мужем в Бельгию по месту работы мужа, а Виолетта Борисовна «ушла в науку» и стала, по мнению Виктора Олеговича, злой и безжалостной к коллегам и аспирантам, но особенно к Виктору Олеговичу, который, напротив, с возрастом стал сентиментальным, поминал прежнюю любовь и не узнавал ее в этой, как говорили за глаза молодые аспиранты, «старой мымре».

Перед домом росла сосна, кроной прикрывающая крыльцо и часть веранды с бетонной площадкой, засыпанной похрустывающими под ногами шишками. На сосне висела самодельная кормушка, полная крошек. Птицы кружили подле кормушки и не решались подлететь. Раздумья о причинах такого поведения птиц отвлекли Виктора Олеговича от раздумий о своем месте в науке, и он заснул с мыслью «не посмеют».

Разбудил сын, приехавший из города позже отца.

– Не дождался меня, – упрекнул сын. – Юрий Тимофеевич тебя искал.

– Догадываюсь.

– Зачем лезешь на рожон… – не договорил сын, отец прервал, бросив приглашающий взгляд на кормушку:

– Не пойму, почему птицы не подлетают к крошкам? Все по науке.

– Может быть, тебя потому и сокращают? – не ответил на вопрос сын.

– Не меня, – поправил отец, – должность.

Сын вздохнул: – Не лезь на рожон.

– Я всю жизнь не лез на рожон. Думаю, что иногда зря.

– Твое дело. Но и на мне аукнется твоя принципиальность.

– И все же не пойму, почему птицы не залетают на кормушку.

– Ужинать на веранде будем? – спросил сын.

– В доме. Прохладно на веранде.

Ужинали молча, жена Виктора Олеговича Маргарита сидела напротив мужа, не ела, сославшись, что перекусила. Когда мужчины закончили ужинать, убрала со стола, подошла к мужу, он, задумавшись, стоял в проеме двери гостиной, открытой на веранду, лучи заходящего солнца освещали бетонную площадку, сосну, ворота, автомобиль сына. Маргарита, помолчав солидарно с мужем, сказала:

– Может все и к лучшему, Витя.

– Почему птицы не садятся на кормушку?

– Далась тебе эта кормушка. Купи новую.

– Я все сделал правильно.

– Ты не специалист по кормушкам.

– Что сложного? Может быть, все-таки дело в птицах?

Он повернулся к жене, привлек к себе, она прижалась щекой к его плечу, он сказал:

– Может быть, ты и права.

Виктор Олегович вышел на веранду, сел в кресло. Маргарита принесла плед, укрыла.

– Недолго сиди, на дворе холодно.

Она расправила складки пледа. «Вот и поживем для себя», – подумал Виктор Олегович, прочитав мысли жены.

Наутро сын отвез отца в университет. Виктор Олегович столкнулся в коридоре с Юрием Тимофеевичем, они обнялись, потрясли рукопожатием руки, «давненько, давненько».

– Заходи, – предложил друг Юра другу Вите, – давно хотел поговорить, – и, полуобняв пауком, опутывающим муху, повел Витю в свой кабинет.

Юра был моложе Вити на двенадцать лет, в молодые годы не сказать что считался учеником Виктора Олеговича, но занимал мальчишеское по отношению к мэтру положение. С возрастом их отношения стали равными, Юра делал административную карьеру, стал проректором, Витя зарабатывал научный авторитет, готовил кандидатов и докторов наук, писал монографии, учебники, статьи, интриговал, тайно мечтая стать членом-корреспондентом академии наук. Членом-корреспондентом не избрали и даже для утешения самолюбия не выдвигали, но авторитет Виктор Олегович в научном мире завоевал, соискатели ученых степеней его побаивались. Виктор Олегович купался в заискивающих улыбках, но был добр, справедлив, принципиален, любил общаться с молодежью, которую призывал равняться на ушедших в мир иной великих, – может, не всегда оценивая их заслуженно, но педагогически, по его мнению, правильно, делая предшественников почти святыми, возносил их к небесам науки, пусть и прикладной, но все же настоящей науки, в создании и развитии которой он, Виктор Олегович, принимал участие и был не на последнем месте. Всю жизнь он жил с чувством гордости за принадлежность к этому научному братству, в котором без совета с самим Виктором Олеговичем не принимались серьезные решения. И ныне, по достижению восьмидесяти пяти не ощущаемых им лет, его, выдающегося ученого, не надо скромничать, если это правда, выдающегося, сокращая должность, по сути, изгоняют из научного братства, и есть решение при очередном плановом обновлении диссертационного совета вывести Виктора Олеговича из состава и ввести Виолетту Борисовну. Виктор Олегович считал ее «неглупой бабой», и, если быть объективным, она состряпала неплохое вино, но из винограда, выращенного Виктором Олеговичем, о чем ей не следовало бы забывать. Виктор Олегович мог сколь угодно долго оппонировать Виолетте Борисовне, Юрию Тимофеевичу, прочим так себе ученым, и оппонировал, но с возрастом чаще мысленно, причем забывался, говорил вслух, и услышавшие его бормотание шептались: «старик заговаривается.

– Чаю? – предложил Юра.

Виктор Олегович кивнул.

– И пирожки с капустой? Ты как?

Юрий Тимофеевич слегка заискивающе заглянул в глаза Виктору Олеговичу. Тот утвердительно прикрыл глаза и подумал: «Подстилает. Значит, все решили».

Секретарша принесла поднос с чашками, сахарницей и блюдом пирожков, сказала:

– Только что испекли, еще и в продажу не успели выложить.

– Спасибо, – торопливо проводил ее Юрий Тимофеевич.

Он, решаясь начать разговор, разглядывал постаревшего за последние дни Виктора Олеговича: «похудел, глаза слезятся, ест неопрятно, крошки в бороде застряли, и зубы бы вставить вместо этих огрызков; какой он с виду профессор».

Виктор Олегович обжигался горячим чаем и раздумывал о том, как начать выторговывать сыну ступеньку карьеры в счет своего как бы добровольного решения на уже предрешенный уход на пенсию и красиво, достойно, торжественно уйти с грамотой, премией и обещанием, что он уходит с должности, но не из науки, в которой Виктор Олегович занимает и будет занимать выдающееся место.

– Еще? – спросил Юрий Тимофеевич, после того как Виктор Олегович допил чай, а на блюде остался сиротливый пирожок, нетронутый Витей для друга Юры, не пившего и не евшего.

– Нет, спасибо.

– Такие, Витя, дела, – задумчиво проговорил Юрий.

– Чья выдумка?

– Министерства. Требуют снизить средний возраст.

– Не будешь? – Виктор Олегович взял пирожок.

– Ешь, ешь. Чаю?

– Не надо, спасибо.

– Я тебя не только поэтому позвал. Даже совсем не поэтому. Почему ты упираешься по работе Сергеева?

– Во-первых, потому что она не уровня докторской. Во-вторых, ты, председатель совета, не боишься, что она не пройдет в ВАКе?

– По ВАКу – не наша забота. Во всяком случае, не твоя точно.

– Даже так?

– Да, даже так. Ничего объяснять не буду.

– Не объясняй. Но тебе не противно, что кандидат социологических наук, ни дня не проработавший в строительстве, покупает, пусть не за деньги, но, по сути, покупает низкого уровня докторскую и станет доктором технических наук, якобы специалистом по строительству? Что мы скажем студентам, аспирантам, они все видят, Юра.

Юрий Тимофеевич молчал, ожидая, что Виктор Олегович выговорится.

– Ради чего мы жили? – продолжал Виктор Олегович. – Потеряли страну. Теперь теряем науку. Где он, советский человек, которого из нас делали? Мы мечтали быть похожими на Павку Корчагина, а нам перестройка объяснила, что Павка – зомбированный идиот, а узкоколейка, которую он строил ценой своего здоровья, да и жизни, не нужна. Жертвы наших отцов, вся их жизнь, стали бессмысленными. И только наука, да, пожалуй, еще искусство оставались гаванью, где можно было укрыться от тоски бессмысленно прожитой жизни…

– Что ты хочешь этим сказать, Витя?

– Да ничего я не хочу. – Виктор Олегович задумался, уткнувшись взглядом в пустой стакан с повисшей через край этикеткой чайного пакетика.

– Ты предлагаешь броситься на ветряные мельницы? – спросил Юрий Тимофеевич после недолгой паузы.

– Дон Кихоты делали революцию и поднимали Днепрогэс. Была великая эпоха Дон Кихотов. – Виктор Олегович смазал слезу в уголке глаза. – Нас воспитывали Дон Кихотами. А сегодня облили грязью эпоху, и апостола, который из мелких людишек делал человека по образу своего Бога. Он, вычерпывая человеческую грязь доносительства и стяжательства из заилившейся веками души, создавал рай коммунизма на земле: чистый пруд, обустроенные берега, радостные дети, спортсмены на первомайских праздниках, общий созидательный труд… Разве плохо мы жили?

– Хорошо мы жили. И что? – Юрий Тимофеевич заметно тяготился разговором. – Ты чего добиваешься?

– И что осталось? – Виктор Олегович вопросительно-приглашающе к оппонированию посмотрел на него.

Юрий Тимофеевич непроницаемо смотрел в сторону входной двери.

– Покосили борщевик, а семена остались? – продолжил Виктор Олегович.

Юрий Тимофеевич поднялся, прошел к двери, выглянул из кабинета:

– Светлана! Залесского пригласи ко мне минут через пятнадцать. Мы скоро закончим.

Виктор Олегович громко пробормотал:

– Вот, вот, еще один достойный ученик Виолетты.

Юрий Тимофеевич сделал вид, что не расслышал, подошел и сказал:

– Извини, Витя. Мы, кажется, все обсудили. Подумай о работе Сергеева. Не лезь на рожон.

Он проводил Виктора Олеговича до двери, коснулся его плеча и стоял, долгим взглядом смотрел на сгорбленную фигуру шаркающего Виктора Олеговича, пока тот не вышел из приемной, потом повернулся к Светлане, попросил убраться после чаепития, пошел к своему столу, сел и смотрел, как Светлана собирала на поднос пустую посуду.

– Все мы такие будем, – сказала Светлана и вышла из кабинета.

Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул.

– Залесский пришел, – по громкой связи объявила Светлана.

– Зови.

В кабинет вошел Залесский.

– Вызывали, Юрий Тимофеевич?

– Присаживайся.

Залеский отличником сел, поедая преданными глазами «самого» Юрия Тимофеевича.

«Переигрывает», – подумал Юрий Тимофеевич и спросил:

– Что с диссертацией Сергеева?

– В докторантуре показал. Смотрел сам Кочнов. Одобрил, оформлено согласно требованиям ВАК.

– Хорошо. Это хорошо. – Юрий Тимофеевич заглянул в ускользнувшие глаза Залесского. – На кафедре проблем не было?

– Не знаю, как и сказать.

– Ну?!

– Не собирались. Протокол заседания оформили, заключение Лифшиц подписал. Но не собирались.

Юрий Тимофеевич будто не слушал, задумался.

– Вы меня не выдавайте, – попросил Залесский. – Лифшиц меня уволит.

Юрий Тимофеевич встрепенулся, махнул рукой:

– Не скажу. Молодец. Так держать. Свободен, – усмехнулся, – пока.

Он поднялся с кресла и стоял в торопливом ожидании ухода Залесского, проводил его взглядом и вышел вслед, сказав Светлане:

– Пойду на кафедру Лифшица. Будут спрашивать, скажи «вышел на полчаса», не объясняй.

Светлана кивнула.

На кафедре, в преподавательской Юрий Тимофеевич застал одиноко поникшую над столом с папками курсовых проектов Измаилову Зульфию, доцента кафедры. Она привстала со стула и смотрела на него в ожидании вопроса.

– Почему на заседании кафедры не ходите? – строго спросил Юрий Тимофеевич.

– Хожу.

– Мне доложили, что вас не было… – Он назвал число, которым был подписан протокол кафедры обсуждения заключения на диссертацию Сергеева.

Зульфия виновато потупилась и не ответила. «Выдрессировал Лифшиц», – подумал Юрий Тимофеевич, оглядел преподавательскую и вышел. Он заглянул в две аудитории, преподаватели, завидев проректора, останавливали течение лекции, здоровались и вопросительно смотрели, он кивал, «продолжайте» и закрывал дверь. В лаборатории строительно-дорожных машин мрачно стояли образцы техники прошлого века, заведующий, отставной полковник, доложил, что он, заведующий лабораторией Иванов, готовит образцы и стенды к проведению лабораторных работ согласно учебному расписанию и методическим указаниям.

– И чему вы учите на этих стендах? – спросил Юрий Тимофеевич.

Иванов не успел ответить, вошел Лифшиц, поздоровался с проректором и, пригласив в свой кабинет, спросил с порога:

– Проверка? – Он в тревожном ожидании заглянул в глаза проректору.

– Чисто надо работать, и тогда никакие проверки не страшны, – ответил Юрий Тимофеевич.

– Что-то случилось?

– Как у вас с Виктором Олеговичем?

– Нормально.

– Нормально, – передразнил Юрий Тимофеевич. – А не боишься, что сорвет защиту Сергееву? Ваша кафедра выпускающая. Думай, Петр Моисеевич.

– И все же, что случилось?

– Что случилось? – переспросил Юрий Тимофеевич. – Ничего не случилось. Но случится, если вы с Виктором не поработаете.

– Все документы оформлены, заключение подготовлено…

– Знаем, как вы готовите заключение кафедры, – перебил Юрий Тимофеевич.

– Залесский и Виолетта занимаются диссертацией Сергеева, – ответил Лифшиц.

– То есть все в порядке? Проблем не будет?

– Да.

– И с Виктором? Он грозится голосовать против.

– Поломается и проголосует «за».

– Ну-ну.

Юрий Тимофеевич, оставив Лифшица в задумчивости о причинах прихода проректора на кафедру, возвратился в свой кабинет, попросил Светлану сделать кофе и не беспокоить минут двадцать. Задумался, рисуя на бумаге закорючки, обозначая ими фамилии членов совета с комментариями: «Лифшиц не союзник, но не враг, Витя против, члены совета болото, при бесконфликтной ситуации голосуют как скажет председатель, а в нынешней найдутся те, кто поддержит Виктора «черным шаром» при тайном голосовании». Он забыл о стынущем кофе, загрустил: «Виктор уходит, хлопая дверью, оставляя легенду о принципиальности, неподкупности, высокой ответственности выдающегося ученого Пашенецкого и, по сути, предавая бывшего друга Юрия Тимофеевича, потому что он, проректор, председатель диссертационного совета, не может позволить выступать, как говорилось в эпоху их молодости, против генеральной линии партии. Впрочем, никогда они и не были друзьями. Но и врагами тоже не были».

Юрий Тимофеевич набрал прямой телефонный номер ректора и, услыхав его голос, пожалел о своем звонке: «Чем он сможет помочь? Обрабатывать членов совета не его дело».

– Здравствуйте, Сергей Антонович.

– Хорошо, что позвонил, зайди.

Секретарь ректора поздоровалась, отрывисто сказала “ждет» и проводила Юрия Тимофеевича взглядом овчарки на овцу из охраняемого стада.

– Что с диссертацией Сергеева? – нетерпеливо спросил Сергей Антонович, спохватился: – Присаживайтесь.

– Кочнов посмотрел, сказал, нормально.

Сергей Антонович нажал кнопку вызова, вошла секретарь, встала у двери.

– Кочнова, пожалуйста, пригласите, – распорядился ректор и, дождавшись, когда дверь закрылась, понизив голос, доверительно сказал: – Нам надо, Юрий Тимофеевич, не облажаться с Сергеевым. От решения проблемы с Сергеевым, может быть, даже судьба университета зависит, а уж наша с вами точно.

– Почему не доктор социологических, политических, юридических, наконец, пусть даже экономических наук! Но не технических же.

– Куда его прочат, надо технических. Прямая команда. —Ректор показал пальцем вверх.

– Нас-то за что?

– Доверяют.

– Лучше бы не доверяли.

– Есть проблемы?

– Да как сказать.

– Говори как есть.

– Сергей Антонович, Кочнов ожидает, – по громкой связи сказала секретарь.

– Спасибо, Людмила Васильевна, я приглашу.

– Виктор Олегович против, – сказал Юрий Тимофеевич.

– И?

– Неуправляем. Терять ему нечего, должность его сокращаем, из совета в ближайшее время будем выводить, возраст, сами знаете.

– Лифшиц как?

– Против не посмеет, но…

– Что? Но?..

Юрий Тимофеевич задумался с ответом: сказать, что Лифшиц подписал заключение, не собирая кафедру, – нарваться, «а ты куда смотрел?» – не сказать?.. Решил не говорить, авось обойдется, а нет, есть оправдание, не знал, доверился Лифшицу…

– Ответственности не чувствует, оптимист, – ответил Юрий Тимофеевич.

– Мы с тобой должны ответственность чувствовать. А Лифшиц исполнять. Все проблемы?

Юрий Тимофеевич кивнул.

– Сейчас обсудим. – Сергей Антонович включил громкую связь с секретарем: – Людмила Васильевна! Пригласите Кочнова.

Кочнов подтвердил, что все документы по диссертации Сергеева оформлены строго в соответствии с требованиями ВАК, диссертация размещена на сайте университета, можно назначать комиссию по рассмотрению диссертации на совете.

– Вот видишь, – обратился ректор к Юрию Тимофеевичу, – все в порядке.

Юрий Тимофеевич молчал.

– Все? Еще проблемы?

Юрий Тимофеевич не ответил.

Ректор двинул в сторону Кочнова рукой: – Ответственный человек говорит, все в порядке. Так в порядке? Или не все, а мы что-то не обсудили или скрываете что? – Он оглядел присутствующих, заглянул в глаза Юрию Тимофеевичу.

– Все, – ответил Юрий Тимофеевич.

– Тогда все. А вы, – обратился Сергей Антонович к Кочнову, – останьтесь.

Вышел Юрий Тимофеевич от ректора дурак дураком: «зачем приходил»?

Виктора Олеговича на дачу на машине вез сын. Виктору Олеговичу не хотелось разговаривать, он прикрыл глаза, пережевывая разговор с Юрием Тимофеевичем, пытался убедить себя не нервничать загодя, при всех своих связях Сергеев не выйдет на защиту раньше конца ноября. А к тому времени…

Въехали в ворота дачи. Маргарита встретила Виктора, тревожно заглядывая ему в глаза.

– Все хорошо, Витя?

Муж кивнул, подошел к кормушке, пошевелил хлебные крошки, насыпанные толстым слоем.

– Папа, – сказал сын, – я все-таки куплю тебе кормушку в детском мире.

Отец не ответил. Ужинали молча, каждый думал о своем, и все об одном, и, не решаясь сказать вслух, перебирали положительные моменты, связанные с уходом Виктора Олеговича с работы. Окончив ужинать, Виктор Олегович вышел за калитку, не спеша пошел по дорожке садового товарищества, не узнавал – он давно не выходил за калитку – заросшие деревьями и кустарником соседние участки, здоровался с незнакомыми ему соседями, которые называли его по имени-отчеству, комары кружились вокруг. Пожилой, хорошо загорелый, несмотря на начало лета, мужчина сидел на скамейке у забора своего участка, приглашающе к разговору сказал:

– Прогуляться вышел, Витя?

Виктор Олегович остановился.

– Да.

Он не помнил этого мужчину. Тот подвинулся к краю скамейки:

– Присаживайся, сосед.

Виктор Олегович сел.

– Не помнишь меня?

Виктор Олегович утвердительно кивнул.

– Участки мы вместе получали. Кузичев тогда председателем был. Помнишь Кузичева?

– Нет.

– Он, хитрец, посулил нам лучшие участки, если мы разметим товарищество по плану. Сказал тогда: вы размеряйте и себе участки можете любые выбрать.

– Что вбивали колышки, помню, а номера участков тащили как все, записки из шапки.

– Обманул нас Кузичев, якобы нельзя было кого-то выделять, люди жаловаться начали. В общем… – Сосед махнул рукой.

Виктор Олегович вздохнул.

– Да, – солидарно вздохнул сосед, – больше сорока лет прошло. Николая Ивановича помнишь? – И не дожидаясь ответа: – Помер.

«Господи, – подумал Виктор Олегович, – о чем это он».

– А я смотрю, ты все еще работаешь. «Професуруешь»?

– «Професурую».

– Ну и как?

– Хреново. Увольняют.

– Ну ты нахал. Лет-то тебе сколько?

– Восемьдесят пять будет.

– Мне семьдесят девять, я и то давно не работаю.

– Кем работал?

– Слесарем на «Серп и молот», потом в метрополитене по эскалаторам, а на пенсии в фирме частной. Руками в основном, Витя, руками. Ты головой, я руками. А приходим к одному, к этой скамейке. – Он громко засмеялся, пояснил: – Анекдот вспомнил: «Ум хорошо, а член лучше, сказала жена профессора, сидя на коленях у слесаря».

– Пойду я, – сказал Виктор Олегович, поднимаясь со скамейки, – комары зажрали.

– Заходи, – сказал сосед. – Чекушку раздавим.

«Вот и все, – думал Виктор Олегович, – остается от жизни только скамейка, комары и память. Я не помню соседа. А он меня помнит. Но не профессора Пашенецкого, а Витю, с которым когда-то вместе вымеряли участки».

Раздумья Виктора Олеговича прервала жена, она вышла за калитку:

– Куда запропастился? Мы уже волноваться начали.

– Гулял.

– Темнеет. Да и холодно. Пойдем, Витя. – Маргарита взяла его под руку. – Не переживай ты так. Что Бог не делает, все к лучшему.

Он оперся на руку жены, тяжело поднялся по ступенькам веранды.

Юрий Тимофеевич вызвал секретаря диссертационного совета Кошкина обсудить план работ на июнь и наметить план на сентябрь-октябрь.

– До первых чисел июля нам надо собраться дважды. Что у тебя кроме Сергеева?

– Ничего.

– Ковалевский не готов?

– У него Виолетта, – поправился, – Виолетта Борисовна руководитель. Она не выпускает.

– А у Виктора Олеговича? – И не дожидаясь ответа: – Не надо, сам знаю.

– У Зульфии один аспирант, но…

– Рано Зульфие, не вылежался ее аспирант. Поперек Виолетты. – Юрий Тимофеевич задумался, продолжил: – Не хотелось бы Сергеева одного запускать, и на осень нельзя оставлять, торопят.

Помолчал, продолжил:

– Что скажешь, ученый секретарь?

Кошкин неопределенно пожал плечами.