Мы упадем первым снегом

Размер шрифта: 13

Ayla Dade

LIKE SNOW WE FALL

Иллюстрация и дизайн Дарьи Грушиной

* * *

Всем королевам, что бьются за жизнь,
Говорю: на танцполе ты не одна
– Ава Макс

В тихом омуте черти водятся
Пейсли

В животе урчит. В тишине это отчетливо слышно, но никто на меня не смотрит. Еще не рассвело, большинство людей в автобусе спят.

Я осторожно наклоняюсь, чтобы достать из сумки мобильный телефон и не разбудить сидящего рядом человека. За последние шестнадцать часов мы не обменялись ни единым словом. Его потертый костюм в полоску был ему великоват на пару размеров. Возможно он был бизнесменом, но не таким уж и успешным, учитывая, что путешествие на автобусе из Миннеаполиса в Аспен нельзя назвать воплощением комфорта.

Но меня устраивает и такой. Этот автобус везет меня все дальше.

Он увозит меня далеко-далеко.

Туда, где безопасно.

Моя сумка падает обратно на пол, когда автобус въезжает на холм. Я смотрю на экран мобильного. 7:17 утра. До места назначения осталось недолго. Волнение отдается в животе и пробирается к кончикам пальцев. Оконное стекло запотевает от моего дыхания, когда я, наклонившись вперед, пытаюсь разглядеть улицу сквозь щель в пожелтевших шторах. Теплый свет фонарей освещает падающий снег. Мелкие домики выстроились в ряд друг за другом, и лишь в нескольких окнах горит свет. Мой взгляд скользит дальше, по заснеженным остроконечным крышам, к высокой белой колокольне.

Это будет новое начало. Прыжок в неизвестность. Я буду предоставлена сама себе, но мне не страшно.

Так всегда было. И всегда будет.

Над нашими головами вспыхивают потолочные лампы, распространяя маслянисто-желтое сияние по всему автобусу. После пары поворотов раздается треск громкоговорителя и монотонный голос водителя:

– Через несколько минут мы прибудем в центр Аспена. Это последняя остановка в нашем путешествии. Пожалуйста, покиньте автобус и не забудьте свой багаж. Большое спасибо.

Глубоко вздохнув, я достаю из багажника коньки, прижимаю их к груди и смотрю в окно. Прямо перед моими глазами заснеженные горы Аспена вздымаются в небо, словно пытаясь дотянуться вершинами до облаков.

Вот я и приехала. В свой новый дом. Это шанс всей моей жизни.

Автобус останавливается и двери открываются. Холодный воздух бьет в лицо. Я взваливаю на плечо джутовую сумку, крепко сжимаю белые кожаные коньки и выхожу на улицу вслед за остальными. Под зимними ботинками хрустит снег.

Среди кружащихся хлопьев я различаю рассеянный свет уличных фонарей. Воздух чист и пахнет свободой. Миром. Аспен выглядит именно так, как я его себе представляла.

Волшебно.

Мои светлые пряди щекочут мне щеку, когда я натягиваю шерстяную шапку и начинаю пробираться по снегу. В животе опять урчит. Кажется, я почти сутки ничего не ела. Последний раз это было перед…

Нет. Я запрещаю себе вспоминать. С этим покончено. Я не позволю подмешать этот яд в мое счастье и испортить его, как капля нефти портит пресную воду.

По светлому небу пробегают розовые полосы, возвещающие о наступлении рассвета. Я различаю маленькие домики посреди гор. Они похожи на деревню Санта-Клауса в рождественских открытках.

Мое внимание привлекает свет справа, он исходит от здания на углу. За большими окнами, у длинного прилавка, стоит симпатичная женщина и выкладывает на витрину кексы.

Кексы… У меня потекли слюнки. Ноги сами собой понесли меня туда, прежде чем я успела додумать следующую мысль.

Когда я вхожу и закрываю за собой холодную дверь, раздается звон колокольчика. Меня сразу окутывают чудесные ароматы свежей выпечки. Я на мгновение закрываю глаза и делаю глубокий вдох, затем открываю и оглядываюсь вокруг.

Перед стойкой стоят старые кожаные барные стулья. Красная и черная обивка на них потрескалась, и кое-где даже выглядывает желтый поролон. У окон вдоль стены стоят скамейки с такой же красной кожаной обивкой, а между ними – белые столики. Над старомодным музыкальным автоматом алыми буквами светится название заведения: «Закусочная Кейт».

Время завтрака. Я чувствую запах жареных блинчиков, черники и корицы. Шоколад, миндаль и мед. Аппетитные ароматы тянулись со всех сторон, я так и не смогла определить их все, сколько бы ни пыталась.

А еще кофе. Я чувствую сумасшедший запах свежего кофе.

Мерцающая розовая неоновая вывеска за стойкой («Хот-доги, гамбургеры, молочные коктейли») говорит мне о том, что здесь можно еще и неплохо пообедать.

Взгляд скользит по фотографиям на стенах. На одной из них изображен освещенный город в вечернее время, окруженный заснеженными горами, словно защитной стеной. На остальных фотографиях изображены…

Голуби. Во всех вариациях и проявлениях. У одного разноцветное оперение. Другой, крупным планом, смотрит в камеру своими огромными желтыми глазами. А еще один сидит с высоко поднятой головой рядом со… своими делами. Под ней написано: «Будь как голубь – гадь на все!»

– Привет, милая, – стройная женщина в фартуке в горошек мне улыбается. Ее глаза такого же теплого шоколадно-коричневого цвета, как и кексы. Подошвы туфель из белого материала тихонько шуршат при каждом шаге по черно-белому кафельному полу. – Чем я могу подсластить твое утро? Судя по твоему виду, тебе бы не помешала дополнительная порция сахара.

– Кофе, – говорю я с запинкой. – И… яичницу. Пожалуйста.

Сердце колотится в груди. Я нервничаю. Давно я не встречала непредвзятых людей. Людей, которые не знают моего прошлого. Хотя я знаю, что эта женщина никогда не видела меня раньше, я не могу избавиться от неприятного ощущения, что она все равно поймет, кто я такая.

До того, как у меня появился свой угол, я росла в пригороде Миннеаполиса, в трейлерном парке. Пригород был маленьким. Жителей там было немного. Все друг с другом были знакомы. Дети знали, с кем им можно играть, а кого следует обходить стороной. Я была из тех, кого нужно обходить. «Тараканы из трейлера». Так нас называли. Перед глазами проплывают размытые образы. Родители, которые тащат за собой своих детей мимо ограды нашего района. Мои маленькие пальчики, которыми я чешу голову, а через несколько секунд обнаруживаю под ногтем вошь. Мама, которая стоит на коленях в нашем трейлере перед незнакомым мужчиной с длинными волосами, брюки которого болтаются на лодыжках, они смеются над тем, что её семилетняя дочь застала их за этим «занятием».

И, наконец, мои худые бедра, на которые я уставилась, когда впервые села на тонкий матрас домашней кровати.

Мои мысли резко прерываются, когда брюнетка в фартуке хихикает:

– Яичница. Ты явно из другого города.

На моих губах появляется улыбка:

– Как вы узнали?

Я стягиваю с головы шапку, сажусь на красную скамейку и вешаю куртку и коньки на спинку.

– Что плохого в яичнице?

– Ничего. Просто местные в моей закусочной ее не едят.

– Почему?

– Поверь, милая, – она обходит стойку и наливает кофе в большую чашку. – Когда ты узнаешь, каковы на вкус мои шоколадные блинчики, яичница покажется тебе помоями.

– Звучит заманчиво, – я ухмыляюсь. – Ну хорошо, тогда мне ваши знаменитые блинчики.

Женщина ставит передо мной горячую чашку и одаривает меня победной улыбкой:

– Ты не пожалеешь.

Она поворачивается и исчезает за дверью, которая, по всей видимости, ведет на кухню. Сквозь звуки радио я слышу стук кастрюль и сковородок, а через некоторое время – шипение горячего масла.

Я разминаю пальцы на столе и смотрю в окно. Розовые полосы на небе уже исчезли. Вместо них я вижу, что на улицах Аспена стало гораздо больше людей, плотно укутанных в одежду и пробирающихся сквозь снег. Вздохнув, я достаю из сумки мобильный телефон и просматриваю фотогалерею.

На фотографиях я вижу улыбающиеся лица моих друзей. Почти на каждой фотографии мы на льду в тренировочной экипировке. Все свое свободное время мы проводили там. После окончания школы каток стал моей рутиной. С раннего утра до позднего вечера.

На следующей фотографии я чувствую, как холодная невидимая рука смыкается на моем сердце и сжимает его. На меня смотрят голубые глаза Кайи. Наши головы лежат рядом на льду, из пучков выбилось несколько локонов. Мы хохочем над какими-то делами дней минувших.

Я помню тот день. Это было после окончания регионального чемпионата. Один из немногих дней, о котором я вспоминаю с радостью.

Фото расплывается перед глазами. Я сглатываю. Кайя была моей лучшей подругой и до сих пор ею остается. Но она понятия не имеет, где я. Она не знает, что со мной случилось.

Никто не знает.

Неожиданно передо мной опускается тарелка. Я поспешно бросаю мобильный телефон обратно в сумку и выпрямляю спину.

– Большое спасибо, – говорю я.

Женщина улыбается. Ее взгляд скользит по моему лицу и на мгновение задерживается. Я опускаю голову и перевожу внимание на блинчики.

Проходит целая вечность, прежде чем она снова начинает двигаться и исчезает за стойкой.

– Кстати, меня зовут Кейт, – говорит она.

Я запихиваю вилкой в рот большой кусок блинчика и чувствую, что сейчас заплачу от удовольствия.

– Пейсли, – отвечаю я с набитым ртом.

Кейт кивает. Она открывает крышку жестяной банки, в которой хранится испеченное печенье, и посыпает его сахарной пудрой.

– Ты к кому-то приехала или просто здесь проездом?

Я уже съела больше половины блинчиков, но впереди еще много времени. Желудок просит добавки.

– Нет, я… – я сглатываю и прочищаю горло. – Я только что сюда переехала.

Кейт удивленно на меня смотрит:

– Вот как? В Аспене такое случается нечасто, – она наклоняет голову и внимательно рассматривает мою единственную сумку. – Занимаешься фигурным катанием?

Я давлюсь блинчиком:

– Откуда…

– По конькам, – Кейт показывает на спинку скамейки.

– Нетрудно догадаться.

– А, да, – я делаю большой глоток кофе, а затем добавляю, – меня приняли в аспенский «АйСкейт».

– Ого! Значит, у тебя хорошо получается. Туда берут только лучших, – Кейт кусает печенье с сахаром, закрывает крышку банки и ставит ее на место, рядом с кексами. – Моя дочка тоже там занимается.

Последний кусочек блинчика исчезает у меня во рту. Я поспешно глотаю, смотря на Кейт широко открытыми глазами:

– Дочка?

– Гвен. Она примерно твоего возраста, – Кейт показывает на меня надкушенным печеньем. – Тебе двадцать?

– Двадцать один, – поправляю я, а затем хмурюсь. – Вы случайно не добавляете в блинчики эликсир вечной юности? Я бы от такого не отказалась.

Кейт смеется. Крошки сыплются на прилавок, когда она надкусывает бисквит.

– Я рано стала матерью. В семнадцать. Но если я найду такой эликсир, я тебе непременно сообщу.

Звон колокольчика возвещает о новом посетителе.

– Черт, как же холодно на улице.

Молодой человек с огромной спортивной сумкой высыпает снег из ботинок на плитку. Он отряхивает перчатки, и на пол падает еще больше снега.

– Доброе утро, Уайетт, – приветствует его Кейт. Она уже наливает кофе в одноразовый стаканчик. – Ты сегодня припозднился.

– Да, я проспал.

Парень берет стаканчик, кладет на стойку две долларовые купюры и насыпает в кофе столько сахара, что я всерьез задумываюсь, не панацея ли это для всего города.

– Вчера на это ушло больше времени, – он закрывает крышкой свой стаканчик. – Наверное, пора отрегулировать кофе-машину.

Кейт поднимает бровь:

– Ты говоришь мне это как минимум три раза в неделю, когда появляешься здесь по утрам.

Уайетт ухмыляется. Его черты лица пугающе привлекательны, и я готова поспорить, что он один из тех, кто слишком хорошо это понимает.

– Точно. Ну, что сказать? Жизнь у нас всего одна.

Он поднимает на прощание стаканчик и шаркает к двери, задевая сумкой мои коньки. В боковом отделении висят две скрещенные хоккейные клюшки.

Ага. Хоккеист.

– Лучше держись подальше от его вечеринок, – говорит Кейт, когда Уайетт покидает закусочную, – иначе похоронишь свою мечту, даже не успев подумать о слове «Олимпиада».

Я наливаю кофе в чашку и наблюдаю, как она медленно заполняется до краев.

– Соревновательный спорт и вечеринки несовместимы.

– Ох, только при Ноксе этого не говори.

Я поднимаю глаза, нахмурив брови:

– При Ноксе?

– Объявится с минуты на минуту, – отвечает она, указывая на новый стаканчик с кофе, который она почти налила.

– Он тоже хоккеист?

– Не совсем, – уголки ее рта украшает загадочная улыбка. – Он сноубордист.

Не успела она это произнести, как колокольчик на двери снова звенит. В закусочную входит широкоплечий парень с коротко стриженными светло-каштановыми волосами.

Я замечаю, что он смотрит прямо на меня. Мы сталкиваемся взглядом, и я вижу только его зеленые глаза. Из-за освещения их светло-зеленый цвет кажется мне необыкновенным, они как будто светятся.

Он первым отводит глаза. Снежинки падают с его волос на черный пуховик. Ноги обуты в теплые ботинки.

– Спасибо, Кейт, – говорит он, пока кидает в кофе – сюрприз! – три пакетика сахара. Другой рукой он потирает лицо.

– Устал, Нокс? – спрашивает она весело.

– Не то слово. Не знаю, как мне прожить этот день.

– Может быть, сегодня просто ляжешь спать пораньше?

– Кейт, – Нокс недоверчиво усмехается. Его улыбка обезоруживает. От такой у женщин обычно подгибаются ноги. – Прошу.

Она машет на него рукой:

– Ну и ладно. Забирай свой кофе и уходи! Распугаешь мне всех клиентов своим пьяным лицом.

Нокс дуется:

– У меня ангельское личико. Скажи, что оно у меня ангельское, Кейт.

– Если ангелы выглядят так, будто их хлеб насущный состоит из шотов, то да. У тебя ангельское личико.

Он смеется, платит за кофе и направляется к выходу. Его глаза снова встречаются с моими, прежде чем обращают внимание на коньки на спинке скамейки. От его беззаботного настроения не осталось и следа, и все же его взгляд трудно истолковать. Мне даже показалось, что он меня за что-то осуждает. Но прежде, чем я успеваю истолковать его взгляд, он выходит за дверь.

– Что ж, это и был Нокс, – констатирует Кейт. – От него тебе следует держаться на еще большем расстоянии, чем от вечеринок Уайетта.

– Почему? – спрашиваю я, обхватив ладонями большую кружку с кофе. – Что с ним не так?

Кейт смотрит на дверь, за которой он исчез несколько секунд назад.

– Вопрос в том, есть ли у него хоть что-то, что идет как надо. Романы с девушками, скандалы, проблемы… Тут у Нокса полный набор. Он хороший парень, но… – она вздыхает. – Похоже, сноубординг не помогает ему встать на путь истинный.

Мы какое-то время молчим, а его большие зеленые глаза все не выходят у меня из головы. Наконец, я вздыхаю и достаю из сумки бумажник:

– Спасибо за чудо-блинчики. Сколько с меня?

Кейт качает головой.

– Убери деньги, милая. Завтрак сегодня за мой счет, – она улыбается. – Добро пожаловать в Аспен.

Когда наши глаза встретились
Пейсли

Пахнет деревом. Это первое, о чем я подумала, когда зашла в гостиницу под названием «У Рут».

И действительно – стены коттеджа полностью обшиты деревом. В зоне отдыха стоят ситцевые кресла, коричневый кожаный диван и камин, в котором потрескивают дрова. На одном из кресел сидит дама с мелированными седыми волосами и вяжет. Она поднимает глаза, когда я вхожу и стряхиваю снег на толстый ковер.

– Да ты совсем замерзшая, – говорит она. – Замерзшая и худая.

– Э-э… – неужели все люди в Аспене такие прямолинейные? – Мне нужен номер, если у вас есть свободный. Всего на несколько дней! – быстро добавляю я, когда женщина хмурит брови. – То есть, я надеюсь, что на несколько. Возможно, и на долгий срок.

– Девочка, ну вот что ты со мной делаешь? – она с трудом встает, глубоко вздыхая. – Разве ты не знаешь, что сейчас разгар сезона?

– Разгар сезона?

Женщина идет за стойку и листает журнал регистрации.

– Сейчас зима. Курорты Аспена забронированы на несколько месяцев вперед. А сейчас еще весь мир съедется посмотреть на нашего Нокса на региональном чемпионате, – она поднимает глаза и внимательно на меня смотрит.

– Ты же не из этих, да?

– Из каких?

– Из его фанаток.

– А, нет, – я улыбаюсь и демонстрирую коньки. – Меня пригласили в «АйСкейт». Просто у меня еще нет жилья, а сбережений хватит максимум на месяц. Мне много места не надо. Только кровать. Или… я могу спать на диване, мне все равно. Неважно. Главное, что я…

– Господи, ну уж нет, – она кивает головой на диван. – Эта штука проваливается глубже тонущего корабля. Хочешь спину себе повредить?

– Я…

– Давай-ка поглядим, – бормочет она, перелистывая страницу и проводя пальцем по списку постояльцев. Мои плечи опускаются все ниже и ниже, а морщины на ее лбу становятся все глубже. – Нет, без шансов.

К горлу подкатывает комок. Пальцы ноют, потому что я слишком крепко сжимаю коньки. Я ослабляю хватку.

– Ладно, тогда… ничего страшного. Я что-нибудь найду. Может быть, вы подскажете, где находится ближайшая гостиница?

На ее лице появляется сочувствие:

– Там тоже все занято.

Меня охватывает паника. Паника вкупе с безнадежностью. Что же мне делать? Спать на заснеженных улицах Аспена? Меня душит безысходность.

Вот так всегда. Вечно я попадаю в такие ситуации. Нормальные люди не срываются с места. Они планируют и готовятся, у них с собой больше багажа, чем смена одежды, туалетные принадлежности и коньки. Нормальные люди не такие отчаянные, как я. И у них не такая дерьмовая жизнь, как у меня.

– Да ничего, – выдавливаю я. Голос ломается. – Может быть, найду что-нибудь в округе Аспена.

Леди хмурится. Ее губы складываются в тонкую линию.

– Дай мне минутку, хорошо? Можешь подождать у камина. В миске на столе есть шоколад.

Половицы под ковром скрипят, когда она проходит по коридору за стойкой и исчезает за дверью. На меня опускается гнетущая тишина, давая мыслям слишком большой простор.

Лучше бы она не уходила. Лучше бы она продолжала со мной говорить, тогда бы я не начала себя спрашивать, куда теперь идти и где мне спать сегодня.

Когда я сажусь на диван, то тут же в нем утопаю. В нос ударяет запах старой кожи и аромат свечей с корицей.

Какое-то время я слушаю треск огня и тиканье часов над камином, прежде чем слышу шаги хозяйки. Она появляется за прилавком, телефон по-прежнему прижат к уху.

– Конечно, я принимаю витамины. Все в порядке. Я тоже тебя люблю, дорогая, – на ее губах появляется улыбка, когда она кладет телефон на стойку. Затем она поднимает взгляд на меня. – Это звонила моя дочь Ариа. Она учится в Род-Айленде. В Брауне.

– Ничего себе. Это… очень хорошо, – я потираю носки ботинок друг о друга и думаю, почему она мне это говорит. Зачем мне ждать? – Наверное, вы по ней очень скучаете.

– Да, – хозяйка глубоко вздыхает. Она бросает короткий взгляд на телефон и постукивает пальцем по стойке, затем подходит ко мне. Я замечаю, что она хромает. – Ариа полна жизненной энергии. Она такая позитивная. Во всем видит лучшее, и… Ты так и не пробовала шоколад?

– Ой! – я выпрямляюсь, удивившись быстрой смене темы. – Нет, я…

– Ты многое упускаешь. Вот, возьми целую горсть и положи в карман. Шарики из нуги – лучшие во всем Аспене! – прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, она высыпает половину содержимого миски в мою сумку. – Не верится, что у тебя так мало багажа. Если бы Ариа это увидела, у нее бы случилась истерика. Что ж, тебе же лучше, – она пожимает плечами. – Меньше придется нести в свою комнату.

Я моргаю:

– В свою комнату?

– Поэтому я и звонила дочери. Она не возражает, если ты будешь спать в ее старой комнате. Но будь осторожна: Ариа уже много лет твердит, что под половицами живет куница, – она подмигивает. – Я же не могу допустить, чтобы ты замерзла до смерти на улицах Аспена. Вот это был бы заголовок! Да еще в разгар сезона.

– Боже мой, – от благодарности у меня трясутся колени, когда я вскакиваю с дивана и протягиваю женщине руки. – Вы мне точно жизнь спасли. Без шуток. Господи… Спасибо! Даже не знаю, как вас отблагодарить.

Она машет рукой:

– Найди куницу.

У меня вырывается смех. Он звучит дико и грубо, совсем не похоже на меня. После последних суток я даже не удивляюсь.

– Я приманю ее вашим шоколадом, – я говорю, шагая за ней. – Кстати, я Пейсли.

– Я Рут. Осторожно, вот эта ступенька жутко скрипит. Это коридор с номерами для постояльцев, а за этой дверью, – в конце коридора мы подходим к темной деревянной двери с латунной ручкой, – теперь будешь жить ты.

Рут протягивает мне ключ, а еще одним, таким же, открывает дверь. Мы выходим в коридор, украшенный красочными картинами. Она показывает на деревянную лестницу в конце коридора.

– Там твоя временная комната. Живи, сколько нужно. Если хочешь, можешь платить за нее еженедельно, или вместо этого помогать мне с готовкой и номерами. Решать тебе.

Сердце учащенно бьется в груди, хотя речь идет всего лишь о комнате. Но для меня это важный рубеж. Еще один шаг на пути к самостоятельной жизни.

– Спасибо, – говорю я снова, и все же у меня есть чувство, что этого недостаточно. – Я с удовольствием буду помогать прибираться, у себя и у постояльцев. Это… как раз мне сейчас очень подходит.

Рут улыбается:

– Конечно, дорогая. И перестань все время меня благодарить. В Аспене принято друг другу помогать. Привыкай.

Лучше не стоит. Привыкнуть к чему-то – значит потерять бдительность. А это может привести к ужасным вещам.

«Ужасным, ужасным, ужасным».

Я трясу головой, чтобы разогнать возникшие образы. Вместо этого я улыбаюсь Рут:

– У вас есть еще мысли, где я могу найти работу?

Рут проводит рукой по пестрым седым волосам и поджимает нижнюю губу:

– Давай-ка подумаем. Несколько баров «Апре-ски» в центре и на горнолыжных трассах ищут официантов. Может быть, повезет с «Вуднз». Это наш супермаркет. А еще, хм, подожди-ка… – она склоняет голову. – Ты катаешься на коньках. Значит, в хорошей физической форме, да?

Я киваю.

– Тогда можешь попробовать устроиться на южную трассу. Молодым талантам в сноуборд-клубе нужен новый инструктор по силовым нагрузкам. Не знаю, актуальна ли вакансия сейчас, но можно попробовать.

– Спас…

Рут поднимает руку, чтобы перебить меня:

– Даже не думай.

Вместо того, чтобы снова опустить руку, она оставляет ее в том же положении. Радость в ее глазах исчезает, и вместо нее появляется грусть. Пальцы поглаживают тонкую кожу возле моего правого глаза и убирают пряди волос с моего лица – нежный, успокаивающий жест, но я вздрагиваю, как будто она меня ударила.

– Здесь ты в безопасности, – говорит она тихонько. – В Аспене тебе нечего бояться.

Я едва осматриваю свою новую временную комнату. Все, что я успеваю заметить, – это мечту: деревянную мебель в стиле рустик, гирлянды и множество украшений. После чего я быстренько забегаю в душ и снова спешу на улицу.

С картой трасс в руках, которую я позаимствовала у Рут, я выхожу из небольшого автобуса, который доставил меня прямо в горы Сноумасс. Я бездумно смотрю на красочную картинку с многочисленными описаниями, пока не нахожу маленький символ школы лыж и сноуборда.

– Привет, – слышу я голос рядом с собой. Я поднимаю глаза и вижу лицо пожилого мужчины, чья темная борода кажется почти белой от снежинок. Он указывает на кабинку канатной дороги. – Поедем вместе?

Я пробираюсь навстречу к нему по снегу:

– А я отсюда попаду в школу лыж и сноуборда?

– Конечно. Нужно будет выйти на второй остановке.

– Отлично. О, Боже, я раньше на таком не ездила. Он может упасть?

Мужчина распахивает передо мной дверь и пожимает плечами:

– Наверняка. Но я такого еще не видел.

– Какое облегчение, – бормочу я себе под нос, уже занося ногу в кабинку. – А в принципе? С точки зрения статистики? Насколько безопасно…

Дверца захлопывается. Супер.

Когда кабинка трогается с места, мне становится не по себе. Не скажу, что я боюсь высоты, но… она скрипит! А скрип на высоте нескольких сотен метров вызывает у меня подозрения. Вот почему я всегда считала мазохистами тех, кто садится на колесо обозрения с сияющей улыбкой.

Крепко вцепившись в холодную скамейку, я пытаюсь не думать о том, найдут ли мое разбитое тело в сугробах прежде, чем я обморожу конечности. Но, как ни парадоксально, чем выше поднимается кабинка, тем спокойнее бьется мое сердце.

Именно открывающийся вид избавляет меня от страха. Горы в Аспене очень красивые. Они не оставляют места для неприятных чувств. Сама того не осознавая, я прикладываю ладонь к прохладному стеклу и вглядываюсь в горизонт. Может быть, именно на заснеженных вершинах я потеряю голову и обрету душу.

Надо мной небо, подо мной земля, а вокруг – покой.

Сойдя на второй станции, я неожиданно проваливаюсь в снег по самые голени. Джинсы промокают за несколько секунд, и я решаю срочно купить болоневые штаны. Например, на eBay.

Сначала я совершенно теряюсь. Издалека слышен смех детей и их разговоры, но самих детей не видно. Передо мной лишь бескрайнее снежное полотно, а внизу – далекие крыши аспенских домов.

– Ладно, – бормочу я и смотрю на черную доску, на которой нарисована картинка, похожая на ту, что была на моей карте лыжных трасс. – У тебя все получится, Пейсли. Вот увидишь.

Я трачу несколько минут, чтобы разобраться в карте.

И около пяти минут бреду по утрамбованному снегу, пока в итоге – наконец-то! – не добираюсь до склона.

Передо мной суетятся люди в теплых костюмах – отдала бы что угодно за такой костюм! – и учат детей первым движениям на лыжах и сноуборде. Я с трудом стряхиваю мокрый снег с джинс и ботинок, прежде чем ступить на твердый снег трассы и подойти к подростку, который стоит ко мне ближе всех. Он уже взял сноуборд под мышку и собрался уйти в другую сторону.

– Эй! – я поднимаю руку и машу, чувствуя себя как потерпевшая, которую только что нашли спасатели. Он меня не слышит. Задыхаясь, я снова кричу:

– Эй! Сюда! Да, это я тебя звала!

Когда я наконец добираюсь до него, то уже тяжело дышу. Из-под шлема выглядывают кончики его каштановых волос. Кажется, у него стрижка в стиле Джастина Бибера, которая в моде уже несколько лет.

– Ты здесь хорошо ориентируешься?

Под ярким небом я вижу, как он краснеет. Его щеки и лоб украшают крупные прыщи: должно быть, он только-только вступил в пубертат.

– Салют, – бормочет он, не глядя на меня. Похоже, крепление для ног на сноуборде для него гораздо интереснее, чем я.

– Слушай, можешь отвести меня к кому-нибудь главному?

Он кивает, поворачивается и идет вперед, не говоря ни слова. Я плетусь за ним, на ходу уворачиваясь от двух детей, которые в противном случае оторвали бы мне ноги своими лыжами.

– Вон там, – говорит парнишка. Я даже не успеваю понять, кого он имеет в виду, как он исчезает из виду.

Вздохнув, я окидываю взглядом трассу. Повсюду разноцветные костюмы. Все одинаковые на вид. Люди дико кричат, смеются, дети визжат от радости. Здесь невозможно кого-то разглядеть, тем более что я даже не знаю, кого ищу, и…

– Что тебе здесь нужно?

Я моргаю и узнаю парня, внезапно оказавшегося передо мной. Я бы узнала эти глаза где угодно.

Это Нокс, сноубордист.

Мне жаль людей, которых я обидел, пока мне было больно
Нокс

Еще у Кейт я заметил припухлость на лице девушки. Не знал, связано ли это с тусклым светом, да и не хотел присматриваться. Честно говоря, я не выспался, был с похмелья и не волновался ни о чем, кроме своей раскалывавшейся головы.

Однако сейчас на ней уже отчетливо виднелось то, что я едва заметил утром. Припухлость покраснела, но еще не позеленела. Что бы с ней ни случилось, это произошло не так давно.

Ее огромные, синие, как ледник, глаза смотрят на меня так, словно она увидела призрака. Губы приоткрыты, и в ярком солнечном свете я вижу тонкий белый шрам на линии челюсти. Я смотрю на ее миниатюрную фигуру и с трудом сдерживаю смех, когда замечаю, что ее джинсы промокли до колен. Поскольку она по-прежнему ничего не говорит, я машу рукой у нее перед лицом:

– Эй! Ты что, немая?

Она быстро моргает несколько раз подряд и отмахивается от моей руки, словно от назойливой мухи. Уголки моего рта снова дергаются.

– Отстань. Я ищу кое-кого.

– Пока что не очень удачно, да?

Она бросает на меня неодобрительный взгляд, а затем решает отвернуться и дальше бесцельно разглядывать окрестности.

Я вздыхаю.

– Знаешь, я бы с удовольствием оставил тебя здесь и подождал, пока ты в ближайшие две минуты не попадешь под лыжи, но, к сожалению, это моя ответственность. Так что, – я машу руками в сторону боковых проходов, – не могла бы ты продолжить свои так называемые поиски там?

– Это… – она замолкает на полуслове, ненадолго закрывает глаза, а затем устремляет взгляд в небо. Затем медленно поворачивается ко мне. – Твоя ответственность?

– Да. Ответственность. Знаешь такое слово? Могу перефразировать, – я невозмутимо наклоняю голову набок. – Мораль. Чувство долга. Совесть. Ответственность. За…

– Я не тупица!

– А-а. Ладно. А кто тогда?

– Чего?

– Твое имя, – я усмехаюсь. – У тебя же оно есть, да? Кстати, я Нокс.

– Это я уже знаю. А тебе мое имя знать не обязательно.

Странно. Чем грубее она себя ведет, тем интереснее кажется.

Моя собеседница делает глубокий вдох, словно к чему-то готовится, а затем говорит:

– Раз ты здесь главный, возможно, ты сможешь мне помочь.

Я смеюсь, втыкаю сноуборд в землю и опираюсь на него рукой.

– Так тебе нужна моя помощь, но имя свое не скажешь? – я строю скептическую мину. – Разве тебя не учили не доверять незнакомцам?

Она хватает ртом воздух, как будто я оскорбил ее, и делает два шага назад. Какое-то время она просто глядит на меня, а ее голубые глаза все еще так широко открыты, что мне кажется, будто я могу в них утонуть.

– Да, – холодно отвечает она. – Так оно и есть. Только тут ошибка.

– И какая же?

Не меняя выражения лица, она говорит:

– Проблема не в незнакомцах. А в тех, кого мы, как мы думаем, знаем.

Я нечасто теряю дар речи. Обычно я красноречив. Я быстро соображаю. Я всегда знаю, что сказать. Но не сейчас. Сейчас я просто стою перед ней, гляжу на нее и гадаю, кто же эта девушка на самом деле.

– А теперь прошу меня извинить, – добавляет она, отходя в другую сторону. – Ты отнимаешь время, которого у меня нет.

– Погоди, – я тру лицо, а затем иду за ней следом. – Да погоди ты!

Я хватаю ее за руку, чтобы остановить, но, видимо, зря. С силой, которая явно незаметна в ее хрупком теле, она вырывает руку из моей хватки, а в следующую секунду уже бьет меня в грудь. Я невольно отступаю на несколько шагов назад.

– Не трогай меня! – шипит она.

Я примирительно поднимаю руки.

– Прости. Правда. Я просто хотел… – вздохнув, я опускаю руки. – Скажи, чем я могу тебе помочь.

– Тем, что оставишь меня в покое.

Она проходит мимо меня, ловко уворачиваясь от сноуборда, небрежно закинутого под мышку каким-то туристом, который чуть не огрел ее им по голове.

– Да ладно тебе, – на этот раз я действую умнее. Вместо того чтобы коснуться ее, я делаю несколько больших шагов, обхожу ее и встаю перед ней. – Не будь такой упрямой. Если тебе что-то нужно, я могу помочь. Если у тебя нет времени, то продолжать бродить по трассе без плана – не самое эффективное решение.

Какое-то время она просто сердито пялится на меня, но я слишком занят тем, что наблюдаю, как солнечный свет искрится в ее голубых глазах, поэтому меня это не задевает.

В конце концов она переносит вес с одной ноги на другую и, похоже, осознает, что я прав.

– Ладно. Мне сказали, что молодым талантам нужен новый тренер по выносливости.

– И?

– И я ищу человека, который за них отвечает.

– Для чего?

– Вряд ли это стоит обсуждать с тобой.

Я усмехаюсь:

– А я думаю, все-таки стоит.

– А-а. Ну, конечно. Только потому, что ты знаменитый сноубордист Нокс, ты думаешь, тебе все дозволено. Понятно. Но позволь мне кое-что тебе сказать, – она делает шаг мне навстречу. Ее лицо теперь совсем близко от моего. Только сейчас я замечаю, что ее правый глаз изрезан лопнувшими сосудами. – Я не из тех девчонок, которые тебе ножки целуют. Мне плевать, чего ты хочешь, а чего нет. Мне не интересно твое обаяние. Так что, если хочешь помочь, просто скажи, где я могу найти того, кто отвечает за молодые таланты.

Обалдеть. Да у девочки сильный характер. Мне нравится.

– Ноги же мерзкие, – отвечаю я. – С какой стати мне хотеть, чтобы кто-то…

– Нокс.

Я приподнимаю уголок рта:

– Так и быть. Он стоит перед тобой.

Она прищуривается и смотрит мимо меня по обе стороны. Увидев там одних детей на досках и лыжах, она снова поворачивается ко мне:

– Очень смешно, Нокс.

Я усмехаюсь:

– Тебе не кажется нечестным, что ты знаешь мое имя, а я твое – нет?

– Нет.

Я невольно смеюсь:

– Хорошо. Может быть, ты скажешь мне, когда я скажу, что это я отвечаю за молодые таланты.

На ее лице написано удивление.

– Ты же это не всерьез, правда?

– Настолько же, насколько я стою перед тобой.

Она ненадолго закрывает глаза, а затем поворачивает голову в сторону и смотрит вдаль:

– Это было очевидно.

– Выкладывай: ты знаешь кого-нибудь, кто хотел бы обучать мелких сорвиголов? Но предупреждаю: за посредничество я не плачу.

Она не смеется над моей шуткой. Вместо этого она просто смотрит на меня без выражения и жует щеку, погруженная в свои мысли. Наконец, она произносит:

– Я хочу работать.

Сначала я думаю, что ослышался. Но когда она больше ничего не говорит и до меня постепенно доходит, что она говорит всерьез, я смеюсь в недоумении:

– Нет, не хочешь.

– Ну надо же! Ты действуешь мне на нервы, ты в курсе?

– Тогда почему ты до сих пор здесь?

Она пристально смотрит на меня:

– Потому что мне нужна эта работа. Я настроена серьезно. Что не так?

Прямо на нас мчится ребенок на сноуборде. Я осторожно поднимаю руку и отодвигаю свою собеседницу в сторону. Она снова вздрагивает, но, по крайней мере, меня больше не бьет.

– Так вот… – мой взгляд переходит с ее лица на ноги и обратно. – Ты очень миниатюрая. Молодые таланты – это в основном мальчики пубертатного возраста. Они утомляют. Они говорят глупости, требовательны, и с ними приходится действовать решительно. А у тебя, напротив, такой вид, будто они тебя сшибут при первой же возможности.

Она раздувает ноздри:

– Это сексизм! Хоть я и не парень, я все равно умею быть твердой.

– Возможно. Но все-таки… – я неуверенно втягиваю нижнюю губу и провожу по ней зубами. – Ты знаешь что-нибудь о фитнесе?

Она вздергивает подбородок:

– Я занимаюсь фигурным катанием в «АйСкейт».

Это меняет все. В мгновение ока. «Фигуристка».

От этого слова у меня как будто перехватывает дыхание. Я стою, как истукан, упершись ногами в снег, и все равно не чувствую опоры. Будто земля под ногами уходит. Будто я падаю в бездну, без страховки, без сознания. Может быть, все же с сознанием, потому что это еще хуже, ведь я чувствую все: чувствую боль, которая снова накатывает волной, чувствую жар и холод попеременно, пронзающие мое тело и раздражающие нервные окончания до предела.

– Эй!

Ее голос звучит откуда-то издалека, перемежаясь с шумом, но я не знаю, есть ли он на самом деле или только у меня в голове. Шум вокруг меня, громкий, хаотичный, возможно, даже оглушительный, я не могу понять, что это, но он сводит меня с ума. Лишь её голос, почти неслышный, отдаленный, глухой звук, как будто он доносится с берега, а я глубоко под водой.

– Все… все в порядке?

Я задыхаюсь. От воспоминаний, которые вызвало у меня это слово, к горлу подступает желчь.

«Фигуристка».

– Тебя не примут на работу, – выдавливаю я. У меня кружится голова. Разноцветные костюмы окружающих нас людей сливаются в сплошную мозаику.

– Э-э… ясно. Почему нет?

– Потому.

Она скрещивает руки на груди:

– Кто-то уже есть? Я лучше. Я докажу. Дай мне шанс. Пробную тренировку. Тогда я покажу, что могу обучать молодых талантов. Я в себе уверена.

Мой взгляд переходит на припухлость на ее лице и задерживается на ней. Она это замечает. Конечно, замечает. Именно этого я и добивался. Я знаю, что это некрасиво. Знаю, что она будет считать меня главным подонком во всей Америке. Может, так оно и есть, кто знает. Но сейчас я не вижу другого способа отвадить ее от себя.

«Фигуристка».

– Сомневаюсь.

Она хватает ртом воздух. На ее лице глубокий шок. В ее широко раскрытых глазах – неуловимый блеск.

Не могу утверждать, что это оставило меня равнодушным.

– Ты отвратительный, Нокс, – выражение ее лица полно неприязни. Она качает головой. – Отвратительный.

Она поворачивается и уходит.

Окружающий меня шум отходит на второй план.

Я не знаю, сколько времени я еще буду стоять на трассе и смотреть ей вслед. Знаю только, что до сих пор смотрю, хотя ее уже давно не видно.

Растерянный мальчик
Пейсли

Я просыпаюсь за десять минут до первого звонка будильника. В животе покалывает, сердце колотится. Ощущения точно такие же, как и в дни соревнований, только сегодня дело не в завоевании медали.

Сегодня мой первый официальный день в «АйСкейт». Я подпишу контракт. Контракт, над которым с самого начала будет висеть дамоклов меч и ждать, пока я сама завяжу себе петлю.

«Не думай об этом, Пейсли».

Сиреневое постельное белье шуршит, когда я поворачиваюсь на бок и сжимаю подушку, чтобы на мгновение зарыться в нее лицом и дать волю своему судорожному дыханию. Ногами я отшвыриваю пуховое одеяло в конец кровати, прежде чем встать и включить лампу на тумбочке.

Еще рано. Около шести. Сквозь щели жалюзи я вижу, как лунный свет освещает танцующие снежинки, словно воздух для них – сцена. Они напоминают мне себя, пробуждая в памяти образы давно минувших дней. Я вижу себя ребёнком с сияющей улыбкой на лице. Вижу, как я танцую свой первый танец на льду перед публикой в дешевом карнавальном костюме из секонд-хенда. Каждый шаг был наполнен магией, которую, кроме меня, никто не видел.

И эта магия осталась со мной. Она мой постоянный спутник. Сила, которая мною движет. Моя лучшая подруга. Голос внутри меня, который проносится по нервам щекочущим шепотом и поселяется в сердце. Голос, который говорит, что я должна бороться, если не хочу ее потерять.

Эту магию.

Потому что, если она уйдет, то обратно больше не вернется. Я должна ее удержать. Вот почему я не сдаюсь. Вот почему я здесь.

С тихим шорохом жалюзи возвращается на свое место, когда я убираю руку. Достаю из джутовой сумки спортивные штаны. Вещей у меня не так уж и много, поэтому я без лишних слов решаю сложить их в просторный шкаф Арии. Я открываю дверцы и охаю: либо дочка Рут оставила тут некоторые вещи, либо она… шопоголик. Многочисленные предметы одежды внутри не производят впечатления, что их владелица находится на другом конце Америки. Для моих вещей почти не осталось места, и они лежат беспорядочным комком между футболками, толстовками и топами Арии. Жалкое зрелище.

Я уже собираюсь закрыть дверцы, когда замечаю в глубине шкафа пару кроссовок бренда Asics. Сначала я колеблюсь, но в конце концов наклоняюсь, чтобы рассмотреть их.

Тридцать восьмой размер. На вид почти не ношеные. Вообще-то я собиралась пробежаться в ботинках, но раз уж представилась такая возможность… Ариа точно не будет против.

Только когда я достаю кроссовки, я замечаю мятую фотографию, застрявшую в щели между дном и стенкой шкафа. Я осторожно вытаскиваю ее, чтобы не порвать, и смотрю.

Парень, который глядит на меня с широкой ухмылкой и бутылкой пива в руке, несомненно, тот самый Уайетт из «Закусочной Кейт». Девушку рядом с ним я не знаю. Наверное, это Ариа, догадываюсь я. Из-под ее бейсболки по плечам волнами рассыпаются пышные каштановые волосы. На носу у нее веснушки, а зеленые глаза сияют, когда она бросает на Уайетта кокетливый взгляд.

Внезапно мне становится не по себе, будто я наткнулась на дневник Арии и подглядываю в ее самые сокровенные мысли. Я быстро засовываю фотографию обратно в щель и закрываю шкаф с твердым намерением больше не рыться в ее вещах.

Я натягиваю спортивные штаны и кроссовки, вставляю наушники в телефон и собираю свои светлые волосы в небрежный хвост. Затем надеваю перчатки и шапку, и на цыпочках пробираюсь вниз по лестнице.

Ступени скрипят. В доме так тихо, что этот звук кажется мне почти жутким. Лишь за одной из дверей я слышу громкий храп постояльца.

Замок входной двери открывается с тихим щелчком, и я выхожу на ледяной утренний воздух.

Хотя Аспен и считается одним из самых богатых городов Америки, в этот момент он кажется невообразимо пустынным. Улицы безлюдны. Даже уличные фонари не горят, лишь слабый лунный свет падает серой пеленой на заснеженный асфальт. Вдали, на горизонте, возвышаются пики Аспенского нагорья, и у меня на мгновение перехватывает дыхание. Они ужасающе огромные и в то же время манящие. В интернете я прочитала, что Аспен окружен четырьмя горами: Сноумасс, Баттермилк, Аспен-Маунтин и Аспенское нагорье.

Не знаю, видела ли я когда-нибудь что-то более прекрасное, чем этот вид. Это как посмотреть на фотографию в Google, при виде которой сразу же понимаешь, что она отфотошоплена, потому что она слишком красивая. Вот только сейчас все по-настоящему. Это не фейк из «Инстаграм». Никакого ложного совершенства. Вот почему я люблю природу. Она никогда не обманывает.

Все внутри меня трепещет, когда я включаю плейлист и отправляюсь на пробежку. Морозный воздух режет лицо, но мне это нравится, я наслаждаюсь холодом, который вытесняет все мысли и наполняет мои легкие энергией, пробуждая магию ото сна.

Я бегу, не задумываясь, куда меня несут ноги. Ориентироваться в Аспене несложно. Городок небольшой, и дома выстроились аккуратными рядами. На карте Google Earth Аспен похож на поле игры «Пакман».

Снег хрустит под кроссовками. Ноги онемели от холода, но я бегу все дальше, за мелодией зимы, которая звучит в такт моего сердца.

У подножия горы Баттермилк лишь несколько домов украшают пейзаж. Я замедляю бег – не потому, что устала, а из-за мерцающих бликов, бросающихся в глаза.

Сначала мне кажется, что в окружающих елях спрятаны гирлянды. По мере того, как я приближаюсь к деревьям, с каждым выдохом перед моим лицом образуется белое облачко. И тут я обнаруживаю источник света.

Посреди этой стены заснеженных елей раскинулось озеро, покрытое льдом. Луна отражается в его поверхности, отчего оно блестит. Где-то вдалеке пронзительно кричит сова. Несколько секунд спустя я слышу шелест ее крыльев, когда она взлетает в небо.

Я кладу ладонь на крепкий ствол ели и замираю на мгновение, уставившись на замерзшее озеро. Я лишь смутно осознаю, что мой рот слегка приоткрыт.

Наверное, в Аспене есть места, которые наполнены магией. Может быть, этот город создан для того, чтобы трогать каждую душу по-разному, я не знаю. Но для меня оно именно здесь. Сердце Аспена. Оно лежит передо мной, такое чистое и ясное, вдали от посторонних глаз, отражая мое внутреннее «я». Я чувствую, как магия пульсирует во мне и соединяется с этим местом, и впервые я чувствую, что могу заглянуть ей в глаза.

Спустя столько лет. Вот я. И вот она. Здесь встречаются истоки наших душ.

Впервые за долгое время я снова чувствую себя живой. Я чувствую счастье и надежду.

Я чувствую жизнь.

Шум справа от меня вырывает меня из раздумий. Он доносится со стороны елей и похож на сдавленный хрип, но какой-то странный. Прищурившись, я пытаюсь что-то различить, но ели загораживают лунный свет. Слишком темно. С опаской я делаю шаг вперед, стараясь держаться в тени двух деревьев. И тут я вижу его.

Нокс прислоняется к стволу ели, устремив взгляд в небо. Его вчерашняя беспечная беззаботность на лыжне исчезла, вместо этого, черты лица искажены судорогой, а нижняя губа дрожит.

Боже, кажется, он плачет. Или нет? Да. Ошибки быть не может. Все его тело дрожит, а изо рта раздается тот самый странный, сдавленный хрип.

Без сомнения, он плачет. Но он как будто не знает, как это делается.

Я вцепилась обеими руками в ствол ели и не могу отвести от него взгляд. Вчера, я поклялась себе держаться подальше от Нокса. Мне казалось, что я разгадала его истинную сущность. Мне было ясно: Нокс по натуре сексист с дерьмовым характером, для которого лайки в «Инстаграм» важнее, чем любые отношения в реальной жизни.

Но сейчас… сейчас он производит на меня совершенно другое впечатление. Почему он плачет? Что с ним? И почему он так старается изображать из себя бессовестного спортсмена, когда на самом деле…

Когда на самом деле он растерян?

Я наблюдаю за его почти беззвучными рыданиями, словно парализованная. Нокс проводит руками по лицу, прежде чем опустить взгляд и устремить его на замерзшее озеро. Могу поклясться, что в этот момент черты его лица искажаются еще сильнее. Его плечи содрогаются, он хватает ртом воздух, и снова слышатся сдавленные хрипы, будто бы он отвык плакать.

Уже второй раз за это утро я чувствую, что вторгаюсь в чужую личную жизнь. Я не должна это видеть. Эти чувства не предназначены для моих глаз. Неважно, как Нокс вел себя по отношению ко мне вчера, это кажется неправильным.

Почти бесшумно я шагаю по плотному снегу, от которого уже онемели ступни и лодыжки. Я постоянно оглядываюсь через плечо, боясь, что Нокс может меня заметить, но сейчас он, кажется, не замечает ничего, кроме переполняющих его эмоций.

На обратном пути я иду быстрее. Бушующие мысли подгоняют меня, заставляя почти бежать, пока я пытаюсь прогнать образы его искаженного болью лица. Я не хочу жалеть Нокса. Я хочу считать его эгоистом, каким я его себе представляла. Но мои мысли становятся громче, яростнее, прозрачнее. Они сбивают меня с толку. Он сбивает меня с толку. Особенно потому, что у меня вдруг появилось ощущение, что Нокс может быть больше похож на меня, чем мне хотелось бы.

Ноги горят, когда я наконец останавливаюсь перед гостиницей «У Рут». Не столько от усталости, сколько от холода. Мне срочно нужен горячий душ.

В промокших кроссовках я захожу в дом. Первые жаворонки уже сидят за длинным деревянным столом в столовой. Снег с обуви сыпется на ковер.

Рут стоит у буфета и как раз заменяет пустую баночку из-под кленового сиропа на новую. Она оглядывается на меня через плечо и смеется:

– Пора называть тебя Эльзой.

– Эльзой?

– Снежной королевой, – поясняет она. – Каждый раз, когда я тебя вижу, ты насквозь заледеневшая. Только сосулек не хватает.

Рут протягивает мне яблоко. Я с благодарностью принимаю его и откусываю:

– Я была на пробежке.

– Вижу, – ее взгляд перемещается с моего спортивного костюма на кроссовки ее дочери. Она усмехается. – Ого, какое старье. Ариа никогда их не носила. Это была ее фраза, – Рут рисует пальцами в воздухе кавычки, – «Начну заниматься спортом».

– Она не занимается спортом? – удивленно спрашиваю я. Проглотив кусочек яблока, я добавляю: – В Аспене невозможно не заниматься спортом.

Рут тянется к тарелке с блинчиками, которые постепенно заканчиваются.

– Поверь мне, у Арии к этому прирожденный талант. Она любознательная и амбициозная, но спорт… Боже упаси.

При воспоминании о дочери на ее губах появляется улыбка, затем она снова подмигивает мне и, прихрамывая, направляется на кухню. Хотелось бы мне знать причину ее скованных движений. Может быть, остеопороз или остеоартрит?

Что до меня, то я не могу дождаться, когда наконец окажусь под душем и почувствую на теле горячие струи воды, которые с каждой секундой все больше его согревают. Прислонившись спиной к стене душевой кабины, я закрываю глаза и делаю глубокий вздох.

Встреча с Ноксом потрясла меня. На какое-то время она даже развеяла мою нервозность и заставила забыть о том, что сегодня важный день.

Но теперь мои нервы словно пробудились от непродолжительного сна и в считанные секунды вернулись на круги своя. Такое ощущение, что под кожей бегают муравьи: туда-сюда, туда-сюда, сводя меня с ума…

Кончиком языка я слизываю теплую воду с верхней губы, а затем мой взгляд пробегает по телу и задерживается на тех местах, которые никто, кроме меня, не видит.

Осторожно провожу пальцем по левому бедру до середины верхней части ноги. Отек хорошо спал, но кожа изменила цвет. Она стала светло-зеленой, с насыщенным синим по краям.

Я щурюсь, выключаю воду и перестаю об этом думать. Скоро от пятен ничего не останется, и я больше никогда их не увижу.

Больше. Никогда.

Когда я выхожу из душа, мое тело пышет паром – наконец-то я снова чувствую пальцы ног! – и вытираюсь насухо. Я натягиваю свежую одежду, укладываю волосы феном и сглатываю, увидев свой взгляд в зеркале.

Припухлость возле моего глаза приобрела цвет. Вчерашние слова Нокса эхом отдаются в голове.

«Сомневаюсь»… Этим он намекнул, что я недостаточно напористая. Недостаточно уверенная.

Я качаю головой, чтобы прогнать эти мысли, и отвожу взгляд. Мои глаза останавливаются на нескольких предметах макияжа, которые стоят на комоде в ванной комнате Арии рядом с раковиной. Я кусаю нижнюю губу и задумываюсь.

Обычно я не пользуюсь косметикой. Для спортсменки это скорее контрпродуктивно. Тушь от пота размазывается, и ты становишься похожей на эмо. А макияж забивает поры и провоцирует появление кучи огромных прыщей, которые могли бы посоперничать даже с известными кратерами в Аризоне.

Я принимаю решение в мгновение ока.

Я поспешно достаю флаконы с косметикой и наношу ее на лицо. Пусть лучше я буду эмо с кратерами, чем все будут таращиться на меня в первый день в «АйСкейт» и составлять обо мне мнение еще до того, как со мной познакомятся.

Эту часть своей жизни я оставила позади, и я не собираюсь давать ей место для дальнейшего существования.

Решительно распределяю остатки макияжа и смотрю на свое отражение в зеркале. Раннее утреннее солнце светит в окно и ярко блестит в моих голубых глазах.

Я хватаюсь за раковину. Руки дрожат от муравьев под кожей.

– Сделай это для себя, – бормочу я. – У тебя хватит сил со всем справиться.

Я повторяю эти слова три раза, пока не начинаю чувствовать, что муравьи под кожей отступили в свою нору и что я побеждаю.

Какой бы слабой я себя ни ощущала и какой бы отпечаток ни оставило на мне прошлое, волчица в моем сердце никогда не позволит миру увидеть ягненка у меня в душе.

Потому что я сильная.

Я Пейсли Харрис, настоящая воительница.

Мир знает меня лучше
Нокс

– А, Нокс.

Отец сидит за обеденным столом у панорамных окон. В них я вижу солнце, которое лениво поднимается над вершинами Аспенского нагорья. Увидев меня, он сворачивает USA Today и кладет газету между миской с яйцами и кувшином с моим протеиновым коктейлем.

– Подойди-ка, посмотри.

Одной рукой я стягиваю с головы шапку, а другой освобождаюсь от пуховика. Я наклоняюсь и смотрю на газету. Снег падает с волос на стол. «Пожарная бригада освобождает мужчину из пояса верности». Я хмурюсь:

– Из пояса верности? Что за…

– Не там! – он показывает на другую статью. – Вот, читай!

Я читаю. С каждой прочтенной строчкой я все больше хмурюсь.

– Ого, – говорю я.

Отец поднимает брови так высоко, что они почти доходят до линии волос. Выдающееся достижение.

– Ого? – повторяет он, выразительно постукивая по статье. – И это все, что ты можешь сказать? Это катастрофа, Нокс! Джейсон Хоук – твой главный конкурент, и он сделал фронтсайд дабл кик 1260º в первые двадцать секунд своего заезда на Revolution Tour! В первые двадцать секунд, Нокс! Ты понимаешь, что это значит?

Я опускаюсь в кресло напротив него и наливаю протеиновый коктейль в стакан.

– Да, – уголок моего рта вздрагивает. – Он перешел к делу быстрее, чем я чищу это яйцо. Я могу спросить его, не сделать ли нам из этого новую фишку.

С деланным безразличием я делаю вид, будто откидываю со лба несуществующую челку, и облокачиваюсь локтем на спинку стоящего рядом стула.

– Привет, Джейсон. Устроим соревнование? Ты со сноубордом против меня с яйцом. Победитель получит… – я на мгновение задумываюсь, а затем с намеком два раза подергиваю бровями, – …яйцо.

– Это не смешно, Нокс.

Нет? А мне смешно.

Отец, напротив, мрачнеет, сжимает губы в тонкую линию и ослабляет галстук.

– Сегодня у тебя шоу на хафпайпе. Ты должен его превзойти.

– Пап, – я тихонько смеюсь, до конца очищая яйцо от скорлупы и кладя его на сэндвич. – Это же просто шоу.

– Дело в твоем настрое, – парирует он. Его глаза превращаются в узкие щелочки. Булочка на его тарелке так и не тронута. Вместо этого он смотрит на меня, как разъяренный лев, который хочет набить брюхо мной, беспомощной антилопой. – Каждый заезд важен. Если будешь относиться к шоу так легкомысленно, то и на X-Games будешь в проигрыше. Твоему мышлению не хватает амбиций, парень!

– Моему мышлению не хватает кофе, – бормочу я. Вчерашняя встреча с фигуристкой на трассе не давала мне покоя. Полночи я ворочался в постели, упрекая себя за свое поведение, а потом корил себя за то, что вообще думал о ней. Когда же меня наконец сморил сон, пришли кошмары. Образы, которые я годами тщетно пытался вытеснить из памяти. Было еще рано, когда меня из сна вырвал повторяющийся крик в моей голове. Пронзительный. Леденящий душу.

«Притягательный».

Все мое тело покрылось мурашками. Я почувствовал себя беспокойно. Меня охватила паника. Чем дольше я лежал в постели, думая об этих образах, тем тяжелее становилось мое дыхание.

Поэтому я отправился на пробежку, и ноги сами привели меня к Серебряному озеру. В единственное место, которое может сделать мои мысли еще громче и при этом их успокоить.

Отец игнорирует мой ответ. Он уже давно уткнулся в свой телефон, сосредоточенно тыкая по экрану.

– Еще я хотел показать тебе вот это.

Он делает судорожный глоток кофе, не отрывая взгляда от экрана. Коричневая жидкость выплескивается из чашки и украшает его булочку несколькими темными каплями, пока он показывает мне телефон.

Достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что он имеет в виду. «Инстаграм».

Я закатываю глаза и тянусь за кофейником.

– Не закатывай глаза, Нокс. Это серьезное дело.

– Ого, не знал, что Джейсон склонен к флирту со своими несовершеннолетними подписчицами.

– Что? – отец отодвигает телефон и смотрит на профиль Джейсона с ненормальной жаждой скандалов, прежде чем снова взглянуть на меня. – О чем это ты, Нокс?

Я спокойно откусываю кусочек сэндвича и откидываюсь на спинку стула:

– Вот это было бы серьезным делом, папа.

Вена на его виске начинает пульсировать. Мой отец – инвестор и агент по продаже недвижимости. Ему принадлежат почти все горнолыжные курорты в Аспене. Обычно его трудно вывести из себя. Но я могу с гордостью заявить, что обладаю к этому природным талантом.

– За последние несколько недель у него появилось более пятнадцати тысяч новых подписчиков. Почти в два раза больше, чем у тебя. Ты пренебрегаешь своим онлайновым присутствием.

– Я пренебрегаю этим кофе.

– Не говори глупости, Нокс, – теперь уже отец закатывает глаза. – Тебе нужно больше стараться. Делись с подписчиками своей повседневной жизнью. Тебе нужна поддержка прессы, твое имя должно быть на слуху. Только так ты добьешься успеха, – он блокирует телефон и кладет его на стол сильнее, чем хотел. – Когда ты наконец поймешь? Если хочешь добиться высот, важно использовать несколько аспектов, а не только сноуборд. Твой последний пост был почти две недели назад.

В висках нарастает пульсирующее давление. Не в первый раз на этой неделе отец достает меня «Инстаграмом».

Что там такого важного? Зачем я должен делиться с чужими людьми тем, когда ложусь спать и какой сериал сейчас смотрю? Может быть, в следующий раз мне взять их с собой в туалет? Если бы это зависело от моего отца, то, скорее всего, да.

– В последнее время не получалось, – отвечаю я, не глядя на него, и запихиваю в рот последний кусок бутерброда. Честно говоря, я забыл свой пароль. Нужно запросить новый, но об этом отцу лучше не рассказывать.

В воцарившейся тишине отчетливо слышно, как я жую. На верхнем этаже включается пылесос и с гулом начинает ездить по полу.

Отец вздыхает. Я поднимаю взгляд и вижу, как он качает головой, вытирая руки салфеткой.

– Я поищу тебе контент-менеджера, – говорит он, отодвигает стул и встает.

Сердце на мгновение замирает, а затем начинает биться с удвоенной скоростью.

– Ни в коем случае! – я выпрямляюсь и смотрю на отца, который смотрит в зеркало над нашим сервантом и поправляет галстук. – Это просто отвратительно, папа. А как же моя личная жизнь?

В зеркале я вижу, как он раздувает ноздри. Еще несколько секунд он дергает себя за галстук, прежде чем выругаться, сдаться и повернуться ко мне лицом.

– Тогда сам позаботься о своей личной жизни, Нокс! Иначе это сделает кто-нибудь другой, – он на мгновение замолкает, а затем добавляет: – Спорю, что у Джейсона Хоука есть контент-менеджер.

– А я спорю, что у Джейсона Хоука есть хламидии, если судить по слухам, которые о нем ходят.

Отец пожимает плечами:

– Да кому какая разница?

– Ему разница уж точно есть.

Он не смеется над моей шуткой. Возможно, он даже был бы рад, если бы у меня самого были хламидии, если бы это помогло мне чаще появляться в прессе.

Он мрачно смотрит на свои наручные часы:

– У меня назначена встреча. Увидимся позже на соревнованиях. Скажи Лорен, чтобы она приготовила тебе тарелку каши с яйцом-пашот. В прошлый раз тебя это хорошо зарядило энергией.

– Лорен здесь больше не работает, – я говорю ему это уже третий раз за неделю. – Я ем в «Лыжной хижине».

Папа, похоже, этим не очень доволен, но, по крайней мере, кивает.

Его мобильный телефон пикает. Он смотрит на экран, снова ругается и бросается к входной двери.

– До скорого, парень. Я на тебя рассчитываю.

«Да, папа. Я знаю».

Дверь закрывается. Снаружи я слышу, как захлопывается дверь машины, а затем заводится двигатель «Рейндж Ровера».

Спустя несколько секунд он исчезает. Наступает тишина, нарушаемая лишь звуком пылесоса.

Тем временем на небе появилось солнце. Хотел бы я быть таким, как оно. Никаких мыслей. Никаких забот о завтрашнем дне. Оно просто встает и… светит. Снова и снова. И старается заразить всех своей лучезарной радостью.

Прямо как сейчас. Оно светит сквозь панорамные окна, заливая светом нашу гостиную. Его лучи ласкают мою кожу, когда я иду в сторону спальни. Тепло приятно покалывает, но не может до конца меня согреть.

Я чувствую внутри холод, который никак не связан с зимой. Холод, который распространяется по мне каждый день, если я позволяю ему развернуться. Как льдина на озере, которая с наступлением морозов замораживает остальную воду вслед за собой. Неподвижное и безмолвное озеро. Вода лишается воздуха, необходимого для дыхания.

Как и я сам.

У себя в комнате я сажусь за письменный стол, откуда из окон открывается потрясающий вид на заснеженные Скалистые горы.

Я люблю Колорадо. И мне нравится моя жизнь в Аспене и сноубординг. Просто мне хотелось бы организовать ее по-другому. По своему выбору.

Я провожу пальцем по тачпаду своего Макбука и ввожу пароль. Затем откидываюсь на спинку стула, делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание.

Так длится уже несколько недель. Я просто смотрю на экран, пока мысли мечутся в голове.

Синий баннер с желтой надписью запечатлелся в моем мозгу с того самого серого зимнего дня, который предвещал появление первых снежинок.

Я не могу думать ни о чем другом. День ото дня. Мои губы шевелятся и беззвучно складываются в слова, которые я читаю на сайте.

«Горный колледж Колорадо».

Когда я подавал заявку, я даже не мечтал о том, что меня примут. Мои оценки в старшей школе были ужасными. Кроме спорта, я не мог похвастаться никакими выдающимися достижениями. Хотел бы я сказать, что был добросовестным учеником, который несколько раз проходил практику в домах престарелых и на благотворительных мероприятиях, но это не так.

Я был Ноксом.

Ноксом, сорвиголовой. Ноксом, который всегда знал, где проходят самые крутые вечеринки. Ноксом, который был в курсе, кто продает лучшую травку, и от которого каждая девчонка надеялась найти в шкафчике глупую записку с приглашением на школьный бал. Я ни разу не ходил на школьный бал. Вместо этого я сбегал и развлекался в нашем джакузи с девушками намного старше меня, которые проводили зимние каникулы в Аспене вместе со своими мужьями. Мне тогда было семнадцать.

Черт, да, я был безнадежен. Школа была не для меня. Я так радовался, получив на руки аттестат со всеми двойками и несколькими тройками. С тех пор для меня был важен только спорт.

Вот почему я не возлагал больших надежд на то, что меня примут на факультет психологии. Моя заявка была больше шуткой. «Попробуй, все равно не получится». Возможно, я бы отказался, если бы знал, что меня примут на следующий семестр.

Но теперь я сижу здесь, с гарантированным местом в колледже в кармане, и не знаю, что делать.

Будь моя воля, я бы все изменил. Больше никакого сноубординга на полный рабочий день, никаких надоедливых поклонниц и, самое главное, никакого бессмысленного «Инстаграма». Никаких людей с камерами, которые караулят у дома с утра пораньше, чтобы сфотографировать тебя в трусах и с едва открытыми глазами, когда ты, ничего не подозревая, открываешь входную дверь.

Я бы вел совершенно обычную жизнь. Учился бы, изучал психологию. Я бы продолжал кататься на сноуборде, но без принуждения. Просто ради удовольствия.

Я стал бы просто Ноксом. Не Ноксом, звездой сноуборда. Просто Ноксом.

Но это означало бы разочаровать отца. И не только разочаровать. Я разобью ему сердце. Отниму у него мечту, которая мне не принадлежит.

В детстве мне это, наверное, было бы безразлично. Но все изменилось. Жизнь встала на пути. И повела она себя по-свински.

Я не могу разочаровать папу. Не после произошедшего. Это означало бы, что я снова разобью его и без того разбитое сердце. Это означало бы, что я уничтожу его, полностью отдавая себе отчет в своих действиях. А я не могу так поступить.

«Черт!» Я захлопываю экран Макбука сильнее, чем собирался. Я зарываюсь пальцами в волосы, ногти царапают кожу головы. Я рывком встаю, откидывая стул назад, открываю нижний ящик комода и начинаю рыться в джемперах, пока наконец не нахожу то, что искал.

Я достаю два шприца. На одном написано «андростендион», на другом – «тестостерон».

Допинг.

Они помогают мне достичь того, на что надеется мой отец. Они дают мне выносливость, силу и, прежде всего, мотивацию, которой не хватает в моем сердце.

Тестостерон я колю себе уже несколько недель через день. Андростендион – только в дни соревнований. Для быстрого эффекта. Краткосрочно, но очень эффективно.

Я знаю, что это глупо. Сноубордисты должны обладать самым крепким здоровьем. Мы должны полностью контролировать свое тело. Особенно, если речь идет о сноубордистах в хафпайпе. Но я каким-то образом убедил себя, что мне это нужно. И не могу выбросить эту идиотскую мысль из головы.

Я рывком натягиваю футболку на голову, выжимаю из первого шприца лишний воздух и наблюдаю, как из иглы выплескивается несколько капель прозрачной жидкости. Затем я приставляю его к той части плеча, где я задену только твердую мышечную ткань под кожей, и ввожу себе допинг. То же самое я проделываю со вторым.

Только после этого я поднимаю с пола спортивную сумку, бросаю ее на кровать и начинаю собирать вещи.

К черту Джейсона Хоука и его подписчиков. Он не выиграет этот заезд.

Лед – это мой рай
Пейсли

Стук лезвий по льду отдается эхом в моем сердце. В остальном, в тренировочном центре «АйСкейт» царит тишина. Меня окутывает запах чистящих средств и зала. Я бывала на многих катках, и все они пахнут одинаково. Он всегда возвращает меня в прошлое, к тем чувствам и переживаниям, которые я испытывала на льду. Двойные двери закрываются за мной, и я вдруг теряюсь в широком коридоре, справа и слева от меня двери, и куда они ведут – непонятно. Шаги моих коньков гулко отдаются от высоких стен, украшенных фотографиями фигуристов во время прыжка или с широкой улыбкой на пьедестале почета. В витринах собраны награды и трофеи. Когда я провожу пальцем по плексигласу, мой взгляд останавливается на самом большом трофее в виде позолоченного конька. Я представляю себе, что он мой.

Может быть, эта идея не так уж и неосуществима? Права ли я, когда думаю, что могу сделать больше, чем мне всегда говорили?

Мой палец соскальзывает с витрины, когда до меня доносится чье-то пыхтение, за которым следует стук лезвий. Я смотрю дальше по коридору. Ноги сами по себе начинают двигаться и следовать за тихим звуком коньков, скользящих по льду.

Освещение над трибунами еще не включено, только прожекторы надо льдом заливают его ярким светом. Свет преломляется на рыжих волосах фигуристки, которая скользит вперед плавными движениями и заходит на двойной аксель.

Я кусаю нижнюю губу, наблюдая за ее вращением. «Она не сможет набрать высоту, – думаю я. – Ничего не выйдет». И действительно, она завершает вращение на льду, а не в воздухе. Фигуристка с досадой бьет по борту, прежде чем заехать на обоих коньках назад, чтобы попытаться сделать риттбергер.

– На каком мы этапе?

Я моргаю. Рядом со мной появляется девушка моего возраста, опирается плечом о стену трибуны и крутит во рту белый леденец на палочке. Ее взгляд устремлен на фигуристку на льду, словно та откатывает захватывающую одиночную программу.

– Э… в каком смысле?

Она показывает подбородком на лед:

– Харпер – мое утреннее развлечение. Она всегда отрабатывает одни и те же прыжки.

– А какие?

Моя новая собеседница поднимает палец вверх. При этом ее волосы рассыпаются по плечам дутой куртки. Они каштановые, с розовым переходом на концах. Чем-то она напоминает мне диснеевскую принцессу Моану, только смешную.

– Этап один: Харпер пытается сделать прыжок, который, как она уверена, ей по силам, хотя это абсолютно, – она подчеркивает слово с нажимом, – абсолютно не так. На данный момент аксель.

Она вопросительно смотрит на меня. Я качаю головой.

– Уже был? Ясно, жаль. Эта часть всегда лучшая. Переходим к этапу номер два: Харпер понимает, что аксель не удался, и хочет улучшить настроение лутцем. Обычно ей не хватает высоты.

Она снова косится на меня. Я киваю, и она хлопает в ладоши:

– Ой, отлично. А затем идет риттбергер, который, как она считает, у нее получится. Гляди. Она прыгает и… – она щелкает пальцами, – да-а-а. Вот и он. Снова его делает.

– Она приземлилась на обе ноги, – отмечаю я. С хмурым лицом я наблюдаю за девочкой на льду, которая, судя по выражению ее лица, на самом деле счастлива. – Разве она не знает, что за это снимают очки?

Пожав плечами, девушка-Моана отталкивается от стены трибуны.

– Да, но это Харпер. В ее глазах правильно то, что она считает правильным. А если ей возразишь, станешь воплощением самого дьявола, – она идет вперед по коридору и манит меня за собой, при этом бросая палочку от леденца в мусорную корзину. – Я Гвен. А ты, видимо, Пейсли? Мама мне рассказывала о тебе.

Так это и есть Гвен?

В голове включается песня «Happy» Фарелла Уильямса. Я боялась, что она мне не понравится. Или что мы с ней не будем на одной волне. А, может быть, я просто паниковала, что начну заниматься с плохой ноты. Но Гвен милая. Слава Богу, она милая.

– Да, – отвечаю я и следую за ней в комнату, которая оказывается раздевалкой. Гвен бросает сумку на скамейку и вешает куртку в шкафчик таким неистовым движением, что она тут же падает с крючка. Но ей все равно. Она уже достала из сумки коньки, и я сразу понимаю, что мы с ней совершенно разные.

Гвен громкая. Я тихая. Гвен бросается в глаза. Я больше похожа на куст рядом с гиацинтом.

Но мне это нравится. Кайя была такой же. Она не давала мне скучать. Я часто ловила себя на мысли, что без нее я бы просто сидела дома, словно кресло-мешок, да считала бы складки.

Дома…

– Эй! – перед моим лицом щелкают пальцы. – Ты тут?

– А, да. Прости. Что ты сказала?

– Ты уже знаешь, какого тренера тебе дадут? Меня тренирует папа, но вообще всегда так интересно, кого к кому прикрепят. – Гвен завязывает шнурки, а затем надевает колготки поверх коньков.

Я изо всех сил стараюсь не подавать виду, что от ее слов у меня учащается пульс.

– Понятия не имею. Никогда не говорят заранее, кто из тренеров свободен. – Я поправляю вырез спортивного костюма и сосредотачиваюсь на гудении вентиляции над нами. Где-то капает кран.

– Это точно будет не Саския, – размышляет она. – Она ушла на прошлой неделе. Но мне больше никто не приходит на ум, кто бы еще был свободен.

Гвен поднимается и переступает с ноги на ногу. Кажется, она задумалась, затем она снова хлопает в ладоши, хватает меня за руки и тянет к себе. Я чуть не падаю, потому что как раз собиралась поправить гетры.

– Это так волнительно! Последние три новичка были либо намного младше меня, либо такими заносчивыми, что я каждый день подумывала просто взять и проехаться им по ноге. Не смотри так, я серьезно. Видела бы ты их!

Мне это и без надобности. За последние десять лет я накопила достаточно опыта, чтобы знать, какие девушки обычно бывают в фигурном катании.

– Как давно ты в «АйСкейт»? – спрашиваю я, отстраняясь от нее и снова наклоняясь к своим гетрам.

– Год. До этого я была по контракту в Бреккенридже. Переезды были адские. Надеюсь, скоро «АйСкейт» будет платить мне, а не наоборот, ха-ха.

Гвен не стоится на одном месте. Я замечаю, что ей нужно постоянно двигаться. Сейчас она шевелит ногами так, будто ей срочно нужно в туалет.

– Идем, разомнемся.

Я следую за ней на каток, где Харпер уже не одна на льду: двое мужчин-фигуристов держатся за руки и делают параллельные шаги, прежде чем тот, что повыше, поднимает своего партнера в воздух.

– Это Эрин и Леви, – объясняет Гвен с мечтательной улыбкой на губах, открывая ворота на каток. – Люблю их обоих.

– Они хороши, – отмечаю я, не сводя глаз с синхронных движений молодых людей. – Как давно они катаются вместе?

Гвен вонзает лезвие конька в лед и снимает с запястья бархатную повязку для волос, чтобы быстро собрать их в пучок.

– Два года, вроде бы. Они лучшие друзья. Поэтому так доверяют друг другу. Это, конечно, сказывается на их катании. В прошлом году они дважды взяли золото.

Она быстро улыбается мне и уезжает.

Я следую за ней, и в мгновение ока все серые тучи в моей душе словно рассеиваются в лучах солнца. Скользить по льду и чувствовать прохладный воздух на коже – ни с чем не сравнимое ощущение. Оно вызывает во мне эйфорию, чистую радость жизни, пока я катаюсь, чувствую магию и ловлю ее, больше не отпуская. Если бы не спорт, я бы утонула в кромешной тьме.

С каждым шагом я набираю скорость, и в какой-то момент другие фигуристы становятся просто цветными размытыми пятнами. Я перехожу из переднего внешнего скольжения на заднее внешнее, не меняя ноги – тройной шаг – переношу вес на внутреннее ребро, отталкиваюсь левой ногой, дважды вращаюсь вокруг своей оси и приземляюсь на правую ногу в заднем внешнем скольжении. Двойной сальхов. Легкотня. Ничего особенного. Я прыгнула его, чтобы размяться, но, поймав на себе насмешливый взгляд Харпер, почувствовала необходимость проявить себя. Сжимая кулаки, а затем разжимая их, я провожу ладонями по своему тренировочному костюму. Зубцом конька отталкиваюсь ото льда и бросаюсь вперед, мимо Гвен, которая прыгает тулуп. Широкой дугой скольжу вокруг нее, занимаю позицию и прыгаю с левого носка. В воздухе развожу ноги в стороны и наклоняю корпус вперед, параллельно льду. Три секунды я лечу, как птица, а затем приземляюсь на правый носок и перехожу в пируэт в положении сидя. Когда я снова выпрямляюсь, по телу пробегают мурашки. Они дают мне понять, что тело хочет прыгнуть. Вращаться в воздухе, ощутить свободу, невесомость. Я делаю разбег спиной вперед, а затем переношу вес на левую ногу и развожу руки. Глубоко вдыхаю, наполняя легкие ледяным воздухом, и правым коньком врезаюсь в лед, скользя назад. Вес тела переносится на ногу позади меня, правая нога мгновенно реагирует и отталкивается от льда. Она знает этот прыжок. Я могу сделать его хоть во сне. Резко прижимаю руки к корпусу, закрываю глаза и вращаюсь в воздухе вокруг своей оси. Раз. Два. И три раза, прежде чем лезвие моего конька уверенно приземляется обратно на лед.

Я открываю глаза и выдыхаю задержанный воздух.

Тройной лутц. Он относится к прыжкам с зубца, как тулуп и флип, в отличие от риттбергера, сальхова и акселя, которые являются прыжками с ребра. Я по пальцам могу пересчитать, сколько раз в прошлом я идеально выполняла тройной лутц. Меня переполняет эйфория, а из горла вырывается удивленный смех.

– Здорово, – слышу я голос рядом с собой. Коньки стучат по льду, когда пара фигуристов останавливается рядом со мной. Кто-то из них, то ли Эрин, то ли Леви, поднимает большой палец. – Ты новенькая, да?

– Да, – очевидно, слухи о моем появлении в «АйСкейт» уже дошли до всех. – Пейсли.

– Леви, – отвечает брюнет. Он высокий, тощий и чем-то напоминает мне Гарри Поттера. Он показывает рукой на своего широкоплечего партнера: – Это Эрин. Если бы у нас был меч, за такое выступление мы бы сейчас посвятили тебя в рыцари.

Я сухо смеюсь:

– Это был всего лишь лутц. Вы тоже так умеете.

– Умеем, – подтверждает тот, что пониже ростом. Эрин. Он убирает со лба рыжие волосы. Кончики его челки теперь прикрывают большое коричневое родимое пятно на виске. С ехидной ухмылкой он кивает в сторону Харпер. – А вот она – нет. И выражение ее лица только что сделало мой день. – Он делает размашистый жест рукой, как будто снимает с головы шляпу и кланяется. – Вот за это спасибо.

Леви опирается локтями на бортик и смотрит на трибуну. Он хмурится:

– А это кто?

Мы с Эрином прослеживаем его взгляд. На одном из красных откидных стульев в первом ряду трибуны сидит женщина. На ней меховое пальто с поднятым воротником, который обрамляют пряди ее рыже-каштанового каре. Она наблюдает за нами с сосредоточенным выражением лица, скрестив ноги и теребя пальцами синий шарф. Ее губы сжаты в тонкую линию.

– Понятия не имею, – бормочет Эрин. Он морщит нос, веснушки пляшут на его бледной коже.

– Господи. Еще нет и восьми утра, а у нее такое лицо, будто она только что вернулась из похоронного бюро.

Леви кивает. Он как раз собирается что-то сказать, когда рядом с нами тормозят чьи-то коньки.

Харпер. Она переносит вес на левую ногу и скрещивает руки на груди:

– Что Полли Диксон делает у нас?

– Полли Диксон? – Эрин вопрошающе смотрит на нее.

Харпер раздраженно вздыхает. Она закатывает глаза и хочет что-то сказать, но я ее опережаю:

– В 1988 году она стала олимпийской чемпионкой в танцах на льду. В 1992 году – в одиночном катании, а в 2006 году – еще раз. С тех пор о ней мало что слышно.

Взгляд Харпер устремляется ко мне. Она внимательно изучает меня.

– Ты новенькая, – резко говорит она и добавляет, не дожидаясь ответа, – у тебя на гетрах дырки. Это надо поправить.

С этими словами она разворачивается и мчится в противоположном направлении.

С тяжестью в груди я смотрю ей вслед. Ее движения более элегантны, чем мои. Плавнее.

Леви вздыхает:

– Даже не пытайся понять Харпер. Просто она такая, какая есть.

– Э-э, ребята, – Эрин кивает подбородком в сторону Полины. – Круэлла де Виль встала.

– Она подходит к бортику, – отмечаю я.

– А теперь… она машет? – Леви моргает. – Неужели она машет?

– Либо ее руку свело судорогой, – бормочу я.

– Синдром запястного канала, – соглашается со мной Эрин. – Ужасное дело.

Леви хмурится:

– Пейсли, кажется, она обращается к тебе.

Такая же мысль возникла и у меня. Просто я не хотела высказывать ее вслух.

Эрин дважды коротко хлопает меня по плечу:

– Иди к ней, пока она не разозлилась и не отправилась воровать милых далматинцев.

Я бы засмеялась, если бы мой пульс не был на отметке сто восемьдесят. Полли Диксон подзывает меня к себе.

Та самая Полли Диксон.

Отталкиваясь от бортика, я медленно скольжу по льду к ней. Гвен проносится мимо меня и одобрительно вздергивает брови. Когда я наконец оказываюсь перед Полли, я не знаю, что сказать. Даже мои руки в этот момент кажутся мне странными, словно они болтаются вдоль тела. Я решаю сцепить руки за спиной и ждать.

«Эта женщина выигрывала Олимпиаду! Несколько раз!» И вот она стоит здесь, не больше чем в метре от меня, и смотрит мне прямо в глаза. Мне! Пейсли Харрис, девчонке из трейлера в Миннеаполисе. В этот момент мне кажется, что я сейчас взлечу.

– Твоя техника никуда не годится.

Бац! Я резко падаю обратно на лед. Моя улыбка гаснет.

– Э-э… Что?

– Правильно говорить: «Пожалуйста, повторите». Повторяю еще раз: у тебя плохая техника. Прикрой рот, девочка. Я тебе не звереныш в зоопарке.

О, Боже. Не могу поверить. Это не может быть та самая Полли, чьи плакаты я в детстве вешала у себя в комнате.

– Я только что исполнила тройной лутц, – возражаю я. – Без техники это невозможно.

– Я не говорила, что техники у тебя нет, я сказала, что она никуда не годится. Слушай, когда я говорю.

Я моргаю. Несколько раз подряд.

– Общение и открытость – два важных условия между тренером и учеником, – продолжает она. – Если хочешь, чтобы я вывела тебя на Олимпиаду, ты должна мне доверять.

Между тренером и учеником? Погодите…

«Так это она – мой тренер?»

– При условии, что ты доверяешь моему мастерству. Если я говорю тебе, что ты чего-то еще не умеешь, я не хочу слышать от тебя, что ты это можешь. Я хочу, чтобы ты это осознала, и тогда мы вместе будем усердно работать над твоими слабостями, пока их не останется. Только так у нас с тобой получится сработаться, слышишь? Я требую дисциплины и амбиций. Взамен я вся твоя, и я выведу тебя на вершину, – Полли смотрит на меня какое-то время, прежде чем продолжить. – В тебе есть огонь, девочка. То, чего нет у многих фигуристок, у тебя течет в крови. Технике можно обучить, а страсти – нет.

Ее взгляд задерживается на припухлости на моем лице. Словно она видит меня насквозь сквозь косметику Арии.

– Это будет нелегко. Много пота и много слез. Поэтому я хочу, чтобы ты ответила мне на один вопрос, здесь и сейчас.

Я киваю.

– Достаточно ли у тебя для этого сил?

Мои сцепленные руки разжимаются, и пальцы, ища опоры, сжимают бортик. Достаточно ли я сильна? В моей жизни бывали времена, когда я не помнила, что значит быть счастливой. Я была разбита. Может быть, я и сейчас такая. Правда в том, что я не знаю, насколько сильно прошлое держит меня в тисках. Каждый день мне кажется, что оно продолжает тянуть меня за собой, пытаясь утопить в болоте мерзких воспоминаний. И я знаю: глубоко внутри, там, где уже не осталось ничего хорошего, я до сих пор борюсь с этим болотом.

Но в этом-то и смысл, не так ли? Я борюсь с ним. Несмотря на его силу, я не сдалась. И чтобы прогнать его, я должна создать новые воспоминания. Лучше прежних. Такие, которые согреют мне сердце и сделают меня счастливой. Аспен дает мне ощущение, что я могу их здесь обрести. Все, что мне нужно, – это лед. Он поддерживает во мне жизнь.

– Да, – наконец отвечаю я, глядя Полине прямо в глаза. – У меня хватит сил.

Вдыхая снежинки
Пейсли

Боже мой, мои ноги! Что это за чувство? Я просто месиво. Недоделанный пудинг, размешанный до кремообразного состояния.

Со стоном я падаю на кровать, раскидываю руки и ноги и решаю больше никогда не двигаться. Вот как будет выглядеть остаток моей жизни. Только я и кровать. Навеки вместе, в уютном согласии.

Согласна ли ты, Пейсли Харрис, взять постель Арии в свои законные супруги, а также любить и почитать ее, в горе и радости?

Да. Господи, да. Я согласна.

Мои веки тяжелеют. Ловец снов над моим лицом становится размытым. Я чувствую, как кровь пульсирует в конечностях. Ощущение такое, будто матрас – это сплошное магнитное поле, которое притягивает к себе мое уставшее тело.

Тренировочный центр в Миннеаполисе – это ничто, по сравнению с тем, что мне пришлось выдержать сегодня. До обеда, я без конца кружила по льду, и Полина, казалось, придиралась к каждому моему шагу: «Поднимай ногу выше! Она болтается, как старый шланг!». Обеденный перерыв я провела с Гвен, Леви и Эрин – эти ребята просто невероятно добры ко мне и сразу же приняли в свою компанию. Но едва я успела проглотить свой бутерброд с авокадо, как нас снова позвали на очередную тренировку. Но это было супер.

Сейчас уже почти шесть, а я не могу открыть глаза. «Я устала… так устала… надо чуть-чуть…»

В ушах звенит «Starman» Дэвида Боуи.

– М-м… – я переворачиваюсь на живот и прижимаю подушку к голове. – Не сейчас.

Но телефон не сдается и продолжает звонить. Я не глядя протягиваю руку и шарю по прикроватной тумбочке, прежде чем мои пальцы находят смартфон. Поворачиваю голову набок и сонно щурюсь, чтобы прочитать имя на экране.

Это Гвен. Мы обменялись номерами во время обеденного перерыва. Я отвечаю и прижимаю мобильный телефон к уху:

– Да?

– Ого. Ты вступила в мафию?

– Чего?

– Твой голос. Ты похожа на дона Корлеоне.

– На дона Корлеоне? – я вытаскиваю изо рта прядь волос, которая каким-то образом туда попала.

– Из «Крестного отца». Только не говори, что ты не знаешь этот фильм.

– А, вот оно что. Ясно, – с огромным усилием я приподнимаюсь и прислоняюсь к изголовью кровати. – Я в полной заднице.

Гвен хихикает:

– Да, «АйСкейт» – это интенсив. Но ты привыкнешь. Какие у тебя планы на вечер?

– Планы?

– Да. Ой, нет, нет, не… Черт, – на заднем плане что-то грохочет. Гвен выругивается. – Это мама с ее ароматическими свечками! Зачем она их в банки ставит? Стоят повсюду. Что ни шаг, то новый запах.

– Ну, они красивые.

– Подумаешь. Ладно, вернемся к твоим планам. Чем думаешь заняться?

– Ничем, – отвечаю я, не в силах скрыть недоверие в своем голосе. – У меня такое чувство, будто бы я сегодня прошла курс подготовки в тренировочном лагере Рокки Бальбоа. Как ты вообще в состоянии ходить?

– Как я уже сказала, ты привыкнешь. Я тебя заберу. Будь внизу через десять минут, хорошо?

– Что? Гвен, честно, я…

– До скорого!

Я хочу еще возразить, но она уже повесила трубку. На мгновение я замираю и смотрю на экран телефона. Я думаю написать ей, чтобы она не приезжала, но почему-то не могу решиться. Мы только сегодня познакомились, и я не хочу сразу все испортить.

Измученная, я подползаю к краю кровати и разминаю затекшие конечности. Что ж, если я дожила до этого момента, то и с остальным справлюсь.

Я не утруждаюсь снова краситься. Вместо этого я достаю из сумки грязное белье с тренировки и бросаю его в корзину. Когда я достаю бумажник, мои пальцы натыкаются на контракт с «АйСкейт». Сердце опять замирает, как тогда, когда Полли вручила мне его, а мой взгляд задержался на чудовищных суммах. Именно так, на суммах. Во множественном числе. На трех, если быть точной. Членский взнос в «АйСкейт», гонорар за тренировки Полли и расходы на хореографа. Пока я не зарекомендую себя и не выиграю чемпионат, я нахожусь на испытательном сроке и должна за все платить сама. В этом и есть минус. Когда-нибудь мне будут платить за то, чем я занимаюсь, но до этого еще далеко.

Пока я расписывалась, меня не покидала мысль о том, что каждым росчерком я сама загоняю себя в угол. Мне срочно нужна работа, если не хочу тайком сбегать из этого города с огромными долгами.

Когда я спускаюсь вниз, Гвен беседует с Рут. Они сидят с двумя постояльцами в гостиной у камина, пока Рут вяжет шарф-плед, а Гвен выбирает из миски один шарик нуги за другим. Они поднимают головы, когда я к ним подхожу.

– Пейсли, – говорит Рут под стук спиц. Она улыбается, и на щеках появляются ямочки. Это автоматически придает ей то самое любящее выражение, которое есть только у маленьких фигурок рождественских эльфов. – Тебя не было на ужине. Все в порядке?

– Да, все хорошо. Прости, тренировка…

Вместо того, чтобы закончить предложение, я делаю многозначительное выражение лица.

Рут кивает:

– Понимаю. Ну, в буфете еще остался яблочный пирог. Если хочешь…

– Мы купим что-нибудь на фестивале, – перебивает ее Гвен, вставая с дивана и потягиваясь. – Мамины черничные чизкейки просто объедение.

– На фестивале? – спрашиваю я, пока Гвен тянет меня за собой.

– Да. Сегодня будет хафпайп-шоу, репетиция перед X Games. Городской фестиваль в этот день – это традиция.

Я натягиваю шапку, когда мы выходим из гостиницы:

– Ты мне об этом не говорила.

Гвен пожимает плечами:

– Забыла.

Можно подумать. Она специально мне не сказала, потому что знала, что в моем нынешнем состоянии у меня не хватило бы сил на фестиваль. Моя новая подруга довольно умна.

Мы едем на джипе Гвен цвета хаки к Аспенскому нагорью, где нас ждет внушительная толпа.

– Ух ты, – говорю я, выходя из машины и окидывая взглядом множество киосков и хафпайп за ними. – Люди днем прячутся? Иначе откуда они вдруг взялись?

Гвен смеется. Ее ботинки хрустят по снегу, когда она направляется ко мне.

– Это туристы. Хотят посмотреть шоу.

Она цепляется за мою руку, что вызывает у меня ощущение приятного удовлетворения, а другой рукой указывает на разнообразные домики и киоски.

– Вон там – сувениры и всякая ерунда. Совсем не стоит своих денег. Каждый год себя спрашиваю, что за человек тратит пять долларов на магнит с зеленоголовым троллем на сноуборде. В общем, очень странно. О, а вон там Малила плетет свои знаменитые браслеты. Она живет в резервации на реке Колорадо и приезжает только на фестивали. Знаешь, что означает ее имя в переводе?

Я качаю головой.

Гвен хихикает:

– «Быстрый лосось, плывущий вверх по бурлящему потоку».

– Ты сейчас серьезно?

Ага. Представь, что это твое имя, и ты идешь на свидание. Парень проводит рукой по твоим волосам и говорит своим неотразимо хрипловатым голосом: «Ты прекрасна, Быстрый лосось, плывущий вверх по бурлящему потоку». Вот умора.

Я усмехаюсь:

– Моя жизнь была бы намного лучше.

Киваю подбородком в сторону красного домика, возле которого стоит котелок на огне:

– А там что?

– Фойерцангенболе, – Гвен бросает на меня заговорщицкий взгляд. – Он крепкий. Может, выпьем по одной? Я тебя угощу.

Я прикусываю нижнюю губу, взвешивая ситуацию:

– Не знаю.

– Обязательно попробуй! – Гвен, словно натасканная такса, трясет мою руку. – Это почти как крещение. Каждый житель Аспена обязан попробовать Фойерцангенболе от Дэна!

Я никогда не любила алкоголь, отчасти из-за моей вечно брюзжащей мамы, а отчасти из-за тренировок. Но, пожалуй, один глоток Фойерцангенболе с Гвен мне не повредит. Это не бессмысленное пьянство, а тост за новую главу моей жизни.

– Ладно, – говорю я. – Один глоток для согрева не повредит.

Гвен хлопает в ладоши, затянутые в перчатки, и мы вместе плетемся к домику. Я с интересом наблюдаю, как хозяин дома, Дэн, в толстом зимнем свитере зачерпывает половником смесь рома и красного вина. Он наливает ее в симпатичные рождественские чашки, кладет в них две апельсиновые дольки и сверху, щипцами, – сахарную голову, после чего поливает его ромом и поджигает.

– Не обожгитесь, – говорит он, лукаво ухмыляется и ставит чашки перед нами.

– Экзотично, – бормочу я, не отрывая глаз от языков пламени, пожирающих кусок сахара.

Гвен проводит пальцем по ручке чашки:

– Ты же без родителей приехала, да?

Я в ответ лишь коротко киваю, не глядя на нее.

Она, очевидно, понимает, что я не хочу больше говорить о своем прошлом, поскольку меняет тему.

– Ты уже решила, что будешь делать дальше? У тебя есть работа?

– Нет, – огонь над моей чашкой погас, и сахар растворился. Я убираю щипцы и дую. – Вчера ходила на собеседование, на вакансию тренера по выносливости, – я мрачно гляжу на свой ром. – Могла бы сэкономить на поездке.

Гвен потягивает пунш, глядя на меня поверх ободка чашки:

– Почему?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Может, потому, что сноубордист по имени Нокс – та еще сволочь?

Ее губы от удивления подрагивают, прежде чем она спрашивает:

– Ты познакомилась с Ноксом?

– Да, – я осторожно делаю глоток и с трудом сдерживаюсь, чтобы не выплюнуть его обратно. Эта штука обжигает мне горло. Господи, какая гадость. – Ты его знаешь?

– Ты спрашиваешь, знаю ли я Нокса? – из ее уст вырывается только горький смешок. Больше она, похоже, ничего не хочет мне сообщить. Она показывает на мою чашку. – Пей. Второй глоток пойдет лучше.

А ведь она права. Чем больше я пью, тем вкуснее эта дьявольская дрянь.

– Тебе стоит попробовать поискать работу у Винтерботтомов, – произносит Гвен после небольшой паузы. – Они ищут домработницу для отеля и платят хорошо. Может, тебе как раз подойдет.

– Для шале?

– Да. Винтерботтомы живут в лыжном курорте неподалеку. В одной половине дома размещаются постояльцы, а в другой – они сами. Тебе нужно будет заботиться о туристах, вести хозяйство и все такое прочее.

– Это я смогу, – отвечаю я с приливом эйфории. – А где именно они живут?

Гвен делает еще один большой глоток пунша:

– Я могу отвезти тебя туда завтра после тренировки, если хочешь.

– Я буду бесконечно благодарна, правда.

Она улыбается и указывает на киоск с картофелем фри неподалеку:

– Лучше будь благодарна за то, что существует много способов приготовить картошку, – она начинает перечислять, загибая пальцы. – Пюре, печеная, жареная, фри…

Я заливаюсь громким смехом.

Допив свои чашки, мы подходим к Быстрому лососю, плывущему вверх по бурлящему потоку, за двумя браслетиками одинакового цвета. А затем идем к трассе скоростного спуска, чтобы посмотреть следующее представление. От Фойерцангенболе у меня кружится голова.

Нам не сразу удается протиснуться мимо стоящих вплотную друг к другу людей, которые как завороженные смотрят на хафпайп. Сноубордист делает рывок вперед и выполняет такие трюки на доске, от которых я ежесекундно задерживаю дыхание. Кажется, что еще прыжок – и он упадет.

Гвен бросает на меня насмешливый косой взгляд:

– Не волнуйся, ничего с ним не случится.

– Откуда тебе знать?

Она наклоняет голову:

– Потому что Нокс не падает. Он настоящий профессионал.

– Это Нокс? – удивленно спрашиваю я, не сводя глаз с его стремительного силуэта на трассе.

– Ага.

Толпа вокруг нас взрывается с ликованием, когда он, остановившись на середине хафпайпа, скользит вниз к зрителям, а снег взвивается в воздух вокруг его разгоняющейся доски.

– Он хорош, правда?

Гвен кивает:

– Один из лучших. Аспен его обожает. Но он не всегда занимался сноубордингом. В школьные годы он был звездой хоккея. Мы все думали, что после школы он получит спортивную стипендию в Канаде.

– А-а, – в голове снова возникают образы сегодняшнего утра. Нокс у замерзшего озера, плачущий, не способный справиться с чувствами. Мучительное выражение его лица запечатлелось в моей памяти. – А как же так вышло?

Она закусывает нижнюю губу. Карие глаза Гвен следят за Ноксом, который уже почти доехал до нас. Свет прожекторов теплого, маслянисто-желтого оттенка отражается в ее зрачках.

– Никто толком не знает. После смерти матери он стал другим человеком. Неофициально в Аспене считают, что он не хотел оставлять отца одного и хотел облегчить свое горе, сменив вид спорта, – ее взгляд ненадолго переходит на меня. – Видишь ли, его отец тогда был сноубордистом. Возможно поэтому Нокс хотел дать ему что-то, на что он бы мог отвлечься. Однако, – Гвен пожимает плечами, – мы можем только догадываться.

Я засовываю руки в карманы куртки и смотрю на него. Его сноуборд останавливается перед ограждением, и толпа вокруг нас взрывается громкими аплодисментами. Девушки визжат его имя.

Нокс поднимает очки на шлем и дарит публике широкую улыбку. Затем он наклоняется, чтобы расстегнуть крепления сноуборда у ног, и, когда снова встает, его глаза встречаются с моими. Внутренне я готовлюсь к пренебрежительному взгляду, который он бросил на меня вчера, но его не последовало.

Через мгновение он уже поворачивается ко мне спиной.

Хочу встретиться с тобой, когда погаснут огни
Пейсли

Кровать Арии уже взывает ко мне. Я слышу ее зов по всем улицам Аспена, и мои ноги откликаются на него. Это словно дуэт, где голоса по очереди поют о том, как они друг другу нужны. Но когда Гвен выпустила меня перед входом в гостиницу, я вдруг ощутила неудержимое желание исследовать этот маленький городок.

С колокольни доносится звон. Она не высокая, но идеально вписывается в центр. Вокруг нее стоит несколько скамеек – все чугунные, выкрашенные в белый цвет и богато украшенные. Тёплые, мерцающие гирлянды обвивают их спинки. Такие же есть на стволах деревьев и фонарях по всему городу.

Я засовываю руки в карманы, смотрю на вершину колокольни и оборачиваюсь, чтобы полюбоваться захватывающим видом Аспена. Это всего лишь небольшой городок, но это все равно самое красивое место, где я когда-либо бывала. Здесь в воздухе витает магия.

Мое восхищение прерывает протяжное фырканье. Оно доносится с другой стороны улицы, неподалеку от «Закусочной Кейт». И, когда я поворачиваюсь, в моем сердце, несмотря на лютый холод, разливается тепло.

На меня смотрит кобыла каурого ирландского коба со светлой гривой. На ней кожаный коричневый недоуздок и упряжь, привязанная к белой карете. Под тентом расположены два мягких сиденья, а колеса огромные, задние больше передних. Карета похожа на историческую. У меня такое чувство, будто я перенеслась в девятнадцатый век.

Я натягиваю шапку и перехожу дорогу. Я подхожу к лошади и осторожно протягиваю руку, давая ей обнюхать себя.

– Ну, и кто ты такая? – я осторожно поглаживаю переносицу лошади. Лошадь снова фыркает, затем открывает губы и кусает мои перчатки. – Это же невкусно. Сейчас весь рот будет в вате.

– О, нет! – вдруг слышу я за спиной чей-то крик. – Быстрее, отойдите!

Я оборачиваюсь и вижу спешащего к нам коренастого пожилого мужчину с кустистыми бровями. На нем нет верхней одежды, только коричневый жилет поверх полосатой рубашки. Остановившись передо мной, он с трудом переводит дыхание.

– Отойдите от Салли, – хрипит он, протягивает руку и отталкивает меня на два шага назад. – Она на низкоуглеводной диете.

– На низкоуглеводной диете?

Мужчина кивает:

– Я немного переборщил с ее кормлением. Теперь у Салли лишний вес, и мне пришлось посадить ее на диету. Но с тех пор, как я сократил ей количество корма, она покушается на все, что не похоже на морковку.

Я смотрю на мужчину в замешательстве:

– Вы хотите сказать, что Салли хочет меня съесть?

Он уверенно кивает.

– Именно так.

Я даже не знаю, что на это ответить. Смотрю на лошадь, которая стоит абсолютно спокойно. Похоже, у этого мужчины не все дома. Или, вернее, все из дома сбежали.

– Но… я же никуда не делась, правда? И Салли на меня не набросилась.

Мой странный собеседник делает задумчивое лицо и поглаживает свою седую щетину. Наконец он кивает, словно ему что-то стало ясно.

– Все дело в вас. Вы слишком худая. С вас Салли не наестся.

Понятно. Совсем с катушек съехал.

– Ну, раз так, я могу считать себя счастливицей, – отвечаю я, снова протягивая руку и позволяя Салли еще раз пожевать мою перчатку.

Мужчина смотрит на меня с подозрением:

– В центре города туристов редко встретишь. Обычно они держатся на горнолыжных трассах и в отелях. Или возле бутиков.

Я не сразу отвечаю. Мое внимание привлекает шумная группа, которая заходит в «Закусочную Кейт». В основном она состоит из громко смеющихся незнакомых девушек. А вот парней я сразу узнаю: это Уайетт и Нокс.

Я быстро отвожу взгляд и снова возвращаюсь к своему собеседнику:

– Я не туристка.

Похоже, он на мгновение задумывается. Его густые темные брови сходятся, образуя одну сплошную линию. Но затем его лицо озаряется понимающим взглядом, и брови-Макдональдс снова расходятся:

– Ты, должно быть, Пейсли. Наша новая жительница.

Я удивленно моргаю:

– Откуда вы знаете?

Похоже, мужчину сердит мой вопрос. По крайней мере, он выпячивает грудь, отчего натягивается и без того тесный жилет:

– Я – Уильям Гиффорд! Я знаю обо всем, что происходит в Аспене.

– Ой, э… извините, я не знала.

– Я веду городской аккаунт в Твиттере, – поясняет он.

– У Аспена есть аккаунт в Твиттере? – спрашиваю я недоверчиво.

– Естественно! Но у него секретное название, чтобы туристы нас не нашли. Это только для жителей, чтобы все были в курсе событий. Новости, предстоящие фестивали и списки дел… в основном организационные вопросы. Раз в две недели мы также обсуждаем самое важное на городском собрании. Только между нами… он называется @Apsen. Я поменял местами «p» и «s», – он ухмыляется, как будто страшно гордится собой. – Может, зайдем внутрь? Боюсь, что иначе я совсем замерзну.

– Э-э… – я оглядываюсь. – Внутрь?

Уильям кивает и манит меня за собой:

– В мой магазин. Я владелец «Олдтаймера», винтажного кинотеатра. Конечно, мы показываем и новинки, но по средам у нас ретро-вечера, когда показывают только старые фильмы.

Мы подходим к узкой двери, которую я никогда бы в жизни не заметила.

– Старинные пластинки тоже есть. Если тебе нравится музыка прошлых времен.

– Еще как, – отвечаю я, переводя взгляд на окно рядом с дверью. Красные бархатные занавески не позволяют мне заглянуть внутрь. Видно только подоконник, который украшен винтажными предметами. Рядом со старым ламповым телевизором стоит стул, на котором на бахатной подушке восседает проигрыватель пластинок. Верхнюю раму окна украшают эмалированные кружки, некоторые из них белые и украшены цветочками.

– У вас, наверное, много дел.

Уильям открывает дверь:

– Найди то, что делает тебя счастливым, и растворись в этом деле. Вот мой девиз. А для меня счастьем является этот город.

Для меня это катание на коньках. Но я думаю, что Аспен тоже скоро станет одним из тех мест, которые делают меня счастливой. А может, он уже им стал.

Я вхожу в кинотеатр следом за Уильямом, и у меня глаза лезут на лоб.

Как и гостиница Рут, магазин Уильяма, кажется, тоже полностью сделан из дерева. На первый взгляд, все выглядит простовато и броско, но тем не менее уютно. Недалеко от входа, в кирпичном камине потрескивает теплый огонь. Два торшера со старомодными абажурами обрамляют экран, на котором показывают незнакомый мне фильм. Перед ним стоят разноцветные кресла и три дивана, на одном из которых сидит пара.

Магазин начинает нравиться мне еще больше, когда я замечаю множество полок, которые прогибаются под тяжестью книг и пластинок.

Оставшееся пространство на деревянных стенах занято картинами. На них изображены цветочные поляны и счастливые женщины в пышных платьях. Каждый сантиметр пола застелен толстыми персидскими коврами всех цветов и оттенков.

– Стой, – Уильям протягивает ко мне руку, когда я собираюсь шагнуть вперед. Он указывает на мои ботинки в грязном сером снегу. – Обувь тут снимают.

Он уже успел снять свои сапоги и поставить их рядом с парой угг и зимних ботинок. Мне немного неловко снимать ботинки, потому что на носках у меня две большие дыры – одна из них прямо на большом пальце. Тем не менее я снимаю обувь и продолжаю экскурсию по кинотеатру. Винтажных предметов здесь не просто много – их огромное количество, и весь зал буквально забит ими. Но при этом нет ощущения захламленности. Наоборот. Кажется, будто каждый предмет мебели, каждое маленькое украшение находится на своем месте.

– Мне здесь нравится, – бормочу я. Ноги приводят меня к полке, в основном заставленной пластинками. Я просматриваю их одну за другой, удивляясь, что некоторые из них мне знакомы. Мне всегда нравилась музыка и фильмы старшего поколения. Едва я беру с полки пластинку, как слышу рядом с собой голос:

– Саймон и Гарфанкел. Хороший выбор.

Мне не обязательно оглядываться, чтобы понять, что это Нокс. Тем не менее я наклоняю голову и коротко ему улыбаюсь. Моя злость на его пренебрежительное замечание на трассе испарилась. После утренней ситуации на озере у меня появилось ощущение, что теперь я знаю его лучше. Хотя я понятия не имею, что он за человек на самом деле.

– Тебе нравятся семидесятые?

Как можно незаметнее я натягиваю левой ногой мысок правого носка, чтобы заправить ткань под палец и скрыть большую дыру.

– Я люблю хорошую музыку. Неважно, какого года, – он опирается плечом на стеллаж и скрещивает руки. Под распахнутой курткой я вижу знакомого лося бренда Abercrombie & Fitch на джемпере. – Что ты тут делаешь?

Я ставлю пластинку обратно на полку:

– Разве это не я должна тебя спрашивать? – я киваю подбородком на дверь. – Ты только что был с друзьями в закусочной.

Нокс смеется:

– Да ты меня преследуешь!

– Это случайность, – отвечаю я. – Одна лошадь хотела меня съесть.

– Ох, – взгляд Нокса становится сочувственным. – Салли снова на низкоуглеводной диете?

– Да. Но мной она не наестся, поэтому я выжила.

– Тебе невероятно повезло, – уголок его рта дергается. – Обычно она чудовище. Тираннозавр Рекс. Съедает за один укус.

– Она и так выглядит жутко.

Он смеется:

– Я пришел, потому что хотел тебя спасти от Уильяма.

Я смотрю на старика, который стоит за прилавком и осматривает аппарат для попкорна. Он постукивает пальцем по стеклу, затем закрывает один глаз и щурится на попкорн, прежде чем снова постучать по стеклу.

– Он странноватый, правда?

Нокс отталкивается от стеллажа, скидывает куртку и накидывает ее на спинку кресла.

– Есть немного. Людям в Аспене хватает ума с ним не спорить. Он ухаживает за городом уже целую вечность. Он чудаковатый, но ему здесь самое место, – Нокс улыбается, глядя на владельца кинотеатра, который держит попкорн указательным и большим пальцами и нюхает его. – Я не могу представить себе Аспен без Уильяма.

В этот момент Уильям поднимает глаза от попкорна. Его взгляд падает на куртку Нокса, висящую на кресле.

– Эй! – кричит он через зал, на что пара на диване бросает на него недовольные взгляды, потому что он мешает им смотреть фильм. Уильяма это, похоже, не волнует. Он кладет попкорн на прилавок и упирает руки в бока.

– Здесь просто так не ходят, Нокс! Тот, кто занимает кресло, должен заплатить за вход на следующий фильм.

Нокс протяжно вздыхает, но лицо у него веселое. Наконец, он смотрит на меня:

– Так что, мы остаемся?

«Мы?»

– Э-э…

Его вопрос ставит меня в тупик. Не потому, что я не знаю, хочу ли я смотреть здесь фильм или нет. Это я уже практически решила, как только переступила порог. Нет, меня больше всего смущает мысль сидеть в кинотеатре рядом со звездой сноуборда Ноксом. Причем как минимум полтора часа.

– Раз «э-э», значит, да.

Нокс выглядит странно довольным, когда он большими шагами пересекает кинозал и покупает для нас у Уильяма за стойкой два билета. Я иду за ним, потому что не хочу просто так стоять с потерянным видом.

– Один большой попкорн с маслом, – говорит Нокс как раз в тот момент, когда я подхожу к нему. Затем он вопросительно смотрит на меня: – Будешь еще сэндвич с сыром?

– Сэндвич с сыром?

Не то чтобы я была привередливой, но… это не совсем тот перекус, который у меня обычно ассоциируется с кинотеатрами.

Уильям открывает маленький синий ретро-холодильник за спиной и показывает, что там внутри. Разумеется, все отделения заняты аккуратно выложенными сэндвичами.

– У меня лучшие в городе.

Мой недоуменный взгляд переходит на Нокса, который кивает в знак согласия:

– Иногда я прихожу сюда после тренировки, просто чтобы ими перекусить.

Я решаю не задавать лишних вопросов.

– Нет, спасибо. Не люблю сыр.

У Нокса чуть глаза не вываливаются из орбит:

– Ты не любишь сыр? Да какой человек не любит сыр?

С неуверенной улыбкой я поднимаю руку:

– Вот такой.

– Я могу убрать для тебя сыр, – предлагает Уильям.

И тогда останется только… хлеб для тостов?

– Ничего, – говорю я, но все же одариваю Уильяма благодарной улыбкой. – Попкорна будет достаточно.

Наконец, мы с Ноксом усаживаемся на один из диванов. Он кладет на колени целый поднос сэндвичей. Я ставлю ведерко с попкорном между нами, как защитную стенку и сжимаю свой чай со льдом.

Я смотрю на Нокса:

– Твои друзья тебя еще не потеряли?

– Не-а, – он съедает половину сэндвича за один укус. – Они привыкли, что я внезапно исчезаю.

– А-а.

Я решаю не задавать лишних вопросов. Я достаточно узнала о Ноксе, чтобы понять, что он явно не так уж… прост.

– Ой, здорово! Обожаю этот фильм! – радостно восклицаю я в следующую секунду.

Нокс ухмыляется, когда тоже узнает заставку.

– «Знаки»? Ты же не всерьез? Разве это не тот фильм, где актеры в конце делают шапочки из фольги, чтобы защититься от тварей на кукурузном поле?

– Это пришельцы, а не твари! Алюминиевая фольга защищает от их излучения.

– Я готов поспорить на этот божественный поднос сэндвичей с сыром, что ты сама бегала в такой шапочке после того, как посмотрела фильм.

Я смеюсь так сильно, что едва не давлюсь попкорном:

– Мне было восемь, и я была очень суеверной!

– Я так и знал.

После этого мы долго молчим и смотрим фильм. Примерно к середине фильма он расправляется со всеми сэндвичами и запускает руку в ведро с попкорном начиная лопать его горстями. В Миннеаполисе мы с Кайей насмотрелись мелодрам, и я знаю, что теперь больше не стоит тянуться за попкорном, если я не хочу, чтобы наши руки случайно соприкоснулись.

В кармане у Нокса вибрирует телефон. Он запихивает в рот очередную порцию попкорна, вытирает промасленные пальцы о джинсы, а затем смотрит на экран. Я узнаю имя Уайетта. Нокс не отвечает на звонок, но бросает на меня виноватый взгляд.

– Что ж, безымянное существо с любовью к шапочкам из фольги, мне пора. Может быть, ты когда-нибудь расскажешь, чем закончился фильм, – он улыбается. – Мне интересно, съедят ли их, несмотря на шапочки.

– Инопланетяне никого не едят, – возражаю я.

– Верно. Людей ест только Салли. Ну, до скорого.

– До скорого. Спасибо за билет. И за попкорн. И… за чай со льдом.

– Если ты и дальше будешь так благодарить меня, у меня появится нимб, – Нокс встает. – А я этого уж точно не заслуживаю. Поверь.

Да, Нокс. Ты даже не представляешь, как сильно я тебе верю.

Развивай умы, одаривай души
Нокс

– Спасибо, Дэн. Запишешь на меня, ладно?

– Как обычно, Нокс, – отвечает мускулистый владелец «Лыжной хижины». Я знаю его уже давно. Мы вместе учились в старшей школе. Он был на год старше меня, прыщавый подросток с брекетами и руками цвета картошки фри. После окончания школы он уехал на год за границу, а когда вернулся, его было не узнать. Его худое тело вдруг превратилось в машину, а торс украсили разнообразные татуировки. Несколько лет назад у него появилась идея открыть свой бар-кафе прямо на склоне лыжной трассы, и это заведение стало настоящей золотой жилой. Бизнес процветает. Туристам особенно нравится его Фойерцангенболе, но я обычно прихожу сюда в перерывах между тренировками, чтобы выпить его энергетический чай. Как и сейчас. Рецепт он разработал сам, и, черт побери, штука получилась крепкая. Кофе с ним и близко не сравнится.

– Нокс!

Мальчик со светлой прической в стиле Джастина Бибера пробирается через столы и бежит ко мне. Это Гидеон. Он едва не опрокидывает один из стульев в огонь, когда неосторожно отталкивает его.

– Тревор украл мой сноуборд!

Мне едва удается не закатить глаза. Тревор. Эта маленькая дрянь. Я даже на две минуты не могу оставить группу в покое, чтобы он не натворил дел. Каждый раз я задаюсь вопросом, почему я вызвался провести время с ребятами из «Уэстонс». И, как всегда, правда в том, что мне это в радость. «Уэстонс» – это коррекционно-восстановительный центр, и мальчики дают мне возможность применить свои знания психологии. И я надеюсь немного изменить ребят к лучшему.

«Господи, как же хочется поскорее поступить на психфак».

Я опускаюсь на колени перед Гидеоном, стараясь не расплескать свой энергетический чай:

– Зачем он украл его у тебя, Гидеон?

Он не смотрит на меня, уставился в пол. Гидеону трудно смотреть людям в лицо. Из-за этого он ощущает себя неловко, что объясняется отсутствием у него чувства собственного достоинства.

– Не знаю, – отвечает он, судорожно вдыхая воздух и размахивая руками. – Я сделал прыжок, который ты нам показывал. А потом Стив бросил в меня снежком и…

– Гидеон, – перебиваю я его. – Смотри на меня, когда говоришь, хорошо?

Его взгляд по-прежнему устремлен на пол. Он поджимает губы.

Я кладу руки ему на плечи:

– Ты справишься. Мы с тобой на одной волне, понимаешь? Я не ставлю себя выше тебя. Мы равны.

Хоть и очень медленно, но Гидеон поднимает голову. Кажется, ему это дается с огромным трудом, но он в конце концов смотрит на меня.

– Очень хорошо, – говорю я. – Итак, Стив кинул в тебя снежком. Что потом?

– Я отстегнулся, чтобы побежать за ним. И тогда Тревор украл мой сноуборд!

Я на мгновение задумываюсь.

– Ты сделал прыжок, который я вам показывал?

Гидеон кивает, и мне все становится ясно: Тревор не терпит, когда другие лучше него. В глубине души он добрый парень, но как только он чувствует себя хуже кого-то, он становится агрессивным. Принижая других, он чувствует себя выше них, а значит, снова лучше. Замкнутый круг.

Я хлопаю Гидеона по плечу:

– Ладно, пошли на улицу. Разберемся.

Улыбка Гидеона становится шире:

– Как настоящие мужчины?

– Как настоящие мужчины, – подтверждаю я, открываю дверь и выхожу с ним на склон. – Поговорим друг с другом по-человечески.

По его выражению лица я вижу, что он имел в виду что-то другое. Это понятно, ведь он привык только к такому. От этой мысли мне становится грустно.

Мальчики болтаются возле хафпайпа, зарезервированного для них на два часа. Двое из них отрабатывают прыжок, который я продемонстрировал перед тем, как отойти в «Лыжную хижину». Трое других играют в снежки, а Тревора снова не видно.

Я вздыхаю:

– Останься с остальными, Гидеон. Я поищу его.

Это уже не первый раз, когда Тревор сбегает. На самом деле, он так делает постоянно. Тем не менее каждый раз это приводит меня в ярость. Мальчику всего тринадцать лет, а он умудряется действовать мне на нервы больше, чем мой главный соперник Джейсон Хоук.

Я прохожу мимо хафпайпа и оглядываюсь. На трассе полно туристов в пестрых костюмах, проносящихся мимо на лыжах и сноубордах. Со всех сторон до меня доносятся взбудораженные крики и радостные возгласы. Искать Тревора – все равно что искать иголку в стоге сена.

– Нокс, – вдруг слышу я голос позади себя. Когда я оборачиваюсь, передо мной стоит новенькая, которая так и не сказала мне своего имени.

Она до сих пор не купила лыжные штаны. Как и в прошлый раз, ее джинсы мокрые по самые щиколотки. При взгляде на нее я чувствую тепло, которое прогоняет все мысли о Треворе. По крайней мере, на пару секунд. Она мне улыбается, и я не могу не вспомнить ее цветочный запах, который я вчера в кино весь сеанс вдыхал полной грудью, боясь, что он быстро улетучится. То, как она на меня действует, ввергает меня в панику.

«Возьми себя в руки, Нокс. Она фигуристка, а значит, под запретом».

– Привет, – коротко бросаю я, отворачиваюсь и продолжаю искать глазами маленького гнома ростом метр шестьдесят с темной шевелюрой.

Я слышу, как она делает несколько шагов по снегу в мою сторону.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она. – Разве у тебя нет тренировок?

– Я свободен по четвергам после обеда.

Черт, где же этот мелкий гаденыш прячется?

– А, вот оно что, – ее профиль попадает в поле моего зрения. Она чешет щеку. Красные ссадины на белой коже. – Мы тоже закончили рано, потому что у наших тренеров какое-то совещание. Сейчас я иду к Гвен, Леви и Эрин в «Лыжный домик», – она колеблется. – Пошли с нами.

Я чуть не рассмеялся вслух. Не считая того, что Гвен, Леви и Эрин определенно не захотят сесть со мной за стол и вести пустую болтовню. Сама мысль о том, что я буду проводить время с группой из «АйСкейт», кажется мне абсурдной. Вчерашний поход в кино уже был ошибкой. Не стоило мне идти за этой девчонкой, когда я увидел ее с Уильямом. Это сильно противоречило моим принципам.

– Мне некогда, – резко отвечаю я.

– А-а. Ладно.

Я ожидал, что она расстроится, но в ее голосе слышится совсем другое. Более того, похоже, она даже немного успокоилась.

– Ищешь кого-то?

– Да. Пацана, который сейчас, вероятно, поджигает чьи-то штаны или крадет бутылку алкоголя в «Лыжном домике».

Она смеется:

– Это шутка, да?

– К сожалению, нет.

– Э-э, ладно. А хочешь, я тебе…

– Тревор!

Я оставляю девушку и бегу к мальчику, который вот-вот убежит от меня со смехом как у Румпельштильцхена. С трудом верится. Неужели этот гном решил, что его короткие ножки быстрее, чем у звезды сноуборда ростом метр восемьдесят семь?

Я хватаю это дьявольское отродье за ворот куртки. Сначала он пытается вырываться, но когда понимает, что у него нет шансов, успокаивается. Он оборачивается ко мне, пряча руку за спиной. Секундой позже я вижу, как на землю падает сигарета, которую он тут же зарывает ногой под снег.

Я скриплю зубами и раздраженно рычу:

– Ты меня совсем за дурака держишь, да?

Тревор пожимает плечами и ухмыляется:

– Немного.

Чтоб его, этого пацана. Во мне все сильнее разгорается желание начать учебу, чтобы знать, как с ним правильно себя вести. Но пока придется довольствоваться своими любительскими знаниями. Тревор хочет внимания, не более того. Тревор просто хочет внимания. Ему нужно, чтобы его заметили. Чтобы его услышали. Это фактически его крик о помощи. «Эй, вот он я. Подойдите ко мне и дайте мне почувствовать, что я не ничтожество».

Я вздыхаю.

– Послушай, Тревор, – голос у меня спокойный, хотя на самом деле мне сейчас хочется наорать. Чтобы быть с ним на одном уровне, я присаживаюсь перед ним на корточки. Это важно, чтобы он почувствовал себя комфортно. – Поверь мне, как сноубордисту, который побывал на очень, очень многих вечеринках и повидал многое: сигареты – это не круто. Как и наркотики. То же касается и алкоголя. Ты крут, если держишь себя под контролем. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Тревор хмурится:

– Да ты же постоянно бухаешь. О тебе только это и говорят.

– И именно поэтому я знаю, о чем говорю. Поверь, когда я говорю тебе, что это не круто.

– Тогда и ты не крутой, раз сам так делаешь.

В его голосе звучит упрек, и я горжусь им. Он должен научиться выражать свое мнение и делиться им, когда что-то ему не нравится.

– Что угодно, кроме этого, – соглашаюсь я с Тревором. Я мог бы сказать ему, что напиваюсь не для того, чтобы быть веселым, а потому что я разбит. Я могла бы сказать ему, что и он однажды станет таким же разбитым, если будет продолжать в том же духе. А еще я мог бы сказать, что алкоголь и наркотики только все усугубляют. Они заглушают боль, но после этого она всегда возвращается: внезапно, яростно и неумолимо.

Единственное, что я говорю:

– Кстати, твой Air-to-Fakie был очень классный. Респект.

Мой план срабатывает. В темных глазах Тревора загорается огонек, и я даже улавливаю намек на улыбку на его лице.

– Правда?

– А ты как думаешь? Я же не буду врать про Air-to-Fakie?

Я легонько толкаю его кулаком в плечо:

– Но ты должен извиниться перед Гидеоном. Воровать сноуборд – это тоже совсем не круто.

У Тревора пристыженный вид. Он прикусывает нижнюю губу, впечатывает носок ботинка в снег и пожимает плечами:

– Да. Ты прав.

Затем он убегает. Я наблюдаю, как он возвращается к остальным и коротко переговаривается с Гидеоном. Они обмениваются парой слов, не глядя друг на друга, а затем возвращаются к своим делам.

Я выпрямляюсь с улыбкой на лице. В такие моменты я горжусь не только своими мальчиками, но и собой. А это бывает довольно редко.

Вдруг я слышу громкий крик. Я оборачиваюсь и вижу, как один из старших парней, Стив, пинает своего брата.

– Да чтоб вас всех…

Я бросаюсь вперед, но тут же останавливаюсь, увидев, как между ними встает фигуристка. С силой, которую я от нее не ожидал, она оттаскивает Стива от его брата. Он пытается ударить ее, но она держит его на расстоянии вытянутой руки.

Все хорошо, думаю я, и сначала меня даже переполняет восхищение, пока она вдруг…

Пока она не начинает кричать на Стива. Я не могу разобрать все слова, да и не нужно. Достаточно того, что она повышает голос, ведь Стив особенный. С ним всегда нужно говорить спокойно. Не знаю, что он пережил дома, но он крайне чувствителен к громким голосам, особенно, если они адресованы ему.

Я понимаю, что она не со зла. Она просто хочет помочь. Вероятно, она действовала инстинктивно, поскольку в прошлом сама подвергалась насилию. Но, будь я проклят, я не могу себя контролировать. С каждой минутой меня все больше переполняет гнев. Эта фигуристка не имеет права вмешиваться. Это мои ребята! Она знать не знает, с какой стороны к ним подходить!

Стив реагирует мгновенно. Он ложится на спину, бьет руками и ногами и кричит во все горло. Туристы с любопытством поглядывают в его сторону, и я снова кидаюсь к нему.

Она стоит в шоке, уставившись на мальчика. Когда я подхожу, она смотрит на меня широко раскрытыми глазами и беспомощно разводит руки:

– Я не знаю, что…

– С дороги.

Моя хватка немного грубовата, когда я отодвигаю ее в сторону, но я слишком зол и расстроен, чтобы волноваться о таком. Я сажусь рядом со Стивом на снег и говорю с ним медленно и мягко, так, как мне объясняла его опекунша. Через некоторое время его крики прекращаются, а конечности тяжело падают на снег. Он по-прежнему дышит быстро и судорожно, но худшее уже позади. Он медленно поднимается, засовывает руки в карманы лыжных штанов и уходит. Я знаю, что ему нужно прийти в себя, поэтому отпускаю его. Он не такой, как Тревор. Он не хочет никого провоцировать. Просто у него натура такая… довольно неуравновешенная.

Когда я поднимаюсь, мое сердце по-прежнему быстро бьется. Только после того, как я отправляю парней обратно на хафпайп, я поворачиваюсь к девушке. Моя челюсть напряжена.

– Это еще что такое было?

– Я просто хотела помочь, – быстро отвечает она. На ее лице виноватое выражение.

– И это ты называешь помощью? Накричать на незнакомого человека?

– Он пнул мальчика!

– Тебе ничего не известно об этих ребятах!

Мой голос звучит громче, чем я хотел, но меня это бесит! Одним махом она разрушила все, что я строил неделями. Во мне все кипит, хотя она ни в чем не виновата. Она сделала, что смогла. Но, если честно, мне просто нужен повод, чтобы на нее злиться. Повод перестать думать о ее нежном смехе или сладком цветочном аромате. О тихом, беззащитном голосе. Я не слушаю ее и позволяю гневу взять верх.

– Просто уйди, ладно?

У нее такой вид, будто она увидела привидение. Похоже, мое поведение ее пугает. Это хорошо. Может быть, теперь она будет держаться от меня подальше, и я наконец-то смогу перестать о ней думать.

Фигуристка тяжело сглатывает, раздувает ноздри и вздергивает подбородок. Совершенно очевидно, что она думает обо мне в этот момент. В ее глазах я теперь последняя сволочь. Часть меня хочет, чтобы у нее было обо мне лучшее представление, представление о парне, который купит ей попкорн с маслом и посмеется с ней над шапочками из фольги. Часть меня хочет извиниться за свое поведение, но другая часть, мертвая часть, говорит, что оно и к лучшему. Что она для меня все равно табу, если я не хочу, чтобы меня утянуло на глубину.

Потому что с глубиной приходит тьма.

О, как неожиданно ты повернул сюжет
Пейсли

– Папа подготовил музыку для моей произвольной программы, – Гвен тянется, чтобы коснуться руками пальцев ног.

Ее отец взял на себя роль тренера. Она рассказала мне, что раньше он сам занимался фигурным катанием, прежде чем начать работать в «АйСкейт». Это одна из причин, по которой она с детства мечтала попасть в эту школу. С одной стороны, в этом есть свои плюсы, потому что они доверяют друг другу на сто процентов. С другой стороны, Гвен рассказывала, что они часто ссорятся из-за тренировок.

– Это будет «Сastle on a Cloud» из мюзикла «Отверженные».

– О, это будет меланхоличный произвольный номер, – говорит Леви, который стоит позади Эрина в тренажерном зале и нажимает на его спину, чтобы растянуть ее. Эрин сидит на полу в шпагате, ладони вытянуты вперёд.

– У Гвен всегда меланхоличные произвольные номера, – голос Эрина звучит приглушенно, потому что его нос прижат к полу. Его рыжая челка скользит по паркету. – Ты как Натали Портман в «Черном лебеде», только на льду.

– Враки, – Гвен бросает на Эрина злобный взгляд. – Я, в отличие от нее, не чокнутая.

В ответ раздается ехидный смех. Не от Эрина или Леви, а от Харпер, которая, прижавшись руками к стенке возле нас, лодочкой подняла в воздух правую ногу.

– Вот это новость.

Гвен хмыкает, прежде чем одарить Харпер притворной улыбкой:

– Кстати, о новостях, Харпер. Береги свою искусственную грудь. А то лопнет, когда ты после очередного лутца опять упадешь на лед.

– Хорошо сказала, – еле слышно говорит Леви.

Я отрываю взгляд с Гвен и смотрю на Харпер, которая с раздутыми ноздрями уставилась на стену.

– Мне нравится песня «Castle on a Cloud», – говорю я, надеясь немного разрядить напряженную атмосферу в зале. – У нее такая приятная и нежная мелодия.

Гвен не отвечает. Ее настроение меня настораживает. Что вдруг случилось? Она закрывает глаза и, потягиваясь, кладет лоб на голени. Затем она внезапно встряхивает головой и выпрямляется:

– Извините.

– Гвен!

Я уже почти встаю, чтобы пойти за ней, как вдруг Леви нежно берет меня за запястье и останавливает:

– Не надо.

В его глазах читается сочувствие. Он как будто знает, что происходит с Гвен.

Я растерянно гляжу на него. Даже Эрин поворачивает к нему голову и хмурится.

Харпер раздраженно вздыхает:

– Тоже мне, королева драмы.

Ну все, теперь она меня точно достала!

– Что тебе вечно надо? – шиплю я.

На лице у Харпер появляется вызывающая улыбка. Вместо того чтобы повернуться ко мне, она поднимает ногу еще немного выше и касается подошвой стены.

– Мне ничего не надо, Пейсли, – она опускает ногу, поворачивается ко мне и трясет ею. – Я просто не боюсь нажить врагов, говоря правду.

– Пейсли!

Я резко разворачиваюсь. Полли стоит в дверях тренажерного зала и прищурившись смотрит на меня:

– Идем со мной.

Я глубоко вздыхаю, бросаю последний презрительный взгляд на Харпер и следую за тренером по коридорам на каток.

– Где твои коньки? – спрашивает она, чуть склонив голову набок.

– Э-э… Кажется, до сих пор на трибуне. А что?

– Я хочу с тобой кое-что попробовать, – Полли кивает на второй складной стул в первом ряду, где я после тренировки оставила свои коньки. – Надевай.

– Но ведь тренировка закончилась, – робко возражаю я, чувствуя, как тоскливо мне будет без Гвен. Она собиралась отвезти меня к Винтерботтомам. – Нельзя ли перенести на завтра?

Полли бросает на меня хищный взгляд:

– Ты тут всего второй день, а уже хочешь сдаться?

– Что? Нет! Почему я должна…

– Я же тебе говорила, что будет нелегко. Дисциплина и упорство, помнишь?

– Да, но…

– Ты согласилась. Значит, либо ты держишь слово, либо собираешь вещи и уходишь, – ее глаза изучают мое лицо. – Каждый может выбрать легкий путь. Но никто по нему на Олимпиаду не попадает.

Стиснув зубы, я оглядываюсь через плечо на коридор с раздевалками. Я дисциплинированная и целеустремленная. В любой другой день я бы без проблем тренировалась до ночи. Но именно сегодня… Мне нужна эта работа, иначе я распрощаюсь с «АйСкейт» быстрее, чем Полли пронзит меня своим орлиным взглядом.

Гвен нигде не видно. Может, она уже вернулась к остальным?

Я прикусываю нижнюю губу, коротко киваю и хватаю коньки. За последние годы они изрядно потрепались: кожа на боках потускнела и истончилась, шнурки обтрепались.

Но я их люблю.

– Хорошо, – говорю я, наконец-то оказавшись перед Полли на льду. – Что вы хотели попробовать?

– Тройной аксель.

Мои плечи опускаются:

– Но мы его весь день отрабатывали. У меня не получается. Это невозможно.

Полли опирается локтями на борт и пристально смотрит на меня:

– У тебя не получается, потому что у тебя неправильная техника.

– Я знаю. Но что могло измениться за последний час? Только настоящие, исключительные таланты умеют выполнять тройной аксель, Полли.

Ее губы кривятся:

– Ты должна доверять моим словам, а не спорить. У меня есть идея.

Вздохнув, я переношу вес на левую ногу:

– Хорошо. Что мне делать?

– Покажи его мне еще раз.

Как бы хотелось в отчаянии вскинуть руки и сказать ей, что в этом нет никакого смысла. Но на самом деле спорить с Полли Диксон еще бессмысленнее. Поэтому я начинаю движение, двигаясь назад и вперед, как мы пробовали весь день. Левой ногой я перехожу на движение вперед, переношу нагрузку на внешний край и резко взмахиваю руками, прежде чем прыгнуть. Сосредоточившись, я стараюсь задействовать правую ногу, используя ее импульс и занося в согнутом состоянии мимо левой. Как обычно, я справляюсь с двумя оборотами, но не со следующим. Вместо того чтобы приземлиться и поехать назад, как это обычно бывает в акселе, я приземляюсь и еду вперед, спотыкаюсь и падаю на колени.

Я с трудом перевожу дыхание и ударяю ладонью по льду:

– Просто ни в какую!

– Скажи мне, о чем ты думала.

Мой взгляд переходит на Полли:

– Что?

– О чем ты думала, когда прыгала?

Я переворачиваюсь с колен на ягодицы, вытягиваю ноги и пытаюсь вспомнить:

– Даже не знаю. О прыжке, наверное. О том, хватит ли у меня импульса в правой ноге, чтобы сделать еще один оборот плюс пол-оборота для обратного приземления.

Полли улыбается. Вид у нее почему-то довольный.

– Что? – спрашиваю я.

– Так и знала.

Я рассерженно смотрю на нее:

– Ясно. И как это нам поможет?

– А так, что теперь я знаю, в чем проблема, – тренерша отталкивается от бортика, не отрывая пальцев от поручня, и наклоняет голову. – Послушай. Мы попробуем еще раз, но на этот раз ты будешь бежать дольше. Столько, сколько нужно.

– Сколько нужно для чего? – спрашиваю я и поднимаюсь.

Колени болят от падения.

– До тех пор, пока не почувствуешь, как бурлят эмоции в каждом сантиметре твоего тела.

– Эмоции?

Полли кивает.

– Фигурное катание – это страсть. Лучшие прыжки выполняются не головой, а вот этим, – она показывает на левую половину моей груди. – Позволь не телу, а сердцу двигаться за тебя. Оно знает, что нужно делать.

Я смотрю на нее, нахмурившись:

– Боюсь, я не совсем понимаю…

– В тебе слишком много гнева, Пейсли. Преврати его в энергию. В страсть.

Мои глаза округляются. За считанные секунды в висках начинает стучать, пульс взлетает к небесам, а ладони становятся влажными, причем не от льда, по которому я скользила несколько минут назад.

– Я… – в горле застрял комок. – Это… Откуда вы знаете, что…

Мне не удается закончить предложение. Вместо этого я пытаюсь проглотить комок. Безуспешно.

– Мое сердце – это город-призрак, девочка, – Полли улыбается, но улыбка не касается глаз. – Заблудшим душам легче узнать друг друга.

– Что… что с вами случилось? – шепчу я.

– У каждого свои причины, верно? – ее взгляд уходит в сторону. Она смотрит на табло, но я сомневаюсь, что ей нужно именно оно. – Но потерянные души дают нам шанс найти себя.

Она снова смотрит на меня. В одно мгновение выражение ее лица снова становится непреклонным.

– Используй воспоминания. Зажги огонь своими движениями и позволь пламени направлять тебя. Попробуй.

Голова идет кругом, когда я подтягиваюсь к бортику, отталкиваюсь и скольжу по льду. Мысли путаются, роятся в голове, думая обо всем на свете: о Полли, о том, с чем ей приходится бороться, о Кае, о маме и о нем. Меня одолевает головокружение, жар, а затем холод. Крики, очень громкие, слишком громкие, которые звучат только в моей голове. Но, если их нет, почему они такие осязаемые, такие близкие, такие невыносимые? Я чувствую панику, голова хочет лопнуть, чтобы вокруг стало тихо, спокойно и безопасно. Но глубоко внутри меня сидит страх, он поднимается все выше, скользит внутри, шепчет и шипит. Я хочу прогнать его, хочу, чтобы он развернулся и отделился от меня, чтобы последовал за звуками жизни и ушел, потому что я уже начала двигаться вперед вместо того, чтобы ждать, когда он придет снова.

И в этот момент я что-то ощущаю. Чувствую, как страх разжимает когти и разбегается во все стороны, чувствую, что это я сама его создаю: вращательное движение, которое я, сама того не осознавая, выполняю. Воздух подхватывает меня, делает частью себя, пока я кручусь и позволяю воспоминаниям нахлынуть, чтобы затем их от себя оттолкнуть. Три с половиной оборота.

Я приземляюсь спиной вперед.

Полли улыбается. И за этой улыбкой я вижу то, что согревает мое сердце. Я думала, никогда не увижу этого от тренера в свой адрес.

Гордость.

Внезапно до меня доходит, зачем Полли вытащила меня из спортзала. Становится ясно, зачем она настаивала на том, чтобы я попробовала прыжок сейчас, а не завтра. То, что происходило внутри меня, не предназначалось для посторонних глаз. Она тоже живет в городе-призраке, о котором кроме нее не знает никто.

– Ну же, Гвен.

Я набираю ее номер в четвертый раз, но отвечает только голосовая почта. Ругаясь, я нажимаю на красную трубку и оглядываюсь по сторонам возле «АйСкейт». Ее нигде не видно. В раздевалке ее тоже не было.

Мимо меня проходят Леви и Эрин. Я гляжу на них едва ли не с отчаянием:

– Вы не видели Гвен? Она должна была меня забрать.

– Нет, – отвечает Леви, нажимая на брелок сигнализации. Неподалеку от нас мигают фары серебристого Мерседеса. – Похоже, она уехала. Ее джипа нигде нет.

Я разочарованно вздыхаю:

– Она не берет трубку.

Эрин бросает на меня виноватый взгляд:

– Мы бы тебя подвезли, но у нас всего два места.

– Ничего, – я машу рукой, – до завтра.

Ребята еще раз поднимают руки, чтобы попрощаться, после чего садятся в машину и уезжают. Я размышляю, что мне делать дальше. Вчера вечером Рут дала мне номер телефона мистера Винтерботтома. Мы созвонились и договорились, что я приду на собеседование сегодня в половине седьмого. Сейчас десять минут седьмого, и я понятия не имею, где именно живут Винтерботтомы, не говоря уже о том, как можно быстро добраться до Аспенского нагорья.

На парковку въезжает белый «Рейндж Ровер». Сначала мое сердце замирает от мысли, что это, возможно, Гвен вернулась на другой машине, но затем я узнаю человека за рулем.

Это Нокс. Рядом с ним на пассажирском сиденье сидит Уайетт, его кресло отодвинуто назад, а ноги закинуты на приборную панель. Я закатываю глаза и бесцельно тыкаю в телефон, делая вид, что занята.

«Что они тут забыли?»

Дверь катка позади меня открывается, и мимо меня небрежно проходит Харпер. Она держит свою спортивную сумку, как дизайнерскую сумочку, ремешками на локте. Прямо перед нами останавливается «Рейндж Ровер», открывается задняя дверь, и девушка с длинными черными волосами подзывает Харпер к себе.

– Шевели своей хорошенькой попкой, Дэвенпорт. Нас ждут бургеры Кейт.

Харпер садится в машину рядом с ней. Прежде чем закрыть дверь, она наклоняется к Ноксу и… целует его. Она задевает только уголок его рта, потому что он не поворачивается к ней как следует, но это точно поцелуй.

От удивления я роняю телефон. Я даже не осознаю, что бесцеремонно пялюсь в машину. Харпер тянется к ручке двери. Заметив мой откровенный взгляд, она щурится:

– Не надо так пялиться.

Она захлопывает дверь, а Нокс крутит руль, чтобы развернуться. Тут он замечает меня. Я почти ожидаю увидеть на его губах насмешливую ухмылку и ехидное замечание в мой адрес, но ничего не происходит. Мгновение спустя, я вижу только заднюю часть машины, прежде чем она исчезает за углом.

Грудь сдавливает, а в животе чувствуется легкий укол, но не я могу понять почему. Ладно, похоже, между Харпер и Ноксом что-то есть, но мне же должно быть все равно. Особенно после его вчерашнего поведения.

Или нет?

Я ловлю себя на том, что переминаюсь с ноги на ногу, и вспоминаю вечер в кино в «Олдтаймере». Тот Нокс, с которым я там была, казался совсем другим человеком, нежели тот, с кем я познакомилась вчера. Он купил мне попкорн с маслом и даже рассмешил меня. В последнее время со мной такое случается нечасто.

Внезапно на меня накатывает сильная злость: на Гвен за то, что она меня подвела, на Нокса – за то, что он меня обидел. И за то, что он сошелся с этой дурой Харпер. Возможно, я злюсь и на себя, за то, что мне вообще небезразлично, с кем он встречается. Не стоило мне идти с ним на тот фильм.

Вздохнув, я снова беру в руку телефон и набираю номер мистера Винтерботтома.

Он берет трубку после второго гудка.

– Джек Винтерботтом.

– Да, здравствуйте. Это Пейсли, – говорю я. – У меня возникла проблема. Моя… попутчица меня бросила, и мне нужен ваш адрес, чтобы добраться автобусом.

– Ох, понятно. На каком автобусе ты поедешь?

– Э-э… – я кусаю губу и оглядываюсь. Автобусной остановки нигде не видно.

На другом конце трубки мистер Винтерботтом добродушно смеется:

– Где ты сейчас находишься?

– Возле «АйСкейт».

Он ненадолго замолкает.

– Тогда можешь сесть на «Хайленд-Экспресс». Как только свернешь налево с парковки, там будет желтый знак, там он и останавливается. Просто скажи водителю, чтобы он высадил тебя прямо у Винтерботтомов.

– А, хорошо. Большое спасибо!

– До скорого.

Я следую его инструкциям, и, как ни странно, мне везет: всего через несколько минут «Хайленд-Экспресс» останавливается у желтого знака. Во время поездки мне приходится постоянно заставлять себя открывать глаза и не засыпать от усталости. С моим везением я проснусь где-нибудь в Скалистых горах и буду смотреть прямо в глаза голодному медведю.

– Винтерботтомы живут здесь, – раздается хриплый голос жующего жвачку водителя автобуса. Двери открываются, и я с облегчением ступаю на снег. Прямо передо мной возвышается огромный, просто гигантский особняк из дерева и стекла. По подъездной дорожке прогуливается пара в зимних костюмах, и я вспоминаю слова Гвен о том, что этот курорт разделен на гостевую зону и жилую зону Винтерботтомов. Значит, мне нужно к другому входу. Мою догадку подтверждает массивная латунная табличка с элегантно выгравированной надписью «Винтерботтом». Я уверенно снимаю с головы шапку, распускаю пучок, оставшийся с тренировки, и расправляю волосы. Поборов волнение, я глубоко вздыхаю и звоню в дверь. За дверью слышатся шаги, и, когда она распахивается, я вижу перед собой статного мужчину, вполне привлекательного для своего возраста. Его светлые волосы тронуты сединой на висках, а белозубая улыбка может посоперничать с улыбкой Брэда Питта.

Он протягивает мне руку:

– Привет, Пейсли. Я Джек. Проходи.

Как только я делаю первый шаг в дом, меня окутывает теплый воздух. Между деревянными балками я различаю идеально подобранную мебель, которая, судя по экстравагантному виду, несомненно дизайнерская. В кирпичном камине рядом с диваном потрескивает огонь.

– Располагайся. Не хочешь чего-нибудь выпить? Я сварил кофе.

– Кофе не помешает, – говорю я, стараясь уверенно улыбнуться.

Джек кивает, исчезает на кухне и вскоре возвращается с двумя горячими чашками. Он ставит их на журнальный столик и садится напротив меня.

– Итак, Пейсли, расскажи о себе. Ты говорила, что в Аспен приехала недавно?

– Да, – я кашляю и обхватываю руками чашку. – Я родом из Миннеаполиса. Прошлым летом я подала заявку на работу в «АйСкейт» и меня приняли. – На моих губах появляется неуверенная улыбка. – Ну, а теперь я здесь.

– Прекрасно, прекрасно. Рад за тебя. Аспен – замечательный город.

Я киваю:

– В нем есть очарование, которого я нигде больше не встречала.

Джек кивает в знак согласия и потягивает кофе. В его кармане пищит телефон.

– Прошу меня извинить, – говорит он, поставив кофе на блюдце, достает телефон из кармана и некоторое время постукивает по экрану, после чего снова обращается ко мне. – У тебя есть опыт работы в шале?

– Не совсем, – признаюсь я. – Но я несколько лет подрабатывала в отеле после школы.

Мистер Винтерботтом кивает. Он снова смотрит в телефон, и я начинаю паниковать. Если я его не заинтересую, он точно не даст мне работу.

– Хорошо, – бормочет он, не глядя на меня. Я понимаю, что он кому-то пишет сообщение.

В самом деле? Это же мое собеседование, а он не считает нужным сосредоточиться на мне хотя бы на пять минут? Меня одолевает уныние. Ничего не получится. Ни за что.

Я сглатываю. Нервно ерзаю на бархатных подушках дивана.

– Я еще и готовить умею. По крайней мере, никто никогда не жаловался. Я спортсменка, поэтому стараюсь готовить здоровую пищу, и…

– Пейсли, извини, пожалуйста, – перебивает меня Джек. Он нетерпеливо цокает и набирает очередное предложение на телефоне. – Мне срочно нужно отлучиться. Когда ты сможешь начать?

– Я… Что?

Наконец, Джек отрывается от телефона:

– Может, завтра? Было бы отлично. Если тебе нужна помощь с перевозкой вещей, дай мне знать.

– Вещей?

Звонит его мобильный. Джек закатывает глаза, принимает звонок и подносит трубку к уху:

– Еще десять минут, идет? Уже еду.

Он снова вешает трубку. Я сижу перед ним, потрясенная, не понимая, что происходит. Неужели меня приняли на работу?

– Твоя комната уже готова. Приезжай с вещами, лучше с утра, и мы обсудим точный график. В общем, все девушки моего шале получают одинаковую зарплату. Семьсот пятьдесят долларов, выплачивается еженедельно. Тебя это устраивает?

– Э-э…

Семьсот пятьдесят долларов… в неделю?! Что надо подписать?

– А сколько вы берете за аренду комнаты?

Джек моргает. Кажется, он на секунду теряется, а затем смеется, встает и отмахивается от меня. Не понимаю. Неужели он думает, что я пошутила?

– Мне пора.

Да. Невероятно. Он в самом деле принял мой вопрос за шутку.

– Приходи завтра, когда тебе будет удобно, и…

Открывается входная дверь. Голова начинает кружиться, и сердце на долю секунды замирает. В самом деле, замирает. Просто останавливается. И я даже не знаю, забьется ли оно снова.

Видимо, да, потому что я по-прежнему сижу на своем месте. Но я бы предпочла провалиться сквозь землю здесь и сейчас.

– А, Нокс, – мистер Винтерботтом переводит взгляд с меня на Нокса и обратно. – Как хорошо, что ты здесь. Как хорошо, что вы здесь. Это наша новая домработница, Пейсли. Пейсли, это мой сын, Нокс.

Должно быть, это чей-то ужасный розыгрыш. Не может такая ситуация происходить на самом деле. Я точно сплю.

Дверь захлопывается. Нокс смотрит на меня. Я смотрю на него.

Затем он наклоняет голову:

– Пейсли, значит, да?

О, Боже милостивый. Ничем хорошим это не закончится.

И вдруг она стала моим беймаксом
Нокс

– Будь молодцом, покажи ей все, ладно?

Пока отец это говорит, он не отрывает взгляд от телефона. Меня это не удивляет. В выходные у нас состоится большое торжественное мероприятие с важными спонсорами, и он уже несколько дней занят последними приготовлениями. Вообще-то, за все отвечала наша бывшая домработница Лорен, если бы она не… да. Если бы она не сбежала. Из-за меня.

Нахмурив брови, он набирает последнее сообщение, а затем снова поворачивается к Пейсли. Она сидит на нашем диване совершенно неподвижно.

– Что ж, Пейсли. Рад, что ты теперь работаешь у нас, – он идет к входной двери. – Если тебе что-нибудь понадобится, просто попроси. Нокс тебе поможет.

Ах, так. Да неужели?

Пейсли, кажется, думает о том же, поскольку тонкие черты ее лица не могут скрыть недоверия. Более того, вид у нее такой, будто она предпочла бы уволиться сразу, а не начать работать с нами. Признаться, мне от этого даже смешно.

Входная дверь захлопывается, и на нас опускается тяжелая тишина, прерываемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Бледные щеки Пейсли розовеют. Она сжимает лямки своей спортивной сумки, лежащей рядом с ней на диване, и смотрит вниз, на свою чашку с кофе.

Я подхожу к холодильнику и достаю колу:

– Тебе точно нужна эта работа?

– А ты точно и дальше будешь вести себя как кретин? – едко отвечает она. Ясно, злится. Что неудивительно после моего поведения на трассе. Когда я закрываю дверцу холодильника и снова поворачиваюсь к ней, она смотрит на меня. Вид у нее воинственный, что совсем не вяжется с ее тонкими чертами лица.

– Учти, я буду жить здесь и смогу пробраться в твою комнату ночью в любое время, чтобы накрыть твое лицо подушкой.

Я усмехаюсь:

– Ненормальная.

Банка с колой шипит, когда я ее открываю. Я шумно делаю несколько глотков, а затем направляю банку на нее:

– Ладно, Пейсли. Давай-ка установим правила.

Она закатывает глаза:

– Вот это уже интересно.

– Во-первых, моя комната – табу. Я не хочу тебя там видеть. Моя личная жизнь – это твоя граница. Понятно?

Пейсли пожимает плечами:

– Мне все равно.

Я запрыгиваю на кухонный островок и делаю еще глоток:

– Во-вторых: мы по возможности будем избегать друг друга.

– Мы будем жить в одном доме, – отвечает она. – И как это будет?

– Я не об этом.

Мне становится жарко в толстовке у огня, поэтому я стягиваю ее через голову и кладу рядом с собой на гранит. Взгляд Пейсли на мгновение задерживается на моих руках, прежде чем она делает вид, что просто разглядывает мою футболку. Я снова с трудом сдерживаю улыбку.

– Конечно, мы будем видеться. Этого не избежать. Но ты будешь заниматься своими делами, а я – своими. Хорошо?

– Я все равно ничего другого не планировала, – говорит она. На мгновение она стискивает зубы, а затем вдруг фыркает. – Как ты думаешь, зачем мне нужна эта работа? Уж точно не для того, чтобы таскаться за тобой хвостиком и вздыхать по тебе. Может, ты к этому привык, но со мной тебе не светит. У меня есть приоритеты. И мне глубоко наплевать на тебя, Нокс. Семьсот пятьдесят долларов в неделю – вот что меня здесь держит. Не ты.

Ее гневный взгляд впивается в меня. Если бы я не видел пламени в камине, то поклялся бы, что это оно трещит в ее глазах.

– Значит, договорились.

Я легко спрыгиваю с кухонного островка и допиваю остатки колы. Пейсли на самом деле права. Я не привык к тому, что женщины мной не интересуются. И это до того странно, что пробуждает во мне какие-то чувства.

– Пойдем, я покажу тебе дом.

Только после этого она отпускает лямки спортивной сумки и снимает белый пуховик, настолько толстый, что я вспоминаю диснеевского персонажа Бэймакса. Ее волосы прилипли к шее.

– У нас есть сауна, – говорю я. – В следующий раз, когда захочешь вспотеть, не обязательно сидеть у камина в куртке.

Она бросает на меня злобный взгляд:

– Просто покажи мне дом.

С ухмылкой на лице, которая непонятно откуда взялась, я показываю на потолок:

– Здесь три этажа. Внизу гостиная, кухня, две ванные комнаты и та самая сауна. Снаружи – бассейн.

Пейсли следует за мной, пока я показываю в сторону панорамных окон, выходящих на просторную террасу с подогреваемым бассейном, а затем продолжаю идти по коридору вдоль лестницы. Я указываю рукой на узкую дверь:

– Это подсобное помещение. Там ты найдешь стиральную машину, сушилку и все, что нужно для уборки, в том числе чистящие средства и прочее.

Пейсли открывает дверь и заглядывает внутрь, после чего снова ее закрывает:

– Удивительно, что ты вообще знаешь про эту комнату.

Я облокачиваюсь плечом о косяк:

– Поверь, я знаю гораздо больше… удивительных вещей.

Кажется, она на мгновение задумывается, стоит ли ей что-то ответить, но потом просто поворачивается и указывает на лестницу:

– Что на втором этаже?

– Спальни, – говорю я, отталкиваюсь от косяка и машу ей рукой, приглашая следовать за мной. Поднявшись наверх, я указываю на первую дверь. – Это моя. Три соседние – гостевые. А дальше – комната моего отца.

Ее взгляд задерживается на последней двери из лакированного дерева, а затем падает на фотографию, стоящую на комоде из грубо обработанного дерева.

– Это…

– Из этой галереи видно все вокруг, – поспешно говорю я, прежде чем она успевает сказать то, что я не хочу слышать. Я резко отворачиваюсь и указываю на нижний этаж. – В туристической части здания точно такая же планировка. Удобно следить за постояльцами во время обеда.

Пейсли поглаживает деревянные перила балюстрады, глядя на люстру под потолком, и кивает.

– Хорошо, – она оборачивается и кивает на три свободных комнаты. – Значит, я буду жить в одной из гостевых комнат?

Я качаю головой и указываю на лестницу в другом конце галереи:

– Ты будешь жить в мансардной комнате. Там большая ванная и маленькая кухня. Так что у тебя будет больше личного пространства.

Она бросает на меня любопытный взгляд:

– Почему ты не занял эту комнату сам?

В груди снова сдавливает. Раньше мансарда действительно была моей. Кровать стояла прямо у окна, вмонтированного во всю наклонную стену, из которого открывается потрясающий вид на Скалистые горы. Мы с мамой столько раз любовались оттуда закатом, когда она укладывала меня спать. После ее смерти я не мог больше выносить этот вид.

– Она для меня слишком большая, – лгу я. – Я почти не бываю дома, и она мне не нужна.

Я отворачиваюсь от лестницы и смотрю на Пейсли. Она, кажется, снова погрузилась в свои мысли, облокотившись на балюстраду, и вновь обводит взглядом наше фойе. Судя по выражению ее лица, она очень впечатлена. Когда она поворачивает голову, чтобы посмотреть на освещенный внешний двор, желтоватый свет люстры падает на левую половину ее лица. Только теперь я замечаю припухлость, которая отчетливо видна рядом с ее глазом и под ним. Без задней мысли я протягиваю руку и осторожно провожу кончиками пальцев по покрасневшему месту.

Пейсли мгновенно реагирует, резко вдыхает воздух и отталкивает мою руку. Я даже испугался, что она упадет с галереи, настолько неожиданно она отпрянула.

– Что случилось? – спрашиваю я тихо, не особо надеясь на ответ.

И я оказываюсь прав. Пейсли отталкивается от перил и молча проносится мимо меня вниз по лестнице.

Я бегу за ней.

– Пейсли, подожди. Прости… Если не хочешь, не нужно… Эй, куда ты?

Глупый вопрос. Разумеется, я понимаю, что она хочет убежать, как только она натягивает свой костюм Бэймакса и застегивает молнию до подбородка. И меня это не должно волновать, так ведь? Но меня это, наоборот, тревожит. Сам не знаю, почему. Присутствие Пейсли мне почему-то… приятно.

Однако мне это вовсе не нужно. У меня есть принципы: никаких фигуристок. Случай с Харпер единичный и был ошибкой – я перепил и себя не контролировал.

Но сейчас я не пьян. Я чист, как горный воздух на лыжной трассе, и все же чувствую легкий укол, когда вижу, как Пейсли, раздув ноздри, хватается за сумку.

– Я приеду сюда завтра, после тренировки, – выдавливает она, стараясь придать своему голосу безразличный тон. – Раньше не получится.

– Хорошо. Хочешь, чтобы я… то есть… кто привезет твои вещи?

Краска заливает ее шею:

– Их немного. Сама справлюсь.

– Хорошо, – повторяю я. Мой взгляд устремляется к окну. На улице уже стемнело. – Как ты поедешь обратно?

Она пожимает плечами:

– На автобусе.

– На автобусе? – я смеюсь. – Пейсли, ты в Аспенском нагорье. Тебе скорее повстречается медведь, а не автобус.

– Тогда вызову такси, – она достает из кармана телефон, нажимает на экран, а затем останавливается. – Какой у вас адрес?

– Я тебя подвезу.

Она колеблется:

– А как же правило «ты будешь заниматься своими делами, а я – своими»?

Я уже направляюсь к комоду у входной двери, чтобы взять ключи от машины. Брелок в виде сноуборда звенит, когда я поворачиваюсь к ней:

– Начнет действовать завтра.

Пейсли переминается с ноги на ногу и поджимает нижнюю губу.

Я наклоняю голову набок и глубоко вздыхаю:

– Чего ты ждешь?

– Взвешиваю варианты.

– Ага. И какие же?

– Я думаю, будет ли встреча с медведем хуже, чем поездка с тобой.

– Можем проверить, если хочешь. Высажу тебя у ближайшего медведя, – я перебрасываю ключи из одной руки в другую и ухмыляюсь. – Или нет. Лучше не надо. Папа меня убьет, если его новая работница не сможет приготовить мне тарелку каши, так как оказалась в брюхе у черного медведя.

– Смешно, – она вешает сумку на плечо и вздыхает. – Ладно. Поехали.

– Ты, конечно, можешь взять сноуборд, – шучу я, открывая входную дверь, и мы выходим на улицу. Напольные лампы излучают теплый свет и освещают кружащийся снег. На улице лютый холод. – Если поедешь по трассе, то быстро окажешься в центре города.

Снег попадает Пейсли в глаз. Она несколько раз подряд моргает, а затем протирает глаза основанием ладони.

– Если бы я умела кататься на сноуборде, то, наверное, так бы и сделала.

– Ты не умеешь ездить на сноуборде? – недоверчиво переспрашиваю я и останавливаюсь. – Ты переезжаешь в Аспен и даже не умеешь кататься на сноуборде?

Пейсли хмурится:

– Тебя послушать, так это смертный грех.

– Нет, но… это так необычно. На лыжах тоже?

Она пожимает плечами и идет к моему «Рейндж Роверу»:

– Я умею кататься на коньках. Этого достаточно.

– Я как-нибудь тебя научу, – говорю я. – Сноуборд – это круто.

Пейсли открывает дверь переднего пассажирского сиденья и садится в машину рядом со мной.

– Скорее я сама научусь, – говорит она, бросив на меня веселый взгляд. – Сам знаешь… «Ты будешь заниматься своими делами, а я – своими».

– Ладно, как знаешь, – я включаю подогрев сидений, завожу двигатель и выезжаю с подъездной дорожки. – А я тайком сниму, как ты это делаешь.

– О, как мило. Сталкер.

– О, как мило. Компромат.

Она громко смеется:

– И для чего же именно?

– Кто знает. Когда-нибудь пригодится.

– Непременно.

Я усмехаюсь.

– Какую музыку ты слушаешь?

– Саймона и Гарфанкела, – сразу же отвечает она.

– Ясно. А что еще?

– Хм, дай-ка подумать… – с задумчивым выражением лица Пейсли просовывает кончик языка между губами. Я чувствую, что лучшая часть моего тела реагирует пульсацией. Пейсли отводит взгляд от дороги и смотрит на меня. – Я обожаю олдскул, например, Jackson 5. А еще Wham! О, и у Katrina and the Waves тоже есть классные песни.

– «I’m walking on sunshiiine».

– Уо-о-о, – подхватывает Пейсли. Она смеется. – А ты?

Я киваю на бардачок:

– Открой.

Когда она выполняет мою просьбу и ей в руки падает диск, она удивленно смеется.

– «Лучшее от Дисней»? – она поднимает брови. – Ты что, издеваешься?

Я смеюсь:

– Почему? Дисней – это круто.

– Ясное дело, – отвечает она, раскрывает коробку и вставляет диск. Начинается «A Whole New World» Аладдина. – По тебе не скажешь, что тебе нравится Дисней.

– Нет? А что, по-твоему, мне должно нравиться?

– Не знаю, – она улыбается. – Гангстерский рэп?

Теперь уже я громко смеюсь.

– Гангстерский рэп? А, ясно. Понятно. Ты застукала меня в мешковатых штанах, бандане и фальшивых золотых цепях.

– Не забудь про огромные перстни с блестящими долларами!

– Ну, и кто теперь сталкер, а?

Пейсли откидывается на спинку сиденья, заливаясь смехом. Этот милый звук заполняет весь автомобиль. В ответ на это по животу разливается теплое чувство.

Успокоившись, она весело поднимает коробку от диска.

– Нет, серьезно. Кто сейчас вообще слушает диски? У тебя что, нет Spotify? – она кивает подбородком в сторону радио. – У тебя есть разъем под телефон?

– Есть. Но мне больше нравятся диски, – мы выезжаем из горного массива, и я поворачиваю направо, к центру. – Они долговечные. В смысле, через пятьдесят лет ты, наверное, вряд ли сможешь отыскать песню, которая раньше была у тебя в плейлисте. Но с компакт-диском можно сказать: «Ой, минуточку, а ведь эта песня была на альбоме «Лучшее из…».

Пейсли смотрит на меня какое-то время, прежде чем на ее лице появляется слабая улыбка, которую нельзя никак истолковать.

– Я тебя недооценила.

Я бросаю на нее быстрый взгляд:

– Ты говоришь это уже второй раз. Может быть, не стоит никого оценивать, не узнав его поближе.

Кажется, я застал ее врасплох. Ее губы слегка приоткрываются, как будто она хочет что-то сказать, но затем снова закрываются. Прежде чем она успевает сделать еще одну попытку, я меняю тему:

– Где именно тебя высадить?

Взгляд Пейсли переходит от меня обратно на дорогу. У нее удивленный вид, как будто она даже не заметила, что мы уже покинули горную местность.

– Вон там, – говорит она. – Возле гостиницы.

Я останавливаюсь перед гостиницей, которую раньше навещал почти каждый день. Когда Ариа с Уайеттом еще были вместе. До того, как мой лучший друг изменил ей на шумной вечеринке после катания на лыжах. Полный идиот.

Продолжить чтение

Мы упадем первым снегом

В тихом омуте черти водятсяПейсли

Когда наши глаза встретилисьПейсли

Мне жаль людей, которых я обидел, пока мне было больноНокс

Растерянный мальчикПейсли

Мир знает меня лучшеНокс

Лед – это мой райПейсли

Вдыхая снежинкиПейсли

Хочу встретиться с тобой, когда погаснут огниПейсли

Развивай умы, одаривай душиНокс

О, как неожиданно ты повернул сюжетПейсли

И вдруг она стала моим беймаксомНокс

В тихом омуте черти водятся
Пейсли

Когда наши глаза встретились
Пейсли

Мне жаль людей, которых я обидел, пока мне было больно
Нокс

Растерянный мальчик
Пейсли

Мир знает меня лучше
Нокс

Лед – это мой рай
Пейсли

Вдыхая снежинки
Пейсли

Хочу встретиться с тобой, когда погаснут огни
Пейсли

Развивай умы, одаривай души
Нокс

О, как неожиданно ты повернул сюжет
Пейсли

И вдруг она стала моим беймаксом
Нокс