Исцеленные. Вселяющие надежду истории необъяснимого выздоровления
CURED
The Life-Changing Science of Spontaneous Healing by JEFFREY REDIGER, M.D.
Copyright © 2020 by Jeffrey Rediger. All rights reserved.
© Красильникова А.Ю., перевод на русский язык, 2023
© Гусарев К.С., художественное оформление, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Введение
Распаковка черного ящика медицинских чудес
Есть два способа быть обманутым. Один из них – верить в то, что не является истиной. Другой – отказываться верить в то, что ей является.
Серен Кьеркегор
В 2008 году будущее Клэр Хейзер представлялось очень предсказуемым. К 63 годам она приспособилась к ритму своей жизни, со всеми ее взлетами и падениями. План, который она набросала себе на ближайшие годы, воплощался именно так, как она задумывала. Дети давно стали самостоятельными, внуки росли здоровыми и счастливыми, и дела у Клэр с мужем шли хорошо. Большую часть своей жизни они прожили в Портленде, штат Орегон, наслаждаясь мягкими дождями, видами ярко-зеленых парков и зданий из красного кирпича. Все это время Клэр выполняла задачи администратора в сфере здравоохранения, сидя за столом над кипой бумаг, под светом флуоресцентной лампы.
Клэр и ее муж обожали Портленд, но мечтали провести остаток жизни на Гавайях, для чего годами строили планы и откладывали деньги на переезд. Однако в какой-то момент все, что казалось Клэр стабильным, пошатнулось. Тревожные и в то же время несвязанные симптомы – нарастающая тошнота и колющая боль, расползающаяся по животу, – заставили ее обратиться к врачу. Обеспокоенный доктор порекомендовал Клэр записаться на компьютерную томографию. Лежа под томографом, закинув руки за голову и стараясь спокойно дышать, миссис Хейзер надеялась, что аппарат не обнаружит ничего опасного в ее теле. Тем не менее сканирование показало небольшое образование в поджелудочной железе, около двух сантиметров в диаметре. Биопсия разрушила последние надежды на положительный исход – опухоль была злокачественной. Это был рак. Диагноз Клэр – «панкреатическая аденокарцинома». Неизлечимая форма рака поджелудочной железы.
Слово «рак» в нашей культуре обросло многочисленными страхами и воспринимается как гораздо более опасное заболевание, чем любое другое. Однако истина заключается в том, что виды рака отличаются друг от друга в возможности излечения и вероятности наступления ремиссии.
Рак необязательно смертелен, а люди, имеющие злокачественную опухоль, часто умирают по независящим от нее причинам. Некоторые виды рака прогрессируют медленно, но неумолимо; другие со временем усиливаются, а затем на несколько лет отступают. Многие формы смертельны, если не предпринимать каких-либо действий по борьбе с ними, но при этом поддаются лечению – хирургическому вмешательству, химиотерапии или лучевой терапии. Определенные виды рака могут даже пройти самостоятельно! Однако есть и те, что не поддаются лечению, и единственная поддержка, которую может получить такой пациент, – это паллиативная помощь, заключающаяся в ослаблении одного из симптомов. Впрочем, существуют формы заболевания, которые развиваются на пересечении этих категорий и имеют различные степени тяжести.
К сожалению, панкреатическая аденокарцинома – самая стремительно развивающаяся разновидность рака, в большинстве случаев приводящая к мучительному летальному исходу. Ежегодно этот неутешительный диагноз слышат 45 000 человек в Соединенных Штатах, и вдвое больше – в Европе. Большинство пациентов умирает, не прожив и года после постановки диагноза. Это четвертая по частоте причина смерти от рака как у мужчин, так и у женщин, и, судя по прогнозам, вскоре она поднимется до третьего места.
Другими словами, аденокарцинома поджелудочной железы – это смертный приговор. Вопрос не в том, умрете ли вы от этой болезни, а в том, как скоро это случится. Почему же этот вид рака так часто ведет к летальному исходу? Причина в том, что на ранних стадиях заболевание не имеет выраженной симптоматики. Рак прогрессирует тихо, незаметно. К тому моменту, как начинают появляться первые признаки – потеря аппетита, веса, боль в спине, а также слабое пожелтение кожи и глазных яблок, – болезнь становится непобедимой. На этом этапе рак дает метастазы в другие органы. Лечение может длиться до конца жизни, но подавляющее число больных раком поджелудочной железы (96 %) умирают в течение пяти лет. Жизнь многих прерывается даже быстрее: оценка выживаемости после постановки диагноза составляет от трех до шести месяцев, с учетом активного лечения. По этим меркам Клэр повезло – врачи пообещали ей целый год жизни.
Будущее, которое она рисовала в своих мечтах, – сад, Гавайи, спокойная и счастливая старость в компании супруга – рухнуло в одночасье. Рак пронесся как ураган, разрушив все ее надежды.
Клэр пришлось прождать целых две недели, чтобы встретиться с хирургом после обследований. Ее семья и друзья были в ужасе, когда услышали, что ждать встречи с врачом придется так долго, ведь речь шла о самом быстро прогрессирующем виде рака. Разве не нужно было вырезать опухоль как можно скорее, не теряя драгоценного времени? Каково Клэр было жить с мыслью, что все эти дни болезнь внутри нее прогрессирует и, возможно, распространяется, поражая другие органы? Однако Клэр была рада этой передышке. Ей нужно было вновь почувствовать почву под ногами. После постановки диагноза все вокруг казалось ей причудливым сном. У ее жизни вдруг появилась конечная точка, как будто поезд, до этого мирно следующий по железнодорожному пути, был готов сорваться в пропасть с резкого обрыва. Это казалось нереальным. К тому же Клэр не покидало ощущение, что врачи относятся к ней как к коробке, содержание которой нужно внимательно проверить и рассмотреть, а затем передать коллеге. Словно она застряла в какой-то машине, в конвейере, безжалостно перемещающем ее с одной станции на другую, и все было предопределено и неизбежно.
Оказавшись дома, Клэр с головой погрузилась в изучение своей болезни. Она поглощала одну книгу за другой, изучала статьи, сайты, выискивая хоть искорку надежды – то, что врачи могли упустить из виду. Однако многочисленные статьи и форумы не пестрили чудесными историями исцеления, подводя Клэр к выводу, уже озвученному доктором: больные этим видом рака не выживают.
Единственным шансом на выздоровление была хирургическая процедура, называемая операцией Уиппла, которая предполагает удаление не только части пораженной поджелудочной железы, но и желчного пузыря, участков кишечника (двенадцатиперстной и тощей кишки), а также, возможно, части желудка и селезенки. У этой операции отмечаются серьезные побочные эффекты и осложнения. В конце концов, поджелудочная железа выполняет важную функцию регуляции уровня сахара в крови, а процедура предполагает удаление части этого органа. Ферменты поджелудочной железы особенно важны, и сокращение их выработки – а это частое следствие операции Уиппла – может вызвать сильную боль. После хирургического вмешательства пациент, вероятно, испытает не только боль из-за сокращения количества ферментов, но и задержку жидкости в организме, спазмы в желудке, а также мучительное газообразование. Именно поэтому в долгосрочной перспективе Клэр мог поджидать диабет, анемия и проблемы с пищеварением, приводящие к слабости и усталости, наряду с дефицитом витаминов и минералов.
Не в силах уснуть, Клэр подолгу ворочалась в кровати и записывала вопросы, которые планировала задать на встрече с хирургом.
Является ли операция Уиппла единственным из возможных методов лечения? Какова вероятность развития диабета или паралича желудка после проведения этой процедуры? Смогу ли я когда-нибудь нормально питаться? Буду ли испытывать боль? И если буду, то как долго? Сколько времени займет реабилитация? Пройдет ли когда-нибудь усталость, о которой я снова и снова читаю в книгах и статьях? Сколько раз за свою карьеру вы проводили эту процедуру? Как часто операция Уиппла проводится в этой больнице? Каковы были результаты этих операций?
Результаты, как признался хирург на встрече, были неутешительными. Клэр ценила его честность и прямолинейность, ведь она сама попросила его быть откровенным. Врач рассказал, что при величине опухоли в два сантиметра аденокарцинома поддается резекции, а это значит, что ее можно оперировать методом Уиппла. Это было единственным шансом Клэр на выздоровление, хоть процедура и являлась рискованной, долгой, несовершенной и давала сомнительные результаты. Врач достал свой хирургический атлас и открыл раздел, описывающий методологии Уиппла – настоящую энциклопедию различных подходов, позволяющих собрать все воедино после того, как вас разобрали на части.
– Видите, сколько существует вариантов проведения операции? Вы понимаете, что это означает? – хирург внимательно посмотрел на Клэр. – Это значит, что простого способа решить эту проблему не существует.
Врач рассказал ей, что операция может длиться до восьми часов. Он также добавил, что если у Клэр есть склонность к инфаркту или инсульту, то они наверняка случатся на операционном столе. Статистические данные разнились – согласно некоторым источникам, шанс умереть во время удаления аденокарциномы был равен всего 2 %, в то время как авторы других статей утверждали о его близости к 15 %. Хирург заверил Клэр, что даже в случае успешной операции шансов прожить долгую жизнь и вовсе нет – у Клэр будет в лучшем случае лет пять, и это с пятипроцентной вероятностью. Большинство людей с этой формой рака умирали в течение обозначенного периода вне зависимости от того, проводили им операцию Уиппла или нет.
Онколог вмешался, заметив, что шанс прожить еще лет пять все же равен 20 %, и врачи принялись спорить.
– Послушайте, – наконец сказал хирург, – некоторые врачи будут пытаться продать вам эту процедуру, но мне не нужны ваши деньги, и доказывать вам мне нечего. Я провел достаточное количество таких операций, чтобы знать все их достоинства и недостатки. Выбор за вами.
Клэр понимала, что он действительно хочет вылечить ее. Ведь он пытался донести до нее правду, лишенную прикрас.
Дома Клэр просмотрела множество видео на YouTube, в которых люди, перенесшие операцию Уиппла, корчились от боли, описывая ужасающие побочные эффекты этой процедуры. Она исследовала статистику выживаемости. Клэр плакала, молилась и спрашивала себя:
– Сколько боли я смогу вынести? Какую боль я готова вытерпеть сейчас, чтобы жить дальше? Со сколькими ограничениями сумею жить? Откажусь ли от походов в горы?
Взвесив все за и против, Клэр решила отказаться от операции. Она не хотела провести остаток жизни в поисках неуловимого, маловероятного исцеления, сидя в кабинетах врачей или ожидая встречи с ними.
– Пусть все идет своим чередом, – сказала она. – Я решила, что буду жить счастливо и с энтузиазмом, сколько бы мне ни осталось.
В 2013 году, спустя пять лет после постановки диагноза и знакомства с мрачными прогнозами, Клэр была госпитализирована с заболеванием, которое, хоть и не имело отношения к раку, требовало проведения компьютерной томографии брюшной полости.
Впервые с тех пор, как Клэр узнала о своей болезни, она могла видеть, насколько та прогрессировала. Находясь в ожидании неизбежной смерти, Клэр так сосредоточилась на жизни, что не замечала, как проходили недели, месяцы и годы. Хотя врачи и не ставили перед собой цели исследовать состояние поджелудочной железы, та сама собой появилась на экранах их приборов. Орган оказался полностью здоровым. Там, где раньше была опухоль, от нее не осталось и следа.
Сбитые с толку врачи провели проверку поставленного ранее диагноза и даже отыскали результаты биопсии, так как были убеждены во врачебной ошибке. Однако диагноз был поставлен верно. Без лечения и операций аденокарцинома поджелудочной железы – самая смертоносная разновидность рака – просто исчезла.
Как это могло произойти? Этого не понимал никто, включая Клэр. Доктора знали, что их пациентка не прибегала ни к одному из способов лечения – операции, химиотерапии или лучевой терапии. В разговоре Клэр призналась, что все же внесла в жизнь определенные изменения, однако ни одно из них врачей не заинтересовало. Они сказали, что ее опыт «не имеет никакой медицинской ценности». Это было то самое чудо, которое случается с одним пациентом из миллиона. Простое везение.
В медицине это называется случаями спонтанной ремиссии. Выздоровление такого плана все еще является для медицины черным ящиком, содержание которого наука так и не сумела изучить.
«Спонтанный» означает «беспричинный», но правда заключается в том, что истинную причину никто и никогда не искал. За всю историю медицины мы почти не использовали инструменты этой строгой науки для исследования чудесных случаев выздоровления от неизлечимых болезней. Здравый смысл подсказывает, что именно эти случаи и следовало бы изучать, ведь тогда люди, возможно, наткнулись бы на более действенные, хоть и менее очевидные, пути к исцелению.
К сожалению, случаи спонтанной ремиссии остаются неисследованной областью медицины. Мы называем их случайностями и исключениями, веря рассказам о том, что они необъяснимы, однако я не склонен использовать подобную терминологию.
Мы можем сказать, что в своих сферах Серена Уильямс и Майкл Джордан – исключительные личности, но в то же время они являются и яркими примерами возможных человеческих способностей. Изучив их приемы и техники, мы сможем понять, как улучшить свои собственные.
В 1968 году на Олимпийских играх в Мехико американский прыгун в длину Боб Бимон пробежал по дорожке и, оттолкнувшись от земли, взмыл в воздух. На записи с соревнования кажется, что он летит, как птица, и лишь в последний момент вытягивает ноги, чтобы приземлиться. Спортсмен побил существующий рекорд более чем на два фута (1 фут = 0,3048 м), шокировав толпу и фактически досрочно завершив соревнование. Свидетели его прыжка в один голос утверждали, что это было невероятно. Кроме того, его результаты были за пределами возможностей измерительного оборудования. Позднее выступление Боба назвали «Скачком столетия».
Спортсмены и ученые тут же бросились выяснять, как он это сделал. На исследования ушло 23 года. И все же, когда подобное случается в области здравоохранения – когда кому-то ставят смертельный диагноз, а человек внезапно выздоравливает, – мы как будто испытываем неловкость. Эти замечательные случаи воспринимаются скорее как угрозы системе, нежели источники вдохновения для нее, а потому остаются неисследованными. Просто загадка. Чудо. Случайность. Исключение. Мы любим развешивать ярлыки, но не объяснять причину явлений.
На протяжении всей истории человечества мы по-разному смотрели на то, откуда берутся болезни и недуги. До недавнего времени – примерно до XIX века – представители большинства культур думали о болезнях как о чем-то, что приходит из потустороннего мира: как о Божьей воле, наказании или проклятии злого духа. Например, если бы вы жили в Древнем Египте, вы носили бы амулет, защищающий от болезней, и смазывали бы порезы и царапины медом (который, к слову, является природным антибиотиком). Если бы вы были больны, врач мог назначить вам вызывание рвоты – теория состояла в том, что, поскольку тело полно проходов, болезнь могла указывать на закупорку, которую следует немедленно устранить. Если бы вам случилось родиться в Древней Греции, вы бы верили, что человеческое тело состоит из элементов, которые должны находиться в равновесии. Болезнь тогда была признаком нарушения баланса, который надлежало немедленно восстановить, а потому больные посещали древнегреческие асклепионы – храмы исцеления, где достигали катарсиса (очищения), а также получали терапию сном. Медицинская помощь тогда представляла собой смесь физических и духовных процедур под бдительным оком Асклепия – бога исцеления.
И хотя практика медицины во многих древних культурах в значительной степени опиралась на магию, религию, суеверия, астрологию и кровопускание, ученые в то время все-таки совершали важные открытия. Они углубляли знания по анатомии, теории болезней и здоровья. Путем наблюдений, проб и ошибок разрабатывались методы лечения травм и болезней, часто с помощью лекарственных растений, ставших предшественниками современных фармацевтических препаратов. Однако истинное происхождение самой болезни продолжало ускользать от врачей/врачевателей. Откуда она взялась? Почему выбрала именно этого человека, а не другого? Ученые все чаще замечали, что многие болезни возникали из-за грязной воды и сточных вод, и что поддержание личной гигиены, чистоты городов и источников воды было важным аспектом безопасности, хотя в то время люди и не понимали, почему именно.
В 36 году до н. э. римский ученый Марк Теренций Варрон опубликовал свой первый труд по сельскому хозяйству – практическое руководство для земледельцев. В разделе с правилами содержания домашнего скота он предостерегал от разведения животных вблизи болот, ссылаясь на теорию о том, что «некоторые мелкие животные, незаметные человеческому глазу, размножаются там и переносятся воздухом, после чего проникают в тело человека через рот и нос и вызывают болезни, от которых сложно вылечиться». Предположение интересное, но доказать его в то время не представлялось возможным.
Только в 1546 году вышла в свет книга итальянского врача Джироламо Фракасторо, которая называлась «О контагии, контагиозных болезнях и лечении». В ней детально описывалась теория о том, как крошечные, быстро размножающиеся болезнетворные «семена» – то есть микроорганизмы – передаются от человека к человеку при прикосновении или посредством воздуха. Научное сообщество тепло приняло эту теорию, но доказательств, подтверждающих концепцию ученого, все еще не было. В конечном итоге теория отошла на второй план, а после и вовсе была забыта. И лишь в 1860-х годах французский химик Луи Пастер, придумавший процесс уничтожения патогенов, который до сих пор носит его имя – пастеризацию, окончательно доказал теорию о микробах. В дополнение к тому, что это был огромный шаг для медицины в целом, его открытие сформировало в людях отношение к здоровью и болезням, основанное на принципе избавления от патогенов. Возможно ли, что мы настолько сосредоточились на этой миссии, что стали упускать другие способы восстановления здоровья?
Врачей учат игнорировать личную жизнь человека, чтобы проникнуть в глубинные признаки и симптомы болезни, которые присутствуют у людей с конкретным заболеванием. Фокус на патологии ограничил наш взгляд, из-за чего мы обращаем внимание на то, чего не хватает, вместо того, чтобы видеть и принимать во внимание все правильное, наполняющее жизнь человека. Это приводит к тому, что мы совершаем смертельные ошибки на пути к исцелению.
Мы лечим саму болезнь вместо того, чтобы лечить человека, упускаем историю его жизни, которая изобилует подсказками и откровениями о том, как лучше всего направить его к выздоровлению. Мы зацикливаемся на симптомах, а не на причинах их происхождения, назначая лекарства, которые маскируют проявления болезни, вместо того чтобы проводить длительную и глубокую работу по укреплению иммунитета и жизненной силы. Мы настаиваем на сортировке болезней по типу их отношения к изменениям в сознании или в теле, но не стараемся понять взаимосвязь недугов, которую можно обнаружить в большинстве случаев.
Наконец, мы отбрасываем в сторону все истории о чудесных выздоровлениях, которые не вписываются в нашу парадигму «один симптом – одно лекарство». Основываясь на собственном опыте, я готов утверждать, что большинство людей, работающих в сфере медицины, наблюдали случаи необъяснимого исцеления. Мы не знаем, что о них думать, поскольку они не вписываются в нашу картину мира, а потому откладываем их в долгий ящик, пока совсем о них не позабудем. Если мы и возвращаемся к ним, то лишь поздно ночью или за чашкой кофе на сестринском посту, но всегда очень тихо, лишь в мыслях. Мы не знаем, как объяснить такие случаи, избегаем их огласки, опасаясь насмешек коллег, и не доносим их до пациентов, даже если они страдают той же болезнью. Не хотим давать ложную надежду.
Впервые я столкнулся с подобным случаем 17 лет назад, едва окончив ординатуру и только-только начав карьеру психиатра. В то время я согласился на две должности – в больнице МакЛина (McLean Hospital) и в Гарвардской медицинской школе, а также открыл небольшую частную практику. Давление было невероятным. Я чувствовал, что просто обязан проявить себя и как врач, и как профессор.
Я встретил Никки, медсестру из отделения онкологии в Масс Дженерал[1], когда она пришла на совместный прием со своим взрослым сыном. Ей диагностировали рак поджелудочной железы, и она искала поддержки, чтобы справиться с этой новостью.
Вскоре после этого она сообщила, что берет бессрочный отпуск. Ее здоровье ухудшилось до такой степени, что она больше не могла работать. Никки была измучена и неумолимо худела. Она запланировала поездку в Бразилию, в крошечный городок под названием Абадиания, чтобы навестить местного целителя, так как перепробовала все, что могла предложить ей западная медицина, и решила, что терять ей нечего.
Через две недели после ее отъезда в моем офисе раздался телефонный звонок. Это была Никки, она звонила из Бразилии.
– Вы просто обязаны сюда приехать, – сказала она, – кажется, я выздоравливаю. И я вижу то, во что сложно поверить.
Она рассказывала мне историю за историей. То, что произошло с людьми, о которых она говорила, было больше похоже на старые добрые сказки о том, как парализованные начинали ходить, а слепые обретали зрение. Одна женщина, больная раком молочной железы, почувствовала, как из ее груди вышло «черное облако», как только целитель до нее дотронулся, и опухоль тут же уменьшилась. Никки писала мне из Бразилии в течение нескольких месяцев, но я отказывался туда ехать – работа в больнице и ведение занятий отнимали все мое время. Впрочем, основная причина была в недоверии к рассказанным ею историям. Я списывал исцеление тех людей на временные улучшения, а также на неточные или ошибочные диагнозы.
Когда Никки вернулась, я с удивлением обнаружил, что она не только выглядела здоровее, но и на самом деле чувствовала себя лучше. Она наслаждалась жизнью, снова ела стейки (ее любимое блюдо) и салаты. Время, проведенное в Бразилии, придало ей сил. Она сказала, что вновь почувствовала себя способной как дарить, так и получать любовь. Проблемы с контролем ситуации, которые мучили ее прежде, решились, и она чувствовала себя энергичной и радостной. Качество ее жизни резко возросло по сравнению с тем, каким оно было на момент отъезда. Но, к сожалению, ее история закончилась не так, как у Клэр. Честно говоря, так заканчивается большинство подобных историй. У Никки случился рецидив, и менее чем через год она все же скончалась от рака. Перед смертью она снова призвала меня расследовать то, что случилось с ней и продолжает происходить там, в Бразилии.
Я читал в научных журналах, что истинные случаи спонтанной ремиссии очень редки и встречаются примерно в одном случае на 100 000. Эти цифры повторялись снова и снова во многих статьях, и от них всегда веяло неоспоримой истиной. Я решил отследить, откуда были взяты эти данные. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что они были попросту выдуманы, а затем, принятые за правду, перепечатывались из статьи в статью.
Когда я погрузился в собственное исследование как современных, так и исторических примеров спонтанного исцеления, я был потрясен тем, что обнаружил. За последнее столетие количество и частота сообщений о таких ремиссиях постепенно увеличивались, как правило, с резким всплеском после значительных конференций, книг или появления громких историй в средствах массовой информации. В начале 1990-х годов Институт ноэтических наук начал собирать воедино все случаи спонтанной ремиссии, когда-либо описанные в медицинской литературе. В базе данных «Спонтанная ремиссия: аннотированная библиография» [1], выпущенной им в 1993 году, было задокументировано более 3500 ссылок в 800 журналах. Однако официально опубликованные статьи оказались верхушкой айсберга. Во время первого выступления, в котором я затронул тему спонтанной ремиссии и того, что мы, как врачи, можем из нее извлечь, я задал вопрос коллегам: многие ли из них были свидетелями истории выздоровления, которая казалось невозможной с медицинской точки зрения. Зал тут же запестрил поднятыми руками. Когда я спросил, сколько людей описали эти случаи и опубликовали свои наблюдения, стало ясно, что этого не сделал почти никто.
Дело не в том, что спонтанные ремиссии – редкое явление, а в том, что культура осуждения мешает нам увидеть ее истинные масштабы.
Сколько было случаев, которые так и не были опубликованы врачами из-за страха перед насмешками коллег? Занимая должность директора больницы МакЛин, одного из старейших и наиболее уважаемых психиатрических учреждений, я остро это чувствовал. Я не решался публиковать свои наблюдения или искать поддержки в медицинском мире, и все же каждый день видел, как случаи спонтанной ремиссии возникают у моих пациентов, будь то в медицинских, психиатрических учреждениях или в отделениях неотложной помощи. Каждый день я встречался с пациентами с самыми распространенными, но смертельно опасными заболеваниями: раком, диабетом, болезнями сердца, аутоиммунными заболеваниями и заболеваниями легких – главными убийцами западного мира. К тому же все более известным становился тот факт, что эти болезни возникают из-за определенного образа жизни. Я начинал верить, что, если бы мои пациенты могли применить часть стратегий, используемых в случаях спонтанного выздоровления, общее состояние здоровья резко улучшилось бы не только для пациентов, но и для общества в целом. И все же давление, призывавшее меня не отрицать догмы моей профессии, было слишком сильным, чтобы от него избавиться.
В детстве я жил на маленькой семейной ферме в сельской местности Индианы, окруженной широкими полями кукурузы и сои, под огромным куполом неба Среднего Запада. Я рос в семье амишей. Мои родители вышли из этого сообщества, когда мне было около двух лет, но мы продолжали жить по его принципам: разводили скот, выращивали пищу, включая мясо и пшеницу, а мама шила всю нашу одежду. Телевидение, радио, большинство современных удобств и развлечений считались злом, которого следовало бояться и избегать. Для меня это был изолированный, трудный мир. Я вырвался из него сразу, как только смог, уехав в колледж в Уитоне, штат Чикаго. После этого на полгода поехал в Принстон, поступил на медицинский факультет университета Индианы, а затем и в ординатуру в Гарварде. До сих пор помню, как мир, казалось, открылся передо мной – дверь, которая всегда была заперта, широко распахнулась, а за ней обнаружились ветвистые коридоры возможностей. После поступления в университет у меня возникло много вопросов, и я без устали искал на них ответы, стараясь примирить фундаменталистские убеждения моего детства с новыми знаниями и опытом. Однако в Принстоне я не получил ответов, а лишь обзавелся новыми вопросами. Тем не менее от своего профессора я узнал, что сами вопросы не менее важны, чем ответы на них.
– Цель, – говорил он мне, – не в том, чтобы прийти к одному точному ответу, а в том, чтобы улучшить качество ваших вопросов, ведь именно оно определяет качество полученных ответов.
Вопрос – это путеводная звезда. Если верно его сформулировать, он поможет двигаться в правильном направлении.
Когда я поступил в медицинскую школу, здешняя философия оказалась настолько другой, что это было похоже на жесткий удар хлыстом. До сих пор помню, где конкретно находился, когда осознал, что культура медицинского мира была совсем не такой, как я надеялся или ожидал. Я стоял в только что опустевшей аудитории и задавал профессору дополнительный вопрос на тему сегодняшней лекции.
– Просто запоминай материал, – ответил мне профессор, – не задавай вопросов.
Это была фраза, которую мне повторяли снова и снова на протяжении всей моей учебы в медицинской школе: «Не задавай вопросов». Не задавай вопросов? Конечно, студентам-медикам необходимо изучать материал – требуется огромное количество времени и усилий, чтобы создать базу знаний, необходимую для того, чтобы стать врачом. Но для меня эти слова были неприятным отголоском той философии, в которой я был воспитан: догмы не должны подвергаться сомнению.
Запоминание и отсутствие свободы задавать вопросы вынуждают врачей не делать попыток что-либо изменить. В конечном итоге мы становимся соучастниками системы, которая, хоть и дает некоторые заслуживающие доверия знания, но изо дня в день подводит пациентов, упуская многие способы лечения. За 20 лет работы в медицинской системе я повидал немало упущенных возможностей, которые могли быть шансом изменить чью-то жизнь. Пришло время пересмотреть эту ситуацию. Я настолько осмелел, что уже не боялся задавать вопросы и следовать за ними туда, куда их могла привести современная наука, – а затем продвинуться немного дальше.
Не существует клинических испытаний о спонтанных ремиссиях и двойных слепых исследований, которые являлись бы золотым стандартом мира медицины. В настоящее время нет способа контролировать условия, при которых может наступить спонтанная ремиссия, и было бы неэтично проверять какие-либо теории на неизлечимо больных пациентах.
Для исследования этого явления мы должны быть антропологами, детективами и врачами, которые копаются в личных счетах, медицинских записях и доступных в настоящее время научных данных, чтобы собрать воедино кусочки этой головоломки. Данная книга – моя попытка проделать эту работу.
С 2003 года я беру интервью у выживших после диагностирования неизлечимых болезней и изучаю их медицинские карты. Увиденное убедило меня в том, что неожиданное исчезновение болезни реально. Я съездил в лечебные центры Бразилии. Тысячи людей стекаются туда с верой в то, что их можно исцелить, – и гораздо чаще, чем мог бы подумать среднестатистический медик, их надежды оправдываются. Я следил за так называемым целителем в самом сердце Америки и наблюдал, как самочувствие моих пациентов неожиданным образом улучшалось. Все это время я боролся с сомнениями и, даже продвинувшись так далеко, все еще от них не избавился.
Эта книга не является аргументом в пользу прекращения приема лекарств или отказа от медицинского вмешательства. Фармакопея и медицинские технологии действительно необходимы и часто спасают жизни. Как покажут истории, представленные здесь, существует много эпизодов спонтанной ремиссии, которые происходили в сочетании с усилиями преданных делу врачей, работающих на вершине своей специализации. Чудесные случаи исцеления говорят нам о том, что традиционных вмешательств не всегда достаточно, и что они не содержат всех ответов на вопросы о выздоровлении.
В ходе исследований и практики с пациентами я понял, что мы должны изучать проблему глубже, выходя за пределы длительного лечения симптомов и добираясь до истинных корней болезни. Важно лечить симптомы в краткосрочной перспективе, но в долгосрочной необходимо устранить первопричину болезни, обнаружить которую чаще всего сложнее, чем кажется. Спонтанное исцеление предлагает нам редкую возможность взглянуть на эту тайну. Мы несем ответственность за изучение таких случаев и извлекаем из них все что можем, чтобы затем применить эти знания в тактиках лечения хронических и неизлечимых заболеваний – с помощью как инструментов современной медицины, так и мудрости загадочных выздоровлений.
Эта книга идет по следам моего исследовательского путешествия по феномену спонтанной ремиссии, который я изучаю вот уже более 17 лет. В первой части мы начнем с того, с чего начинал я сам, – с рассмотрения «строительных блоков» здоровья. В случаях спонтанной ремиссии что-то радикально меняет ожидаемое течение болезни, а потому логично начать с иммунной системы, первой и наиболее важной линии защиты организма от инфекций и болезней, а также факторов, которые на нее влияют: диеты, образа жизни и уровня стресса. Снова и снова я наблюдал, как выжившие после диагностирования неизлечимых болезней вносили изменения в эти области (которые часто игнорируются при обычной медицинской помощи), а потому стоило более глубоко погрузиться в эту тему. Это привело меня не только к удивительным открытиям о том, насколько чудодейственными могут быть эти изменения, но и к дальнейшему изучению тонкостей связи разума и тела, а также тайн человеческого сердца.
Я не был удивлен, обнаружив, что связь между разумом и телом обладает огромным потенциалом. Когда дело доходит до радикального исцеления, даже традиционная медицина признает, что уровень стресса и образ мыслей могут повлиять на наше физическое здоровье. Но что меня действительно удивило, так это глубина обозначенной связи – она оказалась гораздо более основополагающей, чем то, к чему меня когда-либо готовила медицинская школа. Во второй части книги я расскажу вам, насколько радикальное исцеление взаимосвязано с мыслями, убеждениями и даже с самым фундаментальным, часто неисследованным чувством самого себя, своей самости. Я поймал себя на том, что задаюсь вопросом: «Может ли моя личность каким-то образом определять мою способность к исцелению?» Ответ оказался одновременно и откровенен, и сложен.
На протяжении всей книги я буду подробно описывать людей, исцелившихся от неизлечимых заболеваний и решившихся открыть мне свои медицинские карты и жизни. Я попытался передать всю уникальность этих историй, потому что верю, что секреты спонтанного исцеления раскрываются не только в сходстве между ними, но и в различиях. Как однажды сказал известный психолог Карл Роджерс: «То, что считается наиболее индивидуальным, и есть самое универсальное».
Эти случаи учат нас тому, что мы должны создать в теле и разуме среду, которая станет почвой для исцеления. В конце концов, тело хочет исцелиться, и создание условий для этого требует гораздо большего, чем то, чему нас учат. Моя цель – рассказать вам, как организовать этот процесс, а также познакомить вас с расследованием подобных случаев и с новаторской наукой о разуме. То, к чему в конечном итоге привели меня исследования, стало основой новой модели медицины, построенной на «четырех столпах» здоровья: иммунной системе, питании, здоровой реакции на стресс и сформированной личности.
Эта область исследований находится в стадии развития, и у меня нет четкого алгоритма действий для выздоровления. Однако я нашел некоторые предварительные ответы и сформулировал множество важных вопросов. Они помогли мне пройти долгий путь к пониманию причин, по которым могут происходить эти медицинские «чудеса».
Мы часто используем слово «чудо», чтобы описать то, что не можем объяснить, но даже у них есть причины – мы просто в них еще не разобрались. Иногда мы избегаем даже попыток рационализировать их, почему-то полагая, что поиск реального механизма, стоящего за «чудом», каким-то образом сделает его менее значимым и удивительным. Но для меня понимание внутренней работы таких событий не делает их менее увлекательными. Открыть крышку, заглянуть внутрь и увидеть механизм ранее необъяснимого явления, запутанного, как шестеренки часов, кажется мне еще более поразительным.
Давным-давно я дал себе обещание, что не буду писать, если у меня не будет чего-то, что абсолютно необходимо озвучить. Философ XIX века Серен Обье Кьеркегор пронзительно писал о том, что значит жить как личность в водовороте современной жизни. В отличие от других писателей он стремился не быть очередным громким голосом из толпы на общественной площади – напротив, он старался спрятать что-то, скрыть известную истину, чтобы читатель мог сам найти нужную ему правду.
Я надеюсь, что эта книга делает то же самое, и считаю, что об этом важно говорить именно сейчас. Рассказанные в книге истории показывают, что есть вещи, которые мы знаем о здоровье и счастье, и есть то, что мы о них забыли. Единственный способ восстановить это знание – устранить шум как внутри, так и снаружи, и вернуться к чему-то более базовому, первобытному и истинному – к тому тусклому, но неугасимому свету знания, который горит в каждом из нас.
В ближайшие десятилетия знаний по этой теме станет в разы больше, но исследования, которыми мы располагаем сейчас, и потенциал, который они открывают для миллионов людей, уже достаточно важны, чтобы делиться ими с широкой аудиторией. Я надеюсь, что эта книга укажет четкий путь к выздоровлению тем, кто борется с хроническими или неизлечимыми болезнями, их близким, а также тем, кто просто хочет жить, сохраняя как можно больше здоровья и жизненных сил.
Современная медицина обычно сообщает вам о текущем положении дел и о том, как жить с этим дальше, при этом лишая вас свободы выбора. Независимо от того, диагностирован ли вам диабет, болезнь сердца, депрессия, рак, аутоиммунное заболевание или что-то еще, вы не получаете надежду или инструменты, необходимые для настоящего выздоровления. Нам нужно поместить эту экстраординарную практику на операционный стол, чтобы мы могли препарировать ее и извлечь из нее знания. Ведь только так мы сможем открыть все возможности для чудесного исцеления и сделать их доступными для всех.
Клэр Хейзер сейчас живет на Гавайях, как и планировала до постановки диагноза.
– Когда я узнала о болезни, я не могла и мечтать, что сумею выздороветь, – призналась она, – но всему свое время.
Она и ее супруг живут на Оаху со своей дочерью и зятем. Вечера Клэр проводит на веранде с натянутой крышей, такой же, какую можно встретить в любом доме на Гавайях. Она наслаждается видом, который открывается из ее жилища: огнями Гонолулу и небом, меняющимся в зависимости от погоды. Недавно по острову прошел ураган, угрожающий нанести большой ущерб, в том числе их дому, но он оказался совсем не таким сильным, как ожидали метеорологи. Я подумал о том, что однажды и рак, подобно грозному явлению природы, планировал разрушить мир семьи Хейзер.
– Нас немного продуло, но сейчас все в порядке, – сказала Клэр о недавнем шторме. – Нам повезло. Он прошел мимо.
Как всем сделать так, чтобы этот ураган прошел мимо нас? Ответ на этот вопрос непрост, но ведь и книга эта не для тех, кто ищет легких ответов. Она повествует о долгом пути к раскрытию тайн спонтанной ремиссии – и, возможно, сокрытых в них секретах прочного здоровья и жизненной силы. Когда я выполнял эту работу, каждая попытка найти ответ превращалась в новый вопрос. Мне приходилось напоминать себе, что цель состояла не в том, чтобы прийти к какому-то заключению, едва я наткнусь на случайный «ответ», а в том, чтобы улучшить качество и точность вопросов. И первый вопрос таков: «Что же на самом деле происходило там, в Бразилии?»
Часть первая
Невероятный иммунитет
Глава 1
Вперед, в невозможное
Я полагаю, что в процессе исследования природы нет более обманчивого заблуждения, чем то, что утверждает, будто бы некоторые природные явления просто невозможны.
Уильям Джеймс
Самой первой операцией, которую я провел самостоятельно, была ампутация ноги. Было два часа ночи, и я уже несколько часов находился в больнице. Меня вызвали в операционную и коротко проинформировали о пациенте – пожилом диабетике, который поступил с сильной болью в левой ноге. Когда медсестры осмотрели его, они обнаружили множественные гангренозные поражения тканей на голени и ступне. Такой запущенный, плохо контролируемый диабет, как у этого мужчины, может вызвать серьезные проблемы с притоком крови к конечностям. По прибытии мужчины в отделение неотложной помощи у него обнаружили обширные повреждения тканей и опасную инфекцию, из-за которой спасти ногу было уже невозможно.
Как и положено, в течение пяти минут я тщательно отмывал руки от кончиков пальцев до локтя. Подняв руки, я ждал, когда они высохнут, а затем направился в вестибюль, ведущий в операционную. Медсестра завернула меня в халат, надела мне на лицо маску и потянулась, чтобы надеть шапочку, но не смогла, так как я сильно превосходил ее в росте. Тогда она встала на цыпочки, а я немного присел, чтобы ей было удобнее, и мы оба рассмеялись. Я вдруг понял, как сильно нервничал. Я был всего лишь интерном, едва окончившим медицинскую школу, и вдруг – необходимость быть главным в операционной.
Однако как только я сделал первый надрез, все волнение тут же улетучилось. Когда скальпель легко скользнул по ноге, оставляя за собой глубокую тонкую линию, меня окутало своего рода медитативное спокойствие, ощущение полной сосредоточенности.
Не помню, сколько времени прошло, пока я делал надрез за надрезом, прижигая кровоточащие сосуды, чтобы сохранить оперируемое место чистым, но я никогда не забуду запах опаленной плоти и звук хирургической пилы, проходящей по большеберцовой кости. Этот звук напомнил мне цепные пилы, которые мы с отцом использовали на ферме, но те пилы издавали громкие, грубые звуки, в то время как хирургическая звучала тонко, даже нежно, хоть и гораздо более зловеще. Этот момент казался нереалистичным, и я никак не мог поверить, что стою в хирургическом халате и маске посреди операционной. Невероятно, что я вообще там оказался.
В подростковом возрасте я был очень тихим. Возможно, моя скромность отчасти объяснялась тем, что я рос в фундаменталистской семье и потому не чувствовал, что могу где-то еще прийтись ко двору. В старших классах меня окрестили «мистером Стесняшкой». К тому же я чувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что носил сшитую мамой одежду. Выходя из школьного автобуса и направляясь домой, я как будто переносился в прошлое. Телевидение и радио у нас были под запретом, и мир казался мне очень маленьким. Все взрослые, которых я тогда знал, работали на ферме, за редким исключением занимая должности «синих воротничков». Моя мать подрабатывала медсестрой в лютеранской больнице в Форт-Уэйнсе, а когда мне исполнилось 17, предложила мне устроиться туда санитаром. Я был высок и силен, ведь привык таскать тяжелые тюки сена, полные ведра воды или мешки с зерном, поэтому мне не составляло труда поднять взрослого мужчину, чтобы переложить его на каталку или пересадить в инвалидное кресло.
На этой работе я смог увидеть весь цикл человеческой жизни. Помимо выкатывания в креслах матерей с новорожденными в руках, выноса уток из-под больных и сбора постельного белья, я даже мыл полы, оттирая кровь с поверхностей после сложных процедур. Я видел, как больной раком ребенок теряет волосы, а через несколько месяцев выходит из больницы с легким пушком на голове, сжимая в маленьком кулачке связку воздушных шаров. Я помогал переворачивать пациентов во время перевязок. Я отвозил людей в морг, натягивая простыни на их лица.
Медсестер я знал ближе, чем врачей. Именно они всегда были рядом с больными, денно и нощно дежуря у их постелей. Они учили меня: объясняли, как брать кровь и прикреплять провода, чтобы провести ЭКГ.
– У тебя хорошо получается, – наперебой твердили мне медсестры, – тебе нужно стать врачом.
Идея, конечно, была потрясающей, и она упала в плодородную почву моего сознания, как семечко, которое позже взошло и стало прорастать. Но мне никогда не приходило в голову, что это может на самом деле случиться.
И вот теперь я здесь, оперирую так же, как и те хирурги, пациентов которых развозил по палатам. Я видел, как после окончания операции врачи снимали шапочки и маски и бросали их на пол.
Во время ампутации необходимо сохранить как можно больше мышц ниже края кости, чтобы сформировалась культя, которая в идеале сможет безболезненно войти в протез ноги. Накладывая швы длинной изогнутой иглой, я старался правильно сформировать конечность, которая сможет хорошо работать, хоть я и сомневался, что этот человек когда-нибудь встанет с инвалидного кресла и будет использовать протез. Операция прошла хорошо, но я очень переживал за этого мужчину. Да, он был пожилым и больным, и инсулина, который он принимал большую часть своей жизни, стало недостаточно для хорошего самочувствия, а тело начало отказывать, конечность за конечностью. Мне не давало покоя ощущение, что было что-то еще, что мы могли бы для него сделать на более ранних этапах болезни, до того, как он оказался на операционном столе. Возможно, был и другой путь.
Я занялся медициной, потому что думал, что смогу помогать людям. Я представлял, как помогаю пациентам зажить другой, лучшей, более здоровой жизнью. Но многое из того, что мы могли сделать как врачи, было бесполезно. Слишком поздно. Я наблюдал, как мои коллеги работают целые сутки напролет, перебегая от одного пациента к другому. Наши старания улучшить жизнь пациентов редко венчались успехом не потому, что мы мало работали или не слишком старались. Дело было в том, что мы рассматривали лишь небольшой кусочек истории болезни, при этом упуская из виду общую картину. Мы лечили симптомы, а не первопричину недуга. Каждый день я видел, как люди страдают и нуждаются в помощи.
Шли годы, а я все еще мысленно возвращался к тому первому пациенту, которого на операционный стол привел диабет – недуг, уничтоживший его здоровье. И я продолжал размышлять над тем, как случаи спонтанной ремиссии могли дать таким, как он, подсказки, которые помогли бы победить болезнь на ранних этапах. Именно поэтому в 2003 году я все-таки купил билет и отправился в Бразилию.
Когда я сошел с трапа самолета и оказался в столице Бразилии, я вдохнул теплый и спокойный воздух: конец марта в южном полушарии – это конец лета. Солнце, казалось, прогревало до самых костей, и холод оставленной позади бостонской зимы начал отступать. В конце концов, отправиться в путешествие было неплохой идеей. Но меня все еще терзали сомнения.
Когда я принял решение проверить сообщения о «чудесных» выздоровлениях в целительных центрах Бразилии, я понятия не имел, во что ввязываюсь. Я думал, что пробуду там недельку, изучу все бумаги и найду ответы на вопросы, что не давали мне покоя, даже если они не будут иметь под собой никакого научного обоснования. Теперь мне стыдно в этом признаться, но я был почти уверен, что не сумею найти чего-либо вразумительного. Я был убежден, что стоит мне лишь заглянуть за ширму «чудесных исцелений», как тут же вскроются подлог, обман и шарлатанство. Быстрая поездка, чистая совесть – и я вернусь домой к своей обычной жизни и работе, не мучаясь вопросом о реальности спонтанных выздоровлений.
В течение года до меня то и дело доходили слухи о том, как в Бразилии люди продолжают исцеляться от неизлечимых болезней. Начавшись с истории Никки, количество подобных упоминаний стало расти как снежный ком. Со всей страны поступали звонки от людей, которые отчаянно хотели поделиться со мной историей своего выздоровления. Оказалось, что, когда я отказался вникать в историю Никки, она попросила всех своих друзей в Бразилии связаться со мной, чтобы слухи поскорее распространились, подтолкнув меня к исследованию этого чудесного феномена. Некоторые истории и впрямь были неправдоподобными, но люди, поведавшие их, были невероятны открыты. Кто-то из них отправлял мне письма на электронную почту, прикладывая рентгеновские снимки, результаты томографий и медицинские карты с невнятными пометками врачей.
Порой доказательств случившегося выздоровления было мало, чтобы говорить о спонтанной ремиссии, или же меня смущал изначальный диагноз. Отдельные случаи выглядели многообещающими, но временные рамки были слишком короткими – это могли быть и временные ремиссии, краткие передышки, которые в конечном итоге все равно приведут к летальному исходу.
Некоторые люди так свято верили в грядущее исцеление, что едва замечали прогрессирующую болезнь. От таких историй мое сердце сжималось. Я понимал их надежды на лучшее – они так сильно желали выздороветь, что убедили себя в том, что чудо уже случилось. Когда люди звонили и писали мне, я внимал их историям, но ничего не предпринимал. Мои административные, медицинские и педагогические обязанности тяжким грузом лежали на сердце, не давая отвлечься ни на минуту. У меня не было времени пускаться в этакую погоню за подлинностью фактов, разыскивая свидетельства трудно поддающегося объяснения феномена, который почти наверняка исчезнет, как мираж, едва появившись на горизонте.
– У тебя есть образование и правильный угол зрения, – настаивала Никки, ссылаясь на сочетание моей медицинской подготовки и ученой степени в области теологии.
Она будто чувствовала, что именно у меня есть уникальный шанс исследовать феномен спонтанного исцеления с открытым разумом. Рассказываемые мне истории становились все более убедительными – опухоли таяли, как кубики льда на солнце, парализованные вдруг начинали ходить, а неизлечимо больные люди радовались жизни спустя годы после постановки диагноза, хотя никто из врачей не давал им ни единого шанса на поправку. Однако у меня по-прежнему не было ни одного доказательства, и я переживал, что, сорвавшись исследовать это явление, поставлю на кон всю свою карьеру и репутацию. Вероятность, что я не найду никаких фактических доказательств, подтверждающих хотя бы одну из этих историй, была велика.
Но имел ли я право продолжать поворачиваться спиной к тому, что могло оказаться новой областью для полноценных исследований? А случаями некоторых из обратившихся ко мне людей было и вовсе сложно пренебречь – они имели доказательства не только верно поставленного диагноза, но и наступления ремиссии. Просматривая медицинские карты, я изо всех сил пытался найти этому здравое объяснение. А вдруг и правда в мире происходит что-то, что современная медицина не в силах заметить?
Как только я понял, насколько неполными были данные о частоте случаев спонтанного исцеления, я ускорил свои исследования. Ночь за ночью, едва закончив вечерний обход, я садился за компьютер и начинал выискивать подходящие прецеденты, по крупицам собирая данные из медицинских баз, а затем шел по следу этих статей, выясняя, кем и когда они были опубликованы. Количество информации повергло меня в шок.
Случаи спонтанной ремиссии неизлечимых болезней были повсюду, однако их было сложно идентифицировать как таковые. В ходе описания истории заболевания, ее развития и вариантов лечения данные ситуации, как правило, не упоминались, поскольку считались исключениями, а когда все данные собирались воедино и обобщались, подобные случаи, больше похожие на погрешность или случайность, и вовсе исчезали в массе усредненных значений – медицина их очень любит. Однако, сделав акцент на поиске случаев спонтанной ремиссии, я стал находить их повсюду, как будто все это время они были у нас под носом, но никто не обращал на них внимания.
Давным-давно, когда я решил навсегда покончить с уединенной сельской жизнью и получить высшее образование, я поклялся, что буду всегда следовать за истиной.
Иногда наука уводит тебя в неожиданные области, особенно если исследуемое тобой не считается с общепринятой точкой зрения. И все же пришло время задавать вопросы, которые медицина доселе перед собой не ставила.
Почему же происходят случаи спонтанной ремиссии? Даже если расследование привело бы к опровержению всех услышанных мною историй, я был обязан озвучить этот вопрос. Из головы никак не выходили слова моего наставника в Принстоне: «Качество вопроса определяет качество ответа». Как мы можем прийти к каким бы то ни было ответам, если даже не задали нужных вопросов?
Поездка на такси до аэропорта, откуда я собирался отправиться в свое первое путешествие в один из «духовных» центров исцеления, заняла около полутора часов. Когда мы выехали за пределы города Бразилиа, взору открылись бескрайние зеленые холмы. Я старался отвлечься на красоту вокруг, но голова все равно была занята сомнениями. Что, если все это – ошибка? Я должен был избавиться от предубеждений и следовать за истиной, не думая о том, куда она меня приведет.
Центры были спрятаны в маленьких городках в сельской местности Бразилии. Эти места мне, какой глубокой духовностью обладает бразильский народ. Его культура значительно отличалась от той, в какой я вырос. Система верований местных обитателей допускала, что целитель действительно может общаться с духами или энергиями другой природы из невидимого нам мира, который в конечном итоге оказывался гораздо более реальным и важным, ведь мир физический, по их мнению – лишь слабая тень того глубокого, истинного мира. В их вероучениях такие невыразимые понятия, как любовь и душа, считаются чрезвычайно могущественными силами в контексте исцеления. По их мнению, болезнь начинается в душе, и когда внутренний мир обретает баланс, физическое тело подстраивается под изменившуюся реальность.
Люди приезжали к целителям, даже если для этого приходилось продавать все свое имущество. Центр, в который направлялся я, назывался «Дом Инасио де Лойолы» и располагался в Абадиании. Это место отличалось от себе подобных тем, что привлекало людей не только со всей страны – со всего света. Истории именно его «пациентов» повествовали о чудесных исцелениях, и как минимум несколько из них встретились мне во время поиска данных о спонтанных ремиссиях. К тому же это было то самое место, которое Никки убедила меня исследовать.
Едва прибыв, я внимательно осмотрел центральную виллу, окруженную зелеными холмами. Всюду были места для медитации, а открытые сады полнились извилистыми дорожками и скамейками, стоящими в тени раскидистых розовых деревьев. Разумеется, один лишь приезд в столь отдаленный уголок, где все так сильно отличается от привычной будничной жизни, мог провести полную перезагрузку разума и тела, а значит, и поспособствовать нахождению сил для борьбы с определенными болезнями или состояниями (как психическими, так и физическими). Даже я сразу почувствовал, как успокаиваюсь, а тревоги, которые я вез с собой из Бостона, испаряются под теплыми лучами солнца и уносятся прочь с легким бризом Абадиании. Разумеется, отпуск в мои планы не входил – так я не смог бы разобраться, что же помогает местным целителям прогонять смертельные болезни.
Когда я впервые встретился с Хуаном Тейшейру де Фариа, также известным как Иоанн Божий – целителем, которому так много посетителей приписывали свои выздоровления, – он сидел в большом кресле на краю целого моря медитирующих. У него были темные редеющие волосы, очки и полностью белое одеяние. Люди перед ним выстроились в длинную очередь: в коротком разговоре они сообщали ему свой диагноз, а он озвучивал им рецепт исцеления и велел возвращаться к медитации, после чего все начиналось сначала. Я пожал ему руку, понимая, что, хоть некоторые люди и считают его творцом чудес, другие называют его мошенником (впрочем, позже я услышал и более грубые обвинения).
У меня тоже была причина скептически относиться к Фариа. До меня дошли слухи, что он проводил так называемую «духовную хирургию», и что, хотя сами сеансы были совершенно бесплатными, как и ежедневный обед, который подавали на вилле, главным источником дохода этого центра были продажи запатентованной смеси трав. Каждый раз, когда люди приписывают «чудесные» исцеления действиям конкретного человека или определенному месту, у меня в голове поднимается красный флаг. Сотни лет назад люди заявляли о целительных свойствах святой воды из Лурдского грота, находящегося во Франции, но прибывшая на место комиссия так и не смогла связать с ней описанные улучшения. Впрочем, будь я членом той комиссии, я бы уделил больше внимания не источнику воды, а людям, которые излечились от недугов. Поэтому по прибытии в Абадианию меня в первую очередь заинтересовало сообщество людей, ведь именно они представляли собой ту уникальную выборку, в которой концентрация случаев спонтанной ремиссии превышала все ожидания.
Я решил, что буду исследовать лишь те случаи выздоровления, которые имеют неопровержимые медицинские доказательства, свидетельствующие что произошло нечто необъяснимое.
Первым человеком, с которым мне довелось побеседовать, был Хуан – энергичный пожилой мужчина лет 80, который каждый год приезжал в центр со своей семьей. Он был фермером, выращивающим сою, из другой части сельской Бразилии, и его мозолистые, потемневшие от солнца руки свидетельствовали о многолетней работе на открытом воздухе. Десятилетиями ранее с помощью биопсии у него была диагностирована мультиформная глиобластома – смертельно опасный и быстро распространяющийся тип рака головного мозга. Это не тот тип рака, при котором люди выживают, так как, согласно статистике, в течение пяти лет после постановки диагноза в живых остаются лишь от 2 % до 5 % пациентов. От мультиформной глиобластомы нет лекарства, лечение является паллиативным, нацеленным на обеспечение комфорта пациента и, по возможности, продление его жизни. Тем не менее Хуан сидел передо мной, пышущий невероятным для своего возраста здоровьем и излучающий тихое, медитативное спокойствие. Я спросил его, чем он объясняет свое чудесное выздоровление.
В ответ Хуан лишь развел руками. Кто знает? Он рассказал, что после постановки диагноза он стал приезжать в Францисканский восстановительный центр (The Casa) и с тех пор ездит сюда каждый год, чтобы посидеть в энергетической комнате и помедитировать. Он сравнил это с ежегодной настройкой, своего рода заменой масла.
– Вы меняли что-либо в своей жизни после того, как вам поставили диагноз? – спросил я.
Он задумался, а затем отрицательно покачал головой. Хуан не знал, что сказать.
Однако его жена, все это время сидевшая рядом и слушавшая наш разговор, вдруг расплакалась. Мы оба повернулись к ней.
– Все изменилось, – сказала она. Женщина призналась, что до того, как Хуану поставили страшный диагноз, он редко проводил время с детьми и с ней. Он был на работе, в запое или еще где-либо – в любом месте, кроме дома. Их отношения были напряженными и полными ссор. Ей казалось, что он подобен лодке, которую уносит все дальше и дальше в море. Однако когда Хуану поставили диагноз и смерть внезапно оказалась за его спиной, его жизненные приоритеты полностью изменились. Однажды утром он будто проснулся другим человеком.
– Он вернулся домой, к нам, – улыбнулась она, – теперь наша связь стала гораздо прочнее.
Снова и снова, от встречи к встрече, от опрошенных людей я слышал одно и то же – все изменилось. Люди, отправившиеся в Абадианию, не просто приезжали за чудом. Они вносили фундаментальные изменения в свои жизни и отношение к миру, а некоторые и вовсе менялись до неузнаваемости.
Они уходили с работы и разводились, воскрешали забытые мечты, бросаясь за ними в погоню, меняли систему приоритетов. Они прибывали в Францисканский восстановительный центр (the Casa) в надежде найти руководство, с помощью которого смогли бы углубиться в вере, допускающей чудесное исцеление. Порой так и происходило. Я изучал снимки МРТ, на которых были запечатлены смертоносные, неоперабельные опухоли, сравнивая их со снимками, на которых те уменьшались или и вовсе исчезали. Я пытался осмыслить то, чему стал свидетелем, но понимал, что все куда сложнее, чем кажется на первый взгляд.
Перед поездкой я просмотрел всевозможные материалы об этом центре. Несколько источников, подтвержденных The Casa, заявляли, что рейтинг выздоровления составлял от 90 % до 95 %. 95! Если это было правдой, цифры ошеломляли. Источники ссылались на исследования, проведенные в Бразилии, которые, предположительно, подтверждали эту статистику. Я смог найти лишь несколько исследований по этой теме, однако языковой барьер – работы не были переведены с португальского на английский – заметно усложнял выяснение деталей.
Из той информации, которую мне удалось собрать за неделю усердного расследования – опроса пациентов, просмотра записей и медицинских баз данных – мне стало ясно, что уровень исцеления не был даже близок к 95 %. Многим людям действительно становилось лучше после посещения The Casa, и на первый взгляд это могло показаться настоящей ремиссией, однако после избавления от ярлыка «чудо», приклеившегося к этим историям, на поверхность начали выходить настоящие факты.
Как я и полагал, у некоторых пациентов действительно наблюдался резкий регресс симптомов, однако чаще всего следом случался рецидив. Некоторые люди выздоравливали, применяя в том числе общепринятые методы лечения, и, хотя они и настаивали на том, что центр в Абадиании был истинным катализатором их выздоровления, в этом вопросе нельзя не учитывать влияние препаратов.
Другим действительно становилось лучше, и качество их жизни заметно повышалось. Было приятно слышать, насколько лучше стала их жизнь с тех пор, как болезнь ослабила хватку, и все же я не мог рассматривать эти случаи как исключительно спонтанные исцеления.
В последней, самой душераздирающей категории пациентов были те, кто горячо верил, что они уже исцелились, в то время как медицинские показатели указывали на обратное. Они двигались вперед при помощи веры, как самолет, способный некоторое время лететь без двигателя, но проблема сохранялась – недуг не уходил, несмотря на желание пациента избавиться от него и навсегда забыть о мучениях, – и достаточно скоро самолет начинал терпеть крушение.
Было трудно сообщать людям, что я не мог воспользоваться их рассказами, ведь это были истории человеческих жизней, полные сложностей и противоречий, и они исходили от реальных людей, сидящих передо мной и желающих верить, что им становится лучше. Слушать, как кто-то описывает, каково это – ощущать, как изнуряющая болезнь вымывается из тела, – не шло ни в какое сравнение с чтением данных опухолевой нагрузки пациента или снимка МРТ с обезличенным изображением чьего-то туловища.
Поначалу было трудно определить, что реально, а что – мираж. Иногда я следовал за многообещающими зацепками, которые ни к чему не приводили, а в других случаях возвращался к историям, которые поначалу посчитал слишком надуманными, но позже убедился в их достоверности благодаря найденной медицинской документации.
По мере того как я делал заметки и сверял данные из рассказов и медицинских карт, все чаще всплывали определенные случаи. Это были неопровержимые, задокументированные диагнозы, за которыми спустя недели, месяцы, а иногда и годы, следовали документально подтвержденные свидетельства наступления ремиссии, обычно регистрируемые сбитыми с толку врачами и медсестрами. Из мрака стали появляться реальные случаи спонтанного исцеления – яркие, как бриллианты.
Мэтью, у которого при проведении биопсии был диагностирован агрессивный тип опухоли головного мозга, поехал в Бразилию на несколько недель, но в итоге задержался на несколько месяцев и влюбился. Его опухоль исчезла, оставив на месте себя лишь небольшой шрам – это было невозможным результатом. Джен, у которой была терминальная стадия волчанки и приближающаяся полиорганная недостаточность, а также вероятность не пережить поездку к целителю даже в сопровождении врача, теперь сидела передо мной, здоровая и сияющая. Линн, утверждающая, что исцелилась от рака молочной железы. Сэм, описывающий, как избавился от опухоли позвоночника.
Они продолжали всплывать один за другим – невероятные и даже невозможные случаи выздоровления. Конечно, это были не те 95 %, о которых говорилось ранее, но и их было значительно больше, чем современная медицина могла объяснить. Этого было более чем достаточно, чтобы убедить меня, что здесь действительно что-то происходит. Люди, приехав в Бразилию, добивались беспрецедентного выздоровления, и ни мое медицинское образование, ни мои богословские изыскания не позволили бы мне списать это на таинственное «чудо». Мы все время находимся в процессе преодоления необъяснимого, превращения чудесного в рациональное и понятное. Как врачи, мы постоянно назначаем лекарства и пользуемся ими, даже если не знаем наверняка, как и почему они действуют. Многие технологии, которые мы сегодня считаем само собой разумеющимися, – сотовые телефоны, радио, телевидение и так далее – в прошлом тоже считались бы чудесами. Представьте, каково было бы человеку, живущему в 1600-х годах, посмотреть на небо и увидеть, как над головой с ревом пролетает огромный реактивный самолет – кусок металла весом в 500 тонн, летящий по воздуху. Это невозможно. Тем не менее в наши дни мы знаем принцип Бернулли и можем создавать самолеты, которые летают безопасно и регулярно. Вероятно, справедливо будет сказать, что, учитывая ход истории, сегодняшние чудеса завтра станут новой «нормой».
Неделя в Бразилии закончилась так же быстро, как и началась. Я перекинул сумку с документами и записями за плечо и, направляясь к такси, в последний раз оглянулся на здание центра The Casa. Курица лениво перебегала передо мной дорогу в поисках кукурузы. Осел с трудом тащил повозку с худощавым возницей. Я покидал мир, которого не понимал, и возвращался в мир, который, как мне теперь казалось, понимал еще хуже. Я уезжал, не найдя ответов, но в то же время обзаведясь множеством новых вопросов. Это была совершенно другая культура, с другими представлениями о природе здоровья и исцеления, а также о взаимоотношениях между разумом и телом. Я стоял на пороге какой-то тайны. С одной стороны, она притягивала меня, с другой – я боялся того, что мог обнаружить.
В самолете по пути домой я снова пролистывал свои записи, пытаясь структурировать все, что я увидел и услышал. То, что происходило там, было реальным, и я был в этом более чем уверен, но до понимания полной картины мне все еще не хватало многих важных кусочков пазла.
Ничто из того, что я раскопал в Бразилии, не убедило меня, что дело было только в целителе. На самом деле совсем наоборот. Ходили слухи, что Иоанн Божий приглашал женщин на частные сеансы, которые часто приводили к сексуальным контактам, а иногда – к изнасилованиям. И хотя на тот момент я не мог подтвердить эти данные, они были достаточно тревожными, и я принял решение не рекомендовать Францисканский восстановительный центр для посещения, к тому же мои пациенты часто бывали особенно уязвимы. Когда на меня вышли телевизионные журналисты с вопросами о центре, я отказал им в беседе, поскольку не хотел поощрять поездки туда. Я не хотел допускать даже малейшего шанса, что люди в конечном итоге могут пострадать после посещения The Casa.
Также я решил все же не отворачиваться от интригующих случаев, которые были свидетельством реальности спонтанных исцелений. Вместо этого я собирался более четко сосредоточиться на сдвигах и изменениях, внесенных самими людьми, в надежде обнаружить то, что привело их к выздоровлению. Я не верил, что неожиданные исцеления имеют отношение к целителю или врачу, за исключением той роли, которую лекари потенциально могут сыграть в активизации чего-то, что уже существует внутри каждого из нас. Но те обвинения, которые звучали в адрес Иоанна Божьего, лишь укрепили мою мысль о том, что люди, которые занимаются целительными практиками, могут быть опасны, поэтому как можно скорее нужно было раскрыть истинные факторы, связанные с исцелением, чтобы люди могли самостоятельно распознать их в себе и воспользоваться ими без сторонней помощи.
Я не хочу умалять влияние, которое великий целитель или грамотный врач может оказать на человека – связь между целителем и пациентом может быть глубокой и даже стать неотъемлемой частью процесса выздоровления. Однако, размышляя о том, что я узнал в процессе отбора реальных случаев спонтанной ремиссии, я понял, что все происходящее не было вызвано чем-то внешним. Это были не таблетки, лекарства, операции или чудесные руки целителя, какой бы заманчивой ни была в эти простые и, казалось бы, очевидные решения. Что-то происходило внутри этих людей, и именно это сделало их выздоровление возможным.
Несколько месяцев спустя, готовясь к презентации и копаясь в старых записях и учебниках, я нашел историю, которую смутно помнил со времен медицинской школы. Я натыкался на нее несколько раз, но то были лишь краткие упоминания – параграф в учебнике по патологии или комментарий в лекции профессора. Эта история всегда была сноской к основному повествованию, и на ней никто не останавливался подробно, но на этот раз, держа в голове вопросы о спонтанном исцелении, я решил уделить ей чуть больше внимания.
История началась осенью 1890 года, когда к Уильяму Коули, молодому хирургу из Нью-Йоркской мемориальной больницы, пришла новая пациентка. Девушку звали Бесси Дэшил, она поступила в отделение с незаживающей раной на руке, которая беспокоила ее уже несколько недель. В смотровой Бесси рассказала Коули, что во время летних каникул она отправилась в путешествие, и в поезде ее руку зажало между двумя трясущимися сиденьями. Возникшие в результате травмы отек и боль поначалу не сильно беспокоили, но симптомы сохранялись, и со временем Бесси становилось хуже. Коули провел биопсию места повреждения, будучи полностью уверенным, что дело в инфекции, однако в итоге обнаружил очень редкую и агрессивную форму костного рака – саркому.
В то время единственным выходом для Бесси была ампутация. Ей ввели небольшую дозу сладко пахнущего хлороформа, и Коули удалил ей руку чуть ниже локтя.
К сожалению, было уже слишком поздно – рак распространился выше. Состояние Бесси не улучшалось, и несколько недель спустя Коули обнаружил в ее правой груди мягкий узелок размером с миндаль. Уже на следующий день он увеличился вдвое, а в левой груди появилось еще два узелка. Саркомы быстро распространялись по телу, набухая под кожей сначала до размера мячей для гольфа, а затем становясь похожими на грейпфрут. В брюшной полости Коули даже обнаружил опухоль «размером с голову ребенка». Всего через несколько месяцев после постановки диагноза, в январе 1891 года, Бесси Дэшил умерла в возрасте 18 лет.
Эта история, хоть в ней и рассказывается о редкой форме рака, не является чем-то примечательным для конца XIX века и вряд ли стоила упоминания в учебниках истории медицины. Однако Коули был так опустошен потерей молодой пациентки, к тому же в результате столь мучительной болезни, что никак не мог ее забыть. Вместо того чтобы переключиться на других больных, он принялся изучать упоминания саркомы, чтобы в дальнейшем не повторить своей ошибки. Он просматривал имеющиеся больничные записи до тех пор, пока не наткнулся на случай, идентичный случаю Бесси с одним лишь отличием: тот пациент выжил.
Чем же отличались эти истории? У выжившего пациента, немца по имени Штейн, в первые дни после проведенной операции развилась опасно высокая температура. Инфекция – вероятно, рожистое воспаление кожи – чуть не убила его. Тем не менее его иммунная система смогла отбиться от рожистых бактерий, и температура начала спадать, а затем, как ни странно, начали уменьшаться и опухоли. К тому времени, как он выздоровел от рожистого воспаления, его саркома исчезла без следа. Врачи выписали его, сбитые с толку – кроме как чудом этот случай они назвать не могли.
Сопоставив данные с другими случаями, Коули обнаружил еще больше свидетельств неожиданного выздоровления пациентов с раком после лихорадки, возникшей из-за инфекции вследствие перенесенной операции по удалению опухоли. Он заметил, что и другие пионеры медицины, такие как Луи Пастер, сообщали о подобных результатах при рожистых воспалениях, и начал подозревать, что послеоперационные инфекции в некоторых случаях действительно помогали пациентам излечиться от рака.
Коули предположил, что инфекции вызывают мощный иммунный ответ, который не только избавляет организм от вторгшихся в него бактерий, но и стимулирует иммунную систему атаковать раковые клетки.
Коули немедленно проверил свою теорию на пациенте, которому не помог ни один из известных методов лечения онкологии, непосредственно введя ему живые бактерии стрептококка. Мужчине с опухолью размером с куриное яйцо, мешающей ему говорить и глотать, прогнозировали лишь несколько недель жизни. После инъекции бактерий у него поднялась температура, и ему стало невыразимо плохо, но после победы над инфекцией и он, и Коули обнаружили, что опухоль исчезла. Мужчина выжил и вернулся домой, полностью вылечившись от рака.
Последствия были поразительными – каким-то образом естественные процессы борьбы организма с инфекцией разрушали также и раковые опухоли, разжижая и вымывая их, как будто тех никогда и не было.
Перечитывая историю доктора Коули и Бесси Дэшил, я был поражен дальновидным характером его открытий. Коули, которого теперь называют «отцом иммунотерапии», раскрыл кое-что важное о силе иммунной системы человека – потенциальную возможность «включить» ее для борьбы с неизлечимой болезнью. Далее он разработал смесь мертвых бактерий, которую начал использовать для лечения рака, – она была более безопасной в использовании, поскольку с меньшей вероятностью доводила пациентов до предсмертного состояния. И все же людям было трудно принять идею введения в организм «плохих» бактерий.
Коули был новатором, опередившим свое время. В то время как он стремился спровоцировать сильный иммунный ответ, который побудил бы организм делать то, что должно – вымывать мутировавшие раковые клетки – дух времени двигался в направлении подавления иммунного ответа. В то время медицина находилась на ранней стадии раскрытия истинной силы лекарств, и фокус общества сместился в сторону новых иммунодепрессантов и жаропонижающих средств – лекарств, предназначенных для подавления иммунной системы, лихорадки и, следовательно, уничтожения раковых клеток. Лучевая терапия также в конечном итоге стала частью нового набора инструментов. Побочным эффектом этих методов лечения был тот факт, что они также убивали и здоровые клетки. Но они спасали жизни, и потому мы приняли практику подавления иммунной системы для лечения болезней, вместо того чтобы стимулировать ее. Работа Коули была выброшена на свалку истории – его идеи были верны, но он пытался донести их до мира в неподходящее время.
Методы лечения, подавляющие иммунитет, много лет помогали людям возвращаться к полной жизни, и я не мог не задаться вопросом: «Где бы мы были сегодня, если бы придерживались уроков, извлеченных из наработок Коули?». Наша иммунная система может стать тем самым секретным оружием в борьбе с неизлечимыми заболеваниями, о котором все мечтают.
Совершая обходы и готовясь к выступлениям, я продолжал смотреть на вещи сквозь призму спонтанного исцеления – откуда оно взялось и как его можно воспроизвести. Старые, забытые уроки из медицинской школы, такие как исследования Коули, всплывали на поверхность моего сознания, как яблоки из воды; комментарии пациентов, которые выздоравливали, демонстрируя превосходные результаты лечения, переплетались с тем, что я слышал от выживших в Бразилии.
Я ожидал, что в поездке полностью опровергну утверждения о происходящих там чудесных исцелениях, вычеркну это из своего списка и, наконец, продолжу жить дальше. Однако вместо этого я нашел новую страсть. Я знал, что происходит нечто удивительное, и не мог избавиться от ощущения, что оно коренится, по крайней мере в какой-то степени, в недавних научных открытиях об иммунной системе и различных факторах, которые на нее влияют.
Мы все знаем, что иммунитет – самый мощный актив в борьбе с простудой и другими вирусами.
– Что-то я совсем расклеился, – говорим мы своим друзьям и коллегам, сморкаясь или чихая.
Мы понимаем и принимаем, что при простуде брешь в иммунной системе впускает вирус, который мог бы и отскочить от нашей брони, но ее ослабил плохой сон или стресс, испытываемый на работе или дома. Когда речь заходит о раке, болезнях сердца, диабете или других хронических и неизлечимых заболеваниях, которыми страдают многие из нас, мы, однако, не склонны думать, что наши тела и иммунная система могут работать на нас или против нас. Мы тут же обращаемся за помощью, часто прибегая к разного рода вмешательствам, направленным на лечение тяжелых симптомов, вместо того чтобы обратиться внутрь и искать первопричину. Возможно, она кроется в том, что иммунная система вышла из строя из-за хронического воспаления – не только перестала быть такой эффективной, какой должна быть, но и принялась создавать свои собственные проблемы и болезни. Хотя у нас и есть блестящая в некоторых отношениях медицинская система, она часто лечит пациентов, предоставляя лекарства, которые в лучшем случае помогают справиться с болезнью. К несчастью, мы не изучаем здоровье и тех, кто нашел иные способы исцеления.
Эксперимент Коули показал, что лихорадка может перезагрузить иммунную систему человека так, чтобы та могла «распознать» и атаковать раковые клетки, которым ранее позволяла процветать, – это работает почти как перезапуск компьютера для перезагрузки жесткого диска. За время учебы в медицинской школе и многолетней практики в психиатрии я убедился, что все, что мы вводим в наш организм – от продуктов питания и токсинов до мыслей и чувств – может изменить иммунную функцию на базовом уровне. Пища влияет на то, как работает иммунная система, так как в клетки организма через нее поступают – или не поступают – необходимые микроэлементы. Наше непосредственное окружение тоже на это влияет: недавнее исследование, проведенное в Стэнфордском университете, показало, что окружающий мир, от утробы матери до дома детства и места, где вы живете и работаете сегодня, формирует и определяет вашу иммунную функцию даже больше, чем гены. Фактически 90 % хронических заболеваний вызваны не геномом, а факторами из окружающей среды, способными провоцировать развитие болезней. То, как мы справляемся со стрессом, также имеет значение. Мы давно знаем, что хронический стресс подавляет иммунную функцию, и новаторские работы в области психонейроиммунологии, а теперь и позитивного здоровья, которые раскрывают сложную связь между мозгом и иммунной системой, доказывают, что положительные эмоции и счастье буквально делают нас здоровее, повышая защитную функцию организма.
В Бразилии или любой другой стране люди время от времени избавлялись от неизлечимых болезней без медицинского вмешательства или вкупе с ним, но с учетом того, что результаты лечения значительно превосходили прогнозируемые. Какой-то существенный, невидимый сдвиг наблюдался среди самых разных групп людей и их заболеваний, что позволяло иммунной системе набираться сил и противостоять недугам. Но как именно это происходило? Был ли этот феномен тем, на чем мне стоило сосредоточиться? Был ли Иоанн Божий «чудесным целителем», а заявления, сделанные его Домом, – законными, не было важно, ведь если явление спонтанной ремиссии и правда существовало, пусть даже в очень редких случаях, наука должна была его исследовать. Для этого мне предстояло избавиться от всех отвлекающих факторов: ложных историй, пренебрежительного отношения медицинского сообщества и моего страха оказаться предметом насмешек.
Я начал исследование спонтанных ремиссий отчасти для того, чтобы начать задавать более точные вопросы, и потому первый из них звучал следующим образом: «Почему, когда кто-то приходит в больницу с хроническим или неизлечимым заболеванием, иммунная функция – не первое, на что врач обращает внимание?»
Глава 2
Прирожденные убийцы
В науке важно не столько получать новые факты, сколько открывать новые способы мышления о них.
Сэр Уильям Генри Брэгг
Медицина сегодня похожа на длинную вереницу машин скорой помощи, припаркованных у подножия высокого утеса. Там, наверху, люди сходят с края скалы и стремительно падают вниз. Машины скорой помощи забирают покалеченные тела и увозят их в больницу, где новейшие технологии и современные лекарства приводят пациентов в порядок настолько, насколько это возможно. И все они очень стараются, выполняя свою работу! Однако единственный способ на самом деле помогать людям – это иметь ограждения у обрыва, которые представляют собой методы поддержки людей в развитии важных привычек и правил здоровой жизни, начиная с иммунной системы и заканчивая тем, чтобы они с самого начала не падали в пропасть. [1]