Пошел купаться Уверлей

Размер шрифта: 13

Серия «Любимый детектив» была удостоена Премии МВД РФ в 2018 году.

* * *

Пошел купаться Уверлей
Повесть

Два молодых человека, врач и фельдшер, остановились у дверей сороковой квартиры. Врач нажал на кнопку звонка. Раз, другой… Никто не открывал. За дверью стояла тишина, и фельдшер осторожно тронул ручку. Дверь оказалась не закрытой.

Квартира была просторная и выглядела нежилой. И доктор, и фельдшер знали, что означает эта тишина. Они не смогли бы объяснить почему, но всегда чувствовали, что живых здесь нет, что они опоздали.

Больной, видимо, успел вызвать «скорую», открыл входную дверь, потом добрался до кровати, прикоснулся головой к подушке… и умер.

Молча они посмотрели друг на друга и стали звонить по давно знакомым номерам телефонов. Эти номера молодые люди хорошо знали, им не надо было заглядывать в свои записные книжки.

Началась обычная годами установленная рутина. Пришел врач, двое полицейских. Неизвестно как прознавший о печальном событии агент фирмы «Ритуал» – совсем молодая симпатичная женщина. Долго не могли найти свидетелей, которые поставили бы свои подписи и засвидетельствовали смерть. Одна дама заявила, что боится покойников, сосед, забыв про логику, сослался на то, что у него в квартире собака.

Документы умершего стопкой лежали на прикроватной тумбочке, наверное, мужчина предчувствовал близкий конец.

Умершего увезли в морг.

В квартире остались только двое полицейских. Что-то их беспокоило.

– Чувствуешь? – спросил один. И принюхался.

Второй тоже принюхался и кивнул.

Они стали внимательно осматривать квартиру и, подняв крышку большого кожаного дивана, обнаружили плотно упакованный в полиэтилен еще один труп. Не прикасаясь к нему, позвонили в отдел. Начальству.

Это было настоящее летнее утро: потоки автомобилей еще не были очень плотными, голубая дымка от выхлопных газов не слоилась над ними как после артиллерийского залпа. Еще можно было дышать.

Легкий свежий ветерок играл начинающими желтеть листьями. А ведь был только июнь!

Капитан Якушевский не замечал ни ласкового утреннего солнца, ни пожухлых лип, ни красивых, немножко заспанных женщин, попадавшихся ему в толпе спешащих в душные офисы людей. Он шел в морг.

Больше всего в жизни он не любил стоять в большом, прохладном и безжизненном помещении и следить, как привычные к своей работе патологоанатомы занимаются малопривлекательным делом. Были минуты, когда он с трудом удерживал себя от того, чтобы не упасть в обморок. А его приятель и сослуживец Женя Филин однозначно заявил своему начальнику, полковнику Розову, пославшему его по какому то делу в морг:

– Никогда!

Поэтому он и был только старшим лейтенантом, в отличие от капитана Якушевского, хотя и учились они в одной группе на юрфаке и пришли на службу в милицию – тогда еще милицию – вместе.

Вообще-то ходить в морг было необязательно. Результаты вскрытия опытные патологоанатомы обязаны были присылать в группу, которая вела расследование. Но капитан считал, что, присутствуя на малоприятной процедуре, закаляет характер. «Чем бы дитя ни тешилось», – сказал однажды об этом не без сарказма Филин.

– Значит, картина битвы такова… – Полковник Розов, руководитель группы (сотрудники прозвали его «Ушан» за оттопыренные уши), оглядел свое воинство, состоявшее на данный момент всего из двух человек: капитана Якушевского и старшего лейтенанта Филина.

Остальные нежились на пляже в отпуске, а кое-кого сразил ковид. А что вы хотите? Полицейские тоже люди, тоже болеют. Если бы об этом помнили и генералы, то не загружали бы сыщиков непосильной работой.

– А ты, Дима, сегодня какой-то рассеянный. Не выспался? – спросил Розов капитана.

– Я тоже заметил, – с притворной грустью улыбнулся Филин. – Уж не собрался ли он куда-то улететь от нас… со стерхами?

– Балаболка! – мрачно бросил Дмитрий.

– Под балаболкой ты имеешь в виду «нимфу» или «троллиус»? – как ни в чем не бывало спросил полковник.

Филин и Якушевский посмотрели на него почти с испугом. У них от удивления языки отнялись.

– Ну, ладно, ладно, потом вспомните. А сейчас займемся делом… Да, кстати, чтобы больше к этому не возвращаться: ты, Женя, когда-нибудь дождешься. – Ушан взглянул вроде бы равнодушно на старшего лейтенанта – но тот смутился и бросил ищущий взгляд на капитана. А капитан сидел с каменным лицом. Евгений обиделся, не найдя поддержки у товарища, и затих.

– Так вот… Ты, Димитрий, был на экспертизе. Что скажешь?

– Была лучшая бригада…

– Профессор Рысс?

– Да. Они работают без спешки, скрупулезно. Вы же знаете.

– Знаю. За каждое слово отвечают.

– Хозяин квартиры тоже был убит. Профессор показал мне место укола. Ну, а этот в полиэтилене… – капитан развел руками.

– Да тут и говорить нечего, – полковник похлопал на удивление длинной ладонью по нескольким листочкам бумаги, лежащей на неказистой столешнице. – Проштудировал их отчеты. Пальчиков, пальчиков на полиэтилене ни в одной картотеке нет. Странно, да? – Он подергал свое оттопыренное ухо. – И с чего начнем? Поди туда, не знаю куда? Про «полиэтиленового» мы ничего не знаем. Нет даже никакой зацепки. Конечно, проверим всех пропавших. Ну и придется ножками, ножками…

– Да, придется на ботинки подковки прибивать, – ухмыльнулся старший лейтенант. Он уже очухался после того, как его одернул Ушан, и снова был готов острить.

– Придется, Женя, придется, – усмехнулся полковник.

На комнате консьержки висела табличка: «Ушла в контору». Время обозначено не было. Якушевский понял: это надолго. Кто знает, может быть до завтрашнего утра. Будучи человеком азартным, он достал из кармана двухрублевую монетку и загадал – если выпадет решка, начинаю с четной стороны… Выпала решка. Он позвонил в квартиру номер два. Постоял немного и снова позвонил, собрался уже уходить, подумав, ну и ладно, когда за красивой светло-коричневой дверью услышал какое-то шебуршенье. Чуть надтреснутый басок спросил:

– Кто там?

Капитана так и подмывало ответить: «Почтальон Печкин», но он сдержался.

– Уголовный розыск.

– Что вы все ходите да ходите! – раздалась похожая на карканье брань. И Дмитрий понял, что «басок» был предназначен только для «особых» посетителей, для жуликов.

– Надоело твердить одно и то же – ружье я утопил на охоте, еще двадцать лет назад!

– Не волнуйтесь, я не участковый. Хотел узнать, не видели ли вы в доме посторонних мужчин в последние дни? Пятнадцатого, шестнадцатого июня?

– Да вы чего, смеетесь?! Сколько мне лет, знаете? Да я дальше передней и носа не кажу! Дурак ты, а не розыск.

Якушевский услышал, как зашаркали удаляющиеся тапки за дверью.

«Съел, Дима! Надо было с нечетной стороны начинать».

Но и в первой квартире на звонок никто не ответил. Постояв у лифта, капитан махнул рукой и решил пойти по лестнице.

«Да, денек выдался, – обреченно вздохнул он, когда в очередной квартире ему никто не ответил. Достав записную книжицу, он отметил “молчаливые” квартиры. – Что, они все повымерли? Или на дачи поразъехались?»

Он обошел уже с десяток квартир – и никто не откликнулся, кроме деда на первом этаже. Да и тот обозвал его дураком. За дверьми, новыми, старыми, красивыми, уродливыми стояла тишина. Дмитрий уже потерял всякую надежду застать кого-нибудь дома. Но когда поднес руку к очередному звонку, большая красивая дверь внезапно открылась. На пороге стояла высокая молодая женщина. Увидев незнакомого мужчину, она вздрогнула и отступила назад.

– Не пугайтесь, я из уголовного розыска, – сказал Якушевский и на всякий случай поставил на порог ногу. Испугался, что женщина захлопнет перед ним дверь. От нее не укрылась его попытка подстраховаться.

– Вы что безобразничаете! Сейчас вызову полицию.

– Да вот же, вот мои документы! – Якушевский достал удостоверение и показал женщине. Только сейчас он по-настоящему разглядел ее. Женщина была совсем молодая и красивая. То ли шатенка, то ли брюнетка. Дмитрий всегда в этом путался.

– Что вы мне суете какие-то корочки, – сказала шатенка-брюнетка. – По радио все время предупреждают – не открывайте незнакомым людям. Ходят полчищами по квартирам всякие аферисты. И как я вас в «глазок» не заметила? Ни за что бы дверь не открыла!

– Так это же вы сами открыли дверь, – улыбнулся капитан. – Я даже позвонить не успел. В следующий раз приду к вам в форме.

– Еще чего! Так я вас и пустила. Хоть генеральскую форму напяльте…

– Да вы удостоверение-то почитайте! До генерала мне еще далеко. Только до капитана дослужился.

Похоже, что эти слова успокоили женщину. Но удостоверение она так и не прочитала.

– Ну и чего вам надо?

– Вас как зовут?

– Князева.

– Надо же. Как официально. Так вот, гражданка Князева, вы не видели в последние два-три дня незнакомых людей в доме?

– Да они мне все незнакомые. С кем поздороваешься, с кем – нет, – ворчливо пробормотала она. И внимательно оглядела Якушевского.

«А глазищи-то, глазищи, – подумал капитан. – Такие могут ожоги оставить».

– Вы куда-то собрались уходить?

– А вам что за дело?

– Да это я просто так спросил. Что мы в дверях стоим? Давайте или туда, или сюда. Неудобно на пороге разговаривать.

– Отвернитесь! – приказала она. – Я дверь закрою.

– Ну-ну! – Дмитрий повернулся спиной к женщине. – Только учтите, оперативники из УГРО и затылком видят.

– И много у вас в уголовке таких шутников?

– Через одного.

Князева довольно долго гремела ключами. Что-то у нее не ладилось.

– Не помочь? – спросил Якушевский.

– Можете поворачиваться.

– Вот спасибочки.

Он обернулся и увидел, что девушка смеется.

– Ах вот как! Разыграли дурака на четыре кулака?

А сам подумал: промах допустили товарищ капитан. Даже и к красивым женщинам нельзя спиной поворачиваться. Они-то и могут быть особо коварными.

– Ну, чего у вас?

– Подойдем к окну?

Окно, наверное, лет десять уже не мыли. Улица за ними выглядела как в тумане, а проржавевшую отмостку загадили голуби.

Оба встали так, чтобы не касаться подоконника.

– Последние дни вам никто посторонний не попадался?

– Это в связи с покойником из сорок первой?

– Так попадались посторонние?

– Так бы и сказали.

Он усмехнулся. Как будто с этого вопроса и не начал разговор.

Девушка задумалась, рассеянно глядя на немытое окно. Потом сказала:

– Выходил один певун из парадной. Но еще до того, как дед умер. Наверное, накануне.

– Певун?

– Ну, да. Чего-то напевал.

– Коля пел, Борис молчал…

– Толя пел.

– Так вы знаете, как его зовут? – обрадовался Якушевский. – Ваш знакомый?

Девушка укоризненно посмотрела на капитана.

– Скажете тоже. Это у Михалкова стихи такие. «Толя пел, Борис молчал. Николай ногой качал».

– А я-то обрадовался…

– Очень надо?

– Очень!

– Песенку-то я знаю. Знала. Но не помню. В ней еще какое-то имя заковыристое, но очень знакомое. Но я тоже не могу сейчас вспомнить.

– Прямо как лошадиная фамилия.

– Ну, лошадиную-то я помню. Овсов.

«Этой девушке палец в рот не клади, – подумал Дмитрий. – Все-то она знает». Сам он фамилию Овсов не помнил.

– Визитку дадите?

– А почему не дать? Дам.

– В книжках всегда так пишут: «Вот вам мой телефон, если что вспомните, позвоните».

– Вспомните «заковыристое» имя, позвоните?

– Позвоню. У вас телефон тут только служебный? – спросила она, рассматривая визитку.

– Ага.

– Ну-ну. – Девушка спрятала полоску картона в сумочку и помчалась вниз по лестнице. Ее каблучки звонко застучали по ступеням.

«Даже лифт не стала вызывать, – с сожалением подумал Якушевский. – И не попрощалась. Нахалка».

Как бешеный зазвонил телефон. Он всегда так звонил. Чтобы инспекторы не спали? Дмитрий пытался как-то его «утихомирить» и даже разобрал. Но когда снова собрал, телефон стал трезвонить еще сильнее. Капитан был с техникой на «вы».

– Это капитан Якушевский?

Голос мелодичный и вроде бы знакомый. Но женщин с таким приятным голосом капитан не знал. Только…

– Лидия Павловна?

– Вы меня узнали?

– Конечно. У вас такой милый голосок!

Дмитрий тут же поморщился. Слово «милый» ему совсем не нравилось. Но вот поди ж ты, сорвалось с языка!

– Спасибо! А я вспомнила, что напевал тот человек…

– Стоп, стоп! Это не для телефона! – заорал он, испугавшись, как бы женщина не произнесла громко такие нужные ему слова.

Наверное, Князева испугалась неожиданного порыва капитана и замолчала.

– Это для меня очень важно, – сказал он мягко. – Но лучше, если вы расскажете мне при личной встрече. Вы не подумайте…

– Можете не рассусоливать. Я понятливая. Когда встретимся? И где? У меня мало времени…

– Назначайте. Я уже бегу…

– Так, – голос у нее построжал. – Сейчас без пятнадцати два. В половине третьего у главного входа в ЦУМ. Подходит?

– Вполне.

Она стояла у края тротуара о чем то задумавшись, невидящими глазами уставившись на пеструю толпу покупателей, в основном женщин, втекающую и вытекающую в широкие двери универмага. Мужчины, кто открыто и одобрительно, кто с явной наглецой, кто исподтишка, бросали на нее заинтересованные взгляды. И капитан, медленно пробиравшийся к ней сквозь толпу, рассердился! Что она тут выставилась на обозрение! И тут же себя одернул: а кто ей здесь назначил свидание? Да и какое твое дело? Ты ей муж что ли?

Князева заметила его и помахала рукой.

– Капитан, капитан!

Люди стали оборачиваться.

Да, с ней в разведку не пойдешь, улыбнулся Якушевский. Такая непосредственность.

– Дмитрий Антонович! – снова закричала Князева, решив, что он не увидел ее. – Я здесь!

«Разве я называл ей свое имя? Или не называл?» – подумал Якушевский и насупился.

Они перебежали улицу и осмотрелись. В скверике было совсем мало народу, почти все скамейки пустовали.

– Присядем? – показал капитан на одну из них. Огромный куст цветущей сирени шатром нависал над ней.

– Ой как красиво! – сказала Лидия Павловна. – А у нас криминальные разговоры. Правда?

– Правда. Так сядем или нет?

– Конечно сядем. Хоть я и спешу…

Она подстелила под свою белую юбку платочек и осторожно села.

– А вы? У вас есть что подстелить?

– Обойдусь. – Якушевский сел и сказал: – Ну, выкладывайте, чего он там пел?

Он специально говорил грубовато, потому что боялся опять сказануть что-нибудь вроде «миленького голоска».

– Он пел «пошел купаться Апулей». А ведь Апулей это писатель? Тот, который про Золотого осла… – Она покраснела.

«Знает кошка, чье мясо съела», – внутренне усмехнулся капитан.

– Нет, Лидия Павловна. Апулей тут ни при чем. Наверное, он пел: «Пошел купаться Уверлей, оставил дома Доротею…»

– Нет, про Доротею он не пел. Это я бы запомнила.

Якушевский заулыбался. И расслабился. Он уже был уверен, что незнакомец пел эту редко встречающую в наше время песню про незадачливого Уверлея, а, значит, шансы найти его возрастали. Это вам не какая-нибудь общеизвестная лабуда, вроде «бу-бу-бу-ру-ру-ру».

– Вы довольны? – спросила Князева.

– Еще как! Готов вас расцеловать.

– Ну, нет! – запротестовала она. – Вы что? Смеетесь?

– Да шучу, шучу. – Капитан смотрел на девушку и улыбался. – А что, так противно?

– А я еще и номер машины запомнила, – не ответив на его вопрос, сказала Лидия Павловна. – Ну не весь… только слова.

– Какие? – посерьезнел Якушевский.

– Очень запоминающееся. Аут.

– Ну, молодчина, ну, молодчина! Вы подумайте, может, еще чего-нибудь вспомните. Телефон вы знаете.

– Не получится. Я завтра в поле уезжаю. Не телеграмму же давать?

– Уезжаете в поле… В какое поле?

– У меня работа такая. Летом в экспедицию еду. На Вологодчину. Сказки и присказки собирать.

– Так вы работаете?

– А вы что думали? Я как птичка Божья? В Институте русского языка деньги зарабатываю. У меня даже кандидатская степень есть, – похвасталась она.

– Вот бы я за сказками с вами поехал, – изумленно качая головой, сказал Якушевский. – Ну, просто поскакал, вместо того чтобы отморозков ловить.

Наверное, минуту или даже больше они сидели молча. Он смотрел на Князеву восхищенно. А она на него внимательно и с интересом.

– Да ведь это опасно, – сказал он наконец. И нахмурился.

– Опасно сказки собирать? Или присказки?

– Смешно? Вы же видели этого человека? А, значит, и он вас видел. И он знает, где вы живете. Вдруг он рванет за вами? Или пошлет кого-то?

– На деревню к дедушке?

– К бабушке! – буркнул капитан. Он пытался теперь говорить помягче, но у него это никак не получалось. И Дмитрий сердился от того, что она превращает все в шутки.

– У вас билет уже есть?

– Конечно. Теперь все следует делать заранее. И паспорт предъявлять как на самолет. А вы не знали? – спросила она с усмешкой.

– С вами про все забудешь.

– А вам нельзя забывать. Вы же все-таки в угрозыске работаете. – Князева явно забавлялась, глядя, как он сердится. Ее голубые-голубые глаза смотрели на капитана с ласковой иронией. Он ей такой нравился. Каждый бы это заметил, но только не сам Якушевский.

Первый визит Филин нанес на Ленинградский вокзал. Там когда-то работал Иван Семенович Бубнов – жилец и единственный – бывший – владелец сороковой квартиры. Так, по крайней мере, следовало из документов, которые нашли сыщики.

Припарковаться у вокзала было невозможно – пришлось искать место на проспекте. Евгений с трудом приткнул свой «логан» в плотном ряду «навороченных» автомобилей. «Попотеют», выезжая со стоянки, усмехнулся Филин, с трудом выбираясь из салона.

Иван Семенович работал начальником планового отдела пассажирских перевозок. Дежурная в зале ожидания понятия не имела, где находится этот плановый отдел. Ее форменная фуражка сидела залихватски на седеющей голове, но лицо было усталое, и глаза-щелочки все время пытались закрыться. Наверное, дежурная провела в этом красивом мраморном зале всю ночь. Не знали, где находится плановый отдел пассажирских перевозок и кассирши билетных касс. И только восточный человек с большой бляхой на белом переднике и с груженной чемоданами тачкой, показал Филину дорожку вдоль платформы:

– Туда, туда! Иди прямо, придешь. Быстро придешь.

И Филин пришел в старенькое кирпичное здание. У подъезда стояла одна-единственная машина. Красная «бугатти». Номер у нее был простенький – 004. И буквы: АУТ.

Как ни странно на первом этаже не было ни одной двери, и Евгений поднялся на второй. На новеньких, обитых светлой клеенкой, дверях красовалась вывеска: «Плановый отдел».

В большом зале сидело человек двадцать женщин. Вглядываясь в экраны компьютеров, они с умным видом морщили лобики и что-то выискивали среди схем и рядов цифр.

Глядя на это цифровое «половодье», Евгений на мгновенье зажмурился.

И, открыв глаза, спросил у ближайшей дамы:

– А где сидит начальство?

Дама молча показала куда-то в угол зала.

Начальство сидело в маленьком кабинетике, на дверях которого была привинчена красивая вывеска: «Бубнов И. С.».

«Не спешат поменять вывеску, – подумал Филин. – А может быть, еще не знают? Да нет, пошел уже третий день, как его прикончили». Он постучал в дверь, а так как никто не откликнулся, нажал на ручку и вошел.

Из-за экрана компьютера выглядывало молодое, симпатичное лицо. Все бы хорошо, но голова была совсем лысая. Хоть шаром покати. Ну, прямо «дядя Ося голова босиком». Фразу эту Евгений где-то слышал. Но вот где, вспомнить не мог. Да не очень-то и старался вспомнить.

– Чем могу помочь? – спросил лысый молодой человек.

– Я из уголовного розыска, – представился Филин. И, улыбнувшись, слегка развел руками. Дескать, так уж получилось. Извините.

Он подошел к столу и, не дождавшись приглашения, сел.

– Хотел бы получить от вас кой-какие сведения.

– Какие, например?

– Почитать некоторые личные дела. Поспрашивать вас.

– А документики у вас имеются? – Молодой человек говорил вальяжным баском, слегка покровительственным. Наверное, лысая голова придавала ему чувство уверенности. Хотя он и знал наверняка, что «документики» имеются. А Евгения покровительственный тон собеседника всегда раздражал. Ему хотелось в ответ дерзить. Но он умел сдерживаться. Особенно в таких случаях, ведь это ему нужны были сведения.

Филин достал из кармашка служебное удостоверение, показал молодому человеку. И вспомнил преподавателя латинского языка. У того по голове тоже было хоть шаром покати. Но препод так стригся. Под ноль. И ему было за семьдесят. Он всегда говорил студентам:

– Мне уже столько лет. А лысина отсутствует. Почему, догадайтесь.

Студенты смеялись. Стоило всю жизнь проходить без волос, чтобы потом похваляться отсутствием лысины.

– Вы, конечно, знаете, что Бубнов, бывший начальник вашего отдела, умер?

– Да, знаю. Я его зам. Фамилия моя Симкин. Олег Тимофеевич. Временно исполняю его обязанности. И во время его болезни исполнял…

– Он долго болел?

– Две недели. А долго это или нет, не знаю… – молодой человек вздохнул. – Он у нас сердечник. Был. Частенько прибаливал.

– Это ваша машина у подъезда? Похожа на спортивную. И номер странный.

– Чего ж тут странного? – Симкин пожал плечами. – Номер как номер. А машина, действительно, спортивная. «Бугатти». Я ее холю и лелею. Она у меня в гараже обычно стоит. Не мокнет и не мерзнет.

В словах Симкина чувствовалась гордость за машину. «Фанат, – подумал Евгений. – Для него, наверное, машина – свет в окошке. Но уж больно он спокоен. Не чувствует за собой никакой вины? А номер мы все-таки проверим. Димон говорил – буквы запоминающиеся: АУТ. И тут АУТ! Точно, как в аптеке».

– Личное дело Бубнова вы мне дадите?

– Увы, личные дела хранятся в Управлении кадров. – Симкин развел руками. Как показалось Филину, с большим удовольствием.

– Надо же, я об этом не подумал. Придется в Управление кадров идти. Это далеко?

– Не очень, – усмехнулся Симкин. – Следующий дом. Такой же дряхлый. Что ж, у вас больше и вопросов ко мне нет?

– Иван Сергеевич пил?

Симкин опешил.

– А вам это зачем?

– Ну, знаете… То, се. Врачи во мнениях разошлись. А нам точность требуется.

– Ему-то что? Он же машину не водил.

– Так пил он или нет?

Молодой человек наморщил лоб, как будто решал большую проблему. Обычно в таких случаях говорят: и хочется, и колется. А мама не велит.

Наконец он промямлил:

– Выпивал иногда. Но так, чтобы в запой уходил… Нет, не было.

– Ну, спасибо, молодой человек, – попрощался Филин. – Берегите свою красавицу. Не забывайте в гараж ставить.

В приемной, обставленной дорогой, но неброской мебелью, за огромным письменным столом сидела молодая женщина, увидев которую Филин подумал: да ей же место на подиуме, а не в скучном Управлении! А может быть, она, как и он, просто посетительница? Темные, почти черные волосы уложены модной стрижкой. Евгений не разбирался в женских стрижках, но мог бы голову дать на отсечение, что стрижка у девушки модная.

Чувствуя на себе восторженный взгляд посетителя, красавица и глазом не повела, не улыбнулась. Сидела застыв, словно боялась расплескать свою яркую привлекательность.

Восхищение сменилось разочарованием. Филин не любил таких красавиц. Они напоминали ему манекены из витрин. Он подумал о том, что творец, создавший это произведение искусства, не подумал вдохнуть в него жизнь. Женщина показалась ему просто… Нет, мымрой она не была. Красавицы не бывают мымрами.

– Что вы хотели, молодой человек? – спросила красавица. Евгений заметил, что стол, за которым сидит девица, пустой. Ни одной бумажки, ни одного карандашика. Наверное, чтобы не отвлекать посетителей.

– Я из уголовного розыска. – Он вынул из кармана удостоверение, раскрыл. Девушка протянула руку.

– Э-э, нет. Изучайте в моих руках.

– Я же должна показать начальству.

– Если до него дойдет, я сам покажу.

– Вам, наверное, нужно посмотреть какое-то дело?

– Конечно. Вы правильно решили.

– И у вас есть предписание прокурора?

– А это еще зачем? – удивился Филин. Таких вопросов ему никогда не задавали.

– Так положено. Разрешение прокурора. Это же не филькина контора, а государственное учреждение. Архив.

– Миленькая… – начал Евгений, но девица его перебила:

– Я вам не миленькая! Извольте не распускать язык!

– Вы же держите свое имя в секрете.

– Меня зовут Матильда Алексеевна. И вы не смеете распускать язык.

– А я вас, Матильда Алексеевна, арестую за препятствия расследованию, – сказал Евгений и вытащил из кармана наручники.

– Как арестуете? – голос у девицы перешел в шепот. – Вы не имеете права! – Нижняя губа у нее мелко-мелко дрожала.

– Загляните в Устав внутренней службы, – холодно сказал Филин. – Налицо препятствие расследованию. Наручники и поездка на Петровку вам обеспечены. Там разберутся во всем. Будет вам и прокурор. Ну так как?

Девица закрыла глаза. Филин внутренне усмехнулся и заметил, что один ее глаз приоткрылся. Красивый глаз. Ничего плохого не скажешь. Черный. Как небо в августе.

– И руководства нет, – сказала она и открыла второй глаз. А только что собиралась показывать удостоверение Евгения начальнику.

– Так поедем на Петровку или как?

– А вы в Архив надолго?

Евгений понял, что девушка сдалась. Что она всего лишь секретарь. Но, судя по апломбу, не просто секретарь…

– Там видно будет, – деловито ответил старший лейтенант и спрятал наручники в карман. Наручники, кстати, были детские, пластмассовые.

Девица открыла обитую железом дверь в Архив и жестом пригласила Филина войти. Куда подевалась ее спесь? Когда она собралась вместе со старшим лейтенантом войти в помещение архива, Евгений поднял ладонь:

– А вам лучше остаться. Вдруг кто-нибудь зайдет в приемную? Или начальник позвонит?

– Как? Это же не положено!

Филин с усмешкой похлопал ладонью по карману, где лежали наручники.

В архиве его ожидал сюрприз: папка с надписью «Бубнов Иван Семенович» была пуста. Надпись на папке красовалась, но ни одного листочка там не было. Евгений хотел было сразу направиться к секретарше и потрясти перед ее аккуратным носиком пустой папкой, но передумал. Какие ждут еще сюрпризы, если он просмотрит и другие «интересные папки» с личными делами?

Сюрпризов не произошло. В папке бубновского зама, Симкина, был подшит целый ворох пожелтевших справок, копий документов, характеристик. Филин перечитал все листочки – и кое-что его заинтересовало. Он достал новенькую записную книжицу и сделал несколько выписок. Он хоть и не жаловался на свою память, но так было надежнее. После этого Евгений поставил папку с личным делом Симкина на место и покинул помещение архива. Молча подошел к огромному столу, за которым восседала секретарша, и положил перед ней папку, на которой значилось: «Бубнов Иван Семенович».

– Что это? – спросила девушка. Филин заметил, что на верхней губе у нее выступили крошечные капельки.

– Посмотрите.

Девушка раскрыла папку и вскрикнула.

– Зачем вы забрали документы?

Филин всего ожидал, но только не этого. У Матильды оказалась мгновенная реакция.

– Папка была пустая, Матильда Алексеевна.

– Что вы мне рассказываете! У нас никогда ничего не пропадало! Мне придется вызвать охрану. Чтобы вас обыскали.

– А я приглашу наряд с Петровки. И кто кого обыщет? Вот будет потеха.

На самом деле Филину было не до смеха. Девица, чем черт не шутит, может заявить, что он хотел ее изнасиловать. Или сотворить еще какую-нибудь пакость.

Он достал телефон и набрал номер Димы. Подумал: только бы приятель был в Управлении. А когда Якушевский откликнулся, сказал:

– Товарищ капитан! Это Филин. Мне нужна машина и сопровождение. Доставить свидетеля с Ленинградского вокзала.

– Машину с сиреной? – спросил Дмитрий. В голосе чувствовалась ирония.

– Без сирены. Но с крепким сотрудником.

– Понял.

– Да вы что? Спятили? Не нужны никакие крепкие сотрудники! Я никуда не убегу. Это же настоящий цирк! Вести меня под конвоем! – девица готова была разревется. И Филин ее пожалел.

– Машина будет ждать на стоянке. А мы с вами выйдем, как старые друзья.

– Этого еще не хватало, – зло прошептала Матильда и стала звонить по телефону. По нормальному телефону, что стоял на маленькой тумбочке рядом с необъятным письменным столом.

Через несколько минут в приемной появилась женщина средних лет с наглыми глазами.

– Фаина, я отлучусь на некоторое время, посиди в приемной. Мало ли что? Ты здесь все знаешь.

Фаина с интересом смотрела на Филина. Только сейчас он заметил, что женщине надо бы было носить платье на размер побольше. Все ее «богатство» просто просилось на волю. А наглые, почти черные глаза смотрели с вызовом:

– Некоторое время – это сколько? – спросила она, пристально разглядывая Евгения. У того вдруг зачесались ладони. Говорят, если правая – то получать денежку, если левая – отдавать. У Филина зачесались обе. Но он сдержался. До пощечины дело не дошло.

В Управлении Матильду было не узнать. Она сидела потупив глаза и сложив красивые узкие ладони на коленях. На прекрасном синем фоне платья они смотрелись очень выигрышно. Может быть, так и было задумано?

– Вы уж извините нас за то, что привезли в Управление, – сказал мягким тихим голосом полковник. – Разве мужчины могут понять женские… Даже не знаю, как и назвать? Причуды, что ли?

Филин кипел от злости. Во-первых, эта чертова секретарша собиралась его надуть. Во-вторых, грозилась вызвать охрану, что бы его обыскать. И теперь сидит, как святая, и вешает лапшу на большие уши начальства! А начальство разводит с нею всякие там шерочки-машерочки, вместо того чтобы проявить характер. Уж он бы поговорил с ней всерьез! Правда, ничего этого нельзя было прочесть на его симпатичном, располагающем лице, – как часто оно вводило в заблуждение свидетелей и подследственных! – Евгений умел сдерживаться.

– А как же так получилось, что папка оказалась пустая? – спросил Розов. – У вас есть свои предположения?

Девушка подняла голову и развела руки.

– Вы по-прежнему грешите на сотрудника, который к вам приходил? – он кивнул на Евгения. – На старшего лейтенанта Филина?

– Наверное, я погорячилась. Это так неожиданно. У нас никогда ничего не пропадало.

– А кроме вас кто еще заходит в архив?

– Никто. – Она задумалась. – Может быть, Фаина? Это женщина, которая иногда меня подменяет. Очень редко. Да, но ключ-то от архива всегда со мной.

– А начальник Управления? – полковник покосился на лежащую перед ним бумажку. – Шаляпин?

Матильда слегка порозовела.

– Он в такие дела не вникает.

– Куда же делось содержимое папки? Кому понадобились эти бумажки? Мы, конечно, проверим все пальчики в архиве…

– Иногда приходят сотрудники за справками о стаже, – сказала Матильда, – но в архив захожу только я. Потом снимаю копии, печатаю справки.

– А в этой папке… В личном деле Бубнова, какие могли быть документы?

– Не знаю. Как и у всех… Копии характеристик, благодарности, приказы о переводе на новые должности. Вы же понимаете… У вас, наверное, так же?

– Кому-то все это понадобилось, – задумчиво произнес полковник. – И неожиданно спросил: – А вы давно в этой конторе… в этом Управлении служите?

– Два года.

– Приличный срок, приличный. Можно во всем разобраться. – Ушан задумчиво смотрел на Матильду. – Автобиографии, наверное, в делах тоже есть?

– Наверное. Но меня про них никто не спрашивал.

Ушан перевел взгляд на притихшего Филина и опять поинтересовался бывшим жильцом сорок первой квартиры:

– А Бубнов разве никакие справки у вас не просил?

Вопрос этот вогнал Матильду в ступор. До сих пор она старалась не смотреть в сторону Филина, а теперь уставилась на него. Словно просила помощи.

– Вы не расслышали вопрос или не поняли меня?

Матильда молчала.

– Ну же, ну! Разродитесь, наконец, милая девушка.

Филин ревниво отметил, что на этот раз секретарша не рассердилась на «милую девушку». «Красивые девушки хорошо знают разницу между полковниками и старшими лейтенантами», – подумал он.

Матильда опустила голову на руки.

Филин подумал: сейчас она заплачет. Не заплачет, а зарыдает. Но девушка тут же подняла голову и в упор уставилась на Ушана. Глаза у нее были сухие и не казались уже Евгению такими черными, как раньше. А губы были так крепко сжаты, что превратились в тонкую линию.

– Никогда Бубнов не просил у меня папку с личным делом. Ни-ко-гда! Все это ерунда! Чей-то навет. И вы ничего не докажете. А мои «пальчики» вы можете найти где угодно! Я же там работаю. Вот и все, что я могу сказать! Все!

– Ну-ну! – сказал полковник. – Кофейку не хотите?

– Не хочу… – Она вдруг презрительно усмехнулась. – Была не была! Теперь уже все равно! Брал Бубнов свое личное дело! Упрашивал, чтобы я показала. Говорил, что позабыл что-то. Только посмотрит и вернет. Очень просил, – сказала Матильда и заплакала.

– А кофейку, значит, не хотите? – Матильда замотала головой.

– Ну что же. Успокоитесь, позвоните по этому телефону. – Ушан протянул ей бумажку с номером. Филин успел заметить, что это его номер.

Когда девушка ушла, Филин уставился на полковника. Тот долго молчал, внимательно рассматривая Евгения. Потом вздохнул и сказал с сожалением:

– Молодая деваха. Заводить на нее дело – всю жизнь исковеркаем. Тюрьма не лечит, а калечит. Вот так-то, Женя. А ты не согласен?

– Для нее одна поездка на Петровку на всю жизнь запомнится. Стервочка! А я позлюсь, позлюсь, да и отмякну.

…Прочесали еще раз квартиру Бубнова, но никаких документов из его личного дела не нашли.

– Наверное, сжег, – равнодушно сказал полковник.

– А пепел развеял по ветру?

Евгению было обидно, что начальство так равнодушно отнеслось к его стараниям.

– Матильду еще раз привезти на Петровку?

– Зачем? Не люблю плаксивых дам, – махнул рукой Розов.

Улочка оказалась в самом центре Москвы, не то чтобы очень узкая, но и не широкая. Уютная и чистенькая. Таким же чистеньким был и вход в институт. Намытые стекла сверкали, и капитан подумал о том, что в Центре, наверное, за грязь намыливают шеи дворников. Не то что в том доме, где произошло убийство.

Но вестибюль его разочаровал. Здесь было темно и пустынно. Только за небольшим столиком горела настольная лампа и мужчина неопределенного возраста читал толстую, потрепанную книгу. Наверное, книга была интересной, потому что мужчина даже не поднял головы, когда вошел Якушевский. Выяснять, что за книгу читал дежурный, капитан не стал. И не стал спрашивать, как найти начальство; из темного коридора, выходившего в вестибюль, неслись неясные голоса.

«Неплохо бы зажечь свет», – подумал Дмитрий. У него было такое чувство, что стоит зажечь свет, как обнаружатся горы мусора и пыльной бумаги.

Когда он вошел в большой светлый кабинет, откуда доносились голоса, то услышал хриплую тираду. Как будто говорил карлик:

– Ну вот, и Димон пришлепал! Сейчас попросит опохмелиться!

Капитан так и застыл в дверях.

– Трезвый, – сказал невидимый мужчина. В кабинете находился только один человек, и он молча пил коньяк. Якушевский это отчетливо видел. – Язык проглотил, – прокомментировал невидимка.

– Да вы не обращайте внимания! Это наш попугай изгаляется! Он у меня дождется.

– Очень страшно.

Наконец-то капитан его увидел. Попугай вещал с большого книжного шкафа.

– Рассказать, откуда дети берутся?

– Я тебя посажу в клетку! – пригрозил мужчина, пьющий коньяк. Был он молодой, круглолицый. Волосы на большой голове стояли дыбом, а глаза скрывались за красивыми, поблескивающими очками.

– Произвол, произвол! – завопил попугай. – Нас не догонишь! А хотите, расскажу про урожай? Или про аптеки? – Он склонил головку и проникновенно посмотрел на Дмитрия.

– Вы чего не садитесь? – спросил хозяин кабинета. – Я вам сейчас коньячку плесну. А то сижу один, даже чокнуться не с кем.

– Пьяница! – сказал попугай.

– Я, конечно, сяду, – улыбнулся Якушевский. – Но по странному совпадению, меня зовут Дмитрием.

– Димон, Димон! – завопил попугай.

– Да, в жизни совпадения случаются часто, – задумчиво сказал мужчина, доставая из стола пузатую коньячную рюмку.

– А почему ваш попугай назвал имя Димон? Есть какой-то знакомый с таким именем?

– Понятия не имею. – Мужчина потрогал свои красивые очки.

Капитан недоверчиво усмехнулся:

– Забавная птица.

– Зовут Павлуша. Помогает скоротать время на дежурстве. И зачем только начальство эти дежурства придумало? Темна вода в облацех. Вы не подумайте плохого. Коньячок у меня отменный. А в столе еще одна емкость имеется. – И сказал, наливая Дмитрию: – Меня зовут Георгий Мамыкин. Доцент. Ничего не забыл? У нас сегодня банный день. Такие дела. А вас, собственно, каким ветром в эту пустую обитель занесло?

– Мне нужна одна девушка…

– Девушка? Так бы сразу и сказали.

– Она проходит у нас свидетельницей по уголовному делу. Я не представился… Капитан Якушевский из уголовного розыска, а имя ваш попка сразу назвал – Димон, Дмитрий. – Он полез в карман за документом, но доцент поднял ладонь.

– Сам попка, – запротестовал попугай. – Сексот!

– Похоже, попугай хорошо владеет тюремным лексиконом, – сказал капитан. Но доцент оставил его слова без комментариев.

– И кто же проходит у вас по уголовному делу? Так сказать, свидетелем? – спросил он.

– Лидия Павловна Князева. Она здесь служит, а завтра уезжает в «поле». – Капитан внимательно посмотрел на Мамыкина.

– Лидии у нас нет. Во всем Институте. Я же еще и профорг, черт побери! У меня списки всех членов этого гребаного профсоюза.

– Врет! – возмутился попугай. – Ушла! Обида! Недотрога!

– Никакой управы на него не найти, – посетовал профорг Мамыкин. И сказал с неохотой: – Да, была у нас одна девица. С такой фамилией. Так она давно защитилась. Только ее и видели! Чертова птица! Ничего не утаишь. Красивая, зараза!

– Птица?

– Девица. – Он помрачнел. – Девица. Спасу нет! – Мамыкин заговорил как попугай, односложно.

– А может быть, у вас в профсоюзных бумагах ее фото найдется?

Вместо ответа профорг достал из стола бутылку коньяка «Багратион», молча открыл ее, ловко плеснул в обе рюмки. И поднял свою, чтобы чокнуться. Дмитрий подумал: «А что делать? Может, еще чего от него узнаю?»

– Ваше здоровье!

После того, как они выпили, Мамыкин сказал:

– В профсоюзных бумагах ее фото нет, а у меня имеется. С дарственной надписью. Если интересуетесь, принесу. Показать.

И не покраснел. Но капитану и так все было ясно.

– А Лидка-то сильно набедокурила?

– Совсем не набедокурила. Просто видела одного человека… Подозреваемого.

– Так и он же, наверное, ее видел?

– То-то и оно. Я потому к вам и залетел. Опасаюсь.

– Еще по шаечке? – спросил профорг и снова налил. – А Лидон все хотела меня от коньяка отучить. Видела бы она, как мы с вами «Багратион» распиваем!

– Сильно бы рассердилась?

– А то!

– Теперь не врет, – сказал попугай.

– Ты мне надоел! Не дашь спокойно попить. Запру-ка я тебя в клетке.

– Жизнь наша окаянная, – грустно пробормотал попугай и, залетев в клетку, закрыл клювом за собой дверцу. Профорг накрыл клетку большой, не слишком чистой тряпкой.

Из клетки донеслись слова песни, какие-то нечленораздельные звуки. Капитан даже сумел разобрать несколько матерных слов. В компании филологов попугай не терял времени даром.

Больше он не сказал ни одного слова. Наверное, заснул в потемках.

Увидев подобревшее лицо мужа и глуповатую улыбку, жена Глафира сильно удивилась. Таким супруга она видела впервые. И не могла бы сказать, что этот капитан ей нравится меньше.

– Какие мы веселенькие!

Она подставила щеку под поцелуй и почувствовала амбре хорошего коньячка. А хороший коньяк Глафира всегда могла определить. У нее имелись свои секреты.

Когда Дмитрий доложил полковнику о своем походе в Институт, не утаив и выпивку, Ушан долго молчал, скептически разглядывая капитана. Якушевский решил: сейчас будет разнос. Слова вроде таких: «вы же всегда были трезвенником», «я же предупреждал, а вы поступили по своему…».

Но вышло все иначе. Полковник только сказал:

– Ну, что ж… Шла старушка мимо рынка, а за ней мотоциклет, мотоцикл, мотоцикл, а старушки уже нет. Ищи ее, Дима, ищи. Что тут еще скажешь. Ищи. А за фоткой сходи. Лишней не будет.

Капитан хотел обидеться на «мотоциклет», но решил – обижаться себе дороже. Да потом, у полковника была привычка вспоминать какую-нибудь песенку из детдомовских времен. Эта присказка была еще приличной.

А полковника разговор навел на грустные мысли. Похоже, этот орешек ему не по зубам. В Управлении почему-то сложилось о нем стойкое мнение: полковник Розов может все. Может распутать самое невероятное преступление. А он не мог. Вернее, мог, но всегда сомневался в своих возможностях. И если получалось, а получалось почти всегда, то говорил:

– Повезло. Просто повезло. Но не может же везти всю жизнь! Когда-нибудь провалюсь.

И вот такой случай наступил. Розов был уверен, что наступил.

Он посидел, подумал. Рассеянно оглядел большую неуютную комнату, пустые столы. Что ж тут поделаешь? Кто-то болел, кто-то «топал ножками». Он же сам послал Филина и Якушевского проверить попавших в поле зрения свидетелей! Хотя у него было смутное предчувствие, что эта ниточка никуда не приведет. Оборвется.

Полковник сгреб со стола все бумаги – какие-то папки, начатые (и никому не нужные отчеты) свои заметки, экспертизы – открыл старый, почему-то покрашенный коричневой краской сейф и забросил туда весь этот бумажный хлам.

Телефоны надрывались, и Розов, усмехнувшись с каким-то плотоядным удовлетворением, захлопнул дверь в заливающийся телефонным перезвоном кабинет.

– Пройдусь, – доложил он дежурному по Управлению. – Маршрут знаешь. В случае необходимости… – Он козырнул и не спеша двинулся к выходу.

Здесь, на Бульварном кольце, ему не досаждали телефонные звонки, никакое начальство не могло его призвать под свои «светлые очи». Здесь, среди редких прохожих, он мог спокойно размышлять о том, что его волновало больше всего. Сейчас это было неприятное дело о двойном убийстве в доме по улице Заплетаевой. Чего уж в этом было приятного? Прошло три дня, а дело рассыпалось. Все улики казались подозрительными, свидетели – ненадежными. И, что самое главное, он ни в чем не был уверен. Ни в уликах, ни в свидетелях. Кажется, перекрестись, – говорил ему когда-то его учитель, старый опер из района, в котором были три кладбища. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Сейчас, как никогда, он готов был перекреститься.

«А Дима-то! Честные глаза! Да у них у всех честные глаза, а дела…»

Наверное, дела у них были не слишком-то… Но полковник не успел додумать, какие у них дела. Его окликнули.

– Михал Андреич!

«И тут нет покою», – сердито подумал полковник и обернулся.

Перед ним стоял и улыбался его бывший сослуживец Улетов. Тот самый старый опер из района с двумя кладбищами. Когда это было!

– Ты, Игорек?

Два года назад Улетова проводили на пенсию уже полковником. На какое-то мгновение Розову почудилось, что это и не Улетов вовсе, а он сам, старый пенсионер, идет по Бульвару и увидел вдруг молодцевато вышагивающего Женю Филина.

– Рад тебя видеть, Игорь Степаныч! Подваливай. Баба бредит, да кто ж ей верит?

– Ну и память у тебя, дружище. Да ведь я тогда сильно сердит был на одну даму. – Похоже, он смутился. – А что? И у тебя с дамой проблемы?

– Вся беда в том, что у нее глаза честные.

– Ну, что ж. Это бывает. Не присядем? – Улетов показал на пустую, выглядевшую покинутой скамейку.

И Михаил Андреевич рассказал старому приятелю обо всех затычках, что его мучили.

– Так говоришь, это Дима Якушевский на «честные глаза» напирает? Я его хорошо помню. Еще при мне он в отделение пришел. Такой вежливый лейтенант. Куда там! Мы тогда еще в милиции служили. Он все такой же задумчивый?

– Задумчивый, задумчивый, – проворчал Розов.

– С ним еще молоденький паренек пришел. Женя.

– Филин. Этот очень уж инициативный. И языкастый.

– Ну, у тебя не очень-то разговоришься. Чуть что… Да, дела и случаи.

Розов вспомнил: когда они еще служили в милиции, у Игоря Степановича это была любимая присказка. Дела и случаи.

– Чувствую, не по зубам мне это дело. Не по зубам…

– Да ладно. Не прибедняйся. Ты всегда поначалу любил поплакаться…

«Чего это он? – подумал Михаил Андреевич. – Врет и не краснеет. И не случайно он мне тут попался. Кто-то его подослал. – Полковник уже хотел сказать своему приятелю: “Ну-ну! Ври дальше”, – но раздумал. – Послушаю, чего он еще мне нарассказывает».

– Третий день, а мы словно и не приступали.

– Да не может такого быть!

– Оказывается, может! Вот ты, например, веришь в честные глаза?

– Верю. Мало что ли на свете людей с честными глазами?

– У женщин. У женщин бывают такие глаза?

– И у женщин.

– Да ладно… Ты мне сам говорил: не верь женским глазам. А если они и выглядят честными, то за этим такие бездны…

– Чего не скажешь, когда сердишься. – Улетов смутился.

– Вот и выходит – ты «соврамши». Помнишь Фагота? Это же он наябедничал на Бенгальского: «Поздравляю вас, гражданин, соврамши». Ты хоть на пенсии стал читать?

Улетов подвигал бровями. Он всегда так делал, когда не знал, что ответить.

– Так ты Булгакова читал? – настаивал полковник.

– Что, на нем свет клином сошелся?

– Так ты и вообще ничего не читал.

Про то, что один из подозреваемых пел песенку, как Уверлей пошел купаться, Розов умолчал. Уж слишком несерьезным сейчас это ему показалось.

– Чего ты на женщин ополчился? Огорчила тебя какая-нибудь краля? – перешел с опасной книжной темы на женщин Улетов.

– Огорчила.

Розов подумал о Лидии Павловне. Вот уж она-то всех «огорчила»! Честные глаза! Не думал, что Дима Якушевский такой простак!

«А про то, что я по Бульвару расхаживаю, Игорю дежурный стукнул. Никто другой». Но не вытерпел, поинтересовался:

– Ты как здесь оказался?

– Да так… Пошел прогуляться, смотрю, ты идешь. Вот, думаю, чудо, вместо того чтобы жуликов ловить, он здесь разгуливает.

– А ты часто по бульварам прогуливаешься?

– Бывает.

– Бывает, значит. Опять вы, господин Улетов, «соврамши».

– Миша, надоел! «Соврамши, соврамши!» Заладил как попугай. Ну, шепнул мне кое-кто, куда ты отправился. Мы же с тобой давно не виделись! Я соскучился.

– Уже теплее, – расплылся в улыбке полковник. – Не сердись. Ты же меня знаешь? Сотрудники за кикимору держат.

– Строгий, строгий начальник. Но уж кикимора… Тут ты загнул. Ушан, на большее ты не тянешь. – И неожиданно Улетов перешел на деловой тон: – А если эта Лидия просто разыграла Диму? Чужой мужик ей случайно на глаза попался. Не понравился. Она и наплела на него с три короба?

– Думал я об этом, думал. Ну, наплела и наплела, а зачем же она потом Якушевскому перезвонила? Зачем уточнять стала? Про эту песенку дурацкую?

– Женская душа – потемки, – с хитрой ухмылкой сказал Игорь. – Потемки!

– Но капитан-то! Хорош гусь! «Честные глаза»!

– А может, влюбился? Или она в него? Ты чиновник, тебе простые человеческие чувства не знакомы.

– Скажешь тоже! Я простой советский человек. Мне любые чувства знакомы.

Улетов засмеялся.

– Чего смешного? Вот он я, как на ладони. Простой советский человек.

– Не обращай внимания, простой советский человек. Это я так, смешинка в рот попала.

Сердитый Филин шел к своей машине и думал: ну вот, ему опять достались архивы. Он что? Специалист по архивам? А капитана Диму небось опять отправят в такое место, где поят коньяком.

Евгений не претендовал на «Багратион». Пускай это будет обыкновенный трехзвездочный, но архив?

Он посмотрел карту. Архив Трамвайно-троллейбусного управления был самым близким.

«Не факт, что там мне повезет, – подумал старший лейтенант. – Не ищи легких путей, сказано в какой-то Священной книге. Уж там не наврут», но «трамваи и троллейбусы» были рядом. Филин пошел бы туда пешком, если бы не был уверен, что после этого архива ему придется ехать в следующий. Дальний.

Но Священная книга ошиблась. «Замороженная» тетенька, начальница над личными делами, помогла ему найти нужную папку. В этой папке, во-первых, имелась фотография молоденького мужчины, очень похожего на умершего Бубнова, начальника Третьего участка пути («Он что, и родился начальником?» – подумал повеселевший Филин). А, во-вторых, был подшит к остальным документам пожелтевший от времени листок, называвшийся «Автобиография». И такой же дряхлый листок – «Характеристика».

– Я возьму? – посмотрел на женщину Евгений.

– Пишите расписку, – сказала начальница, которую звали Елена Николаевна.

– Он же помер.

– Расписку! – Елена Николаевна была непреклонна.

Филин и не сопротивлялся. Пока он писал расписку, выяснил, что Бубнов звонил недели две назад. Собирался заехать. Взять справку для стажа.

Возбужденный Филин просто ворвался в комнату. Посмотрев на немногочисленное воинство сыщиков, он сказал, едва сдерживая эмоции:

– Вот! Тут вся разгадка! – и потряс старенькой папкой.

– Тебя гаишники не задерживали? – поинтересовался полковник.

– Нет! Не задерживали, – не очень уверенно ответил Евгений. И подозрительно посмотрел на Ушана. – А почему вы спрашиваете?

– Потому!

– Вы не понимаете! Здесь ответы на все вопросы! И старая фотка того мужика! – Он опять потряс папку.

– Какого мужика? – спросил Ушан.

– Того! Где нашли «жмурика». Бубнова.

– Во-первых, не «жмурика», а мертвеца.

– Я дал расписку, что верну папку сегодня!

– А я не писал никакой расписки, – усмехнулся полковник. – Давай сюда! – Он почти вырвал из рук старлея документы. – Теперь это вещественное доказательство.

Розов краем глаза заметил, что Филин все еще стоит, и нетерпеливо показал на стул. Пролистал папку раз, потом другой.

– Ну, с Бубновым-то все ясно. – Полковник внимательно пригляделся к старенькой фотографии. – Надутый какой! И что будем делать?

Он опять стал листать старенькие бумажки в папке. А потом постучал длинным указательным пальцем по листику с характеристикой:

– Не поинтересовался, кто подписал?

– Поинтересовался. Мадам не знает. Какой-то Шубников.

– А как зовут? Тут написана одна буква: Д.

Якушевский насторожился и смотрел на Филина с явным интересом.

– Так это все разъясняет! – по инерции продолжал гнуть свое Филин. Но уже прежнего задора в нем не было – Пришел в гости к Бубнову, он его и… – Евгений сделал красноречивый жест. – А избавиться не успел. Умер.

– Кто пришел? – спросил полковник.

– Кто, кто… Этот самый и пришел, Шубников.

– Так с того времени, как этот Шубников подписывал характеристику, прошло лет тридцать! Ему что, некуда пойти было? И не факт, что они дружили.

– А что, не бывает? Люди иногда всю жизнь дружат! – огрызнулся Евгений.

– А почему убил? Об этом в твоей папке сказано?

– Нет, конечно. Но это многое проясняет. Детали…

– Детали. Это понятно. Это всегда важно. А главную деталь – почему убил? Ты можешь прояснить?

– Ну… Ну… – Евгений вскочил со стула и попытался забрать у полковника папку. Как будто в ней были ответы на все вопросы. Но тот прихлопнул папку ладонью. Он и не собирался отдавать ее Филину.

– Сейчас во всем разберемся, – успокоил старшего лейтенанта Ушан. – Мы тут с Димитрием Антоновичем еще не решили, что делать. А теперь и ты важную информацию принес. Правильно, капитан?

Якушевский пожал плечами. Он внимательно вслушивался в перепалку возмущенного товарища с полковником. «Не сорвался бы с цепи Женюра», – подумал он.

– Ну, так что, Димитрий, как поступим дальше?

– Когда я пришел в Институт, попугай сказал: «Пришлепал, Димон». Откуда он узнал, что я – Димон? У него ведь не спросишь? А у Шубникова подпись под характеристикой: Д. Шубников. Д. Отсюда и танцевать надо. Женя выяснил, Женя и продолжит.

– Ну-ну! – как-то загадочно пообещал Ушан…

В Институте в этот рабочий, а не «банный» день было так же уныло и пустынно. В знакомой комнате только попугай не очень внятно пробормотал, увидев Якушевского:

– Пришлепал, алкоголик.

В прошлый раз он не заметил множества небольших бумажек, накленных на канцелярский шкаф. Правда, тогда на нем сидел попугай и вещал всякую чушь. Такие бумажки с разными изречениями жена Глафира наклеивала на холодильник. Правда, были среди них и дельные. Например, «Не суй в огонь руку, обожжешься»! Здесь на бумажках красовались различные цитаты. Дмитрия особенно заинтересовала одна из них:

«Трынды, трынды, балалайка, трынды, трыкалка моя…»

Рядом стоял большой вопросительный знак. Около слов «семантика», «изобразительные средства» и «заговор» ютились маленькие вопросики. И совсем уж непонятное Якушевскому слово «диподия». Судя по тому, что попугай их ни разу не упомянул, они были ему неведомы.

Димон вздохнул. А потом вдруг сказал вслух:

– Зато я знаю латынь! Homo homini lupus est!

– Дурак! – сказал попугай и опять затих.

«Слово “дурак” – главное в его лексиконе», – усмехнулся капитан.

Он уже хотел пойти искать «профорга» Мамыкина, как тот появился в комнате и небрежно кивнув Дмитрию, достал из стола фотографию. Это была Лида.

«Вот это да! Как близко она от меня была! Руку протянуть… И… Но тогда бы это стало служебным проступком».

Посмотрев на фото, потом на Якушевского, Мамыкин никак не мог решить: отдать карточку или не отдавать. Лицо у него выглядело так, словно он проглотил что-то очень горькое. Даже попугай, чуть склонив хохлатую голову набок, смотрел на него с сочувствием. Дмитрий протянул руку:

– Давайте!

Мамыкин пожал плечами, словно хотел сказать: а что делать? И отдал фото.

На обратной стороне красовалась надпись: «Милому Котику от Кошечки».

– Я вам верну, только пересниму, – сказал капитан и, сам не зная почему, покраснел.

Мамыкин несколько секунд подумал, потом махнул рукой:

– Можете просто выбросить. – И не прощаясь, вышел из комнаты.

– Анна! Анна! – заорал попугай и опять забрался в клетку.

– Я думаю, надо распечатать и разослать по всем отделам полиции, – сказал капитан, положив фото Лидии Павловны на стол перед Ушаном. Тот внимательно рассмотрел ее, потом перевернул.

– Вот так, значит? Котику от кошечки? – потом еще раз прочитал посвящение. – Красивая, стерва, – сказал задумчиво.

– Ну, зачем вы так, Михаил Андреевич? – обиделся капитан. А почему обиделся, и сам понять не мог. И потому слегка порозовел. Ушан нахмурился.

– Ну-ну! Может, я и погорячился. Другое слово мне на ум не пришло. Ты, Димитрий, сам посуди: если бы не эта… девушка, где бы мы сейчас были? Рядом с квартирой преступника. Рядом. И никак не дальше.

Якушевский хотел возразить, но полковник остановил его, подняв ладонь:

– Представь себе на минутку: вышла эта девушка… Как ее? Девушка Лида. Вышла из квартиры и столкнулась нос к носу с молодым человеком. С лысым молодым человеком. И он ей сильно не понравился. Да еще стал клеиться. Так это у вас называется? Шуточки шутить стал всякие. И авто ей сильно не понравилось, этот его спортивный кар. А тут и ты подваливаешь. «Не видали вы здесь кого-то постороннего?» Судя по всему, эта сте… Эта девушка Лида умненькая, сообразительная.

«Видела, подозрительный тип тут ошивался, да еще и пел про какого-то Уверлея. И машина у него – закачаешься!» Ты, естественно, ей поверил. Такая красивая девушка! И глаза честные.

– И что?

– А то! По каким-то серьезным причинам Бубнов убивает неизвестного, заворачивает в полиэтилен и запихивает в диван. Решает, что завтра избавится от трупа. И…

– И умирает?

– Чего только не бывает! Да, умирает, так и не избавившись от мертвеца. Но «скорую» вызвать успевает. Свое здоровье ближе к телу.

– А как же заключение экспертизы?

– И не такие люди ошибаются! – Он улыбнулся. – Да это я так… Фантазии, фантазии.

Но капитану сказанное Ушаном не показалось фантазиями. Уж больно складно все выстраивалось.

– Да. И взяли мы ложный след. А девица эта… Лида, тебе потом позвонила и встречу назначила. И все, все подтвердила. А как же? У нее в голове одни финтифлюшки. Любовь с первого взгляда. А у нас – серьезное расследование. Так почему она позвонила? Могла бы просто отсидеться. Уехала в командировку и ку-ку.

– Так, значит, все летит к чертям? – Якушевский был смущен.

– Не расстраивайся. Это только мои фантазии. Догадки. А куда без них? Ты же знаешь, в нашем деле фантазии далеко могут завести. В самую нужную точку.

Полковник помолчал немного, посмотрел в окно. Дмитрию показалось, что посмотрел с тоской. Погода была солнечная. Яркая. Чувствовалось, что на улице тепло и весело.

– Ну, так что? Рассылать картинку или нет?

– Рассылать. Однозначно.

– А зачем?

– Ну как? Кто-нибудь да откликнется. Найдем девушку, расспросим.

– Так и преступнику карточка может на глаза попасться? Что тогда? – Похоже, что полковника одолевали сомнения. – Рассылать карточку твоей фифочки по отделениям или нет?

– Да почему же «моей»? – рассердился капитан. – Это наш свидетель.

– Свидетельница, – поправил Ушан. Теперь глаза его смеялись.

– Ну, свидетельница! Это так важно?

– Значит, делаем рассылку?

– Да. Может быть, ее задержат, начнут расспрашивать. Она поймет, что в опасности, свяжется с нами.

– Убедил. Поймет и свяжется. – Он помолчал секунду, лукаво посмотрел на капитана. – Решили. А как ты относишься к тому, что Филин этого жмурика… Тьфу, черт! Этого мертвеца отыскал? Его подпись?

– Хорошо отношусь. Двигаемся правильным курсом.

– Купаться?

– А ты бы не обиделся, если бы тебя любимая девушка назвала «котиком»? – неожиданно спросил полковник.

«Еще как бы обиделся», – подумал Дмитрий.

– Ну…

– Вот то-то! «Ну». Баранки гну! – усмехнулся Ушан.

– Знаешь, Димитрий… – Полковник всегда так называл Якушевского, когда предстоял серьезный разговор, а других в отделе и не вели. – Расскажи-ка ты мне еще раз про попугая. Как его зовут? Кеша, что ли?

– Павлуша. А вам зачем? Я же рассказывал подробно.

– Да так… Захотелось еще раз твой голос услышать.

– Ну, слушайте… – Капитан задумался. – Когда я вошел, показалось, что в комнате пусто. И вдруг голос: «Ну вот, и Димон пришлепал! Сейчас попросит опохмелиться!» – Представляете? Я удивился, хотел возразить, но тут увидел человека, молча пьющего коньяк. А потом и попугая, сидящего на шкафу. И он говорит: «трезвый».

– Попугай?

– Попугай.

– Да уж…

– Потом еще чего-то болтал… Хозяин кабинета, доцент Мамыкин, предложил мне выпить коньяку.

Полковник крякнул.

– Я подумал, может, у него язык развяжется?

– Ну?

– Не развязался. Мрачноватый мужчина.

– А попугай?

– Пропел: «Нас не догонишь».

– В каком смысле?

– Да это песня такая.

– Ну-ну. Что дальше?

– Хотел рассказать про травку и про аптеки.

– Попугай?

– Ну да. Вы же про него спрашиваете. – И улыбнулся. – А еще хотел рассказать, откуда дети берутся. Потом прошептал: «Эх, забыться бы на фиг!»

Мамыкин отпирался, что не знает никакой Лиды, но попугай прошипел: «Врет, врет! Ушла. Злилась».

– Была и ушла, – сказал полковник. И тут же поинтересовался: – А Мамыкин?

– Признался, наконец, что была такая девица, Князева. Но защитилась и ушла. Уволилась.

– Попугай никак не комментировал?

– Прошипел: «Врет! Шушушу в уголке!» Я сразу подумал: влюблен товарищ Мамыкин.

– Котик, – сказал полковник. – Как нежно! А чего же твоя Лида злилась?

– Не моя, а наша.

– Ладно, ладно. Наша. Но сердилась же? Лида – честные глаза.

Якушевский нахмурился, но промолчал.

– Ну почему же все так быстро у них распалось? Не знаешь?

– Не знаю.

– А если бы тебе девушка подарила фотографию с надписью «Милому Котику…», ты бы показал ее постороннему?

– Да вы что?

– Вот то-то и оно, – задумчиво пробормотал Ушан и нахмурился. – В прошлый раз, когда ты докладывал, я за что-то зацепился, а нынче нет. За что? Не могу вспомнить. Заспал, что ли?

«Заспал! Так не бывает. Все-то вы помните, дорогой товарищ Ушан!» – подумал Якушевский. И сказал:

– Он даже Пушкина знает. Хотел мне про «вихри снежные» рассказать.

– Попугай?

– Ага.

– Ну а ты?

– Сказал, чтобы заткнулся.

– И он заткнулся?

– Заткнулся.

Ушан задумался.

Потом с надеждой посмотрел на Дмитрия:

– Может, ты о чем-то забыл? Птичка-то попалась тебе разговорчивая. Напрягись, Димитрий.

– Да все я вам пересказал. Разве что мат…

– Вот-вот! Про мат. Попка, что, матерился?

– Да неудобно как-то. Чего повторяться?

– А ты повторись! Неужели никогда не материшься? А у меня так бывает. Особенно, когда пар надо выпустить. Пустишь по матушке – и такой сразу благостный станешь! А ты не стесняйся.

– Да я и не стесняюсь, – промямлил капитан. И подумал: почаще бы он благостным становился.

– Сам знаешь – все важно. Когда он, попка, стал неприлично выражаться? Когда этот «профсоюз» его в клетку загнал?

– Павлуша сам залез. И пошел чесать!

– Что, только матом?

– В основном. Лексикон у него обширный. Вокруг же все спецы по русскому языку… Некоторых словечек я и не знаю. Кого-то дуракал. Такую трель выдал! «Дурак, дурак, дурак!» Потом: «Пошел купаться…» – Якушевский замер и посмотрел на полковника.

– Вот то-то, Димитрий! «Пошел купаться». А словечко Уверлей и я с трудом выговариваю, не то что попугай. Молодчина!

Наверное, первый раз я за это и зацепился! А потом забыл. Старею, знаешь ли. Дурак дураком, как сказал твой попугай. Наш, наш попугай.

Он вздохнул тяжело и покачал начинающей седеть головой. Но что-то не давало ему покоя. Свербило в голове.

– Теперь бы нам узнать, от кого попка это слышал? Хотя…

– Вы не думаете, что Мамыкин…

– Ну ты же его лучше знаешь. Я с ним коньяк не пил. Кстати, коньяк-то хороший был?

– Хороший. – Капитан подумал: «Теперь он про этот коньяк до морковкиных заговень вспоминать будет».

– Кого-то в этот Институт заслать надо. – Он задумался, прошептал: грехи наши тяжкие. – Пускай русскому языку поучится и «певца» вычислит. Тебе нельзя, ты там уже засветился. А кого? У нас только один Женя на данный момент и остается. Правда, он на выпивку слабоват… Но попугай-то, попугай! Настоящий пиратский попугай!

– Почему пиратский?

– Ну, как же? Вывел нас на Уверлея. Попугай Леша.

– Павлуша.

– Хорошо. Павлуша. А как же звали того, что сидел на плече у Билли Бонса? И кричал: «Пиастры, пиастры!» Их и нашли на острове. На «Острове сокровищ!» Помнишь?

Якушевский пожал плечами. Похоже, что не помнил. Полковник посмотрел на него с сожалением. Но ничего не сказал.

Дмитрий молчание воспринял как неодобрение.

– Это все литература, авторские придумки…

А Ушан был настроен философски:

– Знаешь, проходит время, и слова начинают жить самостоятельно. Вот, к примеру, Библия…

Он заметил, что капитан витает где-то в облаках и не слушает его.

– Ну, что же, оставим лирику и займемся делом…

Унылую комнату, где располагалась группа полковника Розова, сотрудники называли «обитель». Почему – никто не помнил.

Обитель и обитель. Чаще всего «обитель» пустовала. Происшествий в городе хватало, народ находился на заданиях.

Иногда в «обитель» заглядывал начальник Уголовного розыска, генерал-лейтенант. Высокий, стройный, красивый. Настоящий генерал. Филин считал, что жена генерала не имеет ни минуты покоя, беспокоится, как бы какая-нибудь краля не отбила у нее этого красавца.

Глаза у генерала были голубые-голубые. И очень внимательные.

А полные губы как будто всегда готовы к усмешке. К доброй усмешке.

– Подвигаем? – говорил генерал, обращаясь к Ушану. А тот молча кивал головой и открывал сейф. Почему-то шахматы он всегда держал в сейфе. Вместе с секретными документами.

Когда полковник проигрывал, он всегда начинал жаловаться на судьбу. Дел невпроворот, все они очень сложные, наверняка станут «висяками». Генерал молча слушал и брал фигуру за фигурой. А когда Ушан уж очень расходился, говорил:

– Ну-ну, поплачься, может, начальство и сжалится.

Однажды Филин, сидя как на иголках – опаздывал на свидание с очередной девушкой, – спросил полковника:

– Можно я пойду домой?

– Иди-иди, старлей. И не оглядывайся! – сказал генерал, не отрывая глаз от доски. А полковник заорал как бешеный:

– Неужели нельзя уйти по-тихому? И не мешать игре.

Евгений смылся.

А генерал сказал: «Юпитер, ты сердишься? Юпитер – ты не прав». Генерал был человек начитанный.

А Филин, спеша к своим «жигулям», подумал: «Эх, Ушан, опять проигрывает!»

Полковник смотрел на доску с тоской. Куда ни кинь, всюду клин.

Мат был неотвратим. И, чтобы не слышать этого слова, Розов сказал:

– Сдаюсь.

– Умница, умница. Давно я от тебя такого не слышал.

– Еще услышишь.

И они стали расставлять фигуры для новой игры.

Раз, два в месяц Ушан у генерала обедал. Ну, генерал-то ничего не готовил, готовила его супруга. А она знала, что любимым блюдом у полковника был горох с рулькой. Коронное блюдо, суп горох с рулькой, всегда ожидал полковника в доме его старого друга. И, честно говоря, основательно поднадоел Михаилу Андреевичу. Он иногда мечтал о мясной солянке с каперсами и сметаной. Или о супе с клецками. Но… Хозяйка считала, что полковнику больше по душе гороховый суп.

Капитан Якушевский сидел за своим видавшим виды письменным столом и «сочинял» отчет о визитах в Литературный институт. Зачем? Он не догадывался. Но полковник сказал: надо! И – баста.

– Со временем поймешь, – пообещал он, но вдаваться в объяснения не стал. Честно говоря, Михаил Андреевич и сам ненавидел писанину. Но начальство требовало…

– А про коньяк писать? – спросил капитан.

– А ты как думаешь?

Дима понял, что задал глупый вопрос.

Резкий телефонный звонок, необычно гулко раздавшийся в большой пустой комнате, заставил Дмитрия отвлечься от ненавистного листа бумаги.

«Наверное, Глафира, решила узнать, не пора ли разбивать яйца для омлета?» – подумал он. Омлет был в списке его любимых блюд.

Но это была не Глафира. Женский голос, захлебываясь, зашептал что-то непонятное в трубку. Голос этот показался капитану знакомым. Но вспомнить его он не смог.

– Да говорите громче, – рявкнул капитан, сердясь из-за того, что не может вспомнить голос. А еще больше из-за этого дурацкого отчета.

Голос захлебнулся – и пошли длинные гудки.

«Ну, вот! Повесили трубку. Теперь и не узнаю, кто звонил. А если случилось что-то серьезное?» – подумал он с сожалением. Но телефон тут же снова зазвонил.

Теперь женщина уже не шептала, а говорила в полный голос.

Сердито говорила.

– Вы, Дмитрий Антонович, почему так грубо со мной разговариваете?

Якушевский разулыбался. Это была Лидия Павловна.

– Ну, наконец-то! – радостно сказал капитан.

Но Лидия Павловна снова что-то зашептала.

– Да говорите вы по-человечески! Вас же не понять! Щебечете, щебечете, как воробьиха.

– Опять грубите! Вы же сами говорили: вокруг враги! Могут подслушать.

– Где и когда мы встретимся? – спросил Якушевский, одной рукой засовывая злополучный отчет в стол.

– На прежнем месте. Помните? Под сиренью.

– Сирень давно отцвела! – буркнул весело капитан. – Но я помню.

«До чего же она красива, – думал Якушевский, приближаясь к скамейке, на которой сидела Лидия Павловна. – “Кошечка!”» Он рассердился на себя, вспомнив рассеянное выражение лица «лидера профсоюзов», его холодные глаза.

– А я думала, вы опоздаете, – разочарованно сказала «кошечка». Но по лицу было видно, что она рада видеть капитана.

– И тогда бы вы устроили мне выволочку?

– Вы как ежик. Колючий. Я вам очень нравлюсь?

– Глаза бы мои не смотрели! – буркнул Димон и сел на скамейку на некотором расстоянии от Лиды. – Ну, рассказывайте, где вас черти носили?

– Но принесли-то сюда, к вам!

– Ладно, проехали! Рассказывайте обо всем подробно, с деталями. Будем сидеть здесь до темков.

– Ну, раз до темков, то слушайте. Прежде чем выйти на лестничную площадку, я заглядываю в дверной глазок… Это очень плохо?

Лиде показалось, что капитан сердится.

– Продолжайте, продолжайте.

– Я по натуре очень пугливая и поэтому заглядываю. Чтобы убедиться, что на площадке никого нет. А тут вижу моего знакомого… Ну, нашего сотрудника… Мамыкина. Он такой веселый и поет.

Капитан хотел сказать: «Пошел купаться Уверлей…», но «наступил себе на горло».

– И…

– И… – Она усмехнулась. – И вызывает лифт.

– А дальше?

– А потом я встречаю вас, такого гладенького и красивого. И вы спрашиваете, не видела ли я кого-нибудь чужого. Зачем же мне котика подставлять? Я и наплела про лысого обормота.

«Похоже, что это она на фотографии надпись сделала», – подумал Якушевский с огорчением.

Он слушал очень внимательно и хмурился, хмурился. И, наконец, спросил, еле сдерживая раздражение:

– Вы с Ушаном встречались?

– С каким это Ушаном? – удивилась Лида.

– С нашим полковником? С начальником группы.

– Еще чего? Я же к вам прямо с вокзала. Даже домой не заглянула.

– Ну, может, по телефону разговаривали?

– Разговаривала, разговаривала. По мобильнику. И еще по этому, как его? По телетайпу. – Она немного помолчала, а потом, наклонившись к Дмитрию, спросила: – А я должна знать его телефон?

Капитан молча пожал плечами. Лицо его выражало недоумение.

– А в чем дело, Димон? Вы чем-то расстроены?

Он даже не обратил внимания на это дружеское «Димон». Так называл его только Филин.

– Ушан мне представил все события в деталях. Ну, об этой встрече на лестнице… Только заявил, что это все фантазии. И еще произнес такую странную фразу: «Но эти фантазии далеко могут завести. В самую точку». Выходит, он телепат?

Похоже, до Лидии Павловны не доходил смысл всех этих рассуждений капитана. Она только смотрела на Якушевского во все глаза и улыбалась.

Дмитрий снова нахмурился.

– Вы хоть понимаете, о чем я толкую? – спросил он.

– Конечно! У вас такой красивый голос.

– Да при чем тут мой голос! – закричал капитан. – Ну как полковник мог узнать про ваши поступки?

– А какие у меня поступки?

Якушевский только покачал головой:

– Такие… Может, вы все ему рассказали, а потом забыли?

– Сейчас билет покажу, – она стала рытся в своей крошечной треугольной сумочке. – А то, действительно, до «темков» досидим…

Якушевский же достал из внутреннего кармана куртки ее фотографию, которая просто жгла ему грудь, и показал Лиде.

– Ваша?

– А… Это та, которую разослали? Красивая я здесь, правда?

Дмитрий перевернул фото и показал надпись:

– И слова вы написали красивые, правда?

– Ну-ка, ну-ка? – Девушка протянула руку к фотографии, но капитан не собирался ее отдавать. – Я ничего не писала. Да ты чего, Димон? Приболел? «Кошечка»! Не мой стиль! Что, я совсем из ума выжила?

«Что верно, то верно, – усмехнулся капитан. – Выжила. Ты же, дура, только что про “котика” говорила! – И еще у него мелькнула непрошеная мысль: – А Глафира никогда не разговаривает со мной таким тоном».

«Но что делать? Говорят, красота спасет мир. Посмотрим, может, и спасет».

– А вы-то, вы! – Лидия Павловна посмотрела на Якушевского сердито. – Такое изобразили! Кошечка! Ну и ну!

– Я тоже ничего не писал.

– Нет? Откуда же у вас эта карточка с надписью?

– От верблюда! «Профсоюз» дал!

– Тот, который?

– Тот, который котик.

– Ну и дела, – сказала Лидия Павловна и прикусила нижнею губу.

Такой она Дмитрию вовсе не нравилась. Ну, не вовсе, но все же…

Якушевскому пришлось по душе, что девушка не стала мелочиться, ходить кругами.

– Я заглянула в «глазок». У меня такая привычка, я же сказала: прежде, чем открыть дверь, смотрю, нет ли кого на площадке. А он выходит из квартиры напротив! Да еще напевает! Что же, он не знает, что я рядом живу? Значит, не знает. Иначе бы заглянул или позвонил…

А на следующий день познакомилась с тобой. Уголовка – это серьезно. Но я не думала, что настолько…

– И решила его отмазать?

Лидия Павловна смутилась.

– Вспомнила про плешивого… – Она сделала гримасу, словно ее сейчас стошнит.

Капитан Якушевский никак не мог решить, что ему делать. А делать что-то было надо. Иначе он просто взорвется, и на письменном столе, за которым сидит, появится большое мокрое пятно. А пятен на столешнице уже хватало. Ну не таких больших, как останется от него, капитана Якушевского, но все же…

Откуда Ушан узнал все подробности приключившихся с Лидией Павловной событий? Кто ему о них шепнул? Он что? Экстрасенс? Провидец? И считает всех нас за дураков? Спросить у него прямо, в лоб или подъехать издалека? Дескать, откуда…

И тут в кабинет вошел сам полковник. Посмотрел внимательно на Дмитрия и спросил:

– Чего такой хмурый? С похмелья?

Капитан забыл все свои варианты и выпалил:

– Михаил Андреич, вы экстрасенс?

– Ну, экстрасенс. И что? – он даже не удивился вопросу. – Но и полковник тоже. Прошу доложить, Димитрий, с какого бодуна тебя в параллельные миры потянуло? – Он внимательно посмотрел на капитана, покачал ушастой головой. – Опять «Багратион»? Смотри, втянешься незаметно. Есть у меня одна мыслишка… – Он махнул рукой. – Ладно, замнем для ясности. А какие у нас дела в этом мире?

– Неважные у нас дела, товарищ полковник. Мамыкин уехал отдыхать в Анапу, на море…

– Пошел купаться Уверлей?

– Мы проверили, у него в этом месяце отпуск. Так что все по закону.

– А что попугай говорит? Кеша, что ли?

– Павлуша. Он молчит. – Якушевский, наконец, улыбнулся: – А Женю Филина он сразу разоблачил. Как увидел, тут же заорал: – Шпик! Шпик!

Полковник нахмурился:

– Что же вы у меня такие приметные? Каждый попугай вас за версту вычисляет! Кстати, а какой он породы?

– Да никакой. Просто попугай.

– Просто-то просто… Наверное, жако. Африканский. Они самые разговорчивые. Серые, хвост красный. Водятся там, где растет масличная пальма.

– Михаил Андреевич, – сказал Якушевский проникновенно. – А что вы все про попугая? Он у нас за главного сыщика, что ли?

– Да, Димитрий, ты у нас еще мал и глуп…

Капитан покраснел, приготовившись услышать крепкое словцо, но полковник знал, когда надо остановиться.

– Не будь попугая, разве ты бы так быстро вышел на этого… «профорга»?

«Ну, что я все время краснею, как барышня? – подумал Якушевский. – Ушан же все просекает! Решит, что я хлюпик и чистюля!» И, чтобы разрядить обстановку, сказал:

– Так я хотел объяснить, почему заговорил об экстрасенсах…

– Хотел объяснить! – проворчал полковник. – Ты меня впрямую экстрасенсом обозвал!

– Вы же все подробно объяснили, а сказали, что просто фантазируете. А Лидия Павловна тогда еще не нашлась…

– Вот продувная бестия!

Увидев, что капитан побагровел, Ушан поднял руки:

– Сдаюсь, сдаюсь! Честные глаза! Да не честные, а просто красивые. А красивые глаза всегда лживые! Запомни это, Димитрий. Когда-нибудь помянишь старого деда.

Но Якушевский запрограммировал себя совсем на другое:

– Одно из двух: или вы переговорили с девушкой, или вы, вы… только вы, товарищ полковник, не обижайтесь, настоящий экстрасенс.

– А что, она тебе нарисовала правильную картину битвы?

– Да! И все сошлось. Так, пара деталей не совпадает, а в остальном… В остальном так и было. Увидев Мамыкина в «глазок», она пришла в ужас. Что ему понадобилось в этой квартире?

– Ну, еще бы! – Похоже, полковник был доволен, что Лида перепугалась. Он долго молчал, разглядывая Якушевского. А потом улыбнулся и сказал: – Ты бы, Димитрий, подумал как следует да пофантазировал, как я, и тоже стал экстрасенсом. А может быть, и майора получил вне очереди. И не морочил мне голову со своими попугаями!

– Я? – изумился капитан. – Я?

Но это «я» осталось без ответа.

– Пиастры, пиастры! – вдруг прокричал дурным голосом Ушан. И подмигнул капитану.

Первое, что сделал полковник Розов, – послал в Институт специалиста по наркотикам. Лучшую разыскную собаку в Управлении эрдельтерьера Пупсика с его сопровождающим «вечным» майором Барбарисовым. У проводника Барбарисова Пупсик был уже третьим «специалистом» по наркотикам, а майору никак не присваивали очередное звание. Отчасти из-за фамилии. Подполковник Барбарисов! Как-то не звучит…

Пупсик привычно обежал все углы в большой «дежурной» комнате и тут увидел попугая, по-хозяйски расхаживающего по столу. И попугай его увидел.

– Страшило, – сказал попугай. – Гав, гав!

С младенческих лет Пупсик не слышал ни одного грубого слова.

«Ах, какой красавец! Какие умные глазенки! Лапочка!» Помните: «Меня еще с пеленок все Пупсиком зовут, когда я был ребенок, я был ужасный плут». А тут вдруг «страшило»!

Пупсик лег и заскулил. Большие его глаза повлажнели и затуманились…

А майор выпятил нижнюю губу, покрутил шишковатой головой и прошептал:

– Выходит, они, животяги, понимают друг друга?

Попугай перелетел в свою клетку, закрыл клювом дверцу, нахохлился и больше не сказал ни слова.

В квартиру Бубнова Пупсик вошел осторожно. Огляделся.

Убедился, что попугая нет, и словно взбесился. Лаял перед диваном, в котором нашли мужика в полиэтилене, лаял перед кроватью, на которой умер начальник Службы Бубнов. А потом остановился перед старинным комодом, набитым постельным бельем, и заскулил. Комод отодвинули. За ним была гладкая стена, как и вся комната, оклеенная синими обоями.

– Штоф, – сказал лейтенант, участвующий в операции.

– Надо же, – покрутил головой «вечный» майор. Он слышал это слово только применительно к спиртному.

А Пупсик остановился у гладкой стены и стал ее облаивать. Звонко. Время от времени повизгивая. Полицейские переглянулись.

– Придется ломать, – сказал майор. Лейтенант с сожалением развел руками. Дескать, ничего не поделаешь. Он и не представлял, что приходилось взламывать даже антикварные преграды.

В стене была ниша, в нише стоял черный красивый кейс, в кейсе, в аккуратных коробках – мешочки с кокаином…

– Ну-ну… – пробормотал лейтенант. – Вот это да…

Приехал полковник Розов. С ним приехали Якушевский и Филин. Подождали, пока фотографы с Петровки сделают снимки криминального «богатства», а потом Ушан сложил его в потертый саквояж.

– Вещественные доказательства, – сказал он, с трудом сдерживая удовлетворение. – Пошли, ребята.

На Петровке он поместил «вещественные доказательства» в сейф и позвонил генералу…

– Ну вот, товарищи офицеры! Дело сделано… – Ушан одобрительно оглядел свое воинство. Воинство было невелико: капитан Якушевский и старший лейтенант Филин. Остальные по-прежнему или болели, или где-то загорали.

– А как же Мамыкин? – капитана больше всего волновала судьба доцента. Он бы предпочел видеть его за решеткой.

– «Профсоюз»-то? – спросил полковник. – Это мелочь. Я думаю, – Розов посмотрел на большие пыльные часы, висевшие на стене, – его уже арестовали.

– Там, в Анапе? – удивился Якушевский.

– Ты же сам сказал, что он уехал в отпуск в Анапу?

– Дела и случаи, – пробормотал капитан. И полковнику такая присказка очень не понравилась. Он сразу связал эти слова со своим старым другом, ныне прохлаждающимся в отставке, Залетовым. «Неужели это Димитрий ему выболтал, что я по Бульварам прогуливаюсь?»

А Филин сидел молча. И никак не реагировал на разговор коллег. Погруженный в свои не слишком стройные мысли, он думал о том, что слишком легко и быстро все решилось. И по чьей подсказке? По подсказке попугая! Так не бывает. Он не успел и «ножками потопать», как обещал полковник, и р-а-з! Все решено!

– Ты, Евгений, чего задумался? – спросил Ушан, заметив, что старлей молчит и хмурится.

Филин поежился.

– Да как-то так. Думаю.

– Что-то вы у меня квелые. Придется кое-что разъяснить. Картину битвы, так сказать. Каждый поработал на славу. Говорю ответственно. Ты, Филин, выяснил, что зам Бубнова Симкин к убийствам непричастен. Правильно? И мы им больше не занимались. И личное дело Бубнова принес…

– Кстати, неплохо бы его вернуть, – сказал Филин. – Я обещал той даме.

– Вернем. В свое время. Ты меня не перебивай, а то забуду, о чем хотел сказать. Так вот… Характеристику Бубнову подписал Д. какой-то…

– Шубников, – подсказал старший лейтенант.

– Д. Шубников, – согласно кивнул Розов. – Д. Шубников. А попугай, что прокукарекал, когда Димитрия увидел? «Димон пришлепал».

– Думаете, Шубников?

– А чего тут думать? Не нашего же Димитрия он так, прошу прощения, обозвал? Отсюда я и стал танцевать.

– А наркотики? – сказали хором расхваленные сотрудники.

Полковник усмехнулся.

– Все попугай. Как его, Кеша?

– Да я же говорил! Павлуша! – Якушевский рассердился. – Пав-лу-ша!

– Ну, хорошо. Пусть будет Павлуша. С него я и начал. Пофантазировал. Кстати. Если бы и вы… А, ладно! Я уже об этом говорил. Ну, вот. И добрался я до наркотиков.

– Экстрасенс, – сказал капитан.

– Опять ругаешься, Димитрий! Все же просто. Говорил твой попугай «кока, кока»? А про «снег»? Ты же сам про Пушкина рассказывал: «вихри снежные»?

Якушевский все кивал головой, как китайский болванчик.

– Потом эта фраза… – полковник наморщил лоб, вспоминая. – «Эх, забыться бы на фиг!»

– Такую фразу и я мог бы сказать, – подал, наконец, голос молчавший Филин.

– Да? А ты, что, наркоман? Так вот, уже без всяких фантазий. Кому больше всего хочется забыться? Наркоману, у которого закончилась «дурь». Правильно? Бубнов, наверное, Шубникову наркотик не дал. Лимит закончился. И пришлепал он к «профсоюзу», дозу просить. Это я теперь фантазирую. «Димон пришлепал». Такая троица… И никто его не убивал. В квартире у Бубнова он от передоза умер. «Профсоюз» его там и «упаковал». До лучших времен. Потому так и радовался, когда его эта девица в глазок увидела. Чем меньше свидетелей…

«Значит, не знал, что Лида там живет», – с удовлетворением подумал Якушевский.

– Вот, господа офицеры, и весь мой сказ, – довольный, что так складно все изложил, сказал полковник. – Теперь можно бы и коньячку пригубить, да где же «Багратиона» раздобудешь?

– А я видел в магазине на Садовом! Недалеко, за углом. По-моему, семь звездочек, – сказал оживившийся Филин.

– Таких не бывает! – лениво высказался знаток «Багратионов».

А Ушан показал им кулак. Не очень большой, но увесистый.

Филин увял.

На этот раз консьержка была на посту. В чистеньком, когда-то модном платье, она выглядела как ушедшая на пенсию учительница младших классов.

Кивнув на приветствие Лидии Павловны, она прошептала:

– Каждый раз с новым кавалером.

Но кавалер-то был новым только в ее воображении, а может, глаза подвели? – перед нею был все тот же Якушевский. Но в прошлый раз он выглядел деловым и строгим, а нынче сиял, как масленый блин.

В словах консьержки не чувствовалось осуждения. Лишь легкая зависть.

Первым делом Лида открыла окна. По просторным комнатам загулял свежий ветерок. Они пили черный кофе и счастливо смеялись, как дети, проводившие родителей в долгую поездку. И пили коньяк, «Багратион». Коньяк напомнил Дмитрию разговорчивого попугая.

Чуть позже, когда Дима раздел смеющуюся и слегка сопротивляющуюся Лиду, он снова вспомнил про попугая. «И что бы сказал он, увидев нас вместе? Да за таким занятием?»

Про Глафиру он даже не подумал. И Глафира о нем не думала. Дмитрий бы сильно удивился, узнав случайно, о ком думала она. Было, правда, одно обстоятельство, которое добавляло каплю горечи в радужное настроение Якушевского: он нарушал все мыслимые запреты, перечисленные в Уставе внутренней службы. Но что делать – если очень хочется?

А Ушан в это время играл с генералом в шахматы. Судя по сияющим глазам, он выигрывал. Соперник же был мрачнее дождевой тучи. И сердился. Кто-то позвонил ему в это время по мобильнику.

Он долго слушал молча, а потом сказал недовольно:

– Короче! Объяви ему последнее предупреждение. Если это повторится – пойдет в хозчасть, полы подметать. – И, отключившись, буркнул: – Вот балаболка! Учу-учу краткости – все без толку! Разводят турусы на колесах. – И сердито посмотрел на полковника.

– Ты имеешь в виду какую балаболку? – спросил тот.

– А ты… Ах да, целый курс в Тимирязевке!

Расставляя фигуры для новой партии, Ушан сказал:

– Пора бы моему Филину капитана дать.

– А он, что, все еще старлей? А гонору-то, гонору! На двух генералов хватит.

– Молодой, прыткий. Но без гонору. Скромняга.

– А как он к полиции относится?

– Как и я.

Начальник Угрозыска поиграл густыми, начинающими седеть бровями. Потом буркнул:

– Принеси мне на подпись представление. Вот ведь! Столько грошей потратили на вывески и штампы, а что изменилось?

– Тебе лучше знать. Это ты с реформатором в одной группе учился.

– Ты бы тоже учился вместе, если бы не Тимирязевка.

– Да уж! Я бы генерал-полковника получил. Не то что некоторые «лампасники».

Он был не совсем прав. Начальник Угрозыска надевал форму только на торжественные построения.

– Посмотрим, посмотрим, – не остался в долгу генерал. – У тебя раскрывать уголовные преступления получается лучше, чем играть в шахматы.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил полковник и двинул пешку.

Е2, Е4.

А попугай Павлуша, нахохлившись, сидел на жердочке в своей большой клетке и ни с кем не разговаривал. Все ждал, когда вернется доцент Мамыкин. А тот все не возвращался и не возвращался. Постепенно Павлуша позабыл почти все слова и только иногда, словно проснувшись от долгого сна, пускал нечто нецензурное. На радость случайно заскочившему в дежурную комнату сотруднику.

2023Москва – Сергиев-Посад

Провальное дело
Ностальгический детектив

Все события в романе выдуманы. Любые аналогии неправомерны.
Автор

Пролог

– Семнадцатый!

Загорелый до черноты мальчишка лет десяти добавил еще один камешек в горку камней, возвышавшуюся на траве у церковной ограды.

– Это не «мерс»! – запротестовал второй мальчик, провожая взглядом запыленную, потрепанную автомашину, промчавшуюся по шоссе в сторону Луги.

– «Мерс-200», семьдесят восьмого года! – авторитетно изрек загорелый и хотел добавить в свою горку еще один камешек, но, заметив, что приятель следит за ним, запустил камень в стайку воробьев, расклевывающих кусок булки на асфальте.

– Жулишь, Сенечка! – вынес свой приговор приятель. Он был блондин и, наверное, поэтому совсем не загорел. А может быть, болел – на бледных впалых щеках алел нездоровый румянец, и большие голубые глаза неестественно блестели. Перед ним лежали всего три камешка. Он ставил на «вольво» и проигрывал с крупным счетом.

Мальчики собирались на Оредеж ловить рыбу, но по дороге, заглядевшись на проносящиеся по шоссе автомобили, заспорили: каких иномарок больше? «вольво» или «мерседесов»?

Отложив в сторону велосипеды и удочки, приятели набрали с обочины по горсти мелких камешков, засекли время – оба носили дешевенькие пластмассовые часы на батарейках – и, удобно устроившись на траве у церкви Рождества, стали следить за проносившимися по шоссе машинами. Выигрывал тот, в чьей горке наберется больше камешков. Проигравший покупал мороженое или жевательную резинку.

– Надо было на «японцев» ставить, – с сожалением сказал бледнолицый. Надежды на выигрыш у него не было никакой.

– На «японцев»? На всех сразу?

Бледнолицый кивнул.

– Так не бывает! Нельзя же валить «хонду», «мицубиси» и «мазду» в одну кучу. Ты, Гоша, хитренький.

– «Хонда»-джип стала выпускать, – ушел от спорной темы Гоша. – Расход топлива – восемь литров. Сам читал.

– Где ты читал? – недоверчиво спросил загорелый. И, не дождавшись ответа, торжествующе завопил: – Восемнадцатый!

Возле магазина напротив остановился приземистый спортивный «мерседес» белого цвета.

Не обращая внимания на радостный вопль приятеля, Гоша как ни в чем не бывало продолжал рассказывать про «хонду»:

– Только скорость у нее слабовата – сто шестьдесят. У «Рено-Меган» – двести. А хетчбек…

– Гоша, смотри, какой «фордик»!

– Это не «форд», а «тойота», – буркнул бледнолицый специалист, провожая взглядом запыленный автомобиль, свернувший с шоссе на Церковную улицу. Машина так запылилась, что трудно было определить цвет – то ли зеленая, то ли серо-голубая.

– Тебе бы только спорить! – Семен уже протянул руку, чтобы отвесить приятелю щелбан, но в это время увидел в машине знакомое лицо.

– Гоша! Гляди, кто в «тойоте»?!

– Кто?

– Васюта Бабкин!

– Заливаешь!

– Гляди, чудик! Васюта!

Машина, осторожно объехав никогда не просыхающую лужу, скрылась за домами.

Васюта, Василий Семенович Бабкин, бывший главный бухгалтер совхоза «Приречье», мрачноватый мужчина лет пятидесяти, был известен не только в Рождествене, но и во всем районе как один из первых деревенских бизнесменов, основатель небольшого лесопильного завода, торговец обрезной доской, вагонкой и прочими стройматериалами. Уже три года на окраине села красовался его большой дом, не дом – вилла, которой он даже дал имя «Вилла Алена». Почему «Алена», никто в селе не знал. Жену его звали Татьяна, любовницу – про нее односельчане тоже знали – Галина. А детей у Бабкиных не было. Каждый год Васюта пристраивал к своей вилле какое-нибудь сооружение – большущий гараж, цех по переработке древесины, бильярдную. Местные прозвали его хозяйство Бабкиным подворьем.

– Похоже на Васюту, – подтвердил Семен. И тут же упрямо добавил: – Только этого не может быть!

– У тебя в глазах струя? – явно подражая кому-то из взрослых, возмутился приятель.

– Давай сгоняем до подворья, проверим.

Семен взглянул на часы, сказал недовольным ворчливым голосом:

– Ага! Пока гоняем, ларек закроется. А ты мне мороженое должен.

– Еще час не прошел, – не очень уверенно возразил Гоша. И тут же сдался: – Уговор дороже денег! Ладно. – Поднявшись с земли, он пнул ногой свои три камушка. – Тебе какое покупать?

– Апельсиновое. А потом съездим к Васюте.

Но парень вытащил из кармашка джинсовой курточки пятитысячную купюру, сунул приятелю в руки и схватился за велосипед.

– Сдачу не зажиль! Я мигом!

Он вскочил на велик и помчался вслед за скрывшейся из вида «тойотой».

По Церковной улице еще стлалась пыль от проехавшей машины. Но когда мальчик подъехал к Бабкину подворью, «тойота» уже въезжала в услужливо распахнувшиеся ворота. Семен увидел только затылок водителя. «Да Васюта это, Васюта! – успокоил он себя. – Его иномарка!»

А для верности, чтобы потом доказать неправоту приятеля, запомнил номер автомобиля.

Происшествие в «Астории»

Дежурная по этажу в третий раз набрала номер телефона. Опять длинные гудки. Постоялец из 543-й комнаты упорно не откликался. А ведь просил разбудить в пять утра: «Непременно, фрау! Непременно!»

– Господи! Помер он, что ли? – Дежурной очень не хотелось вставать с уютного дивана, на котором ей удалось подремать несколько ночных часов, и тащиться в конец коридора – будить проклятого немца.

Около полуночи Конрад Потт, или, как он сам себя шутливо именовал, Кондратий, вместе с приятелем поднялся на этаж из ресторана крепко подшофе и попросил обязательно разбудить его в пять часов.

У Елены Петровны уже тогда мелькнула мысль о том, что спозаранку поднять загулявшего Кондратия будет нелегко. Она попыталась возложить эту обязанность на приятеля Потта, тоже немца, занимавшего номер «люкс» напротив лифта, рядом с ее форпостом, но тот замотал головой:

– Найн, найн!

– Он, сукин сын, раньше десяти не поднимается. Вы же знаете, фрейлейн, – усмехнулся Кондратий и шлепнул приятеля, выглядевшего куда трезвее, чем он сам, по узкому плечу.

Тягучие гудки все неслись и неслись из трубки, и дежурная подумала о том, что Кондратий, наверное, проснулся еще раньше и преспокойно уехал по своим делам. А ключи от номера увез с собой. Но не постучаться в дверь номера Елена Петровна не могла – если произойдет недоразумение, ее тут же уволят. А найти нынче в Питере приличную работу – задача почти неразрешимая.

Дежурная быстро сменила халат на форменное платье, провела гребенкой по пышным, черным как смоль волосам и легкими, почти неслышными шагами пустилась в путь по длинному слабо освещенному коридору.

Окно номера, в котором жил Потт, выходило в крошечный внутренний дворик-колодец. Когда Елена Петровна подошла к тому месту, где коридор сворачивал налево, это окно оказалось как раз напротив огромного коридорного окна. В 543-м номере горел свет, а сам Кондратий сидел в кресле у стола.

«Вот гад! – подумала дежурная. – Трубку поленился поднять! Ну, я его поприветствую с добрым утром!» Но, когда Елена Петровна подошла к двери номера, решимости у нее поубавилось: во время звонка Кондратий ведь мог принимать душ? Или занимался еще более серьезным делом. Поэтому, легонько постучав в дверь, она очень спокойно позвала:

– Герр Потт! Вы проснулись? – Постоялец не отвечал.

И это было странно. Елена Петровна только что видела его через окно спокойненько сидящим в кресле.

– Герр Потт! – окликнула она еще раз. Подергала ручку. Дверь не открывалась.

Дежурная вернулась к тому месту, откуда было видно окно номера. За незадернутыми шторами по-прежнему горела настольная лампа, а в кресле спокойно восседал Кондратий. Но сейчас она обратила внимание на то, что немец даже не изменил позы. Сидел неподвижно, как истукан.

«Может быть, сердечный приступ? – встревожилась дежурная. – Так керосинить каждый день – никакое сердце не выдержит!»

Она быстро вернулась к своему посту напротив лифта и позвонила сотруднику службы безопасности отеля.

Пять минут спустя молодой, щеголевато выглядевший мужчина, от которого сильно попахивало спиртным, открыл дверь специальным ключом и, придержав дежурную на пороге, вошел в номер.

В комнате витал застоялый сладковатый аромат хорошего коньяка, одеколона и сигар. «Кельнише вассер» – определил молодой человек марку одеколона. Он подумал о том, что надо было вылить целый флакон, чтобы создать в номере такое амбре. Но эта мысль ушла, как только он увидел в кресле крупного пожилого мужчину с неестественно откинутой назад головой.

Осторожно сделав несколько шагов по толстому синему ковру, сотрудник службы безопасности прикоснулся к белой ладони господина Потта, тяжело свисавшей с подлокотника кресла, и понял, что немец уже несколько часов как мертв. Молодой человек до того, как наняться в службу безопасности гостиницы, несколько лет работал в уголовном розыске и хорошо знал, что такое смерть.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака радиотелефон и связался со своим шефом.

Проявлять инициативу и сообщать о происшествии милиции сотрудник не стал. В службе безопасности такого рода инициатива не поощрялась.

Шеф откликнулся тотчас:

– Что там у вас? Опять шалавы надрались?

– Покойник в пятьсот сорок третьем.

– Наш?

– Немец.

– Еще не легче! Убит?

– По-моему, перепил, – сотрудник потянул носом. Острый запах «Кельнской воды» не смог заглушить коньячный аромат. И бутылка прекрасного французского коньяка «Бисквит», наполовину опорожненная, стояла перед мертвым постояльцем. – Но уверенности нет. Звонить в ментовку?

– Звони. Только попроси ребят поменьше суетиться. От моего имени попроси. – Шеф раньше, до пенсии, работал на Литейном, 4, тоже в Управлении уголовного розыска, и оперуполномоченные из территориального отдела относились к нему с большим уважением. – Хорошо бы труп увезли пораньше, пока постояльцы не проснутся. Который час?

Молодой человек взглянул на часы:

– Пять тридцать.

– Вряд ли до семи успеют! – шеф вздохнул. Наверное, представил себе всю неприятную канитель и недовольство постояльцев отеля. И администрации. – Звони, Алеша. Я через полчаса подъеду. – Алексей сунул телефон в карман и обернулся к дежурной.

Елена Петровна стояла в дверном 16 проеме и, прижав ладонь к горлу, с ужасом смотрела на него.

– Неужели правда?

– Правда, правда, – Алеша оттеснил Елену Петровну от двери, осторожно прикрыл ее. – Ты постереги здесь. Мало ли кто захочет повидать господина. А я позвоню от себя.

В офисе службы охраны имелся прямой телефон в управление милиции. Звонок по нему давал гарантию, что малоприятная информация не станет достоянием случайного свидетеля.

Через пятнадцать минут приехала оперативная группа во главе со следователем прокуратуры. Началась рутинная работа.

…Покойника увезли.

– Двинемся и мы? – спросил следователь прокуратуры Зубцов и посмотрел на сыщика из уголовного розыска. Следователю недавно исполнилось двадцать четыре года, но выглядел он как студент-первокурсник. Не поддающиеся расческе рыжеватые волосы, насмешливый взгляд зеленых глаз и худое лицо годами постящегося схимника постоянно создавали ему проблемы в общении с населением. Его следовательские ксивы обыватель изучал особенно придирчиво.

Старший оперуполномоченный Солодов, в свою очередь, взглянул на судмедэксперта Кононова. Сыщик, прямая противоположность Олегу Зубцову по комплекции, был на пять лет его старше, но выглядел тоже очень молодо.

– Не знаю, что вы здесь сидите? – усмехнулся судмедэксперт, но с места не сдвинулся. – От меня вы больше ничего не узнаете. Заключение получите после вскрытия. Завтрак нам в номер не подадут.

Судмедэксперт провел ладонью по трехнедельной трехцветной бородке. Он уже несколько лет собирался отрастить шкиперскую бороду, но решимости у него хватало только недели на три, на месяц. Как только доктор убеждался, что среди каштановых и черных волос пробивалась седина, он моментально сбривал бороду. А пощеголяв несколько дней с бритым лицом, снова начинал ее отращивать. Он никак не мог решить, что лучше: борода с проседью или скошенный подбородок.

В этой компании судмедэксперт был самым пожилым. Ему уже шел пятый десяток.

– Впрочем, одна мыслишка, почему вы не торопитесь покидать место происшествия, у меня имеется. – Доктор кивнул на открытый бар, в котором стояли пять бутылок коньяка «Бисквит». Шестая, початая, бутылка возвышалась на небольшом круглом столике из карельской березы, перед которым еще недавно сидел герр Потт. Большое удобное кресло, в котором он умер, теперь пустовало. Следователь Зубцов и старший оперуполномоченный сидели на стульях, доктор – на неудобной решетчатой подставке для чемоданов, а сотрудник службы безопасности гостиницы полулежал на незастланной широкой кровати.

– А почему бы и нет? – Он понял намек, поднялся с плаксиво скрипнувшей кровати.

– Хорошо ли это? – спросил следователь, обращаясь к бронзовой статуэтке – нагой девушке, вырывающейся из объятий злодея в маске.

– Уверен, что хорошо. – Доктор с плотоядной улыбкой следил за тем, как сотрудник службы безопасности, внимательно исследовав залитое сургучом горлышко, открывает бутылку.

– Только не лапайте стаканы, – предупредил его следователь.

– Не учи ученого! – усмехнулся старший оперуполномоченный Солодов. – Алеша в угро больше меня побегал.

Бутылку пустили по кругу. Не прикоснулся к ней только сам Алексей. Ему еще предстояло дежурить до вечера.

Сделав изрядный глоток, каждый участник священнодействия восхищенно почмокивал, и прежде чем передать бутылку коллеге, вытирал горлышко ладонью. Заметив это, судмедэксперт иронично улыбнулся, но ничего не сказал. И тоже провел по горлышку длинной узкой ладонью. Он-то после осмотра трупа тщательно вымыл руки и сполоснул их спиртом.

Когда бутылка опустела, следователь Зубцов заткнул ее пробкой и с трудом запихал в свой следственный чемоданчик. Вместе с другой, не допитой покойным. Та бутылка была упакована по всем правилам следственной науки. Нельзя сказать, что у следователя имелись какие-то конкретные подозрения по поводу содержимого или чужих «пальчиков» – по крайней мере, запаха миндаля Зубцов в бутылке не унюхал. Но порядок есть порядок. А к своей профессии он относился всерьез. И недостаток опыта старался восполнить усердием.

Конечно, распивать чужой коньяк при выезде на место происшествия – нешуточное отступление от устава внутренней службы. Да только кто в наше время живет по уставам и законам?

Среди тех, кто находился в гостиничном номере, Зубцов был старшим по службе. И младшим по возрасту. С капитаном и с доктором он уже не один раз выезжал на происшествия. И никогда не чувствовал с их стороны недоверия, а тем более упреков в неопытности. Хорош же он был бы, если на предложение «продегустировать» «Бисквит» напомнил коллегам строчки из устава!

Хоть и сказал судмедэксперт, что немец, скорее всего, умер от сердечного приступа, но следователя с того момента, как он переступил порог 543-го номера, не покидало ощущение тревоги. Осмотрев комнату, он не нашел ничего подозрительного, ничего, что наводило бы на мысль о преступлении. И от этого тревожился еще больше. Даже хорошая порция коньяка чувства тревоги не сняла.

Так чем же оно было вызвано?

Во-первых, этот концентрированный запах незнакомого одеколона. Алексей, сотрудник службы безопасности гостиницы, сказал, что это «Кельнская вода». Ему виднее. Только почему этой паршивой водой так пропах номер? Док говорит, что с момента смерти Потта прошло не меньше четырех часов. Если разбрызгивал по комнате одеколон сам немец, то за четыре часа запах должен был бы повыветриться. И уж никак не заглушил бы запах сигар, которые постоялец курил здесь уже в продолжение нескольких дней.

Теперь во-вторых… А во-вторых, у следователя в четкую формулу не вытанцовывалось. Только неясные, не складывающиеся в общую картину ощущения.

И вот теперь, собираясь покинуть номер и в то же время медля сделать это, Зубцов в который уже раз взглянул на большую бронзовую статуэтку: нагая девушка с фонарем в высоко поднятой руке пыталась вырваться из объятий злодея в маске.

Он обратил на нее внимание, как только вошел в номер. Следователь вспомнил, что видел в каком-то буклете, посвященном «Астории», фотографию этой статуэтки. «Неужели подлинник? И до сих пор не сперли?»

Но сейчас он обратил внимание на то, чего не заметил, делая предварительный осмотр: статуэтка явно была сдвинута с места. На подставке с мраморной столешницей, рядом с основанием статуэтки, темнела узкая – не больше миллиметра – полоска пыли.

Бронзовую девицу мог случайно сдвинуть сам немец. Возможно, он даже примерил, не влезет ли нагая дама в его чемодан. Ее могла подвинуть горничная, прибиравшаяся в номере. Да мало ли кто еще?! Но в памяти следователя произошло короткое замыкание, и он сопоставил целую цепочку фактов: из одного кармана в плаще постояльца, одиноко висевшем на вешалке, высовывался уголок подкладки; среди вещей покойного Зубцову не попались на глаза ключи от автомобиля. А дежурная по этажу говорила, что Потт приехал из Германии на машине. Теперь – сдвинутая с насиженного места статуэтка…

Да, каждую из этих мелочей можно было объяснить очень просто. На бытовом уровне. Но, когда они выстроились в затылок друг другу, следователь понял, что в комнате умершего провели очень тщательный и осторожный обыск.

– Так уходим или нет? – с усмешкой спросил доктор и покосился на бар, в котором еще оставались четыре бутылки «Бисквита».

– Идем, идем! – Зубцов поднялся, подхватил свой чемоданчик. Следом за ним поднялись остальные.

Они вышли в коридор.

– Опечатаете номер? – шепотом, чтобы не разбудить постояльцев из ближайших комнат, спросил капитан.

– Конечно. – Следователь достал пластилин, суровую нитку. Ловко приложил печатку.

– Думаешь, после экспертизы нам придется сюда вернуться? – поинтересовался Солодов.

– Наверное. У меня такое ощущение, что комнату прочесали частым гребешком. Ты можешь мне сказать, где ключи от машины?

– И правда, где? Может быть, у приятеля? Дежурная говорила, что он приехал в Питер с приятелем.

– Они приехали каждый на своем авто, – сообщил сотрудник службы безопасности.

– А-а…

– Мужики, я вам не нужен? – спросил судмедэксперт. Он стоял посреди коридора, терпеливо ожидая, когда коллеги наконец закончат шептаться. Но, похоже, у тех неожиданно возникли новые вопросы.

Зубцов отпустил доктора прощальным взмахом руки.

Дежурная в глубокой задумчивости сидела за своим столом, покусывая шариковую ручку. Перед ней лежал девственно-чистый лист бумаги.

– Я попросил Елену Петровну написать объяснительную записку, – доложил Алексей.

– Молодец! – похвалил следователь. – Не забыл предупредить, чтобы писала под копирку? Экземплярчик нам.

– Не забыл.

Они подошли к дежурной.

– В каком номере живет приятель Потта? – спросил следователь.

– В пятьсот третьем. – Она взглянула на белую, с золотистой лепкой дверь «люкса», вздохнула. – Только…

– Тоже помер? – с несвойственной ему развязностью пошутил Зубцов. После дозы «Бисквита» следователь чувствовал особый душевный подъем.

– Свят, свят! Так не шутят! – Елена Петровна торопливо перекрестилась. – Я вернулась сюда, а ключ от его номера лежит на столе.

– Он предупредил, что уйдет спозаранку?

– Нет. Кондратий просил разбудить, а герр Кюн не сказал ничего.

– Кондратий? – заинтересовался сотрудник службы безопасности Алексей.

Такое панибратство навело его на мысль о том, что дежурная могла бы порассказать об умершем постояльце побольше.

– Ну… Он сам себя так величал, – смутилась Елена Петровна. – Для простоты. Он любил пошутить.

– Этот ключ появился на столе, пока вы ходили будить Потта? – Зубцов постарался не показывать особой заинтересованности. А тем более возникших у него подозрений.

– Да.

Заяви Елена Петровна, что не вполне уверена, сыщики накидали бы новых вопросов. Почему не уверена? Разве не провела она ночь за этим столом, на своем посту? Пришлось бы сказать, что несколько часов она проспала на диване и могла не услышать, как герр Вильгельм ушел из номера и положил ключ на стол.

«Ладно милиционеры, они бы не стали допытывать, почему я нарушила режим, – рассудила дежурная. – А вот сотрудник службы безопасности уж наверняка настучал бы своему шефу. И тогда неприятностей не оберешься. Вот и сейчас этот милый Алеша смотрит на меня с подозрением, черт проклятый!»

Слово было сказано, и теперь дежурная не собиралась отступать. О том, что постоялец из «люкса» рано или поздно объявится и сообщит сыщикам, что дежурная спала, когда он покидал номер, Елена Петровна не подумала.

– Понятно! – весело обронил следователь. – Ничего не видели, ничего не слышали… И объяснительная записка не вытанцовывается? – он кивнул на лист бумаги. – Или вы хотите ее в стихах составить?

– Пойдем, коллега! – капитан Солодов легонько тронул следователя за рукав. Он решил, что Зубков излишне разболтался. – Глянем на машину Кондратия Потта. Вы, Елена Петровна, не знаете, какой у него автомобиль?

– «Фольксваген». И еще какое-то слово. Двойное название. Я не запомнила.

– «Фольксваген-Пассат», – подсказал Алексей.

– Вот-вот. Так он его называл.

– Цвет, номер не знаете?

Продолжить чтение

Пошел купаться Уверлей

Пошел купаться УверлейПовесть

Провальное делоНостальгический детектив

Пролог

Происшествие в «Астории»

Пошел купаться Уверлей
Повесть

Провальное дело
Ностальгический детектив