Звёзды ещё горят

© Лиса Эстерн, текст, 2024

© FIANIT, иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Плейлист

Frank Sinatra – Let It Snow! Let It Snow! Let It Snow!

Stevie Wonder – I Just Called to Say I Love You

AnnenMayKantereit – Marie

John Williams – Christmas at Hogwarts

Те100стерон – Это не женщина

Wham! – Last Christmas

Perry Como & The Fontane Sisters – It’s Beginning to Look a Lot Like Christmas

Анна Бутурлина – Отпусти и забудь

Jonathan Dokuchitz & Kelsey Grammer – Once Upon a December

Queen – Thanks God It’s Christmas

Дискотека Авария – Новогодняя

Vanilla Sky – Звенит январская вьюга

Chris Rea – Driving Home for Christmas

Пролог

Тем незапоминающимся вечером – он был одним из череды многих и одинаковых – она плутала по улочкам заученного города. В нëм каждая деталь, каждый угол, поворот и человек казались ей знакомыми, одинаковыми, невероятно скучными и серыми – не стоящими внимания. Мысли об этом отягощали и без того тяжëлую грудь, спешно вздымающуюся из-за быстрого сердцебиения. Она бежала так, как не бегала уже давно.

Смена на работе закончилась позже обычного, и у Стеллы были все шансы не успеть вернуться в общежитие до того, как неприступные железные двери прихожей закроются до самого утра. Комендант – бабушка в уважаемом возрасте – крайне не любила тех студентов, которые «не понимали по часам», и была непреклонна в своëм воспитательном решении не впускать тех, кто не спешил вернуться домой. А Стелла спешила, да ещë как: даже лëгкие почти собрали чемоданчики и подобрались к горлу, планируя её покинуть.

Тяжëлая сумка оттягивала шею, тянула в сторону при резких поворотах и сильно раздражала своим присутствием, как и всё вокруг: слишком липкий шарф, испарина на носу и губах, из-за которых морозец больно щипался, колючий свитер под курткой, скользкая подошва ещë осенних ботинок. С каждым оставленным позади метром Стелла сжималась в крохотный сгусток негодования, в любой момент готовый взорваться. Словно чувствуя недоброе, прохожие сторонились мчащуюся по наледи девчушку с бешеным взглядом. Хотя дело могло быть и в сползшей на светлые брови шапке, краснючих щеках и летящей во все стороны брани, но в любом случае тротуар магическим образом опустел, и студентка беспрепятственно пересекла последний рубеж аллеи перед старым, скрипучим и покосившимся зданием общежития.

– Светлана из семьдесят пятой, на часах, если мне не изменяет зрение, уже двенадцатый час, – у самых дверей, как цербер у врат ада, поджидала её старушка со свëрнутой газетой, которой, вероятно, она с радостью треснула бы непутëвую студентку. Скукоженное возрастом лицо нахмурилось, большие в толстых оправах глаза воззрились сверху вниз, будто пытаясь изжить Стеллу, а не Светлану… Но не в её положении вредничать. – Я на полных правах могу закрыть эту самую дверь перед твоим курносым носом, милочка. В правилах чëрным по белому значится: «Общежитие закрывается ровно в одиннадцать часов», а потому…

– У меня есть уважительная причина, – голос Стеллы звучал сипло, прерывисто из-за частых и неровных вдохов. Лëгкие буйно топтались в груди, протестуя против непрошеной физической нагрузки. Вероятно, её светлые волосы на голове сейчас напоминали больше птичье гнездо, нежели что-то приличное. – Я как две минуты была бы уже здесь, но меня задержал сторож. Ну, тот, который постоянно птиц по весне гоняет от клумб.

Лицо свирепой блюстительницы правил немного разгладилось, а в сереньких глазах промелькнуло любопытство и что-то ещё, во что юной девице погружаться очень не хотелось. Стелла наконец выпрямилась, расправив плечи и стряхнув остатки жаркого бега, и с привычной ей сухостью продолжила:

– Просил передать вам, что в начале декабря у него намечается отпуск какой-то и поездка к родственникам, – ложь так просто срывалась с её нечестного и уже давно опороченного фальшью языка, что Стелла не моргнула и глазом, а только больше распалилась, завидев проявляющееся воодушевление в старческом лице. В обычных обстоятельствах ей не хотелось бы так нагло обижать эту прекрасную и трудолюбивую женщину, но сейчас у Стеллы не было желания ночевать под забором, как побитой собаке. – Он заглянет к вам накануне с каким-то предложением. В детали не вдавался.

Она поклонилась, изображая гонца с важным донесением, чем вызвала у старушки добродушный хохот.

– Но только в этот раз, негодница! – Взмахи газеты должны были предостеречь её больше не опаздывать, но Стелла не могла этого гарантировать. Её рабочий график нельзя было назвать нормированным. – Иди, пока никто не видел. Будем считать, что ты просто долго отряхивала обувь от снега.

– И правда, навалило неожиданно.

Стелла не улыбнулась лëгкой шутке. Она никогда не улыбалась и не видела в этом никакой проблемы, хотя окружающие почему-то были крайне этим обеспокоены. Постоянно причитали, комментировали и пытались вывести врунишку на чистую воду: как так, кто-то не умеет улыбаться – такое не может быть правдой! Отнюдь, размышляла Стелла, может быть, и она тому доказательство. Вот и старушка-комендантша сникла, вздохнула, махнула пару раз на лестницу и вернулась в свою каморку, из которой слышались глухие песни из телевизора.

Недолго думая, студентка рванула к лифту – старику немногим старше их страны, вероятно. Он работал по своему желанию, ездил только на те этажи, на которые ему хотелось, и в любой момент мог остановиться, чтобы передохнуть. И, возможно, никогда не заработать. Стелла не любила лифты, потому что в них всегда было узко и никогда нельзя было рассчитывать на побег в случае какой-либо аварии. Но в связи с тем, что ей выделили комнату на верхнем этаже, а подниматься по лестницам, как завещала панда из мультиков, она не любила, ей приходилось уповать на мастерство создателя этого стари-кана.

Несколько долгих минут спустя двери со скрипом открылись. Комендантша недовольно забухтела где-то у себя, но Стелла уже нырнула внутрь и нажала кнопку верхнего этажа. Долго под звуки электричества в плохо работающей лампочке она поднималась вверх, разглядывала рекламу на стенах и совсем ни о чëм не думала. В голове было так же пусто, как в её кошельке до следующей зарплаты.

Соседки в комнате не оказалось, и эта новость стала первой хорошей за весь день. Стелла не любила делить с кем-то личное пространство, но при заселении в общежитие это никого не волновало, и потому пришлось как-то приживаться. А она прижилась и даже неплохо ладила с девочкой, которая любила больше болтать, чем учиться, но всё-таки радовалась уединению, когда соседка оставалась где-то переночевать. Где – это Стеллу не волновало.

Сумка с тетрадями рухнула на рабочий стол, вынудив его жалобно скрипнуть. Уличная одежда была убрана, и на её смену пришла удобная, свободная и лëгкая домашняя футболка да штаны с тапочками. Зашумел чайник – роскошь для живущих в общежитиях, но Стелле повезло ещë и в том, что соседка любила комфорт.

На экране телефона высветилось несколько непрочитанных сообщений, два пропущенных звонка и множество рекламы из разных приложений, которую Стелле было лень удалять или блокировать их рассылку. Множество белых строчек создавали иллюзию, будто она была кому-то интересна и кто-то ждал её возвращения в сеть. Конечно, это не совсем иллюзия, потому что был как минимум один человек, который постоянно ей написывал. Университетская подруга – так называют людей, которые вроде близки, однако недостаточно, чтобы звать их просто друзьями. Словно существует какое-то «но», какая-то назойливая неуверенность в этой связи, которая разорвëтся после получения диплома, а потому к простой «подруге» всегда привязывалось «университетская».

Стелла не хотела об этом долго размышлять, пролистала бессмысленные сообщения, полные шуток, и выключила телефон.

Чайник вскипел. Нос наполнил терпкий запах крепкого чëрного чая без сахара. Язык укусила горечь. Стелла любила её, хотя считала, что пить крепкий чай на ночь – не самая здравая мысль. Но это не значит, что она откажет себе в таком удовольствии.

Было кое-что еще в её – их – комнате, за что она готова была стерпеть и шумную соседку, и строгую комендантшу, и даже дряхлый, крайне ненадëжный лифт – широкий подоконник с единственным на этаже огромным окном, снаружи больше походившим на открытый глаз циклопа. Забравшись на него, укрывшись тëплым пледом и крепко сжимая кружку с дымящимся чаем, Стелла могла созерцать струящуюся золотую ленту трассы, по которой гоняли машины и сверкали своими красными и жëлтыми фарами. Дома, как грибы натыканые вокруг, оделись в тëмные костюмы, и только пятна света блестели в редких окнах. Их ещë было много, потому что в одиннадцать ложиться спать чудилось чем-то кощунственным, ведь взрослые люди, тратящие жизнь на работу, считали каждый час свободного времени и легко могли пренебречь сном. Стелла их понимала, и потому почти каждый вечер, когда оставалась одна, тратила лишние часы не на сон, а на простое наблюдение.

Красивая игра света, теней и волшебства рукотворного города завораживала. Её можно было даже принять за подражание красоте небосвода. Но только за подражание.

Взгляд Стеллы скользнул к календарю, висевшему над кроватью. Последние дни ноября исчерпывали себя. Осень устала и готовилась передать сцену сестре. Зима уже была здесь, но заглядывала к ним лишь мельком: выпал первый снег, на термометре появился первый минус, а люди начали утепляться и предвкушать. Стелла наморщилась, опуская взгляд чуть ниже, к следующему за ноябрëм месяцу. Декабрь придëт вместе с зимой.

Стелла не знала людей, которым не нравился декабрь за его волшебство зимы, детские проказы и магию Нового года. Зато она была таким человеком: не любила шумиху, не искала в магазинах мишуру, не загадывала желания найти любовь. Ей некогда было мечтать, потому что учëба, работа, учëба…

– В декабре мир сходит с ума, а люди теряют способность здраво мыслить, – проворчала она, отпивая свой горький напиток. Тепло приятно распространилось от горла по всему телу. – Безумцы, которые хотят верить в волшебство и любовь.

Для неё декабрь – пора тяжёлой работы, бесконечной учёбы и экзаменов. В ней не было детского озорства, и она не знала, в каком из многочисленных новогодних магазинов могла бы его прикупить. Рекламы на билбордах и в социальных сетях об этом не рассказывают.

Стелла отпустила мысли, и они мерно потекли мимо её утомлённого сознания. На мгновение закрыла глаза для того, чтобы окончательно забыть сегодняшний день, а потом взглянула в чëрный небосвод. Она ждала, когда погаснут городские огни. Ждала так долго, что, казалось, никогда не дождëтся, но вот вспыхнула первая искра, а за ней – вторая, третья – и так по всему небу. Звëзды.

Она всегда любила смотреть на небо – это было её излюбленное, хоть и странное хобби. Неважно, утром, днëм или ночью, но небо – это место, куда её взгляд неизменно возвращался, словно домой. Бесконечно далëкое полотно никогда не повторялось в своих одëжках и украшениях: переливы цветов, узоры облаков, искры звëзд и их сочетания – всë было новым, неизученным каждый раз, когда она поднимала взор. Далеко от неё что-то менялось, нечто становилось прекрасным и оставалось нетронутым – Стелла любила эти чудеса.

Они успокаивали, зажигали и в ней какую-то крохотную звезду.

Но звезде в душе не суждено гореть вечно.

Глава 1

Декабрь

Он, конечно же, настал. Кто вообще сомневался, что мироздание не услышит мольбу какой-то старшекурсницы и не отсрочит злополучный для студента месяц? Декабрь пришëл и не постучался, ворвавшись в жизнь людей, будто его звали, будто он уже давно имел права на их засыпанные снегом машины, обледеневшие дороги, замëрзшие носы и подвëрнутые лодыжки. Конечно, имел, а кто ему воспротивится? Он – часть природы, как и люди, правда, если декабрь – это сын тëтки, сдающей квартиру, то человек – это таракан, которого пытаются изжить, но он всë равно возвращается… «Эта аналогия ушла куда-то не туда», – подумала Стелла, качаясь на пятках.

Зимнее небо было похоже на бело-серый лист из де-шëвой книги, весь текст которой легко смазывался. Бесконечный пустой купол, накрывший город, потерявший свои краски, одевшийся в одинаково светлые костюмы. Плотный слой снега под чëрными ботинками скрипел, ему вторили голые ветки берëз, царапающие стëкла крытой автобусной остановки. Чëрно-коричневые кривые линии разбивали светлый купол, как льдинку. На горизонте, над парком напротив, клубился ещё более светлый, выделяющийся на фоне дым из полосатых вышек завода. Он поднимался, струясь, и развеивался, расплываясь.

Остановился синий автобус с запотевшими окнами, а когда двери открылись, из него вывалилось – буквально – несколько человек, потому что транспорт ранним утром был забит. Двое мальчишек задели Стеллу портфелями, бросившись к дверям, надеясь прошмыгнуть, видимо, между ног пассажиров, иначе она не представляла, как втиснуться в эту плотную живую стену. Водитель повернулся и хмуро уставился на неё, будто она была единственно виноватой в том, что он отставал от графика.

Поудобнее перехватив сумку, натянув варежки, Стелла решила идти пешком: не так уж далеко находился университет, а там и до работы почти рукой подать. Утренняя прогулка в минус двадцать пять сквозь сугробы и угрюмое настроение – что может быть лучше?

Путь был бесконечным. Честно. Стелла несколько раз смотрела на часы и не видела, как цифры сменяют друг друга, а если всё-таки сменяли, то делали это неохотно, лениво. Сугробы замедлили Стеллу, снег забился в сапоги, носки промокли, и морозец тянулся от лодыжек к коленям – и так по всему телу. В толстом пуховике – Стелла не гналась за опасной для здоровья модой – она больше напоминала гусеницу, ползущую по неподходящему для неё субстрату. Неприятное ощущение промозглого холода, поселившегося где-то в костях из-за промокших ботинок, смешивалось с жаром, окутавшим кожу и пропитавшим одежду. Ветер впрягся в это непростое уравнение плохого настроения, которое, казалось, не могло испортиться ещë больше: щёки болели, глаза слезились, и губы покалывало.

Когда Стелла добралась до университета, внутри неё всë клокотало. Хотелось высказать недовольному водителю всё, что она думала, пока шла: резкие слова так и рвались из неё, когда охрана на входе шпыняла её и осматривала вещи, а потом ещë позже, в кабинете кафедры, она по-настоящему ощутила, как нить её терпения этого утра истончается с каждым тиком настенных часов.

– Ситуация неоднозначная, – в очередной раз произнесла заведующая кафедры, изучая бумаги с успеваемостью. Хотя в случае Стеллы, вероятно, с неуспеваемостью. – Обычно несколько долгов – это ничего, понимаешь? В обычной ситуации.

– Понимаю, – сухо отозвалась она, разглядывая прожилки на деревянном столе.

Кабинет был небольшим и обставлен слишком по-домашнему для преподавателей высшей категории. Светлые стены, обклеенные еще в прошлом веке, узкие шкафы со стеклянными дверями, несколько длинных преподавательских столов вдоль стен и один строго посередине, на котором стояла ваза с конфетами, две кружки и лежало несколько папок с документами. Пахло мëдом и малиной – запах сладко сворачивался на языке. В соседней, прилегающей к этой, комнате шелестела пачка печенья, звучали неразборчивые голоса преподавателей, щëлкали компьютерные мышки – всë это сливалось в одну знакомую мелодию, принадлежащую исключительно психологической кафедре. Стелле нравилось здесь. Обычно.

– Как же поступить с тобой, Светочка? – То, как женщина с чудными кудряшками звала её по имени, растапливало лëд в душе, и, если бы не эта духота, царящая в комнате, и не холодные, мокрые пальцы в ботинках, раздражение мирно улеглось бы. – Как же непросто. Неоднозначно.

– Кристина Алексеевна, вы идëте? – Из соседнего кабинета послышался низкий мужской голос, и следом нарисовалось пожилое лицо профессора анатомии. Он, не изменяя себе, сегодня выделялся яркой тканью костюма. – Скоро совещание, и ректору не понравится, если мы и в этот раз отличимся своей пунктуальностью.

– Да вот, у нас тут, – Кристина Алексеевна указала на бумагу в руках, сокрушаясь и повторяя уже заученную даже стенами фразу, – такая неоднозначная ситуация!

Седые усы пошевелились от добродушной улыбки, когда профессор взглянул на провинившуюся студентку. Стелле он всегда напоминал доброго мишку из сказок, и хоть она сама была не самой добросовестной студенткой – не давались ей медицинские предметы, – ей искренне нравились его занятия просто за эту неподражаемо мягкую, заразительную мимику. Если бы она умела улыбаться – хотела этого, – то, вероятно, именно этому пожилому джентльмену отдала бы все свои улыбки.

– Снова проказничаете, Светлана Викторовна, – он покачал головой, продолжая улыбаться.

– Неприятности сами находят меня, – просто ответила Стелла.

В уголках глаз навсегда у него запечатлелась паутинка морщинок, но она только добавляла ему искреннего добродушия. Профессор юрко вынырнул из-за угла, держа в руках ту самую шуршащую пачку, подошёл к столу и поиграл густыми белëсыми бровями, изучая протокол.

– Не так уж и неоднозначно, – он протянул студентке печенье. Овсяное. – В нашей профессии неоднозначность и без того преследует нас на каждом шагу, а здесь, Кристина Алексеевна, всë просто: сдать долги и с чистым сердцем встречать Новый год.

– Так-то оно так, – пролепетала она, покачав головой.

Стелла закусила губу, внутренне сокрушаясь. Никто не рассчитывал, что преподаватели или ректор подпишут амнистию и избавят должников от их долгов в честь праздника – это именно то чудо, в которое хотят верить все студенты, но оно не случается. Под лежачий камень вода не течëт, хотя очень хочется.

– Вы такая умная девочка, Светлана Викторовна, – прокряхтев с тихим смешком, профессор покачал задумчиво головой. – Вы обязательно придумаете, как оказаться во всех местах одновременно и всë успеть.

– Так-то оно так, – заладила Кристина Алексеевна новую песню, поправляя тонкую оправу очков. – Если мы поставим зачëт в это окно, а монографии на предпоследнюю неделю, когда нагрузка спадëт, и при этом вы донесëте проектную работу, то в целом, наверное, всë сложится удачно… Как вы смотрите на это, Светочка? Справитесь?

Кристина Алексеевна смотрела на своих подопечных как жалостливая мамочка, желающая укрыть своих агнцев от всех невзгод мягким одеяльцем, но никогда этого не делала, потому что они «должны быть благодарны всем тем людям и ситуациям, которые создают сложности, потому что благодаря ним происходит развитие». Её насыщенно карие глаза, чуть круглые в уголках, Стелле всегда напоминали взгляд безобидного и неуверенного ягнëнка, но она никогда не забывала, что первый долг в её студенческой жизни появился благодаря этой женщине. А теперь у неё все «неоднозначно». Не себя ли она, случаем, описывает?

– Конечно, – отрепетировано ответила Стелла.

– Вы еще будете сиять ярче многих, – как-то странно произнëс профессор и усмехнулся своим мыслям, похлопал студентку по плечу и шустро вернулся к своим коллегам.

Еще некоторое время женщина стучала ручкой о стол, размышляя, пока Стелла снова притворялась декорацией кабинета и разглядывала интерьер. Ей нравилось место, где она училась: сколько себя помнила, хотела помогать людям с их проблемами, но медицина для её ума была слишком сложной, какое-нибудь МЧС тоже не годилось из-за её низкого и пышного тела, а вот психология казалась неплохим компромиссом. Правда, только казалась. Стелла не восприняла всерьëз слова заведующей кафедры, когда та приветствовала ново-испечëнных студентов в одном из кабинетов: «Не обманывайтесь иллюзией, что психология – это легко. Нет! Можете считать, что нет ничего более сложного, чем психика, потому что вам в своë время придëтся лечить то, чего никто никогда не увидит».

Теперь-то Стелла понимала, о чëм шла речь.

Она на четвëртом курсе, впереди полтора года обучения, но ей уже казалось, что в ней не осталось былого рвения, прежнего огня. В ней не осталось ничего: всë, что горело, давно погасло.

– Кристина Алексеевна!

– Иду-иду, – женщина встрепенулась, отложила лист в сторону и спешно поднялась. – Хорошо, Светочка, так и сделаем. Мы еще обсудим с коллегами более удобное расписание, и тогда староста тебе сообщит сроки. Не переживай, всë будет хорошо.

– Знаю.

Она улыбнулась Стелле, взяла папку и поспешила в соседнюю комнату. На пороге преподавательница обернулась и покачала головой, сочувственно щурясь.

– В обычной ситуации мы не стали бы так давить и торопить. Нам грозит аккредитация, а в борьбе за нее все средства хороши, – полный жалости вздох наполнил комнату и, кажется, отравил Стеллу. – Даже если они совсем не гуманные.

– Не смотри на меня.

– Головой ударилась?

– Вдруг только от одного твоего взгляда я обращусь в камень? – Мария криво улыбнулась, наклоняя голову и отгораживаясь от Стеллы ладонями. Указательный палец дрогнул и отъехал чуть в сторону, создавая небольшую щель в преграде. – Ты похожа на Медузу Горгону! Откуда столько негативной энергетики?

Стелла демонстративно громко опустила сумку на парту, спугивая Машу с её части стола: она любила растекаться по всему пространству так, словно весь мир ей принадлежал. В том числе их парта. Их – не её.

– Ты вообще видела мой послужной список из долгов?

– Ещë бы, – Маша хмыкнула, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. Она играючи покривила тëмными бровями. – Небось первая будешь на отчисление.

– Недолго тебе придëтся радоваться, потому что ты будешь второй.

Маша зашипела, как настоящая гадюка. Кто кого ещë называл Горгоной, хотелось спросить, но Стелла только пожала плечами и села за парту, раскладывая тетради и ручки. Она прилежно писала конспекты, выполняла задания и всё равно едва успевала за программой. Может, её мозгов и правда мало на что хватало, но думать об этом – только больше портить настроение. Слишком много за одно только утро случилось, чтобы подбрасывать в этот костëр еще и самоистязание.

Кабинет был наполовину пуст или наполовину полон – зависит от точки зрения. Стелла считала, что если процентов пятьдесят от группы явилось к первой паре, то, можно сказать, это полная посещаемость. Особенно на старших курсах. Особенно для лекции в восемь утра.

Одногруппники о чëм-то болтали, мусоля общие темы, связанные как с учëбой, так и с совместным времяпрепровождением: у Стеллы не задались отношения с группой, и только Маша почему-то хотела общаться с ней. Хотя чем дольше Стелла знала эту девицу, тем больше убеждалась в том, что если не она, то никто не станет терпеть её строптиво-противный характер. Маша умела доставать, не прилагая к этому никаких усилий. Её слова – ядовитые, действия – неоднозначные, а улыбки – не самые искренние, однако Стелла всё же не отказалась от протянутой когда-то руки и пока не жалела об этом. Почти не жалела, потому что иногда она становилась просто невыносима. Например, как сейчас.

– Что?

– Ты бесконечно дëргаешь ногой, – подметила Стелла.

– И что?

– Меня это раздражает.

– Это твои проблемы.

Несколько минут они сидели в молчании, каждая занятая чем-то своим: Маша листала ленту в сети, раздражающе дëргая ногой под партой, а Стелла листала конспекты, пытаясь сосредоточиться на аспектах патопсихологии, но получалось только чтение одной и той же строчки без всякого смысла. Жëлтое освещение усиливало цвет стен, выявляя трещины на штукатурке, после вчерашних занятий на доске остались белые разводы, а за окном поднялась метель. Оставалось надеяться, что к вечеру, когда она пойдëт на работу, погода успокоится так же, как и её нервная система.

Тетрадь закрылась, и когда Стелла собиралась выдать свою догадку о причинах расстроенного настроения сокурсницы, Маша произнесла:

– Мы поругались.

Ещё бы, хотелось ей сказать, но Стелла промолчала, только вопросительно склонив голову. Не надо было спрашивать, чтобы понять, о ком идёт речь и кто причина её ужасного поведения. Был один парень с режиссуры, старшекурсник, невероятно назойливый и упëртый, не так давно смогший добиться расположения ледяной королевы Марии. Стелла с поистине бурным интересом наблюдала за этой историей отношений, чувствуя себя зрителем фильма, на который никто не пришëл, а ей билет достался даром. Зритель в первом ряду, глохнущий от грохота звуков и слепнущий от яркости картинки.

– И что ты сделала в этот раз?

– Я?! – взвизгнула она, привлекая излишнее внимание к их задней парте. Несколько пар женских глаз удивлëнно обратились к ним, пока Маша не стрельнула в них одной из своих улыбочек, означающих «Идите к чëрту, пока сама не отправила». – Ты на чьей стороне? Кто твоя подружка – он или я?

– Если мы говорим в женском роде, то очевидно…

– Стелла!

Она замолкла, пожимая плечами. Её мало волновало истеричное поведение Маши, потому что она была такой всегда – все четыре курса: девочка с эпатажем, с вызовом во взгляде, в словах и поведении. Интересно, кто в её жизни так усердно игнорировал маленькую Машу, что теперь всë в ней кричит звонче громкоговорителя?

Стелла вздохнула и примирительно пробормотала:

– Ладно. Прости, я сегодня тоже не в духе, как ты успела заметить, поэтому буду очень благодарна, если, наконец, скажешь, что произошло, и прекратишь дëр-гаться.

Всего секунду Маша боролась со своим упрямством, но потом смахнула с лица чëрную прядь прямых гладких волос и придвинулась ближе.

– На прошлой неделе мы договорились провести эти выходные вместе и сходить куда-нибудь. Он всё жаждал посетить какую-то театральную пьесу, а я была не против посмотреть на мужчин в смокингах, – Маша легко и непринужденно пожала плечами, незаметно для самой себя начав накручивать кончик пряди на палец с аккуратным нюдовым маникюром. За исключением тëмных волос и глаз, вся она была пятнышком света в мрачном царстве Стеллы, в последний год одевающейся в тусклыецвета. – Я перенесла свою поездку к родителямна следующие выходные. Отец был очень недоволен, но ему ничего не оставалось, кроме как принять это.

– Жестокая ты дочь.

Она улыбнулась, и её щеки чуть порозовели, придав ей более реалистичный и человечный вид. У Маши был острый подбородок и аккуратный контур лица с тонким носом и ровными губами, красиво – именно красиво – изгибающимися в улыбках. Тех самых улыбках, которые нравились окружающим: мужчинам и женщинам вне возраста и социального статуса. Улыбках, которые не могла – не хотела – себе позволить Стелла.

– Итак, что дальше?

– Вот именно, что ничего! – Маша театрально откинулась на спинку стула, коснувшись ладонью лба и закрыв глаза. – Этот негодяй просто взял и отменил все. Конечно, я буду в ярости! Планы существуют для того, чтобы они сбывались.

– Думается мне, ты пропустила лекцию о правде жизни.

– Я тебя ударю!

– Тогда я тоже тебя ударю.

Их взгляды схлестнулись жëстче всяких мечей на поле брани. Одногруппница присвистнула и рассмеялась, проходя мимо их парты – точнее, обходя её. Время перевалило за восемь, пара уже должна была начаться, но преподаватель по обыкновению опаздывал, а потому никто не спешил занять своё место и сбавить голос. Правда, появление профессора не остановило бы Машу от повествования о своей трагедии в отношениях, пока Стелла в полной мере не прочувствует её страдания. Жаль, она не на ту напала. Хотя, наверное, поэтому они и дружили. Странно, но дружили.

– Почему отменил? Паша каждый раз выглядит так, словно у него челюсть отвалится при виде тебя. Не думаю, что дело в его чувствах, – Стелла переключилась на свои конспекты, бессмысленно листая тетрадь. – Наверное, у него были причины.

– Наверное, – и это была её последняя фраза перед тем, как дверь лекторной открылась и появился профессор по медицинским предметам.

Настроение окончательно испортилось. Стелла и Маша не ругались – они просто переставали говорить, когда кто-то кого-то обижал или если у кого-то из них случалось такое вот упадническое настроение. Это молчание ощущалось тяжëлым, немногим лучше обычных криков и споров, но почему-то так повелось с самого начала: они не кричат, не спорят, а просто замолкают. Наверное, девочки не хотели ругаться, портить отношения правдой о своих чувствах, но по итогу, вероятно, выходило только хуже.

Взгляд Стеллы пополз мимо лектора, кабинета ивсей этой ситуации к окну, к белому небу с бушующими в диком танце снежинками. Ветви гнулись от ветра, спешащие на учëбу и работу люди кутались в шарфы, прятались под капюшонами и ныряли в тепло машин – никому не хотелось ощутить жëсткое начало декабря.

Стелла закрыла глаза и открыла их будто бы только в следующей жизни: она стояла перед зеркалом в узкой каморке для персонала и вглядывалась в своё круглое лицо с мягкими щëчками, вздëрнутым носом, губами бантиком и ясными, холодными голубыми глазами – не за них, конечно, к ней некогда привязалось прозвище, а за блондинистые, длинные волосы, всегда немного завивающиеся на концах. Сейчас она беспощадно заплетала две косы, чтобы потом заколоть их в гульки и надеть темно-красную шапочку в цвет фирменного поло кафетерия, в котором она подрабатывала после пар. На ней униформа сидела не совсем так, как на других работниках, из-за её покатых плеч, среднего размера груди и округлых бёдер, которые некогда в детстве были объектом для насмешек. Размышляя об этом, Стелла пришла к выводу, что на самом деле детям неважно, за что ненавидеть, они просто выбирают то, что выбивается из «такого, как у всех», и начинают придираться. Дети вырастают, а травмы – они бледнеют, как шрамы, которые навсегда останутся на коже твоей души.

– Ты просто прелесть, Стелла! – В коридоре её встретила воркующая по телефону Олеся в чëрной униформе менеджера. Её строгие черты лица никогда не сочетались с тоном. Она была из тех людей, чей голос совсем не подходил внешности, вызывая диссонанс. – Рита приболела, а заменить её было некем. Я так рада, что у нас есть такой золотой человек, как ты!

И Олеся убежала по коридорам решать какие-то очень важные вопросы кафе. Стелле не нужно было ничего отвечать и даже прощаться, потому что Олеся – себе на уме: она, вероятно, уже все решила в голове, сделала выводы и потеряла интерес. Очень удобно.

Первое, что её встретило, когда Стелла вышла в главный зал, где и кипела вся жизнь, – так это богатый запах кофе. Само кафе было небольшим, интерьер выдержан в стиле гранж: стены с голым серым кирпичом, местами обклеенным трескающейся плиткой, голые чëрные трубы над головами, деревянный пол и разного рода завлекающие вывески на стенах. Самым завораживающим, наверное, был прозрачный бокс, в котором помещалась та часть кухни, на которой пекли выпечку. Посетителей так и завораживал процесс, как мужчины и женщины месят тесто, мнут его, растягивают и снова мнут. Стелла не могла не согласиться: когда она только устроилась, то зависала в созерцании этого чудного действа. Не зря же говорят, что вечно можно смотреть на то, как кто-то работает.

– Здоров!

У барной стойки околачивался её непутевый коллега с непривычным для него мученическим видом. Он поправил круглые очки. «Как у Гарри Поттера», – когда-то съязвила Стелла, на что тот вернул ей шутку про фею Винкс, и оба решили не распалять войну. Светло-карие глаза с деланым интересом окинули её, и Артëмбуркнул:

– Чего такая кислая?

– Декабрь не люблю, – когда он удивлëнно изогнул бровь, Стелла не стала пояснять. – Сам-то выглядишь так, будто одним махом целый шарик лимона заглотнул.

– Не провоцируй меня на неуместные комментарии.

Улыбка шла конопатому лицу больше, чем маска страдальца. Некоторым людям совсем не подходила грусть, наверное, потому что они не умели её искренне выражать, а больше играли социально заданный шаблон.

Несмотря на вечер понедельника, в кафетерии не было отбоя от народу: все столики заняты, официанты снуют туда-сюда, бариста постоянно мучают машинки и шумят кружками, а люди только прибавляются, звеня входным колокольчиком. По правилам, которые Стелла уже давно сдала своему менеджеру по персоналу, официанты были людьми подневольными: им нельзя бездельничать, прекращать улыбаться и выказывать всякий намëк на собственное мнение. В целом Стелла справлялась со всем безукоризненно, кроме пункта с улыбками. Пройдя огонь и медные трубы с негодующей на этот счëт начальницей, ей позволили быть такой, какая она есть, только из-за её «отменного таланта и ловких рук». Как же долго Артëм после этого ржал над ней.

Если считать столики от главного входа со стеклянной дверью и очаровательным панорамным окном, то первые шесть вдоль стены на небольшом возвышении были определены как область деятельности Стеллы: у каждого официанта был свой сектор работы, на который другие не посягали, даже если очень сильно хотелось отвоевать завсегдатая со стабильными чаевыми. Это была негласная этика обслуживающего персонала, которому приходилось выступать одной стеной против вечно недовольного начальства и всех шишек, которые всегда летели в первую очередь в лицо мило улыбающимся официантам. Плохо приготовлена еда – виноват официант, слишком горький кофе – виноват официант, клиент опаздывает, а еда не способна по щелчку пальца материализоваться на столе – виноват, конечно, официант. «Вы – лицо заведения, и вы же – его главный оплот», – воодушевлëнно звучала начальница на сборах персонала. «Груши для битья мы – вот кто», – смеялся всегда Артëм.

Ребятам почти не удавалось перекинуться и парочкой слов, кроме как передать кому-то просьбу клиента подойти, подать счëт или перебить заказ – только работа и ничего, кроме работы. Так прошли долгие три часа, и народ начал расходиться: все же завтра продолжится рабочая неделя, поэтому засиживаться в кафетерии до его закрытия не целесообразно.

– Это было ужасно, – упаднически озвучил общую мысль Артём, опираясь на барную стойку в углу зала, откуда официанты могли наблюдать за посетителями, но сами оставаться незамеченными. – Устал так, будто ящики разгружал все три часа!

– А ты их когда-нибудь разгружал? Откуда знаешь?

– Не придирайся к словам, – махнул он рукой, посмеявшись.

Несколько их коллег уже отправились домой, в зале ещë сновала парочка работников в такой же форме, как у них. Никто, даже бариста, не обращал внимание на двух утомлëнных официантов, наконец урвавших передышку. Словно пробудившись от этой мысли, желудок заворчал.

– Пора перекусить, – со знанием дела Артём кивнул и метнулся в зал к высокой девице со слишком броским макияжем. Она была новенькой, поэтому Стелла не помнила её имени.

– Всё решил. Нас прикроют, пойдём.

– Тебе лишь бы побездельничать.

– Мудр не тот, кто пашет как лошадь, а тот, кто умеет вовремя делегировать ответственность!

Бесшумно официанты нырнули в коридор за стойкой, мило попросили у поваров перекус и запрятались в подсобку подальше от зоркого взгляда второго менеджера Алексея, который, как гарпия, выслеживал разгильдяев. Вокруг были шкафчики, вешалки с верхней одеждой, и в углу – куча грязной обуви, из-за чего белый пол превратился во что-то невозможное.

– Наверное, благодаря всем этим фразочкам твоя подружка и выбрала тебя.

И снова Артём сник: уголки губ опустились, а энергичность, присущая его движениям, забилась куда-то в угол тела, превратив его в инертную оболочку. Стеллапрокляла этот день в тысячный раз, легко разгадав причину пасмурного настроения товарища: любовь приносит только неприятности, так почему все её так отчаянно ищут?

– Знаешь, тебе повезло: сегодня я подрабатываю подушкой для слëз расстроенных партнëров в отношениях, – Стелла похлопала себя по плечу и качнула головой. – Только сегодня действует акция: расскажи о том, что тебя гложет, и получи улыбку в подарок.

Артём фыркнул, изгибая рыжие брови. У него были непослушные вьющиеся волосы, которые он безжалостно состригал, но когда они отрастали, то бесконечно выбивались из пучка на голове, сворачиваясь волнами на лбу, и лезли в глаза.

– Сразу ясно, это полнейший развод! Потом я обнаружу, что меня ищут коллекторы, потому что на мне откуда-то микрокредит.

Стелла только пожала плечами, накручивая спаржу на вилку.

– Ты только не смейся. А. Точно, – он щелкнул пальцами и сам рассмеялся, будто и правда сказал что-то смешное. – Та девчонка, с которой я сейчас общаюсь и с которой у меня, вроде бы, все идëт к серьëзным отношениям, из тех, кто увлекается астрологией. Она спросила меня о моëм знаке зодиака!

– Бросай её – она сумасшедшая.

– Стелла!

– Что? – Звучало невнятно из-за набитого спаржей рта. – Только не говори, что дело в любви!

Она изобразила рвотные позывы, и – в гордость ей – очень удачно. Артëм отодвинул тарелку и поморщился.

– Тебе не понять, но дело даже не в этом.

– Тогда в чем? – Раздражение снова начало пробуждаться. Все эти любовные истории – сколько можно? – Давай без драмы. Ближе к делу.

– Она ненавидит скорпионов, и угадай, кто я.

Лицо его скривилось так, будто он проглотил что-то невыносимо мерзкое, а теперь ему сказали доесть оставшееся. Стелла вздохнула и поковыряла вилкой свою еду.

– Слушай, скорпион – это, конечно, приговор, но не смертельный. Если ты ей нравишься, то, думаю, в конечном итоге ей будет плевать, скорпион ты или скарабей, – она пожала плечами, надеясь, чтобы этот невыносимый день поскорее закончился. – По крайней мере, это то, как должна работать любовь, разве нет?

– Может, ты и права.

– Не может, а совершенно точно права, – сказала она так, будто смыслила в любви.

Зато атмосфера разрядилась, и её знакомый наконец расслабился, вернувшись в простую, ненавязчивую ипостась весëлого, беззаботного коллеги – это устраивало Стеллу больше, чем удручëнные и грустные люди вокруг: ей хватало её самой. После перекуса официантам пришлось вернуться в зал, потому что если Олеся была менеджером по типу доброго полицейского, то Алексей точно занял роль злого и грубого, легко лишающего премий – вот так вот, с барского плеча мог образоваться минус в зарплатной книжке, поэтому в его смены никто не отлынивал. Почти.

Стелла и Артëм вернулись как раз тогда, когда его суровая физиономия появилась в зале и просканировала всех присутствующих на предмет безделья: никто не попался, поэтому остаток смены прошёл без приключений. Народу осталось всего пара человек, поэтому официанты и бариста начали постепенно убирать рабочие места, ожидая заветный час окончания трудового дня. Но это был бы не самый раздражающий день декабря, если бы напоследок он не подкинул кота в мешке.

За пятнадцать минут до закрытия явился парень, одетый совсем по-осеннему, будто он и погода за окном существовали в разных измерениях. Заинтересованно оглядев заведение, он направился к одному из столиков.

– Твой клиент.

– Нет, твой.

– Он совершенно точно идет к твоей секции, Тëма.

Рыжеволосый весельчак скуксился, взяв книжечку-меню. Он напоминал ребенка в теле взрослого и оттого выглядел ещё более комично со всеми этими глупыми рожами. Но понять его можно: никто из официантов не любил последних клиентов, даже если они приносили им деньги, потому что это означало, что работа продлится, конец смены отодвинется ровно настолько, сколько после придëтся потратить времени на уборку.

Гость остановился у столика Артëма, отодвинул стул и не сел. Он качнулся с носка на пятки и легко поднялся по двум ступенькам на возвышение к столику с диванчиком.

– Тебе нужнее, – злорадству Артëма не было предела, когда меню перекочевало в женские руки. – Не испепели его взглядом, иначе ещë дольше будешь выбивать пепел из дивана.

Стелла пыталась приручить разгневанного зверя внутри, пока шла к гостю и раскрывала меню. Разумные мысли помогали ей: за пятнадцать минут до закрытия кухня перестает готовить сложные блюда, только какие-то закуски да кофе, а это не займëт много времени и ещë лучше будет, если он разочаруется, встанет и уйдëт. У неё даже почти получилось придать лицу не самое свирепое выражение.

– Добро пожаловать, – она положила перед ним раскрытое меню и подготовила телефон на случай, если заказ последует сразу – привычка, выработанная многими месяцами. – К сожалению, мы скоро закрываемся, поэтому выбор ограничен и вам придëтся закончить за пятнадцать минут. Если вас это устраивает, то я слушаю: чего вы хотите?

Широкие зелëные глаза внимательно и с любопытством – слишком открытым и явным, чтобы не казаться неуместным – изучали её. Брюнет с небрежной укладкой, высокий, но ссутуленный, с прищуром смотрел на всë и одевался, видимо, вне всяких законов логики и здравого смысла – нет, таких она тут еще не видела. Официанты, хотят или нет, но запоминают лица почти всех клиентов, в особенности постоянных, потому что знакомому работнику оставляют чаевые охотнее, и все это знают. Можно сказать, что кафетерии и все похожие на них заведения – это маленькие царства со своими правителями и правилами, где подданные – официанты – вертятся как могут.

Гость даже не взглянул на раскрытое перед ним меню и улыбнулся одним уголком губ так, словно ему пришла на ум занятная мысль.

– Как насчет улыбки?

– Простите?

Указательным и большим пальцем он изобразил, будто растягивает уголки губ. Стелла знала эти улыбки: Мария так улыбалась многим парням с курса, и за этим действом ничего не было.

– Не думаю, что это есть в меню.

Клиент удручëнно вздохнул, оглядывая пустое помещение: он был буквально последним клиентом. Её, чëрт возьми, клиентом, из-за которого она не могла пойти домой и завершить этот ужасный декабрьский день.

– Насколько мне известно, улыбка для официанта – то же, что и нож для повара – это неотъемлемый атрибут для исполнения рабочих обязанностей, – легкий баритон без капли стыда, волнений или неловкости от создающейся ситуации. Нет, поводок ей не удержать – раздражение впилось в него. – Думаю, нет ничего странного в том, что я прошу вас использовать рабочий инструмент.

– Вы правы, но…

– Хорошо, давайте так, – он облокотился на стол и склонил голову, прищурившись, – вам точно хочется поскорее от меня отделаться и пойти домой. Одна крохотная улыбка – и я уйду, не задерживая вас больше ни секунды.

Что-то лопнуло в ушах или ей только показалось? Терпение оборвалось, голодные псы сорвались. Улыбка, улыбка, улыбка… Да что в ней такого?

Стелла сдëрнула набедренный фартук и бросила его на стол. Кто-то охнул за спиной, но ей уже было всë равно.

– Знаешь что, катись-ка ты до полярной звезды.

Она ушла, не оборачиваясь.

Глава 2

Пьеса

Первый день декабря подошёл к концу. Жаль, что вместе с ним и весь месяц неожиданно не схлопнулся. Впереди её ждала почти невыполнимая задача: успеть за несколько недель сдать всё, что она не сдала за четыре года, и радостно приступить к экзаменам… Стелла хмуро покачала головой, пытаясь изгнать неприятные мысли, и сосредоточилась на определениях в учебнике, по предмету которого ей грозила пересдача. Мало того, что сама книжка была не самой простой – её никто не любил из учащихся на психологическом направлении, – так ещё и преподаватель не сахар. Примерно две трети проблемы создавалось именно из-за его непростого характера: совершенно непонятно, что ему придёт в голову в процессе сдачи, а студентам остаётся только адаптироваться к изменяющимся условиям игры. Раздражающая нестабильность.

Текст перед глазами расплывался: сознание откатывалось от «сейчас» и возвращалось во «вчера». Хотелось Стелле свалить причину своего поведения на окружающих, но… Хотя нет, так она и поступила вчера, высказав менеджеру Алексею всё, что она думает о наглом клиенте, за что получила выговор – сходу, без суда и следствия была лишена всяких надбавок за месяц. В самый прибыльный месяц года!

– Успокойся, Стелла, пока никто полицию не вызвал, – Артём держал её буйствующую натуру, рискуя получить по лицу.

– Пусти, я сломаю ему нос! – Копившееся весь день раздражение клокотало вытекающей из жерла магмой, опаляющей всех вокруг и грозящей погубить окружающих. Стелла почти попала напарнику по лицу, но тот вовремя выпустил её, и пострадал только локоть, которым она задела стену. – Нет, ну ты видел? Припёрся за десять минут до закрытия и начал такой важный свои желания выказывать! Я кто ему? Если так хочется улыбающихся девочек порассматривать, то добро пожаловать в специальные услуги!

– Стелла, ты должна понимать, что для нормальных людей улыбка – это формальность и в ней нет ничего сакрального, – сказав это без всякого умысла, Тёма даже не догадывался, какой произвел эффект. Стелла просто застыла и растеряла всякий запал. – Иди домой, отоспись и ресетни этот день ради благополучия всего мира.

Легче сказать, чем сделать: погода за окном только ухудшилась. Маленькие снежинки превратились в настоящие снежные хлопья, липнувшие к лицу, лобовым стёклам и оконным рамам. Сугробы росли с завидной скоростью, а тракторы и снегоуборочные машины работали без продыха. А вся эта ситуация с клиентом сегодня только получит продолжение: начальница будет решать её судьбу, хотя, казалось бы, тот парень даже не выдвинул никаких претензий, только весело посмеялся и не принял извинений менеджера – просто ушёл. Он-то ушёл, а проблема, созданная им, осталась, и Стелле теперь её разгребать.

Когда смысл читаемого окончательно собрался и покинул голову, подобно пролетевшему сквозняку, на страницы книги легли два билета. Подняв взгляд, Стелла наткнулась на хмурую Машу: видимо, со вчерашнего дня ничего в её отношениях не изменилось, а беря в расчет её непростой нрав, можно догадаться, что вряд ли университетская подруга пойдет на примирение первая.

– И что это?

– Билеты.

– Спасибо, кэп, – Стелла взяла две плотные бумажки. Красивым каллиграфическим шрифтом написано название театральной постановки – «Праздничный переполох». – Зовёшь меня на свидание? Всё настолько плохо?

Маша только фыркнула. Сегодня она оделась в тёмное, что явно не могло обещать Павлу ничего хорошего, если тот не одумается и не поговорит со своей не такой уж и ручной гадюкой. Эти мысли почти позабавили Стеллу.

– Не люблю, когда мои планы срываются. Я уже настроилась посмотреть эту пьесу и поразглядывать красивых мальчиков в костюмах, – Маша села рядом, достала из чёрной сумки крем и ловкими движениями намазала руки, педантично растирая его по каждой кутикуле. Сама же Стелла не склонна была тратить деньги на маникюр и не особо видела в этом смысл из-за её тонкой ногтевой пластины, которая легко и болезненно ломалась. – Так как это творение нашего университета, билеты не имеют никакого срока давности. Один раз купил – ходи в любое время, когда идёт постановка.

– Значение слова «маркетинг» им не ведомо.

– Да какая разница, Стелла?!

Маша была на взводе, и всё в её напряжённой фигуре об этом говорило. Даже по идеально выполненному макияжу, превосходно гладким и прямым волосам при таком ужасе на улице можно было предположить, как сильно её нервирует ссора с парнем. Стелла вздохнула, размышляя о том, в какой момент жизни она стала играть роль подруги главной героини, которой суждено всё произведение слушать о несчастьях и страданиях в её любовной жизни.

– Ты можешь просто взять и сходить со мной на эту чёртову пьесу? Поступить как подруга.

– Когда там твоя пьеса?

Тени, заволокшие её взгляд, развеялись, вернув Маше её привычно взбодрённое и чуть высокомерное выражение.

– Сегодня вечером!

Сегодня вечером у Стеллы запланирован расстрел на работе, но сказать об этом только повеселевшей Маше означало открыть ящик Пандоры и уповать, что оттуда не вылезет чудище, способное разрушить весь этот мир.

Отношения Паши и Маши завязались в прошлом году, но это больше напоминало ситком с плохим и банальным сюжетом, где в каждой новой серии случалась комичная ситуация неловкости со стороны парня по отношению к недосягаемой девушке. Она не искала ни отношений, ни любви, ни тем более кого-то настолько ванильно-романтичного вроде Паши. Он был из тех парней, о которых обычно мечтают женщины, а встречая, умирают от скуки – «Романтик прошлого века!» и «Таких уже не осталось». Маше никогда такие не нравились, но, как говорится, всё когда-то случается в первый раз.

– Ты могла бы поговорить с ним.

– Не начинай.

– Тебе ведь плохо, так почему ничего не делаешь?

Мария отвернулась, скрестив руки на груди. Тёмный силуэт на фоне светлого окна превращал её образ во что-то эфемерное или, наверное, в картину, написанную углём, которую хочется разглядывать с разных сторон и вновь и вновь удивляться.

– Он должен догадаться, что что-то не так.

– Люди не умеют читать мысли, – напомнила Стелла, за что получила сердитый взгляд. – Я к тому, что порой то, что нам кажется очевидным, очевидно только для нас самих, а для окружающих, это тёмный лес, о котором они, возможно, даже не подозревают. Если сделаешь первый шаг, ты не станешь слабой.

– Применяешь полученные здесь знания на практике?

Стелла пожала плечами, качая головой:

– Должна же быть хоть какая-то от них польза.

– Тебе говорили о том, как сладко ты складываешь фразы?

– Возможно, пару сотен раз на дню, – Маша улыбнулась и отмахнулась от неё. – Ладно, на самом деле твоя личная жизнь меня не касается, поэтому, раз есть возможность даром сходить куда-то, я от неё не откажусь.

– У тебя в роду нет евреев?

Стелла изумлённо изогнула бровь, взяла телефон и включила фронтальную камеру, деланно оглядывая своё абсолютно славянское лицо. Также она покачала кончик косы и повернулась к Маше, выражая натуральное удивление. Накрашенные губы растянулись, и девушка расхохоталась – звонко и заливисто. За них двоих, потому что Стелла не улыбалась, не смеялась и не страдала от этого – в обычные дни. Но Маша веселилась ярко и эмоционально – её хватало на двоих, и это была одна из тех крохотных причин, почему когда-то они подружились. Странно, но подружились.

Разглядывая глянцевую бумагу с красивым заголовком посередине, контрольной линией и днями недели, по которым идёт представление, Стелла размышляла о том, как прогулять работу с учётом и без того сильного промаха. Машу бросить она не могла, когда той нужна была подруга, но и работу Стелла потерять тоже не могла: ситуация «между молотом и наковальней» в миниатюре.

– Ты правда увлекаешься гаданием на картах? Это так по-детски.

Одна из одногруппниц, девушка с агрессивно-красными волосами и своеобразным стилем в одежде, издевательски посмеялась над второй, более тихой, но не менее опасной девушкой. На фоне оппонентки она напоминала серую мышку, но только до того, как открывала рот:

– А ты правда увлекаешься компьютерными играми и тратишь на них полстипендии? Это так инфантильно.

– Они хоть реальные, а то, что ты читаешь по картам, лишь субъективная интерпретация твоего опыта.

– Может, оно и так, но эффект плацебо никто не отменял. Если человек верит в провидение звёзд, то донести до него нужную информацию можно именно через него.

Они продолжили вялые дебаты, но Стелла уже отвлеклась, вдруг отыскав разгадку своей проблемы. Наверное, это было не совсем честно по отношению к нему, но если человек просит, чтобы его обманули, как-то неразумно ему отказывать.

Открыв чат, Стелла быстро отправила сообщение:

Stella: привет. что твоя подружка знает об асценденте?

Artem: не пон.

Stella: я знаю, как решить твою скорпионью проблему, но мне нужна будет ответная услуга.

Ответ пришёл так быстро, будто Артём даже не дочитал её сообщение:

Artem: я весь твой!

Миловидный стикер енота со слезящимися глазами и сердечками откровенно напоминал кота из Шрека.

Stella: не провоцируй меня на скрины и шантаж.

Следующим сообщением был стикер, однозначно демонстрирующий, куда Стелле пойти и что сделать. Она же только покачала головой и повернулась к Маше, которая усиленно делала вид, что ей крайне интересны фотографии паблика кафедры режиссуры и кино. В такие моменты хотелось закатить глаза, взять её в охапку и принести к парню, из-за которого всё и усложнилось, а точнее – усложнилась жизнь совершенно непричастного человека. Стелла плохо знала Пашу, но уже давно сложила о нём не самое лестное мнение из-за постоянных перепадов настроения девушки рядом.

– У нас осталась последняя пара, да и она не самая интересная, поэтому…

– Такси уже подъехало, – без обиняков закончила не предложение, но саму идею Мария и бросила красивый и, вероятно, недешёвый телефон в сумку, поднимаясь. – Быстро ты смекнула, даже за ожидание не пришлось платить.

– Знаешь, порой я задумываюсь, какое чувство к тебе во мне преобладает: восхищение или всё-таки ужас.

– Восхитительный ужас подойдёт.

Книга окончательно потеряла шанс на внимание Стеллы, а вместе с тем она сама – на сдачу, хотя, откровенно говоря, график пока не вывесили, перспектива страданий ещё неизвестна, а потому было как-то проще сделать вид, что отчисление не дышит ей в затылок, а нарастающие проблемы, которые надо решать, не слипаются, превращаясь в огромного монстра тревоги внутри… Одним резким движением Стелла захлопнула томик, будто прибив росток волнений – или разума, смотря как рассудить, – взяла рюкзак с множеством бессмысленных нашивок и двинула за Машей, которая, в свою очередь, не испытывала ни капли угрызений совести. Напротив, она преисполнилась воодушевлением от мысли, что не придётся сидеть долгие полтора часа и притворяться, что слушает и тем более понимает лектора. С этим нельзя было не согласиться.

Нет ничего более приятного и рождающего злорадное удовлетворение, чем наблюдение за остервенелыми попытками снегопада пробиться через окно машины и испортить макияж, одежду и настроение. Добавляла наслаждения этому моменту мысль о том, что платить за поездку будет Маша, а она – Стелла – наглая нахлебница, с радостью принимающая эти широкие жесты. В целом, оно и не было удивительным, потому что финансовое положение Марии было на порядок выше, чем у Стеллы, поэтому несколько сотен не ударят по её кошельку так, как избили бы до полусмерти кошелёк несчастной официантки, учащейся на коммерции и живущей в общежитии.

Стелла опёрлась на дверцу машины, чувствуя лбом холод оконного стекла, и наблюдала за проносящимся мимо транспортом, яркими пятнами размывающимся в поднявшемся тумане. Он превратил простой городок в волшебный лес из старого советского мультфильма, на который любила ссылаться Стелла. Хотелось укутаться в свой тёплый пуховик из шелестящей ткани, натянуть шапку с помпоном на самый нос и не вылезать на улицу, но таксист явно претендовал на роль в «Форсаже», иначе понять его манёвры, граничащие с насмешкой над законами физики, было невозможно. Даже любящая немного щекотавшие нервы развлечения по типу скоростных мотоциклов и дрифтующих машин Стелла отчётливо ощутила, как желудок поднимается к самому горлу, когда их небольшая коробочка на четырёх колесах резко свернула на полном ходу, проезжая перекрёсток и игриво махая задом перед грузовиком.

– Мы же доедем сегодня до адреса?

– Таков план, – усмехнулся худощавый мужичок, вдавливая газ, чтобы проскочить на мигающий зелёный. – Не волнуйтесь, девочки, я не первый день за рулём! Всё под контролем.

При следующем торможении Стелла хорошенько приложилась лбом о стекло и зашипела, потирая ушиб.

– Какие планы на праздники, девочки?

Хотелось показательно закатить глаза: Стелла терпеть не могла этот вид таксистов – болтливых. Она в целом не любила праздную болтовню и лишний раз старалась не оказываться наедине с людьми, любящими почесать языками. Возможно, в силу специфики её работы, где она оставляла большую часть сил социальной коммуникации, а может, дело было в том, что обычно всё заканчивалось косыми взглядами из-за её непробиваемого выражения лица. Те, кто знал её больше нескольких месяцев, узнавали, что она отнюдь не безэмоциональная, совсем наоборот, но вот улыбаться и смеяться не входило в её репертуар.

– Да как у всех, – уклончиво ответила Маша, натянув одну из своих искусственных улыбок. – Встретить куранты ещё соображающими, а потом побить прошлогодний рекорд и лечь хотя бы на полчаса позже, чем в прошлый раз. Потом объедаться салатами на весь год вперёд и остальные месяцы снова приводить себя в форму.

– Непросто быть девочками, – фыркнул таксист, отстукивая какой-то ритм на руле. Обмороженные нос, щеки и тёмные глаза отразились в зеркале заднего вида. Он с интересом оглядел сначала Машу, а потом гусеницу из одежд рядом, Стеллу, и беззлобно гаркнул: – Хотя нравы сейчас свободнее прошлых, так что девчонки все теперь… разные. Все спасибо феминисткам этим, да? Ненавистницы мужчин и их правил! Вот какие дела сейчас делаются.

Никто не знал, чем закончатся неуместные речи таксиста, и благо – не узнает, потому что машина с характерным для её хозяина стилем резко встала у ворот комплекса. Девочки выскочили из неё так, будто бежали от монстров и едва избежали их цепких лап, но на деле они спасали мужчину от жестокой расправы, а себя – от неба в клеточку. Ветер в одно мгновение взметнул чёрные волосы Маши, пробрался под объёмный пуховик Стеллы и погнал их к воротам, а потом дальше – к многоэтажному дому, и всё это время они ругались на таксиста, погоду и огромную площадку между домами комплекса, которая всё никак не заканчивалась.

– Поставлю ему одну звезду!

– Тогда он решит, что абсолютно прав про ненависть к мужчинам.

Маша раздражённо дёрнула ручку двери и вошла в широкую, светлую прихожую с белым кафелем на полу и кремовыми стенами. Квартира её семьи была знакома Стелле от одного угла до другого с учётом того, насколько эти углы далеко друг от друга. В ней не было ничего лишнего, громоздкого или помпезного: все выполнено в простом варианте хай-тека. Вся она спокойная, строгая и тихая в своем исполнении. Неживая, сказала бы Стелла, если б её кто-то спросил, но в остальном ей нравилась квартира за те удобства, которыми сама она не обладала. Для человека, живущего в общежитии, чайник-то был роскошью, а кофемашина с отдельной насадкой для пенки – вообще божий дар, которым она непременно сейчас воспользуется.

– Игнорирование – лучшее решение, – заключила Стелла, включая аппарат и с интересом наблюдая за миганием лампочек. – Ты как бы и не подтверждаешь, и не опровергаешь высказанное.

– На самом деле сейчас… – Гнев клокотал в Маше, и она никак не могла найти себе места в своей широкой, просторной квартире с несколькими диванами, креслами и стульями. Вероятно, дело было не только в недалёком водителе. Очевидно, что не только. – На самом деле сейчас я вполне могу охарактеризовать себя как ненавистницу мужчин. Как они меня раздражают своей тупоголовостью.

– Если мерилом для всего мужского населения мира является твой Паша, то я сочувствую этой части мира, – Стелла подставила белую кружку под струи перемолотого кофе, нашла сливки, сахар и приготовилась сделать себе прекрасный напиток, способный оживить её. – А вот если бы ты написала ему…

– Я писала.

Стелла удивлённо обернулась, даже забыв, что наливала в кружку сливки – визг Маши напомнил ей об этом очень вовремя.

– А он что?

Маша обессиленно опустилась на светлый диван, откинулась на спинку и скрестила руки, потом высвободила, сцепила пальцы и снова освободила – ей никак не удавалось их куда-то пристроить. Наблюдая за этим, Стелла вдруг захотела треснуть одного малознакомого ей парня так сильно, чтобы тот никогда не помыслил обидеть Машу снова.

– Ничего.

Картина их отношений всё больше вызывала диссонанс с тем, что происходило. Вероятно, мир и правда начал сходить с ума, и Стелла наконец это заметила в лице нетривиального любовного романа Маши. А может, тут всё-таки было зерно логики, которое они сообща не замечали. В любом случае Стелла взяла свою кружку и уселась рядом с поникшей подругой, покачала ногами и пенкой на кофе, после чего спросила:

– Давай сначала. Вы планировали пойти на какую-то пьесу, но в последний момент он всё отменил.

– Вообще, Паша просто не пришёл, ничего не сказав, но это почти то же самое.

– А сейчас ты ему пишешь и он игнорирует?

– Спасибо, что напомнила, – уязвлённая своим поступком, который явно был для неё слишком жалким, чтобы озвучить его, Маша нахмурилась и снова скрестила руки на груди. – Мой отец тоже посмеялся бы надо мной.

– Вообще-то я не твой отец, – сухо заметила Стелла, пробуя кофе и с удовольствием подмечая приятное сочетание горечи и сладости, – а еще я не особо умею смеяться. Так что два раза мимо кассы. Но раз ты удовлетворила своё желание поязвить, я продолжу. Как давно он появлялся в сети? Звонила ли ты ему?

– Не звонила, – она отвела взгляд, явно стыдясь своего ответа.

Стелла достала телефон и легко нашла профиль горе-парня. Ответ не заставил себя ждать.

– Последний раз был в сети на прошлой неделе. Маша, ты даже не проверила, появлялся ли Павлик с сети?!

А Мария надулась, как ребёнок, подтянув к груди ноги. Сообразительная обычно, но совсем бестолковая, когда её захватывали чувства, Маша не прекращала поражать. Возможно, из-за этих её необычностей с ней никогда не бывало скучно.

Теперь Стелле хотелось пристукнуть Машу, но она только продолжила листать страницу кривляющегося на всех фотографиях парня. Она видела его, наверное, раз или два, и то – мельком, не вглядываясь, потому что Маша по какой-то непонятной для всех причине не спешила афишировать их отношения. Как-то проскальзывало, что она просила и Пашу никому не рассказывать о них, пока ребята учатся в университете. Это усложняло поиск причин исчезновения, потому что друзьям его не напишешь, родителям не позвонишь, чтобы не превратиться в местную сумасшедшую.

– Не думала, что, может, случилось что-то серьёзное?

Маша не ответила, дёргая нитку, вытащенную из чёрного свитера. Неожиданно, точно вдруг распрямившаяся пружина, она вскочила, из-за чего диван едва не был испорчен кофе, и заявила, что им пора собираться. Стелла не стала возвращаться к теме, приняв этот неумелый трюк со сменой ориентира: была у её подруги непростая привычка откладывать на потом думы, портившие ей настроение или пугающие её. Она будто подбиралась к ним осторожно, разглядывая издалека, с разных сторон, и готовила множество вариантов реагирования прежде, чем придётся воплотить какой-то из них в жизнь. Сама Стелла такой не была: неприятности сваливались неожиданно, и она отвечала им тем же.

Комната Маши была в половину меньше просторной гостиной, и большую её часть занимала кровать и шкафы с тумбочками. Правда, в отличие от однотонного стиля других частей квартиры, эта комната пестрила разными красками – в частности зелёным. Мягкий ковёр щекотал ступни, являясь единственным оплотом тепла на холодном кафельном полу. Широкие окна не занавешены, поэтому рассеянный белый свет наполнял комнату равномерно, смягчив все углы и даже, казалось, углы нравов самих девочек. В какой-то момент они перестали спорить, кусаться и стирать до дыр неприятные темы, переключившись на сборы, которые по большей части нужны были лишь для смены деятельности, для того, чтобы заполнить пустоту этого дня и смягчить неприятный осадок после разговора.

Однако то ли Стелла была слишком наблюдательна, то ли Маша не хотела скрывать, но она постоянно хваталась за телефон, чтобы набрать и потом стереть номер. Ничего не изменилось, когда они поехали в театр, фотографировались у красивых колонн и наперебой говорили в камеру телефона Маши, которая активно вела свои социальные сети и всячески это демонстрировала. Даже в зале, когда они забрались на, казалось бы, самые небеса по бесконечной лестнице к последним рядам, Маша нервно включала и выключала телефон. Понемногу это начинало раздражать Стеллу, но она пыталась переключиться на происходящее вокруг, а не рядом.

Они пришли в большой роскошный театр, созданный под эгидой их университета, с удобными мягкими креслами, немного откидывающимися назад, качественной акустикой, с несколькими балконами по бокам и узкой оркестровой ямой. Вероятно, помимо студенческих постановок здесь проводились и грандиозные, красочные, с участием известных актёров театра, дорогими декорациями и специально написанным репертуаром. Стелла никогда раньше не ходила сюда, поэтому была приятно удивлена скрытыми возможностями её университета: столько учиться в нём и не видеть того, что под носом – как это знакомо каждому!

Народ потихоньку занимал свои места – людей немного, но достаточно, чтобы создать видимость интереса к происходящему.

– Подожди, а у тебя сегодня разве нет смены в кафетерии? – поздновато, но спохватилась Маша, вдруг выпрямляясь в своем кресле.

– Да, насчёт этого…

Будто готовясь к этому моменту, её телефон издал радостное бурчание в тон последнему звонку. Свет давно погасили, и настало время начаться постановке. Стелла отключила звук и прочитала радостное сообщение от несчастного человека.

Artem: Олеська прикроет перед Злюкой! будешь должна ей три смены в конце декабря

Artem: там какие-то грандиозные планы, о которых я решил не спрашивать

Последнее сообщение заканчивалось стикером с енотом, роющимся в помойке. Кто бы знал, что он хотел этим сказать?

Не совсем тот результат, на который Стелла рассчитывала, но, по крайней мере, увольнение отменяется вместе с показательной поркой ценой всего лишь трёх смен. Стелла примерно представляла, что за наполеоновские планы у Олеси, потому что в прошлом году всё было точно так же, но под раздачу попали другие официанты, и они были выжаты досуха. Любовь к праздникам делала их менеджера почти такой же устрашающей, как вечно недовольный Алексей.

– Ради тебя, Маша, я продала душу дьяволу, – несчастно ответила Стелла, отправив Артёму смеющийся и одновременно плачущий стикер мопса.

– Страна не забудет твоей жертвы, – посмеялась Маша и вдруг потянулась к Стелле, чтобы обнять её – коротко, быстро, будто непреднамеренно. Слова её звучали ещё более случайно: – Спасибо, что ты такая, какая есть.

Стелла вопросительно изогнула бровь, но разъяснений не получила.

Зал окончательно погрузился в тишину и мрак, а потом кулисы разошлись, открывая вид на картонные, пластиковые и нарисованные декорации, представляющие собой убранство какой-то старой квартирки, где, вероятно, несколько поколений семьи жило, постоянно ссорилось, но при этом они были сплочённее и ближе, чем сейчас, когда родители и дети в какой-то момент перестают общаться вовсе. Не все, конечно: были такие, как Маша, которая часть времени жила с родителями, неплохо с ними ладила и только иногда жаловалась на строгость и педантичность своего отца; или такие счастливчики гиперэмпатичных матерей и участливых отцов, как Артём, который всегда с теплом и заботой отзывался о семье, которая жила далеко на западе страны. Но были и такие, как сама Стелла, не особо любившие говорить о родителях, ещё меньше – им звонить, потому что обычно это заканчивалось склокой или затяжным конфликтом. В последний раз они обсуждали её успехи в учебе, и ничем хорошим это не закончилось.

– Ты в порядке? – тихо послышалось из тени сбоку.

– В смысле?

– Четыре – ровно столько раз ты вздохнула, смотря на то, как актёры бегают по сцене. Если тебе всё же надо на работу, я не обижусь, – Стелла покосилась на подругу, скептически склоняя голову, и та приложила ладонь к груди. – Честное пионерское.

– Из тебя пионерка, как из меня клоун.

Маша улыбнулась и явно собиралась съязвить, но зритель с передних рядов шикнул в их сторону, поэтому девочки затаились. Какое-то время лёгкие смешинки витали вокруг них, несмотря на то, что открыто веселилась только одна из них, но этого было вполне достаточно. Потом они погрузились в сюжет постановки, увлечённые происходящим. Актёры и правда играли недурно, хотя не то чтобы Стелла была специалистом и ценителем, но в какой-то момент она абсолютно забыла про вчерашний ужасный день, сегодняшний – немногим лучший – и погрузилась в историю.

Начало было упущено, но, кажется, весь переполох ситуации заключался в том, что девушка перепутала двух чем-то похожих парней, и вокруг этого крутилась вся история – глуповато, гиперболизировано, но всё-таки история вызывала улыбку у зрителей. Ситуации, в которые попадала непутёвая главная героиня, выглядели комичными, нереалистичными, невозможными в обычной жизни, и всё-таки в них была какая-то всем знакомая простота и наивность, свойственная многим любовным историям: неожиданное становление слепцом, недалёким и не понимающим намёков.

В какой-то момент сцена из простой, скучной квартиры, которая менялась всего пару раз – да и то незначительно, – показывая перемещение героев из места в место, превратилась в сказочную заснеженную тропу где-то в лесочке с ёлочками и высокими деревьями, укрывшимися снегом. В глубине сцены бугрился синтепон, по краям ниспадали белые атласные ленты, укутывающие картонные деревья, а сверху свисала вата на невидимых ниточках, создавая глубину картинки. Прожекторы подсвечивали желтоватым и белым, превращая зрелище в знакомое каждому зрителю видение на улицах вечером в декабре. Всё происходящее, все воссозданные пейзажи отсылали к памяти зрителя, играли на его собственных ассоциациях, и, может, поэтому происходящее на сцене вызывало тёплые чувства, отзывалось чем-то знакомым и родным.

Под тянущую, немного тоскливую мелодию в поток света вынырнула героиня с яркими рыжими прядками. Она кружилась, и подол её плотной юбки обхватывал бёдра, путался в ногах. Её толкало то в одну сторону, то в другую – то к одному парню, неожиданно вышедшему из бокового кармана, потянувшемуся к ней навстречу и вдруг исчезнувшему, то к другому герою, уже менее охотно выказывающему свои чувства героине.

– И как можно влюбиться сразу в двоих? – Кажется, Стелла и правда сказала это вслух, потому что Маша чуть повернулась к ней, но ничего не ответила. – Это очередная история о любви.

Сцены менялись: герои выясняли отношения – они кричали, плакали и целовались. Последнее вызвало неподдельные, полные удивления шепотки и охи в зале, даже Маша чуть приоткрыла рот, но потом опомнилась и деланно оперлась на ладонь подбородком, точно скучая. Кого она пыталась обмануть? Стелла знала, как Маша обожает любовные истории, которые хорошо заканчиваются. Наверное, такая ей и нужна была сейчас.

Финальная сцена была завораживающей засчёт игры света, который превратил падающую вату в настоящие снежинки. А может, дело было в рассыпанных блёстках или мерцании лент, но всё так искрилось, играло и танцевало, окутывая пару, облачённую в светлое. Они словно были вытканы из этого волшебного света. Танцевали, неотрывно глядя друг на друга, наконец найдя пути к сердцам друг друга, и почти не размыкали рук, отстранялись и снова бросались в объятия. Снег кружился вокруг, играла мелодия, и свет расплывался, втекая в зрительный зал.

Главные герои закружилась в очередном па и сместились в сторону, вдруг став частью общей картины танцующих пар – незнакомых, не участвующих именно здесь, но они были частичками своих собственных историй, о которых никто не знал, даже зритель, потому что ему поведали только одну из таких удивительных сказок. И ранее главные в своём рассказе герои стали одними из них. Их не отличить. Они затерялись. Единственным узнаваемым, выбивающимся кусочком был юноша, сидевший на фоне, будто на одном из сугробов, и с некоторой мечтательностью, граничащей с пустотой, созерцавший красоту чужой любви.

Заиграли клавишники в одиноком соло, и их игра от размеренной, сначала не выделяющейся из общей мелодии, начала ускоряться, забирая внимание себе – всё музыкальное пространство. Свет поплыл, сместился и потерял интерес к танцующим, которые замерли фигурами. Он стёкся к юноше, который медленно поднялся и, будто ветер – остервенелый, жестокий, – разметал тёмные пряди по бледном лицу, казавшемуся в этом свете настоящей печальной маской. Один шаг – и герой в центре застыл, подняв голову и безмолвно глядя в зал. На неё.

Стелла встрепенулась, выпрямляясь в своем кресле.

Следом за нервной нотой мелодии на лице появилась мягкая улыбка – игра оборвалась, а зал погряз во тьме. Тишина заполнила пространство, став чем-то вроде новой фоновой мелодии, глушащей зрителей.

– Ты тоже это почувствовала?

– Что? – Маша нервно теребила подлокотник, пожёвывала губу, явно занятая совершенно другими, отличными от постановки волнениями. – Красивая, но грустная история. Не совсем это я хотела получить, но мне даже стало легче.

– Нет, я про того парня, главного героя, который в итоге остался один, – голос Стеллы звучал тихо, словно стоит ей повысить его хоть немного, и актёр на далекой сцене услышит произнесенные слова. – Какое-то отвратительное чувство дежавю. У меня даже кулак зачесался.

Загорелся свет, ослепляя зрителей, отвыкших от потолочных ламп и их ярких, искусственных лучей. Маша только пожала плечами, быстренько поднимаясь, чтобы успеть проскользнуть до аншлага в гардеробе.

– Ничего удивительного, если учесть твой буйный нрав. Пойдём скорее, мне надо позвонить.

Они успели слететь вниз, пока зрители аплодировали, выскочить из зала и получить свои вещи до того, как толпа грянула. Это немного порадовало. Даже погода на улице чуть угомонилась: закончилась метель, ветер улёгся, и только белый свет ламп серебрил хрустящий снег под ногами. Они снова поедут на такси за счёт подруги, и это было третьей хорошей новостью за вечер. В принципе его можно назвать удачным: Стелла и думать забыла о ждущих её проблемах.

Маша отошла, чтобы позвонить, а Стелла осталась топтаться под козырьком, разглядывая далёкое тёмное небо, нависшее над ними. Из-за ламп она почти не видела звёзд. Несколько всё же загоралось – далеко, точно манная мука, неосторожно рассыпанная скупой природой, а так – пустое, чёрное ничто.

Взгляд опустился к афишам на стенах рядом со входом в театр, из которого постоянно кто-то да выходил, громко обсуждая увиденное. По общей атмосфере можно было заключить, что представление многим понравилось, хотя нашлись и те, кто недобро ворчал о сюжете, игре актёров и о чём-то ещё. На самой афише были название спектакля и три нарисованных человечка, запутавшихся в ниточках. По нижнему краю значилась ответственная организация в лице её университета, кафедра и список задействованных лиц.

– Елена Голубева, Антон Астахов, Марк Савин, – Стелла запнулась о броское имя, внутренне поиздевалась над бедным ребёнком и пошла дальше по списку, потому что в ожидании подруги заняться было нечем: – Кристина Бурова, Павел Гущин…

Короткое «о» само сорвалось с губ. Её не впечатлило бы это имя, если б не сегодняшняя игра в Шерлока. Стелла была совершенно уверена, что так и звали несчастного парня Маши, а еще интереснее становилось оттого, что он должен был играть в этой постановке, но сегодня его точно не было: она узнала бы, да и Маша не стала бы тихонько сидеть и наблюдать, наверняка разразилась бы ругательствами и ушла до того, как спектакль закончится.

– Вряд ли она не знала, – легко заключила Стелла, постукивая пальцем по холодной, покрывшейся инеем раме афиши. – Проверить пришла, тогда сейчас…

– Стелла!

Маша прилетела, как смерч, во всём своём чёрном великолепии, бросая молниями, способными растопить весь окружающий их снег и согреть кости Стеллы. Ещё одно короткое «о» согрело холодные губы, потому что её подруга плакала.

Она злилась и плакала.

– Этот кретин в больнице!

– И правда, – Стелла взглянула на название пьесы, – настоящий переполох.

Глава 3

Больница

В какой-то момент Стелле показалось, что она сама оказалась в незамысловатой пьесе с непритязательным сюжетом, потому что последующие события после заявления Маши объяснить ей было сложно. Её подруга, точно самый плаксивый ураган в мире, кружилась вокруг, ворчала, извергая ругательства, и плакала без остановки, и никакие утешительные слова Стеллы не могли унять эти гневные, полные раздражения слëзы. Злилась она, конечно, не на Пашу, каким-то незавидным образом оказавшегося в больнице, а на саму себя – на свою глупую гордыню, с которой Маша неохотно, но пыталась иногда бороться. Это было похоже на вялые сражения на поле брани, где никто не хотел никого серьëзно ранить, поэтому не предпринимал ничего существенного, а следовательно, сама битва всë никак не могла закончиться. Никто не победил, никто и не проиграл.

Теперь же всë немного изменилось.

Стелла осторожно гладила подругу по спине, пока та тихо всхлипывала, включая и выключая телефон в руках. Её пальцы раскраснелись так же, как и щëки с носом, даже, кажется, подбородок и лоб стали краснее, чем могли быть под слоем тонального крема. Чëрный клубок гнева, разочарования и облегчения – всех тех чувств, к которым она относилась с осторожностью и которые с ещë большим опасением позволяла себе испытывать.

– У тебя тушь потекла, – чтобы заглянуть в расстроенное лицо подруги, Стелла наклонилась. – Натуральная панда.

– Я тебя ненавижу, – ответила Маша. Впрочем, прозвучало это жалко и лживо.

– Мне прекрасно знакомо это чувство. Так, раз Павлуша твой ответил, значит, ничего серьëзного?

– Он не ответил, – и её голос снова дрогнул, а на глаза навернулась очередная волна слëз. – Я даже не уверена, что знаю, в какой именно больнице он находится. Мне сказал один парень из его труппы. Сегодня было выступление, на котором Паша… – Судорожный вздох перебил её, из-за чего предложение распалось, почти потеряв свой смысл, но Маша сжала кулаки и заставила себя продолжить, точно борясь с самой собой за каждое слово: – Я немного тебя обманула. Это не та постановка, на которую мы с ним собирались, но в этой он должен был играть, поэтому я решила, что…

Стелла кивнула со знанием своего теоретического, вычитанного в книгах и высмотренного в сериалах дела.

– Примерно так я и думала. Чтобы избежать позорной роли использованной девушки, ты решила проверить, не игнорирует ли он тебя намеренно, активно проживая свою жизнь. Если бы твои опасения подтвердились, ты смогла бы заблаговременно подготовиться и первой всë закончить, оказавшись победительницей, а в противном случае без опаски проявить беспокойство и волнение. Да-да, всё понятно. Дальше что?

Тëмные, но блестящие в белом свете уличных ламп глаза внимательно, с толикой раздражения впились в Стеллу. Секунду Маша молчала, брови её чуть дрожали, а пальцы почти разжали телефон.

– Нет, я определённо тебя ненавижу! – Резко она огрела подругу ладонью по плечу, но это была пустая вспышка, которая ничего не принесла. – Как, будучи такой умняшкой, можно было попасть в предварительный список на отчисление?

– Теперь я тебя тоже ненавижу, Маш.

Она почти улыбнулась, но уголки губ сдались и опустились. Тëплый, безветренный вечер – прекрасный по меркам декабря – абсолютно не вязался с состоянием Маши, напротив, он будто насмехался и изворачивал её беспокойство и вину. В очередной раз Стелла нервно провела ладонью по спине подруги.

– Говоришь, узнала о Паше от парня из его труппы? Надо было спросить адрес больницы.

– Я как-то… не догадалась, – Маша жëстко ударила себя по лбу, оставив красный кружочек. – Вот дура! Услышав про больницу, я мигом разучилась думать.

– Не кори себя. Мне вот кажется, что с прошлого года я не научилась думать, – Стелла пожала плечами. – Отсюда и рост долгов.

Когда идеи иссякли, а ощущение чего-то не исполненного, брошенного на полпути и неприятно давящего на грудь усилилось, ко входу подъехала чëрная машина с изящным изгибом капота, крыши и бампера. Она была украденным кусочком ночи, прозорливо поблëскивающим серебром. Только немного засохшей грязи по нижнему краю дверей и на шинах портило магию. От этого зимой даже волшебство, наверное, не спасало.

Дверь открылась, и из машины легко выскочил высокий парень. Одет он был весь в цвет своей машины: чëрные куртка, штаны и ботинки, тëмные волосы, распавшиеся от укладки по ровному пробору, только, наверное, глаза были чуть светлее… Возможно, дело было в нескрываемом веселье?

– Хорошо, что вы ещë здесь. Пока доберëшься до этой машины сквозь сугробы и по льду, целая вечность пройдëт.

Света было не так много, и то он весь жëсткими лучами падал на них сверху, создавая жуткие, угловатые тени на лицах. Стелла нахмурилась, оглядывая машину, парня и подозревая что-то неладное. К этому чувству прибавилось неприятное внутреннее ощущение, похожее на занозу, которую постоянно неловко задеваешь.

– Мы только что о тебе говорили, – выдохнула Маша и резко приободрилась, сбрасывая скорбную тень, напавшую на неё. – Я затупила и не узнала адрес больницы.

Незнакомец улыбнулся, махнув на машину:

– В любом случае я собирался к нему съездить, навестить, поэтому вы можете поехать со мной.

– С подозрительным незнакомым парнем на такой же подозрительной чëрной тачке в особенно тëмный вечер? Конечно! Что может пойти не так?

Ребята, будто только сейчас вспомнили о Стелле, взглянули на неё: Маша с нервным раздражением, а парень – с каплей веселья и беспечности. Он не спешил развеять подозрения против него, словно сложившаяся ситуация несказанно его забавляла, несмотря на весь подтекст. Странный, неприятный тип, подумалось Стелле.

– Как насчет хоть раз довериться удачному случаю?

– И как раз в тот же миг оказаться в канаве?

– Стелла!

– Мария!

– Марк!

Девочки синхронно обернулись к юноше, проглотив слова, которыми обеим хотелось бросить друг в друга.

– Что? Мне показалось, это какое-то ваше дружеское знакомство, – пожал он плечами и передëрнулся от холода всем телом, открыл водительскую дверь и забрался обратно в машину. – Слушайте, девчонки, вы как хотите, но на улице мороз, а торчать под дверьми театра – не самое весëлое времяпрепровождение. Если Звëздочка боится, я могу предоставить ей паспорт, и она сравнит имя и фамилию в нëм с теми же на афише. Вы только решайте скорее.

Дверь закрылась, и незнакомец по имени Марк почти исчез в глубинах автомобиля, только сине-белая подсветка значков перед рулëм выкрадывала его профиль из полумрака. Он качал головой в такт заигравшей песне, достал из внутреннего кармана куртки паспорт и показал через окно. Стелла нахмурилась и взглянула на воодушевлëнную Машу, которая, впрочем, была большей охотницей за приключениями, чем Стелла. Она хоть и любила риск, но в основном только в тех его формах, которые напрямую не могли угрожать её жизни. А кто этот Волшебник Изумрудного города, чтобы ему так просто довериться?

– Ты можешь не ехать, – твëрдо заявила Маша, прекрасно зная, что после следующей фразы Стелла вряд ли повернётся и уйдет. Это взбесило еë ещë больше, и если бы Марией не двигало беспокойство за парня, которого Стелла буквально уже терпеть не могла, то они точно переругались бы. – Я верю Марку и уверена, он не прирежет нас за первым же поворотом. Когда я его встретила, видела под курткой ту же одежду, что и на героях с постановки, на шее были остатки грима, да и вообще… Что я пытаюсь тебе доказать?

– Что вспомнила, как думать.

– Тебе того же!

Маша фыркнула, открыла заднюю дверь и забралась в машину. Она что-то сказала водителю, тот заулыбался, опустил окно и протянул Стелле раскрытый паспорт. На стыке страниц лежала студенческая карточка со знакомой физиономией. Марк Савин. Мальчик с интересным именем, над которым она мысленно поиздевалась, теперь вдруг материализовался и поставил её в неловкое положение из-за переживаний, опасений и ссоры с подругой. Что-то такое знакомое снова завибрировало под кожей.

– Итак? Каков будет приговор?

Почему-то захотелось ударить его. Стелла ничего не ответила и молча залезла в машину, проклиная весь чëртов мир. Особенно декабрь.

В какой-то другой день она никогда не села бы к мало-знакомому парню в машину и тем более не позволила бы ему куда-то её увезти, но сейчас просто не могла оставить Машу одну с терзающими её мыслями в такой ситуации. Может, сама Стелла и правда была слишком осторожной и не очень доверчивой, но обычно Маша была такой же: неужели беспокойство за парня и вина из-за своего горделивого поведения окончательно свели её с ума? Ответов Стелла не нашла, а спрашивать уже не хотелось. Хотелось только домой, но домой они не поехали.

Марк улыбнулся им в зеркало заднего вида, поправил круглые очки и вырулил с площади перед театром. Дорога быстро влилась в одну из забитых машинами полос. Вечер окончательно взял своё: небо почернело, тени выросли, слились во мрак, сочащийся из дворов и окон. Жëлтые фонари смягчали впечатление холодного вечера, красные стоп-огни впереди стоящей машины – одной из целой линейки таких же несчастных, застрявших в пробке, – слепили каждый раз, когда водитель жал на тормоз, а по бокам мерцали белые фары. Медленно, но верно они двигались по забитой дороге.

Тишина нагнетала. Отчего-то Стелле было некомфортно в этом молчании, несмотря на то, что она сама не любительница пустозвонства. Возможно, дело было в лëгкой склоке с подругой, а может, всё-таки в незнакомом парне за рулëм такой же незнакомой, хотя и удобной машины. Пальцы неспешно скребли кожаное кресло, на котором бережно крепилась тонкая подушка для подогрева, которая сейчас, к сожалению, была выключена, а салон, не успев прогреться, больше напоминал морозилку. Поëжившись, Стелла скользнула взглядом по хмурой Маше, листающей фотографии на телефоне, и взглянула в зеркало, где встретилась с любопытными зелëными глазами.

Марк отвернулся, включил поворотник и повернул на перекрëстке направо – плавно, легко и неспешно, совсем не беспокоясь о нервных клетках других участников дороги. Совсем скоро они снова застряли в пробке, и он повернул какой-то переключатель под светящейся неродной для машины магнитолой – секунды спустя тепло окутало лицо и холодные пальцы.

– Марк, включи что-нибудь, иначе я начну лезть на стекло, – проворчала Маша, не отрываясь от своего телефона. – Мне очень не хочется так громко ду-мать.

– Есть пожелания?

– На твой вкус.

– У меня он специфический.

Маша улыбнулась, взглянув на Стеллу, потом на Марка.

– Нет, я не буду продолжать реплику!

Марк разочарованно вздохнул, покачав головой. Поразмыслил, окинул взглядом наглухо забитую сверкающую дорогу, полную цветных машин, достал телефон, нажал что-то на руле, потом отыскал песню и включил, откинув чëрный кирпичик на соседнее сиденье. Стелла чуть вытянулась, заглядывая вперëд, но узнала мотив по первым его аккордам и не сдержалась: закатила глаза и ударила ладонью по спинке водительского кресла.

– Это провальный план, Марк, – она ничего не могла поделать с той язвительностью, с которой прозвучало имя. – Если ты думаешь, что любая девчонка растает, заслышав Лазарева, то ты настоящий дилетант!

– Стелла, да? – Он мельком взглянул на неё через зеркало, вернув имя с не менее насмешливой интонацией. – Если ты по-настоящему считаешь, что парни не слушают всякую меланхоличную попсу, то это ты настоящая дилетантка! Не знаю, как вы, но лично я думаю, если в тексте есть хороший смысл, то вообще всë равно, что думают о тебе окружающие.

– Я никогда в жизни тебе не поверю.

– Правда?

Его лицо невероятно переменилось в игре красных, жëлтых и белых огней, иногда отражающихся в стеклах очков. Марк улыбался широко, мягко и задиристо, будто пытался немного поддеть, вывести этой, казалось бы, безобидной эмоцией. Пальцы отбивали ритм мелодии. Марк не отрываясь смотрел на Стеллу, будто чего-то ожидая. Салон негромко заполнился голосом певца, который был ей хорошо знаком – впрочем, он был знаком всем, кто умел слышать.

– Я в глазах твоих видел снег в океане…

Стелла моргнула, ошарашенная, открыла рот, новдруг поняла, что Марк просто подпевает исполнителю в его партии так, словно тому нужна была помощь. У него хорошо получалось, и даже вредность в ней была с этим согласна. Он не соврал, но чтобы знать весь текст… Это по-настоящему удивило Стеллу и искренне восхитило воскресшую рядом Машу. Она рассмеялась и тихо подпела куплет, на короткое мгновение песни позабыв свои печали.

Машина двинула дальше – неохотно, скрипя колесами по снегу. Хлопья снова повалили с неба, прилипая к стеклам – их смазывали дворники. Песня вдруг сменилась на какую-то более энергичную, менее трагичную, и ребята под немое поражение Стеллы затянули дуэт: Маша нещадно фальшивила, но голос Марка спасал ситуацию, а может, это смех, прорывающийся сквозь стройное пение, скрашивал горе-песню.

– Ты знаешь эту песню, – воскликнула подруга, толкнула Стеллу в бок и пропела: – Видишь слëзы – слëзы в моëм сердце! Давай, Стелла. Видишь слëзы…

– Больно вдвойне, – неохотно, сипло ответила она, во все глаза таращась на этих двоих так, словно видела впервые. Хотя одного из них Стелла точно видела впервые. – Это как-то глупо.

– И что?

Маша переглянулась с Марком, и они, будто давно знающие друг друга, легко улавливающие общую нить веселья, затянули ещë один куплет – недолго, потому что быстро рассыпались в смехе. Тени покинули взгляд подруги, она чуть расслабилась, и Стелла вдруг подумала, что, может, в этом и был весь смысл?

– Вообще-то там другая строчка, – и следующую песню они пели уже втроëм. Глупо, хрипло, неровно и совсем без вкуса, но с каждым словом напряжение, что росло между ними, бесследно погибало, и его остатки дворники сбрасывали так же, как и вредные сне-жинки.

Чтобы добраться до больницы, им понадобился час с копейками и целый плейлист попсы, за который уже взялась развеселившаяся Маша, поэтому петь им пришлось песни из её собственного репертуара. Впрочем, никто не был против. Когда Марк припарковал машину в самом углу плохо освещëнной парковки, ворча, что понятия не имеет, как потом будет выталкивать её из сугробов, Маша снова сникла, косясь на жуткую каменную махину с прямыми углами. Больницы, что внутри, что снаружи внушали только отчаяние и душащую печаль – всё усугублялось, когда в ней лежал кто-то очень дорогой.

Не отрывая взгляда от зеленовато-синих окон с блëк-лым свечением, Маша подметила:

– Ты даже не спросил, кто мы такие и как связаны с Пашей.

– Да незачем, – Марк повернул ключ и вытащил его. – Я знаю, что ты его девушка, о которой он никому не рассказывал. Не понимаю, правда, почему. Классная девчонка! Паша совсем плохой лжец, поэтому у нас в группе уже какие только слухи про тебя не пошли.

Маша скривилась.

– Для человека, который пытается что-то скрыть, ставить это «что-то» на экран блокировки достаточно недальновидно, – он улыбнулся ей, пожимая плечами. – Не бери в голову. Пойдëмте. У нас и так осталось очень мало времени.

– Подожди, – она дëрнулась, хватаясь за его плечо. – Скажи, что с ним? Ничего серьëзного?

– Знаешь, я сказал бы, но, думаю, такое он должен объяснить тебе сам.

Снег хрустел под ногами. Морозец щипал нос и щëки, пробираясь под куртки и тëплые кофты. Три фигуры выскочили на площадь перед больницей, успев по колено погрузиться в сугробы, разбить тишину бранью и спугнуть голубей – безумных созданий, которым всё было нипочëм даже зимой. Маша молчала весь путь, Марк что-то тихо напевал, а Стелла с искренним интересом наблюдала за следами, остающимися на новом слое снега. Ей нравился скрип под ботинками и как идеально ровный, нетронутый снежный пласт ломался, принимая форму узоров подошвы.

Но если раньше Маша казалась бледной тенью обычной себя, то когда с боем через хмурых медсестëр ребята добрались до палаты, она вообще растворилась в пространстве. Волосы потеряли былой лоск, джемпер промок, снег только растаял на коленках, а щеки и глаза были немного припухшими то ли от холода, то ли от слëз, которые она успела проронить. Умела же она плакать так, что никто не замечал – тихо, безмолвно, неощутимо. Стелла могла только позавидовать этому.

Белый халат усугублял выражение её лица, превращая в кривую гримасу.

– Давай, – подтолкнул её Марк, у которого забавно запотели очки. Свет больничных ламп наконец прорисовал его лицо достаточно, чтобы вызвать в Стелле неприятное чувство дежавю. – Мы подождем здесь.

– В любом случае, если он умрëт, я его убью.

– Напомни мне в следующий раз, что не стоит становиться твоим врагом, – подыграла ей Стелла, на что Маша только улыбнулась и быстро дëрнула ручку, исчезнув за дверью. – Любовь – это слишком энергозатратно.

Стелла вздохнула, качнулась на пятках и села на скрипучий белый стул, железо которого куснуло ягодицы, несмотря на тëплые штаны. Она поморщилась, поежилась, чувствуя, как влажная ткань серой кофты липнет к телу.

Какое-то время Марк и Стелла молчали, занятые своими личными думами, погружëнные в больничный покой и тишину, изредка прерываемую нервным звуком мигающей лампы. Зеленоватые стены, серые полы и светлые двери – вроде, всё вокруг было простым, не цепляющим взгляд, но почему-то каждый раз, смотря на эту простоту, казавшуюся в обычных обстоятельствах очаровательной, Стелла ощущала только глубокое одиночество, жуткую тяжесть в душе. Она не любила больницы, да и, наверное, никто их не любил. Лицо Марка тоже чудилось ей напряжëнным. Его лицо с резким контуром, лисьим прищуром светло-зелëных глаз, полных игривого веселья, как шампанское с пузырьками…

– Мы уже встречались, да?

Марк моргнул, выдернутый из своих мыслей тихой репликой, которой не должно было быть в этом получасовом антракте. Он повернулся, улыбнувшись и прищурившись:

– Правда?

Тогда он был без очков, а тëмные волосы аккуратно уложил на затылок, да и оделся куда затейливее простой футболки и джинсов. Но этот взгляд – вызов, игра, издëвка – такой же. Сразу возникает желание чем-то огреть его обладателя.

– Невыносимый тип из кафетерия.

– Грубая официантка из – неожиданно – того же кафетерия!

– Поэтому ты решил нам помочь? Потому что хочешь продолжить издеваться надо мной?

Улыбка его погасла. Марк склонил голову, со странным выражением оглядев её так, будто перед ним сидел диковинный зверëк.

– Нет. Я узнал тебя не сразу, только когда ты на-чала ворчать про то, какой я подозрительный и опасный тип.

– Вообще-то ты подозрительный и раздражающий тип.

– Спасибо. Смею предположить, из твоих уст это почти комплимент, – она нахмурилась, но Марк продолжал: – Насчëт вчерашнего. Кажется, я перегнул палку, прости за это. Не думал, что ты так отреагируешь.

«Стелла, ты должна понимать, что для нормальных людей улыбка – это формальность и в ней нет ничего сакрального».

Артëм был прав, а она вчера – нет. Как бы ей ни хотелось винить окружающих в своëм плохом настроении, вчерашним вечером она сорвалась на Марка только потому, что уже была готова на ком-то сорваться и он просто кстати затронул щекотливую для неё тему. Только для неё. Не для нормальных людей.

Что-то неприятное щемило в груди.

– Я не могу улыбаться, – слова слетели сами, и Стелла не успела их поймать.

Теперь её желание кого-то чем-то огреть изменило цель и набросилось на неё саму: зачем она вообще это сказала, зачем ей в целом оправдываться перед незнакомцем? Неприятное послевкусие произнесëнных слов связало язык, и Стелла ничего больше не говорила, из-за чего короткая строчка зависла в тишине коридора – её эфемерный отзвук вплëлся в электрическое замыкание в лампочке над ними. Свет то проливался желтовато-зелëным потоком им на головы, то гас, погружая кусочек коридора в небольшую тень.

А возможно, причиной её ненормального поведения была всемирная усталость – такая, будто она не спала весь этот бесконечно тяжëлый год. Не спала, не ела, не останавливалась ни на секунду, а только крутилась белкой в колесе, чтобы чего-то достигнуть в учëбе, работе, в отношениях с родителями. Всем вокруг всегда что-то нужно, и Стелла постоянно что-то отдавала: сначала легко и беззаботно, даже улыбаясь – да, когда-то её губы умели изгибаться в привычной для людей улыбке, – потом сложнее, уже будто бы вырывая из глубин себя, и в конечном итоге теперь не было сил даже попытаться. Она просто злилась. Всегда.

Сейчас она тоже злилась: на себя, сказавшую глупость, на Машу, юлой кружащуюся с Пашей последние пару дней, на Марка, который просто молчал. Он ничего не ответил ей. Было бы здорово, если бы он не услышал высказанную глупость. Или, если услышал, сделал вид, будто не услышал.

– Кажется, они там надолго, – растягивая слова, произнес Марк. – У меня есть идея. Пошли.

– Куда?..

Марк схватил её за руки и дернул на себя, заставляя подняться. Стелла запнулась, но устояла только для того, чтобы он потащил её по коридору. Из какой-то палаты вылетела медсестра с множеством ампул на дощечке, удивлëнно взглянула на них и буркнула что-то вроде: «Не бегайте здесь, это больница, а не спортзал!» Но Марк уже утащил Стеллу прочь от её ворчания, от их друзей куда-то в приëмную, взял их верхнюю одежду, вернул халаты и, торопя девушку, вывел её на улицу.

В жëлтом свете фонарей кружились и танцевали снежинки.

– Далеко я не уйду.

– Далеко и не надо.

Марк огляделся, указал куда-то и поманил за собой. Стелла вздохнула, но почему-то пошла. Может, ей хотелось поскорее отделаться от липкого ощущения отчаяния, охватившего её внутри больницы. Каждый новый шаг наполнял её грудь холодным, но чистым воздухом. Голос юноши казался взволнованным:

– Есть у меня одна привычка, знаешь, когда настроение какое-то непонятное, усталость чувствуется вселенских масштабов, да и вообще всë осточертело. Ты только сразу не отнекивайся – попробуй.

– Без контекста звучит это как-то противозаконно.

Марк обернулся, глаза его блестели – два озорных камушка, которым не веришь ни на секунду.

– Доверься мне.

– С какой стати? – Голос её прозвучал истерически, и Стелле пришлось откашляться. – Мы знакомы всего пару часов, не считая вчерашнего.

Добравшись до берëз и ëлок, корни которых уже около недели были укрыты снежным одеялом – глубоким, нетронутым, – Марк остановился, указал Стелле встать перед ним, и она, хмурясь, подчинилась. Морозец креп, завистливо щипал юноше нос и щëки и, вероятно, уже успел его пробрать до костей, потому что он не считал, видимо, разумным надевать под куртку что-то теплее футболки. Стелле хотелось фыркнуть, но её вдруг толкнули – земля притянула мгновенно и без вопросов. Ни криков, ни вздохов – она рухнула прям в сугроб, провалившись телом чуть глубже, чем руками и ногами.

– Какого чëрта, Марк?! – Но он развернулся и упал рядом, провалившись в снег немного глубже неё. – И что ты, позволь узнать, делаешь?

– Дышу.

Даже раздражение улеглось, поражëнное странностью происходящего. Стелла отупело пялилась на парня, ничего больше не объяснившего и смотревшего куда-то ввысь. Марк улыбался и выглядел абсолютно беззаботным дурачком, делающим странные, непонятные вещи и ставящим окружающих людей в неловкое положение. Он поëжился – снег заскрипел, трещинки нарисовались на блестящей поверхности, – и закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул. Белый пар родился на губах, застыл на секунду и поднялся, медленно растворяясь в полумраке.

– Холодно, – проворчала она, но не встала, наверное, потому что сугроб слишком сильно поглотил Стеллу и попытки выбраться только глубже закопают её – настоящие зыбучие пески. Только снег. – Ерунда какая-то…

Они оказались на краю небольшой площади: никто не заметил бы под деревьями двух человек, наполовину провалившихся в сугробы и отмораживающих всё что можно и нельзя было. Тени укрыли их так же, как они с наступлением ночи накрывали мир. Они стекали с самого неба.

Стелла подняла взгляд, скользнув им по бесконечному количеству окон, пробираясь сквозь ветки дерева, рассекающие небосвод. Фонари находились где-то дальше, а там, где они лежали, была почти маленькая ночь, обнявшая двух сумасшедших. Может, от этого, а может, потому, что она умела смотреть… Смотреть и ждать – долго-долго, – пока они не покажутся, не осмелятся явиться тем, кто желал, тем, кто любил их. Искренне и по-настоящему. Сначала одна точка, потом другая, но уже дальше, а за ней уже третья, четвëртая – так быстро, неожиданно сотни звëзд рассеялось по куполу. Крупицы светил, слишком далëкие, чтобы быть такими, какими их рисуют люди, какими представляют дети, наряжая ëлки, какими фантазируют писатели. На самом деле звëзды – это всего лишь крохотные кусочки света. Одни были ближе, другие – дальше. Где-то рука Создателя дрогнула, и получилось нечто скученное, что-то такое, названное людьми созвездиями, а где-то, напротив, бросила уверенно и аккуратно. Там блестели яркие, но одинокие звезды.

Холод пробрался и под пуховик, но не коснулся сердца, трепетно бьющегося в созерцании. Стелла вдохнула так глубоко, как никогда, казалось бы, до этого, и выдохнула в небо очередной клуб пара, нарисовавшего в воздухе узор. Тело размякло, растеклось по сугробу, принявшему его форму. Мысли перестали гоняться по кругу – они улеглись, успокоились и почти затихли. Волнения, тревоги отступили, очарованные, поглощенные снегом.

Снежинки кружились, падали и таяли на лбу, носу, губах. Как если бы звëзды начали падать, целуя её холодными касаниями.

Так они лежали в молчании, погрузившись в зимний вечер с его завораживающей красотой. Неожиданно дурацкая идея Марка перестала казаться глупой и странной: Стелле начинало нравиться лежать в сугробе, обнявшем её руки, ноги и тело, смотреть на небо и ни о чëм не думать.

Только холодно.

– Как ты до этого додумался? – Говорила она тихо, но Марк всё равно услышал.

– Как-то само получилось. В школе я был не самым популярным парнем, представляешь?

– Не может быть!

– Сам каждый раз удивляюсь. У тех ребят точно не было вкуса, – даже не смотря, Стелла услышала улыбку в его словах, однако, с трудом повернувшись, наткнулась на выражение, похожее больше на маску, чем на что-то живое. Так улыбалась Маша, когда говорила, что всë хорошо, а потом плакала в туалете. – Но, как я понял, они в целом были противниками счастья и радости, поэтому все те, кто жил лучше них, оказывались вне школьного закона. Так, в один из дней мне сильно досталось. Трое парней перепутали меня с пиньятой, долго мутузили и оставили валяться на снегу.

– Ты мог замëрзнуть до смерти.

Марк пожал плечами, насколько это было возможно.

– Не знаю, сколько я так валялся, но помню, небо тогда было потрясающим. Такое красно-жëлтое, как кончик тлеющей сигареты. Больше я такого не видел.

Зашуршала его чëрная куртка. Марк на одну руку глубже провалился в сугроб, но сумел выудить из кармана чупа-чупс в фиолетово-розовой обертке. Покрутил сладость в руках, замявшись на несколько секунд.

– Хочу бросить, – вздохнул он. – Стоматолог по головке меня не гладит за пристрастие к сладкому. Стоит только немного перенервничать и руки сами тянутся.

– Значит, ты сейчас нервничаешь? – Стелла вздёрнула бровь. – По тебе и не скажешь.

– Про таких, как я, Станиславский прокричал бы, что верит! – Уголок его губ дрогнул. – Хочешь? У меня годовой запас этих вредностей. Правда, вкусовое многообразие хромает.

– За бесплатно и отраву можно съесть.

Марк тихо рассмеялся и зашевелился, пытаясь достать из кармана ещё один чупа-чупс в похожей обёртке. Он услужливо снял её и протянул Стелле, которая прищурилась, попыталась приподняться на локте и почти провалилась по самый подбородок. Ругань сама слетела с языка, чем вызвала у Марка очередной приступ веселья. Как бы он не помер от смеха, лис чёртов! Преисполненная вредности, Стелла укусила конфету зубами и протолкнула в рот.

– Вишня? Не такая уж и сладость!

– Упс, – отозвался Марк.

Какое-то недолгое мгновение они молча потворствовали своим слабостям, совершенно не представляя, как на ледяных ногах выбираться из сугроба. Впрочем, они и не делали этого.

– Зачем рассказал? – Из-за конфеты во рту слова прозвучали невнятно.

– Почему нет?

– Не каждый готов признаться, что был жертвой травли.

Марк покачал во рту белую палочку, размышляя над её словами.

– Если я не буду говорить об этом, получается, они всё-таки победили, разве нет?

Снова тишина. Стелла крутила услышанное в голове: сказанное им имело для него значение, но она не знала, как относиться к такому откровению, поэтому не могла найти подходящих слов вопреки всем психологическим трюкам, вложенным ей в голову за годы обучения. От неловкости, что завладевала ею с каждой минутой, спас пиликнувший телефон. Достать его было настоящим испытанием, которое почти закончилось снежным захоронением, но в конечном итоге, отделавшись горсткой снега в кармане, Стелла включила экран и открыла присланную фотографию.

– Они помирились, – заключила она и показала Марку сообщение.

Немного смазанное, слегка засвеченное изображение Маши с красными щеками, припухшими глазами и окончательно растекшейся тушью. Она обнимала бледного парня в больничном костюме. У Паши растрëпанные, прямые, золотистые волосы, несколько пластырей на лице скрывали скученные на скулах и носу веснушки. Он смущëнно гладил девушку по волосам, кривовато улыбался и не смотрел в кадр, пока Маша показывала камере язык и хмурилась.

Mary: он навернлуся со 2 этажа общаги

Mary: пытлся пробраться внутрь после коменд часа и сломал ногу.

Stella: тебе почему не позвонил?

Маша прислала стикер с котом, закатывающим глаза, и добавила:

Mary: решил, что я его брошу, потому что он САМЫЙ БОЛЬШОЙ ПРИДУРОК на свете.

Stella: в след раз это я его из окна брошу, если он повторит нечто подобное! в больничке лежал он, а, слушая тебя, мучилась я!!!

Ответом был простой, но очень говорящий жест среднего пальца и поцелуйчик. Стелла вздохнула, выключила телефон.

– Стелла, – она взглянула на Марка, встретившись с каким-то сложным выражением лица. Он будто почти разгадал загадку, но не понимал её до конца. – Ты говоришь, что не можешь улыбаться. Губами – возможно, но глаза твои улыбаются. Они так блестят, что нельзя не улыбнуться в ответ.

Но он не улыбался. И эта серьëзность – она ему шла.

Глава 4

Стажёр

Сначала Стелле хотелось издеваться над его идеей, потом ей понравилось, она расслабилась, наблюдая за небом и слетающим с губ белёсым паром, но затем стало невыносимо холодно. Стелла мëрзла, пока они бежали – или, скорее, ковыляли на негнущихся ногах – в больницу, до палаты, к больничной койке Паши. Когда ребята вернулись, Маша окинула их удивлëнным взглядом и изогнула чëрную бровь.

– Как два мокрых кота из подворотни.

– Будто вас пытался проглотить снежный человек, – со скромной, немного кривой улыбкой подметил Паша, махнув им. – Могу вам предложить в своих апартаментах только совковую батарею. Располагайтесь, друзья, и чувствуйте себя как дома!

Стелла кивнула, оглядела другие койки со спящими или только делающими вид больными и села у самой батареи. Правда, она почти не спасала от промозглого холода, пробравшегося не только под свитер, но и под кожу – в самые кости.

– Так вот кто привëз Машу, – у Паши высокий голос, мягкий для мальчика его возраста, но он прекраснодополнял круглые черты лица. – Она вполне могла меня повторно травмировать! Вместо недели задержался бы на целый месяц.

– Продолжишь болтать – так и случится.

– Я люблю тебя, ты же помнишь?

Маша улыбнулась, как довольный кот, получивший сливки, и пристроилась на кровати к нему поближе, «гуляя» пальцами по гипсу на ноге. Вместе они создавали удивительный контраст: облачëнная в чëрное девушка со смазавшимся макияжем и неряшливо лежавшими тëмными прядями волос, только вернувшаяся с очередной тусовки, и бледный, как сама смерть, парень в повидавших виды серо-зелëных футболке и штанах, с залëгшими под широкими, чувственными глазами тенями – другими словами, совсем далëкий от её образа жизни. Но Маша была углëм, а Паша – холстом, на котором она оставляла штрихи по своему желанию и усмотрению. Так и сейчас: её руки всё тянулись к каким-то складкам на одежде, чтобы пригладить их и поправить, убрать глупую резинку в светлых волосах, стереть какую-нибудь тень с его щеки… А может, ей просто хотелось его касаться?

Марк снова улыбался: как от снежинки, легко растаявшей на носу, от промелькнувшей серьëзности не осталось и следа. У него была немного пружинистая походка, словно в нëм всегда бурлила энергия, которую некуда деть. Он резко щëлкнул пальцами перед Пашей, а когда тот моргнул, нацепил на него белую кепку с множеством разных надписей, выведенных разными почерками и цветами. Где-то красовались ëлочки с гирляндами, где-то новогодние игрушки, и между всем этим – ободряющие фразочки.

– Труппа передала, а режиссëр пригрозил, что если не поправишься к следующей постановке, то выкинет из команды под самую ëлку, поэтому, Маша, настоятельно рекомендую отложить всякую расправу до каникул.

– Не так я представляла себе знакомство с твоими друзьями, – буркнула она. – Я, вообще-то, искренне переживала.

– Подтверждаю, – вставила свои пять копеек Стелла, привлекая всеобщее внимание. – Что? Вы даже отдалëнно не представляете, какой она может быть невыносимой. Ради неё я отдала джину последнее желание.

– Ты же Света, да? Подруга Маши.

– Стелла, – исправила она, проглатывая раздражение. – Мне не нравится моë имя. Друзья зовут меня Стелла.

– Значит, будем друзьями? – неловко уточнил Паша. – Машины друзья – мои друзья, Стелла.

– Дружить с ней – сущее испытание, – хихикну-ла Маша.

– Кто бы говорил, – цокнула Стелла.

Паша кивнул, улыбнулся и сказал что-то Маше. Завязалась бессмысленная беседа, в суть которой Стелла быстро перестала вникать и сосредоточилась на жалком тепле от батареи. Ребята смеялись, улыбались и перекидывались какими-то локальными шутками, погружаться в которые не хотелось, да и сил на это не было. Она приехала сюда только из-за подруги и была бы рада отправиться домой, принять горячий душ и завалиться в кровать, забывшись сном до завтрашнего невесëлого утра. До следующего года.

– …И Кристина будет в главной роли, да? – Лицо Паши говорило само за себя, и, несмотря на то, что его черты были мягкими, нежными и аккуратными, будто не созданные для презрительной гримасы, именно она сейчас на нëм читалась. – С ней непросто поладить. Она же постоянно придирается к тексту. Слово «импровизация» для неё равносильно упоминанию бога всуе для верующего, честное слово.

– Если эта Кристина вам всем не нравится, почему бы просто не выгнать её?

– В труппе так дела не делаются, Маша, – пожурил её Паша. – К тому же она наша одногруппница, поэтому, даже выгнав её, мы не избавимся от её гундежа.

– Придëтся подстраиваться, – Марк откинулся на спинку железного стула, и тот несчастно заскрипел, вызвав ворчание с одной из коек. В какой-то момент он сел напротив Стеллы. – Это небольшая постановка на минут сорок. Маленькая комедия про маленький ресторан.

– С гигантским геморроем, – хрипло рассмеялся Паша.

Стелла вздохнула, прикрыла глаза, ощутив, как все тело ломит от усталости и тянет куда-то вниз. Её оглушил дребезжащий грохот, а сердце ухнуло куда-то в горло, вызвав приступ паники, когда она резко открыла глаза и поняла, что навернулась со стула. Точнее: укатывающее в сон сознание попыталось свалить тело на пол, но вовремя смекнувший Марк дернул её за руку и вернул в вертикальное положение. Его же стул несчастно валялся на полу.

– Кажется, детское время закончилось, – пошутил он.

– Ха-ха, – Стелла сбросила его руку и поднялась. – Завтра мне на работу, поэтому, наверное, я пойду.

– Мне подвезти тебя?

Стелла не стала отказываться от возможности добраться до общежития быстро, а главное – бесплатно. Она спешно попрощалась с подругой, неловко кивнула Паше, который, в свою очередь, чувствовал, видимо, не меньшую неловкость от происходящего, и поплелась на улицу, а там – к машине, уже покрывшейся снежной горкой. Какое-то время они молча чистили крышу и окна и сбивали намëрзший на дворники лëд. Ну, как «они»: Марк делал всë перечисленное с присущим ему энтузиазмом, а Стелла большую часть времени колупала лëд на стекле, забывая иногда открывать глаза. В целом, чистить лëд можно и в полудрëме.

Оставшуюся дорогу до кровати она почти не запомнила. Только тихая музыка, шелест мужского голоса и тихий скрип койки.

Солнечное зимнее утро с морозным воздухом, колючками пробегающим от горла к самым лëгким и вызывающим мурашки в позвоночнике. Снег искрился: его выровнявшаяся за время ночного снегопада корочка нетронутой гладью драгоценных камней пролегала вдоль окон, отражаясь в их чистых стëклах. Несколько деревьев с толстыми тëмными стволами едва покачивали ветками, приветствуя гостей кафетерия, втиснувшегося в тихую, узкую улицу. Спокойное дорожное движение, но при этом большой поток туристов из-за близости к главной достопримечательности города – к огромному озеру, растянувшемуся на несколько километров и никогда не замерзающему. Даже зимой там можно было встретить лебедей, которые не улетали из-за тëплых течений в глубине водоëма, а возможно, потому, что им нравилось в ответ разглядывать парочки вокруг. Иногда, правда, защитники животных отлавливали их и отпускали только по весне, чтобы спасти от замерзания, но чаще этих красивых, элегантных птиц можно было увидеть гордо рассекающими голубую гладь.

За свою моногамию лебеди получили почëтный статус символа вечной и преданной любви. Это привлекает множество людей, особенно пар, особенно перед Новым годом, потому что всех поражает невозможная картина птиц в окружении снегов. Стелла решила, что в этом году зима выдалась на редкость морозная, поэтому лебедей, скорее всего, всё-таки увезут, но это не уменьшило количество туристов.

Осколок карандаша продолжал оставлять рваные линии на бумаге вслед плывущим в голове мыслям, навеянным чудесной погодой и вереницей ассоциаций. Серебристый свет заснеженного мира отражался в эмблеме, качающейся над дверью кафетерия: переплëтшиеся шеями два лебедя напоминали сердечко. Сейчас двое мужчин в пестрой униформе препирались, указывая пальцами то на вывеску, то на окно, то ещë куда-то. Один из них забирался на шатающуюся лестницу, которая только чудом не перевернулась на ледяной корочке очищенного асфальта. На локте у него болтался толстый провод с лампочками – гирляндой, которая с сегодняшнего вечера окрасит фасад в тëплые жëлтые оттенки, сочетаясь с интерьером заведения.

– Здорово выходит.

Стелла вздрогнула – карандаш дëрнулся следом, из-за чего глубокий, тëмный штрих очертил линию шеи одного из лебедей.

– Я не заметила тебя, – она выдохнула, разочарованная испорченным рисунком, и закрыла блокнот. – Олеся, как у тебя получается так подкрадываться к людям?

– Годы тренировок и ни капли жульничества!

Менеджер по персоналу была единственным человеком, которому шли чëрные футболка-поло, брюки с фирменным логотипом на бедре и миниатюрная шапочка. Её овальному лицу с раскосыми чëрными глазами, густыми ресницами и острым контуром губ, которые всегда и без колебаний отдавали неблагодарные поручения, пошëл бы, наверное, даже мусорный пакет, потому что эта женщина всегда знала, как украсить всё что угодно. В этот раз в чëрных волосах были блестящие заколки, серебряные каплевидные серëжки мерцали между прядей и несколько колец на длинных пальцах завораживающе привлекали внимание. Как-то Стелла встретила Олесю вне рабочей смены и несколько часов собирала челюсть по асфальту, потому что пурпурный замшевый костюм и куртка-платье выбили её из равновесия.

– Почаще разглаживай морщину между бровями, и цены тебе не будет.

– У моих бровей магнетизм, – Стелла пожала плечами. – Олеся, у тебя ко мне поручение?

– Какая ты догадливая умница! – Начальница захлопала в ладоши. – Знаешь, я очень люблю зиму. Она такая красивая, безжалостная и волшебная, а ещë зимой Новый год. Мне, конечно, лишний повод принарядиться не нужен, но вот возможность поверить в сказку – вполне. Знаешь, взрослая жизнь вообще далека от сказок.

Стелла кивнула, покручивая карандаш между пальцами. Менеджер какое-то время рассуждала о том, сколько волшебства в грядущем празднике, и сопровождала свои слова широкими жестами: взмахивала руками, обводила зал ладонью, касалась лица и слишком живо демонстрировала эмоции. Заколки вспыхивали серебром при свете дня, длинные сережки качались в такт её движениям, узоры, нарисованные на щеках акварелью, дополняли необычный образ женщины тридцати пяти лет. Выглядела она, наверное, всего на двадцать шесть или около того, и это почему-то вызывало в Стелле какое-то трепещущее уважение. Ей тоже хотелось быть лëгкой, свободной, делать и говорить всё, что хочется.

– …и я хотела бы показать гостям нашего кафетерия, что волшебство-то не в магии и не в исполненных желаниях, а в том, как мы все дружно в него начинаем верить, как не сговариваясь наряжаем дома, магазины и улицы и как в новогоднюю ночь всей страной кричим под вспышки фейерверков. Волшебство – это душевное единение!

Только утром можно было просто болтаться без де-ла, рисовать у панорамного окна и слушать болтовню менеджера, которая не умела говорить коротко и по существу. Народу почти не было, а если и были какие-нибудь клиенты, то чаще – завсегдатаи. Подводки Олеси были длиной в целую историю, а прервать её значило нажить себе врага. Никто не хотел с ней ссориться.

– Я уже обсудила детали с начальницей, немного поспорила с Лëшей, – Стелла вопросительно наклонила голову, но Олеся не обратила на это никакого внимания, притоптывая в такт тихой мелодии из динамиков, – но в конечном итоге вышла из этой схватки бесспорным победителем. Ты, Стеллочка, уже так давно работаешь с нами и справляешься лучше многих. Даже такие старички, как Тëма и Рита, одобрили мой замысел, а ещë, кстати, Лëша хоть и бурчит, но первый подбросил мне идею.

– Не может быть, – шумно вздохнула Стелла, вдруг догадавшись, к чему вся эта преамбула. – Меня повысят? Даже после недавнего инцидента?

Менеджер закусила губу, сложила пальцы домиком, постучала подушечками и заулыбалась, сбросив тень серьëзности.

– Есть такая вероятность, да. Всë зависит от того, как ты справишься в этом месяце.

– Сделаю всё, что необходимо! Хочешь, я займусь украшением зала и прочим?

Олеся восторженно закивала. Еë ноготки блестели, когда она повернулась и обвела пальцем потолок по всему периметру, очертила барную стойку, «разрезала» окно на три части и нарисовала ëлку у входа. Живое воображение легко подалось вслед за проводником, преобразовывая интерьер.

– В этом году мне хочется, чтобы всë было немного золотым, слегка белым и самую капельку красным, хорошо? Было бы замечательно добавить также чего-то домашнего, возможно, слегка нелепого, что бы вызывало улыбку, понимаешь? Пригодились бы даже твои навыки рисования.

– Как всегда, абсолютно абстрактно и ни капли точности.

– Но ты прекрасно понимаешь, о чëм я, верно?

Стелла кивнула, хотя едва ли понимала. Олеся была флюгером, который поворачивался по направлению дующего ветра и никогда надолго не замирал: её настроение и интересы менялись с завидной скоростью, поэтому даже если Стелла сделает не совсем так, как хотела менеджер, но при этом угадает с атмосферой, то всë будет хорошо. Даже сейчас её выражение лица уже изменилось, а взгляд зацепился за официанта, протирающего приборы: Олеся сказала Стелле всё, что хотела, и потеряла к ней интерес.

– И да, до конца недели найди украшения, договорись с поставщиками, – замахала она ладонью. – Это будет одним из двух испытаний для повышения.

– Алексей не будет рад.

Взгляд её оживился, заискрился, и на лице растянулась колючая улыбка.

– Кого волнует чужое горе? Не переживай о нëм, а теперь давай, беги работать, пока гости не заподозрили, что мы ценим свой отдых больше их собственного.

Менеджер вспорхнула и с каким-то жутким выражением лица пошла к несчастному официанту, который пока даже не догадывался, что на его счëт у неё появились какие-то планы. Но в последний момент Олеся обернулась и коротко бросила:

– Точно! Ещë одним условием будет обучение стажëра. Он должен справиться отлично!

– Но у нас нет…

Олеся уже исчезла, сообщив всë, что посчитала нужным.

Взгляд скользнул по закрытому блокноту, потом сбежал на улицу, где двое мужчин горделиво кивали, наблюдая за проделанной работой. Гирлянда замечательно поблëскивала золотом. И день как будто обещал быть неплохим.

Обещал, но не гарантировал.