Сокровище Лазаревых

Пролог

Подъезжая к Фрянову, Лазарь Назарович удивлялся красоте и могучей силе окружающих лесов – величавых, непроходимых. Старинными хозяевами смотрели леса. Неохотно уступали человеку даже малую частичку своих владений. Почему-то казалось, что хмурятся старые ели, а сосны, уходя кронами в небо, и знать не хотят, что происходит на грешной земле…

Елеазар Назариан Агазарян, которого в России быстренько переименовали в Лазаря Назаровича Лазарева, был человеком суровым, много в жизни повидавшим. Но сейчас его охватило волнующе-странное чувство. Подмосковная земля являла ему богатства, насажденные Божьей рукой. Великолепные, без изъяна, деревья. Звери и птицы – в царстве лесном. В водах речных – изобилие рыбы. Дикий мед, ягоды, грибы… Все бери, и не убудет… И чувствовал Лазарь Назарович, что не просто хозяином едет он во Фряново. Что именно здесь судьба начнет писать главные страницы истории его рода…

Село Фряново, между Москвой и Владимиром, раскинулось на горке у речки Ширенки. Когда-то давным-давно не испугались первопроходцы вековых чащоб, отвоевали землю у леса. Селились здесь, кормились. Умирали старые поколения, рождались новые. Ловили рыбу, охотились на пушных зверей, возделывали поля. А главное – занимались шелкоткачеством на ручных станках.

С этого все и началось…

Именно шелкоткацкая фабрика привела во Фряново персидского армянина Агазаряна, ныне Лазарева, купца Джульфийской компании. Человек влиятельный, предприимчивый, знающий себе цену, он был зачислен на русскую дипломатическую службу. А потом и вовсе переехал с семьей в Россию. Персию раздирали смуты и кровопролития, дела вести стало трудно. Не только простых людей разоряли разбойничьи налоги, но и торговую знать. Да и давно уже Агазарян подумывал о России. Дружба у русских с армянами была давняя.

Сначала Астрахань, потом Москва. При покупке дома в Столповом переулке зашел разговор о приобретении шелковой фабрики во Фрянове.

– Все продавать приходится, – жаловался ее владелец земляку, с которым имел много общих дел. – Государыня Елизавета Петровна ревностно печется о чистоте православия. Да, пожалуй, что и чрезмерно. Вера моя мне всюду путь заградила. И дабы не раздражать никого из высоких, пора настала сворачивать дела.

Лазарь сочувствовал товарищу, но так уж выходило, что трудности одного обернулись удачей для другого. Шелк – основа рога изобилия. Торговля шелком армянскими купцами налажена в совершенстве. Из Персии он поступает в Россию на Фряновскую фабрику. Лазарь Назарович возьмет ее теперь в свои руки. И сделает так, что слава о ней пройдет не только по России, но и достигнет Европы…

Лазарь стоял на фряновской горке и смотрел на новые впадения. Леса, сплошь леса на горизонте, сизые в сумерках… как непохоже на родной восток! Но здесь, наверное, окончится его жизнь, начавшаяся в персидской Нор-Джуге… Отошли все непривычные чувства. Уверенное ощущение себя хозяином на собственной земле вытеснило их.

Часть 1-я. Ованес. Глава 1. Начало

Фабричные крестьяне недоверчиво приняли нового владельца. При старом было несладко, как бы при новом не стало хуже. Да и когда была она легкой, работа на фабрике? Труд тяжкий, изнуряющий. Работать на земле времени уже не оставалось. И вот теперь их продали другому господину – что несет эта перемена?

Лазарь Назарович внимательно рассматривал крепостных. Бледные, утомленные лица. А в глазах – недоверие, смешанное с любопытством и почтением – все ж таки барин… Рядом с Лазаревым стояли сыновья – Ованес, по-русски Иван, и Оваким, или Иоаким, Еким. Жена Анна с младшими детьми осталась в Москве. А старшие пусть во все вникают: кому-то из них быть в будущем владельцем этой фабрики.

Постоял Лазарь Назарович, подумал и начал речь:

– Вы все должны знать, что я не потерплю нерадивости и непослушания. Говорят, что вы склонны к ропоту. При мне сего не будет. Запомните, фабрика здешняя должна стать лучшей во всей России! Лучшей! Ткани, на сей фабрике произведенные, призваны украшать чертоги царские. Так и будет.

Долго говорил еще новый хозяин о том, каким ему видится будущее шелкоткацкого предприятия. И стоявший рядом двадцатитрехлетний Ованес понимал: сейчас отец говорит уже для них, сыновей.

Ованес легко свыкся с новым звучанием своего имени – Иван Лазаревич. Он был любимцем отца, его надеждой и гордостью. Талантливый, смышленый, все на лету схватывал и характер имел радушный, гибкий и веселый. Не то чтобы Лазарь другими детьми дорожил меньше, но к первенцу суровый отец питал особое уважение, которое оказывают только наследникам.

Он еще в Астрахани внушал юному Ованесу: «Мы приехали на эту землю навсегда, сын. Здесь родятся и вырастут твои дети. Полюби Россию и служи верой и правдой государям ее. Но и никогда не забывай, что ты армянин!»

Ованес отвечал искренним почтением и любовью. И все же ему хотелось добиться большего, чем отец. Здесь, в России…

Крестьяне медленно расходились, думая свои думы… А вскоре полился над лесами, над деревней и фабрикой чистый колокольный звон. Звонили к вечернему богослужению.

Лазаревы отправились на службу в храм Воскресения Христова. По вековым традициям, в Москве они посещали армянскую домовую церковь, но особой разницы между двумя вероисповеданиями не чувствовали, свободно ходили и в русские храмы.

Ованесу понравилось внутри – чем-то уютным, душевным повеяло от темного дерева. Почудился даже запах свежеспиленных сосен, хотя церкви было уже почти семьдесят лет.

– Церковь крепкая, а маловата, – шепнул он брату Овакиму. – Фабрику расширим, и нужно будет непременно каменный храм возвести для рабочих.

Младший брат рассеянно кивнул.

Возглас священника напомнил Ованесу о том, для чего он пришел сюда. Молодой человек торопливо перекрестился и поклонился, прося у Господа прощения.

Вышел из церкви с легкой душой, счастливый. Вдохнул полной грудью смолистый воздух. Вслушался обостренным слухом в чарующую сумеречную тишину. Молодая, по-восточному пылкая кровь его закипела, словно выпил он чашу крепкого вина. Захотелось вдруг чего-то озорного, горячего…

Медленно прошел мимо Оваким. Он не такой, как старший брат. Несмотря на возраст – степеннее, тише, рассудительнее. Наследственное честолюбие и ему не чуждо, но и не так оно велико, как у Ованеса. Сейчас Оваким целиком погрузился в себя. Похоже, богослужение сильно подействовала на его душу.

Ованес, глядя младшему вслед, снова помолился. Хотя и радостно ему, а все-таки чуточку и страшно. Новая жизнь начинается!

***

Во Фрянове закипела работа. Расширялась фабрика, отстраивались корпуса. Появлялись новые люди – прикупные и вольнонаемные рабочие. Росло село. Лазарь Назарович закупал оборудование, выписывал иностранных мастеров. Зорко наблюдал за крепостными. Его боялись и чуждались. Он был неприветлив, кроме того – чужак. Говорил с сыновьями на непонятном языке, курил кальян, и от него пахло восточными благовониями.

Управляющий постоянно внушал барину:

– Народ строптивый, Лазарь Назарович, с ним строгость нужна и еще раз строгость.

– Поступай как знаешь, – отвечал Лазарев.

Его интересовало другое. Он понял, что здешний народ не только своенравен, но и талантлив. И если у кого-то из крепостных обнаруживался какой-либо дар, его барским повелением определяли в ученики к иностранным мастерам.

Лазарь Назарович теперь частенько перемещался между Москвой и Фряновом. Ездил и в Петербург. В обеих столицах находилось у него немало дел. Царица Елизавета Петровна хвалила и охотно приобретала фряновские ткани, находила их качество превосходным. Уж чего-чего, а богатые ткани эта государыня любила и прекрасно в них разбиралась.

Своими обширными планами старик Лазарев делился со старшим сыном. Ованес высказывал собственное мнение:

– Думаю, что не с Москвой надо связать жизнь тем, кто хочет настоящего служения. Петербург – вот где сейчас средоточие всего. Хочу перебраться туда на постоянное жительство, отец. А во Фрянове надо дом построить, красивый и добротный, чтобы летние месяцы в нем проводить. Да с парком, с прудом…

Лазарь Назарович соглашался. В России ему было лучше, чем в Персии, большое будущее открывалось здесь и сыновьям. Но… он не переставал скучать по родной Нор-Джуге.

Глава 2. При Императорском дворе

Очередной приезд в Петербург Ованес подгадал прямо к перемене царствования. С царицей Елизаветой, часто хворавшей, сделалось плохо, да так, что она и не оправилась.

На племянника ее, Петра Федоровича, мало кто возлагал надежды. Молодой государь, воспитанный в чуждом России духе, был крайне непопулярен. Недовольство им росло как на дрожжах, особенно в гвардейской среде. Ованес подружился с молодыми русскими гвардейцами, дерзкими и решительными.

Их заводила, красавиц Григорий Орлов, иногда занимал у богатейшего купеческого отпрыска кругленькие суммы и весело уверял: «Верну непременно!» И действительно возвращал с очередного карточного выигрыша. Не то чтобы Григорий очень нуждался, все-таки его покойный отец, новгородский губернатор, был человеком небедным. Но как сохранить в целости батюшкино наследство в вихре столичной гвардейской жизни? К тому же всего их, Орловых, пять братьев. Попробуй тут напасись…

Ованесу нравился Орлов. Да и все его любили – добрый, простодушный, доверчивый, душа нараспашку. При этом – умный и даровитый. Искренне подружившись с Григорием, дальновидный Лазарев присоединял к дружбе и некоторые расчеты. Он знал, что к Орлову – необычайному красавцу, преданному своему рыцарю благоволит новая императрица…

Представленный ко двору еще при прежней царице, Ованес общался и с Екатериной, женой наследника Престола. Прикладывался к ручке – при этом удалось перекинуться несколькими фразами. Они в полной мере раскрыли перед ним ум молодой женщины, ее осведомленность о положении угнетенных закавказских народов.

Екатерина умела, не прилагая почти никаких усилий, вызвать к себе сочувствие и сострадание. Все знали, что великая княгиня в немилости у царицы Елизаветы, что ее жизнь уже много лет состоит из сплошных унижений. Но Екатерина Алексеевна знала себе цену.

В те минуты короткого общения Ованес не избежал искушения дерзновенно глянуть прямо в голубые глаза великой княгини. Екатерина ответила таким же прямым взглядом.

– Ваш отец оказал Престолу Российскому большие услуги в отношениях с Персией, – прозвучал ее глубокий, обволакивающий голос. – И я знаю, что и вы идете по стопам родителя, унаследовав его дарования. Искренне желаю видеть вас своим другом, Иван Лазаревич.

Последние слова прозвучали приглушенно и грустно. Очевидно – она нуждалась в сторонниках.

И вот теперь эта обаятельная женщина как никогда близка к Престолу. Ревностные ее приверженцы строили планы свержения Петра Третьего. Ованес об этом знал, хотя сам не посещал тайные собрания. Но одобрял их. Отношения семьи Лазаревых с Екатериной обещали стать приятными и взаимовыгодными.

Все ожидали переворота, но произошел он неожиданно и стихийно. Без труда был арестован император Петр Федорович, и в Казанском соборе полки присягнули новой государыне. Все надеялись на перемены к лучшему.

Пришел наконец счастливый день и для Ованеса. Порывистый, вдохновенный Григорий Орлов ворвался к нему, едва не стащил с постели.

– Вставай, Иван Лазаревич, готовься. Сегодня быть тебе на приеме у государыни. Царица желает видеть тебя.

Ованес перекрестился.

– Слава Богу!

В дар Екатерине он приготовил драгоценную, в каменьях, табакерку с овальным портретом Петра Первого. Государыня приняла подарок благосклонно и намек поняла: Петр благоволил к армянам, и от его духовной преемницы Ованес ожидал того же.

– Я желаю найти в лице господ Лазаревых деятельных и преданных сотрудников.

Чуткий Ованес уловил настроение Екатерины – ей, как и раньше, по-человечески нужны друзья. Она старается не выказывать настоящих чувств, но ей тревожно, не по себе. Смерть супруга, бывшего императора, заключенного в Ропше, единодушно признали следствием убийства.

«А ведь слухи эти ни на чем не основаны, – подумалось Ованесу. – Слаб здоровьем был молодой государь, а такие события кого угодно вгонят в гроб, если где-то в теле есть слабина. Удар, может, с ним приключился, или что другое…»

– Поделюсь с вами тревогами своими. Казна у нас истощена, и так мало людей! – откровенничала Екатерина. – Как ни прискорбно, смертность среди народа растет. Умирают, чаще всего, еще во младенчестве. Многое надо разрешить прежде, чем позволить иностранным державам втянуть нас в военные действия. Дадут ли нам на это время? Вот о чем я спрашиваю себя с тревогой.

И Ованес ответил искренне, но так, как она и хотела, радуясь единодушию и зарождающейся дружбе:

– Многие мои соотечественники, спасаясь от гнета иноверцев, с охотой водворятся в России, где смогут найти милость и покровительство мудрейшей государыни. Нужно, Ваше Величество, лишь ваше высочайшее одобрение. Армянский народ трудолюбивый и благодарный. Когда понадобится, он встанет под русские знамена. Что же касается истощения казенных средств, то есть много способов к их приумножению…

Проговорили они еще долго и расстались очень довольными друг другом. У Екатерины было чутье на людей. Она давно уже поняла, что Лазарев сердечно предан ей.

Ованес, как и хотел, окончательно поселился в Петербурге. Императрица часто призывала его, советовалась по вопросам ближневосточной политики. Обсуждали искусство, углублялись в философию. Желая порадовать Ее Величество, Лазарев приобретал через связи с купцами Джульфийской компании замечательные драгоценности. Вскоре он уже числился придворным ювелиром.

Глава 3. Воля и неволя

Время очень быстро летело для Ованеса. Иногда, оглядываясь назад, он изумлялся – неужели годы промчались со дня его приезда в Астрахань с отцом? Потом была Москва, затем он впервые ступил на фряновскую землю. И все это – словно вчера… Неужели ему уже за тридцать?

Пришла пора жениться. Отец подобрал любимому сыну в невесты юную армянку, прекрасную лицом и кроткую нравом – Екатерину Мирзаханову.

…Из барской коляски, остановившейся у фряновского дома Лазаревых, лихо выпрыгнул сияющий Ованес, бережно помог сойти на землю хрупкому черноглазому созданию – юной своей супруге. Екатерина Ивановна впервые приехала во Фряново и оглядывалась по сторонам с видимым любопытством. Вид с горки восхитил ее: чудесный лес вокруг – старинный хозяин этих мест, милостиво уступил немного земли крестьянским полям и избенкам.

Ованес в очередной раз поморщился при взгляде на господский дом. Одноэтажный деревянный, он имел вид временного жилища и совсем не отвечал вкусам Ивана Лазаревича. Воображение уже давно рисовало русскую усадьбу, особняк с мезонином, парк, спускающийся к реке… И обязательно – оранжереи. В них для супруги его, Екатерины Ивановны, насадят фруктовые сады и экзотические цветы…

Но пока что юная Катерина по-детски радовалась поднесенному крестьянами хлебу-соли, еще сильнее восхитило ее лукошко душистой земляники. А пройдя в дом, молоденькая барыня попала в обустроенный для нее мужем оазис. Пестрели яркой красотой цветы, не встречающиеся на русской земле. Раскинули широкие листья пальмы. Курились благовония. Изобильные восточные сладости ожидали, когда Екатерина Ивановна пожелает ими полакомиться…

В честь молодой госпожи в селе был объявлен праздник, прекращены работы, устроены гулянья с базаром. У господ отмечали праздник по-своему. Вся большая семья была в сборе, приехали и Мирзахановы. От имени Катерины отец Ованеса через приказчика раздал фабричным подарки и разрешил денек отдохнуть.

Но вот праздник закончился, вновь заработали станки. А потом едва ли не всю ночь, отрывая время у сна, приписанные к фабрике крестьяне обрабатывали землю. Фабричные работницы спешно улаживали хозяйственные дела.

Ованес самостоятельно осмотрел фабрику и остался недоволен. Решил поговорить с отцом.

– Мы, отец, не ради прибыли стараемся, расширяя фабричное дело, – горячо доказывал он. – Уже и государыня Екатерина закупает у нас ткани, хвалит их. Изделия наши за границу идут. Надо так дело поставить, чтобы как можно больше было отдачи от фабричных. Не может мужик быть и хлебопашцем, и рабочим. И то, и другое дело будут страдать, а мужик – озлобляться. Меры нужны. Да и на управляющего мне давеча люди жалобу приносили…

– Жалобы подобные рви, не читая, – отрезал Лазарь Назарович. – А что до новшеств в хозяйствовании… Вот передам я фабрику тебе, Ованес, тогда и распоряжайся, как хочешь.

Ованес понял, что лучше этот вопрос с отцом пока что не затрагивать. Раздосадованный, оседлал арабского жеребца, горячего, под стать хозяину, и поскакал в лес с ружьем. Не столько пострелять ему хотелось, сколько разогнать кровь, ощутить дыхание свободного леса, почувствовать волю вольную.

Помогло. Немного остыв, Ованес спешился. Глубоко вдыхая чистый воздух, побрел усыпанными хвоей тропами, ведя коня под уздцы. Вскоре могучие сосны слегка расступились, и Лазарев вышел на пеструю поляну с ярко-красными вкраплениями земляники.

Там крестьянка собирала в лукошко травы и коренья. Голова ее была по-бабьи повязана платком. Увидев барина, она поднялась и поклонилась – степенно, без подобострастия. Но ее девчоночье лицо, бледное и напряженное, не вязалось с женской плавностью движений, с тихим спокойствием всего облика. Темно-серые глаза, из тех, что на иконах пишут, казались слишком уж большими на этом худом лице. А все же, вопреки всему, горела в них жажда жизни.

– Как зовут тебя? – негромко спросил Лазарев.

– Анна Подъячева.

Зрачки ее сверкнули искоркой, когда Ованес подошел ближе. Может быть, и залюбовалась бы Анна чернооким красавцем, не будь он барин, не будь она мужняя жена. А так – отвела взгляд и ничем себя не выдала.

Лазарев долго расспрашивал крепостную о ее житье-бытье, о муже, о родне. Почти разозлился на себя, что не может придумать других тем для разговора – вроде бы и по одной земле ходят, но такими разными тропинками…

В конце концов, со странной глухой болью в сердце, Ованес просто сказал:

– Бог в помощь тебе, Анна.

– И вас, барин, храни Господь.

Он развернулся и ушел с поляны.

«Подъячева, – мысленно повторял фамилию. – Надо запомнить. Может, пригодится…»

А сам невольно ловил себя на том, что представляет Анну в пышном платье, причесанной по последней моде, в одной из оранжерей, о которых он так мечтал. И рисовалось в воображении, как вдумчиво смотрит она на диковинные цветы, мечтательно подносит к лицу полураскрытый бутон… Да, этому облику пошло бы такое обрамление. Еще чуть-чуть – и даже поставил бы он в грезах Анну на место Катерины, да вовремя спохватился.

«Пустое, – отогнал Ованес нелепые мечтания, стараясь запереть сердце от ненужных мыслей и чувств. – У нее свой путь, у меня – свой».

Выбравшись вновь на хорошую дорогу, молодой Лазарев вновь пустил коня вскачь.

«Все мы в неволе, – думал Ованес. – Для кого-то она жестока, а кто-то и не замечает ее вовсе. Но мы все подвластны судьбе, все рабы сторонних обстоятельств, кто-то больше, кто-то меньше. Мужики наши… что ж, такова их доля. Мы знатны и богаты, а все же никто жизнь не подчинит всем своим желаниям. Одно нам, грешным, дерзновение – Бога просить с молитвой. А там… как Господь даст…»

В 1768 году Екатерина Ивановна родила здорового крепкого мальчика. Сына назвали Арутюн, по-русски – Артемий. Ованес был бесконечно счастлив. Он вдвойне ласковей стал обращаться с женой, рождение сына связало их как ничто другое.

Глава 4. Цена сокровищ

Ованес смотрел на камень долго и упорно, словно ожидал увидеть воплощенное волшебство в его чистейшей глубине. Улавливая трепещущий свет восковых свечей, алмазные грани вспыхивали и переливались.

Двери были наглухо заперты, и только еще один человек находился рядом с Лазаревым. Ованесу ли не знать толк в драгоценных камнях, но подобной красоты он никогда еще не видел. Алмаз принадлежал ему – наполовину. Дядя, Григорий Сафрас, перед поездкой в Голландию писал, чтобы племянники потребовали в Амстердамском банке добротно запечатанный пакет, в котором «камень алмаз весом 779 граммов голландских находится».

Исполнив поручение, Ованес пообещал дяде найти для камня достойного покупателя, выручку потом разделить.

Лазаревский гость был в восхищении, он тоже не сводил взгляда с алмаза на бархатной подушечке.

– Чудо! – только и промолвил Григорий Орлов.

– Один из самых крупных на свете. А полюбуйся, Гриша, огранкой… Дядя приобрел его на Востоке. Говорят, когда-то этот камень был глазом индийского идола, потом украшал трон Надир-шаха. Но во время междоусобиц его выкрали…

– Чего ты хочешь от меня, Ованес?

– Я полагаю, – сказал Лазарев, многозначительно глядя на Орлова, – что на свете есть только одна особа, достойная владеть такой драгоценностью.

– Так ты думаешь… – Григорий задумался, потом покачал головой. – Нет, она не согласится. Не то время, Ованес. Война, расходы…

– Можно расплатиться со временем по частям. Мы сделаем модель алмаза и отправим государыне. Последнее слово будет за ней. Кроме того… истинная цена камня огромна. Но не думаю, что Ее Величеству придется выплачивать ее целиком.

– Делаешь уступку Российскому кабинету?

– Делаю. Один из величайших алмазов достоин быть украшением какой-либо из царственных регалий величайших государей мира.

– Закажи модель, – кивнул Григорий. – А там посмотрим…

***

Суровый Лазарь Назарович, старея, смягчался по отношению к сыновьям, но к крепостным стал относиться еще строже. Проходя мимо барского дома, люди издали ломали шапку, даже когда старика Лазарева не было в имении.

Доживал он свой век в Москве. Все сильнее скучал по Востоку, по прежней своей жизни. Тосковал по умершей супруге. Анна Овакимовна была женщиной красивой, мудрой, молчаливой. Все силы отдавала мужу и детям. Для Онанеса ее смерть стала ударом, он как ребенок рыдал над телом матери.

Но долго не мог предаваться горю, дела поглощали с головой. Как и мечтал, Иван Лазаревич пошел дальше отца. Его мысли занимали Урал да Сибирь, и он сделал первый шаг в царство несметных богатств – арендовал у графа Строганова пермское имение с заводами и соляными промыслами.

Увлекшись железным делом, Ованес не бросал фабрику – лучшее шелкоткацкое заведение России. Но однажды государыне Екатерине поступила жалоба от фряновских крепостных на произвол управляющего, на низкую заработную плату, на растущую нищету… Екатерина в раздражении вызвала Лазарева.

– Неужели вы сами, без высочайшего вмешательства, господа, не можете разобраться со своими людьми?! – отчитала она старого друга. – Не ожидала, Иван Лазаревич, что ты позволяешь подобные притеснения.

Ованес, выкроив время, вне себя от негодования помчался во Фряново. Но приехав в имение, неожиданно успокоился… Говор лесов вновь манил к себе, звал под темные своды. В который раз Лазарев подумал о строительстве храма и усадьбы в этом славном месте… Все руки не доходят.

Управляющий уже сполна рассчитался с жалобщиками. Те ходили тише воды, ниже травы. Но, поймав взгляды некоторых, Иван Лазаревич так и поежился – он, храбрец Ованес! Нужно было поразмыслить. Велел передать, что в воскресенье собирает всех для личного разбирательства.

…Ованес молчал. Естественно, молчали и рабочие. Но вот он обвел всех взглядом, который иначе как орлиным не назовешь. Тут же стоял и управляющий. На лице – полная уверенность и благодушие, а в душе – страх. Как еще все выйдет, молодой барин горяч…

– Так, – начал наконец Иван Лазаревич, – значит, додумались, умники, жалобу в столицу писать, самой государыне?

Никакого ответа. Управляющий позволил себе легонько ухмыльнуться в усы.

– Что молчите? – повысил голос Лазарев. – Я знаю, Игорь Трофимыч уже спустил с некоторых три шкуры, поэтому вторично наказывать не стану. Но понять хочу, из-за чего весь сыр-бор?

Тут уж ответил кто-то из поротых:

– Да с него же, Игоря-то Трофимыча, все и началось…

Передернуло управляющего. Он приоткрыл рот и набрал воздуха побольше, но Лазарев его окрик быстренько придавил.

– Тебе, Игорь Трофимыч, я дам еще слово. Говори ты, – он ткнул пальцем в грудь маленького, бледного рабочего. Тот перепугался и, заморгав, отвел взгляд от жгучих глаз Ованеса.

– Да вот, барин… да я… мы…

– Говори, не бойся.

– Игорь Трофимыч Петруху в железо посадил! – выпалил наконец маленький.

И тут началось!

– Никому пощады не дает, порет и в железо сажает.

– За дело, стало быть? – заметил Ованес.

– Нет, барин, не за дело. А коли чем заденешь его… Слова не скажи.

– А что ж это… Живем как нищие… только что на паперти не стоим.

– Бабы наши с детишками по миру ходят… с голоду все передохнем.

– Пашни по но ночам обрабатываем.

– Оброком задавили!

– Трудишься как проклятый, да еще мед да меха на оброк добывай.

– Ну, достаточно, – прервал Ованес. – Где этот ваш Петруха, в железа закованный? Привести.

Пока ходили за Петрухой, Иван Лазаревич, как много лет назад, разглядывал крепостных. Все такие же… землистый цвет, усталость в покрасневших глазах… нищета…

Вот они, парчи да бархаты, ткани нежные да золотистые, лионским не уступающие… Заказы-то все от матушки Екатерины, фряновскими тканями все дворцы изукрасила. За границу и то идут. Досадно стало Ованесу… и стыдно. Хотя в этом он бы себе не признался.

Петруху привели. Парень был невысок, но крепок, прятал ухмылку в густых усищах. Наказание его ничуть не усмирило, напротив, распалило. Он дерзко заглянул в глаза барину.

– За что тебя? – спросил Ованес.

Не ответил, отвернулся.

– Игорь Трофимович?

– Обматерил он меня, барин, облаял бессовестно…

– Так что ж… – послышался хрипловатый голос рабочего. – Не стерпел… говорит, недоимки… А какие с меня недоимки, все по совести.

– Разберемся, – отрезал Лазарев. – Тебя приказываю пока что из пут освободить. А теперь слушайте все. С завтрашнего дня вам будет увеличена зарплата. Что касается оброка… проверю, и если в самом деле непосильно, меры приму к уменьшению его. А что до всякой дерзости, непотребства и матерных слов к начальству… Впредь не в кандалы сажать, а… штрафовать буду. Вот так. А с Игорем Трофимычем поговорю. Все. Расходитесь, с праздником, с воскресным днем.